Калинов мост том 1-2

Том первый

                «Кто в Нарыме не бывал, тот и горя не видал»


Предисловие

Название художественно-исторического романа «Калинов мост», безусловно, заимствовано мной из славяно-языческой мифологии как дань русской фольклорной традиции. Олицетворяя полисемическую суть литературного произведения, оно, с моей точки зрения, заостряет внимание читателя на глубинном смысле содержания.
 Этимология слова «калинов» восходит к древнерусскому «калить», «разогревать», в нашем случае – миропорядок, сложившийся после октябрьских событий 1917 года в России. А лирико-эпическая фигура речи – «мост», «перекинутый» мною, автором, через вспыхнувшие в итоге противоречия: Добра и Зла, Жизни и Смерти, Белого и Чёрного, Подвига и Предательства, воплощает в жизнь философскую идею продукта творчества, отражающую воззрения персонажей на окружающий мир и самих себя. Им выпало на долю испить горькую чашу жизни до дна.
Являясь частью эпического литературного полотна, роман «Калинов мост» охватывает историю России со второй половины «Золотого века», освещая в действиях персонажей эволюцию событий, предшествующих образованию Союза Советских Социалистических Республик. На это строительство я и взглянул глазами героев изнутри, как в случае с реформами Императора Всероссийского, Царя Польского и Великого князя Финляндского Александра II. Или как с Европой, не успевшей отряхнуться от крови Первой мировой войны, развалившей великие империи в прах, но вскармливавшей новые силы влияния на социалистические завоевания в СССР и захват территорий до самой Индии. Время-то какое было! К власти в Германии рвался, обласканный мировой закулисой, национал-социализм, а к броску на Советский Союз готовился самурайский империализм.
В это же самое время на пространстве от Балтийского моря до Тихого океана строилось БУДУЩЕЕ высшей социальной справедливости. Выступившая застрельщиком в свершении торжества грядущего, Всероссийская коммунистическая партия большевиков, включившись в отработку теории марксизма-ленинизма на практике, объявила советскому народу лозунг повестки дня: «От каждого по способностям, каждому – по труду». Не новая, конечно, мысль… Но, подхватившие её высшие органы руководства партией – XIV и XV съезды ВКП(б), определили стратегию реализации указанием рабочим и крестьянским массам курса на индустриализацию и коллективизацию страны. Отныне в Советском Союзе воплощение идеи «светлого будущего» в жизнь осуществлялось под девизом: «Успехи пятилетки – решительный удар по мировой буржуазии и основа победы социализма в СССР. Да здравствует пятилетка в четыре года!». 
Сердца миллионов советских людей устремились в судьбоносное ЗАВТРА! Страна приобрела вид одной большой строительной площадки. И, действительно, в рекордно короткие сроки были введены в строй 1500 промышленных предприятий. Гордостью советского народа стали Днепрогэс, Магнитогорский металлургический комбинат, Сталинградский, Челябинский, Харьковский тракторные заводы, Горьковский и Московский автозаводы, комбайновый завод в Ростове – «Ростсельмаш».
Открытие индустриальных гигантов ознаменовалось в экономике страны «Великим переломом», что позволило Политбюро ЦК ВКП(б) провести сверхускоренную модернизацию, перевернув в мировом сознании сложившиеся принципы государственного развития, взявшего на вооружение идеологию будущего. В СССР выросли принципиально совершенные отрасли промышленности: автомобильная, тракторная, авиационная, химическая, взросли станкостроение, сельскохозяйственное машиностроение, чёрная металлургия, угольно-металлургическая база в Кузбассе. Советский Союз вышел на производство азота, искусственного волокна, синтетического каучука. Зарождалась транспортная инфраструктура.
Однако чрезвычайно сложным и тернистым оказался путь превращения СССР из аграрной страны – в индустриальную державу. Создание тяжёлой промышленности и включение крестьянских хозяйств в социалистическую сферу хозяйствования через создание колхозов сопровождалось массовыми репрессиями и переселением граждан советской страны в отдалённые уголки сибирской тайги. Сотни тысяч спецпереселенцев, вырванных из привычной жизни решением политического руководства СССР, осваивали необжитые болота Нарымского края и на собственных костях, в холоде и голоде валили лес, поднимали объекты индустрии, сельского хозяйства. Массовым порядком создавали колхозы.   
Шаг за шагом, исследуя историю страны, роман «Калинов мост» на архивно-исследовательской основе обнажает сюжетные линии, реальную жизнь спецпереселенцев, этнических групп коренных народов Сибири, связавших судьбы в строительстве «светлого будущего». Не удивительно, что между ними также перекинут тот самый «калинов мост», на котором схлестнулись силы Добра и Зла. Не всегда благоденствие одерживало верх над тёмными силами лиха и напасти, брало своё и злая горесть. А вот здесь-то героям литературного произведения всегда было поле деятельности проявить себя в подвиге и предательстве, в беде и радости, в достатке и нужде… У каждого был свой запас прочности… Через искалеченные судьбы персонажей открывался путь к преобразованиям в деревне и в стране в целом!
Сплетаясь замысловатой канвой, сюжетные линии романа «Калинов мост» освещают жизнь приграничья Белоруссии, населения Нарымского края, коренных жителей Приобья – селькупов. Они окунают читателя в переломную фазу истории Советского Союза, полную драматизма и человеческих трагедий. Переживания героев, как и искушения, ставили всё на места, закаляя индивидуальное и общественное сознание миллионов советских людей.   
Вместе с тем жестокие испытания голодом, морозом, гнусом, жестокой тайгой не сломили народный дух в проведении сплошной коллективизации. Условия массового выселения людей в Сибирь показаны в романе «Калинов мост» на примере людей разных конфессий и национальностей: русских, украинцев, белорусов, евреев и многих других. Однако не все понимали сути происходящего. Что уж говорить о селькупах, также попавших под выселение из родовых мест на Тымские берега таёжной реки?
Не все начинания партии принимались на «ура» советскими и партийными работниками – номенклатурой, в целом, образованной, умеющей читать циркуляры ЦК ВКП (б) «меж строк». Их глазами читателю открывается жизнь страны в перестройке деревни в коллективные хозяйства, ломке привычного уклада жизни. Даётся оценка  политики советизации и коренизации, которая проводилась властью в тот период, выражаясь, прежде всего, в создании национально-территориальных автономий, внедрении языков нацменьшинств в делопроизводство, образование, поощрении издания СМИ на местных языках. 
В романе глубоко исследован национальный, в том числе – еврейский вопрос в России, СССР. К еврейской истории, подтвердившей истинность от патриарха Иакова до Януша Корчака, от александрийского погрома до Треблинки, от Вавилонского плена до создания государства Израиль и «интифады Аль-Акса», я веду читателя через призму личного видения этой темы и отношения к ней из скрытой части от широкой общественности…
Затронута тема борьбы сторонников Иосифа Сталина с троцкистко-бухаринской группировкой и блоком Каменева-Зиновьева. На остром историческом фоне раскрываются художественные образы, судьбы героев романа.
Через подвиги персонажей, относившимся к бойцам невидимого фронта, читатель соприкоснётся с людьми необычайной профессии – защитниками Родины на дальних подступах к ней. За границей действовали патриоты Отечества, разведчики-нелегалы, отстаивавшие интересы СССР за рубежом.
С особой любовью сделаны мной этнографические зарисовки из жизни остяцкого населения Нарымского края: парабельцы вечером… Парабельцы на ярмарке… Парабельцы на рыбной ловле… Колорит костюма и кухни сибирского народа, «чёканье» как особенность говора… «Перебрасывая» читателя в Белоруссию, «подаю» ему колоритную белорусскую речь героев, отличительные черты быта и жизни населения придвинского края, его культурные традиции. Связь историзма и художественности, конечно же, нашло отражение в стилистике романа. Язык произведения воссоздаёт бытописание народов разных культур и традиций – от белорусских вёсок и местечек, до карамо нарымских селькупов и изб чалдонов, в чём, на мой взгляд, поэтизируется крестьянский уклад жизни. В то же время придаю языку строгость и лаконичность в изложении исторических фактов и реалий того времени, таковыми, какими они видятся мне в замысле романа. 
По отношению к героям я старался быть честным: не изобличал их, не хвалил, не показывал своё отношение к ним, тем более, не «давил» оценкой на читателя. Мои герои, зачастую, совершают неожиданные поступки… Это тоже «калинов мост», на котором вечная борьба между здоровым – завтра и усопшим – прошлым…
Полна эмоционального напряжения сцена в романе, когда секретарь Витебского окружного комитета КП(б) Белоруссии Иван Рыжов участвует на заседании «тройки», его самоубийство. Драматичен разговор начальника отдела ГПУ Иохима Шофмана с секретарем Городокского райкома РКП(б) Белоруссии Милентием Акимовым. Аналогичных сцен выписано много. Их роль в романе заключается не в создании психо-мыслительного эффекта для читателя, усиливающего эмоциональную окраску содержания. Ими подчёркивается антагонизм отношений внутри самой номенклатуры по направлениям и ведомствам, формирующегося механизма массовых репрессий.
Разве история о печально известном мосте через реку Смородину, переброшенным между белым и чёрным в жизни советских граждан: русских, белорусов, евреев, остяков, чалдонов не сопрягается с жуткой сценой прибытия на баржах в Парабель первой партии спецпереселенцев? Этой сценой задаётся высокая планка для остальных эпизодов сюжетной линии спецпереселения миллионов людей в отдалённые уголки страны. Среди героев романа много людей с выдающейся судьбой: это и революционеры со стажем – дед Лаврентий, и героиня Первой мировой войны Мария Казначеева, директор ленинградского предприятия Александр Мезенцев, Ефим Михалец – один из руководителей еврейской секции в ЦК КП (б) Белоруссии. А также их гонители: комендант посёлка Кирзавод Фёдор Голещихин, его помощник Пётр Вялов, начальник Парабельского отдела ГПУ Виктор Смирнов – тоже обладатели весьма нетривиальных биографий.
Жизненный опыт явился серьёзным подспорьем в создании образов партийных, советских руководителей, работников органов госбезопасности ОГПУ-НКВД. Остаётся пожелать читателю вдумчивого прочтения материала, он стоит затраченных усилий. Эта сфера истории огромной страны редко подаётся в художественной литературе, ещё реже – людьми, которые реально знают «кухню» номенклатурной работы органов власти…
Однако, Nihil dat fortuna mancipio – Судьба ничего не даёт навечно. Крушение Советского Союза в декабре 1991 года изменило миропорядок до неузнаваемости. Ныне набирает силу геополитическая система РОССИЯ. Не удивляйтесь! В неё также встроятся герои художественно-исторического романа «Калинов мост» и уже в нынешней ситуации будут биться за системно-исторический и цивилизационный реванш русского народа. Без борьбы нет побед!




Глава 1
 
Весна в Парабели 1926 года выдалась ладной, погожей. На узких улочках селения вычернился снежный покров уходившей зимы. В огородах журчали ручьи, оголяя стружки смолевых хлыстов, ошкуренных топорами чалдонов. Осел рыхлый снежок, подмытый талой водой, набиравшей силу к полудню. Однако, ещё морозило, лужи хватало ледком, заметало порошей в ожидании солнышка… И  снова шумели ручьи, трещали скворцы, бродившие в проталинах у статных берёз.  Едко пахло смолой кедрача, сосны, острым запахом портянок, чирками артельщиков, сохнувших на оструганных брёвнах для изб. Пыхали табаком мужики, остывая от азартной «игры» топорами, щурились, оценивая глазом строительный лес. «Этот, – рассуждали они, – на окладной венец и нижнюю обвязку, тот на бруски и лаги, из сосны выйдут стропила и балки». О-о-о, леса в Сибири – особые! Таких до  Урала не сыщешь, кроме как в среднем течении Оби. Леса – кедровые, или – кедровники, как их звали чалдоны в Нарымском крае.
В руках плотников «горело». Срубы ставили у церкви с голубыми куполами и дальше, на яристом берегу Шонги, полноводного Полоя. Обживалась Парабель, строилась: звенели пилы лучковые, двуручные, стучали топоры. Сибирский люд неторопливый, вдумчивый, рубил срубы «под лапу», в «ласточкин хвост». Избы выходили надёжными, крепкими – не возьмёт ни январская стужа, ни метель-падерина в феврале, наметавшая сугробы под крышу. 
Хозяйственный народ – золотые руки, мастерил «сушила» с верстаками для столярных работ, ставил бани, сараи, рыл погреба. Улья, рамы, табуретки, прочую утварь – опять же не стоило труда, чалдонам всё по  плечу. Тут же сохли доски на обшивку ярко-нарядных наличников окон, хранились рубанки, фуганки, долото, киянки, инструмент хозяев, чтобы прибить, обстругать, распилить. В мешках из дерюги ожидал очереди мох, надранный в болотах с лета. Им уплотняли межвенцовые пазы, конопатили швы, причём, хитро: не каждую стенку в отдельности, а по  венцам, ага – во избежание перекосов в срубе.
Не страшна зима сибирскому люду. Студёными вечерами, когда ударивший мороз-воевода расписывал узорами окна изб, парабельцы, подкинув берёзовых полешек в печки, щёлкали кедровые орешки в свете керосиновых ламп. «Ведём «сибирский разговор», – смеялись они, соблюдая исстари заведённый уклад. Впрочем, и банные дни по субботам – святое в Нарымском крае – огромной территории, раскинувшейся в среднем течении сибирской матушки-Оби.
Русские издавна пересекали Уральские горы по охотничьим, купеческим делам, выходили к низовьям Оби в Обдорские и Югорские земли задолго до прихода в 1581 году Ермака Тимофеевича  «воевать Сибирь». Нижняя Обь с 1187 года входила в «волости подданные» Великому Новгороду, а после его падения перешла к московским князьям. К своим титулам они добавили ещё один: «Обдорские, Югорские» и «прочая, прочая»...
Жившие в низовьях Оби ненцы, называли реку Саля-ям, что на их туземном языке означало «мысовая река». Ханты и манси звали Ас – «большая река», селькупы – Квай, Еме, Куай, что понималось как «крупная река». В верхнем и среднем течении Оби в неё впадали притоки, отчего, к северу, она становилась широкой, многоводной. Питали её воды таявших ледников Алтайских гор, ключи, атмосферные осадки, отсюда и водоносность реки в разное время года неравномерная: в дождливые и снежные годы она была полноводной, а в засушливые и малоснежные её уровень падал.      
Разное слагали про матушку-Обь, мол, название своё получила от языка коми, что означало «снег» или «снежный сугроб». Ничего удивительного! Зима наметала в приобье такие сугробы, что в минус сорок-пятьдесят градусов пробить «зимник» через ставшие «колом   болота»  не очень легко. Баили, что «Обь» иранского происхождения от слова «ап» – вода. Может и так! Имя полноводной реке могли дать ираноязычные народы, жившие на юге Западной Сибири с раннего бронзового века до средневековья. Бытовала версия о том, что слово «Обь» произошло от русского «обе», то есть «обе реки» – «обь», имея в виду – Катунь и Бию, образующие Обь. Сложная родословная великой реки. 
Обь разделяла Нарымский край надвое. Здесь ширина реки достигала километра, а там, где разбивалась на островки и того больше. В весеннее половодье река заливала пойму, занося левый, более низменный берег илом, дресвой, наносным лесом и подмывая, возвышенный правый. С началом июня воды убирались в русло, обнажая береговые поймы, песчаные острова, отмели. Остальные реки – притоки Оби: Васюган, Чая, Парабель.
А что творилось на Оби в эти дни?! Вскрылась под майские  праздники, матушка-Обь, вспучилась, кряхтела, родимая, скрипела в излучинах, словно роженица на сносях, топила половодьем луга, хватая в «объятия» избы, деревья, обласы остяков. Поглотив их в мутной воде, несла на север к Обской губе в Ледовитый океан.
На территории Нарымского края русло Оби имело извилистый характер, песчаные берега, или ; о чудо – изваянные из глины всевозможных цветов. Местами галька. Русло играло злую шутку с рекой, размывая её берега неравномерной скоростью течения. Обь меняла направление, отчего участки с рыхлым грунтом размывались и у обратной береговины отлагались наносы.   Сильнее всего разрушалось вогнутое прибрежье реки, где и глубина больше, и скорость течения, отчего увлекаемые водой частицы грунта оседали ниже по течению на противоположной низкой стороне, образуя песчаные отмели – пески. На них-то нарымские рыбаки и устраивали тони для отлова рыбы стрежевыми неводами. Разрушения яров забивало реку деревьями, пнями, что исключало рыбную ловлю отцеживающими орудиями лова. В таких случаях, весьма гораздые на выдумки остяки, поступали хитрее: у крутых засорённых берегов ловили рыбу ставными сетями и ловушками. Результат опережал все ожидания и орудия лова оставались целыми!
Однако пески не вечны, они более подвержены размыванию водой, нежели другие грунты: заносились илом, на них наслаивался наносной песок, что вело к образованию яров и выведению тоней из отлова рыбы. Проходило время, вода делала своё дело: точила камень, ил, песок, и тони вновь становились пригодными для рыбалки стрежевыми неводами. Капризные обские течения, извилистое русло, особенно с началом зимы, создавали заморы – кислородное голодание для рыбы. Нехватка в воде растворённого кислорода, бывало, приводила к её массовой гибели.
Многообразие водоёмов поймы Оби, наличие заморов накладывали особый отпечаток на повадки местных и полупроходных пород рыб. С  весенним подъёмом воды для нереста и нагула веса язь, елец, окунь, щука выходили в пойму реки, становясь объектом сетевого, а летом и осенью – запорного лова. При спаде воды эти породы рыб, заметили остяки, «скатывались» в русло реки, продолжая нагуливаться в протоках, на песчаных отмелях, успешно попадая в их курьевые и полустрежевые невода.
Стерлядь для нагула весной уходила вниз по реке за пределы Нарымского края, а к осени поднималась вверх на зимовку. Рыба она донная, передвигалась между местами, устроенными для зимовки и нерестилищ. В низовьях Оби старляди меньше, однако в весенние месяцы именно здесь она жировала. Хорошо ловилась в июле, августе.
Важнейшая рыба Оби – осётр водился в низовьях реки, Обской губе и с поступлением талых вод в реку шёл нереститься в среднее и верхнее течение Оби. В пределах Нарымского края осётр попадался круглый год, но его массовый проход начинался с июля – только держи! Нельма, как и осётр, большее время проводили в Обской губе. После созревания шла в верхнюю Обь к нерестилищам. В пределах Нарымского края рыба считалась полупроходной, но встречалась на всем протяжении реки. Мелкая нельма нагуливала вес в водоёмах Кети, Парабели, Васюгана.
Сырок и муксун – также полупроходные рыбы. Язь, чебак, елец, щука – местные, они встречались всюду. Единственная порода рыбы семейства тресковых – налим также являлся предметом ловли и употребления в пищу жителями края.
Ценные породы рыб в Нарымском крае вылавливались и сбывались скупщикам стоповым методом, суть которого заключалась в крутом солении рыбы в специальных чанах. В них же она сбывалась в населённые пункты Нарымского края, Томска, Новосибирска. Однако качество продукта, зачастую, не отвечало требованиям населения, что снижало доходность промысла. Отчего дальновидные хозяева песков, промышленники, использовали садки, куда пересаживали пойманную рыбу. С началом заморозков её «выгребали» неводом, морозили и по зимникам, льду Оби санным способом на лошадях поставляли на продажу. Свежемороженая рыба имела лучшую вкусовую привлекательность, повышая прибыль хозяев в разы.
Рыболовством занималось всё население Приобья от мала до велика. Рыбу вялили, жарили, коптили, парили, солили, морозили, ели строганиной, «чушью». Её промыслу придавалось огромное значение независимо от времени года, погоды и разнообразия снастей. Способные к рыбалке остяки: северные, восточные, южные, осевшие по берегам Оби, её притокам, обзавелись, конечно, хозяйством, но добыча рыбы относилась к основному занятию. Охотились тоже. Изобилие пушного зверя, лося, медведя в жизни местных аборигенов: остяков, хантов, эвенков, мансей, названных царской властью инородцами, оставалось важным средством выживания.
Огромную территорию Нарымского края покрывали величайшие в мире, яркие и удивительные по красоте Васюганские болота. Отсюда начинались реки Омь, Парабель, Чижапка, Парбиг, Кенга, Шегарка, Тара. На сотни километров тянулись мочажина по таёжной неизменности, восхищая воображение нарядами подбела, брусники, янтарной морошки, голубики, багульника, клюквы, кувшинок. Испокон веков травницы собирали здесь аир, василисник, астрагал, другие травы, ими лечили людей, заговаривали, снимая боль, усталость и недуги от тяжкой работы в тайге.
Лесными угодьями жители Нарымского края владели по укладу, который чтили губернские власти Томска, обычаи туземцев. Русские владели угодьями сообща. Инородцы богатую зверем и кедровым орехом тайгу делили между родами и семьями по числу душ и передавали по  наследству из рода в род. Особое значение в жизни Нарымского края играл кедр. Высокое хвойное дерево сродни ели и сосне, кормило народ, приносило доход семьям чалдонов. В отдельных местах люди сбором ореха и жили. Собирали его в конце августа. Деревнями шли в кедровники, мастерили колотушки – боты и били ими по стволам деревьев. Случалось, сколь ни бей колотушкой по дереву, из-за мощного ствола кедра шишки не падали. Тогда наиболее ловкие, сильные мужики лезли на дерево и били шишку палкой. Их собирали в холщовые мешки и несли в амбарушки, где хранились до становления зимнего пути.
Взбираться на кедры опасно, особенно, если сучья на стволе дерева начинались высоко над землёй или после брызнувшего дождичка, когда смолистые ветви становились скользкими. В жизни парабельцев сколько угодно было случаев, когда добытчики кедрового ореха срывались с деревьев, увечились, расшибались насмерть. Чтобы удобней лазать по кедрам, мужики надевали на ноги особые крючья-«кошки» и способили верёвку. А как же? Моргнуть не успеешь, как сорвёшься и каюк.   
Шишковали около месяца. Из шишек особым, похожим на мясорубку устройством, лущили орешки, очищали от шелухи, сушили на кострах и складывали в амбарушках. Сколько было под силу уносили с собой, остальной урожай забирали зимой, пpиезжая за ним на лошадях, нартах и таким образом увозили в селения. Из кедровых орехов парабельцы давили масло, вырабатывали молоко, жмых, который применяли при лечении болезней. Сибирский кедр – это сибирский хлеб! Многих спасал он от голодной смерти.
Председатель исполнительного комитета Нарымского края Пантелей Куприянович Погадаев был человеком пришлым, городским,  избранным пару лет назад руководителем огромной административно-территориальной единицы. Окунувшись в заботы северного края, Пантелей Куприянович обвыкся, приспособился, изучал особенности быта населения, вникал, исследовал. Из местных грамотеев, специалистов собрал коллектив исполкомовских работников и впрягся в работу.
Последнее время Пантелея Погадаева одолевала бессонница. Причина была очевидной и лежала она на рабочем столе – документы из центра. Они прибывали к нему нарочным с грифом «Для служебного пользования», «Секретно», бывало и – «Совершено секретно». Сидел он за столом и, вдумчиво шевеля губами, вчитывался в документ, полученный из Новосибирска – центра Сибирского края. Официальным циркуляром вменялось: органам власти ускорить проведение политики советизации в отношении коренного населения края.
Лежавший рядом другой циркуляр, подписанный уже председателем Томского окружного исполкома Шмаковым, подтверждал обоснованность размышлений Погадаева. Председатель Сибирского краевого исполнительного комитета товарищ Эйхе требовал от них с Всеволодом Ивановичем перехода к новой форме административного устройства Нарымского края с созданием на его территории национальных советов. «С ума посходили все, чё ли? – сокрушался Пантелей Куприянович на высокое начальство. – Устроить туземные советы на основе инородческого населения с сохранением их культуры, языка, обычаев, ставить школы? На какие шиши, спрашивается? Нарым – заштатный центр Нарымского края, денег отпускали мало. Ещё в 1922 году решением коллегии Томского губернского отдела по делам национальностей, отвечавшего за проведение национальной политики на местах, на территории  края была создана двадцать одна волость, из них две туземные: Иванкинская и Васюганская с проживающим коренным населением. Какие ещё советы?».
Тогда в Иванкинскую волость включили территории бывших Тогурско-Порубежной, Нижнее-Тогурской, Пиновской, 3-й и 4-й Парабельской, Ларпинской, Врхнее-Подгородной волостей с населёнными пунктами Езенчиных, Конеровых, Тяголовых, Игнаткиных, Инкиных, Зайкиных, Сагандуковых, Мумышевых, Невальцевых, Ласкиных. «Что ещё надо? – недоумевал Погадаев, щурясь от копоти трёхлинейной лампы.  – Фитилек сгорел, чё ли? Э-э-х, сейчас районирование территорий, национальные советы, что последует за этим? У него в Нарымском крае русских проживало менее половины населения. Большая часть – остяцкие семьи, компактно обитавшие по Оби и её притокам. Чё ж получается? Образуется новая ветвь исполнительной власти, которая займётся туземным населением, так чё ли понимать? А суды? Прокуратура? Партийная власть? Тоже разделятся по национальному признаку? Уж, больно нагородили чё-то!».   
Размышляя о русском и туземном населении края, Пантелей Куприянович разгладил лежавший на столе документ. Если к его исполнению подходить по уму, то отношения между коренными и пришлыми жителями следует выстраивать законодательными актами краевых, районных органов власти. То есть, принятием законов на местном уровне. Но в любом случае, как предписывалось циркуляром, территории инородческих сельских советов закрывались для вселения в них русского и пришлого населения. Под них отводилась территория  Александровского, Колпашевского, Каргасокского, Парабельского районов, граничивших с территориями туземных советов, но не входивших под их юрисдикцию.
«Итиё мать, наворотили чё, а? – злился Пантелей Куприянович. – Как проводить реформы? В Апрельских тезисах Ильич заявил курс на усиление советской власти лозунгом: «Вся власть Советам!». Ясно! В Сибирском крае линия советизации имела особый смысл – тоже очевидно. Население у нас, в основном из крестьян-середняков и, ничего не попишешь, запятнанных службой в колчаковской армии. За пособничество войскам адмирала расстреляли не всех: одних отправили в тайгу загибаться на лесных заготовках, иных и далее – куда Макар телят не гонял. Середнячки же, выжив в лихие годы гонений, окрепли, поднялись на бедняцком горбу успешной торговлей хлебом. И ничего удивительного, что в нэповские времена единоличные хозяйства процветали, а середняки, подишь ты, прибавили себе веса в производстве сельхозпродукции, лесозаготовках, рыболовстве, охоте». 
Правда, многие из них имели поражение в правах и были отнесены к «лишенцам»: не имели права участвовать в избирательных кампаниях, быть избранными в исполнительные, партийные органы власти, где действовала избирательная система. Статьёй 65 Конституции РСФСР от 1918 года определялось семь категорий граждан, лишённых возможности избирать и быть избранными в советы всех уровней. Основная часть нарымских крестьян-середняков попадала в них, однако, это не мешало им быть успешными. «Как же с ними быть, исходя из инструкции, лежавшей на столе?» – размышлял Погадаев. 
«А вот задача похлеще! – отметил про себя Пантелей Куприянович, читая следующий документ, – основным занятием партийных ячеек, райкомов, окружкомов ВКП (б) являлось воспитание населения в духе преданности советской власти, изучение марксистско-ленинского наследия. В советах, партийных, комсомольских, профсоюзных организациях строго придерживались демократических принципов: выборности снизу доверху, свободы слова, печати. Но что изменилось в последние год-полтора? Выдвижение кандидатов в органы исполнительной власти требовало согласования с районными и окружными комитетами партии. ВКП (б) всё настойчивее претендовала на исключительность в принятии кадровых решений и участие в решении хозяйственных задач. Почему?», – пожал плечами председатель крайисполкома, пытаясь понять веяния последних месяцев.
Пантелей Куприянович Погадаев был делегатом первого краевого съезда Советов Сибири рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, прошедшего в декабре 1925 года в Новониколаевске и хорошо помнил повестку дня. В неё были включены вопросы, охватывающие жизнь огромной территории: отчёт Сибирского революционного комитета, избрание Сибирского краевого исполнительного комитета, развитие экономики, культуры, образования. На первом Пленуме председателем Сибкрайисполкома избрали товарища Эйхе. Роберт Индрикович был известным в стране партийным руководителем, кандидатом в члены ЦК ВКП (б), прошёл серьёзную закалку в партийных рядах.
Тем не менее, Погадаев обратил внимание на разношёрстность делегатов, прибывших на съезд из сибирской глубинки. Общаясь с ними в перерывах между заседаниями, он удивился образовательному невежеству выходцев из народа – беднейшего крестьянства, как того требовала инструкция ВКП(б) в отношении товарищей, делегируемых в исполнительную власть. Если доклад председателя Сибирского революционного комитета Лашевича делегаты съезда слушали с вниманием, то на следующие заседания, часть из них, игнорируя нормы партийной морали и нравственности, не прибыла вообще. Такие вопросы принципиального характера, как образование Сибирского края, переименование города Новониколаевска в Новосибирск ; обсуждались при наличии пустых мест в зале заседания дворца Советов имени Ленина. Кворум, конечно, был! И новое территориальное образование – Сибирский край с включением в него Алтайской, Енисейской, Новониколаевской, Омской, Иркутской, Томской губерний, получило путёвку в жизнь. Но у Пантелея Погадаева остался неприятный осадок от работы в комиссиях съезда. Юрист по образованию, окончивший юридический факультет Томского университета, он не мог быть равнодушным к нарушению процессуальных норм ведения высшего форума исполнительной власти Сибири. Досаждали крикуны из таёжных заимок, промышлявшие медведей и сохатых, баламутили атмосферу заседаний лица маловнятного происхождения. «Эх, представители народа, мать вашу так! Опять нагородили чёрт знает чё!»
Погадаеву запомнилось выступление на съезде председателя Сибирского революционного комитета Михаила Михайловича Лашевича. В военной форме, подтянутый, усы щёточкой, он произвёл приятное впечатление на делегатов. Возглавляя чрезвычайный орган советский   власти в Сибири, он выработал и предложил советскому правительству план проведения революционных административно-территориальных реформ. Именно Лашевич весной 1925 года внёс в Президиум Всероссийского Центрального исполнительного комитета – ВЦИК и Госплан проект образования Сибирского края. Ему принадлежала инициатива и в освоении богатств этой замечательной земли.
Сибирский Революционный комитет создавался в сложнейших условиях гражданской войны. Постановлением ВЦИК от 27 августа 1919 года «Об организации гражданского управления в Сибири» были утверждены его функции. Они распространялись на Омскую, Томскую, Алтайскую, Семипалатинскую, Иркутскую и Якутскую губернии. Ему подчинялись все учреждения гражданского управления. Являясь полномочным органом в осуществлении высшей власти в Сибири, он подчинялся ВЦИКУ, СНК, Совету Труда и Обороны.
Сибирский революционный комитет на съезде Советов Сибири прекратил своё существование с передачей полномочий съезду, что, несомненно, явилось важным шагом в реформировании Сибирского края. Решением съезда Сибкрайисполкома было определено, что высшей властью на местах являются съезды областей, округов и районов. В перерывах между съездами высшая власть передавалась их исполнительным комитетам, в том числе – городским и сельским советам. Стало быть, высшим органом власти в Сибирском крае был краевой съезд Советов, а в период между сессиями полнота власти возлагалась на Сибкрайисполком.
На местах дела обстояли так. Высшую власть в округах представлял окружной съезд советов, а в перерыве между сессиями его функции выполнялись окружными исполнительными комитетами. В период работы съездов избирался Президиум, которым рассматривались и принимались решения по выносимым на обсуждение вопросам. Члены исполкомов всех уровней были исключительно выборными из числа рабочего класса и беднейшего крестьянства.
Решением съезда Советов в состав Сибирского края было принято 19 округов, в том числе Томский округ с Томским уездом, часть территории Мариинского уезда, четыре района Нарымского края (Каргасокский, Колпашевский, Парабельский, Чаинский) и Ойротскую автономную область. Казалось бы эту территориальную махину осваивать и осваивать, наращивая производство зерновых, рыбной ловли, лесозаготовок, промышленности, но увы – на столе Погадаева лежал циркуляр о создании в его Нарымском крае ещё и туземной вертикали исполнительной власти. «С ума сойти от нововведений верхов!» – сокрушался Пантелей Куприянович, сворачивая самокрутку. Многие вопросы по организации туземных советов предстояло согласовать с партийной властью: окружкомом, райкомами. «Хитрецы, – всё не мог успокоиться Пантелей, – рассчитывают при новой форме административного устройства сблизиться с народными массами и повести их к социалистическому будущему. На чужом… так сказать горбу и в рай».
Пантелея звали на партийную работу. Причём, не кто иной, как назначенный недавно секретарём Сибирского краевого комитета ВКП(б) товарищ Сырцов. Сергей Иванович предложил ему возглавить одну из районных партийных организаций Томского округа, считая юридическое образование Погадаева, выпускника университета, подспорьем в активизации боевитости томских коммунистов. Пантелей Куприянович видел, что парторганизации Сибирского края, а их насчитывалось около трёх тысяч, ЦК ВКП(б) наделялись всё большими полномочиями. По глубине и охвату их функции распространялись на все сферы жизни и деятельности общества. Этот посыл ощущался в пламенных статьях газет Сибирского края: «Крестьянская газета», «Жизнь Сибири», «Власть труда», «Сибирские огни», «Молодость Сибири».
В главной газете страны Советов «Правда» размещались статьи товарища Сталина, направленность которых исповедовала сплочение и мобилизацию народных масс на трудовые и ратные дела, на усиление роли партии в жизни советского государства. Газета выступала рупором партии и лично Генерального секретаря ЦК ВКП(б). Её материалы обсуждались на партийных собраниях, конференциях, пленумах, ими коммунисты руководствовались в повседневной жизни, цитировали с трибун фрагменты выступлений вождя коммунистов. Через многочисленные первичные ячейки партийная истерия пронизывала исполнительную власть, отрасли народного хозяйства, доходила до каждого человека в отдельности. 
С крайкомом партии, райкомами согласовывались не только вопросы кадровой дисциплины, назначения и перемещения работников, партийные органы усилили влияние на принятие решений, находившихся исключительно в компетенции исполнительной власти. Партийные структуры, как отмечал Погадаев, нарушали демократический принцип выборности в органы исполнительной власти. Из-за возросшего влияния коммунистов выборы в исполнительные комитеты заменялись прямым назначением на должности волей партийных органов.
В личной беседе Сырцов намекнул Погадаеву, что, он хотел бы видеть его на партийной работе, сейчас стоит задача по созданию новой системы партийной власти, подходов и методов строительства социализма. «Это интересно, хотя и трудно, но помощь и поддержка гарантируются, – сказал в заключение Сергей Иванович, – есть, правда, ньюанс. Необходимо пройти уровень районного комитета партии, например, Парабельского, а уж потом окружкома, иначе кадровики всю жизнь будут «точить зуб» за отсутствие райкомовской ступени и в дальнейшем по партийной линии могут возникнуть проблемы. Такая вот «петрушка», – протянул руку Сырцов. – Думайте, товарищ Погадаев!»
Пантелей неделю думал над предложением главного коммуниста Сибири, но решил, что, работа в исполнительной власти несёт больше пользы в освоении Нарымского края. В партийной деятельности его давила аппаратная обыденность: собрания, протоколы, решения, постановления, многочасовая «говорильня» – не в его характере. «Люблю видеть результат, товарищ Сырцов», – заключил он, отказавшись от лестного предложения Сергея Ивановича. Последний кивнул и, не прощаясь, пошёл по коридору окружкома партии – седой, основательный.
Пробил третий час ночи. Погадаев всё ещё сидел в конторе, рассуждая о насущных проблемах: переносился в прошлое, возвращался к делам сегодняшнего дня. «Не-е-е-т, себя не обманешь, – усмехнулся председатель, – не обойдётся ли боком отказ от предложения секретаря Сибирского окружкома партии?». Сергей Иванович с товарищем Сталиным громил троцкистско-зиновьевскую оппозицию и «правый уклон» в партии. Прищуренный взгляд Сырцова оставил смутную угрозу в душе: «Не оплашать бы с отказом от предложения!  Время-то какое! Партийный руководитель Сибирского края Сырцов ; член ЦК ВКП(б), человек с революционным прошлым, опытный аппаратчик. Человек такого уровня с кондачка предложений не делает: навёл справки,  оценил и решил ввести в обойму «своих людей». Не спроста же Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) направил на партийную работу в Сибирский край, – размышлял Пантелей, – ох, не спроста». Иосиф Виссарионович бывал в ссылке не где-нибудь в Сибири, а у него, Погадаева, в Нарыме. Знает, что делает, расставляя людей на ключевые посты в партийной иерархии края».
Обеспокоенность Погадаева усилил телефонный звонок председателя Томского окрисполкома Шмакова. Непривычная для Пантелея Куприяновича телефонная связь, установленная месяц назад, связала Нарым с райисполкомами, Томском и столицей края – Новосибирском. В настоящий момент четырнадцать райисполкомов, входивших в Томский округ, решали насущные дела по телефону.
Обеспокоенным голосом Шмаков сообщил об отправке в Нарымский край группы так называемых выселенцев для освоения тайги и Васюганских болот.
– Кто такие, Всеволод Иванович?
– Враги народа, из «бывших», Пантелей Куприянович, из Ленинградской губернии, Москвы, Белоруссии. Принимай, расселяй и без проволочек гони в работу.
– Так ведь остяцкие советы, Всеволод Иванович...
– Расселяй, приказываю! И готовься к приёму больших групп перемещённых лиц. Партия приказала: никакой пощады «уклонистам», монархистам, кадетам, офицерью и прочей заразе старого режима! Звонил товарищ Эйхе! Сам! Понимать надо!
Погадаев понял. Партией создавалось идеологическое влияние на трудящиеся массы, крестьянство, исключавшее всякие сомнения в решимости своих намерений. После смерти Ильича в ЦК партии развернулась ожесточённая борьба между группировками по нескольким направлениям. Одни партийцы вычерчивали схемы движения вперёд, предлагая реформы в экономике, сельском хозяйстве, культуре, образовании. Другие в революционной борьбе дрались за посты, портфели и сферы влияния в партийной иерархии.
При жизни Ильича партия не претендовала на исключительность в строительстве социализма в советском государстве. Она занималась рутинной работой по созданию партийных организаций в республиках, областных и районных центрах, городах. Создавала ячейки в трудовых коллективах фабрик, заводов, учреждений, организаций, митинговала на площадях, в колонном зале Дома Союзов, который навещали Владимир Ильич с Надеждой Константиновной. У Погадаева не было ощущения, как и у миллионов граждан огромной страны, что внутри партийных кулуаров зрели далеко идущие планы в «прибрании» к себе управление государством и общества в целом. Из-под пера партийной номенклатуры выходили решения, постановления, инструкции, циркуляры, предписывающие административный порядок действий, нормы ведения дел. Определялись цели, ставились задачи движения по направлениям, отраслям народного хозяйства.
«Что же получается? – морщил лоб Пантелей, – партийные установки в советском обществе становятся нормой и охватывают  население по классам и, с позволения сказать, привилегиям? Ясно, как Божий день, что, распространяясь на структуры исполнительной и судебной властей, она подминала под себя органы государственного управления, жизненные устои граждан. Вычленяла «бывших».
Образованное в декабре 1918 года Сибирское бюро, руководившее   партийным подпольем и партизанским движением на захваченной белогвардейцами территории, из полномочного представительства ЦК партии в Сибири, превращалась в силу. Крепло! Ещё в мае 1924 года 1-я Сибирская краевая партийная конференция, заслушав отчёт о работе, высоко оценила деятельность и предложила создать новый партийный орган – Краевой комитет РКП (б) Сибири. Конференция поддержала предложение! В кратчайшие сроки в Сибирском крае была создана мощнейшая структура партийной номенклатуры, которая и становилась властью. В неё товарищ Сырцов и приглашал Погадаева. Не срослось – отказался!


Глава 2

Пантелей изучил систему партийной номенклатуры: жёсткую и непримиримую. В неё вошёл перечень важных должностей партийной иерархии, подлежащий специальному учёту. Этот перечень составили партийные органы от ЦК РКП (б) – ВКП (б) и вниз по вертикали до окружкомов и райкомов. Каждый из этих органов составил свою собственную номенклатуру, в которой учёл партийных, советских, профсоюзных и прочих функционеров своего уровня (уездного – укомы, губернского – губкомы). Мало того, учёту подлежали нижестоящие должностные посты, которые считались значимыми. То есть, наряду с иерархией партийных органов появилась иерархия номенклатур, ступени которой тесно переплелись друг с другом. Каждая ступень вбирала в себя часть нижестоящей номенклатуры, вливаясь в вышестоящий уровень. Таким образом, манипулируя кадрами, партия брала под контроль все сферы управления государством.
  «Что же будет? – думал Пантелей Куприянович. Внимание его привлекло светлеющее в окне нарымское небо. Утро. Что оно принесёт? С врагами народа разговор короткий! С ними нет проблем! Сколько их здесь зарыто расстрелянных и утопленных в Оби и болотах? Кто его знает? Но с трудпоселенцев нужен результат! Спросят, ох, спросят! Это значит, что необходимо создавать систему освоения края по направлениям экономического развития. Дармовые рабочие руки нужны! В одном только Парабельском районе развернулось ого-го какое сельское хозяйство! Строились леспромхозы, разрабатывались лесные угодья, отправлялась в Новосибирск древесина, росло рыболовство. Нарымскому краю нужны были трудпоселенцы. Летом – ладно, поставят балаганы, выживут, а в зиму – избы, бани и пусть колотят вшей. Надо осваивать землю».
В приёмной стукнуло. Ага! Петровна пришла навести порядок в служебных помещениях. Сейчас задаст «дрозда». Полусонная баба аппетитных размеров, убиравшая двухэтажное здание крайисполкома, ввалилась в кабинет Погадаева. Взглянув с укоризной на помятого председателя, попеняла: 
– Не бережёшь себя, Куприяныч! На кого похож-то стал? Кожа да кости! Тьфу! Скажу Нюрке, чтобы взяла в оборот! А то ишь, повадился на работе спать!
 Услышав о жене, Погадаев вспомнил первую встречу с будущей женой – чалдонкой. Он знал, что исконно сибирские женщины исполнены особым смыслом и поэтичностью, славятся красотой и плодовитостью. Ежегодно весной в Парабели проходили оживлённые и весёлые ярмарки. На них заезжали сибирские купцы, их приказчики. Привозили фабричный товар, сапоги, мануфактуру, свинец, соль, хлеб и многое другое. Остяцкие юрты предлагали свои товары, в основном ценные меха лисиц, соболей, горностаев, а также кедровые орехи, ягоды, грибы, рыбу свежую, солёную, копчёную, вяленую, сушёную. Всё то, чем богат Нарымский край. Обмен товаров шёл под разухабистые песни, частушки, прибаутки, которые щедро раздавали посетителям зазывалы ярмарки.
Тройки лошадей, украшенные лентами, цветами, бубенцами, катали весёлых посетителей ярмарки по центральной улице – Советской.  На одной из них и встретил Пантелей свою судьбинушку – Аннушку. Одета она была по-праздничному: в две широкие сборчатые юбки на подкладке в один тон, в облегавший фигуру полушубок из горностая. На голове «горела» цветастая шаль, на ногах – самокатанные белые валенки. Невысокого роста, круглолицая с ямочками на пухлых щёчках и русой косой, перекинутой через плечо под шалью, она поразила Пантелея.
Молодой мужик восхитился красотой незнакомки и решил с ней заговорить. Случай представился, когда оба увидели остяка Пашку Малькова.  Всякий раз на ярмарке Пашка напивался на радостях по случаю удачной продажи товара. Выходил из чайной «Ласточка» и, раскинув руки, восклицал: «Принимай меня, матушка-Обь, раба Божьего Пашку!» – и с размаху падал в весеннюю лужу. Людям было на забаву. Смеялись, доставали из воды, зная, что на следующий год Пашка поступит таким же образом.
Встречаясь с Аннушкой, Пантелей понял, что по характеру она женщина строгая, но в тоже время весёлая, жизнерадостная, улыбчивая и словоохотливая. «Лучшей жены не сыщешь», – уверился Погадаев и в один из зимних вечеров Пантелей пришёл в её семью свататься.  Он удивился и вместе с тем восхитился домом Захара Николаевича Перемитина – отца Аннушки: большим, просторным, с незабранным доской фронтоном, обнесённым заплотом из тёсаных топором плах, калиткой в «ёлочку». Обратная сторона двора шла вдоль огорода к пряслам, была огорожена тыном из сосновых жердей и вплотную подступала к лесу. Во дворе за глухими воротами в глаза кидался добротный амбар, рядом – навес, загон для скота. В конце огорода, ближе к реке, срублена с резным оконцем банька. В палисаднике под окнами дома рос развесистый куст черёмухи, ветви которой, переваливаясь через глухой заплот к дороге, нависали над скамеечкой у калитки.
Семья Анны была зажиточной. «Более, чем «середняки, – прикинул Погадаев. – Что же скажут товарищи по партии?». И всё же внутренний голос шептал Пантелею: «Ты же любишь Аннушку и не расстанешься с ней никогда...». Погадаев решился: «Будь, что будет!». Женился.
Семья жены была чалдонских корней. Этим словом в Сибири звали потомков первых русских переселенцев, вступивших в брак с аборигенами новых земель во времена освоения русскими казаками.  Их предки разведали и освоили суровые земли Приобья, накопили знания о природе и выработали навыки выживания в сложных условиях.  Сумели создать яркие, самобытные культуры и обычаи. Трудолюбивая сибирская семья любит родную землю, почитает труд.
Отец Анны, Захар Николаевич, имел сильный и твёрдый характер, человеком был честным, трудолюбивым, правдивым. У местных властей значился «середняком». Имел единоличное хозяйство, которым управляла жена Екатерина Сергеевна, ещё моложавая и статная женщина. Характер у неё был истинной сибирячки: полный душевной щедрости, доброты и человечности.  Вечерами по хозяйству ей помогала дочь Нюра.  Окончив семилетнюю школу, Анна работала на почте. Три её брата разъезжали по туземным юртам, занимались скупкой рыбы, пушнины у остяков, а Захар Николаевич успешно сбывал её заезжим купцам.
 Брак молодые заключили согласием обеих сторон. Из родительского дома в Парабели Анна переехала к мужу в Нарым. Она варила, пекла, прибирала, со вкусом одевалась и пела русские песни, глядела за детьми и мужем.  «Хорошая жена», – гордился ею Погадаев.  Вскоре у молодой семьи родились сыновья: Антон и Клим. Детей Пантелей любил, но из-за напряжённой работы не хватало времени водиться с ними. «Семье надо  больше уделять внимания», – частенько думалось ему. 
– Иди уж, перекуси, уберусь! Сидит тут! – отчитала его Петровна.
– Иду, Петровна, иду, – усмехнулся Погадаев, – всё равно не отвяжешься. Ты вот чё скажи, чем отличаются тымские остяки от ласкинских или мумышевских остяков? А?
Баба недоуменно уставилась на председателя крайсполкома.
– Поди ночь думал над этим?
– Не поверишь, Петровна – думал. Уживутся вместе или как?
– Коим это образом?
– А посели их вместе, Петровна, раздерутся? Не поделят пески, угодья? Создадут проблемы.
– Эк, понесло тебя! Известное дело, Куприяныч, языки у них разные, обычаи. Наши, нарымские-то, обрусились, а те не-е-е-т – в жёны берут своих. От того и дохлые, не жильцы! И то дело – ласкинские охотничают, добывают белку, соболя, бьют глухарей, тетеревов, рябчиков, тем и питаются. Тымские – промышляют рыбу: осетра, нельму, муксуна, стерлядь и, заметь, живут в избах – строятся. Ласкинские роют землянки, ставят чумы, им сподручней так. Самоеды, прости Господи… Но, чтобы враждовать? Не-е-е, не будут! Всем хватит песков, тайги – прокормятся.
От всезнающей язвительной Петровны не ускользнула попытка Погадаева подтянуть бродни.
– Стельки поди мокрые, не высушил ночью? Прости уж, грешную, чё лезу не в свои дела, кину полешек в печь, положи их сверху и портянки тоже. Небось, целый день мотаешься по воде, ноги-то береги, ревматизмой съест.
Доверившись въедливой бабе, Пантелей скинул рыбацкие сапоги с длинными голенищами, вынул стельки из войлока и приспособил к обнесённой железом круглой печи. Берёзовые полешки от внимательной Петровны гудели пламенем, гулом, принеся в помещение председателя уют и тепло.
– Ты вот, что, Петровна, – откинулся на диван Погадаев, – моей-то не говори, осерчает Нюра и разговоров не оберёшься.
– Побаиваешься? – скривилась в улыбке уборщица, – бедовая жена у тебя, сам выбрал парабельскую, вот и ступай с ней в ногу, по-нашему, по-нарымски. 
– Дык, ступаю, Петровна…
– Эк, мужики, ненадёжный вы народ, – отмахнулась женщина, не заметив, как половой тряпкой смахнула слезу со щеки. – Вон Стёпка мой пока не утоп в Оби с пьяну на рыбалке, все лелеял меня, блюл. Гляди, гладкая какая!      
– Ну, это да! – отшатнулся Погадаев. – У тебя же, Петровна, до Степана был … Как его? 
– Ну, Афанасий, царство ему небесное! Громом убило – тоже на Оби. Шарахнуло молнией в лодку ; и поминай, как звали. Тело не нашли, может, налимы сожрали... Мужики, мужики, не бережёте себя!   
Женщина присела на табурет и уставилась в окно на Обские просторы, а там река несла мутные воды с остатками льдин и торосов.
– Скольких же ты, голубушка, прибрала неразумных-то? Ай-я-яй!
– Расчувствовалась, чё ли, Петровна? Не поминай лихом мужиков. Толи ещё будет? Намедни с Томском говорил – пришлые едут к нам на работы. Как смотришь на это?
– Пришлые говоришь? – насторожилась женщина, утерев лицо рукавом фуфайки.
– Ну, да! Ссыльные трудпоселенцы…
– А-а-а, эти-то, ссыльные… Сам знаешь, сколь их до революции у нас было неугодных царю… Шишков, Свердлов, Рыков, Куйбышев. Сам Иосиф Виссарионович…
  «Да, – подумал Погадаев, – Нарымский край обживала «вся революционная Россия», здесь были представители пятнадцати партий и групп четырнадцати национальностей».
– Разное баили про тебя, Петровна… Неужто правда? – поинтересовался Погадаев, скосив глаза на уборщицу.
Женщина отвернулась от осторожного намёка председателя… 
– Ты чё … О «Кобе», чё ли, Пантелей?
– Ну-у-у… как сказать… Дело житейское! Сколь воды утекло с тех пор.      
– М-да-а, время летит. Это ж когда их пригнали? Ага! В июле 1912… Яков Михайлович уже отбывал ссылку, прижился, а «Кобу» поселили у крестьянина Алексеева – урядник велел. Мы жили рядышком с ними, через огород. Ну и встретились однажды… Чернявенький такой, с густой шевелюрой, бородкой… Интере-е-есны-ы-ы-й… Да и сколь жил у нас? Месяца через полтора утёк и с концами…
– Ты вот чё, Петровна, – Погадаев задумчиво тронул плечо женщины, – никому ни слова… Времена-а-а пошли… Не ровен час, смотри…
– Да, Бог с тобой, Пантелей Куприянович! Я чё? Прощелыга какая, чё ли?
– Нет, конечно, Петровна, договорились?
– Ох, мужики, – сокрушилась уборщица, выходя из кабинета Погадаева. – Договорились! А ссыльным твоим, Пантелей Куприянович, у нас будет не сладко. Местный чалдон не любит чужих. Закон – тайга! Ты это знаешь!   
Погадаев знал! Чужаков не любили в крае. Пришлые, бывало, селились в соседях: беглые, надзорные. К ним приглядывались исподтишка, изучали, оставаясь нелюдимыми, и смягчались, когда видели в них людей мастеровых, деятельных – принимали. 
В Нарымском крае суровые законы! Закон – тайга, как сказала Петровна. Не вписался в сложившуюся веками жизнь? И человека как не бывало – был и нету. Тайга или матушка-Обь заберёт с концами ; не сыщешь! Они умели хранить тайны! Ни в царское время – урядник, ни в советскую власть – милиционер в жизнь не сыщут правды. И всё же основную часть пришлых не выкидывали за борт остяцких обласов, они наделялись землёй, строились, приживались по «законам тайги» и не жаловались на суровый мороз зимой и нестерпимый гнус летом.
Погадаев был наслышан об истории с первыми пришельцами в Приобье. Ими, оказывается, были жители Углича из окружения малолетнего царевича Дмитрия – младшего сына Ивана Грозного, убитого в 1591 году при загадочных обстоятельствах. Приказом правителя Российского государства Бориса Годунова около двухсот человек по этому делу казнили, иных отправили в ссылку в Тобольск и земли, где в 1596 году основался Нарымский острог.
А дальше ещё интересней. В XVI-XVII веках в этих краях оставались первые землепроходцы, воители, исследователи Сибирских земель. Ермак Тимофеевич, признанный завоеватель Сибири, был не первым воином, пришедшим в 1581 году с дружиной «воевать Сибирь». За сто лет до него в 1483 году войска князя Фёдора Курбского и воеводы Ивана Салтыкова-Травина прошли путём, известным новгородским купцам, к Тоболу, Иртышу и вышли к средней Оби.
Василий Сукин – воевода, в 1586 году шёл на помощь Ермаку и основал Тюмень – не без того, тоже оставил след на этой земле.
Казак Пенда через среднюю Обь в 1623 году добрался до Чечуйского волока, где Лена подходит к Нижней Тунгуске и по ней доплыл до места, где ныне построен Якутск.   
Затем, словно по команде, в неизведанные пространства Сибири двинулись отряды Петра Бекетова, Ивана Москвитина, Ивана Стадухина, Василия Пояркова, Ерофея Хабарова. Все они оставили корни потомкам и след первооткрывателей Сибири. Уживались, не гнушаясь браками с инородцами – остяками нарымскими, вероисповедованием, рожали детей. Все зависели от щедрот великой сибирской реки Оби, её притоков, выписывающих витиеватые извилины на просторах Западно-Сибирской неизменности. Она была им матерью-нянькой, объединяла, кормила, но не баловала, прибирая к себе многих, кто забывал о её могучей силе.
В Нарымском крае со старожильческих времён жили по законам, которые передавались молодым поколениям не нравоучениями стариков, а конкретными делами, приносившими рыбу, дичь, дрова и всё, что необходимо для жизни. Из лёгких, ненавязчивых бесед с местной чалдонкой, Погадаеву были известны многие самобытные истории края, в котором прижился и он, человек городской, сын конторского служащего в Томске. Появился говорок нарымский – «чёкающий», короткий, но по делу, конкретный. Люди жили здесь малоразговорчивые, общались мало, но из неторопливых бесед с остяками, чалдонами он узнавал Нарымский край, которым руководил на протяжении двух лет.               
Петровна подтвердила мысли Погадаева по важным направлениям, которые волей партии предстояло в ближайшее время решать:  образование туземных советов и приём ссыльных трудпоселенцев. Создание туземных советов беспокоило его неоднородностью остяцкого населения – северных, южных остяков, которые относились к разным группам одного самоедского народа. Язык общения, культура, обычаи, традиции несли в себе оттенки, окрас и, как думал Погадаев, искусственный загон народов в рамки административно-территориальных единиц, могли вызвать в их среде противоречия. Случись такое? Ему несдобровать! Руководство Сибирского края вменит в вину по линии исполнительной власти и партийной тоже. Там разговор короткий! Чикаться не будут!
Приём группы трудпоселенцев на принудительные работы осложнялся вопросами организационного характера. Они замыкались на райисполкомах, сельских советах и выходили на местных жителей. Им придётся жить с пришлыми. «Как примут их? – Вопрос! Не любят у нас таковых, – размышлял Погадаев, – не жалуют!» Реплика Петровны, брошенная на прощанье, подтверждала его размышления о непростой ситуации. «Одним словом, ухо надо держать востро! – сделал вывод Погадаев. – Иначе – удачи не видать!» 
– Пантелей Куприянович, Пантелей Куприянович! – крикнули с улицы.
– Что случилось? – Погадаев выглянул в затянутое паутиной окно.
У двухэтажного здания окружкома возбуждённо махал руками заведующий сектором рыболовства Иван Дюков.
– Налицо неисполнение решения крайисполкома, Пантелей Куприянович! Докладываю: невод изъела зараза! Или не законсервировали с осени как надо, или, как пить дать, абы как хранили на складе. 
– Чё городишь-то, Иван Ермолаевич? Осенью, когда путина закончилась, ты же докладывал мне, что невода ополоснули и вывесили на вешалы!
– Небрежность случилась, Пантелей Куприянович, проверил сегодня ; и вот незадача!
– Идём!
Погадаев оделся и сбежал вниз по ступенькам.
– На конюшню, Иван Ермолаевич, возьмём лошадей – сподручней будет.      
На берегу Оби у вешал – приспособлений из жердей, на которых вывешивались для просушки невода, собрались рыбаки, в основном остяки среднего Приобья. Судили-рядили о подготовке к путине, выказывали приметы по успешной рыбалке.
– Я, парля, тымский, Степан, знаю, чё говорю! – брызгал слюной мужичонка в рваном зипуне, – невод изъела зараза, оставшаяся от чешуи и внутренностей рыбы. Сушка не при чём!
– Сказанул, мужики! – озверел Степан Тобольжин, бригадир рыбаков, – сушка не при чём? Дурья башка! Протяну колом по остяцкой спине ; будешь помнить, что невода сушат на вешалах. Обдыбает ветерком с Оби, высушит, тем и хранится! А ты чё осенью творил? Жерди для чего валяются? Где Лёнька?
– Здесь я, бригадир!
– Невод сушили осенью, мать твою разэтак?
– Да, как сказать, Митрич! Расстелили на земле! За тебя оставался тымский остяк, вроде «петрит»…  Мы чё? Сказал расстелить на траве – расстелили.
Бригадир оторопел! Поправил армяк, перетянутый бечёвкой.
– Значит, на солнце кинули, сволочи? Думали, солнышком протянет ; и в чинку его?
– Ну, было дело, – вздохнул рыбак.
– Когда же вы, сволочи, научитесь хозяйничать и бережно относиться к снасти, а? Чего зенки лупите? Перебирайте полотно! Оно трётся о грунт, коряги, топляки, обшивку бортов, палубные мостики неводников и портится. Кому говорил, остяцкие морды? Ёшка, твою мать?
– Здесь я, бригадира, – шмыгнул носом тымский остяк.
– Почему невод не расшили по частям, не сняли груз, наплавы?
– Дэк, рази упомишь всё, Митрич. Перед ледоставом вода поднялась, едва управились.
– А дыры? Невод скормили мышам?
Рыбаки мялись под свежим ветерком с Оби, оправдываясь перед бригадиром.
Погадаев понял, в чём дело. Осенью после окончания путины невод бросили на берегу, не расшили полотно, не сняли груз, наплавы. Полежал на солнце, чего тоже допускать нельзя, подсох ; и снесли на склад, оставив мышам на съедение. Рыбий жир, чешуя привлекли грызунов, они и «прошлись» по нему зубами – от того и дыры.
– Значит, так, работнички! – вмешался Погадаев. – Я выслушал вас! Теперь слушаем меня! Вижу, что из наших разговоров вы ничего не поняли! Товарищ Дюков, проинформировать краевую прокуратуру о факте вредительства в отрасли рыболовства! Положение о прокурорском надзоре от 1922 года, утверждённого товарищами Калининым и Енукидзе, никто не отменял! Вам, товарищ Тобольжин, даю трое суток на приведение в порядок рыболовных снастей и «флота» к началу путины. За срыв распоряжения крайисполкома применю статью 58, в части пункта 7 и сошлю к чёрту на кулички! Кто не понял, о чём говорю?      
Опустившиеся головы мужиков рыболовецкой бригады вряд ли убедили председателя крайисполкома в раскаянии и признании вины. Залитые брагой глаза мужиков слезились желанием опохмелиться и, махнув на всё рукой, упасть на вшивый топчан в балагане. Благо тепло.
– Эй, мужики, Колю-Морду не видели? – окликнул рыбаков бригадный повар в рваной телогрейке. – Чёрта послал за дровами и след простыл!
– Глянь-ка в кустах, может, там валяется, – отмахнулся бригадир. – Товарищ председатель, сделаем! Сами видите, с кем выходим на тони. Поправим дело.
– С пьянством не кончили, Степан Митрич? Сахар просадили на брагу? Вам, подлецам, мешок отпустил? Где? Пропили?
– Было дело, Пантелй Куприянович, – виновато развёл руками Митрич, – как без этого в воду лезть?
– Как лезть, прокурор разберётся! Всё! Разговор окончен!
Погадаев с Дюковым не дошли к привязанным к жердине лошадям, как услышали из кустов благий мат повара:
– Твою мать, перемать, Колька-Морда утоп! Идите сюда!
Переглянувшись, рыбаки заспешили в прибрежный тальник.
– Тьфу, ё… шь твою! С пьяну хрен понёс за дровами!
– Третью неделю не просыхал – хлестал бурду из лагушка.
За прибрежным тальником находился садок, приспособленный для выловленной рыбы. Коля-Морда, видно, не рассчитал силы и, свалившись в воду, где глубины-то по пояс – не больше, захлебнулся и пожалуйста, лежал, раскинув руки.
– Тащи за фуфайку, ядрёна корень!
Тело рыбака вытащили на берег. Лицо утопленника синело на глазах, приобретая чёрный оттенок.  «Качать» не имело смысла – захлебнулся.   
– Отмучился, бедный. Дёготь пил от пистрахвостов – не помогло, печёнку лечил брагой – впустую, – вздохнул Митрич. – Несите уж, первым ушёл в сезоне – обмоем.    
Подхватив тело рыбака, бригада вынесла его на песчаный берег Оби.
– Скольких ещё приберёшь, матушка-Обь? – сокрушился Митрич, мутным взглядом окинув бригаду. – Ить говорил же ему – наить кончать с этим делом, на кухню отправил подсоблять … Не послушал…    
Рыбаки молча стояли перед телом непутёвого Кольки – вымазанного илом, ненужного, заброшенного. Кому отдать? Кто примет-то? Никто не и знал – Коля-Морда из чалдонов и всё.
– Где обитал? Кто скажет? – спросил Митрич, в общем-то, не ожидая ответа.
Нет, повар, кое-что ведал:
– Вроде, у Аньки прижился, та, что в сельпо торгует.
– Хэк, у Аньки, сказанул, – вздохнул бригадир, – у неё вся бригада прижилась… Значит, никого… Там, за тальником, выройте могилку, спроводите уж, а я к прокурору…         
  Тонули рыбаки часто. Погадаев издал распоряжение, которым органам милиции предписывалось контролировать пески. Им же вменил в обязанность взимать штрафы, садить в кутузку всех, кто пьянствовал на реке. Обь кормила, но она же забирала всех, кто не следовал её законам.
– Поехали, Иван Ермолаевич, нечего нянчиться с ними. Прокурор разберётся! Ты вот что! Убейся, но парабельский песок должен иметь два стрежевых невода. Под юрты Мумышевы хватит одного. Разживёмся ; приобретём.
– Хорошие неводы, Пантелей Куприянович, производят в Астрахани. Там сетевязальная фабрика славится на весь Каспий и Волгу, стрежевые невода, в раз для наших тоней, вяжут тоже.
– Разберись через своих в Сибкрайисполкоме и с Томском свяжись, что-нибудь подскажут. Нужно усилить юрты Мумышевские, осётр  пойдёт, стерлядь, муксун, поэтому давай, Иван Ермолаевич, кровь из носу, но два невода нужны – и план дадим, и своих прокормим. 
Хозяйственный Дюков мысль председателя словил на лету.  Возможности Мумышева надо развивать! Остяцкие семьи Урбоковых, Тагиных, Чужиных, Тагаевых, Иженбиных крепко сидели на рыболовном деле. Им надо подбросить самомётных лодок, инструмента для чинки сетей, неводов, насытить магазинчик товаром и дела пойдут в гору. Правда, пили, черти, не в меру, тонули, но брали осетра больше, чем Парабельский песок.
– Сладим, Пантелей Куприянович! Сетёшек подброшу одностенных, трёхстенных, сплавных – есть на складах, пусть шире разворачиваются.
– Сдаётся мне, Ермолаевич, десятка два-три людишек подбросим им из выселенцев…
  Дюков оторопело глянул на председателя.
– Это каких таких выселенцев, Пантелей Куприянович, уголовников чё ли?
– Хуже, дорогой мой, политических, как при царизме!
– Во-о-он чё, мать её за ногу! Да-а-а-а времена…
– Распорядись-ка мумышеским – пусть поставят пришлым балаганы и пару землянок, а то не управятся и в зиму негде будет жить. 
– Разместим, Пантелей Куприянович, и надолго их к нам? – Дюков с интересом взглянул на Погадаева.
– Не трепи нервы, Иван, и так нездоровится! Делай, чё сказал, и молча. Ты же не слепой, посмотри вокруг себя чё делается?..
– ?..
– То-то же!               
 

Глава 3

Пантелей Куприянович Погадаев всё лето мотался по Нарымскому краю, выполняя решения Сибирского краевого исполкома по образованию национальных советов и переселению на Тым остяцкого населения. Северные ли остяки, южные они издавна осели на берегах Парабели, Кенги, Чижапки, Чузика, Кети, имевших пески, охотничьи угодья. Ставили чумы, рыли землянки, обживались, рыбачили, охотничали, не обращая внимания на перемены в политической жизни и приближавшуюся осень.      
Погодаев понимал, что зима обернётся серьёзным испытанием для остяцких семей, переживших переселение с насиженных мест. Поэтому, налаживая работу краевой исполнительной власти и туземной, он помышлял о насыщении новых посёлков продовольственным и промышленным товаром. Крайпотребсоюзовские баржи в Нарыме загружались мукой, крупами, солью, сахаром, керосином, спичками, лампами, тканью, инструментом, нехитрой обувью и юркими моторными катерами буксировались к местам компактного проживания инородцев. Баржи швартовались у посёлков, собирая на берегу жителей деревень, и товары сходу расходились по остяцким семьям.
Встретил Пантелей Куприянович и первую партию спецвыселенцев, высланных из Москвы, Ленинградской области и Белоруссии. Печальный осадок остался в душе председателя крайисполкома при виде морально уничтоженных людей: мужчин, женщин, детей, стариков. Распоряжением председателя Сибирского краевого исполнительного комитета Роберта  Индриковича Эйхе, их на баржах доставили в Нарымский край из Томска. Измученные жарой и затхлой духотой трюмов зловонных судов, они сошли по трапу на берег Полоя под охраной красноармейцев конвойных войск ГПУ.
Измученные люди, оглядев невидящими глазами серо-жёлтый косогор Парабельской пристани, на котором угадывались избы с перекошенным забором и любопытным людом, кинулись было к реке.
– Стоять, мать твою! Конвой стреляет без предупреждения! Стоять на берегу! – взревел помощник командира взвода Огурцов. – Командиры отделений, ко мне!
Подбежавший к начальнику конвоя младший начальствующий состав, козырнув, выстроился в шеренгу.
– Конечная точка прибытия – Парабель, товарищи командиры, – объявил помкомвзвода с тремя треугольниками на петлицах, – проверить спецконтингент по списочному составу, освободить трюмы от трупов и быть готовыми к передаче контингента местным органам ГПУ. Я свяжусь с начальством. Сидоренко – старший. Вопросы?
– Товариш помичник командира взводу, харчування немае... Потрибна допомога мисцевих, инакше перепочинемо все и до Томська не дотягнемо…
– Твою морду, Сидоренко, за раз не обсерешь, а тебе всё мало! Сухари грызи! Ещё вопросы?
– Немае питань.
– Валяй, считай контингент. 
Спустившись с крутого яра к берегу пристани, Пантелей Куприянович подошёл к конвойной команде.
– Здравствуйте, товарищи! Председатель Нарымского крайисполкома Погадаев!
– Здравия желаю, – оживился начальник конвоя, – помощник командира взвода Томского конвойного полка ГПУ Огурцов.
Пантелей Куприянович скользнул взглядом по мордастым лицам красноармейцев, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками, и решил, что эти парни, в отличие от контингента, который охраняли в пути, успешней перенесли нелёгкий путь по Оби.
Между тем выстроившиеся в шеренги выселенцы, с вожделением смотрели на мутную воду Полоя, изнемогая от жажды и голода. Казалось, ещё немного ; и вопреки команде конвоя «стоять на месте» кинутся к илистому берегу речки.    
– Дайте людям напиться воды и привести себя в порядок. Нельзя же так, товарищи! 
– Не положено, товарищ Погадаев. Передадим вашему ГПУ, а там ; хоть не рассветай! Что хотите с ними, то и делайте. Вон, кажется, и представители идут!
С крутого обрыва спускались трое в форме начальствующего состава ГПУ: в фуражках с синими околышами, на защитных рубахах темно-зелёные петлицы. У одного на левом рукаве звезда с двумя квадратами – командир роты, у остальных по квадрату – командиры взводов. Начальство.
– Здравствуйте, товарищи! Начальник Парабельского райотдела ГПУ Смирнов. А вы Погадаев? Пантелей Куприянович?
– Верно, – кивнул Погадаев.
– Здравия желаю, я вас признал по Нарыму. Были у вас на совещании начальствующего состава краевого ГПУ, вы делились с нами вопросами развития края. Интересно было. Вроде глушь, тайга кругом, а много что кроется в них, и надо развивать, осваивать. Богатства, одним словом!
– С ними вот и будем развивать и осваивать, – кивнул Погадаев на изнеможённых людей.
– М-да, – понимая, к чему клонит начальник крайисполкома, согласился чекист, – доходяги.
Подбежал шустрый начальник конвоя с командиром отделения. Козырнув, доложил:
– Товарищ командир роты, спецконтингент в количестве трёхсот пятидесяти человек в ваше распоряжение прибыл. Старший конвойной команды помкомвзвода Огурцов.
– Нияк ни, товаришу помкомвзводу, – вытаращил глаза Сидоренко, – в наявности вже триста сорок шисть осиб. 
– Утекли в дороге? – насторожился Смирнов.
– Куда утекут, товарищ начальник? Померли в трюмах – два человека мужеского рода, женщина и малое дитё.   
– Значит, так, Огурцов, людей у меня нет, все на объектах. Вас ожидали завтра, но ничего! Сколько у тебя красноармейцев? 
– Конвой – девятнадцать человек.
– Отлично, дорогой мой! – хлопнул по плечу начальника конвоя Смирнов, – конвоировать спецконтингент всего ничего – километров пять и свободны, а там разберёмся сами. Бежать всё равно некуда – бесполезно, и гнус сожрёт, да и народ у нас ох, как не любит чужаков. Охотники знают тайгу – от них не уйдёшь.
Погадаев решил вмешаться в разговор чекистов, чтобы разобраться с прибывшими людьми и объектом, на который они определены Томским руководством, и соответствует ли это плану, утверждённому им самим неделю назад.
– Товарищ Смирнов, а где председатель райисполкома Братков? – спросил он у чекиста, – мне не понятно, на какой объект направлен спецконтингент? В сопроводительных бумагах ничего такого нет?
– Так точно, товарищ начальник! – вмешался Огурцов, – у нас в сопроводительной значится конечный пункт – Парабель и всё.
Погадаев перевёл взгляд на Смирнова. 
– Не могу знать, товарищ Погадаев, – пожал плечами чекист, – мы ожидали их завтра, наверное, и председатель на объекте.
– Что за объект?
– Их вообще-то несколько, но, пожалуй, спецконтингент направлен для строительства кирпичного завода. 
– Это, как-то проясняет картину. 
Пантелея Куприяновича расстроила организация приёма первой партии выселенцев. «Так не пойдёт, – решил он, – полнейшее отсутствие взаимодействия органов ГПУ с властями по доставке контингента».
Вздохнув, окинул взглядом безликую массу людей: «Какие из них работяги? Им бы отдохнуть, набраться сил, но где там? Надо строить жильё, подъездные пути, поднимать завод! Подготовиться к зиме».   
– Товарищ Смирнов, прошу вас, дайте команду конвою, чтобы люди напились воды, ополоснулись. Чувствуете запах? Антисанитария! Дети малые, женщины не дойдут до объекта, а идти по тайге и болоту несколько километров.
– А что, Огурцов, если спецконтингент хлебнёт водицы? Не возражаешь? – спросил Смирнов у помкомвзвода.
– Не возражаю, товарищ командир роты, если под вашу ответственность, конечно!
– Ты это брось – под мою ответственность! – вскинулся чекист. – Под мою, это, когда приму у тебя. А тут недостача вышла, разобраться надо...
– Однако мысли у них разные, товарищ командир роты … 
– Известное дело – разные! Они и у нас с тобой неодинаковые, так, что ли, Огурцов?
– Так точно, товарищ начальник! Сидоренко!
– Тут я, товаришу помкомвзводу! – откликнулся командир отделения.
– Контингент построить в шеренгу по десять! Пересчитать и двадцать минут на моцион! Но смотри у меня – глаз не спускать! 
– Слухаюсь!   
Сидоренко козырнул и побежал к измученным людям.
– Слухай мою команду! – гаркнул потомок запорожских казаков. – В колону по десять – ставай! Живенько! Часу в обриз.   
Масса зашевелилась, загалдела, послышался плач детей, матерные команды бригадиров: «Разберись по десять, быстрей, быстрей!».
Погадаев удивился, глядя на живой муравейник из людей, который привычно выполнил команды на построение. Обозначилась первая шеренга, вторая, третья… 
– Становись, мать твою! Кто упал! Петров, пройдись прикладом! 
Красноармеец с лоснящимся от пота лицом кинулся в глубину строя.
– Кто тут? Встать! Ну-ка не балуй мне! Встать, говорю!
– Женщине плохо, дайте воды! – послышались голоса.
Люди расступились. На песчано-илистом берегу Полоя лежало тело худенькой женщины в рваненькой блузке, рядышком мальчуган четырёх-пяти годков.
– Вставай, мамка, ну, вставай же, – теребил он плечо упавшей женщины, – дядя с наганом разрешил испить воды.
Конвойный наклонился к женщине, приложив к шее тыльную часть ладони.
– Минус один, товарищ помкомвзвода – мёртвая, – крикнул он начальнику конвоя.
– Так, ёшь твою мать… Ты, ты и вы двое, – Огурцов указал на мужчин-выселенцев, – вынести тело. – Шевелись, мать вашу так! 
Четверо мужчин взяли тело несчастной за руки и ноги и вынесли из толпы к начальству.
– Мальчонка остался один, граждане начальники. Её муж умер в теплушке после Урала», – заметил средних лет выселенец, прикрыв лицо усопшей косынкой, снятой с её же плеч.   
– Хм, фамилия? – спросил Смирнов.
– Моя?
– Твоя-твоя!
– Мезенцев я, из Ленинграда.
– Забирай мальчонку, на месте разберёмся.
Помкомвзвода Огурцов, решив, что вопросы решены, крикнул:
– Сидоренко, не слышу доклада о наличии контингента!
– Миттю, товаришу помкомвзводу! Ставай! Шикуйсь! Видставити! Раз шеренга, два шеренга, три... Хто бовтаеться в строю? Дивись у мене! Раз, два, три... Товаришу помкомвзводу, спецконтингент в килькости триста сорока пьяти осиб побудований!
Огурцов повернулся к охраняемой группе выселенцев.
– Слу-шать ме-ня вни-мательно! – обратился он к несчастным, рубя слова по слогам, – границы пребывания – слева и справа самоходные катера, пришвартованные к пристани, сзади – линия лодок. Далее, чем в пояс, в воду не входить. Излишне говорить, что конвой стреляет без предупреждения! Двадцать минут на мытьё. Простирнуть одежду и в строй. Время пошло!
Обезумев от жажды, люди кинулись к воде. Падали, вскакивали, бежали, снова падали! Тех, кто рвался первыми, стоптали бежавшие следом. 
– Стоять! – заорал Огурцов.
Выхватив из кобуры наган, он выстрелил вверх. 
– Лежать и не шевелиться, скоты! Стреляю на поражение!
Распластавшись у кромки воды, люди замерли.
– Медленно ползём к воде! Не дёргаться и без резких движений, а то я нервный и случайно нажму на курок! 
Десятки измученных тел, заняв береговую линию от катера и до катера, ползли в хлюпающем иле в Полой – речной рукав, соединявший реки Обь и Парабель. Река в июле мелела, тем не менее, людям хватило места, чтобы, сняв с себя одежды, погрузиться в мутную воду реки. Масса людей приняла вид биологической особи без полового и социального признака. Люди срывали с себя одежды и погружались в живительную влагу, не обращая внимания на обнажённые тела друг дружки.
Погадаев испытал шок. Увиденная картина перевернула в сознанье общепринятые человеческие ценности, которые, оказывается, в одних ситуациях совсем не нужны. Есть рабочая сила, которая за глоток воды и миску постного супа будет день и ночь работать в условиях болот, тайги, жесточайшего гнуса. Уже сейчас над барахтавшейся в воде биомассой, издавая звон на одной омерзительной ноте, зависла тёмная туча оводов, слепней, комаров, мошкары. Гнус ожидал выхода людей из воды.
Пантелей Куприянович с болью смотрел на женщин, утративших природное начало – стыдиться своей наготы. Они ничего не видели, не замечали, хватая пригоршнями воду, припадали к ней, как к целебному напитку, понимая, что следующего раза утолить жажду может и не быть. Другие же, насытившись водой, стирали рваное бельишко, кое-какую одежду и ею же натирали тела, очищаясь от грязи. Растирались до крови, не замечая ничего вокруг, кроме счастья ощущения воды, где можно мыться и пить её без конца и края.
– Але-е-е-е-ся, Але-е-еся! – раздался вдруг истеричный женский голос. – Где моя доченька? Кто видел? Кудрявенькая…
Обнажённая женщина заломила тонкие руки вверх. 
– Она была здесь! Лю-ю-ю-ди! 
– В самом деле, где девочка? Посмотрите, – пробасил бородатый мужик, стиравший пахнувший скипидаром армяк.
– Лю-ю-ю-ди-и-и, смотрите-е-е! Моя до-о-о-чь! – задыхалась женщина.
– Сидоренко, что происходит? – крикнул Огурцов, услышав вопль женщины.
– Не можу знати, товаришу помкомвзводу, зараз гляну. А ну, тримай!
Командир отделения кинул винтовку стоявшему рядом красноармейцу.
– Чого кричиш? Що сталося?
Раздвигая руками голые тела выселенцев, он, как был в форме, так и вошёл в воду по колено, потом в пояс. Приблизившись к бившейся в истерике женщина, заорал:
– Чого репетуеш, курва?
– Ребёнок, дитя моё…
– Не кричи, дура! Куди дивилася!
Сидоренко понял, что девочка ушла под воду.
– Де вона була? Хто бачив?
– Здесь, беленькая такая, кудрявенькая, – отозвался бородатый … 
– Значиться, так, нырнула, – заключил конвойный. – Потягти плином не встигло, вона десь тут... Слухай мене! Розвернутися ланцюгом и вздовж берега – марш! Бригадири? Не чую команд!
– Развернуться цепью, – заорали бригадиры из числа спецконтингента.
– Щупайте дно, тело винесе на вас, – крикнул Сидоренко.
– Какое тело? – заорала мать, вцепившись в командира отделения, – Какое тело? Дай мне девочку мою!
– Гей! Акуратнише, застосую силу! – взревел Сидоренко. – Видвали вид мене! Наступив на щось...
Конвойный наклонился в мутную воду Полоя и вытянул за ножонку ребёнка.
– Алесенька-а-а-а, – заорала мать. – Убью, гад! Убью! 
Она кинулась к конвоиру и вцепилась в его горло руками. Не ожидавший атаки озверевшей от горя матери, Сидоренко выпустил ребёнка из рук, не успев заслониться от обезумевшей женщины. Она сбила его с ног и вместе с ним ушла под воду. Народ растерялся, не зная, что делать.
– Помогите ему! – крикнул Огурцов. – Помогите, мать вашу!
Из-за множества голых тел ему не было видно Сидоренко, но, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией и не может ничего поделать, начальник конвоя выхватил наган и выстрелил в воздух. 
– Приказываю – помогите Сидоренко!
Услышав стрельбу, люди издали истошный вой и, сбивая с ног ослабевших, женщин, детей, устремились на берег.
– За мной, на баржу, – крикнул Смирнов, верно полагая, что с неё лучше будет видна панорама событий.
Так и случилось! Местные чекисты, помкомвзвода Огурцов и Погадаев забежали по трапу на стоявшую рядом баржу, и перед ними открылась жуткая картина. Обнажённые с обезумевшими глазами люди бежали прочь из воды. Растерявшийся было красноармейский конвой, ощетинился штыками винтовок, пытаясь не допустить толпу за пределы границ, обозначенных начальником конвоя. Но поддавшиеся панике люди, смели конвойных у лодок – конечной линии разрешённой площадки и, как были, в чём мать родила, кинулись на высокий яр парабельской пристани.
– Стоять … твою мать! Стоять! Приказываю – ложись! – заревел благим матом Огурцов, стреляя из нагана вверх. – Конвой, слушаю мою команду! По врагам народа – огонь! 
Красноармейцы конвойной группы, вне себя от смятения тоже, сделали нестройный залп из винтовок. Эхо выстрелов отрезвило головы спецвыселенцев, рванувших наверх обрыва. Куда там? Сообразив, что не одолеют крутизну яра, упали на землю.
– Товарищ командир роты, что делать? – опомнился Огурцов. 
– Так-а-а-ак… Ни хрена себе! – растерянно произнёс Смирнов, поправляя сбившуюся на бок фуражку.
– Ты вот, что, Огурцов … Держи-ка их на мушке, а я поговорю…      
       – А, если порвут?
– Хм, черти… Могут, – затоптался в нерешительности чекист.
– Товарищи, товарищи, – вмешался Погадаев, – с ними, действительно, надо поговорить и убедить не делать глупостей…       
– Кажется, Сидоренко то же самое хотел, – усмехнулся Смирнов, – где он теперь? Сам чёрт не знает!
– А вон – смотрите, товарищи! – кивнул командир взвода Агеев на речку. 
Погодаев и чекисты обернулись. Ниже по течению в водяной воронке вращалось обнажённое тело женщины, вцепившейся в толстый загривок Сидоренко. На петлицах защитной рубахи командира конвойного отделения блестели буквы из жёлтого металла ТКП (Томский конвойный полк). Здесь же в адском кругу водоворота совершало обороты тельце девочки, нырявшее под воду поплавком.   
– Багор, твою мать! Может, живой, – вскинулся Огурцов.    
– Какой живой! – отмахнулся Смирнов, – язык на боку.
– Надо вытаскивать, – заметался начальник конвоя.
– Никуда не денется, достанем. С этими вот, что делать, ума не приложу? – Чекист кивнул на валявшихся в грязи обнажённых людей, – вы хотели с ними поговорить, товарищ Погадаев, может, возьметесь, а мы подстрахуем?
Смирнов выжидательно глянул на Пантелея Куприяновича.  Погадаев кивнул.
– Попробую, конечно. 
– Стоп-стоп, товарищи, у меня пустой барабан, – оживился Огурцов, нервно доставая из подсумка горсть патронов к револьверу системы «Наган».
– Валяй быстрей, очухаются, хуже будет, – брал в свои руки ситуацию начальник Парабельского райотдела ГПУ Смирнов.
Ему не нравилось развитие событий, за которые придётся отвечать перед начальником краевого ГПУ Калашниковым. Во всяком случае, Владимира Валентиновича придётся информировать докладной запиской о неспособности конвойной группы Томского конвойного полка ГПУ исполнять служебные обязанности. Погиб красноармеец. Вышел из-под контроля спецконтингент, что, не исключено, отразится на настроении населения и может привести к нежелательным последствиям.
– Быстрей, Огурцов, быстрей! – торопил он конвойного начальника, – товарищ Погадаев, готовы? Пойдите к ним, чтобы они видели вас безоруженным. Поговорите с ними, успокойте…
 – Хорошо, хорошо, иду, товарищи.
Пантелей Куприянович направился к распластавшимся на берегу людям. Сотни обезумевших от паники выселенцев не спускали с него глаз.
– Товарищи, – обратился он к ним.
Горло перехватило спазмом. Прокашлявшись, Пантелей подошёл ближе. Смирнов поправил Погадаева:
– Они – граждане, товарищ Погадаев, граждане.
– Ага…
– Граждане выселенцы, моя фамилия Погадаев, – перевёл, наконец, дух Пантелей Куприянович, – председатель Нарымского краевого исполкома. Вы прибыли в моё распоряжение на строительство объектов…
Справившись с першением в горле, продолжил:
– Ваша группа останется работать в Парабельском районе... Мы вас разместим, обеспечим питанием и организуем уход за детьми. От вас требуется соблюдение трудового дня, дисциплины, норм санитарной гигиены… Дальше – время покажет… Сейчас, товарищи… извините – граждане, – споткнулся Погадаев на слове, – необходимо пройти пять- шесть километров к месту назначения. Прошу быть внимательными к командам конвоя и выполнять его требования. Красноармейцы люди служивые и действуют в соответствии с инструкцией и напрасные жертвы никому не нужны. Это я вам говорю, как юрист по образованию. «Что ещё сказать? – подумал Погодаев, – нечего».
– У меня всё. Товарищ Смирнов, командуйте.
– Пантелей Куприянович, вон председатель райисполкома бежит – Братков.
– Точно он! Поговорю с ним по объекту, а вы уж, товарищ Смирнов, займитесь контингентом, вечер на носу.
– Разберёмся, товарищ председатель. Огурцов!
– Слушаю!
– Поди сюда! 
Представители территориальных и конвойных органов ГПУ, посовещавшись о порядке конвоирования ссыльных к месту назначения, направились к спецконтингенту.
Подошёл запыхавшийся тучный Братков.
– Здравствуй, Илья Игнатьевич!
– Ох, не могу отдышаться, Пантелей Куприянович! Здравствуйте. Что происходит? Люди голые, стрельба? Чёрт знает, что и думать!
– Здесь «чёрт знает, что» и происходит, уважаемый Илья Игнатьевич! Мне не ясно, почему вы не встретили первую партию выселенцев и не организовали её доставку к месту размещения? 
– Пантелей Куприянович, мы их ждали завтра. Завтра!
– Почему не уточнили с Томском время прибытия в Парабель? – всё более раздражался Погадаев, – смотрите на них! Это работники? Нам нужны здоровые, крепкие люди, которые перенесут зимнюю стужу и будут вкалывать на морозе: валить лес, корчевать пни, выжигать пастбища, осваивать посевные поля. Так надо! 
Склонный к полноте Братков, развёл руками.
– Больше не повторится, товарищ Погадаев, учтём!
– Куда вы денетесь? – усмехнулся Пантелей Куприянович, – пойдёмте, посмотрим условия перевозки людей в этих «калошах», – кивнул он на пришвартованные к берегу баржи.
Между тем местные чекисты, обсуждая событие, связанное с потерей контроля над ссыльными, справедливо полагали, что ЧП, в том числе и смерть командира конвойного отделения, произошло на их территории, значит, Смирнову отвечать перед начальством за их гибель. Начальник районного ГПУ верно оценил обстановку и, недолго думая, взял управление в свои руки. 
– Огурцов, наше руководство с твоим контингентом переговорило. Надеюсь, поняли! Без истерик командуй: всем – встать, одеться и через десять минут быть готовыми к движению колонной. Красноармейцев расставь таким образом, чтобы исключить возможность шмыгнуть в тайгу или болото. Это бесполезный номер, не порвёт медведь ; сдохнут от гнуса – так и объясни им. Понятно выражаюсь?
– Так точно, товарищ командир роты!
– Если понятно, действуй!
Начальник конвоя оживился.
– Есть вопросик…   
– Слушаю, Огурцов.
– Полагаю, что вы доложите по начальству о происшествии… Понятное дело: гибель командира отделения, выход ситуации из-под контроля…
– Хм, Огурцов, ты мне всё больше нравишься, – усмехнулся Смирнов, – конечно, доложу – письменным рапортом. 
– Есть предложение, товарищ командир роты, – воровато оглянулся начальник Томского конвоя. 
– Интересно-интересно… Слушаю.
– Мне думается, что Сидоренко погиб, предотвращая попытку массового бегства ссыльных… При исполнении, так сказать, служебных обязанностей…
– Так-так, Огурцов, я, кажется, понимаю, куда ты клонишь…
– Ага! Поняли мысль! – обрадовался помкомвзвода. – Так, по рукам!
– Конечно, по рукам, Огурцов, но… завтра утром!
– Почему? – насторожился конвойный.
– Рапорт начальнику краевого ГПУ я напишу с ранья, понимаешь? По факту приёмки команды спецвыселенцев. Завизируешь его и по рукам! Идёт? – весело рассмеялся Смирнов.   
Помкомвзвода сник.
 – Не хотелось бы ставить подпись на бумаге, товарищ командир роты… Сами знаете, как в нашей системе… 
– Знаю, знаю! – громче прежнего рассмеялся чекист. – Но без подписи нельзя, Огурцов! Сам понимаешь, ЧП на моей территории по твоей вине!  А я помогаю тебе, так сказать, бескорыстно! Э-э-э, где наша не пропадала, Огурцов! Не бзди – прорвёмся! Поднимай своих и вперёд! Засветло успеть надо.
– Слушаюсь, – понуро кивнул конвойный начальник и пошёл к красноармейцам, стоявшим с винтовками наперевес.
Смирнов позвал чекистов.
– Агеев, возьми мужиков, багор и вытащи утопленников, – распорядился он, – обойди баржи, трюмы и все трупы сюда. Не тяни резину! Вопросы?
– Никак нет!
– Действуй! Ты, Шилов, оформи протокол происшествия и, чтобы комар носа не подточил – аккуратненько! Конвой «прокололся», ему и «хлебать баланду»! Наше дело – сторона!
– Понял, товарищ начальник!
– Чего стоишь, если понял?
Осмотр барж занял немного времени. Погадаев, Братков и двое красноармейцев из конвоя, выделенных для эвакуации трупов, поднялись по трапу на ближайшую «посудину». Построенная лет двадцать назад баржа много лет служила для перевозки засоленной рыбы в Томск, Новосибирск, населённые пункты по Оби, Кети, Парабели. Она насквозь пропиталась прогорклым запахом рыбьего жира, вызывая тошнотворный рефлекс у местного начальства. Тысячи мух, взяв её плотным кольцом в спадавшей жаре, настырно лезли в трюмы, где когда-то перевозилась рыба, а нынче сотни выселенцев – в Парабель. 
– Неужто для людей не нашлось что-нибудь приличней? – ужаснулся Братков, вытирая потную грудь платком. – Четверо суток в могильнике! Женщины, дети…   
Сунув руки в карманы, Погадаев, молча, оглядел затхлые внутренности баржи, где угадывалось ленивое движение крыс – тварей, способных жить в невероятных условиях.
– М-да-а-а… Обрадовались рабочей силе, Илья Игнатьевич… Сказывали знающие люди, что при царизме система урядников учитывала все мелочи... Сколько ссыльных прошло через Нарымский край? Тысячи… Ладно. Другие времена … Ты вот чё, – задумчиво произнёс Погадаев, – поддержи их: картохи, хлеба, рыбы – не жалей. Подкорми народ.
– Сделаем, Пантелей Куприянович! Вижу – не работники!
– Ну, лады! Пошли отсюда! 
Спустившись на берег Полоя, Пантелей подошёл к красноармейцам, складывающим рядком тела погибших выселенцев. Судя по окровавленному белью ссыльных, винтовочный залп конвоя достиг цели: четверо несчастных были убиты при попытке выскочить за пределы контрольной зоны. Здесь же лежало тело Сидоренко – командира отделения, бесславно утопленного, потерявшей разум матерью. Женщина с признаками молодости и посиневшими губами лежала рядом. «Такого бугая утащила под воду! – покачал головой Погадаев. – Не иначе всю ненависть выплеснула за унижения».
– Что, гражданин начальник, не нравится? – пристально вглядываясь в Погадаева, спросил тот же самый бородатый мужик в армяке, что находился рядом с женщиной в реке. – Хохловский пёс получил сполна! Пьяным таскал её на корму сильничать. Хоть бы девчушке дал, когда краюшку хлебца. Н-е-е-ет же, сам сжирал, собака, и нас обирал…   
– Патох-то кто?
Погадаев удивлённо обернулся. Сзади стоял худенький человечек с широкоскулым лицом, излучавшим беззлобие и желание участвовать в событиях, развернувшихся на берегу Полоя. Ошарашенный вопросом, Пантелей, хотел было грубо ответить невесть откуда взямшемуся остяку, но сдержался, с интересом, рассматривая пришельца. С косынкой на голове, телогрейке, облепленной чешуёй, таких же зачуханных штанах.
– Вот рабочую силу привезли, будем осваивать край. Не все доехали, умерли в пути.
 Человек покачал головой.
– Шибко плохо! Мой баба тоже сдох, дети сдох. Шибко плохо. Сапсем один! – голос остяка дрогнул.
– Ты сам откуда будешь? – спросил Пантелей.
– А-а?  Мой Пашка ... рыпак! Моя тут все знают. Чижапка – знают,  Нарым – знают, Каргасок – знают, Парабель – знают, – с чувством достоинства ответил остяк и поинтересовался:
– Твоя кто будет?
– Всё хочешь знать! – вмешался Братков, – вон у дяди спроси, который на барже сидит. Он всё объяснит!
– А-а! Твая с баржи, – закивал остяк, – а пашто товара нет? Зачем пустой баржа?
– Она не пустая, Павел, – угрюмо заметил Пантелей, –  ещё недавно полным-полнёхонькой была, сесть негде, а ты говоришь – товара нет!
– О-ё-ё! – удивился остяк, – зачем так много?
– Я же сказал – строить светлую жизнь, – мрачно бросил Погадаев.
Сокрушённо покачав головой, Пашка отошёл. Пантелей услышал, как дитя природы тихонько запел:

Парабель мой, Парабель,
Весь ты извихлялся.
Лавка, сахар не до вес,
Брашка не удался...
Соболь ловим,
Белка бьём.
Бурундук в сельпо сдаём...

– Что происходит, товарищ начальник? – подбежал Огурцов. – Кулацкая морда на приклад напрашивается?
Бородатый мужик спокойно возразил: 
– Извольте, гражданин начальник, если руки чешутся, только я не кулаком буду, а заведующим базой ... 
– Проворовался, значит, советской власти? Тем хуже…
– Не воровал я, гражданин начальник, государственное не сберёг… Испортилось… 
– Стой, Огруцов, – Погадаев одёрнул старшего конвоира. – Продолжайте… Как вас по батюшке?
– Крестили Иваном Щепёткиным, гражданин начальник.
– Женщина кричала: «Алеся» – странное имя, не находите? – поинтересовался Погадаев.
– Они из Белоруссии будут, муж партийный работник, не угодил властям – отправили в Сибирь.  И сгинули все, как есть … 
– М-да … Командуйте, Огурцов, пора идти.
Конвойная команда выстроила ссыльных в походную колонну. Люди приходили в себя, одевались и, несмотря на вечернюю духоту, «ёжились» от невзгод, свалившихся на плечи. 
– Меня не покидает ощущение, Илья Игнатьевич… Прям и не знаю, как сказать… Упустим организацию прибытия выселенцев, вопросы обеспечения всем необходимым для жизни и работы, с нас с тобой спросят, причём, не за них, бедолаг! Видишь, чего стоит жизнь? Спросят за выполнение планов, показателей, и спросят строго! Как мыслишь-то, а?
– Мыслю я, Пантелей Куприянович, так... Самому бы не оказаться в этом строю, – произнёс Братков, пряча глаза от Погадаева.
– Тише ты! – одёрнул Пантелей председателя райисполкома, – думай прежде, чем херню городить!
– Полтора десятка человек, как корова языком слизала. Это ж надо?
– Значит, надо, Илья Игнатьевич! Садись на лошадь ; и на кирпичный завод. Людей встретишь, накормишь, разместишь! Детишек десятка два наберётся – не больше, устрой в балаган, определи няньку – присмотрит.
– Будет сделано, Пантелей Куприянович!
– И смотри мне: пилы, топоры, ломы вывези к объекту завтра же, организуй складик и всё такое прочее – по учёту. Инструмент нужен будет, ох как его не хватает. И вообще, следуй принципу: расчёт на собственные силы! Всё! Отчаливай! 
Колонна выселенцев приготовилась к движению. Огурцов расставил красноармейцев по её периметру и согласовал маршрут движения со Смирновым. 
– Давай так, Огурцов! Мой командир взвода пойдёт направляющим. Вы следуйте за ним.
– Идёт, товарищ начальник! Спокойней будет!
– Агеев! Ко мне! – махнул Смирнов помощнику.
– По вашему приказанию прибыл, – козырнул подбежавший чекист.
 – В райотдел за лошадью. Приведёшь спецконтингент на место дислокации. Маршрут следующий: пристань – больница – улица Советская и по томскому зимнику к объекту «кирпичный завод». Так он в планах называется, привыкай. Встретит председатель райисполкома Братков, покажет размещение спецконтингента. Вопросы?
– Никак нет!
– Действуй, и смотри – внимательней!
– Будет сделано! 
– Тебе, Шилов, особая задача. Организуй мужиков с тремя-четырьмя подводами и, не привлекая внимания сельчан, вывези трупы на кладбище и зарой там. Знаешь где. Лишние разговоры ни к чему! Верно говорю?
– Так точно, товарищ командир роты!
– Действуй, а я пообщаюсь с председателем крайисполкома. Не нравится мне его настроение, приболел, чё ли? 
– Приболеешь тут, товарищ командир роты! – ухмыльнулся взводный, – твориться чёрт знает, что! Первые выселенцы… а сколько хлопот?
– То ли ещё будет, Шилов, пожалуй, ты прав, но язык держи за зубами… Умничать вредно для здоровья! Усёк чё ли?
– Так точно!
– Давай!
Колонна двинулась к устью Шонги, впадавшей в Полой. Пантелей помнил о подъёме на яр с выходом на улицу Советскую. По ней лежал путь первой партии ссыльных выселенцев. Парабельцы не без любопытства провожали взглядами осуждённых на поселение людей. «Пригнали за тысячи вёрст неспроста», – говорили глаза чалдонов и попавшихся на пути остяков. Чем же провинились они перед страной,  строившей промышленные гиганты: Магнитогорский металлургический комбинат, автозавод ГАЗ, Челябинский тракторный завод, Уральский завод тяжёлого машиностроения, фабрики, гидроэлектростанции? – Так писали в газетах. Чем же оказались неугодными советской власти, строившей светлое будущее через трудовое воспитание людей?
Шаркая обувью, колонна брела по центральной улице Парабели. У церквушки, что справа, произошла заминка. Часть ссыльных остановилась и, повернувшись к храму лицом, осеняла себя крестным знамением, другие, напирая на них сзади, вызвали столпотворение. Это не понравилось конвою. Огурцов занервничал.
– Не останавливаться! Проходи! Проходи! 
Колонна шла, провожая взглядом обшарпанную церквушку, словно надеясь, что, пройдя мимо неё, найдут исцеление от бед и несчастий. Не помогло. Под отборный мат и пинки конвой гнал их за населённый пункт, где начиналась тайга.
– Не отставать! Шевелись!
Спустились в низину. Пахнуло болотной жижей, мхом, ягодником, а гнус, звеневший над плотью, озверел совсем. Если на реке, открытых местах тучи комаров, оводов и слепней от людей сдувало ветром, то в  тайге и болоте от него не укрыться ничем. Злющие твари с жестокостью жалили плоть, оставляя на теле волдыри, следы укусов. Люди жалкими пожитками укрывали лица, участки тела, чтобы хоть как-то уберечься от невыносимой муки. Не помогало!      
    От дороги, что вела в направлении Томска, столицы Томского округа, свернули вправо ; и вскоре вышли к поляне, где стояли бараки, сколоченные из тёса, горбыля, а далее – балаганы.
– Сто-о-ой! Пришли! – крикнул Агеев, ехавший на лошади направляющим колонны выселенцев. Чекист Парабельского райотдела ГПУ развернул лошадь к ссыльным и зычным голосом оповестил:
– Молитесь! Вот она, ваша Голгофа!


Глава 4

Солнышко последним лучиком-мазком скользнуло по лицам  несчастных и окрасило в бордово-тревожные тона распластавшийся над  ними небосвод. Смеркалось. Сгустившиеся краски уходившего дня, меняя контрасты жутковатых теней, размылись, превращаясь в светлую душную ночь. «Гуу-гуууууу», – вскрикнула неясыть и стихла, озираясь в ожидании отклика самки. «Ыыы-хыы-гыыыыыы», – отрелила ей болотная сова, пуча глаза на кусты, отделявшие поляну от таёжной глуши. Хищники вышли на охоту, выискивая детёнышам пищу, себе и, зачастую, не рассчитав усилий, сами становились добычей более крупных и хитрых зверушек, замыкая цепочки питания животного мира богатого Нарымского края.   
Здесь же на таёжной поляне, где неестественным образом угадывались собранные из дощатых щитов бараки, окончился путь в никуда пригнанной в Парабель первой партии ссыльных.
– Эй, народ! Становись! – взмахнул фуражкой Огурцов, помощник командира взвода Томского конвойного полка ГПУ.
Помкомвзвода присел на пень-колоду у кучи стружек и обрезков, оставшихся после сборки барака. Разорванная на части колонна спецвыселенцев, отмахиваясь от проклятого комарья, вышла на поляну, насторожено вглядываясь в хвойный лес, оживший вдруг под напором ветра. Опустив на землю узлы, чемоданы, оставшиеся при себе с дороги на спецпоселение, люди в безмолвии ожидали решения Огурцова.
– Не иначе к грозе? Так что ли, товарищ командир взвода? – нахмурился начальник конвоя, обращаясь к Агееву, гарцевавшему на коне.
– Похоже, Огурцов, – согласился чекист, щурясь на иссиня-тёмную тучу, вылезшую из-за шумевших вершин кедрача.
– Да-а-а, идрит твою налево, невезучий сегодня день, – вздохнул  старший конвойный, отирая липкий пот с загривка спины. – Э-э-х, передали бы вам контингент и назад… А та-а-ак, хлебай кисель из дождя…    
– Не-е-е, брат, с кондачка не пройдёт. Оформим по порядку: сдал – принял, по стакану ; и за следующей партией. Похоже, так и будет. Ещё свидимся, Огурцов. Однако, не нравится мне туча. Вишь, что творится, идрит твою корень?      
И верно, росчерком кривых зигзаг полыхнули зарницы, возвещая о приближении ночной грозы. Тревожный вздох громовержца едва слышимым рокотом недовольства прокатился по западу и пошёл дальше, сметая на пути стаи перелётных птиц, не успевших упасть в прибрежную осоку таёжных болот и озёр. Убедительные перекаты урчавшего грома прошлись над ссыльными, развеяв сомнения в отношении исключительности вышних сил. Природа сжалась в ожидании стихии, словно предполагая, что светопреставление, наметившееся разразится в ночи, очистит души людей от несправедливости и скверны.
Полыхнуло. Бешеный всплеск молнии разорвал небосвод на куски. Ослеплённые вспышкой люди, осеняя себя крестом, упали на колени. Дед Лаврентий зачастил скороговоркой молитву: «Господи Боже наш, утверждаяй гром, и претворяяй молнию, и вся деяй ко спасению дел руку Твоею, призри Твоим человеколюбием, избави нас от всякия скорби, гнева и нужды, и настоящаго прещения: возгремел бо еси с небесе Господи, и молнию умножил еси, и смутил еси нас».
Ухнуло с такой силой, что крепкие мужики-бригадиры Мезенцев и Щепёткин, не ожидая милости от судьбы, пали на землю, искоса наблюдая за светопреставлением в взбесившейся ночи. 
– Уведём людей от сосны, Иван, ударит молнией – порешит всех! – крикнул Мезенцев Ивану Щепёткину. 
– Стой, дуралей! Охрана откроет огонь! Я к Огурцову.
– Давай быстрей!
Щепёткин рванул к начальнику конвоя.
– Гражданин начальник! Щепёткин я, бригадир.
– Куда прёшь, зараза? Стой!
– Товарищ … тьфу, гражданин начальник! Людей поубивает молнией! Уводите от деревьев выше – на открытое место к баракам. Видите, что творится?
– Мать твою ё … Куда вести? Кругом лес.
– Уберите людей к баракам, на поляне безопасней!
– Огурцов, – вмешался Агеев, сдерживая испуганную лошадь, – он  правду говорит. Командуй своим убрать людей на чистое место. 
   Начальник Томского конвоя, вытаращив глаза, дёрнулся к лежавшим на земле людям, вернулся и, заматерившись на чём свет стоит, заорал: 
– Конвой, слушай мою команду! Подъём! Людей к баракам! Петров, слышишь меня?
– Так точно, товарищ помкомвзвода, слышу, – откликнулся конвойный с рыхлой фигурой и животиком на выкат.
Назначенный Огурцовым исполнять обязанности командира отделения вместо утопшего Сидоренко, Петров оправдал доверие начальника конвоя.
– Какого хрена торчишь? – вскричал Огурцов. – Вперёд! 
Петров кинулся к людям, отдавая команды на бегу:
– Встать! Кому говорю? Встать, живо! Направление движения – бараки! Там – стой и на землю! Шевелись, сволочи! 
Люди вскочили, и, сбивая друг друга с ног, кинулись к дощатым сооружениям. 
– Хорошо! Хорошо! Шевелись! Конвой, не отставать! Дед, какого хрена сидишь? Встать! Я кому говорю? Встать!
Петров взмахнул прикладом винтовки над головой старика.
– Какого …
И остановил замах оружием пролетарской справедливости, увидев обращённый в Небо иступленный взгляд бедолаги, просившего у Бога нечто для всех, подлежавших обесчеловечению в угодных нехристям условиях. Безумное выражение заросшего лица старца, шептавшего молитву Богу, остановило Петрова от решительных действий. Он остановился перед стоявшим на коленях стариком, вершившего молитву Богу: «Примирися, Благоутробне, к Тебе прибегаем, и богатыя щедроты Твоя ниспосли на ны, и помилуй рабы Твоя, яко благ и человеколюбец: да не попалит нас огнь ярости Твоея, ниже да снедает нас ярость молнии и громов Твоих: но обычное Твое употребивый благоутробие, укроти гнев Твой, и в благотишие воздух преложи, и солнечными лучами належащий мрак разсеки, и мглу в тишину претвори. Яко Бог милости, щедрот, и человеколюбия еси, и Тебе славу возсылаем Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь».
Окончив обращение к Господу, Лаврентий встал и, не замечая вылезших из орбит глаз Петрова, завершил молитвенный обряд уверованием в Добро:
– Всё обойдётся, обойдётся, – и, не спеша, пошёл за людьми, бежавшими к баракам под ослепительные вспышки молний.    
– Ну, дед, смотри мне, – новоиспечённый командир конвойного отделения бросился следом за старцем, проклиная службу и нелёгкий денёк, принёсший много хлопот.
Неожиданно ветер прекратился. Молнии ещё бороздили небо, раскраивая его на куски вдоль и поперёк, грохотало так, что, казалось, мир перевернулся… Ни дуновения свежести с реки, приносившей  хвойный запах скипидара, ничего, что всколыхнуло бы природу, замершую в ожидании наказания громонебесной стихией за провинность несчастных. Нырнул в дупло неясыть, не дождавшись болотной совы. Замер в изумлении кедрач.
Туча обволокла полгоризонта, раздался шум, он нарастал, приближался… Воздушная масса гнала перед собой пыль. И началось. На людей обрушился шквал дождевой воды, превратив вничто едва теплившиеся комочки живых существ. Сбившись кучками у бараков, они жались друг к дружке, испытывая неимоверный ужас от разразившейся грозы. Крестились женщины, прикрывая телами детей, метались мужики в темноте, взывая к Господу, чтобы облегчил страдания оказавшихся в неволе людей. И только дед Лаврентий, прижав ладони к груди, стоял под ливнем, принимая на себя неистовство разверзшийся стихии.
– Ничего, обойдётся, всё обойдётся, – шептал бескровными губами старик.
Ночная гроза была мощной, но скоротечной. Шквалистым фронтом прокатившись через Парабель, залитую ливу, грозовой фронт перевалил через Обь и пошёл на Парбы, Ласкино, Лапин Бор, будоража остяцкие юрты, охотничьи заимки, вырывая с корнями деревья. И слабел, помаленьку чах, выплеснув злость на тымско-кетские болота, утих, принеся прохладу в духоту и зной последних дней.
– Дед Лаврентий, чего это? Кричу, кричу, оглох что ли?
Мезенцев подбежал к старику.
– Нет, Лександра, с Господом беседовал. Вишь, что деется? Пронесло…
Александр развёл руками.
– Я уж думал, случилось что с нашим старцем, а он с Богом общался. Убьёт молнией, дед, электричество – страшная сила! Слышишь? 
Старик пожевал губами.
– Не убило?
Бригадир, ещё находившийся под впечатлением прошедшей грозы, махнул рукой, что объяснять блаженному про электричество, не   знавшему ни о плане ГОЭРЛО Ильича, ни о Волховской и Нижегородской гидроэлектростанциях, пущенных в прошлом году?   
– Не убило, но в следующий раз, дед, может с грозой не повезти. Сила, неуправляемая человеком.
Лаврентий улыбнулся.
– Силы божьи, Лександр, управляются Господом. Он приводит их людям, и отводит от греха.   
Дед зябко повёл плечами. Иссякнул вышний подъём старика. Всю дорогу от Ленинграда до Нарымской тайги поддерживал он людей в минуты печали, уныния, безысходности. На первый взгляд дед Лаврентий казался странным. С благодушными голубыми глазами, он чаще сидел, запрокинув голову к небу, шевелил губами, словно беседуя с небесными силами. Кто его знает? Может, они открывали ему пути выхода из сложных положений. Бывало, старик уходил в себя, раскачиваясь высохшим телом в такт одному ему слышимым мелодиям души и тела. Улыбаясь, предсказывал погоду на завтра, неделю, месяц, снимал сглаз, порчу, лечил чирьи. Люди обращались к Лаврентию часто и не только с головной болью, ячменём на глазу, к нему шли за советом и добрым словом.
Мезенцев сдружился с дедом ещё в Ленинграде. Забавная вышла история. Они оказались в одной партии выселенцев, отправляемых в Сибирь до станции Томск. На посадке в теплушку, утеплённый вагон для перевозки лошадей, у Александра, тяжело пережившего события, связанные с арестом и потерей родных, закружилась голова. Ухватившись за предплечье стоявшего рядом человека, он опустился на землю и потерял сознание. Пришёл в себя под стук колёс болтавшегося на рельсах вагона. Первое, что увидел Мезенцев, придя в себя от охвативших его сопереживаний, забитые людьми двухъярусные нары, печка-«буржуйка» с мятой жестяной трубой.
– Очнулся, бедолага? – улыбнулся сидевший рядом дедок и, не ожидая ответа Александра, утвердительно кивнул:
– Очну-у-у-улся. Будем знакомы: меня зовут Лаврентием. Поди старше твоих лет, сынок, значит, слушай меня, не ерепенься и лежи покойно. Болезня у тебя несложная, не исхудал, молодой – пройдёт. Котомка твоя вона где, всё на месте. Едем на поселение в дальние края.  Соображай, путь-дорожка – не близкая, значит, надо приспособиться, чтобы выжить. Главное – держаться вместях, иначе пиши-пропало – передохнем ещё в пути. Мужик ты ничего, верно, из антилигентов будешь, значит, выберем старшим, бригадиром. К людям я пригляделся, ещё народец подберём покрепче, глядишь и выживем. Вона, вижу мужик лежит с бородой, кличут Иваном Щепёткиным, ничего, степенный, уважает себя. Его позовём.
Мезенцев ещё бы слушал разговорчивого деда, приходя в себя от пережитых невзгод, но захотелось по сильной нужде. От внимания старика не ускользнуло желание Александра сходить по тяжёлому.
– Ага, понимаю, молодой человек. Встаём-встаём, идём – во-о-от сюда, в конец вагона. Не наступи на человека. «Посудина» для оправления нужных человеку надобностей имеется, лично осмотрел.   
Придерживаясь рукой за казённые «палати», где копошился, устраиваясь на ночь, народ, Александр пошёл, осторожно ступая меж лежавшими телами спецвыселенцев. В конец вагона, где так и остались стойла для лошадей, едва не опрокинул оцинкованную ванну с куском фанеры на ней. Здесь же расположилась семья из женщины лет тридцати, кормившей грудью ребёнка, и подростка, строгавшего ножичком палку.   
– Давай-ка без стеснений, парень, иди сюда, – дед подтолкнул Александра к предмету исполнения желаний, – я с Кубрушками посудачу.
Оглядываясь на молодую женщину, Мезенцев пересилил себя и, скинув порты, испытал освобождение от давившей кишечник тяжести. Дед Лаврентий присел к кормившей матери и «загулюкал» с ребёнком, строя ему «козу». Чадо, округлив глаза на лохматого старика, не отпускало источник питания и чмокало быстрей, словно боясь потерять живительный кладезь молочка.         
– Ты бы, Анисья, не терзала себя, живи тем, что есть, – заговорил с молодой матерью дед, – ить на плечах двое сорванцов, береги себя.  Поможем, чем можем, не бросим. Мужик найдётся, куда денется? Может, в соседнем вагоне находится, ищет щас. Всякое бывает: люди теряются, находятся. Жисть-то – она вишь штука какая: не знаешь, где найдёшь, где потеряешь… Вона что, Анисья.  Слышь, поди, меня?
Женщина всплакнула, утерев глаза расстёгнутой кофточкой.   
– Слышу, дедушка, потерялись мы в самом начале, как взяли меня с детьми и родителями. Где они? Не знаю. Ни мужа, ни матери с отцом… 
 – Ничего-ничего, молодица, Бог терпел и нам велел. Верь в него – обойдётся: и родители найдутся, и муж обернётся. Поверь, моё слово верное, так и будет.
Дед встал, скрипнув суставами ног.
– Эх, старость, старость. Лександра, как там? Полегчало?
– И то правда, – подхватился откуда ни возьмись шустрый мужичонка в зачуханном армячке. – Чего занимать посудину-то? Освобождай, антилигент – гы-гы-гы.
Мезенцев прикрыл фанерой ванну, из которой несло запахом жизнедеятельности человека, и отошёл к Лаврентию, сидевшего с женщиной. Мужичонка плотоядно скользнул глазами по обнажённой груди Анисьи, всё ещё кормившей ребёнка и, пристроившись к ванне, с удовольствием издал протяжный звук. 
– Ы-ы-ых, пошла …
– Маненько бы держал свои страсти при себе, – укорил его Лаврентий. – Не ровен час твои вольности могут нам не понравится. Я живу много, охалец, знаю, о чём говорю. 
– Гы-гы-гы, дед, уже испужал меня, страшно стало.
Мужик, наслаждавшийся процессом, данным человеку природой, вероятно, считал естественное не безобразным, продолжая издавать непотребные звуки. Лаврентий, кряхтя, поднялся, и ни Мезенцев, ни охальный мужичонка не заметили, как сапожный ножичек, которым мальчишка выстругивал палку, оказался в руках деда. В следующий момент, заточенное на уголок стальное жало клинка, прижалось остриём к кадыку стервеца. 
– Чиркну, и Бог меня простит, паскуда! Вон!
Тёмный мужичонка метнулся в угол, но, видно, урок усвоил плохо. Под утро через храп загнанных в вагон людей Мезенцев услышал возню у параши и, как ему показалось, сдавленный женский вскрик. Он вскочил  и бросился через тела людей в конец вагона, где вечером оправлял естественные  надобности в приспособленную из ванны парашу. Сквозь брезживший в окошке через колючую проволоку рассвет увидел того самого  мужичонку, зажавшего Анисье рот, и сорванную с женщины кофту. 
– Ах ты, тварь!
Александр рывком оторвал его от молодой матери и, пнув ногой фанеру, прикрывшую отхожее место, сунул головой в парашу.
– Ешь, скотина пархатая! Ешь!
На этом бы и окончились приключения дрянного мужичонки. Но после назначения Мезенцева старшим вагона, причём, не без участия деда Лаврентия, хитро построившего разговор с командиром конвойной роты, он остался в поле зрения Александра, как ссыльный, требующий особого внимания. Звали мужика Прокопием.         
Мезенцеву вспомнились первые дни знакомства с Лаврентием, человеком знающим, полезным в разных ситуациях, как бы жизнь ни закручивала их изначально. За длинную дорогу в Сибирь старик многое поведал ему, испытывая расположение и добрые чувства. Не скрыл и тёмных сторон своей жизни, искренне рассказав о времени, проведённом за уголовные дела в питерских «Крестах», поделился о потаённых духовных чувствах, открывших неугомонный характер. Оказывается, ещё в прошлом веке, ремонтируя в одном из корпусов знаменитой тюрьмы пятиглавую церковь Святого Александра Невского, он приобщился к Богу и уверовал в Господа Иисуса Христа. «С тех пор, – заключил дед Лаврентий в их неспешном разговоре, – его жизнь приобрела иное содержание». Хорошо показал себя тюремному начальству, за что досрочно освободился от арестантского наказания в виде содержания в одиночной камере. Завязал с уголовным прошлым и посвятил себя служению Богу. Но, видно, чем-то не угодил ему или новой власти большевиков и снова оказался в известных с молодости «Крестах».
После мытарств в питерской тюрьме был отправлен в один из богатейших монастырей царской России, правда, он имел уже иное название – Соловецкий лагерь особого назначения. Его арестантами были белогвардейские офицеры, священники, дворяне, интеллигенция, меньшевики, анархисты, социал-революционеры. Жили в дощатых бараках и землянках впроголодь без медицинской помощи и элементарной одежды. Работали на лесоповале в жёстких условиях производственных заданий. Не выполнил норму за день? Возмездие следовало неотвратимо: холодный карцер, штрафной изолятор, расстрел на месте без разбирательств.   
Причём, расстрел, как норма социалистической защиты касался не только буржуазного класса, подлежавшего уничтожению, но и уголовного элемента. На Соловки уголовников поставляли регулярно, начиная от несовершеннолетних пацанов, схваченных за кражу во дворах, до известных урок, вроде Ивана Комиссарова, которого в уголовном мире славили воры всех мастей. «И всё же, – делился Лаврентий, – ему повезло больше, чем остальным арестантам Соловецкого лагеря». Его, как отработанную и непригодную рабочую силу, с группой возрастных мужчин, которым исполнилось семьдесят и более лет, отправили на материк и выселение в Сибирь. «Иди, дед, по этапу исправлять инакомыслие», – резюмировал председатель комиссии Управления северных лагерей при ОГПУ СССР, выдавая специальный пропуск, дающий право на покидание острова. С тем и оставил Лаврентий Соловецкий монастырь, не подозревая, что его ждёт о-о-о-о какая дорога: пригодятся и навыки, приобретённые в местах принудительного содержания ещё задолго до революционных преобразований в России семнадцатого года.   
Мезенцеву вспомнилась дорога в Сибирь не из-за пережитых чувств, связанных с потерей близких, родных – с этой болью смирился, а пониманием неизбежности происходивших в стране процессов. Шло очищение от всего старого, прошлого и сейчас, прибыв в конечный пункт ссылки – Парабельскую тайгу, он пытался свести чувства воедино. Ночная гроза прошла очищением через душу, опять же – не без участия старика Лаврентия, взывавшего к небесным силам, возвестив о начале жизни иными привилегиями, которые следовало блюсти в новых условиях. 
Послегрозовая прохлада не принесла успокоения мученикам, как не оправдала надежд на покой и возможность прийти в себя. Комарьё, слепни, мошкара, издавая мерзкий звон, набросились на мокрые тела бедолаг, дразнивших насекомое зверьё запахом крови. Живым покровом облепили людей, жалили через кофты, рубашки, приносили боль и страдания несчастным. Пухли искусанные мордашки детей. Расчёсы укусов ещё больше дразнили остервенелый гнус, не знавший пощады ни к взрослым, ни детям. Матери, как могли, успокаивали малолетних чад, отгоняя комарьё ветками берёзы. Отовсюду слышались испуганно-истерические голоса людей:
– На погибель привезли, сволочи! Палачи!
– Молчать! Приказываю, молчать! – взревел выскочивший из барака Огурцов, решительно применив власть. – Петров, мать твою за ногу, строить людей! Пересчитать и доложить!
– Есть, товарищ начальник, – выскочил вперёд исполняющий обязанности командира конвойного отделения.
Вытаращив глаза и надув щёки до уровеня собственных плеч, конвоир скомандовал:
– Спецконтинге-е-е-ент, слушай мою команду! В шеренгу по десять – становись! Конво-о-ой, к исполнению обязанностей – приступить!
Люди зашевелились, послышались голоса бригадиров, призывающих обессилевших людей к построению по «десяткам». Спецконтингент, смирившись с выпавшей судьбой, выстроился колонной. Люди на месте: никто не отстал, не потерялся в тайге. Агеев, курировавший от Парабельского ГПУ обустройство первого в районе спецпоселения, подсказал Огурцову:
– Ты, помкомвзвода решай сам, но прислушайся чё скажу. Официально люди ещё твои, и ты отвечаешь за них головой. Щитовых бараков – пять. В каждый можно засунуть человек по семьдесят, тесновато, конечно, но это лучше, чем оставить на улице. Смекаешь, о чём говорю? 
– Ну?   
– Вот тебе и «ну»! Охранять легче будет до передачи в наше распоряжение. Думай, голова. Раздели на пять групп по семьдесят человек в каждой и гони в бараки – охрана твоя. Извини, брат, служба  есть служба. Парни, вижу, не исхудали у тебя, пусть служат – охраняют. Я поскачу на доклад начальству в Парабель, а ты уж, дружище, разбирайся. Скоро встретимся.    
– Угу, – буркнул недовольно Огурцов. 
Агеев хлестнул коня и  поскакал в райцентр на доклад к Смирнову. Утром, искусанные гнусом, чуть вздремнувшие люди, вышли по команде Огурцова из бараков, здесь же, сходили в отхожее место и перекусили из дорожных запасов. Солнце после ночной грозы, как ни в чём не бывало грело теплом, гнус отступил в кусты, траву, давая людям прийти в себя от кошмарной ночи. Вскоре на резвой лошадёнке прискакал всё тот же Агеев и скомандовал Огурцову:
– Строй спецконтингент, товарищ помкомвзвода. Начальство жалует – само.   
Агеев был в хорошем настроении, радовался, что с прибытием в Парабель выселенцев, разнообразие в его обязанностях дарует ему привлекательную особенность. Его прямое начальство – Смирнов, вероятней всего, будет меньше привлекать на розыск и ликвидацию  остатков колчаковского отребья, всё ещё казавшего зубы из таёжных заимок, освободит от засад, нацеленных на поимку кулацкого элемента, имевшего место в Парабели. «А уж с этими я разберусь», – думал Григорий Агеев, гарцуя на лошади перед спецконтингентом.
– Живей, Огурцов, живей, начальство на подходе.
И действительно из лесной чащи на поляну выехало несколько всадников, бричек, запряжённых парой лошадей. Они подъехали к щитовым баракам, возле которых конвой выстроил, прибывших в Парабель ссыльных. Всматриваясь в прибывшее начальство, люди кое-кого узнали по событиям вчерашнего дня на берегу Полоя. Знакомыми оказались Братков, председатель Парабельского райисполкома, человек полный, с одышкой, явно мучившийся болезнями, приобретёнными в Нарымском крае не от сладкой службы во власти.
Тяжело выбравшись из брички-телеги с каркасом, накрытым брезентом, Илья Игнатьевич с некоторым страхом изучал стоявших перед ним людей. Всё ещё не высохшая за ночь одежда спецконтингента прилипла к телу, едва прикрывая искусанную плоть измученного за дорогу народа. Среди прибывших был Смирнов, начальник Парабельского райотдела ГПУ, подтянутый, со смешливо-ироничным взглядом молодой человек с несколькими чекистами в форме. Остальные представители власти были людям ещё незнакомы. Этот недостаток оказался пустой формальностью, руководство дальнейшим развитием событий взял на себя Виктор Иванович Смирнов.
– Граждане ссыльные, – обратился он к людям, приходившим в себя от событий на строившейся Парабельской пристани, – как вы уже знаете, конечный пункт пребытия – объект «кирпичный завод». Именно здесь вам предстоит обустроиться самим и одновременно возвести объекты социалистического строительства, о которых подробней расскажет, знакомьтесь – Илья Игнатьевич Братков. Не скрою: оставьте в сторону дурные намерения о побеге, либо других вольностях, о которых, возможно, думаете, оказавшись в условиях Нарымского края. Во-первых, бежать некуда. На сотни километров непроходимая тайга, гнус, медведи, отсутствие возможности выжить, как летом, так и зимой, когда температура мороза переваливает за сорок градусов. Во-вторых, местное население – все поголовно охотники, следопыты, стрелки и не любят пришлых. Живыми брать не будут. Если даже такие добродетели найдутся, карающие органы ГПУ, стоящие на защите советской власти, исправят положение дел в соответствии с имеющимся у них правом при попытке к бегству. Граждане выселенцы, наши правила понятны?
В нём чувствовался бойцовский характер командира и уверенного в себе человека. Поэтому Виктор Иванович, не церемонясь, ставил все точки над «и» решительно и бесповоротно.
– Таким образом, граждане ссыльные, представляю вам коменданта Парабельской районной спецкомендатуры – Арестова.
На каурой кобыле к Смирнову подъехал средних лет худощавый мужчина в форме и кобурой на боку.
– Николай Васильевич с виду простой, но жёсткий человек, всю гражданскую отвоевал в Красной Армии по уничтожению колчаковских полчищ. Представляю слово ему.
Арестов без предисловий скомандовал:
– Голещихин! Ко мне!   
На старенькой кобылке подъехал небритый человек в форме и  явными следами бурной жизни на лице в прошлом и, без сомнения, нынче тоже.
– Вот ваша власть, граждане ссыльные! Голещихин Фёдор Иванович – комендант посёлка, ваш Бог, отец и царь. Я внятно выражаюсь?
Тишина среди прибывшего спецконтингента означала абсолютное понимание установки, определённой начальником Парабельского отдела ГПУ и начальником районной спецкомендатуры. В своём отношении к ссыльным они были солидарны во всём.





Глава 5

Рваные космы облачной пелены, цепляя макушки хвойного леса, окружавшего с незапамятных времён посёлок Марченки, с ливнями ушли на восток. Иней «черёмуховых» заморозков, лизнув пойму реки с интересным названием Горожанка, уступил место погожим денькам, вселяя надежды сельчан на смену ненастья летней порой. Слава Богу, на дерново-подзолистых почвах крестьянских хозяйств взошли зерновые, бульба, разная мелочь, обещая видный урожай.
Весной 1926 года бушевали медоносы! Пчелиные семьи сходили с ума от белого покрывала цветущих яблонь, слив, черёмухи, шалфея. Взбдораженные нектаром цветов звенели, гудели, собирая аромат майского церковного мёда. Тепло забиралось в топи болот, угодья лесов, иссушая влагу с прелой листвы, через которую лезли лисички, маслята, моховики, белые, польские, зеленушки, опята. Подавались они белорусами на стол из погребов к напиткам в запотевших сосудах – с гвоздичкой, перчиком, лучком колечками.
Ещё не парило. Спины девчат, щебетавших под розовым цветом пьянящей сирени, обдавало сиверком – ветром с озёр, череда которых раскинулась за сосновым бором. Озябнув, они бежали в клуб молодёжи, открытый комсомольской ячейкой в пятистенке бежавшего в Палестины мироеда. И ; о  чудеса! Гостиная еврейского «кровососа», где хоть вешай топор от куривших самокрутки парней, становилась местом отдыха молодёжи. Под звонкий смех и переборы гармошки парни с девчатами «откидывали» такие коленца – закачаешься!   
Богатую озёрами и хвойными лесами, чёрной ольхой, осиной, дубом территорию Городокского района населяли кабаны, лоси, косули, рыси,  волки, лисы, зайцы. Охотники не гнушались тетеревом, глухарём, рябчиком, выставляя петли, силки и капканы. В пищу годилось всё, что кормило чумазых детишек, метавших на улицах бабки.
Минуло лихолетье мировой войны, революционных свершений. Партия ставила задачи социалистического строительства, подъём промышленности, сельского хозяйства. На установки партийных органов районная власть реагировала с присущим ей энтузиазмом, куражом, принимая к неукоснительному исполнению сверху поручения, директивы, резолюции. Было о чём задуматься первому секретарю Городокского райкома партии Мелентию Тадеушевичу Акимову. Несмотря на успешную посевную, проведённую из собственного семенного фонда, и выполнение спущенных округом показателей, спокойствия не было. Бодрый доклад заведующего сельхозотделом райкома партии Сысоя Янушкевича о видах на урожай не добавили оптимизма в тягостные думы Акимова. Милентий Тадеушевич ведал тонкостями посевной, пропуская через руки едва ли не все семена, подготовленные к высадке в почву. Беспокоил лён.
– Милентий, лён – стратегическое сырьё, – стучал кулаком по столу первый секретарь Витебского окружного комитета ВКП(б) Иван Рыжов после заседания окружкома. – Я это заявляю от имени партии!
– Делаем всё, что в наших силах, Иван Павлович! Действуют резервы, комсомольские ячейки, днями и ночами трудятся на полях мальцы, девчата.   
– Не заговаривай мне зубы – ма-альцы, девча-а-ата! «Песни» свои оставь для Лейзера Янкелевича Шкляра. Нужен результат, Милентий! Ре-зуль-тат! Как решается вопрос с синагогой? Изъял под зерно?
– Вы ж знаете, товарищ первый секретарь… 
– Ничего не знаю и знать не хочу, Милентий! Под крышу зерно! И лён! Лён требует особого подхода! Слышишь меня? – О-со-бо-го! Тверьские готовы к посеву! Звонили скобари, интересовались – тоже порядок! Что мешает развернуться тебе  – косая сажень в плечах, а?      
– Так ведь…    
– Значит, так, Милентий! – «заиграл» желваками Рыжов, – посевную льна начнёшь с Оленина дня. Читай уголовный кодекс, дурья башка… Приняли в прошлом году… Что в республике делается? Ведаешь? Начальник ГПУ ходит вокруг да около! Скольких «под микитки взяли»? Имей в виду, что за срыв кооперации мера социальной защиты – расстрел! Понимаешь ли это? – зловеще выдохнул Первый, склонившись к лицу Акимова. – На расширенном заседании бюро ЦК меня вызывал на беседу председатель ГПУ товарищ Пилляр!
– Понимаю, Иван Павлович, – Акимов опустил плечи, – с льном справимся, специалисты есть – разгребём! С синагогами сложнее … 
– В-о-о-он оно в чём дело! Синагоги не по плечу? Хватит евреям читать молитвы и Тору! В работу для укрепления советской власти! Иначе в отдалённые уголочки Сибири! Мы с тобой в 1916 году под Сморгонью за что давились немецким хлором? «Золотую горку» помнишь? Сколько мальцев из крестьянских семей задохнулось в жёлтом дыму? Считал?      
– Когда ж это было…   
– Но было! А в 18-м что? Уезд голодал! Эпидемия, беженцы, дети! Партия нас с тобой направила в Смоленск за хлебом и мукой? Евреи же взвинтили цены на питание! Наживались! Сколько западных беженцев полегло с голодухи? А? Как решали вопросы с сынами Иудеи? О-о-о! Маузером и наганом! Комитет бедноты помог! 
– Это ж была необходимость! Революционная! 
– Стоп-стоп, Милентий Тадеушевич! Не передёргивай! Говоришь необходимость? Революционная? Враги окружают страну не только из-вне, их много здесь, рядом с нами! Что говорил товарищ Сталин на XIV съезде партии в политическом отчёте Центрального Комитета? Или забыл? – насупил брови Рыжов. – Напомню! Товарищ Сталин указывал на проведение политики мира, вместе с тем на укрепление обороноспособности СССР! Чем Каменев и Зиновьев ответили?
– Выступили против линии партии!    
– Во-о-от! Против линии партии! Что они сделали? Ленинградскую партийную организацию превратили в опорный пункт борьбы с ЦК. Мыслимо ли это? А ты – синагога! На хрен! Под склады с зерном! Ещё в двадцать втором губисполком вынес распоряжение по синагогам – забрать! У тебя их в Городке восемь штук – солить собираешься что ли?   
– У меня три тыщи евреев, Иван Павлович! Сорок процентов населения справляют религиозные обряды, празднуют. Куда их деть? 
– Проредить! Мироеды! Когда со своими евреями прекратишь играться?    
– С каких пор, Палыч, евреи стали моими? 
Смахнув с дряхлеющей шеи пот, Рыжов, оглянулся на дверь кабинета.   
– Сигнал поступил, дорогой товарищ… Угу… Благоволишь, мол, им, на должности ставишь…
– Выдвигаю по аттестациям и рекомендациям, – взорвался Акимов. 
– Т-с-с, чудак-человек! Ещё в партию дай рекомендации! Плачет по тебе сибирская тайга, Милентий! Ну, создал же в Городке  кредитное сельхозтоварищество «Земляроб»? Партия сказала спасибо – помощь хозяйствам! Открыл в прошлом году маслозавод? Тоже плюс, люди не голодают, кушают сырок. А по какому принципу, Милентий, выдвигаешь назначенцев на ответственные должности – не знаю! – пожал плечами Первый. – Недалече, кто у тебя возглавлял районную милицию?      
– Ришман, – поёжился Акимов, понимая, куда клонит Первый.
– О-о-о, Ришман! Где он сейчас, товарищ первый секретарь райкома партии?
– ?...
– Отвечу! В Северной области под Вологдой «косит» пилой тридцатиметровую «пшеницу» – строевой лес на шпалы в соответствии с правом ОГПУ на высылку сроком на три года как неблагонадёжного. А та-а-а-м ещё десять лет «припаяют»! Следующий вопрос, Милентий! Кого ты утвердил начальником милиции после Ришмана в связи с «длительной командировкой» последнего? 
Не зная, каким образом сгладить острый момент в еврейском вопросе, Акимов пожал плечами.
– Шульц…
– Шу-у-ульц? Издеваешься надо мной, Милентий? Когда научишься жизни? Немно-о-о-го! Ведь пятый десяток шарахнул! – вскинул косматые брови первый секретарь окружкома КП(б)Б. – Слушай. В этом же двадцать пятом году товарищ Сталин предложил съезду партии программу вовлечения среднего крестьянства в строительство социализма через кооперацию. Что он подчеркнул? Для умников, как ты цитирую: «Если беднота и, прежде всего, батраки являются опорой рабочего класса в деревне, то середняк должен быть его прочным союзником». То есть, в сельском хозяйстве назревает революция! – выпучил глаза Рыжов! – понимаешь текущий момент?
– Понимаю, Иван Павлович, – вздохнул Акимов.
– И опять же, возвращаясь к синагогам. Думаешь, что Каменев и Зиновьев – тьфу, «новая оппозиция» и всё? Не-е-е-т, Милентий! Зри глубже: первый из Розенфельдов будет, второй – Радомысльский, по матери – Апфельбаум. Вникаешь, куда клоню? – прохрипел Первый, навалившись грудью на стол.
– Куда клоните не вооружённым глазом видно, Иван Павлович! А вот откуда зарядились этим посылом, ещё «допетрить» надо!   
Глаза Рыжова налились кровью. 
– Уж, «допетри», Милентий, сделай милость! Время такое! Руководящих инструкций не читаешь, поэтому «подкован» так-сяк. Между прочим, гляди меж строчек… Загля-я-ядывай! Текущий момент, понимаешь? Пошлю к тебе заведующего общим отделом поработать с активом района. Иначе, вижу, беды не оберёмся!   
– Присылайте, Иван Павлович, встретим хлебом-солью! Удобрений бы подкинули под лён – нужнее будет…
– Удобрений ему, хэх! Доиграешься у меня! Ох, доиграешься! Гни линию партии и тяни партийную «лямку», как положено! Слышишь меня?   
– Слышу, Палыч!    
– То-то же! Ладно, будя! Как там Янина, Вацлав, Агнеся? Малец-то, слышал, молодёжным «Коминтерном» заправляет? Видишь, приспособил синагогу под клуб – молодец! Молодёжь развивается! Сколько ему? 
– Восемнадцать уже – всё с комсомолом. Янина – ничего, мотается по району, Агнеська растёт, – оживился Акимов.
– Ты вот что! Мальца-то направляй в институт. Понимаешь?
– Так это …
– Не перечь, Милентий! Суди сам, обучение по циклам… Выберет по душе! Образование высшее. Чего думать? Посылай! 
– Спасибо за поддержку, Иван Павлович!
– Пока не за что! Сочтёмся! А я один… Схоронил в прошлом   году Казимиру, так и живу бобылём… Своих-то береги! И прошу тебя, Милентий, не забывай: партия – наш рулевой. Иди с ней в русле, выпадешь из него ; пропадёшь к чёртовой матери без права переписки… И я не помогу: сам хожу под Богом! Имей в виду: назревают события… Хочу поделиться с тобой, но «грузить» не буду! Через некоторое время. Держи нос по ветру, – изрёк в завершение Первый.    
На том и расстались партийные руководители Придвинских территорий: Иван Рыжов – первый секретарь Витебского окружкома КП (б) Белоруссии и Милентий Акимов – первый секретарь Городокского районного комитета партии.
Возвращаясь по Ленинградскому тракту в район, Милентий Тадеушевич испытывал тревогу. Ехал с тяжёлым осадком в душе, лениво понукая лошадь, запряжённую в бричку. Пенять на Рыжова нечего, его товарища по мировой войне и революционным событиям в Придвинье, к бабке не ходи, терзало ЦК республики. И всё же беспокойство Акимова исходило из сферы, напрямую не связанной с его партийной или хозяйственной деятельностью: за эти направления он спокоен. На последнем заседании окружкома партии выдвинул предложения по развитию района и получил одобрение. Сегодня в беседе с Первым подтвердил свои намерения. Его смущала позиция партийных органов власти в однобоком, с его точки зрения, подходе к еврейскому вопросу. «Скорее всего, – думалось Акимову, – Рыжов следовал установке сверху и как опытный руководитель проводил её в жизнь не в публичной политике на парткомах, собраниях, конференциях, а при встречах с руководителями территорий – персонально».
Циркуляра из Минска в виде директивы, постановления, резолюции в районы не поступало, значит, решение по еврейской теме ЦК КП(б) БССР принималось на закрытом заседании бюро! Какие из этого следуют выводы, можно догадываться, но первый секретарь окружкома партии намекнул, что еврейский вопрос во внутренней политике советского государства выделен Центральным Комитетом ВКП(б) в особую линию партии.   
От этой мысли и было тягостно на душе Милентия Тадеушевича. «Ишь, закрутили с евреями-то! М-да-а-а… Будь оно не ладно!». И, хлебнув из бутыли бимбера польской выдержки, приготовленного Адамусем Андроником, приятелем-беженцем мировой войны из-под Гродно, повеселел. 

Купалiнка-купалiнка,
Цёмная ночка...
Цёмная ночка, дзе ж твая дочка?
 
Мая дочка у садочку
Ружу, ружу полiць,
Ружу, ружу полiць,
Белы ручкi колiць.
 
Кветачкi рвець, кветачкi рвець,
Вяночкi звiвае,
Вяночкi звiвае,
Слёзкi пралiвае.
 
Купалiнка-купалiнка,
Цёмная ночка...
Цёмная ночка, дзе ж твая дочка?

Акимова в Городке беспокоили две синагоги: каменные, или, как их называли прихожане – «Первая» и «Вторая». «Первую» именовали ещё и «Старой». Обе находились во дворе 2-й Большой улицы и в жизни иудейской общины имели огромное значение. Особенно «Старая». В ней находились резные арон-кодеш и бима – ковчег для хранения свитков Торы и кафедра, выполненные ещё в стародавние времена, что и определило их раритетность. Перенос ценных предметов иудейского культа в другое здание, по мнению прихожан семи официально зарегистрированных в Городке еврейских общин, привёл бы к их повреждению. 
Прихожане «Старой» синагоги предложили окружным властям, если  ими принято решение сделать из синагоги клуб, открыть его во второй синагоге, которая находилась по соседству со «Старой». Вход в неё был с улицы, что обеспечивало удобство посещения клуба всеми желающими. В «Старую» синагогу вход обращён со двора, что создавало определённые неудобства для его посещения. Так считал и Акимов.
Власти губернии ещё 1923 году планировали сделать клуб для досуга молодёжи в каменной «Старой» синагоге, но вмешался отдел  народного просвещения и признал решение нецелесообразным, объяснив руководству, что эта синагога единственная приспособленная для совершения обрядов иудейской религии.
В Городке были ещё синагоги: три из них – на улице Невельской, одна называлась «Мясницкой», на улице Володарского – «Бошэс», на Пролетарской тоже. С иврита синагога – Бет Кнессет –  переводилась, как «дом собраний», и в жизни иудеев имела более широкое значение, чем храм в православии или костёл в католицизме. В синагоге иудеи молились, читали Тору, учились, но и проводили собрания, праздники, общались. В этом отношении синагога открывала двери для разнообразных сфер деятельности.
Трёхтысячная еврейская община играла существенную роль в  жизни Городокского района: в торговом, ремесленном деле, кустарном производстве. Евреи заведовали отделами райкома, состояли инструкторами, руководили промышленными и ремесленными предприятиями. Занимались лесопильным и кожевенным промыслом, розничной торговлей, скупкой сельскохозяйственной продукции: льна, пеньки, щетины ; и через евреев-скупщиков продавали евреям-купцам, торговавшим с заграницей. Претензий по работе к ним Милентий Тадеушевич предъявлял не больше, чем таковые имелись к иным национальным меньшинствам.   
В вопросах же кадровой дисциплины он исходил, прежде всего, из полезности людей на рабочем месте, не особенно вникая в их национальную или конфессиональную принадлежность. Вместе работали, воевали, перебиваясь краюшкой хлеба, но и поднимались: ладили производство, растили хлеб, скотину, валили лес. В районе работали лесопильные, кирпичные, гончарные, смолокуренные, винодельные заводы. Имелся маслозавод, льнозавод, мельницы, бондарные, швейные, трикотажные, кузнечно-слесарные мастерские. Работала тракторная колонна – предмет особого внимания Акимова. Он мыслил оборудовать её в машинно-тракторную станцию, чтобы технику иметь к своим услугам в одном месте: ремонтировать, обслуживать, заправлять. Действовали школы, больницы, фельдшерско-акушерские пункты, торговые точки. Однако ничего не попишешь! Руководителями этих предприятий в основном были представители еврейской национальности. Руководили успешно! С умом! Рачительно!
Окружное начальство знало о повальном пьянстве, имевшем место среди ремесленников, кустарей, рабочих, крестьян. Еврейская же община проблем с зелёным змием не имела! Её известный лидер Лейзер Абрамович Шкляр разводил руками, мол, люди у него ответственные, совестливые и религиозные. Испытывая не меньшие трудности, чем остальные национальности, проживающие в районе, еврейская община с пониманием относилась к новым веяниям советской власти. Трудилась! Какие претензии?
Милентий докладывал в округ о высокой смертности среди населения, детского в том числе: не хватало лекарств, специалистов врачебных профессий. Вносил предложения о борьбе с культурным и образовательным невежеством. И опять же, вынужден был ставить в руководство этих направлений лиц еврейской национальности, как наиболее образованных, способных, надёжных! «Может, это по Гегелю, как закон диалектики?», – иногда задумывался Милентий Тадеушевич, согласовывая очередные кандидатуры на вакансии заведующих, начальников, директоров, специалистов. Таким образом, в глазах еврейской общины Акимов слыл человеком прагматичным, хотел того или нет, отражающим её интересы, и пользовался уважением раввинов.
Чем не паритет взаимоотношений между районной властью и иудейскими приходами, результатом которых решилось обращение в оборот государства двух синагог? Сей акт нашёл официальное отражение в «Ведомости учёта имущества, находящегося в ведении религиозных обществ, расположенных в Городке». В одной из них открылся молодёжный клуб «Коминтерн», которым руководил сын Акимова – Вацлав, член комсомольской ячейки района. В другой  община справляла религиозные обряды, испытывая к руководителю района доверительные отношения.
Акимов знал, что евреи не везде с энтузиазмом отдавали свои святыни государству. Недавно расформированные части особого назначения (ЧОН) или, как их называли – «коммунистические дружины», «военно-партийные отряды» при заводских партийных ячейках районных, городских, уездных и губернских комитетах партии, созданные на основании постановления ЦК РКП(б) от 1919 года для помощи Советской власти в борьбе с контрреволюцией, подавляли волнения верующих при экспроприациях синагог и храмов. У Акимова деликатный вопрос с изъятием объектов религиозного культа решился плавно, без крови и репрессий! Его, как партийного руководителя района, интересовали деловые и организаторские способности кадров, которых он лично расставлял на участки и направления работы. Национальность для него принципиального не имела значения. Сам Милентий был из интернациональной семьи: сыном отца – поляка и матери – белоруски, не испытывая при этом ни морального, ни психологического дискомфорта. Свободно владел польским, белорусским, знал еврейский язык будней – идиш, понимал иврит – язык молитвы, философии и бесед, таким образом, в еврейской общине слыл своим человеком.   
Сдержанный на работе, в общении с людьми, быту, Милентий, бывало, приняв чарку бимбера, в котором плавилась уздечка из сыромятины, терял над собою контроль. В такие минуты ему казалось, что теория перманентной революции товарища Троцкого, как двигательная сила революционного процесса в других странах, имела право на жизнь! Вопреки всему святому и тому, что товарищ Сталин по этому вопросу имел иное мнение, Милентий Тадеушевич мыслил шире – в планетарном масштабе. Почему нет? Ноябрьская революция 1918 года в Германии сделала её Республикой. Революция в 1918 – 1919 годов в Венгрии привела к созданию правительства левых, и опять же – страна стала Республикой. И вперёд! На баррикады! Мог лишнего наговорить Акимов после чарки проверенного в боях напитка – о-о-о! Останавливали товарищи, сдерживали. На следующие утро, как ни в чём не бывало, Милентий Тадеушевич ехал в артели, поля, илорамы, и от вчерашнего всплеска эмоций не оставалось следа.   
Лейба Давидович Бронштейн-Троцкий кумиром Акимова не был.  Но в лихие революционные годы, когда в Придвинском крае «огнём и мечом» устанавливалась советская власть, ему пришлись по вкусу слова Троцкого, сказанные на заседании реввоенсовета и опубликованные в газете «Правда»: «Нельзя, говорят, сидеть на штыках. Но и без штыков нельзя. Нам нужен штык там, чтобы сидеть здесь… Вся эта мещанская сволочь, что сейчас не в состоянии встать ни на ту, ни на другую сторону, когда узнает, что наша власть сильна, будет с нами… Мелкобуржуазная масса ищет силы, которой она должна подчиняться. Кто не понимает этого – тот не понимает ничего в мире, ещё меньше – в государственном аппарате».
«В чём не прав еврей Бронштейн»? – размышлял Акимов. – На штыках ; и никаких гвоздей! Сегодня Рыжов напомнил ему о наведении революционного порядка наганом и маузером. Хотя стоп! Разберёмся! Товарищ Сталин при поддержке Бухарина вывел Троцкого из состава Политбюро ЦК. «Объединённая оппозиция» во главе с Троцким, – писалось в газете «Правда», – вела критику разработанной Сталиным в противовес «мировой революции» – доктрины «построения социализма в одной стране», требовала проведения в СССР «сверхиндустриализации», «повернуть огонь направо – против нэпмана, кулака и бюрократа. Бухарин, в свою очередь, обвинил оппозиционеров в намерении «ограбить деревню» и в насаждении «внутреннего колониализма». 
Такая же история случилась и с Евсеем-Герши Радомысльским- Зиновьевым. Буквально на днях, в апреле 1926 года, его вывели из ЦК, членом которого он был с 1907 года, исключили из партии и выслал вон. Сторонники Зиновьева не остались в стороне и тоже понесли наказания по партийной и служебной линиям.
Из Политбюро и Президиума ЦИК СССР был выведен и Лев Ро;зенфельд-Каменев. «Чёрт знает, что творится, – прохрипел Акимов, подсунув под спину охапку сена. Выходит, еврейский вопрос в политической жизни страны лежал на поверхности: Троцкий, Зиновьев, Каменев – три еврея «богатыря-новатора»! Ай-я-яй! Ну, родимые, шевелись, – стегнул вожжами лошадей.
«Что же получается? – мыслил дальше Милентий Тадеушевич, – в ближайшее время еврейская тема выйдет на уровни партийной власти, ей найдётся обсуждение в критике, самокритике, потери бдительности! Захлестнёт волной глубинку. Кто не успеет отскочить или пригнуться, сметёт революционным ураганом! Рыжов знал, что делал, настучав по моей голове за либерализм к еврейской общине. Эх, грехи, мои тяжкие! Когда это кончится?» – вздохнул Милентий Тадеушевич, приложившись к бутыли.

Дзе нi едзем, дзе нi йдзём, -
Карчмы не мiнаем.
Як працуем - то не п'ём,
А ў гасцях гуляем.

Чарка на пасашок -
На марозе кажушок.
А за ёй чарговая
Чарка аглаблёвая.

I няма такога дня,
Каб было без свята.
Што нi госцi - то радня,
Не пусцее хата.

Эх, славянскае жыццё -
Стрэчы ды растаннi.
Пасля чаркi забыццё,
Потым - пакаянне.

Незаметно дорога привела домой, к рублёной прошлым летом хате с пристройками и незатейливым огородиком.
– Адчыняй жонка, муж прыехаў! – крикнул Милентий, привязывая лошадь к изгороди дворовой пристройки.
Он слышал, как в сенцах гремела Янина, нащупывая задвижку двери.
– Чую! Дзе цябе чэрці носяць да раніцы?
– Прымай, потым! Падшыванца на месцы?
– Вацлаў ў клубе, Агнеся спіць!
– Добра! Вячэраць не буду! Спаць! Потым раскажу!
– Ох, горое маё, горкае! Ідзі уж!
         Милентий жил с супругой в семейном согласии и по партийной линии – тоже. После прихода с войны, Янина разделила с ним неугомонную жизнь и в период революционных преобразований, родила сына, дочь, не мучила упрёками. Удачная сложилась у них семья и общая позиция по вопросам, связанным с жизнью в районе, борьбой с невежеством в просвещении и вероисповедании. 
Глава 6

Янина Адамовна Акимова работала инспектором в отделе просвещения Городокского райкома партии. Используя классовый, рабоче-крестьянский подход в воспитании народных масс, несла в них культурное просвещение: открывала избы-читальни, клубы, библиотеки, выступала с лекциями перед населением. Комплектовала белорусские, еврейские, русские, польские школы. 
Сегодня посетила местечко Езерище и посёлок Марченки. Отвезла в фонды библиотек книги и, пользуясь случаем, согласилась принять участие в расширенном заседании комсомольской ячейки. В повестку дня комсомольского собрания был включён вопрос о политике белорусизации в республике, принятой II сессией Центрального исполнительного комитета БССР от 15 июля 1924 года. Белорусизация была официально провозглашена в качестве государственной политики, однако вызвала много вопросов у других национальных меньшинств. Поэтому Янина Адамовна согласилась на просьбу секретаря комсомольской ячейки Стаса Бурачёнка, чтобы обсудить с молодёжью линию Центрального комитета партии большевиков в столь деликатном вопросе. 
В клубе, где планировалось заседание ячейки, Янину Адамовну встретил секретарь комсомольской ячейки.
– Скажу табе, Стас, часу ў мяне не шмат. Пасля працы зьбяры хлопцаў у бібліятэцы. Я хачу, каб у нас атрымалася размова, а ня вечар пытанняў і адказаў. Дамовіліся?
– Будзе выканана, Яніна Адамаўна, – отрапортовал шустрый малец, улыбнувшись инспектору из района.
– А можна я «Падцягніся» не саюзную моладзь? Хлопцам цікава паслухаць.
– Ну, вядома, кліч! Пагаворым з імі і на прадмет ўступлення ў камсамол.
– Сапраўды! Я і не здагадаўся!
– Дзейнічай, я буду ў габрэйскай школе. Дарэчы, як там з «першасную арганізацыю»?
– Працуем, Яніна Адамаўна, – замялся секретарь.
– Што значыць, працуем? А вынік?
– ? ..
– Значыць, так! На лекцыю прыходзіш з планам работы суполкі на год. Паглядзім вашы перспектывы і гарызонты ў агляднай будучыні. Баявітасці павінна быць у тваёй працы, Стас, баявітасці! Усё! Я пайшла!
Выступления Янины в глубинке района были важным направлением в её работе с населением по разъяснению политики партии. «Подкованной» комсомольской молодёжи не хватало комментариев положений отдельных документов, предусматривающих исполнение  в практической плоскости. Нахватавшись «вершков» от приезжавших из округа не очень внятных в изложении материала лекторов, заряженная революционным порывом молодёжь воспринимала партийные постановления, решения со свойственным ей максимализмом, претензиями к жизни, людям, миру – вообще. Отчего возникали бескомпромиссные крайности в выборе мер, требований и действий, призванных приблизить поставленные цели по принципу или всё сразу и обязательно сейчас, или ничего!
Тема белорусизации в том виде, в каком она подавалась поселковой и местничковой молодёжи товарищами, приезжавшими из райкома и окружкома с толстыми для убедительности портфелями, не всегда отражала её истинное содержание. На официальном уровне считалось, что преобладание в республике белорусского населения, особенно в сельской местности, способствовало росту национального самосознания основной этнической группы – белорусов, подчёркивало её значимость. С этой точкой зрения трудно было не согласиться. Но такой подход в политике ЦК КП(б) БССР вызвал недовольство остальной части населения: русских, евреев, поляков. Особенно чувствительны к новой ситуации оказались квалифицированные рабочие, служащие, интеллигенция из числа русскоязычного населения и евреев, составляющих основу жителей в городах.
Еврейским бюро ЦК КП(б) БССР по развитию советской еврейской культуры иудейская тема находила поддержку на государственном уровне. В Белоруссии массово открывались еврейские школы, отделения в высших учебных заведениях, образовывались национально-территориальные советы. На этой почве между этническими группами населения возникли противоречия в быту, социальных отношениях, на работе, о которых Янина Адамовна знала не понаслышке. Она видела перегибы в реализации политики белорусизации в республике, переживала и поэтому не отказывалась от выступлений перед молодёжью в сфере, связанной с отношениями между национальными группами, сутью которой являлось определение форм, задач и содержание деятельности государства.
И этот раз исключением не был. Ей хотелось посмотреть одну из еврейских школ, ученики которой заканчивали первый учебный год. В райкоме партии обсуждался образовательный уровень молодёжи, который не отвечал требованиям, необходимым для поступления в вузы и техникумы, его ценз был ниже, чем у сверстников из Витебска. Причин было много: неразвитое образование на местах, запрет еврейской молодёжи в получении религиозного образования, закрытие хедер – еврейских начальных школ, преследование меламедов – учителей, что привело к образовательному вакууму в местах компактного проживания еврейского населения.
Навязывание национальных школ сверху с преподаванием на идиш не обеспечило получения качественного образования, оно оставалось низким, что объяснялось нехваткой квалифицированных специалистов, учебно-методической литературы, убогим состоянием учебных помещений.
В силу вековых традиций и обычаев подавляющее большинство еврейской молодёжи с юного возраста училось в хедере. Меламеды учили читать на иврите, идише, прививали почтение к книгам, уважению к еврейским законам. Обучение начиналось с раннего утра и с перерывом на обед продолжалось до семи-восьми часов вечера. Еврейские  дети получали образование с детства, оно прививалось жёсткими требованиями учителей.
Янине Адамовне хотелось на примере одной из еврейских школ изучть процессы образовательной системы, организацию уроков и сделать соответствующие выводы для выработки предложений. Её встретил директор национальной школы Моисей Ицкович Гейман – бывший учитель хедера, человек преклонного возраста, в традиционной одежде из шерсти и шляпе. По-светски раскланявшись с инспектором из района, он приветствовал её почтительной улыбкой мудрого человека. 
– Рады видеть вас, Янина Адамовна! Как добрались?
– Мне не привыкать ездить в глубинку, Моисей Ицкович – работа! А вы, я вижу, неплохо устроились:  исправное помещение, чистота, порядок!
– А кто это оценит?
– Не прибедняйтесь, Моисей Ицкович, не прибедняйтесь! – улыбнулась Янина Адамовна, – с вашим-то опытом. А дел очень много. Вам не кажется?
– С какими такими делами пожаловали к нам? – насторожился наставник еврейской молодёжи. 
– Хотелось бы глубже понять принципы преподавания в вашей школе, методику, перспективы выпускников при поступлении в техникумы, высшие учебные заведения. Не возражаете?
– Разве у меня есть выбор, Янина Адамовна?
– Выбор есть всегда, товарищ Гейман, нужно знать, когда и как им воспользоваться! Не находите, Моисей Ицкович? 
– Ну-да, ну-да! – кивнул меламед. – Принципы нашей школы известны с древнейших времён, и мы их не меняем в отношении учеников.
– Насколько я знаю, у вас в хедере имелись проблемы с языком? Имею в виду, что обучение шло на идиш, а молитвы читались на иврите. Так ли это, что ученики младшей группы, заучивая молитвы на иврите, не всегда понимали их смысл и содержание.   
Гейман тяжело вздохнул.
– Вы хорошо осведомлены о наших проблемах, Янина Адамовна! Хедеры закрыты, меламеды запрещены, а ведь они преподавали иврит молодёжи с малолетнего возраста. Трудно, но работаем, – развёл руками иудей.   
– Есть ли среди ваших учеников выходцы из мелкобуржуазной среды, сионистских кругов? – осторожно поинтересовалась Акимова.
– Ни боже мой, – воскликнул Гейман, – у нас приличное учреждение, и мы трепетно относимся к нашей репутации.
– Уважаемый Моисей Ицкович, поймите же, что мои вопросы имеют право на жизнь?
У директора опустились плечи. 
– Я многое видел в жизни… И желаю нашим детям, чтобы они получали образование в городе, но их семьи не имеют средств на обучение и не принадлежат... Как бы это выразиться?.. 
– К привилегированному рабочему классу? – усмехнулась Янина Адамовна.
– Я этого не сказал… 
– Но подумали?
– Помилуйте, о чём может думать старый еврей?
– Не лукавьте, Моисей Ицкович, если угодно, поясню. В нескольких учебных заведениях национального направления была проведена аттестация студенческой молодёжи, и что вы думаете?
– ?..
– Не осведомлены или…
– Ни то, ни другое… Решение властей принимаю как должное, Янина Адамовна!
– Вот как? – пожала плечами Акимова. – Хорошо, продолжу. В результате проведённой аттестации многие студенты еврейских отделений были отчислены из институтов! Причём, из института учителей для еврейских школ при Белорусском университете. Вам не кажется, что, исходя из реалий сегодняшнего дня, надо внимательней относиться к кандидатам в студенты? 
– О, да, конечно, Янина Адамовна,– вдохнул иудей. – Мальчиков всё труднее отдавать в ремесленное производство, торговлю, а кто и работает в этой сфере – задавили налогами. Ох, грехи наши тяжкие.
– Ладно, Моисей Ицкович, согласитесь, что предстоит ещё многое осмыслить! Приглашайте на урок. Не помешаю?
– О чём вы говорите, Янина Адамовна? Что желаете посмотреть?
– Учитывая, что идиш я владею не очень…
– Понимаю! Посетим урок белорусского языка – это здесь!
Директор национальной школы показал на приоткрытую дверь соседней комнаты.
– Уроки белорусской мовы даёт Либа Симоновна. Детям её предмет нравится.
  Свыше полутора десятка учеников в широких кепках, расположившись за сколоченными столами, слушали женщину средних лет. 
– Продолжайте, продолжайте, – улыбнулась Янина Адамовна, пройдя с директором школы к открытому окну комнатушки.
– Присаживайтесь, товарищи, во втором ряду, – пригласила учительница Акимову и Геймана. – Знаете ли, наши дети не всегда имеют возможность посещать занятия, помогают родителям…
– Ничего, продолжайте, мы с Моисеем Ицковичем послушаем.
Урок продолжался на идиш. Янине Адамовне не составило труда овладеть темой занятий, оценить профессиональную подготовку учителя белорусского языка. Чем дальше учительница вела урок, тем больше нравилась Акимовой. Янина Адамовна обнаружила в ней педагогические навыки в изложении материала, методическую технику, исключавшую непродуктивную трату учебного времени, отведённого на урок.
Понравились ученики. Глазёнки мальчишек 12-13 лет безоговорочно внимали учителю. Янине Адамовне подумалось: «Внимание и послушание учеников не относится ли к одной из 613 заповедей иудеев,  которые прививаются в еврейских семьях?». Изношенные рубашонки, рваные штанишки детей вряд ли относили их родителей к мелкобуржуазной среде, где достаток обнаруживался многими вещами.
– Урок скончаны, – объявила учительница, – ці ёсць да мяне пытанні?
Наставница мовы без смущения смотрела на Акимову, прежде всего, имея в виду, возможные вопросы инспектора районного отдела просвещения.   
– Отпускайте детей, Либа Симоновна, если есть время, останьтесь минут на десять. Не возражаете, Моисей Ицкович?
– О, чём вы говорите, Янина Адамовна? Присаживайтесь, Либа Симоновна, мы не задержим вас долго.
Акимова развела руками, показывая тем самым, что получила удовольствие от присутствия на уроке белорусского языка.
– Мне понравилось, как подавался материал. Вне сомнения, вы владеете методикой организации коллективной работы: дети слышат вас, внимают, предмет вызывает интерес. Отсюда и обратная связь: выразительное чтение, чёткое написание на доске, внятные ответы обучаемых. Материал темы занятия усвоен. Добавить нечего, Моисей Ицкович, у ваших мальчиков есть шанс выбиться в люди! Как вы считаете?
– Ваши бы слова, уважаемая Янина Адамовна… Еврей тяжело вздохнул. – Спасибо.
– Не прикидывайтесь, товарищ Гейман – веселей, кому сейчас легко, скажите мне?
– Да-да, понимаю!
– у меня остались хорошие впечатления. Спасибо и счастливо оставаться! Провожать не надо!
Янина Адамовна пошла в клуб. Там уже под руководством Стаса Бурачёнка собирались члены комсомольской организации – ребята и девчата от четырнадцати лет и до возраста молодых людей, имеющих семьи. Тянулись любопытствующие, желающие поучаствовать в работе комсомольцев, приглядывались, оценивали.
Янина Адамовна, не теряя времени на лузганье семечек,  решительным образом переломила подсознание четырёх десятков слушателей в нужном направлении.
– Добрый вечер, молодые люди! С кем не знакомы, представляюсь – инструктор отдела районного просвещения Акимова Янина Адамовна. Прошу любить и жаловать! Какие будут предложения по языку общения?
– Давайте на русском! – откликнулись из задних рядов, – мы поступаем в ветеринарный институт – пригодится.
– Возражений нет, товарищи?
– Давайте на всех языках!
– Принимается!
Акимова вышла к трибуне. Из мутного графина плеснула в стакан воды и обратилась к молодёжи.
– Таварышы! Перш за ўсё я хачу, каб усе зразумелі сутнасць ўтрымання палітыкі беларусізацыі, і чаму яна праводзіцца ў нас у рэспубліцы з улікам нацыянальнай спецыфікі. Змест палітыкі беларусізацыі разглядаецца ЦК КП(б) БССР у комплексе мерапрыемстваў, якія развіваюць і распаўсюджваюць беларускую мову, культуру ў рамках рэспублікі, ствараюць нацыянальную сістэму адукацыі, дзе вялікае значэнне надаецца побыце, традыцыям, самабытнасці беларускага народа. Не сакрэт, што праца па гэтых напрамках дзейнасці спрыяюць вылучэнню прадстаўнікоў беларускай нацыянальнасці на партыйную, савецкую, прафсаюзную і грамадскую працу. Заўважу, таварышы, што галоўнымі пытаннямі ліпеньскага (1924) і студзеньскага (1925) пленумаў ЦК КП(б)Б былі чарговыя задачы і мерапрыемствы ў нацыянальнай палітыцы. Быў падтрыманы дэвіз «Уся КП(б)Б павінна гаварыць на беларускай мове». Або ёсць іншыя думкі, таварышы?
По залу прошёлся шумок, который, на деле не оставил молодёжь равнодушной к заявлению Янины Адамовны в области развития белорусской темы. «Не резко ли начала, сразу в карьер? – подумалось Акимовой, – а, может, и к лучшему». Выступавший в райкоме партии на 1 Мая товарищ из ЦК республики недвусмысленно заявил: «Политику  партии и правительства, товарищи, необходимо проводить в массы смело и решительно. В этом вопросе нет места мелкобуржуазной либеральности».
– Прычым, звярніце ўвагу, таварышы! – подчеркнула Янина Адамовна, – беларускай мовай валодае да 80% служачых цэнтральных дзяржаўных устаноў, што кажа аб тым, што ў нас ёсць усе падставы да росквіту беларускага асветы і культуры. 80% агульнаадукацыйных школ перайшлі на беларускую мову навучання. Партыя надае важнае значэнне ліквідацыі непісьменнасці. У пачатку 20-х гадоў, вы ведаеце, у павеце была створана надзвычайная камісія па ліквідацыі непісьменнасці, дзякуючы якой у вас у мястэчку, суседніх вёсках ўтвораны пункты ліквідацыі непісьменнасці і школы для непісьменных. Каму, як не мне, інспектару аддзела адукацыі райкама партыі, прыемна сказаць вам з гэтай трыбуны аб паспяховым выкананні на месцах і гэтага рашэння Цэнтральнага Камітэта. І ваша камсамольская ячэйка зрабіла не мала для таго, каб скончыць з непісьменнасцю ў мястэчку! Што ты пра гэта скажаш, Стас? Зьвярніся да людзей!
Комсомольский лидер, не ожидавший решительного напора от Акимовой, мял в руках видавшую виды кепку.
         – Да встань же, наконец! По-русски звучит убедительней? – завелась Янина. – Есть ли у комсомольцев разумение, Станислав, что в республике, Советском Союзе в молодёжной политике происходят перемены, и вам, молодым, отводится наипервейшая роль в образовательном процессе?
         – У нас есть школа с преподаванием на белорусском языке.   
        – Есть и еврейская школа, которую не следует отделять от белорусской! Я её сегодня посетила и получила самые приятные впечатления.
        – Не об этом речь, Янина Адамовна! На заседании ячейки мы приняли решение о приобщении к школам детей бедноты, правда, хвастаться нечем…   
        – Не убедили родителей?   
       Станислав вздохнул.
        – Дети вынуждены идти на подённую работу к кулакам и мироедам … Не до учёбы, одним словом… Комсомольцы ломают хребты на сельских эксплуататоров … Скажи, Юзик!   
        – А-а-а, что говорить? Все знают: бацька погиб в гражданскую, у мацi нас трое … Вот и горбатимся на Беню Соломенского – кормит!
        – Это не тот ли Беня, у которого жена – Песя?   
        – Песя – та ещё стерва! Занималась ростовщичеством.
        Акимова кивнула. С пассией Бени Соломенского она встречалась в отделе народного просвещения, куда Песя пришла с упомянутым Беней просить открытия в местечке хедеры. Соломенский явился в кипе. Акимова сделала ему замечание, объяснив, что атрибут верующих  иудеев – кипу, следует носить вне государственных учреждений. На что Песя надменно бросила: «Мой Беня, любезная, член национального еврейского совета!». 
          – Тем более, – заметила Акимова, – уважайте инструкции Центрального комитета партии, это вам пригодится. 
         Поджав накрашенные бантиком губы, Песя затаила обиду. А зря! Фамилия Соломенский снова всплыла. Тогда ему в райкоме партии объяснили, что открытие хедера противоречит государственной политике в отношении к религиям вообще – опиуму для народа. Отчего начальные религиозные еврейские школы не входят в категорию разрешённых учебных заведений. Соломенский понял, что перечить государству в политической линии опасно для здоровья и можно оказаться на Соловках или строительстве Днепрогэса, где не будет   заботливой Песи. Затаился.
          Устремления Соломенского были понятны. Ситуация в еврейской среде Западной Белоруссии, отошедшей к Польше по Рижскому договору, демонстрировала усиление в умах евреев протестных явлений. Еврейская «черта оседлости», значительное количество еврейского населения в городах и местечках, становление еврейского рабочего класса, сложное социально-экономическое положение основной массы евреев, их политическое неравноправие, процветавший на государственном уровне антисемитизм повлекли за собой предпосылки к созданию еврейских политических партий и организаций, способных отстаивать их интересы. Все эти веяния, характерные для еврейского населения Западной Белоруссии, переносились через границу на территорию БССР, прорастая в умах «советских евреев» Белоруссии возможностью легализоваться и противопоставить себя государству.
        – Добра, я зразумела, таварышы! З кулацкія мироедством будзем змагацца! Не за гарамі той час, калі ва ўсіх вас будуць роўныя магчымасці ў атрыманні адукацыі. Можа хто-небудзь з вас падзяліцца сваім бачаннем ў пазначаным пытанні і мы разам паразважаем над тэмай.
        – Можна мне, – поднял руку чернявый паренек.
        – Калі ласка з месца! Слухаем вас!
        – Мне думаецца, што ў палітыцы беларусізацыі Цэнтральны камітэт камуністычнай партыі (бальшавікоў) БССР хоча бачыць нейкі набор мерапрыемстваў па развіцці беларускай мовы, культуры, вывучэння гісторыі Беларусі, побыту, традыцый … І ў гэтым, мне здаецца, Яніна Адамаўна, ёсць недагляд з пункту гледжання іншых нацыянальнасцяў, якія пражываюць у рэспубліцы. Да прыкладу, у нас у мястэчку большая частка насельніцтва яўрэйскай нацыянальнасці …

       – Реплика понятна! Слушайте дальше! II сессия ЦИК БССР VI созыва в 1924 году определила практические мероприятий в области осуществления национальной политики. В постановлении сессии от                17 июля отмечено: «С целью более полного обеспечения прав национальных меньшинств в БССР поручить Совнаркому при окончательном определении состава районов и сельсоветов обеспечить возможность выделения местностей с преимущественно еврейским, польским, латышским, литовским и другим населением в самостоятельные административные единицы в случае, если такое выделение не будет резко нарушать основы и системы нового административного деления республики». В порядке реализации соответствующего решения в том же году в республике созданы семь еврейских и два латышских национальных Совета, а спустя год, образованы ещё одиннадцать еврейских, два польских, пять латышских, один немецкий и один русский национальных Совета. Согласны со мной?

       – Определённо согласен! – улыбнулся подросток.
       – Далее, молодой человек, Советы образованы по национально-территориальному признаку с учётом интересов основных национальностей, проживающих на территории БССР. Причём, обратите внимание, большинство белорусов живёт в сельской местности и разговаривает на белорусской мове. Русские и евреи, в силу известных причин, проживают в городах и местечках, общаясь на русском языке. Данный факт учитывается положением о национальных советах и уравнивает права всех слоёв населения республики. Выгодно ли такое положение дел с точки зрения развития белорусской государственности? Не задавались таким вопросом?
      – Об этом надо спросить Беню Соломенского, – выкрикнул кто-то из зала.
      – Беню! – загалдела молодёжь! – Сюда его! Спросим!
      – Стоп, стоп! – подняла руку Акимова, – эмоции ; не лучший союзник отрадных дел комсомольской организации. Придёт время ; спросим и с Соломенского! Сейчас важно вооружиться ленинскими идеями и решениями XIV съезда ВКП(б) об индустриализации, которые развиты постановлениями XV конференции ВКП(б) и пленумов Центрального Комитета! Генеральная линия партии на индустриализацию страны осуществляется курсом экономического строительства. И нам с вами, товарищи, необходимо работать, так, чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование из-за межи, превратилась в страну, производящую их. В обстановке капиталистического окружения важно не допустить превращения СССР в экономический придаток капиталистического мирового хозяйства, а наоборот – представить его самостоятельной экономической единицей, строящей социализм! Понимаете, товарищи?
        Зал молчал. Слышно было, как механик закладывал в аппарат бобину с лентой. После лекции предполагался просмотр художественного фильма. «Сороку-воровку», «Поликушу», «Герасима и Му-му», «Падение династии Романовых» в посёлке уже «крутили». Культурную жизнь глубинки Придвинья Акимова знала не по наслышке, её поразили фильмы: «Броненосец Потемкин», «Мать», «Конец Санкт-Петербурга», «Шинель», «С.В.Д.», другие. Сын Вацлав ездил в центр, чтобы там, поругавшись с кинематографическим начальством, выбить новую ленту.      
       – Подводя первые итоги индустриализации, – продолжала Акимова, – партия отметила достижение показателей довоенного уровня в промышленности. Обновляются основные фонды социалистической   индустрии, имеются значительные успехи в электрификации, создании новых отраслей промышленности, в том числе машиностроения, авиапромышленности, химической индустрии. Вот что главное, товарищи комсомольцы и беспартийные! А с Бени спросим! И последнее к вышесказанному: практика показала, что политическая, хозяйственная, культурная жизнь на территории национальных советов развивается быстрее, чем в других территориальных образованиях. Вот вам и роль национальных общин, реализующих государственную политику в положительной динамике. Таким образом, дорогой товарищ, государство относится ко всем национальностям и языковым культурам в республике, равнозначно уважительно и ваши сомнения на этот счёт не имеют никаких оснований. Удовлетворены ответом? 
         – Ну, гэта так!
Острый вопрос комсомольца еврейской национальности исходил из его специфики. Перегибы в решении II сессии ЦИК БССР ощущали не только работники райкома и окружкома. Острая тема обсуждалась рабочими, крестьянами, союзной молодёжью. Янина Адамовна понимала, что политика белорусизации способствовала росту национального самосознания основной этнической группы – белорусов, подчёркивала её значимость. Вместе с тем, вызывала сопротивление и недовольство остального населения республики. Особенно чувствительны к новой ситуации оказались квалифицированные рабочие, служащие, интеллигенция из числа еврейского населения. Ей, инструктору райкома партии в проведении политики государства на массы, приходилось изыскивать аргументы, чтобы не снискать себе славы «неподкованного» коммуниста, что обязательно бы отразилось на ей самой и хуже того – муже, партийном руководителе района.
          – Вы, як разумею, прадстаўнік яўрэйскай абшчыны і бачыце ў гэтым рашэнні аднабокае становішча рэчаў і зрушэнне акцэнтаў на асноўную - беларускую нацыянальнасць у рэспубліцы ... Гэта так?
       – Гэта так! У нашай камсамольскай ячэйцы палова членаў яўрэйскай нацыянальнасці! У гэтым няма нічога асаблівага!
– Сапраўды, у гэтым няма нічога асаблівага! Хіба на гербе БССР ня накрэсьлены лозунг «Пралетарыі ўсіх краін, яднайцеся!» на ідыш, разам з беларускай, польскай і рускай мовамі? – прищурившись, спросила Янина Адамовна.
– Очень благодарен вам за развёрнутый ответ, товарищ Акимова, и всё же по своему вопросу я бы уточнил. Есть очевидные факты, свидетельствующие об использовании еврейского и польского языков в ущерб делопроизводству и заключается оно в неисполнении служащими обращений сельчан.
– Например? – вскинула брови Янина Адамовна.
– Пожалуйста, заявления в сельский совет на идиш и польском языках не принимаются их работниками, бюрократы требуют написания на русском…
– О чём речь? – воскликнула Акимова, – считаю своим долгом проинформировать первого секретаря райкома партии о недопустимости таких явлений. Разберёмся, товарищ, как вас?..
– Эпп, Янина Адамовна! Арон Эпп!
– Хорошо, товарищ Эпп! Мы уже говорили об этом! В БССР все языки равноправные! Не сомневаюсь, что данный вопрос будет изучен оперуполномоченным районного отдела ГПУ. С фактами проявления языкового бескультурья мириться не будем, тем более по данной теме есть циркуляр, предписывающий порядок её исполнения. Ещё вопросы, товарищи?
Янина Адамовна отпила из стакана прогорклой воды и, обведя взглядом зал, спросила:   
– Пожалуйста, товарищи!
– Можно? – пискнул девичий голосок.
– Можно, если осторожно! Представьтесь!
– Оксана Пашкевич! – звоним голосом назвалась дивчинка в сарафанчике в горошек. 
– Слушаю, Оксана!
– Хочет в комсомол вступить, Янина Адамовна, – шепнул Бурачёнок!
– Неужели? Сколько ей лет?
– Скоро четырнадцать.
– Не наушничай, Стас – не честно! – взвилась девчонка. – Вы его не слушайте, товарищ Акимова, осенью я поставила льна больше, чем он, вот и взъелся Бурачёнок на меня!    
– Чего несёшь? – рассердился Стас. – Исполнится четырнадцать лет – рассмотрим заявление в ячейке.
– Тише-тише, ребята! – примирительно подняла руку Янина Адамовна, – надо поддержать активную позицию Оксаны в её стремлении вступить в организацию союзной молодёжи. Но имей в виду, Оксана, возраст для вступления в комсомол определён уставом организации, и к этому шагу надо готовиться, изучать документы. В данном случае, Бурачёнок не причём, он прав!
– Причём-причём, Янина Адамовна! Я знаю документы, решения съездов, конференций, а он считает малой меня!   
– Хорошо-хорошо! Ответь тогда: на каком мероприятии и когда был создан Российский Коммунистический Союз Молодёжи?
Девушка звонким голосом выдала: Российский Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи был создан на I Всероссийском съезде союзов рабочей и крестьянской молодёжи, который прошёл в Москве с 29 октября по 4 ноября 1918 года.
– О-о-о, Стас, все ли комсомольцы знают об этом? – улыбнулась Янина Адамовна.
Комсомольский вожак пожал плечами.
– Мои знают!
– Ну-у-у, посмотрим. Ещё вопрос, Оксана: как с марта текущего года называется комсомольская организация Советского Союза?
Вопрос не смутил боевую дивчинку. 
– В связи с образованием в 1922 году Союза Советских Социалистических Республик, в марте текущего года, Российский Ленинский коммунистический союз молодёжи переименован во Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодёжи – ВЛКСМ.
В зале зааплодировали, послышались крики: «Знай наших!».
– Девочка мне нравится, товарищи! – восхитилась Акимова, –  зададим ей последний вопрос, не возражаешь, Оксана?
– Задавайте, товарищ Акимова! – согласилась будущая боевая единица комсомола.
– В чём, на твой взгляд, заключается роль Владимира Ильича Ленина в жизни комсомольской организации?
Девочку ничто не могло остановить.   
– В 1920 году Владимир Ильич Ленин принял участие в работе III съезда РКСМ, – бойко начала Оксана, – там он выступил с программной речью «Задачи союзов молодёжи». Они же стали основными направлениями в работе комсомольцев страны. На съезде были приняты новая программа и Устав РКСМ, в Уставе сформулирован принцип демократического централизма, а также …
 – Достаточно, моя хорошая, достаточно! – Акимова остановила отличницу. – Мне нечего добавить! Умница! Думается, Стас, что бюро  поступит правильно, если рассмотрит кандидатуру Оксаны Пашкевич на предмет приёма в ячейку с условием, что юридически её членство в организации начнётся по исполнении четырнадцати лет. В этом случае нет оснований квалифицировать факт нарушения устава ВЛКСМ. Принимается?
– Фу, как гора с плеч, Янина Адамовна, я уж не знал, что и делать с этой пигалицей! 
– Стас, ответишь мне! – вскинулась девчушка.
Зал гудел, обсуждая значение комсомольской организации посёлка. Оказывается, сам Ильич, оценив возможности комсомола в строительстве социалистического будущего, определил цели и задачи на десятилетия вперёд! Известие вызвало духовный подъем у молодёжи, изголодавшейся по событиям в стране! Газеты, журналы, брошюры, другая печатная продукция, к сожалению, не обеспечивали население информацией. Лозунги, девизы, речёвки – предостаточно! Однако новость о том, что уже, месяц, как в Советском Союзе строился Днепрогэс, комсомольцы посёлка Марченки не знали. Поэтому их заявления с текстом: «Прошу направить на Днепрогэс… Готов выполнить любое задание Коммунистической Партии и Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза молодёжи», – они будут писать позднее.
О подготовке переписи населения в стране, завершении подготовки строительства тракторного завода в Сталинграде, смерти Дмитрия Андреевича Фурманова они так же узнали от инспектора райкома партии Янины Адамовны Акимовой. На встречах с людьми Янина обсуждала литературные новинки, журнальные и газетные статьи, которые, зачастую, носили нетерпимый, политизированный характер. Уделяла внимание классическому наследию, тяготевшему к национальной специфике. Поддерживала принципы нового литературного объединения «Узвышша», основателями которого были Бабарэка, Бядуля, Глебка, Дубовка, Крапива, Лужанин, Чёрный. 
Выступлениями она сглаживала острые углы авторских обсуждений вопросов быта, культуры, моды, кинематографии. Приближая слушателей к знаниям в гуманитарной сфере, пониманию процессов политической и социальной жизни страны, она читала им лекции о месте женщины в социалистическом обществе, её положении в семье. Не уходила от обсуждения вопросов конфессиональной направленности, которые имели серьёзное значение для жителей района. В Городке проживало свыше сорока процентов иудеев, объединённых общинами, католики, православные, мусульмане… Глубинка БССР развивалась!


Глава 7

Проводив Акимова в район, Рыжов присел на диван. Давило сердце, ныли суставы, застуженные зимой 1914 года в боях с австрийцами за перевалы в Карпатах. Ранения, возраст за шестьдесят давали знать бессонными ночами, требуя внимания врачей. «Некогда! Потом! Закончу с делами и схожу к докторам, – каждый раз обманывал себя Иван Павлович, отодвигая здоровье на потом!    
Вчера он был в Минске на расширенном заседании бюро ЦК КП(б) БССР. 1-й секретарь ЦК КП(б) БССР Криницкий Александр Иванович вынес на обсуждение вопросы текущего момента, административного устройства БССР, сворачивания политики НЭПа, безопасности границ с Польшей в связи с захватом власти Юзефом Пилсудским, посевной страды и другие не менее важные в разделе «разное».   
– Это ж надо случиться! Государственный переворот в Польше! – сетовал председатель постоянной комиссии БССР по сельскому хозяйству.
Рыжов не помнил его фамилии, но сам, будучи человеком многоопытным, сдержался от комментариев в адрес антисоветчика Пилсудского.
– Жди теперь из Западной Белоруссии провокаций, – не унимался  разговорчивый «сельхозник» … 
Участники расширенного бюро ЦК не поддержали реплик специалиста по сельскому хозяйству, ожидая в тревоге приглашения в кабинет руководителя республики. Обстановку разрядила секретарь Криницкого – женщина средних лет, в прямом строгом платье, не подчёркивающим женские формы, объявив участникам заседания:
– Прошу, товарищи, шляпы сюда, – указала на вешалку женщина, – Александр Иванович ждёт.
Одноликая масса руководителей разных уровней и направлений в широких пиджаках и брюках, рубашках без воротников, повязанных поясками, парусиновых туфлях двинулась в кабинет руководителя БССР.   За огромным Т - образным столом, накрытым зелёным сукном, сидел 1-й секретарь ЦК КП(б) БССР Криницкий. Не из местных, как и Иван Павлович Рыжов, назначенец из Москвы. Человек тридцати двух лет, молодой, с шевелюрой зачёсанных назад волос, тонкими усиками. В 1924 году на этом посту он сменил Александра Николаевича Асаткина-Владимирского и уже полтора года руководил партийной организацией  республики. Зарекомендовал себя человеком энергичным, решительным. В короткие сроки разобрался с особенностями белорусского территориального образования, частенько выезжал на места, изучал вопросы землепользования, сдачу земли в аренду, наёмный труд, развитие кооперации. Вникал в вопросы промышленного производства, наличия оборудования, специалистов, оценивал итоги новой экономической политики. Стремился поднять промышленность, сельское хозяйство. Успехи были налицо. 
Имелись, правда, вопросы, которые тревожили Александра Ивановича. Они исходили из Москвы, откуда пристально наблюдали за его деятельностью в БССР и время от времени направляли в республику, как объясняли ему из Кремля, партийные кадры проверенных коммунистов – на усиление. Новых людей он вынужден был расставлять на ответственные посты без знания их деловых качеств, организаторских способностей. Они оседали на высоких должностях в ЦК, правительстве, обрастали «своими» людьми, которых истребовали с мест предыдущей деятельности и эффективно информировали Москву по направлениям деятельности.
Эти люди исподволь, за спиной 1-го секретаря ЦК КП(б) БССР, формировали политику, подходы в решении стратегических вопросов, поставляя наверх информацию, выгодную им самим, либо таковую, какую её желали видеть в ЦК ВКП(б) и Кремле. Если что-то выпадало из привычного образа жизни, из наркоматов наезжали комиссии ответственных товарищей с внушительными портфелями, которые, не особенно церемонясь, убирали, ссылали, садили, назначали, создавая в республике нервозную обстановку. Волна наездов из Москвы слухами, домыслами, достигала глубинки, обрастая подробностями, от которых у районного начальства заворачивались воротники.         
Сам человек пришлый, тверской, Криницкий прошёл ответственные посты во Владимирском, Саратовском, Московском, Омском, Донецком губернских комитетах РКП(б). Был членом ЦК КП(б) Украины и одновременно кандидатом в члены ЦК РКП(б) – ВКП(б). Он прекрасно понимал, что усиление белорусской партийной организации сверху из Кремля по ключевым партийным постам, отраслям народного хозяйства – воля «Хозяина», Генерального секретаря ЦК ВКП(б).
Кадры решают всё! Звучало весомо! Поставленные цели достигались высоким качеством управления в устойчивом режиме! Товарищ Сталин внимательно следил за общественно-политическими процессами в республике и контролировал их, направляя на руководящую работу партийные, советские и хозяйственные кадры. Этот принцип Александр Иванович усвоил хорошо и надолго!
Собирая бюро ЦК для решения вопросов, которые держались на контроле Москвой, ему хотелось через заместителей и первых секретарей на местах убедиться в правильности выбранного им курса по их решению.  Криницкий знал: едва закончится бюро, как его окружение кинется к телефонам информировать Москву о принятых постановлениях по всему спектру рассмотренных тем заседания. Последующий затем его доклад Генеральному секретарю ЦК партии будет прерываться уточняющими моментами с полным знанием дела. Товарищ Сталин знал обо всём, что происходило в республике!
– Прошу садиться, товарищи! – указал на стулья Криницкий. – Орготделу доложить о наличии приглашённых!
–   Отсутствует председатель культурно-просветительной комиссии, – растерянно доложил работник кадровой службы, оторвав глаза от списка зарегистрированных участников совещания.
– Что значит – отсутствует, Пётр Мефодьевич?
– Не могу знать, товарищ 1-й секретарь! 
Повисла тяжёлая тишина – ненадолго, правда. Дверь кабинета открылась и вошёл молодой человек среднего роста в пенсне, не без манер и внешнего лоска. Он свободно прошёл к Криницкому и, взяв его под локоть, что-то шепнул на ухо. Первый побледнел. 
– Не может быть… 
– Может, уважаемый, Александр Иванович, может…
И, улыбнувшись участникам заседания, холёный молодой человек поставил точку:
– С кем не встречались, товарищи, к вашим услугам: Пилляр Роман Александрович – Председатель ГПУ БССР и одновременно полномочный представитель ОГПУ при СНК СССР по Западному краю!          
  Некоторые товарищи онемели. Между тем Ромуальд Людвиг Пиллар фон Пильхау – остзейский немец по происхождению, барон, он же – двоюродный племянник товарища Дзержинского и по совместительству председатель Государственного Политического Управления Белоруссии, поставил в известность Ивана Павловича:
– Товарищ Рыжов, зайдите перед отъездом в Витебск, есть вопросы, обсудим на коротке, – и вышел из кабинета.
Тишина оказалась страшнее взрыва бомбы. Вытерев платочком лоб,           1-й секретарь ЦК компартии Белоруссии выложил:
– Меня проинформировали, товарищи… о раскрытии заговора и связи ряда ответственных работников с польской «двуйкой»... Среди нас оказались враги народа… Э-э-э, председатель культурно-просветительной комиссии товарищ Карнилович… Тьфу! Какой он нам товарищ… Задержан в кабинете председателя ГПУ товарища Пилляра… 
Взгляды партийных работников скрестились на Рыжове. «Следующий?». Иван чувствовал, как сердце сдавила боль, заныли скулы. «Приехали?». Но тут же вскипел: «Что позволяет себе этот молокосос? Какие враги народа? Ильич употребил это выражение в ноябре 1917 года на заседании Совета Народных Комиссаров в отношении  партии кадетов, которая в казачьих областях поднимала контрреволюционные восстания. Какие у нас восстания? Связь с польской разведкой? Уму не постижимо! Я ему выскажу всё!».
– Иван Павлович, вам плохо? – шепнул сосед. – Может, воды?
– Ничего-ничего, обойдусь, – держась за сердце, выдавил Рыжов.   
  Между тем, Криницкий, придя от первого шока, ударил кулаком по столу.
– Пётр Мефодьевич! Кадрам! Фамилию Карниловича вычеркнуть из списка приглашённых! Изъять её из документов и протоколов заседаний бюро ЦК! Убрать из штатного расписания комиссий! Исполняйте немедленно!
– Слушаюсь, товарищ 1-й секретарь! Разрешите выйти? – прогнулся работник оргкадрового отдела ЦК.
– Идите!
Смахнув пот из-под зачёсанной назад шевелюры, Криницкий, не сдержав эмоций, взорвался: 
– Это безобразие, товарищи! Кто ещё не понял текущего момента? Или, может, кто-то из присутствующих разделяет позицию Троцкого и не согласен с теорией товарища Сталина о победе социализма в одной стране? – Криницкий обвёл взглядом членов бюро ЦК партии. – Подумать только! Докатились! Так называемая «Объединённая оппозиция»: Зиновьев, Каменев, Троцкий бросили лозунг: «Перенесём огонь направо – против нэпмана, кулака и бюрократа»? Что это такое, спрашиваю вас?
Криницкий расходился, не замечая опущенных глаз партийных руководителей.
– Я объясню популярно: культурно-просветительная комиссия республики съехала «вправо», а товарищ Карнилович… Тьфу, черт! Задержанный Карнилович ничего не сделал, чтобы избежать позора и, я не побоюсь этого слова – предательства, товарищи! Троцким зачитался! И задержан, как враг народа! Это, знаете ли, плохая практика, товарищи, в округах и районах надо удвоить, нет – утроить бдительность! Вы должны  смотреть в глаза партийцам и спросить у них: «Ты свой? С нами?». Это не фунт изюму, товарищи … Раз-бе-ри-тесь! 
1-й секретарь ЦК коммунистической партии большевиков Белоруссии поднял вверх указательный палец, но объявить повестку   заседания бюро не успел – дверь осторожно открылась и в кабинет вошёл… Карнилович. 
– Извините, товарищи, – замялся у двери культпросветработник, – товарищ Пилляр задержал в кабинете. Ему, знаете ли, срочно потребовались данные о работе комиссии в текущем году, я доложил ему всё, как есть… И о нашей с вами, Александр Иванович, поездке в западные районы республики – тоже… Роман Александрович остался довольным … Просил извинений за мою задержку… 
  Гром грянул в кабинете Криницкого не страшным взрывом электрического заряда, а тишиной. Жужжание залетевшей пчелы можно было принять за гул эскадрильи АНТ-2, летевшей во вражеские тылы с полной бомбовой нагрузкой.
– Э-э-э… Понял, товарищ, Карнилович… На заседание бюро?
– Вы пригласили вчера, товарищ 1-й секретарь Центрального комитета, и моя фамилия в списках есть! – удивлённо развёл руками представитель культурного направления деятельности в республике.
– Ага, ну-да! Нич-ч-чего не понимаю! Присаживайтесь. 
Отпив из стакана воды, прокашлявшись, Криницкий открыл заседание. 
– Уважаемые товарищи! На основании проведённых с членами бюро ЦК партии республики консультаций, предлагаю следующую повестку  дня: с докладом об административном устройстве БССР в период 1925 – 1926 годов, если нет возражений, выступлю я. По вопросу сворачивания политики НЭП в республике – тоже прошу предоставить слово мне. В части вопроса безопасности границ с Польшей в связи с государственным переворотом, осуществлённого Пилсудским, слово предоставим уважаемому Роману Александровичу Пилляру – председателю ГПУ БССР. Обещался подойти. Обсудим посевную страду … 
Мысль Криницкий не закончил. В кабинет вошёл представитель оргкадрового отдела ЦК Пётр Мефодьевич и бодрым голосом доложил:
– Товарищ 1-й секретарь Центрального комитета партии, ваше поручение выполнено! Фамилия врага народа Карниловича в служебной документации вымарана и изъята из штатного расписания ЦК.   
 В очередной раз в кабинете партийного руководителя республики тишина разразилась громом среди ясного неба. 
– Позвольте, любезный, вы о чём? О каком Карниловиче речь? – беспомощно двигая стулом, поднялся председатель культурно-просветительной комиссии. – Товарищи… Я не совсем понимаю…
Кадровик ЦК, увидевший на заседании живого и невредимого Карниловича, казалось, вот-вот потеряет сознание. 
– Э-э-э-э… Товарищ 1-й секретарь…   
– Вон, – зарычал Криницкий, – фамилию вернуть в исходное положение! Немедленно!
– Каким образом, товарищ  первый?..
– Вон!
  Доклад продолжался. Не менее трети участников заседания бюро ЦК, пережив предынфарктное состояние, едва ли слышали Криницкого. Не был исключением и Иван Павлович. До него издалека доносился голос партийного руководителя республики, вещавшего об укрупнении БССР присоединением Гомельской области, ряда районов Псковской… Если Псковской, подумалось ему, значит, Велижского, Себежского, Невильского уездов – к его Витебскому округу. Надо было что-то делать! Решать!
Слова 1-го секретаря ЦК партии с трудом понимались сознанием Рыжова. Он едва разбирал суть присоединения к республике Гомельской области со смешанным составом населения – русско-белорусско-украинским. В одежде, быту, жилищах, – информировал Криницкий, – преобладали белорусские мотивы, однако к усвоению белорусского языка население гомельщины не стремилось. В основном оно было русским, но большая часть трудно определяемой национальности. Александр Иванович известил членов бюро, что белорусский вопрос самостоятельно не назревал и обсуждению во власти не подвергался. Тем не менее, за счёт населения Гомельской области, в состав БССР войдёт шестьсот пятьдесят тысяч человек населения с огромным куском территории. 
 Что касается присоединения к Витебскому округу трёх районов Псковской области, как понял Рыжов из доклада Криницкого, ЦК ВКП(б) однозначного мнения не имело. Скорее всего, вопрос обсуждения в Москве будет перенесён на более позднее время.    
– Иван Павлович, Иван Павлович, может вызвать врача, – очнулся Рыжов от шёпота соседа.
– А? Ничего-ничего… Сердце сдавило! Пройдёт! Бессонная ночь, знаете ли… 
– Что у вас, Иван Павлович, плохо? – вмешался Криницкий.
– Всё в порядке, Александр Иванович! Пройдёт!
– Хорошо! Переходим к следующему вопросу.
Криницкий изложил вопрос об итогах в БССР новой экономической политики. 
– Уважаемые товарищи! В соответствии с законодательством в республике провозглашена свобода выбора форм землепользования, которая предусматривает создание артелей и частных владений. Это отруба, хутора. Разрешается сдача земли в аренду, использование наёмного труда, поощряется развитие кооперации. Информирую расширенное бюро ЦК партии о выходе на хутора двадцати пяти процентов крестьянских хозяйств. Вы только подумайте: они имеют свыше 76 тысяч плугов, 48 тысяч сох, что позволит обрабатывать 458 тысяч гектаров пахотной земли. Разве это не достижение, товарищи? В копилку наших успехов отнесём и взращивание ржи, овса, ячменя, картофеля, кормовых трав, льна.
Александр Иванович сделал паузу и продолжил доклад.
; К наёмному труду в сельском хозяйстве привлечено 80 тысяч работников. Растёт кооперация! Насчитывается свыше трёх тысяч товариществ: мелиоративных, семеноводческих, машинных, кредитных, других. Потребительской кооперацией охвачено тридцать процентов населения республики. Это, скажу вам, товарищи, наши с вами успехи и достижения! Только вдумайтесь: после разрушительной войны за годы советской власти нам удалось восстановить сельское хозяйство! Мы рапортуем об этом товарищу Сталину! Ура, товарищи!
Члены бюро вскочили и зааплодировали стоя! 
– Ура, товарищу Сталину!  Слава Всесоюзной Коммунистической партии большевиков! – зазвучали здравицы вождю коммунистов страны!
Никто и не заметил, как появился Роман Александрович Пилляр.  Снисходительно хлопнув в ладоши, он высокопарно произнёс:
– Великолепно, товарищи! Великолепно! Овации поощряются! Обязательно доложу товарищу Менжинскому! Не сомневаюсь, что и Вячеслав Рудольфович проинформирует товарища Сталина об успехах белорусской партийной оганизации!
Когда стихли овации и спала эмоциональная истерия членов бюро ЦК, Криницкий, в который раз смахнув липкий пот со лба, подвёл итоги:
– Таким образом, товарищи, НЭП сыграл свою роль! Благодаря новой экономической политике, в республике создана частная, кооперативная и государственная торговля! Частному сектору принадлежит 90 процентов торговых предприятий и 85 процентов оборота. Сложилась сеть кредитных учреждений: Госбанк в Минске и девять его филиалов в окружных центрах. Работает белорусская контора Промбанка, коммерческие и другие специализированные конторы. Индустриализация шагает по стране! Надо смотреть вперёд, товарищи! В кратчайшие сроки построить фундамент социалистической экономики в виде мощной тяжёлой индустрии и крупного общественного сельского хозяйства, ликвидировать технико-экономическую отсталость, обеспечить нашу обороноспособность. Предлагаю, товарищи, эти тезисы вписать в постановление заседания расширенного бюро ЦК партии и через газеты  довести до каждого рабочего и крестьянина!  Взять под контроль исполнение решения бюро ЦК партии республики. Нет возражений? Секретарь, в протокол! А теперь, товарищи, представляем слово председателю ГПУ БССР товарищу Пилляру Роману Александровичу! Поаплодируем! Поаплодируем!
Главный чекист республики непринуждённо вышел к трибуне и не без претензии на интеллигентность поощрил членов бюро ЦК улыбкой.   
– Не буду заострять внимания на текущем моменте, товарищи, ситуация сложная…
Красивым жестом Пилляр налил в стакан воды и выпил, приложив к губам накрахмаленный платочек. 
– Под руководством товарища Сталина Коммунистическая партия успешно выполняет решения XIV съезда ВКП(б) по индустриализации страны, укрепляет обороноспособность перед лицом мировой буржуазии. Это внешний враг, который не дремлет, товарищи! Вчера в результате государственного переворота в Польше к власти пришло реакционное правительство во главе с Юзефом Пилсудским. Ярым антисоветчиком! Западная Белоруссия переживает кризис, где происходят враждебные Советскому Союзу события. Вражескими лазутчиками они переносятся на территорию БССР, и таким образом, товарищи, появляется внутренний враг советского государства! Среди нас! Да-да! Не удивляйтесь!
Не отказывая себе в удовольствии, Председатель ГПУ БССР обвёл присутствующих взглядом и театрально поставил точку, которая у членов бюро ЦК и приглашённых едва не вызвала новую истерику.   
– Сегодня ночью органами ГПУ арестована группа лиц еврейской национальности, проводившая антисоветскую пропаганду…
Последовавшая после официального заявления пауза должна была с точки зрения главного чекиста республики пронять партийное руководство до мозга костей, души и сердца. И это получилось. Людям не хватало воздуха.
– Мне хочется сказать, товарищи, что наши друзья из-за межи информируют нас о ситуации в Западной Белоруссии, которая по итогам советско-польской войны в 1919 – 1921 годов, отошла к  Польше.  На её территории еврейские партии поддерживают идею возрождения польской государственности, связывая с ней надежды на получение для евреев национальной и культурной автономии. Мне думается, для вас не секрет, что еврейские партии представлены в польском сейме. Часть из них: «Сионистская организация в Польше», «Мизрахи», «Всемирная сионистская партия труда», «Союз Израиля» вошли в состав блока национальных меньшинств Польши. Собственные избирательные списки представили «Бунд», «Еврейская народная партия в Польше», в результате чего в польском парламенте сформировалась еврейская фракция, членами которой стали – не поверите ;  и депутаты Западной Беларуси.
Акценты в еврейском вопросе Роман Александрович Пилляр расставил убедительно и чётко.
– Мы знаем, кто такой господин Пилсудский, – продолжил главный чекист республики. – Целью его политики являются три основных направления: восстановление Польши в исторических границах Речи Посполитой 1772 года, установление контроля над Белоруссией и внимание, – Пилляр опять поднял вверх указательный палец, – Украиной,  Литвой и доминирование в Восточной Европе. Вы знаете, товарищи, что после советско-польской войны великодержавная политика польского руководства оживила деятельность еврейских партий. Они активно участвуют в выборах в еврейские гмины, городские советы, проводят агитационную политику среди своего населения, разъясняя ему программные установки.
Председатель ГПУ вышел из-за трибуны, не спеша, прошёлся вдоль стола заседаний и остановился за креслом Ивана Рыжова.
– Не обижая никого из вас, товарищи, я задаю вопрос: всё ли делается на местах, чтобы еврейский компонент не сыграл с нами злую шутку? Разберитесь! Через территориальные органы ГПУ представьте мне списки ответственных работников еврейской национальности, которые, на ваш взгляд, требуют внимания государственного политического управления. И последние, товарищи, – Пилляр снял пенсне, протёр платочком, – не ждите, когда эти списки будет составлять ГПУ. 
Улыбнувшись участникам заседания, председатель ГПУ коснулся плеча Рыжова.
– Так я жду вас, Иван Павлович! До свидания, товарищи!
В кабинете Криницкого воцарилась гробовая тишина. Рассмотрение вопроса по льну прошло в вялотекущем режиме. Обсудили основные параметры посевных площадей, особенности взращивания культуры с учётом погодных условий и решили следующее заседание бюро ЦК провести с началом заготовки кормов. На том и разошлись.
Беседа один на один с товарищем Пилляром оставила у Ивана  Павловича неприятные впечатления. Внешне контактный Роман Александрович встретил радушно. Распорядился секретарю принести чайку и, судя по тому, что не спешил перейти к делу, у Рыжова сложилось впечатление, что ГПУ приняло решение по еврейскому вопросу именно из-за положения дел в его Витебском округе. И скорее всего, не ошибся.
– Располагаетесь, Иван Павлович, – широким жестом Пилляр указал на кресло. Сам разместился напротив.
– Давненько не бывал у вас в Придвинье, давненько, уважаемый Иван Павлович, как процветает край?
– Работаем Роман Александрович! Сами знаете, время сейчас – день кормит год.
– Это так! Это так! Не мешают?
– Простите, не понял? – насторожился Рыжов.
– Не мешают, спрашиваю, работать? Случаи саботажа, неповиновения? Кулацкий элемент? Знаете ли, уважаемый Иван Павлович, всякое бывает в суровые времена!
– А-а-а, нет, Роман Александрович, справляемся, – заёрзал в кресле Рыжов.   
– Слышал, у вас хорошо идёт лес на вывоз, мясо, промышленность    работает, в отличие, кстати, от других округов. С льном, правда, подкачали, не вышли на довоенный уровень … Какие виды в этом году?
– Хлопотное дело – лён, Роман Александрович! Погода подводит, специалистов не хватает. Нарабатываем.
– Угу, угу, а как руководители в районах? Все на местах? 
– Вакансии закрыты собственными кадрами. Растим, готовим!
– Похвально-похвально, Иван Павлович, но я имею в виду несколько иное, все ли руководители районов соответствуют занимаемым должностям? Не «отбывают ли номер» по принципу тяп-ляп?
– Что вы, Роман Александрович, у меня всё же опыт… Они все перед глазами, вижу насквозь.            
– Конечно, вам видней! И все-таки еврейский вопрос, – сделал паузу Пилляр, – в вашем округе беспокоит меня более всего. Мы отслеживаем отток евреев, переселившихся в Витебск в ходе мировой войны из Литвы и Латвии, обратно на прежние места жительства. Тем не менее, вы же знаете, что Еврейская секция Белоруссии сделала Витебск одним из своих центров, а до недавнего времени учредила газету «Дер ройтер штерн». А кто руководит Евсекцией, знаете, Иван Павлович? 
– Известное дело! Перешедшие на сторону советской власти деятели Бунда. 
– Правильно. И не забывайте, что именно в Витебске проведён показательный процесс против иудаизма, на котором еврейская система начального религиозного образования получила осуждение. Хедеры закрыли! Но опять же, меня информировали, что в Витебске на полулегальном положении работает иешива Хабада – высшее религиозное учебное заведение...  Это, как понимать, товарищ Рыжов?
– Признаться, я не осведомлён о деятельности этого учебного заведения, но товарищи из еврейского бюро ЦК партии…
– Так-так, отсюда подробней, Иван Павлович…
Рыжов поделился с председателем ГПУ республики о приездах в Витебский округ представителей еврейского бюро ЦК партии Белоруссии, проявивших небывалую энергию в развитии образования в еврейской общине. Ими была инициирована работа еврейского педагогического техникума в Витебске, коллектива еврейской драмы и комедии при втором государственном театре. Занимались синагогами…   
– У вас только в одном Витебске пятьдесят синагог, Иван Павлович!  Или вами позабылись судебные процессы над раввинами? Минский «Шохтим-трест»? Кстати, в нём замешан ваш витебский резник! Чего ждёте? – склонился над Рыжовым председатель ГПУ. – У вас в Городокском районе на последних выборах в местные органы власти евреи голосовали – только за евреев! И вы, уважаемый Иван Павлович, не возразили товарищам из еврейского бюро ЦК? Кокетничали с ними, выходит! Так?
– Вы же знаете, любезный Роман Александрович, товарищи из ЦК, субординация…   
– Так-так-так…  Засмущались?  Я вот что вам скажу… Скоро с ними покончим, и еврейский вопрос отпадёт за ненадобностью дел… Служителей культа – раввинов лишим прав, обложим налогами, конфискуем имущество и поставим в условия публичного отказа от должностей. Понимаете меня? 
– Политика партии понятна, Роман Александрович! – выдохнул Рыжов. – Я ради дела большевиков готов жизнью жертвовать!
– Похвально, Иван Павлович! Похвально! Напомните, кто у вас руководит Городокским районом?   
Рыжов похолодел! Вот, где зарыта собака! На мушке нагана Пилляра – Акимов! 
– Первым секретарём райкома партии избран Милентий Тадеушевич Акимов!
– И справляется?
– Особых претензий нет …
– А не особых, Иван Павлович? Ну-у-у? Не кокетничайте со мной-то, я же не товарищ из еврейского бюро, – хохотнул Пилляр.
Рыжов вздохнул.
– Советской власти предан! Хозяйственник! Разве что либерален к еврейской общине …
– Поддерживает? 
– Не то, чтобы  поддерживает… Как бы это выразится?
– Благоволит?
– Не-е-ет … У него с евреями получается работать – с пользой! Знает идиш, обычаи, ладит с ними.   
– Поэтому в начальниках милиции у него ходит еврей! Одного  загнали на лесоповал – мало! Директорами леспромхозов – евреи, в промышленности – евреи! А теперь смотрите, Иван Павлович, что у меня в папочке по Городокскому району. Вот! Докладная записочка от … Фамилию опустим, от работника райисполкома. Читаем: «Кулаки и зажиточные слои Городка раньше недолюбливали Троцкого как еврея, а теперь вопрос о троцкизме хотят использовать в свою пользу. Они говорят, что Троцкий стоит за крестьянство и защиту мужика, за частную собственность и за развитие частной торговли. За это, мол, его и преследуют большевики». Возникает вопрос, Иван Павлович! Кто руководит Городокским районом? Сторонники Троцкого? Зиновьева? Бухарина? Или всё же Акимов – верный партии Ленина-Сталина коммунист?
– ?.. 
– Нечего сказать? Слушайте дальше, что написано в докладной записочке: «В пределах местечка Марченки циркулирует слух, что весной этого года будет война с Троцким, который сбежал в Сибирь. Сейчас, мол, правительством ведётся подготовка к войне с Троцким и в закрытых вагонах провозят в Сибирь войска и хлеб. Подобные слухи циркулируют и в других местах». Что по этому поводу скажете? 
– Мне, Роман Александрович, не понятна связь между разговорами населения о Троцком и Акимовым. Я уверен, что вредных разговоров он не ведёт и не поддерживает подобные настроения. Мы вместе воевали в  мировую, после революции поднимали губернию и везде он проявлял характер достойного человека, – уверенно заявил Рыжов. – Вы же знаете, что еврейский вопрос в Белоруссии имеет щекотливый характер и возник он не сегодня. Недавно товарищ Криницкий высказал такой тезис: «Отношение между рабочими и крестьянами есть фактически отношение между еврейскими рабочими и белорусскими крестьянами». Вдумайтесь в пропорцию, не в фразу, а пропорцию!
Пилляр задумчиво кивнул. 
– Если я правильно вас понимаю, вы готовы поручиться за Акимова?   
– Готов поручиться за Акимова, товарищ Пилляр, иначе бы он не был на районе.
– Резонно! Резонно! А вы уверены, что у него нет связей с еврейскими партиями в Западной Белоруссии, с польской «двуйкой», например? Не задумывались?
– Что вы, товарищ председатель ГПУ? Не способен на это Акимов!
– Сегодня не способен, глядишь, завтра, человек по-иному думает …  За вами, бульбашами, нужен глаз да глаз! Не самостоятельные – это хорошо… Но-о-о… Вы ручаетесь за Акимова, Иван Павлович! Распишитесь-ка вот здесь! 
– Что это? – привстал Рыжов.
– Сидите-сидите, это гарантия, чтобы мне спалось спокойней! А то, знаете ли, у меня тоже бывает бессонница. Намедни всю ночь в подвале…  Знаете ли, допросы, допросы – утомляет! Имейте в виду, что в Западной Беларуси евреи вышли на политическую борьбу, и у них сложились четыре группы партий: консервативные, сионистские, либеральные и радикальные и все они переносят влияние на еврейские общины в БССР. Понятно?
У Рыжова, в который раз за день потемнело в глазах. Ощутив в ушах звон «молоточков», Иван Павлович прикрыл глаза.   
– Вам плохо, Иван Павлович? Пожалуйста, воды! – предложил председатель ГПУ.
– Ничего, ничего, возрастное у меня…
– О чём вы говорите? Рано вам думать о возрасте – выпейте!
Сжав в ладонях стакан, Рыжов, словно бимбер от… Акимова, опрокинул тёплую воду в рот.   
– Спасибо, Роман Александрович! Не важно чувствую себя… 
– Ничего, бывает. Неустойчивая погода, заботы… Мы говорили с вами о гарантиях Акимову…
Рыжов кивнул.
– Я их дал, товарищ Пилляр! Он преданно служит делу советской Белоруссии!
 Председатель ГПУ встал, поправил защитную рубашку с тремя ромбами на петлицах, и официально завершил беседу:
– Не задерживаю вас, Иван Павлович! До свидания! – и, не пожав руки Рыжову, уткнулся в папку с надписью: «Дело».            


Глава 8

Вацлав прибежал из клуба возбуждённый. 
– Что-нибудь покушать, мам.
Янина опустила на колени рубашку мужа, которую готовила Милентию на утро, укоризненно глянула на сына.
– Сядь и поешь спокойно.
– Дела, мам, дела! Спешу!
– Что случилось? Уж не к Фане ли бежишь?
– Ну, мам?
– Узнает отец, твоя дружба с Фаней ему не понравится! 
На лице сына мелькнула тень. 
– Мам! Отец Фани, дядя Натан занимается торговлей, производством, а сегодня слышишь? Привёз из Витебска шерсточесальную машину! Понимаешь, что это значит?   
Янина пожала плечами.
– Не совсем, сын…    
– Ну, как же? Фаня намекнула мне, что дядя Натан не против, если мы поженимся с ней…
– Ты в своём уме, Вацлав? – Янина испуганно обернулась на комнату, где напарившийся в бане Милентий разбирал бумаги сельхозартелей, связанных с посевом льна.
Собирал справки, отчёты, выбирал, анализировал. Приподнятое настроение не оставляло его и после трудового дня.
– Я понимаю дружбу с Фаней, – зашептала Янина, – но причём машина? 
Очередь – удивляться сыну.
– Как причём, мам? Отец Фани даёт её в приданное!
Янина Адамовна прижала руки к груди. 
– И что делать с ней? Зачем она вам?
– Откроем дело с Фаней. Дядя Натан – человек не бедный, говорит, на первых порах поможет. Госбанк выделит ему кредит на торговлю, и мы не останемся в накладе… По секрету скажу, мам, он мне как-то сказал, что я покладистый и во всех отношениях приятный юноша.  А машина с Фаней нужна для производства войлока, из него устроим изготовление валенок. Откроем своё дело! Всё, мам, бегу!
– Обожди, сын, поговорим! Это важно!
– Потом, мам, потом! Скоро буду!
– Уже ночь на дворе! Рано вставать!
– Хорошо! Хорошо!
  Янину охватил озноб. Накинув на хрупкие плечи шаль, мать прижалась лбом к оконному стеклу. «Что же это такое? Сын встречался с дочерью еврейского торговца Натана Гофмана». В общине Натан был человеком уважаемым, религиозным, не выпячивался, занимался розничной торговлей, извозом, производством дёгтя, дружил с властью. Ходили слухи, что не оставлял без внимания закрытые постановлением ЦК хедеры, выделяя деньги на их содержание, покровительствовал иешиве в Витебске. Родственники примостились в партийные органы, милицию, прокуратуру… 
Однако в последнее время на первое место в райкоме вышла на обсуждение еврейская тема. Веяния исходили, прежде всего, из Минска и насторожили Янину в подходе к просвещению национальных меньшинств, так и в отношении к еврейской общине в целом. Намедни Милентий поделился с ней о состоявшемся разговоре с Рыжовым по еврейскому вопросу. Первый секретарь окружного комитета партии намекнул ему, что в Минске у него имел место нелицеприятный разговор с председателем ГПУ БССР Пилляром… Опять же по еврейской тематике и Милентий оказался фигурантом обсуждения.
Невероятно, но, если судить по документам, присланным из Минска по линии просвещения, отношение ЦК партии республики к евреям ужесточалось с каждым днём. «Если партия обозначила жёсткую позицию к евреям в гуманитарной сфере, то в политической и социальной жди репрессий», – думала Янина Адамовна, обеспокоившись дружбой сына с дочкой еврейского торговца Натана Гофмана. Впрочем, если судить по словам Вацлава, речь шла уже не о дружбе или юношеских отношениях между молодыми людьми, а заключении брака со всеми вытекающими последствиями. Как мать, Янина, вынуждена была принять  взгляды сына на жизнь, зародившиеся не без соучастия Фани в  образовании их семейного союза. И, вместе с тем, с сожалением отметила, что коммерция в мыслях сына и дочки еврейского торговца,  склонение к денежному достатку имела превалирующее значение. 
Янина Адамовна вздохнула – у Милентия возникнут неприятности по работе и она не останется без критики со стороны парткома. 
– Что за шум, Яна? Где Вацлав? – спросил муж, собираясь перед сном курнуть на воздухе. 
– Скоро будет …
– А что с настроением? Случилось что-нибудь? 
Яна вздохнула и по-женски всхлипнула:
–   Поговорим о сыне, отец…
Широко зевнув, Милентий отмахнулся от жены.
– Не нянчись с ним! Уже взрослый малец. Разберётся сам.
– Я не об этом, Милентий. Знаешь, с кем он встречается?
– Говорю же, он взрослый малец, знает, с кем встречаться.
– И всё же поговорим, Милентий.
– Женщины, женщины! Схожу во двор, собирайся спать, Яна.   
    Устроившись на кровати после вечернего моциона, Акимов расчесал грудь под льняной рубахой.    
– Потрави клопов, Яна, одолели совсем… Что ещё Вацлав натворил?
Янина прижалась к мужу.
– Беспокоюсь, Милентий… За нашей занятостью упустили его… Не знаем, чем живёт, занимается… Заведует клубом и заведует, вроде при деле, но личной жизни не касаемся.
– И, что особенного? Взрослый малец!
– Я не об этом, Милентий…  Вацлав встречается с дочерью Натана Гофмана… Намедни соседка пеняла, мол, негоже Вацлаву с дочкой Натана встречаться, евреи и так захватили власть… Мы же партийные… Понимаешь, к чему клоню?
Акимов ожесточенно зачесал укушенный кровопийцей бок.
– Потрави клопов, Яна! Чёрт знает, что творится! Не знаешь, откуда вилы получишь в спину! И что Вацлав?   
– Не знаю, Милентий! Упустили, верно, его…
– Упустили? Не болтай абы что! Придёт, поговорю с ним сыромятной супонью! В институт отправлю! Иван подал мысль отдать в учёбу – пусть набирается ума, сейчас нужно грамотным быть! Иначе – конец! С еврейкой связался! Сын первого секретаря райкома партии! Как её, Фаней зовут?
– С ней. Успокойся, может, «хвостизмом» занимаемся, размениваясь на антисемитские выходки. 
– Не употребляй, пожалуйста, Яна, дурацкие словечки московской бюрократии!
– Тише ты, Милентий! Разошёлся! Окна открытые! Я слушаю не московскую бюрократию, а секретаря главного бюро Еврейских секций Белоруссии Бейлина …
– Хватит! Одного секретаря я выслушал! Спать! Завтра лён садить! Э-э-э, чёрт, выйду  курну.    
 Милентий вышел во двор к излюбленному месту у сарая, рядом с садом, утопавшим в яблоневом цвете. Вынул кисет с душистым самосадом, задумался… Последние события в партии, расхождения в национальном плане тревожили его, особенно обострившейся еврейской темой. Центральные газеты писали о борьбе в Политбюро, Центральном комитете между, так называемой платформой 4-х: Каменева, Зиновьева, Сокольникова, Крупской, именовавших себя новой оппозицией и сторонниками Сталина: Молотовым, Калининым, Ворошиловым. И учитывая тот факт, что оппозиция Троцкого была сплошь иудейской, это отразилось на евреях Белоруссии в целом. Здесь еврейская община была объединена и сильна. Её усилению оказала содействие, инициированная ЦК КП(б) БССР, политика белорусизации, в результате чего евреи  посчитали себя обделёнными и, как это всегда бывало в годину испытаний, сплотились вокруг духовных лидеров – раввинов и ячеек сионистского толка. Напряжение в иудейских общинах росло. Не заметить протестных явлений в еврейской среде ГПУ не могло, и отреагировало жёстким давлением на систему иудейского просвещения, раввинов. Для начала!
Яна моталась по району, выступая перед местничковыми сельчанами с лекциями, агитационными материалами. Вечерами делилась впечатлениями с мужем:
– Национальные меншинства, Милентий, возмущены политикой, направленной на исключительность белорусов, как коренной нации. Осложнились отношения с польским населением, мигрировавшим во время войны из Гродно и Брест-Литовска. Оно, как известно, сплошь католической веры. Недовольны евреи. Отсутствие единства на этнической почве переходят в конфессиональные противоречия, что не допустимо в принципе. Католики болезненно отнеслись к расстрелу петербургского декана, настоятеля собора святой Екатерины – Константина Будкевича. Не забыли они и о приговоре к заключению в тюрьме главы Римско-католической Церкви России архиепископа Иоанна Цепляка, экзарха русских католиков Леонида Фёдорова и с ними одиннадцати священников. Такие вот дела…
  В саду хрустнула ветка. Милентий огляделся – никого, показалось что ли… «Ничего не поделаешь, ; мыслил Акимов. – У него в районе занятость еврейского населения плотная. Из евреев ремесленников-одиночек и работников мелких мастерских выделился социальный слой рабочих. Часть еврейского населения влилась в ряды служащих, вступила в ряды профсоюзов, заняла должности в государственном аппарате, партии, комсомоле. Но в чём его, Акимова, упрекнуть? Перемещения и назначения на должности согласовывались с окружкомом партии без протекции и желания благоволить иудеям. Работают, дают результат. Вон и спец по агрономии льна Михель Беркович Прус развернулся с посевной стратегического сырья! Что скажешь? В округе лучшего агронома нету!
«Ах, Вацлав, Вацлав! – вспомнился Милентию сын и плечи его опустились. – Предупреждал же Рыжов! Как чуял старый вояка!   Беседовал в Минске с председателем ГПУ, это я понял… Минск осведомляют районные органы ГПУ, начальник Иохим Шофман не сидит без дела, ездит по району, смотрит… За мной приглядывает».
Акимов вздрогнул, услышав смех дивчинки, ему вторил голос мальца. Его бы Милентий узнал из многих других – Вацлав: «Во-о-н оно что, милуются». Между тем, обратил внимание Милентий, молодые направились к бане. Вечерком он парил берёзовым веничком усталые кости  и, не без этого, хватил чарку, другую горилки. «Ужо не парыцца ці пайшлі маладыя? Ай, вырас малец. Правы Яніна».

Вспомнив военную науку под Сморгонью, Милентий скользнул на землю и осторожно переместился к предбаннику…Чу-у-у… Обомлел. Фаня нежно выводила на идиш: «Слоф-зе, слоф-зе генделе...» («Спи же, спи же петушок»).
«Колдует!» – ужаснулся Акимов. Яна рассказывала о поверии учеников белорусских школ, что, мол, евреи используют христианскую кровь в ритуальных целях. Отдел просвещения разбирался по этому поводу, слава Богу, не нашёл подтверждения… «А, ну Фаня окрутила Вацлава?». 
– Милый мой, пойдём! Пойдём, хороший мой, – услышал Акимов шёпот дивчины и рванул назад к излюбленному месту у сарая.
Отдышавшись, плеснул дождевой водой в лицо и на цыпочках, боясь разбудить жену, зашёл в хату.   
– Милентий? – позвала, приподнявшись с подушки, жена.
– Спи, Яна, рано вставать, – раздражённо бросил муж.
– О, Господи, – сокрушилась жена.
 Утром с тяжёлой головой, не выспавшийся Милентий Тадеушевич, пришёл в районный комитет партии.
– Сделай-ка чайку, Хая Гиршевна, не здоровится что-то! И пройдись-ка ещё разок по списку членов райкома. Председателей артелей, товариществ, директоров объединений, сельскозкооперации, тракторной колонны – всех ко мне на совещание. 
– Слушаюсь, Милентий Тадеушевич, – отрапортовала товарищ Тэв, секретарь партийного руководителя райкома, женщина строгих правил, но у себя на уме. 
«У неё не забалуешь», – говорили местные начальники, приходя на приём к Акимову, посмеивались, когда Хая пудрила тайком дряблые щёки.       
Акимов полистал документы. Кое-что поправил, добавил, набросал план выступления. Совещание посвящалось посеву льна-долгунца и служило отмашкой в выполнении задания ЦК республики по выращиванию стратегического сырья. О чём говорилось на многих заседаниях в округе. Не раз стучал кулаком по столу первый секретарь окружкома партии Рыжов, требуя от руководителей районов определиться с площадями под лён и недопущением срыва сроков посева. Работы много. 
– Милентий Тадеушевич, разрешите? – вошла расфуфыренная Хая, – участники совещания в приёмной. Прикажете впустить? 
– Приглашайте, Хая Гиршевна! Для остальных я занят и, пожалуйста,  никого не соединяйте с моим телефоном.
– А если? – секретарша закатила глаза вверх. 
– Если только Иван Павлович…      
– Будет исполнено! – подобострастно кивнула Тэв и вышла в приёмную.
– Заходите, товарищи, присаживайтесь! – Акимов привычным жестом пригласил за стол ответственных работников района. – Снимайте пиджаки и на спинку стульев. Полагаю, так удобней решать государственные дела.
– Жарко про лён рассуждать, Милентий Тадеушевич, дожди ушли, а с ними и влага с полей.   
– Поговорим и об этом, Иван Антонович. «Не ведаеш, дзе знойдзеш, а дзе згубіш», – говорят в народе. Все на месте? Итак, товарищи, на повестке оперативного совещания вопрос: посевная льна. Других предложений не будет?
– О заготовке кормов неабходна пагаманить, Милентий Тадеушевич. Скоро первый укос. 
– О кормах, Марусь Казимирович, поговорим на пленуме райкома. Не вижу необходимости два направления соединять в одно… Принимается? Спасибо, товарищи! Теперь о главном: вопрос производства льна в республике поставлен ребром! ЦК партии, окружком задачу льна ввели в ранг государственной! Вам, сельхозпроизводителям и ответственным работникам, необходимо выполнить задание партии при любых обстоятельствах! Что имеем налицо? Погода к посеву располагает,  почва прогрелась, семенной фонд протравлен, тракторная колонна, как доложили мне, ждёт команды выйти в поля. Правильно понимает текущий момент руководство района? Возражений нет?
– ?
– И не надо! 
Судя по лицам сельхозников, все понимали важность момента и последствия, которые могли наступить в случае иного развития событий.   
– Совещание носит оперативный характер, – уточнил Акимов, – и я не собираюсь размазывать очевидное! Виктор Иванович, доложите о ваших агрономических новинках в нынешнем сезоне. С вами, слышал, делились секретами тверьские или ярославские товарищи?   
– Всякое бывало, Милентий Тадеушевич, и с теми, и с другими дружу, но скажу, что применительно к нашим почвам с посевом льна определились точно – не прогадаем. Предлагаю на один гектар посевной площади высевать 130-140 килограмм семян – не больше. При узкорядном посеве – 7-8 сантиметров их заделку произведём в полтора-два сантиметра – на суглинистых почвах, и до трёх сантиметров – на лёгких супесях. За последние два года ярославцы и тверские производители этим способом сняли хороший лён. Наши почвы имеют схожую структуру, и есть все основания рассчитывать на успех и у нас.   
– Э-э-э, загубим всё!  – отмахнулся председатель артели Новиков, – у нас к экспериментам со льном не располагает погода, Милентий Тадеушевич… Почвы желают лучшей структуры. Старики ж садили, что выдумывать ещё?
– Товарищи, мы же садим на проверенных льняных севооборотах, – не согласились другие.
– Это так. Остальные земли идут под лён после многолетних трав, картофеля и озимых хлебов…
– Может, и правда, товарищ Акимов… Зачем эти новшества? – загалдели председатели товариществ, – пока мерим сантиметры с миллиметрами вперемежку, упустим погоду, а, значит и лён.  Он не любит жару, учили старики, ему сырость нужна, туман. 
– И навозу более, и пойдёт в синий цвет!
– Не вредно было бы перейти на чистосортные посевы! – откликнулся Сысой Янушкевич, заведующий сельхозотделом райкома партии.
– Ещё предложения, товарищи? – Акимов постучал карандашом по стакану. – Тише, тише! Марк Куприянович, чего молчишь? Или горлопанов испугался? Твоё мнение по применению на полях тракторов «Формозон»?
– Есть мал-мало, – смутился Астафьев.
– Не кисни, делись секретом!
Директор тракторной колонны Астафьев поднялся из-за стола.
– Садись, садись! Докладывай с места!
– Значит, так, товарищ первый секретарь, под лён в поля выведу двадцать три трактора, это не все – три в ремонте. Немного покопаюсь и поставлю в строй. Что предлагаю? Перед посевом проверить границы, отделяющие индивидуальные земельные наделы между крестьянами-единоличниками. Если таковые есть – убрать, объединить в сплошной пахотный массив. При посеве льна трактора выстрою линией, что обеспечит захват полосы поля в несколько десятков метров сразу.
В кабинете установилась тишина. О подобной методике с применением такого количества техники в практике сельхозартелей ещё не ведали. 
– Председатель объединения сельскохозкооперации! Что скажете по этому поводу? – кивнул Акимов интеллигентному с виду Манцевичу. – На вас, как на руководителя тракторной колонны, возложена обязанность технического обеспечения, ремонта и обслуживания! Ваши соображения, Валерьян Альбинович?
– Предлагаю согласиться с предложением товарища Астафьева. Оснащение тракторной колонны американской техникой позволит её использование в посеве льна методом зяблевой вспашки.
Поднял руку один из артельщиков.
– Вы уверены, дорогой товарищ, что ремонтная база, наличие топлива, масел отвечает текущему моменту? А механики? Кто обслуживает «Формозоны» от выхода в поле до возвращения на мехдвор?
С улыбкой знающего человека Манцевич парировал реплику председателя артели:
– Ремонтной базой, товарищи, техника обеспечена, топливом, маслами – тоже. Справимся!
– И запчастями? – не унимался артельщик.
– Ими тоже, товарищ Зальцман! Подход с обслуживанием тракторов останется прежним, мы его организуем, как и при севе яровых культур: пшеницы, овса, ячменя.
– Принимается, товарищи? – улыбнулся Акимов.
– С техникой ясно, Милентий Тадеушевич, Манцевич не подведёт, – откликнулся Клавдий Корнилович Меньшов, заместитель Акимова. Предлагаю решить вопрос отчисления процента от валового урожая на покрытие расходов тракторной колонны и образование ею собственного капитала. Работы много: корма, бульба и не за горами уборочная.
– Справедливо! Какие предложения, товарищи?
– Позвольте высказаться, товарищ первый секретарь, – поднял руку председатель Езерищенского сельского совета, – предлагаю в этом году процент отчисления в актив тракторной колонны определить в размере двадцати пяти процентов. Думаю, это будет честно и по отношению к колонне, и к районному объединению хлебной сельскохозкооперации. Правильно, товарищ Манцевич?
– Мы с Марком Куприяновичем возражений не имеем. А, Марк?
– Согласен, Валерьян Альбинович. 
– Если я правильно понял, – вмешался Акимов, – договором между товариществами и артельщиками предусматривается процентная ставка отчисления на счёт тракторной колонны в двадцать пять процентов от общего объёма урожая – так?
– Так, так! –  кивнул председатель сельского совета. 
– Кто за это предложение, товарищи, прошу голосовать! Принимается! С чем и поздравляю вас, труженники села!
Акимов подошёл к окну, приоткрыл – душно, с улицы пахнуло дёгтем. Без стука и доклада секретаря в кабинет вошёл начальник районного ГПУ Шофман.
– Странно-странно, Милентий Тадеушевич, цвет района совещается, а я не осведомлён и не приглашён, – без «здравствуй и прощай» посетовал чекист.
– А вы нам не нужны, Иохим Меерович! Кто вам позволил войти?
– Мне спрашивать разрешения? – удивился Шофман.
– А вас не учили этому в хедере?      
Чекист остолбенел, так и оставшись с полуоткрытым ртом!
– Хая Гиршевна! Зайдите! – рыкнул Акимов.
– Слушаю вас! – вошла секретарша, сдерживая улыбку за «бантиками» крашенных губ.
Акимов сориентировался быстро: «Вон оно, в чём дело».
– Какую задачу, товарищ Тэв, вы получили перед совещанием? 
– Никого не впускать и не соединять по телефону.
– Тогда, почему на совещании посторонние?
В кабинете первого секретаря райкома партии повисла тишина. Секретарша Хая, не ожидая такого развития событий, сникла. Она переводила взгляд с Шофмана на Акимова и наоборот, понимая, что натворила чёрт знает, что. Не хватало воздуха. За окном скрипели телеги со шкурами животных, отправляясь на кожевенный завод, шли телеги с распущенным тёсом, дёгтем из местной смолокурни. Жизнь кипела!
– Я-то – посторонний? – очнулся чекист.
– Товарищ Тэв, я не слышу ответа, – взревел Акимов, не обращая внимания на Шофмана.
В таком состоянии секретарь ещё не видела Милентия Тадеушевича, таким его с не лёгкой руки начальника райотдела ГПУ не видел и «цвет района».
– За нарушение исполнительской дисциплины вы уволены, Хая Гиршевна! Свободны! Товарищ Шофман, я вас не задерживаю тоже!
– Вы… Вы ответите!
– Конечно, отвечу – вон из кабинета! Продолжим работу, товарищи!
Не напрягая голоса, Милентий Тадеушевич завершил оперативное совещание увязыванием совместной работы тракторной колонны с земельными обществами, товариществами посевщиков и общественной обработки земли. Между участниками государственного задания включил механизм взаимодействия посевной страды в соответствии с долголетним договором о контрактации посевов зерновых культур и льна.
Акимов верил, что переход к общественной обработке земли снимет проблему межи, отделявшей индивидуальные крестьянские полосы, ликвидирует трёхполье, соху и положит начало строительству крупных коллективных зерновых и льняных хозяйств. Бедняцкие и середняцкие хозяйства ещё колебались, но примкнут к тракторной колонне, как только появятся результаты. В конечном итоге кулачество окажется в изоляции и вынуждено уйдёт «на край» земельного сообщества, перешедшего на общественную обработку земли или примкнёт на равных условиях. Это был путь на коллективизацию страны – образованию колхозов.


Глава 9
   
Звук выстрела разнёсся по влажной ещё от прошедшего ливня поляне, подняв стайку косачей с обуглевшейся после пала сосны. Люди застыли в тревоге, озираясь, и не зная, как реагировать: ожидать ли команду коменданта, назначенного районным начальством, или строиться «десятками», как требовал конвой на этапе.
Откуда ни возьмись появился запыхавшийся Николашка – старший сын Анисьи Кубрушко, шустрый парнишка лет тринадцати-четырнадцати со смышлёными серыми, как у матери, глазами.
– Комендант выстрелил, зовёт на собрание, – сходу выпалил мальчишка. – Беда какой страшный дядька, мам.
– С ума посходил, что ли? – привстал с поддёвки Мезенцев, сидевший со Щепёткиным и дедом Лаврентием у семейства Кубрушко. – Иван, чего молчишь?
Щепёткин, проклиная озверевшее с утра комарьё, нехотя отозвался:
– Правильно сказал пацан, Голещихин, падла, собирается права качать.
– Стало быть, идём, мужики, послушаем начальство, жрать нечего – беда.   
– Известное дело, что скажет, по инструкции, мол, надо жить, не внове, – вмешался дед Лаврентий в разговор бригадиров. –  Напомни ему, Лександра, про пайку хотя бы детишкам и бабам. Мужики изголодались – кожа да кости, обустроиться нету сил, комарьё жрёт. Этак пару деньков ещё и не встанем. 
– Скажу, дед, – скрипнул зубами Мезенцев, – вижу, что не работники. 
Проклиная зудевший гнус, оба мужика, завоевавшие авторитет у ссыльных ещё в вагоне для скота по дороге в Сибирь, встали и пошли на звук выстрела. За ними, отмахиваясь ветками берёзы от озвереших комаров, потянулись остальные...   
Ближе к реке от сколоченных наспех бараков, у шалаша, выложенного из лапника сосны, расставив ноги на ширину опущенных по бабьи плеч, стоял комендант. Вид человека с лицом землистого оттенка, пережившего от радости назначения комендантом не лучшую, с перепоя ночь, не обещал выселенцам ничего хорошего.    
– Эй, вы там, мать вашу – шевелись!
Ссыльные заполнили свободную часть поляны. Мысленно размышляли о судьбе на чужбине, рассчитывали услышать новости о цели прибытия в таёжный уголок Сибирского края – Парабельский район. Разношёрстная толпа изгнанных с насиженных мест людей несла свой крест через необъятную страну, ещё не зная, что ей уготовано остаться в этих местах на долгие и долгие годы. Среди выселенцев толклись работники исполкомов, парткомов, крестьяне, рабочие, интеллигенция. Из национальностей: русские, белорусы, поляки, латыши, другие этносы  разных мест многострадальной России. Все они в соответствии с правом ГПУ волей судьбы оказались в распоряжении одетого в синее галифе человека. 
– Я – Голещихин! – взревел упырь в заляпанных глиной яловых сапогах. – Фёдор Иванович Голещихин! Слыхали? Ваш комендант! Отныне для вас всё! Ясно?   
Назначенный над выселенцами отцом и царём начальник, обвёл ссыльных мутным взглядом налившихся кровью глаз и, ткнув пальцем в стоявшего рядом с ним человека с винтовкой, внушительно уточнил:
– Энтот тоже – всё, но после меня! – и загоготал животным смехом, вызвав у людей нервную дрожь.
Застывшие в ужасе ссыльные поняли, что представшему перед ними извергу с прядью липких волос, упавшей на косматые брови, в отношении их позволено всё. Хлестнув ремённой плёткой по голенищу сапога, Голещихин, действительно, не обманул ожиданий деда Лаврентия, прошедшего Соловецкий ад, и приступил к утверждению правил бытия прибывшему в Парабель спецконтингенту.
– Границы лагеря… Нет, лагерь – не пойдёт… Посёлка. Границы пребывания устанавливаю в пределах поляны, расчищенной под строительство посёлка. Далее без моего ведома – ни шагу! – отрубил комендант. – За первую отлучку снижаю норму хлеба в два раза, за вторую – составляю протокол и применяю решительные меры с отправкой в районную комендатуру. Усвоили? 
– Усвоили, – подтвердили стоявшие в первых рядах выселенцы.
– Если у кого-то сложилось впечатление, что попали на край света, ошибаетесь. Есть места и далее нашего селения, – и Голещихин загоготал диким смехом.
Неожиданное и не к месту веселье начальника развеяло последние сомнения людей в части личности коменданта и возымело удручающе впечатление. Старушка с выбившимся из-под платочка седым клочком волос закрестилась.
– Осподи, сатана какая – не человек!
– Молчи, бабка, – шикнули из толпы, – осерчает идол и жизни не даст. 
Между тем Голещихин разглагольствовал на тему дня:
– Жрать дармовой хлеб не позволю, надо работать! Всем выполнившим норму, установленную в соответствии с инструкцией, – взмахнул он листком бумаги над головой, – выписываю по шестьсот грамм муки и обещаю своё снисхождение. 
– А детям, старикам? – осторожно поинтересовалась Анисья, прижимая к груди Мирона.
– Хм, иждивенцам, значит? Ага, иждивенцам по триста грамм хватит, – отрубил комендант.
– Как же так? – вскинулась женщина. – Я не прокормлю их! Мужика нет, может, помер в дороге!
Анисья зарыдала. Закричал и сынишка, прижавшись к матери искусанным комарами личиком. Мезенцев тронул её локоть: 
– Не терзайся, Анисья, молчи, поживём, увидим.
  Сдерживая рыдания, женщина улыбнулась.   
– Проживёшь с ними, голодные который день…
– Не волнуйся, мам, я голодным не буду и вам принесу, – вмешался в разговор Николашка. 
– Не лезь на рожон, пострел, – кивнул на Голещихина дед Лаврентий, – этот не остановится ни перед чем – забьёт до смерти. Видал я всяких в тюрьмах и ссылках, но с идолами не встречался.      
Голещихин же размахивал инструкцией.
– С завтрашнего дня – на работу. По освоению Парабельской земли начальство доведёт задания. Понимать надо! Первым делом корчуем лес под стройку бараков к зиме. Режим работы с восьми утра и до шести вечера. Кого не увижу в работе, того рассматриваю «саботажником».
Опираясь на палку и подслеповато моргая гноившимися глазами, дед Лаврентий уточнил:
– А кто такой «собашник», сынок? У нас псинов нету!
Голещихин подошёл к старику и, скривив лицо, ухмыльнулся:
– Не «собашник», дед, а «саботажник».
– Ась? – переспросил старик, тараща на коменданта удивлённый взгляд голубых от старости глаз.
  Голещихин, и сам не зная толком значения слова «саботажник», объяснил Лаврентию:
– Это, дед, вроде, как лентяй, но понарошку!
– Как, лентяй понарошку? – оскорбился старик, – всю жисть робили, не разгибая спины, и «собашниками» не были, не скалили зубы на чужой хлеб, а теперь, вишь, «собашниками» стали.
– Разговорчики, дед!
Голещихин хлестнул плетью по голенищу, подняв пыль с грязной обувки:
– Уклонение от работы рассматриваю, как саботаж!
Упиваясь властью над людьми, комендант с удовольствием давил на слово «саботаж», вычитанное в инструкции ГПУ.
– С саботажниками целоваться не буду! Ясно? 
Люди ветками отбивались от комарья, ощущая тревогу за жизнь в непривычных условиях тайги и болот. Устанавливая порядок во вверенном селении, Голещихин отмахивался от комаров инструкцией о спецвыселенцах. 
– Идём дальше. В списках конвоя бригадирами проходят Мезенцев, Щепёткин, Седов. Так, чё ли? Кто такие, не слышу?
– Так, – вышел вперёд Мезенцев. – Щепёткин и Седов бригадирили всю дорогу до Томска и от конвоя замечаний не имели.   
– Замечаний не имели, говоришь? – буркнул комендант, – Мезенцевым, выходит, будешь ты? 
– Выходит, так. Мезенцев, Александр Николаевич.
Голещихин усмехнулся.
– Как же так, Александр Николаевич? Читаю список: директор завода в Ленинграде, инженерное образование ; и среди, прости Господи, бедолаг? Не стыдно, а?
– Не стыдно, гражданин комендант, за свою работу не стыдно. Товарищ Киров Сергей Миронович, выбранный в январе текущего года первым секретарём Ленинградского комитета партии, при посещении завода, которым я руководил, лично жал руку и благодарил за успехи, достигнутые коллективом предприятия.
– Товарищ Киров? – усомнился Голещихин, расчёсывая заскорузлой рукой искусанный загривок.
– Товарищ Киров, – подтвердил Александр.
– Хм, ядрёна вошь, – осклабился комендант, – Киров-то наш выходит, томский. С начала века работал в управе, избирался членом томского комитета РСДРП. Вон так, уважаемый! А ты чё думал? Среди энтих-то, как оказался, врагов советской власти? Хулу на неё нёс, чё ли? 
– Советскую власть не хулил, гражданин комендант, она мне, выпускнику политехнического института, дала путёвку в жизнь, назначила директором завода «Электрик». 
– Да, ну? – скривился Голещихин, словно от зубной боли. – А с ними как оказался, а? – комендант кивнул на притихших людей.
Мезенцев пожал плечами.
– Работал директором завода. Был уверен, что для успешного развития предприятия, выпускающего продукцию с использованием электрической энергии, его следует оснастить современным оборудованием. Отечественной промышленностью ещё не освоены новые направления – набирает обороты, отсутствуют технологии производства применительно к моему заводу. Я и предложил объединённому наркомату промышленности закупить технологическую линию в Германии. Немцы в части изготовления электротоваров в Европе первые, причём, за счёт ими же произведённой и освоенной линии, способной выпускать широкий ассортимент продукции. Имея аналогичное оборудование у себя на заводе, можно было выпускать электрические агрегаты всем отраслям народного хозяйства, строить машины, самолёты, суда, электростанции. В конце концов,  продавать за рубеж, зарабатывать стране золотые червонцы.
– И что же не пошло-не поехало? – ухмыльнулся Голещихин, не скрывая интереса к истории, случившейся с бывшим директором завода. – Не потянул, чё ли? Жила оказалась тонка? 
Мезенцев отрицательно качнул головой.
– Не-е-ет, гражданин начальник, и тянул, и жилы держали, как надо. Объявились завистники… На партийном собрании завода обвинили меня в отсутствии патриотизма в секторе развития отечественной промышленности, мол, пропагандирую буржуазное… Оговор подхватили наверху, в наркомате и партийной комиссией без разбирательства исключили из партии, затем сняли с должности… Месяц спустя, идею проекта немецкой линии эти люди приписали себе и с полным правом вышли на германских производителей по её приобретению, а я, в соответствии с правом ГПУ, осуждён к высылке …            
Комендант залился смехом.
– Поди ж ты, Мезенцев, как в поговорке: шило – на мыло. Интересно получается, ладно, гляну в деле на тебя. Здесь есть, где себя показать… О-о-о-он тайга! Вишь?  Тыщу километров – тайга и тайга, ага… Это не в вагонах по Рассее кататься – вкалывать наить! Слышь, Мезенцев?   
– Слышу, гражданин комендант, – кивнул Александр Николаевич, не вступая в пререкания с комендантом. 
Голещихин оценивающе оглядел крепкую фигуру бывшего директора завода, и, вероятно, оставшись довольным, спросил:    
– Значит, от конвоя замечаний не имел? Так, чё ли, Мезенцев?
– На этапе следования в Парабель конвой помкомвзвода Огурцова, претензий не имел, – подтвердил Александр.
 Мезенцев понравился Голещихину. Может прежним положением директора завода, пострадавшего ни за что, ни про что, может, внутренней силой, которую уважали в Сибири, особенно в мужской среде. Поэтому комендант, не особенно церемонясь в установлении власти над ссыльными, ткнул в Александра пальцем.   
– Значица так, Мезенцев, назначаю тебя старшим бригадиром! Ста-а-аршим над всеми ими! Слышали все?
Переглянувшись, люди загалдели, обсуждая назначение Мезенцева старшим над ними. – Свой, знает, понимает, – обрадовались люди. 
– Стоя-я-ять! Я не всё сказал! – взревел комендант.
Выселенцы утихли под взглядом вершителя судеб.
– Под твою руку, Мезенцев, подчиняю все бригады. Формируй их по своему усмотрению ; и вперёд, на освоение Парабелья. Чё молчим, народ? Радуйся! Сёдня же представить мне списки бригад, рабочих, иждивенцев.  Не забудь, старшой, назначить обслугу на кухню: жарить, парить, готовить дрова. Вишь, чё деется? Орава-то какая! Одной бригадой ставить кирпичный завод будете, другой – корчевать тайгу, третьей – строить жильё. Как уже сказал, районное начальство доведёт планы, скучать не придётся. 
Хлестнув в очередной раз плетью по голенищу, комендант иссяк: 
– Разойдись по местам, понимашь ли, доходяги…
– Есть вопрос, гражданин комендант, – поднял руку Мезенцев.
– Чё ещё? – прохрипел Голещихин, думая, как опохмелиться.
– Провиант нужен, гражданин комендант, оголодали … Детишки, бабы … Мужикам подкрепиться надо ...
Уставив на Мезенцева тяжёлый взгляд, Голещихин усмехнулся: 
– Ишь, куда гнёшь, зараза, провиант надо. А заработали на него? А?
«Ожидать добра от коменданта не стоило», – подумал Мезенцев, не опуская взгляда с налившихся кровью глаз Голещихина. Вместе с тем, решил идти до конца, понимая, что, если сейчас достойным образом не поставит себя перед начальством, отношения с ним приобретут нетерпимый характер.   
– Отработаем, гражданин комендант! – скрипнул зубами Александр, – сегодня не поддержим питанием людей, завтра падут и не выйдут на работы.   
Голещихин набычился, раздумывая над словами старшего бригадира. Действительно, выходит так, что не дай доходягам корма, жди неприятностей. Арестов спросит за положение дел в поселении, а убедительного ответа может не получится.
– Вялов? 
– Я здеся, товарищ комендант, – вытянулся во «фрунт» помощник, приставив винтовку к ноге.
– Сколько у нас муки, соли, сахара?
– Уточним, товарищ начальник. 
Жуя губами, Вялов полез в карман гимнастёрки.
– М-м-м…               
– Не мычи, скотина, отвечай! Неделю назад завёз на четырёх телегах …
– Докладываю, Фёдор Иванович.
– Чё-ё-ё?
– Извиняйте, товарищ комендант, оговорился, – муки шестьдесят пудов будет, соль, сахар – по нормам расхода на душу спецконтингента, – доложил помощник, заглядывая начальству в глаза. 
– Хм, значица так, к вечеру Мезенцев подаст списки, по ним выдашь провианту нормой довольствия на трое суток. Слышь, нет?   
– Так точно, товарищ комендант! – гаркнул помощник.
– Сегодня я, Мезенцев, добрый, не испытывай моего терпения…                Р-р-разойдись!
Списки бригад Александр подал Вялову. Тот обязал старшего бригадира получить муку, соль, сахар, сухари и «тянуть» на них, пока поставки питания из Томска не наладятся должным образом.   
– С комендантом не задирайся, Мезенцев, – между прочим, заметил Вялов, оформляя накладную для выдачи продуктов. – Зверь!
– Заметил, гражданин начальник …   
– То-то и оно, возьми в толк. Если чё, подсобить хлебушком? Дай знать… 
Мезенцев искоса глянул на помощника Голещихина, стараясь разглядеть в мужичонке смысл намерений в оказании им, бедолагам, поддержки питанием. Но ни к чему не пришёл. «Скорее всего, – решил Александр, – Вялов в обиде на коменданта и, воспользовавшись случаем общения с ним, старшим бригадиром, намекнул, что он-де не такой зверь, как комендант, и в определённых случаях с ним можно иметь дело».
– Только молчок, Мезенцев, тайга хранит тайны, она и слышит всё … Со временем поймёшь, о чём разговор… 
 – Останется между нами, гражданин начальник, – заверил Александр.
Мотнув кудлатой головой, Вялов присел на корточки.
– Меня кличут Петром, Мезенцев, если не на людях, конечно, зови так: слюбится-стерпится, эх, жизнь, твою мать…   
Нисколько не испытывая желания слушать Вялова дальше, Александр решил разговорить его, чтобы составить о нём впечатление и сделать выводы на будущее. 
– Пётр – имя хорошее, церковное …
Помощник коменданта реагировал мгновенно.
– Не разводи нюни – церковное! Грешил я немало в последние годы  и грехов моих ни в жисть не замолить ни мне, ни моим детям… Вон чё получатся… 
– Что так? Вроде при службе, пайке, огород, наверное, есть, хозяйка, – закинул удочку Мезенцев.
– Э-э-э, брат, понесло тебя… Пришлые мы с Фёдором Ивановичем ту-та, Ишимского уезда, Тюменской губернии будем… Набедокурили в родных местах и оказались здесь…   
– Оступились по службе или в быту, что-то не так? – поинтересовался Мезенцев.
– По слу-у-у-ужбе, конечно, ей… А как же? – выругался Вялов, доставая кисет с самосадом. Служба – дело такое, Мезенцев… Бери табак, крепкий, зараза, душу рвёт…    
– Меня Александром зовут, – осторожно заметил Мезенцев, ущемив щепоть табака.   
– Александром, значит? – икнул Вялов, – пусть так. Жить не хочется, Санька, ночи без сна, и Фёдор, мать его… звереет, покою не даёт, а ты: огород, хозяйка… Ничего нету, э-э-э-х, мать твою ё… жизнь!
«Вялов пьяный, ясно, – сообразил Александр, – пользуясь случаем, что комендант, опохмелившись половником браги, захлёбывается храпом на зассанном топчане, изливает душу».
«С кем ещё поделишься, – между тем размышлял и Вялов, если не с бывшим директором завода? С Голещихиным-то не больно потолкуешь – самодур!».
Перебирал, бывало, Фёдор Иванович и по чём попало открывал стрельбу из самозарядного командирского нагана. Вялов убегал в кусты от пуль, посланных вслед, чесал, словно заяц, укрываясь в буреломе. Отдышавшись, выбирал момент, крался к уснувшему в траве Голещихину и забирал револьвер. А там,  спрятавшись в укромном местечке невдалеке от впавшего в забытие начальника, забывался тревожным сном.   
– Не пойму я вас с комендантом, Петро, – вроде делаете одно дело, а лаетесь, как собаки, и зло вымещаете на нас… Негоже как-то…      
– Чё скажу, Санька, – Вялов воровато оглянулся, – с этой трихомудией к Голещихину в душу не лезь, я же сказал – зверь … Мы с ним в Тюмене наделали делов… Не простится нам во веки веков! А ты – гоже, не гоже… Всё это херня на постном масле. Скольких людей положили с Фёдором? Не счесть …
Вялов умолк, расклеившись от выпитой браги, но – нет, собрался, скинул с себя дождевик. Оказывается, не всё высказал случайному слушателю, и он поманил пальцем Мезенцева. 
– Иди сюды, Санька… Слухай, чё скажу… Мы тоже с Федькой вроде как ссыльные… Слышь меня?
Помощник коменданта, не доверяя, окутавшим поляну сумеркам, в который раз оглянулся на шалаш, где почивал Голещихин.   
– Ага, Санька, ссыльные…      
– Ничего не понимаю, Петро, какие ссыльные? Начальство поручило вам с оружием охранять нас, организовать на работу, перевоспитывать, в конце концов...   
– Так и есть! – икнул Вялов, – дело в чём, Сань? Слышь? Вы, ссыльные, в основном из городов и не знаете о выступлениях крестьян Сибири в начале 20-х годов. Э-э-э, брат, сибирский крестьянин за своё добро постоит! Ага! Колчака разбили, значит, но крепкие мужики остались, НЭП и всё такое прочее… Поднялись на хлебушке, рыбе, пушнине, а их разом – бац! И к ногтю, мол, военный коммунизм наступил – делитесь с государством. А, где оно лишнее? – Всё денежек стоило… И получилось, что мужички – они и есть мироеды, нажившись на людском горбу, делиться с властью не желали…  Давай их в кутузку и отправлять ещё дальше на Севера. Вот и поднялись мужички… Сначала на продработников, а потом на власть. Э-э-эх, жизня… 
Раскурив самокрутку, Пётр Вялов вгляделся в даль. Тюменьщина ли виделась ему за горизонтом бескрайней тайги, загубленные ли ни в чём неповинные люди? Неизвестно. Мезенцев не мешал размышлениям раскисшего мужичонки. Не испытывая желания лезть в душу неожиданному собеседнику, Александра заинтересовала исповедь участника недавних событий здесь, в Сибири, отголоски которых всё же пронеслись по центральным районам страны. Там тоже пылали кулацкие страсти – в Тамбовской, Самарской, Оренбургской губерниях, южнее Вятки. Крестьяне выступали по всей матушке-России…       
Мезенцеву вспомнились статьи из газет начала 20-х годов. В них писалось о белом терроре, развязанном контрреволюцией при поддержке буржуазных стран, о зверствах, чинившихся войсками Краснова, Колчака, Врангеля, разных атаманов на территориях, отвоёванных у Красной Армии. Белый террор обсуждался на общих кухнях пролетарских семей, фабриках, заводах, скамейках у домов, в мастерских, вызывая возмущение людей. В сладкий нэповский период обсуждение террора приобрело отличительный характер. Питерские воротилы, помышлявшие о возврате прежних времён, судачили о красном терроре... Предрекали недолгое правление большевиков, незаконно захвативших власть вооружённым путём, размышляли о контрэкспроприации нажитого «непосильным» трудом богатства. Предаваясь оргиям в пышных ресторанах Москвы, Ленинграда, как-то они вычитали в «Правде» Постановление ВЦИК от 2 сентября 1918 года: «На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов».
Отечественной буржуазии, воспитанной в духе русской способности предвидения событий в разных интерпретациях и подковёрных движениях, причём, без явных признаков, не понравился тон содержания документа, опубликованного в «рупоре» партии. Буржуазия усмотрела в нём отсутствие условий решения коммерческих дел при новой экономической политике в долгосрочной перспективе. Значит, решила буржуазия, власть меняла политику в области их процветания на фоне голодания народных масс, и не ошиблась. Потому что в тайной канцелярии Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете Народных Комиссаров РСФСР уже была согласована и утверждена инструкция по принятию решительных мер к «нэпмановскому» сословию. В ней чёрным по белому был расписан порядок захвата и расстрела заложников, превентивный арест офицеров, чиновников, помещиков, капиталистов, интеллигенции. 
Мечты нэпманов о смене власти: «Отберём, мол, изничтожим», ушли в небытие. «Советских» буржуинов снесло революционным ураганом как отработанный материал. Взамен рассуждениям пролетарских товарищей о белом терроре, а нэпмановских недобитков – о красном, новая власть установила жёсткие правила игры. Отчасти они напоминали суть известной поговорки, бытовавшей в народе: «Бей своих, чтоб чужие боялись». «И били! Ещё как били!» – думал Мезенцев, повернувшись к Вялову.
– А дальше что, Пётр?
– Далее? – очнулся рассказчик от дум, мучивших в последнее время. – После гражданской на руках людей осталось много оружия. Где его только не прятали: на заимках, в тайге, медвежьих берлогах. Ага! В Томской губернии мужички не сильно шумели, а у нас в Тюменье … О-о-о-о, как поднялись! И пошло-поехало… 
Петра уже не остановить – завёлся, погрузившись в воспоминания. Они терзали его, отпускали, приходили снова, давили на израненную душу и перекошенное сознание.      
– Вам-то что с Фёдором? Или дело в кутерьме выступлений крестьян?    
– Умный ты мужик, Санька, директором был. Оказались с Фёдором в кутерьме – не то слово… Служили мы с ним в Ишимской уездной ЧК. В боях с мятежниками «чрезвычайка» не участвовала, с ними воевали регулярная Красная Армия. Нас усилили ЧОНом и бросили на оставленные контрреволюционерами посёлки, население которых не жаловало советскую власть. Нас с Фёдором определили в расстрельную команду исполнять приговора, принятые военно-революционным трибуналом. Дело было как? По указке наших людей мы брали заложниками семьи крепких крестьян, ушедших в тайгу для вооружённого сопротивления власти, допрашивали и пускали в расход… В день, бывало, стреляли, рубли шашаками человек по сто и более …
– Заложников в расход? – оторопел Александр, склонившись к плечу Петра.
– В расход! Фёдор старшим был, сказал, что мужикам неча против власти идти. Шашками в капусту – детей, баб, – всхлипнул Вялов, размазывая слёзы по опухшему лицу. – Федька зверел от крови, увидит её – кровушку-то, и становится чёртом – рубит и рубит, пока не падёт усталым…
– Не в себе, что ли? – содрогнулся старший бригадир, вспомнив бабьи плечи Голещихина.
– С придурью, ага… Машет шашкой и машет… Господи, прости меня, грешного, пошёл с ним… Убивал, жёг… Как это, Санька, а? Правильно? Нет мне покоя на этом свете, видно, на том тоже не будет.    Слышь, Санька? Многие сошли с ума от пережитого на войне … Голещихин – зверь, слышь меня? Без кровушки людской не может… Смотри, проснётся, старшего призовёт... Пойдёшь испытывать судьбу.  Аккуратней будь…
– Понял, Пётр, а как нелёгкая сюда занесла? 
– Шугнули… Погнали из уездного ЧК, кого из ЧОНа за зверства над людьми. Перебрали лишку, объявили нам, мол, человечней надо было с заложниками. Спрашивается, как? Есть людишки из нашей команды, что поплатились жизнью… Ума не приложу, как нас с Фёдором под горячую руку не шлёпнули? Начальству виднее, однакось, решили – сгодимся…  И подишь ты – сгодились: пригнали вас… Вот и думай, Санька, что из этой «петрушки» получится. Устал я чё-то, пойду, а ты смотри: порядок в посёлке – за тобой.   
– Иди, Пётр, гляну…    
– На кисет. Бери, бери и помни уговор. Никому ни гу-гу… Слышь, чё ли?
– Слышу, Пётр. Светлеет, новый день начинается. Будем думать, как жить. 
– Думай, не думай, Санька, а беды сторожись. Она у тебя дрыхнет в шалаше, ага, – и пошёл куда глаза глядят…


Глава 10

В течение лета 1926 года в Нарымский край завезли по Оби на баржах и паузках ещё несколько партий спецвыселенцев. Погадаеву заранее было доведено специальной директивой с обязательным в  таких случаях грифом «секретно». Подобные депеши приходили к нему нечасто, и как Пантелей Куприянович ни боролся с собой, они вызывали у него изжогу. Официальный документ казённым языком предписывал руководителям территории Сибирского края установку ЦК ВКП (б) по приёму людей и размещению их в границах своих административных единиц. Этим же секретным документом Погадаев был поставлен в известность о разработке полномочным представительством ГПУ по Сибирскому краю плана распределения ссыльных по свыше, чем двадцати административно-территориальным территориям, входившим в состав Сибирского края. Из чего Пантелей Куприянович сделал вывод о том, что Томский округ оказался одним из заселяемых дешёвой рабочей силой, прибывающей из западных округов СССР. Здесь же, в документе, сообщалось, что исполнение планов по привлечению спецконтингента к освоению сибирских земель возлагалось на организационный комитет исполнительного комитета Сибирского краевого Совета по Нарымскому краю. Отдельным пунктом, выделенным в особое производство, отмечалось: руководство Томского округа, переоценив собственные возможности в принятии грамотных решений по распределению людей, как того требовала партия, и, заразившись прожектёрством, не понимала конечной цели проводимых мероприятий. К виновным будут применены меры организационного воздействия и выводы, которые в установленном порядке доведут в части касающихся.
Мурашки пробежали по телу Погадаева. Решение задач в рамках грандиозного проекта носило масштабный характер по выселению людей  на освоение огромных пространств Сибири. Из чего Пантелею виделись проблемы, связанные с введением выселенцев в активную деятельность в соответствии с планами, графиками, расчётными таблицами, нормами выработки. На основании решений, принятых Томским окружным исполнительным комитетом, ему предстояло строить посёлки, осваивать водоёмы, организовывать полеводческие и лесозаготовительные работы, корчевать лесные массивы, создавать деревообработку. Руками спецпереселенцев должны были возводиться предприятия, мельницы, лесопилки, мосты, гаражи, механические мастерские, ладиться дороги, вестись мелиоративные работы по осушению болот.
У Пантелея не было опыта  в организации подобного рода массовых мероприятий, планировании их в соответствии с проектно-сметной документацией. А замыслы начальства сверху претерпевали изменения, дополнения. Принципиально менялись обоснованные ранее решения, принимались новые, не имевшие ничего общего с реальным положением дел на местах. Погадаев сокрушался. Извечный русский вопрос: «Что делать?» будоражил умы партийных деятелей и руководителей исполнительной власти сибирской глубинки. Спецконтингент на перевоспитание? Строить светлую жизнь? Пожалуйста, работу найдём. Так, десятки тысяч людей, сорванных в принудительном порядке с насиженных мест, оказались брошенными на выживание в сибирской тайге и болотах. 
Размещение ссыльных в Нарымском крае происходило по территориям Парабельского, Каргасокского, Колпашевского, Чаинского районов, административно входивших в состав края. Сложности, связанные с организацией коллективного труда ссыльных, легли на плечи Погадаева, председателей райисполкомов, органы партийной власти на местах. Нервничал Пантелей Куприянович, выходили из себя заместители, не представляя, каким образом разместить огромное количество людей, создать им элементарные условия выживания, организовать на коллективный труд. Решением исполкома Погадаев создал специальную комиссию, в обязанности которой вменил изучение условий прибывания в Нарымский край перемещённых лиц, обобщение данных по половому признаку, возрасту, образованию, профессии. Проанализировал информацию, сгруппировал по направлениям и секретной докладной запиской доложил председателю Томского окружного исполкома Шмакову. 
Информируя официальным документом Томское руководство, Пантелей Куприянович указал на недопустимость небрежного отношения конвойных войск ГПУ к спецпереселенцам во время их транспортировки в конечные пункты прибытия и попросил у Всеволода Ивановича содействия в исключении случаев жестокого обращения с ними.  «Краю нужны здоровые, крепкие мужики, а не измученные доходяги, которых присылают нам. Им предстоит осваивать несметные богатства тайги», – писал он в докладной.
Пожелания Погадаева наверху посчитали объективными, они были  услышаны руководством округа и приняты к сведению. Следующие партии несчастных прибывали в относительно приемлемых условиях. В пути следования конвой не истязал за провинности, не связанные с побегом. Ссыльные имели возможность приготовить баланду или тюрю из выданной в дорогу муки, крупы, что снижало летальные исходы при транспортировке по Оби.
Погадаев указал в записке на детскую смертность, имевшую место среди перемещённых лиц, и предложил начальству не присылать в Нарымский край детей младше четырнадцати лет в связи с отсутствием условий проживания и медицинского обеспечения. Предложение Погадаев обосновал, исходя из плана возведения посёлков, которые предполагалось строить в неосвоенной тайге за сотни километров от Нарыма и районных центров. Пантелей высказался за строительство детских приютов и размещение в них детей, оставшихся без родителей и опеки старших. «Иначе категория несовершеннолетних выселенцев, – писал он в докладной, – лишится шансов на жизнь».
Пантелей Куприянович поручил председателю Парабельского райисполкома Браткову обустроить в райцентре детский приют для размещения детей, оставшихся наедине с судьбой. Решение было верным. Наступление осени с промозглым дождём шевелила бригады переселенцев, выделенные на строительство жилья. Люди понимали, что в сентябре заморозки лизнут огороды парабельцев, ляжет снег, и они не успеют возвести бараки, печи, не заготовят дрова. 
Вблизи Парабели силами спецконтингента поднимался кирпичный завод. Объект приковал внимание Томского руководства и был на особом контроле Шмакова. Ещё до революции геологической службой Томской губернии в здешних местах были обнаружены залежи огнеупорной  глины, имевшей в своём составе минералы, которые, со слов специалистов, изучавших почву в Парабельском районе, располагали к производству жаропрочного кирпича. Оказалось, что при обжиге огнеупорной глины, имевшейся в огромном количестве под Парабелью, в ней испарялась вода, отчего выполненные из неё изделия приобретали небывалую прочность. В данном случае  кирпич – материал для возведения фабрик, заводов, жилых сооружений, имел огромное значение в строительной отрасли.
Заболоченность района, обилие ручьёв, родников, низкий уровень почвенных вод привели специалистов-геологов к выводам о залегании вблизи Парабели огнеупорной глины в промышленных объёмах. «Глина  выше всяких похвал, – говорили они, разминая в пальцах липкую консистенцию, – идёт на производство керамики, картона, бумаги, искусственной кожи, формовочные смеси, огнеупорные и резинотехнические изделия».
– Кумекаешь, Погадаев, какая стоит задача? – кричал в трубку телефона Шмаков, – смотри, брат, не подведи! Спрос будет строгим!
Мнение специалистов и команду председателя Томского окружкома на исполнение Пантелей Куприянович учёл соответствующим образом. Не жалея себя, «впрягся» в строительство кирпичного завода, подключая к нему всё новые партии трудпоселенцев, направляемых на освоение Парабельского района. Таким образом, вблизи Парабели строился посёлок, получивший название Кирзавод. Дел было невпроворот, только крутись!
Погадаев еженедельно отчитывался по телефону перед оргкомитетом исполкома совета Сибирского края о выполнении графика работ. Убеждал, ругался, развивал мысль до очевидности, отстаивая свою точку зрения по решению задач, мол, на месте ему виднее. Бросал трубку, звонил Браткову, председателям других районов, стучал кулаком по столу, требуя усилить, надавить, ускорить выполнение указаний, полученных сверху. Наступавшая осень скорректировала круг обязанностей Пантелея Куприяновича на два основных направления: переселение туземцев в пойму реки Тым и размещение спецвыселенцев на объекты работ. Если с переселением туземного населения на Тым особых сложностей не было, то с обустройством спецвыселенцев на местах и включение их в активную деятельность загвоздки были. Решались они Погадаевым по степени важности.
Приоритет Пантелей отдал Парабели. Дело вот в чём. С участием ссыльных в районе строилось множество объектов различных назначений, вместе с тем, поднималось сельское хозяйство. Пришедая в поля техника увеличила собираемость урожая ржи, ячменя, пшеницы и, естественно, не хватало посевных площадей. Первый секретарь Парабельского райкома партии Демьян Петрович Аверкин и председатель райисполкома Илья Игнатьевич Братков, изучив положение дел по увеличению сельхозугодий под посев, обсудили возможности введения новых земель в оборот. Вариантов оказалось немного: или «отодвинуть» тайгу от планируемых под разработку площадей, освободив место под пашню, или осуществить обширную мелиорацию болот. Оба направления разрешения проблемы требовали привлечения человеческих ресурсов без наличия специальной техники и механизмов.
Таким образом, имея незамысловатый инструмент: лом, топор,   пилу, лопату, тысячи спецпереселенцев валили тайгу, осушали болота под пахотные земли Парабелья. На совещаниях Погадаев бывало стучал кулаком по столу, цитируя членам исполкома выдержку из  циркуляра, подписанного председателем Сибирского краевого исполнительного комитета Эйхе: «Территорию Сибири следует развивать, не церемонясь с условиями вековых лесов и гнилых болот». Несмотря на истощение и отсутствие элементарных инструментов, ссыльные, пригнанные летом 1926 года в Нарымский край, были направлены на работы в соответствии с планами, сметами, утверждёнными исполнительной властью и согласованными с парторганами всех уровней. 
По инициативе партийных структур высших эшелонов власти в производственной сфере создавался механизм подчинённости по уровням власти, а также жёсткого контроля и отчётности по направлениям деятельности. В системы учёта и контроля над производством материальных благ партия выступила цементирующей силой и подмяла под себя сферы, входившие в компетенцию исполнительных органов власти. Не только в трудовых коллективах артелей, товариществ, но и в райкомах, исполкомах создавались партийные комитеты, обязанности которых включали в себя функции контроля над производством товарного ассортимента.    
Развитие Нарымского края осуществлялось обеими ветвями власти – партийной и исполнительной параллельным методом. Оно включало в себя установление производственных составляющих, таких, как нормирование труда, нормы затрат, показатели вооружённости труда, уровень организации, эффективность производства. Параметры данных исчислялись метрами, кубометрами, тоннами, временем, позволяя паротийным контролирующим органам судить о производственных успехах спецпереселенцев в освоении болот, валке леса, обустройстве жилья. Все эти трудовые единицы вышли в разряд обязательных категорий в развитии хозяйства за счёт дешёвой рабочей силы.
Наращивая влияние на хозяйственные процессы с участием спецпереселенцев, партийные органы, направили своих представителей на валку леса, рыболовство, заготовку дров, осушение болот, строительство жилья, сельхозработы. Ими нормировалась деятельность спецконтингента такими составляющими, как время, объёмы, регламенты, параметры, неукоснительные к исполнению. Основной единицей трудового процесса, определяющей результат за день, неделю, месяц была определена норма выполнения! Сделал? Хорошо! Нет? Следовало наказание! О-о-о, что стоило зачисление доходяги в штрафную команду, увеличение рабочего дня, нормы выработки, лишение права письма родным в течение месяца …   
Прибывшие во второй половине лета в Парабельский район трудпоселенцы были направлены в тайгу на возведение лесных хозяйств – леспромхозов. Новые субъекты хозяйствования осваивали заготовку строевого леса не иначе, как в промышленных масштабах. Именно так партия ставила задачу! В места строительства предприятий, расположенных в тайге и «привязанных» к речной сети, как транспортной системе поставки сырья в Томск и Новосибирск, ссыльные конвоировались в пешем порядке, реже на баржах и паузках. В условиях жесточайшего гнуса их вели под конвоем по тайге и болотам по тридцать-сорок километров в день. Бедолаги падали, вставали, умоляя конвой пристрелить их или оставить умирать в лесу. Пытались бежать. Куда там? Не выдержавших испытаний нарымской тайгой зарывали здесь же, в земле, усыпанной плодами кедровых орехов. Несчастные ещё не знали понятия «шишковать», не подозревая, что кедровый орех войдёт в рацион питания удивительным продуктом и позволит выжить им самим и детям, которых женщины будут рожать на делянках лесных заготовок.   
О новых партиях ссыльных, направляемых из Томска в Парабельский район, Илью Игнатьевича Браткова оповещал куратор из Томска. На строившейся пристани Полоя он встречал переполненные баржи ссыльных, изучал их физическое состояние, специальности. Одних выселенцев оставлял в Парабели для возведения объектов вблизи районного центра, других отправлял по реке Парабель на строительство посёлков, леспромхозов, вырубку тайги, освоение ресурсов.   
Илья Игнатьевич извлёк урок из приёма спецпоселенцев и исходил, прежде всего, из мысли, что в его возрасте играть с судьбой в непонятки вредно для здоровья. Он справедливо полагал, что Погадаев, проявив нетерпимость к безобразному отношению конвойных войск ГПУ по доставке трудпоселенцев в Парабель, не потерпит халатности в размещении их по объектам, поэтому созвал исполком. Внимание членов исполкома Илья Игнатьевич обратил на ответственное понимание задач, поставленных партией по размещению спецпоселенцев, вводу их в развитие района. Заместителю Геннадию Алексеевичу Ширнину  поручил формирование леспромхозов, строительство бараков, землянок, производственных, складских, хозяйственных помещений… 
– Не хотелось бы оправдываться перед начальством, Геннадий Алексеевич! – заметил Братков, – обустройство трудпоселенцев, выделенных на поднятие леспромхозов, промышленную заготовку леса – твоя главная задача! Секретарь!
– Слушаю, Илья Игнатьевич! – вскинулся заведующий общим сектором райисполкома, который вёл протокольную часть.
– Пиши: поручить Ширнину Геннадию Алексеевичу организацию в районе леспромхозов и промышленную заготовку древесины. Есть?
– Исполнено, Илья Игнатьевич! 
– Особо пометь! Под личную ответственность!
– Слушаюсь, Илья Игнатьевич.
– Алексеич, не тяни резину, разбейся, но задачу выполни в срок! Возвращения к этому больше не будет, – жёстко заявил Братков.
– Принято, Илья Игнатьевич! – выдохнул Ширнин, понимая, во что «подвязал» его председатель, – обстановка и впрямь не терпела отлагательства и, судя по реакции Томского, пресс усиливался по всем направлениям. Ляжет снег, затрещат морозы, и, если не успеть, не избежать беды.   
– Решили! – кивнул Братков, – езжай рекой и «пройдись» по проблемам повестки дня краевого исполкома. Погадаев планировал провести его на следующей наделе. Исходи из того, что леспромхозы – задача номер один! По головке не погладит. Пять дней на все дела, больше, Алексеич, не могу! 
– Управлюсь, Илья Игнатьевич. Из Томского звонили… Сижу и думаю…
– Что ещё у них? 
– В смысле переселенцев – нормально. Интересовались штатом спецкомендатуры, мол, следует увеличить… 
Участники исполкома зашевелились, поглядывая на сидевшего в уголоке начальника районного отдела ГПУ Смирнова.
– Что за увеличение штатов? Арестов приболел, доложили мне, надо уточнить у него, – насторожился Братков, – установок из края не поступало, таких вещей Погадаев не оставляет без внимания.       
– Полагаю, что и в Нарыме не знают об этом, Илья Игнатьевич. Скорее всего, речь идёт о дополнительных поставках спецконтингента, а штатов по его обслуживанию не хватает. Из беседы с куратором выяснил, что спецкомендатуры примут на себя основную нагрузку по работе с выселенцами, включая приём, организацию работ, выполнение планов.  Райисполкомам останутся функции координаторов. Уже, думаю, легче будет!
Обсуждая новость, члены исполкома загалдели между собой. 
– Тише, товарищи, тише. Геннадий Алексеевич, продолжай.
– Количественный состав ссыльных, направляемых по разнарядке в Парабельский район, увеличился до трёх тысяч человек, – уточнил Ширнин. – Исходя из данного положения руководство Томского, видимо, склоняется к созданию специального органа с более широкими полномочиями, который бы занимался спецконтингентом от приёмки, размещения и до получения конечного результата. Виктор Иванович, у вас нет информации в отношении спецкомендатур? 
Районный чекист, пожав плечами, равнодушно бросил:
– Не в моей компетенции. 
«Понятное дело, – подумал Братков, – общее руководство, безусловно, осуществлялось ГПУ, но не оперативной структурой, а хозяйственной частью. Скорее всего, в её недрах и возникла мысль о введении в районные спецкомендатуры дополнительных штатов для обслуживания трудпоселенцев. Хотя, кто его знает?»
– Фельдъегерьско-почтовой связью нам направлен секретный циркуляр, которым определён порядок её комплектации и функционирования на административных территориях. Думаю, торопиться не стоит, товарищи, поживём ; увидим! – завершил выступление Ширнин.
– Держи на контроле, Геннадий Алексеевич, – задумчиво резюмировал Братков. – Штат комендатуры наберут из местного населения или…  Не делились секретом?
– Не могу знать, Илья Игнатьевич, – выпучил глаза Ширнин, намекая первому секретарю, что в присутствии начальника ГПУ вопрос не уместен в принципе.
– Конечно, конечно! Время покажет! Что у нас с кирпичным заводом? Был у них недельку назад, обустраиваются, работают. Правда, не заметил у людей блеска в глазах, но условия приемлемые. Сам-то, как  считаешь, Геннадий Алексеевич?   
– С Кирзаводом не вижу проблем, Илья Игнатьевич, управимся.     Подбросим одежонки, пимов, рукавиц. Бригадиры Мезенцев и Щепёткин  мужики серьёзные, неплохо заявил себя Седов. Устанавливают печи для   обжига кирпича, оборудование, ведут хозяйственные работы, строят посёлок, корчуют тайгу, пилят дрова себе и для пароходов, косят сено скотине, лошадям… Горячая пора…
– Мезенцев? Не тот ли, седой, что на пристани мальчонку пригрел?  Мать умерла на берегу.   
– Про мальчонку не знаю, Илья Игнатьевич, но люди уважают его, считаются, поэтому утвердил его старшим бригадиром, думаю, не прогадал.
– Правильно, Геннадий Алексеевич, подбирай людей с грамотёнкой и опытом руководящей работы. Скоро – ох, как пригодятся на объектах, – заключил Братков. 
– Илья Игнатьевич, Илья Игнатьевич, – вмешался в разговор Денисов, секретарь партийного комитета исполкома, – у меня выверен список ссыльных, имеющих высшее и специальное образование. Доложу вам, интересные люди есть.
– Покажите-ка, Сергей Ипполитович.
Пробежав глазами колонку фамилий, аккуратно вписанных секретарём парткома чернилами, Братков удовлетворённо хмыкнул.    
– Заслуживающая внимание статистика, товарищи, среди трудпоселенцев образование встречается на каждом шагу. Факт остаётся фактом, гляньте, каких только профессий нет! На выбор!      
– Ничего удивительного, товарищ председатель, – неожиданно откликнулся, сидевший в последнем ряду начальник райотдела ГПУ Смирнов, редко выступавший на заседаниях исполкома. – Прибывший в Парабель спецконтингент в основном состоит из бывших руководителей территорий, ведомств, предприятий, не оправдавших доверие партии.
– Именно так, товарищи! – вскочил Денисов, – с ними надо как следует разобраться! Ссылают всяких бывших, у нас  будто дел нету…         
С удивлением взглянув на секретаря парткома, чекист перебил его:
– Вы не доверяете органам ГПУ, товарищ Денисов?
Сергей Ипполитович онемел от самой постановки вопроса.
– О чём вы говорите, Виктор Иванович? – с придыханием спросил он. Смирнов пожал плечами.
– Только что в присутствии членов исполкома, вы заявили о необходимости разбирательства в отношении перемещённых лиц. По-вашему, органы ГПУ ими не занимаются? Или занимаются, но не в полной мере. Вы это хотели сказать? – уточнил чекист, вставая с места и одёргивая гимнастёрку.
– Ннн-ет, товарищ Смирнов, имелось в виду другое…
– Другое? – удивился начальник ГПУ. – Мы свидетельствуем о факте высказывания вами о якобы имевшей место некомпетентности органов государственной безопасности в работе со спецконтингентом, а вы, товарищ Денисов, уводите нас от сути вопроса.
Смирнов обернулся к членам исполкома, призывая включиться в обсуждение безобразного случая, допущенного секретарём парткома на заседании исполкома.
– Товарищи, я не слышу осуждения недопустимых высказываний в адрес органов государственной безопасности! На лицо вопиющее истолкование задач, возложенных советским народом на органы ГПУ! Я  бы сказал, политическая близорукость, а ваша реакция не понятна соглашательской позицией!  Геннадий Алексеевич, ваше мнение?
Не ожидавший внимания чекиста, Ширнин растерялся. 
– Признаться, Виктор Иванович, отвлёкся расчётами… Вы же слышали о поставленной мне Ильёй Игнатьевичем задаче. Я упустил суть высказывания Сергея Ипполитовича… Мне кажется, некорректность мышления секретаря парткома лежит в отсутствии умения сосредоточиться на главном, и это неверно истолковано...
– То есть, вы считаете, что товарищ Денисов не имел умысла и злостных намерений опорочить органы ГПУ? Я правильно понимаю вас?   
– Да-да, конечно!   
– Хм, интересная позиция, товарищ Ширнин! Опять же, пахнет соглашательством, – развёл руками Смирнов, – мы учтём её и, возможно, обсудим, но…
Словно вспомнив о чём-то важном, Смирнов крутнулся на носках начищенных сапог и ошарашил сидевшего в президиуме первого секретаря Парабельского райкома партии Аверкина.   
– Демьян Петрович! Надо учить партийные кадры! Воспитывать! Определённая работа с бумагами, безусловно, требует внимания, но чрезмерное увлечение ею приводит к неверному истолкованию целей, которые товарищ Сталин ставит ГПУ! Отсюда и непонимание задач, которые лежат на органах государственной безопасности…   
Аверкин вспотел от резкого выпада чекиста, и вместе с тем, сориентировавшись, раскусил его устремления, направленные на него – партийного руководителя района. Изголяется! «Молодой, да ранний, – подумалось Демьяну Петровичу о Смирнове. – Объектом атаки выбрал именно  Денисова, подчинённого мне по линии партии, демонстрируя выражение вседозволенности к членам исполкома, выбранным управлять районом. Или… Интрига, закрученная Смирновым, хитрее, и он преследует конкретную цель? Через «битьё» Денисова сигнализирует мне, первому секретарю райкома партии, о более широких полномочиях органов государственной безопасности в отношении структур партийной и исполнительной власти. Остальным наука! Умный поймёт и сделает выводы. Непонятливый и упрямый обречён на экзекуцию или хуже того – отправке туда, куда Макар телят не гонял. В нарымской тайге ломают хребты тысячи доходяг-лишенцев! Скольким ещё подыхать?» 
Виктор Иванович чувствовал внутреннюю силу Демьяна Петровича. Взгляды партийца Аверкина и чекиста Смирнова скрестились, аж искры брызнули их глаз. «Не ломай комедию, выбранный для «битья» Денисов «привит иммунитетом» ГПУ», – утверждал выдержанный взгляд первого секретаря райкома партии, имевшего опыт подпольной работы в тылу колчаковских войск. «Меня не интересуют твои мысли, товарищ секретарь – сломаю!», – ответили глаза чекиста, воевавшего в партизанском отряде Петра Лубкова в Томской губернии под Асино.  «Бери сейчас! Не разыгрывай этюды с участием членов исполкома!» – читалось в глазах Аверкина. «Придёт время – возьму!», – испепелял прищуренный взгляд Смирнова.
Битва характеров ещё бы продолжалась, но артистичный Смирнов атаковал следующую цель, вернее, цели, расширяя орбиту новыми персонажами.
– Я правильно понимаю, товарищи? – обратился он к членам исполкома.
Не встречаясь с его взглядом, кое-кто кивнул, согласился, не испытывая желания связываться с «гэпэушником». Аверкин наоборот. Размышляя над выпадом чекиста в отношении себя, пытался понять его намерения. Что это? Задуманная уловка, рассчитанная на отвод подозрений членов исполкома от Денисова, осведомителя ГПУ, в чём Аверкин не сомневался, или установка сверху? Если это так? Несомненно, дело приобретало иную окраску, усложняя его положение как партийного руководителя Парабельского района.      
Атакующая манера чекиста отчасти лишила Демьяна Петровича равновесия. Уж больно нагловат Смирнов. Но не дурак! Осушив стакан воды, Аверкин размышлял над публичным представлением, устроенным начальником районного ГПУ. Именно – представлением. Он знал Смирнова как человека ироничного, порой смешливого и вместе с тем, обладавшего гибким умом в ликвидации банд, оставшихся после колчаковского присутствия в районе. С его точки зрения Виктор Иванович имел организаторские способности, легко и непринуждённо собирал мужиков-охотников на поимку осуждённых на поселение беглецов. Выходил с ними в селькупские юрты в пойму Оби, Парабели, проходил ураганом по таёжным заимкам, выслеживал, схватывал или уничтожал отрепье кулацких выступлений.   
Аверкин, отметил, что в последнее время в характере начальника райотдела ГПУ произошли изменения. Смирнов собрался, замкнулся, не допускал шутливых высказываний в беседах с людьми. Говорят, что позволял себе лишнее… «Ну, да ладно... Что сейчас послужило толчком к резкому выпаду в присутствии руководящего состава района? Насколько самостоятелен Виктор Иванович в затеянном представлении не где-нибудь на совещании в поселковой конторе, а на заседании исполкома?» – мучился Аверкин вопросом, пытаясь понять причинно-следственную связь в действиях чекиста. – «Если всё, что происходило на исполкоме, плод фантазии Смирнова, контуженного в 1922 году при подавлении Сибирского мятежа, это одно развитие событий. А, если?.. Если выполняет волю сверху – конец. Наиграется, как кот с мышкой, и съест!».   
Между тем, Смирнов вышел на кульминацию представления!
– Товарищи, известны случаи, когда партийные руководители позволяют себе одиозные оценки в адрес органов безопасности! Вы, Денисов, бросили тень на государственное политическое управление! Да будет вам известно, оно стоит на страже интересов советского государства, борется с врагами народа! Или у вас иное мнение, и вы не согласны с моим тезисом?   
– Согласен, товарищ Смирнов, согласен! – теряя самообладание, вскричал Сергей Ипполитович, отшвыривая попавший под руку стул.
Чекист подошёл вплотную к секретарю парткома.   
– Согласны с чем? Что бросили тень на органы ГПУ или согласны с выпадом в их адрес? – растягивая слова, уточнил Смирнов.
Секретарь парткома побледнел.
– Э-э-э, ни то, ни другое, товарищ…
Словно отказываясь верить в происходящее наяву, Денисов обвёл глазами членов исполкома, взывая их к поддержке.   
– Товарищи, я не понимаю, что происходит? Не верите мне? Я коммунист-ленинец, сражался с Колчаком… Я обращусь к товарищу Сырцову, он разберётся! Да-да! Он знает меня, как человека преданного партии и лично товарищу Сталину!
Невозмутимо пожав плечами, Смирнов склонился к потному лицу секретаря парткома. 
– Товарищ Денисов, органы ГПУ исследуют высказывания в их адрес. Уверяю, будет лучше, если вы свою позицию оформите официальным письмом на имя начальника районного отдела, то есть, меня.
– Вы… вы, – зашёлся в истерике секретарь парткома. 
– Ну я! Моя фамилия – Смирнов! Ты-то кто будешь? 
– У меня, между прочим, образование есть. Да, товарищи! – гоношился Денисов, брызгая слюной, – образование!
– Со своим образованием вы бы делали меньше ошибок в донесениях, – усмехнулся Смирнов, и, не прощаясь, вышел из кабинета.
– Я… я… Это не оставлю! – остолбенел парторг.
С уходом чекиста ситуация на заседании отчасти разрядилась, и растерявшийся было Братков взял бразды правления в руки. 
– Что вы в самом деле, Сергей Ипполитович? Успокойтесь! Виктор Иванович не в духе, может, нездоровится, знаете ли, спецконтингент требует нервов, а вы расходились… Я о чём вас попрошу, Сергей Ипполитович? – не давая опомниться секретарю парткома, зачастил Братков, – включиться в отбор выселенцев с учётом необходимости кадровых трудединиц. Если не возражаете, рассматривайте поручение как партийное задание, – подсластил пилюлю Илья Игнатьевич подавленному Денисову. Его, большевика, принятого в партию под Волочаевкой,  разделал в пух и прах молокосос, которому не исполнилось и тридцати. Сказал о донесениях… Ай-я-яй! Начальник оперативно-секретной части райотдела ГПУ Секисов обещал строжайшее соблюдение, как он выразился, кон-фи-ден-ци-аль-нос-ти. И он, Денисов, ставя служение партии превыше всего, принял предложение о секретном сотрудничестве с карательным ведомством! И что из этого вышло? Смирнов обвинил в нелояльности к ГПУ и публично открыл правду о доносах в органы государственной безопасности. В голове Денисова не укладывалось, Сергей Ипполитович зажмурился. Вид руководителя партийной организации Парабельского райисполкома излучал неподдельное потрясение.
– Сергей Ипполитович! Сергей Ипполитович, право же! Услышьте меня!
    Словно не веря в случившееся, Денисов мотнул головой, присел на краешек стула и не без заикания заверил:
– Угу, товарищи, хорошо! Вне сомнения, партийная организация райисполкома не останется сторонним наблюдателем социалистического строительства в Парабели, – задание партии выполним!
– Отлично, Сергей Ипполитович! Жду предложений! У вас, Демьян Петрович, есть что сказать в заключение? 
Аверкин ушёл в себя и не слышал вопроса Браткова. Ликуя в душе, первый секретарь райкома партии переваривал финальную фразу Смирнова, поразившую его не в бровь, а в глаз. Надо же такое выдать! Ай да молодец! Верно говорят: не думай о человеке плохо, пока не узнаешь в делах! Ход Смирнова поразил Аверкина! Умница!
– Демьян Петрович! Вы слышите меня?
– А? Да? Слушаю, Илья Игнатьевич!
– Скажете в заключение пару слов?
– Спасибо, товарищи! Всё уже сказано! – улыбнулся Аверкин. – По местам, работа не ждёт!
– Если нет вопросов, товарищи, свободны, – объявил Братков, а с вами, Константин Степанович, кое-что обсудим. Не возражаете?
Начальник районного отдела милиции Воропаев кивнул.
– Конечно, Илья Игнатьевич. 
Обычно после заседаний члены исполкома шумно обсуждали итоги принятых решений, постановлений. На этот раз вышли молча.
– Не хотелось будоражить сознание людей, Константин Степанович, сами понимаете, случай не из приятных, просто не нахожу места, – начал разговор с Воропаевым председатель райисполкома, – и всё же, на ваш взгляд, какова обстановка в районе с прибытием спецпоселенцев и перемещением остяцкого населения на Тым? Данные группы людей привыкают к просторам Обского бассейна и новому месту жительства? Влияют ли на криминогенную ситуацию в целом? Если – да? То коим образом? 
Пригладив упрямую прядь волос, начальник милиции кашлянул.
– Не думаю, Илья Игнатьевич, что обстановка, связанная с перемещением остяцкого населения из районов привычного проживания на Тым, склонилась к ухудшению. Пьют, тонут. Что есть, то есть! Отмечаем случаи поножовщины … Вы же знаете, Илья Игнатьевич, остяк понюхал браги – машет ножом, но смертельных исходов не зарегистрировано. Усилили профилактическую работу в юртах Мумушевых, Ласкиных, контролируем пески на предмет запрещённого отлова рыбы, приглядываем за участниками промысла. Разный народец приходит к нам, требует присмотра. Спецконтингент? Да! С ним сложнее и, прежде всего, из-за покидания объектов трудовых работ.
– То есть?
– Бегут!   
– И много случаев?
– Есть попытки, но пресекаем. Вернули всех. Скажу по секрету. Есть установка из края о создании военизированной охраны из числа местного населения, правда, скорее всего, это пойдёт по линии ГПУ. Локализуем возможные цепочки покидания мест принудительных работ.
– А функции охраны? В чём они будут заключаться? – поинтересовался Братков.
– Функции, Илья Игнатьевич обычные: конвой, охрана, розыск, контроль выполнения нормативных положений лицами, направленными решением суда на трудпоселение. 
– Понятно! Прошу вас, Константин Степанович, информировать меня, если вдруг обнаружатся какие-то моменты! Заходите на недельке, пообщаемся! Договорились?
– Вне сомнения, Илья Игнатьевич! Принято.            
Илья Игнатьевич поблагодарил Воропаева за службу и, смахнув рукавом рубашки испарину со лба, решил съездить на стрежпесок.
Распоряжением окружного исполкома Парабельскому песку был передан новый стрежевой невод. Спасибо Ивану Ермолаевичу Дюкову – заведующему сектором рыболовства крайисполкома за оказанную помощь, но Браткову хотелось взглянуть самому на рыбаков Андрея Михеева, посмотреть, как управляются стрежевыми неводами.      
Илья Игнатьевич разбирался в промышленном отлове рыбы. Его развитием в Парабели занимался после урагана гражданской войны и не менее острых преобразований в Парабельском районе. Август в среднем течении Оби играл особую роль в добыче ценной рыбы: осетра, нельмы, сырка, муксуна. Наличие двух стрежевых неводов на песке, безусловно, увеличивало объёмы улова рыбы. «Упустить такой момент – себя не уважать», – не раз говорил Михеев – главный рыбак Парабели.
Осень на носу. Обслуживание снастей и размещение их на хранение в зимний период тоже необходимо обсудить с рыбаками. Порой в адрес рыболовецкой бригады и лично Михеева председатель райисполкома ругался, предостерегая от неправильного хранения неводов, сетей, отмечал расхлябанность отдельных руководителей района. Привёл пример Усть-Тымской стрежевой тони, где по халатности бригадира был выведен из строя невод. Нарушением занималась краевая прокуратура, что послужило в отношении виновных заведению уголовного дела. Лишь   расторопность рыбаков, успевших отремонтировать снасть в установленные сроки, спасла от тюрьмы – отделались штрафами.    
Устроившись в рубке перемазанного мазутом катера, Братков изучал просторы Оби, широкую пойму с разветвлённой сетью водных артерий. Многообразие водоёмов наложило отпечаток и на повадки рыб, их приспособляемость к окружающим условиям. Полупроходные породы рыб: язь, елец, окунь, щука ; с весенним половодьем уходили в пойму реки нереститься в прогретой солнцем воде, нагуливать вес. Вылавливали рыбу сетным и вентерным уловом, а летом и осенью – запорным промыслом, где хитростей и сноровки рыбаков не счесть!
Укрывшись плащом от ветра, Илья Игнатьевич думал о перспективах рыбного лова на удачном, как считало краевое начальство, Парабельском стрежевом песке. Свежий ветер, обдавая прохладой, брызгами обской волны, задирал башлык плаща из стоявшей колом брезентухи. Под стук движка юркого катера, резавшего носом мутные воды Оби, думалось легко и свободно. Мысли вились вокруг стрежевой тони, приносившей району доход от рыболовного промысла. Братков хотел убедиться в наблюдениях и выводах по выходу на более высокие показатели отлова ценных пород рыбы. Обойти по результатам Колпашевскую, Усть-Тымскую тони.
«Увеличение средств улова, – размышлял хозяйственный Илья Игнатьевич, – предъявляло новые требования к тоне, как природному явлению, вызывало необходимость научного исследования русла реки». «Определённые условия относительно Парабельской тони могли повысить объём улова рыбы до тридцати процентов», – поделился с ним Дюков. Иван Ермолаевич слыл сведущим специалистом промысла, причём, хитро посмеиваясь, использовал навыки туземной рыбалки.
«Скорее всего, – думал Братков, – золотую середину между усилением средств улова и желанием выловить больше следует искать в механизации рыболовного труда». Техникой вспахивали пашни, сеяли, убирали урожай, высвобождая ручной труд на иные направления деятельности. Рыболовному делу нужны были такие же технические решения, которые виделись ему в оборудовании стрежпесков машинами, самоходными неводниками и, конечно, же организации лучших условий труда рыбаков. «С кондачка не пойдёт! Рыболовство требует внимания! Вот и посмотрю, что у Михеева, увижу своими глазами».
– Слышь-ка, Николай? Какого хрена лезешь на перекат? Сядем на отмель и закукуем пока не снимут с косы!
– Э-э-э, Илья Игнатьевич, я не учу тебя управлять районом – не умею, а на реке, уж будь добр, не лезь не в свои сани. Её, мать-голубушку Обь, вдоль и поперёк объехал на обласке, а вплавь переваливал сколько? Э-э, рази всё не упомнишь…   
– Почирикай у меня ещё, оставлю на промысле у Михеева, не то запоёшь.
– А чё не остаться, Илья Игнатьич? Ревматизма, правда, ест суставы, а так ещё ничё, уху варить, чушь готовить Георгич возьмёт, а рыбалить староват, верно, – парировал рулевой.
– Да, годы берут своё! – вздохнул грузный Братков, мучившийся одышкой от избыточного веса.
– Вопросик можно, Илья Игнатьевич? – усмехнулся рулевой.
– Валяй уж, от тебя не отделаешься!
– По реке вопросик, ага… Не мудрёный, но каждому овощу свой хрукт. Так говорят?
– Не томи уж, знаток!
– Чё уж, задам. В-о-о-он на плёсе воронка на омуте, видите?
Приложив к глазам ладонь, Братков кивнул:
– Ну…
– Ага! Обратили внимание, что она крутится слева – направо?
– Ну, вроде! – пригляделся Братков, откинув башлык дождевика.
– Вопрос такого порядка, Илья Игнатьич. Замечайте! Почему вода в воронке крутится слева – направо, а не наоборот?
 Братков действительно видел, что воронка на плёсе закручивалась слева направо.
– Хм, если река поворачивает вправо, значит и водоворот слева – направо, а повернёт налево…
– Ответ неверный! – ухмыльнулся старый рыбак. – Всё равно вода в воронке крутится слева  направо.
– Ну, академик! – восхитился Братков. – А в чём заковыка?
– О-о-о-о, Илья Игнатьич, – рыбак закатил глаза за уши, – но факт остаётся фактом. Ещё вопросик … идёт?
– Лепи уж, зараза, – отмахнулся Братков.
– Где быстрее течение воды: на плёсе или перекате? И почему?
Насупившись, Братков хмыкнул над каверзным вопросом рулевого.
–       Скорее всего – на плёсе! 
–        Ответ правильный! А в чём заковыка? – поддел Браткова рыбак. – Почему на глыби, если в русле реки водный поток один и тот же?
Председатель нахмурился. 
– Ну тебя, Николай! Рули вон, поглядывай на реку!   
Братков недовольно засопел, отвернувшись от ветра. Ржавый нос ходкого катера, разрезая волну словно ножом, нырял под воду, выныривал, пугая стайку мартынов, гортанно кричавших над рубкой судёнышка. 
Старый рыбак, прищурившись, жевал самокрутку – надоело. Сплюнув за борт, изрёк:
– Спросил я с умыслом, Илья Игнатьич, не серчай уж, дело такое. 
– Да ну тя.
– Сдаётся мне, что эта хреновина влияет на рыбалку стрежевыми неводами. Во-о-он чё! 
Братков кивнул, полагая, что рулевой прав, излагая загадки природы. Рыболовный промысел стрежевыми неводами, несмотря на внешнюю простоту, заключался в нескольких операциях: буксировке вёсельного неводника с неводом на замёт, тяге бежного уреза конными воротами и выбора невода машиной. При подготовке песка к путине изучение течений тони, глубины, капризов плёсов оставалось за бортом внимания рыбаков.
 Русловедение, слышал Братков на совещании в Томске, в рыболовном промысле нужная наука, но рыбаки не ценили её, всё норовили по  старинке, мол, привычней, видней. «Учёных приглашу на тоню, – решил Илья Игнатьевич, – послушаю предложения по рыбалке стрежевыми неводами. Видит же реку старый рыбак, чует нутром, а сразу не схватишь глазом, не объяснишь хреновину с водоворотом и течением. Э-э-э, хитрое дело – рыбалка, летом гнус, зимою стужа».
Катер, ткнувшись носом в песок, причалил к берегу у самомётных лодок, пахнувших рыбьим жиром. Испещрённые чешуёй вёсельные посудины издавна служили рыбному промыслу, составляя флот Парабельской тони. Скольких пережили рыбаков? Крупные, с разбитыми бортами, течью в днище, им предстояло служить и служить на просторах Оби.    
Остяцкие лодчонки – обласки, им не в пример, лежали вверх дном на берегу, сушились, подставляя солнышку чёрные днища, покрытые  сосновой смолой, перемешанной с сажей. Ходкие судёнышки туземной братии – легенда рыбацкой жизни северных народов. Обласок изготавливался в несколько этапов. Вначале остяк выбирал материал – осину или тополь с ровным стволом без сучка и задоринки, здоровой сердцевиной. Высматривал дерево месяц, два, может, год, бывало, больше. Много раз проходил мимо него, касался коры, прислушивался, лаская взглядом предмет вожделенных намерений.
И вот весной, когда звенели ручьи, но ещё морозило ночами, прихватив с собой ручные нарты, туземец отправлялся к дереву, валил его лучковой пилой, вырезал облюбованный кусок и по застывшему насту вёз  к юртам. Священнодействие над обласком начиналось топором и стружком-теслом. Нехитрыми инструментами туземец придавал бревну обтекаемую форму – изящную, самобытную, с местным колоритом обязательным для юрт. Затем в выдолбленную особым способом заготовку обласка заливал горячую воду. Кипяток распаривал древесину, делал её послушной в руках искушённого мастера. С помощью распорок «вытягивал» нужную ширину обласка, рассчитанного на нужное  количество человек. После чего мастер размещал его над костром и грел огнём.
Получалось судёнышко – обласок, игравший в жизни туземца исключительно важную роль. Обладая ходкими качествами, он использовался остяками, как на Оби, так и на обширных заливных лугах поймы реки, озёрах и таёжных речушках. Без труда перетаскивался одним человеком из водоёма в водоём. На тони Михеева обласков была целая куча.
Спрыгнув на берег, Братков сделал пару приседаний, разминая затёкшие ноги, и по сыпучему песку пошёл к бригаде. Обед окончился, и рыбаки, расположившись в тени тальника, лениво перекидывались матюгами. Начальство приезжало часто. Стрежпесок притягивал уполномоченных разных отраслей Томского округа и выше – края. С открытием песков, они, словно мухи на мёд, наезжали с проверками, ревизиями. С озабоченностью государственных деятелей изучали рыболовство, снасти, строжились, хмурились, и, выразительно слюнявя химический карандаш, что-то вписывали в «амбарные книги». Правда, уезжали в добром расположении духа – с рыбкой, икоркой: чёрной, красной, не предъявляя претензий к отсутствию на песках новых орудий лова, элементарных условий ведения рыболовного промысла.   
Наведываясь на стрежпески, ответственные товарищи с толстыми портфелями в руках имели с собой аргумент, убеждавший рыбаков с полуслова к понимаю моментов контролирующего порядка – водно- спиртовую смесь. Понятие «водка» появилось позднее и получило название «водочные изделия», но сути не меняло. Сей напиток в рыбацко-остяцкой среде имел особую привлекательность и, без преувеличения сказать, благообразность. Вожделенный искус поклонения на стрежпесках среднего течения Оби вырабатывался на винных складах в Томске с 1902 года и входил в обязательную программу проверочных мероприятий.
Командированные по делам государственного уровня товарищи не без основания находили у рыбаков понимание. Отваренные головы осетров, тройная уха из стерляди, свежая чушь, как нельзя кстати приходились к чудодейственному нектару, с любовью охлаждённому в мокром песке.   
Сухой закон, введённый царским правительством России с началом Великой войны в 1914 году, ВЦИК СССР продлил ещё на десять лет, не  используя удивительный источник для пополнения государственной казны. Монополия государства производить – не производить окончилась два года назад. Отныне благодарные советской власти сибирские мужики, «разговлялись» напитками из винных складов Томска, не боясь милиции. Их наличие на стрежевых песках заинтересованными сторонами – проверяющей и добывающей ; решало проблемы на обоюдно выгодной основе. Утром товарищи из центра, прихватив с собой жидкие портфели, уезжали вершить государственные дела, а рыбаки, мучаясь похмельем, окунались в проклятую работу.
В этот раз рыбаков осчастливило своё начальство – парабельское. Благодушно круглое лицо председателя райисполкома им знакомо не первый год. Они знали его как человека правильного, справедливого, ценили познания в рыболовном деле. Илья Игнатьевич не баловал их частыми посещениями, справедливо полагая, что рыболовный промысел на стрежевой тоне налажен опытным рыбаком и бригадиром Андреем Михеевым. Но вместе с тем не оставлял без внимания такие мероприятия, как открытие стрежпеска: приезжал, навещал, беседовал, устанавливал рамки рыболовного лова.   
Для Парабельского стрежпеска август был горячим месяцем! Работая на износ, бригада Михеева вылавливала рыбы не менее, чем Казальцевская, Павловская, Усть-Тымская стрежевые тони Каргасокского района, Иготкинская – Копашевского. Опережала успехи тоней соседнего с Нарымским краем – Александровского района. Поэтому Братков относился к рыбакам по-доброму, по-человечески, понимая неимоверную нагрузку, которая ложилась на их плечи знойным летом и студёной зимой. Как мог помогал, поддерживал.         
– Здорово, мужики! – приветствовал он рыбаков, пожимая руки –жёсткие, одеревенелые. – Не пойму, Михеев, скисли чё ли? Как живёте-можете?
– А ни чё, помаленьку, Илья Игнатьич! – осклабился бригадир с лицом, обветренным, как скалы. – Мы ж привыкшие, нас и чёрт не возьмёт на Оби! Верно, мужики?
Хитро посмеиваясь, рыбаки залыбились: «Георгич – наш! Уж ответит начальству – хоть стой, хоть падай!». Уважали его, держались за устои, внедрённые главным рыбаком: пить в меру, трудиться, не покладая рук, не подводить бригаду! Скольких людей уберёг от воды! Скольких за пьянство не выгнал взашей! Морды чистил, правда, размашисто, сильно, но оставлял в бригаде, значит, кусок хлеба детишкам был. Э-э-э, что говорить? За дело прикладывался!  Георгич – свой! Парабельский!
Устроившись слушать начальство, рыбаки раскурили самокрутки, лаская взглядом обскую волну, лениво набегавшую на искристый песок.         
– Приехал взглянуть на тоню. Как управляетесь, Георгич? Может, подсобить чем, а, мужики?
–    Похлебай ушицы с нами, Илья Игнатьич, – а уж потом поговорим, откроем песок, – запротестовал Михеев. Неча тянуть резину, горячее время!
– Тоню-то померил?
– Как полагается, Илья Игнатьич, – усмехнулся бригадир наивному вопросу председателя, – тоневой участок изучен, ниже по течению проток нема, рыба остаётся в тони. Ямы замыты, бугры, коряги, наносы убраны.
–       Замёт откуда делаешь?
– А во-о-о-он возятся, – кивнул Михеев на рыбаков у вёсельного неводника, откуда слышался мат-перемат.
–       Ага, вижу! Тоневой участок приглубый.
– Конечно, как учили деды, с замёта приглубый, на притоне – отмелый. 
–       Смотри мне, новый невод не угробь!
– Как можно, товарищ председатель? – осерчал Михеев, – поднаторели уже, понимаем.
–     Хорошо, мужики! – кивнул Братков – угощайте ухой, а ты, Георгич, делись задумками. 
Разговоры – разговорами, а чушь, остяцкое блюдо из стерляди, ожидало на тесовом столе. Подсоленная изнутри нагулявшая жир стерлядка, имела исключительный вкус местной примечательности, уступая разве что стакану напитка из винных складов города Томска. И то не всегда.
Отведав наваристой ухи из стерляжьих голов, заправленной с огородов рыбаков батунчиком, укропчиком, Братков, изучил организацию промысла. Оставшись довольным смелым решениям бригадира, отправился в Парабель. Там ожидали дела по уборке зерновых. Закрутившись с рыбаками на песке, едва не забыл, что сегодня назначена встреча с представителями остяцких поселений, которые настаивали на разговоре по отселению на Тым. Старики были обеспокоены нарушением привычного образа жизни и, как понял Илья Игнатьевич, искали выход из положения.
Решение властей о переселении в бассейн реки Тым воспринялось ими в целом спокойно, но наступавшая осень с близкими холодами тревожила их. Большая часть туземных семей, забрав нехитрые пожитки, уехала в новые места обитания, обжилась в условиях образованной национальной территории и не беспокоила ни Браткова, ни краевое начальство. Но остались семьи северной группы остяков, имевших отличные обычаи от южных, местных туземцев, затянувших время с отъездом. С ними проводилась разъяснительная работа райкомом партии, исполкомом, в результате чего определилась позиция, устраивающая обе стороны. Осталось встретиться с ними, выслушать и гарантировать, что на новом месте жительства власти не оставят их без внимания и главных инструментов жизни – рыбалки и охоты.
В отношении оставшихся в районе остяков Братков в разговоре с Погадаевым высказывал обеспокоенность, но Пантелей Куприянович заверил, что край поможет с расселением и обеспечит питанием. «Естественно, – попросил он Илью Игнатьевича, – не затягивай переселение, «белые мухи» не за горами». Уведомил, что семьи северных остяков Парабельского района подлежали перемещению на жительство в Напасский туземный совет. На его территории проживало без малого семьдесят процентов остяцкого населения Нарымского края.
– Имей в виду, Илья Игнатьевич, – кричал в трубку Погадаев, – у меня в одном Каргасокском районе куча туземных советов! Пересчитать тебе? О-о, слушай: Напасский, Чижапский, Нюрольский, Васюганский, Айполовский, плюс в Колпашевском районе два – Верхнекетский и Широковский. Дай Бог, как крутимся! Проявляй инициативу! 
– Действуем на всю ивановскую, Пантелей Куприянович, но …
–     Заруби на носу, – перебил его Погадаев, – органы туземного управления наделены правом самостоятельного решения дел в соответствии с традициями и образом жизни. Вон чё! Понял? За каждым туземным советом закрепляем рыболовные места и охотугодья, которые числятся за ними. И пойми же, я не железный! Мало, что округ заштатный, так ещё остяков освободили от уплаты пошлин на охоту и рыбную ловлю. Вот и думай, товарищ Братков, какая обстановка в крае! И последнее, Илья Игнатьич, со всей трихомудией не упусти заготовку ягод, грибов, кедрового ореха – урожай есть и без разговоров! Одним словом, шишкуй, но не кукуй! Помнишь, как у Крылова? Лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза…
–     Будет сделано, Пантелей Куприянович, – вздохнул Братков, и положил трубку телефона.


Глава 11
 
Поляну в кедраче, что северной оконечностью упиралась в ленивую на первый взгляд речушку Шонгу, председатель Парабельского райисполкома Илья Игнатьевич Братков облюбовал не случайно. На ней разместил первую партию выселенцев, прибывшую для освоения северных территорий из Томска. Здесь планировал строительство посёлка с передачей функций завода по производству кирпича. Зная возможности полезных площадей района, Братков, прежде всего, исходил из включения в оборот земельных угодий Парабелья. В соответствии с нормативно-правовыми актами, регулирующими государственное землепользование, закреплял их за собственниками разных форм хозяйствования. Перераспределял земельные участки между хозяйствами, товариществами, лишая прав землепользования субъектов, не проявивших  сметки в организации доходных производств от владения ею и не оправдавших надежд в хозяйствовании.
Илья Игнатьевич смотрел вперёд. Последнее заседание Томского окружного исполнительного комитета под председательством Всеволода Ивановича Шмакова, на которое его вызвали вместе с Погадаевым Пантелеем Куприяновичем, развеяло все сомнения относительно роли, отводимой Парабельскому району в освоении труда выселенцев. Основным докладчиком на исполкоме выступил председатель Сибирского краевого исполнительного комитета Роберт Индрикович Эйхе. Уже во вступительном слове он призвал руководящий состав края к жёсткой позиции в отношении использования дешёвой рабочей силы. Расставил акценты на важнейших направлениях развития бывшей Томской губернии. Предстояла большая работа по освоению Нарымского края, Сибири в целом, что вызвало озабоченность «вертикали» исполнительной власти, экстренным образом собранной на важное совещание. 
Возвращаясь домой на катере по беспокойной Оби, Илья Братков и Пантелей Погадаев, впечатлённые итогами заседания, обсуждали постановление окружного исполкома в части индустриализации Нарымского края. Свежий ветер, срывавший брызги с обской волны и швырявший их в лица руководителей, не отвлекал от обсуждения последних решений. Между тем, из положений, обязательных к исполнению в чётко прописанные сроки ими, фигурантами большой политики советского государства, выходило, что дел предстояло много, и все они строились в расчёте на рабочую силу, эшелонами прибывавшую на станцию Томск. Затем она отправлялась далее – на север, в глухой урман, где не только Макар телят не пас, но и не везде ступала нога человека.   
– Да-а-а, Игнатьич, если быть откровенным, хреновы наши дела. – Чё морщишься? Думу думаешь, как Ермак Тимофеевич перед схваткой с Кучумом? – пошутил Погадаев, любуясь крутоярьем правого берега Оби, плывшего за бортом небольшого, но ходкого судёнышка.
– О чём говорить, Пантелей Куприянович? Сделаем ; подкинут новые, только держись! Не сделаем – отправят «косить» тайгу, – хмуро отозвался Братков, как всегда страдая от избыточного веса и одышки. 
– Однако, юмор у тебя, – вздохнул Погадаев, – хотя и, правда, весельем не пахнет, на сердце кошки скребут. Ладно, Игнатьич, лясы разводить – пустое, есть такое слово – надо! Упрись, дорогой, но кирпичный завод выдай, иначе, как пить дать, обернётся боком. Дел у нас с тобой – о-о-о-о… Не знаю, с чего и начать… 
Скинув башлык дождевика, Погадаев присел на окрашенную охрой верхнюю палубу катера – бак.
– А начни с начала, Куприныч, как есть, – обернулся к нему Братков, не скрывая горечи в осипшем голосе, – или думаешь – слепой, не вижу? Переживаешь поди? Э-э-э, да, чё там…
Смахнув рукавом брызги с лица, Пантелей усмехнулся. 
– Ничего не поделаешь, Илья, переживаю, и, если не слепой и видишь – слушай, – усмехнулся Погадаев, затягиваясь табачком.
– Помнишь, вышли с пленарки и столкнулись с товарищем Эйхе? В коридоре? 
– А-а-а, было дело. Вы остановились, а я в столовку – перекусить побежал. Ещё подумал, мать честная, Куприяныч на одной ноге с председателем Сибирского крайисполкома.   
– Пустое, Игнатьич, мы знакомы по старой работе. Я у него вроде крестника, – отшутился Погадаев, – дело давнее. Решался вопрос о моём назначении в органы исполнительной власти. Не знаю, что там в верхах намудрили, но моё назначение заволокитили – молчок и ваших нету. Напрашиваться не стал, думал, проверяли по линии ГПУ – порядок есть порядок. В этот момент секретарь Сибирского краевого комитета ВКП(б) Сырцов предложил мне перейти на работу в партийные структуры власти. Мол, пригляделся, мужик хваткий с юридическим образованием, на окружном уровне опыт работы и всё такое прочее… С Сергеем Ивановичем не приходилось встречаться?   
– Не-е-т, Пантелей Куприяныч, на довелось, – развёл руками Илья Игнатьевич.
– Железный мужик! Ага, значит, Сырцов и заявил мне: «Даю добро на районный комитет партии Парабельского района». 
– Ого! – вздрогнул Братков, запахнув дождевик на пузе. – Это чё ж получается, Пантелей Куприяныч, вместо тебя прислали Аверкина?
Погадаев выпрямился, подставляя лицо брызгам, летевшим из-под низкой палубы катера, ходко резавшего носом прохладные воды Оби.
– Выходит, так, Игнатьич, – кивнул Погадаев, втягивая голову в плечи, – жизнь такая штука – не знаешь, где обрящешь, где потеряешь…   
Братков поёжился.
– И, что из этого вышло, если не секрет? 
– Не секрет, Илья Игнатьич! Какие секреты от тебя? Сработались в одной упряжке, сколько ещё вместе – не знаю, но, видно, судьба! А вот предложение Сырцова о переходе на партийную работу я не принял – отказался, чем поставил себя в двоякую ситуацию.      
– То есть, как? – удивился Братков.
– А так, Игнатьич! Детали опущу, но Роберт Индрикович знал о предложении, сделанном мне Сырцовым, выжидал, испытывая меня на прочность – кому отдам предпочтение: партии или исполнительной власти … Правда, выяснилось это позднее в приватной беседе с ним в 1925 году на 1-м съезде Советов. Ты уже был на районе, когда Сибирский ревком переименовал Новониколаевск – в Новосибирск?   
– Да, становился на ноги, Пантелей Куприянович, ох и время было... Недавно вроде, а сколь воды утекло-о-о-о…
– Вот-вот, значит, помнишь? 
– Ещё бы! – усмехнулся Братков, – колчаковцы рыскали по заимкам, стреляли активистов, жгли посёлки в тайге. Тяжёлые были времена, мать их за ногу...    
– О чём и речь, Игнатьич. Слушай дальше. После назначения товарища Эйхе председателем Сибирского краевого исполкома он подбирал кадры на ответственные посты в округах, районах. Человек новый, людей не знал, положиться не на кого. Чего там? До назначения в Сибирь занимался продовольствием в Наркомате РСФСР, а тут всучили такую махину – девятнадцать округов, автономная область и край с необъятной тайгой. Ого-го-го! Чего скрывать? Я согласился пойти в исполнительную власть, чем и расположил товарища Эйхе к собственной персоне. Чего не скажешь о Сырцове! Сергей Иванович обиделся!
– Вон чё, идрево мать! – Братков оглянулся на рубку, откуда ветром доносило заунывное пение чумазого рулевого.   
– Да-а-а, предложение лестное, партийная работа, скажу я… По нашим временам? Э-э-э … 
Погадаев полез в карман за кисетом.
– Угощайся, Игнатьич.
– Спасибо, Пантелей Куприянович, не балуюсь этим делом, если уж совсем невтерпёж. Сердце шалит, зараза…      
– Чё ж не покажешься Донцову, ядрёна вошь? В Парабели под боком светило медицины, а руководитель района ходит квёлым. Непорядок! Накручу хвоста Дмитрию Дмитриевичу! Выпиши порошки у него и пей на сон грядущий… Мой приказ: дела – делами, а о здоровье помни. Идёт? 
– Идёт, Пантелей Куприяныч.
– Держи «пять», и обследуйся, как следует.   
Устроившись на баке катера, то и дело черпавшего носом обскую волну, руководители Нарымского края размышляли о будущем. Им, участникам исторических процессов, перевернувших мир от событий Октябрьского переворота до индустриализации страны, предстояло с тысячами выселенцев, вовлечённых в преобразование Сибири, осуществить экономический прорыв. Это главный итог заседания краевого исполкома, который они вынесли, не утомляя себя умозаключениями по индустриализации экономики, прописанной в документах XIV съезда ВКП (б). Вместе с тем нарымские руководители пришли к неожиданному выводу: индустриализация страны перевернула все представления о производительных силах и производственных отношениях, исследованных Марксом в фолианте «Капитал». Отныне, оказывается, основным элементом трудовых отношений в СССР становится человек с серпом и молотом в руках, а лопата, пила и топор – в придачу для освоения Нарымского севера. Воздействуя ими на предметы труда, он обязан был производить блага для общества, строившего социализм и таким образом защищать интересы социалистической революции, провозгласившей принцип: от каждого по способностям, каждому – по труду. 
По мнению Погадаева, прошедший в декабре 1925 года в Москве XIV   съезд партии, несмотря на важность принятых решений, имевших стратегический характер, не определил механизма и темпов развития страны. Высший партийный форум ограничился общими задачами, уверен был Пантелей Куприянович, хотя и определил основную цель коммунистической партии: достижение экономической независимости советского государства.
Братков согласился с ним и высказался по этому поводу: 
– Ходим вокруг да около, молчим, Пантелей Куприяныч, а решения «съезда индустриализации» переносятся в Нарымский край инструкциями, директивами с устрашающими грифами: «для служебного пользования», «секретно», «совершенно секретно». И всё! Не знаю, как ты, а я ночами не сплю, потею, мать её … Переживаю.
– Хм, не спится ему! Я железный, думаешь? Ночую за рабочим столом больше, чем с женой на печи.
Илья Игнатьевич вскочил.
– Встань, Пантелей Куприяныч! Встань-встань! Смотри, видишь пойму Оби? Ширь, тайга, болота, – какая индустриализация без материально-технической базы? Техника, специалисты? Где, спрашиваю, тебя? Одна кормилица, матушка Обь! Смотри и запоминай! Одними руками спецконтингента ничего не добьёмся! Угробим людей и больше ничего!
– Успокойся, Игнатьич, не заводись, – отмахнулся Погадаев. – Вижу и сам, дорогой мой: тайга, реки, озёра – наши богатства! Нам приказано всё это благоустроить и направить служению народу.
Махнув в сердцах рукой, Братков присел. Помолчали. Мысли руководителей крутились в одном направлении: каким образом индустриализировать лесисто-болотистую местность Нарымского края, не имея ни подъездных путей к объектам, ни оборудования со специалистами узких профилей?
Осознавая тяжесть возложенных задач, и Погадаев, и Братков отметали все сомнения, рвавшие душу, они понимали, что в их положении нужны любые действия, которые бы дали результат. Не важно было, связаны ли они с суровым климатом Приобья, отсутствием условий проживания дармовой рабочей силы, инструмента, питания, руководство Томского окружкома, и, тем белее – Сибирского края не интересовало. Дайте, товарищи коммунисты, Его Величество – результат! Партия доверила вам ответственный участок работы, её доверие вы должны оправдать! И баста! Иные подходы в расчёт не принимались. Таким образом, у Пантелея Погадаева и Ильи Браткова выбора не было! Они на собственной шкуре ощутили, что время преобразований в Нарымском крае, расписанное в постановлении заседания Сибирского краевого исполкома по срокам исполнения, выбрало именно их и поставило перед жестокими испытаниями.          
Не привлекая внимания начальников, седевших на выкрашенном охрой баке, рулевой тянул унылую песню. О рыбацкой ли тяжёлой доле, о выловленной ли в Оби золотой стерлядке или суровом сибирском крае, где птицы замерзали на лету? – Не поймёшь. Переложив штурвал на борт, старый рыбак, не упуская между делом из виду плёс со встречной волной, направил на неё судёнышко: «Эх, туды твою растуды, сколь воды утекло в Оби? Так и жисть течёт мимо». Смахнул слезу с задубелой щеки и вдруг в полный голос запел:

Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбацкую лодку берёт
И грустную песню заводит
О родине что-то поёт.

Бродяга Байкал переехал
Навстречу родимая мать
Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша.
Здоров ли отец мой и брат?
 
– Даёт рулевой! Слышь, Игнатьич? – засмеялся Погадаев.
Братков улыбнулся.
– Скушно крутить штурвал, вот и тешит песнями душу.   
Поговорили ещё о том, о сём, обсудили начало путины. 
– Кстати, Пантелей Куприяныч, глянь-ка! По левому борту юрты Мумушевы, – воскликнул Братков, кивая на селькупское поселение, раскинувшееся на крутом берегу Оби.      
Описав дугу по длинной излучине реки, ходкий катер вышел на мумышевский плёс.  Издалека услышав стук движка, на берег сыпанули детишки, следом, степенно раскуривая трубки – взрослые. Ага, начальство едет ; значит, прямиком в Парабель. Не проявляя эмоций, проводили катер острым взглядом узких глаз и, не спеша, вернулись к делам: чинить иглицей сети, сушить фитили, варить уху из стерляди, солить в тузлуке муксунов.
– А что, Пантелей Куприяныч, может, завернём на ушицу? – с хитрецой поинтересовался Братков, вглядываясь в лица коренных северян. – Вон Чужины, Тобольжины, Тагаевы – рыбаки испокон веков. 
– С пустыми руками? Не-е-ет, Игнатьич, причалим в следующий раз, с подарками людям. А чё? Ничего не скажу – молодцы! Иван Ермолевич Дюков претензий к ним не имеет. В текущем году показатели выполнили, Томск доволен поставками рыбы.   
– Открыли путину, запустили стрежневод, дай Бог, наведаемся.
– Спланируй поездку, обязательно навестим!   
Свежий северко поднял волну – холодало. В очередной раз, провалившись носом в потемневшие воды Оби, труженик-катер черпанул белый бурун – палуба уплыла из-под ног Погадаева. Но сибиряк не растерялся, удержался на ногах. Ухватившись за леер, придержал Браткова, округлившего с перепугу глаза. 
– Держись, Игнатьич! Разошлась матушка-Обь!   
– Может, в каюту, Пантелей Куприяныч. С устатку, а? Заслужили поди?
– Хха-ха-ха, хитрец, можно, конечно, но главное ещё не обсудили.
– Обсудим и главное!
– Посидим здесь. Красотища-то какая, а! Смотри, Илья! Сердце радуется, кровь кипит, идрит твою… 
Запахнув дождевик, Пантелей залюбовался рекой, нависшей над горизонтом тучей...
– Знаешь, Илья, я начистоту. Роберт Индрикович поделился со мной… Не догадываешься, о чём?   
Братков пожал плечами. 
– Откуда, Пантелей? Сам понимаешь…
– Смотри, ни гу-гу.
– Куприя-я-я-яныч, – сделал обиженный вид председатель райисполкома, – столько лет вместе …
– Не сердись, Игнатьич, время такое, пропади оно пропадом, своей тени боишься. Вот чё я скажу…
Погадаев склонился к Браткову.
– К нам приезжает товарищ Сталин.
Глаза Браткова остекленели, спина покрылась испариной.   
– Товарищ Ста-а-алин? Э-э-э, не понимаю…
– Ничего понимать не надо, Илья, надо петрить. 
Ситуация с двумя руководителями сибирской глубинки отразилась немой сценой известной читателям, благодаря природной наблюдательности «товарища» Гоголя.
– И когда его… то есть, то-о-варища Сталина в наших краях ожидать? – отозвался Братков, утирая струившийся по шее пот. 
– Кто его знает, Илья? Роберт Индрикович сориентировал на зиму.  Выходит, у нас несколько месяцев есть в запасе.
– Идри её мать! Надо ускорить выполнение решений партии и Совета Народных Комиссаров по основным работам. Выселенцев – в бой! Иначе...
– Иначе – дело труба, Илья Игнатьич, правильно! Кирпичный завод – главное звено в цепочке индустриализации в твоём районе, понимаешь теперь? Значит, так! Его строительство в генеральном плане выставлю основным объектом ; и никаких гвоздей! Остальные задания переводи на параллельное освоение, слышь меня?   
– Слышу, Купряныч, спецконтингенту нужны избы, инструмент. Лопат не хватает – беда! 
– Отстроишься к холодам! Учить тебя, как избы ставить? Стыдно о пустяках говорить? А вот, кстати, на моём столе лежит докладная, мол, народ исходит из Парабели, в город рвётся?   
– Индустриализация, Пантелей Куприянович! – выпучил глаза Братков, – люди валят на заработки в Томск, Новосибирск. Их нашей пайкой в сельпо не удержишь. 
– Хм, пайкой? – Погадаев скривился в ироничной улыбке, – а ты к пайкам людям икорки подбрось, рыбки, потрохов. Михеев у тебя по отлову рыбы ходит в передовиках, бригада гремит на Томский округ, а председателя райисполкома не устраивает пайка… Я её нарезаю тебе? Или всё же ты определяешь решением? Думай, голова! 
Опёршись о леер, Погадаев встал под ветер, гнавший встречную волну. 
– Свежее-е-е-еет, хор-рошо-о-о, едрёна вошь! Слышь, Илья, я о людях? Помнишь тезис из доклада товарища Эйхе о выполнении заданий по индустриализации территорий в сроки, отведённые планом?
– Есть в тетрадке. Пожалуйста.   
– Оставь тетрадку, Илья, я тоже кое-что помечал. В соответствии с утверждённым товарищем Сталиным планом индустриализации, в стране строятся полторы тысячи заводов, десятки тысяч других объектов промышленности, сельского хозяйства. С кем будешь строиться ты, дорогой мой, если трудовая сила мигрирует в город? А? 
Братков задумался.
– Думай, Илья, думай, это всегда полезно. А мысль в отношении кулаков, спекулянтов и прочей нечисти уловил?   
– Я-я-ясное дело, а чё делать, не знаю, Куприяныч. Придёт директива Смирнову – начальнику райотдела ГПУ, Виктор Иванович приберёт их к ногтю! Больно крут с кулаками. Я чё? Вопрос по линии ГПУ!
– Хм, а потребуются чрезвычайные меры? Введём, как пару лет назад: именем революции ;  и к стенке?
Погадаев в который раз полез в карман за кисетом. 
– Не-е-ет, с кондачка не пойдёт, Пантелей Куприяныч, поднимутся середняки, кулаки, крепкие мужики, которые за «своё» глотки перегрызут и …
– … этот сыр-бор в канун приезда товарища Сталина? – подхватил Погадаев, – полагаешь, что Иосиф Виссарионович умилится «чрезвычайщиной» в крае, где сам мыкался в ссылке? Мне думается, что ему захочется оценить выполнение решений партии по развитию сибирской глубинки в условиях согласованных действий между классовыми элементами в деревне и на селе? Или я не прав?      
Братков не захлебнулся потом лишь потому, что жена-толстушка, собирая его в командировки, укладывала в дорожный чемоданчик платки, вырезанные из использованных на супружеском ложе простыней. Их-то, после реплики Пантелея, Илье Игнатьевичу могло не хватить.  Расстановкой классовых сил в сельскохозяйственном Парабельском районе Братков занимался поверхностно, так – от случая к случаю. Явного перекоса в сторону избыточного наличия бедняков в районном центре не наблюдалось, люди, в целом, жили справно: занимались земледелием, зерновыми, заготовкой леса, рыбы, ягод, кедрового ореха. Острых отношений между небольшой, правда, крепкой кулацкой прослойкой и сельчанами фиксировалось мало. Известный в Нарымском крае крутым отношениям к кулакам начальник Парабельского райотдела ГПУ Виктор Иванович Смирнов и начальник милиции Константин Степанович Воропаев информировали Браткова о положении дел в районе. Илья Игнатьевич и сам контролировал ситуацию на местах, слал заместителей в удалённые уголки района, куда они добирались зимником: в летнее время путь был закрыт болотами. Гнал службы администрации в селькупские поселения, занимавшиеся охотой, рыбалкой, заслушивал председателей советов о выполнении заданий и показателей о производстве продукции. Сам руководитель района числился успешным хозяйственником. Погадаев отмечал его на заседаниях окружкома как дальновидного руководителя, хвалил за результаты, правда, сетовал за перестраховку в принятии отдельных решений. И было за что. После появления в округе телефонной связи Братков, бывало, «разбивал» ночами телефон, согласуя с ним, председателем краевого исполкома, в общем-то пустяшные вопросы.
– Илья, скажи по секрету: ты хрен моржовый или руководитель района? – интересовался в таких случаях Погадаев.
– Пантеле-е-е-ей Куприяныч…    
– Я задал вопрос! 
– Конечно, руководитель!
– Вот и руководи, а не дёргай меня пустяками!
 Однако наступали тревожные времена, смутные. Их особенность не  бросалась в глаза из статейных заголовков центральных газет, не обсуждалась на собраниях студенческой молодёжи, комсомольских и партийных конференциях, скорее наоборот, всюду слышались бравурные марши оркестров, горячие выступления активистов на митингах, в трудовых коллективах, клеймивших врагов советского государства. Вместе с тем чёрная тень мрачных перемен, охватывая пространство «…от тайги до британских морей», зловеще нависала над республиками Советского Союза. 
 Холодок их веяний Пантелей Погадаев ощутил из сухого по содержанию и не очень яркого внешне выступления председателя Сибирского краевого исполкома товарища Эйхе. Выводы, сделанные по его докладу, не утешили руководителя Нарымского края, скорее, наоборот – растревожили. Не сбили с панталыка и уверенные интонации докладчика, отработанные многими выступлениями перед руководящим составом разных уровней, паузы, сдабривающие речь значимостью подаваемых на аудиторию мыслей. В выступлении высшего руководителя Сибирского края сплошь и рядом сквозила недосказанность, полунамёки на необходимость новых подходов в организации экономического роста страны, в первую очередь – в сельскохозяйственной сфере. Эйхе высказался о необходимости новой стратегии партии в отношении хозяйствования на селе, гнул линию на коллективный труд с обобществлением средств производства …
Пантелей, понимая, что в верхнем эшелоне партии вынашивалась идея-реформа о подходе государства к крестьянству – вообще, обратил внимание на изящный ход товарища Эйхе в «обкатывании» её положений вбросом «на пробу» с трибуны заседания краевого исполкома. Далее по регламенту заседания следовало обсуждение доклада Роберта Индриковича. В прениях выступали председатели райисполкомов, которые, независимо от желания и сложившейся конъюнктуры, обязаны были выразить отношение к новшеству, озвученному высшим руководителем Сибирского края. Не заметить или проигнорировать посылы, обращённые к ним кандидатом в члены Центрального комитета ВКП (б) товарищем Эйхе с трибуны заседания и не дать им оценку в выступлениях в нужном ракурсе, руководители Сибирского края, конечно, не могли. Подобные вольности обернулись бы партийными оргвыводами с вытекающими последствиями в дальнейшей судьбе. Кто не знал этого из участников заседания? – Однако, их выступления прошли на «ура»! 
Погадаев каждой клеточкой тела чувствовал атмосферу исполкома.  С не меньшим вниманием слушал её и сидевший рядом Братков, всякий раз толкая Пантелея Куприяновича в бок, когда Эйхе высказывался остро, программно, принципиально, делал заявления. И, чем глубже Роберт Индрикович раскрывал тему доклада, тем яснее участники заседания понимали, что Центральным комитетом партии принято стратегическое решение на десятилетия вперёд. С этого решения, как уже догадывались чуткие к веяниям перемен Погадаев и Братков, начинался отчёт нового этапа в истории Нарымского края.   

***

Выселенцы в Парабельском районе обустраивались в бараках, осваивали шалаши, балаганы – так чалдоны называли сооружения с лёгким навесом. Обживались в лесных угодьях, привыкая к шуму тайги, запаху смолы, мха, болотной тине. Приспосабливались к животному миру – многообразной сибирской фауне. Уже не летели сломя голову прочь от неожиданного рыка хозяина тайги – бурого медведя, бродившего рядом с тремя-четырьмя особями меньше размером.   
Мезенцев распределил людей, используя личный опыт в управлении заводским коллективом: семейных выселенцев, женщин с детьми разместил в бараках с двухъярусными нарами – всё крыша над головой, остальных бедолаг определил в жилища из лапника и жердей.
– На первых порах сойдёт, товарищи, а к зиме, дай Бог, обзаведёмся жильём, места хватит всем, – подытожил Александр Николаевич, выступая на собрании по случаю формирования бригад для отправки на работы.
Сведущих в плотницком деле мужиков старший бригадир отправил в распоряжение Сергея Денежко. Ему поручил обустройство жилья в соответствии с планом развития посёлка, начертанным «архитектором» углём на куске картонной тары и согласованным с Голещихиным. 
– Успеем к морозам, мужики, устроим берлоги не хуже Михайла Потапыча Топтыгина, а? Работнём?
Плотники загалдели.
– Работнём, Сергей! Пайку бы увеличить надо! Сосёт животы, туды твою растуды – доходяги доходягами. Валим лес, трелюем, скажи Николаичу…
– Сказать-то – скажу, Сидор, но с питанием сам знаешь… Районный комендант решает с парабельской властью, но воз и ныне там …   
– Арестову в нашу шкуру не влезть. У него одно на уме – давай-  давай, а, что давай? Корми работяг – дадим! Что, не так говорю? Наведался намедни, обматерил, прыгнул в седло и только видели его – галопом в Парабель! – расходился плотник с рыжей бородой.
– К бабёнке под бок, – хохотнул стоявший рядом бригадник.
– Ага, с буферами в подойник, – подхватил Сидор Артемьев.
Народ зашёлся смехом.
– Ну, будя-будя, разошлись. Дай вам повод, охальники, – одёрнул крикунов Ефим. 
Толкая друг дружку локтями, мужики, смеясь, обменялись шутками.
 – Эй, емели, – пригрозил Денежко пальцем, – знайте, на какую мельницу воду лить, заметут ;  и поминай, как звали.
– Не о себе печёмся, Сергей, – огрызнулся Сидор, – жрать нечего! Скоро зубы сложим на полку.   
– Хорошо-хорошо, хватит галдеть, – поднял руку Денежко, – под одним Богом ходим, одну баланду хлебаем … Работать по разнарядке, мать вашу так, затейники, проверю. Чуть разговор о бабах ; и туда же … По местам!   
Прихватив с собой нехитрый инструмент, строительная бригада Сергея Денежко потянулась в лес на делянку. Мужики валили лес под бараки, трелевали брёвна на поляну, вырубали пазы: поперечные, продольные, закладывали мшаник в венцы. Стучали топоры, киянки, слышался мат-перемат бригадиров, десятников – посёлок строился.
Развернул «богадельню» и дед Лаврентий.
 – Поди сюда, Марья! – окликнул он стряпуху, опираясь на суковатый костыль.
Мария отмахнулась, показывая девчушкам, как чистить молодую картошку, завезённую из Парабели помощником коменданта Вяловым.
– Господи, Боже мой, Макеич, сейчас.   
Смахнув передником пот, неунывающая стряпуха, убедившись, что малышки усвоили урок, направилась к деду.
– Что уставился в землю, Лаврентий Макеич? Америку открыл? Кричишь, кричишь, не можется что ли? 
– Юморишь, Марья, иди ближе. Вишь! Аккурат – здесь!
Глаза женщины округлились.
– Как здесь, Лаврентий Макеич?
– А так, Марья! Здесь и ставим печи!
Дед очертил палкой круг, где по его разумению должна была стоять основная принадлежность кухни – печь. Ей служить доброму делу: готовить пищу. 
– Печь? Господи, прости мя грешную… Я-то думала…
– Меньше думай, баба, больше дело справляй, – прикрикнул на смешливую Марью старик. 
Подоткнув крутые бока руками, Марья сощурилась.    
– Не суперечу, Лаврентий Макеич, вы мужчина в хозяйских делах привередливый, согласная я, – и повела плечом – ладная, гладкая.   
– Эх, Марья-Марья, скинуть бы годков этак «…дцать», не прошёл бы мимо – зацепил, не упустил!
– Вы и сейчас ничего, Лаврентий Макеич, – хохотнула женщина, играя искристыми глазами. – Угу-у-у…
Распушивший хвост Лаврентий и впрямь было схватил Марию за  бок, но где там старому? Женщина увернулась, и, поведя призывно плечом, закатилась смехом.    
– Слабо, Лаврентий Макеич? 
– Не дражни, Марья, осерчаю – унесу в кусты, – разошёлся не шутку старый, вспомнив молодые годы и улыбки петербургских красавиц. 
И, если бы не завернувший с делянки Мезенцев, дед сделал бы ещё заход на аппетитные формы Марии.    
– Будя-будя, старый, разошёлся, – остановил его Александр Николаевич, – намедни умирать собрался, а сейчас Марью чихвостишь по чём зря. Детей бы стыдился, старый хрен.   
– Да я ничего, Николаич, хулиганю мал-мало для поднятия настроения молодёжи, растёт она не в нас: без огонька-задоринки, скушные. Помнится, мы сенокосной порой молодыми – ох, девкам  давали жару! Жгли кострища за околицей, купались в полночный час  нагишом… Эх, время после крымской войны… Отменили крепостное право, учинили земскую реформу, нас, крестьян, приобщили к управлению на местах, просвещение… Да-а-а-а, Лександр! Шли в начальные народные училища, университеты, бедных приобщали к учёбе, образованию…
– Неужто, старый, ходил по университетским коридорам с книжками под мышкой?
Лаврентий встрепенулся.
– Не смейся, Лександр Николаич, ходил! И книжки читал, и кружки посещал – а какие! Э-э-эх, молодёжь-молодёжь! Что вы знаете?   
И, строго взглянув на Мезенцева, отчеканил:
 – Выпускник Петербургского закрытого учебного заведения Института инженеров путей сообщения Императора                Александра I Лаврентий Макеевич Подгурский. Между прочим, уважаемый Александр Николаевич, учился в университете на высших курсах, имею диплом и звание гражданского инженера путей сообщения.


Глава 12

Лаврентий жмурился солнышку, вдыхая запах оструганных досок, отстроенного под его руководством пункта питания. В отношении выселенцев, привлечённых к принудительным работам в ссылке, инструкцией ГПУ предписывался бригадный принцип организации труда. Менялись направления работ, планы заданий, условия содержания спецконтингента, но трудовая единица – бригада оставалась прежней.
Лаврентий учёл установки чекистов и соорудил столы под крышей в расчёте на бригаду – умно и со вкусом. Здесь можно было питаться, учиться политграмоте, заседать и, как объявил Арестов, «крутить кино», «глазеть культурку».
– А как же? Будет и киношка, но чтоб – порядок! – насупился для порядка районный комендант, убывая в Парабель верхом на кобыле. 
Лаврентий отдыхал душой: пожал руку Мезенцев – отлично, глянул Голещихин, утробно икнув, смолчал, значит, нормально.   
– Глянь, Марья? Идёт?
Выгнув грудь колесом, дед гоголем «причалил» к женщине.
– Ах, Лаврентий Макеевич, Божьей помощью не обижены, идёт, – отозвалась напевно стряпуха, скрывая под передником руки. 
– Имей в виду, Марья, управляться нам, – зыркнул старик на женщину, – а что с руками? Обожгла?
– Ой, нет, Макеич, искусали проклятые. 
Дед осуждающе покачал головой.
– Непорядок, Марья, поди в кусты, вымой мочой. 
– Скажете тоже, Лаврентий Макеич, – отмахнулась женщина.
– Иди-иди, – ткнул её в загривок дед. – Молодёжь, итиё мать.
– Господи, привязался на мою душу грешную, – заартачилась было Мария, но, махнув рукой, шмыгнула в кусты.
– Егоза, – крякнул старик с удовольствием и пошёл в тенёк на любимое место под разлапистым кедром. 
  Хвороба, язви её, не отпускала Лаврентия, болели кости, желудок. В такие минуты он садился на поддёвку и глазел на ливу с заросшими осокой озёрами. Ры-ы-ы-ы-бы: щука, окунь, карась, стаи чирков, селезней, нырков. Парабельская ребятня, – наблюдал частенько старик,  – спозаранку  бежала за добычей. Глядишь, там мелькнёт меж кочек вихор, там кепка, ага – выстрел, другой. Есть на  похлёбку ; и айда снимать фитили.   
Нравились Лаврентию заливные луга Парабели: играли литовками мужики, паслись бурёнки, вскидывая умный взгляд на хозяек, спешивших на дойку, бежали ребятишки в ночное. «Лива – житница Парабели, – рассуждал Лаврентий, убегая мыслями в деревеньку детства, что на Тосне-реке, впадавшей в Неву. ; Э-э-эх, юность, юность! Пролетела в деревне, молодость – в Петербурге, а та-а-ам, пошло-поехало. Когда это было? Сколь с тех пор воды утекло, ай-я-яй»!
Лаврик был младшим ребёнком в семье. Из-за болезни родителей вынужден был оставить отчий дом и юношей уехал в Петербург к родственникам по материнской линии. Поступил в институт. Студенческая среда того времени не изобиловала сословными сливками российского общества, в основном в ней правила бал разночинская интеллигенция: мелкое дворянство, духовенство, мещанство. Своеобразная интеллектуальная основа, на которой после светских реформ Императора Александра II в 1860 – 1870 годах, в обществе зародился мыслительный процесс безответственного характера – вольнодумство. Именно вольнодумством назвал перекос в сознании молодёжи шеф Третьего отделения Собственной Его императорского Величества канцелярии Александр Львович Потапов.
Естественно, заразившись гуманитарным недугом, просвещённая молодёжь, не задумываясь, отнесла себя к передовой части общественного движения России. А раз так! С присущим ей максимализмом устремилась к осуществлению реформ, направленных – просто ужас – на изменение государственного строя. Лаврик не стал исключением. Кружок, в который деревенского паренька втянули сокурсники, оказался местом причинно-следственного сборища, где участники обсуждали уставы партий, программы общественных течений, претендующих на обустройство Российской Империи. На, обставленные под вечеринки, встречи заглядывали с виду интеллигентные, образованные люди с претензией на исключительность и свободу суждений. Само собой разумеется, приносили запрещённую литературу, листовки и, не особенно считаясь с мнением институтской поросли, оттачивали на ней приёмы ораторского искусства и владения вниманием толпы.
Агитационно-пропагандистская обработка будоражила молодёжь ясным и понятным изложением целей, развивала в ней агрессивные инстинкты. Не прошло и полгода, как новоиспечённый кружковец Лаврик Подгурский ощутил востребованность к себе, что в условиях становления молодого человека как личности возвысило самооценку и определило приоритеты на жизненном пути. Идея о социальной справедливости, вбиваемая юношеству интеллигентными людьми «со стороны», формировала в них мировоззренческую позицию –  физическое устранение Императора России Александра II. Не больше и не меньше!
И всё же не всем молодым людям, выбравшим революционную стезю, нравилась установка на террор, они уходили в тайные организации, где придерживались менее радикальных позиций, и не замахивались на сокровенное – жизнь Его Императорского Величества. Иные и вовсе оставляли скользкий путь к реформам через кровь соотечественников, оставались в народе, повышая его образовательный и культурный уровень.
Перед выбором стоял и Лаврик. После политических баталий, бушевавших в учебных аудиториях и за их пределами, многих ночей размышлений он вышел из кружка, проповедавшего неприемлемые революционные идеи, а главное – механизмы их реализации. И вовремя. Через агента, внедрённого в активную группу кружковцев, Третье отделение Собственной Его императорского Величества канцелярии установило места тайных встреч студентов. Происходили они в трактире, что в Загибенном переулке, и кухмистерской «Лондон» – на Васильевском острове. Естественно, о разговорах и намерениях отнюдь не светского характера, имевших место среди разгорячённых пивом кружковцев в злачных местах города на Неве, был осведомлён начальник политического сыска России Александр Львович Потапов.
Ответная реакция шефа жандармов Всея России последовала незамедлительно. Солдаты исполнительного органа Третьего отделения  схватили вольнодумцев вместе с их барышнями не обременяющего поведения, приглашённых для оперативного прикрытия сходки (и, кстати, не только) и отправили куда следует. Специальным судопроизводством – военным судом, назначенным для разбирательства государственного преступления, участникам политических безобразий были вынесены жестокие приговоры. Часть из них была до скончания своих дней отправлена на «постоянное место жительства» в казематы Алексеевского равелина Петропавловской крепости, часть была угнана в Сибирь, где также сгинула в безвестности. 
Лаврентий отделался испугом. Несколько допросов, на которые он был вызыван в сыскную полицию по делу кружковцев, носили уточняющий характер в отношении отдельных персоналий, проходивших по суду, и, к счастью, остались без последствий. Идейные соратники за революционные преобразования в России на следствии держались крепко и в подвалах канцелярии Его Величества Императора России не выдали участников злодеяний, волей случая оказавшихся вне прямых подозрений.       
 И всё же сидеть дождливыми вечерами за книжками или проводить время с гризетками в стороне от событий, которыми горела молодёжь просвещённого времени, Лаврентий не позволил себе. Проявил характер и примкнул к сверстникам, тяготевшим к леворадикальным идеям Огарёва и Бакунина. Опять тайные встречи, конспирация, бесконечные разговоры об устройстве России. Но, случайно узнав, что лидеры революционных воззрений, так жарко обсуждаемых студентами в местах пикантного присутствия, ни в чём не нуждаясь, живут за границей, смекнул, что дело нечистое, и оставил их подальше от греха. И опять –  вовремя. Волнения студентов в начале 70-х годов были жестоко подавлены Третьим отделением под руководством господина Потапова, набившего руку в политическом сыске и охране Великого престола Царя-Императора Александра II.
Вместе с тем, обкатавшийся в присутственных местах и кружках, запрещённых в Российской империи, Лаврентий Подгурский не остыл, не впал в депрессию. Непременно подвернулся его Величество – случай. Выпускница Смольного института очаровательная Дарья Ильинична Рогожинская (с ней Лаврентий имел честь сожительствовать на Васильевском острове) рекомендовала его в организацию «Народная расправа». Справедливо заметить, что белокурое очарование – Дарьюшка, как нежно звал её сокровенными ночами Лаврик, изваянное в институте благородных девиц для светских утех, между тем имела в активе покушения на полицмейстеров и градоначальников. Конечно, результативных. «Народной расправой» руководил некто Нечаев – неприятный тип, чуть старше Лаврентия, одержимый идеей террора студент.
Развязка наступила быстро. Устанавливая железной рукой дисциплину в ячейке революционных радикалов, Нечаев в воспитательных целях за неподчинение ему, распорядился убить члена организации Иванова, тоже студента, имевшего, верно, недостаток – гордыню. Знаете ли, это упущение в среде революционеров, присвоивших себе исключительное право решать, кого лишать жизни сегодня, кого – завтра. Выполняя волю Нечаева, исполнитель акции наказания и устрашения в одном лице, не проявил нужных качеств, как хладнокровие, выдержку или не набил, как следует, руку, оставил следы преступления. Много следов. Тайная полиция, управляемая главным жандармом России Александром Львовичем Потаповым, обнаружила их, и вскоре участники группы «Народная расправа», имевшие дерзость посягнуть на основы Самодержавия и общественный порядок, были установлены. 
Изучая обстоятельства убийства студента, следствие обнаружило нелегальную литературу, оружие, устав, положения которого призывали к террористической деятельности. Была вскрыта и жестокая система обучения членов ячейки методам террористической борьбы. Компетентные органы, признав организацию чрезвычайно опасной для  государственных интересов Российской империи, приняли решение  арестовать противников монархии. Но и на старуху бывает проруха, говорят в народе. При аресте молодёжной группы служаки корпуса жандармов не учли дерзость её членов, решимость и способность к самопожертвованию. Организатор группы Сергей Нечаев чудесным образом улизнул за границу. Ненадолго, правда, был выдан российским властям и сгинул в казематах Петропавловской крепости. Удивительное создание – Дарьюшка, кто бы мог подумал?! Красавица! Прелесть! Отвлекла внимание жандармов обаянием, появившись перед ними в неглиже, и с улыбкой приняла мышьяк. Умерла в подвалах канцелярии, так и не дождавшись первого допроса весьма щепетильного в подобных делах Александра Львовича, ценившего и преданность Отечеству, и, безусловно, женскую красоту.
Лаврентий затаился в ожидании ареста. Бог миловал и на этот раз – обошлось. Надолго ли? Не прошло и полгода, может, чуть больше, как на благодатную почву мироощущения молодого человека пали революционные идеи Виссариона Белинского. Уйдя в мир иной ещё в 1848 году, литературный критик оставил идейное наследие – теорию «русского социализма». И ничего удивительного, что философский трактат, выстраданный публицистом и критиком не без участия трудов немецких философов-идеалистов Фихте, Гегеля, взяла на вооружение молодёжь, решительно настроенная в отношении изменения общественной системы России. В ней-то Лаврик и открыл интересную мысль, польстившую самолюбие юноши. Оказывается, реализация теории социальной справедливости в практическом русле планировалась Виссарионом Григорьевичем в опоре на крестьянскую общину, так милую сердцу Лаврентия, выходцу из крестьян. Такой поворот событий, отражавший чаяния молодого человека, соответствовал его жизненной позиции. Нужно было лишь время, а оно работало на отчаяного повесу.
Участвуя в одной из студенческих попоек в известном уже Загибенном переулке, Лаврентий оказался среди собутыльников, относивших себя к интеллигентскому кружку «Земля и воля». Из углублённого изучения программных положений господ интеллигентов, входивших в модное образование, уяснил, что участники сборища отошли от пропаганды населения, считая её бесперспективной, и… склонились к политическому террору, как средству достижения целей.
Что-то подсказало деревенскому парню, не лишённого практической сметки, что умозаключения единомышленников о методах борьбы за справедливость в России носят более чем опасный характер. Интуиция не подвела и на этот раз. Испытывать судьбу наудачу Лаврик не стал, отошёл от решительно настроенных к самодержавному трону товарищей и окончил институт без приключений. Недавних же соратников по дискуссиям за пивом уважающая себя и монархию канцелярия Его Величества Императора России, отслеживающая вопросы политической благонадёжности россиян, прибрала к рукам. Больше их Лаврик не видел.   
Окончание института и получение диплома инженера путей сообщения ознаменовалось приятным событием. Лаврентия Подгурского взяли на работу инженером-механиком подвижного состава на Николаевскую железную дорогу, бывшую Петербург-Московскую. Перспективы карьерного роста виделись молодому человеку в развивающихся капиталистических отношениях в России, её технических возможностях. Крепла промышленность, процветало сельское хозяйство, естественно, к железной дороге, как транспортной артерии перевозки грузов, требовался революционный подход. Увеличение нагрузок на подвижной состав, пассажиропоток, грузоперевозки выдвигали новые решения по выпуску тяговой силы и введению её в эксплуатацию.
Подающего надежды инженера Лаврентия Подгурского перевели в управление железных дорог. Основным направлением его деятельности оказались те самые тяговые установки, поставляемые на «железку» Александровским чугунно-литейным заводом. Лаврентий приезжал на производство, выполнял поручения начальника железной дороги Ивана Фёдоровича Кёнига, участвовал в изготовлении приборов, систем,  обеспечивающих безопасную эксплуатацию, ремонт подвижного состава. Служба на железной дороге не мешала Лаврентию кипеть азартным игроком в гуще революционных событий, захлестнувших Россию в конце 19-го столетия.
С однокурсниками, обозлёнными неудачным «хождением в народ», Лаврентий в 1878 году вошёл в боевое крыло революционеров, взявших на вооружение тактику политического террора. Молодёжная среда, состоявшая из революционеров-народников, считала террор единственным средством достижения социальных и политических преобразований. Содержание программ изобиловало необходимостью террористической борьбы в отношении существующего строя и массовым террором в городах Империи, направленным против представителей власти, крупной буржуазии и Коронованных Особ. В этом же году «народовольцы» вынесли смертный приговор Александру II – Императору Всероссийскому, Царю польскому, Великому князю Финляндскому. Отныне русское народное присловье: «Без Царя земля – вдова, без Царя народ – сирота. Царь – от Бога пристав» в среде российской интеллигенции утратило всякий смысл.
Священная особа Императора Александра II уже была целью для террориста Дмитрия Каракозова, стрелявшего в Государя в 1866 году.  Боевик промахнулся, но волна терроризма пошла по России кровавой метлой. На Петербургского градоначальника Трепова в 1878 году покушается Вера Засулич, дважды выстрелив в живот из револьвера системы Смит-Вессон. Совершены дерзкие покушения на главу жандармерии Одессы барона Гейкинга, прокурора Киева – Котляревского, агента сыскной полиции – Никонова. Кураж захватил революционное подполье. В центре Петербурга смертельное ранение получил сам шеф Третьего отделения Собственной Его императорского Величества канцелярии генерал-адъютант Мезенцев, сменивший в 1876 году ушедшего в отставку по болезни Александра Львовича Потапова. Убит харьковский губернатор генерал-майор князь Кропоткин. Террор захлестнул Россию.
Обстановка накалилась, оставляя в душе инженера и революционного террориста Лаврентия Подгурского неприятный след. Специальное судебное присутствие выносило приговор за приговором. Исполнение приговоров через повешение при скоплении народа  осуществлялось на плацу Семёновского полка и Смоленском поле  Петербурга. Революционеров гноили в казематах Алексеевского равелина Петропавловской крепости, гнали этапом в Сибирскую тайгу.
Террористический акт в отношении Императора Александра II, успешно реализованный 1 марта 1881 года боевым крылом  «народовольцев», поразил Лаврентия не смертью Самодержца. К смерти самодержец был приговорён ими же – «народовольцами». Его поразила массовая казнь исполнителей террористической акции, соратников по партии: Желябова, Михайлова, Кибальчича, Рысакова вместе с организатором дерзкого нападения на царя – Софьей Перовской.
С Софьей, барышней с утончёнными чертами лица и лёгким прищуром выразительных глаз, Лаврентий познакомился в 1873 году на одной из конспиративных квартир Петербурга. То был период, когда Подгурский, съехав от родственников, перебрался жить на Васильевский остров, ближе к Благовещенскому мосту. Обсуждая планы привлечения рабочих к революционной деятельности, молодая парочка не пренебрегала обязанностями, оговорёнными условиями гражданского брака. Лаврентий с улыбкой вспоминал светлое время, проведённое с Софьей. Утопая в прелестях бабьего лета, они на поезде, прозванным «кукушкой», уезжали в Петергоф – Двор Петра Великого. Захлёбываясь смехом, Лаврентий рассказывал девушке, как ещё студентом продавал на него билеты пассажирам, зарабатывая таким образом на хлеб. 
Тайная ли деятельность, занятость на железной дороге – сложно сказать, но Лаврентию не удавались романтические отношения с женщинами. Конечно, он не считал себя мужчиной обделённым женским вниманием, скорее, наоборот, ловил восхищённые взгляды прекрасного пола и любовно-лирические связи имели место всегда. Правда, их трудно было назвать нежными, трогательными, их герои не пылали страстями, как персонажи в творениях Ивана Тургенева, тонули в условностях конспиративного плана. Устраивались вечеринки исключительно для отвлечения внимания филеров Третьего отделения, негласно собиравших информацию о лицах, представлявших интерес сыскной полиции. Но впечатления остались яркими, незабываемыми, хотя вряд ли несли ощущение теплоты. Лаврентий мысленно благодарил барышень, отвечавших ему взаимностью. Чаше это были соратницы по нелегальной деятельности, чем подруги для жизни, как хотелось молодому мужчине. Подгурский исходил, прежде всего, из гуманных, а не сердечных соображений, понимая, что не имел права рисковать ими. Существовал риск быть арестованным и повешенным, как соратники из организации «Народная воля». Выработанная позиция не осталась бесследной и, конечно же, отразилась на характере молодого мужчины, проявляясь в отношениях с объектами вожделений женского пола сухостью, невниманием, отрешением. Революционная деятельность не допускала вольностей личного плана.
Лаврентий жил с женщинами, разделял ложе любовных утех, но заводить детей – Боже упаси – не было и в мыслях. Скромное жилище, снимаемое последнее время, делил с соратницами дворянского сословия, поверившими в народ, и, наоборот, с девицами мещанских корней из семей ремесленников, торговцев. Бывало, не чурался гризеток – подруг студентов, так же, как не отвергал выпускниц Смольного института благородных девиц, о чём отдельная история.
Барышень голубых кровей выпускала в свет сама Ольга Александровна Томилова – начальница заведения, в молодости Энгельгард. Дама из старинной дворянской семьи, дочь генерала. Кто не знал строгую матрону в избалованном вольнодумством Петербурге?! Завистницы тайком судачили, что по  окончании института с отличием Ольгу взяли ко Двору фрейлиной к Великой княгине Александре Иосифовне, урождённой Саксен-Альтенбургской – эрнестинской принцессе, супруге Великого князя Константина Николаевича. Именно так. Выпускниц Смольного учили воспитатели, дававшие Российскому государству образованных женщин, хороших матерей, членов семей общества, как того требовал Указ Екатерины II об основании в 1764 году Императорского воспитательного общества благородных девиц. Однако в светском учебном заведении имели место нравы, не предусмотренные уставом, утверждённым Великой царицей, и Дарья Рогожинская – яркий пример. Революция сжирала своих детей самым безобразным образом.
С Софьей Перовской Лаврентий работал на пару. Наличие у молодой привлекательной женщины диплома народной учительницы позволяло ей встречаться с рабочими, давать им уроки, правда, не имеющие ничего общего с физикой, химией, естествознанием и просвещением вообще. Она увлекла их задачами движения «Народная воля», ставшим называться так после распада «Земли и воли», с далеко идущими целями: создавала ячейки, знакомила с литературой, разъясняла программу «народовольцев». Кстати, среди них был и Пётр Алексеев, член организации, ставший известнымй впоследствии по «процессу                50-ти». Его знаменитая речь на суде в марте 1877 года о грядущей революции в России произвела огромное впечатление на общественность: «…Подымется  мускулистая  рука миллионов рабочего люда, – возвестил он тогда в зале судебного заседания, – и ярмо деспотизма, ограждённое солдатскими штыками, разлетится в прах». Тайно отпечатанное выступление революционера разлетелось по России, эмиграции, вдохновляя единомышленников на масштабные поступки. Будущий вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов-Ленин вспомил о революционере-народнике Петре Алексееве в декабре 1900 года. В первом номере газеты «Искра» разместил статью, в которой его речь назвал «великим пророчеством русского рабочего-революционера».   
Политисполком «Народной воли» выдвинул Софью Перовскую одним из заместителей руководителя организации. Одержимая идеей террористической войны, молодая женщина внушила Лаврентию необходимость политических убийств, как лучшего агитационного приёма для потрясения монархии. Чувствуя, что специалист по железной дороге, несмотря на опыт революционной борьбы, колеблется в выборе решения о переходе в боевое крыло организации, сыграла на самолюбии и добилась успеха. Лаврентий согласился. Не оставляя работу в управлении железных дорог, он включился в подготовку террористических актов. Единомышленник Лаврентия, некто Ткачёв, подвёл их действиям идеологическую платформу: «Терроризм – единственное средство нравственного и общественного возрождения России». И не мудрено, что целью номер один террористы выбрали Императора Александра II.
Возможный арест и обвинение в терроризме грозили уже не    высылкой на окраину Российской империи, а эшафотом и петлёй на шее. Пользуясь положением служащего управления железных дорог, Подгурский в ноябре 1879 года участвовал в подготовке царского поезда к взрыву. Софье Перовской, непосредственной исполнительнице террористической акции, отводилась роль жены путевого обходчика Сухорукого. В прокопанный под железную дорогу проход единомышленники установили взрывное устройство. Однако террористы ошиблись в расчётах, и мина сработала после прохождения царским поездом места закладки.
Следующая акция оказалась результативной. Софья лично возглавила атаку террористов на Государя-Императора. Вычертила схему расстановки боевиков и взмахом белого платка подала сигнал на метание бомбы Игнатию Гриневицкому – поляку, католику, фанатично верившему в дело революционеров-«народовольцев». Помазанник Божий  Самодержавный Царь Александр II, реформатор и просветитель, погиб от фугасного воздействия взрывного устройства. Впрочем, и сам исполнитель акции, получивший смертельные ранения, скончался в день покушения, оставив строки посмертной записки: «Мне не придётся участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю всё, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может».
На эшафоте погибла и Софья Перовская. Отчаянная молодая женщина, исполнив миссию жизни, ушла в мир иной без возможности обрести покой на небесах. Испытывая естественное сострадание к ней, Лаврентий, соратник и друг, не раскаялся, не поставил свечку для упокоения души. А ну, следующего смерть коснётся самого? Не раскаялся Лаврентий и в принадлежности к боевой организации революционеров-террористов: очерствел, обматерел, затаился.
После убийства Самодержца и печальной участи первой женщины, казнённой в России за политическое убийство, исполнительный комитет организации вывел Лаврентия Подгурского из-под удара Третьего отделения переводом на нелегальное положение. Ему присвоили партийную кличку «Кукушка», оформили паспорт на имя человека, умершего несколько лет назад, и вселили на конспиративную квартиру до особого распоряжения. Кличку «Кукушка» Лаврентий выбрал сам. Ещё студентом продавая билеты на курсирующий между Петергофом и Петербургом поезд, прозванный в народе «кукушкой» за возможность таким, как он, повесам, подрабатывать, выбрал жизненную цель: политический террор. Поездом ездил в Петергоф и с Софьей, посещая величественные фонтаны Двора Петра – значит, и в память о ней.
Перед Лаврентием открылись новые задачи и в новом качестве. Прежний Лаврентий Подгурский, инженер-механик подвижного состава, исчез из штатов управления железной дороги. Ответ полиции Петербурга на исчезновение одного из ведущих специалистов железнодорожной отрасли ничего не объяснил начальнику Лаврентия. «Был человек, и нету человека», – сказали ему в полиции. Однако с таким выводом согласились не все. Иначе думали служащие 3-го секретного делопроизводства – политического сыска Департамента государственной полиции МВД Российской империи – структуры в высшей степени деликатной и ответственной по роду занятий.
В связи с упразднением в 1880 году Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии именно ему,        3-му секретному делопроизводству, были переданы функции политической полиции и сыска. Заявление об исчезновении чиновника Подгурского Лаврентия Макеевича оно не оставило без внимания и сей факт взяло на заметку. Были основания или нет – трудно сказать, но у дома Лаврентия на Васильевском острове, бывшей Смоленской площади, стали появляться неприметные с виду люди с походкой праздно отдыхающих и нарочито отрешённым выражением лица. Вместе с тем с очень внимательным взглядом цепких и всевидящих глаз. Перемигнувшись с дворником, они исчезали, через день ; другой появлялись снова.   
Лаврентия Подгурского, изменившего имя, образ жизни, внешность, известного соратникам по партийной кличке «Кукушка» руководство организации «Народная воля» ввело в боевую группу по осуществлению мероприятий эксы. На языке профессиональных революционеров экса (экспроприация) означала вооружённую конфискацию денежных средств у частных лиц, государства – не важно – для нужд революции. Так звучало убедительней. Затаившись под Гатчиной, «экспроприаторы» тренировали навыки, выход на цель, выжидали.
Общественный резонанс, связанный с девятым и последним покушением на Александра II, превзошёл все ожидания «народовольцев». Одухотворённая идеей социального равенства, низвержением царя, небольшая, но радикальная группа революционеров устремилась к захвату власти любыми средствами. 3-е секретное делопроизводство на революционно демократическое движение в России отреагировало решительно. Бросило значительные силы на пресечение деятельности революционных организаций. Под тотальное наблюдение были взяты студенты и профессора, литераторы и учителя, крестьяне и рабочие.
Независимо от чинов и рангов политический сыск отслеживал каждый шаг государственных служащих, чиновников, министров, губернаторов, сановников. Наблюдение велось за всеми, кто думал иначе и не вписывался в правила, принятые министерством внутренних дел России. Даже члены императорской фамилии: великие князья и наследник Престола не избежали внимания уважающего себя учреждения – 3-го секретного делопроизводства Департамента государственной полиции МВД Российской империи.
В сложившихся обстоятельствах многие деятели молодёжных организаций, движений, кружков вынуждены были покинуть Россию и осесть в Европе: Франции, Швейцарии, Австрии, Пруссии. Приспособившись к условиям эмиграции, включились в революционную борьбу из-за границы. Но для организации в России митингов, собраний, акций террора, закупки печатной техники, издания литературы и просто жизни требовались финансовые средства. Банально – деньги. Так лидеры революционного движения созрели до плана экспроприации у экспроприаторов, пользу которого будущим поколениям изложили в бессмертных трудах товарищи Маркс и Ленин.       
Правопреемник Третьего отделения – политический сыск Департамента государственной полиции МВД Российской империи, конечно, обратил внимание на отток революционеров за границу. Из-под его недремлющего ока не ускользнуло желание бунтарей избежать наказания и действовать в эмиграции. А раз так? Развернул агентурную сеть в столицах европейских государств. Резидентам русской политической полиции за границей были вменены задачи деликатного свойства: сбор сведений о внутреннем положении в европейских странах, политических партиях, правительствах, их отношении к Российской империи. То есть выполнение функций внешней разведки. И всё же главное, чем занималась секретная полиция за рубежом – отслеживала революционную эмиграцию, находившуюся в не очень благоприятном положении. Ещё бы! С Австрией, Францией,  Швейцарией, Пруссией у России действовало соглашение о взаимном сотрудничестве и обмене информацией о политических эмигрантах, что, безусловно, путало карты революционной элите за границей. Она оказались в опасной ситуации и, в первую очередь, из-за отсутствия финансовых средств на осуществление деятельности в эмиграции.
Группа «Кукушки» Лаврентия Подгурского: два финна и латыш, владевшие оружием и опытом конспирации, как раз и были нацелены политисполкомом «Народной воли» на экспроприацию денежной массы, перевозимой железнодорожным транспортом. На нужды революции, в том числе эмигрантского подполья за границей. В лесу под Гатчиной боевая единица из четырёх человек оттачивала приёмы владения оружием: огнестрельным, холодным, с использованием динамита, подручных средств. Вела разведку маршрута Петербург – Псков и обратно, изучая условия перевозки денег из Пскова, Луги, Гатчины, находившихся на одной железнодорожной ветке.
О соратниках Лаврентий знал немного. Финны – уроженцы Великого княжества Финляндского, усадьбы Рийхимяки, известной по железной дороге, соединившей её в 1870 году с Петербургом. Трудились машинистами на английских локомотивах, курсировавших между Рийхимяки и столицей России. На финском участке дороги интесивность грузопассажирских перевозок желала быть лучше, поэтому боевики Аату и Вэйно, в соответствии с решением сейма о воинской повинности, были призваны в финскую армию.
Рост национального самосознания, оживление политической и общественой жизни в Великом княжестве Финляндском в результате ущемления царём Александром III автономных прав Финляндии в составе Российской империи бросило их в круговорт революционных событий. Дезертировали из армии, а затем перешли на нелегальное положение. По рекомендации товарищей перебрались в Петербургскую губернию, где вошли в боевое крыло организации «Народная воля». Сносно владели русским языком, хотя с окружающими общались мало, были неприметны, но дело знали туго. Лаврентий  убедился в уверенном владением ими револьверами системы Смит-Вессона, Лефоше, Галана. Сам набил руку в искусстве поражения целей из оружия армейских офицеров и корпуса жандармов. Однажды, увидев виртуозное владение финнами национальным оружием – пуукко, ножом с ручкой из дерева, Лаврентий  завёлся. «Аату, научи метать ножи», – взял он товарища за руку. Финн молча кивнул и незаметным движением вынул нож. – «Он твой!».
 Аату метал пуукко в Вэйно, стоявшего у сосны, с расстояния в двадцать шагов. Нож «сходил» с руки террориста и после нескольких оборотов вокруг оси втыкался в дерево у виска сына Суоми. Лаврентий был поражён. С этого момента боевик «Кукушка» упражнялся с пуукко, подаренным боевым финским соратником. «Нет, – останавливал его Аату, если у Лаврентия не получался приём с метанием ножа, – расстояние до цели увеличилось, значит, пуукко бери за лезвие ближе к центру». «Кукушка» метал подаренный пуукко ежедневно и в упражнении продвинулся вперёд, но финн требовал: «Управляй вращением пуукко, чувствуй его душой. Понял?». Не всё понимал Лаврентий, но технику «схождения» пуукко с руки оттачивал в течение полугода и, если получалось, финн молча кивал и отходил к револьверам, к которым испытывал особое пристрастие. Нет? Брал в руки пуукко сам и не глядя швырял в цель. Клинок, сверкнув на солнце жалом, вонзался в дерево. – «Так», – кивал невозмутимо финн.   
Боевик по имени Гунтарс родился в Латвии. Его, младолатыша, выступавшего против онемечивания латышей, рекомендовал в народовольцы русский славянофильский кружок. Славянофилы общественно-политического движения России отвергали сотрудничество с западными странами, чем и привлекли к себе младолатышей Вальдемара Кришьяниса, представлявших одно из направлений латышской интелигенции в борьбе за национальную идентификацию. Гунтарс принял взгляды общества Кришьяниса, члены которого выступали за освобождение латышского народа от многовекового немецкого гнёта и настаивали перед правительством Александра III о введении в Лифляндии закона о самоуправлении – аналогичного, как во внутренних губерниях России. Со сложившимися убеждениями Гунтарс окончил в Айнажи мореходное училище и ходил по морям, океанам на торговых судах под российским флагом. Где-то на просторах Юго-Восточной Азии подхватил лихорадку, выжил, правда, но здоровье желало быть лучшим. Оставил торговый флот, устроившись работать на причал, что раскинулся напротив старенькой Риги от острова Доле до устья Даугавы. Позднее  причал получил название Рижского порта, чем на весь мир прославил Ригу – центр Лифляндской губернии в составе Российской империи.
Причал имел особенность. Грузовые поезда, прибывавшие на станцию разгрузки «Рига», подходили непосредствено к порту, что упрощало перегрузку товара на корабли, стоявшие на причале. Дальше они шли по назначению: к фабрикам Риги или морскими маршрутами в разные страны мира. Губернатор Лифляндской губернии действительный статский советник барон Икскуль фон Гильденбандт Александр Александрович, камергер, носивший по такому случаю мундир с ключом на фалде, ослеживал работу Рижского порта. Не удивительно, что Рига, расцветая, становилась одним из крупнейших промышленных центров Россиийской империи. Работали вагоностроительные, машиностроительные, металлообрабатывающие заводы, текстильные предприятия, развивалась химическая промышленность.
У Риги была ещё одна особенность, впрочем, как у Лифляндской губернии в целом. Несмотря на российское подданство Лифляндии, как административно-территориальной единицы, промышленность, земледелие, культура, находились под влиянием Германии. Десятки тысяч латышей трудились на германскую элиту. И немудрено, что заключение в 1882 году Тройственного союза между Германией, Австро-Венгрией, Италией против России и Франции вызвало неоднозначную реакцию латышского народа. Одним из его представителей, имевшим национальную гордость, был и Гунтарс, выступавший против немецкого засилья в Латвии. 
Гунтарс работал в Рижском порту начальником отделения-экспедитором по контролю за доставкой грузов железнодорожным транспортом. Сверял с перевозочными документами груз, прибывший в  вагонах, целостность пломбирования, отслеживал погрузочно-разгрузочные работы и, конечно же, владел информацией по перемещению грузопотока. Соответственно в группе «Кукушки» латыш Гунтарс не был случайным человеком, как и каждому члену группы, ему отводилась отдельная роль. 
Случайных боевиков, действия которых «привязывались» к железной дороге, у Лаврентия действительно не было. Опыт работы на железке, знание материальной части подвижного состава имели исключительное значение в визуальном определении вагонов, выделяемых под перевозку денежной массы. Не привлекая внимания бригады поезда, охраны сопровождения грузов на маршруте следования, они легко располагали к доверительным разговорам служащих дороги, что сопутствовало успешному исходу задуманного дела. Боевики группы «Кукушки» подготовились к выполнению заданий политисполкома организации «Народная воля».


Глава 13

Лето летело быстро. Окунувшись в заготовку травяных кормов первого укоса, закладку сенажа, Милентий Тадеушевич рассчитывал на погоду, полагая, что главную задачу район выполнит вовремя. Не успели. Подвели дожди, остановилась техника, люди трудились вручную. Меньше слышался смех молодёжи у клуба «Коминтерн», которым заправлял сын Вацлав. Но мальцы и дзяўчынки не унывали, работали. Молодёжь устраивали расценки на сельхозработы, установленные председателем районного объединения хлебной сельскохозкооперации Валерьяном Мацкевичем.
Молодёжь стремилась в учебные заведения окружного центра и сбережения, заработанные на заготовке кормов, тратила на оплату  проживания в съёмных жилищах, питание, учебники и причиндалы, необходимые в учёбе. Ребята трудились на совесть. Предприимчивые мальцы, чаще из еврейской среды, извлекая уроки из политики НЭПа, уходили в частное производство, кустарное дело, извоз. Также были  заинтересованы в дополнительных средствах. Несмотря на зарядившую морось ненастья, члены комсомольской организации Стаса Бурчёнка все как одни, трудились в полях. Не отставала от сверстников и несоюзная молодёжь.
Вацлав был на распутье. Испытывая сложности в принятии решения, ехать ли поступать в институт или выбрать коммерческую деятельность в Городке, метался с клубной самодеятельностью между артелями, косившими траву у посёлка Марченки. Под его руководством агитбригада комсомольской молодёжки выезжала в поля и давала концерты труженикам села. Встретившись однажды с Вацлавом дома, Милентий Тадеушевич, увидев измученного бессонницей сына, укорил его:   
– Отдохнул бы, Вацлав, ходишь чёрный, как головёшка! Или Фаня не справится с культуркой? 
– Успокойся, Милентий, малец устал, – улыбнулась Янина, любуясь подросшим за лето сыном.   
«Господи, совсем взрослый уже! И когда вырос? Э-э-х, уладить бы всё и в зиму свадьбу сыграть, внуки появились бы», – по-женски мечтала Яна. – «Может и образуется всё? Милентий отойдёт. Верно, думает, что свадьба свадьбой, а сыну надо ехать в город учиться». Янину беспокоило отсутствие желания у Вацлава к учёбе, он ей намекнул, что у них с Фаней на этот счёт свои взгляды на жизнь.   
– Мам, не опекайте меня с отцом! Что я? Маленький, что ли? Мы с Фаней затеяли дело, и я говорил об этом! Учёба подождёт! Упустим момент с дядькой Натаном и поминай, как звали! Пропадёт всё пропадом.   
– Вацлав, слушай меня, мальчик. О твоей учёбе отец говорил с Иваном Павловичем Рыжовым, и получится очень некрасивая картина, если ты откажешься от поступления в институт. Пойми, сынок, речь идёт больше, чем о поступлении в высшее учебное заведение, на кону, если угодно, соблюдение неких условий, от которых зависит многое. На самом деле всё гораздо сложнее, чем тебе кажется, сынок. Подумай о нас, сестрёнке! Поверь мне, отцу очень нелегко!
Вацлав пожал плечами.   
– Не понимаю, мам, жизнь устраивать мне, причём здесь вы с отцом? Я иду в самостоятельную жизнь, чтобы облегчить ваши заботы! Занимайтесь с тятей партийными, хозяйственными делами, а я решу, чем заняться мне. Я уже взрослый, мам. 
– Взрослый! Разве я возражаю? Но ты, сын, всё равно неправ! Не забывай, какую должность занимает отец, и обязанности, возложенные на него партией.
Вацлав приложился к жбану с квасом, принесённым матерью из погреба.
– Разберусь сам, мама. Вы с тятей учили меня этому!    
– Слушай, сынок, – Янина обняла Вацлава, – отец в районе на ведущей должности, член окружкома ВКП (б) БССР, что подразумевает определённые требования, предъявляемые к нему партией, как к коммунисту и руководителю района. Есть вещи, определяемые как нечто обязательное… Не следовать им, значит подвергнуть риску себя и родных… Понимаешь, о чём говорю?
– Какому риску, мам? – удивился Вацлав.
– Тише! – Янина оглянулась на окно, – имей в виду, что всё происходящее в районе становится известно органам ГПУ. Пойми, сын, Шофман ненавидит отца, собирает на него материал, но пока, видно, маловато и не приходит за отцом. Дело времени и не более того.   
– О чём ты говоришь, мам? Отец у нас честный коммунист! Воевал за Советскую власть в гражданскую, и сейчас проводит в жизнь заветы Ильича.
– Не кипятись, Вацлав! Разве не видишь, что не проходит и дня, как изобличают врагов народа? Закрываются синагоги, еврейские отделения в институтах, уже запрещены хедеры, преследуются меламеды. Вацлав, пойми, это политика государства в отношении евреев! И вдруг, на этом фоне сын первого секретаря райкома партии женится на дочери еврейского торгаша! Мало того! Отказывается поступать в институт по рекомендации первого секретаря окружного комитета партии! Не находишь это ненормальным, сын?
– Ну, знаешь, мам! – возмутился Вацлав.               
– Знаю! Отец знает! Должен знать и ты! Не делай глупостей, хотя бы в отношении поступления в институт.
– А Фаня? 
– И Фаня тоже! Поступайте вместе. Отличное решение! Снимете комнату, мы поможем с отцом. В совмещении учёбы и семейной жизни  ничего особенного нет. Нам с отцом досталось ого-го ; и ничего, выдержали. Вырастили тебя, поднимем и Агнесю. Не огорчай мать, Вацлав! Я не желаю тебе плохого, поверь, так складываются обстоятельства!
Сын задумался. Хватил из кувшина стрелявшего брызгами кваса. 
– Не получится, мам… Нет… 
Янина Адамовна вскинула брови.
– Почему не получится? 
– Зачем Фане в город, если у неё всё в Городке? Здесь!   
– Постой-постой, Вацлав… Уж, не…
– Отставь, мам! И без того тошно!
Сын ушёл в свой закуток. 
«Не получился разговор, – вздохнула Янина! – В этой жизни что-то идёт не так, или я совсем не понимаю сына. Вырос». Яна присела. Но не успела собраться с мыслями, как вошёл Милентий. Сбросил ботинки, присел рядом с женой.   
– Плохо дело, Яна…   
– Что ещё случилось? – вскинулась жена.
Акимов смотрел в никуда. 
– Скончался Феликс Эдмундович Дзержинский… Сообщили срочной телеграммой из окружкома …
– Как? – изумилась Яна, – он же на Пленуме ЦК ВКП (б)…
– Известно немногое. После заседания сердечный приступ… Спасти не удалось …
Акимов достал кисет, сложенную для закруток «Правду».
– В спорах на Пленуме не выдержало сердце. Вернётся из Москвы Рыжов, расскажет.   
– Осторожней, Милентий, не ровен час… Знаешь ведь, Шофман затаился, выжидает…
Плавным движением Милентий вынул наган, спрятанный за полой пиджака. 
– Ты меня знаешь, Яна, живым не дамся, заберу с собой и подлеца …
Прижавшись к мужу Янина всхлипнула.
– Дети, Милентий! Может, Агнеску отправим к моим?
Акимов вскочил!
– Т-ш-ш-ш-ш, о чём ты говоришь? Агнесю – в Западную Белоруссию? Мне расстрел впаяют на месте! Тебя с сыном отправят к чёрту на кулички, дочь – в приют! Выкинь из головы, чтоб больше не слышал!      
– Тише! Разбудишь детей!
– Вацлав дома? – удивился Акимов.
– Отдыхает… Говорила с ним …
– И что? Вразумила?
– Не понимаем мы его, Милентий. У него своё в голове...   
– Ладно, с его головой разберусь сам, но о родственниках в Бресте – забудь! Ни никому ни слова и ни при каких обстоятельствах. Иначе – конец! Пойдём иным путём, как учил в своё время Ильич.      
– Что ещё удумал? – насторожилась Яна.   
– Ничего, мать! Ничего! Из двух зол выбирают меньшее …
Жена заплакала.
– Успокойся, Яна, и ложись спать! Скоро светает.   
Милентий вышел во двор. Присел на любимую скамейку у входа в сад, прикурил, скрывая от улицы свет серянки – задумался. Задуматься было над чем.   

***

Приехавший из Москвы Криницкий, собрал бюро ЦК ВКП(б) Белоруссии по итогам Пленума ЦК ВКП (б), проходившего в Москве в период с 14 по 23 июля 1926 года.   
– Товарищи, прошу память товарища Дзержинского Феликса  Эдмундовича, верного соратника Владимира Ильича Ленина, земляка и чекиста, почтить минутой молчания, – предложил 1-й секретарь Центрального комитета партии большевиков Белоруссии.
Члены партийного бюро ЦК партии Белоруссии встали и со скорбным видом застыли за столом заседаний. 
– Прошу садиться, товарищи! Приступим к работе. Не скрою, пора горячая и решение партии о хлебозаготовках, кормах необходимо выполнить в срок. Без животноводства никак: мясо, молоко кушаем, надо работать и не забывать о бдительности! Такая вот преамбула. Эту мысль, как одну из основополагающих линий, Пленум ЦК ВКП (б) включил в повестку дня. С оптимизмом информирую партийное бюро республики о горячих спорах, имевших место на Пленуме. Отличилась, я беру это слово в кавычки, так называемая «объединённая» оппозиция, которая выступила с программой «Заявления 13-ти». Понятное дело: лозунги, лозуги – надоело! С присущей энергией товарищ Сталин подверг критике разных децистов, рабочую оппозицию, но оружия эти, с позволения сказать, партийцы, не сложили! Объединились с Троцким! Оппозиция не согласилась с товарищем Сталиным о путях строительства социализма в первом в мире государстве, победившем буржуазию. Она отвергает, объявленную XIV съездом партии, индустриализацию страны. И неслыханное дело, товарищи, что натворил Лашевич? Надо же пойти на такое! Член ЦК партии, заместитель председателя Реввоенсовета принял участие в нелегальном собрании оппозиции в подмосковном лесу! Нам с вами, товарищи, надо дать оценку позорному случаю! Но посмотрим вокруг себя! Не скрываются ли у нас под личиной коммунистов «лашевичи»-«зиновьевы»? Не ставят ли они палки в колёса курсу, взятому товарищем Сталиным на строительство социалистического общества, экономики, индустриализации страны?
Актив бюро окружкома партии вскочил и бравурно вскричал:
– Да, здравствует товарищ Сталин! Да здравствует курс, взятый на политику индустриализации страны! Ура товарищу Сталину, его мудрой политике!
Сделав театральную паузу, Криницкий предоставил возможность членам бюро ЦК излить восторг и продолжил заседание. 
– Таким образом, товарищи, из Политбюро ЦК ВКП(б) исключён Зиновьев, из состава Центрального комитета партии выведен Лашевич и снят с должности заместителя председателя  Реввоенсовета. Членами Политбюро ЦК партии утверждены товарищи Сталин, Бухарин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Рудзутак, Рыков, Томский, Троцкий. Кандидатами в члены Политбюро стали товарищи Андреев, Каганович, Каменев, Киров, Микоян, Орджоникидзе, Петровский, Угланов.
Первый секретарь ЦК ВКП(б) Белоруссии, отпив из стакана воды, перешёл к следующему вопросу повестки дня бюро республики.
– Нельзя не сказать о сложной международной обстановке,  товарищи! Только подумайте! С приходом к власти Пилсудского на нашей государственной границе создались очаги напряжённости. Неспокойно в Китае. Под руководством Национальной народной партии Гоминьдан Чан Кайши осуществлён Северный поход. Этот шаг частично сбалансировал ситуацию и, конечно же, не без финансовой поддержки Советского Союза. Всеобщая забастовка в Англии, МИД СССР готовится к подписанию пакта о ненападении с Афганистаном. События говорят о многом и, в первую очередь, о процессах, которые касаются нашей страны. Мы с вами говорим об единстве партии, внутрипартийной жизни, недопущении раскола, фракционной борьбы. И, как Пленум ЦК отметил, на международной арене успешно решаются вопросы Исполнительным комитетом Коммунистического Интернационала. Такая вкратце международная обстановка, товарищи члены партийного бюро.            
Активная группа партбюро ударила в аплодисменты.
– Хорошо, товарищи, хорошо! Переходим к обсуждению не менее важного, если не главного вопроса, связанного с заготовками хлеба! Замечу, что вопрос хлебозаготовительной кампании текущего 1926 года, стоял на Пленуме ребром. Без хлеба, кормов мы беззащитны перед  буржуазным злом! Голод  победит нас! Понимаю: в хозяйствах горячая пора. Все силы, товарищи, бросить на уборочную страду! Есть предложение по данному вопросу заслушать первого секретаря Витебского окружного комитета партии товарища Рыжова. Возражений нет? 
Иван Павлович, не ожидавший резкого перехода Криницкого от изложения информации по Пленуму ЦК к обсуждению насущных проблем, смутился.
– Пожалуйста, Иван Павлович! Мне доложили, что вами проделана серьёзная работа по заготовке кормов, вышли на показатели по льну, будете с урожаем. Так ли это? Слушаем вас, пожалуйста. 
– Всё правильно, Александр Иванович! – Рыжов ориентировался быстро. – По дороге в Минск заехал на поля, осмотрел артели, хозяйства: частные, крестьянские. Докладываю, товарищи члены партийного бюро, что первый укос по Витебскому округу составил около 25 процентов от общего объёма заготовки кормов. Но проблемы есть. Не хватает, к примеру, рабочих рук. Вместе с тем не сидим на месте, ищем резервы. К примеру, Городокским райисполкомом на работы в поля привлечена комсомольская молодёжь.   
– Чем же подсластили ей так, Иван Павлович? Поделитесь с нами, – съёрничал Криницкий.   
– Безусловно, необходимо искать привлекательную мотивацию, и результат не заставит себя ждать.
– Ну-ка, ну-ка, подробней, уважаемый товарищ Рыжов, – насупился Криницкий, настраиваясь помечать карандашом в блокноте.
– Силами агитгрупп райкомов партии, окружкома с комсомольским активом райкомов ВЛКСМ, сельисполкомами  проведена работа. Районным объединениям хлебной сельскохозкооперации я поручил  разработать ценовую политику в оплате труда молодёжи. И пожалйста, результат, гибкий подход в оплате труда позволил привлечь на уборочную и союзную, и остальную молодёжь. Скажу больше, количество привлечённых трудовых ресурсов обеспечило организовать уборку в три смены и выйти на следующие плюсы …   
– Постойте, постойте, Иван Павлович, первым секретарём райкома партии не Акимов ли будет? 
– Совершенно верно, Александр Иванович – Акимов Милентий Тадеушевич. 
– В-о-о-он оно что! Так-так… Продолжайте!
– В частности, Акимовым созданы молодёжные бригады, или, как их называют в Городке, «молодёжки». С учётом погодных условий ими проведён первый укос и мы уже приступили к консервированию высокопитательных кормов на зиму следующего года. Животноводство в районе, как отрасль, выигрывает по всем статьям, не испытывая   недостатка в кормах. Причём отмечу, товарищи, повышается рентабельность, процент выручки от реализации конечного продукта и, следовательно, экспорта сельскохозпродукции как на внутреннем рынке Белоруссии, так и за её пределами.
– Хм, государственный подход, товарищ Рыжов! Государственный … Ничего не скажешь! – обескуражено напрягся Криницкий, – как думаете, товарищи, поддержим витебчан? А?
Члены бюро загалдели, общаясь друг с другом.
– Поделись опытом с нами, гомельчанами, Палыч. Мы ещё, как «детдомовские», приглядываемся, осваиваем методы передовиков.
– Милости просим в гости, Серафим Петрович! В этом же районе покажем обработку и вспашку полей с применением техники массовым порядком. Интересный, скажу я вам,  результат, товарищи.   
Зал загудел ещё больше. 
– Молодцы витебчане! Идут в ногу со временем, а мы не оторвёмся от сохи и серпа! 
– И мы не забыли соху и серп, товарищи, всё дело в общей проблеме: межевом разделении полей между частными крестьянскими хозяйствами. Убрать их к чёртовой матери ; и технике раздолье, – выкрикнул Рыжов.
– Тише-тише, – поднял руку Криницкий, – обсудите с товарищем Рыжовым тему кормов, использование техники в полях, а я оставлю вас на минутку.      
Александр Иванович вышел из кабинета. Члены бюро ЦК, основу которого составляли руководители двенадцати округов республики, оживлённо загалдели, употребляя научные слова: показатель рентабельности, себестоимость продукции, цены на сырьё, материалы. Получился живой обмен мнениями на темы, полезные руководству Белоруссии.
Партийного руководителя Гомельского округа Серафима Петровича Голованова в первую очередь интересовало животноводство. Гомельщину присоединили к БССР недавно, и первый секретарь окружкома партии, склонившись к Ивану Павловичу, расспрашивал его о разведении крупного рогатого скота, птицы, свиней. Рыжов делился с гомельчанином наблюдениями, опытом, высказал предложения по другим отраслям сельского хозяйства.
В кабинет вернулся Криницкий, и не один. Следом вошёл председатель ГПУ БССР Роман Пилляр. Члены партийного бюро утихли, приветствуя руководителя чекистов республики стоя. Приняв дрогнувшие уголки губ последнего за улыбку, осторожно присели.   
– Здравствуйте, товарищи! Извините, задержался, работа днём и ночью… Кошмар! Враги не дремлют! Органы фиксируют случаи вредительства, саботажа, диверсий…
Просунув пальцы рук за ремень, опоясывавший гимнастёрку, Роман Александрович с прискорбием произнёс:
– Из жизни ушёл замечательный коммунист-ленинец, верный соратник Ильича – товарищ Дзержинский… Мне больно говорить о его кончине… Нас с Феликсом Эдмундовичем связывала работа в органах государственной безопасности и, не скрою, родственные чувства… Жаль светлого человека, товарищи… Но к делу! Места слабости быть не должно! 
Роман Александрович не любил трибун. В излюбленной им манере он прохаживался вдоль стола заседаний, излагая суть дела партийному   руководству республики. Этот раз исключением не был. Скрестив руки за  спиной, он, не спеша, прошёлся вдоль стола, накрытого зелёным сукном, освещая текущий момент с точки зрения органов государственной безопасности.
– В Полоцке нами задержан шпион из Западной Белоруссии! В районе Ветрино ему удалось перейти государственную границу, но, благодаря бдительности советских граждан, жительствующих в  приграничной полосе, был схвачен и доставлен по назначению. Ночью дал признательные показания на…   
Филигранно владея риторикой и психологией общения с коллективом, Пилляр сделал паузу, которая вышибла пот на спинах членов партбюро. 
– …четверых господ, прижившихся у нас под видом  интеллигентных людей, но… осведомлявших польскую «двуйку» о пограничном режиме. Кто бы вы думали оказались врагами народа? 
Роман Александрович подошёл к Рыжову в той же манере, как и в прошлый раз на заседании бюро ЦК – за креслом. 
– Эти, с позволения сказать, господа входят в еврейскую сионистскую организацию «Мизрахи», в чём и признались на допросе в нашем уважаемом ведомстве. Для информации озвучу: «Мизрахи» – международное националистическое движение, официально зарегистрированное польской юстицией, и действует в соответствии с уставом, целями и задачами, направленными отнюдь не на благие намерения, товарищи. Неслыханное дело! Да-да! Кстати, Иван Павлович, – Пилляр коснулся плеча Рыжова, – вы не вняли моей просьбе… Угу! Что так?
Председатель ГПУ БССР картинно развёл руками. 
– У меня по сей день нет списка неблагонадёжных руководителей лиц еврейской национальности по вашему Витебскому округу. Присутствующие товарищи отчитались вовремя, и по отдельным персоналиям мы уже работаем – есть результаты! А вы, Иван Павлович?.. Что-нибудь случилось?  Или не учли текущего момента?   
Рыжов покрылся испариной. Собираясь в Минск, ожидал ли он  вопроса от Пилляра или его помощников о представлении в ГПУ списка евреев, неблагонадёжных советской власти? Ожидал, конечно. Но, вопреки требованиям главного чекиста республики, откладывал его до последней минуты! В голове Ивана Павловича не укладывались элементарные вещи, имевшие место в человеческих отношениях. Как можно списком в десяток, другой фамилий еврейской национальности, выдернутых из структур партийной ли, исполнительной власти, предприятий округа, решить еврейский вопрос в целом? Несдобровать ему, Рыжову, – Пилляр, похоже, осерчал! На недельку-другую оттянуть агонию можно, но в любом случае это невыход из положения председателя окружкома партии. 
Старый партиец переживал протестное несогласие с давлением органов ГПУ на партийное руководство республики и лично на себя. Выполняя установку сверху по развитию народного хозяйства, еврейскому вопросу, Пилляр апеллировал к партийному руководству   республики усилением их участия в сферах деятельности, которые находились в компетенции исполнительной власти. Рыжов считал, что не дело мешать исполкомам выполнять обязанности на своих территориях и довлеть над ними с партийно-репрессивной кувалдой в руках. Откровенные посылы Романа Александровича к партийному бюро республики обозначили скоординированную политику партии и органов ГПУ в отношении статуса партийных органов в стране. Все понимали, что в Кремле желали видеть партийную власть не иначе, как направляющей силой в строительстве социалистического общества, которая наделялась особыми функциями в решении далеко идущих задач.
Положение Рыжова было безвыходным, и в конечном итоге Иван Павлович решился на мужественный шаг, приняв единственное, с точки зрения моральной этики, верное решение – остаться человеком. 
– В списках евреев, состоящих в моём округе на руководящих должностях, Роман Александрович, не вижу необходимости.
Пилляр замер на месте. Онемели члены партийного бюро с первым секретарём ЦК партии республики.
– Простите, не понял, – недоумённо выкатил глаза интеллигентный Роман Александрович, остановившись за спиной Рыжова.
– Я сказал, что не вижу необходимости в предоставлении списков так называемых неблагонадёжных лиц еврейской национальности, в частности, по Витебскому округу. Объяснить, почему?
– Извольте, Иван Павлович! – Посеревший лицом Пилляр сжал переносицу пальцами.
– Если иметь в виду партийную номенклатуру Витебского округа, товарищи члены партийного бюро, кстати, как и всех остальных субъектов республики, кандидаты на должности первых секретарей райкомов, их заместителей избирались на Пленумах тайным голосованием. Таким же методом избирались руководители органов исполнительной власти – тайным, подчёркиваю, голосованием! Конституция БССР не вверяет мне, партийному руководителю административно-территориальной единицы, полномочий влияния на итоги волеизъявления народа, избравшего партийных руководителей и исполнительную власть, независимо от их национальной и конфессиональной принадлежности, как не даёт прав в определении их неблагонадёжности. Извините, Роман Александрович, они все избраны народом! Народ выдал им мандат благонадёжности, при необходимости народ и отзовёт его об отсутствии таковой.
Нервный тик на щеке председателя ГПУ увидели все. Уткнув носы в стол заседаний, члены партбюро ЦК республики с остекленевшими глазами замерли в ожидании развязки вызова, брошенного Рыжовым не кому-нибудь, а главному чекисту Белоруссии. Роман Александрович не имел бы дворянского происхождения и воспитания, если бы не реагировал быстро. Изобразив на холёном лице некое подобие улыбки, он снял  пенсне, протёр платочком и спокойно резюмировал:
– Я понял вас, Иван Павлович! Вы меня – нет! 
И, приняв осанку человека независимого, с достоинством остзейского барона вышел из кабинета первого секретаря ЦК партии БССР. Хозяин же кабинета Александр Иванович Криницкий – человек молодой, но опытный аппаратчик, сделал вид, что ничего не случилось, нарушил зловещую тишину.
– На чём мы остановились, Иван Павлович? Ага! На животноводстве! Поделитесь с нами подвижками в отрасли. Интересные у вас дела в Придвинье. 
Рыжов вытер платочком лоб.
– Я продолжу, товарищи. Мы с гомельским коллегой оговорили подходы витебчан в сфере животноводства. Главную задачу, с нашей точки зрения, мы видим в умелом откорме крупного рогатого скота, свиней и разведении птицеводства. Но опять же, проблема состоит в низкой обеспеченности кормами хозяйств, артелей, частников, середняков, отчего объёмы производства животноводческой продукции существенно падают. Снизилась, положим, производительность сельскохозяйственных животных, численность? – Ждите роста себестоимости продукции. Формулу соотношения производительности труда сельхозживотных и затрат на производство необходимо учитывать, выдерживая баланс между объёмом заготовки кормов и количеством животных в хозяйстве. У себя на Витебщине мы читаем, что в текущем году производство молока и мяса выйдет на убедительные  итоги, и нам за свою работу стыдно не будет. У меня всё, товарищи.   
– Вопросы к первому секретарю Витебского окружкома партии. 
 Желающие подискутировать? Нет? У меня вопрос, Иван Павлович! – не сдавался Криницкий. – Буду откровенным. Всё же объясните нам, чем Акимов угоден еврейской общине? Неужели, в самом деле нельзя отыскать руководителей из числа не еврейской национальности? Куда вы их дели? 
Рыжов, не вступая в полемику с Криницким, заметил:
– Александр Иванович, мы исходим из реальных условий, нам, как и всем округам, не хватает квалифицированных кадров! Отбираем! Учим! Стажируем! Направляем! Нет опыта, образования. Работаем! Ситуацию выправляем.
– Доиграетесь с Акимовым, Иван Павлович, ох, доиграетесь! – погрозил пальцем Криницкий, – в ЦК поступил сигнал!
– На меня? – привстал Рыжов. 
– Пока – на Акимова!
– Если не секрет, в чём заключается сигнал на первого секретаря райкома партии передового в округе района? 
– Ни много ни мало, собирается родниться с еврейским мироедом … Хо, не удивляйтесь, Иван Павлович! Ждём объяснений! У-бе-ди-тель-ных, должен сказать! Надеюсь, что из беседы с Романом Александровичем вы уловили линию партии и приняли её к исполнению?   
– Уловил! – буркнул Рыжов и плюхнулся на стул.
– Вот это коммунистический подход, товарищи! Иван Павлович, у себя в Придвинье вы здорово отметили круговой перелёт лётчика-   испытателя Снегирёва на самолёте Р-1. Какая даль! Ай-я-яй! Москва- Харьков-Севастополь-Ростов-на-Дону-Борисоглебск-Липецк-Гомель- Смоленск-Киев-Витебск-Ленинград-Москва! Молодцы! Родина рукоплещет герою! Так держать, Иван Павлович! Все слышали, что Председатель ВЦИК товарищ Калинин вручил лётчику Почётную грамоту и золотые часы? То-то же! А списочек, Иван Павлович, всё же подайте… угу, – Александр Иванович постучал по столу костяшкой пальца.
 

Глава 14

Страда испепеляла зноем поля, огороды и лесные массивы, окружавшие посёлок Марченки. Земля не боялась засухи от нещадно палившего солнца, чаще вечерами, случалось и утром, небо охватывали облака, и оно проливалось ливнем на сочную зелень травы. Мелькали стройные ножки девчат, бежавших с визгом к шалашам, поставленным здесь же, у лесного озера. Дявчынки на ходу снимали с себя льняные блузки-вышиванки и, смеясь, вешали их на прибрежные кусты, поражая воображение парней прелестью обнажённых тел. 
И чуть радуга соединяла небо с землёй, рассыпаясь слепым дождём над озером, слышны были песни девчат. Возбуждённые запахом луговой травы, они чистыми голосами тянули старинные обрядовые  песни, кружившие головы мальцам. Исстари сенокос радовал молодёжь настроением, тайным, неизведанным творением сельской жизни. Косили росной ранницей: «Чем росистее трава, тем легче косить», – поучали молодёжь старики, особенно первого косаря, опытного, выносливого. Как выдерживать темп, где носить полотенце, брусок. «На вострую касу шмат сенокосу, раса касу точыць» («На острую к;су много сенокосу, роса косу точит»), сенажаць лічыўся святам! (сенокос считался праздником!).
Косили в особой одежде: парни красовались в льняных штанах, вышитых рубашках. Сверху надевали фермены-жилетки, на головы – соломенные шляпы. Дявчынкам отводилась роль женского начала – рисоваться перед мальцами нарядными блузками, лучезарными улыбками. Дружно работая граблями под палящими лучами солнца, они трепали скошенную траву, разбивали её и – чудо! Ловили взгляды мальцев, смеялись, ладно выводя жнивные песни.   

Святы вечар добрым людзям.
А ці дома, дома
Сам пан гаспадар,
Святы вечар добрым людзям.
А калі ён дома,
Хай выйдзе ва двор,
Святы вечар добрым людзям.
Хай выйдзе ва двор,
Зазірне ў шчэдры бор,
Святы вечар добрым людзям.
Што ў шчэдрым бару
Ды шуміць і гудзе,
Святы вечар добрым людзям.
Ды шуміць і гудзе,
Два раёчкі ляця,
Святы вечар добрым людзям.
Першы раё чаок,
Ды нясе гаршочак,
Святы вечар добрым людзям.
Другі раё чаок,
Ды нясе мядочак,
Святы вечар добрым людзям.
Вы тужыце
Ды сыноў жаніце.

Косили весело, сообща. К вечеру разбитое и высушенное сено сгребали в гряды, такие валы и складывали в копны. Утром следующего дня, когда исчезала роса, копны разваливали кругами и сушили, затем, метали в стога. К вечеру усталые, но счастливые покосники собирались в становище у озера. Варили в казане на костре заправленную маслом кашу, отдыхали и с началом темноты предавались обрядовым обычаям – завораживающим, интересным.
Аура сказаний и преданий старины очаровывала молодёжь благоуханием трав, ночным купаньем в озере, где били донные ключи, цвели лилии и – ужас – обитали русалки. Влюблялись, целовались, а ближе к зиме – играли свадьбы. На декабрь свадьбы не оставляли – рождественский пост. Не играли свадьбы и в двунадесятые православные праздники, а лишь после уборки урожая, Филиппова поста и Святок. Праздновали Крещение, и влюблённые снова до масленичной недели  соединяли судьбы. Самой счастливой считалась свадьба, сыгранная на Красную горку в Фомину неделю, а вот несчастливым месяцем для вступления в брак считался май: «В мае добрые люди не женятся», – гласила пословица в те времена. 
На покосе парни и девчата знакомились ближе. Молодость, задор, желание нравиться друг другу побеждали трудности. Молодёжь не  появлялась дома и по воскресеньям, оставаясь верной сенокосной страде, водила вечерами хороводы под жалобный писк гармоник и жалеек. Особенно весело было при копнении сена. Его сгребали валами высотою в сажень и под старинную песню катили к местам, где ставили копны, смеялись, несмотря на тяжкий труд.
В воскресенье, когда работать грех, ловили рыбу, собирали землянику, играли в горелки, катались на лодках, жгли кострища и пели! Пели! Пели! Озоновый воздух пьянил, возбуждая воображение молодых! Тёплыми  ночами покосники спали под холщовым пологом или навесом, засыпая под всплеск озёрной рыбы, метавшей икру в прибрежной воде. На хозяйствах в Марченках оставались одни старики да малые дети. Сенокос – особая страда! Одевались, как в праздник!
За сенокосом следовал старинный обряд – Зажинки, отмечаемый в белорусской глубинке с началом жатвы. Сопровождался он   зажиночными песнями: жалобными, тягучими, в них народ обращался к Богу о помощи. Исстари повелось, что первый сноп на Зажинках сжинался священником, знахаркой или лицом, выбранным из жителей вёски. На Зажиниках не веселились, одевались проще, семьи работали отдельно, не общаясь и не обмениваясь новостями. Вместе с тем, Зажинки не считались религиозным праздником, к нему относились с уважением: убирали дом, двор, хлев, накрывали белой скатертью стол и ужинали. Обряд Зажинок начинался на рассвете «зажинанием» первой жмени колосьев. Её с хлебом и сыром клали в поле. Вторую жменю «зажинала» старшая женщина в семье. Она приносила колосья домой, украшала цветами, лентами и ставила к иконам в красный угол хаты. Зёрна колосьев считались целебными.
Секретарь комсомольской организации посёлка Марченки Стас Бурачёнок итожил работу молодёжной бригады за день. Смеркалось. Почерневший от солнца, пота и пыли малец, сидя на разбитых ступеньках поселковой конторы, вписывал химическим карандашом в журнал  показатели работы молодёжной дружины. В итоге получалась картина за день, неделю, месяц. Успехи радовали комсомольского лидера, молодёжная бригада или «молодёжка», как её звали в обиходе, и сегодня не сдала позиций. Немного подвёл начавшийся к вечеру дождик. Стас решил утром следующего дня перекопнить скошенную траву, а пока – отдыхать.
–  Иди сюды, Оксанка, – окликнул он шуструю девчонку, стоявшую у конной привязи сельсоветской конторы.
Дивчинка мигом подлетела к Бурачёнку, не спуская с мальца удивительно чистых глаз. 
– Слу-у-ушаю, Стасик.
– Какой я Стасик, малявка? Сколько раз об этом говорить? 
– Никого же нету, мне нравится называть тебя Стасиком! – надула губки Оксанка.   
– Слушай! Хочешь, чтоб дядька Кондрат сломал о мою спину оглоблю?
– Я не нарошно, Ста-а-ас… Тятя отдыхает, устал.   
– Слетай к Антону Ивановичу с отчётом, он разберётся.
Стас отдал девушке журнал по заготовке «молодёжкой» сена и с удовольствием потянулся.
– Беги, беги! Чего стоишь?
– А кто обещал лилий нарвать? Сходим к озеру, как стемнеет, а? 
Юноша неуверенно развёл руками.
– Надо матери помочь, отдохнуть. Сходим потом, Ксюш! 
Оксанка округлила глаза.
– Пото-о-о-ом? Я хочу вечером, Ста-а-ас.
Паренёк вздохнул.
– Что с тобой делать, Ксюха? Не знаю…
– Лилий нарвать, – улыбнулась девушка, опустив глаза.
– Лилий? А дядька Кондрат?
Оксанка коснулась плеча паренька.
– Стас, мне четырнадцать лет. Я знаю, что делать, если мне нравится малец! Знаю, Стас! И принимай меня в комсомол – уже надоело ждать! Что говорила Янина Адамовна, а? Во-о-от! Пусть будет стыдно, что твоя девушка всё ещё в несоюзной молодёжи. Тоже мне – секретарь! – вспыхнула девчушка.    
– Хорошо, Ксюш, хорошо, после сенокоса рассмотрим заявление. Как стемнеет, я буду у озера. 
– У нашей копны, Стасик? – улыбнулась девушка.
– У нашей, Ксюш.
– Хороший мой, Стасик, – подпрыгнула Оксанка, – я и филинов не боюсь, помнишь – ухнул? Мы чуть от страха не умерли.
Рассмеявшись, девушка чмокнула паренька в щёчку.   
– Беги уж, егоза, помню!   
 Крутнувшись на стройной ножке, Оксанка «вчистила» с отчётом «молодёжки» к Антону Ивановичу Марченко – председателю сельского совета.
Стас залюбовался девушкой. Красивая! Словно подразнивая мальца, Оксанка оглянулась и взмахнула рукой.
– Э-э-эй, Стаси-и-и-к, бегу-у-у-у!   
Над девушкой взлетели локоны цветом в осень, рассыпавшись по хрупким плечикам ниспадавшим дождём. «Эх, узнает Кондрат Пашкевич о встречах с его дочерью, потерявшей мать в эпидемию тифа? Беды не избежать!», – огорчился Стас.
Заразу в посёлок Марченки занесли беженцы из гродненских земель, убегавшие от немецких войск на восток. Много людей умерло от тифа, голода – не считали. Схоронив жену на погосте у оградки старой церквушки с покосившемся куполом, Кондрат не сломился, не запил, как сослуживцы, надышавшиеся в окопах немецким хлором. Сжался в кулак, обматерел, и взялся за хозяйство – зло, по-мужски: растил лён, пшеницу, ячмень. В период новой экономической политики вышел в середняки, и не остановился на достигнутом, пошёл выше. Не зная горя в отношениях с властью, местным кулачьём, поставил мельницу с машиной по очистке зерна. Организовал такую деятельность в районе, что от хозяйств соседних деревень, местечек, артелей, единоличников, крепких мужиков ни днём, ни ночью не было отбоя. У   мельницы затемно вытягивались обозы с зерном, ожидая перемола в муку. 
Кондрат работал, не выпячиваясь среди сельчан. Жил сам по себе. Дружбы ни с кем не водил, слыл замкнутым, нелюдимым человеком, не раскланивался ни с богатеями, ни с властью, что и породило у местного люда домыслы, что, мол, Кондрат обогатился на войне не божеским   образом! Воевал на Украине и, вроде, как прибрал кубышку евреев. Каких евреев? Каким образом? Молва не объясняла подробностей. Да и была ли кубышка вообще? Зависть – подлая штука, тем более, к успешному соседу, найдёт объяснения всему! 
В посёлке Кондрата уважали, правда, боялись! Случай был на сходке, когда задиристый комбедовец Семён Гусь, член поселкового совета, ведавший инвентаризацией земель середняцких и кулацких хозяйств, отчитывался перед сельчанами за обмер земли. Упиваясь властью над соседями не из бедного достатка, бездельник, лентяй и пьяница Сенька изволил пошутить: 
– Кондрат, ты бы часть своей земельки передал беднякам, а то пуп сорвёшь ненароком, хха-ха-ха…   
Недолго думая, Кондрат взял избранника народа за вшивый зипунишко и к удовольствию сельчан ткнул испитой мордой в землю.   
– Бери, быдло, сколь возьмёшь! Что на земле не работается? Люби её, рвань голоштанная!         
После публичной порки члена посёлкового совета люди зауважали Кондрата Пашкевича и с опаской обращались по имени, отчеству – Кондрат Михайлович. Вместе с тем Кондрат не отказывал сельчанам в подённой работе по хозяйству, в полях, огородах, люди шли к нему, зная, что он мужик основательный, не обманет, выдаст натурой или деньгами.
Причём деньги у сельчан имели особый резон, у кулаков и середняков – в особенности. Высокие цены госзакупок пшеницы радовали их непомерные амбиции. За продажу государству зерновых крепкие мужики получали хорошие деньги. На них приобретали инвентарь, трактора, сельхозоборудование, осваивали посевные поля. В накладе не оставалась республика и страна в целом. Не секрет, что успешной продажей белорусского хлебушка за рубеж укреплялся золотой червонец советского государства. 
Производство пшеницы, её переработка в муку на своём оборудовании Кондрат освоил, как Отче наш, и, не стесняясь завистливых, от того и злющих на него комбедовцев, норовивших откусить кусок земли задарма, обращался к молитве:

Отче наш, сущий на небесах!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое;
да будет воля Твоя и на земле,
как на небе;
хлеб наш насущный дай нам на сей день;
и прости нам долги наши,
как и мы прощаем должникам нашим;
и не введи нас в искушение,
но избавь нас от лукавого.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. 
Аминь.

Пашкевич любил Оксану, питал к ней нежные чувства, окружил заботой, теплом. О чём говорить? Родная кровинка! Местные богатеи приглядывались к дочке Кондрата, «выписывая» сыновьям затрещины, куда, мол, смотрите, дурьи головы? Девка на выданье! И кубышка у Кондрата не пустая…
Разговоры о кубышке, имевшейся якобы у Пашкевича со времён гражданской войны, не давали покою Урбану Барановскому – середняку и стяжателю местной бедноты. У него был сын – Владислав, переросток. Бабы говорили, что у него с головой не всё в порядке, падучая  терзала по нескольку раз на дню. Однако, время шло к осени, свадьбам, но признаков сватовства Барановского-младшего к дочери Кондрата Пашкевича не обнаружили даже ушлые злословники. Оксанка, как ни в  чём ни бывало, освоилась в клубе, убирала с ребятами зерновые в полях, сгребала траву, принимала участие в собраниях. 
Завистники не успокоились, шипели по углам: «Не иначе, Кондрат хитрит, ищет зятя для дочери в городе...». Ай-я-яй – дела, у Бога – всего много… Пан Пашкевич не простак. Не может быть, чтобы дзявчынку отдал за дурачка. Крутнулся с кубышкой на Украине – хитрец. С дочкой и подавно закрутит дело…».
Станислав знал о разговорах в посёлке. Малец расстраивался, когда слышал молву про сватовство к Оксане, и радовался, когда девушка, целуя его в маковку, называла: «Милый». Отправив Ксюшу к Антону Марченко с отчётом, комсомольский вожак встал с крыльца поселковой  конторы, отряхнул штаны. «Надо матери помочь по хозяйству», – решил он, но не тут-то было.
– На ту ли заглядываешься, голодранец?
Бурачёнок обернулся. Урбан Барановский собственной персоной.
– Чего надо, дядька Урбан? 
– Хэк, чего надо? Не твоего ума дело! На девку, говорю,  заглядываешься? Смотри, Кондрату скажу ; голову свернёт! – и пошёл, чёрт, непыльной дорогой, испортив настроение мальцу.
О том, что Оксанка нравилась сыну Барановского, Стас узнал, забежав в сельпо за спичками. Бабы судачили между собой и надо же – коснулись семьи Пашкевичей.
– Слышала, Богуся, Барановский сватает сына? – ворковали между собой соседки.
– Ну-у-у-у-у? Придурка пристраивает? Нужен он кому!
– Не скажи, Буся, к дочке Кондрата приценивается. О, как!
– Вот так вот? – вытаращилась продавщица, вступая в разговор соседок, – с какого это страха, бабы, Кондрат выдаст Оксану за дурня?    
– У богатых свои причуды, Меланья, объединятся делами и подомнут посёлок вместе. Что у куркулей на уме? Кто его знает?             
Пересуды о сватовстве Барановского-младшего к Оксанке огорчали  Стаса, терзали самолюбие. «Неужели правда»? – ёжился малец. – Зная о сватовстве к ней упыря Барановского, зовёт миловаться на озеро. Как это, понимать? Не зря Урбан стращал его дядькой Кондратом, взял бы его нечистый за ногу… «Что делать? – нервничал Стас. Из головы паренька не выходил отец Оксанки, Кондрат Михайлович, с тяжёлым взглядом из-под косматых бровей. Что, если узнает о встречах с дочерью? – Убьёт и не поморщится!». У них же с Оксанкой случилась Купальская ночь …
Ах, Купалле – Купальская ночь! Страсти, бушующие в дзявчынках и мальцах Белой Руси! Они оставляли неизгладимые впечатления от близости Купальской ночью в копнах свежескошенной травы! Целуясь с утра на лугу, поросшем росной травой по пояс, Оксанка и Стас «копали зелле» – собирали полынь, васильки, чернобыльник, разрыв-траву, наделённые волшебной силой купальских обрядов. Из духмяной охапки цветов Ксюша сплела огромный венок – загляденье. В ночь на Купалле у заветной копны, что у озера, немного смущаясь милого, опустила в воду. 
– Смотри, Стасик, плывёт… Плы-ы-ывё-ё-т, – вскрикнула девушка, подпрыгнув на берегу, – Стаси-и-и-ик? Плы-ы-ывё-ё-т…
Захлёбываясь смехом, Оксанка прыгала от радости, прижимая ладони к обозначившейся под вышыванкой груди. Веночек плыл по течению, плыл, кружась в водовороте – на счастье, удачу, вызывая восторженный крик Оксанки. И вдруг, накренившись на бок, исчез – утонул… Растерявшись, девушка опустила ресницы, мяла складки льняного платьица… 
– Утонул, Стасик…  Утонул веночек… Изумлённо вглядываясь в гладкую поверхность озера, дремавшего в мерцающем свете луны, хрупкое создание прильнуло остренькой грудью к Стасу.   
– Утонул, Ксюша…
Малец обнял Оксанку за плечи и, зарывшись в девичьих локонах пылавшим от волнения лицом, прошептал:
– Жалеешь, Ксюш?
Встряхнув прядью спелых, как жменя сжатой пшеницы, волос, ниспадавших жнивным дождём к коленям, девушка улыбнулась.
– Не-е-е-ет, милый, не жалею, – и потупила взгляд, словно не веря видению – венку, исчезнувшему в озёрной пучине.
– Ста-а-аси-и-ик, его утащили русалки, уйдём от воды, они, противные, защекотят до смерти. Э-э-э-й, Стаси-и-ик? В полночь оживает нечистая сила и на шабаш к Лысой горе собираются ведьмы, – шептала Оксанка, прижимаясь к мальцу. – Сегодня тятя поставил на воротах громничную свечку, на замок закрыл в хлеву лошадей. Не дай Бог  ведьмы вскочат на них и примчатся к озеру! А? Стасик... Полночь уже … Страшно…
Запах льняных волос Оксанки кружил голову Стасу. Избегая взгляда любимой, взял покорное тельце на руки и понёс к копне.
– Милый…
Упругий животик девушки свёл с ума переживавшего Купальскую ночь мальца, сумасшедшую ночь любви. Уже на копне, ощущая трепет нецелованных грудей Оксанки, повернул девушку к себе…
– Ста-а-асик…
Малец и дзявчынка, хмелея от запаха скошенного сена, служившего им ложем в первую взрослую ночь, изнывали желанием раствориться друг в друге, опьянеть от аромата мяты, клевера, душицы...   
– Ксю-ю-ша…
– Ста-а-сик, – Оксанка обвила ручонками парня и, задохнувшись в неизведанном женским счастье, вскрикнула: «Ой, Стасик…» и оглушённая Купальской ночью не помнила ничего...
Уже потом, обнявшись, лёжа, переживали чудесную ночь. Язычком касаясь ушка девушки, Стас шептал:
– О наших встречах, Ксюша, никому не говори! Узнает дядька Кондрат ; убьёт обоих. Слышишь, милая?   
– О чём ты, Стасик? Тятя любит меня, бережёт! – мурлыкнула девушка, прижимаясь к мальцу пылавшим от страсти животиком.
– Поэтому и убьёт!   
– Бессовестный! Ещё услышу ; получишь!    
– Получу… Что скажет народ, Ксюша? Я не ровня тебе, понимаешь? Отец ломает хребет на смолокурне, мать перебивается «подёнкой». Как ещё обернётся? Не знаю. Мама исходит кровью, болеет. 
Оксанка дёрнула мальца за рукав гимнастёрки:
– Другая жизнь наладится, Стасик, советская…
– Какая другая, Ксюш? Есть кулаки, и есть бедняки! Вот и вся жизнь – хоть песню пой, хоть спать ложись!
– Ошибаешься, милый! Помнишь, Янина Адамовна приезжала с книгами для библиотеки? Вспомни, Ста-а-ас?
– Ну?
– Она привезла журналы – о женщинах, я кое-что прочитала в них… «Женский журнал», «Журнал для домохозяек». Вот. Пишут там о советских женщинах, о том, что им отводится важная роль в создании семьи – первичной ячейки общества. Журналы, Стасик, издаются в Москве! Что скажешь на это?   
Стас пожал плечами.
– Что я скажу? Вот дядя Кондрат скажет! 
– Заладил одно: дядька Кондрат, дядька Кондрат. Сказать нечего? – вскипела девчонка, – пусти!
Стас не выпустил из объятий Оксану.
– Поцелуй меня, Ксюш, – и оба утонули в счастье.
Отношения дзявчынок с мальцами сложились на Белой Руси с  незапамятных времён, все последующие юнаки (юноши) олицетворялись ощущением близости с первым хлопцем в жизни. С тем и ликовала женская плоть над церковным проклятьем, желая обладать мужчинами и плодить детей. Торжествовала Купальскими ночами не считая грехом, если девушки этой ночью отдавались мужчинам. «Сатанинским развратом» назвали Купалье попы.
 Однако бабушка светлыми Купальскими ночами сказывала маленькой Оксанке предания старины: «Дзяўчаты адпраўляюць у ваду вянкі, ўнучка,  і, калі яны кружацца ў віры і плывуць – гэта да шчасця, калі тонуць ; дзяўчыны Купальскай ноччу губляюць вянок – цнатлівасць» («Девки отправляют в воду венки, внучка, и, если они кружатся в водовороте и плывут – к счастью, если  тонут ; Купальской ночью дявчынки теряют венок – целомудрие»). Стасу помнилась Купальская ночь с Оксанкой!
Пробираясь к заветной копне, что у озера, в котором, говорят, веселились русалки, Стасу хотелось повторения ночи. Ему не повезло у стана Пашкевичей, где работники Кондрата Михайловича устраивались на сон грядущий.
– Эй, кто там шляется, ноги поотрываю, леший бы вас взял? – Стас услышал знакомый до боли голос дядьки Кондрата и, словно сохатый, испуганный охотником на водопое, ломанулся в приозёрный хмызник. 
– Ліха на яго, спатыкнуўся (Чёрт побери, оступился)! – в сердцах ругнулся Стас, переводя дыхание у копёшки. – Попадёшь Кондрату под руку – «пярэсціць аб чым папала» (отлупит по чём попало). Об этом малец помнил всегда.
Тайный  выход к стану Пашкевичей сорвался. Стас хотел отличиться перед Оксанкой, схулиганить, подкравшись в темноте к их становищу у сжатого поля, и условным свистом вызвать на свидание. Не получилось! С дядьки Кондрата станется, отправит работников осмотреть округу или спустит вдогонку собак. «Унёс ноги и хорошо», – размышлял малец, смывая с оцарапанного лица липкий пот и болотную тину. 
Июльская ночь расползалась в сенокосных лугах, баюкая прохладой уставших за день покосников. Отзвенели косы артельных рабочих, крестьянских хозяйств, единоличников, запах травы висел всюду, где в туманном мареве распластались луга. Вернулись в гнёзда буслы, взирая с деревьев на засыпавшие вёски.
Не снимая истоптанных чоботов, Стас вытянул гудевшие ноги. В голову мальца лезли мысли о дядьке Кондрате, матери, харкавшей кровью в рушник вышываны, отце, заливавшем без меры глаза. Об   Оксанке, кипевшей желанием выделиться среди сверстниц и быть равной со всеми в комсомольской среде. Ему хотелось оградить её от зависти подружек, шептавшихся за спиной о сплетнях, имевших место в поселковой среде.
Зависть имелась всюду. Касалось ли это белорусского, еврейского, польского населения, этой заразой болели все от мала до велика. «Зависть переживёт бульбашей», – однажды в разговоре со Стасом заметил Богдан, управляющий хозяйством Пашкевичей. Богдан – хохол из Волыни, как сказывал он, гайдамацкого роду. В 1921 году бежал от поляков, оккупировавших Волынскую губернию. Был человеком общительным, работящим, не против посудачить на разные темы о жизни в Белоруссии. Из разговора с ним Стас выяснил, что Богдан с презрением относился к ляхам, извечными врагами Украины, не терпел евреев.
Однажды Стас обратился к нему с просьбой о выделении комсомольской артели орудий труда: вил, граблей, серпов, лопат. Не хватало в уборочной. Богдан выслушал Стаса и не отказал в инструменте – «молодёжка» Стаса справилась с уборкой пшеницы в погожие дни. Дальше – больше, познакомились, завязались отношения, товарищескими их, конечно, не назовёшь, Богдан был на десяток летстарше Стаса. Да и  какие могли быть отношения между управляющим хозяйством Кондрата Пашкевича и комсомольским лидером Бурачёнком, членом поселкового совета? Но обменяться словом – пожалуйста: обсуждали погоду, дела, хозяйство.
– Ты, говоришь, из гайдамаков будешь Богдан? Расскажи о них, что это за вояки? Откуда взялись? За кого стояли? – однажды поинтересовался Стас, убивая время в ожидании Оксанки.   
Богдану льстило внимание Бурачёнка. Его хлебом не корми – нравилось быть на виду у сельчан, представлять собственную значимость в Марченках. Бедняцкие семьи посёлка, раскусив слабинку пришлого хохла, использовали его самомнение в личных целях. «Подъезжали» к нему с хвалебными словами, льстили на трасянке – белорусско-русской разговорной речи и, благодаря уговорам, получали подённую работу. В хозяйстве Пашкевичей работники нужны были всегда – расходный материал, кое-что зарабатывали, пропивали, затем изгонялись вон. Проходило время и голытьба с клятвенными обещаниями опять шла на поклон к Богдану, и всё повторялось сначала.   
Из певучей речи волынянина Стас узнал о событиях на Украине в гражданскую войну, о гайдамаках, бивших в позапрошлом веке ненавистных ляхов.  Оказывается, гайдамацкое движение началось на Волыни и в Западной Подолии. В нём приняли участие белорусы, поляки, молдаване, русские, старообрядцы, солдаты, донские казаки. Гайдамаки выступали против польско-шляхетского национально-религиозного гнёта и трижды: в 1734, 1750, 1768 годах поднимали восстания.
О себе Богдан рассказывал мало. Замыкался. Вместе с тем, кое-чем поделился в период участия в гражданской войне. Признался, что призывался служить в Гайдамкский кош Слободской Украины – это военнизированое формирование в Украинской Народной Республике. Дизертировал. Мотаясь по Украине во избежание призыва, оказался в отряде зелёного атамана Григорьева, но не захотел участвовать с его бандой в еврейских погромах – опять сбежал. В апреле 1920 года началось наступление польской армии на Киев и, чтобы не оказаться мобилизованным поляками в формируемые ими против Красной Армии украинские формирования, перебрался в Подолию. Обжился, но в 1922 году атаман Яков Гальчевский из нескольких конных бригад создал повстанческую группу, планируя бросить её на части Красной Армии. Богдан опять едва не оказался в числе призывников в атаманский курень. Обошлось. Убежал от войны в белорусское Полесье, затем, дальше – в Витебский округ.
– А нашёл как Кондрата Михайловича, Богдан? Как оказался в управляющих?
Неожиданный вопрос Стаса поставил в тупик управляющего Пашкевичей, хохол растерялся.
– Зустрічалися на Україні... Війна ж, чого тільки не було. Прийшов до нього, узяв – не вигнав, шматок хліба дав. Ось і служу йому.
Ответ управляющего не убедил Станислава. Волынянин явно что-то скрывал, не договаривал. Бог с ним, человеку в душу не залезешь, Богдан итак много ведал о себе, Украине, мытарствах и побегах от войны. Интересно слушать украинская речь, очень схожую на белорусскую мову.
– А гайдамаки, Богдан? Сейчас они есть на Украине? 
Пригладив отвислые усы, волынянин улыбнулся. 
– І в громадянську були, і зараз є. Українські націоналісти звуть себе гайдамаками... Але вони це так, народних традицій. Нас поважають на Волині, але моя батьківщина під ляхом... Прямо біда... Прийде час ; і полякам віддасться сповна. Гайдамаки голів не схиляють.
– А почему не любишь евреев, Богдан? Говорят, что их гонишь взашей от Пашкевичей. Верно?
Хитрая улыбка волынского хохла не требовала объяснений.
– Хто їх любить, євреїв-то?
– Ну как же? У нас в Придвинье они уживаются с белорусами.
– Може і так. Мій народ жив під Литвою, Польщею, Австрією, але зберіг свою самобутність, культуру, мову, традиції, звичаї. У вас, білорусів, зовсім не те, що у нас на Волыны, Україні, – ответил Богдан, – у вас немає стержня, хлоп'я. Чому, запитуєш? Тому що у вас немає і ніколи не було Батьківщини! Від цього і животієте з рабською душею. Хто прийшов до вас з батогом, тому і підкоряєтеся.
«Уж больно Богдан хвалит Украину! – подумалось Стасу. – А живёт в Белоруссии, ни в чём не нуждается. Гоняет голытьбу на работу и в ус не дует. Где же Оксанка? Время за полночь, а её нет. Может, испугалась, не пошла? Или батька разнюхал о встречах, чёрт бы его взял»?
Стас перевернулся на бок и не заметил, как уснул, замотавшись на сенокосе. Проснулся от щекотки в носу и едва сдерживаемого смеха Оксанки.
– Вставай, соня! Всё на свете проспишь! – смеялась девчонка, щекоча соломинкой губы мальца.
Стас вскочил.
– Ксюха? Пришла?
Озираясь в лучах утреннего солнца, Стас приходил в себя от сна.
– Ага!
– Почему не разбудила? Где наши?
– Уж больно крепко спал, пожалела! А наши скоро будут, соберутся после завтрака.
– Иди ко мне, Ксюша, – малец протянул ей руку. 
– Э, нет, Стасик, солнышко светит. После вчерашнего дождика надо копны разваливать, а не миловаться на сене. 
– Никого же нету, иди!
– Нет, Стас, после обеда. Все лягут отдыхать, а мы убежим в ягоды – в-о-о-он туда. Видишь опушку леса? Там и встретимся… Есть разговор …
Барачёнок насторожился.
– Дядька Кондрат?
Оксанка улыбнулась, отчего веснушки на лице зарделись очарованием.
– Нет, Стасик, но поговорим… Бывай!
– Хорошо, до обеда.
Пожав плечами, комсомольский вожак потянулся: «Эх, бежать надо, а так хочется спать. Хорошо ка-а-ак! Фу! Окунусь, и в работу! Мальцы собрались, обсуждают секретаря».
Бурачёнок скинул косоворотку, порты и нагишом прыгнул в накрытое утренней дымкой озеро.
– А-а-а-а! Холодная…
Проплыл между лилий, кувшинок, нырнул, достав по привычке дно, и вышел на берег. Душа рвалась в поле!   
«Молодёжка», действительно, собралась, обсуждая предстоящий день на косьбе. 
– Всем привет! Собрались? – Стас окинул дружину взглядом – без малого тридцать парней и девчат. 
– Заждались… Роса уходит, Стас.
– Вот что, Андрюха, – не замечая иронии товарища, отмахнулся Бурачёнок, – с артелью развалишь копна и перебьёшь сено до просушки. Ты, Яким, с ребятами берёшь луг, что у пади. Смотри, зимой там видели волков.
– Так, может, прихватим берданки и вечером сходим на «серых»? – предложил парнишка. 
– Валяй, пригодятся!
– И я с вами! – встрял Явор – младшенький брат Якима. 
– Тебя ещё не хватало! Без порток, а в шляпе.
Ребята засмеялись над шустрым мальцем, подражавшим старшему брату во всём.
– Возьмём, не пищи, – успокоил Яким малого. – Под выстрел не лезь, как прошлый раз на болоте, а то бацька и мацi проклянут меня.
– Хорошо, братик, я слушный.   
– «Слушный», батога не хватает тебе, «слушный» он.   
– Оставь в покое мальца, Яким, он работящий, – поддержал Явора секретарь, – ходит в ночное, водит коней на речку, нас без воды не оставляет. Вчера бочку привёз. 
– Будет с него! – буркнул Яким для порядка. – Ладно, пошли со мной, не отставать, косим у волчьей пади.
– Или волков гоняем? – пошутила Оксанка.
– Чья бы мычала, – отмахнулся Яким от шустрой девчонки. 
Ребята засмеялись не без намёка на большее, чем можно было назвать беззлобную пикировку молодёжи перед началом косьбы. Разминались. Но Оксанку не смутил вызывающий смех десятка подружек, намекавший на тайные отношения со Стасом. Внешне они с Бурчёнком чаще грызлись прилюдно, обсуждали, решали и, если не конфликтовали открыто, то, вне сомнения, создавали иллюзию наличия противоречий. Но посёлок – есть посёлок, где все на ладони, и даже случайные взгляды, которыми обменивались Стас и Оксанка, ребята ловили и делали выводы с далеко идущими последствиями.
Это был тот случай, когда очевидные отношения парня и девушки, вылезли наружу не самым приятным исходом для молодых. В любое время могла появиться решительная сила в виде дядьки Кондрата и поставить всё на места. Именно об этом думалось Стасу, как только прекратился смех и девчата, как ни в чём не бывало, потянулись к граблям. 
– Хадзем, дзявчаты, – поторопил хохотушек Яким, и артель с песней пошла на косьбу.

Як вазьму я ружу кветку,
Ды пушчу на воду,
Плыві-плыві ружа кветка
Да самога броду.

Плыла-плыла ружа кветка,
Ды стала круціцца,
Выйшла маці воду браці,
Пачала дзівіцца.

Ой ты мая ружа кветка,
Чаму ж ты завяла,
Пэўна доўга ты дзіцятка
На вадзе ляжала.

Ўзяла маці ружу кветку,
Палажыла ў хаце,
Ды як гляне – ўспамінае
Аб сваім дзіцяці.


Глава 15

Уборочная страда, заготовка кормов захватила всё время первого секретаря Витебского окружного комитета партии большевиков Ивана Рыжова. Он разрывался на части, посещая на разбитом тарантасе район за районом: отслеживал уборочную на полях, интересовался техникой, её обслуживанием, поставкой запчастей, топлива, масел. Бывало, срывался на крик, топал ногами, а то и выхватывал именной наган и гнал бездельников убирать налившийся зёрнами хлеб. Надо было успеть завершить страду до наступления ненастья.
Пошаливало сердце. Всё чаще просил он Фёдора, кучера окружкома партии, остановиться в тенёчке, чтобы передохнуть от тряской дороги среди бесконечных полей и лесов. Сегодня, возвращаясь из Суража-Витебского вдоль Западной Двины через Курино, Рубу, уже перед городом скололо сердце. Остановился у вёски Дровнево, или, с лёгкой руки Ильи Ефимовича Репина, Здравнёво ; усадьбы великого художника-живописца. Купил её Илья Ефимович за деньги, вырученные с продажи картины «Казаки пишут письмо турецкому султану». Здесь и творил свои шедевры – красивые места на берегу Западной Двины.
Лесные угодья Суражского района охватили озеро Тиосто и множество мелких вёсок, утонувших в массиве деревьев. Высматривая места для посевных площадей, укрупнения хозяйств, Иван Павлович не оставлял без внимания строевой лес. Ознакомившись с работой артелей, валивших его для собственных нужд, Рыжов увидел смысл в плановой заготовке древесины для открытия собственного мебельного производства и продажи за рубеж.   
Оценил и кормовую базу. Рассчитывая увеличить поголовье крупного рогатого скота, свиней, он считал, что обеспечение мясом Придвинского края ; дело решённое. Есть условия для продажи излишков в Минск, другие города республики. И это ещё не всё. Иван Павлович изучил статистику миграции населения и пришёл к выводу, что в Витебский округ люди едут с охотой, оставаясь на постоянное  жительство. Возникал вопрос не только о строительстве нового жилья в городской черте, но и возведении населённых пунктов, которые замыкались бы на комплексы, позволяющие производить мясо, птицу, зерновые, лён, строительные материалы. Становилось очевидным, что развитие округа следовало «привязывать» к созданию селений, развивать их и доводить производство по отраслям до объёмов, требуемых временем.    
Не хватало здоровья. Надо было отдохнуть! Но, где там! Криницкий ежедневно «разбивал» телефон, требуя не отклонятся от линии партии по  индустриализации страны. Доводил очередные показатели, которые требовала Москва: «Товарищ Сталин приказал! Товарищ Сталин поручил»! – с этих слов по утрам начинал разговор с Рыжовым молодой,  энергичный 1-й секретарь ЦК КП(б) БССР Александр Иванович Криницкий.   
Тяжело было Ивану Павловичу, человеку уже немолодому, воевавшему в мировую войну на германском фронте. Уйти на покой не позволяла партийная дисциплина, да и кто отпустит? Взяли, словно в тиски! Время какое! Допекли! В ГПУ округа ожидали злополучного списка руководителей еврейской национальности. Звонил Криницкий и дал последний срок на предоставление перечня указанных фамилий, намекнув, что Пилляр интересовался им… Уведомил, что арестованы около десятка первых секретарей райкомов партии за слабость работы местных парторганизаций с беднотой и формальное выполнение партийных директив.  А то и за пособничество иностранным разведкам.
– Иван Павлович, вы ходите по острию бритвы! – кричал в трубку Криницкий, – к исходу завтрашнего дня жду доклад! Слышите меня?
– Я слышу вас, товарищ первый секретарь! – выдавил Рыжов и опустил трубку на рычаг телефонного аппарата. 
Иван Павлович знал о зревших в бедняцкой среде явлений, породивших острые отношения беднейшего крестьянства – с кулаками, кулаков – с властью. Неорганизованность, упаднические настроения голи перекатной в её нехозяйственной части, вечная пассивность привели к неверному пониманию масштабных начинаний советской власти, что вызвало протестные настроения. Были и другие причины, которые будоражили умы крестьян – материальная зависимость бедноты от зажиточных сельчан. Последние играли на слабостях небогатого крестьянства и вдалбливали ему в головы суждения, отличные от директив, приходивших в райкомы партии из Витебска и Минска.
Ответные меры недремлющего ГПУ были немедленной реакцией на брожения в умах населения. Органами были локализованы отдельные вспышки недовольства разных слоёв населения. Подчищая остатки прошлой культуры национального спектра Белоруссии, оно сосредоточилось на еврейской составляющей по всем направлениям.          
«Что, если свернуть к Акимову в Городок и порешать с Милентием вопросы района? – подумалось Рыжову. – Давление скакнуло, и прижало сердце, но вроде ничего – отпустило». Недолго думая, Иван Павлович, распорядился:
– Поворачивай, Фёдор, на Городок, к Акимову.
Кучер было решил, что они с Первым вскоре достигнут окраин Витебска – вон уже и купола Успенского собора блестели на горизонте, услышав команду, расстроился.
– Право же, не бережёте себя, Иван Павлович! Куда за тридцать вёрст до Городка, когда, можно сказать, приехали домой? Отдохнули бы, выспались, а утречком и тронули в район.
– Эх, Фёдор, Фёдор! В сутках-то всего двадцать четыре часа – маловато для руководителя такой территории, как Придвинский край. Где не успел, надо навёрстывать! Понукай лошадей на Городок! С Акимовым встретимся, другого времени, верно, не будет… Не отпустит Господь…
Кучер стеганул  вожжами коней. 
 – Вы партийный, Иван Павлович, а поминаете Господа? Угодно ли так? 
– Угодно, Фёдор! Сейчас всё угодно, если, не теряя человеческий облик, обратиться к душе и пообщаться с ней наедине. С колокольни оно всё видится по-иному. Вот так-то, брат!   
– Сверху-то, конечно, видней, вона куда забрались! Нн-но, родимые, пошли!
  К дому Милентия Тадеушевича Акимова подъехали в темноте.
– Не шуми, Фёдор, аккуратней, через пару часов домой.
Рыжов вышел из тарантаса, размял затёкшие ноги. Засветилось окно. В расстёгнутой косоворотке появился Милентий.
– Иван Павлович? – удивился он. – Поздненько! Я уж было лёг, намотался за день! Да, что говорить? Сами знаете, каково на районе!
– Знаю, Милентий, от того и приехал поговорить, поразмыслить вместе. Что вам сделается, молодёжь? А мои годы уже не те... Не поднял твоих-то?
– Проходи, Иван Павлович, разберёмся! Фёдор, амбар открыт, как зайдёшь – справа мешок с овсом, задай коням и заходи.
– Не беспокойтесь, Милентий Тадеушевич, все моё со мной, – отмахнулся кучер, – встречайте начальство…
– Дело хозяйское. Проходи, Иван Павлович, сейчас засвечу.
– Ты смотри это, Милентий, разбудим твоих. Давай, как бывало раньше, посидим на веранде, посекретничаем. Не ровен час, поднимем Яну – получим по загривкам.
Однако хозяйка не заставила себя ждать, уже поняла, кто пожаловал  ночью в их скромную обитель, и вышла, накинув на плечи платок.
– Здравствуйте, Иван Павлович! Здравствуйте! Не поверила ушам, услышав ваш голос.
– Доброй ночи, хозяйка! Извиняй за поздний визит, больше не к кому запросто явиться и повечерять, как в прошлые годы.
– Да уж, время другое, Иван Павлович, присаживайтесь, я соберу на стол. Милентий, займи гостя, нечего топтаться у порога!
– Не надо, Яна, я хоть с дороги, но с Фёдором перекусили под Здравнёво на берегу Двины. Красота!
– Не суперечте хозяйке! Я быстро!   
Яна с лампой вышла во двор, а мужчины присели за сколоченным столиком. Взглянув друг дружке в глаза, поняли, что предстоял серьёзный разговор на темы сегодняшнего дня. Многолетние товарищеские отношения двух мужиков, перешедшие в дружбу, на партийной работе, научили быть искренними перед проблемами, которые виделись им в совместной деятельности и, прежде всего, перед самими собой.
Милентий понял настроение товарища уже потому, что Иван приехал в ночь без уведомления, не иначе, как поделиться накипевшим в душе. Несмотря на разницу в возрасте, за годы совместной службы и партийной работы они понимали друг друга с полуслова.
– Похоже, допекли, Палыч, так?
Рыжов искоса глянул на товарища.
– Что? Сдал?
– Отдохнуть тебе надо, не ровен час прихватит в дороге ; и поминай, как звали.
– Э-э, Милентий, поздно говорить об этом… Своё пожил... Ты-то как со своей прямотой? 
– А я что? Делаю своё дело… Урожай будет, лён возьмём, корма – в порядке…
– Я не об этом, Милентий… Линию-то гнёшь? Помнишь, вразумлял тебя …
– Как не помнить? 
– Подкатываются к тебе, дорогой… Уже близко! Знаю, о чём говорю, не приехал бы… И я, похоже, под колпаком, обложили со всех сторон.
Милентий, изучающее, глянул на товарища.
– Неужто заехал прощаться? Извини, я говорю, как есть! В прятки не гоже играть …   
– Сына, Милентий, посылай в институт, пора! А прощаться? Скорее ты прав! Не ровен час, «пришьют», если не еврейскую тему, знаешь, как это делается у нас, так отпишут к врагам народа.   
– Отток евреев из района увеличился, бегут в город… Ещё две синагоги закроем под склады с зерном ; план выполним, Палыч.
На веранду вбежала Янина с чугунком отваренной картошки на ухвате.
– Осторожней, мужики! Сальца принесу с малосольными огурчиками, нынче урожай хороший, Иван Павлович, свои растим. Милентий, убери лампу от окна.   
– Не надо, Яна, в другой раз посидим… Сейчас переговорим с Милентием ; и поеду в Витебск, как раз успею на работу. 
– Э-э-э, не дело, Палыч! Отдохнёшь, а поутру домой. Что у нас, места не хватит?
– Не об этом речь, Милентий… Выйдем курнуть! Душно на веранде.
– Пойдём на нашу скамеечку, посидим. Мы не долго, Яна, отдыхай, я управлюсь сам.
– Ох, мужики, мужики, – тяжко вздохнула женщина.
В темноте двора Рыжову и Акимову встретился Фёдор. Озираясь, кучер ткнул бичом на сад, где тянувший с озера ветерок раскачивал ветви яблонь с налившимися зрелостью плодами.
– А вы, Милентий Тадеушевич, не один вечеряете. М-да… Верно говорю.
– Ты о чём, Фёдор? – насторожился Рыжов.
– А вона, что получается, прицепил я лошадям торбы с овсом, стою и вдруг – хрусть ветка, другая. Присел. Великую-то войну я прошёл пластуном – Георгия четвертой и третей степени имею. Вижу человек. Постоял минуту, другую и пошёл по улице. Заметьте – в форме. Не иначе ГПУ Милентия Тадеушевича бережёт, – усмехнулся кучер.      
Товарищи переглянулись. 
– Что-нибудь понимаешь, Милентий? – шёпотом спросил Рыжов, вглядываясь в пустую улицу.
– Скорее всего, это Шофман – начальник районного ГПУ, – потирая подбородок, задумчиво произнёс Акимов, – и не бережёт он меня, Фёдор, а пасёт.
– Это не тот ли «Шурик», которого ты выгнал с совещания, как жаловался начальник окружного ГПУ Пранник? – уточнил Рыжов.
– Угу, Палыч, он. 
– Приглядывает, Милентий, держит на поводке, – опустился на корточки Рыжов, – нюхают, как бы укусить больней. Вот и меня… Завтра… Э-э-э, да уже сегодня наступило. Списочек подать с фамилиями руководителей… Поэтому и заехал к тебе… 
– За фамилиями?
– Ещё чего!? Мы с тобой устанавливали советскую власть не для того, чтобы сомневаться в ней и в себе самих. Партия – наш рулевой, и  этот рулевой – мать и отец советского народа!
Акимов скрестил на груди натруженные руки. 
– У народа матери разные, Палыч, а отец один – товарищ Сталин!
– О-о-о, зреешь на глазах! – удивился Рыжов. – «Схватил» линию партии!
– С вами пообщаешься ;  не тому научишься! – усмехнулся Акимов, – или, как говаривал Козьма Прутков,  зри в корень. Вон что! 
   Помолчали. Каждый думал о несправедливости судьбы, распорядившейся не лучшим образом с завоеваниями революции, к которым они причастны, проливая кровь за советскую власть в республике. Иван Рыжов и Милентий Акимов – боевые товарищи, партийные работники, не приемли искривления, обозначившиеся в узурпаторском натиске партийных органов на исполнительную власть. На глазах они сращивались по вертикали, что привело к уродливой, с их точки зрения, форме управления государством – методу административно-командной системы. Любые отклонения от официальных взглядов, по мнению Рыжова и Акимова, не справедливо квалифицировались «уклоном» и приводили к аресту «уклонистов». 
– Помнишь, Милентий, в апреле 1924 года я доводил до вас, секретарей райкомов, выписку из решения секретного циркуляра Президиума ВЦИК СССР?
– Весной было дело, помню!
– Значит, помнишь, что этим документом предписывалось предоставление Коллегии ОГПУ права внесудебного рассмотрения дел вплоть до вынесения приговоров о высшей мере наказания в отношении лиц, занимающихся изготовлением, сбытом и хранением фальшивых денежных знаков, имеющих обращение на территории СССР?
– И это помню! Считаю справедливым решение о наказании за подрыв экономики государства по всей строгости закона. 
– Так вот, для выполнения данного решения были образованы так называемые «тройки», которые заявили себя ещё в 1918 году. У нас они работали тоже, много народа постреляли. Кто там разбирался с поляками, евреями, сбежавших из западных территорий от войны? Сотнями   приводили приговоры в исполнение! ЧОН привлекли: приводящих в исполнение не хватало!
– Постой, Палыч, уж не хочешь ли сказать, что напрасно пролили кровь?
– Нет, Милентий! То была война – не на жизнь, а на смерть! Кто кого! Жёсткое было время! Но «тройки» закрыли. Теперь они появились снова и по многим другим делам, не имеющим отношения к экономике государства. Причём, в республиках, округах, где своим полномочным представительствам ГПУ предоставлено право вынесения внесудебных приговоров, вплоть до расстрела виновных в преступлениях. Это право подтвердил ЦИК СССР. По всей стране для внесудебной… как бы это выразиться…
– Так и говори: расправы над противниками советской власти!
– Выходи, так! Созданы местные «тройки», и в нашем Витебском округе – тоже. Я член присутствия «тройки»! Вот в чём дело!
– Понятно, – опустил голову Акимов.
– Теперь слушай, Тадеушевич!
Рыжов склонился к Акимову и зашептал, обжигая дыханием ухо:
– Роман Александрович Пилляр поручил нам, секретарям окружкомов, составить списки фамилий на еврейское руководящее звено. С его слов, иудейский общины следует разбавить коренным населением из других территорий. Понимаешь, о чём речь?
– Ну?
– Что ну? Предстоит чистка евреев! А следом, не удивлюсь, она коснётся народонаселения  по пластам и уровням! Дошло теперь, почему в Витебском округе начался отток еврейского населения в РСФСР, Прибалтику и далее за рубеж?
Акимов вгляделся в темноту сада, шумевшего от ветерка, набиравшего силу у лесных озёр городокщины. Ночь не предвещала ничего хорошего. Фёдор заметил у подворья человека в форме, и где гарантия, что кто-то ещё в силу должностных обязанностей не вслушивался в разговор боевых друзей? 
Между тем, Рыжов прав! – задался мыслью Милентий. – Последние события в районе, вызвавшие отток евреев, связаны с ужесточением репрессивных мер в отношении их общины. К национальному и конфессиональному признаку, по которым людей брали прямо на улице, прибавился политический оттенок. Белорусизация, как политическая линия, поощряемая на республиканском уровне, сказалась на настроениях людей и привела к последствиям, ставшим предметом внимания ГПУ. Часть граждан «скатилась» на почву национал-демократических идей и результат не заставил себя ждать появлением в их среде ростков белорусского национализма.
Что касается еврейской общины в целом? Там дела обстояли ещё проще: сионизм, как политическая мантра иудаизма, шагал по планете, вовлекая в свои ряды новых сторонников. Такое положение дел не понравилось карающим органам советской власти, и чекисты взялись за дело с присущим им энтузиазмом. В их поле зрения попали и граждане, совершавшие обряды нетрадиционным образом: пятидесятники, баптисты, адвентисты… Машина репрессий набирала обороты. Акимов чувствовал каждой клеточкой тела, но говорить на эти темы не счёл возможным даже с Яной. Баба она с умом, но, если брякнет что-нибудь в среде болтливых говорушек, поминай, как звали – в «тёмную» местного ГПУ. 
– Что молчишь, Милентий? О чём задумался?
– Что говорить, Палыч? Немного осталось ходить по этому двору. Возьмут! И скоро! Может, уже и приходили, но, увидев тебя, не ришились! Если случится, что-нибудь… Поддержи моих…   
– Сдурел, Милентий? Заехал поделиться сомнениями, гложут последнее время… Мы оба с тобой на крючке… 
– Слышишь, Палыч, живым не дамся, буду отстреливаться до последнего, а потом ;  будь, что будет! Бог видит – простит! Не хотел я этого…
– Брось, Милентий! Что станется с твоими? Жизнь испортишь Вацлаву, Агнеське и Яне не поздоровится. Отыграются с лихвой …
Отыграются… Это ощущение не оставляло Ивана  Рыжова ни днём, ни ночью, особенно после очередного заседания «тройки». Иван Павлович участвовал в качестве присутствующего и на постановлении внесудебного заседания ставил подпись со словом «присутствующий». Вынесенные приговоры высылались на утверждение в Коллегию ГПУ республики, после чего в силу вступала 58 статья Уголовного кодекса РСФСР.
Третьего дня к Рыжову зашёл как всегда не выспавшийся после ночных допросов начальник окружного ГПУ Пранник. На стол положил список руководящих работников для согласования на арест за «уклонистские» настроения и предание суду «тройки». За последние недели Иван Павлович подписал четыре таких списка, по которым людей забирали и увозили в ГПУ. Оттуда они уже не возвращались ни домой, ни на работу.   
Рыжов лишился сна, искренне переживая за личное сопричастие к судьбам людей, большинство из которых выдвигал на должности. Заседания «тройки» проходили в здании окружного ГПУ во второй половине дня и продолжались до глубокой ночи. На одном из них во внесудебном порядке рассматривалось дело директора предприятия пищевкусовой отрасли Захаревича. Руководитель обвинялся в недостаточном выпуске хлебобулочной продукции, что явилось основанием для ареста по доносу одного из работников предприятия.
Процедура внесудебного заседания была упрощена до предела. Председательствующий «тройки» начальник ГПУ округа Пранник был в качестве обвиняемого, им же осуществлялась защита подсудимого. Причём, свидетельствовал показания в отсутствие самих свидетелей.
– Гражданин Гуревич, чем вы объясните недостаточный выпуск хлебной продукции во втором квартале текущего года? Это саботаж? – задал вопрос председательствующий.
Обвиняемый поёжился, не представляя себя в роли вредителя советской власти. 
– На предварительном следствии я объяснил, гражданин начальник, что моей вины нету, как и предприятия в целом. Мы работаем по выпечке хлебопродуктов в соответствии с объёмом сырья, то есть муки, которое поставляется нам производителями из деревни. Действительно, вопреки договорным обязательствам, с мая текущего года, поставки муки резко упали, что привело к уменьшению выпуска конечной продукции. Будет мука, будет и хлеб – ясно, как божий день.
– Меня, гражданин Гуревич, интересует не деревня, а количество выпускаемого хлеба. Народ ропщет, вы знаете об этом? Вместе с тем ГПУ располагает информацией, что ситуация с недостаточным производством хлебных изделий сложилась не без вашего участия…   
– Помилуйте, э-э-э… Товарищ…      
– Тамбовский волк вам товарищ! – вскричал Пранник, – у нас есть показания вашего работника Смолича – слушайте!
Председательствующий «тройки» полистал скреплённые в деле бумажки.
– Зачитываю: «Около месяца назад директор Гуревич ругал главного инженера за нарушение норм. Не знаю, каких конкретно, разговор с самого сначала я не слышал, но высказал ему претензию, мол, завод остановится».
– Я же об этом…      
– Молчать! Вы говорили, что завод остановится? Это ваши слова?
– Говорил… Мои… Но имелось в виду, что…   
– Внесудебное заседание не интересует, что имелось в виду, гражданин Гуревич! Вы только что признались в том, что имела место ситуация, когда предприятие могло остановиться. Значит, всё же саботаж? Признайтесь!
– Я не знаю, в чём признаваться, товарищ…
– Гражданин Гуревич, вы обвиняетесь по части седьмой статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР. Зачитываю её содержание: «Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путём соответствующего использования государственных учреждений и предприятий или противодействия их нормальной деятельности, а равно использование государственных учреждений и предприятий или противодействие их деятельности, что влечёт за собой высшую меру социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества» и так далее... Вам понятны обвинения, гражданин Гуревич?
– Это не так, товарищи! Я не согласен! Всё дело в фермерском развитии деревни… Оно в настоящий момент, товарищ председатель, не состоятельно… Первичное сырье, пшеница, остаётся в основном у зажиточной части крестьян, так называемых кулаков. Они же устанавливают произвольные цены на рынке и «играют» ими на своё усмотрение… Вследствие чего предприятие осталось без муки…   
– Органы разберутся, гражданин Гуревич! Конвой, уведите!
Подсудимого увели, председательствующий начальник окружного ГПУ поставил подпись в протоколе допроса.
– Товарищи, по совокупности деяний, совершённых подсудимым Гуревичем, предлагаю назначить высшую степень социальной защиты – расстрел. Какие будут мнения?
В маленьком зале окружного ГПУ установилась тишина.
   – Начальник уголовного розыска, слушаем вас?
Член состава «тройки» невозмутимо доложил:
– Материалы дела отражают состав преступления, мы реагируем на него по всей строгости революционного времени. Классовая борьба усиливается, происходят выступления крестьянства, поэтому, вне сомнения – расстрел, товарищ председатель. 
– Позвольте, если можно?..
– Слушаем, товарищ прокурор!
– Мне представляется, товарищи, что по данному делу подсудимому следовало бы разъяснить его права, дать возможность высказаться…
– Товарищ прокурор, мы работаем в режиме упрощённого судопроизводства без участия защиты и, если уж быть откровенным, нам не нужна и сторона обвинения, свидетели. Дело рассматривается при закрытых дверях. Вы же знаете порядок…
– Всё же, считаю, что имеют место смягчающие обстоятельства… В материалах дела прямая вина Гуревича не просматривается и не установлена судом …    
– Постойте, постойте, товарищ прокурор, – перебил его Пранник, – в заседании «тройки» вы участвуете в роли защитника или всё-таки  присутствующего стороны обвинения? Не пойму, что происходит? Напоминаю вам, вы на заседании «тройки» ; присутствующий, и если не понятны ваши функции, я объясню их содержание. 
– Они понятны мне, товарищ председательствующий, но просил бы суд учесть мнение представителя прокуратуры: высшая мера это уж слишком! Предлагаю десять лет с отбыванием наказания в исправительно-трудовом лагере в районах Сибири и конфискацией части имущества. В условиях трудового общежития у гражданина Гуревича будет возможность приобщиться к общественно-полезному труду, что принесёт пользу государству перевоспитанием трудом. 
– Хм, либерал, однако, вы, – пожал плечами начальник ГПУ, – какие предложения у власти, Иван Павлович?
Рыжов пытался встать с табурета, но не получилось, пот заливал глаза, тело обмякло под тяжестью ответственности. 
– Согласен с мнением прокурора… Расстрел –  чрезвычайно суровое наказание. Прошу Гуревичу назначить срок трудового перевоспитания в три года с отбыванием на территории Белоруссии.   
– Вы что сегодня, сговорились, товарищи? – растерялся Пранник. – Это минимальная норма того, что выносится приговором по статье!
– Я вас очень прошу, – взялся за сердце Рыжов. – Поймите же правильно, Гуревич поднял производство хлебобулочной продукции практически с нуля. От предприятия он создал сеть магазинов, поставляет продукцию в соседние районы. Его следует поддержать и разобраться с поставщиками, которые подвели предприятие… Упущения имеются непосредственно в деревне, у производителей пшеницы. Так же нельзя, товарищи…
– Хм, помнится, Иван Павлович, при установлении советской власти  в губернии в начале 20-х таких «гуревичей» из еврейской общины вы десятками ставили к стенке. Возраст берёт своё, или как? – сыронизировал Пранник.
– Возраст не причём! Тогда мы устанавливали советскую власть и воевали с её противниками, и, если не ошибаюсь, вы были оперуполномоченным губернского ЧК и должны помнить беспрецедентное взвинчивание цен на хлеб еврейской частью торговцев. Бежавшие от войны люди тысячами гибли от голода, вот тогда именем   советской власти я их ставил к стенке. Сейчас не могу. Они обязаны приносить государству пользу, строить новые отношения, общество, в котором требуются грамотные кадры.   
Пранник безнадёжно отмахнулся. Непонятно, то ли согласившись с Рыжовым, то ли  наоборот.
– Прения окончены, товарищи! Выношу на голосование! Секретарь!
– Я, товарищ начальник, – вскочил оперуполномоченный окружного ГПУ.
– В протокол! 
– Слушаюсь!
– Товарищи члены суда «тройки», присутствующие, – форсировал голос председательствующий, – выношу на голосование предложение по вердикту суда. Кто за то, чтобы подсудимому Гуревичу Арону Мейеровичу, признанного виновным по части седьмой статьи 58, вынести наказание в виде семи лет исправительно-трудовых лагерей в отдалённых районах Сибири с конфискацией части имущества, прошу голосовать.    
  Три постоянных члена «тройки»: начальник окружного ГПУ Пранник, он же председательствующий, начальник секретно-политического отдела ГПУ Сидорович, начальник уголовного розыска Никонов ; подняли руки.
Пранник обратился к присутствующим:
– Ваши голоса носят совещательный характер, товарищи, прошу голосовать.
Присутствующими в зале заседаний находились 1-й секретарь окружного комитета партии Рыжов, окружной прокурор Симаков и ещё человек в тёмном цивильном костюме. Иван Павлович его имени не знал. Однако, судя по невозмутимому виду, он был полномочным представителем ГПУ республики, своеобразным «спецнадзором» над «спецконтролем».
– Я предложил проголосовать за вердикт, товарищи!
Рыжов с прокурором Симаковым руки не подняли.
– Мне не понятна ваша позиция, товарищи присутствующие! Вы не согласны с приговором? – занервничал Пранник.
– Выносите на голосование в соответствии с процедурой ведения заседания, – предложил прокурор.
– Ну, хорошо! Кто против вынесения приговора в предложенной редакции?
Тишина. Не мигая, Рыжов смотрел на председателя ГПУ.
– Кто воздержался? 
Присутствующие Рыжов, Симаков подняли руки – воздержались. Неизвестный человек встал и, прикурив папиросу, вышел из зала заседаний.
– Секретарь, протокол на подпись! Конвой, увести! Следующего!
Рыжов окончил рассказ.
– Так обстоят дела с судопроизводством, Милентий. Особой «тройкой» в тот вечер было рассмотрено двенадцать дел: четверо приговорены к высшей мере наказания, заметь – все евреи, остальные получили от пяти до десяти лет лагерей в Сибири! Не могу я больше! Устал!
– М-да-а-а…
Посидели ещё, покурили. Светало.
– Приляг на пару часов, Палыч! Негоже истязать себя! Пошли в хабуньку, там лежанка есть. 
– Нет, Милентий, спасибо, до дому, до хаты!
Рыжов приобнял за плечи боевого товарища. 
– Не буду задерживать, вижу – решился! Не поминай лихом!
– Вацлава отправляй в институт. Ну, бывай! Живы будем – не помрём! Фёдор!
– Всё готово, Иван Павлович, лошади напоены, – откликнулся кучер.
Тарантас Рыжова, поднимая пыль, слегка прибитую утренней росой, тронулся в направлении Витебска. Акимов обхватил голову руками.
– Твою мать! Какой мужик! – и не заметил катившейся слезы по небритой щеке.   
Ближе к обеду в полуденный зной, когда люди изнемогали в полях, на машинный двор, где Акимов проверял организацию ремонта техники, прибежал малец, внук сторожихи Аксиньи.
– Дядька Милентий, дядька Милентий, срочно бегите на работу! Вам из округа звонят! 
– Что случилось?
– Не знаю, дядька Милентий! Сказали – срочно!
Милентий Тадеушевич взял пиджак, снятый для удобства при работе с техникой, и вышел с машинного двора за мальцем. В райкоме было  пусто. Сотрудники разъехались в поля, Яны тоже не было на месте: поехала в вёску Козлы, чтобы оценить подготовку школы к новому учебному году. Встретила сторожиха. Выпучив глаза, Аксинья зловещим шёпотом поведала:   
– «Гепеу» звонило, Тадеушевич, из Витебска. Как его прости, Господи? – Пранник!
Сердце забилось в тревоге. Если решили взять, к чему телефонный звонок? – удивился Акимов. – Шофман бы справится с задачей – взял.
Крутнул ручку телефонного аппарата, ответила, дежурившая на коммутаторе телефонистка:
– Соедините с окружным ГПУ.
– Соединяю с коммутатором!
Через какое-то время раздался голос:
– «Восьмая», слушаю!
– Соедините с начальником.
– Вы – Акимов?
– Да.
– Милентий Тадеушевич?
– Совершенно верно.
– Соединяю.   
Тусклый голос представился в трубке:
– Слушаю, Пранник.
– Здравствуйте. Это первый секретарь Городокского райкома партии Акимов. Вы просили позвонить.
На том конце провода возникла пауза.
– Алё! Алё! Слышите меня? Это Акимов!
– Не кричите в трубку, слышу. Информация строгой конфиденциальности, я бы сказал – чрезвычайной! Тридцать минут назад в своём кабинете из табельного оружия системы «Наган» застрелился 1-й секретарь окружкома Рыжов. Что вы можете сказать по этому поводу?
Акимов оцепенел! Иван! Друг! Не выдержал верный коммунист-ленинец!
– Не молчите! – затребовал Пранник.
– Извините. Я… ничего не могу сказать!
– В каком смысле?
– Очень неожиданно …               
– Когда виделись с ним в последний раз?
 Каверзность вопроса Милентий разгадал сразу, поэтому ответил начальнику ГПУ, как было на самом деле. Скрывать нечего.
– Несколько часов назад…   
– При каких обстоятельствах?
– Он приехал ночью уточнить итоги уборочной и заготовки кормов. Я доложил ему результаты и просил остаться ночевать до утра. Он отказался и на рассвете выехал в Витебск.   
– На какие антисоветские темы вели разговоры? К чему он вас призывал?
– Разговоров на политические темы не велось, они ограничивались исключительно жатвой и укосом трав.
– То есть, по данному факту вам добавить нечего?
– Абсолютно!
– Органы ГПУ разберутся. Занимайтесь! – и положил трубку.
Акимов опустил голову. «Боже мой! Боже мой! Что делается? Какой человек ушёл из жизни!». 


Глава 16

Милентий Акимов тяжело перенёс трагическую гибель Ивана Рыжова – боевого товарища, единомышленника по работе в исполнительной власти Витебского округа. Иван Павлович стал его наставником в окопах Великой войны, где вместе нюхнули немецкого хлора, пущенного перед атакой штурмовым отрядом кайзера. Однако выжили, сдружились и бок о бок сражались в Придвинском крае губернии за советскую власть. Вступили в партию большевиков  Белоруссии, укрепляли её ряды новыми членами, не покладая рук, поднимали Витебщину в хозяйственном развитии. Успехи в обновлении промышленности, сельского хозяйства, в понимании людей перемен и стремление к лучшей жизни они связывали с механизацией и новыми подходами в освоении возможностей Городокского района, Придвинья в целом. Планировали организацию крестьянского труда с учётом поступающей на поля техники, возведения механических мастерских, создания ремонтной базы. Вместе переживали просчёты. Обсуждали успехи, настроение народа на собраниях в округе, республике и под рюмку-другую бимбера – в задушевных беседах у Акимова в Городке.
Азартных руководителей радовали итогам коллективного труда, за ним, с их точки зрения, виделось будущее. Главное – настроение людей, смотревших с оптимизмом вперёд, уверенностью в светлую жизнь, – думалось им, коммунистам. Народ тянулся к знаниям, овладению машинами, общим трудовым успехам: с песнями уходил на работы в поля и с песнями возвращался домой. В районе у Акимова поднимались деревни, вспахивались поля, на радость людям приходила техника, оборудование, что располагало к сбору высоких урожаев зерновых, льна, большим удоям молока, производству мяса.
Молодёжь уезжала учиться в Витебск, Минск, Смоленск, получала образование и возвращалась в родные места, чтобы трудиться на родительской ниве, зарождая традиции преемственности поколений. Строила планы на будущее, не сомневаясь в верном курсе, выбранном партией под руководством товарища Сталина. Мальцы и дивчинки тянулись в комсомольские ячейки, избы-читальни, кружки, где обсуждали передовицы газет «Известий», «Правда», расточавших хвалу о подвигах сверстников на ударных стройках страны, службе в Красной Армии.
Рыжов и Акимов искренне гордились уроженцами Придвинского края, принявшими участие в эпохальных событиях страны по строительству тяжёлой индустрии страны – гигантов зарождавшейся промышленности. С воодушевлением встретили весть о победе партии большевиков под руководством товарища Сталина над объединённой оппозицией, открыто выступившей с самокритикой и признанием неправильности «раскольнической деятельности». Радовались решениям прошедшего в октябре 1926 года Пленума ЦК ВКП(б), определившим судьбу Троцкого и Каменева. Оба были исключены из Политбюро ЦК ВКП(б). Смещён с поста председателя Исполкома Коминтерна  Зиновьев.
Иван Павлович и Милентий Тадеушевич приветствовали итоги XV конференции ВКП(б), состоявшейся в октябре того же года. Конференция подтвердила победу товарища Сталина над оппозицией, открыла путь на укрепление партийных рядов и в первую очередь – в глубинке страны. К сожалению, итоги первой переписи населения в СССР Иван Рыжов не узнал – ушёл из жизни, покончив с собой из именного оружия в рабочем кабинете окружного комитета партии большевиков БССР.
Вместе с тем, перепись показала, что советский народ представлял собой общность огромной страны в 147 миллионов человек. Именно ему – народу предстояло развивать народное хозяйство, строить социалистическое будущее. Акимов видел успехи в положении дел у себя в районе, округе, в республике в целом. В Витебске работали 36 промышленных предприятий, их продукция пользовалась успехом у белорусов, она вывозилась и за рубеж. Тон в производстве задавали завод «Красный металлист», льнопрядильная фабрика «Двина», швейная – «Профинтерн», чулочная – имени Клары Цеткин. Свыше семи тысяч трудящихся производили продукцию, востребованную на рынках республики и страны Советов.
Витебский округ развивался в гуманитарном, культурном отношении. Жители Витебска гордились народной консерваторией, симфоническим оркестром, радовавшего горожан и гостей Придвинья удивительным исполнением музыкальной классики. Здесь же творил свои полотна Марк Шагал, открывший народную художественную школу, переименованную затем в Витебское художественное училище. В замечательном учебном заведении преподавали такие мастера живописи плеяды прекрасных художников, как Эль Лисицкий, Вера Ермолаева, Давид Якерсон, Юдель Пэн, Нина Коган, Александр Ромм. В городе жили и писали шедевры известные художники Ксения Богуславская, Мстислав Добужинский, Казимир Малевич, Иван Пуни. Деятельность мастеров оценивал в статьях и трактатах философ-культуролог Михаил Бахтин.
Из разных уголков страны принимали гостей Витебский окружной музей, государственная художественно-декоративная мастерская, три театра, шесть клубов, синематографы. Их посетили замечательные белорусы: Янка Купала, Якуб Колас, Кузьма Чёрный. В этот же период в Витебск приезжали Алексей Толстой, Владимир Маяковский, другие известные литераторы России. Успехи, считал Акимов, имелись на лицо.
Милентий Тадеушевич читал периодическую печать, анализировал, исходя из складывающейся в мире обстановки, учёта расстановки классовых сил, противоречий, трудностей в социалистическом строительстве. Партия, считал он, была на правильном пути! Обозначив основные задачи в реализации стратегических целей по  индустриализации и коллективизации страны, будущее страны виделось в организации коллективного сельского хозяйства, расширении социалистической собственности, развитии производственных отношений. С точки зрения Акимова, методы, внедряемые в жизнь партией, безусловно, поднимут благосостояние народа, а с возрастанием его потребностей, вырастет общественное производство.
Одновременно с успехами Милентий ощущал в своём районе отток населения в город. Связывал он его с набиравшей обороты индустриализацией, которая требовала рабочие руки, образование, овладение современными профессиями. Стало быть, в умах сельского населения формировалось новое мышление – социалистическое, принципы которого строились на политической основе, разработанной теоретиками марксизма-ленинизма и советского правительства.
Понимал Милентий Тадеушевич и экономическую отсталость от западных стран  республики, страны Советов в целом. Ещё не все отрасли  тяжёлой индустрии достигли довоенного уровня: из-за границы ввозились машины, оборудование, технические решения, что лишало СССР экономической самостоятельности, угрожая зависимостью от европейских стран.
Анализируя статьи центральных газет, Акимов приветствовал ключевые вопросы, которые вносились в повестки дня заседаний Политического Бюро ЦК ВКП (б), ЦК КП(б) БССР. В свободное от работы время Милентий изучал их, подчёркивая красным карандашом интересующие его мысли, изречения. Отдельные положения перечитывал по нескольку раз, сравнивая с личным видением решения проблем. Бывало, ругался про себя, нервничал. И всё же исходил из мысли, что высшие руководители страны, рассматривая индустриализацию державы, сельского хозяйства с государственных позиций, двигались в направлении строительства социализма.   
Нельзя было не увидеть, как партия укрепляла позиции сторонниками Сталина, не стесняясь, выражала претензии на руководящую и направляющую силу в советском обществе. В результате чего Милентию открылись две основополагающие задачи, которые партия ставила во главу угла: создание в стране крупной социалистической индустрии и развитие сельского хозяйства, основанного на объединении мелких крестьянских хозяйств в укрупнённые коллективные хозяйства – колхозы. «Конечно, – считал Акимов, – собственнические отношения на селе имели исторические корни и давлели над светлыми идеями призрачного будущего, едва замаячившего на горизонте успехами в строительстве. Если мы стремимся к победе социализма, необходимы новые механизмы, которые бы замкнули индустрию и сельское хозяйство в единый народохозяйственный комплекс, основанный на общественной собственности и средства производства. А беднейшую часть сельского населения, всё ещё не избавившуюся от нищеты за годы советской власти, надо вырвать из-под эксплуатации кулаков».
Изучая по центральным газетам ситуацию в мире, особенно в Европейской части, Милентий отмечал опасность для советского государства, исходившую от развития политических событий в соседней Польше. 5 августа 1926 года польское правительство распустило на каникулы сейм и сенат. Президентским декретом учреждён пост генерального инспектора вооружённых сил, причём, с прописанной нормой: занимающее этот пост лицо освобождалось от ответственности за свои действия перед правительством и сеймом. Ситуация просто блеск! И не случайно 27 августа 1926 года генеральным инспектором вооружённых сил Польши назначается Юзеф Пилсудский. Диктаторский пост, как и портфель военного министра, сохранится им до конца жизни.
Возглавив правительство, Пилсудский ввёл в него близких по духу деятелей партий, представителей консервативных кругов. В правительство вошли бывшие офицеры генерального штаба. По предложению Пилсудского они образовали «группу полковников» и заняли ответственные посты «советников». Из офицеров ближнего окружения Пилсудского были назначены вице-министры и начальники департаментов. Должности «опекунов» и «советников» в воеводствах и мелких административно-территориальных единицах отошли к начальникам отделов безопасности.
Чтобы с первых шагов правления государством было понятно кто – есть кто, Пилсудский проявил неуважительность к законодательному органу – сейму. Вместо обязательного представления нового кабинета министров парламенту он с членами правительства и высшей польской аристократией, поддержавших его внутреннюю и внешнюю политику, включая стремление Польши к присоединению территории «от моря и до моря», 25 октября 1926 года уехал в замок Несвиж. Официальным поводом для торжественной встречи в Несвиже четырёхсот человек польской знати явилось возложение орденского знака на гробницу одного из Радзивиллов, погибшего в 1920 году в ходе советско-польской войны. Шаг носил символичный характер! Однако замок, принадлежавший  крупнейшему магнатскому роду Радзивиллов, находился рядом с границей СССР. В силу чего, демарш Пилсудского с приездом в Несвиж имел оттенок антисоветской демонстрации и боле того – военной угрозы. Именно так советское правительство расценило действия узурпатора власти в Польше у своих западных границ. 
Вместе с тем, 1927 год ознаменовался важной вехой в жизни белорусского народа. Территориальное расширение Белоруссии, национально-государственное социалистическое строительство были закреплены Конституцией БССР, принятой 11 апреля 1927 гогда на VIII Всебелорусском съезде Советов. В статье 2-й Конституции республики было прописано: «БССР является «Советским государством диктатуры пролетариата» и вошла в Союз на добровольных началах и «братского сожительства наций». Другими статьями определялись суверенные права БССР в составе СССР, провозглашались избирательные и гражданские права трудящихся. Ею же разграничивались функции исполнительной и законодательной властей.   
В мае 1927 года первым секретарём ЦК КП(б) БССР Москвой был назначен Вильгельм Георгиевич Кнориньш. Несмотря на молодость, 37 летний руководитель республики, работал в аппарате Центрального комитета ВКП (б) и до прибытия в Минск заведовал агитпропотделом ЦК партии. Александр Иванович Криницкий убыл в столицу на место Кнориньша. 
Знаковые изменения произошли и в военной сфере. Они коснулись частей и соединений Красной Армии, дислоцировавшихся на территории Белоруссии. Приказом Председателя Реввоенсовета СССР Клемента Ворошилова от 2 октября 1926 года Западный военный округ был  переименован в Белорусский военный округ с переназначением на новую должность его командующего – Августа Ивановича Корка. 
Тревожные события на границе с Польшей беспокоили руководство БССР и советское правительство. На открывшемся 18 апреля 1927 года в Москве IV съезде Советов СССР, Председатель Совета Народных Комиссаров Рыков, выступая перед делегатами, озвучил тезис об опасном положении страны, находившейся в капиталистическом окружении. Съезд Советов согласился с Рыковым и, исходя из сложившейся обстановки, утвердил принципиальные подходы в развитии народного хозяйства на пятилетку. Совместной экономической группе ВСНХ под председательством Куйбышева и Госплана СССР – под руководством Кржижановского была поручена разработка первого пятилетнего плана.
Вместе с тем, обстановка на западной границе СССР накалялась! Оценка военной угрозы советскому государству легла в основу разработки концепции национальной безопасности. В мае этого же года командующим Белорусским военным округом назначается бывший полковник царской армии Александр Ильич Егоров. Утверждая на эту должность опытного полководца, отличившегося в боях гражданской войны, Реввоенсовет СССР, как высший коллегиальный орган управления вооруженными силами страны, исходил, прежде всего, из обострившейся обстановки на западном направлении. На этом этапе товарищ Сталин ещё ценил полководческий талант Егорова и, согласуя его на должность командующего округом, видел в нём профессиональные качества, необходимые для обороны страны. 
Однако решительные шаги Советского Союза по наращиванию экономической и военной мощи английским правительством консерваторов были восприняты в штыки. 27 мая 1927 года  Великобритания объявила о разрыве с СССР дипломатических и торговых отношений. Оценив негативные настроения английской стороны, ЦК ВКП (б) 1 июня 1927 года выступил с обращением: «Ко всем организациям ВКП (б). Ко всем рабочим и крестьянам». Программный документ призвал советский народ быть готовым к отражению империалистической агрессии. Вероятность вступления Советского Союза в войну с Польшей и, не исключено, со всем «капиталистическим окружением», повысилась до критической отметки. Масла в огонь подлил Зиновьев. Выведенный в 1926 году из состава Политбюро ЦК ВКП (б), но сохранивший пост в Центральном комитете партии, ленинский соратник в июле 1927 года на пленуме ЦК ВКП (б) заявил: «Война неизбежна, вероятность войны была ясна и три года назад, теперь надо сказать – неизбежность» … 
На фоне общей военной истерии открылась старая больная рана: разгром поляками в 1920 году Западного фронта под командованием Тухачевского, гибель и пленение около полутора сотен тысяч красноармейцев. Несмотря на исполняемые подразделениями Красной Армией залихватские песни о псах-атаманах и белопольских панах, помнящих «наши клинки», польские вооружённые силы выглядели более, чем убедительно… Что, что? А чьи клинки помнились на самом деле и кому? Вопрос непростой… Советское правительство не забыло об унизительном для него Рижском договоре, по которому к Польше отошла огромная часть территории Белоруссии.
Новый командующий Белорусским военным округом Егоров, изучив военно-политическую обстановку в приграничье, план развёртывания войск на случай военного столкновения с агрессивным соседом, майским утром 1927 года собрал на совещание командный состав округа.
– Буду краток, товарищи, – обратился он к заместителям, командирам корпусов, соединений. – Егоров Александр Ильич, кадровый военный, полковник. Участник мировой войны. Командовал батальоном, полком, имею ранения, контузии. В гражданскую управлял армиями, фронтами, войсками Киевского, Петроградского военных округов, Западного фронта, Кавказкой Краснознамённой армии. С 1924 по 1925 годы – войсками Украинского военного округа, затем два года пребывал в Китае в военным атташе. С мая 1926 года и до последнего  времени работал в должности заместителя начальника военно-промышленного управления ВСНХ СССР. Решением Реввоенсовета СССР назначен командующим Белорусским военным округом. Не взыщите, товарищи, строг, требователен и на послабления в службе, скажем прямо, не рассчитывайте. Обстановка не позволяет нам, военным людям, призванным партией защищать страну от буржуазной экспансии, вольное понимание текущего момента. В части представления есть вопросы?
Одёрнув гимнастёрку, Егоров с покоряющей улыбкой взял указку. 
– Если нет, товарищи, порядок работы следующий: начальник штаба округа доложит положение соединений округа в местах постоянной дислокации, оценит их положение на местности, сделает выводы по их боевому применению в случае мобилизации польской армии или вторжения белогвардейских банд на нашу территорию. Регламент, Евгений Николаевич, до тридцати минут – не более! 
– Слушаюсь, товарищ командующий! – встал из-за стола начальник  штаба с выправкой военного.   
– Присаживайтесь! – кивнул Егоров. – Начальник управления военной разведки округа введёт в обстановку на сопредельной стороне и сделает выводы из её оценки. Задача понятна?
– Так точно, товарищ командующий! – отрапортовал военспец с интеллигентным лицом и умными серыми глазами.
– Командиры корпусов доложат о задачах сегодняшнего дня и о возможном развитии событий в среднесрочной перспективе. Обращаю внимание, товарищи, доклады должны носить конкретный характер с обоснованием и фактическим подтверждением информации, взятой из источников, заслуживающих доверия. Внести предложения по проблемам, которые требуют разрешения сегодня и сейчас. Прошу мыслить чётко, ясно, невзирая на чины и ранги. Евгений Николаевич, пожалуйста!   
Егоров обернулся к оперативной карте с нанесённой оперативно-стратегической обстановкой по состоянию на 29 мая 1927 года. На ней красным цветом и тонкой ретушёвкой были нанесены районы дислокации соединений округа, синим – места расположения частей Войска Польского и белогвардейских банд с указанием вероятных маршрутов выхода к государственной границе СССР. Расчётные таблицы, пояснительные записки, схемы лежали отдельно на столе командующего округом.   
Сосредоточившись на карте, докладчик обратился к Егорову:
– Товарищ командующий, докладывает начальник штаба округа Сергеев. Разрешите ввести в обстановку?
– Минутку, Евгений Николаевич, – остановил его Егоров, – если не ошибаюсь, вы кадровый военный, специалист штабной работы, преподавали в академии Генерального штаба? Верно?
– Так точно, товарищ командующий! – не смутился Сергеев. – Кадровый офицер русской императорской армии!
Лица, сидевших за столом командиров вытянулись. Представление начальника штаба округа новому командующему превзошло все их ожидания. «Кадровый офицер русской императорской армии – надо же представиться так!» – скривились одни. Что, впрочем, не ускользнуло от внимания командующего округом. Работая на многих должностях в  Красной Армии, Егоров знал настроения командиров из народной среды и не раз испытывал на себе их презрительные взгляды, мол, голубая кровь! Офицер! Били офицерьё в гражданскую орудием пролетариата – булыжником, а ныне не уступим в управлении войсками! Другие командиры отнеслись к форме представления нормально, в том смысле, что командующий и начальник штаба были профессиональными военными, получившими военное образование в школах прапорщиков и в академии Генерального штаба.
Молодым же командирам, – считал Егоров, – необходимо учиться настоящим образом, как учил этому товарищ Ленин. Кстати говоря, в молодости Егоров принадлежал партии левых эссеров: критиковал вождя мирового пролетариата, разносил в пух и прах его выступления о военном строительстве армии. Ныне командиры полков, дивизий, корпусов Красной Армии осваивали военные знания на высших академических курсах при Военной академии РККА. И всё же им не хватало теоритической подготовки в планировании оперативно-тактических операций, и данный факт новый командующий округом учитывал, собирая командный состав объединения на первое служебное совещание.
– Хорошо, Евгений Николаевич! Продолжайте! – кивнул Егоров.
– Таким образом, товарищи ввожу в обстановку! – повторился начальник штаба и, чуть отойдя от карты, привычным командирским голосом начал доклад. – Товарищи командиры, прошу не испытывать иллюзий в отношении военной составляющей в отношении соседней Польши, и сделать соответствующие выводы в оценке штабом округа сложившейся обстановки в приграничье!  Что принципиально важно? На сегодняшний день Войско Польское располагает тридцатью пехотными дивизиями, треть из которых сосредоточены на главном – минском направлении. Учитывая возможность мобилизации, условия боевого применения, пан Пилсудский готов выставить против нас свыше 30 артиллерийских и 40 кавалерийских полков, пяти пехотных бригад, двадцати батальонов территориальной обороны, 174 танков FT-17, 43 бронеавтомобилей, 344 боевых самолётов. 
Высший командный состав объединения в секретных тетрадях помечал обозначавшиеся в докладе начальника штаба акценты, веяния,  которые, с их точки зрения, на ближайшее время станут основными направлениями в деятельности войск. 
Начальник штаба докладывал дальше:
  – Дивизии польской армии укомплектованы личным составом по двум вариантам: штатам мирного времени и военного периода. По штатам мирного времени пехотные соединения укомплектованы на сорок процентов, кавалерийские – на семьдесят пять. В случае мобилизации и подготовки военных действий они переходят на штаты военного времени за счёт резервистов, отслуживших срочную службу в этих же дивизиях. Особенность территории, транспортная сеть позволяют польским вооружённым силам отмобилизовать войска и развернуть их на  боевое применение в течение шести суток. Таким образом, по взглядам маршала Пилсудского, польская армия, в случае военного столкновения с СССР, может выставить против нас свыше полумиллиона боевых штыков.
– Не преувеличиваете ли вы возможности Войска Польского, Евгений Николаевич? Я имею ввиду оценку их развёртывания на оперативных направлениях в столь короткий период? – улыбнулся Егоров,  устраиваясь в кресле с высокой спинкой. – Не видит ли себя маршал Пилсудский великим полководцем, сродни, скажем, Наполеону?
Командный состав округа рассмеялся.
– Никак нет, товарищ командующий, – реплика командующего и смех начальствующего состава не смутили Сергеева, – начальник разведки округа доложит обстоятельства шире и глубже на основе информации, полученной из … кругов, близких к Пилсудскому.
– Даже так?
– Абсолютно, товарищ командующий!
– Хорошо, продолжайте, – кивнул Егоров, пометив в блокноте интересную с его точки зрения мысль.
– Не секрет, товарищи, что в пределах ответственности округа маячит ещё противник, создающий угрозу нападения с западного направления! – Сергеев обвёл аудиторию невозмутимым взглядом и  озвучил. – Сабли точит и при определённых условиях может совершить нападение… Румыния, товарищи… Необходимо учитывать её устремления к Бессарабии и рассматривать возможным противником в случае военного столкновения с Польшей.
Егоров пометил в блокноте очередную мысль.
– Что из себя представляет румынская армия, Евгений Николаевич? Силы? Средства?
– Румынская армия, товарищ командующий, слабее польской по личному составу, технике и вооружению. На неё не лучшим образом влияют внутренние противоречия в стране, которые имеют признаки гражданской войны. У власти находятся либералы, они стремятся исключить наличие в правительстве Железной гвардии капитана Кодряну. Тем самым создают в обществе нестабильность. Едва ли не ежедневно совершаются политические убийства. Вместе с тем, в случае вступления Румынии в войну на стороне Польши, её армия может выставить до 26 кавалерийских и 34 пехотных полков общим количеством в семисот тысяч штыков и сабель.
– Резонно, товарищ Сергеев, резонно! И если учесть, что правительства Польши и Румынии финансируются английским и американским капиталом… События в приграничных сражениях, как мне представляется, могут иметь для нас скверный характер… Я верно понимаю текущий момент, Евгений Николаевич?
– Так точно, товарищ командующий! Финансовое обеспечение западными странами, политические подстрекательства имеют место быть. Великобритания и Соединённые Штаты через представителей в регионе продавливают интересы проведением политики обострения отношений с советской стороной.
– Товарищи командиры, вопросы к начальнику штаба!
Командующий округом встал из-за стола и подошёл к карте.
– Нет? Хорошо, товарищи. Доложите дислокацию войск округа, особенности и проблемы по их обеспечению видами довольствия!
– Слушаюсь! 
Начальник штаба приступил к изложению положения соединений округа на территории Белоруссии.
– Товарищ командующий, войска округа располагаются в местах постоянной дислокации и занимаются по плану мирного времени. Часть соединений принимает пополнение, формируется и с 1 июня выйдет в летние лагеря для совершенствования боевой подготовки в поле. Управление 4-го стрелкового корпуса расквартировано в Витебске, 5-го стрелкового – в Бобруйске…
– Минутку-минутку, Евгений Николаевич, – Егоров тронул локоть начальника штаба. – Товарищ Тодорский, вы только что окончили Академию имени товарища Фрунзе и на днях приняли 5-й стрелковый корпус?
– Так точно, товарищ командующий!
Статный блондин с зачёсанными назад волосами, приняв положение «смирно», с достоинством держал прищуренный взгляд командующего.
– Поделитесь впечатлениями, – усмехнулся Егоров, оценив выдержку комкора.
– Впечатления рабочие, товарищ командующий, – заключил Тодорский. – Соединения инспектируются на предмет боевого обеспечения, довольствия по нормам расхода. Считаю необходимым вывести войска в летние лагеря и, не провоцируя сопредельную сторону на дипломатические демарши и частичную мобилизацию, отработать под видом учений оперативно-тактического характера, возможные варианты прикрытия государственной границы.
– У вас есть основания для ведения активных действий, товарищ Тодоровский?
– Основания есть всегда, товарищ командующий! – утвердительно кивнул комкор. – Обстановка в приграничье беспокоит разнузданной тактикой пригретого заграницей белого движения. При попустительстве польских властей недобитые в гражданскую войну банды совершают дерзкие вылазки на нашу территорию: убивают активистов, запугивают население. Граница с Польшей, к сожалению, имеет условный характер и требует укрепления в инженерном отношении.
– Вы хотите сказать, Александр Иванович, что работа, проделанная по укреплению границы, требует особого внимания командования округа?
– С врагами революции, товарищ командующий, разговор один… В гражданскую мы воевали с мировой буржуазией, выходит, и сейчас она не оставила в покое мирную жизнь советского народа. Через Польшу, Украину испытывает на прочность… Кусает, выискивает, бесится и не ровен час атакует по всей линии государственной границы.
– Считаете, что обстановка для агрессии привлекательна? – прищурился Егоров.
– Привлекательна, товарищ командующий! Польская знать с её извечным снобизмом, как только заручится поддержкой западных стран и Америки, воспользуется ей.
– Я понял вас, товарищ комкор, ответьте, пожалуйста, ещё на вопрос: вы нынче также уверенно действуете, как в начале 20-х годов,  подавляя выступления в Весьегонском уезде, Азербайджане, Дагестане? Или изменили подходы?
Тодоровский искоса глянул на командующего округом.
– Подходы изменил в сторону их совершенствования, товарищ командующий…   
– Интересно, товарищ Тодоровский, интересно… Присаживайтесь, – кивнул командующий, делая пометку в блокноте. – Ещё раз извините, Евгений Николаевич, продолжайте! 
Начальник штаба округа продолжил доклад:
– В Бобруйске расположены управления 4-й Смоленской стрелковой дивизии имени германского пролетариата и 8-й Минской стрелковой дивизии. Управление 2-й Белорусской стрелковой дивизии имени товарища Фрунзе расквартировано в Минске, 5-й Витебской имени чехословацкого пролетариата – в Полоцке… Кавалерийские дивизии, товарищ командующий, дислоцируются следующим образом: в Гомеле – 6-я Чонгарская дивизия, в Минске – 7-я Самарская дивизия имени английского пролетариата, в Могилёве – 4-я отдельная кавалерийская бригада. Все части имеют боевой опыт в гражданской войне, воевали с белыми на Дону, Северном Кавказе, под Царицыным, в Крыму, с деникинцами, петлюровцами, махновцами и прочей белой нечистью…
– Командиров полков, дивизий, имеющих боевой опыт, надеюсь, сохранили?
– Так точно, товарищ командующий! Командиры имеют опыт гражданской войны или в подавлении антисоветских выступлений на местах...
– Грамотное решение, товарищ Сергеев, продолжайте… 
– Хотелось бы обратить внимание, товарищ командующий, на особенность формирования частей округа. У нас имеются части, сформированные из местного населения по национально-территориальному принципу. Они укомплектованы и обеспечены по нормам довольствия Красной Армии и неплохо заявили себя в ликвидации прорыва банд с польских воеводств и гминов, расположенных у границы. В частности, 2-я Белорусская стрелковая дивизия месяц назад уничтожила одну из них в полном составе. Причём, вопрос с командирскими кадрами для национальной обороны решён положительно. На базе Высшей военной школы подготовки военных кадров мы создали 7-ю объединённую белорусскую военную школу командного состава имени ЦИК БССР.
– Вот как? Национальные части обеспечиваются собственными командирами? – удивился Егоров.
– Так точно, товарищ командующий! Они служат в подразделениях связи, авиации, ПВО, инженерных войсках.
– Ничего не скажешь, умно, товарищи! А, что по этому поводу думает член военного совета округа? Товарищ Самсонов? Не видится ли вам перекос в вопросе национальной политики в армии? Знаете ли,  формируем национальные части: белорусские, украинские, еврейские ... А что? Не смейтесь, товарищи… Как евреи воевали у Махно? За идеи Нестора Ивановича гибли ротами… И, насколько я осведомлён начальником особого отдела округа товарищем Бурмистровым, доля еврейского населения в Белоруссии су-щес-твен-на… Ходить далеко не надо, информирую для использования в служебной деятельности, не записывать… Из тринадцати членов ЦК КП(б) БССР пять человек ; белорусы, шесть – евреи, других национальностей – два человека. Каково, а? И вот ещё: из семидесяти четырёх членов уездных комитетов партии тридцать один человек – белорусы, тридцать четыре – еврейской национальности, другой – девять. Вам известна статистика по национальному признаку, товарищ Самосонов?
– Ну, да, относительно, Александр Ильич…
– Для вас – товарищ командующий… Мы с вами не пили на брудершафт, товарищ член военного совета! Не слышу внятного ответа? – потребовал Егоров с металлической ноткой в голосе.   
Командиры замерли. С началом общения с новым командующим у них сложилось впечатление о нём, как о человеке уравновешенном, улыбчивом. Однако, баланс равновесия нарушился! Перед ними стоял военачальник с железной волей и характером, не терпящим возражений и некомпетентности в сфере, относящейся к занимаемой должности. Член ли военного совета, командир ли корпуса, соединения ; требования носили одинаковый характер.
– Товарищ командующий, – смешался член военного совета, – специальная статистика по структуре национального состава населения республики не ведётся, однако решение о национальных формированиях не идёт в разрез политики, которую Центральный Комитет партии декларирует советскому народу и Красной Армии.
– Присаживайтесь! И не позволяйте себе вольности в стиле «Вась-Вась». Не терплю! 
– Евгений Николаевич, национальные части посмотрю в самое ближайшее время! По дислокации войск ясно! Инспекционная группа управления округа в ближайшее время выйдет на проверку их по вопросам состояния и готовности к боевому применению, причём, 6-й дивизион бронепоездов в Орше проверю лично! Составьте график инспекции соединений с учётом боевой готовности, планов учёбы, комплектации личным составом и видам довольствия. Вопросы, товарищи, к начальнику штаба?
Командующий обвёл аудиторию взглядом. Около тридцати человек командиров соединений, объединений округа записывали распоряжение командующего округом. Здесь же присутствовали командиры родов войск, отдельных и специальных частей, подразделения обеспечения, обслуживания Белорусского военного округа. Относительно текущих задач у них не возникло вопросов к командующему, что позволило  оценить их опыт службы на командных должностях, самостоятельность в принятии решений. Егоров остался доволен: командный состав службу знал и не считал возможным беспокоить командующего без серьёзных причин.
– Присаживайтесь, Евгений Николаевич.
– Есть! – Начальник штаба сложил документы, сопроводительные записки и присел за стол перед картой, полагая, что в ходе докладов командиров корпусов, соединений придётся уточнять или пояснять отдельные моменты.
– Начальник разведки, прошу!
Егоров присел, приготовившись слушать исключительно деликатную информацию, поступающую в разведывательное управление округа из источников, которые не раскрываются даже перед командным составом округа.
Специфика разведывательной работы, и в особенности агентурной, наложила особый отпечаток на интеллигентного в манерах начальника разведки. Как и командующий округа, начальник штаба был из числа военных специалистов, окончил специальный факультет военной Академии РККА имени товарища Фрунзе, которое готовило разведчиков для IV Управления Штаба РККА – военная разведка за рубежом. Плавным движением он взял указку и, повернувшись к командующему, представился:
– Начальник разведки округа – Швецов. Разрешите приступить, товарищ командующий?
– Слушаем, товарищ Швецов, – улыбнулся Егоров, понимая ответственность, лежавую на молодом человеке в добывании закрытой информации для боевого обеспечения войск.
– Товарищ командующий, товарищи командиры! Разведывательным управлением округа обстановка на западной границе СССР в полосе ответственности округа отслеживается на всю её глубину. Информация, добываемая нашими людьми из различных источников, поступает в штаб округа, группируется по признакам, анализируется и в виде выводов и предложений докладывается командующему округом. В приграничье, на польской стороне, в Латвии, Литве нами созданы агентурные сети, налажены каналы получения и передачи интересующей нас разведывательной информации. Решаются задачи по вскрытию подготовки вероятного противника к проведению мобилизационных мер, развёртыванию войск на оперативную глубину, определению сроков к наступательным действиям. После соответствующих принятий решений командующим округом задачи, безусловно, конкретизируются, уточняются в разрезе локальных эпизодов.
– Прошу прощения, товарищ Швецов, – остановил его Егоров, – Отмечается ли вами активность частей регулярных армий вероятного противника в районах постоянной дислокации? Можете убедить меня обоснованными аргументами в пользу того, что на сопредельной стороне имеет место обострение ситуации, выраженное военной подготовкой к нападению?
– Так точно, товарищ командующий! Есть основание считать вылазки на нашу территорию бандгрупп Булак-Булаховича и Перемыкина, как отвлечение внимания от возможно хитро задуманной акции. После нейтрализации Савинкова польская военная разведка – «двуйка» – 2-й отдел Генерального штаба Войска Польского активизировала деятельность среди населения, проживающего на нашей территории. Их разведывательные органы задействуют родственные связи жителей, оставшихся на польской территории, шантажируют их, арестовывают, бьют и тянут «ниточки» к нам. Нашим контрразведывательным отделом по работе за рубежом осуществлён выход на заслуживающий доверие источник информации. Сейчас мы разрабатываем его возможности на предмет внедрения наших людей в ряды белогвардейцев, связанных с «двуйкой». В этом направлении есть наработки с конкретным подтверждением фактов. Думаю, через месяц-полтора, товарищ командующий, с белогвардейской сворой разберёмся и сработаем на упреждение.
– Что ещё фиксируется разведкой округа и говорит об активизации действий вероятного противника?
Швецов обвёл на карте район внимания разведки округа.
– На рубеже Сморгонь – Гольшаны отмечены инженерные работы. Они ведутся в больших объёмах как подразделениями регулярной армии, так и жителями приграничной территории, согнанных из ближних гминов.
– Извините, гмина это…
– Небольшая административно-территориальная единица, товарищ командующий, равная, примерно, нашему сельскому совету… Если сказать проще: гмины образуют повята, а те в свою очередь – воеводства.
– Спасибо, продолжайте, товарищ Швецов.
– Слушаюсь. Согнанными к границе жителями расширяется дорожная сеть, колонные пути, прокладываются гати, что подтверждает наши предположения о подготовке мероприятий для стремительного, одновременного выдвижения войск на ударные позиции для наступления. Обратите внимание, товарищ командующий, на Ошманскую возвышенность. Она господствует над местностью, что позволяет противнику даже в весенне-осеннюю распутицу сосредоточить войска для наступательной операции без угрозы их завязания в болотах. В этом же районе отмечено движение рекогносцировочных групп противника вдоль государственной границы, фиксируется перемещение артиллерийских подразделений.
– Вне сомнения, товарищ Швецов, Ошмянскую гряду берите под контроль разведкой и не спускайте с неё глаз. Информируйте меня напрямую всякий раз, как только получите сведения об изменении обстановки в районе. И вот ещё что! Внедряйте своих людей в белогвардейские организации, в военные структуры польской армии, литовской. Это имеет решающее значение в планировании операций сдерживающего и упреждающего характера на государственной границе с Польшей и Литвой.
– Есть, товарищ командующий. Задача понятна! Отмечен ещё факт, интересный наличием у Пилсудского украинской националистической организации…
– Так-так, слушаю…
– На польской стороне у местечка Влодава – это здесь, – начальник разведки указал на карте указкой, – пригрелась националистическая организация так называемого правительства Украинской народной республики. Вопреки принятым соглашениям и договорным обязательствам, правительство Пилсудского покровительствует ей и закрывает глаза на разбойничьи налёты на советскую территорию. По данным нашей агентурной разведки, поведение польских властей объясняется их связью с украинским националистическим движением. В силу этой причины поляки не идут на создание совместной с нами комиссии по расследованию антисоветской деятельности националистического и белогвардейского отребья. Более того, товарищи, разведывательным управлением округа установлена связь недобитков Савинкова с Генеральным штабом польской армии. Информация имеет сверхсекретный характер и высокую степень достоверности, что важно в принятии решений на превентивные действия войск округа по закрытию границы.
– Пожалуй, всё так и есть, товарищ Швецов, – согласился командующий, – доложите возможности совместных сил коалиции к наступательным действиям в направлении Минска.
– Товарищ командующий! В случае мобилизации вооружённых сил недружественных нам стран: Польши, Румынии, Литвы, Латвии, они способны выставить до 113 стрелковых дивизий, 77 кавалерийских полков численностью около 2,5 миллионов человек. Наши вероятные противники в своём составе имеют 5746 полевых орудий, 1157 боевых самолётов, 483  танков и бронеавтомобилей. Вне сомнения, располагают боевым потенциалом, способным с началом боевых действий поставить войска округа в невыгодное положение. В случае втягивания в войну Франции и Великобритании ситуация в приграничных сражениях в первые дни войны ещё больше усложнится. Строительство эшелонированной обороны на всю глубину – задача номер один! Соотношение сил и средств, товарищ командующий, не в нашу пользу! Против объединённой группировки противника Красная Армия может выставить 92 стрелковые дивизии, 74 кавалерийских полка численностью в 1,2 миллиона человек. На её вооружении имеется 694 боевых самолёта, 60 танков, 99 бронеавтомобилей, 42 бронепоезда, 6413 орудий, 32000 ручных и станковых пулемётов, 1,6 винтовок. Таким образом, развёрнутые армии Польши, Румынии, Латвии, Эстонии вместе взятые превосходят по боевому потенциалу возможности Красной Армии. Силы вероятного противника имеют реальную возможность напасть на нас и нанести поражение в приграничных сражениях…
– Существенный вывод, товарищ Швецов!
– Сравнительный анализ сил и средств, товарищ командующий, вызывает беспокойство, если его соотнести к возможностям нашей индустрии. Военной промышленностью Советского Союза производится боевых самолётов в 7 раз меньше, чем во Франции, танков – в 20 раз, дивизионной и корпусной артиллерии – в 3 раза, пулемётов – в 2 раза, винтовочных патронов – в 7 раз, артиллерийских выстрелов – в 5 раз. Цифры служат скептикам ответом на вопрос: нужна ли Советскому Союзу индустриализация страны?
– М-да-а-а… Неважно выглядим в стае волков.
– С политической точки зрения, товарищ командующий, считаю возможным предложить тезис: рассмотреть необходимость нормализации отношений с Польшей …
Егоров внимательно посмотрел в глаза Швецову.
– И как это представляется разведке округа?
– На первом этапе было бы логичным заключение с ней торгового соглашения… Пилсудскому выгодны торговые связи, его страна-транзитёр… Если отношения с ним рассматривать в стратегическом плане и долгосрочной перспективе, возможен и договор о ненападении. По нашей оценке посыл в этом направлении снизил бы накал его агрессивных устремлений, подогреваемых западными странами. Причём разведка округа располагает информацией о том, что Пилсудский ищет контакты с Германией и готов идти с ней на территориальные уступки… Немцев это радует…
  Александр Ильич задумчиво потёр виски.
– Присаживайтесь, товарищ Швецов. К этой теме мы ещё вернёмся и  обсудим детально. Готовьте предложения по спектру политических отношений с Польшей. О положении дел на западной границе, в том числе в этом аспекте, я проинформирую Политбюро ЦК ВКП(б).
– Слушаюсь.
Взгляд Егорова остановился на комкоре Тимошенко. Его реакция не заставила ждать.
– Товарищ Тимошенко, полагаю, у вас есть предложения? Правильно ли я истолковал вашу собранность, Семён Константинович?
Командир 3-го кавалерийского корпуса имени Белорусской ССР Тимошенко встал и, приняв положение «смирно», согласно кивнул.
– Так точно, товарищ командующий, штабом корпуса разработаны предложения по усилению государственной границы в полосе оперативного развёртывания корпуса. Принятыми мерами …      
– Семён Константинович, – перебил его командующий, – вы же окончили Высшие академические курсы при Военной академии РККА имени М.В.Фрунзе, причём второй раз! Дивизионная партийная школа за плечами. Право же, удивляете меня… Продолжите мысль начальника разведки округа с оценки политической обстановки… Как она видится вам?
– Понял, товарищ командующий! – Не смутившись, ответил молодой, но лысеющий командир корпуса. – Докладываю политическую обстановку на сопредельной стороне!   
Комкор подошёл к карте и, повернувшись к аудитории, внимавшей требованиям нового командующего, продолжил:
– Польские власти придерживаются правила поддержки антисоветски настроенного населения, организаций, которые не испытывают симпатий к Советскому Союзу. Вопреки положению их Конституции, гарантирующей личную неприкосновенность депутатов, они без угрызения совести разгромили организацию Белорусской крестьянско-рабочей громады, арестовали нескольких депутатов сейма.  Расправились с деятелями Независимой Крестьянской партии, выражавшей интересы польской деревенской бедноты. Сейчас, несмотря на протесты обширной украинской диаспоры, подбираются к Украинско-крестьянско-рабочему объединению «Сельроб». В результате проводимой «санации» общества, свыше шести тысяч оппозиционных Пилсудскому граждан разных политических течений оказались в тюрьмах. 
Егоров прервал доклад Тимошенко.
– Хотите сказать, Семён Константинович, – что клика Пилсудского расчищает политическую площадку от неугодных элементов, создавая условия для развязывания рук в принятии самостоятельных политических решений?
– Скорее всего, так, товарищ командующий! В пользу этой версии говорит факт обращения Пилсудского к налаживанию отношений с Англией и Германией. Кстати, не без подсказки американского капитала, причём, замечу – еврейского происхождения… Это важный момент!
– Хм, полагаете, что Пилсудский рассчитывает выйти на доверие правительства Америки через еврейскую диаспору и ищет выходы на еврейское лобби в США, осевшее в банковском и промышленном секторе экономики?
– Не без этого, товарищ командующий, – согласился Тимошенко.  – Возможно, американцы, взамен приятельского отношения к нему и обещания льготных кредитов, высказались за поддержку антисоветских организаций с целью вооружённого беспокойства СССР. Натравливают, используют, исходя из сложившейся после заключения Рижского договора антисоветской конъюнктуры…   
– Та-а-ак, Семён Константинович… Ваши выводы из оценки политической обстановки не радуют оптимизмом и мирным разрешением противоречий между сторонами конфликта. Товарищ Фабрициус, а что вы думаете по данному поводу?
Соединения корпуса Фабрициуса дислоцировались в Витебском округе и граничили с Латвией. Обстановка на польском направлении у  него, как и у Тимошенко, беспокоила Егорова. Командир 4-го стрелкового корпуса встал, провёл рукой по огромным усам.
– Товарищ командующий, в период испытания мировой камарильей прочности Советского Союза наша граница с буржуазными странами не может быть спокойной. В своей зоне ответственности мы не фиксируем банд белогвардейских недобитков, скорее всего, им не оставили места правительства стран Балтии. Вместе с тем, регулярным частям, прежде всего, литовской армии, не сидится в местах постоянной дислокации. Имеют место их перемещения вдоль государственной границы, манёвры тактического характера, строительство укреплений в приграничной зоне. Части корпуса боеготовны, обеспечены всем необходимым для защиты советского государства. Комкор Фабрициус доклад окончил!
– Спасибо, Ян Фрицевич, через пару недель я буду у вас в Витебске, обсудим мероприятия оборонительного характера на рубежах Полоцкого узла обороны. Подготовьте предложения, мы их включим в общий план боевой готовности округа. Полоцкому направлению, Ян Фрицевич, приказываю уделить особое внимание.
– Слушаюсь, товарищ командующий. 
– Присаживайтесь. 
Егоров взял блокнот, пробежал глазами пометки и отдал взвешенные распоряжения по итогам рабочего совещания:
– Первое, товарищи: в соответствии с графиком, составленным начальником штаба и утверждённым мной, войскам округа не позднее 1-го июня текущего года выйти в летние лагеря с поднятием их по учебно-боевой тревоге. Второе: в районах сосредоточения провести скрытые от противника мероприятия по выходу на рубежи прикрытия государственной границы в соответствии с планами боевой готовности. Третье: выйти на указанные рубежи и в течение трёх суток занять эшелонированную оборону глубиной до тридцати километров с отработкой её элементов в инженерном отношении. Особое внимание, товарищи командиры, обращаю на действия войск! Они должны  соответствовать требованиям боевых уставов пехоты и артиллерии, принятых в этом году на вооружение. Четвёртое: быть в готовности к  отражению условного – не исключаю, и явного нападения регулярной армии Войска Польского с направлений: Гродно – Минск и Любин – Минск. Начальник штаба!
– Я, товарищ командующий!
– Оформить боевым приказом мои указания и довести до личного состава в части касающихся!
– Слушаюсь!
– Вопросы, товарищи?
Тишина свидетельствовала о понимании требований командующего округом в полном объёме и без оговорок.
– Свободны! Границу держать на замке!


Глава 17

Утренняя свежесть августа, насыщенная ароматом прелой листвы, хвои, обских груздей охватила заливные луга среднего Приобья, и на тебе. Подёрнутой испариной хлынула на остяцкие юрты, вцепившиеся в яристый берег Оби. Задержалась в курье уткнувшейся в ливу слепым рукавом реки, растерялась? Не-е-е-е, искупалась в отсвете ранней зари и спустилась к озёрам, старицам, забитым водной травой, где слышался стук вёсел о борта обласков и еле слышный говор снимавших сети рыбаков. Прижалась к рыжим мшаникам инкинских болот, изобилующих слизистой тиной, и застыла над спелой брусникой, рассыпанной на опушке тайги. Но не тут-то было. Остывшую за ночь воздушную массу увлекло обским ветерком и через утопавшую в травах ливу понесло на крутоярье, где, купаясь в прохладной росе, угадывалась береговая улочка Парабели. Едва заметной дымкой скользнула по крупам оставленной на ночь скотины, поднялась выше и – бр-р-р – ознобом разбудила парабельских баб.   
 Вскочили, заохали, гремя умывальниками с холодной водой. Подойники в руку ; и айда доить коровёнок на ливу. Иные хозяйки, зевая со сна, отправились в стайки. Совали под склизкий нос кормилиц краюху хлеба из русской печи ; и, ну наяривать вымя, только струи парного молочка лупили в посудину, взбивая высокую пенку.    
– Едриво мать, Надька, массируй вымя, пока Пестряна не припустит молоко, – ругнулась лениво Марья Ширнина, учила дочурку Надежду управляться с коровой.
– Разминай вымя: сверху – вниз, сверху – вниз, так. Сиськи красные?
– Красные, мамка, – психовала Надька.
– Выдаивай! Господи, прости мою душу грешную, в кого ж ты уродилась такая? Зи-и-инка-а-а, слы-ышь чё ли? 
– Аа-а-а-а, – откликнулась баба с огорода Секисовых, щипая батун на окрошку.
– Кто сёдни пасёт?      
– Новосельцевых очередь.
– Валерка? Ухайдохает, чёрт этакий, коров, прости Господи. Отправляй комолую, отгоню с Пестряной к мосту… Надька, едриво тебя, – вскинулась опять Марья, – задние доли выдаивай, задние, передние дои после или крест-накрест, Господи, дай покажу…         
– Отстань, мамка, чё я, маленькая?
– Горе моё, процедишь молоко ; и в сепаратор, вечером масло собьёшь.
– После избы-читальни, мам?
– Чё пойдёшь-то, а? Слышь, чё спрашиваю? – Марья поставила руки в боки.
– Петька Лобода новую картину крутит, говорил, сила!
– Картину новую? А по воду кто пойдёт? С коромыслом сходить надо раз семь. Имей в виду – баня, отец вернётся с покоса усталым. Чересседельник – вот он, под рукой.      
– Сказала же, мам, схожу по воду, Генка вычистит у коровы навоз, – отмахнулась ядрёная Надька.
Парабель просыпалась. Бежала к обласкам ребятня. Проваливаясь в вязкий ил по колено, мальчишки стаскивали в Шонгу и Полой  лодчонки,   гребли на Обь проверять перемёты, самоловы, на озёра – смотреть фитили, сетёшки, стрелять из берданки чирков.
Оживала тайга, увлажнённая сизой дымкой с реки. Ей-то, дремучей и мудрой, всё нипочём, подумаешь, лизнуло влагой опушку! Рассеялась морось в кедровнике, берёзовых перелесках, где обских грузде-е-е-ей… Липких, синеватых с прозеленью, налипшими листочками на шляпках.
Едва проникший сквозь ветви деревьев солнечный свет выхватил таёжную протоку, опрокинутые и на сквозь, казалось, пропахшие рыбой обласы, вёсла с налипшей чешуёй. Случайный ли охотник, гнавший сохатого по лесу, или, не приведи Господи, бурого медведя – корга, рыбак ли, ставивший запруду на ельцов, учуяли бы жильё. А как же? Под навесом, собранным из осиновых жердей, сушились, облепленные мухами, ловушки: атармы, морды, фитили.
У куста черёмухи, отгонявшей, верно, духов, если верить остяцкому поверию, притулился столик измазанный клеем, сваренным из осетровых пузырей. Валялась тальниковые тычки, срубленные для установки сетей, частушек, режовок, пропитанная дёгтем дель, спасавшая от таёжного гнуса всех, кто решился бы в сию пору охотничать или рыбачить в лесу. Здесь же лежал туес со стружкой берёзы, её остяки нарымского края использовали в качестве полотенец, заместо пелёнок насыпали детям в чобоп – зыбку.      
Судя по остаткам еды, налипшей к кале – чашке, не убранным инструментам, за столом питались, штопали иглицей сети, чинили берестяные коромдже, что служили для сбора ягод, кедровых орех. «Ага, становище чумылкулов-селькупов», – определил бы нарымский житель и не ошибся. Углубись он в таёжную падь на выстрел из ружья, наткнулся бы на обложенную дёрном землянку – карамо, кострище и немолодую женщину – пайу в самобытной одежде и трубкой во рту. Это аджука Оккыр-пайа. Хозяйка священного лозыль мачи-«леса духов» из медвежьего рода коркыл-тадыр – Иженбиных. Как рассказывал пайе её отец-аджам Пега, много лет назад их семья медвежьего рода вынуждена была переселиться из Коргэл сок-Каргасок – Медвежий мыс в юрты Ласкины – Квэрель-эд, Воронью деревню. В ней жили люди из селькупского рода Ворона. С тех пор много воды утекло в матушке Колде-Оби. Однако, прижились здесь, обзавелись угодьями, рыбачили, добывали зверя.
Старая пайа шуровала палкой в кипевшем вареве.
– ;вэ;лэл кай п;р;а; (Уха кипит), – проворчала аджука.
Пайа коснулась мешочка сшитого из шкуры нельмы, что висел на плоской груди женщины, успокоилась: одолень-трава на месте. С ней Оккыр-пайа не расставалась ни в юртах Ласкиных – дома, ни у дочери-нэм Сёнги в гостях. В их медвежьем роду одолень-трава считалась волшебным растением: оберегала от напастей Уткыл лоза-Водяного духа. – «Злой, холера, – серчала, бывало, аджука Оккыр, – живёт в балагане из рыбьей чешуи и требует умилостивить его – рыбы, говорит, дай, пайалджига-старушка. А чё даш-то? Мужа-арама Ивана забрали нижние духи: утонул на рыбалке, сына-има Качу отселили к бывшим родовым местам на Тым, осталась без семьи».
– Обереги одолень-трава от Пажинэ – ведьмы-людоедки, болезней, отведи горе, – воззвала аджука Оккыр к лозам-духам, снимая накипь с ухи из стерляжьих голов.   
Одолень-трава оберегала аджуку Оккыр, не уберегла она арама Ивана. В месяц карбан куои, взбудораженная водянным духом Уткыл лозом матушка чумыл тамдыр Колда-Обь, выплеснула высокий паводок на ливу.  Смыло обласы, снасти, людей, и с ними исчез в пучине арам Иван. Прошлись рыбаки с самоловами, может, прибило где Ваньку у берега? – Не-е-е, страсть, как пёрла вода. Водяному духу было угодно или злой Пажинэ?» – аджука Оккыр не знала. Арам Иван рыбачил, охотился, выделял в святилище дары… Пил, холера, правда, духи и прибрали к себе...   
Переживала пайа и за отселение рода на Тым. Ничего не поделаешь. Не бросишь же угодья Иженбиных? Осталась на заимке у Квэрэл эд (юрт Ласкиных) – подальше от глаз парабельских властей. Белковала, промышляла соболем, лосём, рыбачила, навещала родовое святилище-лозыл сэссан и нэм Сёнгу, жившую в отдельном карамо возле устья таёжной протоки, впадавшей в светлое озеро.   
«Святилище», «сруб», «лабаз» – по-разному называли медвежьи люди святое место в тайге. Нарымские селькупы звали – сасанг. Испокон веков его почитали предки, соблюдая обычаи рода. Путь к святилищу,  расположенному глубоко в тайге, до отселения медвежьего рода на Тым, знали немногие. «Велением Кэдэхэл купа – шамана, – сказывала Сёнге амба Оккыр, – дары духам носили её отец аджам Пега и Пашка Мальков, живший в Варга каре, как чумылкупы называли село Парабель. Аджам Пега с Пашкой относили подношения лозам, общались с ними, а в обмен на щедрости духи посылали роду удачу в промыслах. Однако учили их: «Не бери много рыбы у реки, не бери много зверя у тайги». Остальные члены семьи Иженбиных знали о святом лабазе, из уст в уста передавали о нём поверье, иной раз, выдавая за быль, но о месте нахождения в тайге не ведали ни сном, ни духом. 
Тайну святилища Оккыр-пайе поведал аджам Пега. Таб урук арамба (Он сильно старым стал), умаялся служить духам и передал обязанности нэм Оккыр. В живых уже не было Кэдэхэл купа: в 1919 году его с пьяна, говорили люди, застрелили колчаковцы, причём, офицеры. Якобы в его присутствии господа хвалились о причастности к золотому кладу адмирала Колчака. Кто после расстрела Верховного правителя Сибири не говорил о кладе? Все от мала до велика. Но имел шаман отношение к кладу адмирала из «золотого эшелона» или нет? Никто об  этом не знал. И убили его не солдаты-крестьяне или перепившиеся с голодухи комбедовцы, а офицеры, имевшие, говаривали, особливые полномочия сверху. О, как обстояли дела! И в селькупском роде пошёл слушок, мол, Кэдэхэл куп с господами неделю лазил в тайге. Где? Зачем?  Неизвестно. В Квэрэл эд – юрты Ласкины вернулись оравой, весёлые, стопили баньку у чалдона ; и на тебе: застрелили шамана. Многое знал? И это неведомо людям.
Начальник Парабельского райотдела ГПУ Смирнов гонял с отрядом господ офицеров в тайге, на одной из заимок выследил «особых» золотопогонников и сжёг живьём. Опять же, баили в народе, здесь не обошлось  без Пашки Малькова – юродивого, как звали его в Варга каре, знавшего выход к святилищу и много чего, о чём не ведал Кэдэхэл куп-шаман. В 23-м году губернские чекисты взяли обоз с церковной утварью, золотыми крестами… С рассейского ли золотого запаса адмирала Колчака или награбленное на дорогах войны? Опять же – неведомо. Так аджам Пега сказывал Оккыр-пайе, намекнув о кладе, который, с его слов был зарыт у святилища с кавалозом – деревянным идолом. Перед смертью отец указал зарубки на деревьях, которыми отмечен путь к священному лабазу медвежьего рода коркыл-тадыр. Таким образом, арамбэл чумэл;ула – старый селькуп Пега выполнил своё обязательство перед покойным Кэдэхэл купом, передав дочери право приношения даров в святилище и хранения символа рода – бурого медведя-Корга, изображённого на латунном литье.
Сёнга уже прижилась у озера, когда власти Варга кара, не чокаясь с медвежьим родом, отселили его на Тым. Оставшейся на заимке у юрт Ласкиных ман амбе-старой матери с трудом давались выходы в святилище – болели ноги. Однажды Сёнга перевалила на кыбанде-обласе ливу и навестила её, за чаем с вареньем из морошки, авем Оккыр раскрыла дочери тайну лабаза. А утром женщины отправились в тайгу и к полудню вышли к священному срубу с родовой реликвией, изображавшей Корга. Авем Оккыр передала нэм Сёнге право ношения даров и наставление аджама Пеги: ходить за ним, беречь от злых духов.
Нынче, с началом месяца утты, как только матушка Колда Обь освободилась ото льда, Оккыр-пайа просмолила кыбанд и направилась к дочери Сёнге. Время текло, как и вода в реке, заживляя душевную боль старой остятки. Пайа решила наведаться к нэм, чтобы белковать, охотиться на соболя, подлечить изъеденные ревматизмой ноги. Сплавилась на кыбанде по матушке Оби до Парб и, минуя Варга кару, напрямки, через ливу, выгребла к таёжной протоке, впадавшей в Шонгу. А там до карамо Сёнги – рукой подать. Раньше на Большую землю с аджамом Пегой они добирались быстрей: промышляли зверя, много зверя. Пушнину, кедровый орех сбывали в Парабели томским купцам.
Оккыр-пайа с Сёнгой управились к средине лета. Взяли рыбы, лосятины, пушнины, ягод, и пайа засобиралась домой в юрты Ласкины, надо, говорит, перемёты ставить на Оби, самоловы. Надысь приснился ей аджам Пега: «Беда, как стерлядь прёт по Оби, – отчеканил ей отец во сне, – брать надо». Сложила пайа в коромдже истекавших жиром копчёных язей, горячего копчения окуней, рассовала по туесам солёных ельцов, чебаков, вяленую лосятину. Не спеша, ссыпала в набирки малину, бруснику, морошку, чтобы квасить рыбу и на варенье – чаёвничать зимой в протопленном карамо. Села у костра, скрестив по обычаю ноги, и прислушалась к дыбавшему с чвора-озера ветерку. Стих вроде? Не-е-е – рябью бежал по воде, бурунами клонил кувшинки одолень-травы на садок, а в нём, сверкая золотистой чешуёй в полтинник, плескались караси. Красота. Оккыр-пайа раскурила трубку, щурясь, вгляделась в ненастное небо и тихонько заурчала себе под нос:

Минан альджига Оккыр
Нэккылбатыт канджэп.
Кыба андхе чаджимбы,
Квэлылап квадэшпы.

А я бабушка Оккыр
Трубочку курила.
В обласочке ездила,
Рыбу добывала.

«Марг ташшэдэл, кек маргелба (Ветер холодный, сильно дует), – размышляла про себя пайа. – Ишь, адолень-трава – хорошо, рыба будет. Суну нэм Сёнге в подушку – арама найдёт». Навострила ухо на скрипевший под напором ветра кедрач, и совсем расстроилась: «Ташша тапчел (Холодно сегодня). На ливе вал – плохо, кыбанд захлестнёт волной, и нижние духи вслед за арамом Иваном возьмут к себе». Пайа накинула поддёвку из лосиной шкуры: «Тальджел фа челд эха (Вчера была хорошая погода)», – сама с собой балакала пайа, но угрелась и успокоилась.
В их роде коркыл-тадыр нелкуп-женщины издавна носили одежды с узорами на плечах, груди, пояском, латунными подвесками. Они отличались одеждами от женщин рода коссыл-кула – «окунёвые люди», или чумыль-куп – «земляные люди», живших на Тыме. Одежды у них, считала Оккыр-пайа, были блеклыми и не привлекали мужчин. А чем увлечёшь, если нет узоров на поясках с бахромой, вышивки по нижнему подолу платья из полосок кожи? Оккыр-пайе нравились одежды, сшитые из крапивного холста женщинами из рода суссе кум – «таёжные люди», жившими на Кети. И всё же пайа не сомневалась, что женщины её медвежьего рода одевались краше.
– Не уварилась, чё ли? – усомнилась вслух селькупка, отчаянно шуруя кострище. – Преет ещё.
Запах варева в карый челы – с восходом солнца разносился по лесу, привлекая кедровок, бурундуков и более крупную живность урочища Большая земля. Терзал обоняние Тайжо – чёрно-белой лайки, свернувшейся клубочком у костра. Казалось, собака дремала, не обращая внимания на Оккыр-пайю, но это было чистой воды заблуждением: ноздри Тайжо ходили ходуном, вдыхая запах, исходивший от варева. В одном из котлов, подаренным Сёнге жителем Парабели Виктором Новосельцевым, прели кости с мясом сохатого. Пайа варила их для Тайжо и её сына Айгуна. Собаки, в ожидании вознаграждения мозговой косточкой с мясцом, по крайней мере, честно заработанной на вчерашней охоте, исходили слюной.      
– Тайжо, зови Сёнгу, – хриплым голосом бросила остятка.
Собака вскочила и, выполняя волю хозяйки огня и священного лозыль мачи – «леса духов», кинулась к карамо. Сходу открыла лапами висевшую на сыромятной коже дверь, и влетела в жилище. Вскоре из карамо вышла надэк-девушка лет двадцати, хороша, как день, с искристым взглядом коричневых глаз – Сёнга – чумэл надэлика. Выгнув спинку под свежим ветерком, красавица потянулась смуглым телом, уложила косы на голове. Не оставила без внимания лайку – почухала за ухом, сняла колтун с мохнатого хвоста. 
– Тайжо, Тайжо. 
– Кыба; нэ, т;ленд ме;ка! (Доченька, малютка, иди ко мне!) – позвала дочь амба Оккыр. – Квэ;льджеп то и;лел, квэлп кала;нд палле;л, а;гочьгак ша;гэллел эннэ;;эт – наша;;кэт фа; амгу; э;джьла! (Котёл сними, рыбу в тарелку положи, немного сверху посоли – тогда вкуснее будет есть!).
Оккыр-пайа залюбовалась нэм (дочь): «Хараша нэм, шибко хараша, мужика ната, спортица сапсем. Кто топтать пудет?» – помышляла амба-мать. – «Э-э-э-э, не-е-е-т», – возразили бы пайе Вовка Марков, Витька  Новосельцев, Петька Лобода или осевшие в Парабели селькупы. Они хорошо знали Иженбиных и способную к промыслам Сёнгу. Девушка выросла ловкой, самостоятельной. К шестнадцати годам слыла удачливой охотницей, рыбачкой, вела дом, выделывала шкуры зверей, пряла нитки из крапивы и жил сохатого, шила одежду, коптила мясо на гнилушках.
 В восемнадцать лет с лёгкой руки привидевшейся ей Лесной женщины, Хозяйки зверей – Маджил-нелгуп, покровительствующей  охотникам и рыбакам, в устье таёжной протоки, впадавшей в светлое озеро, устроила карамо – землянку из брёвен и вселилась в неё. У хозяйственной Сёнги келе-амбар был заполненен льдом из озера, ломился от боровой дичи, мяса сохатого. Здесь же хранилась квашенная в ягоде рыба, солёные обские грузди, картоха, овощи. Имелись ножи, пилы, топоры, одежда, сахар, табак, крупы, мука, осока, берестяная утварь. 
Удачливую в промыслах Сёнгу недолюбливал варгэ темньа-старший брат Кача. – «Лесная женщина приносит удачу не мне, а ненням (сестре)!», – срывался бывало на крик сердитый варгэ Кача и, случалось, из зависти обижал ненню. Аджам (отец) Иван был равнодушен к дочери, не замечал её: нэм, она и есть – нэм, что с неё взять? Добывал зверя, рыбу, пьяным хлестал за провинность и так – ни за что. Не приносил гостинцев от Корга, соболя, белки, не прижимал к себе, как има Качу. Сёнгой занимался авнэка-дед Пега, аджьа-отец Оккыр. Прежде чем уйти в землю мёртвых на покой, авнэка открыл внучке тайны врачевания травами, заговорами. Авнэка Пега не был Кэдэхэл купом, однако внучку учил магии, передаваемой в медвежьем роде коркыл-тадыр по наследству – внушению взглядом на расстоянии. Открыл ей дар исцеления волнами. «Злой дух-хозяин леса Маджел лоз напускает болезни, – внушал он тихим голосом внучке, – учись, Сёнга, приготовлению хмельного напитка  из можжевеловых ягод, настоянного на отваре из молодых мухоморов. Испив его, унесёшься к лозам, они обучат тебя, как избежать болезней от злого Маджел лоза».
Впервые, испив напитка в месяц удлиняющихся дней – чейлы тыпакал ирэт, когда морозной ночью падерина, завывая в трубе чувала, занесла снегом карамо, следы зверей и ловушки, Сёнга впервые «унеслась» к духам. Она видела себя «летевшей» над угодьями предков рода коркыл-тадыр, просторами рек, озёр, ей виделась лестница в Небо, по которой она поднималась к Верховному Богу Нуму. В образе кедровки «летела» к родовому святилищу – лозыл сэссан, общалась с духами, наконец, достигнув верхнего течения матушки Оби, переходила исток и пускалась в обратный путь. Сила напитка ослабевала, и изнеможённое дурманом сознание возвращалось к девушке, голова склонялась на грудь.
От пережитых видений окудница забывалась сном, просыпалась от стужи, проникшей под парку: выла вьюга, швыряя снегом в лицо, пунцовые щёки щипало морозцем. С трудом отличая явь от видений, чудившихся ей в парении через пространство, Сёнга с удивлением осматривала святилище, лики кавалозов-идолов, вырубленных из дерева, вспоминала лозов, приходивших во сне. Озябнув от трещавшего в кедровнике мороза, надевала тангыжи и, шатаясь, брела в остывшее карамо. Состояние от выпитого нектара, настоянного на отваре из мухоморов и хмельном можжевеловым напитке, стало частью её дара. Исцеление людей Сёнга перенесла на родственников и мать, лечила их барсучьим салом, отваром кипрея, сон-травы, дикого хмеля, можжевельника с чагой, изгоняла болезни заклинаниями.
Жизнь Сёнги перевернулась после встречи с Маджил-нелгуп – Хозяйкой зверей. Однажды отведав волшебного отвара у родового святилища, Сёнга встретилась с ней – молодой, красивой женщиной, в белых чирках, накинутой сверху парке – распашной шубе из лосинной шкуры. «Знаешь, Сёнга, – улыбнулась Лесная женщина, – я приношу удачу в охоте, рыбалке и о тебе позабочусь. Прими мою милость – иди за моей спутницей белкой с золотой лентой на шее и не сворачивай никуда. Она выведет тебя к устью таёжной протоки, которая впадает в светлое озеро, и ставь там карамо. Пройдёт время в нём найдёшь себе мужа». И оставила Сёнгу наедине с рыжим зверьком, показавшим дорогу к устью реки, где девушка летом отстроила карамо, а затем и вселилась в него. Именно здесь, после выпитого напитка, общаясь с лозами, молодая селькупка обрела дар воздействия на людей волнами. Сёнге ничего не стоило подчинить себе взглядом брата Качу, обижавшего её из мести за удачливость, успокоить пьяного отца, всякий раз хватавшего ружьё или нож, вызвать смех неулыбчивой матери.      
Свои возможности Сёнга испытала и в тайге. Однажды охотники юрт Мумышевых или как их селькупы звали – Кэчибледа поведали ей о Корге-людоеде, повадившимся нападать на скотину и людей. Много беды принёс медведь. Однако по преданию этот опасный и коварный зверь является прародителем селькупов и его нельзя убивать. Авнэка Пега рассказывал  ей, что Корга можно убить, если он нападает на людей и приносит зло. И даже в таком случае, охотник, убивший Корга-людоеда, не виновен в смерти «предка», виновата пуля, убившая животное.
Сёнга изучила лес, где хозяйничал злой Корг, принося людям несчастье, облюбовала место для засидки на опушке полянки. Но едва присела на лапник, чтобы отведать квашенной в бруснике нельмы, как услышала треск малинника. На поляну нехотя вышел огромный Корг. «Ну? – спрашивали его заплывшие гноем глазки, – кто смеет убить хозяина тайги?». 
Было ли это на самом деле или Сёнге привиделось от выпитого настоя с мухоморами, который приняла с устатку? Кто его знает? Охотница вскочила, понимая, что до ружья дотянуться не успеет: медведь-то – вот он, встаёт на задние лапы. Сёнга нашла глаза Корга взглядом и обратилась к нему: «Иди своей дорогой, Корг, иди, мне не нужна твоя шкура». Медведь остановился, рыкнул на всякий случай, всё же хозяин тайги, символ рода коркыл-тадыр, почесал за ухом когтистой лапой и, не спеша, ушёл в малинник. Только и видела его загривок. 
С тех пор Сёнга уверовала в свою способность влиять на окружающий мир взглядом, мыслями. Скрывая магический дар, ниспосланный Верхними духами, Сёнга лунными ночами на берегу чудесного озера общалась с Уткыл лозом – Водяным духом, любившим дары из рыбы, сдружилась с ним. Частенько навещала и святилище предков. Укладывала в нарты шкурки соболя, белки, мясо животных, кусочки ткани, надевала подбитые камусом тангыжи, и, по наметённому падериной снегу, шла умилостивить духов. Задобрив лозов дарами, испивала волшебный напиток из можжевеловых ягод и мухоморов и, откинувшись на парку, входила в транс. Вместе с ним Сёнга обретала энергию влияния на человека, превращавшую его в послушное орудие исполнения желаний. Женских – тоже.
Случалось, к озеру выходили охотники, рыбаки, промышлявшие кедровым орехом чалдоны. Ночевали у Сёнги в карамо, не зная о способностях хозяйки чудесного озера, тайно угощавшей гостей настоем из мухоморов и можжевеловых ягод. Сёнга была хлебосольной хозяйкой, угощала всех, кто случайно выходил к её карамо. О-о-о, испившие волшебного зелья охотники ли, рыбаки взлетали к верховьям Оби, где «светят семь солнц и камень достаёт небо». Представляли себя Ичей – сыном Бога Нума, гнавшего Небесного Лося под выстрел ружья. Мнили себя Уткыл лозом с пугающим смехом из озёрных глубин. Вершилось чудо. Сёнга виделась им женщиной с распущенными волосами, угощавшей сырым мясом, строганиной, настоем из трав. Чудилась им обнажённой, взывающей к лозам о разрешении соития с гостем – и получала его. Упиваясь влечением страсти, Хозяйка озера впивалась в тело мужчин губами и совершала с ними камлания, от которых гости исходили криком, отпугивая зверьё, собиравшееся ночью у карамо.    
Утром же, как ни в чём не бывало Сёнга провожала гостей за порог, желала удачной охоты, рыбалки. Мужчины уходили от хозяйки карамо, пожимая плечами: снилась ли она им обнажённой или привиделась с устатку в погоне за соболем? Шли, куда глаза глядят. «Может, духи обиделись, – думалось им, – не получая даров в святилище – лозыл сэссан, и направили Уткыл лоза? Глядишь, уведёт к шатуну-коргу». Всякие мысли лезли в головы мужиков. С тех пор светлое озеро почитали, но больше к нему – ни ногой. Охотились, рыбачили, отдавали последнюю рыбу духам, но озеро на Большой земле обходили стороной.
Собираясь домой в юрты Ласкины, Оккыр-пайа думала о нэм: «Сапсем одна Сёнга, ей нужны семья, дети, – рассуждала пайа, – но из-за межродовых разногласий выйти замуж на Тыме не было возможности. Отношения тымских селькупов из рода коссыл-кула – «окунёвые люди» (по названию реки Тым – окунёвая река) с их медвежьим родом коркыл-тадыр носили сложный характер. Ссорились беда как из-за охотничьих и рыболовных угодьев. На «медвежьих» просторах, начинавшихся от юрт  Ласкиных, где матушка Обь охватила петлёй заливные луга, до таёжного урочища Большая земля Оккыр-пайа была хозяйкой. Охотилась, рыбачила, приглядывала для нэм мужа. В этих местах предки медвежьего рода коркыл-тадыр, исполняя волю шаманов, добывали дичь, рыбу, платили русскими царям ясак. «Куда ехать? Зачем? – качала головой женщина. Что будет с её нэм? Спортица надэк сапсем».
– Мат нынд а;мнэнджак, авем (Я здесь посижу, мама).
– А;;;мнэнандж (Посиди), – кивнула мать.
Сёнга присела с авем Оккыр, вслушалась в кедровник, шумевший  над женщинами, как развороченный медведем улей. «Нум челы – небесный день непогодится, – думала девушка, – гонит на озере вал, лива ещё неспокойней». Оскалившиеся белыми клыками-бурунами волны прижали к берегу осоку, фитили, садки. Испытывали на прочность тычки сетей, режовок, торчавших вдоль одолень-травы и прибрежного тальника, захлестнули наплавы, которыми Сёнга любовалась вчера, испив волшебного напитка.
«Ливу напрямки к Парбам не перевалить, кыбанды захлестнёт волной, – размышляла девушка, очищая трубку от табачной золы, – надо плыть в Варгу кару к Марковым, ночевать у них, а утром ни свет ни заря через Кальджу грести на матушку Обь и дальше на юрты Ласкины».   
– На ливе вал, – как бы в никуда заметила Сёнга.   
Авем кивнула, вынимая из ухи стерльяжьи головы.      
 – Чельджомб фэрэмбы. Ташша тапчел (Весь день дождь шёл. Холодно сегодня).
– Кандук танугу, кандул челд энджа? (Какая будет погода завтра?) – спросила дочь.
– Тальджел по энджа (Завтра будет тепло).
– Кандук танугу, кандул челд энджа? (Как узнать, какая будет погода?), – поинтересовалась Сёнга.
– Кужат челд омдэшпа тит галгэл нутпаргэт, фа челд энджа (Если солнце садится в безобласном небе, будет хорошая погода), – нехотя, отозвалась авем Оккыр. – Ветер, холера ясная. Заночуем у Марковых. Вовке рыбы дам, самоловы надо – осётр идёт, брать когда?
– В юртах Ласкиных возьмём. 
– Календ маткэт (Оставайся дома), аджам Пега приходил во сне, сердился. Говорил, осётр идёт, стерлядь, самоловы бросать надо.   
– Фа; фа; (Хорошо!). Меня вспоминал? – осторожно поинтересовалась Сёнга.
– Доволен тобой.   
– Авнэка Пега сказал о беде. Пашто молчишь?   
Пайа замерла с ложкой в руке, и впилась в Сёнгу щёлками глаз. 
– Пашто знаешь?
Дочь пожала плечами:
– От Лесной женщины на озере…
Мать задумалась.
– Аджам Пега сказал, что Маджел лоз шлёт многа беды…   
Женщины поговорили и решили, что Сёнга проводит мать в Парабель и вернётся на озеро – дел много. Авем заночует у Марковых, а утром на своём кыбанде отправится в юрты Ласкины. 
У Иженбиных всегда были дела в Парабели. Ещё при жизни Пеги меняли рыбу на сахар, соль, табак, инвентарь. Русские семьи в райцентре дружили с чумылгулами-остяками, ценили добрые отношения, понимая, что их интересы в рыбалке, охоте находят общее решение. Вовка Марков снабжал перемётами, делью, мастерил самоловы на осетров. Любо-дорого ковал стальные крючки – острые, крепкие. Его жена Катерина выделяла одежды, утварь для приготовления пищи на костре, чувале, иголки, нитки. Угощали с огородов огурцами, помидорам, картошкой, зная, что молодая отшельница поделится рыбой, лосятиной, шкурками белки, лисы, а то и соболя. Нужно – кровь из носа? Сёнга принесёт и шкуру корга –людоеда. Косолапых на Большой земле развелось ого-го, пёрли с восхода солнца от пала в тайге – злые, матёрые. Не щадили ни скотину в селениях, ни людей, задирали всех, кто попадался на их пути. Остяки Кэчиблед-юрт Мумышевых и Саиспаевых, промышлявшие зверя в Ягодном Бору, у Покосной Гальи, сказывали о нападении коргов-медведей на деревни. «Ужасть, – ругались они, – как медведи лютуют». Корги гребли под себя пасеки кержаков, запасы телятины, порося, рыбы. Не было от них покоя в тайге.
– Тайжо, Тайжо, – Сёнга погладила собаку. – Манан канак хва (У меня собака хорошая). 
Жмурясь от удовольствия, собака урчала над костью, вырубленной топором из бока сохатого, бросала умилительные взгляды на женщин. Иженбины похлебали стерляжьей ухи, навернули чушь с картохой и солёными груздями, пахнувшими острым рассолом, и засобирались в Варг кара – Парабель.
Сёнге нравились солёные грузди. Она научилась их готовить у жены Витьки Новосельцева – Катерины. Готовила в берёзовой кадушке и вот как: ошпаренное кипятком днище кадки засыпала солью, на неё выкладывала грибы. Затем, ещё соли и грибы в рядочек: с чесночком, укропчиком, листьями смородины. И так слой за слоем на весь бочонок. Сверху засол прижимала кругом, вырезанным из осиновой чурки. Через день-другой засолка пускала рассол, и грузди солились, набираясь ароматом специй. Месяц спустя, может, чуть больше, Сёнга ставила грузди на стол с язем, ельцом, отварной картохой, овощами с огородов Новосельцевых, Марковых. Айга-ой, вкуснятина!
Сёнга встряхнула косами, бросив недовольный взгляд на авем Оккыр. Она не велела обрезать ей волосы, ссылаясь на Уткыл лоза, хозяина воды: «Обидится и оставит без мужа злющий лешак», – так аджам Пега сказал. «С косами в тайге?» – расстраивалась девушка, но не возражала, зная характер матери. 
  Женщины загрузили в обласы коромдже с копчёной и солёной рыбой, вяленым мясом, травами, грибами, ягодами. От светлого озера до Парабели рукой подать – к полудню, решили они, будут у Марковых хлебать окрошку. И верно, кыбанды легко скользили по речушке, не глубокой, в человеческий рост – не более, но богатой жирным ельцом. Остяки медвежьего рода брали его запорным ловом, одним махом обеспечивая себя рыбой на зиму. Ельца меняли на одежды, снасти,   сдавали  нарымским и томским купцам. У Сёнги много рыбы в запасе, сдавала в Парабель – заготконтору. На вырученные деньги брала охотничьи припасы, рыболовные снасти, муку, сахар, соль, что-нибудь из одежды. 
Запоры на рыбу Сёнга ставила ниже по течению реки, на выходе к Шонге. В этих краях рыбаков было мало, они рыбачили на Лот келе –Сочеге, Карзе, там и рыбы больше, и в воде не собиралась убивающая рыбу жёлто-бурая жидкость. «А-а-а-га-а-а, – насторожилась Сёнга, – обратив внимание на масленичное пятно, блеснувшее в пенном следе воды. Зачерпнула рукой и учуяла знакомый с прошлого лета запах. Девушке вспомнилось, как, тогда она, выгребая на кыбанде из няра – болота, где драла мох для утепления карамо, попала в грозу и едва не погибла в огне. Ноп чегэлырна! М;рг пу;глешпа. Челд аттэ;джемба. Т;мба хаг тiт. Ноп че;лырна. Но;п;е паче;лбат по;п. По;т па;ро;эндэ кы;дэрла а;льчимбат (Сверкала молния! Ветер дует. Солнце спряталось. Пришла чёрная туча. Молния сверкнула. Громом разбило лесину. С дерева щепки полетели). 
На глазах у Сёнги ниспосланным Верхними духами с неба огненным ударом запалило сосну и шквальным ветром свалило в болотный ручей, на поверхности которого плавала бурая жидкость. Сёнга ужаснулась, увидев, как вспыхнула вода, кусты, кочкарник, и космы чёрного чада накрыли болотную топь. Разгневался Верхний Бог Нум!  Девушка онемела. Судорожно взмахивая веслом, она удалилась на обласе от пылавшей воды, с ужасом оглядываясь на невиданную силу.  «Опять же, не обошлось без Нума, – обрадовалась Сёнга, – пламя не вышло за кромку болота, осталось в нём. Т; каптэмба; (Огонь погас, потух). Иначе бы лизнул кедровник и верховым пожаром занялось урочище Большой земли, мшаник Болотной Гальи ; и пошло, поехало…    
Девушку испугала горевшая вода. «Разве такое можно?», –  вопрошала она лунной ночью у водяного духа на берегу светлого озера, – ответа не было. Испив волшебного напитка, обратилась к Уткыл лозу, обожавшему подношения из рыбы, советовалась с ним, но страх не прошёл. И Сёнгу осенило! Что, если Бог Нум, разгневавшись на отсутствие даров, которые не удалось снести в святилище лозов, устроил испытание огнём?    
Сёнга расстаралась. Умилостивила лозов дарами, добытыми на промысле в тайге. Принесла в святилище мех, мясо, ткань и удивилась отсутствию в нём золотого червонца времён Императрицы Екатерины II. Девушка изучила следы у святилища и решила, что родовой лабаз,  с хранившимся в нём литьём с изображением Корга – символа рода, навестил злой дух в образе человека. Его следы вели в тайгу и терялись в траве. «Злой человек, плохой человек», – вздохнула Сёнга и, вернувшись в карамо, обо всём рассказала матери.
Авем Оккыр расстроилась. Вспомнила шамана Кэдэхэл купа, его волю о сохранении традиций и памяти предков. – «Плохо, сапсем плохо», – качала головой авем. Ей вспомнилось, что при угрозе осквернения святого сруба на тропах, ведущих к нему, шаман наказывал ставить энд (самострел). Их устанавливали люди, имеющие право ношения даров и хорошо знавшие эти места. Злой дух в образе человека, решивший осквернить лабаз, частью тела цеплял верёвку, которая спускала тетиву лука, выделанную из жил сохатого. Острая ква (стрела с наконечником из   железа) пронзала незваного гостя, лося, любого, кто лез к святилищу, делая его добычей чуткого на падаль воронья, медведей, волков.
И женщины исполнили волю шамана. Оккыр-пайа с Сёнгой выложили дары в святилище и насторожили энд-самострел со стрелой, оструганной из ствола молодой ели. Сверху надели ква-железный наконечник. Через неделю Сёнга в надежде увидеть поверженного духа осторожно вышла к святому срубу, но её удивлению не было предела:  самострел остался настороженным, а мясо, монетки, меха из лабаза исчезли. Пропала и ткань, купленная за деньги, вырученные от сдачи харум (связка из 10 беличьих шкурок) в заготконтору. 
Сёнга поставила капканы. Злодей явно смеялся над ней. Дары исчезали, а ловкий лоз в образе человека уходил от ловушек, насмехаясь над охотницей, чуявшей матерого зверя издали. И вдруг, холера ясная, затаился. Приношения оставались нетронутыми, следов не видно, как сквозь землю провалился. Надолго ли? – размышляла Сёнга, всякий раз подкрадываясь к святилищу с подветренной стороны, чтобы не учуял злодей. Всё лето ждала – не появился.   
И сейчас, провожая мать в Парабель, вспомнила горевшую воду в болоте, хитрого лоза, уходившего от ловушек, и, не спуская глаз с жёлто-бурых разводов, опечалилась. – «Плохо, сапсем плохо, рыба сдохнет. Опять не угодила духам… Как умилостивить злого Хозяина воды?». Девушку уже не радовал плеск воды под обласом, щурята у берега, уходившие в глубину резким движением хвоста. Надо было что-то делать. 
И Сёнга решила. По возвращении из Парабели, она отправится в нижний мир к Уткыл лозу. Даст ему рыбы, дичи и уговорит не морить протоку пятнами. Сёнга облегчённо вздохнула, и уверенно догнала кыбанд матери. «Злой лоз услышит её», – решила она. Из-за боязни света, духи днём сидели под землёй, но стоило солнцу «провалится под землю», они через дупла деревьев лезли наружу и творили злые дела. Выпивая настой из мухоморов, Сёнга бывала у духов. Перейдя устье таёжной речушки, попадала в мир лозов. Возвращалась из нижнего мира в карамо через исток реки, как учили её лозы.
Кыбанды скользили по таёжной речушке, с лёгким плеском разрезая  острыми носами поверхность воды. Течением шевелило ветки тальника, траву, топляк из гнивших деревьев, сваленных шквальным ветром в речку. Свирепствовал гнус. Пропитанная дёгтем дель на плечах женщин отгоняла, конечно, мошку, комарьё, но кровососы через складки одежды лезли к потным телам, впиваясь в них острыми хоботками.   
В кочкарнике послышался свист: «Ондатра», – улыбнулась Сёнга, увидев зверька с тёмно-рыжей шкуркой. Изогнувшись дугой, ондатра бежала по берегу и вдруг замерла, издав резкий свист. Авем Оккыр пыхнула трубкой.
– Сердится, холера! Аднако выводок! 
Обогнув излучину таёжной протоки, обласки вышли к Шонге. Вон она Парабель – Варг кара, как звали её на своём языке остяки! На солнышке блеснули голубые купола церкви. Справа притулился обрамлённый брусничником кедровник, напротив – лива с озёрами и протоками. Вот те на! Что за треск? Ломая сушняк, выскочила лосиха, замерла и, вдруг, вспоров воду грудью, погрузилась в реку, оставив на   поверхности горбатый нос да вздрагивающие уши. Следом – лосёнок на  тонких ножках, облепленных остервенелыми паутами. Гнус рвал неокрепшую плоть телёнка. У Сёнги потеплели глаза: майского отёла. Жалобно поглядывая на мать, детёныш взбрыкнул ногами, всхрапнул и в речку. Не обращая внимания на женщин, измученные гнусом животные,  переплыли Шонгу, одолели в несколько прыжков яр, и перед ними открылась широченная лива с сочной травой.   
Картина привычной жизни успокоила селькупку. Оккыр-пая хмыкнула, довольно посасывая трубку, сплюнула за борт жёлтую слюну. 
– Хароший год, аднака! Камара многа, зверя многа!
– Промышлять нада, – поддакнула дочь, любуясь лосинной семьёй.
Парабель надвигалась с каждым взмахом весла. Вот и мост через Шонгу. По нему хозяйки гнали коров на ливу, дальше извоз от райбольницы, ею заведовал доктор Донской. Сёнга была у него с сыпью на теле – лечил корь, говорил, что болеть больше не будет. Женщины причалили у крутоярья Шонги, где с 1600 года раскинулась Варг кара – Парабель. Марковы уже с яра заметили гостей и Владимир с улыбкой пошёл навстречу Оккыр-пайе и её дочери Сёнге.



Глава 18

Марковы жили в отдельном доме, что стоял на берегу больничной  горки, известной у парабельцев под этим названием за наличие на ней врачебного пункта. Заведовал им Дмитрий Дмитриевич Донской. Высланный в 1924 году в Парабель за деятельность в партии социалистов-революционеров, он проявил незаурядные способности на ниве здравоохранения. И не удивительно, что председателем Парабельского райисполкома Ильёй Игнатьевичем Братковым ссыльный Донской был назначен заведующим врачебным пунктом.   
Организацию эссеров чекисты разгромили в прошлом году, и, поскольку она не осуществляла своей деятельности, решением коллегии ОГПУ членам партии смертные приговоры были заменены на тюрьму или высылку в отдалённые уголки Сибири. Так, Дмитрий Дмитриевич, избежав пули в подвалах ГПУ, оказался в Парабели,
Отсутствие в районе медицинского обеспечения населения, жившего на огромной территории в условиях бескрайней тайги, беспокоило председателя райисполкома Браткова. «Не дай Бог эпидемия – пойдёте под суд!», – говорил подчиненным Илья Игнатьевич, выслушивая доклады о бушевавшей в районе малярии, кори, желудочно-кишечных заболеваниях, высокой смертности детей. Руководитель района понимал, что беды станут ещё более острыми, если отсутствие врачебного пункта в районном центре затянется и больные останутся без медицинской помощи. 
По вопросу здравоохранения Илья Игнатьевич обращался к председателю крайисполкома Пантелею Куприяновичу Погадаеву. Объяснил ему сложившуюся обстановку, связанную с отсутствием врачебного обеспечения населения. Председатель обещал помочь и слово сдержал: в ближайшее время Леонид Васильевич Небалуев, заведующий сектором здравоохранения Нарымского края, выпускник Санкт-Петербургского медицинского института должен был отправить в Парабель оборудование для врачебного участка. И вот те на! Оборудование, медпредпараты, лекарства, перевязочный материал прибудут в Парабель в оговоренный срок, а врач отказался ехать. 
 – Стыдно признаться, – огорчил Небалуев Браткова, – доктор не решился оставить в Нарыме хозяйство: дом, огород.      
– Мы чё ли не дадим в Парабели огород или не построим дом? –  обиженно вопросил Братков, прощаясь с Погадаевым после заседания райисполкома.   
– Решай сам с врачом, Илья Игнатьич, помочь не могу, – Пантелей Куприянович пожал руку Брткову, прыгнул на палубу катера, и мётчик застучал двигателем в направлении Нарыма. «Мать твою… ёлки-палки», – выругался про себя Илья и тяжёло вздохнул.   
Приезд в Парабель Донского был своевременным. Медработники  нужны были в леспромхозы, где имел место травматизм, в детские учреждения – детишки мёрли от инфекций и всякой заразы. «Дай Бог, разживёмся и расширимся», – планировал Братков медицинское развитие района. Безусловно, имея ввиду ввод в эксплуатацию стационарной больницы с наличием основных отделений: хирургического, терапевтического, инфекционного, родильного. Причём, Илью Игнатьевича не очень беспокоила принадлежность Донского к ликвидированной органами ГПУ организации эссеров, о чём сообщили ему из Томского окрздравотдела. «Господи, сколько политических прошло через Парабель и Нарымский край? Не считано. Виктор Иванович Смирнов разберётся. На эти дела он мастер», – рассуждал Илья Игнатьич, встречая следующим днём семейную пару Донских.
– Здра-а-вствуйте, Дмитрий Дмитириевич, здравствуйте, доложили, что ночевали у моих комсомольцев? Знакомьтесь ближе: Пётр Авдонин, Вера Серякова – боевые ребята, воюют с кулчеством. Ага. Всякое бывает, без внимания не оставим… Слышали о вас, в царские времена многие революционеры в наших краях побывали, м-да-а-а было дело… 
– Нам с женой не привыкать, товарищ председатель, – усмехнулся Донской в подстриженные аккуратно седые усы.   
– Наслышан, Дмитрий Дмитиревич, как же? Знакомьте с супругой.
Миловидная женщина с округлым лицом и распахнутыми настеж глазами изящно подала руку.
– Донская, Надежда Михайловна.
– Мой боевой товарищ, всюду со мной, – с гордостью подчеркнул Дмитрий Дмитриевич, закуривая папиросу.
– Весьма приятно, – склонил голову Братков и пригласил Донских в служебую комнату.
После обсуждения медицинской темы Илья Игнатьевич поручил заместителю Геннадию Алексеевичу Ширнину определить Донских на жительство. Семейной паре освободили угловую комнату на солнечной стороне двухэтажного дома, что стоял на крутоярье у ливы, здесь же в подсобных помещениях решили организовать врачебный пункт. Надежде Михайловне очень понравилась жилая площадь, и она не скрывала удовлетворения от предоставленных условий. Так Донские оказались соседями Марковых, дом которых стоял через ограду из смолёвых жердей. 
Однажды Дмитрий Дмитриевич  по-соседски осмотрел детей Марковых: старшую Настеньку и малыша Илью. Не оставил без внимания и хозяина семьи. 
– Знаете ли, уважаемый Владимир Николаевич, детишки развиваются в соответствии с возрастом: по столовой ложке в день   рыбьего жира ; и, дай Бог здоровья, будут расти. Вам же, любезный, не могу выразить положительных эмоций: вижу проблемы с желудком. М-да, рекомендую не употреблять в пищу строганину и кушать по утрам кашу, желательно овсяную – чудо, как помогает в вашем случае. 
– Я же, Дмитрий Дмитриевич …
– Да-да, молодой человек, не возражайте. Видите ли, в чём дело? Рыбьи кости травмируют слизистую желудка и провоцируют образование гастрита, скажу более – язвенную болезнь, осложнённую кровотечением. У вас клинические признаки гастрита, и не было бы хуже. Слушайте меня, Владимир, я знаю, о чём говорю. Человек вы молодой, ещё жить да жить, а вообще? Если проблемы со здоровьем, без церемоний, ко мне. Договорились?
Владимир кивнул, не возражая доктору, а вечером отблагодарил по-парабельски, явившись к доктору с мешком стерляди, осетровой икрой и хорошей банкой браги. Начало товарищеских отношений между мужчинами состоялось в весьма убедительной форме.
На первых порах энергичный врач принимал больных в своей комнатушке, смотрел по месту жительства, что расширяло знакомства с местным населением, укрепляло авторитет среди парабельцев. К Дмитрию Дмитриевичу потянулись люди и не только из числа больных, но и оставшиеся по окончании ссылки бывшие ссыльные, наслышанные о политической деятельности Донского по прежним временам. Дальше – больше.   
Однажды, заночевавшая у Марковых Сёнга, слегла с высокой  температурой: бредила, на теле появилась сыпь. Владимир сбегал за врачом. Донской выявил корь, которую девушка переносила на ногах. Следующие трое суток Донской навещал больную с микстурами, требовал больше пить воды и выходил нэм Окки-пайи. Чем заслужил   уважение коренного населения Нарымского края – чумылкулов, пренебрегавших врачеванием и одаривших доктора дарами, как доброго лоза. У Дмитрия Дмитриевича появились знакомые в разных слоях населения, даже нэпманов, которых в Парабели насчитывалось семь семей.
Вскоре Донской открыл врачебный участок, приспособив под него постройки из нескольких комнат и курятника. В качестве медперсонала привлёк женщин, не имевших, правда, образования, но способных оказывать помощь на приёме больных. Их руками делались перевязки, примочки, ассистирование при несложных операциях. Постепенно медицинским обеспечением охватывались посёлки, заимки, прибывавший на освоение края спецконтингент. Работы Дмитрию Дмитриевичу хватало. Одним из его помощников была Екатерина Сергеевна – жена Владимира Маркова. Уже около полугода она исполняла несложную роль кастелянши, ведая хранением и выдачей белья для больных.   
– Слышь-ка, Вов, глянь, не Иженбины ли приехали? – певучим голосом спросила Катерина, вглядываясь в берег Шонги.
– Они – старая да малая, – хмыкнул Владимир, вытирая заскорузлые руки тряпкой, – собирай на стол, мать, встречу их. Ишь, развели канитель: таскают коромдже со снедью. На две зимы припасов везут. 
– Иди уж, – отмахнулась Катерина, – старой тяжко ступать на извоз. 
– Поди, ещё ходит к своим истуканам, – съязвил не лишённый юмора муж.
– Не к истуканам, а духам, Вов, Господи, иди уж, не ворчи, как дед Лобода.
– Иду, мать, иду.         
Из-под горы, радостно виляя хвостом, выбежала Тайжо и с радостным лаем кинулась к Маркову.
– Хорошая собака, хорошая! – присев на корточки, Владимир погладил собаку по голове, за ухом, чем вызвал радостный визг чёрно-белой лайки.
Заглядывая Маркову в глаза, собака встала на задние лапы и  лизнула в лицо. За лайкой вышла Оккыр-пайа. Опираясь на весло, окинула Владимира узкими щёлками глаз.
– Торова, паря! Аднако приехала новости узнать.
Марков рассмеялся.
– Плёс етем – трупка курим? Хха-ха-ха, не торопись, старая, поговорим за столом. Ишь Полой бурунами взялся, и, парит зараза? К ночи соберётся гроза. Иди-иди к Катерине, отдохни с дороги.   
Иженбины познакомились с Марковыми давно. Русское и селькупское население Нарымского края жило в дружбе, подчиняясь сложившимся веками неписаным устоям тайги. Семьи роднились через браки, отношения в промысловой охоте, рыбалки, помогали друг дружке во время несчастий. Сложнее было с пришлым людом, оставшимся после отбывания ссылки и не всегда способным найти себе применение в здешних местах. Сибиряки не жаловали бездельников, не охочих до промыслов пустых людей. Трудно принимали к себе, приглядывались, издали бросая косые взгляды. Пришёл по душе умом ли,  трудолюбием – наделяли огородом, помогали строиться, завестись семьёй и живи, человече, трудись, уважая законы тайги.
Прижился в Парабели и Владимир Марков. В канун октябрьских событий 1917 года избежал призыва на войну, и уехал из Калужской губернии в Нарымский край. Оказавшись в Парабели у крепкого мужика Костарева, обучился ловле рыбы на озёрах, Оби и рыбачил в одной из его бригад. Отморозив на зимней рыбалке пальцы ног, хозяином был отправлен на Высокий яр вынимать керамзитовую глину. Опять же, благодаря неугомонному характеру, тайком в дремучей тайге соорудил заимку, обзавёлся ловушками на зверя, рыбу. А полыхнула гражданская? Владимиру было всё ни по чём, умыкнул в таёжные дебри – «берлогу», как любовно называл он лесное жильё, рыбачил, охотился, тем и выжил в лихолетье, когда жизнь не стоила и ломаного гроша.   
Сам-то Марков был из ремесленников средней глубинки России. По семейному праву перенял от отца навыки обработки дерева, железа,  мастерил нужные в хозяйстве поделки, продавал. Освоив парабельские обычаи, мастерил рыболовные снасти, охотничьи ловушки на зверей и птиц, чем зарабатывал на жизнь обменом на рыбу, мясо. Снискал к себе уважение парабельцев. Местный чалдон ох как не охоч до кустарного производства, ему выложи готовенькое, целиком, а рассчитаться с мастеровым человеком найдёт способ всегда. Нехитрый уклад Владимир усвоил сразу и вскоре стал в Парабели своим человеком, нужным в хозяйствах крепких мужиков, владевших угодьями, рыболовным и охотничьим промыслом.
Жена Катерина была парабельских корней. Под стать ему: работящая, весёлая. Родилась в Малом Нестерове в многодетной семье. Вовка встретил Катю уже после разгрома Колчака. Марков, не имевший призвания к военной службе, скрывался от призыва, правда, уже в колчаковскую армию. Каратели лютовали, сгребая под призыв мужиков окрестных деревень, экипировали и отправляли в строевые части на фронт. Марков же заховался в своей «берлоге», где разъярённые колчаковцы вряд бы его нашли и с собаками.
В селении Малое Нестерово, где ссыльных прижилось едва ли меньше, чем коренных жителей – чалдонов, Вовка, отоваривался солью, сахаром, мукой, припасами для охоты, рыбалки, и глянулась ему Катя. Встретил он её на тропинке с коромыслом и вёдрами с водой. В цветастом сарафанчике, босиком девушка поднималась от речки к бане, и брошенный взгляд из-под пушистых ресниц на Владимира оказался роковым для обоих.   
Следующий выход из «берлоги» Вовка посвятил Катеньке. В святой для парабельцев банный день – субботу выждал её на той же тропинке, и, как принято в здешних местах, сделал предложение. Вечером с отцом Катерины – Савелием Степановичем за брусничной настоечкой под осетровую икорку с лучком обсудили уклад семейных отношений и ударили по рукам. Семья состоялась на славу. Жили не хуже других, а вскоре пошли и дети. Вовка был при деле: что-то делал, продавал, выменивал, знакомился с остяками, где рыболовецкие и охотничьи ловушки имели спрос, а, значит, предложения. Стал своим, парабельским.       
– Присаживайся, старая, на Руси говорят: в ногах правды нет, сказывай, как тайга, светлое озеро? – рассмеялся Владимир, любивший подтрунить над самобытной Оккыр-паей.
Малоподвижные черты лица немолодой уже женщины не сочетались с искромётным взглядом глаз, которым она окинула собеседника. Всё выдавало в ней натуру хищную, выслеживающую матёрого корга в тайге. 
– Зверя в тайке многа, птицы. Еду в юрты Ласкины за осетром, стерлядью. Снился аджам Пега, говорил, надо ехать на матушку Колду-Обь рыбу брать. Самоловов мала, перемётов. Давай, паря, рыбачить нада.
От полноты охвативших чувств старая Оккыр перешла на селькупский язык:
 – ;домы;эт мi то;ням ме;шпы;аут, н;во;дап кэ;лешпы;аут, н;во;дэ;ы;аут. Н;во;дап ;т ;;дэнджал, ;а;джанд авэргу;. Авэрле;, ;вэ;л;эгу ;а;джанд, н;во;дап н;;;элгу;. Н;во;дап конэ; ;а;э;нджал, ;вэлп ;ват;а;л: печа;п, ;а;зап, лап, пе;джеп.
– Чё это она сказала, Сёнга? – вытянул шею мужик.
Молодая селькупка улыбнулась.
– Она говорит, как в молодости делали вечерами тоню, неводили. Невод в воду пустишь, идёшь ужинать. После ужина рыбачить идёшь, невод тянуть. Невод вытянешь, рыбу добудешь: щуку, окуня, язя, чебака.
– Ишь, на Обь собралась, старая, – восхитился Владимир, – с больными ногами прёшься на рыбалку? Сиди уж на печи, Сёнга возьмёт. Эх, девка! Цветёт и пахнет! – Марков кивнул на молодуху.
 Округлые плечи девушки, выпиравшая грудь не остались без внимания молодого мужика.
– Сиди уж, не пялься, – застрожилась  на мужа Катерина, разливая  окрошку в алюминиевые чашки.   
– А чё? Девке замуж надо, ишь накопила добра! – лыбился Марков. 
Сёнга покраснела, опустив карие с искоркой глаза. Слова Вовки пришлись по вкусу, за что наградила его благодарным взгядом.
– Нато, нато! Хороший надэк, шипко хараший! – закивала пайа и с сожалением вздохнула, – таптать некому.
– Как некому! – усмехнулся Марков. – Вон везут народища! Баржи вишь, старая?
Оккыр-пайа скосила взгляд на Полой. Река была видна от яра перед заполоем до впадания в Обь, где строилась пристань для пароходов. 
– Пашто везут? – удивилась старая.
– А пашто вас, селькупов, кинули на Тым? Ты с дочерью здесь, а родственники там. Вчерась встретился с Пашкой-юродивым, вашим, ласкинскинским остяком, сказывал, что несладко живётся на Тыме. Ага. Как   зимовать будут ; не знают.   
– Который Пашка? Мунаковых?
– Не-е-ет, Мальков. С твоим отцом Пегой шлындал в тайгу к образам, или как их черти зовут, не помню уже? Иконам? 
– Пашто ругаешься, паря? К лозам ходили они, дары носили. Нынче нэм Сёнга ходит, как повелось в медвежьем роде от шамана Кэдэхэла купа. ;вэрэлэ;д – а;а; варг э;д. Нынд варга;т ;вэ;л;эдэл ;у;ла, ма;джел ;у;ла. Мi вара;ут хы;рлап, конэ;ргалап, хыбыньдж;лап, чу;ндлап, чале;ньгалап.
– Опять чешешь по-селькупски. Сёнга?
Девушка перевела:
– Авем сказала, что Ласкино – небольшая деревня. Здесь жили рыбаки, охотники. Держали коров, овец, свиней, лошадей, телят.
– Это ваше дело, – отмахнулся Вовка, – Пашка сказал, что народ не прочь вернуться назад, а власти не велят, строжатся. Вот такая, выходит, петрушка, пайа. А этих бедолаг за тыщи километров гонят из России, мои    калужские, может, где… Скоро осень, мороз, выживут ли? Не знаю. Бери ложку, Сёнга, и за окрошку! Хха-ха-ха, – довольный шуткой, Вовка закатился смехом. – Вечером банька, а сейчас спать. 
– Ладно уж командовать, ешь ; и за дело.
– Хорошо, мать, не серчай, пока не испортилась погода, приготовлю снасти. Так, пайа? 
– Ната, ната снасти, рыба прёт. Привезла окуней горячего копчения, щук, ельца солёного дам, сколько ната дам. Наступит месяц нучам чабъ тйкуц иррет, по-нашему – время дождей ; осетрины там, икры. 
– Есть такое дело, по рукам, – Вовка рассмеялся.
После сытного обеда гости прилегли на топчан, что хозяин пристроил в широких сенцах у окошка. В тенёчке не парило, и комарьё не очень-то лезло под полог из марли. Владимир занялся баней, Катерина,  разделавшись с рыбой, которую оставила остятка, снесла в погребок. На стеллажах у запасливой хозяйки стояли разносолы с огорода, из леса, на верёвке из пеньки висели вяленые язи, осетровый балык. На кусках льда, заготовленного с зимы для охлаждения погреба, лежала туша поросёнка с куском задней части телятины. Слава Богу, кормила Обь, тайга, и руки Вовки не иссохли от безделья. 
Гостей разбудил неунывающий хозяин.
– Вставайте, девки, разоспались, в баню пора, выстоялась. Слышь, пайа, нашего доктора навялил в баню, придёт с Надеждой Михайловной – женщиной интеллигентной, образованной, знающей иноземные языки. Накроем столик в сенцах, посидим за пельменями под Катину наливочку. Так, рыбонька моя? – Вовка обнял благоверную.   
– Слышу, Вовка, сапсем сдурел тебэл гоп-мужик, испукал старую. Опять аджам Пега снился, хуто будет, шипко хуто! – запричитала селькупка, надевая на опухшие ноги обувку.   
– Чё плохо-то, пайа? Девка выросла! Пока реки станут, наловишь рыбы, добудешь рябчиков, глухарей. Отзимуешь, лёжа на боку. Вставай, вставай, старая, –  ввернул Вовка, – доктор осмотрит ноги, смажет мазью. К своим истуканам ещё сбегаешь с Сёнгой. Э-э-х, разлюли малина, гляну, как веники парятся. Мать? Угощай гостей, встали уже. 
  – Иди уж, – крикнула с огорода Катерина, подкапывая молодую картоху под копчёных язей с груздочками из рассола. – Смотри угар, чёрт этакий, чтоб не угорели, как прошлой зимой. Головёшки снеси в огород и залей из дожжевой бочки.   
– А что, бабы? Кто со мной спинку потереть? – Вовка залился смехом.
Сильный, здоровый мужик. Припадал, правда, на левую ногу – не хватало пальцев, отмороженных на зимней рыбалке а так мастер на все руки, общительный, обходительный.   
– Иди уж, охальник этакий, – схватилась за вилы Катерина, – не забудь в сенцах бельё. Спинку ему натереть, зараза… Жди, одно место натру…
Сёнга улыбнулась, прячась за спину матери: «Хорошая у Вовки жена, добрая и Вовка хороший, смешной, весёлый мужик». Хозяин сунул под мышку бельё и через картофельник по тропке, выложенной из досок, побежал в баню. А там от пара упреть можно. 
– Эх, печёт! – Марков сжал голову в плечи, принюхался к запаху.
– Выстоялась, родимая.
Дух берёзовых веников обволок парилку, аромат мяты, брошенной на пол соломки, кваса в туеске. Полок нагрелся так, что не плесни Вовка на него водой ; быть ожогу на интересном месте. «Бережёного Бог бережёт», – в Сибири не пустые слова. Глянул в топку, нет ли синего огонька – угара над жарким пеплом? Пошуровал кочергой – не видно. Плеснул воды на камни и разошёлся, и расходился. Хлестал веником тело  вдоль и поперёк. Один заход на полок, шайку воды на себя, другой ; не выдержал и распластался на скамье в предбаннике. Не успел отдышаться, как зашла Катерина с бельём. 
– Распарился, горе моё?
– Ой, не могу, Кать, воздуху дай.
– Лежи-лежи, дверь открыта.
– Сейчас, Кать, погоди, займусь тобой, бери веник из бочки.
– Лежи, говорю, лежи, я попрею немного. Отойдёшь и выпаришь меня. А? Хха-ха-ха…
Катерина скинула платье и, сверкнув, яко изваянным из белой глины телом, вошла в парилку.
– Ай, вай, жарище! Как чалдон паришься, Вовка, прям до смерти, а чё кваску не брызнул на камни? Духом пойдёт…         
– Запарился, Кать, взял веник и про квасок забыл. Хлебни-ка из туеска, изойдёшь на пот, полезно, – сказал доктор, – пропотеешь и зараза выйдет с тебя! Ага.   
После Марковых сходили в баню Оккыр-пайа и Сёнга. Старая не очень-то уважала мыться, так себе – сидела в предбаннике пока Сёнга не затащила её внутрь. Банный вечер завершил доктор Донской, не привыкший к парилке, но получавший удовольствие от сибирской бани, смывающей грехи и грязь с души и натруженного тела. Надежде Михайловне нездоровилось: мигрень ли беспокоила, или от духоты не хватало воздуха – осталась дома. Доктор осмотрел ноги старой остятки, узловатые опухшие вены.
– Да-а, матушка, лечиться надо, запущенный варикоз вен. Перво-наперво, зависит от вас. Сделай вот что: с тёртым картофелем смешай лопухи, мёд и накладывай на больные места. А эту мазь, бери-бери,  не шарахайся, замешай с мелко нарубленной корой ивы и тоже накладывай на вены. Пройти-то уже не пройдёт, но облегчишь страдания. Как здоровье-то?
– Мат а;а ;;дак, – буркнула старая.
– Что, мать?
– Я не больна, – сверкнула глазами Оккыр-пайа.
– А-а-а, ну-да, вы все так говорите. Володя? Вышел? Катерина Сергеевна? 
– Да-да, Дмитрий Дмитриевич. 
– Есть же в Парабели Колесниковы, знахари. Что слышно о них? Или народ приукрашивает их дар исцеления травами?   
– Как же, Дмитрий Дмитриевич? – округлила глаза Катерина, – бабушка Колесничиха правит вывихи, лечит внутренние болезни, с нарывами управляется, прям хорошо. Как на собаке заживает.
– Ну, вы скажете, дорогая моя, – улыбнулся Донской.
– А чё? У нас все так говорят.
– Я не об этом, – отмахнулся Донской, – больной следует лечиться народными средствами, иначе придётся браться за нож и резать, что не хотелось бы в наших условиях. Время ещё не упущено, хочу испытать народной медициной. Сходим к Колесниковым завтра? Познакомимся?   
– Чё не сходить-то? Сходим, Дмитрий Дмитриевич, завтра и навестим.
Вечер прошёл за ужином. Под чушь и солёные груздочки гости опробовали настойку приветливой хозяйки, не отказались от пельменей из свинины, и всё же настоящее удовольствие получили от общения с доктором. Донской не уводил разговор дальше событий, известных парабельцам, не навязывал своих предпочтений в отношении жизни вообще. Дмитрий Дмитриевич говорил о развитии медицины, переживал за селькупское население, игнорирующее прививки от малярии, кори, других заразных болезней. Беспокоился о рыболовецких артелях, брошенных на стойбища, стрежевые пески с полным отсутствием осмотра людей. Выразил мысль в отношении планирования и строительства в Парабели стационарной больницы с возможностью лечения и проведения хирургических операций.
Любивший общаться на разные темы хозяин застолья елозил, елозил по скамейке задом и, не выдержав, коснулся самого Донского.
– Всё же, Дмитрич, несправедливо обошлись с тобой? А? Известный человек, врач…
Донской приобнял Маркова за плечи.
– Не будем об этом, Володь, а? Хорошо? Я всем доволен,  занимаюсь любимым делом, остальное не имеет значения. Жизнь – она штука такая, и главное времена… Понимаешь, о чём говорю?
– Как же? Вчерась вон, думаю, ошкурю топляк на Полое…  Иногда цепляю в реке багром и сплавляю к себе – во-о-о-н отсюда видать. Что  на дрова идёт, что на рамы пускаю, подоконники, наличники там … И рядом кидает чалку катерок, ржавенький такой, с открытой баржей, ага … Ма-а-ать честная гляжу, а в ней людей… Конвой… Из трюма стон людей: «Сволочи... Кровопийцы!». Думаю, во попал Марков, и тебя загребут под горячую руку... 
– Вот что, Володь, – прервал хозяина Донской, – оставим эту тему, прошу, поговорим о чём-нибудь другом, а?
– А чё? Я ничё. Поговорим о наших остяках, например, – согласился неунывающий Марков, – вымирает самоедский народ, так, старая? Разогнали по Тыму, а что делать? Не знают. Э-э-э, чё говорить-то, Дмитрич. Наливай, Катерина, жизнь, идриё мать…
Проводили доктора уже затемно. Грозовой фронт охватывал Парабель с южной окраины селения, с обширной ливы. Над Обью полыхали зарницы, разрывая небо вклочья. 
– Подсоби-ка, Вов, – Катерина сняла с верёвки бельё, – держи-ка, в сенцах высохнет! Глянь дожжевые бочки, на месте?   
– Бегу, Кать. У-у-у-у, поднимается! Иди в дом, сейчас задаст, идриё мать, куда бежать?
 Мощный рокот грозы надвигался с юго-востока, верхнего течения Оби. Целый день парило, люди исходили на пот, чем привлекли к себе слепней, мошкару, оводов и вот, кажись, разрядка! «Господь летит по небу в колеснице – гремит, грохочет, молнии метает», – сызмальства сказывала Катерине бабка. С тех пор молодая женщина испытывала страх перед стихией, которую громовержец насылал на людей.
– Вов, я упрячу детей от окна.
– Иди, иди, управлюсь сам. А чё народы севера расселись? Пайа, спать! Эка невидаль, гроза? Погрохочет и успокоится, с утра тишь и гладь – Божья благодать. Верно, Сёнга? 
Девушка кивнула.
– Завтра тихо надо. Матушка колда-Обь не любит, когда ноп эджа-гром гремит,  сердится.
– Успокойся, девонька, мать отправим через Кальджу, а сейчас спать. Утро вечера мудрёнее – учили старики. Я укрою помидоры и на боковую тоже.   
Через окошко в сенцах молнии высвечивали нехитрое убранство хозяйственной части дома Марковых. На ржавых гвоздях висели верёвки, обручи, конская упряжь, дратва, инструмент, чирки, нарезанные из войлока стельки. Мастеровой Владимир бережно относился к средствам частного производства, всё лежало на месте и не испытывало нужду в поисках. От вялившихся на крыше язей, ельцов, чебаков витал запах рыбьего жира, ещё вара, дёгтя, камфорного масла. Зимой сенцы не отапливались, а летом хозяева отдыхали здесь на застланном тулупом топчане, над которым натянули марлевый полог от гнуса.
Сёнга прислушалась к раскатам грома, хлеставшему за окном ливню. Не спалось и матери. Старуха опустила ноги на прохладный пол.
– Не спится, нэм? Коджа;лешпленд ко;птонд! (Ложись на кровать!).
– Ньету-гу (нет), авем, – вздохнула девушка и повернулась на бок.
– ;ошка;лк. Мат нынд а;мнэнджак. (Плохо. Я здесь посижу) – выдавила из себя авем.
– А;;;мнэнандж. (Посиди).
– Тапче;л ;анду;л надэ;лт челд? (Какой сегодня день недели?).
– Тапче;л шэдэмдже;л челд (Сегодня вторник), – вставила Сёнга, укрываясь тужуркой. 
– Ме;ка кошка;лк э;джемба, ме;ка ;ошка;лк э;й; (Мне плохо стало, я плохо себя чувствую) – промолвила пайа. – Манна;н оло;м чужа;, меле;л ме;ка ;т (У меня болит голова, дай мне воды).
Сёнга встала, босые ноги зашлёпали по дощатому полу.
– Ноп эджа… Шипко гремит! Тайка б не закарелась! – обронила пайа, – выйду во двор.
Скрипнула дверь и в сенцы ворвался свежий воздух с реки. Накинув на костлявые плечи дождевик, Оккыр-пайа вышла. Сёнга смолчала, отдавшись воспоминаниям детства... Она частенько видела себя юной, пытливой девушкой, решившей ни в чём не уступать варгэ темньа-старшему брату Каче. Если в семье Ижинбиных тэбням Кача был охотником,  добытчиком и считался наследником в продолжении рода, то ненням-сестре Сёнге отводилась скромная по остяцким обычаям роль. Что с неё толку? – Надэк-девка.  Подрастёт и уйдёт в другую семью. С этим Сёнга не согласилась. Она подражала авнэке Пеге, учившему её рыболовному и охотничьему ремеслу. Как вспомнилось ей, жизнь у неё обрела иное звучание с приездом к ним в гости чыджыги-дяди Сашки – брата отца.   
У зимовья её отца аджама Ивана стоял чум. Необходимости в нём не было, аджам поставил его, скорее, следуя традициям предков, когда семья выходила на охоту в тайгу или встречала родственников, приезжавших по разным делам. Однажды чыджыга Саша приехал с пай;;м-женой Марией. Этот момент в жизни Сёнги оставил неизгладимые впечатления.
–  Ми;;эн т;мбат ко;стла (К нам приехали гости), – вскричала, помнится, радостно она.
– Торо;ва! Шэ;решпалт ма;т! Ни;гле;шпалт по;рглап, пёвлап. (Здравствуйте! Входите в дом! Снимайте пальто, обувь.).
Тэбням-брат отца, низенький коренастый мужик с кривыми ногами и редкой бородкой, всё посмеивался, глядя на ладную Сёнгу, ловко управлявшуюся со шкурой убитого лося. Хозяева и гости сидели около костра и вели разговор об охоте, урожае на кедровый орех, других таёжных новостях. Дядя Сашка, прихлёбывая из кружки крепкий чай, смотрел на девочку добрыми с хитринкой глазами, смотрел и вдруг улыбнулся:
– Сапсем пальшой девка, Сёнга. Ружьё ната, промышлять зверя пара.
 У девчонки замерло сердце. Ружьё – её заветная мечта.
– Ман адж;м квэ;л;эдэл ;уп э;й;. Мат кыга;к ма;джел ;у;тко э;джегу. (Мой отец – рыбак. Я хочу стать охотником). 
– Уго;т чумэл;у;ла аве;шпы;ат ;вэлп, ва;джел а;бсэп. ;вай;;шпы;ат мадж;;нд табе;;эгу тольджьхе;, канджхе;. Канджо;нд панэ;шпы;ат а;бсэп: ва;джеп, ша;;эп, няйп, муга;п. (Раньше селькупы ели рыбу, мясную пищу. Ходили в лес белковать на лыжах с нартой. В нарту клали еду: мясо, соль, хлеб, муку).
– У меня нет ружья! – развела руками Сёнга.
– Пашто нет? Есть! – улыбнулся дядя Сашка.
Поднялся с земли и, неслышно ступая чирками, зашёл в чум. Загоревшимися глазами девушка следила, как зашевелился полог и дядя вышел с одностволкой. Пятнадцатилетняя Сёнга с радостным криком вскочила. Дядя Саша подал ружьё, патронташ из лосинной кожи с патронами.
– Тульдем хва! (Хорошее ружьё!).
Сёнга сидела у костра, не выпускала из рук первое в жизни счастье. Хрупкими пальцами гладила лакированную ложу ружья, переламывала его, заглядывая внутрь ствола, нюхала запах масла, которым был смазан ружейный механизм. Уснула в обнимку с одностволкой.
Рано утром, когда взрослые ещё спали, Сёнга вышла из чума с ружьём и пошла в тайгу. «Я отна хотил в тайка», – пела про себя девушка. Тропинка нырнула под высокие деревья и повела в чистый заросший брусничником сосновый бор. Кругом стояли высокие сосны, их вершины золотились в лучах восходящего солнца. Зарождался день, оживали птицы, звери. Голосила кедровка, черти, где её носили, чё ли? Сжав ружьё побелевшими от напряжения пальцами, следопытка, шла между деревьев, стараясь не ступать на сухой валежник. Светлый бор продувался воздушной массой с реки, комар отходил, но мошкара слепила глаза. На привычные мелочи девушка не обращала внимания.
Послышалось цоканье… Распластавшись по стволу кедра, вниз головой спускалась ярко-рыжая белка. Стрельнув бусинками глаз уставилась на Сёнгу. «Сидит пелка на суку и крысёт своя нока. Как ему не больно?» – улыбнулась охотница и прицелилась в зверька. Злорадно цокнув, белка укрылась за обратной стороной дерева, прыгнула на землю и тут же взлетела на соседнюю сосну. 
– Чё боишься, дурочка, живи, – прошептала зверобойка, опуская ружьё, – зимой не попадайся.
Белка прыгнула на пихту и пошла по вершинам деревьев – только видели багровый хвост. Выслеживая косачей, Сёнга увлеклась и, как случается в этих случаях, поздно заметила сумерки. Солнце, коснувшись верхушек деревьев, опускалось под землю, а Сёнга стояла у болотца, не зная, как поступить. Юная охотница оробела, но не испугалась: спички с собой, ружьё тоже. Чё бояться-то? Её охватила гордость: она охотник, ночует в тайге, и звери ей не страшны.
Оглядевшись, Сёнга увидела выворотень и обрадовалась: «Аднако, заночую!» – решила она и направилась к вырванному корневищу. Из-под ног «брызнули» рябчики. Испуганные птицы расселись по деревьям, возбудив у Сёнги охотничий азарт. Глаза у  её блеснули. Не теряя из поля зрения выводок, она выискала самца, ага, вот он, хохлатый петушок, сидел выше остальных птиц. Охотница подняла ружьё, прицелилась и выстрелила.  Рябчик свалился на землю.
– Хорошо бьёт! – пленилась охотница, поднимая птицу с земли.   
  Юная хозяйка тайги разожгла костёр, выпотрошила добычу и, проткнув тушку заострённым концом сучка, приспособила над огнём. Жареный запах мяса поплыл по тайге. Отведав рябчика без соли, э-э-э, привычное дело, наломала лапника, и между земляным откосом выворотня и костром выложила лежанку, сверху застелила мхом. Устроившись на ночёвку под впечатлением прошедшего дня, Сёнга любовалась пламенем костра, слушала шумевшую тайгу. «Уго;т чумэл;у;т н;во;да;э;адэт, мадж;;эт варгы;а;т, карамо;;эт, ;вэ;л;э;адэт (Раньше селькупы неводили, в лесу жили, в землянках, рыбачили)», – представляла себе охотница. Засыпая, ей чудилась Лесная женщина Маджил-нелгуп – в белых чирках и с белкой-спутницей на плече. Хозяйка зверей, коснувшись её лба, шепнула: «Я вернусь к тебе, Сёнга», – и исчезла в тайге. Охотница уснула с улыбкой на лице и в обнимку с ружьём.   
Проснулась от выпавшей утром росы, кинула валежника в костёр, пламя затрещало, возвращая девушку к первой самостоятельной охоте и ночёвке в тайге. Сложив ноги калачиком, охотница устроилась на лежанке, и погрузилась в раздумья: «Аднако отсюда не пойду, – рассуждала Сёнга, – не найдут. Пишка! Ружьё есть, патроны есть! Не пропаду!».
Девушка успокоилась и прислушалась к тайге. Жизнь кипела по известным ей законам выживания и сохранения потомства: злилась кедровка на вертевшуюся рядом белку, свистнул бурундук, набивая щёки кедровым орехом, трубил сохатый, призывая лосёнка к себе.
Выстрел Сёнга услышала, когда, задумавшись над своим положением, расслабилась, кивая носом на грудь. «Хее! (Ура!)», – охотница вскочила и, вытянув шею, ожидала следующего выстрела. «Выжду, подойдут ближе. Чё патроны жечь?». На следующий выстрел Сёнга ответила выстрелом. Вскоре из леса выскочила Тайжо и бросилась к девушке. С какой радостью она обняла собаку, засмеялась. Следом  показались авем и аджам, подошли к ней. Сёнга отпустила собаку и прижалась к матери.
– Поди испужалась? – спросила у дочери мать, поглаживая её жёсткие волосы.
– Не-е-е, – мотнула головой охотница.
– Ишь, молодец.
– Харашо! – кивнул аджам-отец и раскурил трубку. 
Полыхнули молнии, высвечивая сенцы Марковых. Авем вернулась со двора и устроилась с нэм Сёнгой под пологом из марли. 
– Дожжина льёт, аднака, скоро пройдёт.
– Угу, – ответила Сёнга и провалилась в глубокий сон.
Оккыр-пайе вспомнился разговор за столом уже после бани. Вовка сказал о барже, которую пригнали с людьми. Из трюма выгнали женщин, детей и погнали на Большую землю. «Зачем? Шипко голодные. Сапсем плохо! Аднако, кармить ната, патохнут. Тайка, палота, камар. Конят нарот, уй, конят!» – встала с лежанки и заметалась по сенцам. Её семью отселили на Тым, как она там? Вовка говорил, что Пашку встретил, плохо людям в чужих местах, назад хотят». Под утро старая угомонилась, уснула, когда над Обью поднималась заря нового дня, чистая от прошедшей ночью грозы и в тоже время тревожная.   


Глава 19

Сёнга гребла по таёжной речушке Вяловке, раздвигая веслом рыжую болотную накипь, забившую прибрежный тальник, черёмушник. Обласок скользил по тихой глади прогретого солнцем водоёма в верхнее течение реки – к стойбищу, где родилась охотница. Уткнувшись влажным носом между передних лап, в носу обласа дремала Тайжо. Собака, как всегда, хитрила, показывая своим видом, что ей неинтересны запахи тайги, зверей, лежала в полудрёме, прикрыв белёсыми ресницами глаза. На внешнюю беззаботность Тайжо впал в искушение жёлто-рыжий паут, севший на её влажный нос, и зря. Неожиданный удар лапой – и от кусачего насекомого остались брызги и ничего существенного.
– Манан канак хва (у меня собака хорошая), – довольно улыбнулась Сёнга.
Опытная собака косилась на сына, ещё молодого, но породистого кобеля по кличке Айгун. Лежавший в ногах у Сёнги крупный дымчатой  масти пёс со светлой полоской на лбу, имел все признаки охотничьей собаки с железной хваткой. Временами кобель вскидывал «топориком» ушки, слушал лесную чащу, плеск воды под веслом хозяйки. Сохатые ли  шли на водопой с телятами, корг ли окунулся в реке, скрываясь от заевшего гнуса, – не важно. Айгун всё подмечал, исследуя острым обонянием запахи тайги, богатые ароматом трав, хвои, смолы и кедрового ореха.
Чуткий нос собаки ловил благоухания, будоража, заложенные в ней инстинкты, рефлексы. Вот лайка вскинула голову, прислушалась к шуму кедровника.  Медведь? Не-е-е-е, Айгун повёл носом и опять, как ни в чём ни бывало, вытянулся возле улыбнувшейся Сёнги. За излучиной речки пёс обернулся назад, поводил ушами, но оставленные за обласом воронки не впечатлили его, «поиграл» ушами – не то. Показалось, верно.
Речка Вяловка вильнула в луга: раздолье, ветерок, потёрлась боком о песчаный мыс и закуролесила по травянистому приволью меж покосных грив и земляничных полян. За спиной молодой остятки осталась прель гниющих водорослей, истлевшей от влаги древесины и гнус, терзавший всё живое на свете. Однако, проявляя характер, речушка снова нырнула в чащу и побежала по ней, беззаботно журча на перекатах. К обеду облас охотницы  ткнулся носом в берег родного стойбища. 
Всё напомнило Сёнге о детстве. Много лет назад аджам Пега устроил стойбище на излучине Вяловки и сделал его родовыми. Семья Иженбиных пользовалось им всякий раз, когда выходила на промысел зверя, сбор кедровых орех, ягод, грибов. Здесь родилась и Сёнга: освоила охоту, рыбалку, обрела навыки самостоятельного ведения карамо. С выселением родственников на Тым навещала стойбище реже, иногда с матерью, но у старой хватало забот в юртах Ласкиных, у дочери – на Большой земле у светлого озера. Да и угодий хватало для рыбалки и охоты.
Череда потрясений, перевернувших устроенную жизнь селькупов медвежьего рода: гражданская война, новая власть, отселение на Тым ; выбили мать с дочерью из привычного образа жизни. С уходом в землю мёртвых авнэки Пеги и аджама Ивана семейный уклад изменился. Не хватало мужских рук для рыбалки, охоты, хозяйственных нужд в сохранении построек, снастей, ловушек. Всё легло на плечи женщин. И всё же девушка навещала стойбище. Оставаясь в нём неделю-другую, латала крыши строений, смолила обласы, оставшиеся от авнэки Пеги, готовила на зиму мясо лося, боровой дичи, ставила на коргов-людоедов   кулемы. Сетным ловом брала в озере карасей, окуней, щук: солила, коптила, вялила. Чинила снасти, ловушки, пилила дрова, и, подчиняясь зову Маджел лоза, не иначе, употребляла хмельной напиток из мухоморов и по нескольку дней витала в трансе. Приходила в себя от головной боли, черпала деревянным ковшиком из бочки брусничного сока и пила, пила, обретая покой и равновесие.       
В этот раз Сёнга гребла на стойбище, чтобы добыть голодающим выселенцам лося и, если не откажет в удаче Хозяйка зверей Маджил-нелгуп, взрослый молодняк. С каждым взмахом весла, приближаясь к стойбищу, девушка воспоминала детство, улыбалась солнышку, лучи которого кое-где пробивались через ветви прибрежного тальника. Здесь, на таёжной речушке Вяловке, она ставила запоры, морды, освоила атарменный лов ельца, чебака, добывала косачей, рябчиков, глухарей.
Сёнга гребла с ощущением умиротворения и вместе с тем не могла отделаться от сочувствия к людям, пригнанным в тайгу на поселение. Их история напоминала отправку родственников на тымские берега без сохранения обычаев медвежьего рода, передаваемых из поколения в поколение. Власти бросили их дальше на север в национальную территорию без распределения угодий семьям, родам, что вызвало споры людей и недобрые отношения между ними. Как добывать зверя? Рыбачить?   
За столом у Марковых доктор Донской не поддержал беседу о выселенцах, наверное, опасаясь последствий, но не скрыл раздражения по случаю решения властей. Уж, если жителям Варг кары – Парабели и родным медвежьего рода коркыл-тадыр несладко жилось на Тыме, то выселенцам из России земля мёртвых уготована заранее. «Съездить нада, – сокрушалась охотница, подгребая к родным берегам, – аднака не с пустыми руками – мясцом угостить. Оголодали люди, холера такая, мрут, Витька сказал».   
Утром, отправив на обласе в юрты Ласкины мать, Сёнга на берегу Полоя встретилась с Витькой Новосельцевым – мужик ехал косить.  Укладывал в обласок литовку, бруски, узелок с провиантом. Поточили лясы о том, о сём, вспомнили о выселенцах.
– Завалили им сохатого, девка, люди оголодали, вижу, выгнали в луга на покос, а работники с них – горе. Литовки валятся из рук: ни рыбы поймать, ни зверя добыть… Едриво мать, придумали, враги народа, хэх! Ребятишек сколь, – Виктор криво усмехнулся.
– Чё сам не добудешь, паря? – поинтересовалась селькупка. 
– Времени нет, краса-малина, – отмахнулся Виктор, – вишь покос?
– Ладно! – кивнула Сёнга, – на стойбище сохатого добуду.   
– Это другой разговор, – улыбнулся Новосельцев, – мрут люди, вон чё.  Мясо вези на ливу, их бригада стоит перед Шонгино. И не попадись на глаза коменданту, отберёт мясо. Слышь, чё ли?
– Угу! – бесстрастно ответила Сёнга.
– Бывай, красавица.    
– Ага, Витька.
Новосельцев пустился в путь на покос, Сёнга – на стойбище. О высланных на Большую землю людях народ говорил в Парабели. Сёнга слышала о  них, но не придала значения. Бывало в лютый мороз под жуткое завывание пурги авнэка Пега сказывал ей в детстве о ссыльных, живших в Малом и Большом Нестерове. Говорил с уважением, мол, учили грамоте, разным играм. Сёнга не встречалась с ними, всё больше находясь на стойбище или юртах Ласкиных, где вела карамо и училась врачеванию травами, рыбалке, охоте. Пригнанные в Парабель люди, оказались в шибко похожих условиях, в которых жили её родные, отправленные на Тым. «Людям подкину мясца, – дело житейское, – размышляла Сёнга, – заодно осмотрю стойбище, не приведи Бог, хозяйничали корги». В жизни их рода было всякое. Если палом возьмётся кедрач, медведей не остановишь выстрелом из ружья, разнесут всё на пути, что ни попадя. Зверели от огня.
К вечеру Сёнга причалила у стойбища. Собаки облаяли белку, скользнувшую на вершину кедра, и понеслись по тропинке, нюхая запахи, витавшие в застоявшем воздухе. Охотница сошла на берег и, поднявшись наверх, обрыва, присела на подгнившую снизу колоду. Ещё ребёнком она сидела на ней у костра, слушая рассказы авнэки Пеги. Тонкие ноздри чуть приплюснутого носа молодой селькупки трепетали, словно принюхивались к родному кострищу. Затуманенным взором девушка осмотрела покосившееся карамо, следы костра у амбара и, если бы не Тайжо, ткнувшаяся носом в чирки, Сёнга бы ещё ворошила в памяти детство.   
 Устало поднявшись, охотница побрела по знакомой стёжке, осторожно ступая по рыжему мшанику. Тропинка кое-где терялась в жухлой хвое, оживала под крепкими ногами девушки и наконец вывела к серебристой глади озера. Сощуренным взглядом Сёнга скользнула по прибрежной осоке и пошла у кромки воды, любуясь белыми кувшинками одолень-травы.   
Память сохранила образы родных, игры. Они не вызвали желания девушки окунуться в воспоминания, когда ещё были живы аджам Иван, авнэка Пега. Но спустя многие годы девушке, ставшей охотницей и рыбачкой, приятно было ощущать себя следопыткой, владеющей даром исцеления волнами. Она искренне обрадовалась, увидев на песчаном берегу отпечатки следов раздвоенных копыт сохатого, и не одного – с лосёнком. «Шибко большой, аднака!» – улыбнулась Сёнга, чувствуя пробудившийся азарт охотника. Что изменилось с тех пор, когда в последний раз навещала родные места?
Обошла стойбище: запустение, заброшенность. Покосившееся карамо, сложенное авнэкой из сосны, огороженный жердями загон для скота, лошадей, погреб залитый водой, баня с сорванной ветром трубой. Опустошённость, отсутствие жизни в живописном уголке тайги, некогда кормившим семью, расстроили Сёнгу.
Однако что это? Сёнга насторожилась. Присела над влажным песком, разглядывая след человека, оставленный обувью со знакомым рисунком. «Постой-постой, – удивилась вслух следопытка, – где он встречался мне? Кэ! Вспомнила! Лозыл сэссан! Родовое святилище! Злой дух в образе человека крал дары, принесённые духам». Сёнга взяла ружьё наизготовку. Злой дух оставил следы на стойбище. Случайно вышел к нему или основался у семейного очага Иженбиных и наблюдает за ней? Охотница затаилась. Узкие щёлки глаз сузились, хищно изучая след человека, терявшийся на опушке леса.
– Тайжо, Айгун, – Сёнга окликнула охотничьих собак.   
Лайки вскинули ушки вверх, сели.   
– След, – охотница кивнула на отпечатки обуви, оставленные на песке, и повела ружьём в их направлении. 
Мать и сын охотничьей породы псовых кинулись по следу, Сёнга за ними. Перескочили ограду, отделявшую загон для лошадей от подступавшего к ней кедровника, углубились в падь. Лай собак кинул следопытку на землю – нашли? Сёнга пригляделась к возбуждённым лайкам, обозначившим себя голосом, осторожно вышла к ним. Удивлению не было предела. В высохшей рыжей хвое вперемежку с листвой блестел облаянный собаками предмет – портсигар, золотой. 
Следопытка осмотрела находку. На лицевой стороне дорогой вещицы обнаружила отгравированную надпись: «Поручику Погадаеву Александру Куприяновичу – за мужество, проявленное при обеспечении защиты золотого запаса Российской Империи. Адмирал Колчак. Ноябрь 1919 г.».            
 «Погадаев? Погадаев? Не из Нарыма ли начальник, выселивший родственников на Тым? Айга! Русских Погадаевых многа, как остяцких Мунаковых, Саиспаевых, – озадачилась Сёнга, вдыхая оставшийся в портсигаре запах табака, – чей будет этот Погадаев?».      
Собаки вывели охотницу к озеру, и всё – дальше вода. У следопытки не осталось сомнений: чужак перевалил озеро на обласе и исчез в тайге,  оставив на стойбище отпечатки, отметины, причём, очень странные. Их Сёнга нашла везде, где стояли амбары, постройки, они же остались на прибрежном песке. В рисунке следов Сёнга обнаружила особенность, отчасти, объяснявшую цель появления человека с фамилией Погадаев в святилище лозыл сэссан и на стойбище. Человек что-то искал. 
К этой мысли Сёнга пришла после того, как в одном из погребов обнаружила вскрытые стенки, укреплённые жердями от осыпания земли. Они оказались подкопанными лопатой, инструмент валялся здесь же с согнутым полотном. На местности, знакомой Сёнге до каждого кустика с детства, она нашла места, где злоумышленник искал нечто интересующее его. Он копал и копал.
Следопытка задумалась, связывая воедино одного и того же человека с появлением на святилище и родовом стойбище, которого интересовало нечто такое, что было спрятано в земле и нигде иначе. Этим предметом мог быть клад, богатства, так или иначе, принадлежавшие незнакомцу по какому-то праву. Какому? Охотница не находила ответов   на вопросы, которые возникали сами собой. Ещё по следам, обнаруженным у святилища, она убедилась в обладании злым духом в образе человека путным навыком охоты, одоления выставленных ловушек. Значит, он если не из местных охотников-чалдонов, то обязательно из сибиряков, знавших обычаи проживания в тайге. «Ладно, – решила охотница, – отдохну, а утром на охоту». 
На кострище затрещало пламя. Сёнга отварила мяса, утолила голод, запивая его шурпой, сдобренной перцем, лучком. Собак оставила голодными: им завтра зверя искать. В сумерках ещё разок обошла стойбище, ничего не отметила. Собаки не беспокоились, вели себя спокойно, не обращая внимания на звуки и запахи тайги. Снаружи Сёнга оставила охранять Айгуна, а Тайжо взяла к себе в карамо и уснула. 
Утром, едва солнышко коснулось вершин кедровника, охотница вскочила. Окунувшись в росную прохладу наступавшего дня, перекусила, взяла с собой нужное снаряжение и вышла на охоту. Погода обещала быть устойчивой, тёплой и Сёнга, возбуждённая охотничьим азартом, споро шагала в направлении смешанного леса, облюбованного сохатыми для кормёжки.
В родовых местах Иженбиных охотников было немного, зверь отвык от выстрелов из ружей и людского присутсвия вообще. Сохатые, медведи, не таясь, выходили к жилью и, бывало, хозяйничали так, что народ убегал на другие заимки, не рискуя быть задранными или затоптанными зверем.
– Пишка! – выдохнула Сёнга, увидев след медведя, оставленный, скорее всего, с вечера.  – Корг охотица! Не бери много рыбы у реки, не бери много зверя у тайги.
Когтистый отпечаток следа явственно проступал на земле, чем восхитил устремлённую на добычу Сёнгу. Забеспокоились собаки, учуяв запах зверя, тянули носами воздух, давая понять об опасности, подстерегавшей в лесу. Сёнга присмотрелась к следу медведя, обошла участок: не затаился ли косолапый в буреломе, ожидая момента для нападения? Не-е-т, корга не было. Опасность внезапной встречи с ним снижало наличие собак, но охотница знала коварные повадки хозяина тайги, обладавшего исключительным нюхом и хитростью.   
– Шибко худо, – обеспокоилась селькупка, – охоту спортит. Надо засидку ладить, сохатого караулить.
Не просто устроить засидку на сохатого. Лось имел хорошее обоняние, слух, тем не менее, острожным его не назовёшь: услышав звук, лось замирал, вглядывался в направлении источника, нюхал воздух, водил ушами – слушал. Если чувствовал опасность, зачастую, не видя её, а лишь подозревая о ней, срывался в чащу. Куда-а-а-а за ним гнаться?  День ухайдакаешь и ноги собьёшь… «Такую возможность допустить нельзя», – рассуждала охотница, заряжая пулей ружьё. 
Место для охоты Сёнга выбрала удобное, известное. Ей глянулась вырубка, заросшая ивой, рябиной, кое-где черёмухой, что рядом с делянкой, на которой Иженбины валили лес на постройку стойбища. Поросшую молодым хмызником ложбинку, пересекал ручей глубиной не более чем в пояс, тянувшийся руслом к пади. У озера ложбинка исходила на нет, открывая охотнице обзор от засидки до прибрежной полосы, богатой травами. Здесь, отъевшиеся за ночь на траве и брусничнике, животные, устраивали водопой, не гнушаясь перехватить водных растений у озера. Раздолье сохатым.
Сёнга помнила, что в этих местах любил охотиться авнэка Пега, здесь и внучку приучил терпеливому ожиданию животного, утомительного, иногда напрасного. Уж, как распорядится Хозяйка зверей Маджил-нелгуп. Улыбнётся? – Добудешь зверя. Нет? – Иди на рыбалку, иначе удачи не видать. Так говорили люди в медвежьем роде коркыл-тадыр, придерживаясь правил, установленных Лесной женщиной.    
Летом лось питался ночью, а утром, убедившись в отсутствии опасности, шёл на водопой, после чего ложился на землю там, где придётся. Сейчас погода была ясной, тёплой, из чего следует, что сохатые за ночь отпасутся в березняке, а утром, напившись в озере воды, улягутся отдыхать. Сёнга восхищалась животными: неприхотливыми, отчаянными, изучала их повадки, зная, что лоси не любят постоянных лёжек, отдыхают там, где ощущают себя в безопасности. А сторожиться им есть от кого. На сохатого охотились рысь, медведь, забредёт  россомаха – и она выследит добычу. Нападали из засады. Рысь прыгала с дерева, прокусывая сонную артерию, если промахивалась? Уносилась в чащу леса – только держи. Хозяин тайги, используя неимоверную мощь тела, вонзал в сохатого, не знающие пощады, когти и клыки. Не приведи Господи оказаться в его объятиях: порвёт, загрызёт и вырваться из лап на вид неуклюжего, а на самом деле очень энергичного корга невозможно. Излюбленную тактику загона использовала коварная россомаха. Выносливая и сильная хищница обычно гнала лося до его изнеможения и потери сил, после чего делала бросок и рвала животное на куски. Однажды зимой на глазах у Сёнги россомаха загнала лося по снегу и, настигнув, в мгновение ока разделалась с ним.   
Под охраной Тайжо и Айгуна охотница устроила засидку. С заходом солнца, не оставляя следов на песке, Сёнга изучила примыкавшую к озеру опушку леса, направление ветра. Не усмотрев  ничего особенного, расположилась за выворотнем так, чтобы видеть прибрежную полосу и выход животных на водопой. Рядом уложила алчущих, голодных собак. В ожидании сохатого, не исключено, нескольких сразу Сёнга слушала лес, не спуская глаз со светлой полоски озера. А про себя думала: «Н;л;у;ла ай кыбама;рла та;;ле;шпат ;о;бырп: н;рэгоп, ;аптэ;п, че;вэп, шуньдже;кат ;о;бэрэп, палго;п, кара;т ;о;бэрэп, н;рг ;о;бэроп, не;жэп. Тэбэл;у;ла ;вай;шпат фэ;шкэнджэгу, ма;дже;эгу, табе;;эгу. Мiнан авнэ;ка – ма;джел ;уп, фа; т;ну;т ма;джеп. Авнэ;ка ко;рэп ме;нджыт, т;п чек панджыт, ай ко;чек т;ну;т чаптэ;лап. Таб;е; фа; э;й; (Женщины  и дети собирают ягоду: красную смородину, чёрную смородину, черёмуху, костянику, морошку, клюкву, бруснику, шиповник. Мужчины ходят шишковать, охотиться, белковать. Наш дедушка – охотник, хорошо знает тайгу. Дедушка шалаш сделает, костёр быстро разведёт, и знает много сказок. С ним интересно).
Наступали сумерки, окрасившие небо в калёный цвет золы. Положив головы на вытянутые лапы, дремали собаки, время от времени  вскидывая «топориком» ушки. Не учуяв запаха животного, «складывали» назад, с усладой принимая почёсывания Сёнгой холок, животов.
Уже за полночь встревожилась Тайжо. Собака дремала, не обращая внимания на звуки леса, и вдруг вскинула голову. Сёнга перевела взгляд с Тайжо в направлении, вызвавшем внимание лайки, вслушалась: ничего особенного не отметила. В предутренней мгле дыбал ветерок, касаясь верхушек деревьев, будил белок, птиц, бурундуков. Может и лось шёл на водопой, набив брусничником живот. Ничего удивительного в том, что Тайжо не оставила без внимания известные ей запахи животного. Напряжение матери передалась Айгуну. Подавшись корпусом вперёд, кобель, оценивая ситуацию, уставился на опушку леса, и не напрасно. Из таёжной чащи вышел крупный сохатый с лопатой выгнутых рогов, огляделся и замер, нюхая воздух – бык. «Молодой, – обрадовалась Сёнга, прицеливаясь в грудь лесного великана, – в сердце, иначе задаст жару».
Выстрел кинул сохатого на колени, но животное не рухнуло на бок, как хотела этого Сёнга, встало на дыбы. Собаки кинулись под морду раненого  животного, но инстинкт самосохранения сдерживал натиск, не позволяя лезть под удар копытом – ушибёт. Айгун зашёл с головы лесного великана, отвлекая внимание на себя, Тайжо хватала за голяшки. Паузы хватило, чтобы Сёнга перезарядила ружьё и следующим выстрелом завалила животное наземь. Лось упал, судорожно перебирая ногами, и вскоре затих. Ещё играли мышцы на мощном теле, сокращаясь в агонии, но это уже была добыча удачливой охотницы.      
Остерегаясь удара копытом, Сёнга подошла ближе. В детстве аджам Иван учил её охоте: «Не подходи шибко близко к раненому сохатому. Удар копытом срезает сосёнку, что соломинку. Бойся его». Селькупка осмотрела тушу добытого быка. Красавец! Запрокинутую голову венчали рога с четырьмя отростками.
– Хороший бык... Молодой! Тянет центнеров на тридцать, – оценила добычу Сёнга, – аднака, свежевать надо.    
Участие в охоте оценили и собаки, вздыбленный загривок Айгуна всё ещё ходил ходуном. Возбуждённый охотой кобель скалил острые зубы, но подойти к добыче не решался. Опытная в охоте Тайжо улеглась рядом, наблюдая за хозяйкой, готовившейся свежевать лося. Приставив к сосёнке ружьё, Сёнга улыбнулась, наблюдая за собаками. Её не обмануло невозмутимое равнодушие Тайжо. Собака лежала, как будто ей не было дела до происходившего перед глазами. Охотница слишком хорошо изучила повадки мудрой лайки и знала, что собака сквозь короткие ресницы ловила каждое её движение, и ждала кусочка печени, лёгких, тёплого мясца. Оценив невозмутимость матери, успокоился и Айгун, следил за Сёнгой с пониманием, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. 
– Хароший канак, хароший, обвыкай, Айгун. Здоровый бык, много делов!
Сёнга разожгла по кругу несколько костров и принялась свежевать лося. Ловко владея ножом, охотница сняла шкуру сохатого, сложила на неё мясо и сверху присыпала солью. Уже хотела было накормить собак и  лечь отдохнуть, как увидела вздыбленную шерсть на загривке кобеля. Айгун встревожился, вскидывая ушки в направлении леса. «Молодой, неопытный, – решила Сёнга, и всё же усомнилась, – не может быть, чтобы острый на слух кобель сердился без причины». Однако утробное, едва слышимое урчание мудрой Тайжо встревожило охотницу не на шутку. Собака с лаем кинулась в лес.   
– Ай-вай, Корг, хозяин тайги, – без тени смущения застенала Сёнга, – Айгун, ко мне. 
Кобель кинулся к хозяйке, не спуская глаз с опушки леса, где скрылась рассвирепевшая мать. Сёнга бросила в костры сушняка – надо встречать Корга в полном вооружении. Неистовый лай Тайжо раздавался всё ближе и ближе, уже слышался треск валежника под лапами зверя. Медведь вывалился из леса – страшный, раздражённый. Тайжо уже не лаяла, захлёбывалась слюной, стараясь схватить ухо зверя. Не обращая внимания на вездесущую лайку, медведь, ломился на костры, откуда несло пряным запахом мяса. Зверь чуял его давно, и ничто не могло остановить его: ни ярость охотничьих собак, ни огонь полыхавших костров.
Сёнга не спускала глаз с разъярённого корга, косолапо ступавшего когтистыми  лапами по сосновому хмызнику. Сжимая заряженное жаканом ружьё, охотница исходила из опыта, впитанного с молоком матери – не уверен в выстреле, не стреляй. При слабом освещении от пламени костров, метавшихся тенях легко промахнуться, не поразив матёрого зверя в уязвимое место. Раненый медведь ещё более опасен непредсказуемым броском на всё, что попадётся ему на пути. Охотница устремила взгляд в круглые глазки хозяина тайги, вложив всю энергию воздействия на живые существа волнами.    
Сёнга уже встречалась с коргом при схожих обстоятельствах. Тогда удалось сдержать угрожавшего нападением медведя, отвести от себя его неприязнь и обернуть в бегство. Этот же зверюга шёл напролом, припадая на заднюю лапу, что говорило о наличии травмы, полученной в тайге. Залез ли медведь лапой в капкан и, чудом вырвавшись из него, оказался не в состоянии добыть мяса на питание – трудно сказать. Ничто, казалось, не остановит зверя. Запах свеженины влёк его за несколько километров от озера, где Сёнга добыла лося.
Медведь уже внутри костров. Всего ничего отделяло незваного гостя от мяса и Сёнги, собравшей волю во взгляде, направленном в чёрные зенки Корга. Огромный зверь ступил на территорию, которая охранялась охотничьим псом, хотя молодым и неопытным в борьбе с матёрым медведем. Изготовившись к прыжку, Айгун припал к земле и утробно рычал. Устрашающая поза собаки не испугала корга. Прихрамывая на раненую лапу, он устремился к вожделенному мясу, испускавшему притягательный запах. Звериный инстинкт голодного зверя, невзирая ни на что, гнал его к свеженине, и в этом была ошибка хозяина тайги.
Медведь перешёл невидимую черту, отделявшую его от понимания  Айгуном простой собачей вещи: до сих пор – можно, дальше – нет. Кобель вскочил и, яростно забухав лаем, кинулся на корга. Зверь в недоумении  чуть присел на задние лапы, и, видно, испытывая уважение к собственной персоне, брезгливо отмахнулся от насевшей собаки. Неопытная лайка увернулась от удара когтистой лапой, но, столкнувшись с медвежьей тушей, отлетела в сторону. Медведь ринулся к цели: вороху мяса сохатого.
Очумелый от столкновения с медведем пёс вскочил и кинулся на корга сзади. Через мгновение, оказавшись на загривке медведя, схватил его за ухо. Зверь взревел, не понимая, что за помеха, причинила боль. Стараясь стряхнуть с себя собаку и прижать её мощным телом к земле, зверь кувыркнулся через голову. Охотничий пёс ожидал пакостей от коварного противника, и, предвосхитив его намерения, с визгом отпрыгнул в сторону. Однако дальний родственник псовых – медведь всё же задел лапой, не поранив, правда, но кобель оценил удар и запомнил его. Приведись ещё встретиться в тайге и померяться силами ; не подставится под него.
Натиск на медведя усилила Тайжо. Она вертелась вокруг него, отвлекая от сына бросками сзади. Зверь яростно рычал угрожающе вставал на задние лапы, но ничего поделать не мог.  Борьба продолжалась не на жизнь, а на смерть – кто кого? Улучив момент, Айгун в очередной раз оседлал загривок медведя и вцепился зубами в ухо. Косолапому не понравилось. Старым приёмом зверь перекатился через голову, стараясь подмять собаку под себя, но кобель увернулся от массивной туши корга и припал к земле, следя за каждым движением взлохмаченного врага. Обезумевший хозяин тайги изрыгнул жуткий рык, обрызгав собаку липкой слюной, и обомлел – перед ним стоял человек.
Сёнга и разъярённый зверь уставились глаза в глаза. Прямые взгляды в упор охотницы и матёрого корга встретились на одной линии. Косолапый замер, не сводя чёрных зенок с нежданного врага, и – чудо – почуял угрозу, исходившую от него. Именно так оценил корг вызов человека, на которого в порыве голодного инстинкта и борьбы с собаками не обратил внимания. Зверю не понравилось невидимое препятствие, возникшее между ним и человеком, остановившее желание рвать живую плоть на куски. Заревел, подлец, затряс головой и вдруг ни с того, ни с сего развернулся всем корпусом и вразвалку пошёл в лесную чащу. Айгун последовал следом за непрошеным гостем. У опушки кобель  остановился, видимо, полагая, что охраняемая им территория оканчивается именно здесь, и, подбадривая себя утробным рыком, вернулся к хозяйке. Под ленивый не злой лай Тайжо косматый разбойник, похрустывая валежником, удалился в тайгу.
Сёнга опустилась на землю. Верный Айгун сунулся в ноги, лаская хозяйку взглядом умных глаз, положил ей голову на колени. Охотница прижала друга к себе, потрепала взъерошенную холку.   
– Умный канак, хароший!
Ощерившись собачьей улыбкой, Айгун лизнул хозяйке нос, мол, ладно, принимаю по заслугам, но телячьих нежностей хватит, мяса давай.
– Ушёл Корг, шибко злой, зараза, ходит, бродит голодный, – вздохнула охотница, прикрыв усталые глаза.
С уходом нежданного гостя пришло опустошение, упадок сил. Усилием воли, собранной во взгляде, она и в этот раз выиграла борьбу с медведем, не проливая крови священного для их рода животного. Но что это стоило ей, знала только Сёнга.
– Шипко много мяса, спортица, вялить надо.   
Охотница перевезла на ручных нартах свеженину на стойбище. В выдолбленной аджамом Иваном осиновой колоде уготовила соляной раствор и сложила в него нарезанное пластами мясо. Утром следующего дня подсоленное мясо выдержала над малым огнём, подвяливая его до обезвоживания. Несмотря на процесс, отнимавший много времени, приготовленная таким образом лосятина долго хранилась на крыше стойбища и употреблялась на охоте, рыбалке, заготовке дров. «Людям-поселенцам в Варг каре, – думала Сёнга, – оно пойдёт в дело – пригодица. Витька Новосельцев говорил, что у выселенцев дети  худющие, болезные, им надо расти, набираться сил. Поддержу их ваджем-мясцом». Молодая остятка улыбнулась: воздух стойбища, пропитанный запахом брусничника и смолёвой хвои горячил девичью кровь.


Глава 20

Опьяняющий запах травы кружил головы косцов. Измученные духотой от кошенины из овсяницы полевой, клевера, люцерны, мятлика лугового, работники бригады Александра Мезенцева теряли сознание от нехватки питания. Похлёбка из крапивы, лебеды и грибов не восполняла покосникам сил, отчего нормы обкоса лугов оказались под угрозой срыва. Взбешенный Голещихин вчера едва не хлестнул нагайкой ослабевшего Сергея Денежко, у которого закружилась голова с голодухи и полуденной жары.   
– Мать твою за ногу! Какого хрена жмуришься, стервец? Лень одолела? Где норма, спрашиваю? Накинуть часок-другой на трудовой денёк? Или оставить без пайки хлеба? Мезенцев! В чём дело? Бездельникам потакаешь?
Бригадир издали услышал мат-пермат коменданта и поспешил навстречу начальству, прискакавшему на взмыленной лошади. 
– Гражданин комендант, оставьте его. У него, кажись, малярия, занемог. Доберём оравой. Что там осталось? Озеро видать, к вечеру возьмём лужок.
Голещихин хотел ещё покуражиться над мужиком, но с похмелья трещала голова, а помщник Вялов, в рот его… запропастился в Парабели.
– Дуру не гони – малярия. Саботажник он, Мезенцев, чистой воды – саботажник. Ишь на мою голову, лентяй, грибу твою мать! Значит, так, завтра отмерю норму саженем. Заруби на носу и остальным скажи, а то малярия, хэк, стервецы, лишь бы не работать. Не давай им воли, бригадир! Спрошу с тебя, слышь, чё ли?      
– Слышу, гражданин комендант. Я – бригадир. Отвечаю за людей и работу. 
– Вижу, Мезенцев, самостоятельный ты мужик, но смотри, здесь не питерский завод, где тебя едва не ухайдокали за отсутствие политической бдительности, здесь – засучи рукава по яйца и маши литовкой, пока не сделаешь норму! Гха-ха-ха, – ощирился Голещихин, довольный шуткой. – Вон ещё явился подлец. Где тебя, Вялов, хрен носил? Я чё говорил? Час! Сколь времени прошло?   
– Так ить, товариш комендант, у Маньки не было, Клавка сказала – не выстоялась, оббегал пол Парабели пока нашёл.
– Оббегал пол Парабели, саботажник, язви тебя. Значит, так, Мезенцев, ещё прокос и на сегодня хватит, а то сдохнут с голодухи.  Вялов? 
– Слушаю, товарищ комендант, – вытянулся помощник, – ты вот чё, дай Мезенцеву отрубей-то. Мешка три хватит, бригадир? 
Фёдор Голещихин скривился, ожидая реакцию Мезенцева.
– Четыре, гражданин комендант, отощали…
– Хм, четыре… Ладно, Вялов, четыре – Мезенцеву, пару Щепёткину кинь, а прощелыге Седову… Как он, Вялов, на глине можется? А?
–  Чё-то делает, товариш комендант, со вчерашнего дня не был у них.   
– Вот что, дорогой помощник, – Голещихин склонился к Вялову опухшим небритым лицом, – ещё разок услышу, что потакаешь Седову в воровстве на огородах, обоих к ****и матери утоплю в Шонге. Слышь чё ли?    
– Товариш комендант, не знаю, не видел, – растерялся Вялов, хлопая соломенными ресницами.         
– И не слышал? – взревел Фёдор, выпучив красные в прожилках глаза.
– Не слышал,  – расстерялся Вялов. 
Комендант прищурился.
– Ла-а-адно, разберусь. Заруби на носу, Петюня, если ещё раз Арестов выпорет меня за очищенные огороды в Парабели, шкуру, итиё   мать, спущу с тебя. Угу. Отрубей выдай бригадирам, Ачел мой, не падёт, поди, с голоду, хы-хы, – Голещихин потрепал по хохле коня и неожиданно гаркнул:
– В колонну по десять – становись! Живо, доходяги!   
– Строиться, – подхватили команду десятники.
Люди кинулись строиться. Спотыкались о кочки, падали,  вставали, расчёсывая на ходу изрезанные осокой руки. Не слезая с седла, комендант пересчитал измученных людей, остался довольным.
– Ладно, Мезенцев, не передохли, уже хорошо… 
– Гражданин комендант, – поднял руку бригадир, – так я отправлю подводу за отрубями?
Голещихин осклабился. 
– Как, Вялов? Заслужил отрубей? Дадим?
– Мезенцеву надо, товарищ начальник, марку держит, норму даёт и за другими догляд имеет. Как пить дать! – поддержал бригадира помощник коменданта.
– Вишь, бригадир? И Вялов за тебя! Ладно, сёдня я добрый. Чё-то случилось со мной, может, старею, а ? Мезенцев? 
Бригадир пожал плечами.
– Не знаю, здоровье не продашь, не купишь.
– Верно, директор, итиё мать. Е-е-есть в тебе этакое, чего нет  у Вялова, Седова… Тьфу, мерзота. Ладно, неча лясы точить, снаряжай подводу и за мною марш.   
Мезенцев махнул Денежко:
– Вижу, не дюжишь, Сергей, запрягай лошадь и в лагерь. Перехвати у Вялова что-нибудь на зуб – не откажет. Жми пока этот урод не нахлестался браги и не схватил наган.
Денежко справился с упряжью и, хлестнув каурую вожжами, помчался к мосту через Шонгу. От него до лагеря – совсем ничего. Мезенцев проводил взглядом подводу и, тяжело вздохнув от безысходности, обернулся к людям.
 – Есть больные?
С десяток человек подняли руки.   
– Совсем дошли, мужики, или на заход соберёмся? А? 
Люди как стояли колонной по десять, так и упали бы в траву до утра, не думая о духоте и узуверском гнусе.
– Значит, так, по-тихоньку делаем закос, бабы займутся кострами, вскипитят воду… Анисья! 
– Здесь я, Александр Николаевич, – окрикнулась Кубрушко.
– Сергей вернётся с отрубями, затирай болтушку. Командуй бабами! Эх, жизнь, твою мать! Что делать, мужики? – Не знаю. Скоро осень, зима, передохнем с голодухи, если что-нибудь не придумаем с местным народом.
Александр махнул рукой.
– Пошли, Ефим.
Михалец закашивал первым. Литовка в руках белоруса со свистом врезалась в клевер, образуя валки кошенины. За Ефимом шли остальные бригадники, смахивая с лица солёный пот рукавами поддёвок. Охватив  уступом клин луговой гривы, отмеренный комендантом с вечера, размеренными взмахами литовок косили траву. Зловредный гнус поднимался вверх, впиваясь в открытые части потных тел. Руки и лица покосников вспухли от укусов комаров, мошкары, слепней, оводов. Отчаянно чертыхаясь, люди накидывали на  голову пропитанную дёгтем  дель – помогало, но не надолго, от запаха дёгтя на жаре болела голова.
Ефиму Михальцу вспомнилась покосная страда в белорусском Полесье – с песнями, шутками. У них в деревне все держали коров, и не по одной, телят, поросей, птушек. Сено косили и убирали вручную, бывало, далече от вёски. Поэтому на покос вывозили всё необходимое для жизни в поле: бульбочку, сало, лучок, хлебушко из горячей печи. Немного времени прошло с тех пор, а поди ж ты – машет литовкой за тысячи километров от Полесских лесов. Не верилось. Их семья полещуков относилась к лесовым людям, имела схожий быт с украинской национальной окраской, а полесский говорок выделял их от болотюков – жителей соседних вёсок, устроившихся у гнилых болот. Кто у них только не жил! Сколько всяких обычаев принесли с собой люди, поселившиеся в этих местах тысячу лет назад. Одни праздники отмечали вместе, другие не признавали, одевались по-разному, соблюдая обычаи, не похожие на те, которые имели особое значение в соседней вёске. Вместе с тем всех объединяло дружное бытиё, определявшее сознание жить в добрых отношениях, выстроенных на помощи и согласии.
– Ефим!
Погрузившийся в думы о Полесье, Михалец, вздрогнул.   
– Слухаю, Николаич.
– Уф, баста! Хватит на сегодня!
Опёршись о косовище, Мезенцев перевёл дыхание.
– Все живые, мужики? Ефим?
– Ныне не до жиру, быть бы живу, – откликнулся бульбаш, вытирая косу пучком скошенной травы.
Александр осмотрел из-под руки закатное солнце и сокрушённо покачал головой – нижний край светила утонул в лилово-чёрной туче. Бригадники подтянулись к бригадиру, загалдели.
– Поговорил бы с Голещихиным о доппайке, Николаич, а? Не выдюжим норму, как пить дать. Наложит, изверг, штрафное время или пару гаков нарежет сверху, и загнёмся в травушке-муравушке.   
Рукавом износившейся рубахи Мезенцев вытер пот. 
– Всё это хорошо, мужики, доппаёк, одёжка, но, если не позаботимся о себе дельными предложениями, то дело швах. Мыслите, о чём говорю?      
Народ молчал, понимая, что без принятия срочных мер по обеспечению лагеря продовольствием, всё обернётся трагедией. 
– То-то же. Есть у меня к Голещихину вопрос, есть, обмозгую и поделюсь с вами. Добро?
– Тебе видней, бригадир, вся надёжа на тебя.
– Хорошо, мужики. Косы в землю ; и на становище. Анисья с бабами, верно, затёрла болтушку из отрубей, похлебаем на сон грядущий. Завтра Голещихин нарежет норму саженем. Пошли. 
– Ни дна ему, ни покрышки, мерзавцу, – прогнусавил Кузьма Лукич Изварин, вставая с корточек. – Слушайте, мужики, укусите, что Бог послал, и с болячками ко мне. Обработаю зелёнкой руки, ноги, едрёна мать. 
– И верно, Лукич, сорвал ладони, мочи нету терпеть, – пожаловался    ветеренару Василий Мыскин – комсомольский секретарь из Кузбасса, прибывший с Седовым и осужденными по уголовным делам. – Не привычный я косой махать, больше за станком стоял, а Голещихин тут  как тут, засучи, мол, рукава по самое… и маши литовкой, пока норму не дашь.
– Приходи, парень, что-нибудь придумаем.   
Ветеренар Изварин умудрялся через Вялова приобретать кое-какие мази, порошки, перевязочный материал. Ими бригадникам обрабатывал ссадины, раны. Не все мужики, как Ефим Михалец, владели косьбой, и немудрено, что с ладоней летела кожа, образуя болезненные раны. Попавшая в них грязь вызывала гноение, затем температуру, и работник как трудовая единица, выпадал из бригады по заготовке сена, что влияло на итоги за день.
Александр глянул на тучу, обратив внимание, как склонившееся к вершинам кедрача солнце напарило потоки влажного воздуха.
– Лаврентий сказал, что погода испортится. Хэк, старый чёрт, всё чует, парит к дождю.
Солнце опускалось ниже и ниже, мошка слепила глаза. За горизонтом пыхнула зарница, осветив на мгновение тучу. Следом послышался отдалённый рокот. Люди замерли.
– Кажись, дождались! – сплюнул Ефим. – Сухая кошенина лежит... 
– Отдохнём, мать её за ногу! – отмахнулись покосники.
– Может, пронесёт, Ефим? – успокоила Анисья.
         – А-ай! – отмахнулся Михалец, – мошка поднялась! К дождю! 
Покосную норму на день Голещихин отвёл ещё трезвым, понимая, что, перегни он палку, люди не осилят её, падут на земь. «А ну районный комендант Арестов проверит? – обеспокоился Фёдор, – зарежет без ножа или  подкузьмит отправкой на лесоповал, где попасть под дерево – пару пальцев обос…ть».
– Не-е-е-ет, – взревел  Фёдор Голещихин, присосавшись к ведёрку с брагой, – хитрее надо быть, осторожней». 
– Хххороша, заррраза! Сказывай, где ухватил? Вялов?
Помощник, нехотя, отмахнулся.
– Чё говорить-то? Хлопотное дело…
– Зубы не заговаривай, у Клавки, поди, вытянул?
– Хм, у Клавки, у неё рыбаки пасутся – с рыбкой, икоркой. А как жа иначе? Ей нашей мучкой-то хрен угодишь, ага.
– И всё же надыбал?
Помощник коменданта, словно от боли, сморщился.
– У Феньки перехватил, Фёдор Иваныч.
– Погодь-погодь, у той, чё с Пашкой кривым живёт? 
– Да, не-е-е, у Мартемьяновой, что вдовствует на Пионерской улице, – вздохнул Пётр.      
– В новом двухэтажном доме, чё ли?   
Удивлённый Вялов почесал затылок.
– Выходит, так. Я думал…
– Он думал, – перебил Петра комендант, – о чём ты, Вялов,  думаешь, я давно забыл. Вон чё! Дай-ка ведёрко. Хорррр-оша, забирает… Говоришь, с бражонкой хлопотное дело? А? Мучка им не нравится,  осетринки давай, икорки, итиё мать. Слышь, ага?
– Едва уговорил Феньку …
– Чё? Не давала? – заржал комендант.
– Зажала, стервь,
– Зажала? – ххха-ха-ха, – дурачился Голещихин, – и не дала?
Чувствуя дурь от выпитой браги, комендант расходился. 
– И чё она?
– Чё она? Говорит, муки, мол, мало всучил, детишкам леденцов надо…
  – Ххха-ха-ха, уморил, дурень! Ей-то дал леденец? Или весь растаял?   Ххха-ха-ха, Вялов, Вялов… Иди уж, рука тянется к нагану.
Помощник хлестанул кобылу вожжой. «Ну его на хрен, Федьку, дуреет от браги, чёрт, выкобеливается.  Прихвачу в тихом месте, мало не покажется гаду, – озлился Пётр и оглянулся на коменданта. ; Не стрельнул бы вслед».   

                ***
Измученная работой Анисья, глянула на закат. На горизонте полыхали молнии, катились раскаты грома, суровые, тревожные. Молодая женщина испуганно крестилась и, вдруг, на обратном берегу озера, затемнённого сумерками и наступавшей грозой, увидела обласок. Забыв про усталость, подошла к бригадникам.
– Смотрите, мужики, облас!
– Баба! – удивлённо воскликнул Михалец.
– Вижу! – отозвался Мезенцев. – Что потеряла у нас?
Александр разглядывал, приближавшуюся на обласе гостью. Ходкая лодчонка, управляемая Сёнгой, скользила по озеру. Наступила предгрозовая тишина. В прибрежных зарослях не слышно возни и писка пернатого царства – спрятались, воздух, окрашенный закатным солнцем в бордовые тона, навевал чувство тревоги... Мошка слепила гребцу глаза, кисти рук, назойливо лезла под одежду. Смахивая серую массу гнуса с лица, Сёнга гребла к покосникам.
– Портится погода. Гнус поднялся, спасу нет! – шептала селькупка.
  Услышав голос хозяйки, поднял острую морду Айгун, насторожил ушки «топориком». «Однако гроза идёт!» – встревожилась Сёнга, – быстрее надо, мясо замочит, спортится».
Зоркими глазами молодая остятка заметила толпившихся на берегу озера покосников. С тихим шелестом нос посудины врезался в густую осоку. Лежавшая в носу обласка Тайжо, выскочила на берег, обнюхала людей. Александр подошёл и, взявшись за нос обласка, вытянул его на берег. В нос шибануло густым запахом мяса. У Мезенцева затрепетали ноздри. Лежавший в ногах хозяйки Айгун поднял голову и внимательно следил за чужаком. Верхняя губа собаки вздрагивала, обнажив клыки, из мощной груди кобеля рвался сдержанный рык.
– Нельзя, Айгун, нельзя! – Сёнга погладила собаку по широкому лбу.
Кобель успокоился и, положив тяжёлую голову на лапы, внимательно смотрел на людей. Селькупка положила весло и с интересом оглядела покосников. Её широкоскулое с узкими глазами лицо абсолютно ничего не выражало, только глаза-щёлки ощупывали лица выселенцев.
Бригада с неменьшим интересом разглядывала гостью. Наконец, Сёнга шагнула через борт в осоку, и вышла на берег. Невысокая, крутобёдрая, она крепко стояла на полных, обутых в кожаные чирки кривоватых ногах. Её взгляд с нескрываемым интересом задержался на Александре, перескочил на Михальца, на деда Лаврентия, скользнул по лицу Анисьи с детьми, остальным. «Плохо, сапсем плохо. Шибко хутой люди. Правду Витька говорил!» – изумилась Сёнга.
Молодые мужики и парни жадно рассматривали пышущую здоровьем девушку с толстой чёрной косой, спадавшей едва ли не до самой земли. Почувствовав неловкость под мужскими взглядами, Сёнга переступила с ноги на ногу и невозмутимо оповестила:
– Мяса притащила, берите. Без мяса сапсем плохо... Шибко дохлый!
Она сняла мешковину с большущей кучи нарезанного плетями мяса.
– Витька просил дать. Хороший мужик Витька! – пояснила Сёнга.
Александр, ближе всех стоявший к обласку, протянул руку к мясу.
– Бери, бери! – подбодрила селькупка, – ха-а-роший мяса, жирный, молодой бык!
Густой запах свежевяленого мяса распространился в округе. Лихорадочным блеском горели голодные глаза покосников. «Господи! – почти в бреду заклинала Анисья, – маленький кусочек, хоть один кусочек сынишкам!».
Александр взял сухое мясо и поднёс к лицу.
– Впервые вижу! – произнёс он, обнюхивая плеть.
– Смотри! – Сёнга взяла кусок мяса и острым ножом разрезала его.
Сырая высохшая корочка окружала розовую сочную мякоть. Анисья жадно смотрела на мясо и невольно шагнула вперёд, Сёнга протянула ей кусок продукта:
– Ешь!
 Анисья схватила кусок мяса и, не замечая ничего вокруг себя, впилась в него зубами. Люди зашумели, задвигались, раздались радостные возгласы:
– Живём, мужики... Столько добра!
Покосники резали мясо косами, рвали зубами.
Сёнга определила в них старшего и озабоченно спросила:
– Э-э-э, паря, комендант тут? Витька больно просил не попадаться ему на глаза.
– Не-е-е, уехал! – прожевав кусок, ответил Мезенцев и крикнул:
– Николашка, бери мясо и слетай в стан. Глянь, Голещихин хлещет брагу?
– Бегу, дядя Сань! – мальчишка припустил в лагерь, где уже дымился костёр.
– Тётка Марья, тётка Марья! – звонко окликнул Николашка стряпуху и, понизив голос, спросил:
– Голещихин здесь?
– Здесь, нализался уже, Вялов отъехал в Парабель! – отмахнулась Мария.
– Вот и ладно! – обрадовался мальчишка, – там остятка, тётка Марья, мяса привезла, мно-о-го мяса!
– Мяса?! – переспросила стряпуха.
– Мясо, мясо, – возбужденно подтвердил посланец, – предупрежу бригадира, что комендант нажратый, а Вялов съехал в Парабель.
Мезенцев обрадовался новости, и с облегчением заметил:
– Баба с возу – кобыле легче, так что ли, Колька?
– Ага, дядь Сань! – мальчишка горел желанием урвать кусочек мясца.
– Бери, бери, щегол, – подтолкнул его Ефим. 
Сёнга стояла среди покосников, наблюдая, как изголодавшиеся люди рвали зубами мясо. Задержала взгляд на Александре: «Шибко хороший мужик! Красивый, худой только!»
– Как зовут тебя? – спросил Мезенцев гостью.
– Сёнга! – не опуская глаз, ответила охотница.
– Красивое имя – Сёнга, не слышал ещё. Оставайся у нас, переночуешь, Сёнга, – пригласил он селькупку.
– Не-е, паря, домой надо!
– Куда, на ночь глядя, одна? И гроза собирается!
– Пошто одна? Со мной собачки. Спички есть, шкура есть – переночую! – не смутилась Сёнга и заторопилась: 
– Забирай мясо, ешьте, ехать надо!
– Спасибо, Сёнга! Берите мясо, ребята! – Скомандовал покосникам.
 Лодка вмиг опустела, Сёнга шагнула к обласу.
– Садись, я столкну лодку! – предложил Александр и подошёл к Сёнге.
Молодая селькупка глянула на мужика, поправила сидение и, опираясь на весло, уселась на место гребца. Лежавшее на дне обласка ружьё заинтересовало Александра. Не удержался и взял его в руки. Взвёл курки и прицелился поверх осин.
– Хорошее, прикладистое! – похвалил Мезенцев, кладя ружьё на место.
Сёнга с интересом следила за мужиком. Как взял ружьё, приложил к плечу, видно, брал в руки.
– Охотник? – спросила селькупка, – зверя промышлял?
– Какой – зверя! – усмехнулся Александр, – так... по мелочам, утками баловался. А ты промышляешь, вижу?
Сёнга улыбнулась.
– Лесом ету, лес пою, пурундук сельпо стаю. Пойдём со мной тайга! Белковать будем, капканы ставить, ловушки, лося промышлять. Хорошо-о-о тайга!
– Рад бы, Сёнга, поехать с тобой, да грехи не пускают! – Александр оттолкнул обласок от берега. – Шут его знает, может, и встретимся ещё. Приезжай.
Мезенцев стоял на берегу, следя, как, загребая веслом, молодая остятка развернула обласок.
– Не замочи мясо! – крикнула Сёнга. – Спортится, ишь, погода ломатся!
 Укрыв мясо от дождя, люди разошлись по балаганам. Бригадир, не торопясь обошёл стан, аккуратно воткнул в землю косы, составил грабли.
«Хозяева, едрива мать! Пришли, бросили, собирай за них!».
Сверкнула молния, грянул раскатистый гром, следом ливанул дождина, земля впитывала живительную влагу.


Глава 21

После позорного окончания советско-польской войны и подписания в 1921 году тяжкого для советской стороны Рижского договора граница с Польшей пролегла под белорусскими городами Минском, Полоцком, Слуцком, Туровым. Такого рода обстоятельство не осталось без внимания Революционного военного совета Красной Армии! Как и полагается мозговой структуре вооружённых сил государства, он реагировал принятием решения по возведению оборонительного рубежа: Горовые – Махирово – Залесье – Тиновка – Матюши – Бело-Матейково – Борки. Оборонительному узлу было присвоено кодовое название 61-го Полоцкого укреплённого района. Предполагалось, что инфраструктура инженерных сооружений на фронте, протяжённостью 60 километров, обеспечит отражение нападения Войска Польского, создавшего угрозу с западного направления.
Оборудование эшелонированной обороны с возведением ротных опорных пунктов, батальонных районов обороны полного профиля глубиной на десятки километров предполагалось строить в зависимости от важности направлений и оценки польских вооружённых сил к ведению наступательных операций. Задача по оборудованию в инженерном отношении мощнейшего узла обороны командованием Белорусского военного округа была возложена на воинские части, расквартированные в Полоцке и Боровухе.
Личным составом 4-го сапёрного батальона планировалось строительство дорожной сети, рокадных колонных путей, 1-я телеграфно-строительная рота должна была проложить линии связи между узлами обороны, штабами укрепрайона. Враг не дремал.  В приграничной зоне устанавливался пропускной режим, комендантская служба, отвечавшие требованиям отражения угроз. 
Частями 5-й Витебской стрелковой дивизии, кавалерийского полка, сводной артиллерии были прикрыты наиболее опасные направления. Защиту воздушного пространства над линией обороны обеспечивала, переброшенная в район Белого озера, учебная база аэростатов.  Оборонительные мероприятия проводились в режиме секретности или под видом работ мирного назначения, таких, как освоение пахотных земель, заготовка леса, прокладка гатей в болотистой местности. С целью рассредоточения внимания иностранной разведки на эти виды работ привлекалось местное население с шанцевым инструментом и гужевым транспортом. Оно наравне с регулярными войсками, сформированными по территориальному признаку, возводило оборонительные сооружения, его элементы, не представляя общих объёмов работ в рамках укреплённого района. В основном это была молодёжь населённых пунктов, расположенных в пограничной полосе и мобилизованная на работы распоряжениями местных органов власти.
Ломая голову над очередной задачей, Милентий Акимов не совсем понимал смысл решений Центрального Комитета КП(б) БССР в отношении усиления обороноспособности государства. Он, конечно, не страдал политической близорукостью или наивным суждением о природе буржуазного окружения с его агрессивными устремлениями на Советский Союз. Не испытывал иллюзий в отношении необходимости превентивных мер в воспитании молодёжи на патриотических началах и добрых традициях партии большевиков, в которой состоял с 1919 года. Милентию Татеушевичу оставались неясными исполнение мобилизационных планов к населению республики, которое, в соответствии с новым законом, пополняло ряды Красной Армии. Под ружьё уходила наиболее здоровая часть мужского населения, отрываемого от индустриализации округа, развития сельского хозяйства. Милентий и в мыслях не допускал, что отныне поставка призывников в вооружённые силы страны станет одним из основных показателей, за невыполнение которого – голова долой. 
В этом его убедил Никита Степанович Малашёнок, избранный после смерти Ивана Павловича Рыжова первым секретарём Витебского окружного комитета партии.
– Слушай внимательно, Милентий Тадеушевич, без вопросов и уточнений, – начал с ним разговор по телефону первый секретарь окружкома партии. – Даю три дня на мобилизацию молодёжного отряда численностью в триста человек и пятьюдесятью подводами, шанцевым инструментом, топорами. Место назначения – посёлок Ветрино Полоцкого округа. На сколько? Для чего? Зачем? – узнаешь из распоряжения, отправленного тебе фельдъегерьско-почтовой связью! Обеспечь людей провиантом, лошадей фуражом и никаких гвоздей! Как говаривал в гражданскую мой командир эскадрона: «Конікам бульбачкі, аўса, морквы. Патурбуйся-ка па-гаспадарску! Чуеш мяне? – заключил партийный руководитель.
– На корню режете, Никита Степанович! Уборочная в разгаре! – вскричал Акимов, вскакивая со стула, – в хозяйствах не хватает людей, мобилизованы в армию! Где их взять? 
–  Ты не зразумеў мяне, Милентий Тадэвушавіч! – отмахнулся Малашёнок. – Я сказаў выконваць без пытанняў і ўдакладненняў! Пад кулю мяне падстаўляеш? У дэпешы прачытаеш адказнасць за зрыў або бяздзейнасць у выкананні задання партыі! Чуеш?
Милентий рыкнул:
– Слышу! – и бросил трубку на рычаг телефона. – Твою мать! Ничего не поделаешь, надо собирать команду! 
Осмыслив разговор с первым секретарём окружкома партии, Милентий Тадеушевич произвёл расчёты по тринадцати сельским советам, административно входившим в Городокский район, и отдал поручения. Первым, с кем Милентий обсудил выполнение правительственного задания, был Антон Иванович Марченко – председатель Марченкского сельского совета, человек рассудительный, хозяйственный. На территории сельсовета располагалось тринадцать деревень, население которых растило лён, зерновые, осваивало животноводство. Земли его хозяйств охватывали водные ресурсы: озёра, речки, кормовые луга. Милентий не делал секрета из замысла по строительству у Антона Ивановича конного завода, и работа в этом направлении уже велась.
– Иваныч, алло, Иваныч? Слышишь меня? – кричал в трубку Акимов.
– Не кричи, Милентий Тадеушевич – слышу. Что случилось? Говори по порядку! Люди? Куда? Ты же знаешь ситуацию, конезавод, тое, сёе… где их взять? Планы завалим! Головы оторвут! Тебе ли не знать об этом?
– Антон, слушай и не перебивай! Речь идёт ни о чём другом, как о государственном задании! Сорвём ; пустят по миру с семьями... Хорошо, коли так! Подвожу итог: готовь к отъезду сорок человек молодёжи, двадцать подвод с инструментом, фуражом и питанием на три недели. Что? Конечно! Другой разговор! Всё, некогда! Жму руку!   
 К исходу дня председатели сельских советов Городокского района знали о задании и, немедля, приступили к мобилизации части молодёжи  на оборонные работы.
Комсомольская ячейка Стаса Бурчёнка горела энтузиазмом: ребята трудились в полях, валили лес, ставили фермы, дома, строили помещения для конного завода, городили заборы. Не жалуясь на жару, усталость, отсутствие свободного времени, комсомольцы знали дело туго! Антон Марченко ежедневно заслушивал Стаса о выполнении планов, заявках на инвентарь, уточнял вопросы строительства, определял задания на завтра. Кроме всего прочего, Стас был депутатом сельского Совета депутатов трудящих и нёс перед людьми, выбравшими его на должность, двойную ответственность.
В этот раз установленный порядок нарушил сам Иваныч, как звали его за глаза комсомольцы.    
– Погоди, Стас, понял. Крышу накрыли на конезаводе? 
– Не получилось, Антон Иванович, если успеем до захода солнца, подтянем жерди и до завтра…
       – Хорошо, – перебил председатель комсомольского лидера, – что с вами делать? Ума не приложу… Озадачили хоть стой, хоть падай…
Бурчёнок пожал плечами: «Нездоровится Иванычу, что ли? Странный какой-то сегодня…».   
– Сколько мальцев на валке леса? 
Комсомольский секретарь вытаращил глаза: неужто Иваныч не помнил раскладку бригад? Не может того быть!
– Бригада Эппа – двадцать пять человек рубит жерди на конезавод, а что? Маловато, Антон Иванович?
– Не о том разговор, Стас… Хочу дать задание, а как распорядиться людьми, ума не приложу. 
Малец насторожился.
– Мы не прохлаждаемся, Антон Иванович, с раннего утра …    
  – Знаю-знаю, комсомол. Молодцы! Сейчас перед нами иные дела –  государственные и, похоже, оборонного значения. Только – т-с-с-с, понял?
– Понял, Антон, Иванович! А что надо делать?   
– Всё скажу, слава Богу, кое-что прояснилось. Пойдём в контору, перекинемся словом без лишних ушей. Знаешь, какое время?
– Дядька Антон, а дядька Антон! – зашептал Стас, – Арон сказывал … Он родственник Шофмана – начальника райотдела ГПУ… Многих ночами берут… Не спрашивают… Питание на две недели в узелок ; и погнали… Куда? Зачем? Никто не знает…
  – Тс-с-с-с, малец! Больше ни слова! Знаю! Берут и увозят! Молчи! Ни с кем не делись! Чуешь?
– Чую, дядька Антон! Чую! Не к добру это! Ох, не к добру!
– Всё, забыли и ни гу-гу! Разобраться бы с нашими делами … Присаживайся.
Бурачёнок присел у залитого чернилами стола, не зная, как отнестись к заданию, о котором упомянул председатель. Его комсомольская дружина освоилась на работах вблизи дома, а ехать куда-то за тридевять земель? Не ясно. Нужно ли это комсомольцам? Ответить не мог, и он приготовился слушать Антона Ивановича.
– Слава Богу, – Антон осенил себя знамением, – в этих делах я петрю, и мотай на ус – пригодится. Если смотреть со стороны, дело в чём? Наша территория граничит с Польшей. Кумекай. Власть у них захвачена Пилсудским – старым воякой и ярым ненавистников белорусов, русских, евреев – тоже. Как же? Шляхта. Голубая кровь. Сдаётся мне, ему не  сидится на месте и хочется нас постращать… Знающие люди, говорили мне, что в Полоцком округе возводятся заграждения, позиции… Районы Фариново и Ветрино оцеплены войсками ГПУ. Туда на земельные и другие работы сгоняют местное население. Вас, скорее всего, бросят на усиление действующих бригад из числа гражданского населения. Смекай, кого возьмёшь с собой, это, брат, сорок человек, которым надо работать и жить. Значит, с собой необходимо иметь всё от питания и проживания до порошков от хвори и разных болячек. Список людей к обеду завтрашнего дня – ко мне в сельсовет. В отношении лошадей, подвод, фуража, инструмента распоряжусь отдельно, и тебя это не касается. Всему своё время. Молодёжь собери на собрание и поговори с ними, предупреди, чтобы лишнего не болтали – государственная тайна. Такие вот, брат, дела!
– Не нравится мне это, Антон Иванович… Работы через край, и на тебе – Ветрино…  На сколько? Зачем? Не пойму.
– О чём сказал только что? Не болтай лишнего! Ничего понимать не надо! Делай и всё! Перемелется – мука будет, вот и вся ясность! Ладно, комсомол, за работу, некогда лясы точить, – Марченко встал и зажёг трёхлинейную лампу, осветившую неухоженную и прокуренную насквозь контору.
– Хорошо, дядька Антон, иду.
– О нашем разговоре, Стас, заруби на носу. Иди.
        Бурачёнок вышел из конторы хмурым. Сегодня собирались встретиться с Оксанкой за околицей, но беседа с Иванычем затянулась до поздна. Где она сейчас? Расстроилась, видно, и спать улеглась.
– Стас? – услышал он, Вдруг, голос любимой.
– Фу, испужала, Ксюха! Я уж думал, спишь и видишь сны.
Оксанка, отмахиваясь от комаров, устроилась на лавочке у коновязи, где люди лузгали семечки, делясь сельсоветскими новостями.
– Не-е-е, Стасик, ждала, а вы как сели с дядькой Антоном в конторе, сидите и сидите… Комары искусали, – надула губки шалунья и, выгнув спинку, потянулась к Стасу.    
– Вкусная моя, сладкая, её прелести нравятся комарикам, – шептал на ушко любимой, – я их буду кушать по капельке…
– Комариков? – наивно поинтересовалась девушка.
– Прелести, милая…
Стас прижался к гибкому тельцу девчонки и, зарывшись в локонах, припал к губам: горячим, сумасшедшим, с запахом парного молочка… 
– А-а-ах, милый, задохнусь… 
Утро следующего дня началось с расчёта комсомольских бригад. Поросль четырнадцати – пятнадцати лет и девчата оставались работать в соответствии с планами председателя сельсовета Антона Марченко. Ребята, что старше возрастом, впервые в жизни делали выбор: остаться в посёлке и заниматься привычным делом по уборке урожая, строительству конного завода или принять предложение Стаса Бурачёнка и пойти в специальную команду для отправки в Полоцкий округ на секретные работы. 
Около сотни человек союзной молодёжи, собравшейся в поселковом клубе, ждали принятия важного решения. С информацией о текущем моменте и необходимости проявления комсомольского задора выступил Стас Бурачёнок. Он обратился к членам комсомольской организации с предложением поддержать инициативу руководства республики, обращённую к комсомолу, доверие партии в укреплении обороноспособности страны.
– Товарищи комсомольцы, ситуацию по убытию в соседний округ я изложил такой, какой она есть на сегодняшний день. Решение за вами! Оно должно носить продуманный и взвешенный характер с учётом всех обстоятельств. Юзик?   
– Слушаю, Стас.
– Список активистов, желающих войти в специальную бригаду, веди отдельно от протокола. Пиши меня первым!
– Меня – второй! – крикнула Оксанка Пашкевич и, зардевшись маковым цветом, уселась в первом ряду.
– Угу, батька отправит… В амбар под замок! – съехидничал Яким Микулёнок – крепкий юноша, не расстававшийся с младшим братишкой Явором.
– И я, братка, запиши Юзик.
– Ещё чего! – вскипел Яким, – этот туда же! Сиди, иначе схлопочешь. Записывай меня, Юзик!
– Вписал меня, рыжий? – Оксанка потянулась к сидевшему в президиуме Юзику.
– Успокойтесь, ребята, я не успеваю писать, – взмолился секретарь собрания. – Скажи им, Стас!
– Спокойней, ребята, спокойней! – вступился за помощника Бурчёнок.
 Растерявшийся от энергичного порыва Ксюши, Стас не знал, как отнестись к её порыву. Если её отец дядька Кондрат узнает об их отношениях, да ещё с отъездом дочери к чёрту на кулички, убьёт его, не глядя. Стас топтался за столом президиума, не слыша гула зала, где комсомольцы Марченкской ячейки рвались к Юзику записаться в бригаду для отъезда на оборонные работы.
– Тише, ребята, тише! Поедут сорок человек комсомольцев, остальные будут трудиться дома на полях и строительстве конезавода.
– Стас, – вскричал Юзик, – записалось сорок шесть человек! И вон что делается!
Молодёжь, напирая на передние ряды, рвалась в желании записаться на ответственное задание. Более шустрые, смекнув, бросились на сцену клуба и терзали Юзика со спины, требуя записать в бригаду Бурачёнка. 
– Тише, товарищи, тише! Сядьте, разберёмся, – призвал молодёжь секретарь комсомольской организации. – В чём дело, товарищи? По местам! Прошу, по местам!
Бурачёнок едва успокоил желающих, призывав их к порядку:
– Внимание, товарищи! Внимание! Чего смеёшься, Арон? Сядьте на места! Сколько может продолжаться? 
Бригадир лесовалочной бригады Эпп вкинул руку и, давясь смехом от охватившего его возбуждения, успокоил мальцев, рвавшихся к Юзеку.
– Всё, мальцы, всё! Пошумели и хватит, Стас объявит результат голосованием комсомольской организации. Слушаем!
Бурачёнок взял список у Юзика и пробежал его глазами. Фамилии сорока шести комсомольцев были внесены в порядке очереди чернилами  аккуратным подчерком. Второй по списку стояла фамилия Пашкевич Оксаны Кондратьевны. Кроме неё ещё семь девушек записалось в бригаду и, судя по их решительным взглядам, ни в чём не хотели уступать парням. «Ладно, будут в резерве, может, кто заболеет или по другой причине не сможет поехать. Девчонки нужны: сготовить там, обстирать, – решил Стас, – пригодятся».   
Неделя прошла в сборах. Готовились основательно. Антон Марченко выбрал лошадей для бригады Бурачёнка, проверил подводы, фураж, переговорил с комсомольцами, решившими трудиться на укрепление обороноспособности страны. Оставшись довольным, распорядился:
– Всё, мальцы, по домам! Завтра с утречка в дорогу. Останься, Стас, дело есть, остальным отдыхать, и смотрите мне: не баловать. Путь не близкий, трое суток добираться …   
– Дядька Антон, не поминайте лихом, тётке Марине привет, и пусть не серчает на меня, коль несмышлёным был. За молоком будет прибегать сестрёнка. 
– Передам, племяш, береги себя и не лезь, куда не надо.
– Хорошо, дядька Антон, уезжаем ненадолго, скоро вернёмся, встречайте вёской.
– Уж встретим! Нам что? Мы дома! Всё, мальцы! Домой! Стас?    
  Комсомольский секретарь отмахнулся от неугомонных парней, мол, хватит болтать, идите, и подошёл к Антону Ивановичу.
– Слушаю, дядька Антон.
– Вот, что, Стас… Мыслю я, дело политическое, вы комсомол – передовой отряд молодёжи, вроде резерва партии… У меня есть кусок красного сатина, возьмёшь с собой. Приедете на место, митинги там, выступления… Развернёте лозунг, сейчас без этого нельзя! Не ровен час, пришьют политическую близорукость… Не отмоешься.
– Спасибо, товарищ председатель сельсовета, – Бурачёнок искренне пожал руку председателю и, не удержав эмоций, расторгался. – Вы нам старший брат и батька, Антон Иванович, первый наставник в жизни, не подведём. Спасибо. 
– Чего уж там? Иди. 
– Иду, Антон Иванович! Твёрдо иду! 
До отправки комсомольской бригады оставались считанные часы, надо было отдохнуть.

***

  Ночью Акимову не спалось. Несмотря на доклады председателей сельских советов о готовности к движению с утра сформированных бригад, ему казалось, что где-то он упустил, не заметил и, терзаясь мыслями, крутил очередную самокрутку. Доклад по телефону первому секретарю окружного комитета партии Малашёнку о готовности к убытию сводного обоза на выполнение правительственного задания ещё больше расстроил. Весь на нервах, Никита Степанович накричал на Милентия, обвинив в отсутствии инициативы, нераспорядительности. Какой? Не объяснил. Взвился якобы за пререкания с ним, партийным руководителем округа.
«Несамостоятельный мужик, всё криком», – размышлял Милентий, сплюнув прилипшую к губам самосадину. – Не дотягивает до Ивана Павловича, аппаратчик: директивы, письма, инструкции, рассылки, и ничего общего с организацией коллективного труда, развития отраслей производства, уменьшения налогового бремени на середняка. Так, бюрократ.
– Не мучайся, Милентий, спи, скоро светает, – посетовала спросонья Янина, обнимая мужа за плечи. 
– И то правда, – вздохнул секретарь райкома и прилёг, вытянув затёкшие ноги. – Всё думаю, Яна, о потёмках … Идём, идём ; и ни света белого в конце тоннеля, ни ориентира на этом пути не видно. Правильный он? Нет ли? Революция, гражданская… Казалось, работай, процветай, нет же, нашлась хвороба и гложет, словно ржа, разъедая души людей, и рядом никого, на кого можно положиться, посидеть, как бывало с Палычем... Эх, жизнь, твою мать…   
Всхлипнув, Янина, прижалась к мужу.
– Не терзайся, милый, идеализм твоей натуры играет злую шутку. Ты устроен так, что примеряешь под себя поведение людей, оценивая их с позиции своего мироощущения, не понимая, что есть иные взгляды, мнения... Мелочность людей в поступках раздражает и гложет тебя. Отвлекись, Милентий, всё пройдёт, засыпай, родной… 


Глава 22

Антон Иванович проснулся в пятом часу утра. За окном светало. Вскочил, ополоснулся во дворе из умывальника и бегом на конюшню. Здесь он объявил сбор комсомольского обоза, убывающего в Полоцкий округ на выполнение правительственного задания по укреплению обороноспособности страны.
– Бурачёнок! Стас! 
– Дядька Антон! – откликнулся комсомольский секретарь.
– Людей проверил?
– На месте!
– Как настрой?   
Бурачёнок сжал кулаки и восхищённо сверкнул глазами.
  – Мальцы и девчата полны решимости ехать на межу для участия в оборонительных работах, Антон Иванович! Сдружились одной семьёй, – взахлёб доложил комсомольский вожак.   
– Это ты брось – семьёй. Комсомольской артелью! Уловил, молодёжь?
– Уловил, дядька Антон!
Пошли вдоль вереницы обоза. Убывающая на межу молодёжная команда завершала укладку на телегах имущества, подтягивала упряжь, смотрела подковы лошадей, прощалась с родными. Народ центральной усадьбы сельского совета провожал детей, знакомых, убывающих по призыву партии в приграничную зону. Слышался визг гармошки, песни Белой Руси, всплакнули бабы, утирая платочком глаза, дымили самосадом мужики, не зная, куда деть натруженные руки.   
– Будет вам рыдать, бабы, будет! На войну провожаете что ль? –прикрикнул на женщин Антон. Между делом нравучал Бурачёнка:
– Что я скажу, Стас, в руководстве артелью не разводи антимоний. Решения выноси конкретные, чёткие, ясные. Процессом оборонительных работ будет руководить военное начальство, значит, порядок и дисциплина одинаковым образом коснуться всех, в том числе и девчат. Кстати, о девчатах… Аккуратней с ними, а то грехов не оберёшься... Мыслишь, о чём говорю? – председатель ткнул комсомольского лидера в бок.
– Мыслю, дядька Антон, мыслю! 
– То-то же… Идём! Людям скажу пару слов.
Они остановились возле телеги, загруженной скарбом и всем необходимым для жизни в автономном режиме. Поднявшись на неё, Антон Марченко взмахом руки призывал молодёжь подойти ближе. Толкая друг друга плечами, мальцы и девчата расположились перед председателем сельсовета. Удостоенные чести выехать на оборонительный рубеж в приграничную зону, они с гордостью ощущали себя участниками событий, связанных с защитой Придвинского края от врага. Не считаясь с трудностями, лица ребят светились олицетворением духовного подъёма, желанием творить, дерзать.
– Товарищи, – не скрывая волнения, обратился к молодёжи  председатель сельсовета, – не скрою, приятно рапортовать в район об отправке на ответственное задание передовой части молодёжи, перед которой стоят большие дела в организации защиты края. Строится посёлок, развивается район, создаются семьи, рождаются дети… Они должны быть защищены от вражеского нашествия и банд, проникающих на  нашу территорию из польских воеводств. Шляхетская аристократия не оставила надежд на мирный уклад народов, живущих по эту сторону границы. Польские паны надеются взорвать завоевания рабочее-крестьянской революции, которая дала нам землю и возможность трудиться под чистым небом Придвинья. Мы надеемся на вас, товарищи. Мне не стыдно будет доложить первому секретарю райкома партии товарищу Акимову о том, что молодёжная дружина посёлка Марченки выполнит любое задание руководства республики. В этом наша общая заслуга, друзья. Держитесь вместе! Вместе мы  ; сила! Ура, товарищи!
– Ура-а-а-а, – грянуло над посёлком так, что петухи, остолбенев от неожиданности, перестали топтать несушек и кричать «ку-ка-ре-ку».
Молодёжный клич вселил в сельчан уверенность в завтрашнем дне, способность сражаться со злом. Их повзрослевшие дети, смеясь, сели на телеги и, взмахнув на прощанье руками, подхватили народную песню Белой Руси:

Падушачка, падушачка
Мая пуховая
Адна ў мамкі дачушка
Дзеўка маладая.

У нядзелю на кірмашы
Шоўку прыкупіла,
Пухавую пашыла.

Прыедзь, прыедзь, мой міленькі,
Памыю падлогі,
Пухавую падушачку,
Міламу пашыла.
   
      Антон Иванович повернулся к Бурчёнку.
– Ну, комсомол, с Богом? Езжай и помни, Стас, что на вас смотрит страна, и мы переживаем за дело, которое поручила вам партия. Кто его знает, как оно обернётся? Много у советской власти врагов: и здесь, и за межой. Успехов, малец!
– Не хвалюйся, дзядзька Антон, усё будзе добра.
– Ну, коли так, береги ребят и сам не плошай, время не балует ныне.
– Я помню об этом, – Стас обнял председателя, – бывайте, Антон Иванович, не поминайте лихом, справимся и вернёмся с победой! – и стегнул вожжами лошадь.
– Нн-о-о, родимая.
Обоз тронулся в дальний путь… Антон Иванович стоял на пригорке, откуда начинались выпасные луга для коров, коней, рядом разместился выгон с конюшней. Когда из поля зрения исчезла последняя подвода с фуражом, Антон вздохнул и пошёл глянуть на весенний приплод от жеребившихся маток. Молодь прошла через пастбища, набрала в весе и, резво тыкаясь носами в вымя матерей-кобылиц, взбрыкивала тонкими ножками. Не издыхали от заразы, которую, бывало, съедали на выпасных лугах, и всё же, считал председатель, поголовье коней нужно увеличить. «Техника – техникой, – рассуждал Антон, – но без лошадок не сунешься в лес на заготовку древесины, не организуешь производство дёгтя, вывоз торфа с болот, и, если заладить перевозки товарных ценностей в Городок, Витебск, Минск, тем более – в Россию, без них никуда.
Развитие коневодства в сельском совете, как мыслил Антон Иванович, относилось к важной задаче. В этом вопросе его поддержал Милентий Тадеушевич Акимов, первый секретарь Городокского райкома партии, согласен с постановкой вопроса был безвременно ушедший из жизни Иван Павлович Рыжов, первый секретарь Витебского окружного  комитета партии. Наведавшийся в сельсовет новый партийный руководитель округа Никита Степанович Малашёнок выслушал  планы председателя, походил, посмотрел и, снисходительно бросил: 
– Ну-ну, посмотрим, Марченко, я ничего против не имею, развивай коневодство, но не забывай о технической мысли, которой пронизаны решения XIV съезда партии об индустриализации народного хозяйства.
– Товарищ Малашёнок, мы следуем принципу индустриализации, но …   
– Я услышал тебя, Марченко, услышал, считай – поддержал, но завалишь дело с конями ; пеняй на себя, отправлю осваивать сибирскую  тайгу в её первозданном виде. Это, дорогой товарищ, такие места, где летом холодно в пальто, а лес называют дровами. Ясно выражаюсь?
– Ясней уж некуда, – опустил голову Антон Иванович.
– Вот и я об этом, ну, показал, удивил. Молодец. Действуй. Мне нужен результат! Откуда его возьмёшь, председатель, мне наплевать, но  помни, что о развитии коневодства в Городокском районе я доложу туда, – ткнул пальцем в небо Малашёнок, – в Минск. Оттуда приедут товарищи с толстыми портфелями, посмотрят, проверят и сделают выводы. Если  скажут, что твоя затея имеет право на жизнь, я представлю тебя к ордену Трудового Красного Знамени. Во как! Новая правительственная награда, утвержденная за заслуги в социалистическом строительстве. Но если, дорогой товарищ Марченко, они не оценят твоих устремлений и новаторский порыв в развитии коневодства или хуже того, отметят пустую трату государственных денежек, о-о-о-о… Выпишу бесплатную путёвку в места не столь отдалённые от твоего сельсовета, где лет десять не будет пахнуть родиной. Надеюсь, мы поняли друг друга и договорились?
– Договорились, товарищ первый секретарь, – кивнул председатель, выдержав ядовито-неприятный взгляд партийного чинуши, мысленно отправив его дальше просторов сибирской тайги.
– Так-то лучше, – бросил партиец, раздражёно осмотрев изпачканные навозом парусиновые туфли. – Действуй, Марченко, действуй, в моём округе словоблуды не нужны. Дай мне результат!
Коневодству Антон Иванович отдавал немало сил. И даже убытие части молодёжи, задействованной в развитии новой отрасли хозяйства, на оборонительные рубежи, не поколебало уверенности в успехе.   
       
                ***
Обоз марченкской молодёжи, направленный на оборонительные работы, совершив многокилометровый марш без происшествий, прибыл к месту назначения под Ветрино. Раскинувшиеся в поле вёски  с огородами и баньками, рощицами не впечатлили ребят, живших в лесном и болотистом Придвинском крае. Ровная, не изобилующая оврагами местность успокаивала и, если бы не кустарник, пустивший корни у водоёмов и низин, создавалось впечатление наличия выпасных лугов для скота. Но нет. Насколько хватало возможности видеть невооружённым глазом, открытое пространство было свободным от стад крупнорогатых животных. Сытные коровки не нагуливавали веса в сочном травянистом покрове, не участвовали в производстве молочной продукции. 
– Смотрите, мальцы, ни коровёнок на выпасе, ни лошадей, вымерли все, что ли? – удивился Бурчёнок, всматриваясь в полевую дорогу, которую минут тридцать назад им показал конный патруль красноармейцев. 
– Езжайте прямо и никуда не сворачивайте, – указал старший патруля, для пущей убедительности подняв на дыбы каурую лошадь. –                Н-но, пошли. 
Притихнув, молодёжная артель вглядывалась в чужие места, выходившие к границе, отмечала различия с родным Городокским районом, где жизнь кипела ключом. Надоевший за трое суток скрип телег, фырканье лошадей, уставших тянуть по лесным дорогам гружёные телеги, не сняли напряжения, охватившего комсомольскую дружину при въезде в пограничную зону.   
– Может, так и надо, граница всё же, стреляют, – предположил Арон, растерянно вглядываясь в вёску с десяток домов и покосившимся тыном.   
– И тишина, обратили внимание, – прижалась к Бурачёнку Оксана. 
– М-да-а-а-а, я бы сказал – тягостная тишина: ни ветерка, ни свежести с реки, – согласился Юзик, небольшого роста малец, трудившийся до недавнего времени на Беню Соломенского – городокского мироеда.    
– Смотрите, смотрите – самолёт, – Яким вскочил на телегу и взмахнул фуражкой со сломанным козырьком.
В небе появился многоцелевой биплан Р-5 – новейший самолёт, о котором писалось в газетах. Словно всматриваясь в происходившие на земле дела сделал над вёской круг, заложил вираж, другой, прошёлся над речкой с берегами, заросшими лилиями и, качнув крыльями, взял курс на запад. Туда же опускалось уставшее за день солнце.
– К границе пошёл, разведчик, – отметил Стас.
– Угу, если судить по разговору с пограничным нарядом у КПП, прикинуть расстояние, которое отъехали от него, получается, что до границы километров пятнадцать – не больше. Верно, Стас?
– Думаю, не больше, Арон. Но почему не видно людей, жизни, движения, что ли? Вымерло всё… 
Бурчёнок отмахнулся от пчелы, кружившей у носа, и вдруг обомлел.
– Смотрите…
Ребята с ближних телег замерли, уставившись на окраину, казалось, тихой вёски.
– Что там, Стас, – обернулась к нему Оксана, капризно надув сочные губки.  – Во-о-он, что это?
Молодёжь не обратила внимание на рощицу, примкнувшую опушкой к околице вёски, из которой, издали не разберёшь, торчали стволы орудий и счетверёных пулемётов «максим».
– Мать честная, зенитки, – подпрыгнул Юзик, слезая с телеги.
– А вон за околицей, видите?
Приглядевшись, добровольцы увидели линию траншей, замаскированную кустарником, мелькали будёновки бойцов.
– Вот тебе и тишина, мальцы, – заключил Стас. – Выходит, перед нами линия обороны, занятая войсками для отражения нападения из Польши. Всё скрыто под землёй и замаскировано под местность. А?
– Самолёт кружил, видимо, высматривая позиции обороны, не скрытые от вражеского глаза, – предположил рассудительный Эпп.
– Что будем делать, Стас, – спросила Оксана, не спуская округлившихся глаз с Бурачёнка.
– Сиди, Ксюха, разберёмся. Яким?
– Ну.
– Объяви привал. От телег не отлучаться, накормить коней, скорее всего, и заночуем здесь. Распорядись в отношении питания. Я разузнаю обстановку и скоро вернусь. Арон? Эпп? Где он? 
– Иду, Стас, отлучился по-маленькому. 
– Остаёшься за меня.
– Принял, товарищ командир, – шутливо козырнул смышлёный Эпп. Располагайтесь, ребята, станом, как на покосе. 
Стас, не торопясь, пошёл к населённому пункту. Среди покосившихся избушек с ветхими заборами ясно различались позиции красноармейцев, снующих из одного сектора обороны в другой. У околицы Стаса окликнул выскочивший, словно из-под земли, красноармеец с винтовкой наперевес.
– Стой! Кто идёт? Откуда?
Мурашки брызнули по спине Бурачёнка.
– Добровольцы Городокского района, – сунув руки в карманы, независмо ответил Стас. 
– А-а-а, вижу деревенский, не наш, – осклабился красноармеец.
– Всех встречаете окриком или только подозрительных?   
– Служба в секрете такая, для порядка командуем: «Стой!».  Граница.
– Хм, служба, – Бурачёнок вынул кисет, – бери, закуривай.
Стас протянул вышитый Оксанкой кисет.
– Ух ты! Это по-нашему, – обрадовался военный и сунул пятерню в мешочек для курительного табака.
– Эх-ма, за-а-а-пах, – зажмурился красноармеец. – Я живу в деревне под Минском, у нас табак запашистый, но у тебя …   
– Запах табака от особой травки, – заметил Стас, – добавляем ; и тяни, пожалуйста.
– По вкусу добавляете что ли? 
– Во-во, – засмеялся Стас, обратив внимание, что красноармейцев в секрете двое, один остался в окопчике, прикрытом ветками. 
– Меня Стасом зовут, товарищ красноармеец, прибыл с артелью на оборонительные работы. Стоим обозом во-о-он там, на опушке леса. Что делать дальше? Не знаем. Кому сообщить о прибытии? 
– Клич меня Владом, а старшого – Мариком, – прикуривая, назвался красноармеец, – делать ничего не надо, главное – прибыли вовремя, и вашему начальству не снимут голов, как сказал комиссар укрепрайона. Кто опаздает, с теми органы разберутся. 
– Не болтай лишнего, – одёрнул Владислава старший наряда.
– А что я? Ничего, – переминаясь с ноги на ногу, пожал плечами Влад. – Прибыли и хорошо, доложу дежурному. С какого, говоришь, района?
– Городокского. 
– Хорошо, кури, я скоро.
Красноармеец направился к вёске. Видимо там находилось, командование, управляя делами по строительству укрепрайона, решил Стас. Про себя отметил, что слово «укрепрайон» имело секретный характер, потому что именно на него отреагировал Марусь, одёрнув напарника. Аккуратней надо выражаться при общении с людьми, в особенности с посторонними. Мало ли что? Лазутчики, как пишут в газетах, нарушают границу часто и, углубившись на территорию Полоцкого округа, совершают диверсии, убийства активистов, вербуют агентуру. Дела-а-а-а.
– Эй, городокский! – Бурачёнок услышал окрик красноармейца Влада, ушедшего в штаб воинской части. 
– Слушаю.
– Иди сюдой.
Стас кивнул старшему секрета.
– Так я пойду?
– Иди, не заблудишься, – Марусь махнул будёновкой, утирая липкий пот с лица.
Стас спросил у простецкого на вид Владислава:
– Ну, что сказало начальство? 
– Не волнуйся, – хохотнул Влад, – в порядке. Комиссар скажет, что необходимо знать, находясь в приграничной зоне. Держись, старшой! Здесь не всё просто, как, может, кажется на первый взгляд. Граница! Понял?
– Угу, а где она, граница-то?
– Много знаешь ; скоро состаришься… Лишнее не болтай, спрос по линии особого отдела строгий. Так что, бывай. Видишь дом с верандой? 
– Ага.
– Вот тебе и «ага». Это штаб нашей воинской части. На этом направлении мы закрыли границу от нападений белопольских панов. Иди, итак, сболтнул лишнего. Встретимся. 
Собравшись с мыслями, Стас, пошёл к указанному дому, с виду обычному пятистенку с верандой, постройками, садом из слив, яблонь, спелых с золотинкой груш. Внешне ничего не выдавало размещения в нём органа управления войсками, разве что несколько проводов, скользнув из углового окна, терялись между грядок в огороде. Часовой у калитки.
– Стой! – окликнул красноармеец. – Кто такой?
Стас остановился.
– Из трудкоманды Городокского района.
– А-а-а, вы. Дорощенко, на выход! 
Из калитки выскочил красноармеец. «Дневальный по штабу», – прочитал Стас на красной повязке, надетой на левый рукав гимнстёрки.
– Что, Авсевич?
– У меня – ничего. Прибыл человек из Городка, говорит, с трудкомандой.
– Давай сюда, разберёмся.
Стас вошёл в калитку, не имея ни малейшего представления, как вести себя в условиях воинской части, где, ему показалось, что военные в разговорах брали криком. Не успел подойти к дневальному, чтобы заявить о прибывшем обозе, как вдруг красноармеец вытянулся перед энергичным военным с чисто выбритым, улыбчивым лицом. 
– Товарищ комиссар, докладываю, – вскричал дневальный, – команда Городокского района прибыла для работ, пятая за сегодняшний день. Дневальный по штабу красноармеец Дорощенко. 
– Старший команды? – комиссар улыбнулся Бурачёнку.
– Старэйшы, сакратар камсамольскай арганізацыі.
– О, как! Дежурь, Дорощенко, я разберусь.
– Есть, – ответил красноармеец и, приложив руку к будёновке, метнулся в штаб.
Комиссар взглянул на Стаса.
– Я помощник по политической части командира 5-й Витебской имени Чехословацкого пролетариата стрелковой дивизии Фельдман, Пётр Максимович. Комиссар и по совместительству – начальник политического отдела дивизии. Ну, докладывай, секретарь.
Не скрывая любопытства к комиссару, Стас испытал к нему добрые чувства: открыт, приветлив.   
– Со мной прибыло сорок шесть добровольцев и двадцать подвод с инструментом. В основном пилы, лопаты, топоры. Народ молодой, трудиться приучен. Обеспечены необходимым для проживания отдельным станом. Правда, питания и фуража дня на четыре – не больше.
Комиссар хлопнул Бурачёнка по плечу.   
– Вы нам очень нужны, товарищи комсомольцы-добровольцы. Завтра на митинге обо всём расскажу. Что приучены к труду, в нашей ситуации – главное. Зовут-то как? 
– Стасом.
– Значит, Стас. Хорошо. Ко мне обращаться по форме – «товарищ комиссар», к командиру дивизии – «товарищ командир». Остальным приимудростям воинской этики научитесь в ходе выполнения совместных задач.  Остановились, как мне доложили, на опушке рощи? 
– здесь недалече, товарищ комиссар.
– Ясно, там и будет ваш лагерь. Обращаю внимание, товарищ Бурачёнок: ни шагу вправо, влево и даже назад. Для выпаса и водопоя лошадей используйте ложбинку у излучины реки. Запомни: вы находитесь в приграничной зоне, где действуют законы военного времени. На боевых позициях – видишь линию траншей? – Скрытно размещены подразделения дивизии, наряды, секреты. Огонь на поражение открывают без предупреждения. И вот ещё что! Предупреди всех: с сопредельной стороны банды недобитков нарушают границу, что приводит к боестолкновению с нашими частями. Об этом поговорим отдельно и отработаем порядок поведения в случае таких ситуаций. Обстановка серьёзная. Утром на околице населённого пункта митинг, начало – в девять часов, будут команды, прибывшие в распоряжение                142-го стрелкового полка, затем, получите задачу на время прибывания в полосе его ответственности. Вопросы есть?
– Вроде нет, товарищ комиссар.
– Располагайтесь пока, утром разберёмся. Успехов, комсомольский секретарь.
Приложив руку к будёновке, Фельдман пошёл в дом, построенный, видимо, перед мировой войной крепким мужиком, а ныне занятый под  штаб воинской части. Стас пошёл к ребятам. Вглядываясь в складки местности, обнаруживал позиции с личным составом, орудия и станковые пулемёты. Восхитился хитростью красноармейцев, маскировавших опорные пункты обороны под пейзаж равнины и вёски. Оказывается, в районе располагался полк в тысячу с лишним человек, скрытый от наблюдения посторонним глазом или вражеским лазутчиком. Если не вглядываться к отдельным штрихам, кое-где всё же выдававшим подразделения на открытом пространстве, сложно обнаружить присутствие воинских формирований в приграничной зоне.
В пределах видимости невооружённым глазом маскировка скрывала войска от визуального наблюдения с земли и воздуха. Не случайно самолёт кружил над вёской, вероятно, проверяя сверху надёжность укрытого расположения войск. «Да-а-а, – вздохнул Бурачёнок, – граница. Здесь не забалуешь». 
– Что случилось, Стас, не туда приехали? – встревожилась Оксанка, встретив милого взглядом лучистых глаз.
Стас степенно сел на телегу, вытащил кисет и распорядился:
– Юзик, всех ко мне.
– Я спросила, Стас, мы приехали на место? – повысила голос девчонка, скрестив на груди загорелые ручки.   
– Не егози прежде времени, Ксюх, расскажу. Прибыли. Место подвигу здесь на каждом шагу! Находимся в режимной зоне, где столкновения наших войск с белополяками, которые приходят из-за границы, дело обычное. Понимаешь, о чём говорю?
Оксанка ещё больше округлила глаза, пытаясь понять услышанное от Стасика. Банды? У них в посёлке о событиях на меже и речи не велось ни среди населения, ни в семейных разговорах за столом. Инциденты на границе никоим образом не обсуждались – опасно. Не находили они обсуждения на собраниях комосомольской ячейки, на которых разгорались нешуточные диспуты по вовлечению молодёжи в комсомол. Не освещались они вездесущей Яниной Адамовной Акимовой, инспектором отдела просвещения райкома партии, частенько навещавшей посёлок Марченки.  Она частенько выступала перед комсомольцами о событиях в стране, об организации работы в политкружках, поднимала антирелигиозные темы, но о ситуации на границе – ни слова. О состоянии дел на меже не знакомил Арон Эпп, отвечавший в ячейке за политическое воспитание комсомольцев и молодёжи при подготовке её к вступлению в ВЛКСМ. Бывая в райкоме комсомола, окружном комитете, вумчивый парень изыскивал материалы, открытые для освещения массам, через связи в исполнительной власти любопытствовал о новостях в республике и стране, но граница – есть граница.
Общественный суд комсомольской организации под председательством Якима Микулёнка в случаях нарушения устава комсомола «прочищал» мозги нерадивым членам организации. Но и в его полномочиях ситуация на границе не раскрывалась и не принималась к обсуждению. Граница – святое.
– Кого нет? – поинтересовался Стас, очнувшись от дум, обеспокоивших его от неожиданно пришедшешей мысли. «Решено», – сказал он себе и, как ни в чём не бывало, спросил у Якима.
– Все?
– Все, Стас, – откликнулся Яким, заместитель Бурачёнка на посту секретаря комсомольской организации.
Окружив телегу комсомольского лидера, добровольцы уселись на землю, раскуривали самокрутки, жевали соломинки, понимая, что услышат нечто важное, обязательное, ради чего приехали на границу, разделявшую ненавидившие друг друга государства. Не скрывая тревоги в глазах и немного нервничая, Бурачёнок открыл собрание. 
– Выездное заседание комсомольской ячейки посёлка Марченки, посвящённое прибытию актива организации для участия в оборонительных работах, считаю открытым. На повестку дня выносится один вопрос: порядок пребывания в пограничной зоне и отвественность комсомольцев за порученное дело. Других предложений нет? 
– Нет, Стас, не томи, начинай.
– Прежде, чем начать изложение вопроса повестки дня, довожу до сведения каждого один, но очень важный момент. Запомнить его и к нему возвращаться не будем. Ясно?
– Что, мы маленькие, Стас? Понимаем, – загалдели комсомольцы.
– Итак, что касается оборонных работ, не болтать! Не обсуждать!  Ничего лишнего не говорить, не делиться впечатлениями, тем более, в общении с малознакомыми людьми из других районов. Мы находимся в приграничной зоне, соседствуя с недружественным нам государством, правители которого мечтают прихватить к себе нашу Белую Русь. Из разговора с комиссаром Фельдманом я вынес следующее: спрос за «длинные языки» будет строгим и может плохо окончиться для каждого из нас. Мы прибыли на передовой рубеж обороны, где решается судьба советской страны. Командиры Красной Армии надеются на нас и не сомневаются, что мы выполним задание правительства и им не будет стыдно за наши с вами, товарищи комсомольцы, дела.   
Ребята притихли, вспоминая напутственные слова Антона Ивановича Марченко: «Не сомневаюсь в том, что молодёжная дружина выполнит любое задание руководства республики, и в этом ваша заслуга, друзья. Держитесь вместе! Вместе мы ; сила!».
– Теперь о сути прибывания. Утром – митинг. Недалече. Во-о-он на пригорке у забора, что у бани. Там же секрет красноармейцев. Соберутся добровольцы из разных районов республики. Благодаря дядьке Антону у нас есть красный материал с лозунгом: «Молодёжь городокщыны – за обороноспособность БССР!». Арон, отвечаешь за развёртывание плаката на митинге. 
– Гладануть бы утюжком не мешало, а нечем.
– Почему, Арончик, нечем? – вскинулась Оксанка, – утюг есть, углей из костра наберу и выглажу, как надо. За лозунг не беспокойся, Стасик, сделаю лучшем образом.   
Бурачёнок развёл руками, добавить, мол, нечего – с плакатом норма.
– По размещению на ночь предупредили, строго. Далее площадки, где стали обозом, никуда – территория охраняется секретами, красноармейцы открывают огонь без предупреждения. В ночное заступают мальцы Микулёнка, троих хватит, Яким?
– Хватит, Стас, – кивнул заместитель.
– Лошадей гоните к реке через ложбинку. Тропинку видите, что выходит на берег?
Парни вытянули шеи.
– Далее ни в коем случае не ходить.  Охрану лагеря выставим из четырёх человек, думаю, что хватит. Эпп ; старший по охране стана, тьфу, чёрт – лагеря.
– Понял, Стас, с охраной разберусь, – кивнул нахмуривший брови Арон.   
– У меня всё, кому и что не ясно?
Вопросов не поступило.
– Собрание считаю закрытым, – объявил Стас. – Располагаемся так: телеги кругом.
Комсомольцы исполняли распоряжения Бурачёнка, молча, с чувством ответствености и собранности. У ребят появились ощущения, не испытанные ими ни на уборке урожая, ни на сенокосной страде, когда бригадами и семьями ночевали в станах. Здесь была граница, недремлющий враг, готовый напасть на страну. С тем и уснули, тревожно ворочаясь на телегах, а кто и под ними на охапке сена, думая, а что же завтра?
– Ста-асик, не спишь? – дыханье Оксанки коснулось щеки Бурачёнка.   
Стас вспыхнул, чувствуя горячие губы любимой и, зарывшись в локоны её волос, пахнувших парным молоком, шепнул на ушко:
– Не-е-е, Ксюш, смотри, какая ночь. Луна скрывается в тучах: выскочит-исчезнет, выскочит-исчезнет, словно борется с силами тьмы. Тревожно, однако… Что будет? Не знаю. – И потянулся к девушке телом.
– Обними покрепче, Стасик, – мурлыкнула Ксюша.
– Не пойму, что происходит со мной. Рядом недремлющий враг и может в любое время напасть...
– Боязно что-то, Стасик, прижмись ко мне и поцелуй в шейку, милый, я усну. 
Укрывшись войлоком, которым оборачивали шалаши в сенокос,   располагаясь на ночёвках станом, они лежали на телеге, обнявшись и обжигая дыханьем один другого. Тепло, уютно: ни ветерок с реки, ни дождь не страшны прохладной влагой ненастья...   
– Знаешь, Ксюш, думаю… Сегодня, сейчас…
Стас поправил войлок, прикрыв им спинку Оксанки, сжал её упругое тельце. – Слышишь, родная?
Оксанка положила головушку на грудь взволнованного парня.
– Слышу, милый.
Стас поцеловал её в маковку.
– Не знаю, объясню ли тебе, но именно здесь, на границе, у меня родилась мысль… Слышишь Ксюш?
– Слышу, Стасик.
– Я хочу стать командиром Красной Армии, чтобы защищать Родину от врагов. Знаешь, сегодня в вёске встретился мне комиссар укрепрайона Фельдман, молодой с открытым лицом человек. Он вселил в меня желание стать таким, как он, защитником страны.  Помнишь, Янина Адамовна рассказывала нам об Аркадии Гайдаре? Он в шестнадцать лет командовал полком. Пётр Максимович Фельдман такая же сильная, мужественная личность! Вместе с тем простой, улыбчивый, наделённый человеческим обаянием комиссар. 
– А как же я? – вскинулась Оксана, – меня с собой возьмёшь?
Бурачёнок вздохнул.
– На войну нет, Ксюш, а так всегда будем вместе. Я тебя не отпущу, моя хорошая, нежная, милая, засыпай, я чуток курну и взгляну охрану, спи, завтра трудный день.
 Стас выбрался из-под войлока, размял руку, на которой лежала Оксанка и, острожно ступая в темноте, пошёл к костру, к ребятам, охранявшим лагерь. 
– Как у вас? Нормально?
Мальцы обернулись на голос комсомольского вожака, прервав разговор о первых впечатлениях на границе.
– Отдыхай, Стас, волков нет, лошади не всхрапывают, врагов не видно в злой темноте. Ребята в ночном лошадей напоили, почистили, с рассветом запряжём и будем ждать команды.
– Если не дай Бог, что, я у себя, знаете. 
– Знаем, Стас…   
Сделав затяжку, Бурачёнок пошёл к ожидавшей его Оксане. Девушка широко открытыми глазами смотрела на синеватый диск луны, всё ещё игравшей с клочьями рваных облаков, она пряталась за ними, выскакивала, блеснув, исчезала и вновь появлялась, тревожно мерцая холодным ликом. 
– Спать, Оксанка, спать, утро вечера мудренее.
– Да, милый, засыпаем, – потянулась девушка, сладко зевая.
Стас прижался к её тёплому тельцу и не заметил, как провалился в сон – тревожный и вместе с тем, с любимой. 



Глава 23

Утро разбудило ребят свежестью, исходившей из русла заросшей лилиями речки. Стас приоткрыл глаза и не сразу понял, где находится и что происходило вокруг. Реальное восприятие действительности ощутил по дыханию Оксанки. Уткнувшись к нему под мышку носом, девушка  посапывала, чуть приоткрыв свежие губки. Стас, едва выбрался из-под войлока, как услышал топот копыт возвращавшихся из ночного коней. Щёлканье бичей, крики мальцев: «Эй, эгей» разбудили окончательно. Стан комсомольской дружины, или лагерь, как назвал его комиссар Фельдман, с наступлением нового дня оживал. Что он принесёт комсомольцам Придвинья? Никто из ребят не строил иллюзий насчёт лёгкого с песнями труда, как на полевых работах в Марченках. Вместе с тем комсомольцы чувствовали себя участниками событий, важность которых предстояло узнать на предстоящем митинге.
На окраине вёски, где расположился штаб воинской части, Стас увидел массу комсомольцев-добровольцев, прибывших из разных уголков республики. Около полутысячи молодых людей изъявили желание приехать в Полоцкий округ под Ветрино, чтобы принять участие в возведении оборонительных сооружений долгосрочного типа. Не без удовольствия Бурчёнок отметил, что комсомольцы его артели отличались от представителей других районов формой одежды. Мальцы носили гимнастёрки защитного цвета, старенькие, правда, стиранные-перестиранные, но подшитые вортничками и брюки навыпуск. Обратили на себя внимание девчинки – в тёмных юбочках прямого покроя, подчеркивающие в глазах сильного пола изящность привлекательных форм.   
Полувоенная форма комсомольцев посёлка Марченки отличала их от несоюзной молодёжи в родных местах, здесь же, на границе, выдвинула на первый план дисциплинированным отрядом. И, как заметил Стас, вызвало зависть и досаду молодёжи из других районов, приехавших в лаптях и деревянных сандалиях на голую ногу. Мало того, в общем строю на митинге соседи имели возможность оценить и плакат его отряда с надписью: «Молодёжь городокщыны – за обороноспособность БССР!». Комсомольцы под руководсвтом Якима подняли его над головами и с гордостью смотрели вперёд, испытывая духовный подъём.   
Митинг открыл комиссар Фельдман. Улыбчивый молодой человек, расположивший к себе молодёжь открытым, чисто выбритым лицом, в будёновке и маузером в деревянной кобуре. Пётр Максимович прибыл верхом на лошади в сопровождении нескольких всадников. Слева от группы военных начальников выстроился полковой оркестр с начищенными до блеска трубами. Фельдман оглядел, собравшихся на митинге людей, и, переговорив с одним из попутчиков, кудрявым без головного убора военным, поднял руку, призывая к вниманию.
– Товарищи! Митинг, посвящённый началу выполнения государственного задания по укреплению оборонноспособности страны, считаю открытым!
Оркестр грянул Интернационал. Нестройные ряды добровольцев замерли и подхватили международный пролетарский гимн коммунистических партий мира:

Вставай, проклятьем заклеймённый,
Голодный, угнетённый люд!
Наш разум — кратер раскалённый,
Потоки лавы мир зальют.
Сбивая прошлого оковы,
Рабы восстанут, а затем
Мир будет изменён в основе:
Теперь ничто — мы станем всем!
Время битвы настало
Все сплотимся на бой.
В Интернационале
Сольётся род людской!

Стас Бурчёнок с сотнями сверстников, принявших участие в митинге, с чувством одухотворения и необычайного подъёма, ощутил значимость в деле защиты страны. Сомкнувшиеся ряды артелей, прибывших из разных уголков Белоруссии, стали единой монолитной силой, способной сокрушить любого врага, посягнувшего на мирный труд советских людей.    



Рабочие, крестьяне, будем
Великой армией Труда.
Земля дана для счастья людям,
Прогоним трутней навсегда!
Напившись крови до отвала,
Стервятник пьян, и ворон сыт.
Добьёмся, чтобы их не стало,
И вновь мир солнце озарит!
 
Музыка стихла. Выдвинувшись на полкорпуса коня вперёд от основной группы военных, комиссар Фельдман обратился к белорусской молодёжи:
– Товарищи! Комиссар дивизии Фельдман, Пётр Максимович. Представляюсь по случаю совместной работы трудящихся масс и частей регулярной Красной Армии по возведению укрепрайона на границе с белопанской Польшей.
Воодушевлённые Интернационалом добровольцы зааплодировали. В честь руководителей советского государства, Белорусской советской социалистической республики, Народного Комиссара по Военным и Морским Делам СССР товарища Ворошилова Клемента Ефремовича послышались здравицы.
– Да здравствует, товарищ Сталин! Ура, товарищи!
– Ур-а-а-а-а, – комсомольцы-добровольцы подхватили клич.   
– Пламенный привет Наркому обороны товарищу Ворошилову! – выкрикнул Стас, охваченный порывом комсомольцев трудового фронта.
– Ура-а-а-а…
– Товарищи… 
Комиссар поднял коня на дыбы.
– Товарищи, комсомольцы!
Молодёжь вняла обращению Фельдамана, успокоилась, не сомневаясь в победе над врагом, затаившимся в нескольких километрах от них.   
–  Комсомол советской страны! Я обращаюсь к вам в тревожный час, молодые люди, строившие светлое будущее под руководством коммунистической партии и товарища Сталина. На нас с вами возложена задача воспрепятствовать войскам мировой буржуазии в нападении на нашу страну – Союз Советских Социалистических Республик. На днях английское правительство разорвало дипломатические отношения с нашей страной и совместно с западными союзниками взяло курс на интервенцию в отношении Советского Союза. В своей статье, опубликованной в газете «Правда», товарищ Сталин отметил: «Государства Прибалтики, Румыния, Финляндия, Польша образовали против СССР так называемый военный блок «Малая Антанта». Поддержавшие агрессивную политику этих стран в отношении Советского Союза Англия, Франция и США – «Большая Антанта», подталкивают их на столкновение с нами. Они хотят войны».
– Не позволим! – взревели комсомольцы белорусской глубинки.
– Товарищ комиссар, товарищ комиссар, – Бурачёнок выскочил из строя, – мы все, как один, встанем на защиту мирного труда советского народа! С оружием в руках победим гидру империализма! Верно говорю, товарищи?
– Ура-а-а-а, победим гидру империализма! – ревели сотни людей, порываясь идти на межу, чтобы схватиться с продажной белопольской шляхтой.
–  Сегодня я обращаюсь к вам, боевой отряд компартии Белоруссии! Товарищи…  Товарищи…
Фельдман остался удовлетворённым патриотической истерией, охватившей молодёжь сельской местности, готовой выступить на трудовые и боевые подвиги. Цель достигнута. Комсомол Белоруссии осознал предназначение по укреплению обороноспособности страны, выразил желание быть в первых рядах защитников Отечества.
Пётр Максимович не мешал молодёжи выражать чувства и вспомнил, как вчера расписался в секретной тетради за ознакомление с материалами заседания Совета Народных Комиссаров СССР от 5 июля 1927 года. В постановлении правительсва говорилось о планах повышения в СССР пропускной способности железных дорог и проверке ОГПУ работников железных дорог с целью выявления политически неблагонадежных граждан. В нём отмечалось и предложение Наркомата Торговли СССР о создании государственного хлебного фонда, который бы обеспечил мобилизационную потребность Красной Армии на два месяца. Ещё больше поразился комиссар предложением Наркомата Почты и Телеграфа о строительстве телефонно-телеграфных линий, оперативных узлов связи для обеспечения театров военных действий западного направления. Не остался в стороне Наркомат Финансов СССР. В постановлении СНК отмечалось о разработке им системы мероприятий, связанных с мобилизацией народного хозяйства, приведением в готовность административного аппарата, в том числе и обслуживающего армию.
«Ребята прибыли вовремя, – думалось Фельдману, – с ними предстоит совершить героическое, уму непостежимое». Пётр Максимович обернулся к военному без головного убора и сказал ему несколько слов. Последний, как отметил Стас, не возражал и, кивнув комиссару, выехал вперёд на лошади. В знак внимания Фельдман взмахнул рукой. 
– Товарищи! Представляю вам командира 5-й стрелковой Витебской Краснознамённой дивизии имени Чехословацкого пролетариата Кутякова Ивана Семёновича.
Комсомольцы с удивлением разглядывали крупного человека. Сказанное комиссаром восхитило их. Командир дивизии той самой легендарной? Через секунду, другую замешательства очередное «ура» грянуло над пограничной зоной.
– Чапаевцу – ура-а-а-а-а …
Комиссара проняло до слёз. Растроган был тёплым приёмом и легендарный комдив Иван Кутяков, командовавший до недавнего  времени легендарной 25-й Чапаевской дивизией. Её Иван Семёнович принял в сентябре 1919 года после гибели Василия Ивановича. Смахнув рукавом набежавшую слезу, комдив обратился к участникам митинга:
– Товарищи! Наша 5-я стрелковая дивизия имеет не менее славные боевые традиции: в 1919 году громила Колчака на Урале, в  Западной Сибири. После прибытия в Белоруссию 1920 году участвовала в польской кампании под Лепелем и Докшицами, наступала в направлении Лиды, Гродно,  Вилейки. Понесла тяжёлые потери. В 1921 году ликвидировала белогвардейские банды на территории Витебской губернии. В январе 1922 года была передислоцирована в Полоцк, а в сентябре 1925 года получила почётное наименование 5-й Витебской имени Чехословацкого пролетариата. 
Кутяков перевёл дыхание. Окинув взглядом слушавших его выступление людей, улыбнулся.
– Прославленное соединение и сегодня, товарищи, находится на передовом рубеже советского государства, защищает его западные границы. Вам выпала высокая честь совместными усилиями с бойцами и командирами Красной Армии укреплять оборонную мощь страны на полоцком направлении, совершить подвиг во имя исторической миссии – защиты советского государства. Нам предстоит до начала зимы отработать в инженерном отношении укреплённый фортификационно-тактический элемент – батальонный район обороны. Граница рядом, в десяти километрах отсюда. Работы будут вестись в строжайшем секрете от посторонних глаз и местных жителей, основная часть которых решением правительства республики отселена в другие районы страны. Безопасность работ и скрытый режим их выполнения обеспечат войска ГПУ и особый отдел дивизии. Я убедительно прошу вас, товарищи  добровольцы, выполнять все поручения и команды, которые исходят от начальствующего состава Красной Армии. Вы должны понимать, товарищи, что укреплённый район, или, как мы его называем УР, состоит из большого количества долговременных оборонительных сооружений: бетонных бункеров для пулемётов, противотанковых пушек, помещений для личного состава, элементов жизнеобеспечения. Об этом враг не должен знать.
Слушая командира дивизии, Стас оценил ответственность, которая возлагалась на участников оборонных работ. Боевой комдив Кутяков вдохновил добровольцев на самоотверженный труд, зажёг в их сердцах огонёк служения Родине и закончил выступление проникновенными словами:
– Начальствующий состав соединения не сомневается в вас, товарищи, верит в успешное выполнение задач партии и советского правительства. Много говорить не буду, я командир. Слушай мою команду! Прибывшим в приграничную зону добровольным дружинам стать на ночь. Места дислокации определю приказом по соединению. Через час старшим команд прибыть в штаб дивизии в готовности доложить о силах и средствах, имеющихся в распоряжении. Задачи определю на месте. Желаю успехов, товарищи! – Иван Семёнович стеганул жеребца и галопом помчался в деревню.
– По местам, товарищи! – зычным голосом скомандовал комиссар. – Старший команды Городокского района!
Бурачёнок не сразу сообразил, что комиссар обратился к нему.
– Зовут, Стас,  – толкнул его в бок Юзик.
– Меня? – удивился комсомольский вожак. 
– Вас, вас, товарищ Бурачёнок, – подтвердил Пётр Максимович, – подойтите ко мне.
– Слушаю, товарищ комиссар.
Фельдман с улыбкой подал руку. Стас её крепко пожал.
– Спасибо, командир! Это я понимаю – подход к выполнению правительственного задания: форма, плакат, боевой настрой. Молодцы, товарищ Бурачёнок! Так держать! При всех я не стал выделять вашу  команду, чтобы не испортить настроения остальным ребятам, но про себя отметил ваше отношение к порученному делу. На вас обратил внимание и командир дивизии. Обязательно, сказал, доложит командующему военным округом товарищу Егорову и первому секретарю ЦК КП (б) Белоруссии товарищу Кнориньшу. Вильгельму Георгиевичу будет приятно услышать от военного командования поощрительные слова, о  чём, не сомневаюсь, направит реляцию руководителю Витебского округа. 
– Спасибо, товарищ комиссар! – смутился Стас, внутренне радуясь оценке Фельдмана.
– Неправильно отвечаете, товарищ Бурачёнок! – развёл руками Петр Максимович. Надо отвечать: «Служу трудовому народу!» – и приложил руку к будёновке.
– Служу трудовому народу, товарищ комиссар!
– Хорошо отвечаете, товарищ доброволец! Я убедил командира дивизии оставить вашу команду в распоряжении штаба соединения. Не возражаете?
– Какие возражения, товарищ комиссар? Мы служим трудовому народу! Задание партии и правительства выполним!
Фельдман, ещё раз пожав руку Стасу, проникновенно заметил:
– Не сомневаюсь, товарищ Бурачёнок. До встречи у командира дивизии.
После разговора с комиссаром Стас распорядился:
– Яким, людей в стан. Сейчас сложно сказать, останемся на месте, где ночевали, или перебросят в другой район. Мне здесь нравится: хорошая трава, река, роща, посмотрим, что скажет командование, поэтому не будем гадать, ожидйте меня. 
– О чём говорил с комиссаром, Стас? А?
– Расскажу, Яким, но потом, идите.
– Добре, командир, ждём. Пойдём, ребята.
– Стасик, Стасик, надолго? – подбежала Оксанка, заглянув в глаза Бурачёнку. 
Хрупкая, порывистая, не стесняясь искоса бросавших взгляды комсомольцев, потянулась к нему, суженому, посланному судьбой...
– Тиш-ш-ше, Ксюша, пры людях-то …    
  – Ну и что? – девчонка положила ему руки на плечи, – ты у меня, милый, любимый. Надолго?
  – Не знаю, Ксюш, задачу поставит командир. Знаешь? Комиссар похвалил нас за внешний вид и боевитость. Сказал, что нам выделит особую задачу.
– Какую, Стасик? – округлила глаза Оксанка. 
– Ещё сам не знаю, приду расскажу. Иди.
Чмокнув Оксанку в щёчку, Стас двинулся по знакомой тропинке в штаб дивизии. Дежурный провёл его в комнату-горницу, некогда служившую небедным хозяевам для приёма гостей. Старшие команд из комсомольцев, расположившись на табуретах, приглядывались друг к дружке, привыкая к обстановке в целом.
С улицы послышался стук копыт, голоса людей, отдававших  распоряжения подчинённым. «Прибыло начальство», – переглянулись добровольцы, и приготовились к встрече с командирами Красной Армии.
– Ещё раз здравствуйте, товарищи, – войдя первым, приветствовал молодёжь комдив Кутяков. 
Иван Семёнович – лет тридцати с копной кудрявых волос соломенного цвета, с залихватским, чапаевским характером, с размаху уселся на стул.
– Располагайтесь, товарищи командиры, так, чтобы все видели друг друга. А вы сюда, сюда, товарищ Коханов. Вам, главному специалисту по строительству фортификационных сооружений Реввоенсовета Красной Армии, будет удобней докладывать отсюда. Стеснённо, но на передовой без излишеств, не кисейные барышни. Так, что ли, городокский вожак, обойдёмся? – Кутяков обратился к Бурачёнку.   
– Да, конечно, – растерялся Стас, не зная, как ответить комдиву.
– Не «да», а «так точно», молодой человек! Отметил вас! Молодцы! В форме и с комсомольским блеском в глазах! Желание совершать подвиги налицо! Верно?
– Так точно, товарищ командир дивизии!
– Условия для их совершения я организую! Или ошибаюсь, комиссар? – Иван Семёнович повернулся к Фельдману.
– У нас есть, где развернуться, товарищ командир, – усмехнулся Пётр Максимович, – место подвигу найдём.
Командиры рассмеялись.
– Присаживайтесь, товарищи, служба не ждёт! Обращаю внимание старших команд. Комсомольцы слышат меня? Решения, принятые на совещании, неукоснительны к исполнению. Ординарец! 
– Я, товарищ командир, – в гостиную влетел красноармеец со шрамом на щеке и будёновке на бок. 
– Найди-ка, Петренко, с десяток химических карандашей, по листку бумаги и выдай комсомольцам.
– Организую, товарищ командир.
– А мы приступим к работе, товарищи. Доклады, предложения должны носить ясный характер, без лирики и воды, ясно выражаюсь?
– Так точно, – ответил начальствующий состав дивизии.
Стаса бросило в дрожь от обстановки совещания. Ему нравились военные, с которыми он оказался рядом, благодаря выезду на границу. Уверенные в себе, мужественые люди, готовые вступить в бой с врагами советской власти. Стас всё больше склонялся к решению учиться на командира Красной Армии. Его поразили дисциплина, исполнение приказов начальников, организованность и уважительное отношение к прибывшей из сельской местности молодёжи. Комдив Кутяков, не церемонясь в выражениях, отдал распоряжения и обратился к лысеющему в очках военному, крепившему на стене листы ватмана: 
– Товарищ Коханов, планы строительсва УРов вижу. Отлично! У меня такое впечатление, если всё пойдёт по плану, то на курсах усовершенствования высшего начальствующего состава при Военной академии РККА ваши схемы пригодятся мне. Не ошибаюсь, Николай Иванович?   
– Не ошибаетесь, Иван Семёнович. 
– Что ж, начинайте!
Военный с указкой представился:   
– Коханов, Николай Иванович, инженер-фортификатор, прибывший из Москвы по поручению товарища Ворошилова. Являюсь соавтором проекта строительства укрепрайонов на западной границе СССР. Проект, как вы знаете, товарищи, рассмотрен и утверждён Реввоенсоветом Рабоче-крестьянской Красной Армии, то есть, вступил в законную силу.
В комнате воцарилась тишина. Лёгкий шелест бумаги, скрип табуреток не отвлекал присутствующих от темы изложения инженером.
– Замысел строительства оборонительных рубежей при существующей угрозе нападения на Советский Союз извне, товарищи, предполагает отход от старых традиций, используемых в военном фортификационном искусстве. Мы отошли от возведения крепостей общепринятого типа, как это было при организации обороны в период Первой мировой войны и исходим из целей и задач, заложенных в военных доктринах буржуазных государств вероятного противника. На современном этапе ими предусматривается применение против СССР моторизованных и танковых групировок. То есть, помышляют «стальными кулаками» развивать наступательные операции с «разрезанием» территориального пространства на части и последующим разгромом соединений Красной Армии по одиночке. Исходя из вышесказанного, – подытожил инженер-фортификатор, – возведение оборонительных укрепрайонов вдоль государственной границы заключается в прикрытии системой защитных сооружений открытых участков местности, которые противник может использовать при реализации технических решений в наступательных операциях.
Бурачёнок переглянулся с товарищами. Тревожные мысли пронеслись в головах молодёжи, возвращая их в детство гражданской войны. Её лихолетье не забылось в Придвинском крае. Совсем мальчишками они при виде вооружённых людей скрывались в лесу или  прятались в погребах. Не сразу разберёшь, конники ли это Красной Армии или банды крепких мужиков, вставших с оружием в руках отстоять нажитое годами. Кровь лилась рекой! А что сейчас? «Готовимся к войне?» – читался вопрос в глазах парней. 
– В чём же заключается концепция по усилению обороны советского государства при нападении с западного направления? – задался вопросом Николай Иванович. ; Отвечаю. Группа инженеров-фортификаторов под руководством вашего покорного слуги вместе со специалистами оперативного и стратегического управлений Реввоенсовета Красной Армии, изучив агрессивные устремления вероятных противников, структуру их вооружённых сил, видение развития событий при нападении на СССР, пришла к следующим выводам. Первое: нам с вами, товарищи, необходимо отработать новый подход в прикрытии государственной границы с привличением войсковых формирований, способных в приграничных сражениях исключить выход войск противника в наши оперативные тылы. Второе: с точки зрения оперативного искусства определить по линии западной границы наиболее вероятные направления возможного наступления противника, сочетая с информацией, полученной агентурным путём
– Стоп, стоп, Николай Иванович, – Кутяков подошёл к двери. – Петренко!
– Я, – отозвался ординарец.
– Пригласи начальника Особого отдела. Знаешь, где он находится?
– Так точно, товарищ командир, в соседнем доме.
– Быстро!
Прибывший начальник Особого отдела дивизии изучающе скользнул по лицам гражданских парней, инженерным схемам, хмыкнул. 
– Дела-а-а… А можно без них, товарищ командир? – чекист кивнул на гражданских парней.
Иван Семёнович пожал плечами.
– Оборонительный рубеж строится по схемам, Эдуард Петрович, значит, в рамках задач, необходимых для исполнения, они должны представлять общую картину и частности. Никуда от этого не денемся.
– Хорошо, принимается. Товарищи, если мне не изменяет память, вы добровольцы? Изъявили желание укреплять обороноспособность советского государства, верно?
– Так и есть, – послыпались реплики вожаков дружин.
– Образование имеете? – не унимался чекист. – К примеру, у вас, молодой человек, на сегодняшний день, какой диплом за плечами? – ткнул он пальцем в Стаса.
Бурачёнок вскочил. 
– У меня семилетка. Хочу стать командиром Красной Армии, – неожиданно добавил Стас и слегка смутился.
– Такие люди армии нужны, парень! – обрадовался чекист. – Возьми-ка бланки и раздай вожакам комсомола, а я скажу, что с ними делать.   
Стас раздал старшим команд формализованные бланки и присел на табурет. 
– Обратите внимание, товарищи! – поднял руку чекист. – Верхняя строчка предполагает написание фамилии, имени, отчества. Приступили. Следующая строчка отражает год и место рождения с указанием района, округа. Получилось?
– Получилось, – подтвердил Стас.
– Есть такое дело! Пишем национальность, сословие, образование, родители и так далее …
Находясь в неудобном положении для письма на коленях, комсомольские лидеры, заглядывая друг другу в листки, вносили автобиографичные данные.
– Подошли к главному вопросу, товарищи…
Начальник Особого отдела сделал акцент на содержание текста обязательства о неразглашении военной тайны.
– Читаем в изложенной редакции, товарищи. Я такой-то, такой предупрежден Особым отделом ГПУ БССР, что в период исполнения обязанностей по производству оборонительных работ на государственной границе СССР в соответствии с должностным регламентом мне будет предоставлен допуск к секретной информации, имеющей статус военной тайны, но не содержащей сведений, составляющих государственную тайну. Настоящим добровольно принимаю на себя обязательства:
не разглашать третьим лицам секретные сведения, которые мне доверены (будут доверены) или станут известными в связи с выполнением оборонительных работ на государственной границе СССР;
не передавать и не раскрывать третьим лицам секретные сведения, которые мне доверены (будут доверены) или станут известными в связи с выполнением заданий командования Красной Армии;
в случае попытки третьих лиц получить от меня секретные сведения немедленно сообщить в Особый отдел ГПУ БССР; 
не использовать секретные сведения с целью получения выгоды;
выполнять требования правовых актов, регламентирующих вопросы защиты секретных сведений;
в течение двадцати лет после прекращения права на допуск к секретным сведениям не разглашать и не передавать третьим лицам известные мне секретные сведения, связанные с производством оборонительных работ на государственной границе СССР.
– И далее по тексту, товарищи, – уточнил чекист, – я предупреждён, что в случае нарушения данного обязательства буду привлечён к уголовной ответственности в соответствии с законодательством Союза Советских Социалистических Республик.
Стас прочитал текст обязательства и мурашки побежали по спине.
– Ознакомились, товарищи? – уточнил чекист, вглядываясь в серые лица ребят, осознавших драматизм волеизъявления на выезд в приграничную зону.
– Ознакомились, – невнятно буркнул один из комсомольцев, не испытывая, видимо, удовольствия от содержания подписки за неразглашение военных сведений. 
– Ставим подпись, товарищи, полностью раскрываем фамилию, инициалы и дату, не забудьте дату. Всё, молодой человек, соберите обязательства о неразглашени военной тайны ; и ко мне, – чекист с чувством выполненного долга вытер потный лоб засаленным платочком и обратился к военным.
– Товарищи, не буду отвлекать от темы совещания, но на вас возлагается особый спрос за режим соблюдения военной тайны. Имейте в виду, что уголовное преследование по вопросу нарушения обязательств по её сохранению в соответствии с решением коллегии ОГПУ СССР решается во внесудебном порядке – судом «тройки». Исход решений, выносимых ею по данному вопросу, вы знаете…  У меня всё, товарищ командир, подписка о неразаглашении вопросов военной тайны произведена, аналогичную процедуру проведём с остальным персоналом, привлечённым к оборонительным работам. Разрешите идти?
– Спасибо,  Эдуард Петрович, идите. Продолжим работу, товарищи. Николай Иванович, надеюсь, не сбились с мысли, излагайте фортификационную науку. 
Заскучав было от тягостной процедуры оформления условностей, связанных с защитой военной тайны, инженер-фортификатор улыбнулся.
– Ничего, Иван Семёнович, порядок есть порядок, продолжим,  товарищи. Итак, исследование оборонительных операций мировой войны 1914-1918 годов позволило Реввоенсовету и лично его председателю товарищу Ворошилову прийти к выводу о том, что фортификационная подготовка приграничной территории должна включать в себя ряд обязательных элементов.
Коханов сделал паузу, обращая тем самым внимание участников заседания на важность следующей мысли.
– Итак, по порядку: стратегическое предполье, – возвестил инженер. – Что это такое, товарищи, не подскажете?
Инженер методически действовал правильно, привлекая слушателей к диалогу, может быть, спорам по ключевым вопросам, но из этого ничего не получалось. Тишина в штабе дивизии не располагала к обсуждению терминов военно-инженерной науки, это понял Коханов, видя, что командиры, молча, слушали доклад, не спуская с него глаз. 
– Понятно, – наклонил голову инженер. – Предполье, товарищи, это пространство, заблаговременно оборудуемое частями пограничной охраны, полевыми войсками в приграничной полосе с задачей организации оборонительных действий по прикрытию развёртывания основных сил армий и фронтов. То есть, передовой район обороны перед главной полосой оборонительных препятствий или укреплённого района. Мы, военные инженеры, считаем предполье отдельным элементом оборонительной системы УРа, товарищи. После инженерного оборудования предполья возводится первый рубеж укрепленных районов обороны, прикрывающий сосредоточение и развёртывание вооружённых сил на оперативных направлениях. Он состоит из заблаговременно созданных позиций важных для организации обороны государства. Обратимся к схеме. 
Отсутствие вопросов у начальствующего состава дивизии в отношении предстоящих работ устраивала инженера лишь потому, что его не сбивали с мысли в изложении замысла по строительству рубежа обороны вдоль западной границы СССР. Он был не против втянуть командиров в полемику, обсуждение современных подходов в организации оперативно-стратегической обороны страны. Но военное образование начальствующего состава стрелковой дивизии, присутствующего на совещании, имели немногие, отчего командирам ничего не оставалось, как слушать и внимать установкам инженера Коханова. 
– Озвучу третье условие, необходимое при оборудовании укрепрайонов, товарищи. Оно предполагает возведение нескольких поясов заградительных рубежей в глубину с организацией взаимодествия между ними посредством строительства коммуникаций, связывающих их элементы. Безусловно, есть четвёртое, пятое, десятое, и другие условия, обеспечивающие гибкость, вязкость обороны, втягивающие атакующего противника в систему укрепрайонов. С последующим нанесением ему ответного, невосполнимого урона, при котором живая сила, техника, вооружение уничтожаются без возможности восстановления боевого потенциала.   
Невзрачного на вид инженера-фортификатора внимательно слушали старшие комсомольских команд, оценивая объёмы работ по строительству УРов. Испытывали неловкость командиры среднего звена, столкнувшиеся с отсутствием специального образования в военной сфере. Размышляли о премудростях современной фортификационной науки командиры полков, где коннице с тачанками на лету уже не отводилось былой роли в оборонительных сражениях. Комдив Кутяков задумчиво смотрел в окно, рассматривая носки вычищенных гуталином сапог. Не без внутренего беспокойства Иван Семёнович оценивал  предстоящую учёбу в Москве. Ёрзая на табуретке от охватившей его тревоги, размышлял: справится ли с освоением стратегии и тактики боя в учебных аудиториях. Перестроит ли сознание на использование науки оперативного искусства, где исход современного боя пренадлежал не лихой коннице с шашаками наголо, а боевой технике, способной преодалевать огромные расстояния и штатным вооружением наносить урон врагу? 
Сам не замечая хлынувших из него эмоций, комдив стукнул кулаком по колену: «Эх, мать-перемать, как же нам воевать? Начальствующему составу Красной Армии нужны командирские курсы для совершенствования полевой выучки! Среднему звену командиров – в особенности! Может случиться и так, что завтра будет поздно учить командирской зрелости – тревога и в бой. Чем, к примеру, у меня Полоцкий укрепрайон не учебный полигон для обучения командиров практике организации боевых действий? Команду штабам о разработке учебно-боевых вводных с учётом реальных сил и средств противостояния на границе ; и учить, тренировать командиров в обстановке, приближённой к боевым условиям! Да-а-а-а, 25-я легендарная чапаевская уходит в историю…». 
Тяжкие думы одолевали комдива. От приподнятого настроения с получением известия о предстоящей учёбе в Москве не осталось следа. Иван Семёнович искренне был рад новости, полученной от сослуживцев в штабе Белорусского военного округа, куда его вызвал командующий Егоров по случаю привлечения соединия на прикрытие государственной границы и строительство укреплённых районов. Его, командира 5-й Витебской стрелковой дивизии имени Чехословацского пролетариата, направляли в Москву на курсы усовершенствования высшего начальствующего состава при Военной академии Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Не исключено, что командование округа, планируя назначения на вышестоящую должность, посчитало, что академического образования, полученного в Военной академии комдивом Кутяковым, недостаточно.      
Изучая обстановку на западном театре военных действий, Иван Семёнович испытывал неуверенность при разработке боевых операций в динамике изменения движения армий и фронтов, в чём боялся признаться себе. На учебных сборах, организуемых штабом Белорусского военного  округа, он не всегда видел и грамотно оценивал панорамное развёртывание событий по времени, рубежам и задачам, исходя из принципов оперативно-стратегического искусства. Каково же сейчас его командирам, прошедшим с боями по дорогам гражданской войны и не получившим военного образования, слушать военного специалиста Коханова об организации сплошной обороны в глубину оперативных тылов? Комдив откровенно огорчён. Самолюбие начальника известной в Советском Союзе 25-й чапаевской дивизии было задето.
Между тем Николай Иванович заострил внимание слушателей на очередной, с его точки зрения, важной инженерной мысли. 
– Переходим, товарищи, к вопросу возведения Полоцкого укрепрайона. Мне необходимо передать вам определённые знания в инжнерной отрасли и требования Реввоенсовета к устойчивости оборонительных сооружений и их способности противостоять противнику. Не скрою, что на этапе обсуждения предложений, вносимых в проект концепции по его созданию, мнения разработчиков разделились, причём, на две неравные части. Одни мои коллеги, чтобы не выдумывать велосипеда, предлагали решения по принципу реализации типовых проектов, утвержденных коллегией Реввоенсовета. Понимаете, меня, о чём речь? Остальные разработчики плана строительства укрепрайона на Полоцком направлении, это, в основном, инженеры старой школы, оказавшиеся в большинстве, пошли иным путём решения проблемы: от изучения стратегии и тактики действий армий вероятного противника до определения возможностей их боевого потенциала. А теперь внимание, вопрос! С вашей точки зрения, товарищи командиры, позиция какой части разработчиков проекта вам более привлекательна и соответствует положению дел, связанных с возведением укрепрайонов? Смелей, смелей, товарищи …
Слышен был шмелиный шум на застеклённом окошке, выходившем в сад с обратной стороны некогда богатого дома. Заблудившееся насекомое, ударяясь головой о прозрачную субстанцию, искало выход из помещения, но безуспешно. Кутяков искоса наблюдал за мохнатым шмелем и его потугами выбраться из душной комнаты. «Как и мы сейчас, тычимся, тычимся, а выхода не найдём», – усмехнулся боевой комдив, раздражённо сунув в рот папиросу.   
  – Угу-угу, товарищи, ясно. С вашего позволения продолжу изложение материала. Итак, сторонники большинства, используя агентурную информацию, полученную военной разведкой Реввоенсовета, а также из других источников увидели особенности западного театра военных действий, прежде всего, в наличии открытой местности на большие расстояния, что, собственно, и послужило основанием для внесения в концепцию ряда исключений принципиального характера. Планирование оборонного прикрытия границы без их учёта и принятия контрмер, с нашей точки зрения, привело бы к непоправимым последствиям.
Коханов поднял указательный палец вверх, мобилизуя участников  совещания на осмысление следующего, скорее всего, ключевого момента в его выступлении.
– Одним штрихом о моей позиции, товарищи, по данному вопросу.  Во избежание недоразумений в совместной работе по строительству оборонных сооружений на Полоцком направлении выскажу личное мнение. Я поддержал предложение военных инженеров, оказавшихся в большинстве… Почему? И в чём мы видим особенности Полоцкого округа в разрезе мероприятий по возведению эшелонированной обороны? 
Слушатели напряглись. Не скрипели табуретами, не шептались, обмениваясь мнениями по оборонной доктрине, ожидали от Коханова, тыкавшего указкой в схемы, кульминационное завершение доклада. Военный инженер в оправдание ожиданий командиров прославленного соединения не сказать, что восхитил их изящной риторикой или привёл в восторг изложением материала, такой задачи не ставилось ни ему, ни среднему звену командиров. Николай Иванович добился большего! Он разбудил в командирах инстинкт желания постичь непостижимое в лабиринте схематических изображений, вывешенных на стене. И не стал бы он учёным инженером фортификации, как науки, служившей обороне государства, если бы не увидел в лицах слушателей огонька перемен. Они понимали его мысли, внимали, и Коханову ничего не оставалось, как, зарядившись порывом изложения позиции большинства разработчиков плана, обосновать её аргументами. 
– Применение Пилсудским Войска Польского и вооружённых сил союзников в решении учебных задач на полигонах, изучение характера вылазок на территорию республики, товарищи, не исключает удара по нам силами моторизованной группировки на всю глубину обороны Полоцкого укрепрайона. 
Прищурившись, Николай Иванович стрельнул вглядом по лицам участников совещания и снисходительно резюмировал:
– И по этому вопросу, товарищи, я согласен с мнением разработчиков плана обороны, как вы поняли, занявших не очень популярную в соответствии с оборонной доктриной позицию. 
Точки над «и» были расставлены. Главная мысль озвучена. Рабочая группа коллег Коханова, оказавшихся в разумном большинстве, в случае концентрированного удара польских моточастей и их союзников, не исключала драматичного развития событий. Прорыв противником основного эшелона обороны, выход его частей на  оперативный простор в наши тылы! Что уже в приграничных сражениях привело бы к неминуемой дезорганизации и уничтожению частей Красной Армии.
Наклонившись вперёд, комдив Кутяков поедал глазами инженера, догадываясь, к чему склонял слушателей Николай Иванович Коханов. И тот не заставил себя ждать. 
– Обратитимся, товарищи, к схеме укрепрайона и «привяжем» её к карте местности, отражающей обстановку в полосе обороны. Что получается? Обратили внимание? Вижу – обратили. Таким образом, товарищи, если исходить из реального положения дел, сложившихся на Полоцком направлении, и допустить, что противник применит бронетанковые силы и вклинится в нашу оборону, он не увязнет в ней, не упрётся в тупик. Используя открытый ландшафт местности, изобилующей на главном направлении, развитую дорожную сеть, он её разрежет стальными клиньями, и, убедившись, что нам не остановить его броневой «кулак», порвёт на части и устремится на восток.   
Слушатели онемели от вывода военспеца. Коханов же, ничуть не смутившись нависшей тишины, в ожидании реакции слушателей подошёл к окну. Уходившее на запад солнце с видом на заброшенный сад, улочка, убегавшая к реке, жужжавший на стекле шмель, всё ещё не терявший надежды выбраться наружу, умилили немолодого вояку старой русской армии. «Вот так и тычимся мы, тычимся, как мохнатое насекомое в немытое стекло, и не знаем, закрепимся на границе или ляжем здесь все, как один…».  Николай Иванович приоткрыл окно и отошёл в сторонку. По спинам комсостава потянуло сквознячком, освежившим затхлость комнаты, не убиравшейся с тех пор, как её оставили хозяева. Шмель, словно ожидал доброго жеста военспеца, сориентировался и, достойно урча, вылетел на улицу.
Николай Иванович повернулся к подопечным.
– Размышляем, молодые люди? Пожалуйста, оппонируйте мне, приведите доводы от обратного. Есть желающие? Тэ-э-э-кс, тэкс, не вижу активности, товарищи командиры. Молодой человек! – Коханов положил руку на плечо сидевшему рядом командиру. – Есть возражения по содержанию темы?
Высокий военный со шрамом на лице вскочил.
– Командир роты 142-го стрелкового полка Наследников. Никак нет, товарищ военспец, возражений нет! – отрапортовал ротный.
Николай Иванович развёл руками.
– Если нет возражений, товарищи, я завершу мысль предложением, исходя из факторов, которые, как вы заметили, играют исключительную роль в оборонительной стратегии укрепления западной границы. Предлагаю основной оборонительный рубеж с преобладанием открытого ландшафта усилить оборудованием тылового рубежа обороны!
Коханов принял положение «смирно».
– Товарищи, без тыловых поясов и возведения препятствий с минно-взрывными заграждениями, гарантировать успех оборонительной стратегии на нашем театре военных действий, увы, не приходится. Открытые пространства на сотни километров в глубину республики создают условия для прорыва системы нашей обороны силами моторизованных частей противника. Не учитывать фактор развития событий по озвученному мной сценарию, значит, обманывать самих себя иллюзией «ура-патриотизма» или идти путём волюнтаризма принятия решений на реализацию целей без учёта очевидных реалий. У меня всё, товарищи! Я к вашим услугам. Вопросы?
Лихой чапаевец Кутяков вскочил и решительным шагом вышел к вывешенным на стене дома схемам Полоцкого укрепрайона. Поправив гимнастёрку под скрипучим ремнём и прокашлявшись, Иван Семёнович, как в последние минуты перед атакой разомкнутым строем конницы – лавой, вперил взгляд в, прибывшего из Москвы инженера Реввоенсовета. 
– Вы что предлагаете нам, товарищ военспец? А? Испугались Пилсудского? Сеете у командиров упаднические настроения? Этот номер не пройдёт, уважаемый Николай Иванович! Не пройдёт! Мы ваши предложения не поддержим, – откликнулся комдив на реплику Коханова, – мои краскомы громили уральских казаков под Гурьевым, били «пшеков» на Западном  фронте, басмачей – в Туркестанских песках и будут бить любого врага, причём, на его территории. Верно, товарищи командиры?
Военные зашумели, невольно матерясь про себя.
– Вы нас, товарищ военспец, буржуазной наукой не запугаете, не собьёте с пути. Пуганые.
Комдив Кутяков млел от реакции воспитанных им красных командиров.
– Слышите, Николай Иванович? – с гордым видом навис он над щуплым Кохановым. – Вы рассказываете нам сказки о прорыве обороны какой-то Антантой. Не позволим!
– Так точно! – гаркнул начальствующий состав прославленного соединения, вскочив и приняв положение «смирно».
– О! Николай Иванович! – крякнул довольный Кутяков. – Видите? А вы прорыв, моточасти… Не будет прорыва! Не пустим к себе белопольскую сволочь и разобьём  её в самой Польше.   
 Возникшую паузу заполнили возмущённые возгласы «кутяковцев». Ни живые, ни мёртвые комсомольцы крутили головами, слушая кричавших командиров, то и дело бросавших ироничные реплики в адрес инженера. Коханов с невозмутимым видом выжидал окончания эмоционального взрыва краскомовцев и, видя, что, накалившаяся атмосфера успокаивается, обратился к комдиву:   
– Скажите, Иван Семёнович, какими силами и средствами по вашей оценке располагает противник перед фронтом дивизии? 
Комдив отчасти озадачился, но ненадолго. Лихой чапаевец, возмутившись похабному слову – «прорыв», стукнул кулаком по столу.
 – Разобьём гадов ; и никаких гвоздей! Били и будем бить белогвардейскую сволочь, – отрезал гордый командир, обведя глазами подчинённых. 
– Боевой настрой армии – хорошо, Иван Семёнович, – констатировал инженер, – но на польской территории против вас сосредоточено около трёхсот танков, бронемашин и до ста тысяч отмобилизованных, прошедших службу в регулярной армии, резервистов. Теперь вопрос! Сколько у вас в дивизии аналогичной техники и штыков, которые могли бы противостоять агрессии Войска Польского? Имейте в виду, я назвал цифры польских формирований, изготовившихся на сопредельной стороне без учёта вооруженных сил союзников.
  Кутяков озадачился. 
– Вы это в серьёз, Николай Иванович?
Коханов пожал плечами.
– Вы полагаете, что Москва направила меня к вам шутки шутить?
Чапаевец расстерялся и зашёлся в кашле.   
– Кх-кх, нет, конечно, товарищ Коханов, мы не думаем так … Но вы нас, как бы это сказать, немного «выдрали». Время, действительно, не располагает к шуткам, горячо!
– Благодарю вас за понимание текущего момента, Иван Семёнович. Оно отражает настроения большинства Реввоенсовета Красной Армии, если нет возражений, я с вашего позволения продолжу доклад?
– Конечно, конечно. 
– Таким образом, – инженер повернулся к слушателям, – если противник пойдёт на рассечение нашего переднего края обороны моторизованными клиньями, между основным и тыловым рубежами его встретит личный состав отсечных укрепрайонов, и враг со своей техникой увязнет в системе инженерных сооружений. А далее он оказывается отрезанным от главных сил, снабжения и уничтожается в «котлах». Ясно?
– Так точно, товарищ военспец, – согласился за всех, сникший было Кутяков, всё ещё «переваривая» соотношение сил и средств его дивизии с группировкой поляков и их союзников, сосредоточенных в направлении оборонительной полосы его соединения.
Коханов резюмировал, наращивая усилия в возможностях предложенного варианта обороны.
– Отсечные укрепрайоны играют роль промежуточных позиций при отходе наших войск на новые рубежи, они же играют значение в накоплении красноармейцев для организации контратак и контрударов. Эшелонированная оборона, товарищи! Слышали о ней? Она предусматиривает создание нескольких рубежей в глубину тыловых коммуникаций – вот в чём изюминка! 
Переглянувшись, командиры зашептались, вглядываясь в схему системы обороны на полоцком направлении. Её предстояло возвести с учётом предложений инженера Коханова совместно с гражданским населением, прибывшим на усиление частей регулярной Красной Армии.
– Изложенное вами, товарищ Коханов, конечно, мудрено, и нас этому не учили, но не сомневаюсь, что в современной фортификации разберёмся, – заверил комдив, приглаживая волнистые волосы, – и всё же вопросик, Николай Иванович?
– Пожалуйста, Иван Семёнович.
– В вашем предложении по фортификационному оборудованию государственной границы в боевых порядках не просматривается место коннице с тачанками и пулемётами. Это как понимать?   
Фортификатор кивнул. 
– Верно, товарищ Кутяков, конницы в пределах первого оборонительного рубежа не просматривается, и делать ей там нечего …
Красные командиры онемели: как это делать нечего? Коннице?
– Спрашивается, почему, товарищ военспец? – привстал с табурета Кутяков. – Личный опыт командования в годы гражданской войны соединениями, учёба в Военной академии …   
– Стоп-стоп, Иван Семёнович, – инженер замахал руками. – Вы скоро убываете в Москву на курсы усовершенствования высшего  начальствующего состава при Военной академии РККА. Верно?
– Ходят слухи в штабе округа… 
– Я точно говорю, вас отправляют на учёбу в Москву. Так вот, с первых занятий по военно-инженерной подготовке вы удивитесь тому, что мои коллеги будут учить вас организации обороны по этим вот схемам. Именно! Военная наука, товарищи, шагнула далеко вперёд. По окончании гражданской войны в Красной Армии заложены основы фортификационного дела, идут исследовательские работы по строительству и боевому применению укрепрайонов. Если вы заметили, товарищ командир дивизии, они основываются на собственном и зарубежном опыте. С этого я и начал доклад.
Кутяков присел, заёрзав на месте. Внутренне Иван Семёнович не согласился с военным инженером, но промолчал. Известие о принятии командующим округом Егоровым решения об отправке его на учёбу в Москву радовало, и не хотелось усложнять отношений с прибывшим из столицы военным инженером. 
Николай Иванович подошёл к последней схеме.
– С предпольем, товарищи, разобрались. Следуем дальше. Из графического изображения на данной схеме следует, что в отличие от устоявшейся формы укреплений в виде крепостей или круговой обороны на полоцком направлении предлагается создать глубоко фронтальную позицию с защищёнными флангами и открытым тылом. Замечу, что этот тип укрепрайона состоит из передовой позиции и нескольких полос главного и тылового сопротивления. Основу инженерного оборудования составляют долговременные узлы, представляющие собой групповые расположения огневых точек, защищённые от огня артиллерии, прикрытые, как мы уже говорили, противопехотными и противотанковыми минами. В промежутках между узлами сопротивления создаются позиции полевого типа. Как вам нравится это положение вещей, Иван Семёнович?   
Уязвлённый в присутствии подчиннённых комдив не ершился, сдерживал себя и всё же решился на теоритическую перепалку с военным инженером.
– Дорогой Николай Иванович, вы не ответили на вопрос, какая же роль отводится коннице, в изложенной вами фортификационной науке? Где она просматривается? В какой момент, на каком рубеже применяется в бою прямым командиром или решением старшего начальника? 
 – Вопрос принят, Иван Семёнович, я и подвожу вас к ответу на его содержание. Итак, внимание, товарищи командиры! Следите за мыслью. Учитывая, что укрепленный район будет состоять из долговременных оборонительных сооружений, бетонных бункеров с пулемётами, противотанковыми пушками, малой артиллерией, его элементы оборудуются с учётом взаимной поддержки группы в оборонительном бою.
– Простите, Николай Иванович, о каких группах идёт речь,  поясните? – прервал инженера комдив, нервно закуривая папиросу.
– Группа, товарищи, представляет собой батальонный узел обороны. То есть оборонительное сооружение «привязано» к наполнению его тактической самостоятельной единицей – стрелковым батальоном со штатными средствами. В зависимости от оперативно-тактической обстановки, сложившейся на фронте данного направления, может усиливаться пулемётно-артиллерийским батальоном.
– Хм, Николай Иванович, мне кажется, я понимаю, к чему вы клоните.
Коханов невозмутимо развёл руками.
– Я приветствую ваше понимание, уважаемый Иван Семёнович, если по данному поводу у вас оформилась мысль, выскажитесь.
– Извольте. Полевое заполнение укрепрайонов обеспечивают армейские части регулярной Красной Армии, верно?
– Именно так. Им отводится основная роль в организации стратегической оборонной инициативы. Вдумайтесь только: укреплённый район расчитан на развёртывание в его оперативном тылу целой армии. Ширина по фронту составляет до семидесяти километров, в глубину – до ста шестидесяти, причём, глубина боевых позиций колеблется в пределах двадцати-двадцати пяти километров. В полосе полоцкого направления мы разместим до тридцати батальоннных районов обороны.
– И, вы говорите, конница не причём?
– Естественно, товарищ комдив. В приграничных сражениях её роль действительно не просматриваться, в противном случае, наступающая мототехника противника снесёт её к чёртовой матери. Нанесёт поражение без возможности восстановления и применения в решении оборонительных задач. В чём заключается замысел нашей обороны, Иван Семёнович? Слушайте. Раскрываю ключевое значение. Главная задача оборонительных сооружений в системе укрепрайонов на первом этапе состоит в изматывании противника боями в приграничных сражениях, размывании концентрированного бронеудара, нанесённого на узком участке фронта. На втором этапе мы перехватываем инициативу у врага и  огнём тяжёлого вооружения перемалываем его личный состав, технику и навязываем ему свою волю с последующим нанесением невосполнимого ущерба. Вот тогда-а-а, Иван Семёнович, когда враг, понеся огромные потери в наступательном порыве, морально деморализован, подавлен и вынужден отступать, конница с передовых позиций погонит его в своё же логово до Варшавы, Берлина и Парижа …
– М-да-а-а-а, наука, мать её … Одолеем учёбу, товарищи? – рявкнул комдив на командный состав.
– Так точно, товарищ командир! – как положено вскочили командиры, приняв положение «смирно».
Стаса словно чёрт дёрнул. Он вскочил вместе с начальствующим составом прославленной дивизии и, не стеснясь ничего на свете,  обратился к комдиву:
– Товарищ командир, разрешите учиться на красного командира? 
Военные замерли в немом восхищении, искоса поглядывая на комдива, награждённого тремя орденами Боевого Красного Знамени и командовавшего в гражданскую войну 25-й чапаевской дивизией. 
– Добро, парень! Запомнился мне! Бурачёнок?
– Так точно, товарищ командир!
– Фельдман!
– Слушаю вас, Иван Семёнович!
– По окончании оборонительных работ добровольными комсомольскими дружинами подготовить представление с моей рекомендацией в штаб округа о направлении комсомольца Бурачёнка на учёбу в 7-ю объединённую белорусскую военную школу имени ЦИК БССР. Вопросы, Пётр Максимович? 
– Никак нет, товарищ комдив!
– Вот так, парень, и решаются судьбы людей! – заключил комдив Кутяков, хлопнув Стаса по плечу. – Дело за тобой! Дерзай и поедешь учиться на красного командира. Принимается? 
– Так точно!   
 В закате уходившего за горизонт солнца околицы вёски услышали аплодисменты командиров Красной Армии и мощные крики: «Ура».

Глава  25

На пригорке у осинника, что прилабунился к отлогому берегу Шонги, и шумел на всю ивановскую от дыбавшего с Оби ветерка, обживалось становище покосников-выселенцев. Вокруг костра, припудренного за ночь серым пеплом, раскинулись балаганы, крытые высохшей на июльском солнце травой. От стана к речке, скрываясь в высокой траве, бежала тропинка, связавшая его с луговым покосным раздольем. В этом месте илистые берега речушки соединялись деревянным мостом, по которому с самого ранья бабы гнали на выпас коров.
Стадо за сотню и более голов парабельские семьи пасли по очереди.  Ревностно вверяли друг дружке выкобеливания своих кормилиц, имевших зачастую своенравный характер, следили, чтобы очередные пастухи гнали коров с остановками на водопой у мелких водоёмов. Щипавшим сочную травку бурёнкам, кровь из носу, надо было испить водицы, отдохнуть на полуденной жаре, а уж, затем, пастухи, отхлёстывали стадо к мосту, где их поджидали хозяйки.
– Валерка, едриё мать, опять мою Марту огрел бичом? Я спрашиваю, стервец, бил мою корову? – кипела вся из себя Надежда Ширнина.
– Чё вы, тёть Надь? – Валерка Новосельцев искренне таращил удивлённые глаза, – как можно? Она смирная у вас и не бегала, как Зорька у тётки Васени. 
– Чё ты сказал, зараза такой? – взъерепенилась Васеня Бобина, – с какого хрена Зорька бегала от стада? Санька, Кураков? Ты вчера пас?
– Ну, я, тётка Васеня, что ж с того?
– А то! Зорька отбивалась от стада?
– Не, тёть Васень, – отмахнулся Санька, посмеиваясь над шустрой и, в общем-то, весёлой бабой.
Гарцевавший на коне Валерка, не приметивший задиристой соседки, оправдывался, размахивая руками, кивал на ливу. По нему выходило, что пас он коров на свежей траве, и не было причины, чтобы тётки Васениной Зорьке бежать от стада на, выше всех похвал, травянистые хлеба. Словесные перепалки парабельцев имели место, оставляя позади скандалы, неприязненные отношения. Все знали друг друга не один год, притёрлись и редкий случай, когда, опившиеся бражонкой, мужики кидались в драку. Пошумят-пошумят и пьют мировую, на посошок.
На этом месте, недалече от моста, выселенцы и устроили становище. Ополоснули в речке изъеденные потом и гнусом тела, окунулись в Шонге. Отужинали жидкой похлёбкой, напарившейся из мослов старой конины, отхваченных по случаю в конюшне, и пошли на боковую. Не все, правда, мужики, что моложе, бежали на речку рыбалить ершей, окуней, силить щурят. До захода солнца варили ушицу, радуясь добавке к скудному рациону, и шли отдыхать в балаганы. 
Белорус Ефим Михалец знал толк в рыбалке, с детства баловался в Белоруссии на полноводной Припяти, добывая линей, плотву, ряпушку, бывало, выуживал сига. Здесь же, на выселках в ссылке в свободное время занимался не менее полезным делом – отбивал литовки на стальной бабке, вбитой в осиновый пень. Вечерами выстукивал молоточком дробь, выправляя ножи инструмента бригадников, большинство из которых были не ахти какими косцами. Правил Михалец сноровисто, начиная с пятки полотна, аккуратно двигался к острию. Утром любо-дорого народ включался в работу, дружно взмахивая отточенным инструментом.    
Ныне ночь ли оказалась душной или гнус остервенел пуще прежнего? Стряпухе Марии не спалось. Зудело тело от укусов комарья и вездесущей мошки. Бессонница у женщины, не лишённой обаяния и чего греха таить – ощущения добра, тепла, навеянная раздумьями остатних дней, имела основания. Угодил ей по душе белорусский мастер хозяйственных дел – Михалец. Простой, работящий Ефим не высовывался рьяно, делал дела, не раздумывая над горькой участью, выпавшей на долю. Знал, за что попал и нёс свой крест на Голгофу. И он косил глазом на ладную Марию, приятную обличьем, с видной косой, заплетённой вокруг головы.
Если удавалось в короткие смычки вне работы, обменивались взглядом, малостью слов и расходились – Ефим с бригадой Мезенцева шёл на валку леса и расчистку площадки под кирпичный завод, где опять же, ловко владея инструментом, управлялся с нормой выработки. Мария оставалась в становище с детишками, не достигшими четырнадцати лет, собирала с ними лебеду, крапиву, ягоды и, приложив благодеяния природы к скудным запасам муки и рыбы, выданным Вяловым на пропитание, готовила людям кормёжку.
Мария потянулась под рваненькой кофтой, которой на ночь укрылась от комаров, вылезла из балагана, и, зевнув, перекрестила рот. Лагерь ещё спал томительным сном, забывшись от мучений многотрудного дня. Люди метались во сне, кричали, бессознательно раздирая искусанные гнусом тела. Часть работяг мыкалась в балаганах, выстоявших перед шквалистым ветром и грозами. Э-э-э, чего говорить! Бывало, потянет сиверком с ливы, поднимется бурунами озёрный край – только держись. Жилища выселенцев, что стояли у опушки тайги держали натиск стихии, но те, что были поодаль от леса, туды-т твою растуды, разлетались вместе с горбылём и лапником. Шквал проносился над становищем, и сникал, словно не было в помине – вставало солнышко. Восходившая от речки пелена стелилась по земле, цепляясь за опушку леса влажной поволокой, и, понукаемая ветром, набиравшим силу от проснувшейся Шонги, плыла к становищу. Бр-р-р, – вобрала голову в плечи Мария и, схватив коромысло с вёдрами, айда к речушке.   
 Женщина шла, боясь, задеть кустарник, покрывший влажное русло реки и на тебе – неосторожное движение коромыслом и серебряная роса обвалилась на открытые плечи Марии.
– Ай! – вскрикнула молодица и засмеялась.
На берегу оглянулась – никого. Плавным движением скинула платьице в горошек и вошла в воду, испытывая блаженство, охватившее крепкое тело не налюбившейся женщины. А, вода-а-а-а в реке-е-е-е – парное молоко. Мария наслаждалась утром уходившего лета, ощущая рыбью мелкоту, щекотавшую ноги, смеялась. Любовалась озёрной гладью, где плавала утиная молодь, уверенно ставшая на крыло. 
Мысли, бывает, материализуются, Мария ахнуть не успела, как из-за излучины Шонги выскочил облас. Ефим Михалец возвращался с рыбалки, шустро наяривая веслом.
– Марья… 
Мужик опустил весло и почесал затылок.
– Ефим? – заметалась женщина, испуганно обернувшись на берег, где лежало видавшее виды платьице. – Отвернись… я выйду…
Мужик причалил к прибрежью и честно отвернулся от опасливо выходившей из воды обнажённой женщины. И всё бы ничего, но Марию подвёл илистый берег Шонги, а может судьба, распорядившаяся таким образом. Нога утопла в иле, и Мария с криком: «Ой» – рухнула в воду. Ефим на «Ой» среагировал быстро, подскочил к ней и поднял на руки.
– Нога подвернулась… Маша?
– Угу, – вымолвила женщина, невольно прижавшись к вздыбленной груди мужика.
Он положил её на выцветшее платье, и всем телом рухнул на женское создание, вцепившееся ему в спину обкусанными ногтями.   
– Ефим…
Оба задохнулись в неге, открывшей мир удивительных ощущений. Сила связи между людьми – творящая, духовная, небесная сила. Соединившиеся воедино зрение, слух, обоняние, вкус, управляемые стихией природного начала, отбросили поведенческие условности. Оглушённые порывом природной страсти, заложенной Творцом в её первозданном виде, мужчина и женщина не сразу осмыслили, случившееся с ними на берегу Шонги. Испытанные ощущения вернулись к ним забвенным эхом... 
– Что это, Маш? – Ефим коснулся губами рваного рубца на предплечье женщины.
– Не обращай внимания… В 1915 году германский улан полоснул палашом.
– А это, моя Даная?
– Ай, сказала же, не обращай внимания, австрийская пуля навылет, – буднично ответила Мария и показала ещё пулевое отверстие в боку.
Михалец остолбенел, узнав от женщины об её участии в Великой войне. Ему, Фиме, сыну ремесленника-еврея, мастерившего орудия труда и разную мелочь для хозяйств единокровцев, были не чужды патриотические чувства народов, обитавших в пойме полноводной Припяти. В окружении обычаев и традиций разных этносов прошло его детство, юность. Ещё подростком, оказавшись под влиянием идей дяди Хаима Вейцмана, уверовал в необходимость создания еврейского государства, на улицах которого бы не слышались крики: «Смерть евреям!», «Бей жидов, спасай Россию!».
Фима помнил, как вызревал он до иудейских предпочтений. Именно они привели юношу в сионистскую организацию, где в подсознании общественников ребе формировали политические преимущества. Его дядя, Хаим Вейцман, принявший президентский пост всемирной сионисткой организации и, получивший образование в Европе, не терял связи с родиной. Испытывал обеспокоенность в просвещении еврейского населения Беларуси, чем и раздражал партийную верхушку республики. Хаим Вейцман был известной фигурой за рубежом и продолжателем идеологии политического сионизма, основателем которой был не менее именитый доктор юриспруденции, журналист и писатель Теодор Герцль.
Не все идеи провозвестника еврейского государства устраивали Хаима Вейцмана, он критиковал основоположника сионизма, не соглашался с ним, однако ценил, уважал и считался. Фиме нравились оба теоретика. Особенно пришлась ему по душе мысль дяди Хаима о создании в Европе духовного центра сионизма – еврейского университета, который бы, как того желал дядюшка, занимался национальным воспитанием иудейской молодёжи.
Житейское море – удивительная вещь! Повзрослевший Ефим унаследовал от известного в Европе сородича определяющую мысль сионизма, как еврейского политического движения, уверовал в догму будущего евреев. А решать её следовало не эмиграцией еврейской диаспоры из одной страны в другую или ассимиляцией, а массово заселять Эрец-Исраэль – земли Израиля с возведением на них кооперативного метода ведения хозяйства.
По окончании в 1920 году Минского учительского института, Ефима пригласили нести труды и заботы в главном бюро еврейских коммунистических секций при Центральном бюро Коммунистической партии большевиков. Ему было поручено сосредоточиться на объединении еврейских секций при местных органах партии, а позднее включиться в их образование при губернских и уездных комитетах Коммунистической партии большевиков и Ленинского коммунистического союза молодёжи БССР. Координировать их функциональную деятельность.   
После проведённой в 1924 году административно-территориальной реформы в Белоруссии, еврейские бюро, секции и уполномоченные по работе с еврейскими общинами были учреждены в окружных и районных комитетах партии. Ефим мотался по республике, увязывая деятельность еврейских структур по уровням власти, закрепляя политику развития народов, населяющих синеокую, где конституцией были упрочены четыре государственных языка: белорусский, русский, еврейский и польский.
Бесспорно, Ефим с коллегами достиг заметных результатов в решении еврейских проблем. Впервые со времён Екатерины Великой положение еврейского населения в Белоруссии отметилось ростом национального самосознания, развитием культуры, образования, улучшением экономического положения. Однако с точки зрения предпочтений главного бюро еврейских коммунистических секций при Центральном комитете партии БССР не всё складывалось так, как хотелось её руководителям. Еврейский вопрос, получивший широкую поддержку иудеев республики, столкнулся в лоб с официальной государственной политикой, получившей название «политики белорусизации». Коренное население республики составляли белорусы.
 Уклон в сторону «коренизации кадров» возмутил Ефима Михальца, его коллег по бюро. С их точки зрения над евреями Белоруссии нависла угроза. Масло в огонь подлил очередной пленум ЦК партии. Им было принято решение о переводе документооборота партийного и комсомольского аппаратов на белорусский язык. А, когда в августе 1927 года вступило в силу Постановление Бюро ЦК КП (б) Б «О национальном составе партийных, советских и других органов», которым определялось: «Выдвижение белорусов на ответственную работу и дальше остается основной задачей в деле национализации партийных, профсоюзных, советских и других органов», Ефим Натанович вскипел. И выступил на расширенном заседании бюро Центрального комитета, где раскритиковал 1-го секретаря ЦК КП(б) БССР Александра Ивановича Криницкого за  предвзятый подход в решении национального вопроса. Выступление Михальца одобрило ряд руководителей районов республики, ответственных товарищей ЦК. В знак согласия с ним в перерыве заседания бюро его похлопал по плечу Никита Степанович Малашёнок, 1-й секретарь Витебского окружного комитета партии большевиков БССР, недавно выдвинутый на этот пост Москвой. 
Мог ли Михалец предугадать исход своего выступления на бюро? Ответ лежал на поверхности – должен был! Обязан! Иначе, какой он руководитель?! Однако понимание пришло позднее. Злополучное заседание бюро ЦК изволил был посетить Роман Александрович Пилляр – Председатель ГПУ БССР и одновременно полномочный представитель ОГПУ при СНК СССР по Западному краю! Человек, которому Кремль вменил нивилировать еврейскую тему в Белоруссии до отсутствия таковой. Ромуальд Людвиг Пиллар фон Пильхау отнёсся к задаче, поставленной товарищем Сталиным, со всей ответственностью и строгостью закона. И неудивительно, что следующей ночью Ефима Натановича взяли на его квартире и не очень вежливо препроводили в подвал республиканского ГПУ. Первым, кто его допрашивал, был, конечно, главный чекист республики товарищ Пилляр.
– Куда вы лезете гражданин Михалец? Или нюх потеряли, нивелируя, иудейскому вопрос? – вполне участливо поинтересовался Пилляр, полируя пилочкой розовые ноготочки.
Ефим пожал плечами.
– Установку ЦК по еврейской теме, Роман Александрович, вы знаете не хуже меня, а где-то роете и глубже, – горько усмехнулся Ефим. 
 – Не льстите, уважаемый Ефим Натанович, знаете ли – работа такая, – остановил церемонию ухода за ногтями Пилляр, – однако, партия исходит из принципа доминанты коренного населения республики, коим является белорусский этнос… Слышите меня?  Бе-ло-рус-ский! Именно он представляет собой ти-туль-ное преимущество, составляя 80 процентов от общего количества граждан БССР. Куда ж вы лезете своим иудейским рылом, гражданин «божьего народа»? Или, может, выполняете установку польских друзей из «Агудас Исраэль», а?
– Извините, меня, Роман Александрович, но не передёргивайте карты, – остолбенел Михалец от намёка чекиста, родственника товарища Дзержинского.
– Не угадал? – с иронизировал Пилляр. – Так, может, ваши друзья – ортодоксы, хасиды из династии праведников-цадиков «Афас Харедим»? Чего молчите?
– Побойтесь Бога, – вскипел Ефим Натанович, – партия поручила еврейской секции бороться с сионизмом, полагая, что буржуазной идеологии не место в нашем обществе, и мы преуспели в этом вопросе.   
– О-о-о, милейший, не доводите меня до истерики. Не органы ли ГПУ поработали над деликатным предметом обсуждения и махом прикрыли вашу лавочку? Вы же, товарищи из еврейской секции ЦК – хитрецы, чёрт бы вас побрал, привыкли в белых перчатках примазаться к денюжкам. Горазды! Далеко ходить не надо. Во времена НЭПа лихо вернулись к прелестному занятию «купи-продай», нажившись на горе пролетариата и трудового крестьянства. Партия только ещё разбиралась с  принципами ведения кооперативного хозяйства, как ваши братья по вере успешно перешли от административной системы – к хозяйственному расчёту. Точь-в-точь, как учил Ильич. Откуда у вас, евреев, хватка и видение результатов в будущем, уважаемый Ефим Натанович?
Пилляр пригладил стрелки тонких усов и погрозил Михальцу пальцем.
– Однако увлеклись, милейший! Играя, на политике НЭПа, вы не оставили политической составляющей и, должен заметить, успешно её развили.
Михалец замахал руками, порываясь встать с табурета. 
– Сидите, сидите, любезный! Еврейскую секцию вы превратили в политический орган, проповедующий ивритскую культуру, оказывающую влияние на иудейскую общину в республике.
– Коим образом? – вскричал Михалец.
– Каким образом? Не прикидывайтесь простачком, Ефим Натанович! В местечках секция развернулась не на шутку, смотрите: препятствовала закрытию иешив, хедеров, опять же, с вашего попустительства, воспитывалась сионистки настроенная молодёжь. Ей, кстати, прививались принципы отличные от коммунистической морали и нравственности.
Пилляр отодвинул настольную лампу, чтобы лучше видеть лицо Михальца.
– И вы же на этом не остановились… Ведь так?
– Что вы имеете в виду? – сжался Ефим.
– Как же? Вам показалось мало влияния на братьев по вере внутри еврейской общины Белоруссии, и вы решили блеснуть выходом на международные сионисткие организации. Чудненькое решеньеце! Чудненькое! К примеру, на милейшего дядюшку Хаима Вейцмана? Хха-ха-ха, Ефим Натанович, – хохотнул Пилляр, отложив пилочку для обработки ногтей, – наивный вы человек. Видно, полагали, что мы не знаем об уложении в европейской сиониской иерархии вашего сородича, господина Вейцмана?
– Вы, Роман Александрович… Наша семья не поддерживает с ним отношений и какой-либо связи, – выдавил из себя Михалец, изумившись информированностью главного чекиста республики.
Ефим, решивший было, что чекисты цапнули его на фоне наступления удручающих перемен для еврейских общин вообще, наконец, понял истинную причину ареста – дядюшка Хаим!
– Вот-вот, хорошо вы сказали: о связях следующий вопрос, – обрадовался Роман Александрович, потирая ладони с отполированными ногтями, – валяйте про них. Перейдёмте, наконец, к делу, а то ходим вокруг да около. Мы же с вами серьёзные люди, Ефим Натанович. Знаете ли, вашего «божьего народа» много при полномочиях, ещё каких!  Начните с единомышленников в органах исполнительной власти: кто придерживается ваших взглядов, оказывает протекцию? Кто выводит на связь с пилсудчиками Польши, с их еврейскими общинами, которые широко представлены в польском сейме? Я имею ввиду не только лично вас, дорогой Ефим Натанович, а еврейскую секцию в целом. В большую политику захотелось? Ай-я-яй. Итак, слушаю. 
Михалец ухватил круг интересов, которые обсасывал товарищ Пилляр, допрашивая его, как члена бюро еврейской секции при Центральном комитете БССР. Скорее всего, думал Ефим, органы ГПУ исполняли установку Москвы, откуда в отношении евреев веяло ветерком перемен. Намедни, оказавшись свидетелем телефонного разговора ответственного секретаря еврейского бюро ЦК КП (б) Белоруссии, кандидата в члены Бюро ЦК Компартии республики Абрама Гершевича Бейлина, Михалец вынес удручающий итог. Откровенно расстроенный разговором с Москвой, Бейлин бросил трубку и схватился за голову. 
– Всё кончено, Ефим Натанович! Товарищ Троцкий нам не помощник в беде, его самого скоро угробят …   
– Как? – у Михальца округлились глаза.
Абрам Гершевич зарыдал, раскачиваясь хлипким телом:
– Лев Давидович отмежевался от содействия евреям Белоруссии, – сами, говорит, разбирайте злобу дня и не докучайте звонками в ЦК ВКП (б), мол, и без вас тошно. Дорогой Ефим Натанович, опять-таки наступают тяжкие времена. Вспомните, весну 1924 года… По республике арестовали свыше трёх тысяч наших братьев, молодёжи, надежды на будущее… Истребили, этапировали в Сибирь, – лил слёзы руководитель еврейского бюро ЦК.
– Ни гоем ли стал Лев Давидович в Москве, может, обойдётся? – неуверенно предположил Михалец, чтобы успокоить руководителя.
Бейлин замахал руками.
– Ладно, Троцкому наплевать на Россию, у него другие задачи. Вы бы, Ефим Натанович, послушали Байлих-Мандельштама, о-о-о горе нам, горе…
– Это?..
– Анатолий Васильевич Луначарский, нарком просвещения, ой тяжкие времена, тяжкие, – канючил Абрам Гершевич, – нельзя рассчитывать на Лейбу Хинчука, Смидовича, Модера… Забыли кабаллу и её возвышенную цель – раскрытие Божественности Творца Его творениям в этом мире. Все оказались под колпаком у Менжинского…
Сцена истерики Бейлина осталась в памяти Ефима. А ведь Абрам Гершевич оказался прав, предугадав развитие событий в отношении еврейской общины в Белоруссии. Его, Михальца, ГПУ взяло за родственные связи с лидером европейского иудейского движения дядюшкой Хаимом. Острое выступление на расширенном заседании бюро ЦК послужило последней капелей в принятии ГПУ решения на разгром еврейского бюро в БССР. Этот случай чекисты не спустили «на тормозах», и действовали наверняка. За ним, Михальцем, возьмут остальных активистов еврейской секции.
– Слышите меня, Ефим Натанович?
Роман Александрович склонился над столом, вглядываясь в лицо Михальца.
– Ефим кивнул.
– Слышу, Роман Александрович.
– Тогда к делу! 
 После ряда допросов, проведённых Романом Пилляром в присутствии не отягчённых интеллектом помощников с ярко выраженными бицепсами, Ефима Михальца выслали в Нарымский край без сроков пребывания в далёких краях. Несказанно повезло!  Остальным пасынкам судьбы, поддержавшим выступление Ефима на злополучном заседании бюро или имевшим иные взгляды по еврейскому вопросу в Белоруссии, повезло меньше. Решением «тройки» их объявили врагами народа, приговорили к высшей мере социальной справедливости – расстрелу и приговор привели в исполнение здесь же в подвале ГПУ через несколько минут после его оглашения.
Скромным, работящим, знающим себе цену человеком, прижился среди выселенцев Ефим Натанович Михалец. Сколько мыкалось на выселках таких, неугодных власти руководителей, а может, просто не принявших линию партии? Ефим Михалец не отражал позицию органов государственной безопасности и волей судьбинушки, всё же сохранившей ему жизнь, оказался в тайге за тысячи вёрст от родного штетла – местечка Мотоль, что в белорусском Полесье.
В общении с такими же бедолагами, как и сам, Ефим не открывал своей иудейской сущности. Кому интересна его древнейшая национальность? – Белорус и белорус. В перетолках с парабельскими чалдонами понял, что о такой национальности, как евреи, здесь мало, кто слышал вообще. И ладно. Приняли простым мужиком? Хорошо, зачтётся. Уроженец местечка Мотоль владел инструментом, благо отец мастерил его для подворий полесских мужиков, Бог подсобил получить образование и не обидел здоровьем. Жизнь продолжалась в ином измерении, вместе с тем, имела преимущества, навевая одному из еврейских руководителей Белоруссии философские суждения о земле Обетованной, в которую, по библейскому сказанию, Бог привел евреев из Египта.
Мария вышла из мещанского сословия – основного городского населения Российской Империи второй половины XIX века. Родилась в Тамбовской губернии в семье мелкого торговца, записанного в цех. Отец её положения гильдии не достиг, однако участие в цеховом сообществе дало ему право торговать, заниматься ремесленным делом, конечно же, с обязательной оплатой подушной подати. При наличии в семье трёх детей, жили справно, дружно.
Окончив женскую гимназию, Маша поступила в Санкт-Петербурге на словесно-историческое отделение высших Бестужевских курсов с четырёхгодичным сроком обучения. Успешное окончание учебного заведения позволило молодой выпускнице остаться в преподавательском персонале и обучать слушательниц истории государства Российского.
Началась Великая война 1914 года. Столкновение войск России с армией Тройственного союза: Германии, Австро-Венгрии, Италии, создало условия для кризиса «верхов» и «низов», возросшей активности народных масс. Машенька оказалась в гуще события. На следующий день после объявления войны она с сотнями тысяч петербуржцев, которые шли с иконами, портретами царя и российскими флагами, оказалась на Дворцовой площади. Ожидали царского манифеста. И он был оглашён с балкона Зимнего дворца. Марию поразило патриотическое содержание особого акта Николая II, обращённого к гражданам Российской империи. В нём говорилось, что Россия, единая по вере со славянскими народами, неравнодушна к их судьбе. Хищная Австро-Венгрия выдвинула невыполнимые условия к Сербии, и, презрев её миролюбивый ответ, атаковала беззащитный Белград.
Российское правительство объявило, что оно надеется на мирный исход переговоров, но, вместе с тем, армию и флот привело в боевую готовность. Далее в манифесте говорилось, что Россия рассчитывала на добрососедские отношения с Германией, но последняя потребовала отмены мобилизации в русскую армию, а получив отказ, объявила войну. Россия вынуждена вступиться за родственную Сербию, оградить свою честь и положение великой державы. «Мы верим, – заявлялось в манифесте Николая II, – что на защиту Отечества встанут народы страны, позабыв давние распри, и с Божьей помощью Россия отразит врага». На волне патриотизма страну захлестнула германофобия. Столица России – Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Разгромлено германское посольство, разбиты здания немецких фирм. В поддержку правительства по Российской империи шли демонстрации, митинги. 
Участие России в мировой войне коренным образом изменило внутреннее положение империи, потребовало перестройку экономики на военный лад. С первых же дней резко увеличились финансовые расходы, материальные ресурсы. Проведение мобилизации и затраты на переброску армий к местам боевых действий потребовали значительных средств. Несмотря на то, что по объему выпуска валовой продукции страна занимала пятое место в мире и четвёртое – в Европе, военная ноша оказалась тяжёлой. На 1 января 1915 года численность российской армии выросла с 1 миллиона 36 тысяч человек – до 6 миллионов 600 тысяч личного состава. С начала 1916 года увеличилась до 8 миллионов. В 1917 году численность русской армии достигла 10 миллионов 800 тысяч человек. 
Мария ушла на фронт добровольцем. Её, выпускницу высших Бестужевских курсов, направили на русско-прусский фронт, где она была произведена в вахмистры кавалерии. Мария служила в казачьей сотне, в которой числилось свыше двадцати девушек, за редким исключением – все донские казачки. Она и была тем исключением с высшим образованием, что позволило попасть под начало худенькой девушки не полных восемнадцати лет урядника Александры Лагеревой. Лихая сотня совершала разведывательные рейды по германским тылам.
Однажды в упорных боях с германцами в Сувалкской губернии  Польши разведывательный отряд из четырёх девушек-казачек под командованием урядника Лагеревой, в составе которого была и Мария Казначеева, оказался в окружении превосходящих сил противника. Обиссиленные и раненые в бою казачки были схвачены в плен. Германцы поразились, увидев, что перед ними не лихие казаки донских станиц с чубами и острыми шашками, а молоденькие девчонки, проявившие беспримерное мужество в неравном бою с мужчинами. В знак уважения к дерзкому поступку отважных разведчиц командир германского отряда оставил им холодное оружие и велел запереть в костёле. 
Не знающие страха защитницы Отечества не сломились, не пали духом. И Бог услышал их молитвы. Им удалось взломать решётку на окне костёла, покинуть его и, обезвредив часового, на своих же лошадях, привязанных к коновязи у места заточения, миновать сторожевое охранение германцев, и выбраться из вражеского плена. Более того, при выходе к позициям русских войск, не знающие страха разведчицы, столкнулись с германскими уланами. Завязался бой, в результате которого девушки пленили обер-лейтената, имевшего при себе важные документы и были таковы. За мужество и отвагу, проявленные при ведении разведки в германском тылу, Александре Лагеревой и Марии Казначеевой был присвоен первый офицерский чин кавалерии – корнет.
Переворотные события в России: буржуазная революция, затем сполохи октябрьской революции 1917 года прошли для Марии на родине в Тамбове, где она учительствовала в одной из гимназий города. Личной жизни не складывалось. В житейских отношениях мужчины сталкивались не только с весёлым и независимым характером Марии, но и непрекленностью, воспитанную на полях мировой войны. Исчезали, уходили, оставляя в душе обаятельной и благой женщины горький осадок и разочарование.  Из-за ранений, полученых в лихих схватках с врагами Отечества, Мария не имела детей, что также сказалось на сопричастности с ухажёрами.
На одном из публичных выступлений в Тамбове свободная от семейных уз, образованная молодая женщина была замечена партийным руководством губкома и приглашена на работу в агитационно-пропагандисткий отдел Тамбовского губернского комитета РКП (б). Отдел губкома, в котором Мария занималась вопросами влияния на массовое сознание населения Тамбовской губернии, осуществлял функции руководства газетой, печатью, регламентировал и координировал агитационно-пропагадистскую деятельность.
Мария окунулась в организацию митингов, лекций, встречь, выезжала в сельскую местность для освещения крестьянству политики «военного коммунизма». Изучала принципы деятельности колхозов, товариществ, различных обществ, имевших обширные полномочия в сфере производства. Сельские общины, как выяснила Мария, определяли время пахоты, сева, сенокоса, устанавливали характер севооборота, режим пастьбы скота. Молодая агитпромка изучила область кооперации на селе, в чьём ведении находились перерработка сельхозпродукции, её сбыт, кредиты, закупка товаров.
В период перехода к новой экономической политике колхозы Тамбовской губернии влачили жалкое существование. Мария отмечала нежелание большей части крестьянства к вступлению в коллективные хозяйства и слабую вовлекаемость местных властей в колхозное движение. Если колхозам ещё год-два назад помогало государство, чего  крестьяне были лишены, то ныне снабжение было прекращено и сельские труженники не обращались к колхозам. Представитель агитпрома Тамбовской губернии Мария Казначеева замечала крестьянскую сметку, и тягу к индивидуальному ведению хозяйства на чернозёмных плодородных землях.
На заседаниях губкома она информировала руководство губернии о недовольстве сельчан политикой «военного коммунизма», взывала к упорядочению работы продотрядов, комитетов бедноты по изъятию у крестьянства излишков зерна, а, зачастую и необходимого для жизни продовольственного запаса. Не всегда находила поддержку партийного аппарата. «Вместо того, чтобы партийному руководству губернии идти навстречу крестьянству и уменьшению бремени силового сбора зерна, – возмущалась Мария на официальных мероприятиях, – вы, товарищи, поручили агитационно-пропагандистскому отделу сделать упор на производство печатной продукции, издание и распространение агитационной литературы среди населения! С людьми надо говорить, товарищи! Обдумывать свои решения и доводить их крестьянству!».
И, действительно, ни одна уездная или губернская партийные конференции не проводились без освещения вопросов печатной агитации и попаганды. Аграрный характер тамбовщины требовал, чтобы пропагандистские материалы, расчитанные на крестьянское население, издавались огромными тиражами и распространялись Марией и товарищами по работе в сельской местности.
К сожалению, уже было поздно. Не помогло. В 1920 году тамбовщину  поразила засуха, а продразвёрстку партийные органы губернии не уменьшили, оставили прежним количественное выражение пудов зерна. Ещё больше ситуацию в Тамбовской губернии усугубило лишение   крестьян политических и экономических прав, запрет на торговлю хлебом. Его забирали силой продовольственные отряды и деревенская голыдьба, сбившаяся в так называемые комитеты бедноты. Партийной агитации и пропаганде население тамбовщины ответило вооружённым сопротивлением под руководством главаря эссера Александра Антонова. Участника экспроприации у экспроприаторов времён первой русского революции 1905-1907 годов, отбывавашего пожизненное заключение в Московских и Владимирских тюрьмах.
Ещё после захвата Тамбова в 1919 году генерал-лейтенатом   Мамонтовым у населения города осталось огромное количество оружия. С началом выступления крестьян оно перешло в руки восставших и послужило организованным выступлениям против частей регулярной Красной Армии, способствовало размаху партизанского и повстанческого движения на тамбовщине. В мае 1921 года командованием партизан, гражданской управой и неселением сельской местности была провозглашена «Временная демократическая республика Тамбовского партизанского края» с правом созыва Учредительного собрания. Главой партизанского края повстанцы выдвинули Шендяпина.
Однако к выступлению крестьян губернское партийное руководство  отнеслось пренебрежительно и потребовало у агитационно-пропагандисткого отдела увеличения печатанья брошюр и «противобандитских» листовок для распространения в уездах, охваченных «антоновщиной». Мария с активом товарищей в сопровождении красноармейского отряда в двадцать-тридцать штыков, рискуя быть схваченной разъярёнными и жестокими крестьянскими разъездами, езъездила губернию, устраивая в деревнях и сёлах коллективные чтения, лекции, беседы, митинги, газетные агиткампании. Эти меры не помогли. Повстанческое движение крестьян на тамбовщине разрасталось всё шире и глубже.
В апреле 1921 года, назначенный Политбюро ЦК РКП (б) командующим войсками Тамбовской губернии, Михаил Тухачевский с  заместителем Иеронимом Уборевичем и начальником штаба Николаем Какуриным, приступили к уничтожениею крестьянского восстания. Мер оказалось, недостаточно. Тухачевский приказал применить против  повстанцев химическое оружие. Для усиления частей регулярной Красной  Армии, участвующих в уничтожении крестьянского восстания Тамбовщины, была переброшена отдельная кавалерийская бригада под командованием Григория Котовского. От Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР тамбовские события обеспечивали Генрих Ягода и Василий Ульрих. Не безрезультатно. Уже в мае 1921года бригада Котовского напрочь разбила и рассеяла повстанческие отряды под командованием Селянского. Получивший тяжёлое ранение главарь, к вечеру умер. Скрывавшийся у сожительницы Антонов, при штурме дома чекистами отстреливался до последнего патрона. Выбежав из горящей избы был застрелен работниками ГПУ. «Антоновщина», как движение, была уничтожена.
В отношении местного населения начались жестокие репрессии. Изданный полномочной комиссией ВЦИК приказ № 171 «О начале проведения репрессивных мер против отдельных бандитов и укрывающих их семей» вступил в законную силу. Приказ гласил:
всякого, кто отказывается называть своё имя, расстреливать на месте;
семьи, в которых может быть спрятано оружие, властью уполномоченного, объявлять заложниками и расстреливать на месте.
в случае нахождения оружия расстреливать всех на месте;
семья, в доме которой укрывается бандит, вся поголовно подлежит аресту, а имущество конфискуется. Старший работник в семье расстреливается на месте, а семья высылается;
всякая семья, укрывавшая членов семьи или имущество «бандитов», рассматривается сама как «бандитская». Старший работник в этой семье расстреливается на месте.
крестьянам, указавшим семью, в которой укрывали «бандита» переходит все имущество этой семьи, а эта семья арестовывается и подлежит высылке. Старший работник этой семьи расстреливается на месте;
 в случае бегства семьи «бандита» ей объявляется розыск, а имущество распределяется среди верных советской власти крестьян.
По губернии прокатился террор. Мария оказывала поддержку местному населению, обеспечивая его агитационными материалами. Печатные брошюры, листовки пестрели призывами к семьям участников волнений. В них требовалось выдавать укрывшихся в лесах и деревнях повстанцев, оказывать содействие Красной Армии.
В январе 1922 года в Тамбовской губернии образовался кооперативный союз сельскохозяйственных коллективов. В него вошли колхозы и подсобно-производственные кооперативы. Это позволило губкому пойти на льготы по налогам и жизнь в тамбовской глубинке потихоньку налаживалась.
Усердие на агитационно-пропагадистской фронте Марии Никандровны Казначеевой не осталось незамеченным партийной властью губернии. Её назначили начальником агитационно-пропагандисткого отдела губкома. Она включилась в образование колхозов и подготовку выполнения решений, принятых в декабре 1925 года съездом, получившим название – индустриализации. 
Однако окружное земельное управление в январе 1926 года проинспектировало колхозы и, комиссия, назначенная для этих целей, константировала отсутсвие в коллективных хозяйствах организации труда: 13 процентов хозяйств были взяты под сомнение, 30 – оказались безжизненными. Начальник агитационно-пропагандисткого отдела Тамбовского округа Мария Казначеева приняла удар на себя. Арест чекистами последовал незамедлительно. С введением в статью 49 нового Уголовного кодекса РСФСР понятия «социально опасные элементы», решением суда к ней было применено наказание в виде высылки сроком на 5 лет. Две судьбинушки: стряпуха первой партии выселенцев Мария Казначеева и белоруский иудей, один из руководителй еврейской секции при Центральном комитете БССР Ефим Михалец, нашли своё счастье в Парабельской тайге.


Глава 25

В прохудившейся палатке поселкового коменданта Голещихина смердело запахом дёгтя, грязных портянок и рыбьего жира. Хоть стой, хоть падай! Вонища вышибала слёзы у любого, кто, если бы осмелился на свой страх и риск сунуться к начальству. Зудели мухи, лениво ползая на объедках язей, муксунов, обглоданных злыднем за ночь беспробудной пьянки. Пищало комарьё, вкусив кровянки с опухшей мордени Фёдора Ивановича. Духотища – не пройти, не проехать. И, всё же зловоние в спалке коменданта подавлял слащаво-кисловатый душок браги.
Перебравший ночью комендант мучился похмельем. Устроившись на лежанке, чтобы не тревожить гудевшую голову, Фёдор задыхался, иной раз вздрагивал телом, вскидывая в испуге блуждающий взгляд на Петра.   
– Чё присох, зараза? Наливай! Слышь, Петька? 
– Угу…
Серое лицо Вялова с прилипшей к потному лбу кудлей волос, выражало не меньшую муку, чем у начальства, но помощник не перечил благодетелю, как Фёдор пел о себе славу по пьянке, плеснул браги в алюминиевые кружки. 
 – Я тут хозяин! Слышь, Петька? – Голещихин ударил кулаком по столу и захрипел гортанью, издавшей клокочущие звуки.
– Угу, – невразумительно заверил Вялов, но, видно, с перепою утеряв над собою управу, гнул свою линию.
– Я чё скажу, Фёдор Иваныч … Ик, ик, ик… 
Икота отбила желание откровенничать с начальством, однако, справившись с ней, Пётр вернулся к мысли, не дававшей покоя бессонными ночами.
– Не сплю я ночным делом, Фёдор, ага… Лежу и думаю, думаю… Поди не забыл нашу службу в комендатуре уездной ЧК? А? Чё гырчишь-то? Окажемся за могилой и предстанем перед Господом, чё ему скажем, а? О чём спросим Творца? Ума не приложу, –недоуменно пожал плечами Пётр.   
Заплывшим гноем глазом Фёдор уставился на помощника, открыть второй глаз, чтобы не дать маху и садануть по загривку паршивца, не хватало сил.   
– Закидываешь словечко, мизгирь? – опешил благодетель от вольности исполнителя желаний, но нашёл в себе силы открыть оба зыркала и в полный размах «воткнуть» их в Петра.
– Эх, Федька, Федька, – хныкнул Пётр, усевшись на пропитанный брагой и мочой топчан, – нелёгкая связала с тобой, мать её … Скольких людей порешили, Боже ты мой…
– Плети околесицу, да не забывайся, – вскинулся Фёдор, не спуская с помощника задичалых глаз. – Связался, видите ли, он…  А, кто тебя вывел в люди – из говна и в князи? Кем ты был до меня, стервец? Сопишь? Я привёл в «чрезвычайку», пайку отвалил, когда все пухли с голоду, а сейчас – заговорил, ядрёна мать! Вставай, слизняк! Нету в тебе крепости – ни в серёдке, ни снаружи. Хлюпик… 
Фёдор усмехнулся кривой щекой, взял кружку с брагой и, запрокинув голову, выцедил до дна.
– Ух, подлюка!
Сгрёб в кулак зелёного лука, обмакнул в рассыпанную на столе соль и, скривившись, расжевал почерневшими зубами.   
– За свою власть я, Вялов, кому хошь глотку порву! Я хозяин, и всё тут! Понял?
– Угу, – промычал помощник, заценив кулак коменданта.
Для пущей убедительности Голещихин ухнул им по столу.
– Власть знает, что делает,  знает, на кого положиться! За власть я… Ух … Удавлю! – прорычал и, вдруг, захохотал, широко разевая рот.
– Го-го-го!
Уняв хохот, Фёдор постучал пальцем по затылку помощника.   
– Слизняк ты, Вялов, ага … Как совецкая власть тебя в расход не пустила? У белой любо-мило было, чин чином, чуть-чё – пулю в лоб и ваших нету…      
Вялова охватила жуть, хмель качнул его, и он рухнул на лежак. Фёдора тянуло на разговор. Очищая шкуру с истекающего жиром язя, почесал плечом перекошенную щеку и смачно сплюнул.
– То-то и оно, Петька… В расход не пустила, потому что рядом был я – Фёдор Иванович Голещихин. Мы – Голещихины – сила! Ни чё! Выучу, благодарным будешь! Наливай! 
Еле-еле душа в теле Вялов потянулся к бутыли, но от выпитой браги его кинуло на Голещихина. Фёдор поймал хлипкого помощника и швырнул его на устеленную прелой соломой землю.   
– Слухай, цуцик херов. Кто я был до совецкой власти? – Голещихин опять-таки саданул кулаком по столу, но смолчал, скосив взгляд на Петра. – Хотя стоп, знать не положено… Там свои козыри были… Щас начальником стал, партейным! А раз так? – Пей, приказываю!
Как бы то ни было, Вялов одержал верх и над этой кружкой браги – осилил до дна, но с дрожжевой бормотухой организм не справился. Утробное – ы-ы-ы-ы-эх, и начинка желудка Петра выплеснулась на Голещихина.
– Ё… мать-перемать! – взревел комендант и опустил волосатый кулак на малахольную голову помощника.
В который раз Пётр оказался на загаженной соломе. Изрыгая звуки, точь-в-точь похожие на рык, угораздившего в капкан зверя, Голещихин потянулся к кобуре и застыл, услышав хихиканье Вялова.   
– Не шарь лапищами, Фёдор, не шарь, револьвер-то – вот он, у меня … Ик, ик, ик… Дурака нашёл … Ик, ик, ик … Пить с тобой и не убрать наган…    
– Чё сказал, недотёпа? – взревел Фёдор и остановился, как вкопанный – в лицо смотрел ствол его самозарядного офицерского револьвера. 
– Ты чё? – остолбенел комендант, – у-бе-ри, Петя-я-я, Хри-стом Бо-гом про-шу – у-бе-ри, не шути со мной. Мне умереть – раз плюнуть, а ты, сука, хочешь жить, жениться, детишков рожать. За дырку в моей шкуре – тебе, Петя, светит пуля и свадьба тю-тю… Го-го-го…   
Фёдор шагнул к Вялову, однако, хлопнувший выстрел откинул его на лежак. 
– Ты чё, стрелил в меня? – вытаращился Фёдор, вращая безумными зенками.
Если учесть количество выпитой браги, отрезвление к Голещихину пришло скорее, чем можно было ожидать в подобной ситуации. В него пальнул слизняк, услужник. Приблизил к себе, как безмолвный материал, удобный для собственных нужд и на тебе – стрелил. Кажись, не попал, но ведь не убоялся и бацнул из нагана. Испитые мозги коменданта отказывались понимать оказию, как событие, выходившее за грань его разумения. Перегнул ли в отношении Петра палку или пьяный гонор помощника вывел на кривую, где иссякает разум и начинается безумие, Фёдор не понял. Лёжа на вонючем топчане таращился на Вялова, соображая, что это? Бунт? Или Петька целит на его место и решился разделаться с ним под орех? Э-э-э, нет, этот финт с ушами не пройдёт …
Пётр же плавал в умиротворении. Переводил взгляд с револьвера – на Фёдора, опять на оружие. Он – Пётр Сидорович Вялов укоротил хвост Федьке! – клокотала в нём радость, – самому Голещихину! Кажись, пулей не достал, лупит по чём зря глазами, но струхнул, язви его…    
– Стрелил, значит? – всё ещё не верил Голещихин, упёршись руками в топчан.
Вялов встал и, тяжело ступая, присел на лежак к благодетелю.
– На, Федька, наган. Стреляй! Ну? Меня мороз по коже не дерёт, умереть не боюсь – от твоей пули или коменданта-исполнителя – всё одно, такая жизнь осточертела. Не получилась? И хрен с ней, другой не будет. Устал я обливаться холодным потом, хватит, – встал и, шатаясь, вышел вон из вонючей палатки.
Голещихин осмысливал постигший случай. Верный помощник вышел из повиновения, оказалось, не с перепоя, а от накипевшей злобы. Или может дело другого склада, и Петька, действительно, решил подсидеть его? – скрежетнул зубами, Голещихин. – Не-е-е, хлюпик, не обставишь меня…
Хватанул из бутыли остаток гущи и, размазав её рукавом по подбородку – вскочил. Приспичило орудовать... Схватил плеть и вон наружу.   
На площадке возле кухни детишки выселенцев возрастом до четырнадцати лет разбирали грибы, траву, помогали тётке Марии стряпать обед. Вообще-то, после ухода взрослых на работы, детьми занималась старшенькая Настя. Девушка шестнадцати лет, потерявшая родителей по дороге в ссылку, была незаменимой помощницей Марьи: глядела за ребятами, хаживала с ними в тайгу за дарами природы и, конечно же, помогала на кухне. Бездетной Марии льстило расположение к ней скромной, работящей девушки. Женщина не упиралась естественному позыву природы – материнскому инстинкту, которого была лишена в силу ранений, полученных на войне. Настю звала дочушкой, тем самым обозначая не столько разницу в возрасте, сколько, испытывая к ней материнские чувства.   
Мария приметила плотоядный взгляд Голещихина на девушку и не исключала, что комендант, принуждавший женщин-выселенок к близости за краюху хлеба, не упустит момента касательно Насти. Она по-женски открыто упредила её об опасности, и велела ни в коем случае не оставаться одной ни в бараке, ни в расположении лагеря. Настя следовала наставлению Марии, ощущая к ней влечение, симпатию и, занимаясь с детьми или по хозяйству на кухне, была в окружении людей.
Выстрел в палатке коменданта не вызвал смятения женщин. К  выстрелам выселенцы привыкли, зная дурь Голещихина в пьяном угаре палить из нагана. Секретом не было, что начальство пропивало их скудное питание, обменивая на брагу несчастные крохи, собранные парабельцами или, выделяемые на эти цели райисполкомом. Жаловаться было не кому. Комендант представлял в посёлке исключительную власть, им же устанавливались нормы кормёжки, исходя из наличия продовольствия и выполняемого выселенцами объёма работ.
Мария с Настьей и сейчас бы не обратили внимания на выстрел, зная о запойном характере прошедшей ночи, однако, насторожились. Их внимание привлёк выскочивший из палатки Вялов. Воровато оглянувшись, Пётр «смотал удочки» в кусты – только его видели. Следом вывалился Голещихин, осмотрелся и, постукивая плёткой по голенищу чирка, направился к ним.
– Держись, девка, если – что, сразу в лес, – шепнула Мария девчонке, приложив палец к губам.
– Угу, тётка Марья, – откликнулась Настя и погрозила пальцем детишкам, шумно игравшим в бабки. 
 Комендант подкатил к женщинам, остановился и задал весомый вопрос:   
– Ну? 
Стряпуха Казначеева выпрямилась, вытирая лоб тыльной стороной ладони.   
– Что «ну», гражданин комендант?
– С порядком, как? Имеются ли нарушения санитарных норм, предписанных врачом Донским? – многозначительно поинтересовался Голещихин, и вдруг, выпучив глаза, сложился пополам. 
– Ик, ик, ик… Ы-ы-ы-эа-а-а…
Коменданта вывернуло наизнанку. Кому-то из детишек показались смешными корчи начальника, он не выдержал и хихикнул. Засмеялись остальные дети.
– Молчать! – возопил комендант, отплёвывая блевотину.
Малыши притихли, испуганно поглядывая на тётку Марью.
– Не бойтесь, дети, Фёдору Ивановичу неможется, пройдёт. Настя, забирай детишек и на речку купаться! Давайте, давай, быстрей! 
– Мигом, тётя Марья, – подхватилась девушка. – Дети, за мной! Кто вперёд до речки?      
Орава с криком: «Ура-а-а-а» ринулась за девушкой.  Голещихин скосил зырки на открытые ноги Насти, что не осталось не замеченным Марьей.
– Не глазели бы на мою дочь, гражданин комендант, – заметила женщина, – займитесь питанием людям. Объёмы норм на объектах ужесточились, и работникам не хватает пищи – упадут. Даёте себе отчёт, что за выработку спросят и с вас? 
– Чёо-о-о-о? – взревел Голещихин, утирая о галифе облёванные кисти рук, – и здесь меня не считают начальством? Спрашиваю тебя! 
– Не совсем так, гражданин начальник, – спокойно заметила женщина, – в мировую войну я служила в разведке в кавалерийском чине – корнет и дисциплину знаю.      
– Итиё мать, тоже герой. Один я хрен знает кто, и слухать меня не хотят, – Голещихин опустился на корточки. 
– Гражданин комендант, шли бы лучше отдыхать, не ровен час, объявится начальство и неприятностей будет через край. Полагаю, из личного дела вы знаете о моей работе в Тамбовском губернском комитете РКП (б). Порядок знаю.
Голещихин выдавил нечто, похожее на «угу» и завалился на бок.
– Этого ещё не хватало, – осуждающе качнула головой Мария. – Вставайте, гражданин комендант, ну, же – вставайте.
Мария тронула Голещихина за рукав гимнастёрки, но отскочить не успела. Вурдалак схватил её волосатой лапищей и в миг оказался сверху.
– Оставь меня! Оставь, говорю, – вскричала Мария, пытаясь вырваться из животных объятий насильника.
Не тут-то было, Фёдор подмял под себя Марию и махом сорвал с неё одежонку, обнажив лакомую плоть трепетавшей груди. 
– Га, попалась птичка! – озверел нечестивец, впиваясь гнилыми зубами в упругое тело женщины.   
Восторженное урчание покусителя вдруг взъярилось рыком раненого зверя.
– А-а-а-а-а, бля-я-я-я…
Голещихин сполз с Марии и схватился за причинное место, вызвавшее желание обладать молодой женщиной.
– Убью-ю-ю-ю, – ревел зверюга, подшибленный коленкой в пах.   
Мария вскочила, прикрывая обрывком платья грудь, выхватила из кострища полено и сунула в морду опостылевшего всем злодея.   
– Ты не жилец, Голещихин! – била в глаза женщина. – Это говорю тебе я – корнет казачьей разведывательной сотни, уложившая в боях не один десяток германцев. Запомни животное, ты здесь временный – так, для вони и дерьма. Начальство знает об этом и ты, сука такая, в лучшем случае, окажешься среди нас и сдохнешь незавидной смертью. Страшной! В муках! А теперь – вставай и шуруй в свой гадюшник. Быстро!
Оставивший человеческий облик за чертой рассудка, отрыгон-комендант приходил в себя от удара, нанесённого в промежность. Нестерпимая боль уходила с осознанием унижения, ядовитым туманом обволакивая воспалённый мозг хватившего через край животного. С утробным рыком Голещихин повернулся на бок, встал, правда, ноги держали не весть, как прочно, однако, нашёл в себе силы – встал и пошёл к лошадям. У коновязи погладил холку серого жеребца и кое-как вскарабкался в седло.
– Ну-у-у, пошёл.
Умная лошадь и выжившее из рассудка человекообразное существо удалились в направлении бригады Мезенцева, вернувшейся по окончании покоса к раскорчёвке леса под площадку для кирпичного завода.
– Встречай гостя, Лександра, – окликнул бригадира всевидящий Лаврентий.
– В-и-и-ижу, Макеич, начальство жалует, сейчас – держись. 
Голещихин спрыгнул с лошади и поступью беспробудной пьяни подался к Мезенцеву, стоявшему отдельно с кучкой бригадников. Остановился, похлёстывая плетью по голенищу чирка, уставился на людей осоловелыми зенками. 
– Копаетесь, значит, жуки навозные… Захребетники, ё… вашу мать.
Первым под плеть коменданта попал незаметный Яков Кац, высланный из Белоруссии, как и Михалец, за приверженность к такому предмету внимания, как еврейская тема. Яков служил в Витебском хедере бехелфером – помощником меламеда, и пострадал в ходе инспекции учебного заведения комиссией ЦК КП(б) Белоруссии, уличившей его в привитии сионистских взглядов детишкам еврейских семей. Иудейский вероучитель отличался тихим нравом, благообразным терпением к судьбине, лишившей его возможности вещать о еврейском самосознании и объединении евреев на их исторической родине – Палестине.
На плече выразителя семитских идей лопнула ситцевая рубашка.  От неожиданности Яков вскрикнул, но плеть снова взмыла над головой коменданта и опустилась на стоявшего рядом Василия Мыскина.
– А, ну, не балуй! – побагровел Мезенцев и рванулся к коменданту, – слышь, что говорю, Голещихин? Убери плеть!
– Прочь, зашибу!
Александр схватил психопата за грудки и тряханул так, что у Голещихина лязгнули зубы.
– Захребетники, – выдавил из себя изверг, – я вас всех …
– Всех, всех, дай только воли… Иди к своим делам, начальник. Не ровен час, придавит лесиной или утопнешь в болоте… Управимся уж сами…
Голещихин оторопел. Второй раз его, коменданта, Мезенцев в присутствии бригады ставил на место. Сам физически сильный мужик, Фёдор высоко ценилсилу, превосходившую собственную дурь. Ничего не попишешь – сила – есть сила! Обрюзгшая физиономия коменданта осклабилась лыбой.    
– Ай да, Мезенцев, ну-ну, смотри! Ты знаешь меня! – и запустил трёхэтажным матом.
Сегодня день не его, одни огорчения. Не знаешь, где споткнёшься, где соломки постелить, мать твою за ногу, – раскинул умом Фёдор …  А-а-а пошло оно всё к … матери!
– Уймись, начальник, займись делами, – проронил старший бригадир, – нам ещё спины ломать и ломать.
Голещихина посетила тишь, гладь и божья благодать – Фёдор сник. Отмахнулся от паутов и направился к лошади, лениво щепавшей травку у сосен, не чая об очередной хреновине на голову, явившейся, если разобраться, итогом своего же сумасбродства. 

***

Обеспокоенный положением дел в выселенческих партиях, разбросанных по тайге за речками Сэлчига, Карза, Кёнга, Николай Васильевич Арестов, комендант Парабельской спецкомендатуры, спозаранку отправился на обласке в «кирзавод». Рассекая носом мутные воды Шонги, облас ходко шёл к посёлку выселенцев, прибывших в Парабель первыми.
Ими руководил Голещихин. Человек по мнению Арестова звероковатой внешности, с тёмным и не очень убедительным прошлым. Не удивительно, что Фёдор вызывал у Николая Васильевича стойкое чувство отвращения. Выдвинул Фёдора Голещихина на должность коменданта Виктор Смирнов, формально согласовав его кандидатуру с председателем райиспокома Братковым. По линии государственной безопасности, как начальник райотдела ГПУ объяснил председателю райисполкома, вопросов не было, стало быть, и утвердили его комендантом спецпоселения.    
И всё же Арестова удручала одна вещь, вызывавшая у него смятение, опасливость. Не приведи Господи, но Николаю Васильевичу мнилось, что с поселковым комендантом Голещихиным он в своё время сталкивался. Хрен с ним – шапочно, но они были знакомы. Николай Васильевич перебирал в памяти эпизоды, которые хоть каким-то образом пролили бы свет на его сомнения или, наоборот, развеяли их, как нечто пришедшее сквозь сон. Не получалось. Как только возникали вопросы с посёлком, строившимся вблизи Парабели, его одолевала смутная обеспокоенность.    
Уж на что нюхом горазд был на людей Виктор Иванович Смирнов, и тот не подал сигнала о нутре поселкового коменданта. Ладно, – думал Николай Васильевич, – детей ему с Голещихиным не крестить, пусть рулит посёлком, а там разберёмся. Собственно, делов-то? Справится с задачей к началу зимы? – Флаг ему в руки! Причём, настоящий, переходящий за выдающиеся успехи в социалистическом строительстве из одного посёлка в другой. Нет? – Пусть молит Бога, что останется лесорубом на таёжной делянке, где жизнь – э-э-э-эх – не стоит и понюшки табаку.         
Поселковый комендант Голещихин омрачал настроение Арестова жалобами парабельцев, сплошь и рядом утверждавших о его недостойном поведении с женщинами, разбазаривании продуктов, а также привычках, позорящих комендатуру района и власть. Из чего Николай Васильевич решил изучить дела, связанные со строительством посёлка, кирпичного завода, наконец, исполнить решение исполкома об усилении роли спецконтингента в индустриализации района.
Возможный приезд в Парабельский район товарища Сталина не отменялся, значит, требования власти в отношении достойной встречи Генерального секретаря ЦК ВКП(б) с посещением им объектов строительства оставались на злобе дня. Под началом Николая Васильевича находились выселенческие посёлки, разбросанные по тайге и речушкам. Их становилось всё больше и больше, стало быть, Арестов сделал вывод, что этому процессу не видно конца.
Телефонные звонки руководства из Томского, заезды в Парабель уполномоченных окружного ГПУ, укрепили в сознании Николая Васильевича мысль о воплощении партией грандиозного проекта по массовому переселению людей из глубинных районов страны. Массы тружеников были брошены на решение потрясающих дел, причём, в рамках установок, озвученных товарищем Сталиным в политическом отчёте XIV съезда партии. С трибуны съезда Иосиф Виссарионович огласил: «Усиленное развитие советской промышленности местного значения должно стать приоритетным в деятельности партийных органов». Именно местного значения. Коротко и ясно!
Николай Васильевич учуял акцент, сделанный товарищем Сталиным в концепции развития индустрии на местах. Ему, коменданту специального органа, курирующего трудпоселенцев, выселенцев, спецконтингента, что по номенклатуре ГПУ было одним и тем же порядком, выпало гнуть линию партии и идти путём, указанным с трибуны съезда. Иначе лом, топор, кирку-мотыгу в руки и вперёд на свершение великих побед в необъятной тайге.   
После заседания исполкома Арестов не мог успокоиться и упивался желчью обиды на председателя райисполкома. Братков раскритиковал его за неэффективное использование выселенческих бригад, задействованных на сооружении объектов первой значимости, и, по сути дела, обвинил его, коменданта спецкомендатуры, в уклонении от исполнения служебных обязанностей. «Ах, чертяка! Ничего не скажешь! Умно перевёл стрелки на меня. Сам огрёб на орехи за МТС, однако, разошёлся, – переживал Николай Васильевич. – Ну, да ладно, хорошо, что известил членов исполкома о приезде в Парабель Самого – это правильно. Всех повязал верёвочкой ответственности и ни гу-гу… Прям мораль из еврейской сказочки: «Будешь знать, почём фунт изюму», ГПУ обует – мало не покажется».
Арестов вспомнил демонстративный уход с заседания исполкома Виктора Смирнова. Начальник райотдела ГПУ покинул его с прохладцей, недовольным, вероятней всего, пришёл к аналогичным выводам и сейчас строчил докладную начальству о положении дел на местах. Обязательно с оргвыводами о срыве сроков выполнения задач. Николай Васильевич вздохнул: «Пожалуй, выводы в докладной записке Виктора Ивановича будут носить не обезличенный характер, а с указанием фамилий виновных по фактам, эпизодам, событиям. Загреметь под фанфары – пару пальцев обмочить, и, гадом буду, – ёрзал задним местом по сидению обласка Николай Васильевич, – Смирнов выкрутит руки любому, кто зашьётся с выселенцами. С ним надо быть аккуратней, впрочем, и Браткову подсластить пилюлю – лишним не будет! Итиё мать, жизнь, гляди и слопают», – кумекал Николай Васильевич, взмахивая веслом. 
Что бы там ни было, а комендант районной спецкомендатуры с удручающим расположением духа грёб к посёлку Голещихина на видавшем виды обласке. Не радовали его подчинённые, не выделившие из трудпоселенцев специалистов узких профессий. Прибывшие в район ссыльные, были в основном из числа бывших руководителей или партийных работников и не имели опыта ремесленных дел, обработки земли. Огорчало окружное начальство, требующее заоблачных результатов. Хотел к Голещихину добраться на лошади, где там? Милиционеры разобрали и уехали по леспромхозам и рыболовецким бригадам. Чёрт знает, что, – досадовал Арестов, наблюдая за утками, суматошно хлопавшими крыльями, щурятами, нырявшими вглубь речонки. Ха, умора, – улыбка скользнула по лицу Николая Васильевича, – утка-мама, истерично крякая, уводила от него утят. Благодать-то какая! Любоваться ею и любоваться, слушая плеск волны о борт обласка, рыбалить, охотиться…  Э-э-эх, итиё мать! – матюгнулся комендант, – света белого не видно, некогда жить. Арестова коробило ознобом.
Ага, вон и покосная грива – выгнулась от Оби до Оськина озера. И ни где-нибудь у чёрта на куличках, а рукой подать. Коси – не хочу! Однако стычка за сенокосные угодья с парабельскими мужиками была, оставив у Николая Васильевича неприятную трёпку нервов. Было дело, возроптали мужички, взъелись за покосы. Чего доброго, в следующий сезон разгневаются пуще прежнего, и пойдут на столкновение с властью. С них станется, живут крепко, а хуже не хотят. Усердствовал Лёнька Буреев, местный чалдон, закадычный дружок Валерки Новосельцева. Мужики окружили его, коменданта района, и Лёнька пристыдил его, мол, ты чё творишь, Васильич? Испокон веков покосы на ливе были нашими: косили деды, отцы, а ты их отдал приблудному рванью и нас оставил без сена на зиму. 
– Не брешите, мужики, не ерепеньтесь, – успокаивал их Арестов, – райисполком всем выделит покосы, откоситесь вовремя. Чего уж?
Куда-а-а там, расходились парабельцы! 
– Я, гражданин начальник, здесь отродясь живу, – стучал в грудь  кулаком Буреев, – гривы на ливе всегда были наши! Навезли всякую сволочь, им же покосы отдай! Обложили, ровно медведя в берлоге, твою мать, а свою скотину зимой кормить нечем!
– Не сволочи людей, Лёнька, им и так не сладко, – вступился за выселенцев коренной парабелец старик Гаранин, – ещё неизвестно, кто сволочи – они, аль, можить, другие… А?
– Чё-ё-ё? – возмутился Арестов, понимая, куда клонит дед, но – так, для порядка.
– А чё, молиться на них? – матюгнулся Лёнька, – скотину нечем кормить! 
– Прокормишь! – отмахнулся Гаранин, – сено в огороде осталось, видел – не сопрело. 
– Чужое выглядываешь, дед? Гляди мне! Это не остячишек обирать до нитки, – рассвирепел Буреев.
На скулах старика заходили желваки.
– Чё, я скажу, паря? Не мели пустое. С остяками квитаюсь товаром. Щас в «Сибпушнине» чё? – Порох да водка! Товар под властью! Небось знаешь?
– Ну…
– А-а-а-а, то-то и оно…
Спорили, кричали. Часть мужиков взяла сторону Гаранина, другая – Буреева – своя рубашка ближе к телу, завязалась перебранка, засим и драка, как душе угодно. Арестов растащил мужиков.
– Не разводи смуту, Буреев! Хватили бражонки с Новосельцевым и права качать? Обоих упрячу в кутузку, а надо – и далее. Разойдись, черти! Кому сказал?   
Бы-ы-ы-ы-ло дело с мужичками, – думал думушку Николай Васильевич, загребая веслом под облас, – а с покосом управились вовремя. И сена накосили, и на Троицкую седмицу всей Парабелью погудели. Мужики, устроившие хай из-за сена, нахлесталась браги: обнимались, целовались, стараясь, не пропустить ни слова из уст деда Гаранина, припомнившего житьё в былые времена.
Свою часть покосной задачи выполнил и Арестов. Известил начальство о выполнении нормы по заготовке сена на зиму и мерах, принятых по его распределению на постоялые дворы, находившиеся в пределах Парабельского района. Стороны разлада забыли распри и остались при своих интересах. Жизнь в Парабелье продолжалась.
Однако намёк старика Гаранина о сволочах явных или не очень, виновных в выселении людей, не стёрся в памяти Николая Васильевича. Районный комендант ведал о тайных желаниях хозяйственных мужиков, или, проще говоря – кулаков-единоличников, и падкости к лёгкой наживе, достатку, ощущал прохладное отношение к советской власти. Уроженец Новониколаевской губернии Арестов был осведомлён о службе многих из них в Западно-Сибирской добровольческой армии, сформированной в 1919 году распоряжением Временного Сибирского правительства в Новониколаевске. Кулаки, захребетники и прочие дармоеды, охотно служили в ней, не приемля новую власть – мно-о-о-ого людской кровушки пролили...   
Николай Васильевич, сам причастный к белому движению в первоначальный период гражданской войны, не любил воспоминать об этом ни под настроение, ни под стаканину бражки. Не дай Бог эпизоды его биографии, связанные с участием в Чрезвычайном областном съезде, проходившем в декабре 1917 года в Томске, станут известны   чекисту Виктору Смирнову! Пули не избежать! Тогда делегаты областного съезда не признали советскую власть! За её непризнание голосовал и он – делегат Томского съезда коллежский регистратор податной инспекции Новониколаевска Арестов Николай Васильевич. От время было… Многим попало по первое число!
Николай Васильевич грёб веслом по Шонге, воспоминая события, терзавшие Томскую губернию во время гражданской войны. Для осуществления функций управления огромной территорией Томский съезд избрал Временный Сибирский областной совет. Его возглавил Григорий Потанин – известный русский этнограф, географ, фольклорист и ботаник. С первых же дней Григорий Николаевич столкнулся с проблемой обложения населения налогами и формирования бюджета за счёт налоговых поступлений. Он знал, что в правительственных учреждениях России податных инспекторов служило немного. Поэтому Николай Васильевич Арестов, оказавшийся в поле его зрения, вполне объяснимо занял место консультанта в областном совете. 
Всё бы ничего, но эссер Потанин имел свои взгляды на политическую жизнь России. Являясь членом «Общества независимости Сибири», он с единомышленниками по партии социалистов-революционеров помышлял об отделении Сибири от Российской империи и видел в этой идее будущее народов, проживающих на обширной территории. Уверенность учёного Потанина в правоте идеи не поколебали ни арест в молодые годы за крамольные умозаключения, ни трёхлетнее пребывание в Омском остроге, ни испытание процедуры гражданской казни. Избравшись большинством голосов председателем Томского областного совета, Григорий Николаевич пошёл в направлении, выстраданном жизнью – отделении Сибири от России. «Если не всю Россию спасти от большевизма, то хоть какую-то часть», – заявил он соратникам на одном из публичных выступлений. Эта установка была кредо его жизни.
Однако события в Томске развивались вопреки чаяниям эсеров – стремительно и неожиданно. Исполком Томского губернского совета рабочих и солдатских депутатов уже 26 января 1918 года распустил областной совет. Двадцать депутатов были арестованы. Лишению свободы подверглись и не примечательные аппаратчики Томского законодательного собрания. Николаю Арестову повезло, ему удалось избежать ареста губернским ГПУ. Он укрылся в отчей избе под Новониколаевском и до установления советской власти сидел тихо, не высовываясь на улицу лишний раз. С водружением красного знамени на здании Госучреждений, что на углу улицы Семипалатинской в столице Сибири, предложил услуги новой власти. Как специалист в денежных делах и человек, далёкий от революционных перипетий, он оказался востребованным губкомом. А через некоторое время без особого изучения биографических данных его взяли на службу в губернскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Карательному органу состоявшейся власти ой, как были нужны специалисты по налогам и сборам! И пошло-поехало. 
С началом в 1927 году хлебного кризиса в стране, сокращения хлебозаготовок, отсутствия промышленных товаров на рынке, снижения заготовителями хлебных цен партия вменила правило «чрезвычайных мер»: обысков, запрета рыночной торговли, применения властных полномочий к гражданам, отказывающимся продавать хлеб по убыточным ценам. Опыт Николая Васильевича, специалиста в денежных и вне сомнения, экономических делах, оказался востребованным для борьбы с обрушившейся на страну спекуляцией.
С отказом Центрального комитета ВКП (б) от принципов НЭПа, либерализацией государственной системы с одновременным разворотом к административно-командной системе управления страной, при которой десятки тысяч людей угодили в Западную Сибирь, Арестов оказался в руководстве Парабельской районной сцецкомендатуры с уймой обязанностей. На голову налогового инспектора свалилось чёрт знает, что! Это и учёт, прибывающих в Парабель спецпереселенцев, надзор за ними целью предотвращения побегов, выявление антисоветских и уголовных элементов, контроль за хозяйственным и трудовым устройством в местах поселений, выдача разрешений на временный выезд из района расселения, направление через райотдел ГПУ личных дел выселенцев на рассмотрение Особым совещанием при ОГПУ СССР о побегах, бандитизме и контрреволюционных преступлениях. Господи! Дел невпроворот, только крутись.
Известие о посещении Парабельского района Самим, доведённое в строжайшей тайне узкому кругу ответственных работников, всколыхнуло руководителей всех степеней и направлений. Закрутились! Поэтому приезд Арестова в спецпоселение к Голещихину носило двоякий характер: нивелирование изъянов, озвученных Братковым на исполкоме, и личное участие в выполнении исторических решений съезда индустриализации. Иначе нельзя! Илья Игнатьевич пришил ему ярлык уклоненца от исполнения обязанностей службы, и такая репутация могла навредить ему.
 В самом деле, продукция кирпичного завода выйдет не ранее октябрьских праздников, когда мороз придавит за двадцать и более градусов. Леспромхозы, развёрнутые по устью реке Парабель, в силу недопоставок оборудования из Томского, ещё только выходят на промышленную валку леса. Плохой знак! Это означало, что снабжение сырьём – древесиной деревообрабатывающих предприятий Томска и Новосибирска не представлялось возможным. Их мощности оставались не загруженными, простаивали и производство конечной продукции, таким образом, оказывалось на грани срыва. 
Беспокоило Арестова и создание в районе коллективных хозяйств за счёт выселенцев. В новых условиях не хватало техники, специалистов, опыта возделывания земель. Заручившись содействием Виктора Смирнова, Николай Васильевич направил в Колпашево на курсы рулевых  десяток парней. Обучившись управлению американской техникой «Фордзон», они должны были вернуться в Парабель специалистами, обучить и других практической основе в полях. Когда на исполкоме Смирнов задал вопрос Браткову о положении дел с МТС в Парабели, Николай Васильевич смекнул, что его идея об отправке на учёбу парней нашла положительный отклик у органов государственной безопасности.    
У Николая Васильевича вызывало недоумение отсутствие в районе рыбного предприятия. «Необходимость в нём созрела давно, – считал Арестов. – Государственные рыболовецкие структуры необходимо строить с замкнутым технологическим циклом: отлов рыбы, её переработка, реализация готовой продукции в районе, округе. Кстати сказать, на одном из совещаний в Томске они с Братковым отчитывались за выполнение квартальных показателей и, выступая с трибуны, Илья Игнатьевич, предложил поддержать его в этом начинании. Обеспечение рыбной продукцией населения Парабельского района, а также продажа излишек горожанам Томска, Новосибирска обещало быть рентабельным и прибыльным делом в рыбной отрасли.
Удручала коменданта Николая Арестова и скорая зима. Точнее – возведение до морозов выселенческих поселений в тайге. «Смотрите, товарищи ответственные, за выселенцев, спрошу! Людей вселить в тепло и никаких гвоздей!», – такую задачу на заседании партийного актива округа поставил председатель исполкома Нарымского края Пантелей Куприянович Погадаев. 
– Туго завязано, – размышлял Арестов, подгребая к посёлку с условным названием Кирзавод.
Придерживая веслом скольжение обласка по водной глади, районный комендант заинтересовался частью посёлка, видимую с реки. «Красиво. Вотчина Фёдора Голещихина», – усмехнулся Николай Васильевич, испытывая в целом нерадостные ощущения к событиям, имевшим место в его судьбе. Изведывая самоуважение к себе самому за нужность ГПУ, выраженную в назначении комендантом района, увы, ощущал и тревожное смятение в душе. Две несовместимые вещи, от которых в минуты вящей искренности Арестов впадал в депрессию и, да, простит Господь Бог, извлекал из кобуры наган и впирал невидящий взгляд на раздолье Парабельской ливы. Искал ли особинку в упоительной природе или взывал к высшим силам – сложно сказать? А, может, наоборот, в разгар угрызения совести уверовал в них и каялся? – Кто его знает? Но горькую не пил. Сжимался «кучкой», на форменную гимнастёрку надевал портупею, револьвер – в кобуру и айда служить Родине. 
Огромная ответственность лежала на коменданте! Тысячи выселенцев осваивали тайгу, болота, превращая Парабелье в цветущий край, о чём парабельцам вещали с трибуны избы-читальни агитаторы из округа. Строились посёлки, леспромхозы, поднимался кирпичный завод, добывалась рыбка. Э-э-э-э, делов-то! Держись, тайга!
Арестов подчалил к берегу и глазом не моргнул, как оказался в туче звенящего комарья.
– Твою мать, загрызут, сволочи.
Застегнул «хэбэшку», и скорым шагом наверх, где с перестуком топоров слышались голоса людей. 
– Хэк, начальство жалует! – пробасил Щепёткин, увидев Арестова, – одно кое-как спровадили, другое прибыло!   
Начальник направился к ним: в опоясанной портупеей гимнастёрке, фуражке с синим околышем и наганом в кобуре. Всё чин чинарём. Как же? Бригадники разогнули спины.
– Здорово живёте, мужики! – Арестов приветствовал плотников, утирая потный лоб грязным платком.   
– Наше почтение, гражданин начальник! – ответил за всех бригадир.
Мужики переглянулись, воткнули топоры в брёвна. Районный комендант обошёл сруб, с удовольствием вдыхая смолистый запах сосны.
– Хорошо строитесь, основательно!
Люди молчали, пытаясь раскусить начальство. Подспудно заскочило или с вопросами, от которых завернутся воротники? 
– Заправилы ваши, где? Не вижу.
– Не шлындаем за ними, гражданин начальник! – пожал плечами бригадир.
– Я-ясно. Порядок держат или как?
Бригадники обменялись взглядом, но молчали. Нет, всё же высунул нос мужичонка. Щепёткин было осадил его, однако, Прокопий, а это был он, съязвил:
– Дело случая, гражданин начальник, всякое случается, если утро добрым не бывает …
– Настырный больно, – прищурился Арестов, – откуда таков?
Блуждающие зенки Прокопия не ввели его в заблуждение, хлебом не корми – любит рыбачить в мутной воде.
– Из московских людей будем, гражданин начальник. 
– Идриё мать! – искренне изумился Арестов, – московские люди сеют землю рожью, а живут ложью. О тебе, прохвост, сказано? 
Прокопий пошленько хохотнул.
– Знамо дело – на уме, «москвачи» – народец ещё тот, с норовом…
– Облома-а-а-а-ем, – засмеялся в кулак Николай Васильевич, – подтешем, укоротим… Так, чё ли, мужики? 
Плотники не рыпались, молчали, как тихий ангел пролетел.
– Ладно, – вскинул брови комендант, – разберёмся. Бригадиришь, значит? – осведомился он у Ивана.
– Бригадирю, гражданин начальник. 
– Хорошо. Все слышат меня? – Арестов обернулся к плотникам.
– Слы-ы-ы-шим, чего уж там, – зашумели мужики, – политику партии и правительства знаем... 
– Ежели так, хватайте на лету! За советскую власть агитировать не буду, дела изучил, знаю, кто слушит меня. Задача такая, мужики, бараки хреначить без всякой раскачки. Надо ночью? – Валяйте ночью! Установите к средине сентября? – Выживите зимой. Не успеете? – Тоже сохранитесь, но в замороженном виде. К октябрьским праздникам мороз лупанёт под двадцать и ниже. Голещихина сориентирую на ударный труд… Собственно и вся агитация для тех, кто любит советскую власть, и кто ещё не проникся к ней с уважением…  Жалобы есть, просьбы?      
Мужики молчали, переступая с ноги на ногу.
– Вижу – поняли, граждане выселенцы! Перевоспитание через труд, это право на жизнь! Помните об этом всю жизнь. В добрый путь к свершениям! Партия ведёт нас в светлое будущее!
Животная интуиция Голещихина запоздало, но всё же насторожила его на перемены в лагере. Что-то было не так… Фёдор выглянул из палатки.
– Мать честная, Арестов! – вырвалось у злодея. – Марш к ё… матери! Быстро! Начальство здесь!
Молодая женщина подхватилась с топчана, трясущимися руками оправила юбку.
– Хлебца мальчонке, Фёдор Иванович… Обещали же…
– К ё… матери! – взревел Голещихин, – вечером придёшь! Шевелись, курва!
Женщина шарахнулась из палатки и сшиблась с Арестовым.
– Стоять! – комендант осадил женщину, – я сказал – стоять!  Бедняшка остановилась, как вкопанная.
– Подь-ка сюда, под-ка, подь-ка, не бойся. Что это у тебя?
Шея несчастной была изувечена укусами со спёкшейся кровью на коже.
– Он? – Арестов повёл бровями на палатку. 
Выселенка залилась слезами.
– Неволит, так? – гнул своё начальник.
– М-м-м-м …
Женщина опустила душу на покаяние.
– Хлебушка сыну хотелось … Дошёл маленький…
– А муж где?
Острые плечики несчастной колотило в ознобе.
– Муж сгинул в дороге… Конвой увёл, и не вернулся.
Искушённый в чекистских делах Арестов хмыкнул.
– Бывает… 
Из палатки высунулась кудлатая голова коменданта.
– Здравия желаю, товарищ начальник! В посёлке, так сказать, без происшествий, действуем по плану.            
Николай Васильевич скривился.
– Все твои действия, Голещихин, на шее молодицы. Чё лупишь зенками? Дай матери хлеба, если обещал.    
– А-а-а, щас, – смешался комендант, нырнул в палатку и вынес краюху хлеба с куском копчёной осетрины.
– На! Разбаловались, понимаешь… Что б ноги твоей здесь не было…
  Обняв ручонками хлеб насущный, женщина припустила от вурдалака. Ноги несли сердешную к ребёнку, оставленному под приглядом Насти – девушки отзывчивой и доброй. Хотелось выть истошным голосом, схватить лопату и опустить её на голову изувера, потерявшего личину человека. Почему Бог разрешает мучить людей, зная, о незаслуженных страданиях? – надрывалась истерзанная душа матери – девчонки лет двадцати не более. – Где праведность осознанного выбора и старания жить по правде Божией, которую в детстве прививала бабушка?   
Пережитый ужас нёс к сынишке и – чудо! Ребёнок с детьми возились на кухне, стряпали кормёжку Мария с Настей. 
– Иди к нам, Ольга, – завидев обездоленную душу, крикнула Марья. – Ольга? Не слышишь, что ли? Вон твой птенец играет с ребятнёй – сытенький. Оглохла, девка? Иди сюда!
Измученная испытанием женщина подошла и опустилась на лавку.
– Марья! – Слёзы безысходности текли по впалым щекам горемыки.
– Что это, Олька, – опустилась рядом Мария, ощупывая взором кровавые разводы на шее дивчины, – у него была?
Ольга равнодушно кивнула, склонив головушку на истисканную извергом грудь.
– Вон оно что…
Стряпуха крепко-накрепко закрыла глаза – без слёз, стенаний. Глухая ярость охватила удалую разведчицу мировой войны.
– Клянусь, ни сносить ему головы! Скольких девок с насильничал, подлец! И как земля носит, ничего не требуя взамен?   
Мария обняла Ольгу. 
– Успокойся, девонька, не терзайся, ему, как пить дать, воздастся по заслугам… Поверь, не будь я Марией Казначеевой, корнетом казачьей разведывательной сотни… 
– Ей бо, – воздастся, бабоньки.
Женщины вздрогнули, оглянулись. Сзади стоял помощник коменданта Вялов, заляпанный с ног до головы илом и болотной травой. Сам чёрт не разберёт, откуда принесло.    
 – Пётр Сидорович? – холодный пот выступил на лбу Марии, – чай не осерчали в прошлый раз? Рука тяжёлая у меня – сам же сказал...   
От мысли, что помощник Голещихина слышал разговор с Ольгой и, чем чёрт не шутит, донесёт коменданту, у Казначеевой заныло сердце. Кровь застыла в жилах, что-то оборвалось внутри. Оторопела Ольга, униженная девчонка, потихоньку-полегоньку приходившая в себя от муки мученской. Прижимая хлебушко с куском рыбины к груди, вскрикнула:   
– Сынок! Сынок! Я здесь! Беги ко мне!
Малешенький, заигравшийся с ребятнёй, не сразу обратил внимание на появление матери, а, услышав родной голос, пустился, раскинув ручонки.   
– Ма-а-а-ма-а-а-а…
– Иди, мой маленький, иди – ешь. 
Малыш сцапал хлеб и в рот. Всё ж таки, кушал не жадно, сказалась сердобольность отзывчивой тётки Маши. 
– Ешь, сынок, ешь, – шептала молодая мать, поглаживая вихрастую головушку ребёнка.
Мария обожала малышню душевным порывом бездетной женщины. Не шугала ребятишек с кухни, не посылала к чёртовой бабушке, как это делал Фёдор Голещихин, заливаясь гогочущим смехом. Подкидывала им кое-что из съестного: очисток овощей, картофеля, выжимок из-под ягод, поила пахтой, обратом. Случалось, и молочка давала из-под бурёнок сердобольных парабельских женщин. И всё же детвора отдавала предпочтение скотским костям, заполненным мозгом. В огромном чане, где кипела наваристая шурпа, тётка Маша отваривала мослы, затем выкладывала кучей на тесовый стол. Пузатая мелочь налетала на них, расхватывала и отчаянно лупила о доски, вышибая мозг. Вот уж раздолье мелюзге! Слизывала языком вкуснятину со стола – ах, как вкусно, пальчики оближешь!
– Языки занозите, сорванцы, что б вас, – разводила руками Мария и беззлобно стегала тряпкой по худеньким попкам едоков. 
Ребятня сметала со стола – только давай и бегом с Настей купаться. Причём, не вся мелюзга предавалась забавам на речке. Мальчуганы смышлёней прихватывали рыболовные снасти: удочки, донки с двумя-тремя крючками, и кидали их в Шонгу. А радовались как, вытаскивая на червя ершей, окуньков ельцов! Не клевало? Ерунда. Силили щурят, гревшихся в тёплой воде у берега, жгли костры и жарили добычу в горячей золе. Закачаешься вкусно как! 
Здесь же на берегу играли в бабки, прятки, «бить-бежать», приглядывались к парням постарше, перенимая у них навыки поведения, общения, самостоятельности. Отличительной чертой выселенческой детворы от сверстников из семей парабельских чалдонов, пожалуй, было отсутствие на лицах радости, восторга, ликования. Росла она сдержанной, настороженной, вместе с тем, очень дружной, не по годам увлечённой в желании быть надобной взрослым. Так и выживали дети выселенцев наравне со старшими в условиях ссылки.
– Значит, горюем, девоньки?
Вялов вознамерился сесть к женщинам, однако, как на грех – завалился на бок. Мария едва успела схватить за рукав гимнастёрки выразителя воли власти и усадить на землю.   
– Даром, что неудобно, Пётр Сидорович, так надёжней. Где это вас угораздило? Возьми, увидит начальник – беды не избежать.   
– Э-э-э, девоньки, – пьяно отмахнулся Вялов, – начхать на него …  Начальство мне, итиё мать… Э-э-эх, а вы чё? Горюете? 
Соображая, как держать себя с выпившим Вяловым, Мария с Ольгой переглянулись. 
– О своём печалимся, Пётр Сидорович, о женском, поплачем и за работу, – осторожно откликнулась Мария, не зная куда спрятать руки.
Помощник коменданта опять едва не ткнулся в землю носом, но обрёл равновесие и погрозил.   
– Неча его защищать. Баста! Знаю, чё говорю, бабы! Измывался нонче над тобой, а? – Вялов зыркнул на Ольгу.   
Молодица съёжилась, вспомнив омерзение, сносившее давеча и отвернулась от угадчика беды и стыдобушки. 
– А-а-а-а, то-то же! – подал голос Пётр, – надо мной изгаляется, прорву лет, чёрт на печку не вскинет. Натерпелся, хватит, ухайдакаю его и концы в матушку Обь. Хха-ха-ха… Но смотрите, бабы, ни гу-гу…
Силы оставили Вялова в тот самый момент, когда Голещихин в не меньшем великолепии предстал перед комендантом районной спецкомендатуры Арестовым. Николай Васильевич вошёл в провонявшую палатку, огляделся.   
– Трескаешь брагу, значит? – процедил он сквозь зубы. – А, чё? Устроился! Бражка, бабы... И без отказу – только давай. Сволочь!
Лицо Арестова исказилось презренной ухмылкой. Он подошёл к опупевшему Голещихину и саданул в испитую рожу. У кормила  власти над выселенческим людом клацнули зубы, на обмётанных губах появилась кровенная юшка.   
– Страх потерял, паскуда? Упеку за семь вёрст киселя хлебать, сучонок поганый!
Арестов не сводил глаз с помятого застрельщика безобразия.
– Товарищ комендант, Николай Васильевич... Я разе, чё? Я понимаю…
Арестов оборвал на полуслове:
– Где второй?
Из башкатени Голещихина вылетел хмель.
– В лагере, товарищ комендант! 
– Лагерь плачет по тебе, товарищ поселковый комендант, а здесь посёлок выселенцев. По-сё-лок. Кстати, Голещихин, пришёл циркуляр из главного ведомства трудовых колоний Сибкрайисполкома. В его сюжете изложена мысль, слушай только: в оном ведомстве имеется 17 домов заключения и 10 трудовых колоний. Выбирай любое из них – по дружбе для тебя на блюдечке с голубой каёмочкой, ага. В них 25 тысяч человек таких, как ты, охламонов, парят полати. Их впрягли на животноводческие хозяйства, колхозы, совхозы, Голещихин, паскуда этакая, где твои предприятия? Когда кирпичный завод выдаст изделия?
Напад коменданта спецкомендатуры был настолько неожиданным для властителя судеб выселенцев объекта «кирпичный завод», что Голещихин утонул в словесном поносе.
– Разрешите… Щас… Слушаюсь…
Фёдор сыпал словами, как из мешка горохом.
– Вытри морду, жеребец стоялый! – осклабился Арестов. – Убери со стола, и открой палатку, духота, как в свинарнике.
Николай Васильевич смахнул мух, облепивших на столе разводы липкой браги, и присел на жалобно скрипнувший топчан.
– Вялова ко мне. Где он, сукин сын?
– Щас! – услужливо выгнулся Голещихин и юркнул наружу, зацепив плечом полог палатки. – Вялов? Где носит, твою мать? – Рылся в памяти Фёдор, и юркнул за палатку отлить – опа! Едва не ступил на помощника. Пётр Сидорович давил на ухо храпака. Отключившегося в Вялова снесли сюда Мария с Ольгой и прикрыли травой. 
– Устроился сволота! – озверел Голещихин.
Схватил пособника за ворот гимнастерки и шикнул в лицо:
– Тш-ш-ш, скотина… Ополосни харю и ко мне – Арестов у нас. 
И без размаха ткнул кулаком в ряху. 
– Через две минуты, чтоб здесь, курва!
Подручный вскочил и, спотыкаясь, метнулся к реке. Хмель в воспалённых мозгах Петра гудел всполошным колоколом.
– Щас будет, товарищ комендант, – вернувшись в палатку, доложил Голещихин, и опустил голову под немигающим взглядом начальника.
– Слушай внимательно, Голещихин. Сокрытую правду о твоих художествах в прежние времена, я знаю не хуже начальника ГПУ Смирнова. И в правде, обнаруженной мной, есть зацепочка – ма-а-а-ленькая, не приметная чернильным душам, которые возятся с бумагами по-любительски, не в охотку. Но, замечу, это сказано не обо мне. Я, мой друг, всю жизнь занимался бумажной службой и в довершении всего, государевой, денежной, о-о-о-о – тонкого обращения, – расплылся в улыбке Николай Васильевич, – и ныне отношусь к ней с пущим призором. 
Арестов взял Голещихина за портупею. 
– Что обнаружилось, Федя, в бумажках о твоей биографии и хранится в моём архиве, знаешь?
Фёдор остолбенел, не зная, что и думать, как поступить: возразить ли начальству, или, наоборот, согласиться и выказать рьяность в исполнении обязанностей. Влип, так влип, – пронеслось в воспалённых мозгах Голещихина.
– Фе-е-едя, очнись и вспомни Мариинск 1918 года, мятеж белочехов.
– Дык, это …
– Верно, отчий край у тебя на Кузбассе, – подхватил Арестов. – Вспомнил? А командира карательного отряда поручика Колесова под началом которого посчастливилось служить, не забыл?
– Того, что ...
– Того самого, Федя… С ним вы рубили шашками раненых красноармейцев, взятых в плен в боях с белочехами. Именно Колосов со своими вояками вырубал деревни с народишком, не желавшим идти под мобилизацию в белую армию. Счастье тебе улыбнулось в бою у села Малопесчанка… Переоделся в зипунишко и, вроде как контуженным, оказался в ватаге партизан Лубкова. Приняли за своего… А там и в ЧК пролез, без мыла и прямо в… Опять людскую кровушку пить … Федя, Федя, у тебя руки не по локоть в крови, а по самые коленки. До коих пор будешь пить её, негодяй? Ума не приложу. Что делать с тобой? 
– Дык, товарищ начальник…
 – Дык в расход тебя надо, Федя, – поднял брови комендант спецкомендатуры и встал с топчана, – толку с тебя, как с козла молока. Угу.
Голещихин всплеснул руками.
– Товарищ комендант, я ещё сослужу службу… Не взыщите, чёрт попутал и провёл на мякине. К слову сказать, Николай Васильевич, мне припоминается наша встреча с вами в штабе полковника пехоты Иконникова Вениамина Всеволодовича, очень может быть, что это было в декабре 1920 года. Помнится…
Озадаченный Арестов вытаращился на подлеца, однако, удар, нанесённый неожиданным способом, выдержал и без околичностей всплеснул руками.
– Не юродствуй, Голещихин! – перебил он Фёдора, – хреново жить на раскалённых углях, и в довершение всего бесишься?
Голещихин смекал, размышлял, не решался, и всё же, собравшись с духом, попёр против рожна.
– Про народишко вы отметили верно, товарищ начальник. В белой армии служить хотел не кажинный мужик, в Красную боялся идти, как    дьявол крёстного знамения – неча воевать за голодранцев. Мне тоже вспоминается, как этот народишко, который не хотел ни воевать, ни делиться с государством доходами, податковая служба обложила такими налогами, что ему оказалось нечем платить. Он отказался перечислять налоги, установленные в твёрдой валюте. И тогда к нам в контрразведку стали поступать списки поселений с указанием фамилий жителей, как злостных неплательщиков налогов. Замечу, товарищ начальник – за подписью начальника податковой службы с пояснением об их сочувствии к красным партизанам. Если за давностью времён вы, Николай Васильевич, запамятовали фамилию начальника налоговой службы, который подавал в контрразведку штабс-капитана Гарамова списки неплательщиков денег, взимаемых для борьбы с советской властью, я окажу вам помощь… 
Осведомлённость подчинённого Голещихина ввела Арестова в оцепенение. Откуда известно подлецу о его службе у колчаковцев и связях с белой контрразведкой в частности? Что было, то было! Списки отказников от уплаты налогов, он, действительно, составлял для контрразведки белых и по ним каратели поручика Колосова исполняли кровавые акции. Чертовщина какая-то! Наваждение! – Николай Васильевич встряхнул головой, словно избавляясь от бесовщины, в которую, собственно, и не верил.
– Голещихин… Я просто-напросто пристрелю тебя без дальних разговоров… 
– Не успеете, товарищ начальник…
 Что верно, то верно – в живот коменданту районной спецкомендатуры смотрел револьвер системы наган с самовзводным курком.
– Товарищ начальник, я же сказал, что сослужу ещё службу, буду нужным… Надо полагать мы из одной упряжки…
Взгляды сослуживцев в борьбе с советской властью скрестились.


Глава 26

Четвёртый месяц становище маялось подле Парабели. В последние летние дни отметились первые признаки осени, её яркие отблески ложились на таёжный массив, ливу, огороды парабельцев. Блекли краски луговых цветов, травы, кустов, на смену им приспели новоявленные мазки, причём с сочной расцветкой и густыми-густыми тонами. Нельзя сказать, что эта красота вызывала восхищение, восторг выселенцев, скорее, наоборот, вселяла озабоченность в завтрашнем дне, приближавшем зиму. Недоведённые до ума бараки, печи, отсутствие условий для обсушки одежды, обуви, простирнутого в речке белья служили причиной озлобления начальства, исступления людей. Тепло надобно было пустить в карантинный отсек барака, где всякий раз ошивался десяток - другой больных, страдавших дизентерией, малярией, прочими инфекционными заболеваниями. К ним прибавилась цинга.
На временном складе Вялова заканчивались продукты: селёдка, рыба, мука. Системы завоза продовольствия, отлаженной руководством Томского округа или Парабельского района прибывшим выселенческим партиям, не существовало. Недопоставки продовольствия людям, выброшенным в разные уголочки тайги, находились в введении местных властей. Отсутствие маломальского питания вгоняло людей в голодные обмороки. Какую норму труда определить жившим впроголодь, ослабленным людям? Из рук доходяг валились пилы, ломы, топоры, а ведь под площадку для строительства кирпичного завода валили лес, корчевали пни, извлекали из карьера сырьё – глину, обустраивали к зиме бараки. 
Который день не справлялась с заданием бригада Ивана Щепёткина. Люди теряли сознание от головокружения и слабости. Нормирование труда не отменялось ни районным начальством, ни комендатурой – через свой персонал они отслеживала итоги работы. Не снимались с планов задания по строительству объектов, выносимых специалистами, присланными из Томска. Они замыкались в поселковый комплекс, носивший условное название «кирпичный завод». Норма вошла в обиход в расчёте на едоков, поставленных Вяловым на довольствие в бригадах.
От безысходности, затюканные непосильной маятой доходяги ожесточались на более изнурённых, истощённых сотоварищей по каторжной работе. С нескрываемой злобой воспринимались ими немощные напарники, неспособные выдать нужные кубы спиленного леса или извлечённого из карьера грунта. В тяжком пыхтении над вековыми деревьями с пилой и топором терялся богодарованный людям  человеческий облик. Незаметно для самих себя, обречённые на вымирание выселенцы, перевоплощались в существа без перспективы на жизнь, наличия достоинства личности, свободы совести, вероисповедания. Видоизменялись до уничижительного положения – рабсила.
Чем подсобить им выжить в проклятой тайге? Чтобы выйти на норму и зашибить полную пайку питания, попавшие в заколдованный круг выселенцы, разными путями избавлялись от слабых и немощных товарищей. Особенно доставалось одиноким женщинам с детьми и старикам, которым невмоготу было одолеть объёмы задач. Когда имелись силы, а сознание незамутнено непосильным напряжением и голодом, они с болью воспринимали ущербность своего положения. Но силы уходили, ими овладевала апатия: к себе, детям, собственной жизни, осточертелой от пахоты в Парабельской тайге.
Из последних сил сопротивлялась Анисья Кубрушко. После покосной страды на ливе, где условия труда были лучше, её перевели в бригаду Щепёткина на строительство дороги от площадки, разбиваемой под кирпичный завод, до карьера. Едва переступая ногами, она с малюткой Мироном и подросшим Николашкой, возвращалась в лагерь. Женщина шла с ребёнком на руках по просеке, вырубленной днём, проваливалась в мох, спотыкалась о ветки деревьев. Следом плёлся Николашка. Паренёк не сдавался лишениям, обдумывая очередной фортель для добычи пищи матери и младшему брату.
Сегодня он случайно услышал разговор между бригадиром Щепёткиным и подлым мужиком Прокопием. Возмущенный Николашка едва не бросился на подлеца, но сдержался. Мужики говорили о их семье Кубрушко. Со слов Прошки выходило, что они с матерью ни в жизнь не одолеют норму выработки спиленного леса и, соответственно, им – троим едокам следует урезать пайку. Прокопий брюзжал:
– Опять Кубрушки не выдали норму, бригадир. Не вытянем надел ; Голещихин всей бригаде срежет пайку. Зубы на полку сложим! 
– Отстань, Прокопий, от меня, делай своё дело, – отмахнулся Иван, – разберусь и с пайкой, и с Кубрушками.
В глазах мужичонки мелькнул зловредный огонёк.
– Слышь, Иван, не протянем с ними, от доходяг надо избавиться. Вишь, что выходит? Где выполнишь норму? – толкнул он в бок бригадира.
Щепёткин повернулся к Прокопию.
– Баба с двумя детьми! Что ей скажешь, дурень?
– Не рычи, бригадир! – брызнул слюной Прокопий, – не скажешь ты, скажу я! Сёдни же – вечером!
– Не балуй, Прошка! – остановил его Щепёткин. – Не трожь девку, узнает Мезенцев – несдобровать тебе, рыжий чёрт! Рылом в отхожее место не отделаешься. Слышишь, что сказал? Иди.   
Мужик почесал потную подмышку, зло плюнул и отошёл от Ивана. Вечером всё же выследил Анисью в лагере. Воровато оглянувшись по сторонам, Прокопий окликнул:
– Погодь-ка, Анисья, есть разговор.
Женщина остановилась, скрестила на груди натруженные руки.
– Что надо? 
Прокопий скривил заросшее в оспинах лицо.
– Вот что, девка, намедни калякал я с бригадиром... Завтра на работу не ходи. 
– Как не ходи? – озадачилась Анисья.
– Тебя исключили из списков бригады. Такие дела. Голещихина в известность поставим, как положено, угу.   
Мужик переступил с ноги на ногу, скользнув масленым взглядом по вырезу кофты и отпустил глумливый смешок.
– Так-то лучше будет. А то, может, э-э-э…  сообразим … На двоих … И работай на здоровье, перед бригадиром замолвлю словечко. А?
Анисья растерялась. Как исключили из бригады? Не сразу уловила суть пророненной Прокопием фразы. А детей кормить? Когда осмыслила, захотелось кричать, выть – тяжело, с надрывом, но усталость и разбитое тело угасили порыв. Женщина опустила простоволосую голову на грудь – ни слезинки в потухших глазах, ни стенаний отчаяния. Руки наложить, чтобы не видеть изголодавшихся детей? Застыла в немом недоумении и не заметила, как подошёл Мезенцев.
– Здорово, соседка!
Молодая женщина вздрогнула. От взгляда Анисьи мурашки сыпанули по спине Александра.
– Здравствуй, – кивнула Анисья.
 Мезенцев зябко повёл плечами, кашлянул в кулак.
– Колька крутился рядом … Вычеркнули из списка бригады, так, что ли?
– Угу, – устало кивнула Анисья.
– Рыжая сволочь вылезла из шкуры! Чую, его рук дело! Со Щепёткиным потолкую, Иван мужик неплохой, не хватает характера, правда. Вот что скажу, Анисья, не испускай раньше времени дух! Успеем  ещё! Иди, отдохни, а завтра выходи в мою бригаду.
Мезенцев положил руку на хрупкое плечико женщины и осторожно подтолкнул. 
– Иди-иди, бабонька, всё образуется.
Анисья улыбнулась сквозь слёзы.
– Спасибо, Александр Николаевич, как мне управиться с моими? Ума не приложу.
– Управишься, я в стороне не останусь, дай-ка карман.
У женщины удивлённо распахнулись глаза – синие, яркие.
– Держи ребёнку кедровых орех.
Измазанной смолой ладонью Мезенцев ссыпал в кофту орехи и сжал локоть женщины.   
– Всё будет хорошо, Анисья, иди, девонька, иди.
– Спасибо, Николаич, – кивнула обрадованная мать и влажными от слёз глазами кинула на Александра благодарный взор.   
Тяжело ступая, бригадир пошёл к работягам, что-то сказал им  и скрылся в дощатом бараке. По впалым щекам женщины бежали слезы – неужели выживем оравой?
С утра распогодилось. В белесом мареве болотной влаги, где бригадники Мезенцева пилили лес и корчевали пни, солнце с изыском высветило паутинку окончания лета. Верный признак в Парабелье: плывёт паутина – лето на исходе, готовь сани к зиме. Упустишь ; и не заметишь, как «белые мухи» закружат свой хоровод. В лесу, где вкалывала рабочая сила, витала духота. Спёртый воздух, пропитанный удушливой смолой кедрача, пихты, поднимался от гнившей под ногами листвы, валежника, застревал в горле, вызывая першение, кашель. Запашистая ежевика, морошка, голубица освежали застоялую прель чащи, однако не приносили облегчения несчастным. Обессиленные люди ловили ртами свежий воздух, приносимый сквозь таёжную стену массива с реки, подставляли прохладе изъеденные гнусом тела. Ненадолго легчало, но минутная передышка была палочкой-выручалочкой от голодного обморока или скакнувшего вверх кровяного давления. 
Разные люди по возрасту, здоровью, навыкам владения незамысловатым инструментом, валили лес, копали котлованы, канавы, корчевали вековые пни. Одним удавалось выполнить норму, отведённую на день, и учётчик из числа специалистов отмечал её в табеле, но большей части доходяг она была не по силам. Они выли от бессилия, грызли землю, теряли рассудок, убегали в тайгу, но учётная единица – норма оставалась прежним условием для получения пайки.       
– Господи! Провались ты в пропадом! – зарыдала Анисья, бросая двуручную пилу, – чего не тянешь? Колька? Я тебя спрашиваю?
Анисья с Николашкой кряжевали пихту. Глаза женщины застилал туман от пота и слёз, и ничего не поделаешь, выбившийся из сил мальчонка, безвольно мотался на ручке пилы.
– Мирон плачет, мам! – не выдержал паренёк крика малолетнего брата.
– Тяни, чёрт! – застонала Анисья. – Чем я кормить буду вас? Вечером опять триста граммов получать? Да? Тяни пилу, кому говорят, стервец!
– Устал я, мамка! – опустился на мох мальчишка.
Анисья присела на спиленное дерево рядом с Николашкой, родной кровинкой. Кипевшая в груди женщины ненависть, казалось, вот-вот выплеснется криком навзрыд, бессильным стоном рванёт наружу, и сама тайга, внемля беде, подхватит горе. Зашумит, заскрежещет кедровник … Не-е-т, не случилось чуда. Не услышала тайга горя-беды одной из тысяч женщин, обречённых с детьми на мученическую смерть от голода и  болезней. Не обратила внимания на живую ещё былинку, цеплявшуюся изо всей моченьки за жизнь. Э-э-э, к чему стенания? Много видела бед, величавая! Сколько косточек человечьих гнило под корневищами непроходимой чащи? Уйма.
Молодая женщина в напяленных на рваные чулки ботах с вылезшими из-под косынки грязными космами, сникла, затихла. В угасшем взгляде ни искорки надежды, ни слезинки – улетучилось, выплакалось… Безучастное равнодушие возобладало, одержало верх над духовным миром, устремленным к вечным и безусловным ценностям: свободе, истине, добру, справедливости. Закатившийся в крике Мирон разметался на тряпках, открыв беззащитное тельце кровожадному комарью.
Видя усталость бригадников, Мезенцев гикнул:
– Эй, народ, перекур! 
Люди упадали на мшистую почву, с удовольствием раскинув натруженные руки. Так быстрее отпускало напряжение мышц, восстанавливались кое-какие силёнки. Не слышно ни треска ломаемых сучьев, ни звона пил, перестука топоров. Одни отошли по нужде, хватая на ходу спелые ягоды брусники, голубицы, другие молча лежали, ухайдакавшись ломовой работой. Не слышно мата усталых работников, голосов детворы, разве что стенания заедаемого комарьём ребёнка болью отдались в сердце матери.
– Мамка, Мирошка плачет, – снова, не по-детски рассудительно, напомнил Николашка.
– Сейчас, сынок, сейчас.   
Анисья водой из бидона ополоснула шею, грудь. Вздохнула.
– На, пей, Колька, – и протянула сыну алюминиевую кружку с водой.
– Не-а, мам, не хочу, я что-нибудь придумаю сегодня, найду покушать. 
– Сиди уж, отдыхай, горе моё, найдёт он …   
Покачиваясь худеньким телом, Анисья сидела на смолёвом бревне,.
– За что, Господи? За что? – рвался стон из груди.
– Иди, возьми ребёнка, Анисья, ишь, зашёлся в крике! – мягко, но настойчиво подтолкнул её подковылявший Лаврентий. Анисья направилась к истощённыму Мирону, опухшему от укусов комарья.
– Маленький мой, ну-же, не кричи, мама пришла. Вон Николашка, дед Лаврентий, все с тобой. Не плачь, мой хороший.   
Ребёнок уже не плакал – хрипел. Тучей толклись над ним комары. Острая жалость охватила женщину, она прижала дитятко к груди. Мирон дёргал ручками кофту матери. Анисья освободила дряблую грудь и сунула в рот своей плоти кровиночке. Мирон заурчал, впившись в грудёшку матери, ротик жадно двигался, но молочка не было. Ребёнок выплюнул сосок и заплакал обидно, жалобно. По щекам Анисьи бежали слёзы.
– Не плачь, мам! – Николашка поднялся с земли и прижался к матери замурзанным лицом.
Лаврентий сидел рядом и слезящимися глазами смотрел вдаль. Самокрутка из крепкого табака, сунутая Вяловым в знак уважения дедовских заслуг в прошлом, жгла пальцы. Старый боевик-террорист, прошедший жизненный путь в борьбе за светлые идеалы будущего, ничего не замечал. За эти идеалы? За рыдавшую женщину, подыхавшую с голода вместе с детьми? Что мог сделать старик, глядя на мать, беспомощно качавшую голодное дитя? Он видел бездну человеческого горя и страданий, ему, бойцу, хотелось выть от безысходности. Разве о такой жизни мечтали они с Софьей Перовской, готовясь к очередной акции в отношении Императора Александра II? Или светлая незабвенная Дарьюшка Рогожинская – выпускница Смольного института… За какие  идеалы приняла с улыбкой мышьяк и умерла в подвалах Третьего отделения Собственной Его императорского Величества канцелярии, так и не дождавшись первого допроса? А боевики его группы – финны Аату, Вэйно, латыш Гунтарс, верные ему, «Кукушке» революционеры-народовольцы? За что шли на смерть, экспоприируя деньги и драгоцености у банков Российской Империи на нужды революции? 
Лаврентий Макеевич Подгурский сохранил в памяти лихое время молодости. Нет-нет да и вспоминал, как с приверженцами революционных преобразований выполнял секретные задания политисполкома организации «Народная воля». Отработанными налётами его группа в минуты расправлялась с охраной сопровождения, «бомбила» денежные средства, перевозимые на поездах, автомобилях, пароходах Рижского взморья и исчезала, словно сквозь землю провалившись. Отчаяные члены группы “Кукушки”, используя переодевания, грим, репетиции захвата ценостей, не церемонясь с вооружённым сопровождением, открывали огонь на поражение.   
Ни 3-му секретному делопроизводству Департамента государственной полиции МВД Российской империи, руководимому  бароном Велио, который в 1880 году принял функции политической полиции и сыска от Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Ни Особому отделу, в ведении которого находилась картотека революционных и общественных деятелей России, а также коллекция фотографий нелегальных изданий политических партий России, не удавалось выйти на след группы «Кукушки». Агенты и филеры уважаемых структур государства Российского сбились с ног в поисках дерзких налётчиков, проводивших экспроприацию на революционные нужды.
И вот после перемен, наступивших с окончанием гражданской войны, Лаврентий Макеевич Подгурский доходил до ручки в таёжной глубинке, не расчитывая на благосклонность и милость Бога. К Творцу он  мало обращался после суровой соловецкой эпопеи, где оставил на островах здоровье и веру в Спасителя. Как пришёл к Вере, уверовав в него – Создателя, так и отошёл от неё, оставив надежду на высшую справедливость и готовность жертвовать личным для достижения общественного блага.
 Изначально Господь Бог устами Иоанна Крестителя, Собственной Особой в Лице Сына Своего Иисуса Христа открыл Лаврентию Подгурскому начало доброй и благой вести: «Покайтесь, ибо  приблизилось Царство Небесное». Священник в Питерских Крестах, где Лаврентий Макеевич отсиживал срок за причастность по убеждению 3-го секретного делопроизводства к боевой организации социал-революционеров, внушал Подгурскому: «Единым условием вхождения человека в Царство Небесное, спасения его Бог выставляет уверование в Посланного Им Сына Его, Иисуса Христа. Лишь верой в Него Богом даётся прощение грехов и спасение, которое есть жизнь в Духе Святом, в Царстве Божьем и Царстве Небесном, в Жизни Вечной». И вот рассыпалась Вера в триединство Бога, Боговоплощение, Искупление, Воскресение и Вознесение Иисуса Христа.
– Господи, за что же такое? – воскликнул Лаврентий, очнувшись от дум, унёсших его в многолетнюю давность прошлого века. 
 Фыркнула лошадь. Дед Лаврентий осмотрелся.
– Голещихин с учётчиком едут! Обмерять будут, – всполошились бригадники.
Люди собрались вокруг Мезенцева: кто прилёг на земле, на валежнике, мху, кто, переводя дух, неприязненно оглядывал вековую тайгу, вплотную подступившую к рукотворной поляне под кирпичный завод.
На искорёженную лесоповалом поляну вышла серая лошадь с комендантом Фёдором Голещихиным, следом верховой с видавшей виды сумкой через плечо. Разгоняя гнус, кони яростно хлестали себя хвостами, обмахивался веткой от комаров и комендант с тщедушным мужичонкой – учётчиком.
– Чего расселись, мать вашу за ногу? Чего, спрашиваю? – взревел Голещихин, покрывая бранью бригадников точно рабочий скот: женщин, подростков, мужиков. Приподнявшись на стременах, ремённой плёткой огрел попавшуюся под руку девчушку. Плеть обвилась вокруг худенькой ручки, оставив багровую полосу на коже. Испуганно вскрикнув, девчонка замерла, ожидая следующего удара.   
– Вечером придёшь в балаган, буду воспитывать! Гы-гы-гы…
Голещихин направил коня на Мезенцева.
– А ты куда смотришь, сука? Не видишь, бригада сидит? – И занёс плеть над старшим бригадиром.
Мезенцев схватил лошадь за узду и вперил взор в тусклые глаза   коменданта. Мерин, испуганно всхрапнув, присел на задние ноги. Голещихин задержал руку и перепоясал плетью коня. Лошадь всхрапнула и стала на дыбы, едва не сбросив всадника. Набычившийся Мезенцев с наигранным удивлением усмехнулся.
– Скотина не переносит тебя, Голещихин, не то, что мы, люди.
Комендант зашёлся животным смехом.
– Го-го-го!
Бригада засуетилась, глядя в широко открытый рот начальника...
– Куда? – вскричал Мезенцев, – кто отменил перерыв? Чего бегаете?
Голещихин неожиданно оборвал смех.
– Смотри, умник нашёлся... Не выполнишь норму.. Посмотришь, что будет…
Стеганул плетью коня и галопом понёсся в тайгу. Бригада приходила в себя. Окинув изнеможённых людей взглядом, Александр упрекнул:
– Перво-наперво скажу: сели отдыхать – отдыхайте, если даже Господь Бог пожалует сам!
Отмахиваясь от комаров, Лаврентий заметил:
– Отвернулся от нас Господь, бригадир. Точно знаю, много лет был близок к нему, однако мыслимое ли дело – с детьми и бабами корчевать тайгу!
– Тайга-а, мать её за ногу, не фунт изюму! Ага! – согласился Анатолий Вислогузов, мужик из местных чалдонов, приставленный районным комендантом Арестовым завхозом по доставке питания, инструмента для раскорчёвки и распилки леса.
– Я вот что думаю, мужики! Пилами и топорами тайгу не возьмём! – провестил дед Лаврентий, раскусивший мысль бригадира. Задрал голову на ближайшую сосну и убеждённо уронил:
– Окапывать её надо, мужики, корни рубить и жечь... Как смотрите на это? – и поскрёб косматую бороду.
– Полегче с тайгой, господа хорошие, полегче, – вмешался учётчик, – не приведи Господи возьмётся огнём, не остановишь. Жечь ветви, пни разрешаю, а лес ни-ни…   
На том и решили. Маета бригады возобновилась с прежней силой.
– Дождичка бы с ветерком! – вырвалось у девчушки, оказавшейся под ударом плёткой и зажавшей вздувшуюся кожу на плече.   
– Ты вот что, девка, – вмешался Кузьма Лукич Изварин, – дождик-дождичком, а к коменданту не ходи, ссильничает и выбросит, стервец … За краюху хлеба баб таскает в балаган. А это – ничего, – кивнул ветеринар на бардовый рубец, – смажу стрептоцидовой мазью, заживёт.
– Хорошо, дядя Кузьма, – сникла девчушка, осматривая плечико, – не попадусь ему, извергу, на глаза.   
– Ништо! – остервенился дед Лаврентий, выпрямившись в рост, и погрозил кулаком небу или ещё выше – самому …
У начальства Парабельского района не заладилось с обеспечением выселенцев необходимым довольствием. Установки по снабжению населения продовольствием в соответствии с ведением тарифного подхода выбили руководство района из колеи. Председетель райисполкома Братков понимал, что принятое в январе 1927 года советским правительством положение «О постоянном  государственном хлебном фонде» оформило систему продовольственной безопасности страны и нужно было время, чтобы принятые решения провести к исполнению на местах.
Вышедшим в свет положением предусматривалось, что к пунктам хранения государственных запасов относятся, расположенные у станций железных дорог и приспособленные к срочной погрузке хлеба и фуража элеваторы и зерносклады. В Томске имелись мельзаводы с персоналом в 200 человек. Они выпускали муку и хлебную продукцию различной номенклатуры в количестве 30 тысяч тонн в год. Основу производства  составляла пшеничная сортовая мука. Но проблема в хлебозапасной системе округа крылась в слабой организации доставки готовой продукции к потребителям в удалённые населённые пункты, в том числе остяцким хозяйствам и выселенцам. Последние, бедолаги, в общем населении округа угодили в категорию дополнительных едоков.  Сосредоточенные в селениях на обширной территории тайги, они выпали из процесса обеспечения, оказавшись брошенными на произвол судьбы.   
Невзирая на трудности, сложившиеся в связи с примением новых нормативно-правовых актов в продовольственной системе, председатель Томского окружного исполкома Всеволод Иванович Шмаков принял меры к устранению перебоев в снабжении хлебом и фуражом. Однако не всё пошло по планам, утверждённым партийной и исполнительной властями. Скачки цен на хлеб, неурожай зерновых, отсутсвие условий поставки продукции, саботаж единоличников, кулаков не отвечали оперативному использованию резервов муки на территории округа. В Нарымском крае и Парабельском районе – в том числе.   
Угнетающе сложились дела в бригаде Николая Седова. Его людьми обустраивался карьер к промышленному добыванию глины. С месторождения природного материала они снимали верхний слой растительного грунта и в тачках перевозили его на отведённое для этого место. Пласты залегания глины, как объяснили специалисты из Томска, имели неоднородный состав, поэтому выселенцев они нацелили на определённый способ её извлечения в зависимости от глубины карьера и запесоченности. 
Грунт копали лопатами, кирками, мотыгами, острыми вилами. Завхоз Вислогузов организовал их выпуск в кузницах Парабели, он же отвечал за исправность и наличие иного хозяйственного инвентаря, задействованного в разработке тайги. Обеспечением выселенцев питанием, кое-какой одежонкой, повозками занимался районный комендант Николай Васильевич Арестов. Ему помогал председатель Парабельского райисполкома Илья Игнатьевич Братков.
Добытую ручным способом глину перевозили к заводу лошадьми, запряжёнными в телеги, повозки и тачками вручную. Подъездной путь от карьера до заводской площадки был небольшим, однако местами проходил через лесисто-болотистую местность. По распоряжению коменданта часть людей усилили его брёвнами и настилом из досок. И всё же бригада Седова не успевала вывести карьер к производственной добыче глины. Отчего Голещихин перенёс гнев с Вялова, присматривающего за работой людей Николая, на бригадира, несмотря на особые отношения с ним. 
– Растуды твою мать, уголовщина лагерная, где результат? Где, спрашиваю, глина?
– Гражданин начальник, – защищался Седов, переходя на блатной жаргон, – растительный слой оказался глубже предполагаемого специалистами. Вскиньте глаза на их планы, цифры и сравните с реальной толщиной земли. Зырьте, гражданин начальник, какая глина! Ни в какие  ворота не лезет. Ошибки в расчётах превысили норму выработки грунта в полтора раза, гражданин начальник. Вон чё делается! Мои доходяги не железные, ядрёна вошь, всё делаем по уму.
– По уму делаете, твою мать, как бы ни так! На днях пожалует Арестов, и я тебе вот, чё скажу: если у него возникнут вопросы, бригаду лишу пайки, и твоя песенка спета, Коля. Угу?
– Угу, гражданин начальник, – понуро буркнул Седов.
– Чё уставились? Пахать, черти!  – рявкнул комендант рабочей силе, навострившей было уши.       
Брошенные в трудовое рабство выселенцы переносили на Парабельской земле голод, болезни, жестокое обращение комендатуры. Нечеловеческие испытания выносили не все. По Нарымскому краю только за первое полугодие 1927 года болезни и голод унесли в могилу около двадцати тысяч спецвыселенцев... И это было началом большого переселения в Сибирь…


Валерий Марченко


КАЛИНОВ МОСТ

ТОМ ВТОРОЙ      


Глава 1

Оперативка в Нарымском крайисполкоме без лишних судов-пересудов завершилась уже в сумерках. Ухайдаканные злобой дня, участники совещания без стеснения пялились на окна: мужики травили самокрутками жабры, женщины щёлкали орешки, не таясь Пантелея Погадаева. Собственно, всё уже было сказано, обмусолено, осталось подвести черту обсуждениям и отправить людей отдыхать. Пантелей засмолил от керосиновой лампы цигарку и, откинув назад седеющие волосы, почесал затылок. 
– Чё, ставим точку?   
– В самом деле, Куприяныч, чё разводить канитель? – загалдели люди, – хуже других чё ли?  Засучим рукава и дадим жару!
– С кондачка, мужики, не дай боже, обмозгуйте всё, – навострил ухо Погадаев, – обстановку знаете, не до жиру – быть бы живу. Нонче так «скрипят» старики на скамейках. 
– А-а-а, Куприяныч, – усомнился Урасметов, – все ходим под Богом, чему бывать, того не миновать, правда, народ? 
– Загнул, Пашка, – ввернул Владимир Матвеев – второй заместитель Погадаева, – Пантелей разложил всё чин чинарём. С кондачка не возьмёшь. Помним Кобу … 
– Тс-с-с-с… Охренели чё ли, или с ума посходили все? – вытянул физиономию Погадаев. – Значит, так! Без этих самых… Имён, намёков… Урасметов?
– Слушаю, Пантелей Куприяныч, – захлопал глазами заместитель по вопросам выселенцев.
– Охолони, Пал Андреич, и «санки» не пучь – в шесть утра у меня как штык. Вопросы?   
– Я, чё, Куприяныч? Конечно буду, если… 
– Всё, на боковую, Пал Андреевич, – отмахнулся Погадаев, – чикайся с вами, сёдня чё-то не до хи-хи и ха-ха.   
– Значит, по избам? Всё чин чинарём?
– Без дураков, Андреич, – одернул его Матвеев, второй заместитель Погадаева, игравший обычно в молчанку, если дела его не касались.   
– Хэх, – Урасметов вытаращился на Виктора Ахматзиновича и, не выдержав, рассмеялся заразительным смехом, – как ни крути-верти, Ахматзиныч, Пантелея ни обведёшь, ни обойдёшь. Никуда не денешься – ни-ни… Покедова.
– Ишь, Паша, весёлый какой, иди и не дрыгайся… Нонче не климатит и сердце давит, – заметил вслед Погадаев.
Урасметов вскинул глаза на Пантелея, но промолчал, вышел на улицу, где уже, устраиваясь на ночь, в улочках плутали потёмки.   
Исполкомовские работники пустились по избам. Вышел на улицу и Пантелей, бр-р-р, с Оби тянуло северком. Пантелей накинул пиджак и прямёхонько домой. Господи! Красотища какая… Земная юдоль, облизанная жёлто-рябиновым цветом бабьего лета, полыхала оранжевым жаром осени. На яркое платье невесты-осени ещё не вкрались серые блики уныния, предвестники прыткой зимы, но до их появления остались считанные дни. На смену уходившему лету сыпалось изобилие цветовых тонов – лучше не бывает, достигших пика своей теплоты.
Слышно было, как за огородом сцепились собаки. На грех и мастера нет, не поделили, видно, истекавшую соками суку... Брели по улочке кони, всхрапывая от укусов подлючих паутов, убежали в избы мальчишки, игравшие в лапту при оживлённой поддержке мужиков и баб. В духмяном аромате сеновалов угомонились проказники … Хотя, не-е-е-ет… Не все шалопуты дрыхли на тулупах, заныканных в пахучем сене под крышами сараев. Нет-нет, а игривый девичий смешок нарушал сумрак наступавшей ночи, искушал, блазнил, указывая путь к осенним свадьбам...          
Погадаев шёл по улочке Нарыма, вдыхая запах бабьего лета, мягкого в эту пору, тёплого, ступал домой, озадаченный шумным заседанием. Затейливые вопросы, связанные с подготовкой края к зиме, размещение спецконтингента в таёжных посёлках, приезд товарища Сталина обозначились не вчера. Сложные чувства одолевали председателя исполнительной власти Нарымского края – огромной территории, осваиваемой разбросанными по тайге выселенцами. «Итиё мать! Сколько же надо взять на пупок, чтобы выйти на плановый режим Томского, Новосибирска?», – вздохнул Пантелей, затянувшись в сердцах так, что вспыхнула самокрутка.   
– Тьфу, зараза, надо бросать к идрени фени…
Приезд в Нарымский край Генерального секретаря ЦК ВКП (б) обыгрывался Погадаевым из понимания того, что высокий гость будет в сопровождении членов Политбюро и Центрального комитета партии. В Новосибирске к ним присоединится Сергей Иванович Сырцов – первый секретарь Сибирского краевого комитета партии с членами бюро крайкома. В Томском – та же картина, словом, – размышлял Пантелей Куприянович, – для руководства страны должен быть намечен единый маршрут посещения объектов, согласованный с органами ГПУ. Безусловно, на всякий случай, пару мощёнок надо иметь в виду, если, вдруг, возникнут вопросы по отдельным направлениям. Пантелей сморщился от боли в желудке – досаждала, изжога идриё мать. Нервы ни к чёрту стали.
В последнее время разговоры по телефону с Сырцовым, Шмаковым приводили Погадаева в ярость, негодование. Истеричный мат последних выводил из себя председателя крайисполкома. Не уймутся: «Что там? Да, как там? Итиё мать, сидеть у телефона и караулить звонки?», – хмурился Пантелей Куприянович, фиксируя в тетрадке, как требовала инструкция, очередной разговор со Шмаковым – председателем Томского окружного исполнительного комитета. Всеволод Иванович пёр напролом:
– Ты, Погадаев, расшибись в доску, но, чтобы всё обошлось, как положено, и у Самого не возникло сомнений в полезной функции выселенцев в крае. Это генеральная линия партии по приведению в порядок страны, товарищ Погадаев, её отцом является Сам! Понял? 
Как же? Грамотей! – рассвирепел Пантелей, – умничает, сидя, в кабинете, а он, мол, здесь дурака валяет и не понимает значения приезда товарища Сталина.  Хотя, чего сетую на Шмакова? – вздохнул Погадаев, – спасибо, что упредил о приезде к нему в Нарым товарищей из контрольно-ревизионной комиссии окружкома партии, так сказать, для «оказания помощи». Хрен с ними, покопались и уехали. Сейчас это, что мёртвому припарки.    
Пантелей перевёл дух: «Хорошо-то как, итиё мать! Вот так бы идти и идти, ни о чём не думать, дышать запахом грибов, любоваться всполохом утиных стай. О, потянулись на юг». На темнеющем фоне неба разворачивалась стая уток, явно собираясь «упасть» ночевать на одном из богатых кормом озёр Нарымского севера.  Погадаев не сводил глаз с утиной стаи… И вот исчезла за густым тальником, шелестевшим под расходившемся ветерком. Эх, разлюли малина! 
Пантелей скользнул взглядом по светящимся окнам изб нарымчан, на сон грядущий проверявших скотину в сараях. 
– Чё с тобой, Куприяныч? Идёшь сам не свой: бурчишь, бурчишь… Из Томского, поди, обидели? 
Огибая грязь в изъезженном телегами переулке, Пантелей не сразу приметил Петровну – уборщицу крайисполкома, а теперь поздно было.
– Ай-да, Петровна, не спишь-то чё? Вроде пора…
– Тэк, Куприяныч, я женщина одинокая, мужским вниманием не избалованная… Чё мне? Изгородь подпираю, щёлкаю орешки, … 
– Не прибедняйся уж, пышешь жаром, как тот пароход…   
– Скажешь тоже. Зашёл бы на часок, Пантелей Куприянович, Нюрка, поди, без задних ног спит… 
Пантелей ухмыльнулся, вспомнив откровение Урасметова, спьяну заглянувшего к Петровне на Успение Пресвятой Богородицы.
  – Мать родная! Ни ногой больше, Куприяныч! Что творила она со мной? Господи, прости мя грешного! Слыш-ка, привязала вожжами к кошёвке и давай наяривать… Итиё мать, едва вырвался по утру. Ведьма, ей-бо – ведьма. 
Урасметов окинул себя крестом, хотя кто не знал Павла-нехристя, жившего законами тайги?
– Извиняй, Петровна, дело такое… Понимать надо, ага… Слышала, небось, а?
Женщина насторожилась.
– Ну?
– Что – ну?
– Говори.
– Едут гости. Слышала – спрашиваю? – Погадаев осмотрелся.
– Сам чё ли? – справилась шёпотом Петровна.
– Тс-с-с, баба – Сам.
Женщина скрестила руки под аппетитно выпирающей грудью.
– Пойду-ка, я, Куприяныч, однако, чёй-то холодает. 
– Иди, Петровна, – смешался Погадаев, – словом, понимаешь?
– Не играй на нервах, Куприяныч, иди, – вдруг, вскипела женщина, крутнулась, и ну-ка в избу. 
– Ну, бабы, мать их ё…, – чертыхнулся Погадаев, – не поймёшь: то мужика ей на часок, то взъерепенилась, как … Тьфу! В гробу видел её!..
Пантелей очистил сапоги от налипшей грязи и дай Бог ноги к Аннушке, детям: разоблачился в сенцах и, как был в шерстяных носках, ступил через порог в избу. Обильно накрытый хозяюшкой стол ожидал хозяина.      
– Заждались, Пантелей, уж и лампу убавила, – Анна круглым плечиком прижалась к мужу.   
– А, чё мужики не встречают?
Жена улыбнулась.
– Неймётся обоим, намаялись и уснули. 
Пантелей вошёл в детскую. В сколоченной им кроватке сопели трёхлетний Антон и годовалый Клим.
– Идём, идём – пусть спят, – Анна увлекла мужа на кухню. – Ешь и спать, одна кожа да кости остались.
– Не хочется, Нюра, устал, – отказался Пантелей и направился к умывальнику.
– Похлебай окрошки или, может, пельменей сварить? – Анна окинула взглядом осунувшееся лицо мужа, и тревога охватила её. –Случилось что-нибудь, Пантюша?
Муж сел на сундук с приданным, подаренным на свадьбу родителями Анны, и обмяк.
– Сейчас не до чего, хозяюшка моя, время такое. Умница, кумекаешь чё к чему…
Анна приникла к мужу.
– Не в подходящее время высказываю, Пантелей, понимаю, но я боюсь. Всё, что происходит в последнее время вокруг нас, тревожит. У тебя сейчас, не усеянный цветами, собачий период. И кончится ли это когда? – Не знаю. Чую сердцем, это начало чего-то страшного, и оно коснётся нас … 
– Ну-ну, успокойся, Нюра, – Пантелей погладил голову жены, – время не терпи, говорят. Страна устраивается без году неделя и людям отводится новая роль – человек труда. Чуешь? Труженик выступает основным лицом государства. Посмотри вокруг, Нюра! Сколь под ногами лежит богатства? Кто его поднимет, если не человек труда? Твой батюшка, дед, прадед, сколько положили сил, чтобы встать с колен и завести хозяйство? Не годы даже, сгинули целые поколения пока фамилия твоих предков – Перемитиных не стала известной в крае. А?
Анна встала с сундука.
– Хорошенького понемножку, папочка, ишь, разошёлся и расходился! Целуй детей и на боковую – быстро, а то полотенцем по заднице.
Пантелей замахал руками. 
– Нет, уж, уволь, Нюра, слушай. 
И всё же впустую пыжился Пантелей Куприянович. Ещё студентом юридического факультета Томского университета, изучая право о государстве, он пришёл к заключению, что на бытовом уровне оно не работало. Или не хватало размаха, или дела обстояли в иной плоскости и   замыкались на семье Погадаевых. Если, уж, Анна бралась за дело, оно горело ясным пламенем, и лучше её никто не справлялся с ним. А взгляды на право превалировать в семейных отношениях, исходили, прежде всего, из соображений Анны. Уступки матери его детей и рачительной хозяйке Пантелей оставлял за собой, отдавая жене преимущество в решении бытовых вопросов.
Анна разделяла взгляды мужа, считалась с ними, не вторгаясь в   душевные сопереживания, которые зачастую терзали его после работы. Питавший нежные чувства к жене Пантелей не любил, когда лезли в душу, навязывались с благодеяниями, состраданиями. Анна знала об этом. Женщина с выраженным сибирским характером она ни крошечки не боялась его, брала в руки вожжи правления и в минуты огорчения мужа решительным образом ставила Пантелея на место. Не зря, бывало, Петровна подпускала шпильки председателю крайисполкома, мол, перепадает от супружницы на орехи. В ответ Пантелей улыбался, мысленно благодаря супругу за качества, данные ей Богом, природой и не без того – вызывающие зависть у женской половины Нарыма. Нюра не раздражала его нытьём, хлюпаньем или хуже того – безобразной ссорой на людях. Срамом и позорищем считала Анна скандалы в семье. Женщина сибирской закалки и хватки была на высоте.
Зная настырность жены, Пантелей без всяких траль-ля-ля следовал её семейно-бытовым наставлениям. Закрадётся хреновина в душу? Поделится с ней. Не заметишь, как ласковым щебетаньем благоверная хозяюшка вернёт уверенность, и наставит истинный на путь.    
В этот раз Пантелею было не до ужина. Чего греха таить? – Больно пристал на работе, ополоснуться и спать. Анна не навяливала к столу.   
– Отдыхай, Пантюша, я буду с детишками.
– Уже лежу, рыбонька моя. 
Погадаев прилёг в горнице. Отвернулся к стене из кедровых брёвен, между которыми угадывался мох, и провалился в сон. Анна укоризненно качнула головой и легла с сыновьями, вслушиваясь, как ворочался муж. Пантелей спал без просыпу. Анна не уснула ночью. «Господи,  – лелеяла она мысли, – вразуми их! Сколько пригнали народу! Живут хуже каторжан – люди говорят!». Перекрестилась и тихо заплакала. Сон не шёл к молодой женщине.
– Как же так? – обращалась она в пустоту просторной избы, – строчат бумаги из Томского, перестраивай, мол,  людей организовывай, убеждай …
Ворочаясь на матрасе набитым утиным пухом, Анна старалась не разбудить детей. Вспомнила о разговор с мужем, когда, не согласившись с ним о ссылке людей, как таковой. И сейчас, лёжа в постели, мысленно спорила с ним:
– Вот она, справедливость, Пантелей. Пригнали людей как скот, чем хочешь, тем и корми! Где хочешь там и сели! А норму строительства выполни в срок, спросят с тебя, дорогой...
Анна знала, что её муж – человек незаурядных способностей, преданный идеалам партии, собственным представлениям о новой жизни, и в ответе за всё, что определено кругом обязанностей. Его энергия, самоотверженность и человечность людям по душе, они с уважением относятся к нему, как руководителю края. Везде поспеет, поддержит словом, делом, где надо – понужнёт матом, но народ идёт к нему, советуется, уважает. Анна понимала, что Пантелей чуткий и душевный человек не потому, что к этому обязывает должность председателя крайисполкома, это качество характера, который проявляется в твёрдости и справедливости. Но ей-то нужен он, как муж, отец детей, хозяин в доме…
Однажды в сердцах выговорила ему это. Пантелей не вспылил, не обиделся, сказал, как отрезал:
– Власть – есть власть, мать! Она знает, что делает! Идём к новой жизни. Вон чё.
 Совсем ещё махонький Клим заплакал во сне. Анна зажгла лампу и взяла на руки дидятко. Ребёнок таращился на лампу, обильно пуская слюнки, сучил ножонками.
– Чё воюешь, Клим Пантелеевич! Ись захотел, малюсенький….
Ребёнок, гулькая матери, улыбался, показывая резавшиеся зубки. Мать целовала его пухлый животик.
– Вот какие у нас зубки – беленькие, остренькие, будем ись, Клим Пантелеевич? Какая мама плохая – не кормит мальчишечку, – ворковала Анна, высвобождая грудь. Дала ребёнку. Карапет вцепился в сосок зубками, тиская ручками вожделенную кормушку. 
– Не кусайся, не кусайся, поросёнок! – улыбалась мать, морщась от боли.
Под утро малыш проснулся ещё, требуя своего. Выцедил молочко и, не отпуская соска, уснул на руках у матери. Эту картину и увидел проснувшийся рано отец. Пантелей залюбовался белотелой красавицей женой, курносым носиком, густыми волосами, стянутыми на затылке узлом. У мужика потеплело в груди, он прилёг на кровать рядом с Аннушкой. Уложив ребёнка в люльку, жена нырнула под одеяло к мужу и прижалась к нему горячим телом.
– Ничего не случилось, Пантелей? – шепнула на ухо.
– Обычное дело, Нюра, еду в Парабель. Гляну кирпичный завод, чёрт бы его побрал, не клеится с ним у Браткова. В районах нет кирпича. Когда завезут? Не известно. Навигация скоро закончится. Свой нужен камень – Парабельский. Зайду в исполком, а вечером к тёще на блины. С   тестем в баньке попаримся, наливочки примем, ага…   
– Выспроси там у моих, чё хорошего – в годах уже.
– Будь спокойна, Нюра, тёща известит. У Аглаи Антоновны секретов от зятя нет, ещё и по тестю пройдётся – дай Бог. Ты вся в неё – родная кровь. 
– Тятиного больше во мне, – сделала круглые глазки Нюра. 
– Зна-а-а-а-ем, не проболтаемся. 
Анна прильнула к мужу и тронула густые с проседью волосы. Пантелей расцепил руки и прижал к себе милое, желанное тело…
Ублаготворившись близостью, они лежали в упоении, вдыхая запах целебных трав, развешанных в избе по традиции сибирских семей. Воздаяние природного желания, вспыхнувшего неистовой страстью между мужем и женой, произвело впечатление на Анну. Опомнившись от близости, она с суеверным трепетом шепнула:
– Ой, не к добру, Пантелей, не к добру! – И всплакнула, приникнув щекой к вздымавшейся груди мужа.
Пантелей тронул её локоны, рассыпавшиеся на подушке и крепко прижал её к себе сильными руками.
– Успокойся, Нюра, всё хорошо, будем жить припеваючи, рыбонька моя. Детки растут: Антон бегает, у Клима режутся зубки. Жизнь продолжается, хозяюшка!
– Т-ш-ш, разбудишь детей…
Зарывшись лицом в пахнувшие полынью и отваром ромашки волосы жены, Пантелей облегчённо вздохнул – решение принято! Так было всегда, когда, тяжесть ответственности, удивительным образом разрешалась удачно найденным выходом или умной находкой. Первым делом – к скотине: напоить, накормить, выгрести навоз и на работу.
– Понежься, моя рыбонька, уберусь в сарае, и пойдёшь Зарянку доить.
– Хорошо, Пантюша, скоро встану.
Анна потянулась налитым соками телом. Пантелей выскользнул из-под горячего бока жены и на цыпочках вышел на кухню, убранной, ах, загляденье, русской печью– душой избы. Зачерпнул из кадки черпаком воды, и, зажмурившись, остудил живительной влагой утолённую страсть.      
– Итиё мать, что ни говори, а Нюра – выше всяких похвал! – Пантелей почесал затылок.
– О чём разговариваешь? – Нюра обвила мужа руками.
Пантелей рассмеялся и глянул в окошко.
– От тебя не спрячешься, бегу к Зарянке, управляйся тут. Непогодь, язви её, ни к чёрту на улице, дожь моросит, одень фуфайку.
По прибытии в исполком на работу Погадаев распорядился о подготовке мётчика к отбытию в Парабель. На пару минут забежал к Матвееву.
– Ахматзиныч, держи вожжи в руках. Если «первый» дёрнет к телефону или расчихвостит Шмаков за недопоставку кедрового ореха, икры, не теряй сознания. Мало ли чё? Скажи, мол, идём по плану, я инспектирую кирпичный завод в Парабели. Ему известно об этом, пусть ищет меня через райисполком у Браткова, у него я буду к обеду.   
– Валяй, Куприяныч, с Урасметовым раскинем мозгами насчёт выселенных на Тым остяков Мумышевых и Ласкиных юрт.   
– Сигналы есть, – насторожился Погадаев?
– Обычное дело, ропщут, конечно, всё не поделят угодья… Павел разберётся. Намедни оговорили с ним завоз питания, охотничьих, рыболовных припасов, галантереи, так что острые моменты в обеспечении товаром первого спроса снимем.
– А, где Павел – не вижу.
Виктор Ахматзинович рассмеялся.   
– Не волнуйся, утречком распрекрасным образом отправился на стрежпесок к рыбакам. Если рассудить по-людски, то правда, паузков семь-восемь икры в Томский не отгрузили и наверняка прилетит загогулина, – Матвеев показал рукою выразительный жест. – Ежели чё? Отбрешусь отсутствием посудин, которые вынужденно бросили на обеспечение тымских остяков и спецконтингента в тайге. Идёт, Куприяныч?
– Валяй, но смотри за Урасметовым, чтобы не разошёлся, как со Шматковым намедни, а нам разгребай.
– Не-е-е, Урасметова к телефону не пущу и телефонисткам запретил соединять его с Томском и Новосибирском.   
– Правильно сделал. Пока Обь не разгулялась, как следует, я к мётчику.
– Ступай, Куприяныч. Ненастье подсунуло забот, льёт, зараза, аккуратней на Оби, вал так прёт, итиё мать.
– Хорошо, быть добру. 
В Парабель Погадаев добрался без приключений. Небольшой, но ходкий катерок отчаяно швыряло на гребень волны, валило в пучину, вызывая неприятные ощущения в животе. Однако движок молотил, выплёскивая за борт отработанную воду, и вскоре перед усталым взором председателя крайисполкома открылась коса Парабельского стрежпеска.
– Доброго здоровья, Пантелей Куприяныч, заждались-заждались, –радушно встретил Пантелея председатель Парабельского райисполкома Братков. Как раз закончил совещание по строительству пристани на Полое и в канун приезда Самого был рад утвердить с ним окончательный маршрут следования высоких гостей по району. С точки зрения Ильи Игнатьевича сыр-бор заключался не в разграничении ответственности между ними, особенно в вопросе спецконтингента, что, возможно, напрашивалось логикой положения дел, а в обсуждении возможных вариантов развития событий, не предвиденных планами, согласованными с ГПУ.
«Перед смертью не надышишься – молвили старые люди, поэтому поздновато отделять овец от козлищ, а сверить мнения с председателем крайисполкома в канун встречи Генерального секретаря ЦК ВКП (б) – в самый раз», – считал Илья Братков. На ходу обсудили вопросы, связанные с приездом Пантелея Куприяновича, руководители определились так: Погадаев убывает на объект с условным названием «кирпичный завод», и по завершении его инспекции примет участие в подведении итогов на заседании райисполкома. Братков же с первым секретарём райкома партии Демьяном Петровичем Аверкиным оценят успехи в лесной заготовке древесины и выведут сводные таблицы по направлениям развития Парабельского района. Их, как документальную основу, планировалось представить руководству Советского Союза.
Пантелей Куприянович решил охватить общую ситуацию на объектах, возводимых ссыльными, чтобы иметь о них представление для доклада в Томск. Центр интересовали достижения спецпоселенцев и участие в трудовом процессе спецкомендатур, интересовали его видения Погадаева по развитию края на ближайшую перспективу. Поскольку единого понимания в организации труда выселенческих ресурсов у Томского руководства не было, оно собирало информацию с административно-территориальных единиц, пытаясь выйти на выработку одинаковых подходов в решении общих задач.   
Учитывая, что центром Парабельскому району отводилась роль   сельскохозяйственной, лесодобывающей и рыбопромысловой территории, Погадаеву хотелось лично увидеть организацию работы ссыльных на местах, их размещение на зиму и, конечно же, оценить состояние людей.       
– Всё, Илья Игнатьич, от слов – к делу. Кто подкинет в кирзавод?
– Определились, Пантелей Куприяныч, Новосельцев? Виктор? Где носит, зараза?
– Здесь я, Илья Игнатьич?   
– Значит, так, Виктор, забирай Пантелея Куприяновича и подкинь его на обласе к Голещихину. Одним словом, поступай в его распоряжение.
– Какие дела? – ухмыльнулся мужик с хитринкой во взгляде. – Сделаем. Айда, товарищ начальник, здесь недалече, спустимся с горки и сразу мой обласок. Так-так, по досочкам, по досочкам ступайте, иначе чоботы оставишь в иле.
Обласок скользил вверх по течению реки. Лодчонка обходила тычки с прихваченными к ним фитилями, сетями, расставленными меж берегов упрямой Шонги. На высоком яру мужики ставили избы – в линию, образуя береговую улочку. Внизу под яром тоже строились дома, огороды, участки земли обносились жердями. Люди спешили отстроиться до наступления холодов, поднимали срубы изб, сараев, бань. «А ведь весной подтопит их, итиё мать», – рассудил Пантелей.
Витька Новосельцев, словно угадал мысли председателя. От нетерпенья мужик ёрзал на сиденье, ёрзал, ловил момент, чтобы затеять с начальством разные тары-бары. А чё? И дорога станет душой, и новости узнаешь… Как пишут в газетах? Мол, строимся, развиваемся…      
– Лупит мошка? – закинул Виктор «живца».
И в самом деле? Отмахиваясь от мошкары, Пантелей прикидывал хрен к носу, как на кирпичном заводе отладить работы, чтобы исключить гнев руководства страны? Ей же ей! За срыв выпуска кирпичной продукции голову снимут за милую душу! Поэтому, исходя из собственного опыта, искал выход из положения за счёт сил и средств, которые дополнительно уместно привлечь для претворения в жизнь заданий съезда индустриализации, шагавших по стране с размахом: песнями, речёвками – давай кирпич! А вот с лозунгом: «Давай кирпич», чего греха таить? – В аккурат не получалось.
Пантелей не считал себя новичком в окружении работников исполкомовской и партийной иерархии. Ещё чего? Дай Бог, как уверенно жал руки товарищам из ЦК, раскованно отвечал на вопросы кабинетных чинуш. Выступал ли он на Пленуме окружного комитета партии в Томске или с трибуны избы-читальни в Нарыме, Парабели, собственным мнением дорожил. Высказывался по интересующим темам простым и понятным языком.
И всё же расположение духа безупречным не было. Ссутулившись на сиденье вёрткого обласка, Пантелей мысленно рассуждал: волочить крест господень по Нарымскому краю придётся ой, как не легко. Общая картина состояния дел на огромной территории не вселяла уверенности в собственных силах. И всё же, разбирая условия движения вперёд, Пантелей зарубил на носу простую, но очевидную мысль – руководство страны интересовали всего лишь успехи, а не способы их достижения за опредённый период времени. За счёт чего? Каких методик осваивается, к примеру, ускоренный выпуск кирпича? Отгрузка древесины в Томск, отлов рыбы? – Начальство не интересовало. Выдай на-гора и баста!
Нонешние подходы власти к результатам труда Пантелей изучил ещё в годы работы в Томске. Зная нравы, царившие в кулуарно-кабинетной обстановке справлявших полномочия партийных кадров, он предвидел последствия, которые могли наступить по итогам приезда московских гостей. Не дай Бог, если при посещении Нарымского края высокой комиссией выскочит проблемка, которая не найдёт объяснения с его стороны, как руководителя, исход предсказуем. И от внесудебного решения «тройки» уже не спасут ни оглушительные мероприятия агитационно-пропагандистского толка, ни «культурка» местной самодеятельности. 
В сложившейся обстановке, Пантелей днём и ночью надрывал пуп, упреждая возможные случаи, которые, как в народе говорили, если вышмыгнут из-под веника, перечеркнут судьбы людей. Собственную судьбу – в первую очередь! Ясно, как божий день!
Дыхание указов, постановлений, резолюций по итогам заседаний Центрального комитета партии, сыпавшиеся, как из прорвы, и размещаемые на первых страницах газеты «Правда», не допускали вольностей в партноменклатурной иерархии. В её среде непозволительным тоном считалось неумение читать между строк уложения власти. Причём, начхать на ротозейство, убогость образования, если кто-либо из номенклатурной элиты не прочухивал имени автора публикаций, который всё уверенней представал перед взором советского народа светочем нации, строителем светлого будущего. Воздавалось по полной! От каждого – по способностям, каждому – по по¬требностям! О, как!
У Пантелея сжало виски: и к тётке не ходи – давление. Вымотался, паря. Однако запах таёжного урочища Большая земля – большое дело! Вдохнул, повеселел и сыграл на руку парабельскому мужику – встрял с ним в разговор. Известное дело, за трёпом и время летит быстро, и переживания побоку – утро вечера мудреней.
Витьку-то Новосельцева Пантелей раскусил сходу. Мало ли чё? Хитроват, стервец, глаза шныряли, что у савраски перед закланием.
Улыбнулся и вслух согласился с ним.
– Жрут, собаки. У нас в Нарыме паут, зараза, укусит и клочка мяса, как и не было.
– Да, ну? – хохотнул Виктор. – Нонче лето, язви его, гнилое. Звереют, черти, ни чё не помогает от них.
– Оно так, – поддержал мужика Погадаев.
Так за разговором о том, о сём отмахали излучину Шонги, ещё одну и парабельская околица скрылась за опушкой леса. Ещё слышались, правда, выклики баб, стиравших в речке бельё, но уже чуялась гарь костров, пылавших на раскорчёвке тайги.   
– Жгут, – прищурившись, заметил чалдон, ага… Нагнали людишек с бела свету и думают мир перевернуть… Ни в жисть не сделают этого, нее-е-е-е, – усомнился Виктор.
– Мир не перевернут, верно, да, и задачи им такие не ставились, а поднять механизацию на земле, производство, могут, – пыхнул самокруткой Погадаев.
– Вон чё, – удивился мужик и перестал грести, – слышно, бают, начальство жалует к нам из Москвы? Подумать только! Из самой столицы! Да-а-а… 
Лицо Пантелея вытянулось.
– Какое начальство? 
Новосельцев пожал плечами.
– Веско болтает народ, ага, – и взялся за весло.
Погадаев прищурился.
– Не сорока ли новость принесла?
– Ишь, сорока? – залыбился Виктор, усмотрев, что Погадаев заёрзал задницей. – Ага, приспичило! Не в бровь, а в глаз. 
– Гляжу, юркий малый, – якшаешься с людьми, валандаешься с ними в тайге. Промышляешь чё ли? – пол юбопытствовал Пантелей, чтобы как-то скрыть замешательство.   
– Е-е-е-сть, маленько, – пропасть, как оживился мужик. – Кто ж из парабельских не занимается этим? Балуемся ружьишком, сетёшками, где чё и морду кинем.  Так и живём, чем Бог порадует.
Новосельцев сиял: «Уел начальство, уел, ишь заёрзал. Скажу мужикам за бражонкой – умора будет».   
– Чё я, дядя, скажу, – Погадаев склонил голову к мужику, – загляника-ка вечерком в ГПУ, к Виктору Ивановичу Смирнову, скажи – от меня. Сообщи ему, как на духу, о нашем балаканье, ага?   
– Вон чё? – вылупился Виктор, – выходит, сболтнул лишнее?
– Сболтнул, не сболтнул – ГПУ рассудит. Чешешь языком, мать твою…
– Слетело, товарищ начальник, брякнул, не подумавши, – напустил в штаны чалдон и вскочил, едва не опрокинув обласок.
– Сиди, идриё мать, – ругнулся Пантелей, ошарашенный утечкой сведений, закрытых для простых смертных – в принципе.
Не без этого – сдрейфил. «Подумать только?! – ужаснулся он, – о святая святых – приезде Самого любо-дорого чешет языком всякий встречный-поперечный. Получается, что я свидетель утечки государственной тайны, хранившейся за семью печатями? Не давно же на весеннем пленуме Центрального комитета партии товарищ Сталин высказался о нарастании классовой борьбы по мере строительства социализма. Участники пленума подхватили лозунг: «Заклятым врагам неймётся взять верх над советским государством! От буржуазии оставим мокрое место!», – взывали делегаты с трибуны партийного форума. М-да-а-а-а, врагов хоть пруд пруди! – раскинул умом Погадаев, – а сведения о перемещении по стране Генерального секретаря ЦК ВКП (б) им на руку. И владеют ими, черти! Хотя…  Стой!». 
По спине Пантелея пробежал мороз, – не горожу ли я хреновины? Сучу копытами, сучу… А, ну, чалдона подсунули с умыслом, а? Испытать на вшивость – его, председателя крайисполкома? У ГПУ это называется проверкой на вшивость, в смысле – на бдительность. Ага!  Развести с ним тары-бары, влезть в душонку, итиё мать, и бац – на лесоповал без права переписки на десять лет! Если повезёт, конечно…
Мать её за ногу! – обомлел Пантелей Куприянович. – Вывернуть его наизнанку в Нарыме – чёрт ногу сломит: на виду и знаю людей, как облупленных, а в Парабели – иной разговор. Чё ж получается? Если всё именно так? С места не сойти – пасут! Мужичонку подсунули специально. Почему нет? Так-так-так, ага… Если у Смирнова есть указание сверху взять меня «на крючок», ему напрягать мозги не надо. Надыбал селянина с обласком, натаскал, мол, будешь в пути-дороге с председателем крайисполкома, разговори его, узнай, чем пыхтит и всё такое прочее… Играть в молчанку – ни туды, ни сюды, перекинемся, конечно, словечком, а та-а-а-ам… Мужик приврёт с три короба Смирнову и пиши – пропало. Не-е-е-е-е, наобум лазаря не выйдет.   
Пантелей перепаратился. Размышлял, отдавая отчёт в оказии, случившейся по дороге к выселенцам. «Сделать вид, что ничего не случилось, и утечку секретных сведений оставить без внимания, в любой ситуации – глупо. «Крутит» его ГПУ или только подкрадывается о случившемся надо информировать органы. От житуха, итиё мать, обожжёшься на холодном. Об утечке сведений государственной тайны, со Смирновым потолкую сам, – решил Погадаев. – Мы тут варим котелками, концы с концами сводим, полагая, что всё шито-крыто, ан, нет! Враг не дремал! Строжайшие секреты слонялись по белу свету. Пёс с ним, с чалдоном, ГПУ выявит, кого Иуда осчастливил поцелуем! Разоблачит!», – заключил Пантелей и с облегчением вздохнул.   
– Кажись, Виктором кличут тебя? – справился он у гребца.
– Им, – вылупился перепуганный тюха-матюха.
– Херни больше не городи, Виктор. Детей оставишь без поильца и кормильца, а жену – без мужа. 
– Ни в жисть, товарищ начальник! – воскликнул олух царя небесного и опять двадцать пять, едва не опрокинул обласок.
– Тудыт твою, растуды! – взревел Погадаев, вцепившись в борт лодчонки, – сиди уж, сукин кот, или утопишь ни за понюшку табаку!
С грехом пополам удержали обласок на плаву. 
– Фу, баламошка, заруби на лбу – жду с повинной, как на духу! Слышь меня? 
– Истинный Бог винюсь, товарищ начальник, окаянный попутал! – Новосельцев осенил крестом худощавую грудь. – Полюбопытствовал я об Иосифе Виссарионовиче – так, он же наш – нарымский… 
  – Ё… понский Бог! – вскричал председатель крайисполкома, – заткни глотку, господи, прости мою душу грешную! Заладила сорока якова – одно про всякого! Придуриваешься простуженным на голову или водишься с Гришкой Бабаем у раймага?          
– За милую душу винюсь, – обиженно, насупился Виктор.
– Шалопут, язви тебя, – кипел Пантелей Куприянович, испепеляя взглядом мужичонку, – несёшь абы чё, хоть кол на голове теши! И с ими строить социализм? Тьфу, Господи, одолжи терпения, как выжить среди охламонов? – Погадаев махнул рукой на неотёсанного Витьку и укутался плащом.
Обласок, нехотя, скользил по реке. За кормой остались землянки, вырытые на окраине Парабели в гражданскую, слева – заливные луга с   покосной гривой вдали. Нос лодчонки шелестел водой, приближаясь к тайге, подступавшей к самому берегу, и вскоре с лёгким шипением врезался в илистый берег реки. 
– Приехали, – нехотя, выдавил хозяин обласка.
Погадаев смолчал. Не расслышал надутый голос гребца или не ответил с умыслом, расстроенный осведомлённостью последнего, трудно сказать.
– Блаженный итиё мать, – прошипел Витька и таким макаром, чтобы не узрел Погадаев, покрутил пальцем у виска.
Опёршись рукой о борт, Пантелей шагнул на мостки, выложенные из досок для удобства забора воды из реки и стирки белья. С крутоярья, – заметил он, – его «стригла» глазами чумазая кучка ребят, высыпавших поглазеть на приезжих.
– Уйма детишек, – вздохнул Погадаев, вспомнив пропахшие рыбьим жиром трюмы барж, забитых людьми до отказа, хрупкую женщину, утянувшую в мутные воды Полоя охранника по фамилии, кажись, Сидоренко… Господи, – прикрыл глаза Пантелей, – не злюсь на красноармейцев конвойного взвода ГПУ, проявивших нещадность к изгоям, а я-то, я? По сию пору не стряхнул вины перед ними, первыми, испытавшими, не приведи Господь, какие мучения!


Глава 2

На берег Пантелей Куприянович сошёл удрученным, с гадким откликом в душе. Ополоснул шею в Шонге, лицо, и, всё же, не выдержал, матюгнулся:
– Э-э-э-э-х, жизнь, едрись-перевернись, хоть головой о стенку! Пошло оно всё к ё…матери! 
Что юлить перед совестью? Достали, итиё мать! И всё же есть на свете святое слово – надо! Ничего не поделаешь! Дал себе установку:
 – Соберись, Пантелей, и в работу!
Между тем, один из ребятишек-выселенцев, Колька Кубрушко, определил в приехавшем начальника. И, глазом не моргнув, крикнул:
– Примус, мигом к дядьке Саше, скажи – начальство пропёрлось!
– Ага, – шмыгнул носом парнишка и задал стрекача – только пятки мелькнули над пыльной тропинкой.
Уже вечерело, спадала светлынь уходившего дня, исчезая в распахнутых настежь красках бабьего лета: меньше изнуряющего гнуса в липкой жаре, духоты после затяжных дождей. Журчала водица в реке, колыхая тальник в таёжном духе смолы, брусничника, грибов, плескалась рыба на выглаженной поверхности воды.
– Жирует, зараза! – подал голос Витька, не обратив внимания, что облас поволокло течением реки.
– Держись, – крикнул Погадаев.
– Ёшь, твою, – зашустрил мужик, хватая весло, – наить в бор ещё, а тут оказия за оказией.
Энергичными гребками развернул на стремнине облас и прижал к мостку.
– Чё делаешь-то в бору? – тихо-мирно спросил Пантелей, подавая кисет мужику. 
Виктор вытер руки о зачуханные штаны, улыбнулся.    
– Охотничьи угодья там, мало ли чё? Глянуть надо, ведь как бывает? Запустишь? – Плесенью пойдёт, мхом порастёт. Догляд нужен всегда: избушку глянуть, ловушки чинить. Нонче как? Оглянуться не успеешь, как приспичит пора.
Придержав облас веслом, Виктор кивнул на яр. 
– Ишь, строятся … Как их? Выселки, чё ли?
– Выселенцы! – поправил Пантелей, вглядываясь в прибрежную полосу, откуда начинался объект «кирпичный завод», числившийся под этим артикулом в сметно-проектной документации исполнительной власти. Назвать индустриальной стройкой язык не поворачивался, но задел есть.    
– Так-так, паря! – обрадовался Виктор, – людишек нагнали за семь вёрст киселя хлебать, язви её, а чё делать? Не знаю…   
Погадаев обернулся к Виктору резко, неожиданно. Мужик отшатнулся, уставившись на председателя.
– Опять двадцать пять? Ляпнул чё то? – уныло обронил парабельский, словно душу опустил на покаяние.       
Пантелей «схватил» потерянный взгляд мужика. – Не-е-ет, святая простоца. Почесать языком – пожалуйста, всего-то делов, – заключил он, отбросив сомнения о Новосельцеве, как участнике «гэпэушной» задумки Смирнова.
– Дэк, чё? – спохватился мужик, – может, поеду я?
Погадаев не ответил. Извлёк кисет с листком газеты «Правда».
– Отсыпь.
Придерживая облас веслом, Виктор соорудил цигарку, засмолил.   
– Хорош табачок, с умом, Нарымский чё ли?
– Не-е-е, запах не тот? Нюхни, нюхни.
– Есть такое дело. 
– Каргасокский. Таким макаром в Нарыме не делают. Знаешь в чём соль, а?
Виктор подался вперёд.
– В табачок сиропчика дай, из шиповника лучше, подсуши недельку и, пожалуйста, заставь за себя Бога молить, – со значением изрёк Пантелей.   
– Ага-а-а-а…    
– Ладно, Виктор, так и быть, – кивнул Пантелей, и бросил на чашу весов мучительных размышлений окончательное решение, – езжай себе в бор и занимайся чинкой. К Смирнову не ходи, я сам разберусь. Идёт?
– Как можно? – опять-таки заартачился Виктор. – Скажу ему, как есть. Чё я сделал такого? Ну, спросил…    
– Езжай, Виктор, езжай и не городи херню. К Смирнову – не ходи, расчухал? А за подвоз – спасибо.
– Э-э-э, чё там? Всё одно по пути, – отмахнулся Новосельцев.
– Бывай, отчаливай.   
Виктор засмеялся в кулак.
– Допетрил! Ни-ни, зуб даю, – и, оттолкнувшись от мостика веслом, плавно-размашисто погрёб к Малому Нестерово.   
Погадаев загляделся на чалдона. Рыбак и охотник в одном лице любо-дорого скользил на обласе, пока не скрылся за излучиной речки.
– Умеет же, – усмехнулся Пантелей и вдруг сморщился от изжоги, – итиё мать, надо к Донскому: Братков навяливал, тесть – всё некогда. Эх, Новосельцев, Новосельцев, не спорол ли я горячки?
Пантелей впал в раздумье. Ломать голову было над чем. В житейском море извечных взаимоисключающих и, вместе с тем, уравновешивающих понятий, как жизнь и смерть, имелся ничтожно маленький зазор. Окажись Новосельцев провокатором или секретным сотрудником ГПУ, выполнявшим задание органов государственной безопасности по спецпроверке его благонадёжности? В соответствии с определённой ему задачей – раскрутить Погадаева на лояльность к власти, уведомит о Смирнова о разговоре. И пиши – пропало. В силу принятых решений на последних партийных Пленумах и конференциях иначе не могло и быть.   
Ключевым подтекстом в беседе руководителя огромной территории и простого, как хрен с бугра, мужика, – размышлял Погадаев, – завис интерес Новосельцева о приезде высоких гостей из Москвы. Казалось бы, что особенного кроется в постановке вопроса? – Обычная пытливость селянина. Однако, не совсем так. Если угодно, в заурядном внимании парабельского чалдона имелась отличительная черта особого значения – обнажение состава государственной тайны. Безусловно, возникали вопросы из разных плоскостей и, перво-наперво, два из них пуще всего просились на изучение и выводы. Взять первый: Новосельцева интересует приезд высоких гостей – так? С кондачка? Подумаешь, начальство! В гробу его видели! И сгорал любопытством: верно ли мелят сельчане о приезде Самого, щёлкая вечерами кедровые орешки? И спросил…
Если это так, на бытовом уровне? Развитие дальнейших событий, вытекающих из причинно-следственной связи, его – Погадаева напрямую не касалось. Плохо, конечно, что тайна, на самом деле, тайной не являлась! Ни в какие рамки не лезло, что о ней знало пол Парабели! Мало того, улица обсуждала подробности! Уж, как парабельцы умели представлять в красках толстый намёк на тонкое обстоятельство? О-о-о-о, Пантелей знал не понаслышке – парабелочка Нюра была под боком.   
Значит, всё не так уж и плохо, – с маломальским облегчением вздохнул Пантелей и с хрустом потянулся. – Значица так, выявление утечки сведений, составляющих государственную тайну, вне сомнения, следует оценить с партийной точки зрения, из соображений отсутствия бдительности у отдельных категорий граждан и, как полагается… Принять меры к не дозволению схожего склада… О мерах… Есть мысль, – повеселел Пантелей Куприянович, чувствуя прилив сил.
Однако рассуждения Пантелея в русле выпускника юридического факультета Томского университета на основе нормативно-правовых актов Верховного Совета СССР и постановлений советского правительства, внесли смятение. Вполне возможно, что ГПУ, действительно, отслеживало его политическую благонадёжность. «Надо быть реалистом, – рассуждал Пантелей. – Если такую возможность принять за основу, то он находился в оперативной разработке органов государственной безопасности, и мужичонку сунули ему на «живца». Из чего следовало, что Новосельцев, помимо занятий рыбалкой и охотой, ещё и секретный сотрудник Парабельского райотдела ГПУ. Информацию, составляющую государственную тайну, озвучил по указке Смирнова – сознательно. Для чего? Естественно, в расчёте на ответную его, Пантелея, реакцию. Мороз на всю катушку гулял по спине Погадаева.    
– Спокойно, Пантюша, спокойно, – Погадаев растёр ладонями уши. – Пусть так, органы государственной безопасности ведут мероприятия по оценке его лояльности к власти. Что из этого следует? На самом деле – не много. Чекистам важна ответная реакция на сложившиеся обстоятельства, исходя из понимания факта утечки секретных сведений, которые каким-то образом оказались общедоступны, в том числе простому мужику. Скорее всего, знаковую роль выхода из данной ситуации сыграют его последующие действия.
Исходя из логики ГПУ, – вслед за тем размышлял Пантелей Куприянович, – как должен был поступить член ВКП (б), председатель крайисполкома, услышавший от стороннего человека сведения, содержание которых известно узкому кругу лиц? Верно! Принять меры к его задержанию и приводу в ближайшее отделение ГПУ. Или, во всяком случае, настоять о его прибытии в столь уважаемое учреждение для выяснения обстоятельств.
Возможно, этого мало, ага, – задался мыслью Пантелей Куприянович, оценивая обстановку глубже. – Существенный плюс в его пользу сыграет игра случая на первый взгляд не явного, скрытого характера. Если исходить из положения вещей, что Новосельцев агент ГПУ, ему важно запечатлеть видимую часть реакции на факт получения информации, свидетельствующей об утечке секретных данных. Выходит, что с точки зрения ГПУ качество ответной реакции определит и качество его лояльности к власти? Стало быть, оценка ответных действий на неназойливый вопрос Новосельцева о приезде высоких гостей из Москвы, и будет мерилом оценки его – Погадаева благонадёжности и степени поддержки курса, проводимого руководством страны. Безусловно, всё это так, если, Новосельцевым, действительно, по установке ГПУ осуществлялось агентурное сопровождение на пути к выселенцам. – Итиё мать, мороз чесал спину, теперь аж мокрая, – ругнулся Пантелей, хотя чё переживать? Ещё мальчишкой дед учил жизни, не упуская, правда, случая, стегануть – за дело. За какое? Не важно! Главное – за дело! 
В своих размышлениях Пантелей не упрекал себя в близорукости. Изначально уверен был, что следовал правильной линии – объявил Новосельцеву о прибытии в районное ГПУ к Смирнову. А дальше?.. Дальше Пантелея Куприяновича ели сомнения…  «Что бы там ни было, народ болтал на ветер о приезде высоких гостей – ясно, как божий день, – мозговал он про себя. – Опять же! Если Новосельцев разрабатывал его на благонадёжность – хрен с ним: отправил в ГПУ и забыл, пусть разбираются. Это лучший вариант. Смирнов отнесёт меня к лояльным руководителям, мол, среагировал по совести и отрапортует по инстанции – зачтётся. Новосельцева не оставит внакладе. Чего уж? Выпишет премию из фонда на содержание секретных сотрудников для особых операций деликатного свойства. Все довольны, все смеются».
«А, если Новосельцев не провокатор? – терзался сомнениями Погадаев. – Вот в чём вопрос! Если не агент, а пустой мужичонка, каких не счесть на парабельской земле? Отправь в ГПУ к Смирнову и к тётке не ходи: как пить дать, колпашевская «тройка» вынесет высшую меру социальной защиты – расстрел, – рассуждал Погадаев. – Сноровка Смирнова по «раскрутке» «врагов народа» известна – слышал не раз. О Викторе Ивановиче отзывался тепло начальник краевого ГПУ, с ним считались в Томске. Заслуженную славу решительного чекиста коммунист Смирнов снискал себе за уничтожение колчаковских банд, что сыграло исключительное значение в выдвижении начальником Парабельского райотдела ГПУ. Поднаторел, Виктор Иванович и в организации агентурно-секретной работы, обслуживая район в контрразведывательном отношении. Владел обстановкой от районного центра, до таёжных заимок в глуши, куда, не стесняясь, пробивался зимниками на санях, нартах. И, если, вдруг, без вины виноватый Новосельцев окажется в руках Виктора Ивановича Смирнова, как носитель секретных сведений? Ё-ё-ё-ёшь твою мать – мажь лоб зелёнкой.   
Вот что мучило Пантелея Куприяновича! У чалдона «длинный» язык, это правда. А, кто из парабельских не льёт тишком на мельницу воду? Народ ещё тот, держи ухо востро! Другое дело, кто секретные сведения «слил» в общедоступное пользование и с каким умыслом? От, где зарыта собака, японский городовой! Чё делать? Ума не приложу, – мучился Пантелей Куприянович, задаваясь всё тем же вопросом: «Новосельцев – секретный сотрудник ГПУ или так-сяк, ни богатый, ни босяк? Сексот? – Информируй ГПУ об успешном выполнении задания. Нет? Иди на все четыре стороны и не болтай абы что!».
Новосельцев уплыл на обласе по обмелевшей Шонге, оставив у Пантелея неприятные ощущения. Он, конечно, не метал икру, но сомнение и досада терзали его – члена партии, председателя крайисполкома, отца семейства. Имел ли он право рисковать подобным образом? Неуверенный в невиновности человека возложил на себя ответственность по сокрытию вопиющего нарушения законности. Иначе говоря, Новосельцева из-под расстрела вывел, но себя поставил на его место. По существу, вышло так.   
Но что это, чёрт подери? – Погадаев оглянулся. – Природа сошла с ума! Только сейчас Пантелей обнаружил вокруг себя вызревшую с румянцем на щёчках красавицу – осень. Ай-яй-яй! Заворожила, обаяла – и раз! Открылась принцессой! Удивила! Прижалась аппетитным бочком, заслонила следы уходившего лета. Господи, как хороша парабельская осень! Краса ненаглядная! Известное дело, к полудню солнышко проникнет к югу, согреет бока, возомнившей о себе Бог весть что, недотроге-осени, и излишки румянца с её роскошных щёчек исчезнут. А пока, проказница, разметавшись в застенчивой стыдобушке на желтеющем пламени берёз, «запалила» приникший к речке осинник и пошло-поехало …
– Мать честная, красотища-то-о-о-о!
Охваченный восхищением Пантелей крикнул:
– Э-ге-ге-е-ей, наверху!
Что ни говори, но, глазеющие на дядьку мальчишки, переглянулись.   
– Вообразя-я-ят огольцы! – рассмеялся Пантелей.
Поднявшись на яр, остановился: балаганы, кострища, развешанная на кустах одежда, обувь. Чумазые детишки.
– Эй, саранчата, где найти начальство? – окликнул он пацанов.
– А, что искать? – вышел вперёд паренёк, – вот оно! – и кивнул на мальчишку со смышлёным взглядом.
Орава покатилась со смеху.
– Скажи, Колька, ты же у нас начальник!
Пантелей сориентировался живо.
– Ну, раз, начальник, ты мне и нужен, – улыбнулся он, – веди к коменданту. Идёт?
– Идёт, дядя, а вы кто? 
– Хэк, шустрый, какой. Правильно, чужих надо спрашивать – кто? Откуда? Зачем? Бдительность – прежде всего! Слышали? – Пантелей обратился к мальчишкам.
– Не-а, дядя, это нас не касается.
– Как не касается? Давеча, как сказал товарищ Сталин? – «Нужно проверять людей – и чужих, которые приезжают, и своих», – вот, как нонче стоит вопрос, а вы – не касается. Сейчас, брат, ухо держать востро, ага.
Мальчишки переглянулись. 
– У нас в пади прижился чужой – в-о-о-он там будет. Встречается в лесу, когда бегаем по грибы и ягоды. Да, ребя?   
– Угу, вчера с ним Примус нос к носу столкнулся. Ходит к нам иногда, боится, правда. Дикий какой-то, нелюдимый.      
Пантелей улыбнулся, – всё примечали пацаны.
– Ладно, «начальник», с чужаком разберётесь, веди к коменданту, – Пантелей Куприянович хлопнул мальчишечьего атамана по плечу, – идём.
Колька с достоинством шмыгнул носом.
– Одна нога тут, другая там, дядя.
– Хэк, пострел.
– Нам туда.
Пантелей шёл за мальчишкой, бросая взгляды на жилую зону. Сначала лета посёлок изменился. Нельзя было не заметить перемен, воплощённых с последнего приезда Погадаева на «кирпичный завод». Признаться, по совести, впечатлился стройкой. Многое предстояло сделать – верно, но люди устраивались обстоятельно, со знанием дела, оборудуя безубожество в повседневной жизни. К выселенцам кирпичного завода он приезжал в июне, когда измученные люди, едва, оклемавшись в условиях тайги и жесточайшего гнуса, приступили к выполнению планов-заданий. С той поры многое изменилось.   
Пантелея порадовали срубы барачного типа. Застройка ставилась по уму – в линию, она же положила начало улочке. Председатель опытным взглядом отметил деталь, подкупившую его: жильё строилось обдуманно, планово. «Есть, что окинуть взглядом, буду иметь ввиду», – вздохнул Пантелей Куприянович, видимо, вспомнив, о приезде гостей из Москвы.
Осмотрел поленницы дров, напиленный тёс, барак с надписью «Баня» – выводы напрашивались сами: перемены к лучшему очевидны. «Хозяйский подход, – вслушиваясь в стук топоров, мысленно похвалил он то ли коменданта Голещихина, то ли выселенческий люд».
– Кажись, Колькой кличут тебя? 
– Колькой, Николашкой, как кому нравится, – проворно ответил паренёк.
– Ишь ты. Как живётся-то, Колька? Небось, голодаешь?   
– Где щи, там и нас ищи, дядя. Живём, не тужим, – откликнулся мальчишка.
– Заковыристый парень, гляжу, палец в рот не клади, так чё ли?
Мальчишка подтянул штаны.
– Мы, Кубрушки, бедовые.
– Поди ж ты?
– Ага, – уверенно заметил паренёк. 
– Фамилия такая – Кубрушко или…? – сдерживая смех, уточнил Пантелей.
– Фамилия, дядя…   
Мальчишка за словом в карман не лез. «Вопрос – ответ и ваших – нет! Молодчина», – решил Пантелей.
Не по возрасту рассудительный, смышлёный паренёк глянулся ему. 
– А родители? – поинтересовался он у паренька.
– С мамкой и братиком я, папка в дороге остался…
– Остался?
– Увели его… Может, стрелили уже … 
Пантелея Куприяновича поразила интонация, с какой мальчишка обронил фразу о возможном расстреле отца. Сделал это не затравленным, как чаще всего бывает, писком ребёнка, а твёрдым, не поддающимся описанию, голосом. У Пантелея пересохло в горле, не нашлось слов выражения сожаления ли, успокоения. Положил на плечо мальчишки руку и как взрослому сказал:   
– Не серчай, Колька. Держись!   
Не прошли и ста метров по тропинке, как Пантелей обратил внимание на присевшего на ошкуренное бревно старика. Дед подставил солнышку лицо и, зажмурившись, беззвучно шевелил губами.
– Кто этот старик, не упомню его?
– Дед Лаврентий, дядя. Строгий, чуть-что – по заднице прутом.
– Помогает?
– Вовсе нет, – отмахнулся Колька, привычно поддёрнув штаны.
– Сторонкой, поди, обходите, дразните старика?
Колька вытаращил глаза.
– Что вы, дядя! Дед Лаврентий – бедовей Кубрушек будет, да-а-а-а…
– Чем бедовей-то, а? – Пантелей полез в карман за кисетом.
– Тс-с-с, услышит, – мальчишка приложил палец к губам, – видите костыль у него?   
– Ну, – пожал плечами Пантелей, отрывая листок для самокрутки.
– Это не простой костыль, дядя, в нём финский нож. Во-о-он – чурка, видите? В неё дед Лаврентий всаживает нож без промаха с десяти шагов – я видел сам. Вот такой дед у нас.    
– Смотри, и в правду бедовый старик.
– Ещё какой!  За нас с мамкой горой, – шепнул парнишка.
Между тем Лаврентий хворал. Занемог и сейчас в разгар бабьего лета: вылезли болячками тюрьмы, ссылки, болезни, терзали иссохшее тело старика. Мезенцев отрядил его под начало стряпухи Марии на кухню. Иной раз подсобить, мальчишек, что младше возрастом, отправить по ягоды, грибы, на заготовку дров. Урядил дело с Голещихиным о снятии с него нормы выработки и переводе в вольняги. Комендант глянул на старика, скривился и кривой рожей и махнул рукой.
– Живой, но не жилец, валяй, Мезенцев.
И всё же Лаврентий не сидел без дела. Как ни как, мастерил что-нибудь путное, за проказы ребятишек не гладил по головам, подсоблял Марии. Обузой не был.         
– Здорово живёшь, дед, – засвидетельствовал почтение Погадаев, сидевшему на бревне Лаврентию.
– Ась? – отозвался старый, бросив плутоватый взгляд на приезжего.
От Пантелея не укрылась искорка, блеснувшая во взгляде старика. – «С хитрецой дедок, охулки на руку не кладёт, – отметил про себя, – парнишка прав – не простой бабай».
– Здорово живёшь – говорю, старинушка!   
– А-а-а, наше вам с кисточкой, гражданин начальник. Не упомню уж, обветшал малость, в бывалошное время не встречались в Питерских Крестах или Соловках? 
Пантелей окинул взглядом старика. Откуда ведать ему, что иным часом ирония деда пёрла через край. Хотелось общаться с людьми о молодости, когда и деревья были выше, и небо ярче, о студентах, вставших на дыбы в правление Александра II, о лагерях и тюрьмах, революциях… Хотелось выговориться, э-э-э, сколь той жизни осталось?.. Всё веселей…  А с кем язык почесать? Люди работали. Придут вечерком измученные, выцедят через зубы мутной баланды, и на сон грядущий. А с огольцами, что? Сорванцы – одно слово.
Иное дело – общаться с начальством. «Что ни говори, а деду по губе сбить начальство с панталыка, – пенял бывало помощник коменданта Вялов. Тузьё новости знало, и весточку с воли несло – как оно там? Сколь ещё до светлой жизни шлындать?
– Не встречались, дед, не довелось мотаться по Крестам и Соловкам, Томский я. У нас свои Соловки почище будут, – отбрехался Пантелей.   
– Так, мил сердечный, так: расчухал я ваши Соловки.
Старик задрал седую бороду, разглядывая председателя исполкома.
– Садись, сынок, передохни, в ногах ить правды нет.
– Верно, – согласился Погадаев, усаживаясь на бревно, снял фуражку.
– Жарко для бабьего лета? А?
– Жар костей не ломит! – откашлялся старик, – всё ж ломается погода, сынок, заненастится скоро…
– И я помышляю, к дожжу, – был того же мнения председатель, – к  зиме-то готовы, дед? Вымерзните без печек в бараках, не перезимуете.
– Так-так, надо загодя класть! – согласился старик, – зиму мне не   пережить, почитай, из нашей партии все старики помёрли. Третьего дня снесли Кузьму на вечное  упокоение. Старики, ладно… Худо  ли, хорошо   – пожили, молодые мрут, ребятишки… М-да-а-а жисть… А с печками поспеем, как же без них? Дрова есть.
Старик опустил голову. Из бледно-голубых глаз катились слёзы… Всю жизнь искал справедливость, боролся за светлое будущее: стрелял сатрапов, взрывал князей, сидел, мыкался и вот те – на! Зачем всё это? Чтобы сдохнуть чёрт знает, где? И за что?      
Пантелей учуял настроение деда, но сидеть, обсуждать правду-кривду, не было времени. 
– Извини, дед, пора закругляться, много дел впереди!
Пантелей надел фуражку. 
– Много дел, говоришь,? – старик поднял на Пантелея чистые-пречистые глаза, как будто не было семи с половиной десятков лет. – Когда мне было столько же годков сколько сейчас тебе, сынок, я тоже думал, что впереди много дел. Сейчас я не думаю так. Иди, робь. Надо бежать? Беги! Дерзать? Дерзай! И помни, куда бежишь? Зачем бежишь? И надо ли вообще бежать до греческих календ, если всё одно – бесславный тупик? С Богом! – Лаврентий повернулся к солнышку, и застыл, внимая теплу, энергии, которой подпитывался в остатние дни неуёмной жизни.
  Душа Пантелея вопила. С позволения сказать, Господи, старик учуял серёдыш его – Погадаева сущности и легко, точно кедровый орешек, расщёлкнул, составил представление о жизни. На глубоком понятии римских календ с лицезрел нутро, философию жизни. Именно – римских, а не греческих. Как будто знал, что Погадаев, изучая римское право в университете, знал истинную сут выражения «бежать до греческих календ». Оно имело определённый смысл – «никогда не до бежать ни до чего», потому как в греческом летоисчислении календ не существовало вообще.
– Идём, Колька, оставим деда.   
Начальник и мальчишка из выселенцев подошли к срубу, где в хвост и гриву кипела работа. Плотники бригады Ивана Щепёткина – крепкого, русобородого мужика, распускали брёвна на доски. Мужики тесали топорами стропила, лаги, пыхтели, матерясь, не обращая внимания на подвалившее начальство. Бригадир укладывал на слеги бревно.
– Держи, Саныч, не валандайся! – крикнул он напарнику.
Бригадник зажал лесину ногами. 
– Есть, Иван.
Размахнувшись, бригадир, всадил топорище в торец комля. В наметившуюся трещину вставил, вытесанный из клин и колотушкой вбил на всю длину. Таким же манером прошёлся по бревну, забивая в трещину берёзовые клинья. Послышался натужный треск раздираемого дерева, наконец, с лёгким хлопком оно развалилось на части.
– Ловко!  – восхитился председатель, не спуская глаз с бригадира.
– Ещё деды учили, и жизнь науку дала! Кто будешь, мил человек, вроде, видел, но не упомню?
Погадаев усмехнулся.
– Стало быть, я краевое начальство: Погадаев, Пантелей Куприянович. Слышал о таком?
– Какое слышал? На ум нейдёт, но, кажись, узнал. Сталкивались, когда чалки кинули с барж, угу, точно. 
– Встречались весной на Полое...
Мужики прислушались к разговору, смахнув ладонями пот, подошли, сбившись кучкой вокруг председателя крайисполкома.   
Погадаев оглядел мужиков, изнеможённых баб – расстроился.
– Как по-вашему? Когда закончите с бараками? Зима не за горами. Оглянутся не успеете, как белые мухи сыпанут.
Щепёткин окинул взглядом срубы, стропила, штабеля досок, поскрёб затылок.
– Недельки через три – не раньше, гражданин начальник.
– Недельки через три толкуешь? Не позднее начала октября, бригадир, слышишь? Наша зима – это зима не под Ленинградом или в Белоруссии, ввалит под тридцать, и замёрзните к чёртовой матери! Утепляйте лапником, ставьте печи и живо, живо! Одежонку, варежки – подкинем… Пора рубить бараки для кирпичных изделий. В крае нет кирпича, а Советской власти он нужен – ого-го, как!  В Нарыме собор разобрали, а, как иначе?… Вон, чё делается…
Латыш Лаймолис сунул свой нос в разговор:
– Не успеем, гражданин начальник! Одной бригады маловато …
Погадаев обернулся к Ивану:
– Одной? Одной маловато! Снять людей с расчистки дороги. Коменданту команду дам! Кстати, где он?
Бригадир усмехнулся.
– Он, как солнышко в пасмурный день, то появится, то исчезнет!
– Даже так? – сощурился Погадаев, – ну-ну… Кончайте с бараками, не нонче-завтра шуранут дожди, а засим попрут и белые мухи, только держись! Так-то, мужики.
– Ещё дождей не хватает! – буркнул лысый бригадник. 
– Я сказал, мужики, вы – слышали. Переливать из пустого в порожнее не вижу смысла. Бывайте. Айда, Колька.
– Осторожней в лесу, – предостерег бригадир, – намедни медведица с медвежатами вышла к жилью, испужала ребятишек. Брали клюкву у болотца.
Иван указал как пройти к коменданту. Тропинка начиналась у крайнего сруба и тянулась к пологу хвойного леса.
– Спасибо, предупредил! – усмехнулся Погадаев. – Задерёт одного председателя, пришлют другого, без присмотра не останетесь…
– Твоя правда, начальник! Советская власть в покое не оставит. Привыкли к одному начальнику, привыкнем к другому!
Председатель и мальчишка скрылись в тайге. Проводив Погадаева взглядом, Щепёткин пожал плечами. 
– Вроде ничего мужик, с понятием… Не сравнить с нашим зверьём…
– Угу, – поддакнул Лаймолис, – достаётся тоже...
Погадаев шёл за Колькой, спотыкаясь о витые коренья столетних кедров. Огляделся. С обеих сторон тропинку окружал подрост, над которым шумели разлапистые кроны деревьев. Переплетаясь, они то и дело скрывали солнечный свет – сумрачно в лесу, душно.
Управление огромной территорией с лесным массивом на сотни километров вокруг убедили Погадаева изучать тайгу шире, глубже, ценить угрюмую прелесть величавой хозяйки угодий. Обвыкнулся к ней, вжился в тьму-тьмущую вместе с заботами, бросавшими из одной кампании в другую… Э-э-эх, растуды твою растуды… Не дай Бог! 
Пристроившись за шустрым Колькой, Пантелей шёл, то и дело, оглядываясь по сторонам. Неприятный холодок пробежал по спине от крика кедровки. Чертовка. Нащупал револьвер за полой вельветовой куртки. Оно как бывает? – Погадаев вспомнил разговоры медвежатников, – выскочит медведь, лапой – бац и ваших нет. Обдерёт мясца-свеженинки и был таков – в тайгу.
– А, что, Колька, если лесной барин – медведь вынырнет из-за кустов? Струхнёшь?   
Мальчишка обернулся. 
– Не-а, дядь, меня не тронет, я больно дохлый.
– Верно, медведь сытый нонче, нажировал, – согласился Погадаев с мальчишкой, пробираясь по тропинке, усыпанной рыжей хвоей.   
Свистнул бурундук и тишина. Но не долго: послышались голоса, звон пил, стук топоров. Погадаев с Колькой вышли к одной из групп из бригады Александра Мезенцева, пробивавшей просеку для дороги в Парабель. Валили лес, рубили сучья. С раннего утра над просекой стоял стон: пилили, рубили, жгли, крыли матом – помогало, отходили и вкалывали дальше, захлёбываясь солёным потом.         
Погадаев с Николашкой упёрлись в свежесрубленный домище. Ошкуренный кругляк из сосны золотился смолой, стекавшей по бревну искристой липкой слезой. Шла работа. Предупреждённый Примусом старший бригадир Мезенцев то и дело поглядывал на тропку, по которой ожидал прибытие начальства. Видно не парабельского – гляди выше. Местные руководители редко бывало в тайге без предупреждения, а, когда планировали приезды-проверки, Голещехин ли, Вялов знали об этом заранее. 
Едва мальчишка с мужчиной средних лет вышли на делянку, как Мезенцев увидел их, и, вонзив топор в бревно, выпрямился.    
– Кажись начальство приехало! Ладно, перкур.
Председатель крайисполкома разглядел старшего сам, и без подсказки мальчишки направился к Мезенцеву.
– Здорово, бригадир? Верно?
– Есть такое дело! Кто будете? Вижу по одёжке – начальство. У нас в таком не ходят. 
 – Начальство, начальство. Здорово, мужики, бабы! Остыньте немного, председатель крайисполкома – Погадаев. Слышали?
– Вон что! Из Нарыма, значит!
– Из Нарыма, мужики. Встречались с вами весной на берегу Полоя. Помните? 
– Я-то гляжу, видел человека, – кивнул Мезенцев, –  в брезентовом плаще? Заступились за нас от конвоя, верно? 
– Было такое… Как устроились? Рассказывайте, показывайте! Чего стоим?
Мужики переглянулись.    
– Работаем, норму даём, – ответил за всех Александр, – иначе передохнем с голодухи.
– Угу, показывай, бригадир, что наработали!
Погадаев с Мезенцевым прошли в новосрубленный домище барачного типа, освещённый мягкими лучами осеннего солнца. Брёвна излучали тёплый свет, вызывая желание погладить рукой. Пантелей прошёл по полу, нажимая по очереди на каждую ногу. Пол не прогибался под тяжестью человека.
– Ну, что скажу? Хорошая работа! – кивнул председатель. – Молодцы!
Скрипнула входная дверь, Погадаев обернулся. На пороге стоял не без причинно опухший комендант посёлка Голещихин.
– Товарищ председатель…
– Не трудись, Голещихин, – отмахнулся Погадаев, – слышал, земля полнится слухом… Проходи, чё стоишь? Рассказывай, как людей устраиваешь на зиму? Не заработался? Может поговорить со Смирновым? Определит работу с меньшим объёмом, а?.. 
Погадаев присел на табурет.
– Сентябрь уже, заморозки ночью… Как людей расселишь в зиму?
Погадаева передёрнулся от пустого взгляд сумасброда, как мысленно он окрестил коменданта и, выругавшись, процедил:
– Тебе следует тенью ходить за мной от Парабели, уточнять, предлагать, а у нас наоборот получается, Голещихин… Ещё раз спрашиваю, где люди зимовать будут? В этих хоромах? Не выстроишь на всех, времени нет.
– Перезимуют! – осклабился Голещихин, – до зимы далёко!
– Перезимуют, говоришь? – Погадаев встал. Тоном, не терпящим возражений, отрубил:
– Снимай бригаду с расчистки дороги и бросай её на завершение подготовки к зиме. С бараками закончить через две недели! Не успеешь? Вынесу ходатайство о снятии с должности! Пойдёшь валить тайгу с ними, – кивнул на выселенцев! – Правда, ненадолго! Вобьют кол в горло и закопают, чёрта в тайге. Наши законы, Голещихин, тебе известны … Я ничего не упустил?
– Никак нет, товарищ председатель, – вытянулся поселковый комендант.
– И всё же упустил, товарищ заевшийся комендант! – поднял руку Погадаев, – строительство кирпичного завода остаётся главной задачей! Выведешь в передовые объекты? Обещаю послабление, если, конечно, проявишь рвение. На этом точка.    
– Понял, Пантелей Куприянович! – вытаращил глаза комендант! – Сделаю!
– Главным на завод поставишь его – ленинградца…
Председатель крайисполкома указал на старшего бригадира.
– Мезенцева?
– Вот-вот! Он будет твоим заместителем по строительству, вникнул?
– Так точно! 
– Объективку читал на него? Грамотей, руководил, выходец из рабочего класса. Оступился? Исправится. Ничего не возможного в наших местах нет, ты знаешь.
– А бригаду Щепёткина? – тень пробежала по лицу коменданта.
– Я же сказал!
Возражений не поступило. Голещихин раскинул мозгой. – «А, чё? Бригада Мезенцева харкает кровью, но план даёт без претензий. Сам Мезенцев, правда, что кость в горле, с гонором, но людей настроил путём: косят сено, валят лес. Справляются худо-бедно. Кормёшку подброшу и пусть мечут икру на бараках», – рассудил комендант про себя.
– В отношении Мезенцева не возражаю, товарищ председатель. Он с бригадой закрывает важные объекты. Не хочется распылять сработанный состав, однако, согласен, Пантелей Куприяныч. Мезенцев, слышишь?
– Слышу, гражданин комендант, – разделил мнение начальства старший бригадир. – Коли так, необходимо частью людей Седова усилить моё направление. Не за горами распутица и в самое ближайшее время необходимо выправить дорогу до Парабели, в противном случае, подвоз строительных и других материалов окажется под срывом. Подвоз-то ладно, справимся конной тягой, а пойдёт кирпич? Как его везти на томский тракт? Не получится. 
Погадаев терялся в догадках. Не исключено, что бездорожье в осеннюю распутицу до Парабели, а позднее снежные заносы, устроят такую историю с географией с недопоставленным оборудованием и кирпичом, – беды не оберёшься. Пантелей Куприянович задумчиво глянул в окно. За стеклом алела рябина, отягощённая гроздьями ярких ягод. Кисти сочных плодов колыхались на свежем ветру, не мешая густым вечерним теням, стелившимся от мрачной тайги, ложиться на землю.
– Мезенцев прав, – произнёс он твёрдо, – оставлять дорогу нельзя. Усиль, Голещихин, людьми! Подумай, откуда снять. Сделай расчёты к обеду завтрашнего дня. Хотя расчётчик с тебя, итиё мать, как с моего хрена тяж…  Мезенцев?
– Слушаю, гражданин председатель.
– Сделай выборку людей, исходя из реальных потребностей: жильё на зиму – раз, кирпичный завод – два, дорога в Парабель – три. Остальное закрывай, как получится… 
– Ясно, гражданин председатель, предложение можно?
– Валяй.
– Размещение людей на объектах рациональным методом позволит выкрутить часть из них без ущерба основным задачам. Ими и усилим бригаду Щепёткина на строительстве жилья.   
– Всё?
– Всё, гражданин председатель.   
– Распорядись, Голещихин. Не сохраним людей в мороз, ничего не сделаем. Кстати, Мезенцев, какие трудопотери за месяц?
Наступила тишина. Александр Иванович опустил голову. 
– Не приемлемые, гражданин председатель.
– Я не услышал ответа!
– Четырнадцать человек потеряли, шестеро увечены, троих по старости вывели в вольники. 
– Много! Голещихин?
– Слушаю, – подался вперёд комендант.
– Баню видел – хорошо, вшей, доложили мне, вывел, с малярией справился, но и совесть имей – держи травматизм в норме. Не спущу.
– Слушаюсь, товарищ председатель. Мы это… Инструктируем их как, чё делать, голову, руки, ноги не совать, не подставлять…
– Инструктируй. От вас, Мезенцев, жду расчёты. До свидания, завтра продолжим. 
– До свидания, гражданин председатель.
Ссыльные вместе с Мезенцевым вышли наружу. Светлое время дня укоротилось, темнело быстро. Погадаев ничего нового не придумал, как решил остаться ночевать в домище.
– Ночуем здесь, Голещихин, – объявил он коменданту, – утром осмотрим объекты, вникнем в проблемы и сделаем выводы. Не дай Боже, если увижу признаки саботажа. Пощады не будет! А теперь – спать.
Перекусив сальцом с отварным мяском и огурчиками, помидорчиками, картошечкой, сдобренных лучком, укропчиком, собранных заботливой Аннушкой в рюкзак, Погадаев расположился на лавке в основном помещении барака. Голещихин прилёг в сенцах. Дверь была приоткрытой, и Пантелей слышал, как поселковый комендант, скинув чирки, мостился на отдых. Кряхтел, тужился, стонал: то ли разговаривал сам с собой, то ли чистил кого, изливая злобу дня, – Погадаев не понял.
Уже засыпал, как, вдруг, сквозь сон учуял запах дыма. Открыл глаза и не поверил – на стенке и окнах метались тени пламени. Пантелей не сразу расчухал – пожар! 
– Голещихин, горим! – Погадаев вскочил и одним прыжком оказался у окна, – идриё мать, полыхаем!
Выскочил в сенцы, опрокинув на ходу табурет с ведром, наполненным водой.
– Ё-ё-ё-ё… мать! Вставай, Голещихин… Горим, – заорал он благим матом и сорвал овчину со спящего бугая. 
– А? Чё? Где?
Фёдор шарился в потёмках в поисках чирков. Куда там. Раздеваясь спать, он кинул их за дверь, ведущую наружу. Языки пламени метались в окнах, охватывали крышу, сенцы. Снаружи полыхали входные двери.   
– Мать твою… Чё такое? Не могу открыть. Назад! Назад, Голещихин, дверь запёрта со двора. В окно давай! В окно!   
Пантелей схватил опрокинутый табурет и швырнул в оконную раму. Звон разбитого стекла возвестил, оказавшимся в огневой ловушке, председателю крайисполкома Погадаеву и коменданту посёлка Голещихину о возможности спасения. Но, метавшийся по сенцам в поисках чирков Фёдор, хватил дымку и скрючился на полу, захлёбываясь кашлем. Пантелей схватил его под мышки и волоком попёр к окну.
– Ну, же, кабан, шевели ногами, шевели – сгорим! В окно! В окно, твою мать! – заорал Погадаев, подтащив к подоконнику, словно налитое свинцом тело Голещихина.
Счастье улыбнулось, задыхавшимся в смолёвом дыму Пантелею и Фёдору – делов-то осталось? Перевалиться через подоконник и откатиться от пылавшего синим огнём барака… Спасение – вот оно, рядом…   
Вспышки выстрелов ударили в задыхавшихся дымом людей из-за сваленных в кучу брёвен. Единым махом револьвер системы наган выпустил по маячившему в окне Пантелею пол барабана боекомплекта. Погадаев видел выхлопы из ствола, оценив по ним стрелявшего, как одного человека. Не меняя позиции, стрелок посылал пулю за пулей в разбитое окно, через которое Пантелей пытался вытащить едва переводившего дыхание Фёдора. 
– Это чё? По нам лупят? – выдавил, чуть отдышавшись, Голещихин.
– По нам, Голещихин, по нам. Держись!
Из штатного нагана Пантелей саданул на вспышки выстрелов.
– Дай я, дай я, – рвался к окну комендант.
Вращая белками глаз, Фёдор шарахнулся к подоконнику и в свой черёд открыл огонь из револьвера. Ответная пуля не заставила ждать себя. Это почувствовал Пантелей, когда горячим ударом в плечо его опрокинуло на свежеструганный пол охваченного пламенем барака.
– Бля-я-я… Голещихин…
– Чё? Попало? Ах, твою мать… Сичас, сичас, председатель …
Фёдор осторожно выглянул наружу. Выстрела не последовало, но взбесившееся пламя в дикой пляске трепыхалось на ветру, зловеще гудело, пыхая искрами в небо. Сливай воду – чеши грудь! Жуткий час! Остервенев от сознания того, что его – Голещихина убивают безобразным образом, Фёдор взревел:
– Ну, держись, растудыт твою растуды! Не в таких переделках были…
Он схватил Погадаева поперёк туловища и бросил на подоконник. Перевалился на обратную сторону пылавшего барака, упал, но встал и вытянул из окна ослабшего председателя крайисполкома. Оба свалились у завалинки. Едва отдышавшись, Голещихин, ткнул Пантелея в бок.   
– Живой, председатель?
– Кажись, да… Где он?
– Кто? А-а-а… Лежи, я надыбаю падлу. Не верю, что промахнулся … Чую он здесь, затаился….
– Идём вместе, – хотел встать Пантелей, – но со стоном схватился за раненое плечо. 
– Куда? Лежи, председатель! Пулей достанет, а я привыкший. Чё у тебя, гляну?
Фёдор осмотрел плечо Пантелея.
– Входное, пуля в плече, председатель. Лежи. Вишь, чё делается? А?
– Чё? 
– Чё-чё? Вишь – дверь подпёрта дрыном! Нас от неё засмолили… Живьём жгли, суки! Кому-то кривую дорожку перешли, ага. Ничего, разчухаем, – перевёл дыхание комендант.   
– Идём за ним, Голещихин!
– Как знаешь, председатель, кандёхаем. Однако извиняй, здесь я командую, это по моей части, и спасибо, что вытащил из полымя, я уж сознанье терял.
– Ещё чё? Раз такие пироги, тебе – спасибо, что раненым не оставил, вытащил, ей-бо, думал, конец …
– Я уж вспомнил…
– Хорошо-хорошо, после! Уйдёт, собака, идём.
Чудом не загинувшие в пламени, едва не убиенные пулями, Погадаев и Голещихин обошли брёвна, откуда вёлся огонь – никого.
– Отсюда стрелял, – ткнул стволом Фёдор, осмотрев наваленные кучей брёвна, – Пантелей Куприяныч, ещё раз извиняй, одначе, иди от дерева – к дереву с той стороны, ага, так. Пригнись, итиё мать, пригнись, береги голову. Чую, он где-то здесь…
Охотники на двуногого чертилу крались в отблесках пламени пожара и метавшихся теней. Огонь с пылавшей крыши валило ветром на опушку леса. Ещё чуть-чуть и языки пыла лизнут сухостой, возьмётся тайга и беды не избежать. Стена верхового пожара помчится по кронам смолёвых деревьев! Только держись! И всё же лес не взялся огнём, не позволила влажность, оставшаяся от осенних дождей, и делянка, отошедшая к объекту «кирпичный завод».
Между тем, Погадаев с Голещихиным освоились быстро. Фёдор, как свои пять пальцев знал местность до самой Парабели, все ходы и выходы были ему известны. Успокоившись от испытаний, пережитых в огневой ловушке, трезво оценил ситуацию, не обманывая интуицию и, сперва-наперво в части корня зла, стоявшего за нападением. Из чего заключил, что его смертушка кому-то выгодна или, к бабке не ходи, очень нужна, – размышлял на бегу Фёдор Иванович, выслеживая добычу звериным чутьём. Хотя, почему «кому-то»? В памяти всплыли лица участников нехитрого дельца… Не просто-о-о-ого дельца, золото-о-о-ого…
Неужели выжил кто в горячей парилке и решил поквитаться? – ломал голову Фёдор, – всматриваясь в поисках беглеца в мшаник, кусты. Там осмотрел, здесь, раздвинул кусты – никого. Затаился стервец. Его хотели сжечь! «Чтоб пусто ему было! – выругался Фёдор, споткнувшись о пень. – Возьму сукина сына живым, вытрясу душу и к чёртовой матери…  Выходит, с Погадаевым тоже… Ничего не попишешь, не оставлять же свидетеля? Председатель – случайный фигурант, оказавшийся в центре событий, приехал без уведомления даже его, коменданта. Значит, никто о его приезде не знал. Остался ночевать в бараке по стечению обстоятельств, не управившись с делами засветло».
  – Голещихин? – Фёдор услышал крик Погадаева. 
Спустившись на землю от тягостных дум, комендант присел.
– Здесь я, здесь, – отозвался он, вслушиваясь в подозрительный шорох впереди себя. 
– Иди сюда, Фёдор, иди… Чё-то не нравится мне…
Досказать Погадаев не успел. В залитой лунным светом тайге, полыхнули выстрелы. По выхлопу пламени Пантелей схватил взглядом направление пальбы. Стреляли не в него – в Голещихина, причём, с положения лёжа, с земли. В ту же секунду, сломя голову, он кинулся к стрелявшему, и, превозмогая боль в раненом плече, с разбегу упал на него. Завязалась было борьба. Но… Пантелей, едва не терял сознание от пытки болью, а стрелявший не оказывал сопротивления… Уткнувшись в землю лицом, человек стонал...         
– Встать, сука, – скомандовал Пантелей. – Встать, приказываю!
Команда на задержанного не произвела впечатления.
– Ну-ка, сука, – рассвирепел Пантелей, и, поднявшись на ноги, пнул лежавшего в бок.
– Встать!
Человек на земле подал признаки жизни. Живой, – оценил Погадаев и перевернул тело на спину. Бесстрастный свет луны высветил лицо вражины.   
– Мать честная! – обомлел Погадаев и, не веря глазам, выдохнул:
– Сашка…  Брат… 
 

Глава 3

Ефим Михалец вышел из балагана по малой нужде. Обострилась хвороба простаты, и, никуда не денешься, ночным делом вскакивал и драпал в кусты.
– Мать честная! Горит!
Жуткое зарево пожара металось над лесом. «Господь упование его!», – воскликнул Ефим, испуганно озираясь по сторонам, – не делянка ли пыхнула синим пламенем? Очевидно, что огонь взялся подле дороги на Парабель, где бригадой Александра Мезенцева отстроен барак.   
– Здесь будет штаб кирпичного завода, – объявил Голещихин старшему бригадиру после сдачи барака в эксплуатацию и уточнил:
– Сюда же перекинь людей, что гонят просеку на Парабель.
Комендант имел в виду полусотню бригадников, что, караясь в болотной жиже по пояс, рубили просеку в направлении районного центра. Ефим растерялся. Окинул взглядом спавший посёлок, смикитил, что огонь перекинется к ним, и, не чувствуя под собою ног, кинулся в балаган старшего бригадира.   
– Горим, Николаич! Вставай! – тряхнул он Мезенцева за плечо.
– Ёлки палки, что ещё, Ефим?   
– Полыхнула делянка, Николаич, вставай. Хрен его знает…
И насторожился. Невдалеке грянули выстрелы. Привиделось, что ли? Нет, в самом деле стрельба.
– Слышь, бригадир, стреляют? – вдрызг опешил Михалец, выпучив глаза из орбит.
– Этого ещё не хватало! – Мезенцев схватил фуфайку и выскочил наружу. – Ты смотри! Полыхает…
Изумлённые пожаром Мезенцев с Михальцем не сразу обратили внимание на подбежавшего к ним Вялова. Помощник коменданта, теряя почву под ногами, зачастил со скоростью пулемёта:
– Иду я, значит, с обхода, в хрен не дую, вдруг, пялю глаза – горит! Слышь, Мезенцев? Перестрелка чё ли? Кто? С кем? Где Федька? С Нарыма, как его?.. 
– Погадаев?
– Ага. Чё творится! Слышь, – скал ногами Вялов.
Не спуская глаз с пожарища, Александр задумался. 
– С вечера начальство осталось в бараке…
– Тот, чё Фёдор пустил под штаб? – встрял помощник.
– Ну да! Нам велел идти. Как обычно, собрали инструмент, проверил людей и в лагерь, – пожал плечами Мезенцев.
– И не видел?
– Откуда, гражданин начальник? Знаете, же коменданта, его слышно далече… 
– Чё делать, ума не приложу? Перестрелка, – распустил нюни Вялов.   
Зашёл в тупик и Александр Николаевич. «Несколько часов назад увёл людей с делянки, – размышлял он, вспоминая события вчерашнего дня, – не жгли, не палили, огневых работ не вели ; и на тебе. Пожар, стрельба. Вялов крутился рядом, как вошь на гребешке!». Старший бригадир вслушался в ночь. 
– Чую, беда, Мезенцев! Не убёг ли кто, а? Варишь мозгой? – всё суетился помощник коменданта.
– Не думаю, хотя… Кто его знает? – раздражённо бросил Мезенцев, – людей пора поднимать, гражданин начальник, сосчитаем, разберёмся.   –
«Неужто и впрямь кто улизнул до распутицы?», – взял в соображение Александр, а Вялов скисал на глазах.
– Раз такое дело, Мезенцев, поднимай народ, – уже паниковал помощник, согласившись со старшим бригадиром. – Горит, холера ясная! Ай-я-яй! Если побег? Смирнов возьмёт засранцев и отправит на «тройку» в Колпашево. Если снарядил охотников? Мезенцев, слышь меня? Ловить не будут – злющие на вас. Перестреляют к ****е фене ; и на съедение зверям...   
Помощник коменданта навострил уши.
– Бригадир? Опять стреляют.
– Слышу, гражданин начальник, – ответил Александр, чувствуя холодок меж лопаток. – Лупи в котёл, Ефим! Поднимай людей.
– Бегу, Николаич.
Михалец рванул на кухню. Излюбленным инструментом Марии, половником, саданул по стоявшему на треноге котлу.
– Подё-ё-ё-ём! Построение-е-е-е! 
Балаганы оживились, пришли в движение. Раздражённый мат наломавшихся за день людей означал понимание команды «Подъём» не иначе, как вскочить и строиться. Подчиняясь внутреннему распорядку, установленному администрацией лагеря, люди укутывались на ходу тряпьём и еле-еле душа в теле брели на построение перед навесом. Детищем деда Лаврентия. Становились в колонны по пять.
Бывало, за ночь команда «Подъём!» звучала по нескольку раз. Обезумевший от пьянки Голещихин выскакивал в чём мать родила из палатки, и палил из нагана.   
– Подъём, голодранцы! На раскачку минута! Бригадирам доложить о наличии личного состава!
Десятники вычитывали выселенцев по спискам, докладывали бригадирам, те рапортовали Голещихину, изредка – Вялову. После чего звучала команда:
– Отбой!
Через два-три часа всё повторялось сначала. Люди слушали мат-перемат вразнотык с указаниями начальников и, наконец, по команде отправлялись спать. Доколь могло продолжаться безумие коменданта? Никто не знал. Всё зависело от наличия браги и способности Голещихина чуток шевелить мозгами.   
Теперича же, ёжась от ночной прохлады, люди оглядывались на нечто ужасное – зарево, охватившее небесную лазурь. «Господи, спаси и помилуй», – осеняли себя крестом люди, и под чертыхание десятников строились в колонны.
– Не кричи ты, шпингалет. Колька, возьми Мирона, одеялко заберу с собой. Ребёнок хрипит ночами.
Анисья сунула Николашке дитё. 
– Беги, мама, управлюсь.   
– Держи, не урони.
Женщина кинулась в барак. В дощатых времянках-бараках жили семейные выселенцы и матери с детьми. В прохладные ночи ребятишки простывали, давились кашлем. Нескольких из них с подозрением на воспаление лёгких Кузьма Лукич Изварин отправил к доктору Донскому в Парабель. Остальных же детей под присмотром старшей Насти выселенческий ветеринар гонял в лес за клюквой. Девушка уводила пузатую мелочь к лесным болотцам, мшаникам, где детишки наперегонки собирали целебную ягоду, ею набивали животы, а вечерами варили   настой. Остуженный напиток пили взрослые, дети, получая хоть какие-то полезности при скудном питании.
– Не выжить без хлеба насущного, ноги протянем с баланды, так хоть витаминок откушаем, – вздыхали выселенцы.
За время ссылки люди привыкли к страху, голоду, бесправному положению, но не заскорузли в ломовой работе душой, не очерствели от унижений сердцем. Пожар на делянке бригады Александра Мезенцева восприняли как личное горе. 
– Фу, запыхался, – перевёл дух Сергей Денежко, подбежав к кучке лагерной шишкатуры. – Что будет, если огонь переметнётся к нам?
– Несёшь абы чё, – взъерошился Вислогузов, вольнонаёмный завхоз из парабельских чалдонов. – Прилетел, как угорелый, и Бога гневишь.
Отмахнувшись, как от мухи, Сергей бросил зло:
– Оставь Бога в покое, гражданин завхоз, ему и так хватает забот.   
– Не богохульствуй, злыдень, – рыкнул доставала, – кинь бороду на ветер и сплюнь.
– Ну?
– Чё ну? Огонь отсекать надо. Ветер дует на лес! Чё лупим глаза? Считайтесь, паря, и лопаты в зубы. Не приведи Боже, если тягу дали… Ухлопают охотники, как пить дать, ухлопают …    
   
***
Пантелей ахнул, не веря глазам. На него смотрел исхудавший, оцарапанный и весь в рванье младший брат Александр.
– Са-а-анька, – выдохнул Пантелей, отшатнувшись от лежавшего на земле человека.
Безыменник присмотрелся.
– Пантюха? Брат?
Мужчины пристально изучали один другого.
– Как же так, Санька? Жив? – нарушил молчание старший. – Ты бы хоть матери весточку дал, чё ли… С ума сходила по тебе...
Младший не выдержал взгляд Пантелея, отвернулся.
– Нету больше Саньки Погадаева, Пантюха, нету… Был и нету…
– Чё мелешь-то? Вот он … Раненый, подлатаем, поставим на ноги…
Сашка усмехнулся.
– Не-е-е-е, Пантелей… Надо же! Встретились… Не думал, не гадал…
– Скажи лучше, брат, где бродил всё это время?  По крайней мере, хоть спрошу об этом, – Пантелей присел рядом с Санькой.    
Александр застонал. 
– Подними, Пантюха… Кажись, задело бочину… Глянь-ка Степанова, живой ли?
– Кого, Сань?
– Да, ё… Голещихина, бляха муха, – сморщился Александр.
– Голещихина?
– Он у вас под фамилией Голещихин ходит. На самом деле – унтер-офицер Степанов …
– Вот так клюква, итиё мать! – оторопел Пантелей и вытаращился на брата. – Откуда знаешь коменданта?      
Младший скривился от боли.   
– Он такой же комендант, как я звонарь с колокольни Ивана Великого… Пантелей, каждая минута дорога... Ни о чём не спрашивай… Глянь, прошу… Осторожно… Там ещё штаб-офицер Красовский… 
– А это чё за гусь?
– Из окружения атамана Анненкова…
– Анненкова? Не понимаю, чё происходит, Сань? Ты с ними или как, не пойму?
В голове Пантелея не укладывались события последних суток. Всё это происходило с ним наяву или во сне? – Пожар, стрельба, брат, офицер Анненкова… Сам хрен не разберёт.
– Охолонись, Пантюха, много вопросов…  Не сейчас. Знай одно: тебе стыдиться за младшего брата, не придётся.
– Быть по сему, дай перевяжу.
– Иной коленкор. Что у меня там?
Куском сорванной себя рубахи Пантелей обмотал простреленный бок младшего брата.
– Ничего, Сань, скользнула по рёбрам, навылет …   
– Уже есть чему радоваться, иди к Степанову, иди, Пантюха, глянь!  Он нужен живым…
Убедившись в отсутствии опасности, Пантелей с оглядкой двинулся в направлении голоса коменданта, услышанного перед пальбой. Фёдор отозвался ему: «Здесь я» – и пошла кутерьма. Выстрелы: три, четыре.  «Выходит, не Санька стрелял в Голещихина? Офицер. Как его? Красовский? Заныкался где или ушёл в тайгу?» – ломал голову Пантелей, осторожно пробираясь по влажному мху.   
Комендант лежал под бледной луной с залитым кровищей лицом. Погадаев-старший заключил, что Фёдор потерял много крови. Шматком плоти, сорванной со лба, накрыло глазницы. Пантелей обошёл, лежавшего Голещихина, присел, разглядывая рану.
– Дела-а-а-а.
Страсть сколько крови. Кудлатые волосы слиплись чёрной массой.
– Фёдор? Слышь меня? Живой? – тронул его Пантелей.
– Уу-у-у-ух, у-у-у-ух… 
– Ясно.
Пантелей приложил к ране кровоточащий кусок кожи и прижал ко лбу оставшимся рукавом нательной рубахи. В следующую секунду, краем глаза усмотрев тень человека за деревом, отпрыгнул в сторону. 
– Стреляю, ё… в рот! Стоять!
– Аднака, не нада стрелять … Я Сёнга… с Большой земли.
Женский селькупский говорок выбил Пантелея из колеи.    
– Кто-о-о-о? – изумился он, выглянув из-за ветровала.
– Сёнга. Со светлого озера родовых земель медвежьего рода коркыл-тадыр, – уточнил бесстрастный женский голос.
– Ёшь твою мать, ума не приложу, чё творится сёдня? – тихонько матюгнулся Погадаев, – светопреставление просто…   
Пантелей вытянул шею.
– Иди ко мне, девка. Хотя – стой! С ружьём?
– Как же без ружжа? С ружжом, – веско отбрила селькупка.
– Ладно, берданку за спину, поди сюда.
Охотница отошла от дерева.
– Ма-а-а-ать честная, – воскликнул Пантелей, завидев в свете луны лесную ундину.   
Охотница с достоинством приблизилась.   
– Там двое. Они испоганили святилище предков. Год выслеживала. Выследила. Аднака у них война.
– Какая война? – удивлённо справился Пантелей.
– Сама видела, знаю, – не моргнув глазом, отрезала селькупка.
– Ладно, не сердись, без кружки браги, видно, не расхлебать эту бодягу, будь, по-твоему, помоги. 
– Угу, – кивнула охотница. 
Следом за Пантелеем Сёнга кинулась к Александру. Брат лежал с револьвером в руке полный решимости отразить нападение. 
– Пантюха, ты? 
– Я, Сань, как дела? – запыхавшийся Пантелей присел на корточки.
– Кто это с тобой? – опуская револьвер, парировал брат.
– Успокойся. Охотница, сейчас перевяжет…
– Надо уходить, брат, время не ждёт.
Пот заливал глаза Александра.
– В своём уме? С простреленным боком! – вскипел Пантелей.
Опираясь о землю, младший Погадаев встал, обнял брата и горячим шёпотом выдохнул на ухо:      
– Слушай внимательно, брат, это очень важно. Никто обо мне не должен знать. Мы с тобой не встречались. Я как числился убитым, таковым и остаюсь. Нет меня в живых.   
Старший Погадаев остолбенел.   
– То есть, как нет? 
– Нет, Пантюха! Убит! Так надо! Всему своё время. Сейчас сделай две вещи: забудь обо мне, и чтобы Степанов… тьфу, Голещихин не отдал концы. Позаботься о нём.    
– А…   
Сашка сжал плечо Пантелея.
– Родителям ни слова. Ни о чём не спрашивай, брат. Могила. Ещё раз говорю, Пантелей, это очень важно: Александра Погадаева в живых нет. Погиб от пули оренбургского казака при уходе атамана Анненкова в Китай. Отомстил мне как офицеру из окружения атамана... Анненковцы у него на глазах в капусту изрубили семью… Вместе с детьми… Появился новый человек, с другой фамилией, именем, жизнью, в конце концов, работой…
– … в секретно-оперативном управлении ОГПУ? Заграничная разведка? – одними губами поинтересовался Пантелей.
– Тише ты… Да… Занимаюсь на восточном направлении выявлением контрреволюционных организаций, ведущих подрывную деятельность против СССР: Китай, Афганистан, Ближний Восток… Борис Анненков – наш клиент, мы его в 1924 году выудили из Китая. 
– А как же ты в наших местах оказался?   
– Хм, как? – усмехнулся Александр. – Анненков оставил здесь сотни тонн звонкого наличия России: золотого запаса, платинового песка, церковной утвари, ценных бумаг. Кумекаешь? Англичане в 1919 году выхватили из Казани 700 тонн золота и вывезли за границу. Колчак прихватил с собой из Омска 500 тонн золотишка… Большую его часть   именно Анненков тащил с собою в Китай. Осталось и у нас в Нарымском крае. Ищем, чтобы вернуть государству и пустить на благие дела.
Александр перевёл дух.
– Плохо, Санька? – обеспокоился Пантелей и прижал брата к себе.
– В порядке, Пантюха... И последнее, брат, золото ищут и аненнковцы. Красовский и Степанов, нынешний Голещихин – офицеры из группы прикрытия золотого запаса, спрятанного в этих местах. Красовский покудова не знает о его местонахождении, шакалит, ищет, копает. Унтер-офицер Степанов – другое дело. Он из немногих оставшихся в живых свидетелей, кто лично прятал золото в тайге. Сейчас ждёт появления человека, который системой паролей обозначит ему принадлежность к Анненкову. Именно ему Голещихин укажет местонахождение клада. По нашей информации – это может случиться в любой момент. Группа отъявленных головорезов, уроженцев здешних мест, замаранных кровью по локоть, неделю назад пересекла китайско- советскую границу и движется, надо полагать, в нашем направлении. Вот такие, брат, дела. Всё! Уходим. 
Недоумению Пантелея не было предела, но артачиться не стал. Всё поставила на свои места хозяйка тайги – Сёнга. Она взялась за Александра: осмотрела рану, перевязала и невозмутимо заявила: 
– Беру с собой в карамо. Выхожу. Через неделю обгонит сохатого.
Братья переглянулись.
– Он…
– Не пужайся, вынесу, – оборвала Пантелея охотница. – Моё карамо у светлого озера родовых земель медвежьего рода коркыл-тадыр. Мало кто знает, ушли в землю мёртвых …   
– Я знаю о нём, – выдохнул Александр.
Брови охотницы дрогнули и полезли вверх.
– Я навещал святилище лозыл сэссан, – усмехнулся Александр. – Когда твой дух по лестнице поднимался в Небо к Верховному Богу Нуму или в образе кедровки улетал в верхнее течение Оби, я согревал тебя на морозе под паркой, Сёнга... 
– Хватит, паря… Уже вижу… Леший прислал мне не злого лоза …
Александр облокотился на землю и горько усмехнулся.   
– Избежал шатуна-корга, ямы, капкана, попался здесь как кур во щи…
– Вела тебя от лёжки.
– А второй? – уточнил Александр.
– Стрелил и ушёл тайгой, – Сёнга сощурила раскосые глаза.
Пантелей лупил глаза то на охотницу-потамиду, то на брата Саньку и, убей Бог, не понимал ни слова, о чём говорили они. 
– Итиё ма-а-ать, как тебя? – вырвалось у него. 
– Сёнга.
– Ага, Сёнга …
– Стой, брат, иди к Голещихину, мы уходим… Сёнга? Отойди, пожалуйста…
Охотница скользнула в чащу.
– И последнее, Пантюша. Отношения между Советским Союзом и Китаем усложнились до противостояния… Вот-вот грянет война. На золото рассчитывает белая эмиграция, сам понимаешь: для закупки оружия, которое направят против советской России. Этого допустить нельзя! Всё! Я исчезаю. Иди к Голещихину и сделай так, чтобы эта собака осталась живой и вывела нас к намеченной цели. Обнимемся, брат.      
Братья обнялись.
– Пора.
Чародейка Сёнга выросла, как из-под земли, подхватила Александра за талию, и скоро они скрылись в зашумевшей на предутреннем ветерке тайге. Пантелей огляделся – никого, надо к Голещихину.
 «Приснился брат Санька или взаправду виделся с ним?» – Пантелей развёл руками, – хрен его знает? Явь или сон?». События последних часов не оставили сомнений в том, что разломы жизненных перепутий на самом деле ещё впереди. Эпохальные свершения будущих периодов раскручивали маховики истории, набирали обороты, незаметно приобретая форму боевого порядка по линии государственной границы Советского Союза. Брат Санька – на железном ветру! На острие мировой политики!
И Пантелею вспомнилось начало гражданской войны. Младший брат Санька сгинул в самом её начале. Как в воду канул. Не оповестил ни родителей, слава Богу здравствующих и по ныне, ни Пантелея. Исчез, и нету. Слухи, конечно, ходили… Ушёл, мол, Сашка к Колчаку, выслужился до офицера. Под началом генерал-майора Бориса Владимировича Анненкова – выпускника Одесского кадетского корпуса, а затем и Московского Александровского военного училища был отчаянным рубакой. То-то и оно, что анненковский казачий корпус прошёл огнём и мечом по Томской, Иркутской губерниям, Алтаю, оставляя после себя выжженную землю с тысячами уничтоженных и порванных на куски людей.
Зверствовали анненковцы более иных белогвардейских казачьих частей. Состояли они в основном из семиреченских и оренбургских казаков. Стреляли детей, рубили стариков, присобачивали вилами к сараям женщин – насиловали мёртвых, жгли живьём! «Нам нет никаких  запрещений! С нами Бог и атаман Анненков, руби направо и налево!»  – ревели семиреченские и оренбургские казаки, атакуя конной лавой сибирские и алтайские селения.
О младшем брате Александре гнули и такое, что, мол, всё это враки, не погиб Сашка! Выжил! Действительно, был ранен пулей, но колчаковской.  И, на самом деле, служил он не у белых, а красных… Да-да, краскомом по секретной части… Разное болтали о брате, прошло время и забылось…
Сам же Пантелей Погадаев в начале 20-х годов работал в секретариате Томского губернского партийного комитета. Затем его и нескольких партийцев, имевших высшее юридическое образование, перевели в военный отдел губкома. Там они допрашивали пленных офицеров-колчаковцев. На одном из допросов ему и встретилась фамилия – Погадаев, Александр, поручик, позднее – хорунжий бригады атамана Анненкова. Помнится, Пантелей похолодел тогда. Неужель Санька? Белогвардейский офицер, в ближайшем окружении зверя по имени Борис Анненков? В голове не укладывалось.
Дальше – больше. Из показаний раненых пленных офицеров семиреченских и оренбургских казачьих частей, зализывавших раны в томских лазаретах, выяснилось, что хорунжий Александр Погадаев действительно служил в бригаде генерал-майора Анненкова. Выяснить что речь шла о младшем брате, бесследно исчезнувшем несколько лет назад, было несложно.
Пленные анненковцы также показали, что хорунжего Александра Погадаева ухайдакали возле китайской границы на перевале Сельке. Его достал пулей один из офицеров генерала Дутова, части которого под натиском Красной Армии отступили в Семиречье и вошли под общее командование атамана Анненкова.
Отношения между семиреченскими казаками Бориса Анненкова и дутовцами, сказывали белые казачьи офицеры, носили скверный характер, что и сослужило плохую службу, и дело дошло до смертоубийства. В назидание солдафонам-дутовцам Анненков приказал семиреченцам несколько семей из числа их офицеров изрубить на куски и накормить ими медведей. «Шибко изгалялись анненковцы над дутовцами, их семьями», – говорили пленные белые офицеры, – девочек десяти-двенадцати лет насильничали взводом, а затем тела прибивали штыками к воротам, насиловали мёртвых и фотографировались с ними». 
В протоколах допросов Пантелей Куприянович отражал свидетельские показания пленных, от которых волосы становились дыбом. Семиреченскими казаками атамана Анненкова, в частности, его так называемым китайским полком, сформированного из афганцев, уйгуров, киргизов, китайцев, в городе Сергиополе было расстреляно, изрублено и повешено 800 человек. Сожжено село Троицкое, забито насмерть 100 мужчин, 13 женщин, 7 грудных детей, пятеро повешены. В селе Знаменка, что в 45 верстах от Семипалатинска, вырезано всё население, у женщин отрезаны груди. В селе Колпаковка изрублено, расстреляно и повешено 733 человека, в поселке Подгорном – 200 человек. Сожжены сёла Болгарское, Константиновка, Некрасовка. В селе Покатиловка шашками изрублена половина его жителей. В Карабулаке Учаральской волости уничтожены все мужчины. По словам свидетеля Турчинова, трупы не зарывались, и собаки, откормившись на человечьем мясе, так привыкли к нему, что, зверея, бросались на живых людей.
Через допросы пленных Пантелей выяснил и интересную подробность: в урочище Ан-Агач анненковцами были уничтожены около тысячи человек, за озером Ала-Куль – шестьсот. При проведении следственных действий выяснилось, что все они были вояками анненковских полчищ, и убиты своими же за нежелание остаться под властью атамана. Кстати, показательный пример. Отступая от частей Красной Армии в направлении китайской границы, Борис Анненков на российской земле сделал войску последний привал. Здесь же учинил и заключительное массовое уничтожение своих людей.   
Решив испытать на верность наиболее отличившихся в зверствах семиреченских казаков, он им, как бы между прочим, предложил остаться в России. Большинство семиреченцев изъявили желание остаться на родине и, не подозревая о коварстве атамана, исполнили его желание о передаче своего оружия тем, кто уходил за кордон. После чего Анненков распорядился остающимся в России казакам-семиреченцам следовать в соседний населённый пункт, где их якобы ожидали подводы для перевозки домой. Несколько тысяч обезоруженных казаков направились через ущелье …  прямо под пулемётный огонь казачьего оренбургского полка анненковцев, и все до единого были перебиты.
С собой за границу, как показали на допросах пленные офицеры, Борис Анненков увёз много оружия, автомобилей и золота… Немало осталось добра и на томской земле, как известили они Погадаева. – Осталось оружие, блестящий соблазном металл и фанатично настроенные господа офицеры, желавшие завладеть этим, чтобы направить на борьбу с большевизмом. Вследствие чего историю атамана Бориса Анненкова Пантелей Погадаев знал не понаслышке, работая в этом направлении с губернской чрезвычайной комиссией, обладавшей информацией о кровавом казачьем генерале-атамане.
В результате изящной операции, проведённой в апреле 1924 года заграничной разведкой ОГПУ (не без восточной хитрости и коварства), приказом командующего 1-й китайской народной армией маршала Фэн Юй-сяна Борис Анненков был схвачен, передан чекистам и через Монголию вывезен в СССР. В 1927 году по приговору военного трибунала он был расстрелян. Но дело атамана, оказывается, не ушло в архив, жило в умах его сподвижников, по разным причинам избежавших гибели и наказания. Санька-то, оказывается, участвовал в экстрадиции Анненкова! «Во сила!» – возгордился Пантелей. 
Его встреча с Александром перевернула все представления об успехах социалистического строительства в стране. Более того, подтвердила опасения о наличии в крае вооружённых врагов советской власти, готовых идти на крайние меры. В этом не было сомнений. Итак, Голещихин! Он же – Степанов. Враг. Внедрённый в органы государственной безопасности с целью подрыва устоев страны изнутри. Его следовало беречь и держать в условиях, при которых указал бы схрон с упрятанным золотом российской империи.
Мысли в голове Пантелея Куприяновича неслись, что сивка-бурка, вещая каурка из известной сказки писателя-сибиряка Петра Ершова. Он стремглав кинулся к Голещихину. Фёдор лежал на том же месте, подавая признаки жизни: стонал, мотая раненой головой, что-то бормотал. Оптимизм в благополучное завершение приключений внёс Пантелею шум бежавших людей. Конечно, пожар был виден издалека, и выселенческая ватага бежала на его тушение. Однако, не обнаружив на пожарище ни коменданта, ни гостя из Нарыма, толпа растерялась. Неужто сгорели?
– Э-э-э-эй, сюда-а-а-а, – сложив ладони рупором, подал голос Пантелей Куприянович.
– Там, там, – зашумели люди.
«Услышали», – обрадовался Пантелей и что есть мочи выдал:
– Зде-е-е-есь!   
Люди обнаружили его вместе с Фёдором, окружили, с недоверием оглядывая с ног до головы. Живые?
– Чё лупите глаза? Берите коменданта – и в Парабель к Донскому. Ранение в голову и потеря крови. Где помощник?
– Здесь, товарищ начальник, – выскочил Вялов вперёд.
– Какого хрена рот разинул? Шевелись. 
Люди подняли Голещихина и понесли в лагерь.
– Лес не хватился огнём?
– Никак нет, товарищ председатель, барак, конечно, тю-тю, но лес не взялся, влажность и погода не та, – подобострастно доложил помощник.
– Ты – Вялов и есть?
– Так точно, товарищ начальник! – Пётр обозначил положение «смирно».
– Слушай, Вялов, на объект совершено вооружённое нападение неизвестных. Нас с комендантом Голещихиным запалили в отстроенном бараке. Из пламени вырвались под огнём стрелкового оружия и приняли бой. Голещихин ранен в голову, я в плечо. Быстро на лошадь и в Парабель – в райотдел ГПУ к Смирнову лично. Пусть Виктор Иванович поднимает людей на розыск и нейтрализацию бандитов. Вопросы?
– Никак нет, товарищ начальник!
– Оставь за себя старшего и лети!
– Есть, – козырнул Пётр и, прихрамывая, кинулся в лагерь.
Пантелей Куприянович огляделся. Светало. Эх-х-х-х погодка! Ясная, тёплая, без распутицы, но вот-вот разразиться осенним дождём и слякотью. Осмотрели пожарище. Что ещё недавно было бараком, превратилось в кучу дымящих головёшек. Беда, как полыхало ночью! Всё съело огнём!
– Пошлите Мезенцева ко мне, – обратился он к хрупкой женщине.
Рядом с ней узнал мальчишку, провожавшего его к Голещихину.
– Колька? Как дела? Испужался поди?
– Не-е-е, дядя, – мальчишка подтянул шкеры, – полыхнуло дальше. Мамку жалко вот, болеет, и братишка тоже. 
– Во-о-о-он чё? Плохо. Знакомь-ка с мамкой.
Мальчишка подобрался.
– Начальник с Нарыма, мам… Дядя Пантелей, хороший мужик.
– Вот и сосватал за мать, молодец. Здравствуйте, – Пантелей подал женщине руку, – сынишка у вас смышлёный. Верховодит пацанвой, командирские качества проявил. Глядишь, и впрямь командиром станет.   
– И стану, дядя Пантелей, – убеждённо подтвердил Николашка, как всегда шмыгнув убедительно носом.   
– Хэк, молодец, парень. Стало быть, болеете с младшим сынишкой? – осведомился Погадаев у матери.
Женщина опустила голову.
– Сил больше нету, жжёт в груди, небось туберкулёз… И младший кыхает ночью, температура – неделя, как будет.   
Председатель крайисполкома кивнул. 
– Поступим так. До обеда я работаю на объектах, а после отправимся в Парабель на телеге. Там вас с ребёнком примет доктор Донской. Не совру, если скажу, что мне самому надо показаться ему. Случай представился... Договорились?
– Не знаю, как и благодарить вас, – всхлипнула женщина, прижимая к груди кулачки   
– Ничего особенного, как вас?..
– Анисья, – отозвалась женщина.
– Хорошо, Анисья. Меня кличут Пантелеем Куприяновичем. Вот и познакомились.
– Спасибо, не знаю, как и благодарить вас, 
Анисья Кубрушко смахнула слёзы со щёк.

***
С отсутствием Голещихина, лечившего ранение в Колпашево, в посёлке образовалась тёплая атмосфера. Завершалось строительство жилья, ряда других объектов. На чадящих кострах люди варили болтушку, заправляя её остатками жира. Утихший было дождь заморосил снова, возвещая обитателям таёжного посёлка кирпичный завод о наступлении осени.
Бригада Щепёткина достраивала бараки, ставила печи к зиме. Собрав бригадников на перекур, Иван высказался о жилье.
– Вчерась, мужики, с бригадирами, вёл совещаловку председатель райисполкома Братков. Посоветовались и решили так: отстроим ещё три-четыре барака и хватит. Управимся к морозам? 
– Успеем, не заржавеем, – загалдели бригадники.
– Это я и хотел услышать от вас. В тесноте, да не в обиде, а весной разберёмся. Людей нагонят тьму-тьмущую, слышно, говорят… Таким образом, нечего пуп надрывать, а завод возьмём в оборот. Верно?
– Ты старшой Иван, сказал, значит, сделаем! Чего уж там? По заводу осилим норму, иначе сдохнем с голоду. 
– Так и решим. Петро, разнарядка на бригаду: к вечеру вымостишь накаты и скатай брёвна к срубам.
– Понятно, Иван, – десятник тряхнул головой. 
– Митрич? Твои сработались уже: шкурьте, рубите углы, укладывайте срубы вдоль бугра, один – торцом к дороге, помнишь? Остальные по схеме. Всё, мужики, за работу!
Люди уложились в единый механизм коллективного труда группами, семьями, что отвечало решению по освоению объёмов работы. Погода была ни к чёрту, испортилась. Раскисшая под холодным дождём земля засасывала разбитую обувь, валила голодных людей болезнями, осложнениями. Вместе с тем под руководством Ивана Щепёткина стройка жилья в посёлке шла к завершению.
– Шевелись, мужики! – злился бригадир, пуская без разбору мат-перемат, но чаще для сугреву людей. 
– Напирает непогодь, зима на носу, едришь твою налево! – согласился Сан Саныч, помощник Щепёткина. – Местные говорят, Иван: «Наить зиму, паря, выдержать, а там устроимся! Срубим избы, обживёмся!». 
– Оно верно, – не возразил Иван, – строим кирпичный  завод, а, кто будет на нём работать? Опят же – мы!  Всё идёт к тому, Саныч! Мезенцев  упёрся рогом: валит лес, корчует пни, жжёт хлам из веток – дорогу в Парабель ведёт. Закончим с бараками – пойдём на помочь.
– Ни хрена – перезимуем! Благодать без Голещихина, зализывает раны, стервец… Интересно, Иван, слышь? Кто уделал его с нарымским начальством, а? – содеял круглые глаза Сан Саныч. – Без него Вялов и носа не кажет – боится. 
Бригадир разогнулся.
– Хрен его знает, Саныч. В этих местах много окольных речей, не угадаешь. Народ непростой, если не сказать – разный: коренной, пришлый… Им с нами нельзя иметь дел, сторонятся. Хотя знаешь сам, не проходят мимо – остановятся, поговорят. Махрой угостят, чем ещё… Охотники намедни были, пригоршень сыпанули… Вроде в порядке вещей, а поди ж ты, Вялов, что говорил на пожаре, а? Те же охотники, если что... Не будут валандаться. За милую душу ухлопают беглецов. Одним словом, вот те на те – хрен в томате. Заруби на носу: мно-о-о-огое ещё в толк не возьмёшь. Ладно, Саныч, обед. Идём-ка перекусим.   
– Обе-е-е-ед, мужики, пошли.
Бригадники Мезенцева и Щепёткина прибыли в лагерь вместе. С шутками-прибаутками подсобили Марии снять вёдра с костров и, захлёбываясь слюной от запаха мяса, уселись за длинным столом. Да-да, мясо! Благодаря парабельским мужикам: Виктору Новосельцеву, остяку Пашке Малькову, иным жителям, волей случая оказавшимся у кирпичного завода, выселенцам перепадало чаще всего рыбой, пойманной в Оськином озере. У Мезенцева остался в памяти эпизод из жизни бригады на покосе. Однажды вечером к их стану причалил облас с сухонькой мужичонкой. Узкие глаза приезжего выдавали в нём коренного жителя края. Мужик огляделся и мелкими шажками засерепил к покосникам.    
– Пашка, Мальков, – назвался он таким тоном, как будто был наместником Бога Нума на этой земле.
Мария завела разговор:
– Прости Господи, Павел, угостить нечем. Съели за ужином.
– Пашто нечем! – удивился остяк, – плёс етем – трубка курим, рыбу ловим. Уху варить будем. В реке мно-о-ога рыбы, наша будет! – скороговоркой зачастил рыбак, взял ведро и пошёл к обласку.
Стук весла о борт лодчонки, шуршание ножа о рыбью чешую тянулось считанные минуты. Пашка появился с ведром нарезанной рыбы и, закрепив его над костром, отёр руки о зачуханные штаны. 
– Ещё ведёрко, баба!
Мария – Николашку в бок:
– Беги в балаган.
– Щас, тётка Мария! – мальчишка исчез и вернулся с посудиной.
– Идём! – Пашка кивнул на облас. 
Остяк с мальчонкой уплыли вверх по течению Шонги. Каково же было удивление выселенцев, когда спустя чуток времени они вернулись с рыболовной снастью – мордой. В ловушке трепыхались караси, окуни, щуки. С ухой Пашка разобрался живо. Всех изумил аппетитный запах варева из рыбы.
– У воды – лопухи, Колька, – тащи, – распорядился остяк.
– Щас, дядь Паш! – вскочил Николашка и рванул к речке и, вскоре, вернулся с листьями прибрежного лопуха.
– Я обмыл их от ила, дядь Паш! – похвалился мальчишка.
– Маладес, паря,  – кивнул остяк, – клади.
Выстругав вилку из черёмуховой рогульки, Пашка вытащил из кипевшей ухи куски отваренной рыбы и сложил их на листья лопуха.  Рыбье мясо парило, распространяя сытный запах еды. Не скрывая изумления, люди обменялись взглядами.
– Теперь можна, перите, перите! Остяк тушурочку нашёл, черпайте щербу! – призвал Пашка выселенцев.
юди потянулись к рыбе. Разобрали куски и кушали под смачное швырканье горячей щербы. Ко сну отошли усталыми, но сытыми. На этом воспоминания Мезенцева о покосной страде не окончились. Следующим утром Александр проснулся рано. Ба-а, в балагане не оказалось ни Пашки, ни Кольки.
– Неужто уплыли? – удивился он.
Э, нет. С реки слышны были голоса. Александр вышел наружу и, с хрустом потянувшись, улыбнулся: Пашка-остяк ставил с Колькой сеть, верно, ту самую, что им отдал Витька Новосельцев.  Николашка с ней как следует не разобрался, и остяк учил мальчонку рыбалке сетным ловом. 
– Сдружились старый да малый, – обрадовался Мезенцев.
Тем временем, Пашка назидал пацану:
– Это делается так, паря, наплавы укладывай в ряд один за другим, чтоб не спутались. Вишь, как делаю? 
– Угу, дядь Паш.
– Теперь делаем так и с кладываем в облас. Где тычки?
– Вон.
– Тоже в облас.
Остяк глянул в небо.
– Челдэ таэтпыргея.
– Что вы сказали, дядь Паш, не разобрал?
– Солнце, говорю, светит высоко, ехать ната. Главное, паря, суши сетку. Постоит день в воде – сымай рыбу и суши. Не будешь сушить – сетка сгниёт. Рыбы многа в реке, всем хватит!
Мальчишка слушал наставления остяка, а как сияли глазёнки у Кольки! К берегу потянулись выселенцы: сполоснуться, набрать водицы. Увидев мать, Николашка выскочил из обласа.
– Мамка, дядь Паша учит сетку ставить! Буду рыбалить и вас с Мироном кормить.
– Кормилец ты мой! – Анисья прижала мальчишку к себе.
Николашка вывернулся из-под руки матери.
– Ну, мам? Я ж не маленький! – покраснел сынишка и бросил на Александра не по-детски взрослый взгляд.
Анисья улыбнулась.
– Рыбалить-то, как будешь, вплавь, что ли?
– Ага, сначала с дядей Пашей, а потом он пригонит облас, – пояснил Николашка. – Верно, дядь Паш? 
 – Сделаем, паря, ; заверил остяк.
Вспоминая сенокосный период, Александр считал его началом острожных отношений с жителями Парабели. Вместе с тем зарубил на носу: встретили их на парабельской земле не очень тепло. По крайней мере, чего уж пенять? Немного годин прошло с гражданской войны, и свежие веяния в советском обществе не обрели нужного звучания на местном уровне. Можно сослаться на время, которое, известное дело, лечит и расставляет всё на места, даёт осмысление процессам с позиции государства. Но опять же. Кто на это пойдёт? Те, кто пошёл, сидели перед ним за столом и хлебали баланду: опытные, образованные, бывшие при должностях. Двигали науку, вносили новшества в развитие страны, в межнациональные и конфессиональные отношения. И где они ныне? Стучат ложками по избитым мискам, вылавливая в них нечто такое, что продлит им жизнь на неделю, может, две… А дальше? Дальше – тьма…   
Оглядев бригадников за столом, Мезенцев вздохнул: «Надо сближаться с парабельцами, идти навстречу. Подбрасывают кое-что из жратвы, а так хоть волком вой …».    
– Ефим?
– Слушаю, Николаич, – обернулся десятник. 
– Что со штабом сейчас? Небо прохудилось, заметил?
Бывшему члену бюро еврейской секции при Центральном комитете БССР Ефиму Натановичу Михальцу старший бригадир поручил отстроить барак вместо сгоревшего на делянке. Непогодилось, и было бы кстати людей, которые вели дорогу на Парабель, разместить в штабном бараке. А так месят грязь туда-сюда, время тратят впустую. Тем более, плотники Ефима разошлись не на шутку. Молодцы! Валили лес, шкурили, катали брёвна к застройке, рубили сруб. Ахнуть не успеешь, как на живую руку выкладывали венцы, набивали пазухи мхом. Перекур, и снова на делянке слышался стук топоров и звон лучковых пил.
– За недельку уложимся, Николаич, – заверил Михалец.
– Добро. Зайди к Вислогузову за топорами, ты ж его заел. Обещал выдать.
– Во-о-от скряга! Хорошая новость! Схожу, Николаич, – вскочил десятник Михалец, облизывая деревянную ложку.
– Ступай, – Александр пожал ему руку.
Михалец отошёл на кухню вроде курнуть. Стряпуха Мария замывала котёл от пищи. Ефим коснулся натруженной руки женщины. Вспыхнула Мария, стрельнула глазами. Отношения   парочки – гуся да цесарочки не афишировали, выстраивали чувства таким образом, чтобы не быть уличёнными в нечто большем.   
– Машенька, солнышко моё! – Ефим обнял Марию за плечи.   
– Увидят, Фима! – увернулась женщина, между прочим, не скрывая радости от мимолётной встречи с мужчиной. 
– Пусть завидуют. Чего скрывать? Свадьбу сыграем, а, Маш?
– Шустрый какой – свадьбу! А меня спросил об этом? – не без кокетства осведомилась Марья, стрельнув взглядом на Ефима.   
– Я ж, Маш, как положено, со сватами…       
– Хха-ха-ха, иди уж, мой суженный-ряженый, и вправду увидят…
– Я уже вижу, – раздался девичий голос.
– Ба-а-а-атюшки – святы, Настька! – округлила глаза Мария, – чтоб тебя… Сердце оборвалось…
– Не пугайся, тёть Маш, я за бидоном для грибов, с «архаровцами» к обеду вернусь. 
– Беги, моя хорошая, и осторожней в лесу, бандиты шастают.
– Хорошо, тёть Маш. Ну, я бегу?
– Дуй, моя девочка.
Настя засмеялась и вчистила к мальчишкам 10-12 лет. 
– За мной, архаровцы!
Мальчишки рванули за девушкой. Мария с Ефимом прыснули смехом.
– Огонь девчонка, – восхитилась разведчица Первой мировой, провожая ласковым взглядом компашку.   
Распрощавшись с Марией, Ефим заторопился к делянке. Хорошее настроение с утра не покидало мужика. А что? Выцыганил топоры у прижимистого Вислогузова – мужики обрадуются. Разжился порошками от простуды и кашля у Кузьмы Изварина – сгодятся, и, конечно, заскочил к Марии на кухню. День удался! 
«Кто это стучит по чём зря? – превратился в слух Ефим. – Ни дед ли Лаврентий затеял чинку? Истинно – старый».
Михалец увидел деда, оседлавшего осиновый сутунок.
– Бог в помощь, Лаврентий Макеич! – остановился Михалец, с интересом разглядывая заготовку из дерева. – Всё стучишь, мастеришь?
– К нам на помочь, сынок! – отозвался старик, смерив Ефима взглядом серых глаз. – А-а-а, Фима, не признал, богатым будешь.
В последнее время дед осунулся. Иссох в один час и всё же не пал духом. Часто-часто моргая слезившимися глазами, обрадовался гостю.
– Стучу потихоньку, Фима, не спится вот…
– Не спится? – удивился Михалец.
– Возьмёшь от жизни с моё, сынок, посмотришь… Одна забота осталась: собраться к вечному сну…
Лицо старика озарилось улыбкой.
– Не рано ли, дед, собрался? Отстроимся, поднимем завод…
Лаврентий перебил Ефима: 
– Слышал вчерась, Сашка Мезенцев пенял, что, мол, начальство за бараки взгрело. Верно? Сядь со стариком, в ногах ить правды нету.    
Старик кивнул на пенёк. Ефим присел, нащупал махорку в кармане.
– Было дело…
– А строиться надо, – заметил старик, – помяни моё слово: ох, и чижело будет зимой. Закапывайтесь в землю, она греет, родимая... 
Дед пожевал бескровными губами.
– Мезенцеву говорил намеднесь, и тебе скажу, Фима, не взыщи уж.  Вы начальниками были… Знайте, щас одно спасение: жить в мире…  Перецапаетесь – передохните все!
– Оставь в покое смерть, дед, жить ещё надо и жить! – ввернул  Михалец, раскуривая самокрутку.   
Словно не слыша Ефима, дед уставился на ливу… Не-е-е-ет, Лаврентий слышал всё, что ему хотелось, а потому изрёк:   
– Угодно Богу осесть нам в этих местах? – Осели. Будем жить, не тужить. Вы – мужики и вам держать ответ за баб, детишек, стариков! Заводите семьи, дружите с местными, они помогут. Я, слава Богу, пожил... Выдолблю колоду и на покой. Вот моя домовина! – старик хлопнул по сутунку ладонью и поднял на Ефима тусклые глаза. – Устал я, сынок… Пора  и честь знать. Уж предайте землице по-нашему, по-хрестьянски.
– Не печалуйся, Лаврентий Макеич, вложим душу, не хворай, старина – живи!
Михалец приобнял деда за острые плечи и, стряхнув с себя стружки, пошёл на делянку, где его ожидали мужики.


Глава 4

Сложная обстановка на западной границе СССР обязывала командование Белорусского военного округа обезопасить её организацией комплекса мероприятий, воспрепятствующих вторжению на советскую территорию Войска польского и пригретого им елогвардейского сброда. Оценивая военно-политическую ситуацию в Европе, Политбюро ЦК ВКП (б) исходило, прежде всего, из агрессивных устремлений правительства Юзефа Пилсудского в отношении Советского Союза. 
Ублаготворённый оглушительной победой в 1919-1921 годах в польско-большевистской войне, как называли в Варшаве вооружённое противостояние между странами, Пилсудский не отказался от враждебных намерений прорыва войсковых соединений на советскую территорию. И Политбюро ЦК ВКП(б) не исключало развития событий, которые могли послужить началу вооружённого конфликта с СССР при поддержке или прямом участии заинтересованных в конфронтации европейских стран.
Используя военные трудности Советской России в гражданской войне, к лету 1920 года поляки захватили огромную часть территории Украины, 6 мая пал Киев. В результате чего, по договору Пилсудского и Петлюры Галиция была признана частью Польши «на вечные времена».  Под польской оккупацией оказалась и большая часть Белоруссии. Линия государственной границы прошла под древним русским городом Полоцком.
Для Советской республики ситуация на западной границе складывалась преимущественно из положения на фронтах гражданской войны. Именно там в борьбе с белым движением задействовалась основная часть соединений Красной Армии. Для Польши положение дел развивалось завершением формирования Войска польского, насыщением его личным составом, техникой, вооружением. В силу чего боевые действия между сторонами противостояния в целом носили локальный характер. Правительства Польши и Советской России находились перед выбором выхода на мирные соглашения путём начала переговорного процесса или вступления в вооружённое столкновение. К сожалению, условий для заключения мира было недостаточно, так как западные покровители Пилсудского толкали его к войне с советской Россией.
Шляхетская кровь Юзефа Пилсудского, обида на Россию за пятилетнюю ссылку в Сибирь по обвинению в покушении в 1887 году на Императора Александра III, поддержка Верховного совета Антанты – мирового правительства, решавшего по праву победителей судьбы мира после Первой мировой войны, сыграли решающую роль в определении курса внешней политики. Выразился он обычным в духе польской знати лозунгом: «Речь Посполитая в границах 1772 года», то есть с Литвой, Белоруссией и Правобережной Украиной – вот основной его тезис! К войне с Советским Союзом Пилсудского подстёгивали грёзы его правительства об Одессе, Киеве и националистические амбиции шляхты: «Польска от бжега до бжега», то есть Польша от берега Балтийского моря до берега Чёрного моря.
Осознавая необходимость усиления западных границ советского государства из-за поднимавшего голову польского национализма, агрессивной политики Пилсудского, Центральный комитет КП(б) Белоруссии с целью предотвращения нападения извне оборону приграничья возвёл в приоритетное направление деятельности. В связи, с чем в Полоцком округе развернулось строительство мощного оборонительного узла под кодовым названием 61-го Полоцкого укреплённого района. По замыслу командования Белорусского военного округа, его оборонительная инфраструктура, в случае нападения с западного направления, должна была обеспечить отражение вооружённых сил Польши.   
Второй отдел «двуйка» главного штаба Войска польского или офензива, занимавшийся военной разведкой в странах вероятного противника, боевому потенциалу Белорусского военного округа уделял пристальное внимание. Это стратегическое направление интересовало шляхтича Пилсудского наличием условий для развёртывания крупных войсковых соединений и возможности развития наступательных операций на большую глубину. В силу чего польская военная разведка активизировала усилия по вскрытию сил и средств объединений Рабоче-крестьянской Красной Армии, дислоцировавшихся вдоль советско-польской границы. Офензива стремилась реализацией мероприятий агентурной разведки на советской территории ознакомиться со стратегическими планами развёртывания войск Красной Армии в Белоруссии. 
Советскому командованию были известны агрессивные устремления с западного направления по информации, получаемой в Европе IV Управлением (военная разведка) Штаба РККА. В ежедневном режиме 1-й отдел (Германский) и 2-й отдел (Европейский) IV Управления Штаба РККА информировали об угрозах, которые нависли над страной Советов с польской территории.      
Возглавивший после смерти М.В.Фрунзе в ноябре 1925 года Штаб РККА Тухачевский забил тревогу. Михаил Николаевич в декабре 1926 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) в своём докладе: «Оборона Союза Советских Социалистических Республик» констанитировал две ключевые проблемы, касавшиеся безопасности Союза Советских Социалистических Республик: скудность материальных боевых мобилизационных запасов, которых недостаточно на первый период войны и отсутствие условий для высокой мобилизационной готовности вооружённых сил, железнодорожного транспорта и промышленности. По окончании доклада Начальник Штаба РККА Тухачевский в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП (б) сделал убийственный вывод: ни Красная Армия, ни страна к войне не готовы.
Для устранения угрозы нападения с западного направления Штаб Красной Армии собрал боевой кулак, способный отразить удар европейской военной машины. Для обеспечения прикрытия военного потенциала Красной Армии на значительном фронте и в глубину, воспрепятствования использования противником танковых соединений в наступательных операциях, по правому берегу Западной Двины на рубеже Ветрино – Дисна – Дрисса было развёрнуто строительство мощных оборонительных укреплений. Замыслом командования Белорусского военного округа системой укрепрайонов защищались дорожные сообщения в направлении Полоцка, в том числе железная дорога из Молодечна. По линии посёлков Экимань и Ксты оборудовались одноэтажные огневые точки с пятью амбразурами каждая. Устанавливалось вооружение, система жизнеобеспечения личного состава.
С целью скорейшего возведения оборонительной полосы вдоль государственной границы в помощь регулярным частям Красной Армии мобилизовалось гражданское население. ЦК КП(б) Белоруссии придавал огромное значение трудовой силе, привлеченной на инженерные работы в оборонительном поясе. Людей обеспечили инструментом, одеждой, питанием, условиями проживания. Советские и партийные органы на местах совместно с командованием воинских частей, включились в работу с полной отдачей. 
Первый секретарь Витебского окружного комитета партии большевиков Белоруссии Иван Павлович Рыжов и первый секретарь Городокского райкома партии Милентий Тадеушевич Акимов в решении оборонных задач работали в тесном содружестве. Беда пришла, откуда её не ждали – Иван Павлович трагически погиб. Смерть Рыжова выглядела нелепой, как считали непосвящённые партийцы, мол, боец, коммунист, сильный мужик и, вдруг, покончил с собой. А вообще она была вполне очевидной, в силу складывающихся внутрипартийных отношений в республике и стране в целом. 
Смерть боевого друга выбила Акимова из колеи. Но не из седла! Чего скрывать? Оба знали, что рано или поздно за ними придут. Такую возможность друзья обсуждали на подворье у Милентия, в садочке за гарэлкой, настоянной на ягодах паречки – красной смородины и тмине. С улицы не видно, выскочили из баньки и под старую яблоньку… Цыбулька на столике, сала, агурочкі, памідорчыкі, бульбачка, ай-смаката! Между собой решили: придут за ними – живыми не дадутся. Выходит, Иван Павлович сработал на упреждение.
После смерти Рыжова произошло резкое изменение отношений членов окружного партбюро к Милентию Тадеушевичу. – Доигрался, Акимов? – читал он в глазах партократов. – Запоёшь без поддержки Первого!   
Члены Витебской окружной парторганизации знали, что Рыжов с Акимовым вместе воевали в мировую войну, бок о бок бились в гражданскую, в смутные годы НЭПа поднимали из разрухи Придвинский край. Плечо к плечу реализовывали планы XIV съезда партии по индустриализации хозяйственного комплекса округа, района. Холодное отношение к себе, как к новатору идей индустриализации, объявленной XIV съездом партии генеральной линией, Милентий чувствовал давно. В глазах иных работников советских и партийных структур играла зависть и желание отодвинуть Акимова с места первого секретаря райкома партии. После похорон боевого друга, наставника и руководителя Ивана Рыжова ядовитые настроения усилились ещё и неприкрытым злорадством, отчего коммунист Акимов не исключал изменений в своей судьбе.
Намедни случайная, а может… хитро обставленная встреча с начальником Городокского районного отдела ГПУ Шофманом многое прояснила и поставила на места. Милентий почуял беду, чёрную тень недоверия, открытой зависти и, если угодно, злопыхания. Причём, исходило оно не от явных или не явных врагов, а партийных товарищей, с кем ещё вчера обсуждал технологии взращивания льна, зерновых культур, ремонтную базу в хозяйствах. И подишь ты? Ушёл из жизни Иван Павлович и прежние отношения партийцев отгородились стеной неприязни. Беседа с чекистом Шофманом на открытии доски почёта в районном доме культуры передовикам-артельщикам сельхозпроизводства, которыми руководил Ашер Аякович Зальцман, подтвердила его опасения. 
  Иохим Меерович Шофман подошёл к нему, как бы случайно. Кивнули друг другу, заговорили.
– Вижу, маешься, Милентий Тадеушевич, переживаешь потерю друга… Зашёл бы как-нибудь в отдел перекинуться словом… Глядишь, и  зачлось бы… Жизнь – она интересная штука, где поднимет, где опустит – не знаешь…
– Недосуг, Иохим Меерович, – развёл руками Акимов, – работа, знаете ли, уборочная… Хлопот – невпроворот.
– Знаю, знаю, а, скажите всё же… С чего бы это Ивану Павловичу взбрело в голову наложить на себя руки? Не по-божески как-то, не по-человечески… Он же был сильным мужиком!   
Усмехнувшись «доброжелательности» начальника районного ГПУ, Акимов поинтересовался
– Сам-то что не зайдёшь, Иохим Меерович, не поделишься сомнениями, подозрениями? Ходишь вокруг да около, нюхаешь, высматриваешь… Или выкинул из головы отношение ко мне еврейской общины? Может, обидел, кого из сородичей? Обошёл?
– В-о-о-н, куда клонишь, Милентий Тадеушевич? Не-е-е-ет уж,  ваши отношения с общиной Лейзера Янкелевича Шкляра не интересны мне, знаю – добрые, не забываете старого человека. Навещаете – тоже знаю… Не поверите, уважаемый Милентий Тадеушевич, и об увлечении вашего сына Вацлава… информирован должным образом, – иронично улыбнулся Шофман. – Мне думается, что ситуация гораздо сложнее и глубже, чем, вероятно, видится вам из окна кабинета первого секретаря райкома партии…   
Милентий насторожился.
– А причём сын, Иохим Меерович? Он взрослый, активист, свои взгляды на жизнь, пристрастия, в конце концов.
– О-о-о, куда вас несёт, товарищ первый секретарь, – прищурился чекист, – и, знаете ли, не в вашу пользу.
Милентий ощутил нервный тик на щеке. Чекист зацепил сына с целью дать понять, что осведомлён о его связи с дочерью небедного еврея Гофмана – Фаней. Сделал он это по стечению обстоятельств, исходя из сути разговора на еврейскую тему, или, действительно, ситуация глубже и серьёзней? Запугивает, например, или упоминанием имени сына измеряет глубину ситуации, о которой намекнул только что? Вот, подлец! Если, так? Еврей, еврейской же темой колит без зазрения совести.  Как же? Осведомлён о факте, который при умненьком развитии в нужном свете, сыграет роль стимулятора в достижении цели. Нет? Ну, попробовать-то можно? Раскиньте, мол, умом, товарищ первый секретарь: увязывается ли родство сына первого секретаря райкома партии с семьёй еврейского мироеда, а по некоторой информации – ещё и сиониста или, всё же, не лепится?
Милентию Тадеушевичу казалось, что в еврейском вопросе он подкован, собаку съел: свободно владел идиш, знал обычаи, привычки иудеев, традиции. Сколько раз бил его за благодушие к евреям Иван Рыжов? А, сколько сам оставил здоровья на заседаниях бюро окружного комитета партии за лиц еврейской национальности, выдвинутых на ответственные посты? «Засилье евреев на ключевой работёнке в районе», – упрекнул его однажды Иван Павлович. Эх, и доставалось же ему на орехи от председателя ГПУ республики Романа Александровича Пилляра! Сам не свой приезжал из Минска первый секретарь Витебского окружкома партии.
Милентий оказался не подкован в вопросе сионизма – политического иудаизма. Ироничный Иохим Меерович, конечно же, не отказал себе в удовольствии подкупить его за политическую близорукость. Укол в его адрес чекистом Шофманом прозвучал дружелюбно, может быть, с лёгким сарказмом – ерунда, но один из выдвиженцев Акимова пострадал. На одном из заседаний бюро райкома весной члены бюро решали текущую посевную. Повестка дня была исчерпана и в разном тоже не намечалось проблем. Однако всё испортил председатель районной сельхозартели Зальцман Ашер Аякович, один из выдвиженцев Акимова на высокий пост. 
– Товарищи, – обратился он к членам бюро, – как вы знаете, у нас, иудеев, нерелигиозных праздников нет. Все они прописаны Танахой или Талмудом и регламентированы традициями, начиная с разрезания, к примеру, чего-нибудь, и заканчивая завязыванием шнурков. Разумеется, всё посвящено служению Богу…
– Товарищ Зальцман, – оборвал его Шофман, – разговоры о праздниках общины оставьте для общения в синагоге, а в райкоме партии обсуждать Тору и Талмуд не место … 
 – Почему, нет, товарищ Шофман? – искренне изумился Ашер Аякович, технически подготовленный специалист, организатор и добродушный человек. Не ахти, правда, политически оказался подкованным, что отразилось на судьбе кардинальным образом.
 Между двумя евреями Шофманом и Зальцманом возникла перепалка. Вначале Акимову показалось забавным, как евреи разошлись во взглядах на иудейские истины. Зальцман уверял, что мудрёная еврейская традиция, как служение Богу, не может проходить бездеятельно – человеку предписано всегда что-то делать: мыть руки, готовить еду, зажигать свечи, наливать вино – тем самым выражать благодарность Богу. С чем не согласился Шофман. Окончивший курсы по марксизму-ленинизму в Минске, Иохим Меерович тоже был не лыком шит – возразил и объявил Зальцмана проповедником хасидизма.
Это бы ещё ничего: оба еврея «шлифанули» бы друг дружку иудейским драчёвым напильником и разошлись восвояси. Но Ашер Аякович, в шутку ли, всерьёз предложил членам бюро подойти к посевной по аналогии с иудейским обычаем. Иначе говоря, всё население от мала до велика выгнать в поля и сеять, веять, косить, растить – делать, делать и делать, как по Танахе. 
Само собой разумеется, члены бюро поняли, что мысль иудея Зальцмана имеет фигуральный характер, иносказательность, образность, в конце концов, но именно она вызвала раздражение у другого еврея – Иохима Шофмана. 
– Что вы мозги втираете нам, товарищ Зальцман? – насупился чекист. – Решили на бюро райкома примерить образ проповедника-хасида Шнеура-Залмана из Лиозно? 
– Что вы, что вы? – опешил Зальцман.
Видя, что обстановка накаляется, Акимов вмешался:
– В самом деле, товарищ Шофман? – остановил он начальника районного ГПУ, – Ашер Аякович выразился фигурально…
– Фигурально, говорите? – разошёлся не на шутку чекист. – А известно ли вам, Милентий Тадеушевич, членам партийного бюро, что Ашер Аякович русский народ рассматривает, как неполноценный и подлежащий перевоспитанию? Известно ли вам, товарищи члены бюро, что Зальцман относит себя к еврейскому привилегированному сословию и занимается… Послушайте и вы поймёте, в чём заключается фигуральность по Зальцману – он занимается формированием советской еврейской идеологической головы.
Шофман уже брызгал слюной.   
– Скажу больше. По хасидской идеологии Алишера Аяковича имеется ещё две еврейские головы рядом с советской. Есть сионистская «голова», говорящая и пишущая по-русски, раз уж приходиться жить в России – эта голова Зальцмана. Она существует легально и совершенно открыто участвует в социалистическом строительстве, пожалуйста, с лёгкой руки Милентия Тадеушевича он руководит сельхозартелью и является членом бюро райкома.
– Так … вы же, товарищ Шофман…
– Спокойно, товарищ Акимов, я не закончил, – остановил первого секретаря Иохим Меерович. По Зальцману есть и третья еврейская голова. Она говорит на идиш, молится на иврит и это община обаятельнейшего Лейзера Янкелевича Шкляра. Замечу, их сообщество составляет до сорока процентов от общего количества населения района. Таким образом, товарищи члены бюро, с точки зрения Зальцмана – над Русью парит, советизирует и поучает её трёхголовый еврейский Горыныч о трёх головах. Как вам это нравится? Принимаете философско-идеологическую фигуральность «по Зальцману»?
Члены бюро молчали. Нарушил тишину сам начальник райотдела ГПУ.
– Из чего заключаем, товарищи коммунисты, органы государственной безопасности оторвут к чёртовой матери головы еврейской гидре. Товарищ Зальцман, завтра, что-нибудь около обеда, зайдите в райотдел. Хорошо?
– Хххорошо, товарищ Шофман, с вещами? – выдавил Алишер Аякович.
– Интересующие ГПУ предметы внимания всегда при вас, товарищ Зальцман.
  После посещения Зальцманом райотдела ГПУ его больше не видели. Однажды Акимов поинтересовался у Шофмана, мол, исчез нужный человек, надолго ли?  Иохим Меерович искренне удивился:   
– Бог с вами, Милентий Тадеушевич! При делах, конечно, Алишер Аякович, здравствует. В болотах, что южнее Полоцка, у озера Янова мастит гати для гусеничной техники. Повезло человеку, не в сибирских болотах перевоспитывается с сионистских догм на основы марксизма-ленинизма, а у себя в Белоруссии. И вообще успокоил Акимова:
– Не переживайте, Милентий Тадеушевич, пять лет пролетят незаметно, вернётся Алишер Ааякович, ещё покажет себя передовиком сельхозпроизводства.
– Пять лет? – ужаснулся Акимов.
Шофман оскорбился.
– Извините, Милентий Тадеушевич, высшее образование по зарождающейся дисциплине – научный коммунизм менее чем за пять лет не освоить. Мудрёная, скажу я вам, наука, на курсах в Минске проходил её, даётся нелегко.
 – Уже вижу, Иохим Меерович, – согласился Акимов и глубоко вздохнул. 
Нынешняя беседа в клубе дома культуры носила более острый характер: недружественный, агрессивный. Надо быть начеку, – размышлял Милентий. – Шофман намекнул о проблемах, которые могли коснуться его – Милентия и Вацлава – тоже. Выходит, что Шофман не случайно озвучил осведомлённость о связях сына с еврейской семьёй. Яна, Яна, любимая жена, – покачал головой Милентий, – как чуяла беду, настаивая поговорить с сыном! Всё дела и дела. Сын вымахал выше отца.
Акимов обмозговал ситуацию. Шофман не дурак и загонял его в угол. Что, собственно нужно ему?
– Не знаю в чью пользу: мою или в вашу, Иохим Меерович, мы же играем не в домино, на самом деле всё проще, – прервал паузу Милентий Тадеушевич, раздумывая над положением.
– Вы так считаете? – сделал большие глаза Шофман и провёл пятернёй по волнистой шевелюре. – Не верю я вам, Акимов, не верю и всё тут! 
– Теперь всё стало на свои места! А рассуждения о моей пользе или отсутствии таковой ничего не стоят, – горько усмехнулся Милентий. – Поделись секретом, Шофман, мы на виду: в местечке, Городке. Если есть претензии? Выскажи на бюро, решим, исправим. Партия учит нас уделять внимание самокритике, так что критика и самокритика в партийных рядах, Иохим Меерович, в порядке вещей. И не забывай, чему учил товарищ Ленин …    
– Хэк, товарищ Ленин? – не скрывая иронии, улыбнулся Шофман, ; а чему по этому поводу учил товарищ Троцкий? Не напомнишь, Милентий Тадуешвич?      
– Меня меньше всего интересует Троцкий, как и вся оппозиция в истории советской республики – это первое! – Рассвирепел Милентий, угадывая умысел чекиста «привязать» его к троцкистской деятельности. – Второе – решение старейших большевиков партии, осудивших его за враждебную политику в отношении советского государства, я, как вы знаете, поддержал. Вывод Троцкого из состава Политбюро ЦК ВКП (б) приветствую тоже.
– Всё это та-а-ак, Милентий Тадеушевич, но! Корешки, судя по всему, остались… а? Пройдёт времечко и на благодатной почве политической коньюктуры взрастут новые ростки… троцкизма. Да-да! Не заметь их органы государственной безопасности вовремя, видоизменнненые эволюцией, они расцветут махровым цветом и с пущей изощрённостью внедряться в умы советских людей. Во-о-от к чему это ведёт! Кстати, вы знакомы с трудами Николая Ивановича Вавилова? Нет? А, зря, Милентий Тадеушевич! Член Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Год назад им опубликован очередной труд: «Центры происхождения культурных растений». Не поверите, Акимов, в нём он изложил мысль и о некультурных растениях, равно как необходимых флоре элементах. Ловите мысль?   
– Не важно! Ловлю ли я мысль? Для этого есть органы государственной безопасности с задачей искоренения враждебной агитации и происков империализма. 
– Верно, товарищ Акимов! И это верно! – радушно восклинул Шофман, – поэтому, уважаемый, Милентий Тадеушевич, я следую за вами тенью – везде. Поверьте, где бы вы не находились, я знаю, чем вы занимаетесь, дышите! Каково, а? Ха-ха-ха…   
– Подозреваешь меня в приверженности к троцкизму или сочувствии к нему? – Милентий недоумённо пожал плечами.   
– Хм, подозреваю? Откровенны ж вы, однако. Если бы подозревал, э-э-э, знаете, где бы вы уже были? О-о-о…  В таких случаях русские говорят:  «Там, куда Макар телят не гонял», – и с удовольствием расхохотался.   
– Если на то пошло, не вижу причин в нагнетании сомнительной подозрительности, Иохим Меерович. Ни к чему хорошему это не приведёт при решении задач, поставленных партией.   
– Это уже не ваше дело, Акимов! – резко отреагировал Шофман. – Органы ГПУ знают, что делают, и стоят на страже интересов советского государства! Слышали высказывание товарища Сталина по данному поводу? Вслушайтесь только! Иосиф Виссарионович сказал: «По мере   построения в Советском Союзе социализма классовая борьба будет усиливаться». А? И скажу по секрету, товарищ Акимов, органы ГПУ фиксируют активность враждебных элементов в районе, которым руководите вы, интересуются настроением граждан. Бди-и-и-ительность – прежде всего! Органы ГПУ информируют руководство республики о случаях, обращают внимание на…
– От меня-то что нужно? – перебил его Милентий. – Придать бдительности более острый характер? Или информировать о таковой в установленном порядке?
– А что? – хохотнул Шофман.  – Интересная мысль, почему нет?
– Не по моей части заниматься подобными делами! Вы знаете меня по гражданской, и думаю, не сомневаетесь, что из этого револьвера я прикончил немало врагов.   
Шофман открыл рот. Как удалось Акимову скользящим, едва заметным движением вытащить спрятанный в одежде наган? Чекист остолбенел.   
– Лихо! 
– Ещё не этому научу! Врагам революции и нелюдям, Шофман, меня живым не взять! О-о-ох, как много бед натворю!   
Не спуская глаз с начальника ГПУ района, он тем же скользящим движением спрятал наган в одежде. Где? ; Чекист не видел. От произведённого эффекта с наганом и намёка, который Шофман, безусловно, отнёс лично к себе, у него вылезли глаза из орбит.      
– Ничего-ничего, немного осталось, – парировал он иносказательный смысл угрозы.
После чего первый секретарь райкома партии и начальник райотдела ГПУ разошлись, каждый оставаясь при собственном мнении. 
Дома Милентия встретили Янина и шустрая Агнеся. Девчушка кинулась к отцу.
– Тятя, тятя, слышишь? Вацлав не пришёл со свидания с Фаней.
– Ах, ты, моя красава! Всё знаешь, что творится в семье!
– Пагуляй-ка, Агнеся, у садзе я тятю накармлю, – улыбнулась Янина, вытирая полотенцем руки. 
– Хай пасядзіць на каленях, Яна. Засумавала па бацьку, дачка? – поинтересовался он у дочушки.
– Вельмі, тата! – перешла на мову дочка, – ты мала бываеш дома, усё на працы ды на працы. Мама позна прыходзіць. Вацлаў забяжыць на хвілінку, паесць і зноў у клуб. Там весела ў іх!
– Вось вырасцеш ў мяне, таксама будзеш працаваць, нам з мамай дапамагаць. Так?
– Так, тятя, так. 
– Ну, бяжы, мая добрая! Мы з мамай пагаворым.
Сверкнув смышлёными глазёнками, дочка обняла отца.
– Я ў садзе пагуляю, тятя, там у мяне свой куточак.
– Бяжы-бяжы, Агнеся, да сябе ў куточак, толькі не дражні сабаку.
Дочка кинулась во двор, где, как показалось Милентию, накрапывал дождик. Дождь – хорошо… Вечерело.
– Агит, смотрю, Яна, прижился? Не тронет ребёнка?
– Не-е-е, дружат, возятся в песке, играют. 
Подаренная Милентию при необычных обстоятельствах собака по кличке Агит, прижилась в семье и стала общей любимицей.
– Хорошая собачка, Милентий, Янина присела с мужем. Взяла его руку и положила себе на колени.
– Устал, или неможется, дорогой? Вижу, не обманешь…
Разменявший пятый десяток мужик вздохнул.
– Притомился, Яна … Смотри, смотри на собаку! Чувствует людей…
Из окна веранды, где Янина накрывала вечерять, они увидели забавную картину. Крепкий щенок кинулся к девчушке и, бухнувшись к её тоненьким ножкам, преданно завилял хвостом, облизал ручонки.  Милентий помнил, что история со щенком имела подоплёку и, как он считал, не последнюю роль в истории сыграл его Величество случай. Подаривший щенка цыган предрёк ему два озадачивших Милентия момента.   
– Назови Агитом, – посоветовал цыган, – будет от сглаза и охраны хозяйства. Вырастет крепким кобелём. И уж совсем озадачил Милентия фразой:
– Жизнь будет жестокой у тебя, но выживешь!   
Встреча с проезжим цыганом случилась после гибели Ивана Павловича. Акимов ездил по району, изучая луга, «привязанные» к водоёмам, а, значит, богатых питательной средой в развитии животноводства и, в первую очередь, крупного рогатого скота. Осматривая места для строительства вёсок, ферм, машинных дворов, подъездных путей, Милентий «связывал» их в единую систему обеспечения развития сельскохозяйственной отрасли.
Внимание его привлёк, ехавший на видавшей виды бричке, цыган. Привлёк не окладистой бородой или красной рубахой, цыган по району  моталось не мало. Милентия поразила лошадь – грациозный жеребец светло-соловой масти. Лошадям в Придвинье уделялось огромное внимание как основной силе в крестьянских хозяйствах. А о масти животных – особый разговор. Окрас волосяного покрова, шкуры, глаз животного, сочетание цветов имели глубинный смысл, говоривший о породе лошади, её норове, полезности в хозяйстве. Лошадей любили, берегли и, слава Богу, на горожанщине у Акимова крестьянские семьи не пахали на быках или коровах. 
Поступившая на поля тракторная техника внесла революционные изменения в обработку почвы, освоение пахотных земель, но не решила задач, связанных с иными отраслями производства. Без лошадей не обходилась ни одна артель, коммуна или товарищество, где многие виды работ замыкались на тяговой силе. Не успел Акимов отправить комсомольцев-добровольцев на возведение оборонительных сооружений в Полоцком округе, как пришла команда о выделении на эти же цели трёхсот лошадей. Депеша с грифом «совершенно секретно», и содержанием со ссылкой на решение ЦК РКП(б) БССР не допускала возражений или иных трактований. 
Милентий изыскал лошадей. Жёстким решением оторвал их у владельцев гужевого транспорта и отправил на оборонительные работы под Ветрино. Милентий Тадеушевич не сомневался в правильности своих выводов и нацеленности на воспроизводство поголовья коней, в чём лишний раз убедился, заслушав отчёт заместителя о состоянии дел в коневодстве. Решение проблемы виделось ему в создании конезавода и привлечении к работе специалистов по разведению и использованию замечательных животных. 
Встреча с цыганом оказалась кстати.
– Откуда ж, уважаемый, романы имеют таких лошадей? – окликнул он бородатого мужчину средних лет, обгоня бричку на ходкой конке, запряжённой парой гнедых.
– Э-э-э-э, дорогой, цыган без лошади, что небо без солнца. Тпру-у-… Стой! Вижу – начальник! – осклабился цыган с серьгой в ухе, означавшей, что в семье он единственный сын. 
– Бываете у меня в районе, романы, поживёте и сходите… Почему так? Не нравится, что ли? Обижают? – забросил удочку Милентий.
– Почему? – засмеялся цыган, – места у вас хорошие, красивые, зайцев полно, кабанов, с голоду не мрём.   
– Верно! А правду говорят, что лучшее национальное блюдо у цыган не зайцы и кабаны, а ёж, жареный или тушёный с бульбой?
– Правда-правда, – громче прежнего захохотал цыган, – наше блюдо.
Разговор получался откровенным, и Милентий решил спросить прямо.
– Известное дело, уважаемый… Кстати, как по имени-батюшке?
– Зови – Цагар! – ухмыльнулся цыган, разглаживая бороду.
– Цагар? Что означает оно? Я слышал, что цыганам так просто имена не дают.
– У нас, романов, имена всегда что-нибудь значат. Я, к примеру, Цагар – царь.
– О-о-о, не всё так просто, оказывается… Меня зови Милентием или проще – Тадеушевичем, может, сторгуемся? А, Цагар?
– Смотря, в чём, – оскалился цыган… 
– О чём может быть разговор местного начальника с цыганом по имени Цагар? О лошадях, конечно…
– Поди ж ты? – удивился новый знакомый.
– Известное дело! Испокон веков цыгане с лошадьми. Всем известно. Разводите их в таборе или как?
– Хэх, уважаемый Милентий, – Цагар прищурился, – все думают, что цыгане воруют лошадей, продают и мало что знают о них. Это не так… Мы выводим их красивой внешности, пестуем выносливыми, покладистыми, в чём исключительная заслуга кочевых цыган. Правда, сейчас о кочевье говорить не приходится, но от предков многое осталось незыблемым. 
Разговор о лошадях понравился обоим. Милентий услышал от представителя свободного этноса если не легенду о значении лошадей в жизни цыганской семьи, то интересную, поучительную историю. 
– Убедил! – рассмеялся в свою очередь Акимов, – иди ко мне на конный завод, будешь лошадьми управляться. Специалистов, зоотехников – нет, а лошадки в хозяйстве нужны. По рукам, роман Цагар? 
Предложение Милентия не смутило цыгана. С завидным спокойствием он выдержал паузу и, хлопнув в ладони, весомо сказал:
– По рукам, Милентий! Нравишься мне! Заниматься лошадьми – святое! Ты на верной дороге, далеко глядишь! Жизнь у тебя будет жестокой, но выживешь! Запомни мои слова!
Акимов остолбенел. Ничего не осталось от облика весёлого, неунывающего цыгана, мерявшего на старой трясучей бричке тысячи километров земли. Трепетавшие от возбуждения ноздри очертили необузданный темперамент свободного от житейских напастей человека. Блеснув белками глаз, Цагар залез в бричку и вытащил щенка.
– В дар тебе, Милентий! Он твой ангел-хранитель! Жди меня с романами! Цыгане времени не знают, но скоро будем!         
Через неделю цыган пришёл, и не один, привёл с собой соплеменников и, как объяснил Акимову, специалистов по разведению лошадей. Работа по увеличению их поголовья в районе получила начало с цыганской семьи Цагара.    
Налюбовавшись дочкой, игравшей с крепким щенком во дворе, Милентий положил голову на плечо жены.
– Хорошо с тобой, Яна, радостно, светло. Сколько этому будет? День? Два? Месяц? Не знаю… 
– Всё же что-то случилось, Милентий? Говори.   
Янина знала характер мужа и старалась не беспокоить его, не отвлекать от забот, связанных с деятельностью партийного руководителя района. Работы невпроворот. Все сферы жизни на территории тринадцати сельских советов, административно входивших в Городокский район, невозможно охватить махом. Но Акимов ездил на  места, решал вопросы организации предприятий, сельхозпроизводства, лесных заготовок. Увеличил парк техники, её возможности внедрял в процессы роста экономики района. Вместе с тем техника требовала внимания по уходу, обслуживанию. Не хватало специалистов, запчастей, топлива, механических дворов с ремонтными базами и местами хранения техники вне эксплуатации в полях, других площадках, где поднимались объекты.
Акимов распорядился строить фермы для увеличения молочно-товарного и мясного производства, привязывая их к кормовой базе и населённым пунктам. Процесс увеличения объема выпускаемой животноводческой продукции планировал постороить таким образом, чтобы население занималось этим круглые сутки. Милентий не сомневался в своём новаторском подходе к развитию села, местечек с небольшим количеством жителей, которые работали в кулацких хозяйствах в надежде прокормиться и не опухнуть с голоду. Людей, считал он, необходимо оторвать от мироедов предложением новых методов хозяйствования, где бы они получали больше благ в натуральном измерении и видели перспективу в наличии частных подворий.
Зная психологию крестьян не понаслышке, первый секретарь Городокского райкома партии был убеждён в правильности своего  решения. Оно заключалось в привлечении к коллективному труду широких слоёв населения, и в первую очередь  крестьянства, где в производственных процессах все равны, имеют общие орудия труда и главное – наделы для личного пользования. Кооперация! Вот в чём Милентий Тадеушевич видел выход из кулацкой кабалы беднейшей части сограждан! В единстве и согласованности трудящихся масс, коллективов, хозяйств в воспроизводстве общественно необходимых благ!
Вместе с тем, в кооперации Акимов видел и ряд противоречий, недостатков. Дело в том, что основной формой сельскохозяйственной производственной кооперации в Городокском районе, как и во всей Белоруссии, являлась сельскохозяйственная коммуна. Средства производства, находившиеся в распоряжении коммун: инвентарь, постройки, скот, землепользование были обобществлены. Причём, земля в коммунах в основном была экспроприирована у помещиков, части кулаков и монастырей. Тем самым небедная часть населения, до недавнего времени безгранично владевшая всем этим, была настроена против коммун и коммунаров.   
Имело место ещё противоречие, но уже внутри самих коммун, и вот в чём вопрос. Потребление благ коммунами, бытовое обслуживание, основываясь на общественном хозяйстве, распределялось по уравнительному принципу – не по труду, а по едокам. Безусловно, такой подход к распределению благ, вызвал недовольство уже в среде самих коммунаров.
Не меньшей бедой кооперации было отсутствие у членов коммун личного подсобного хозяйства. Такая ситуация привела к дисбалансу сочетания общественных интересов с личными, и материальной заинтересованностью коммунаров результатами труда. Изучая формы хозяйствования в новых условиях, Акимов делал выводы, считая, что они служат основой для преобразования путём кооперирования коммун, мелких, единоличных крестьянских хозяйств в крупные общественные социалистические хозяйства – колхозы. По взглядам Милентия Тадеушевича в Белоруссии необходимо было преобразование сельского хозяйства с переводом его на социалистические отношения, а также формирование в этом ключе производственных отношений на селе. «Опорой диктатуры пролетариата в белорусской деревне должно стать крупное общественное сельскохозяйственное производство, организованное на социалистических началах», – уверен был Милентий Тадеушевич.


Глава 5

Милентий залюбовался маленькой Агнеськой, игравшей во дворе с крупным щенком, подаренным цыганом Цагаром при интересном стечении обстоятельств. Зрелище обратилось в представление. Давно он не смеялся так, отдавшись охватившим чувствам добра, тепла, уюта, любимых чад и домочадцев. Переламываясь от смеха пополам, хлопал себя по ляжкам, утирал слёзы кулаком, знай себе, толкал Янину в бок.   
– Смотри, смотри, Яна, ахха-ха-ха, не могу, завалил её, смотри – завалил!
Щенок наскочил на малую и, уткнувшись мокрым холодным носом в ручонки, утробно заурчал, отскочил, принял защитную позу, снова напал, не спуская глаз-горошин с малой девчушки. Взъерошенный кутёнок проявлял бурю чувств: желание играть, пыл, страсть, ярость, восторг, злость, азарт, осторожность, радость, исступление и лишь страх не мелькал в острых глазёнках бойцовского щенка. Упоенный игрой лаял звонко, призывно.
– Глянь-ка, Яна, что творит Агит? Глянь! Ах-ххха-ха-ха… Ой, не могу, ха-ха-ха…
Янина выглянула в окошко.
– А, ё... каб цябе, смяешся! Ён катае яе па зямлі!
– Ничего не сделает ей, Яна, играет щенок и играет, ххха-ха-ха.
Не слушая мужа, Яна выскочила во двор.
– Агнеся, уставай! Зноў уся чумазой будзеш! Пайшоў, Агіт, пайшоў.
Агит прижался к земле, не спуская тёмных глаз с девчушки. С высунутого язычка стекала слюна – умаялся щеня в гульбе с малой.
– Ой, умора. Не сердись, Яна, с коих пор не смеялся так. Развеселили дети. Щенок, как ребёнок! Те же повадки, обиженный вид, смотри – лежит, высунув язык, а глаз с Агнеськи не сводит. Хочет ещё гульбы.   
– Поигрались і хопіць. Глядзі, каленкі ў Агнеськи збітыя. Юбчонка на бок. Ай, мужыкі-мужыкі, забавы толькі вам, – сокрушённо покачала головой Янина.
Сели за стол и, как в семье Акимовых повелось, кушали, обсуждая дела. В этот раз Янина обменялась с мужем мыслями по линии просвещения, открытию школ в новых посёлках, которые строились в районе, развивались. В сельской местности прирост детишек оставался на высоте и осуществление политики белорусизации в образовательном процессе позволило открыть в Городокском районе школы с обучением на белорусском языке. Средняя школа состояла из двух степеней: начальной и неполной средней школы 7-летки. Между тем, Янина Адамовна знала, в РСФСР взяли старт школы 9-летки. В районе открылись средние специальные школы: техникумы, профессиональные школы, курсы. Открытие в Витебске рабочих факультетов при высших учебных заведениях, позволило отправлять для поступления свою крестьянскую молодёжь.
Развивался учебный процесс: вводились методики преподавания, учебники белорусского языка. Их авторами были известные деятели белорусской культуры: ученый, академик, просветитель Язеп Лесик – дядя по матери Якуба Коласа, белорусский учёный-языковед, общественный деятель, инициатор создания и первый председатель Института белорусской культуры, член Академии наук Белоруссии Степан Некрашевич. 
Перед началом учебного года Янина Адамовна объездила ряд населённых пунктов и лично убедилась в возможностях детишек крестьян учиться в школах. Выявила проблемы доставки детей из малых населённых пунктов в центральные усадьбы, где имелись школы. Отслеживала выполняемость решений окружного и районного отделов просвещения в части охвата детей, посещающих школу. В соответствии с рекомендациями народного комиссариата просвещения СНК БССР участвовала в методических занятиях учителей. Работы было непочатый край.
Метался по району и Милентий Тадеушевич. Уборочная страда, выход из строя техники, состояние ремонтной базы, наличие специалистов, погодные условия не всегда способствовали выполнению показателей. И урожай выдался неплохой, а – возьми. Часть нивы после сильных дождей оказалась переувлажнённой и техника утопала в ней. Вот и мотался по району первый секретарь райкома партии, издёрганный командами сверху и нераспорядительностью отдельных руководителей хозяйств снизу.   
И всё же сдвиги были очевидны: строились лесопильные, смолокуренные, кирпичный, гончарный, винодельные заводы. Включились в производство маслозавод, льнозавод, мельницы, бондарные, швейные, трикотажные мастерские. С лёгкой руки Милентия Тадеушевича в гору пошло коневодство. Осуществлялась механизация зерноуборочных и других процессов. Район развивался.
Милентий приходил домой и валился на кровать – спать и спать. Янина снимала сапоги, укрывала мужа одеялом и до утра. Раненько подъём, завтрак и скорым шагом в райком. Пятиминутка, уточнение задач, текущих вопросов и опять в поля, на фермы, предприятия. Впрочем, плотный режим работы не уводил в сторону от дум и забот. Разговор с начальником райотдела ГПУ Шофманом не выходил из головы. Милентий не обманывался, понимая, что в отношении его органы ГПУ ведут разработку и не сегодня-завтра за ним придут. Надо поговорить с сыном. Откладывать разговор в долгий ящик не имел права. 
Случай представился сам. Вацлав вернулся с уборочной и ночевал дома. После бани поужинали семьёй и, чтобы не тревожить Янину, Милентий увлёк сына на скамеечку в сад, где они с Иваном Павловичем Рыжовым любили посекретничать о том, о сём. Затянувшись самокруткой, отец с удовольствием отметил, что сын не пристрастился к курению.
– Не будем мешать матери, устала, поговорим одни, по-мужски. Не возражаешь, сын?
– Чего возражать? – слегка напрягся Вацлав, устраиваясь на отцовской скамейке. – Поговорим. Мать прошлась по мне, выходит, настала твоя очередь. 
Милентий вскинул на сына глаза.   
– Не зарывайся, Вацлав. Не часто размовляемся с тобой на мужские темы, мы с матерью тебе желаем добра. Пойми очевидные вещи. 
– Мне понимать вас, тата, это называется очевидными вещами, а меня вам, если заблагорассудится.  Так, получается? 
Прищурившись не то от дыма цигарки, не то от жёсткого ответа сына, Милентий взглянул на Вацлава.
– Не совсем, сын… Не ерепенься. Поделись с отцом своими планами, их на самом деле немного. Я не возражаю относительно твоих увлечений, в том числе …   
– Тата, с мамой вы не заметили, как я вырос, – оборвал Милентия сын. – Я становлюсь на ноги и хочу всё делать сам, понимаешь: устраивать жизнь, торговать, зарабатывать. Мне нравится этим заниматься. Осенью поженимся с Фаней и начнём своё дело… Без вашей помощи и поддержки. Что в этом плохого? Маме я говорил о моих планах … с Фаней – тоже… Мне хочется заняться делом, как дзядзька Натан…
 – Не перебивай отца, – сжал челюсти Милентий. – Ты меня знаешь, сын… И в том, чтобы чем-то походить на Гофмана, я прелести не вижу. Или деньги его жгут твою душу? В гражданскую с ними, мироедами, я не церемонился, и сейчас не буду на одном гектаре срать. Слышишь меня?
– Он мне, тата, поможет. Я хочу подняться с Фаней, чтобы ни от кого не зависеть, и от вас с матерю – тоже.
– Постой-постой, не далее, чем месяц назад, мы с тобой обсудили вопрос поступления в институт. Поедешь учиться. Единственная возможность, чтобы состояться в жизни – образование. О чём мать всё время долбит тебе, работая в просвещении. Ну, хочешь с Фаней? Езжайте вместе, учитесь в институте… Кто запрещает вам? Получите образование, а там видно будет. Мир не стоит на месте.   
Вацлав дёрнул головой.
– Фаня настаивает на открытии дела, тата, говорит, что дзядзька Натан в последнее время психует, нервным стал, и может отказать в кредитовании нашего дела. Надо провернуть быстрей …
– Тьфу, ё… И, что теперь, не жить? Хрен с ним с Натаном! Шофман загребёт его вместе с сионистами, – в сердцах крикнул Милентий. – О какой помощи речь вообще?
– Как загребёт? – растерялся Вацлав.
– А так! Как загребёт меня – не спросит за что! – вскочил Милентий. – Ты думаешь головой? Видишь, что делается вокруг? Ночь не проходит, чтобы кого-то не взяли. Был человек, и нет человека!
– Берут врагов народа, тата, – твёрдо заметил сын, – сам говорил об этом.
– Врагов народа, сярун?.. Шульц – враг народа? А Зальцман? – тоже враг? Мирончик, Василёнок, Халфин, Кухарчик, Будневич, Ратнер, Васильчик, Элькин – соседи, с их детьми ты бегал в школу, играл на улице в бабки. Они тоже враги народа? – взревел Милентий на сына.   
– Не кричи, тата, я всё решил! Вчера был разговор с дзядзькой Натаном о свадьбе и кредите на дело. Он добрый ко мне, объяснил, что супружество у евреев является высшим соблюдением божественного закона о размножении человечества. «Плодитесь и размножайтесь!», – напутствовал он. Вот так! – Вацлав встал.
– Забi зяпу! – кинул ему в лицо Милентий, – я услышал тебя! Но не никогда оправдаю! Иди своей дорогой! Вон!
Лёжа ночью с женой, Милентий открылся Янине о беседе с сыном. Женское сердце матери чувствовало, что разговор любимых мужчин не состоялся. Сын уже принял решение, показав родителям личное «я» и назад ходу не было. Собственно, и Милентий признался в том, что с началом беседы не надеялся быть понятым сыном.
– Ладно, Яна! Ты говорила, что Вацлав вырос, а мы не заметили очевидное, закрутившись с делами. Пусть так! Но он не ставит нас в известность, не делится планами, как остальные дети, не считается с нами. Выходит, Натан перековал его в свою веру, так?
– Успокойся, Милентий, – заплакала Яна, оросив слезами грудь любимого мужа. – Пусть идёт своей дорогой, видно Богу угодно…
Полежали немного, прижавшись друг к дружке, муж встал напился воды.
– Ещё скажу, Яна, я взвесил все «за» и «против», однако, ждать не приходится, события развиваются стремительно.
– Што яшчэ здарылася, каханы мой? – Янина приподнялась с кровати и поправила спавшие вниз волосы.
– Мы прошли с тобой ни одну лихую годину… Всякое бывало… Ты понимала меня, чувствовала… Постарайся и сейчас понять, и сделать так, как я хочу. 
– Милентий?
– Не перебивай, пожалуйста, слушай. Всё складывается таким образом, что меня ни сегодня-завтра возьмут… 
– Милентий? – Яна обхватила шею мужа. – Может, не стоит об этом?
– Ещё как стоит, Яна, послушай, голубка моя… Я получил депешу из окружкома. Издана она в Москве и разослана в партийные организации страны. К концу года готовится очередной съезд партии, и к его началу власть требует провести ряд организационных мероприятий на местах. Именно так надо понимать содержание документа. В нём есть пункт, который должен быть выполнен в обязательном порядке к началу работы съезда. В первую очередь это касается кулацкого элемента. А вот его, Яна, кулацкий элемент, следует поставить на негласный учёт с описанием всего имущества и последующей нейтрализацией. Понимаешь, что это значит?
Яна растерянно пожала плечами.
– Нет, Милентий.
– В переводе на человеческий язык содержание документа понимается, как уничтожение крепкого крестьянства на селе.
– Я тоже считаю, что кулачество, как класс, следует привести к порядку, причём ничего нового в этом тезисе нет. Что беспокоит тебя?
Милентий Тадеушевич вздохнул.
– В этом же пункте, Яна, прописаны те же самые действия в отношении партийных руководителей всех уровней.
– Ты думаешь...            
– Именно так, Яна, я и думаю. Первым, за кем Шофман придёт со своими опричниками, буду я. 
Янина Адамовна упала мужу на грудь. Ей стали понятны его переживания. В последние дни Милентий приходил с работы измученным, наливал из графина крепчайшего бимбера, который подносил ему друг Адамусь Андроник– беженец мировой войны из-под Гродно, одним махом выпивал, не закусывая с обильно накрытого стола, и валился спать.
– Именно такие события будут иметь место в ближайшее время.
Супруги помолчали. Милентий осторожно поглаживал спину жены, статной женщины и привлекательной. Яна сохранила молодость и даже некую породистость, не иначе, как по линии родственников польских кровей.
– И главное, Яна. Вчера получил ещё документ…
Жена сжалась в комочек.
– По плану просвещения округа в Москву на курсы повышения квалификации и усовершенствования кадров от нашего района направляется представитель, как будущий кандидат на вышестоящую должность.  Этим представителем будешь ты. 
– Милентий! – вздрогнула Янина. – О чём ты говоришь? Никуда я не поеду. Агнеська…   
– Если надо, поедешь с Агнеськой.
– Как? – вскинулась Яна и, поняв мысль мужа, опустилась на кровать.
– Слушай, Яночка. На курсы требуется слушатель с высшим образованием. В вашем отделе просвещения такое образование имеется только у тебя – первое. Второе – в окружном отделе просвещения ты стоишь в резерве кадров на повышение, то есть, ещё год назад ты была введена в него, следовательно, твоя и только твоя кандидатура подходит для отправки на обучение в Москву. Яна, не перечь! Если возьмут меня, возьмут и тебя, служащую советских органов, у которой муж репрессирован, как партийный работник. В данной ситуации ты прекрасно знаешь правила игры. Тебя, как жену, не возьмут только в одном случае, и ты догадываешься – в каком.
Янина Адамовна замерла.
– Что ты хочешь сказать? – вскинулась жена. – Что удумал? Уж, не…
– Успокойся, Яна, успокойся, – Милентий погладил жену по спине. – Езжай на учёбу в Москву. Так будет спокойней и мне, и тебе, может, ещё обойдётся. В Москве, Яна, остановишься в семье Михаила Кафтулина.
– У Миши? – приподняла голову Яна.
– У него. Наша с ним боевая дружба, сама знаешь, имеет особое значение.
– Ты с ним об этом говорил, когда он приезжал в гости весной?   
– Да, Яна. Было ощущение, что нас с Иваном Палычем возьмут ещё весной. На то есть основания. Пока обошлось, но не рассосалось. С Михаилом тогда и решили: в случае моего ареста тебе оставаться в Городке нельзя и вообще в Белоруссии. Надо затеряться, чтобы избежать ареста. С ним и условились о твоём уезде в Москву. А тут курсы подвернулись на целые полгода и твой уезд легален и вписывается в канву моих размышлений… 
– Даже не знаю, что и думать, Милентий…    
– Как помнишь, Михаил работает на серьёзной должности в Наркомате социального обеспечения. Его жена Евдокия работает в том же наркомате, правда, в другом отделе. Матушка его, Надежда Ивановна, уже довольно старенькая женщина, живёт в хорошо устроенной квартире где-то на окраине Москвы. У неё и остановишься. А там время покажет… О том, что меня возьмут, ты узнаешь от Михаила… 
– А он как узнает? – насторожилась Яна.
– Узнает по телеграмме с текстом поздравления, полученную от Адамуся Андроника.
– Прямо конспирация какая-то. 
– Бережёного Бог бережёт, Яна. Адамусь – верный и проверенный товарищ. Страна вступает в период серьёзных событий и первое время органам будет не до тебя, их, кстати, тоже ожидает чистка. Не может быть, чтобы партийные структуры перетряхивали, а тех, кто это делает оставили в покое. Следы надо заметать. И вот ещё что, Яна, если Михаил порекомендует уехать тебе… к примеру, в Узбекистан – обязательно прими его предложение. У нас с ним под Ташкентом живёт общий друг по войне – вместе дышали хлором под Сморгонью. Там никто не найдёт. И последнее – Агнеська. Дочушке семь лет, уже большенькая. Её оставишь у своей двоюродной сестры Зосии. Вы дружите, семья в достатке… С Зосей поговори, хорошо?
– Угу, – выдохнула Яна и зашлась в беззвучном рыдании.
– Ну-ну, Яна, ты у меня сильная, засыпай, голубка ясная.
Милентий прижал жену. Измученные они забылись в предутреннем сне. 

***
Иохим Шофман проснулся рано. «Ух, свежо! Пора вставать. Перекусить и на службу». Вчера Иохим засиделся в отделе. Решил отвлечься от допросов арестованных, взятых в последние дни, вернее – ночи, и поработать с документацией из округа, Минска. Неделя была сумасшедшей. Указанием начальника Витебского окружного отдела ГПУ Пранника нарочный вручил ему списочный состав лиц, подлежащих аресту. После первичных допросов арестованных, они были сопровождены в окружной центр, где с ними проводились следственные действия, вынесение приговоров, решений и прочая рутинная работа.
Вечером на службе Иохим Меерович перелистал папки последних дел, которые готовил к отправке в вышестоящие органы ГПУ. Вдумчиво изучил циркуляр касательно подготовительных мероприятий, как витало в воздухе, назревавшего в Москве очередного XV съезда партии. Уже из преамбулы документа Шофману стало очевидно, что органам ГПУ вменялось два направления деятельности: развенчание кулачества, как класса, и процеживание через чекистское сито партийного аппарата всех уровней.
В решении вопроса с кулачеством Иохим не видел проблем: учёт состава семей, наличие имущественных благ, другие составляющие, в соответствии с инструкцией ОГПУ, уже были оформлены. Команда! И махом всех в арестанскую! Практика наработана и не вызывала беспокойства ни у него, ни у командира строевого взвода ГПУ, осуществляющего аресты врагов народа и задержания.
Заключение под стражу партийного руководства, конечно, требовало определённой изощрённости и ума, что предполагало тонкий подход, связанный с оформлением документальной части. Имея мудрёный и не всегда внятный характер, связанный со скрупулёзностью формулировок юридического характера, Иохим не исключал трудностей в работе с сопроводительными документами.
Фамилии партийных работников, внесённые в список на исполнение, у начальника райотдела ГПУ не вызвали удивления. Всех Иохим знал, отслеживал деятельность в текущей жизни. В папочки личных дел, заведённых на каждого из них, регулярно складывал объяснения, жалобы, заявления, доносы. Встречался с ними, беседовал о том, о сём, подтверждая для себя или, наоборот, опровергая те или иные умозаключения. Так постепенно о каждом из руководителей партийных структур района складывалось преставление: личные качества, преданность делу Ленина-Сталина, возможность использования на вышестоящих должностях. Информировал вышестоящие структуры об успехах на партийном поприще, промахах. При необходимости отдельных партийных руководителей привлекал к оперативному сотрудничеству. Пряником ли, угрозами добивался желаемого результата и, вне сомнения, Иохим слыл информированным чекистом, владеющим обстановкой в районе.
И всё же не без ироничной усмешки Шофман обратил внимание на преимущественно еврейское происхождение партийных руководителей, внесённых в чёрный список. По фамильное изучение документа вызвало разные чувства. И вовсе, не оттого, что свыше 90 процентов фигурантов, подлежащих аресту, являлись лицами еврейской национальности. И даже не потому, что относились к руководящим работникам районных организаций и интеллигенции. В профессиональном плане для Иохима Мееровича важнее был взгляд на списочный состав фамилий в разрезе положения каждого персоналия в обществе и пристрастий, имеющих политическую окраску. Если смотреть на список под этим ракурсом, то картина вырисовывалась более, чем интересной. Поэтому, допоздна работая с документами, Иохим кумекал о событиях, которые в еврейской политике, как представлялось ему, имели серьёзные и долгосрочные последствия. Размышления Иохима Мееровича крутились вокруг еврейской секции при Центральном Комитете Компартии большевиков Белоруссии, занимавшей в жизни республики активную позицию. Позиционируя себя проводником идей партии на еврейскую бедноту, секция, имея грамотных работников, в среде коммунистов и комсомольцев создала о себе благоприятное впечатление. Ей удалось привлечь на свою сторону представителей других левых партий, сформировать беспартийный актив.
Получилась приличная сила, которую с благословления ЦК КП (б) БССР она бросила на борьбу с сионизмом – политическим иудаизмом. С ним еврейская секция имела непримиримые противоречия во взглядах на фундаментальные основы еврейской национальной жизни… А, так, как правоориентированную сионистскую организацию Белоруссии поддерживали органы еврейского общинного самоуправления, то и против них – тоже. «Вот такая картина маслом», – размышлял Иохим Шофман, глубоко затягиваясь крепким табачком.
Сионистскую ячейку в Городке, входившую в организацию «Гехолуц», Иохим Меерович вскрыл агентурной разработкой через председателя районной сельхозартели Ашера Зальцмана.  Информация поступила к нему от начальника Витебского окружного отдела ГПУ Пранника. Виктор Васильевич сообщил ему, что по его информации в районный центр ожидается прибытие представителей сионистских организаций «Маккаби» и «Цейре Цион» с целью объединения усилий между тремя организациями. Вместе с тем, поручил Иохиму Шофману вскрыть связи сионистов в Городке, встречи, контакты, и, не раскрывая сионистского следа, взять одного из руководителей ячейки.
Наружное наблюдение районного ГПУ установило встречу приехавших в Горожанск делегатов от сионистских организаций «Маккаби» и «Цейре Цион» с уважаемым Шкляром Лейзером Янкелевичем – главой еврейской общины Городокского района. У него на дому и произошла «тайная вечеря» представителей сионистских организаций, на которой нашли обсуждение некие вопросы... И пока Иохим Меерович морщил лоб о том, как бы деликатней провернуть операцию, чтобы выжать информацию об этой встрече, ему доложили, что в ней принял участие и товарищ… Зальцман.
Шофман опешил, правда, ненадолго: роль Ашера Аяковича в местной сионистской структуре стала ясной. Оказывается, товарищ Зальцман удачно сочетал в себе качества члена бюро районного комитета партии, и руководил местной сионистской ячейкой «Гехолуц». Тогда-то Иохиму Мееровичу и пришла в голову мысль об импровизации на заседании бюро райкома. Он выразил возмущение Зальцману в отношении озвученных им постулатов еврейской хасидской идеологии.  Последовавший, затем, арест Ашера, кропотливая работа ночью дала свои результаты. Зальцман рассказал всё, как на духу.
– Ашер, ай-я-яй, серьёзный, образованный человек и туда же – в подпольное дерьмо? – начал допрос арестованного Иохим.
– Простите, не понял? – округлил глаза Зальцман.
– Угу-угу, не понял, – сочувственно кивнул Иохим Меерович, всматриваясь в лицо сидевшего напротив лидера политического иудаизма местного уровня. – Давай начистоту, уважаемый Ашер, или вы рассказываете мне о своей подпольной деятельности в рамках сионисткой организации, или я начну вышибать вам мозги – эффективно и с удовольствием. Итак, что принимается?   
Иных предложений у товарища Зальцмана не оказалось, и он весьма подробно с фамилиями, адресами изложил суть касаемо первой части предложения товарища Шофмана. Безусловно, Иохима Мееровича интересовала сеть сионистских организаций в районе, их связи с организациями в Западной Белоруссии. А там, как известно, действовали еврейские политические партии различных толков: сионистские, либеральные, социалистические, консервативно-клерикальные. Каждая их них имела вспомогательные структуры: религиозные, профсоюзные, культурно-просветительские, молодёжные – политический винегрет. Однако, в своей деятельности они сосредоточились на советской Белоруссии.
Ашер Аякович остановился на подробной характеристике их политических и общественных платформ, методах работы, связях с еврейскими организациями в Польше, Литве, Украине. Шофмана профессионально заинтересовала молодёжная организация «Бейтар», созданная несколько лет назад в Риге неким Жаботинским. Со слов Зальцмана выходило, что данная организационная структура, имея военизированную направленность, отвергала социалистическую идеологию, стояла за немедленное создание государства Израиль. Тяготела к военной униформе, дисциплине, владению оружием, парадам. Мало того, в соседних странах создала свои отделения…
Заканчивая допрос Зальцмана далеко за полночь, Шофман удовлетворённо констатировал:
– Ну, что ж, Ашер, тебе удалось произвести на меня впечатление и, поверь, твоя раскрепощённость в нашей милой беседе зачтётся благом.
Иохим Меерович ещё раз пробежал глазами протокол допроса и дал ознакомиться арестованному.   
– Прочитай и распишись, вот здесь внизу на каждой страничке.
После соблюдения процедур, Шофман участливо уточнил:
– Всё верно в протоколе, Ашер, я ничего не наврал?
– Что вы? Что вы, Иохим Меерович? Всё, как на духу!
– Я и не сомневался, что у нас получится содержательная беседа. И всё же, Ашер скажи без протокола: ты всерьёз рассчитываешь, что, так называемая мелкая буржуазия в Белоруссии, в абсолютном выражении состоящая из еврейской массы, ставит перед собой задачи обладания рынком республики с целью удовлетворения его продукцией крупной и мелкой промышленности?
– Почему нет, уважаемый Иохим? – пожал плечами Зальцман, – оглянитесь вокруг себя и посмотрите. Кто стоит в руководстве предприятий в Витебске, столице, и даже у нас в районе на местничковом уровне?
– Ну, и?
– К вашему сведению – везде наши люди из «Гехолуц», «Маккаби» и «Цейре Цион». Фамилии уважаемых людей у всех на слуху. Они, как вы знаете, успешны! Амбициозны! Могут сделать куда больше…
– Дай только власти? – невинно уточнил Шофман.
– Остро ставите вопрос, Иохим, остро… Как бы это выразиться мягче, – заюлил Ашер Аякович.   
– За-а-альцман, не кокетничайте, у нас с вами откровенный разговор…
– Вы полагаете? Я понял вас, понял… Конечно, наличие у нас властных полномочий открывает иные горизонты в экономической сфере…   
– И поэтому конечная цель сионистских структур видится вам в политической плоскости? – Шофман прищурился, с интересом изучая сидевшего перед ним неглупого с далеко идущими намерениями человека.
– Простите, в какой? 
– За-а-а-альцман?
– Да-да, я понял. Вы считаете этот переход возможным? – на вопрос задал вопрос лидер сионистской ячейки Городка.
– Вопрос задал я.
– Вы же знаете, Иохим, – развёл руками Зальцман, – политика советской власти в отношении еврейского народа сводится к его моральному и физическому уничтожению… Очевидная вещь… Какую позицию заняла еврейская секция при ЦК КП(б) Белоруссии? – Закрыла хедеры, иешивы, вышвырнула меламедов – в итоге нашим детям не прививается национальный дух. Это неправильно…
Шофман слушал с интересом арестованного им человека. Действительно, Зальцман говорил об очевидных фактах, с которыми нельзя не согласится вне зависимости от пристрастий к какому-либо движению. Политика белорусизации сыграла отрицательную роль в период, когда самосознание овладевало национальными меньшинствами, проживающими на территории республики и района – тоже. На фоне возрастания роли населения, считавшего себя белорусами – к самодостаточной культуре, обычаям, традициям, языку тянулись русские, поляки, литовцы. Еврейское население, имевшее глубочайшую историю, религию – в том числе …      
– Ашер, а как вами оценивается роль нашей общины в сионистском движении?
– Вы имеете в виду Лейзера?
– Не только, общины в целом.
Зальцман на секунду задумался.
– Знаете ли, Иохим, община поддерживает наше движение духовно и в синагогах мы общаемся на близкие нам темы. Я не могу сказать, что Лейзер является сторонником государственной еврейской секции, проповедующей чуждые нам идеи. В силу своих возможностей он оказывает поддержку разными способами. Община бедная, что с неё взять? 
– А Гофман? – неожиданно вставил Иохим.
– Гофман? Натан, конечно, помогает, финансово, подкидывает, не жмётся, с миру по нитке, глядишь, и соберётся…
– На проведение политических мероприятий, не так ли?
Зальцман сделал паузу толи подбирая слова, толи, не решаясь на откровения до обнажённой правды.
– Ну, же, Ашер, – нажал Шофман.
– Наша экономическая политика, безусловно, видится нам в…
– Свержении советской власти, так?
Сионистского лидера не смутил встречный вопрос чекиста Шофмана.
– Я бы выразился мягче – в неприятии её.
– В неприятии, значит, в противостоянии ей?
– Почему нет, Иохим, если мы предлагаем разумные реформы в развитии еврейского населения? При отсутствии идеологического фундамента в головах народных масс, любая власть рано или поздно падёт. А наша – нет!   
Шофман склонился к столу, вглядываясь в Зальцмана из-за абажура настольной лампы.
– Ждёте моего вопроса: почему не падёт? Так Ашер?
– А у вас иное мнение? – пожал плечами сионист.
– Хм, вы напомнили мне, что мы, евреи, избранный Богом народ?
– Так написано в Ветхом Завете, Второзаконие, это аксиома, Иохим, – зачастил Зальцман. – Их положения прививают в хедере и вы помните, там имеются ещё два утверждения триединой формулы?
– Ну, как же? Все остальные народы – двуногий скот (гои), и евреи обязаны править миром. Основы политического иудаизма, выработанные три тысячи лет назад.
– Абсолютно верно, – подхватил Зальцман. – Иохим, я по-простому излагаю очевидные вещи. Ответьте мне: какое ещё событие с такой блистательностью показало роль сионистов в мировых процессах с приводом к власти нужных нам правительств, если не история октябрьского переворота 1917 года и приведение нами к кормилу правления большевиков?
– Хэх, Ашер, нравишься ты мне, но путёвку на трудработы выписать придётся.
– Старому, больному еврею? Побойтесь Бога, Иохим, – взмолился иудей.
– Не вышибай из меня слёз, Ашер, иначе тебе светит пуля …   
Полемика с арестованным вызвала сложные чувства у начальника районного отдела ГПУ. Иохим мало в чём мог возразить сионистскому проповеднику. Сказать, что Зальцман открыл ему нечто новое? Не-е-ет, однако, предмет раздумий о земле Обетованной возбудил желание продолжить беседу.   
– Ещё вопрос, Ашер, – Иохим Меерович растёр виски. – Стремление сионизма влиять на процессы мироустройства лежат на поверхности без возможности опровергнуть это… Вы, сионисты, отвели себе роль богоизбранников и приводите к власти нужные вам правительства, в частности, у нас в России – большевиков… 
 – У них – в России, Иохим, – скромно поправил Зальцман и потупил глаза.
– Хм, у них, говоришь, ладно, – проглотил Шофман, – но зачем вам, сионистам, бороться с большевистской властью, если вы привели её к руководству страной, выдвинули снизу доверху сторонников в исполнительные и партийные структуры? Пестуйте её, поддерживайте… 
– Вы так считаете, Иохим? – улыбнулся Зальцман, – я вам не открою секрета, если скажу: власть мы пестуем, поддерживаем, правда, с одним уточнением. В том понимании, в каком наша позиция видится вам, Иохим, мы с большевистской властью не боремся. Опасность видится нам в многонациональной советской России, как государственном образовании, где на высшем партийном уровне принята политика ассимиляции евреев, удушения идишистской культуры, языка и обычаев. Мы с вами этого не допустим, так же, Иохим?
– В каком смысле? – вздрогнул Шофман и осторожно выпрямил спину.
– А в том, Иохим, что в нашем миропонимании Обетованная земля – грядущее государство Израиль! Бог завещал её нам, евреям, при выходе их египетского рабства. Мы по всему миру воспитываем ему еврейское народонаселение и в советской России – тоже! Придёт время, и все умы юдоли плача окажутся в Израиле. Такова наша идеология, Иохим!      


Глава 6

Уборочная страда в Городокском районе окончилась сбором урожая зерновых, льна, бульбы. Заготовлены корма для крупнорогатого скота, поголовья лошадей, организован ремонт поставленной на прикол техники. Воцарившаяся непогода не испортила настроение труженикам села: довольны были члены артелей, коммун, товариществ совместной обработки земли, единоличники, кулацкий элемент всех категорий. Пора встречать осенний праздник урожая! Народ соскучился по отдыху и с удовольствием обращался к земледельческим жатвенным обрядам: завиванием бороды из колосьев, песнями, плясками, к почитанию, как исстари повелось, главного героя древнебелорусского Бога плодородия и осени – Житеня.
И всё же не всё было спокойно в местечках и вёсках. Прокатившиеся по району аресты партийного актива, раввинов, членов еврейских общин встревожили людей. В воздухе витали предчувствия всполошного ожидания вестей из Москвы, где, как известно, был на носу XV съезд партии. Вздрагивали от звонков телефонных аппаратов ответственные работники партийных и советских органов, лёжа ночами на продавленных диванах рабочих кабинетов курили папиросу за папиросой. Свет в окнах горел до утра.
Эмоциональную разрядку принесла начавшая выходить с августа 1927 года белорусская общественно-политическая газета «Рабочий». Страницы печатного органа пестрели новостями о подготовке съезда партии, выполнении решений VIII Всебелорусского съезда Советов, принявшим 2-ю Конституцию БССР. Любознательный народ получил возможность судить-рядить о событиях, имевших место за пределами местечек и селений, что вызвало интерес к политической, экономической, социальной жизни страны.
На одном из совещаний у первого секретаря Витебского окружного комитета партии (большевиков) БССР Никиты Степановича Малашенко секретарь раздала участникам оперативки газеты. Милентий Тадеушевич пробежал глазами статьи о событиях в СССР, республике, мире. Судя по содержанию передовицы, уместившейся на полосу газеты, 1927 год уходил в историю вехами, определившими курс Советского Союза на десятилетия вперёд. Форсировались темпы индустриализации страны, создавались отрасли отечественной промышленности: автомобильной, тракторной, химической, станкостроения, моторо- и самолётостроения. Совершенствовались социальная сфера, наука, просвещение, повседневная жизнь людей. Опережающими темпами развивалась военная промышленность и связанная с военными разработками наука. Созрели условия для очередной общегосударственной кампании по обеспечению продовольственной безопасности страны, а значит пробудить к жизни политику развития сельского хозяйства в целом. Состоявшийся в апреле IV съезд Советов СССР утвердил принцип пятилетнего планирования развития народного хозяйства.
К удовлетворению Милентия Тадеушевича в газете освещалась внешняя политика Советского Союза: от концепции «построения социализма в одной стране» – к курсу на мировую революцию. Сообщалось, что Советский Союз вышел из международной изоляции и вступил в Лигу наций. Заместителем Председателя РВС СССР И.С.Уншлихтом в Берлине подписан договор о создании под Москвой и Саратовской области двух аэрохимических станций, и танковой школы в Казани. А вот с фирмой «Юнкерс» договор о поставке в Советский Союз металлических самолётов и строительстве заводов – расторгнут за невыполнением договорных обязательств немецкой стороной. «Вон оно что! Буржуины – они и есть буржуины! Верить не следует, – резюмировал Акимов. Здесь же были размещены публикации о проблеме царских долгов, убийстве белоэмигрантом Петра Войкова – полпреда СССР в Польше. Обзором сообщалось о политической жизни за рубежом. За свои права боролись рабочие европейских государств. В Москве прошли VIII и IX пленумы Исполнительного комитета Коммунистического интернационала (ИККИ) – органа управления Коминтерном, действовавшего в период между конгрессами. Под лозунгами: «Даёшь мировую революцию!», «В массы!», «За единый рабочий фронт!», «За большевизацию!» на пленумах выступил руководитель Коминтерна товарищ Бухарин.
Вместе с бравурными победами в СССР в деле строительства социализма, улучшения жизни советского народа, этот период в жизни Акимова был очень сложным и тяжёлым. За последний месяц Милентий Тадеушевич издёргался больше всего. В Городке арестованы ряд партийных руководителей предприятий и парткомов. Оперативные сотрудники с эмблемами щита и меча на рукавах гимнастёрок прошлись по сионистскому подполью. Схвачены около двух десятков членов тайного общества. В подвалах окружного ГПУ исчезли Лейзер Янкелевич Шкляр – глава еврейской общины Городокского района, Натан Гофман – несостоявшийся тесть сына Вацлава, несколько еврейских активистов, публично восхвалявших Святую землю. 
Первый секретарь Городокского райкома партии Милентий Тадеушевич Акимов оставался на свободе. Бессонница, нервы, ожидание ареста сказались болями в сердце. Едва ли не лучшим средством от всех забот и волнений Милентий выбрал кружку бимбера после работы. Ложась спать, клал под подушку проверенный в боях револьвер, вслушивался в ночную темень, где покой хозяина охранял крепкий щенок Агит. Милентий изучил повадки собаки и не сомневался, что проникнуть незамеченным к его дому с любой стороны подворья никому не удастся. Звуки собака встречала вскидыванием ушек, утробным рычанием и суровым лаем на шорох, шум и скрип телег возвращавшихся из Витебска торговцев.      
Уехала в Москву на курсы Янина. Весточка телеграммой о вселении в семью Кафтулиных успокоила Милентия, привела в душевное равновесие. Московский друг Михаил встретил жену тепло, устроил на квартиру своей престарелой матери.
Сын Вацлав вцепился в Гофманов. Арест Натана не изменил его намерений в отношении свадьбы с Фаней и становлении на собственную стезю жизни. Старый еврей Гофман, скорее всего, чуял близость ареста и оставил дочери часть нажитого добра. Намедни Милентий встретил Фаню у сельпо, удивившись отсутствию следов печали на лице по случаю ареста отца. Девчонка бежала, напевая:      
               
   Тода аль коль ма-ше-барата.
           Тода аль ма ше-ли натата.
             Аль ор эйнаим хавер о шнаим.
           Аль ма ше-йеш ли ба-олам.
             Аль шир колеах ве-лев солеах
             Ше-бе-зхутам ани каям.

Знавший свободно идиш Милентий не верил ушам. Фаня пела: «Спасибо за все то, что Ты сотворил. Спасибо за все то, что Ты мне дал. За свет очей, за одного или двух друзей. За все, что есть у меня в этом мире. За льющуюся песню, за сердце, которое прощает. За все, благодаря чему я существую». Чем объяснить лёгкое настроение дочери арестованного богатея и невестки в будущем Милентий не знал, однако рассудил так: пусть строят с Вацлавом жизнь, как заблагорассудится. Выросли. И без того болела голова о сохранении урожая под крышей амбаров, церквей, синагог, обращённых властью в собственный доход, об отправке его доли в закрома государства. Выводила из равновесия забота о погашении кредитов под технику, топливо, семенной фонд.
В Марченках Милентий Тадеушевич поручил собрать обоз с провиантом, одеждой, инструментом для молодёжи района, строившей фортификационные сооружения на границе. На совещаниях в Витебске Акимов неоднократно принимал похвалу от руководства округа за добросовестную работу молодёжи его района на оборонном фронте. Полный благодарности за комсомольцев жал ему руку бывший командир 25-й Чапаевской, а ныне 5-й стрелковой Витебской Краснознамённой дивизии имени Чехословацкого пролетариата, Иван Семёнович Кутяков. Решением командования прославленного соединения комсомольский лидер Марченского отряда добровольцев Стас Бурачёнок был назначен комиссаром районной группировки в триста человек. Исходя из сложившейся ситуации, Милентий Тадеушевич определил задачу председателю сельсовета Антону Ивановичу Марченко, мужику хозяйственному и ответственному: через каждые месяц-полтора отвозить комсомольской дружине района продукты харчевания.
В установленные сроки в Марченки свозились продукты питания, инструмент, кое-какая одежда, обувь. Под руководством председателя сельского совета добро укладывалось в обоз и отправлялось в приграничную зону под Ветрино. Формируемый ныне обоз в текущем году был последним, и, как рассчитывал Милентий Тадеушевич, к декабрю молодёжь вернётся домой. Пора было замышлять следующую партию ребят для отправки на оборонные работы весной.
Между тем, комсомольская дружина Стаса Бурчёнка в первый же месяц работы отличилась завоеванием переходящего Красного знамени. Ребята были вне себя о радости.   
– Ты у меня лучший, – шепнула Ксюшка на ухо Стасу, когда на митинге комиссар 5-й стрелковой дивизии Фельдман вручил Бурачёнку переходящее знамя.
Передавая комсомольскому лидеру знак высшего отличия в оборонном труде, Пётр Максимович провозгласил:   
– Товарищи! Успешное выполнение задания Народного Комиссара по Военным и Морским Делам СССР товарища Ворошилова Клемента Ефремовича имеет место быть! Ура-а-а-а-а!
– Ура-а-а-а-а! – подхватили сотни комсомольцев-добровольцев оборонного фронта.
– Нам с вами, товарищи, выпала великая честь укреплять обороноспособность советской страны на её передовых рубежах. Империалистические государства из подбрюшья буржуазной гидры навязывают Советскому Союзу вооружённый путь. На государственной границе СССР враг применяет тактику нападений на советскую территорию, пытается расшатать устои социалистического государства. Не позволим белогвардейским марионеткам покушаться на нашу землю, товарищи! Ура!
– Ура-а-а-а-а! – воскликнули, воодушевлённые эмоциональным подъёмом защитники рубежей Отечества.
– Дадим достойный отпор врагам октябрьской революции! Ура! 
– Ура-а-а-а-а!   
Митинг закончился на высоком патриотическом и духовном подъеме участников. Сводный отряд Городокского района, насчитывающий три сотни человек оборудовал в инженерном отношении участок местности от хутора Бондаренки вдоль опушки леса Бельчица до деревни Черноручье, что недалеко от дороги на Чашники. Часть добровольцев обустраивала взводные и ротные опорные пункты: одиночные окопы для красноармейцев, пулемётные и орудийные гнёзда, командные пункты: боепитания, снабжения. Системой ходов сообщения, траншеями выводили их на общую круговую оборону и замыкали в батальонные районы обороны. В промежутках между позициями подразделений на глубину боевого порядка оборудовали участки местности под установку минных полей, узлов заграждения, завалов, противотанковых и противопехотных препятствий. На этом направлении ребятами руководил Арон Эпп.      
Остальные комсомольцы во главе с Якимом Микулёнком строили долговременные огневые точки на пять амбразур. Работа была ломовой. На конных повозках завозили компоненты для замеса строительного состава: речной песок, воду, готовили цементный раствор. Под руководством военных инженеров в соответствии с планами и схемами заливали элементы оборонительных сооружений. В условиях приграничной обстановки ребята познали тяготы и лишения воинской службы, цену дружбы, взаимность в личных и общественных отношениях. Иногда за временным отсутствием строительных материалов участники оборонительных работ, казалось, могли отдохнуть, но боевой комдив Иван Кутяков искусственные паузы заполнял боевой подготовкой. Из молодёжи были сформированы полувоенные подразделения, способные совместно с частями Красной Армии дать отпор враждебно настроенной загранице.
По штатам мирного времени 5-я стрелковая дивизия состояла из трёх стрелковых и одного артиллерийского полка, кавалерийского эскадрона, частей и подразделений боевого, материального обеспечения. В мирное время численность личного состава дивизии составляла 6516 человек. В военное время – увеличивалась до 12.800. На её вооружении были 54 орудия, 270 пулеметов (в том числе 189 станковых), 243 миномета. Это означало, что на каждый стрелковый батальон приходилось до 30 пулеметов и 6 орудий.
Красноармейцы прославленного соединения днём и ночью тренировали боевую слаженность отделений, взводов, рот. Разворачивались с винтовками наперевес в цепь и с криком: «Ура-а-а-а» атаковали в направлении польской территории заброшенные деревеньки.  Выходили на установленные командирами рубежи, сходу занимали позиции, отражая яростные контратаки условного противника. Оборона противостояла превосходящим силам наступавшего учебного врага, располагавшего мощными средствами подавления и атакующего на всю глубину.
Затем артиллеристы дивизии убывали на занятия по своему направлению, кавалерийский эскадрон отрабатывал тактику атак лавой, а стрелковые подразделения тренировались в ведении огня из штатного оружия. На стрельбы комдив Кутяков привлёк участников оборонительных работ, включая молодёжные дружины.
Оксана на огневом рубеже заметно нервничала:
– Стасик, у меня не получается стрельба!
Бурачёнок сделал три прицельных выстрела, разрядил винтовку и поманил Оксанку. 
– Иди, Ксюха, смотри: прорезь целика видишь?
– Ну!
– Совмещай её с мушкой… Есть?
– Угу, – радостно вскрикнула девчонка.
– Подводи под обрез мишени… Навела?
– Что я, дура? Конечно, навела.
– Затаи дыхание и плавный спуск первой фалангой указательного пальца. Не дёргай.
В конце концов, стрельба у Ксюши пошла. От нетерпения выдать из десяти выстрелов 85-90 очков девушка нервничала, вскидывала на Стаса полные не то гнева, не то слёз глаза. Однако, взяв себя в руки, отстрелялась не в пример мальцам Юзику, Арону, заняв третье место среди марченкской молодёжи по результатам выполнения контрольных стрельб из винтовки Мосина образца 1891 года.
Комдив Кутяков знал, что делал. Территориальный принцип комплектования частей Красной Армии предполагал, что юноши-добровольцы сегодня оборудовали фортификационные сооружения, а завтра станут бойцами его дивизии. Поэтому тренировки в стрельбе из револьвера системы «Наган» образца 1895 года, пистолета компании Маузера калибра 7,63 мм, винтовки проводил регулярно, независимо от климатических условий.
Поднаторевшие в обращении с боевым оружием ребята были уверены, что, если станут под ружьё в ряды Красной Армии, им не страшен проклятый враг. И всё же испытание настоящим боем не входило в планы ни командования дивизии, ни тем более комсомольской молодёжи, окончившей очередной трудовой день. Стас подводил итоги дня Городокского отряда добровольцев, выраженные кубометрами, погонными метрами, осталось заехать к Арону Эппу, чтобы отметить достижения его бригады. Он, комиссар отряда Городокского района, верхом на лошади выезжал из рощицы, как вдруг услышал в низинке стрельбу.
Выстрелы не сразу насторожили мальца. На импровизированных стрельбищах красноармейцы постоянно совершенствовали боевое мастерство, и звуки стрельбы были обычным явлением. Они приучили слух к одиночным выстрелам, огню в составе отделении, взвода. Сейчас же палили вразнобой. Интенсивность стрельбы походила на перестрелку одной группы людей с другой. Сообразить, что это означает на самом деле, не позволил треск в кустах. Стас насторожился. На обочину лесной дороги вывалился человек с винтовкой за плечами и маузером в руке. Озираясь, встал и, волоча ногу, пытался идти, не вышло – упал. «Ранен», – сообразил малец, и понял, что перед ним враг, диверсант уходит к границе.
Что сработало мотивом к действию, Стас не понял даже тогда, когда, спрыгнув с лошади, кинулся навстречу противнику. Диверсант поздновато заметил летевшего навстречу мальца. Из положения лёжа, вскинул руку с маузером и выстрелил. В следующий момент Стас всем телом упал на врага, прижав к земле руку с оружием, затем и вовсе вывернул за спину. Не обращая внимания на кровь, заливавшую глаза от касательного ранения в голову, Стас одолел диверсанта. Его же ремнём скрутил ему руки и опрокинул на спину.
– O kurwa! Cos niebywalego, niesamowitego! Mnie z;apali. (О бля! Что-то удивительное, уникальное! Меня схватили!
–  Zamknij usta, brzydki, albo koniec z tob;! (Закрой рот, урод, иначе тебе конец!).
Знавший польский язык от матери, Стас вразумил диверсанта ударом кулака по голове. Пленный затих. Успокаиваться, оказалось, рано – на звук выстрела, выбежало несколько человек. В мыслях мелькнуло, что, услышав стрельбу, на помощь спешат красноармейцы, но это, оказалось, не так. Вернее, в корне не так. На тропку выскочили двое в гражданском с винтовками наперевес, за ними ещё человек. Диверсанты!
Бурачёнок схватил трофейное оружие и отполз за обочину дороги. Время хватило, чтобы дослать патрон в патронник винтовки Мосина и сделать прицельный выстрел. Один из диверсантов с широко открытыми глазами, взмахнув руками, завалился на бок, остальные упали на тропку. До ответного огня Стас сделал ещё результативный выстрел. Лежавший метрах в пятнадцати, не более, враг уткнулся носом в рыжую пыль. Оставшийся диверсант открыл беспорядочный огонь. Стас выстрелил и откатился за сосёнку. Противник, понимая, что втягиваться в перестрелку в пограничной зоне, забитой войсками, не с руки, надо уходить за кордон, ломанулся в лес.
Выстрелив вслед убегавшему врагу, Стас увидел, что рубашка на груди хоть выжимай – в крови. Ранен в голову! И всё же, не теряя самообладания, нашёл силы и перекинул через круп лошади захваченного диверсанта, собрал оружие, боеприпасы и двинулся в направлении лагеря.
Оценив обстановку, Стас пришёл к выводам, что диверсанты, выдвигаясь к границе, вошли в боестолкновение с красноармейцами и вынуждены были разбиться на группы. Одна из них вышла на него, другие, просачиваясь к границе, двигались в направлении их лагеря. По его оценке, добытые в бою винтовки, маузер и два нагана служат, серьёзным подспорьем в организации обороны стана горожанской команды. Значит, надо успеть раньше врага.       
– Но, каурая! 
В лагерь Бурачёнок прибыл едва живым. Неожиданным боем с диверсантами, полученным ранением в голову и потерей крови он был впечатлён до глубины души. Шокированы были и комсомольские друзья.
– Ста-а-ас! – воскликнул дневальный, увидев окровавленного комиссара. – Что случилось?
– Тревога, Владик! Всех ко мне! Живо!
Округлившиеся глаза паренька вылезли из орбит.
– Ко мне, сказал! Быстро!
К Стасу уже бежали ребята, издали увидев комсомольского лидера. Полными ужаса глазами смотрели на окровавленного комиссара, перекинутого через круп лошади человека, притороченные к седлу винтовки.
– Ста-а-а-а-с, – Оксанка опустила ручонки. Не видя любимой, Бурачёнок, объявил:
– Враг группами рвётся к границе с направления деревни Черноручье. Двух диверсантов уничтожил, одного захватил в плен. Он поляк, – Стас ткнул пальцев в связанного пленника, – приказываю занять оборону и имеющимся оружием отразить нападение противника. Со мной остаются ребята Якима, остальных, Арон, уводишь к штабу дивизии. Там доложишь о нападении диверсантов. Забирай пленного и в штаб! По местам. Быстро!
– Ста-ас, – кинулась к юноше Ксюша.
– Я сказал: по местам! – взревел командир. – Уходите, они вооружены и опасны.
Лошади были запряжены. Комсомольцы вскочили в повозки и под громкое «Нно-о-о-о!» рванули в деревню, где размещался штаб и подразделения обеспечения соединения.
Комсомольский командир перевёл дух.
– Слушай мою команду! Занять оборону на пригорке. Хорошо, что мы отработали траншейку от леса – пригодилась. Яким, Апполинарий – ваши винтовки, Юзик тебе и Гардею – револьверы. Интервал, как учили инженеры, тридцать-сорок метров. Проверить оружие, огонь – по моей команде. 
– Стас, какие-то люди на опушке леса, – кивнул Яким. 
Бурачёнок протёр слипавшиеся от крови ресницы.
– Диверсанты, мальцы, к бою!    
Трое в штатском остановились на выходе из рощицы. Видимо, размышляли, как через открытую равнину выйти к границе, до которой, в общем-то, рукой подать. Можно пройти по открытому полю, с которого убран овёс, либо спуститься в низинку и вдоль заросшей лилиями речушки выйти к меже. Что лучше? Сходу не оценишь, а вот через стан, где стояли с десяток лошадей, запряжённых в повозки, самый раз. Улизнуть на них за кордон удобней всего, как избежать окружения подразделением Красной Армии.
 – Внимание! Трое направились к нам. Вооружены.
Предостережение командира бойцы восприняли командой: «К бою!». Им были видны уверенные в себе мужчины средних лет. Они шли в направлении стана, не подозревая, что горстка отчаянных защитников Отечества, задыхаясь от волнения, взяла их на мушку.
– Слышь, Стас, за ними ещё люди в лесу, – крикнул Яким.
С позиции Микулёнка просматривались кусты, и Якиму были видны главные силы диверсантов: восемь-десять человек, что угадывались на опушке леса.
Люди в гражданском шли к стану, безусловно, оценивая его как бивак для размещения в поле крестьянских семей. Судя по всему, он не вызвал у них беспокойства в качестве преграды на пути. Секретом не было, что красноармейцы располагались в палатках и населённых пунктах. Вероятно, главной целью безведомых людей были лошади, оставшиеся после ухода в деревню основной части городокской дружины. И вот чужаки в досягаемости слышимости голоса. 
– Стоять! – крикнул им Стас, приподнявшись с винтовкой в руках.
Незнакомцы остановились. Озадаченность нечаянной проблемой была на лицо – переглянулись, соображая, как выйти из ситуации. Один, что пониже ростом, махнул рукой.
– Мы гражданский отряд, парень, патрулируем границу. В стычке с бандитами у нас раненые, надо доставить в санчасть. Лошадьми не поможешь, уважаемый?   
– А вы из местных будете? – малость растерялся Стас.
– Из Бычихи, недалече отсюда, – мужик махнул в сторону рощицы.
Говорок мужчины относил его к уроженцу русской среды, и быть местным жителем он не мог – точно. Селяне белорусских вёсок общались на русском языке свободно, однако, шипящие звуки произносили иначе.
– Нешта не чулі мы аб грамадзянскім патрулі. На якім участку патрулируете мяжу? (Что-то не слышали мы о гражданском патруле. На каком участке патрулируете границу?) – уточнил Стас по-белорусски.
Неизвестные переглянулись.   
– Нам нужны лошади, парень. Раненые у нас… 
– А што ж ты, мясцовы, не адкажаш па-беларуску? (А что же ты, местный, не ответишь по-белорусски?) Бросай оружие! Быстро! – скомандовал он серой троице в штатском.
Мужик был тренированным диверсантом. Лениво пожал плечами и, не спеша, положил винтовку на землю, так же медленно выпрямлялся, но уже с револьвером в руке, успев дважды выстрелить в Стаса. Пули вжикнули мимо отважного командира, а вот залп комсомольцев из трофейного оружия опрокинул чужаков. Тотчас из леса ударил пулемёт, и горстку горожанской молодёжи атаковало около двух десятков головорезов с русско-польским матом в полную глотку.   
– Яким, мальцы, берегите патроны! Бей наверняка!
Разведывательно-диверсионная группа, действительно, в боевом отношении была подготовлена серьёзно. Понимая, что нашумели в тылу войск Красной Армии, к ним приняты меры перехвата, диверсанты спешили уйти за границу броском. Однако ни броска, ни рывка не получилось. У мосточка через речку группа польской офензивы столкнулась с вооружённым патрулём приграничной вёски, собранным из местного населения. Мужыки з мясцовага насельніцтва оказались обстрелянными бойцами, набравшись опыта в мировой и гражданской воинах, и мало в чём уступали наймитам атамана Булак-Булаховича, стоявшим на довольствии у польской «двуйки». Однако силы были неравными, и ополченцы полегли под пулями белых наёмников и кадровых разведчиков польской офензивы.
Диверсионный отряд также понёс потери – до трети убитыми и ранеными, что осложнило движение к границе. И все же польским диверсантам удалось оторваться в лесу от прибывших на помощь красноармейцев, и сосредоточиться для рывка за границу как раз перед лагерем горожанской молодёжи. Не дожидаясь ночи, решили проскочить её махом и вот те на – путь преградили пёс знает откуда взявшиеся стрелки.
– Яким, обходят от речки! Двое там, двое!
– Вижу, Стас.
От леса опять хлестанул пулемёт, поддержав атакующую цепь диверсантов. Оценив скромные силы обороняющихся, вражеские разведчики охватывали стан классическим обходом с двух сторон, и атака головорезов имела бы успех, если бы не выскочивший из низинки эскадрон 5-й стрелковой Витебской Краснознамённой дивизии имени Чехословацкого пролетариата. Отработанной в тренировках конной лавой кавалеристы неслись, сверкая шашками, ещё четверть часа назад рубившими лозу. Атакующий вихрь красной конницы оказался полной неожиданностью для вражеских лазутчиков, решившихся на бросок через границу. Их жиденькая цепь рухнула под ударами шашек красных конников. В поле распластались изрубленные тела участников русско-польской разведывательно-диверсионной группы. 
– У них пулемёт, пулемёт! – вскочил Стас, размахивая руками перед летящими мимо всадниками.
– В низину, в низину, – среагировал комэск на крик окровавленного мальца, и лава, сворачивая конный строй, метнулась к руслу реки. 
Пулемёт полоснул для острастки и затих. «Патронов ли не оказалось у вражины или решил укрыться в лесу? Неважно, вражеский отряд уничтожен атакой красной конницы». – Стас опустился на землю. Мальца трясло, перед глазами плыли круги.   
– Лихо мы их, да? – присел рядом подошедший Яким. – Слышь, Стас? Тебе плохо?
– Ничего, пройдёт, слабость какая-то.
– Крови потерял много. Дай-ка перемотаю голову. Ух ты, снесло тебе шкуру, давай… 
 Подошли Апполинарий, Гардей. Присели, унимая дрожь, свернули самокрутки.
– Где Юзика оставили? – морщась от боли, справился Стас.
– Юзика? – удивился Гардей. – Там, наверное … 
Мальцы встали.
– Ну-ка, ну-ка…
Юзик лежал, уткнувшись в землю лицом. Пуля вошла в голову чуть выше бровей. Комсомолец сжимал в руке револьвер с взведённым курком: стрелял во врага, не отступил.
– Он убит, Стас? – не веря глазам, прошептал Гардей. – Завтра ему восемнадцать. Мы с дявчынками хотели его разыграть. Что теперь будет, а?
Не веря в смерть отзывчивого, скромного сябра, мальцы окружили Юзика. Вместе создавали комсомольскую ячейку, сеяли, убирали урожай, затевали гульни, мечтали о будущей жизни. Юзик среди ребят был тихим мальцем и сейчас мёртвый лежал каким-то смирным, незаметным.    
– Что скажем тётке Марине, а? У неё никого не осталось, одна, – хлопая глазами, растерянно справился Гардей, друживший с Юзиком.
– Скажем, – заверил Стас, опираясь на плечо Якима, – погиб героем! Памятник поставим. Берём Юзика на руки, мальцы, и в лагерь.
Погибшего комсомольца осторожно взяли и понесли в… вечность. Из их комсомольского поколения он первым погиб в бою с врагом и, к сожалению, не последний... Эх, кабы знать, что испытания для друзей Юзика ещё все впереди, и не приведи Господи, какой тяжестью они через 13 лет в новой мировой войне лягут на плечи его сверстников!             


Глава 7

Рейд русско-польской разведывательно-диверсионной группы по оперативным тылам Красной Армии не остался бесследным для командования Белорусского военного округа, партийных и советских органов Витебского округа. Офицер разведывательного отделения подреферата А1 – диверсионная разведка генерального штаба Войска польского капитан Вуйчик, взятый в плен Стасом Бурачёнком, согласился на сотрудничество с внешней контрразведкой ОГПУ при Совнаркоме СССР. Поделился сведениями о задачах, которые ставились его группе на советской территории, в результате чего у чекистов исчезли все сомнения относительно осведомлённости польской разведки о строившихся на государственной границе оборонительных сооружениях. Ясно, противник владел информацией о превентивных мероприятиях, проводимых командованием военного округа по усилению западных границ. Генеральный штаб Войска польского, конечно, не рассчитывал на развитие событий в таком ключе, что отчасти выбило его из рамок стратегической задачи военного давления на Советский Союз. И военное ведомство Польши заинтересовалось основанием для решения, принятого командованием Рабоче-крестьянской Красной Армии по усилению обороны именно тех направлений, которые в военном конфликте с СССР рассматривались правительством Пилсудского для наступательных оперативно-стратегических операций вглубь советской территории.
Полоса планируемого наступления располагала возможностями сосредоточения крупной войсковой группировки с целью проведения наступления или перехода к обороне на новом рубеже с выигрышем во времени. В случае необходимости, местность обеспечивала действия по сковыванию войск противника на второстепенных направлениях до получения результатов наступления на решающем. Что, безусловно, экономило силы и средства, привлекаемые для решительного удара.
Контрразведка – дефензива, политическая полиция не остались в стороне, также обеспокоившись «прозорливостью» наркома по военным и морским делам Климента Ворошилова, отдавшего приказ на срочное прикрытие планируемых для наступления польской армией направлений. «С чего бы это пришло Ворошилову в голову?», – задались вопросом польские контрразведчики. Разработанные их военным командованием планы применительно к наступлению на восток, оказывается, упреждали оборонительные действия Красной Армии. Выгодная в наступательных стратегических операциях полоса развёртывания войск закрывалась фортификационными сооружениями на всю оперативную глубину.
«В таких делах, – рассуждал Пилсудский, в одном лице: премьер и военный министр Польши, – случайностей не бывает». Также рассуждали и контрразведчики дефензивы, включившиеся в поиск ответов на вопросы: «Из каких соображений, исходил Ворошилов, усиливая укрепления данных рубежей границы? Нет ли утечки информации из нашего генерального штаба?». Поставленные польской контрразведкой вопросы указывали на выверенную оценку обстановки и, она взяла след на утечку информации из польского генерального штаба. А утечка имела место, да, ещё какая!
После позорного поражения, нанесённого Польшей советской России в 1920-1921 гг., руководство Советского Союза не исключало вооружённого столкновения с ней в будущем и предприняло меры для оттягивания угрозы войны. Какой она будет война с Польшей? Можно ли предвидеть её начальный период? Что нужно сделать в первую очередь для подготовки страны? Ответы на эти ключевые вопросы предстояло дать военной разведке Штаба Рабоче-крестьянской Красной Армии. 
Главное разведывательное управление Штаба отслеживало деятельность верхушки Польши с присущей ей скрупулезностью. Численность Войска польского по штатам мирного и военного времени, мобилизационные планы, военные поставки западных стран, другие сведения, дающие представление о военной мощи вероятного противника, были известны советской разведке в деталях. О намерениях польского правительства политическое и военное руководство СССР судило по свежей и достоверной информации, получаемой из Варшавы едва ли не в ежедневном режиме. Купленные за доллары резидентурой советской военной разведки фигуранты высшего офицерского состава польского генерального штаба, «сливали» советской разведке информацию о военных планах руководства Польши в отношении Советского Союза.    
  И всё же польская контрразведка насторожилась. Ей приспичило вдруг разобраться в истинных причинах, побудивших Советский Союз к укреплению западных границ именно на тех направлениях, которые планировались для развития в глубину советской обороны мощных наступательных ударов. Отчасти в этом вопросе дефензива преуспела нейтрализацией ряда агентов, усердно работавших на советскую Россию. Но этого, она считала, мало. К решению возникших задач подключилась польская военная разведка – офензива. Её интересовали планы военного командования Белорусского военного округа в отношении устройства системы оборонительных сооружений. И ничего удивительного нет, что, отныне её усилия сосредоточились не на разовых, как ранее, атакующих вторжениях на советскую территорию с целью порождения у населения неуверенности и страха, а создании в оперативном тылу советского приграничья глубоко законспирированной сети агентурной разведки.   
Условий для создания на советской территории польской агентуры было вволюшку – тоже. Это и недовольство своим положением польского населения, оказавшегося по российскую сторону границы, репрессии властей, усмотревших ожесточение поляков при проводимой к ним политике, преследование свободы вероисповедования. Эти причины явились благодатной почвой для организации среди жившего на территории БССР вблизи оборонительных сооружений польского населения, разведывательных сетей второго отдела генерального штаба Войска польского – «двуйки». В довершение всего, польская разведка не без амбиций замахнулась на штаб Белорусского военного округа в Минске, рассчитывая на внедрение в его структуры своей агентуры. Таким образом, в общем замысле затеянной поляками игры, разведывательно-диверсионной группе капитана Войцеха Вуйчика, принадлежавшей диверсионной разведке генерального штаба польской армии, выпала деликатная миссия. Создание на советской территории южнее Ветрино 6 километров законспирированной агентурной базы. 
С созданием в советском приграничье агентурных сетей польская разведка решала разноплановые задачи: от частных операций, вербовки агентуры, до внедрения её в партийные и силовые органы. По мнению начальника польского генерального штаба, координацию деятельности разведки в русском тылу выгодней осуществлять с советской территории. То есть, с оборудованной для этих целей базы. Благодаря этому решению, значение тайного объекта, заложенного группой Вуйчика в лесисто-болотистой местности невдалеке от строившихся укрепрайонов, переоценить было сложно. 
Спецобъект представлял собой замаскированные под местность блиндажи, связанные между собой ходами сообщения. Узлы подземного сооружения имели систему жизнеобеспечения, запасы воды, питания, оружия, боеприпасов, средств связи. Тайная база отвечала требованиям, предъявляемым к осенне-зимнему периоду эксплуатации без ущерба задачам, стоявшим перед разведчиками-диверсантами. По планам польской разведки сюда же должна была стекаться информация, полученная от приграничной агентуры, нацеленной на «вскрытие» элементов укрепрайонов. Зашифрованные данные разведки по радио или курьерами передавались на польскую территорию, где размещался полевой пункт военной разведки офензивы, а затем – в Варшаву.
В интернациональную группу Войцеха Вуйчика входили офицеры из отрядов атамана Булак-Булаховича, имевшие огромный опыт ведения боевых действий в период гражданской войны, литовцы, кадровые сотрудники польской диверсионной разведки. На этапе оборудования базы разведчики-диверсанты Вуйчика ничем себя не проявляли: не контактировали ни с местным населением, ни с частями Красной Армии. Жили в автономном режиме, ожидая сигнал к активным действиям.
Прибывший неделю назад из-за межи агент передал Вуйчику   шифровку. В ней капитану предписывалось: оставить на базе двух офицеров «двуйки», а с остальной группой прибыть в полевой пункт польской разведки. Этим же секретным предписанием Вуйчику было приказано: в целях предотвращения утечки информации о тайном объекте, оборудованном вблизи строившихся на советской территории укреплений, русских наёмников Булак-Булаховича и литовцев, сыгравших свою роль в операции генерального штаба – уничтожить. Белые офицеры и литовцы подлежали ликвидации на польской стороне с исключением возможности обнаружения тел местным населением.
Однако выполнение рядового задания центра не заладилось сразу. Объект разведчики покинули быстро, не оставив следов на болоте, а дальше всё пошло кувырком. Боестолкновение с ополчением приграничной вёски испортило планы Вуйчика. Нашумели. Вынужденный бой, которого не должно быть в принципе, раскрыл группу, усложнив выдвижение к границе наличием убитых и раненых. Решение Вуйчик принял быстро: раненых добили ножами и зарыли. Чтобы не учуяли собаки, захоронение осыпали табаком и, разделившись на группы по 2-3 человека, вышли к границе в намеченный заранее пункт сбора для всех. Сам Вуйчик с двумя офицерами «двуйки» попался невесть откуда выскочившему мальчишке, остальным повезло меньше: пали под шашками кавалерийского эскадрона красных.      
Дальше – больше. Чекисты из отдела внешней контрразведки центрального аппарата ОГПУ при Совнаркоме СССР, прикомандированные к главному политическому управлению Белоруссии, «раскололи» капитана Вуйчика на сотрудничество. По отработанной связи с резидентурой в Варшаве, находившейся под крышей советского посольства, работники польского сектора иностранного отдела секретно-оперативного управления ОГПУ вышли на семью схваченного диверсанта. Остальное было делом техники. Выяснили эпизоды его биографии, членов семьи, род занятий, что в последующей перевербовке польского офицера в пользу советской разведки сыграло важную роль. Капитану ничего не оставалось, как в обмен на жизнь согласиться на сотрудничество с внешнеполитической разведкой СССР.
– Не скрою, Вуйчик, вы убедительны в относительной откровенности, – констатировал представитель центрального аппарата ОГПУ по завершении оперативной разработки капитана польской разведки. – Ваши показания проверены здесь в Белоруссии и Варшаве. Вы профессиональный разведчик и понимаете, что с вами лично и вашей семьёй ничего не случиться до тех пор, пока все задачи решаются в рамках наших договорённостей. Причём, я не шантажирую вас семьёй, родными или близкими вам людьми. Не-е-ет, хотя не скрою, мы о них знаем всё. Вы должны понимать, что нарушение условий сотрудничества повлечёт страдания вашим родным не от нас, а, извините, правительства Пилсудского. Мы, пан Вуйчик, рассчитываем на ваше благоразумие, надеюсь, что оно сыграет разумную роль в анализе событий.
– Вы действительно гарантируете безопасность моей семье? – осторожно осведомился он у чекиста.
– Разумеется, капитан. Мы привлекаем вас к работе не за красивые    глазки или отсутствие результативной работы сегодня, сейчас... Поляки как говорят: «Co jest dobre dla wtorku, nie zawsze mo;na u;y; w ;rod;» («Что хорошо для вторника, не всегда можно использовать в среду»).  Ведь так?
– Хм, так. Откуда вы знаете польский язык, как поляк? Обычаи? Поговорки? – прищурился разведчик «двуйки». 
– Я, Вуйчик, родился и вырос в Бяльском повете, Люблинского воеводства и, мне, поляку, не чужды события, происходившие в моей стране под режимом Пилсудского. К слову сказать, мой род шляхетских кровей и владеет гербом Скавронского, – как бы, между прочим, заметил чекист.
– Марты Самуиловны Скавронской? – опешил Вуйчик, вытянув шею.
– Именно так, капитан! Российской императрицы Екатерины I, второй жены Петра I Великого. Если помните, отец Екатерины, Самуил Скавронский, служил у пана Казимира Яна Сапеги. Проживал в Минске, затем, бежал в Лифляндию, жил недалеко от Мариенбурга. Верно?   
– Эх, ма… Верно, – искренне озадачился пан Вуйчик.
– Ваш род скромнее… «Скартабэлят» – неполное шляхетство... То же верно?
Войцех остолбенел. Действительно, семья Вуйчиков принадлежала к переходному состоянию в шляхетское сословие – «скартабэлят». Ему вспомнились юношеские годы, болезненные переживания об отсутствии в отношении себя законодательных привилегий, наследственной массы…      
– Так, – вздохнув, согласился капитан.
– Ладно, о родословной пообщаемся в другой раз. Пройдёмся ещё раз по легенде, завтра перебросим вас через границу. «Где чёрту не под силу, туда он бабу пошлёт», – так ещё говорят в Польше? Хха-ха-ха, не волнуйтесь, Вуйчик, всё будет в порядке. Кстати, о бабах. У вас в Варшаве на связи будет красивая женщина.
– Полька? – поинтересовался двойной агент.
– Она найдёт вас, пан Вуйчик, познакомитесь… Прикрытие ваших операций обеспечат наши люди, имеющие возможности в военных и правительственных кругах. Пусть это вас не смущает… Остальное по легенде…
– Однако, с размахом у вас…
– Оставим в сторону наши возможности, капитан, итак, легенда…
Представитель ОГПУ ещё раз обсудил с агентом, готовившимся для заброски в Польшу, причины его задержки на советской территории. По возвращении к «своим», польская контрразведка, вне сомнения, изучит пребывание Вуйчика на специальном задании у советов. По дням и часам восстановит события, связанные с опозданием перехода межи. Следовательно, уничтожение разведывательно-диверсионной группы при переходе границы, о чём польская контрразведка, вне сомнения, осведомлена через свою агентуру в приграничье, куратор заграничной разведки и агент оговорили в деталях. После чего работник центрального аппарата ОГПУ уточнил: 
– Как я уже сказал, капитан, в Польше ваша работа осуществляется под прикрытием наших людей. В каком бы направлении, вы, пан Войцех, ни функционировали, нам будет известно из первых источников. С уверенностью заявляю, что разработанная нами легенда о вашей работе на советскую разведку позволит успешно пройти проверку моих коллег из дефензивы. Излечитесь от ранения, пережитых в белорусских лесах и болотах неудобств, приступайте к выполнению заданий. Пароли, явки, позывные корреспондентов ещё разок повторите на память.  Ничего лишнего. Адаптируйтесь к новым условиям. Просто живите, в конце концов, не забивая голову переживаниями морально-этического плана. Мы профессионалы, Вуйчик. В наших играх уметь выигрывать – хорошо, а уметь проигрывать – высший класс. Я тридцать лет был на нелегальном положении в Европе. Меня принимали за кого угодно: русского, француза, немца, итальянца, но никому в голову не приходило, что я на самом деле – поляк. Впрочем, это уже из области философии. Что вас беспокоит сегодня? Сейчас?
Главным испытанием первого этапа миссии в новом качестве, считал Вуйчик, было возвращение домой с докладом начальству об оборудовании в тылу советов тайной базы, не вызвав при этом подозрений у собственной контрразведки. Он так и сказал об этом куратору его заброски в Польшу.
– Ничего особенного, пан Вуйчик, – успокоил его чекист, – видите, в чём дело? Живучесть ваших разведывательно-диверсионных групп на советской территории составляет от двух до четырёх часов – не более, затем следует уничтожение. За последние три месяца ни один отряд или группа, прибывшие к нам из Польши, не вернулись назад без кровопролития. Они либо уничтожены, либо потрёпаны настолько, что их существование ваши власти считают нецелесообразным. Поэтому не думаю, что неудачный переход межи вашей группой вызовет у офензивы много претензий. Вопросы, естественно, будут, но в рамках легенды: вы ранены, скрывались от красных, пережили чёртову дюжину неприятностей. Закатывайте истерики, чёрт вас побери, пан Вуйчик! Давите на следователей расстройством сознания, всплеском неуправляемого поведения. С вашими-то приключениями в Белоруссии, капитан, и придумывать ничего не надо! Вы на самом деле пережили потрясения…  Кризис, вспышки эмоций…
– Понял, учту…
Рассчитывать на особые преференции советской контрразведки пану Вуйчику не приходилось. Обращались с ним в соответствии с ситуацией, в которой он оказался, выполняя задание генерального штаба, а предложение о сотрудничестве в пользу СССР выглядело естественным ходом событий. «Ничего лишнего», – как сказал московский чекист, – всё правильно. Я бы поступил иначе? Вряд ли».
– Teraz odpoczywa;, a ja zajm; si; organizacj; twojej przerzutu za granic;. Dobranoc, kapitanie (Сейчас отдыхайте, а я займусь организацией вашей переброски за границу. Спокойной ночи, капитан), – завершил напутствия куратор внешней контрразведки ОГПУ.
– Dobrze, mam nadziej;, zrelaksowany... (Хорошо, надеюсь, спокойной…).
Следующей ночью новоиспечённый агент советской разведки удачно пересёк советско-польскую границу и к утру был в полевом разведывательном центре офензивы. С этого момента разведывательная деятельность секретного объекта у вёски Навлица была взята под контроль особым отделом Белорусского военного округа совместно с территориальным подразделением ГПУ. Через месяц в польский генеральный штаб потекла отработанная и не вызывающая сомнений дезинформация о строившихся на границе укреплениях. Для правдивости её восприятия польской стороной дезинформация подкреплялась настоящими фамилиями красных командиров, данными о силах и средствах, привлечённых для усиления государственной границы. В реальном же исполнении обстановка в приграничье формировалась исключительно из интересов укрепления обороноспособности СССР на западном направлении. Сюда же из глубинных районов Советского Союза были переброшена часть сил регулярной Красной Армии в целях отражения возможной агрессии извне.      
Командование Белорусского военного округа 5-й стрелковой дивизии не оставило без внимания воинский подвиг горстки молодёжи из посёлка Марченки. За особую храбрость, самоотверженность и мужество, проявленные при защите социалистического Отечества, Стасу Бурачёнку после излечения в госпитале командующим Белорусским военным округом Александром Ильичём Егоровым в торжественной обстановке вручён орден Боевого Красного Знамени. Боевым орденом – посмертно был награждён семнадцатилетний паренёк Юзик Окулич. Остальные участники боя из бригады Якима Микулёнка, встретившие врага с оружием в руках, отмечены подарками и почётными грамотами. В довершение всего, приказом командующего округом Стас Бурчёнок направлялся для поступления в 7-ю объединённую белорусскую военную школу командного состава имени ЦИК БССР, созданную на базе высшей военной школы подготовки военных кадров.
Молодёжные организации Витебского, других округов республики, призванные для строительства оборонительных сооружений на западной границе, ко Дню Октябрьской революции убыли домой. По прибытии на места отрапортовали своему руководству об успешном выполнении правительственного задания. 
«Вместе с тем, события в стране Советов набирали обороты», – писалось в газетах «Правда», «Известия», республиканской – «Рабочий».   Декабре 1927 года в Москве прошёл XV съезд ВКП(б). Делегаты съезда выработали программу коллективизации сельского хозяйства, приняли директиву первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР, резолюцию «О работе в деревне», решение о создании в составе аппаратов ЦК ВКП(б), губкомов, обкомов, окружкомов – отделов по работе в деревне. Вступившие в законную силу документы на десятилетия вперёд стали основополагающими нормативно-правовыми актами во внутренней политике советского государства.
Принятие резолюции «Об оппозиции» послужило окончательному разгрому противников курса Генерального секретаря ВКП (б) И.В.Сталина. Из партии были исключены 75 деятелей «троцкистско-зиновьевского блока», среди них известные в стране большевики: Л.Каменев, Г.Пятаков, К.Радек, Х.Раковский. Изгнаны и сторонники платформы «демократического централизма».
Жизнь советского народа перешла в новый период, жёсткий по сути и содержанию, получивший название коллективизации. Он коснулся миллионов граждан страны, исковеркав судьбы на пространстве Советского Союза от вёсок белорусской глубинки до берегов Тихого океана. Уже весной 1928 года политика коллективизации перевернула все представления в умах людей о прежних подходах к ведению сельского хозяйства. Насильственные методы обобществления имущества, земли, скота вызвали в Витебском округе волнения крестьянства. Проявляли недовольство кулацкие элементы, имеющие крепкую домашность, единоличники, члены артелей, товариществ, на базе которых создавались коллективные хозяйства – колхозы.
В ответ на протестные явления крестьянства последовал всплеск государственного террора. Правами «троек», в состав которых вошли секретарь партийного комитета, начальник управления ГПУ округа, прокурор людей отправляли в административные высылки, ссылки, заключали в концентрационные лагеря. Арестованные по первой категории подлежали расстрелу, второй – заключались в лагерь на 8-10 лет без права переписки. Появились списочные лимиты, подлежавших аресту граждан…
Первый секретарь Витебского окружного комитета партии Никита Степанович Малашёнок всякий раз хватался за голову, когда к нему без стука в дверь кабинета входил начальник окружного ГПУ Пранник с очередным списком партийных и советских работников, руководителей хозяйств, кулацкого и прочего элемента.   
– Виктор Васильевич, ну разве можно так? – восклицал в сердцах Никита Степанович, пробегая глазами фамилии обречённых, но, встретившись с взглядом Пранника, сникал:
– Когда заседание? – уточнял потухшим голосом Первый.
– Как всегда, Никита Степанович, сегодня ночью.
Судилище! Приговор! Исполнение! А с утра на работу.

***
Начальник районного отдела ГПУ Иохим Меерович Шофман зашёл к Акимову в обеденный перерыв. Вошёл, сутулясь, снял будёновку, сел на скрипучий табурет. 
– Как живёшь-можешь, Милентий Тадеушевич?
Сотрудники райкома разбежались перекусить, Милентий и сам разложил на столе прихваченную авоську с едой, но, увидев чекиста, отодвинул в сторону.
– Как живу, спрашиваешь, Иохим Меерович? Хм, на фронте, в гражданскую, проще было … Там всё ясно: вот ты, вон – противник, бей его, не жалей – и все дела… 
– А сейчас, выходит, не так?
– Сейчас? Сейчас и противника нет, явного, во всяком случае, а людей гибнет тьмища-тьмущая… Что же это твориться?
– Вон ты о чём, Милентий Тадеушевич! Ладно, убедил, иду в открытую…   
Шофман вынул из кобуры наган и положил на стол. 
– Больше у меня оружия нет, – уверил чекист.
– Хорошо, – прищурившись, глянул на него Милентий.
На стол лёг револьвер Акимова.
– Поговорим, Милентий? – выдохнул с хрипотцой Шофман.
– Поговорим, Иохим.   
Первый секретарь райкома партии и начальник райотдела ГПУ не спускали друг с друга глаз. Острые отношения истощили психику обоих, и развязка напрашивалась сама. «Нервничает Шофман», – решил Акимов, увидев в дверях взъерошенного чекиста. Облик Иохима Мееровича не вызывал сомнений в решимости поставить точки над «и». Однако ситуация оказалась сложней, чем она представилась Милентию в первые минуты встречи. Не теряя самообладания и присутствия духа, он приготовился к любому развитию событий. Шофман не уступал прытью и шёл на таран тоже. 
– Скажи, Милентий, честно: возненавидел меня?
– Хм, – чуть расслабился Акимов, – на лобовой вопрос – лобовой ответ. Нет, Иохим, ненавидеть тебя, стало быть, ненавидеть советскую власть, а я за неё воевал, и буду воевать, покуда силёнка есть. Но ты зашёл не за тем, чтобы разобраться в обоюдной любви, Иохим…   
– Так, Милентий, так. Помнишь разговор в клубе? Я укорил, мол, не верю тебе?
– Как же? Помню, – кивнул Акимов, потянувшись за кисетом. – Кури.
– Спасибо. Сдаётся мне, пора объясниться… Мои слова ты воспринял буквально, а я имел в виду не совсем то, о чём ты думаешь, Милентий …    
– Не то? Интересно девки пляшут. Во что не может верить чекист первому секретарю райкома партии, если ты берёшь таких, как я, коммунистов?
– Э-э-э-э, Милентий, – не согласился Шофман, махая перед лицом Акимова пальцем, – за всех коммунистов не ручайся: я допрашивал многих, душу вынимал… Разные бывают коммунисты… Приспособленцев и авантюристов – пруд пруди… Ты, Милентий, настоящий коммунист, – Шофман стукнул кулаком по столу, – да-да, не удивляйся оценке Шофмана. Я не верил в твою искренность – идти до конца! Сомневался! Теперь, вижу, ошибался, и вот пришёл...
– Выходит, за мной? – опустил голову первый секретарь райкома и вздохнул, – а я говорил, Иохим, что живым в твои лапы не дамся. Ты помнишь об этом.
– Как не помнить? Помню, – затянулся табачком чекист.
Обстановка в комнате партийного руководителя района накалялась, тем не менее, разрядил её начальник райотдела ГПУ. 
– Слышал о лимитных списках? – поинтересовался он у Акимова.
Милентий пожал плечами.
– Если имеешь ввиду списки, которые составляются твоим начальником Праником для ареста людей, то – да, слышал, о них говорят…
– Уже легче общаться с тобой...
Шофман вынул из сумки листок с отпечатанными в алфавитном порядке фамилиями, указанием возраста, должности, места работы, жительства и положил на стол.
– Читай. 
Не спуская глаз с чекиста, Милентий подвинул к себе документ с перечнем фамилий. Под буквой «А» фамилии «Акимов» не оказалось, отсутствовала она и в конце списка. Сердце рвалось из груди первого секретаря райкома.
– Что с ним делать? Дописать свою фамилию? – усмехнулся Милентий Тадеушевич.
– Смотри заголовок … Что написано?
– Хм, заголовок… Список граждан Городокского района, отнесённых к первой категории и подлежащих аресту такого-то числа… года…
– Ни о чём тебе не говорит?
– Не пойму, Иохим, что за категория?
– Вот и пришли к главному, Милентий, – начальник райотдела ГПУ кашлянул. 
– Нашим ведомством, указанные в списке люди, отнесены к первой категории… Ночью будут арестованы.  Пожалуйста:    
Астафьев Марк Куприянович – 48 лет, директор тракторной колонны Городокского района;
Барановский Урбан Аверьянович – 58 лет, кулак-середняк посёлка Городок;
Манцевич Валерьян Альбинович – 38 лет, председатель районного объединения хлебной сельхозкооперации;
Никонов Елизар Петрович – 45 лет, начальник уголовного розыска районного отдела милиции;
Пашкевич Кондрат Михайлович – 46 лет, кулак-середняк посёлка Городок;
Янушкевич Сысой Степанович – 49 лет, заведующий сельхозотделом Городокского райкома партии… И так далее… Ночью я их арестую и отправлю в Витебск. Не позднее завтрашней ночи совещанием «тройки» они будут приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Комендантский взвод приведёт приговор в исполнение сразу же после его оглашения.   
– Зачем всё это, Иохим, ты мне рассказываешь? – тихо спросил Милентий, – мне не положено знать о процессуальных подходах к осуждённым на смертную казнь людям?
– Верно, Милентий, не положено, – склонился к лицу Акимова чекист. – Если бы не одно ма-а-а-аленькое «но»…
Шофман выдержал паузу.
– Значит, подчистую, берёшь, – схватился за голову Акимов. 
– Не-е-е-ет, первую категорию определяет окружное ГПУ, я –исполнитель: приказали – беру! И всё же вернёмся к нашему «но».
– А-а-а-а, – отмахнулся Акимов.
– Послушай, Милентий, – Шофман раскурил потухшую самокрутку, – очередной список окружного ГПУ, осуждаемых по первой категории, утвердят через три недели. Меня с ним, скажем так, ознакомили друзья … В нём, Милентий, под номером «9» стоит фамилия «Акимов» – 44 года, первый секретарь Городокского райкома партии, проживает там-то… там. Такая получается петрушка …
В комнате повисла тишина. Мужчины курили, думая каждый о своём.
– Не застрелиться ли мне, Иохим, а? – разгоняя дым, поинтересовался Акимов, – сразу проблемы исчезнут и тебе меньше забот. 
Чёрный юмор первого секретаря райкома Шофман не оценил, вскочил.
– Нет, Милентий, не стреляться надо! В соответствии с правом ГПУ на административные высылки и ссылки от 3-х до 5 лет, вторую категорию, подлежащих аресту, определяю я. Уловил мысль?
– Ну?
– Что, ну! Я же сказал, что имею право на арест по квалификации дел второй категории!
– Ничего не понимаю…
– Слушай, если не понимаешь! К примеру, я возьму тебя за упущения в племенном разведении лошадей, повлёкшие снижение прироста поголовья. Дело квалифицирую по второй категории, оформляю и отправляю в округ, упреждая действия лимитного списка, в котором ты идёшь по первой, расстрельной, категории. Кстати сказать, в сейфе у меня есть писулька, написанная одним из твоих «добродетелей». В ней доносчик указывает на твою связь с цыганами, якобы заполонившими конный завод. Мол, потакаешь им в неправильном подходе к разведению лошадей, чем наносишь вред государству… Есть ещё материалы, в которых мелькает фамилия «Акимов», и, если исходить из реалий сегодняшнего дня, они подпадают под вторую категорию. Понимаешь?
– Ну…
– Опять «ну»? По совокупности доносов я реагирую заключением тебя под стражу и отправкой в округ с материалами предварительного следствия, которое проводится мной. «Тройка» впаяет тебе три года высылки, в крайнем случае, ссылку с определённым сроком наказания. Через три года ты освободишься, и жизнь у тебя, Милентий, ещё впереди. Первая категория – расстрел! Без вариантов!
– Иохим, ты серьёзно предлагаешь мне это? – поднял отяжелевшую голову Милентий.
– Шучу, товарищ Акимов! Мне больше нечем заняться! – взорвался чекист. – Вместо того, чтобы обсудить проблему, задаёшь дурацкие вопросы.
– Извини, Иохим, нервы ни к чёрту стали, старею, видно, – глубоко затянувшись, посетовал Акимов.
– Соображай быстрей, иначе дырка в затылке обеспечена, угу, – Шофман немножко остыл.
Сидели, курили, молча, охнарики жгли пальцы мужиков.
– Озадачил ты меня, Иохим, ох, озадачил, – первым подал голос Милентий. – Последнее время считаю дни, жду, вот-вот придёшь за мной…
– Я и пришёл, – глухо откликнулся чекист.
– …  свету Божьего не видел, – словно не слыша Шофмана, выдавил Акимов, – а ты соломинку тянешь, спасаешь… Много в жизни непоняток, идёшь, идёшь – яма, всё, кажется, упал. Не-е-е-ет, палочка-выручалочка, вроде тебя, раз за воротник – и на землю ставит, иди, мол, не спотыкайся… 
– Не егози, Милентий, сейчас философия ни к чему. Суди сам, кампания по коллективизации набирает обороты, и, заметь, партия устремила взор на богатства Сибири и Дальнего Востока. Возьмём несметные богатства в недрах земли? Настроим городов, заводов, рудников и шуранём прямой дорогой в коммунизм. А с кем поднимать Сибирь-то? Дальний Восток? Колыму? Народу нет, техники – тоже. Остаётся организовать потоки людей из кулачья, партийных, советских работников, не оправдавших доверие на местах, и сотнями тысяч фугануть на освоение. Я, уважаемый Милентий, говорю о планах индустриализации и коллективизации и ни о чём другом. В соответствии с ними людские ресурсы из европейской части России перекачиваются в Сибирь и на Дальний Восток. Именно там партия видит кладовые изобилия. Их надо «вытащить», и пустить на строительство фундамента сильного государства. В освоении обширных территорий за Уралом людским потокам придаётся главное значение. Страна развивается, поднимается, а в Сибири, считает партия, залог успеха и благополучия советских людей. Так пишется в газетах и, заметь, в инструкциях ГПУ по их исполнению. Вот такой получается коленкор!
– Что говорить об этом? – поморщился Акимов.
– Всё! Решили! Завтрашней ночью приду за тобой и оформляю по второй категории. Только без глупостей, Милентий! Да, чуть не забыл. При таком положении дел репрессии не коснуться семьи. Жена останется на работе, а сын?.. Как понимаю, определился. Может, и к лучшему так. Натана Гофмана уже тю-тю, Милентий… Ушёл по первой категории…            
– Быстро управились…
– Я же сказал, что приговоры по первой категории исполняются сразу… И ещё, Милентий, может быть, беседуем в последний раз, сюда в Белоруссию не возвращайся, я ничем не смогу помочь…
– ?..
– Моя фамилия в списке, который идёт следом за твоим… Вот так, дорогой Милентий!      
      Первый секретарь райкома встал и обнял чекиста.
– Не знаю, Иохим, может, действительно, застрелиться, а?
– Слишком просто, Милентий, пустить себе пулю в лоб. Выжить сложнее! Ты – сильный мужик! Уважаю! Иди и неси свой крест! Или забыл, что предрёк цыган? Он сказал тебе: «Ты на верной дороге, далеко глядишь! Жизнь у тебя будет жестокой, но выживешь! Запомни мои слова!». Вот и помни о них!
– И это известно тебе? – Акимов вытаращил глаза.
– Работа такая, – развёл руками Иохим. – Ладно, посидели и будет! Не поминай лихом, Милентий. Всякое бывало у нас, но главное – расстаёмся людьми. Видит Бог – тому быть.   
– Будь здоров, Иохим! Кто его знает? Может, и свидимся… Жизнь она… Э-э-э-эх, – скрипнул зубами Акимов и плюхнулся на стул.
Шофман вышел на улицу, мело колючим снежком. Акимову было видно в окно, как Иохим Шофман шёл вдоль вереницы подвод, загруженных шкурами коров, он смотрел ему вслед, пока острый верх будёновки чекиста не затерялся среди обозников…

Глава 8
Зима в Придвинье 1928 года оказалась снежной, морозной. В феврале холода отпустили, уступив место оттепели, однако недолго кисла погода. В марте ещё вьюжило, но к Благовещенью в канун посевной яровых погода установилась. Всю зиму председатель Марченскского сельского совета Антон Иванович Марченко занимался переводом хозяйственных отношений артелей, товариществ на коллективную форму хозяйствования. С Демьяном Евагриевичем Новиковым, рекомендованным райкомом партии председателем колхоза и утверждённого в этом качестве собранием колхозников, обобществлял земли, угодья, постройки, инвентарь, тягловую силу, скотину. Занимался хозяйством.
До избрания председателем колхоза Демьян Новиков руководил Городокской сельхозартелью, что на деле оказалось серьёзной подсобой в организации новой формы сельского хозяйствования. Условий к переходу достаточно, – считал Демьян  Евагриевич, расширяя в планах возможности в производстве зерновых культур, льна, мяса, молока. С его точки зрения складывающиеся отношения, располагали к увеличению выпуска сельхозпродукции за счёт укрупнения хозяйств и обещания власти в кредитовании колхозов. То есть, складывался единый механизм с обобществлением трудовой силы, орудий труда и участием государства в финансировании продовольственной программы страны.
Видение Новиковым перспектив развития колхоза наложилось на крестьянскую сметку хозяйственного Антона Марченко. Частенько морозными вечерами в стылой конторе они вдвоём стучали костяшками счёт, выводя бухгалтерские проводки приходов, расходов. Исходя из имеющихся в их распоряжении сил и средств, вошедших в коллективное хозяйство, оба руководителя верили в успешность задуманных планов. К осени, рассчитывали они, привесок обеспечен.
Сметливые новаторы пошли дальше. «Кредитование государством колхозов – это хорошо», – рассуждали председатели. Но наличие собственных средств со сбыта выращенной продукции – неплохо вдвойне. Любо-дорого пустить их на закупку удобрений, техники, топлива и новые посёлки, строившиеся для населения, привлекаемого к развитию новых отраслей сельского хозяйства. Антон Марченко и Демьян Новиков мыслили с размахом, их не смущали обязательные натуральные поставки продукции государству, выплаты налогов, оплата услуг МТС, иные платежей. По их разумению, оставшихся в распоряжении колхоза благ достаточно для разделения равными долями между колхозниками. В колхоз потянулись люди среднего достатка. 
И всё же председателя сельского совета беспокоили настроения крепких мужиков, имеющих батраков, технику. Их желчные, косые взгляды, Антон чувствовал, навещая подворья с амбарами полными зерна, сараями со скотиной. Случалось, до брызг слюной толковал он с куркулями, разъясняя политику коллективизации. Где «кнутом», «пряником», а, где и убеждением тащил в колхоз с имуществом, скотом, постройками, хозинвентарём. И всё же единоличники противились.
Центральный комитет партии большевиков Белоруссии, республиканское главное политическое управление были информированы о несогласии части населения с политикой коллективизации. Поэтому содержание инструкции ЦК КП(б) Белоруссии, согласованной с председателем ГПУ БССР Пилляром, лежавшей на столе у Антона Марченко, носило жёсткий характер. Её требованием кулацкий элемент разделялся на три категории. Первую составили организаторы крестьянских выступлений и участники, подстрекавшие к недовольству в деревне. Во вторую категорию вошли крупные собственники, эксплуатировавшие труд наёмных работников и имевшие машины с механическим приводом. Часть кулаков по весне оказалась в списках начальника районного отдела ГПУ Шофмана, была арестована и упрощённым судопроизводством в Витебске наказана высылкой в сибирскую тайгу.
Остальные единоличники подлежали выселению с частичной или полной конфискацией имущества. Озлобленные на советскую власть за утерю добра, принуждение к вступлению в колхозы, высокие налоги противники новых методов хозяйствования саботировали колхозную идею, усиливая тем самым протестные явления в крестьянской среде.  Последовавший запрет властей на кредитование единоличников, а также на занятие торговлей кулаки использовали для разжигания крестьянских выступлений в открытой форме. Волна недовольства охватила деревни сельского совета. 
Антон Марченко мотался по своей территории, умеривая страсти населения тринадцати деревень, входивших в Марченкский сельсовет. Обсудив положение дел с Демьяном Евагриевичем и Якимом Микулёнком, избранным первым секретарём комсомольской организации посёлка после поступления Стаса Бурачёнка в военную школу, Антон Иванович бросил комсомольско-молодёжный актив на агитацию единоличников в колхоз. Крепкие мужики, попадавшие под действие инструкций ГПУ о кулачестве и раскулачивании, стиснув зубы, стояли на своём: не уступим! По возможности председатель сельсовета снимал их сомнения в хозяйствовании на новых условиях, убеждал мужиков не идти против властей. 
– Куда прёте, дурьи головы? На что обрекаете себя? Смотрите, сколько малых держится за юбки матерей! Идите в колхоз, – увещевал наиболее упрямых Антон.   
Бурчали кулаки, матерились, надеясь, что власть поймёт безрассудность затеи с колхозами и всё вернётся на круги своя. Однако проходило время, коллективные хозяйства укреплялись, а репрессии в отношении единоличников усиливались. Злой как чёрт Шофман с подразделением ГПУ арестовывал селян, допрашивал, выпытывая саботажников, зачинщиков беспорядков. Давал час времени на сборы и отправлял на подводах в Витебск, а там окружное ГПУ определяло судьбу арестованных. 
Директивы с грифом «совершено секретно», полученные по линии ГПУ и Центрального комитета КП(б) выполнялись Шофманом точно и в срок. Первая из них гласила: 

Зусім сакрэтна

Центральный комитет ЦК К.П. /б./ Б.
20 мая 1928 г.
 
УСІМ АКРУГКОМАМ І РАЙКАМАМ КП (б) Белоруссии




Пры правядзеньні мерапрыемстваў па ліквідацыі кулацтва, як клясы, Цэнтральны Камітэт КП(б)Б прапануе ўсім партыйным організацыям кіравацца наступным:
1. Рашучае і шпаркае правядзеньне ўсіх мерапрыемстваў па раскулачваньню дасьць найлепшыя вынікі, калі велізарнейшая работа па ліквідацыі кулацтва як клясы, з’яўляючыся неразрыўнай часткай усяго працэсу суцэльнае колектывізацыі, будзе арганічна зьвязана с сапраўдным масавым калгасным рухам беднаты і сераднякоў супроць кулакоў - ёсць неабходнейшая ўмова ліквідацыі кулацтва як клясы.
2. Усе практычныя мерапрыемствы па раскулачваньню павінны праводзіцца ў першую чаргу ў раёнах суцэльнай колектывізацыі, пры чым раёнамі суцэльнай колектывізацыі неабходна лічыць тыя, дзе ня менш як на 50% бядняцка-серадняцкія гаспадаркі ўцягнуты ў калгасы. Таксама праводзіць раскулачваньне ў масштабе паасобных сельсаветаў або вёсак, каля яны ахоплены суцэльнай колектывізацыяй. У першую чаргу колектывізацыя, і толькі на грунце суцэльнай колектывізацыі праводзіць раскулачваньне, а не наадварот – раскулачваньне, а пасьля колектывізацыя, што часткова ў некаторых мясцох БССР мае месца, калі раскулачваньне скарытосўваецца як метад колектывізацыі, што абсалютна неправільна і шкодна. 
3. Пры раскулачваньні у раёнах суцэльнай колектывізацыі павінны канфіскоўвацца у калакоў сродкі вытворчасьці, жывёла, гаспадарчыя і іншыя будынкі, прадпрыемствы па перапрацоўцы, кармавыя і насенныя запасы і г.д.
4. Адначасова ў мэтах рашучага падрыву ўплыву кулацтва на паасобныя пласты бядняцка-серадняцкіх мас і бязумоўнага падаўленьня уселякіх спроб контр-рэволюцыйнага супроцьдзейнічаньня з боку кулакоў праводзімым савецкаю ўладаю мерапрыемствам, павінны быць прыняты ў адносінах кулакоў наступныя меры:
а) ПЕРШАЯ КАТЭГОРЫЯ - гэта контррэволюцыйны кулацкі актыў - павінен быць немедлена ліквідаваны шляхам заключэньня ў конц. лягеры.
б) ДРУГУЮ КАТЭГОРЫЮ павінны скласьці астатнія элементы кулацкага актыву, асабліва з найбольш багатых кулакоў і поў-абшарнікаў, якія падлягаюць высылцы ў аддалённыя мясцовасьці Саюзу ССР.
в) У ТРЭЦЮЮ КАТЭГОРЫЮ уваходзяць астатнія кулацкія гаспадаркі, якія застаюцца ў межах раёну, акругі альбо рэспублікі, але падлягаюць рассяленьню на новых, адводзімых ім за межамі калгасных гаспадарак вучастках горшай зямлі.
г) Агульная колькасьць гаспадарак усіх трох катэгорый павінна скласьці у сярэднім па БССР 3 - 3,5%. Гэтае паказаньне (3-3,5%) мае мэтай сканцэнтраваць удар па сапраўды кулацкіх гаспадарках і безумоўна папярэдзіць распаўсюджваньне гэтых мерапрыемстваў на якую-небудзь частку сераднякоў.
5. Мясцовым організацыям належыць зараз-жа прыступіць да выяўленьня ўсіх кулацкіх гаспадарак, правесьці вучот усіх сродкаў вытворчасьці, прадпрыемстваў, жывёлы, будынкаў, кармавыых і насенных запасаў, катэгарычна забараніўшы кулакам распродаж узятае на вучот маёмасьці. У выпадках псаваньня альбо распродажу маёмасьці кулацкімі гаспадаркамі прымаць рэпрэсіўныя меры (канфіскацыя ўсяе маёмасьці, арышт, прыцягненьне да судовай адказнасьці і г.д.).
6). Выселяемым за межы БССР кулакам павінны быць пакінуты толькі самыя неабходныя хатнія рэчы, некаторыя элементарныя сродкі вытворчасьці у адпаведнасьці з характарам іх работы на новым месцы, і неабходны на першы час мініму харчовых запасаў. Грашовыя сродкі высылаемых кулакоў таксама канфіскуюцца з астаўленьнем, аднак, на руках кулака некаторай мінімальнай сумы (да 500 р. на сям’ю), неабходнай на праезд і устройства на месцы.
7. Сябры сямей высылаемых і заключаных у конц. лягеры кулакоў могуць у асобных выпадках з дазволу на гэта мясцовых райвыканкомаў заставацца часова альбо стала ў ранейшым раёне (акрузе). Гэтае мерапрыемства неабходна ужываць галоўным чынам у адносінах тых сямей, у якіх маюцца малалетнія дзеці, старыя і непрацаздольныя сябры сям’і, цяжарныя жанчыны (6-7 м).

Второй директивой предписывалось:

Совершенно секретно
Центральный комитет ЦК К.П. /б./ Белоруссии
21 мая 1928 г.
ВСЕМ СЕКРЕТАРЯМ РАЙКОМОВ
И ПРЕДСЕДАТЕЛЯМ Р.В.К.



Директивными органами принято решение об очищении территории БССР, как и пограничной, от кулачества. Под эту рубрику, кроме кулаков 3-й категории, будут отнесены б. кулаки, богатые и эксплуататоры в прошлом, «обрезанные» за время революции, независимо от того облагались ли такие хозяйства в последние годы индивидуальным налогом, или нет. 
Вся работа по выселению кулацких семей на местах возложена на органы ГПУ, которая на местах должна быть увязана с секретарем Райкома КП /б/Б и председателем РИКа, при самом ближайшем участии в этой работе и помощи со стороны местных деревенских партсоворганизаций и актива колхозников и бедноты. 
В течение 19-22 Мая сего года в целях предупреждения бегства кулацких семей и особенно работоспособной части их, будет произведено изъятие глав и работоспособных мужчин всех подлежащих выселению кулацких семей. 
В последних числах Мая - проводится оповещение подлежащих выселению семей для приготовления в дорогу с таким расчетом, чтобы по происшествии 3-4 дней все выселяемые были подняты и отправлены на сборные пункты отправки эшелонов.
ИСХОДЯ ИЗ ВЫШЕИЗЛОЖЕННОГО РАЙКОМАМ НАДЛЕЖИТ ПРИНЯТЬ СЛЕДУЮЩИЕ МЕРЫ: 
1). Обеспечить выселение действительно кулацких, в прошлом и настоящем, семей, под строжайшей ответственностью, не допустив в какой бы то ни было мере затронуть данной операцией середняцкие хозяйства. Не подлежат выселению кулацкие хозяйства имеющие революционные заслуги (красные партизаны, участники на фронтах гражданской войны и т.п.) и семьи красноармейцев и командного состава служащих в настоящее время в РККА, однако в отношении красных партизан и участников на фронтах гражданской войны должен быть произведен тщательный разбор и установление наличия действительных революционных заслуг.
2). Организовать привлечение состава деревенских партийных, комсомольских, советских организаций, актива колхозников и бедноты в помощь на все время проведения операции (окарауливание, усиленная охрана по населенным пунктам, оповещение о подъеме выселяемых кулацких семей, сопровождение выселяемых на сборные пункты и т.п.), таким образом – чтобы с одной стороны обеспечить успешное проведение операции и выселение кулачества, и с другой – чтобы это привлечение деревенского актива не оторвало внимание всей организации от сева и не сорвало-бы выполнение посевной кампании…
8) Детей выселяемых до 10-летнего возраста и стариков старше               65 лет разрешается оставлять родственникам и знакомым, при условии, что они сами добровольно изъявят согласие содержать их.
9) Каждая выселяемая семья должна иметь при себе:
а) 2-месячный запас продовольствия.
б) Хозинвентарь: пилы, топоры, лопаты и предметы домашнего обихода. 
в) Одежду и обувь с расчетом на зимнее время.
г) Денег не свыше 600-700 рублей.
10) Облигации займов и сберегательные книжки выселяемые могут брать с собой в неограниченном количестве.
11) Кулацкие паи в кооперативных организациях конфискуются и передаются в фонд коллективизации бедноты и батрачества. 
12) Весь груз следуемый с выселяемыми должен быть тщательно упакован в мягкой таре с отметками о владельцах.
13) Весь живой и мертвый инвентарь, за исключением построек передается колхозам и кооперативным организациям за наличный расчет по твердым ценам. Постройки конфискуются и передаются с/с и колхозам. Озимые посевы и засеянные яровые, передаются колхозам безвозмездно. 
14) Для ликвидации имущества выселяемых, организации передачи имущества колхозам и с/с и наблюдения за правильностью расплаты с выселяемыми за отобранное имущество, в районах создаются тройки в составе: председателя или заместителя РВК, представителя Земотдела, Финчасти, с участием прокурора. 
Эта же тройка следит за ликвидацией различных недоимок, числящихся за выселяемыми.
«Работай, товарищ Шофман», – отвешивал себе установку начальник райотдела ГПУ и, накинув портупею с наганом через плечо, выезжал со взводом красноармейцев искоренять кулацкий элемент. 
О враждебно настроенных единоличниках, надеявшихся на срыв коллективизации в сельском хозяйстве, Шофман был информирован внутренней агентурой и результатами допросов арестованных кулаков. Он знал о нездоровых желаниях небедной части населения района, ведал о её готовности при определённых условиях взяться за оружие. Намедни Иохим Меерович выяснил, что в противостоянии с властями наиболее решительные противники коллективизации пошли ещё дальше. В лесном массиве под Прудком и Болотницей заложили тайник с провиантом, планируя оттуда выступления с оружием в руках. Шофмана известили о привлечении в свои ряды молодёжи из кулацких семей, которая в случае ареста и конфискации нажитого родителями добра оставалась нищей и шла по этапу вместе с отцами. Мотивация рождала действия.
Иохим Меерович не порол горячки. Сведения о контрреволюционных выступлениях кулацкого элемента раскладывал по признакам и раскидывал мозгами об уничтожении камарильи махом. Не без личного, конечно, интереса, связанного с профессиональной деятельностью и, увы, собственной жизнью, висевшей на волоске, активизировал действия. В окружном отделе ГПУ служил сотрудник, приходившийся Иохиму родственником по линии матери. Звали его Леви Коэн. Распоряжением Виктора Васильевича Пранника – начальника отдела Витебского окружного ГПУ именно в отделе Коэна составлялись первичные списки на репрессии в отношении кулацких семей, работников партийной, советской номенклатуры и… личного состава собственной службы.   
От родственника Иохим узнал, что Пранник подозревал его в принадлежности к законспирированному боевому крылу социал-сионистской организации «Хашомер-Хациор». Из чего следовало, что он был на контроле коллег из округа и каждый шаг известен Праннику в деталях. Подтверждением в пользу версии Иохима годилась информация Леви о внесении его фамилии в список на арест по первой категории. Вариантов оставалось немного: пустить себе пулю в лоб, как в такой ситуации поступали некоторые сослуживцы, дабы избежать допросов с пристрастием, или уйти в подполье с дальнейшим выездом в Палестину.   
И всё же Иохим рискнул. Решился на создание положительной репутации о себе идти легальным путём. Вскоре выяснилось, что его умозаключения в отношении выбранной тактики на выживание, не без участия, конечно, Леви оправдались. Фамилию Шофмана в расстрельном списке начальник окружного ГПУ распорядился вымарать, и внутреннее расследование за отсутствием состава преступления закрыть.   
Легальный путь для утверждения себя верным чекистом-дзержинцем стал горем для населения Городокского района. Шофман терзал людей в глубинке. Рано или поздно честные работники партийных и советских органов оказывались в поле его зрения. Дело было лишь во времени. Председатель сельского совета Антон Иванович Марченко попал под горячую руку Шофмана из-за уверенности в полезности склонения середняков к вступлению в колхоз. В очередной наезд Шофмана в Марченки с целью ареста единоличников Антон Иванович возразил ему:
– Иохим Меерович, будь добр, оставь мне на поруки семьи Янушкевичей, Тарасевичей, Бесела и Терешко… Хотя бы этих. Дай срок, придут в колхоз, и с остальными разберусь…
Осатаневший от сатанинской работы Шофман сорвался на крик: 
– Ты мне не указ, Антон! Слышишь? На сегодняшний день лихоимцы идут разнарядкой по пятнадцать человек. Пятнадцать! И не меньше! Всё!
– Ты наш, Иохим, местный. Пожалей мужиков… Оставь их, придут с добром, никуда не денутся.
– А где я количество возьму? Кем заменю? Тобой?
– Хотя бы и мной! – взорвался Антон Иванович, махнул рукой и пошёл прочь, кроя матом исковерканную истинность.
– О своих троих позаботься, – крикнул ему вслед Иоахим и ядовито сплюнул в сторону.
В душе Антона ссора оставила неприятный осадок. Шофман осерчал на него за мягкую политику по отношению к единоличникам-кулакам, потакание, как выразился он, их низменным интересам. А, когда на одном из допросов арестованных кулаков Иохим Меерович выбил сведения о закладке тайника на территории Марченкского сельсовета, озверел в конец.
– Суши сухари, Антон, скоро приду! – скалился он всякий раз при встрече с председателем сельского совета.
И пришёл бы, забрал. Но Иохим Шофман совершил по меньшей мере две роковые ошибки, которые возымели необратимые последствия. Первая ошибка заключалась в переоценке возможностей Леви Коэна, родственника, служившего в окружном ГПУ, вторая, наоборот: в недооценке таковых по факту принадлежности Леви к тайной организации сионистов. Иохима Мееровича арестовали прямо на совещании в кабинете Виктора Васильевича Пранника. Родственник не повлиял на избежание каким-либо образом ареста Шофмана. Допрос снимали с него в следственном подвале, обвиняя в принадлежности к той же самой социал-сионистской организации «Хашомер-Хациор». Шофман не упрямился следователю, рассказал всё, как есть… Именно в этом и крылась следующая ошибка Иохима, но уже в недооценке личности Леви Коэна – тайного члена боевого крыла «Хашомер-Хациор». Именно Леви вёл следствие по делу Иохима, бесстрастно задавая ему вопросы об участии в деятельности враждебной организации. И, когда Леви Коэн понял, что Иохим Шофман полностью раскалывается, давая показания о тайном сионистском сообществе, законспирированном на территории округа, чем ставит под угрозу провала его самого и организацию, он выстрелил ему в голову, инсценировав нападение арестованного на себя.
Тем и окончился земной путь Иохима Шофмана, работника органов государственной безопасности страны Советов, так и не увидевшего строительства в Палестинах еврейского государства Израиль.
После написания объяснительной записки по факту убийства на допросе экспрессивного подследственного, Леви Коэн отсидел на гауптвахте положенное количество суток и продолжил службу в окружном отделе ГПУ, тайно воплощая сионистскую идею о переселении евреев на землю Обетованную. Ликвидация им Шофмана руководством «Хашомер-Хациор» была признана грамотной и обязательной к исполнению.    

                ***
Комсомольцы Якима Микулёнка, включившиеся в агитационно-пропагандистскую работу с лицами, которых, как считали они, ещё не поздно направить в колхоз, шли на их подворья. Убеждали идти к Антону Марченко, Демьяну Новикову обсуждать условия вступления в коллективное хозяйство. Не без этого, люди шли в контору, общались. Случалось, мат-перемат летал по улочкам посёлка, скрипя зубами, они решались на передачу нажитого добра в коллективное пользование. События, связанные с арестами сельчан-единоличников, гнали их в нечто такое, что и хозяйствованием не назовёшь.      
Обсуждая с Ароном список кулаков, которые планировались для агитации следующим днём, Яким остановился на фамилии «Пашкевич».
– Что будем делать, Арон?
Эпп присел на табурет, задумался. Как поступить с отцом Оксанки Пашкевич, активистки и невесты Стаса Бурачёнка? По возвращении с оборонительных работ дивчинку приняли в комсомол, обязали выполнять общественную работу. Зная неугомонный характер Ксюшки, Яким включил её в группу, которая решением бюро организации отслеживала по линии просвещения учёбу крестьянских детей. Многие дети из бедных семей учились в школе. Такую возможность советская власть предоставила всем, на что сделала упор в выступлении перед комсомольцами посёлка инструктор отдела просвещения Городокского райкома партии Янина Адамовна Акимова. Она поделилась с молодёжью впечатлениями о системе просвещения, существующей в РСФСР, Москве, где, как пояснила она, училась на курсах повышения квалификации. Изложила требования Центрального комитета партии большевиков Белоруссии к ликвидации безграмотности среди бедноты и семей рабочих. 
Ксюше нравилась энергичная, красивая Янина Адамовна. В свои приезды в Марченки она встречалась с комсомольцами, если не всей поселковой организации, то с членами бюро, с активом – всегда. Следуя её рекомендациям о внимании к бедным семьям, Оксана объезжала с ребятами деревни сельского совета, изучала условия учёбы детей на местах. Вместе с тем, оставалась помощницей в хозяйстве отца.
Но беда нагрянула, откуда её не ждали. В конце прошлого года органы ГПУ арестовали Кондрата Михайловича и этапировали в Витебск. Удивительное, говорят, случается и на пустом месте. Дело Кондрата Пашкевича чудесным образом оказалось на рассмотрении не совещанием «тройки», а общим судом. Следствие выяснило, что с начала года в хозяйстве Пашкевича отсутствовал наёмный труд батраков. В силу давления местной голытьбы в лице комитета бедноты Кондрат действительно отказался от работников и сам ломал хребет на подворье.
После ареста первого секретаря райкома партии Милентия Акимова и ссылки его в Сибирь пришедший в место него Клавдий Корнилович Мурашко дал волю комбедовцам. Не скрывая услады от наделения их чрезвычайными полномочиями, деревенская рвань расправлялась с обидчиками – хозяевами и без всяких яких вносила семьями в реестр кулаков. Затем следовало раскулачивание, ссылка, а имущество, постройки, добро высланных единоличников переходило в общее пользование. То есть становилось ничьим, разбазариваясь деревенской голыдьбой налево и направо.
Наличие у Пашкевича мельницы служило отягчающим обстоятельством. Если на этот факт глянуть с нужной стороны, его можно было сделать основанием для рассмотрения внесудебным присутствием «тройки». Но крепкий середняк Пашкевич никогда бы не состоялся успешным фермером, если бы не ориентировался в текущей обстановке. Злополучную мельницу, сослужившую добрую службу в зарабатывании денег, Кондрат передал колхозному хозяйству в безвозмездное пользование. Судебная инстанция, оценив порыв середняка в пользу государства, ограничилась вынесением штрафных санкций и отпустила на волю. Остальным единоличникам-кулакам, арестованным с Пашкевичем по первой категории, повезло несравнимо меньше. Решением «тройки» их приговорили к высшей мере социальной защиты – расстрелу, и приговор привели в исполнение через пятнадцать минут после его оглашения.
– Ума не приложу, Арон, ей-бо! – Ломал голову Яким, – каким образом поступим с Ксюхиным отцом?
Рассудительный Эпп смотрел в окно. «Кто не знает дядьку Кондрата? Зайдёшь с листовкой-агиткой, призывающей в колхоз – схватит оглоблю и поминай, как звали. Исподволь надо как-то с дядькой Кондратом, но как?» – размышлял Арон.
И смышлёный малец нашёл слабое место у сурового Кондрата – дочь Оксанка. Жёсткий по жизни отец любил Ксюшу, лелеял больше всего на свете. О нежных чувствах Кондрата Пашкевича к дочери знали все: судачили бабы в сельпо, сама Оксана не скрывала отцовской привязанности к ней.
– Без Ксюхи не обойтись, – заключил наместник секретаря и обернулся к Микулёнку.
Яким «схватил» мысль заместителя.
– Ага, праз Ксюху. Розуму не займаць, Арон, малайчына! (Ага, через Ксюху. Ума не занимать, Арон, молодец!) – Секретарь комсомольской организации потёр руки. – Выдатная ідэя, Арон! Давай без лішніх вачэй кліч яе, нібыта, на бюро, а там разбярэмся. Ідзе? (Давай без лишних глаз зови её, якобы, на бюро, а там разберёмся. Идёт?)
– Почему нет? Схожу.
– Ідзі, а я думку падумаю (Иди, а я помыслю).   
В последнее время Оксана Пашкевич ходила печальной. Многое пережила дивчинка, погрузившись в удивительное счастье с любимым. Тяжело пережила ранение Стаса на оборонных работах под Ветрино, отъезд в военную школу, несколько месяцев разлуки … Правда, Стас приезжал на побывку в Рождество, встречались в тайне от бацьки Кондрата…  Обещался приехать летом. В сердце дивчинки ещё звучали поцелуи, объятья, не оставшиеся без последствий после искромётных свиданий…    
Арон увидел Оксанку в тот самый момент, когда она гнала скотину во двор. Осторожным свистом привлёк внимание девушки.
– Дело есть, Оксанка.
Оглянувшись на подворье, девушка подбежала к заместителю секретаря. Присела на травку, поджав под себя стройные ножки. 
– Случилось что?
Скользнув глазами по открытым коленям девчонки, малец скосил глаз на подворье Пашкевичей.
– Разговор есть, Ксюх, освободишься, приходи в контору.
– Слушаю, говори, – дивчинка приклонила ухо, сжав алыми губками травинку.   
– Не-а, Яким ждёт.
– Опять затеяли что-нибудь? – насторожилась девушка.
– В конторе он, Ксюха, приходи.
– Ну-кась, Арончик, выкладывай! – потребовала девушка, – освобожусь нескоро и батька смурной, не оставлю одного.
Упаси боже! Мальцу не хотелось делиться с Оксаной: неловко как-то, и дивчинка взрывная – за словом в карман не лезет. Но, увы, Ксюша взяла инициативу на себя, и осторожному Арону ничего не осталось, как поделиться затруднением, возникшим у комсомольцев организации.
– Словом, Ксюха, дело обстоит так. Если твоего бацку оставить без внимания или агитацию вступления в колхоз перенести на потом, горлопаны из комбеда, сама знаешь, поднимут вой – только держись! С Якимом на определимся. Что скажешь?
Арон поднял на Оксанку глаза. Слёзы катились по щёчкам дивчинки. 
– Ксюш, переживаешь, что ли? Или дядька Кондрат…      
– Что дядька Кондрат?
Арон с Оксанкой вскочили. Перед ними с косой на плече собственной персоной стоял Кондрат Пашкевич – спокойный, уверенный.
– Я же сказал – слушаю! 
Казалось, Арон терял сознание. Не держали ноги и Оксанку. Дивчина присела на травку.
– Голова кружится тата.
– Сядзі-сядзі, дачка.
– Сидай, молодой человек и ты. Пришёл поговорить? Поговорим.Что у вас? Небось, в колхоз зовёте? 
– Э-э-э… Линия партии… дядька Кондрат… Мы, значит, – залепетал Арон.
– Ясно, – отмахнулся от него Кондрат Михайлович, – ну, хорошо, приду я в колхоз со своими коровёнками. Кто их будет кормить, холить,  чтобы молочка носили? Вы? Или она? – Пашкевич кивнул на дочь. – Кто мои земли поднимет на урожай? Рвань или пьянь, которая заправляет комбедом? Они и раньше шалопайничали, ничего не делали: пили, и сейчас пьют, по миру пускают добро. Кто моим распорядится, нажитым горбом? По-хозяйски или как там у вас? По государственному? Мужиков загнали  в колхоз, вон – с одного нашего краю только: Климовичи, Василевичи, Станкевичи, Юшкевичи. Ну, согнали? А дальше что? Э-э-эх… Горе луковое… Ладно, что с тебя взять? Кажись, Эппов сынок?
– Ага, дядька Кодрат – Эппов, – отчаяно закивал Арон.
– Иди к Антону Марченко, и скажи ему: завтра приду. Пусть не шлёт рвань описывать кровное моё … Увижу – убью, слышишь? 
– Слышу, дядька Кондрат, – выдавил Арон, приходя по-тихоньку в себя.
– А ты что сжалась в кучку? Обидел кто? – отец наклонился к Ксюхе.
– Что вы, тату, нездоровится просто.
– Ну-ка, встань-ка. Нездоровится, говоришь, – Кондрат впился глазами в Оксану, – а это что?
Выпученные глаза Кондрата сфокусировались на округлившемся животике дочери. 
– Цяжарная? (Беременная?) – взревел отец.
Арон Эпп, оказавшийся свидетелем семейной драмы, не сразу вник в содержание возгласа дядьки Кондрата. Однако жест Пашкевича в его сторону, сопроводившийся рыком «О-о-он?», разбудил у мальца здоровые инстинкты к самосохранению. Арон рванул от Пашкевичей – только его видели. Что было дальше, убей, Арон не помнил, влетел в контору председателя сельсовета и упал в объятья Микулёнка.
– Убьёт, Яким, уходим! Быстрей уходим!
– Кто убьёт? – растерялся комсомольский лидер.
– Дядька Кондрат!
– За что?
– Ксюха беременна!
Яким онемел, зашёл совсем в тупик.
– А я причём? – развёл руками секретарь.
– И я не причём, – едва не плача выдохнул Эпп, – но убьёт!
Арон был близок к обмороку. Инстинкты у Якима тоже сработали в нужном направлении. Убедившись в окошко, что дядьки Кондарата не видно с оглоблей в руках, махнул Арону. 
– В окно!
Мальцы спрыгнули в палисадник и, живенько перескочив покосившуюся огароджу (ограду), вышли на улицу с обратной стороны конторы. Никого.
– Объясни же, в конце концов? – спросил, отдышавшись, Яким, когда оба мальца устроились на скамейке у дома.
– Ксюха цяжарная, Яким! – выпучил глаза Арон. – Дядька Кондрат увидел, и началось такое …   
– Ничего не пойму! Какое отношение ты…   
– Никакого. Но как объяснишь дядьке Кондрату, что я к ней ни-ни? А он, чертяка, ткнул в меня пальцем и зарычал: «О-о-он?». Ты бы видел… Я и махнул от него.   
Микулёнок взглянул на щуплого Арона и закатился смехом. Взъерошенный вид перепуганного прыяцеля (дружка) рассмешил Якима. Он понял, что с какого-то боку дядьке Кондрату привиделось, что дачка (дочка) Оксанка беременна от Эппа. Но представить Арона ухажористым мальцем – смех на весь посёлок, отчего сбивчивый рассказ заместителя показался ещё более смешным.
Несмотря на тягу к чтению, умный и рассудительный Арон никогда ни с кем не спорил, не ссорился, слыл замкнутым юношей. Вынашивал из уставной деятельности организации новые формы и методы реализации целей, задач, стоявших перед комсомолом. Вырабатывал приёмы внедрения комсомольских идей в умы трудящейся молодёжи. Одним словом, был мозговым центром комсомольской организации и на этой стезе снискал к себе авторитет и уважение молодёжи.
Именно Арону принадлежала задумка в агитации в колхоз кулацко-  единоличных сельчан. На встречах с ними он склонял их к идее справедливого равенства при коллективном трудопроизводстве и равномерном распределении заработанных благ. И Маркс бы не придрался к теории справедливости, предлагаемой Ароном крепким мужикам. Люди включались в беседы с ним, чем уже разряжалась гнетущая обстановка в кулацких семьях и располагала к мирному решению споров. Выпускаемый Ароном листок-молния, насыщался сообщениями о коллективизации, деятельности комсомольской организации. Эпп вывешивал его для всенародного обозрения на дверь сельского магазина, его читали, обсуждали, смеялись над карикатурами сельчан, приходили к выводам. Деятельным мальцем был Арон Эпп.
Успокоившись, сидя, на скамейке, он поделился с Якимом:
– Дядька Кондрат придёт в колхоз.
Микулёнок привстал.
– Да ну-у-у? С испугу ты ничего не напутал? – усомнился Яким.   
– Не напутал, он сказал: «Иди к Антону Марченко, и скажи: завтра приду». Я его за язык не тянул. 
– Ты? – Яким глянул на Арона и опять закатился смехом.  – Хорошо-хорошо, не сердись, Арон, верю, но услышать такое от дядьки Кондрата... Не знаю, не знаю… А как он Ксюху обнаружил с пузом? Я не обращал внимания, а тут целая история…    
Арон развёл руками.
– Живот видно… Напишем Стасу или разберутся сами?   
– С Ксюхой поговорю. Ладно, чеши домой, что-нибудь придумаем. Кстати, мамка-то как, всё хворает?
– То лучше ей, то хуже. Батька даже пить бросил, ходит за ней.
– Значит, пойдёт на поправку.
Эпп прибежал домой, поужинал. Лай собаки во дворе привлёк его, когда направился спать на сеновал. Мурашки побежали по телу: двое красноармейцев вели связанного верёвкой Антона Ивановича Марченко. За ними, едва поспевая с детьми: Машкой, Гришкой и Тонькой, – спешила, причитая, жена Марина.
– За што, людзі добрыя? (За что, люди добрые?) – обливалась слезами убитая горем женщина, – усё жыццё аддаў савецкай улады, падымаў з попелу... Што ж такое творыце? (всю жизнь отдал советской власти, поднимал из пепла… Что ж такое творите?).
– Не путайся под ногами жёнка, иди да хаты, – отмахнулся от неё красноармеец с винтовкой наперевес, – служил, кажашь (говоришь), советской власти? Она и разберётся, как служил, где вредил…
– Иди да хаты, Марина, прошу тебя, – обернулся к жене Антон Иванович и получил тычок в спину.
– А ну, не балуй! Не положено! Шагай прямо! – крикнул старший конвоя.
Взяли Антона Марченко в колхозном поле, что у болотца. С Демьяном Евагриевичем Новиковым он осматривал яровые на землях, отошедших к колхозу в результате обобществления артелей и товариществ. Ранее крестьянские сообщества осуществляли деятельность на основе кооперации. А после их вхождения в сельскохозяйственное использование колхозом, в них включили посевные площади раскулаченных единоличников, высланных совещанием «тройки» в Сибирь. Антона Ивановича скрутили на виду у сельчан и под охраной красноармейцев комендантского взвода повели в контору сельского совета, а затем отправили в Витебск. 
 По совокупности обвинений Антону Марченко был предъявлен саботаж в выполнении решений XV съезда партии, установок партийных органов власти в отношении кулаков. Совещанием внесудебной «тройки» ему вынесено наказание в виде ссылки без срока определения с отправкой в Томский округ. С женой Мариной и тремя детьми, старшей из которых – Марии исполнилось 12 лет, Антон Марченко был выслан на освоение Нарымского Севера. Тяжкая доля выпала председателю сельсовета.


Глава 9

Брал Антона Ивановича новый начальник Городокского райотдела ГПУ Шмера Гиршович Усминский. Переведён он был из окружного ГПУ вместо застреленного на допросе Иохима Шофмана. От предшественника Усминский отличался невозмутимым открытым характером, искренней верой в партию Ленина-Сталина. На уровень начальника райотдела ГПУ вышел, сказывали люди, за умение раскалывать «клыкастых» врагов советской власти. Мало кто знал, что товарищ Усминский имел огромный опыт боевых действий в составе специальной группы ОГПУ, воевавшей в южном Туркестане с басмачами. 
Родился Шмера Усминский в местечке Мир, известном всей Европе замком Ильиничей и Радзивиллов, костёлом Святого Николая и Свято-Троицкой церковью. В Мире проживала обширная еврейская община, исторически связанная с Несвижским кагалом, который управлял ею с 18 века. Позднее местечко обрело собственную юрисдикцию и членство в Литовском Ваде, съезде раввинов и кагальных старшин, высшем органе еврейского самоуправления.
Жили здесь купцы, ремесленники, портные, скорняки, гончары, столяры, кузнецы, оружейники, ювелиры, музыканты. Участвовать в городском самоуправлении евреи не могли, как и вкушать плоды от привилегий Магдебургского права. Однако кагал имел права и обязанности: следил за состоянием синагог, снабжением религиозными книгами, уходом больных, содержанием кладбищ, чистотой, уровнем цен, нравственностью членов общины, наймом фельдшеров, повитух, сторожей. Кагал платил налоги: подушный, с домов, участков земли, за право торговли, военный налог. Жизнь в местечке текла тихо и размеренно.
Шмера был третьим ребёнком в семье портного Гирши Усминского. Учился в Мирской иешиве – высшем еврейском религиозном учебном заведении, увлёкся спортом и, как ни странно, марксисткой литературой – тоже. Революционные настроения, охватившие Российскую Империю в драматичный период мировой войны, коснулись и еврейского юноши. Оказавшись в гуще мятежных событиях, всколыхнувших Россию от моря и до моря, он раввином, конечно, не стал, оставил местечко и смотался в Москву. Бурным октябрём 1917 года участвовал в уличных боях с юнкерами, отличился. По рекомендации совета рабочих и солдатских депутатов был направлен на службу во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР. Через год Шмеру перевели в органы ВЧК Красной Армии. В прифронтовой полосе он боролся с контреволюционными проявлениями в армии, шпионажем, вёл разведку белых войск.
По окончании гражданской войны Шмеру Усминского зачислили в специальную школу ОГПУ. С молодыми чекистами его учили разведывательно-диверсионной работе в тылу противника. Под началом выпускника Казанского пехотного училища штабс-капитана русской Императорской армии Спиридонова овладел самозащитой без оружия. Виктор Михайлович Спиридонов имел обширный послужной список: с командующим Белорусским военным округом А.И.Егоровым окончил Казанское пехотное училище, в русско-японскую войну 1905 года воевал в конной разведке. За храбрость, проявленную в боях с японцами, был награждён орденом Святой Анны IV и III степеней, орденом Станислава III степени с мечом и бантом. Пользовался непререкаемым авторитетом у курсантов-чекистов, которых обучал навыкам бойцовских приёмов.
Ещё молодым парнем Виктор увлёкся модной тогда в Европе японской борьбой джиу-джитсу и на её основе выработал свою систему самозащиты без оружия. На базе Московского спортивного общества «Динамо» курсанты специальной школы ОГПУ овладевали единоборствами, развитыми русским борцом Спиридоновым, оттачивали технику приёмов. Осваивали прыжки с парашютом, учились подрывному делу, разведке, вскрытию объектов противника. По окончании спецшколы разведчиков-диверсантов бросили в Туркестан на борьбу с басмачами.
Командуя группой бойцов, Шмера Усминский без малого два года воевал с бандами отъявленных головорезов. Парашютным способом десантировался в тыл противника, как на советской территории, так и в солончаках Афганистана, стране, первой признавшей молодую советскую республику. Подразделения Красной Армии с диверсантами Шмеры гоняли туркменских басмачей до афганского Андхоя и Шибиргана. Под прикрытием аэропланов возвращались назад.
Пуля не шутит – бьёт. В одном из боёв с басмачами, засевшими на окраине афганского кишлака, Шмера получил сквозное ранение в грудь. Товарищи вытащили командира из боя и на аэроплане, подбросившем боеприпасы, отправили на излечение в туркменский Атамурат. Шмере Усминскому счастье улыбнулось: вытянул и поправился. Отдохнуть, что и говорить, не пришлось. Начальник контрразведывательного отдела и по совместительству помощник начальника секретно-оперативного управления ОГПУ Артур Христианович Артузов вызвал Шмеру на Лубянку и объявил:
– Исходя из обстановки на западном направлении, товарищ Усминский, реабилитироваться будешь на ходу. Извини, дорогой, но угрозы, возникшие на советско-польской границе, требуют срочного формирования в Белоруссии партизанских отрядов, диверсионно-разведывательных групп, баз с оружием, продовольствием, водой. Агентурных сетей – в том числе. Кому, как ни тебе, уроженцу тех мест, имеющему опыт боевых действий в особых условиях, поручить такое задание? Вот такие, брат, дела. Какие будут соображения?
Усминский прищурился: «Что же получается? Угроза вторжения Польши не оставляла надежд на мирные отношения между государствами?».
– Что-нибудь тревожит, товарищ Усминский? – осторожно поинтересовался Артузов, обратив внимание на задумчивость Шмеры.
– Нет-нет, ничего, Артур Христианович, та-а-ак – навеяло, давненько не был на родине … а там в это время цветут васильки, гуляют буселы...
Артузов кивнул.
– Понимаю, уважаемый Шмера Гиршович, родину следует отстаивать! Местечко Мир в Польше… Отдать – отдали, не пора ли забрать, а?
Шмера вскинул взгляд на главного контрразведчика страны. «Знает, что родственники остались под Пилсудским, хотя чему удивляться? Работа такая».
– Извините… Это не слабость.
– Вы сильный человек, товарищ Усминский, а думы о родине – хороший знак к служению ей. Да-да, не удивляйтесь. Мы с вами служим великому делу Октября, и понятие: «Родина» имеет широкое значение – от тайги до британских морей… Итак, к делу.
Артур Христианович подошёл к карте.
– Возможная война с Польшей, товарищ Усминский, не из области фантазии. Видишь ли, в чём дело? На обострение отношений с нами Пилсудского и его элиту подгоняют западные страны. На приграничную территорию совершают набеги белые банды, активизировалось кулачество, всюду вооружённые конфликты с силами правопорядка, а то и с частями Красной Армии. Тревожно на границе. Вследствие чего Политбюро не исключает оккупации Польшей и её союзниками части территории Белоруссии. Поэтому ЦК партии придаёт огромное значение организации в Белоруссии партизанского движения. Оно, по взглядам политического и военного руководства страны, сыграет существенную роль в приграничных сражениях с поляками и их пособниками.
Артузов «схватил» очередную мысль и развил её.
– Командование Реввоенсовета, товарищ Усминский, не исключает выхода противника на оперативную глубину. Как вы понимаете, часть территории временно отойдёт к противнику… И вот тогда наступит активная фаза действий для партизанских формирований, групп разведчиков-диверсантов. Земля под ногами оккупантов полыхнёт синим огнём. Да-да, именно так, дорогой мой. К созданию партизанских бригад в Белорусском военном округе подключилась военная разведка Штаба Рабоче-крестьянской Красной Армии. В ближайшее время в Белоруссии необходимо развернуть 5-6 партизанских отрядов численностью 400-500 активных штыков в каждом. Два из них – в Витебском округе.
– С военными коллегами работаем параллельным методом? – поинтересовался Шмера Гиршович. 
– Исключительно, товарищ Усминский. На контакты с военной разведкой не идти, обойдёмся без них… И помните: в нашей работе доверяйте только себе, и то – сомневайтесь… Бдительности много не бывает.
– Понял вас, товарищ Артузов.
– На месте разберётесь в обстановке и с людьми. Потребуются кадры – ориентируйтесь на Романа Александровича Пилляра, в отношении вашей миссии ему даны установки, руку протянет. И я бы сказал так: аккуратней с местными коллегами… Не потому, что мы не доверяем им или сомневаемся… Они ещё в стадии осмысления деликатности нашей работы. По топорному рубят, грубовато. Схватить, вышибить, – пожалуйста, а вот разыграть изящный этюдик не всегда получается. 
Из беседы с Артуром Христиановичем вылезла еврейская тема. В этой связи, Артузов нацелил Шмеру без всяких обиняков:
– Еврейский вопрос в Белоруссии, товарищ Усминский, больной. Извините меня, и без обид, к нему относись весьма осмотрительно. Помните, что он на контроле у товарища Сталина, и не потому, что не доверяет библейскому этносу, а потому, что в Белоруссии лица еврейской национальности тяготеют к земле Обетованной… Со всеми вытекающими последствиями: ячейки, группы, деньги из-за рубежа… В мире много влиятельных сил, заинтересованных в розыгрыше еврейской карты: и на западе, и в Америке: Ротшильды, Рокфеллеры. Их хлебушком не корми внести хаос и в мутной водичке рыбку ловить… 
– Я понял, товарищ Артузов.
– Ну и хорошо, дорогой мой! – Артур Христианович коснулся локтя Усминского. – Наши территориальные коллеги не всегда верны в оценках приезда сотрудников центрального аппарата. Для них вы будете представителем ОГПУ с полномочиями по исполнению решений XV съезда партии. Этими делами на местах занимаются мало, и у коллег не сложится впечатления, что вы приехали подглядывать за ними.
Артузов улыбнулся. Профессорская улыбка в сочетании с бородкой, придавала интеллигентность, и она ему особенно шла. В постановочной части задания помощник начальника секретно-оперативного управления ОГПУ заключил:
– Канал связи со мной для вас открыт в постоянном режиме. Мои помощники доведут оперативные и технические нюансы, расскажут и покажут. В Белоруссии у вас, товарищ Усминский, большие полномочия.
Артур Христианович пожал Шмере Гиршовичу руку. На том и расстались – руководитель контрразведки ОГПУ и его представитель по Белоруссии с особыми полномочиями. В тот же день приказом товарища Менжинского Шмера Усминский был зачислен в штат полномочного представительства ОГПУ по Белорусскому военному округу. В состав представительства организационно входило и Витебское окружное ГПУ.
Об особых полномочиях Шмеры Гиршовича в Белоруссии знали немногие: председатель республиканского ГПУ Роман Пилляр, первый секретарь Витебского окружного комитета партии (большевиков) БССР Никита Малашёнок и Виктор Пранник, как номинальный руководитель представителя центрального аппарата ОГПУ. Для остальных сотрудников Витебского окружного отдела ГПУ Шмера Усминский был известен как направленец из Москвы по вопросам выполнения решений съезда партии.
По прибытии Шмеры в Минск у него состоялась обстоятельная встреча с Романом Александровичем Пилляром. В ходе беседы, которая больше походила на отработку взаимодействия с местными органами государственной безопасности, они обсудили вопросы контрразведывательного прикрытия задания Усминского. Для оперативного обеспечения его деятельности, координации взаимодействия с силовыми структурами республики, включая военную разведку Штаба РККА, отбора кандидатов на агентурную работу в условиях оккупации были выделены сотрудники контрразведки аппарата Пилляра.
ВЗадачи оперативной группы чекистов были шире. Из имевшихся в распоряжении местных органов ГПУ картотек они отбирали надёжных людей. Из них для партизанских отрядов формировали командный состав, помощников командиров по политической части. После отмены в 1925 году института комиссаров в Рабоче-крестьянской Красной Армии было введено единоначалие. Многие командиры-коммунисты имели опыт партийно-политического руководства подразделениями, частями, и там, где командир был членом партии, должность комиссара была отменена. Однако, исходя из боевого применения партизанских бригад в тылу противника, помощники командиров по политической части лишними не были.
Опергруппа чекистов отрабатывала взаимодействие органов государственной безопасности с нелегальными ячейками, которые, в случае войны с поляками, оставались на территории, занятой врагом. Для лиц, планируемых на подпольную работу в населённых пунктах, на уход в леса Придвинского края разрабатывала систему паролей, связи, маршруты переброски за линию фронта.
Контрразведчики из Минска с особым отделом окружного ГПУ работали с личным составом 5-й стрелковой Витебской Краснознамённой дивизии, части которой дислоцировались в районе Полоцка. Территориальный принцип формирования частей регулярной Красной Армии предусматривал осуществление призыва из числа местного населения. По окончании службы красноармейцы возвращались к своим делам, оставаясь в пределах Белорусского военного округа. В случае войны с поляками часть запасников определённых возрастов планировалась к призыву в армию, другая часть – на укомплектование партизанских отрядов. В этом направлении военными комиссариатами разрабатывались мобилизационные планы, отражался учёт призывной молодёжи, порядок мобилизации, учебные сборы, убытие в войска для прохождения службы.   
Шмера Гиршович врастал в обстановку. Изучал Витебский округ, приглядывался к людям. Определённые сложности имели место в посещении лесисто-болотистых массивов, урочищ, планируемых для развёртывания партизанских баз, складов с оружием, боеприпасами, взрывчаткой, минами, гранатами, запасами продовольствия, воды. По лесам шатались засланные из-за межи группы недобитков атамана Булак-Булаховича, кулацкие банды местных богатеев, поднявших оружие против власти. Они охотились на комсомольских активистов, представителей партийных и советских структур, выслеживая их на лесных тропинках, в укромных уголках полей, лугов.
Одной из задач, поставленных начальником контрразведывательного отдела ОГПУ Артузовым Шмере Гиршовичу, было уничтожение протестного элемента на местах. Однако без легального оформления его в пограничной зоне в качестве лица, имеющего полномочия для встреч с властью, гражданами, деятельность Усминского могла вызвать нездоровый интерес или вопросы жителей населённых пунктов, которых не должно быть в принципе.
Обсудив положение дел с контрразведчиками из Минска, Усминский предложил легализовать его наделением полномочий свободного перемещения по территории Белоруссии и возможностью решения задач с местным руководством. И случай представился. На одном из допросов следователем был застрелен начальник Городокского райотдела ГПУ Шофман. Освободившуюся вакансию опытный диверсант Усминский решил использовать в интересах выполнения задания. Права и обязанности начальника райотдела ГПУ позволяли беспрепятственное передвижение в приграничной полосе, посещение без ограничений лесных угодий, а также встречи с руководством территорий и гражданами без вызова у них лишнего интереса.
Согласование о назначении на должность с Романом Пилляром прошло без сучка и задоринки. Через пару дней товарищ Усминский принял дела начальника райотдела ГПУ и с удвоенной энергией ринулся в бой с врагами советской власти. Вместе с Шофманом в могилу ушла его агентура, секретные сотрудники, и чекист-диверсант Усминский вынужден был срочным образом взывать к жизни систему получения информации на местах.
Его интересовали представители партийно-советских органов, руководители предприятий, люди, которые могли быть полезны в решении разноплановых задач. Сведения о кулацком подполье поступали к нему через раскулаченных, но не высланных к чёрту на кулички середняков. Обиды на советскую власть обидами, но жаба давила часть единоличников, не успевших, в отличие соседей-куркулей, упрятать кубышки со звонкой монетой. Используя особенности характера такой категории людей, Шмера раскручивал их на интересующую его информацию, а под утро группа захвата бросала в кутузку райотдела схваченных организаторов кулацких мятежей, подпольщиков, активистов тайных банд.
 С лидерами кулацкого подполья Шмера Гиршович работал лично. Плотно и жёстко. Обрабатывал несогласных с политикой советской власти в сфере создания коллективных хозяйств таким образом, что они доносили ему не только на подельников, но и на родственников. В кабинет начальника райотдела ГПУ стекались сведения в виде доносов, рапортов, заявлений, и вскоре картина в районе для Шмеры Гиршовича стала ясной. Основная часть кулацкого элемента, попавшего под определение первой категории, была «изъята» и по ней приняты меры в соответствии с руководящими документами ЦК КП(б) Белоруссии, ГПУ. Ряды второй категории успешно были «прорежены» ещё Иохимом Шофманом. Осталось зачистить остатки третьей категории, так сказать, подскоблить огрехи за предшественником и переключиться на органы государственного и партийного управления. Так, во всяком случае, предписывали ему действовать инструкции с грифами «Секретно» и «Совершенно секретно».   
Антон Марченко оказался в «чёрном списке» Усминского по доносу соседа. Хотя на заметке у чекиста он всё же был. Однажды допрашивая задержанного мужика, не убедительно объяснившего причину нахождения в лесу, Шмера его, что называется, взял на мушку – припугнул. Мужику ничего не оставалось, как изложить личную точку зрения в отношении соседа – председателя поселкового совета Марченко. Антон, мол, болтается по кулакам, беседует с ними, причём, часто вечерами, кто его знает? Может, ведёт неправильные разговоры…
Шмера Усминский изыскивал виновных за перекосы в коллективизации и органы власти исключением не были. Антон Иванович Марченко оказался «виноватым» руководителем сельского совета по «рекомендации»… товарища Усминского. На допросе начальник райотдела ГПУ так и сказал ему:
– Антон Иванович, если честно, у меня к вам претензий нет. Всё, что я знаю о вас, не относится к составу преступления, однако времена диктуют свои условия, и никуда не денешься – сигналы на вас есть. Они не стоят и выеденного яйца, однако, слышали русскую поговорку: «Из двух зол выбирают меньшее?».   
– Слышал, – просто ответил работяга, задержав взгляд на чекисте. 
– Предлагаю идти в ссылку… да-да, по халатности исполнения должностных обязанностей, не повлёкшей отягчающих обстоятельств и нанесения вреда государству. Это лучше, чем идти под «вышку» в соответствии с частью 7 статьи 58 – экономическая контрреволюция.  А в Витебске её и припаяют.
Искренне веривший власти рабочих и крестьян, молодой мужик опустил голову.
– Будь по-вашему, гражданин начальник.
Антона Ивановича Марченко отправили в ссылку с семьёй. И всё же Шмера Гиршович не озвучил Антону Ивановичу истинную причину его «изъятия» с поста председателя сельского совета. Дело было вот в чём. Усминский принял окончательное решение по месту дислокации первой партизанской базы в Белоруссии. Оно находилось среди лесисто-болотистой местности в 15 километрах северо-восточней посёлка Марченки. С группой подготовленных бойцов Шмера вдоль и поперёк исколесил лесной массив и пришёл к убеждению: «Здесь быть партизанской базе Витебского округа».
Вместе с тем, район дислокации базы требовал «привязки» к населённому пункту, который бы конспиративно обеспечивал её деятельность в условиях мирного и военного времени. Диверсант Усминский решил, что посёлок Марченки более всего отвечал требованиям положения дел: географически выгодно расположен относительно базы, развита система предприятий, создан колхоз, есть условия для обеспечения продовольствием. Но руководить закрытой территорией с наличием секретного объекта имело право лицо, проверенное органами государственной безопасности и имеющее опыт партизанской борьбы с белыми. В этом крылась соль.
Антон Марченко не вписывался в представление Шмеры Усминского в качестве руководителя территории, которому можно поручить важное дело с точки зрения обороны государства. Он не воевал в партизанах, не знал особенностей действий разномастных отрядов в тылу противника. О нём самом поступали сигналы о содействии кулачью и чуть ли не в сотрудничестве с ним… Его бы рано или поздно пришлось «изымать» за контрреволюционную деятельность, и высшая мера, как пить дать, была обеспечена. Марченко не подходил для кураторства партизанским объектом. Остался жив, и, слава Богу. 
Другое дело Елизар Петрович Никонов, начальник уголовного розыска райотдела милиции Городка, боевой партизанский командир. Изучен по линии ГПУ, знает район. В беседе с ним выяснилось, что он не против перейти трудиться по месту жительства, и вопрос о председателе Марченкского сельсовета был закрыт положительным образом.
Осталось из местного населения сформировать отряд, в обязанности которого Шмера планировал вменить устройство партизанской базы, её охрану, оборону в период мирного и военного времени. На этот счёт Усминский имел виды на комсомольскую дружину посёлка Марченки, отличившуюся в бою с польскими диверсантами. Один парнишка даже погиб в перестрелке с ними. В Доме культуры в торжественной обстановке ему был открыт бюст, ставший памятным знаком для местной молодёжи: здесь принимали в пионеры, комсомол, выступали в день Октябрьской революции, 1 Мая. С этого места проводили в Красную Армию призывников Марченкского сельского совета.
Опыт комсомольцев в строительстве оборонительных рубежей, командных пунктов, выставлении минных полей сыграл ключевое значение для принятия Усминским решения о привлечении комсомольской молодёжи для выполнения задания партии и ОГПУ. Шмера Гиршович исходил из того, что ребятам не чужды были дисциплина, воинский порядок, отделом взята подписка о неразглашении военной тайны. Осталось провести с ними специальную подготовку, усовершенствовать навыки владения стрелковым оружием и подключить к секретному заданию. Молодёжь была готова к служению Родине.
С такими мыслями Шмера Гиршович навестил комсомольскую организацию посёлка Марченки, рассчитывая ознакомиться с её деятельностью ближе, понять, чем дышит посёлковая молодёжь в противостоянии с кулачеством.
Шмера появился в Доме культуры в тот самый момент, когда Яким Микулёнок, определив задачи активу организации по агитации единоличников, собрался домой.
– Здравствуйте, молодой человек, – непринуждённо обратился брюнет с волнистой шевелюрой на голове и полувоенной форме, – правда, что в Доме культуры у комсомольцев штаб? Болтают люди.
Микулёнок окинул взглядом моложавого мужчину.
– А вы, кто будете? Я вас не знаю, – не очень приветливо бросил Яким. 
– Я? – улыбнулся не лишённый юмора чекист.
– Вы, вы!
– Положим, интересуюсь делами молодёжи, а что? Как живёте, чем увлекаетесь? Знаете ли, юноша, это интересно людям, которые ещё не достигли среднего возраста, но уже близки к философскому осмыслению жизни. Разве не так?
Комсомольский секретарь насторожился. Речь незнакомца на русском языке характерна для людей, у которых белорусский язык не являлся родным с рождения. В его говоре крылись интонации жителя западных земель Белоруссии, свойственные населению, жившему в полосе польско-литовской границы. «Не оттуда ли этот улыбающийся тип еврейской национальности, желающий знать о делах молодёжи? – насторожился Микулёнок. «Из-за межи, верно? Диверсант?». Брови Якима сжались кучкой.    
– А если я отведу вас к участковому? Вопросы останутся в силе или заговорите по-другому?
– Попробуйте, отведите, – усмехнулся невесть откуда взявшийся наглец.
– А что пробовать? Возьму и отведу! – напрягся Яким, – вон дверь, идём.
Первый секретарь решительно встал из-за стола и даже взял незнакомца за рукав пиджака. Дальше Яким не сообразил, как, сделав кувырок вокруг своей оси, оказался на полу конторы. В голову смотрел ствол револьвера.
– Вы…
    – Я, юноша, начальник ГПУ Усминский, вот мой мандат. А вам надо заниматься спортом. Неприлично молодому человеку валяться на полу этаким земляным червяком.
Усминский помог Якиму подняться. 
– Будем знакомы: Шмера Гиршович.
– Яким, Микулёнок… Как вы меня? Не пойму, раз – и на полу…   
– Понравилось? – хохотнул чекист.
– Обычно я беру верх, а тут...
– Ладно, к эпизоду с броском ещё вернёмся, расскажи об организации… Как живёте? Чем занимаетесь? О геройских делах на границе слышал, молодцы.
Яким усадил начальника ГПУ за стол.
– Особенно рассказывать нечего, – Яким прокашлялся, – работаем с кулачьём, агитируем в колхоз. Читаем брошюры, грамотёнки набираемся, обсуждаем события…
– Скучновато, однако, кулачьё агитировать, а оно в лес подалось. Не щадит ни советских, ни партийных работников, стреляет вашего брата, комсомольца. Из сводки за вчерашние сутки: убито семь активистов советской власти, в Меже сожжён трактор с рулевым, в Смоловке – распята учительница в школе, уничтожен амбар с зерном. Нападения, разбои. Банды рвутся из-за границы… Поляки грозят войной. Обстановка сложная… Якимом, говоришь, зовут?
– Якимом, – кивнул секретарь.
– Вот что, Яким, брошюрки, конечно, читайте, политграмоту изучайте – нужное дело. Но и Родину защищать надо, брат …
– Я хотел в армию, и ребята – тоже, но военком сказал: ждите, придёт ещё ваше время…
 – Правильно сказал военком – придёт время … Вот и пришло оно, Яким Микулёнок, в самый раз… Сколько у тебя бойцов-комсомольцев, в которых веришь и знаешь, что не подведут?
Секретарь задумался.
– Человек тридцать хоть сейчас пойдут под ружьё, плюс – семнадцать-двадцать несоюзной молодёжи. В ближайшее время буду её рекомендовать оргбюро для вступления в комсомол. 
Усминский улыбнулся.
– Это мужской разговор, Яким! Отряд без малого в полусотню штыков – боевая единица!
– У нас и девчата боевые…      
– Девчата, говоришь, – усмехнулся Шмера, – с десяток имей в виду.
– А-а-а… если не секрет, о чём идёт речь, товарищ Усминский? – осторожно поинтересовался Яким. 
Шмера Гиршович остановил взгляд на Якиме.
– О чём речь идёт, спрашиваешь? Я ответил уже: Родину защищать! Значит, так, о разговоре никому ни слова. Помнишь, расписку давал о не раглашении военной тайны?
– Конечно, помню, – секретарь комсомольской организации выпрямился в полный рост.
– Вот и держи его твёрдо. Завтра тебя найдёт человек, скажет: «Привет от друзей из района», ответишь: «В местечке у меня больше друзей. Спасибо». Повтори.
Яким повторил пароль, чекист остался довольным.
– Отдашь ему список своих ребят по форме: фамилия, имя, отчество, год рождения, социальное положение, образование, место работы. Связь со мной будешь держать через него. Все его поручения – закон и обязательны для исполнения! Понадобишься мне – найду сам. Вопросы?
Микулёнок пожал плечами.
– Неожиданно, как-то …               
  – Увы, разочарую, очень ожидаемо и закономерно. А ты говоришь, что в армию не берут. Бывай, товарищ Микулёнок!
Шмера подал на прощание руку. Яким едва пожал её, как новый знакомый поддёрнул его на себя и вмиг заломил руку за спину.
– Ай-ё… 
  – Ничего, обучу, – хулигански хохотнул Шмера и отпустил Якима.
  Проводив районного чекиста за порог Дома культуры, Яким присел за стол. «Ну, дела-а-а… Бурачёнка бы к нам… Стаса».
   


Глава 10
 
Художница-осень, расписав золотыми мазками леса, нежилась, шалила, изнывая в истоме на пелерине утех бабьего лета, а, ну, как западери-и-и-и-ла-а… Расходилась вьюга, завыла, косматая, в дымоходах печей, швыряла обскую волну на прибрежный песок. Не дай Бог какой чудак решится перевалить на обласе матушку Обь! Опрокинет волной и амба, вынесет тело ниже по руслу реки или налимы схарчат, не поморщатся. Э-э-э-э, нарымчанам всё нипочём! В тёплых избах вслушивались в метель за окном, грызли кедровые орешки.
А под утро ударил морозец и на тебе – сыпанул снежок на огороды, тёмные крыши домов. Не спешила зимушка-зима, ложилась основательно, не спорили с ней ни восседавшие на деревьях чёрные с проседью глухари, ни чалдоны, исходившие потом, за чаем, в вытопленных от души избах.   
Мело. Поощряемые морозцем белые мухи-снежинки кружились на улочках Нарыма, одетых гибкой корочкой льда. Не заметишь, как разъедутся подшитые дратвой пимы – упадёшь, ушибёшься.  Погадаев не страшился ухнуть на остывшую землю. Улыбаясь в усы, шёл по запорошённой улице, изрезанной колёсами многочисленных телег, кивал прохожим, а из головы не выходила очередная депеша, поступившая вчерась в краевой исполком. Ему, председателю крайисполкома, вменялось строительство в Нарымском крае трудовых поселений и создание аппарата управления ими в повседневной деятельности. Циркуляр имел жёсткую преамбулу, и не допускал иных мнений по данному вопросу! Люминь!
– Открывай, Петровна, – Погадаев толкнул исполкомовскую дверь, на ходу оббивая бахилы от снега.       
– Иду-у-у, – откликнулась уборщица.
Лязгнул засов, в открытой двери появилась Петровна – женщина ещё молодая с аппетитными формами и подоткнутой за пояс юбке.    
– Веник брось, чё ли? Люди на работу идут.      
– Уберусь, Куприяныч и кину голичёк! Иди уж, иди, не топчись на пороге … Нюрка б твоя окрестила …
– Несёшь хреновину, Петровна. Нюра ; женщина строгая, но справедливая...   
– Чё-ё-ё-ё? – разогнулась уборщица и закатилась гортанным смехом.
– Не понять тебе, Петровна, вы разные бабы, не одинаковые...   
– Куда уж нам? Стряпать, стирать, рожать, ходить за скотиной, мужикам угождать – пожалуйста, а что видим хорошего?   
– Хэк, разошлась! Голичёк-то не забудь кинуть…   
– Иди, руководи, разберусь, как-нибудь.
Отмахнувшись от уборщицы, как от назойливой мухи, Погадаев вошёл в комнату председателя крайисполкома. Затопленная уборщицей печь ещё не обдала остывшие за ночь стены теплом, но гул горевших поленьев душу согрел. Усевшись за обшарпанный стол, Пантелей решил вчитаться в документ, предписывающий строительство поселений и рекомендации по штатной структуре администрации. Предложения центра по штату выглядели следующим образом: административный аппарат трудпоселений – пять человек, культурно-воспитательная часть – три человека, строительная – семь…  «Не многовато ли? – подумал Погадаев. – Ладно, разберёмся». Сельское хозяйство – пять человек, кустарная промышленность – четыре, торговля и снабжение – по три… «Угу-у, медицинская часть – два-а-а человека, итого…» 
«Эх, мать твою, ещё одна ветвь управления, – сокрушился Пантелей Куприянович, – корми, содержи исполнительную, туземную власти, теперь трудпоселенческую, и все замыкаются на партийную по уровням подчинённости. Накрутили, мать их…». Пантелей вздохнул: «С Урасметов обмолвиться наить».
Исполком шумел. В двухэтажном учреждении краевой власти уточнялись планы по отраслям народного хозяйства, щёлкали счёты бухгалтеров, выводящих дебеты и кредиты проводок: расчёты с поставщиками, подрядчиками, выпуск продукции, реализация, получение денег из банка, остатков материалов. Стрекотали печатные устройства, приобретённые Пантелеем в Томске: «Яналиф», «Уфа», «Лениград», «Ят-Рань». Не всем сотрудникам давалась техника. Не хватало грамотёнки в наборе текста, в орфографии, стилистике, построении структуры документа. Бывало, Пантелей допоздна засиживался на работе, правя синим карандашом тексты. Но в Томск, Новосибирск документы уходили в отпечатанном виде, отвечая требованиям делопроизводства, наложенных резолюций и присвоения исходящих номеров.   
Люди выходили из дверей, здоровались с председателем исполкома рукопожатием, кивали на ходу, докладывали о выполнении поручений или, наоборот, оправдывались за их неисполнение.
– Всё, товарищи, всё! Вас, Леонид Васильевич, прошу зайти минут через сорок. Остальные, товарищи, после обеда: занят, не могу! – отмахнулся председатель от желающих уточнить, истребовать нечто, находившееся в компетенции председателя краевого исполкома.   
Пантелей Куприянович вошёл в комнатушку заместителя. В силу возложенных на него обязанностей, Павел Андреевич Урасметов занимался вопросами переселения туземцев на Тым. Был он коренным жителем Нарымского края, предки его верно служили хану Кучуму, битого Ермаком Тимофеевичем в этих местах. Вырос в чумах остяков, владел промыслами: рыбным, охотничьим, сбором кедровых орехов и был незаменимым помощником Пантелею Куприяновичу. С ним Погадаев и хотел обсудить исполнение документа, обязывающего строительство трудовых посёлков для выселенцев. Необходимо было в целом подумать над решением проблемы.    
– Здравствуй, Павел Андреевич, поди забегался, дорогой?
– Есть маленько, Пантелей Куприяныч, но руки не отсохли, дыбаем немножко! – Урасметов встал, приветствуя председателя рукопожатием.
– Вижу, полон энергии, сил! Что новенького на ниве производства кирпичной продукции?
Урасметов усмехнулся, кивая в окно.    
– Смотри, Пантелей Куприянович, снежок на дворе, морозец играет. Братков в Парабели определил кирзаводцев в бараки с печами. Человек по тридцать-сорок в каждом. Исподки, пимы, бахилы сушат. Есть, где умыться, в сменку одеться. Ничего не скажу, обжились, норму дают!   
Погадаев присел на расшатанный табурет, скрипнувший под сбитой фигурой председателя, закинул ногу на ногу.
– Угощайся табачком, Андреич, запашистый, ядрена вошь! Заодно расскажешь, что с угаром случилось.
Урасметов скрипнул зубами.
– Доложили, черти? Учил топке печей, учил. Нет! Бери чересседельник и чеши им спины вдоль хребтов! Было дело, не доглядел бригадир! Не упомню… Как его? Ага, Щепёткин. Хоть кол на голове теши – не доходит. Меры принял.   
– Куда смотрел комендант? Братков? Мужик хваткий, хозяйственный, а недогляд на лицо! Звонил секретарь парткома Парабельского райисполкома Денисов, сообщил о случае как вопиющем безобразии. Имей в виду, Андреич, он и в Томск напишет, у него не заржавеет.
Урасметов вскочил.
– Занимался бы он делом, Пантелей Куприянович, а не искал проблемы в собственном глазу! Хэк, сообщил… Деятель, твою мать! Строчить писули по инстанциям ума много не надо.
– Ты неправ, Павел Андреевич, в корне неправ. Согласись, что Денисов, как секретарь парткома районного звена, увидев непорядок, должен информировать начальство. А как иначе? 
– Своё начальство, Пантелей! Своё: Браткова, партбюро, партком, но не лезть в исполнительную власть края, – распалялся Урасметов.   
Смуглое лицо коренного сибиряка приобрело цвет обской воды осенью, когда шелестит шуга. Слыл он человеком неуравновешенным, вспыльчивым и, вместе с тем, специалистом в отношениях с местным населением. Будь то рыбалка, охота, житейские проблемы, торговля, обеспечение посёлков мануфактурой или общение с инородцами, Урасметов, знавший язык селькупов, обычаи, традиции, был незаменимым работником. 
Перемена в настроении Павла Андреевича не предвещала ничего хорошего. Разойдётся, бывало, на всю ивановскую, покроет матом, саданёт бражонки ; и ну гонять прохожих на улице. Не дай Бог кому попасть под горячую руку, убить не убьет, но покалечит – точно! Вместе с тем, человеком он был отходчивым, не помнящим зла даже к тем, кто мял бока, урезонивая остяцкую кровь. Утром следующего дня извинялся за содеянное, впрягался в работу и пахал так, что в руках кипело...   
Таким был заместитель Погадаева, занимавшийся рыболовным промыслом и переселением в тымскую глушь туземцев Нарымского края. Урезонить его мог один Погадаев, и вот почему. В исполкоме знали о влиянии Пантелея Куприяновича на заместителя, посмеивались, вспоминая забавный эпизод из жизни края. Случился он сразу же после избрания Погадаева председателем Нарымского крайисполкома. Изучив положение дел на местах, Пантелей решил разграничить полномочия между заместителями, считая уместным функции курирования рыболовного промысла передать Владимиру Васильевичу Матвееву – второму заместителю председателя, а строительство леспромхозов и выполнение директивы Сибкрайисполкома по переселению туземцев на Тым – Урасметову.
Решение Погадаева вызвало резко отрицательную реакцию Павла Андреевича, а возникшая затем перепалка приблизила ситуацию к критической.    
– Товарищ председатель, вы у нас без году неделя и ни хрена не знаете, что я вырос среди туземцев, сызмальства рыбачил, живу в остяцком чуме, налаживая рыболовный промысел стрежевыми неводами. А вы куда меня пихнули? – завёлся Урасметов, размахивая руками, – остяков гонять? Лес валить? Знаю я лес, живу в нём, но не знаю, как его промышлять!
Будь у Пантелея Куприяновича больше опыта в управлении людьми, он бы сориентировался, выслушал заместителя и, вне сомнения, нашёл разумное решение. Но, избравшись на должность председателя крайисполкома, Погадаев устанавливал собственное «Я», считая с первого дня своё решение законом для всех. 
– Я сказал! Баста! – стукнул он кулаком по столу. 
Урасметов схватил табурет и, замахнувшись на Погадаева, сломал бы его о голову председателя, но не успел. Пантелей Куприянович швырнул в него пресс-папье – фигуру Купидона в килограмм живого веса.  Павел Андреевич осел и в полный рост вытянулся на оструганном полу.    
Скандал не раздули. Методы врастания в обстановку руководителя Нарымского края до центра не дошли, хотя кто его знает… Но, кто – есть кто в Нарымском крае разобрались. С тех пор Пантелей Погадаев и коренной житель Сибири Павел Урасметов сдружились, решая вопросы переселения, рыболовства, работали на успех нарымчан.
– Остынь, Андреич, не заводись, – отмахнулся Пантелей, – слушай   сюда! Умные люди сказали мне, мол, осмотрись Куприяныч, и морщи лоб. Это пожелание, Андреич, я адресую и тебе: оглянись, осмотрись! Сегодня командуешь спецвыселенцами ты, завтра сам окажешься в их среде. Партия довлеет над всем, и что бы ни сказал Денисов, а равно любой другой представитель партийной власти, Христом Богом прошу – молчи! Не лезь! Кстати сказать, хорошо, что Денисов информирует меня, а не Томск или Новосибирск. Халатность на лицо! Слышишь меня?
– Слышу, Пантелей Куприяныч! – Урасметов сник.
– То-то тоже! И ещё, Андреич, для районов, принявших спецпереселенцев, подготовь проект распоряжения. Пропиши в нём положения, обеспечивающие безопасность проживания людей в отопительный сезон. Должны назначаться истопники и дежурные по баракам. Распиши обязанности! Нарушителей наказывай, не церемонься. Жизнеобеспечением спецконтингента займутся другие структуры, об этом ещё поговорим. За нами, скорее всего, останутся общие функции.
– Баба с возу – кобыле легче! Решение приветствуется, товарищ председатель, – усмехнулся Урасметов, – а за Денисова не серчай, Куприяныч, не люблю я его! Горе несёт он нам, вспомнишь мои слова.    
– Хорошо. Не забывай и ты мои пожелания! Договорились? Ну, и лады! В самом деле, что случилось на кирзаводе? Со слов Денисова выходит, что люди угорели угарным газом.    
Урасметов вздохнул.   
– Дело в чём, Пантелей Куприянович? Помнишь дожди перед заморозками? Всё залило водой. Народ промок до нитки, обувки никакой, особенно в бригаде по заготовке глины. Вытопили на ночь барак – обсушиться. На тридцать человек две печки – кинь берёзы и через полчаса, как в парилке. Сушить – сушили свою «трихомудию», а вьюшку закрыли рано – спать торопились. Зашёл бригадир, чтобы сосчитать спящих, видит: в топке синий огонь – угар. Поднял бригаду, всех на улицу и началось … Ладно, обошлось …
– Видишь, Андреич? Денисов прав, не порти с ним отношений – пригодится! Поступим следующим образом: с истопниками решили, теперь пимы! Обувь собери по сусекам, деревням, старенькое, подшитое – в мороз сгодиться. В районах поголовье овец большое, шерстью обеспечат. Имей в виду, Андреич, пимы нужны максимум до октября и даже раньше. Не дай Бог поморозим людей. По числу жителей, проживающих на территории сельсоветов, определи норму выработки и распорядись, чтобы наваляли пимов. Не сделаем к зиме, угробим людей! 
– Исподки нужны, Куприяныч. Кирку-мотыгу, лом, лопату, в минус сорок не больно удержишь в руках: птица на лету мёрзнет.   
– Верно, исподки нужны! Шубинки, «лохмашки» – думай, Андреич, думай! – отмахнулся Погадаев. – Загляни минут через двадцать, рассмотрим аппарат трудпоселений, размещение, обязанности …   
– Мать её… давит Томск, – ругнулся в сердцах Урасметов, – сдаётся мне, нагонят ссыльных следующим летом, только крутись.  Не знаю, что и делать. 
– Не каркай, Андреич, и без того тошно. На Томск и Новосибирск давит Москва, будь здоров как! Воротники заворачиваются! Зайди ко мне. 
– Хорошо, Куприяныч.         
      В комнате Погадаева пахнуло теплом. От печи, накрытой железным кожухом, несло уютом. Пантелею с утра доложили, что работники исполкома, придя на работу, обнаружили на столах чернильницы с застывшими чернилами. «Не порядок, – решил Пантелей, ; здание надо отапливать с вечера», ; и поручил Петровне топить печи после ухода сотрудников с работы.
– К зарплате-то прибавишь, Куприяныч? Ить часа на три оставаться надо – не меньше, а корову доить, поросей кормить? Живу без мужика, сам знаешь, одинокой женщине несладко... 
Пантелей поморщился. Не любил он женские стенания о доле, всем хватало лиха: и приезжим, и местным.
– Распоряжусь, не волнуйся, Петровна, в беде не оставлю. 
Пробежав ещё раз глазами документ, Пантелей, как юрист, счёл необходимым подготовить аналогичный акт для всех четырёх районов края. Следовало прописать порядок подчинённости и взаимодействия создаваемой структуры с райисполкомами, милицией, органами ГПУ. Специфика правоохранительной системы, органов государственной безопасности требовала согласования с их руководством, иначе могло получиться, чёрт знает, что!
Размышления Погадаева прервал Урасметов. Ударившись на входе о косяк, Павел Андреевич, поглаживая ушиб, посетовал: 
– Убьёшься у тебя, Пантелей Куприянович! Набил шишку!
Погадаев съязвил:
– Сам же сказывал, что избы в Нарыме исстари строили с низким входом в знак того, чтобы люди, заходя в дом, кланялись жилищу, уважали его, почитали. Так же?      
– Было дело… Остяки и нынче блюдут культуру предков, чтят старину и чумы ставят с низким входом. 
– Извини. Какие обиды, брат? – засмеялся Погадаев. – Прислони лоб к стеклу, поможет. Иди, иди, я чайком займусь.   
– Ничего, до свадьбы заживёт, ядрёна вошь…    
– У тебя ж пятеро детей, и Марфа на сносях шестым.   
– Не беда, Куприяныч, посватаюсь к Петровне, авось возьмёт примаком? А?   
– Не меня ли в сваты навяливаешь? Узнает Марфа, не поздоровится, и Петровна пройдёт голиком по заднице.      
– С удовольствием пройдёт… Умеет, – разошёлся Урасметов. – Сам догоняй меня по детишкам, у нас в Нарыме семьи большие! Хозяйство – пятнадцать-шестнадцать коров, бычков, молодняка, овец десяток-другой, коней. Птицу: уток, гусей, курей – не считаем! На семью засеваем по двенадцать десятин ржи, овса, ярицы! Это не в городе, Куприяныч!  Живём справно, рожаем детей, работаем с утра до ночи! Не любим мы, нарымчане, лентяев! Гоним за околицу! Да-а-а, дела!   
– Поговорим о детишках, Павел Андреевич, конечно, поговорим …
– Давай пять, Куприяныч! Ещё больше зауважал, наш мужик, сибирский! Э-э-х, мороз-воевода! Забросали бумагами, отпишешь одну, как шлют другую. 
– Так всегда в верхах! – согласился Погадаев. – Влада Леонардовна на месте? Я к ней за чайком!
– У себя, Куприянович, колдует с бумагами: регистрирует, вписывает, штампует. 
– Читай пока документ, а я распоряжусь!
Секретарём Погадаева работала женщина лет сорока с необычным для здешних мест именем – Влада Леонардовна. Ухоженная, стройная, не без светских манер, оставшихся с учёбы в Смольном институте. Извлекая принадлежности к чаю из пристроенного в уголочке комода, Влада мило улыбнулась:
– Не беспокойтесь, Пантелей Куприянович, я сделаю чай по таёжным обычаям.
– Благодарю вас, – смутился Погадаев, откровенно любуясь улыбкой польской красавицы.
– Спасибо, Пантелей Куприянович.   
Владу Леонардовну Лесневскую – внучку польского революционера Леонарда Лесневского, высланного в 1863 году в Нарым за участие в восстании Кастуся Калиновского в Белоруссии, навялил Погадаеву Немировский Любомир Анисович. Старейший участник событий 1905 года, оставшийся после окончания ссылки жить в Нарыме. В одном из разговоров с Пантелеем, он рекомендовал её, возьми, мол, сестру соратника по партии, женщину одинокую, аккуратную, знающую языки – будет верной помощницей. Уточнил, что она польской национальности, католической веры, весьма образованная, имеет опыт работы с документами и умеет держать язык за зубами. «В наше время, дорогой друг, это счастье», – улыбнулся Немировский.
Влада Леонардовна не подвела, освоилась быстро. Бывало, смущала Пантелея взглядом искристых глаз. Пудрила носик, тихонько напевая на польском языке:

Kiedy patrz;, hen za siebie
W tamte lata, co min;;y
Czasem my;l;, co przegra;em
Ile diabli wzi;li
Co straci;em z w;asnej woli
Ile przeciw sobie
Co wylicz;, to wylicz;
Ale zawsze wtedy powiem
;e najbardziej mi ;al...

Оглянуться кто не в праве,
Вспомнить словно сквозь сон,
Что нашел он, что оставил,
Что запомнил он.
Время мчится, словно всадник
На горячем коне,
Но сегодня мой избранник,
Отшумевший звонкий праздник,
Вспоминается мне.

В Нарымском крае издавна повелось, что ссыльные революционеры разных поколений по окончании ссылки оставались на постоянные местожительство, заводили семьи, хозяйство, приживались. К ним тянулось местное население и, не без хитрости, перенимая этикет, манеру речи, знания. Подавляющее большинство ссыльных были людьми образованными, передовых мыслей, имели университетские дипломы и свои познания, опыт переносили на местную молодёжь: преподавали в школах, вели кружки, работали комсомольских ячейках. Владели ремеслом. Чалдоны, туземцы Нарымского края, не очень любили ремесленное дело и, как правило, в таких делах полагались на ссыльных из разных мест Российской империи.
Участники польско-белорусского восстания 1863-1864 годов, будучи людьми просвещенными, рассказывали о богатой истории своей родины. Из их разговоров нарымчане узнали о сговоре в XVIII веке Австрии, России, Пруссии по разделу между собой Речи Посполитой, в состав которой с 1569 года входило Королевство Польское и Великое княжество Литовское. В результате трёх её разделов в 1772, 1793, 1795 годах из огромного государственного образования к Российской империи отошли белорусские земли, с чем не согласилось население Польши и Литвы.  Начавшееся в 1863 году восстание поляков, белорусов и литовцев против политики царя Александра II, вошедшего в историю реформатором, и погибшего в результате террористического акта народовольцев, продолжалось около года. «Восстание было направлено, – рассказывали революционеры нарымчанам, – исключительно против самодержавия, сословного и национального неравенства».
Так в разговорах со ссыльными, их детьми из поколения в поколение передавались интересные события, происходившие на просторах Российской империи. Нарымская молодёжь просвещалась через отношения с прибывавшими на поселение участниками революционных событий, заимствовала манеру поведения, осваивала футбол, танцы. Приобщалась к новому, неизведанному.
– Ну, что, Павел Андреевич, схватил изюминку?
Оторвавшись от циркуляра, Урасметов усмехнулся:
– Не могу сказать, Пантелей Куприянович, что депеша радует содержанием, но сдаётся мне, что истинный её смысл читается между строк. Поясню. У нас в крае около четырёх тысяч перемещенных лиц из центральной России, Белоруссии, верно?
– Верно, Андреич.
– Люди привлечены на объекты первой очереди. Так?
– И это верно!
– Перспектива развития народного хозяйства в крае утверждена нашим планом, одобрена и согласована с Томском. Возникает вопрос…
– Сколько тысяч ссыльного контингента пригонят весной следующего года? Так? – перебил его Погадаев.   
Урасметов взглянул в глаза председателю. 
– Мыслишь верно, Пантелей Куприянович, добавить нечего! Сам-то что думаешь по этому поводу?
Погадаев подошёл к окну. Морозец рисовал узорами стёкла оконной рамы, вычерчивая разводы лучами багрового солнца.
– Подишь ты! Морозит, итит твою мать. Зима наступила раненько…
– Не слышу ответа, Куприяныч! Я не призываю к партийной совести, а спрашиваю по-мужски, в одной идём упряжке – сам сказал…
Погадаев отошёл от окна, испытывая гадкие чувства от мыслей, будораживших бессонными ночами … Массовая высылка людей…  Ему отводилась роль вершителя судеб десятков тысяч выселенцев, отправленных на необъятные просторы Сибири. В набиравшем обороты маховике репрессивной системы ГПУ, Пантелей – винтик системы, убивающей светлые представления о Белом и Чёрном, Добре и Зле, Жизни и Смерти: «…Калинов мост над рекой Смородиной, – усмехнулся он, вспомнив былину о проклятом Калин-царе с сорока царями и сорока королями. Фу, чёрт, привидится же такое!».         
– Через годик-другой, Андреич, спецконтингент у нас удвоится, если не утроится… Политика партии имеет массовый характер по пластам, категориям, слоям населения … Чистилище!
– К чёрту чистилище! – Урасметов ударил кулаком по столу. – Ты правильно сказал, Пантелей, сегодня мы принимаем трудпоселенцев и кидаем их в ломовую работу, завтра сами окажемся среди них! Всё дело во времени – когда?
Наступило молчание – мужское, мучительное. 
– В сообразительности не откажешь, Куприяныч! А скажи-ка мне, дорогой председатель, зачем парабельских остяков отселили на Тым? А? – Павел навалился на стол, прищурив узкие глаза.    
– Не расходись, Андреич, не расходись! Такие вещи с кондачка не обсуждаются! – Погадаев присел.   
– С какого кондачка? Если всё очевидно, как на блюдечке с голубой каёмочкой.
– Если ясно – делись!
– Эх, мороз-воевода! Не знаешь? Или прикидываешься? А я к тебе в открытую, всей душой…
– Не заводись, Андреич, не заводись, надо осмыслить.
– А-а-а, осмыслить наить? Я осмыслил уже! Наших остяков загнали на Тым, чтобы освободить территорию для размещения нового спецконтингента. Весной нагонят – о-о-о... Разумеешь? Если на следующий год не спланируем объёмы производства, освоения с учётом массового прибытия трудпоселенцев, грош нам цена. В частности, имею в виду – Парабельский район. Понимаешь, о чём речь? Сейчас мы ещё занимаемся вознёй в ширинке, а завтра с нас снимут головы за нераспорядительность, экономический саботаж, а то и диверсию на идеологическом фронте! Хорошо – доверят лопату или топор осушать болота и валить тайгу, а то и дырку продырявят во лбу из нагана… 
 Урасметов кинул депешу. 
– Вот тебе трудпоселения и система управления ими! Одним словом, Пантелей Куприянович, запрягайся! Поможем, чем можем!
Павел Андреевич взял за локоть Погадаева.
– Не серчай, Куприяныч! Что-то в этом мире идёт не так! Ты вот томский, городской, не слышал речей настоящих революционеров – ещё до октябрьских событий. Не о том они мечтали! Не о том! Я точно знаю, наслушался, всё детство и молодость провёл с ними! Спроси Петровну, о чём шептал ей на ухо товарищ Коба, когда кувыркался с ней на сеновале? Или Якова Алексеева, у которого он тоже проживал … Один-то ребёнок не Якова, а товарища …   
– Тише ты! – остановил его Погадаев.
– Чё тише? – набычился Урасметов. – Яшка собрался к товарищу Сталину в Москву, как это водится, поделиться радостью… Об этом в Нарыме каждая собака знает! Извини, Куприяныч, пойду! Не можется что-то, извини.
– Ты … смотри мне, нужен будешь…
– А? Это… Не-е-е, ни грамульки…
Павел Андреевич вышел, не притронувшись к чаю, с любовью заваренному Владой Леонардовной. Впрочем, и Пантелей сидел, обхватив ладонями кружку, не замечая ни настоянный на травах напиток, ни важную депешу на столе. «Вот и поговорили, итит твою мать!» – вздохнул он и махом выпил остывший чай.
– Влада Леонардовна, зайдите!
Поблагодарив пани Лесневскую, как он звал помощницу за глаза, попросил:
– Пришлите, пожалуйста, Дюкова, он должен быть у себя.
– Хорошо, Пантелей Куприянович, – улыбнулась женщина и как бы невзначай уточнила, – Иван Ермолаевич заглядывал к вам … Когда вы беседовали с Павлом Андреевичем.
Погадаев насторожился. Он …
– Не беспокойтесь, Пантелей Куприянович, я отправила его и сказала зайти чуточку позже.
– Спасибо, Влада Леонардовна, – облегченно вздохнул Погадаев.
– Не за что, Пантелей Куприянович, это ж моя работа.
– Не скажите…  Огромное спасибо вам…      
Заведующий сектором рыболовства крайисполкома Иван Ермолаевич Дюков слыл человеком деятельным, энергичным. Вместе с тем шумным, разговорчивым и не всегда по делу, за которое спрашивал с него Погадаев. Обладая открытым характером, напористостью, он легко уживался со всеми, договаривался, искал, доставал, промышлял. Это и стрежевые невода за тридевять земель – в Астрахани, снасти для запорного лова, вёсельный «флот». Ладил с людьми, рыбаками на песках, где находился разный люд – бедовый, с мрачным прошлым и мутным настоящим. Надо строжиться? – Строжился! Если позволяла обстановка, не обижал, давал слабину, но всё у него было чин чинарём, комар носа не подточит! 
– Добрый день, Пантелей Куприяныч, – приветствовал он председателя, войдя в кабинет, – забегу, думаю, по юртам Ласкиным. 
– А что беспокоит? – пожал плечами Погадаев, – людей отселили по плану, оставшиеся разберутся сами: займутся охотой, рыбалкой.
– Наить решить с Иженбиными, чем усилить Ласкинский стрежпесок, – гнул своё Иван Ермолаевич.
– Стоп-стоп, осенью же ты сам докладывал мне, что отселение остяков на Тым поставило промысел на юртах Ласкиных не рентабельным. Поддержать? Поддержим, но сам понимаешь, кошелёк не бездонный… 
– Правильно, докладывал! Но первое суждение требуется исправить с учётом новых обстоятельств, Пантелей Куприянович, и обыграть подходы к юртам Ласкиным в принципе. Верно говорю, наить сделать!
– Дохлого мучаешь, Ермолаич!
– Послушай, Пантелей Куприянович! Если подойти с умом к Ласкиному стрежпеску, он по улову рыбы сравняется с Парабельским и даже Усть-Тымским!
Хохотнул и уточнил:
– В Ласкино Иженбины – это не просто остяцкая династия. Бери выше, Куприяныч, она уходит к потомкам хана Кучума! Да-а-а! Иженбины, итить твою мать, закрепились на землях предков, сохранив рыбный промысел и охотничьи угодья. Поверь мне, они дорожат ими более всего на свете! 
– Знаю, – согласился Погадаев, – ближе к делу, не размазывай, что за привычка?
– Куда ближе, Пантелей Куприянович? – Дюков округлил глаза, –     Иженбины высказались за создание в Ласкино рыболовецкой артели из остяков, оставшихся в юртах, и даже название придумали – «Чебак». А это, товарищ председатель, меняет положение вещей в корне. О-о-о-о! –   поднял указательный палец вверх заведующий сектором края. – Отныне рыбный промысел в юртах Ласкиных – это коллективное дело остяков. Сохранив его на обжитых исстари местах, туземцы не останутся внакладе, и мы ценные породы рыб вытянем на показатели. Ну, как?
Пантелей заинтересовался. «Верно зрит Дюков, артель – реальное дело, – отметил он про себя. – А что? Поможем сетным ловом, подкинем снастей, неводник. Стоящее дело!» – сделал вывод Погадаев,    
– Не хитри, Ермолаич, – улыбнулся он, – на пескарях не проведёшь, я ёрш колючий.      
– Каких пескарях? – Дюков привстал от удивления. 
– Вернее – чебаках. Название артели придумали остяки или подкинул сам?
– А-а-а, вон, в чём дело, – залыбился Дюков, – есть маненько от меня. А чё? В Нарыме – товарищество «Красный рыбак», в Ласкино – артель «Чебак». Как без чебака? Рыба сурьёзная, без неё никак. Весной-летом откроем артели по Оби, но посоветуемся, может, и в Парабели, а? Или в юртах Мумышевых, Пантелей Куприянович? Как мыслишь?   
– Покумекаем, Иван Ермолаевич! – пожал ему руку Погадаев, – придумал здорово. Через месячишко, другой рассчитай-ка людей на тони и рыболовные промыслы. Исследуй, разведай, но неводники и самомётные лодки строй без всяких согласований, слышишь меня?
– Не иначе, расширяться будем? – с хитрецой поинтересовался Дюков.
– Ещё как, – отвел глаза Погадаев, – подкинь неводников юртам Мумышевым. Обласков – не надо, сделают сами. Дай ставных сетей, режевок, частушек, бредней, дели. Не жалей фитилей с крыльями, самоловов, перемётов – инородцам сгодиться! Идёт?
– Сделаем, Пантелей Куприянович! Ещё дельце есть, срочное! – заговорщицки   подмигнул Дюков. 
– Выкладывай, сейчас врач зайдёт!
 – Звонили из Томска, говорят, как ляжет зима, наить кинуть в город осетровых. Нынче взяли стерляди с ям – това-а-рная рыба…  Крестьянское общество «Красный рыбак» – их рук дело. Вот и думаю, Пантелей Куприяныч, станет Обь? Наить на Томск собирать обозы с рыбой, причём, быстрее колпашевских – они ближе к Томску. Хорр-о-о-ошие цены будут. Людей соберу, за месячишко обернутся.
– Не рано ли, Ермолаич? – усомнился Погадаев, – глянь в окошко, Обь ещё дышит.   
– Знаю, чё говорю! В самый раз! Пока то да сё… Подготовим сани, короба, рогожу для рыбы – время не терпит! Есть у меня промысловик из чалдонов – Родюков, слышали? Извозное дело знает. Его деды и прадеды промышляли, ездили по юртам инородцев, скупали рыбу, пушнину. За зиму трижды умудряется сходить с обозом в Томск. К Покрову дню и снарядим обозик!
– Что ж, распорядись! – согласился Погодаев, – пустые лавки в Нарыме наполним товаром.
– Хм, конечно, наполним! Обратно возьмём муку, сахар, бакалею, галантерею, соль, одежду, обувь.  Мужикам – азямы, пимы с узорами на голенищах. Бабам – ботинки на подборе, шали, полушалки, ситцы, кашемиры. Ребятишкам – сласти, гостинцы. Хитрец ещё тот, Родюков-то, в извозе сведущ!    
Приняв предложение помощника по снаряжению обоза с рыбой и пушниной на Томск, Погадаев подытожил:   
 – Готовься, Иван Ермолаевич. От Алатаево через Басмасово, Зайкино, Иглиткино, Колпашево, Тегульдеево ; на Томск – свет не ближний. Извозчиков собери из родственников или соседей, знающих извозные премудрости, готовь провиант ; и на зимник! 
Что такое зимник, Погадаев знал не понаслышке. По рекомендации Томского окружного исполкома два года назад он прибыл в Нарым обозом, продавшим оптом осетров, стерлядь, муксунов. Пантелей собственной шкурой испытал в сорокоградусный мороз дорогу по урману и стылым болотам Васюганья. Несмотря на тёплую доху из собачины, высокий воротник и такую же шапку с рукавицами – «лохмашками», чирки с носками из собачьих шкур, стельками из осоки, мороз пробирал до костей. Помнится, Пантелей выскакивал из саней и бежал за обозом вприпрыжку, согреваясь от стужи в стылом лесу.
Дневной переход обоза составлял около тридцати километров пути и завершался затемно на постоялом дворе. Здесь, – обратил внимание Пантелей, – для лошадей имелось сено, овёс, водопой и маломальские условия для отдыха извозчиков. Пантелея удивило наличие на постоялых дворах огромного количества лошадей. На отдельных остановках их было нескольких сотен голов. Оказалось, всё дело в том, что в зимнее время гужевой транспорт привлекался к перевозке товаров и дров для пароходов, бороздивших в навигацию Обь. Судна были оснащёны газогенераторными двигателями, и топились дровами. Зимой их развозили обозами вдоль реки и выгружали в определённых точках. В нужный момент пароход бросал швартовый, загружался топливом и следовал дальше к пристани назначения.
В дверь постучали.
– Разрешите, Пантелей Куприянович?
 Вошел мужчина средних лет в шапке из светлой собачины, исподках пятиугольной вязки и очках-блюдечках.   
Увидев Дюкова, извинился:
– Может, позже зайдти? 
– А-а-а, Леонид Васильевич, проходи-проходи. Жду! Прикройка дверь, мои «хоромы» простынут – загриппую. Всё, Иван Ермолаевич, обсудили, иди, дорогой, работай, мне с доктором надо разобраться. Люди болеют всякой заразой, мрут, и ничего не поделаешь – фельдшеров не хватает, врачебных пунктов нет, лекарств тоже. Трудпоселенцы вшивеют, того и гляди тиф пойдет по баракам с косой.       
– Не дай Бог! Не дай Бог! – закивал Дюков. – Дык я пошел, Пантелей Куприянович?
– Успехов, Иван Ермолаевич!  Не забудь о просьбе – срок два месяца, и никаких гвоздей!
– Справимся, – кивнул заведующий сектором рыболовства и, шаркая чирками по полу, вышел из комнаты председателя. 
Погадаев пригласил к столу заведующего здравоохранением края Леонида Васильевича Небалуева – выпускника Санкт-Петербургского медицинского института, направленного в канун Великой войны в Нарымский край для врачевания самоедов.
Врачуя население, доктор прижился в суровых условиях зимы, многое сделал для больницы в Нарыме, открыл лечебные пункты в районных центрах, искал персонал, готовил его. Выезжая по остяцким поселкам в пойме Оби и её притокам, оказывал помощь туземцам, исходя из особенностей их семейно-родового проживания. Обучал медработников, приобщал к сбору трав, готовил лекарства от болезней, которыми страдало население.
Медицинское обслуживание было не ахти каким. Пантелей владел обстановкой: на многие десятки и сотни километров ни врачей, ни фельдшеров, способных оказать медицинскую помощь при травмах или острых заболеваниях. Особенно страдала профилактика и лечение женских болезней. Женщины в Нарымском крае рожали часто, но неправильное проведение послеродового периода приводило к тяжёлым последствиям или изменениям в организмах.
В силу особенностей и условий жизни мужчины также подвергались многим заболеваниям, чаще всего страдая язвой желудка и двенадцатиперстной кишки от употребления мороженой рыбы – строганины. Мелкие кости отстроганной полосками рыбы травмировали слизистую оболочку желудка, вызывая язвы, зачастую осложненные кровотечением. В таких случаях не помогал ни глубокий покой больного, ни молочная пища, и наступал летальный исход.    
Нарымскому краю нужны были медработники узких специальностей. Приёмы, осмотры, амбулаторное лечение проводить было некому. Угроза эпидемии тифа, малярии, дизентерии, других болезней, передающихся жидко-капельным путём, через предметы общего пользования стала очевидной. Сложной была медицинская обстановка. Усугубляло её прибытие огромного количества выселенцев – нухоженных, больных, голодных, с кучей различных заболеваний.


Глава 11

Пантелея восхищала зима! Однако дела не отпускали председателя крайисполкома любоваться красой, отошёл от окна к залитому чернилами столу. Ручки, перья, карандаши, госбумаги: месячные, квартальные отчёты, схемы, графики ввода объектов в строй. Перечень документов для служебного пользования по линии спецкомендатур, окружкома ВКП(б). В отдельной папке считали минуты инструкции и директивы.
Текучка последних дней с подтягиванием «хвостов» в документальной части сняла тревогу многомесячного ожидания гостей из Москвы командой «Отбой». Она прозвучала сверх всякого чаяния, оказавшись желанной для руководителей Нарымского края, контур которых был обозначен рамками встречи Первого лица государства – Генерального секретаря ЦК ВКП(б) товарища Сталина.   
Поездка Иосифа Виссарионовича по Сибири была скорректирована Политическим бюро в сторону иных приоритетов, и Нарымский край неожиданно выпал из плана его поездки. Партийно-советские органы среднего Приобья вздохнули с облегчением и включились в обозначенные задачи, согласованные и утверждённые на уровнях Сибирской партийной организации.   
Пантелей Куприянович Погадаев исходил из того, что через недельку землю накроет снегом, и откроется возможность поездки по   краю. А пока изучал бумаги, не особенно тревожась за показатели, которые в виде цифр, таблиц и схем отражали сегменты производства.
Наткнувшись на засаленный листок, Погадаев хмыкнул: «Донесение исполняющего обязанности коменданта спецпосёлка кирпичный завод Вялова».
– Та-а-ак!
Каракули, видно, нелегко дались автору письма: «Комендант Голещихин человек грубый. Ремённой плетью бьёт выселенцев. Выданную для питания спецконтингенту муку меняет на золото, серги, кольца… Принуждает к сожительству женщин …».   
– Полковой писарь, будь ты неладен! – выругался Погадаев, вчитываясь в донос.
Вялов излагал дальше: «Бригадник Михалец на установке сруба обмолвился, мол, эта власть собачья, заставляет делать гробы». И так далее, подпись: Вялов П.С.
Погадаев отодвинул кляузу. «Кому ещё доносит, стервец. Смирнову – начальнику Парабельского райотдела ГПУ? Или сразу нашему чекисту?». Летом в крае работал сотрудник окружного ГПУ по фамилии, кажется, Мацуганов. – «Чёрт его знает, о чём толковал он с людьми, комендантами, может, и на меня где лежит писуля? Вялов, казалось, не замутит воды, а, поди ж ты – под Голещихина роет. Время выбрал удобное. Комендант посёлка, получив ранение в голову от одного из золотоискателей атамана Анненкова, всё ещё лежал на излечении в Колпашево. Скорее всего, заменят на другого, однако, не факт. Роль Фёдора в истории с золотом Российской Империи брат Александр выявил и отделил овец от козлищ.
Пантелею вспомнилось нападение на них с Голещихиным. Они с Фёдором кинулись к окну в надежде выскочить из полыхавшего дома наружу, а в лицо стрельба из нагана... Если б не комендант, Пантелей сгорел бы не за понюшку табаку. Брат Сашка ушёл с остяткой... Где мыкается? Живой ли? Эх, жизнь, едрись-перевернись.
Погадаев сложил в ящик стола документы, и, потянувшись, глянул в окошко – глаз не оторвёшь: снежок, позёмка. И всё же ранение давало о себе знать: тянуло плечо, мышцы, сухожилия, но решение принял быстро: «Завтра же выеду к выселенцам, гляну, как встретили зиму, объеду объекты». Приподнятое настроение у председателя Нарымского крайисполкома было и по иной причине. Впервые октябрьские события 1917 года в Петрограде, связанные с захватом Зимнего дворца и низвержением временного правительства, праздновались на официальном уровне, как день Великой Октябрьской социалистической революции. Значимость мероприятия трудно было переоценить.
Пантелей с глубоким удовлетворением воспринял решение партии о причислении даты 7 ноября по новому стилю к новому и главному празднику страны. Отныне граждане Советского Союза, люди мира будут знать день, который изменил историю российского государства и планеты Земля в целом. Дату, перевернувшую понимание человечества о труде как о духовной потребности советского человека-гражданина.
По этому поводу инструкцией, направленной из Томска, разъяснялась политическая суть установленного Политбюро ЦК ВКП (б) праздника революции. Органам партийной и советской власти предписывалось отмечать его торжественно, массово, с обязательным наличием государственной символики.  Руководителям всех категорий, участвовавших в выполнении решений XIV и XV съездов партий, требовалось к празднику достичь особых результатов. Успехи должны быть приурочены к дате свершения Великой Октябрьской социалистической революции. Для чего в установленном инструкцией порядке необходимо подвести итоги производственных успехов в трудовых коллективах рабочих и крестьян, о чём заявить на митингах, собраниях, конференциях при скоплении большого количества людей. Наиболее отличившихся в социалистическом строительстве граждан – поощрить. Празднование в СССР дня революции осветить в газетах, брошюрах, другой печатной продукции.
 Следующим днём Пантелей Куприянович выехал в Каргасок. Трое суток мотался по району, изучая спецпоселения в обширном бассейне реки Оби. Посетил Усть-Тымскую национальную территорию, остяцкие юрты. Туземцы жаловались на Тым: не хватало рыболовных снастей, возможности их чинки, замены, приобретения новых. Семьи и роды не могли поделить угодья, что попирало обычаи и традиции, сложившиеся на прежних местах.
Наконец-то, намёрзнувшись в кошёвке, Погадаев прибыл в районный центр Парабель. Не заезжая к тёще с тестем, завалил к председателю райисполкома Браткову и с места – в карьер.
– Не тяни с леспромхозами, Илья! Жми на всю катушку! В Томске ждут сырьё, им по горло нужен лес! Говорю русским языком: нужен! Намеднись Шмаков звонил, кричал: «Голову оторву за недопоставку высокоствольника». Чё скажешь ему, товарищ Братков? Пойми, Илья, со Шмакова не слазит Эйхе – председатель Сибкрайисполкома. Мы в одной упряжке тянем! 
– Убиваешь, Пантелей Куприяныч! – нервно отреагировал Братков – шкуру снимаешь с живого! Где я возьму специалистов по валке леса и восполнению его в будущем периоде? Кто рассчитает технологические схемы вырубки в соответствии с нормами лесоводства, распределёнными в системе труда? По наитию пока… Товарная древесина, не товарная, хрен её знает, – развёл руками председатель райисполкома. – Для показателей валим, Пантелей Купряныч и всё. Из того же Томска нагрянет комиссия, изучит валку и что? Меня же назначит вальщиком. Знаете, как у нас разбираются?
Погадаев отмахнулся.
– Правильно, – сник Братков, – дай Бог расхлебать с кирпичным заводом…
При упоминании кирпичного завода у Погадаева убавилось оптимизма. «Мать его… завод – стратегическое направление. Шмаков сказал: «Упаси боже, Пантелей, не выполнить норму по кирпичу». Лесозаготовки из первой очерёдности тоже. Как по тонкому льду идёшь, язви её… Раз и с головой. Вынырнешь? Хорошо. Нет? К вечеру забудут».
Илья Игнатьич перевёл дух. Избыточный вес диабетика угнетал его и в жару, и холод. Непоседливый характером, обязательный творить полезное, Илья скисал перед начальством, нервничал, говорил невпопад, ошибался. И всё потому, что жил в постоянном ожидании беды.
На собрании партийной организации райисполкома, на котором коммунистами обсуждались итоги работы исполнительной власти за месяц, секретарь парткома Сергей Ипполитович Денисов сделал неутешительные выводы насчет работы Ильи. В них прозвучали такие обвинения, как самоустранение, упущения, слабина, просчёт, изъян, что не вязалось с истинным положением дел в районе. Тем более, в части деятельности председателя райисполкома. Ранее со стороны Денисова выпадов не замечалось. «Почему сейчас изменилось отношение ко мне? – размышлял Братков. – Или секретарь парткома, зализывая огрехи в своей работе, пал ниц перед начальником районного ГПУ Виктором Смирновым? Решил реабилитироваться? А если установка сверху?».
Бессонница, тревога и даже ожидание ареста терзали руководителя исполнительной власти района. Погадаев не мог не заметить упадка сил и в целом паршивого состояния Ильи Игнатьевича. Итожа встречу по объектам, возводимым выселенцами в Парабельском районе, Пантелей Куприянович заметил:
– Не раскисай, Илья, держись, всем достаётся. Не маленький. И слава Богу, отвертелись от посещения Первым. Вот где крылись подводные камни! Избежали и ладно. Запрягай коней и вперёд. Давай пять! Я переночую у тестя, попаримся с Захаром Николаевичем, а с утра в Нарым.
– Бывай, Пантелей Куприяныч…  Не поминай лихом... Управимся, – у председателя райисполкома блеснули глаза. Илья Игнатьевич грузно повернулся и пошёл, как-будто в никуда… Озадаченный душевным состоянием Браткова, Пантелей глянул ему вслед, пожал плечами и пошёл в комендатуру.
По дороге ему встретился мужик, судя по одежде, приезжий.
– Уважаемый, не подскажите, где найти коменданта? – поинтересовался чужак?
– Идёмте, мне как раз туда.
Пошли по улице. Путник глазел на прочные, крепкие дома. Оценил обитую тёсом церковь с голубым, точно весеннее небо, куполом – гордость парабельцев.
– Крепко живёте! – произнёс мужик. – Избы отгрохали, церковь!
Погадаев не успел ответить, как орава ребятишек с санками, на коньках окружила их с незнакомцем. Мальчишка со смышлёными глазёнками спросил новенького:
– А вы кто будете, дядя? Комендант ссыльных?
– Ну хватил, брат! – рассмеялся путник.
– Комендант, комендант! – ввязался другой пацан.
– Ага – комендант тебе! Они носят форму и ливольверт на боку!
– Твоя правда, – подтвердил приезжий, – я просто ссыльный.
– Ссыльный? – не поверил мальчишка. – Ссыльных охраняют, а вы приехали сами!
– Я, как та собачка – не привязана, а визжу. Вот и приехал. Ладно, ребята, пойду к коменданту.
У калитки двухэтажного дома курил человек в форме.
– Здравствуйте, гражданин начальник! – охрипшим голосом приветствовал приезжий.
– Здорово! – ответил военный.
– Коменданта можно увидеть?
– Районный комендант Арестов Николай Васильевич перед вами, слушаю.
Путник опустил котомку, вытащил листок из кармана пиджака.
– У вас моя семья, жена с ребятишками, Кубрушко…
Арестов развернул документ.
– Та-а-ак, значит, Кубрушко Андрей Викторович, тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года рождения, из Ленинграда.
– Да, это я.
Изучив справку, Арестов прищурился, рассматривая стоявшего перед ним мужика.
– Как же получилось, что семью выслали, а вы остались в Ленинграде?
– В отъезде был! – смутился приезжий, – ездил к брату в Петергоф. Пока туда-сюда – моих увезли!
– Скорее всего, семья в посёлке Кирзавод, выясним. Нестеров!
– Я, товарищ комендант! – вытянулся, стоявший у коновязи «вохровец».
– Наш контингент! – кивнул он на Кубрушко. – Узнай о его семье, и расскажи, как добраться в посёлок.
– Слушаюсь!
«Вохровец» махнул Андрею, и они вошли в здание Парабельской комендатуры. Пахло чирками, сырыми пимами снующих туда сюда посетителей, работников учреждения, в ответственности которых находились высланные в Парабельский район спецвыселенцы.
– Ещё раз фамилию? 
– Кубрушко.
– Ага, сидай.
Андрей сел на отполированную одеждой скамейку. Вытянул уставшие ноги и потянулся за кисетом – курнуть.
– Добрался! – облегчённо вздохнул мужик, но затянуться не успел.
 – Кубрушко, – окликнул «вохровец», – верно, семья в Кирзаводе.
– Это далеко будет, уважаемый?
– Километров шесть. Справка тебе не понадобиться, а исполняющему обязанности коменданта Вялову скажи, что оставил в комендатуре. Он знает.
– Спасибо, можно идти? – обрадовался Кубрушко.
– Иди! – кивнул дежурный.
Закинув мешок за спину, Андрей зашагал по парабельской улице, или, как сказали сельчане – томскому тракту уже другим человеком. Тот, свободный, остался в дороге, появился новый – спецпереселенец Андрей Кубрушко. Минуя красивую церковь, остановился, искоса глянул на купол и, осенив себя знамением, пошёл навстречу судьбе.
Проводив взглядом удалявшуюся фигуру выселенца, Погадаев поприветствовал  коменданта. 
– Моё почтение, Николай Васильевич, как живёшь-можешь? Приехал взглянуть на кирпичный завод. Как люди? Не мёрзнут в бараках?
Комендант обстоятельно доложил краевому начальству:
– Бываю у них, Пантелей Куприяныч, обустроились, зиму выживут, а летом отстроимся. Сдаётся мне, стройка, не более, чем начинается: леспромхозы, промысел, раскорчёвка, дороги … Э-э-эх, мать её за ногу…   
Покурили ещё и, кивнув друг другу, распрощались. Погадаев залез в кошёвку, укутался тулупом.
– Гони, Анисим.
Причмокнув губами, кучер осипшим голосом крикнул: «Ннн-о-о-о, родимые», – и хлестнул лошадей вожжами.
Выстреливая морозным паром из ноздрей, запряжённая пара жеребцов рванула по Советской улице. Уже за церковью Погадаев обогнал выселенца Кубрушко, шагавшего по обочине улицы.
– Останови, Анисим, заберём с собой.
– Как прикажешь, Пантелей Куприяныч, наше дело маленькое. Тпру-у-у! 
Лошади остановились, взбрыкивая от нетерпенья ногами.
– Кубрушко! Падай в кошёвку! – окликнул Погадаев идущего по обочине Андрея.
Горемыка боком завалился в сибирские сани и устроился за спиной у кучера.
 – У нас в Нарыме говорят: «В тесноте, да не в обиде». Укройся полой тулупа, морозит. 
– Спасибочко, прохладно.
– Не за что! Скоро будем на месте.   
Укрывшись сеном и куском мохнатой овчины, Андрей задержал взгляд на сидевшем напротив начальнике. Выбившиеся из-под шапки волосы не создавали впечатления человека в возрасте.  Подрумяненное морозцем лицо, живые глаза располагали к себе. Умиротворённый сумерками, Андрей отвернулся от позёмки, летевшей из-под копыт лошадей, вздохнул, представляя встречу с женой, детьми. А красота кругом!
Пара лошадей въехала в хвойный лес. Обворожительным инеем искрились сосны, иссиня-зелёные пихты, шумели кедры, словно недовольные скрипом полозьев кошёвки о снег. Темнело. Ветерком обжигало щёки гостей. А зайцы-то! Зайцы сходили ума! Грелись косые хитро. Выскакивали из леса и наяривали перед лошадьми наперегонки. Кони, всхрапывая, тряслись по санному следу в таёжной мгле, не пугаясь ни заснеженных ветвей, ни валежника на обочинах дороги с цепочками заячьих следов, круживших между деревьями.    
Спустились в узкую падь. Бежавшая в ней речонка высохла, но русло осталось, выделяясь паром над незамёрзшей частью воды. Опасное место, шагнёшь – и под лёд, поминай, как звали. Опасность таилась и в зверье. Поднятый в спячку медведь – страшная сила! Придёт шатун-Амикан, как зовут его остяки, на водопой, почует человека – живым не оставит: изомнёт, порвёт, сожрёт. Такое случалось, чалдонам не привыкать. 
– Красотища! А? Кубрушко? – подал голос Пантелей, – это тебе не Невский топтать ногами! Обвыкнешься, приживёшься! Вода камень точит! Слышь меня?   
– Слышу, – очнулся от мыслей Андрей.
– Осталось немного, сейчас увидишь своих. Небось, наскучился? 
– Есть, конечно, товарищ председатель. Жизнь ; штука такая, что не знаешь, куда повернёт… Что сделаешь? И здесь люди живут.
– Во-о-от! Это главное! Будем осваивать Нарымский край! Богатые у нас места! Всем работы хватит!      
Кубрушко заворожено смотрел вокруг, размышляя над судьбой. – «Нашёл своих! Остальное уладится. Разберутся. Вернёмся в Ленинград. А пока, Андрей Викторович, – усмехнулся Андрей, – ты спецпереселенец, терпи».
В посёлок въехали уже в темень. Кругом разваленные шалаши, балаганы, почерневший снег от кострищ. Ближе к опушке леса раскинулись бараки – центр спецпосёлка Кирзавод. Из труб вился дымок.   
– Сто-о-о-ой, Анисим, – крикнул Погадаев.
– Слушаюсь, Пантелей Куприянович, прибыли.
Откинув полу тулупа, председатель крайисполкома вылез из кошёвки.
– Идём, Кубрушко!
Погадаев взбежал на крылечко и открыл скрипнувшую на морозе дверь. Антон вошёл с председателем в избу. В натопленном помещении пахло смолой, лежавшими на печи портянками, пимами. Слева и справа от входа вдоль стен – два топчана, на одном из них в расстёгнутой гимнастёрке лежал исполняющий обязанности поселкового коменданта Вялов.
Увидев вошедших, Пётр вскочил, одёрнул форменную одежду.
– Здравия желаю, товарищ председатель. В посёлке без происшествий, трудимся…
Погадаев прошёл к столу, словно не замечая тянувшегося по стойке «смирно» Вялова, присел на лавку.
– Почему посёлок пустой? Где люди?
– Дык, рабочий день окончился…
Погадаев кивнул, протягивая озябшие руки к жаркой печи.
– Бараки видел, с заводскими помещениями как? – поинтересовался он, расстёгивая полушубок. 
– В соответствии с проектно-сметной документацией помещения для кирпичного завода строятся, в нормы вкладываемся. На очереди вспомогательные объекты: складские, для инструмента, оборудования! – доложил помощник коменданта.
– Торопись, Вялов, морозы ударят, не дай боже выпадешь из плана. И береги людей! Слышь меня?
– Так точно, товарищ председатель.
– Что с пимами, исподками? 
– Старенькое по деревням собрали – пойдёт. Был у товарища Браткова, он распорядился валять пимы в сельсоветах. Лошади, сани есть, объедем, соберём. 
– Хорошо, через недельку доложи Браткову, он перезвонит мне. Идут разговоры, Вялов, что хлещешь брагу по чём зря, а? Смотри-и-и…   
От Погадаева не ускользнуло, как залилось краской испитое лицо исполняющего обязанности. «Зна-а-а-ет, собака, чьё мясо съела», – подумал Пантелей и кивнул на Андрея.
– Принимай пополнение – Кубрушко, Андрей Викторович.
У Вялова округлились глаза.
– Чё ж получается? Анисьин муж? – Пётр перевёл взгляд на мужика. 
Андрей кивнул и хриплым от волнения голосом спросил:
– Они здесь?
– Где же им быть, здесь, однако Анисья считалась вдовой, – усмехнулся Вялов и остановил взгляд на Погадаеве.
– Пусть идёт! – разрешил Пантелей Куприянович.
– Иди, Кубрушко! – махнул Пётр, – твои в бараке, что у реки.
– Хотя, стоп, Вялов! – вмешался председатель, – иди с ним и расскажи о порядках, чтоб не попал как кур, во щи.
– Слушаюсь, – подхватился помощник, снимая полушубок с гвоздя. – Идём!
Вышли на мороз. По тропке шли люди.
– Чё, родимые, спровадили деда в последний путь? – окликнул их Вялов.
– Спровадили, гражданин начальник, – буркнул крепкий мужик, вобрав голову в фуфайку.
– А-а, Мезенцев, не узнал, чё-то, – оживился Пётр. 
– М-да-а, гражданин начальник, хорошего человека на вечное упокоение отправили, фигуру революционного движения. 
– Ну, загнул, Николаич, Лаврентий – фигура! – хохотнул исполняющий обязанности.
– Выходит, да. Перед смертью дед исповедовался мне. Э-э-э-э, нам далеко до него… Сколь пережил, мыкаясь по царским тюрьмам и ссылкам! Не счесть.
– Ты мне чё скажи, Николаич, – понизил голос Вялов, – не упомню имени того хера, что девчушку ссильничать хотел…   
– Прокопий, что ли?
– Он, он, точно… Не дедок ли его ножичком приговорил? …
Мезенцев взглянул на Вялова. 
– Хм…
– Увлекательно. На снегу следов нет, а ножичек из горла Прокопия торчит себе и торчит. С неба свалился, чё ли? Или дедок всадил ему этак метров с семи-восьми, а? Вот, чё интересно, Николаич, а? 
– За Прокопия Бог с деда не спросит, а с подлеца – взыщет. 
– Ага, сообразил, всё же дедок работнул его ножичком, – ощерился Пётр Сидорович, – и в правду, бедовый был старикан. 
Мезенцев кивнул.
– Лаврентий Макеевич Подгурский участвовал в покушениях на Императора Александра II, его сына Императора России Александра III, м-да, такой человек…
– Поди ж ты? – оторопел Вялов, – с виду не скажешь. Если бы так ловко ножичком не «играл», и в голову б не пришло. Чё скажу, Николаич, – спохватился Вялов, – забирай нового кадра, Кубрушко будет.   
Пётр подтолкнул Андрея вперёд. 
– Кубрушко? – смешался Александр Николаевич, – Анисьин муж?
– Выходит так, прибыл на место «жительства», – залыбился новичок.
– Хм, ладно, Пётр Сидорыч, пойду. Печи проверю сам. Отдыхай уж.
– Какой – отдыхай, – замахал руками Вялов. – У меня сидит председатель крайисполкома Погадаев.  Понимать надо!
– Ну, привечай тогда. Идём, Кубрушко.
  Старший бригадир жалел деда Лаврентия. Мотаясь по тюрьмам и лагерям, старик ничегошеньки не видел в вековании. Ссылка в Сибирь – последнее прибежище непутёвой жизни, исчерпала воплощение нравственно-духовных идеалов, коим следовал он, почитай, восемь десятков лет. Чувство справедливости, развитое в тонкой натуре старика по самой высокой мерке, двигало Лаврентия на бескорыстные поступки.
Остатний шаг, как вера в высшую справедливость, выразился в защите девчушки, которую при оправлении естественных надобностей в кустах выследил мерзопакостный Прокопий. Зверюга набросился на худенькое создание, не подозревая, что дед Лаврентий, смекнув о скотских намерениях троглодита, осторожно следовал за ним. 
Плавным движением Лаврентий Макеевич вытащил из костыля нож-саамку и метнул его в насильника. Клинок, как в масло, вошёл в гортань лиходея, сомкнув бесстыжие зенки навеки. Девчушка даже не поняла, откуда пришло спасение, и с криком: «Помогите» кинулась в барак. Выскочившие на улицу мужики обнаружили в кустах коченеющее тело Прокопия. Финка была на месте – по самую рукоятку в шее.         
Вялов затеял было следствие, понимая, что ножичек Прокопию   в шею впихнул кто-то из своих, но где там! Кого искать? Мужики давили лыбы, напускали удивленные глаза, когда Пётр Сидорович задавал вопросы по существу. Прокопий вызывал отвращение в бригаде Щепёткина, его презрела вся партия первых выселенцев. «Собаке – собачья смерть», – делились между собой ссыльные, забыв о злодее на следующий день.
Заезжал проездом начальник Парабельского райотдела милиции Воропаев. Вялов доложил Константину Степановичу о случившемся, он внимательно выслушал, кивнул и уехал, ничего не сказав напоследок.
А Лаврентия Макеевича Подгурского схоронили достойно, по-хрестьянски, как он и просил людей, окружавших его до последнего вздоха. «Царствие небесное! Пусть земля будет пухом! – желали деду выселенцы, бросая на крышку гроба, смастаченого самим же дедом, по горстке стылой земли.
– Прощай, Лаврентий Макеевич, – скорее выдохнул, чем произнёс старший бригадир Александр Мезенцев, – выполнили твою волю, схоронили, как положено.
Светлое и чёрное на Руси, как радость и горе, уживались рядышком.


Глава 12

Наступившие в конце октября морозы сковали Обь гибким, но крепким льдом. Им покрылись полные ельцов таёжные речушки, озёра, протоки, излучавшие солнечные блики струившейся под ним воды. Кружевами мохнатой изморози лизнуло тайгу, и оделась она в вытканные инием наряды, даримые морозцем в канун десятой годовщины со дня Великой Октябрьской социалистической революции.
Известие о праздновании событий октября 1917 года в новом формате спецконтингент посёлка Кирзавод воспринял с энтузиазмом. «В Советском Союзе день выстрела Авроры, послуживший сигналом к началу штурма Зимнего, – объявил на митинге измотанному люду Сергей Ипполитович Денисов – секретарь партийной организации Парабельского райисполкома, – отмечается как день Великой Октябрьской социалистической революции». 
– Вона что, народ! – обвёл собравшихся мутным с перепоя взглядом исполняющий обязанности коменданта посёлка Пётр Вялов
– Революция, значит? – усмехнулся Денежко. – Пусть так… А то переворот, переворот, придумали чёрт знает, что! Революция – она и есть революция, и звучит по-особому…
– Ты о чём, Денежко, – насторожился исполняющий обязанности, не понимая услышанное от ссыльного.
 – Мыслю про себя, гражданин начальник, говорю, революция – это здорово! «Мы старый мир разрушим до основания…». Каково звучит, а?
– А, что построим, Сергей? – ухмыльнулся Щепёткин.
Вялов едва не подпрыгнул.
  – Смуту не разводи, бригадир! Иначе найду управу! Разговорился, понимаешь ли… Готовь людей к празднику, проверь, чтобы всё было чин чинарём и не балуй у меня! Ежели что ; я у себя.
Радостная весть о подготовке района к празднованию юбилейной даты октябрьской революции разлетелась по баракам, всколыхнула людей, вдохнула силы, которых уже не хватало в голод и лютый мороз. Выполнение трудовых показателей за скудную пайку, чтобы выжить, ломало спецпереселенцев, смирившихся с испытаниями зимой. Несмотря на прегрешения перед властью и Господом, ссыльные осеняли себя трёхперстным знамением, вспоминая слова Иоанна Златоуста: «Не просто перстами должно изображать крест, но с сердечным расположением и полной верой. Если так изобразишь его на лице, то ни один из нечистых духов не приблизиться к тебе, видя тот меч, которым уязвлён, и получил смертельную рану». 
Многое переплелось в жизни людей, отправленных за тысячи километров в нарымскую тайгу строить, ломать, поднимать. Здесь же, в земле кладбищенской рощи, шумевшей гимны Господа Иисуса Христа о Марии, излившей на Него всё доброе, историю каждого из них прежде, чем уверовали в предназначение Господа, и жили в грехе, нашли упокоение. Проходившие у кладбища ссыльные верили, что ушедшие в мир иной обрели божественную жизнь детей Божьих! Кланялись могилам и, согнувшись под колючим ветром, шли дальше, проклиная страдания в жизни земной. 
Не исключением был и Мезенцев. Проходя по утоптанной тропинке у берёзовой рощи, где упокоились мужики его бригады, дед Лаврентий, спецпереселенцы первой партии ссыльных, остановился, постоял и, перекрестившись, пошёл на пилораму, где бригадники распускали брёвна на тёс. 
– Слыш-ка, Ефим, – Александр тронул за локоть Михальца, – поговори с мужиками об охоте. Караются, караются, а скоро праздник. Выбью у Вялова выходной, сходим в тайгу, постреляем дичи, накормим людей, как следует. У детишек зубы шатаются, цинга одолела, болезни, мать твою… навалились, не знаешь, за что хвататься. Поговори, а я разживусь ружьишком ; другим, и сходим на охоту, авось повезёт – добудем мяса. Всё прибаравка к баланде.   
Михалец присел на бревно. Смахнув пот рукавом фуфайки, кивнул. 
– В лес надо идти, Аляксандр, оголодали. Верно, зима не на шутку злая, заготовим впрок. Припасов осталось курам насмех – отдадим  детишкам. Кого возьмём в тайгу?  Ума не приложу. Доходяги…
– И я об этом же... Поговори с людьми ... Кто может… Мрут детишки, болеют бабы.   
– Вот что, Александр, слышал я, в Парабели открылся детский дом или приют, не знаю уж как он называется. Собрали там детишков без рода, имени… Поговори с Вяловым, он прислушивается к тебе, отправим сирот на государственный харч, авось выжывут. Поддержать их пайкой у нас невозможно, сам знаешь, передохнем все …   
– А что? Дело, – согласился Александр, – обмолвлюсь с Петром, авось не откажет.
– Не зятягивай разговор, дури в нём в отличие от Голещихина меньше, уважает тебя, считается… Со Щепёткиным хуже обстоят дела, выходит, бригадир бригадиру – рознь. Слышь меня? А об охоте поговорю с мужиками. Засветло ещё распилим бревно и вечерять будем. Давай  «пять»! 
– Добро, Ефим, я что думаю? Октябрьский праздник на носу, оговорим у печки за махорочкой? Идёт?
– Оговорим, бригадир. 
Иван Щепёткин вышел на улицу. Воздух казался особенно свежим, бодрящим после одуряющей барачной духоты. «За тридцать давит, чертяка. Туман над тайгой, и дым от печек в небо, – подумал Иван, вслушиваясь в шум у реки. – Что за хреновина?».  Вгляделся в изморозь прибрежных кустов. «Схожу-ка на Шонгу» – решил он, наступив нечаянно на застывшую лужицу. ; Мать твою», – ругнулся в сердцах, нелепо взмахнув руками.
Осторожно ступая по скользкой тропинке, Иван вышел к речке. Раздвинув оцепеневшие от мороза кусты, обомлел. Ещё вчера в хрустально блестевших заберегах плескалась вода, сейчас забились шугой и наползавшими на берег льдинами. Вздыбливаясь на водоворотах, куски льда с шорохом кружились в несхваченной морозом воде, издавали звуки, схожие с шумом шелестевшей тайги. 
 Река заворожила Ивана – становилась, милая, замерзала… Здесь же столпилась бригада Мезенцева, обсуждали рыбалку мордами. Каталась ребятня, съезжая к урезу воды на досках, а чаще на задницах, грелись, толкались плечами ссыльные из соседних бараков. Стучали пимами мужики, не давая стынуть ногам, обёрнутым в тряпки и бумагу для упаковки товаров. Рассуждали об охоте, приметах тайги, подлёдном лове, о празднике Октябрьской революции, жизни вообще…   
– Становится река, что ли? А, мужики? – окликнул ссыльных Щепёткин, потирая озябшие руки.
– Стаёт, милая, – прохрипел простуженным голосом Мезенцев, – шуга-то прёт какая! Коней, Иван, надо перегнать сюда, как считаешь? Не заморозим лошадок? Порешат стога, не столько съедят, сколь испортят!         
– Верно, Александр, – согласился Иван, подходя к мужикам, – на днях закончим конюшню и загоним лошадок в тепло. 
– Успеем, мужики, за конюшней дело не станет! – согласился Михалец, грея дыханьем руки, – баили остяки, что санная дорога через Обь к праздникам установится, а Шонга ещё раньше. 
– Правильно говорят, – прохрипел Мезенцев, – окончим дела со скотиной. Праздник-то отметим, мужики? Слыхали новость из Парабели? Как мыслите?   
– Уж, не на охоту ли намекаешь, Сашка? За мясом в тайгу подбиваешь народ?
– А чего нет? Намедни говорили с Иваном. Вялова беру на себя, а с артелью человек на двадцать уж определитесь сами. Кого-то на Обь отправим за рыбой. Имел разговор с парабельскими мужиками ; помогут, заверили меня, в беде не оставят и подбросят кое-что из жратвы. Собьём артельку из своих и на подлёдный лов зарядим. Решайте, кто со мной в тайгу на охоту, кто рыбалить на речку. С провиантом, скажу, туго будет мужики. Начальство не скрывает этого, беспокоится. Обозы из Томского выйдут недели через три – не раньше. Пока завезут в райцентр, доставят нам – ноги протянем. Детишки пухнут с голоду, болеют… Выдержим ли? Как видите, зима суровая, решайте сами...
– Начальство беспокоится о нас? Рассмешил, бригадир, – Седов сплюнул жёлтой табачной слюной.    
– Беспокоится, чёрная твоя душа. За шкуру боится. Упадём на снег от бессилья? ; Его призовут к ответу или к стенке, выбор небольшой. Есть у меня ключик к Вялову, разберёмся. 
– Ну-ну, – ощерился Седов, растирая исподкой побелевшую на морозе щеку.               
Уже на следующий день выпал полуметровый слой пушистого снега. Балаганы и шалаши превратились в огромные снежные шапки. Трещали деревья на стуже, скрипел снежок под ногами спецпереселенцев, спешивших с охапками поленьев в бараки. Свистели   рябчики в рябиннике, их мелодичный свист разносился в округе, побуждая мальчишек ставить силки на опушке леса. Ловили, ощипывали, потрошили, варили в кипятке и кушали, облизывая ручонки от жира. Иногда скрипела дверь на морозе, пробегала меж бараками чья-то фигурка, скрываясь в месте общего пользования – туалете, и опять над Кирзаводом висела тишина, отдыхала под снежным одеялом земля.   
Разгулялась зимушка, качая права сибирской красой – морозом, выгоняя из берлог медведей. Страшен шатун в такую пору – порвёт на куски. Уходили лоси и зверьё, что поменьше, в березняки питаться ветками стылых деревьев. Не стояли на месте, двигались, носились, пробегая за светлое время десятки километров таёжных трущёб. Вздравигивали от лопавшихся на морозе пихт, сосен, кедра, уносились вглубь лесных буреломов. Матерились люди, по чём зря проклиная судьбинушку, выпавшую им на пути к исправлению. Поостыв, вздыхали, принимали смиренный вид и, обращаясь к Богу, взывали его к очищению от скверны в проклятой жизни.       
Переживал Иван Щепёткин. Морозы выбили бригаду из плановых  заданий, и на отдельных объектах работа остановилась не по их вине. Не хватало инструмента, одежды, рабочих-специалистов, понимания руководством задачи в целом: а что же мы строим, наконец? Отсутствие в болотах торных дорог, гужевого транспорта, приспособленного к заданиям для спецпереселенцев, не способствовало достижению успехов. Иван злился, переживая за бригаду, матом крыл Вялова, спустившего  на него псов за бригаду. Грозился, стращал. «Ничего, – скрипнул зубами Щепёткин, – представится случай – забью, скотину, и концы в воду. Тайга всё спишет… Ушлым в последнее время стал, осторожным, зараза. Чует…
Холода усложнили жизнь спецпоселенцев. С ними пришёл голод, заболевания, вырывавшие из процесса труда, нормированного временем, планами, сметами. Лечения как такового не было. Единственной возможностью перенести болезнь и вернуться к жизни оказалось питьё отваров из ягод шиповника, смородины, клюквы, боярышника, заготовленных ссыльными с осени. Ни осмотров детей, ни профилактики болезней, косивших спецконтингент, ослабленный скудным питанием и морозной зимой.
Летом в Кирзавод приезжал заведующий Парабельским врачебным участком доктор Донской. С врачами районной больницы Дмитрий Дмитриевич обследовал людей на инфекции: малярию, тиф, холеру. Заразы не выявил, но сработал плотно: провёл с людьми профилактическую беседу по болезням Сибири, особенностям протекания, обратил внимание на противоэпидемические меры, санитарно-просветительскую работу среди женщин, детей, стариков. Засыпал дустом отхожие места, обработал хлоркой посуду общего пользования, что вызвало неоднозначную реакцию ссыльных, в особенности женщин.   
– Потравит, чертяка, людей, – ворчали бабы, воротя нос от хлорированной воды, которую набирали из речки. 
Обошлось. Детишки меньше болели дизентерией, не жаловались на боли в животе, энтероколиты. В бараке у Мезенцева врачи оборудовали изолятор, карантинный угол, куда помещали людей с температурой, рвотой, подозрительной сыпью на теле. Здесь же ветеринар Изварин Кузьма Лукич, из переселенцев, назначенный Донским лекарем посёлка, принимал больных. Лукич, мужик простой, незамысловатый, о лошадях знал всё и, не мудрствуя лукаво, людей лечил применительно к их организму – основательно и без возражений. Осматривал, простукивал, выделял кое-какие порошки, оставленные Донским, выхаживал и ставил на ноги. Не всех, правда. Люди умирали от болезней, обострившихся в период отсутствия санитарного обслуживания и контроля, но эпидемий избежали. Отдельные случаи заболеваний малярией Дмитрий Дмитриевич погасил, контролируя обстановку через Лукича.
Доктор Донской произвёл приятное впечатление на спецпереселенцев. «Знающий, простой человек, – говорили меж собой доходяги, – не оставил без внимания: осмотрел, выслушал, отпустил порошки от малярии, простуды, желудочных заболеваний. Нескольких человек забрал в больницу для хирургического лечения ущемлённой грыжи, удаления аппендицита. 
В целом, жизнь подневольных текла без особых претензий на разнообразие и досуг: отоспаться, отлежаться ; и на ломовую работу в тайгу. Свободными вечерами мужики кучковались у полыхавших жаром печей и, затягиваясь крепкой махоркой, перехваченной у чалдонов, обсуждали поселковые дела. Прежде всего, как выжить на голодном пайке суровой зимой? Решить проблему скудного питания без поддержки местного населения не представлялось возможным. Они это понимали, всякий раз поминая добрым словом остяков, чалдонов-охотников, которые, оказываясь в посёлке по разным делам, делились с ними рыболовной снастью, дробовиками, лыжами, мясом животных. 
Вместе с тем, люди помнили о запрете по линии ГПУ. Контакты со спецпоселенцами жителей Парабели и близлежащих деревень не  допускались. Случайно или преднамеренно, всякий раз инструкции нарушались и ссыльными, и местным населением. Появлялись отдушины, через которые бедолаги кормились за счёт отношений с парабельцами. Остяцкие семьи из рода Оккыр-паи Иженбиной, её дочери Сёнги, Виктор Новосельцев, Владимир Марков, его жена Екатерина, Гаранины, не опасаясь репрессий властей, знакомились со ссыльными, передавали им опыт выживания суровой зимой.
Наличие у посёлка рек, озёр, тайги вселяло оптимизм у активной части ссыльных. Не сидели сложа руки бригадиры Мезенцев, Щепёткин. В обход установок начальства использовали природу Парабелья, животного мира для выживания в голодных условиях нарымского Севера. На свой страх и риск изыскивали возможность охотиться на зайцев, тетеревов, косачей, глухарей, бывало, валили лося. Пётр Вялов замечал хитроумные выдумки смышлёных мужиков, делая вид, что ему невдомёк ухищрения, вместе с тем, понимал, что без дополнительного питания спецконтингент посёлка не осилит выработку нормативных показателей. Люди падут и не встанут на работу, а этого допускать нельзя – ох, как нельзя. Придётся держать ответ перед Арестовым – районным комендантом, а он или голову отвернёт за недоимки в производстве, или направит представление в Томск о снятии с должности. «Не-е-е-ет, хлебное местечко, – размышлял Пётр Сидорович Вялов, – власть! Почитание! Разберусь с бригадирами. Баловать? Не балуют, не с руки, знают, за чей счёт выживают в мороз. Щепёткин, хитрец, не даёт подобраться к Настьке, сам, видно, мылится, дристун-дутик, охаживает, вокруг да около ходит…  Ишь, потянуло на молоденькое мясцо…  Ничё, обломаю. Закон тайге не писан!».   
Ещё весной Пётр Вялов отметил, что Настя, девушка лет семнадцати, глянулась Голещихину. Выслана она была с отцом и матерью из Ленинградской области за деятельность родителей, не совместимую с линией партии. Случилась ещё беда. На валке леса родители попали под упавшую сосну и погибли на месте. Девушка чудом осталась жива. Одна, без отца и матери, едва не покончила с собой от горя, которое свалилось на её худенькие плечики. К счастью, на месте оказалась повариха Марья, упредившая попытку Настёны опрокинуть на себя чан с кипящей водой. Оттащила от кострища, прижала к себе.
– Что ты делаешь, глупенькая? Жить тебе ещё, да жить, а ты руки на себя накладывать? Грех большой, милая!   
Поревели по-женски, постонали, кляня горькую долю, незавидную  ; и в работу, а она, как известно, в нарымской тайге, – лучший лекарь от тягот и разных невзгод. Узнав о трагедии Насти, Шепёткин отнёсся к ней по-человечески, поговорил, успокоил. Понимая её страдания, занёс в трудовой табель бригады, что дало ей право на равных с мужиками получать питание – пайку. Своё решение Щепёткин оформил следующим образом.
 – Назначаю тебя, Настёна, старшей над детьми, – поставил точку Иван на одном из перекуров бригады. – Бегают они у нас, озоруют, того и гляди, спалят сено, тайгу или утонут в реке. Непорядок. Намедни говорил с Виктором Новосельцевым, парабельским мужиком, поведал он мне о набегах лихоимцев на огороды сельчан. Мол, объявились чудища на селе, с острыми головами и страшными зубами. Беда, как шустрые, чистят ночами огороды. Огурчики, помидорчики, картошечка – всё, говорит, метут. Отметили чалдоны особенность… «Нечисть» шурует в селе со стороны Кирзавода… Ранее не замечалось этого… Мужички злые, сидят с ружьишками ночью, караулят. Охотники они знатные, выследят, стрелят ; и поминай, как звали. Отсюда вопрос: не наши ли ребятишки шалят? А, мужики? Быть беде, если ребятню упустим из внимания. Верно говорю? – Щепёткин окинул бригадников взглядом. 
Мужики согласились с мнением Ивана. За ребятишками нужен глаз, но лишний рот придётся кормить своим горбом.
– Ничто, Иван, не разберёмся с детьми? Здоровую девку смотреть сорванцов? Махала бы топориком, обрубая ветки стволов, всё польза какая-то, а так: задарма пайку, – высказался один из блатных бригадников. – Не знаю-не знаю… Может, себе готовишь, Настюху-то, а? Ладная девка…
Похотливую мысль бригадник не окончил. Иван как держал в руках совковую лопату, так с выдохом: «Гых-х-х…» опустил её на голову дрянного мужика. Удар инструментом по черепу и, слава Богу, плашмя, сложил пополам сутулое тело подлеца, опрокинул на землю.
– Та ещё сволочь! – бригадир отшвырнул лопату.
Сплюнув через плечо, Щепёткин отвернулся от скрюченного Прокопия и с удивлением поинтересовался:
 – Я не услышал, мужики, верно, что Настёна приглядит за детьми и хозяйством?
– Чего обсуждать, Иван, – откликнулся Денежко, – присмотрит за детишками, поможет Марье на кухне, делов-то скоко …      
– Хорошо сказал, Сергей, и других мнений нет. Или забыли слова деда Лаврентия? Что желал старик, собираясь в вечность? Держитесь, говорил он, вместях, иначе – конец. Знал, что сказать перед смертью бедолагам. Многое вытерпел, мудрым стал …  Этого подлеца снесите в балаган, отлежится ; и в работу. По местам, мужики. 
С тех пор Настёна оставалась в посёлке с ребятнёй до четырнадцати лет. Часть из них имела родителей и рассчитывала на сносное питание, заботу, уход, но были детишки, потерявшие отцов, матерей. Оставшись сиротами, они находились на иждивении взрослых. Сорванцы принадлежали сами себе и, пользуясь вольницей, старшим было не до них, тянулись к единственной цели – выжить. Поэтому все устремления мальчишек были направлены на добычу пищи.
Таёжные просторы, озёра, реки были полны живности, рыбы, ягод, грибов, орехов, целебных трав, но взять их, изыскать не хватало инструментов лова, охоты и ребячьего терпения. Отчаянные, что постарше мальчишки, решились на крайние меры, которые в Нарымском крае испокон веков карались увечьями, изгнанием и жестокой смертью. И дело вот в чём. У парабельских рыбаков исстари имелись именные рыбные места, прикормленные на реках, озёрах, протоках, которые считались своими. Здесь, к примеру, на остром мысу с высохшим топляком, рыбачил Колька Денисов, в затончике, заросшем осокой – Ванька Ипоков, а дальше на сером песке – родовые места туземного рода Иженбиных… «Мат чвэчом» – «моё место» – так называли нарымские селькупы охотничьи, рыболовные, ягодные, кедровые и прочие угодья, находившиеся во владении группы родственников.
Люди знали о них, почитали и, соблюдая неписанные законы предков, не занимали их под рыбалку, не ставили орудий лова, изыскивая места, которые оставались за ними. Всем хватит огромных просторов поймы Оби, рыбы, но традиции, передаваемые из рода в род, из семьи – в семью, блюлись веками. Рыбачить на чужом месте, значит плюнуть этому человеку в душу, нарушить устои, сложившиеся в Парабели, за что следовало неминиуемое наказание. Закон – тайга, и дело с концом! Об этом знали все! Топили в воде, стреляли, запускали ерша в одно место,  давили нечистых на руку – всякое случалось ...
Кирзаводской пацанве закон тайги не писан! Пошла по скользкой дорожке, нацелившись на орудия лова чалдонов. Используя угнанные из Парабели обласки, мальчишки заплывали в протоки, озёра, ливу и выслеживали рыбаков-сельчан, ставивших или проверявших морды, сети, режовки, частушки. Вечером, когда смеркалось и взрослые, наломав хребты на работах, засыпали мёртвым сном, они плыли к рыболовным снастям парабельцев и вытряхивали из них чебаков, карасей, щук, окуней. Умаявшись ночным приключением, как ни в чём не бывало углублялись в лес, разжигали костры и жарили в золе уворованную лихоимским образом рыбу. Счастью не было предела. Тем и жили.
Дальше – больше, интересы пацанов росли. Следующим этапом в утверждении себя на Парабельской земле оказались огороды сельских хозяев. Они стали объектом тайных нападений ребятни спецпереселенцев. Выращенные на грядках овощи, перерабатываемые хозяйками для питания холодной зимой, подверглись ночным нападениям.               
 Сорванцы не боялись ничего. Ни кладбища, мимо которого выдвигались к окраинам Парабели, ни тёмных ночей с блеском зарниц, ни злющих собак, которым лучше не попадаться на зуб – порвут. Голод и жажда приключений брали своё. Кучкой шли через лес, поляну, вдоль заборов из жеростей крались к намеченной цели и, скользнув в едва заметные лазейки, проникали в огороды. Лишь лёгкий шорох в картофельной ботве выдавал юных «хорьков», собиравших в холщовые мешки урожай с грядок почивавших в сенях чалдонов.
Мешки у ребятни имели особый шик. Их завезли в посёлок из Томска и служили они для сбора кедровых орех, торфа, мха, в них же хранились мука, крупы, разная утварь. Отчаянной поросли они служили для сбора всего, что попадало под руку и не только. Расстелил мешок в тенёчке под деревом ; прилёг, поспал, не боясь застудить поясницу: земля притягивала. Сложил мешок на угол ; получится накидка с капюшоном. Ею укроешься от гнуса, ливня, замаскируешься, лёжа меж грядок в чужом огороде.
То-то вздрагивали заспанные чалдоны, справляя ночами нужду во дворах. Сон снимало рукой при виде – о, Господи! – скользящих теней с острым началом вверху. Черти скачут, чё ли? – думали простофили.  Перекрестив рот в зевоте, ложились на лежанки из мохнатых тулупов досматривать сны. А утром, заметив оборванные плети огурцов, срывались на мат-перемат, крыли почём зря нечистую, посетившую ночью огород.    
Между тем, ребячья орава крепла, мужала. В ней сложились правила игры, особые отношения, появились лидеры. Уважения пацанвы снискал Николашка – тринадцатилетний сын Антона и Аксиньи Кубрушко. Шустрый, смышлёный паренёк оказался вровень с ребятишками старше четырнадцати лет. Именно с этого возраста кирзаводская молодёжь наравне с мужиками зарабатывала пайку тяжёлым трудом, а по сути – право на жизнь.
В жизни посёлка Кирзавод Николашка был нужным пареньком. Используя приёмы, известные туземцам Парабелья, Николашка освоил орудия рыбного лова, охоты, управление обласком. С мужиками уходил в тайгу, изучал повадки зверей, овладев ружьём, стрелял косачей, глухарей. Ему улыбалась удача в рыбалке, охоте, везение в недетских играх, таким образом, Колька Кубрушко оказался успешным и в сплочении ребятишек в компанию. С его авторитетом считались сверстники и мальчишки старше возрастом. Их уважение строилось не за красивые глазки паренька, а за такие качества, как справедливость и дерзость, которые больше всего ценились в среде злой до жизни пацанвы.   
Собрав вокруг себя ребятишек пошустрее, Николашка организовал кодлу. Так компанию мальчишеской поросли окрестил Ефим Михалец, однажды прикрикнувший на них из-за потасовки, затеянной во время игры в лапту.
 – Устроили кодлу, мать вашу ё…, марш в бараки! Задницы надеру.   
Мелочь горохом сыпанула по нарам, затихла, но услышанное слово – «кодла» понравилось и запомнилось всем. С этих пор мальчишки называли себя кодлой. Старшим кодлы избрали Николашку. Смышлёность паренька и здесь проявилась важным качеством в утверждении себя над сверстниками, и уже не говоря о мальчишках младше годами. Пацаны уважали Николашку за отчаянность в тайных делах. Он не обижал младших, защищал слабых, справедливо делил добычу, пользовался уважением взрослых, с ним здоровались за руку, обсуждали дела. А дальше судьба!
Не чаял души в Николашке и Пётр Лобода, двадцатипятилетний парень из Парабели, работавший киномехаником в избе-читальне.  Весёлый, неунывающий Петро крутил вечерами кино для парабельцев, за что снискал к себе уважение жителей, и неслучайно. Районная изба-читальня имела широкие возможности. Здесь были библиотека, пункт ликвидации безграмотности, две школы – с четырьмя классами обучения и семилетняя – для получения среднего образования. Работали кружки, стол выдачи справок. Население отдалённых посёлков, разбросанных в тайге, обслуживалось избой-читальней разъездной формой просвещения.
Однажды по указанию районного коменданта Арестова Пётр Лобода крутил кино в Кирзаводе. Цыганистые черты лица, весёлый нрав сделали его кумиром и среди кирзаводской ребятни. Пацанва заворожено смотрела на дяди Петину киноустановку, не решаясь подойти ближе.
– Ну, тараканы, поможете? – окликнул их Лобода.
Николашка подбежал первым.
– Я помогу, дядя!
– Та-а-ак, шкет, держи бобину, вставляй сюда и крути ручку. Уловил?
– А то, дядя!
 – Перемотаешь ленту ; бери следующую. Эй, рыжий, – позвал он Витьку-Примуса, – снеси бобины во-о-он на ту скамейку, а вам двоим вкопать пару жердей на расстоянии трёх метров и вывесить эту хреновину – называется экраном. 
Легко и непринуждённо Петька озадачил пацанву. Мальчишки с удовольствием помогли Лободе в подготовке места для просмотра кинокартины. Старался и Николашка, чем приглянулся неунывающему Петру больше всего.
– Будешь в Парабели, – сказал он ему после сеанса, – забегай в избу-читальню, будем крутить кино.  Идёт?
– Идёт, дядь Петь.
С этого момента и завязалась дружба между весёлым парнем Петром Лободой и Колькой Кубрушко. Сей факт не остался не замеченным  пацанвой, что ещё больше укрепило авторитет мальчишки среди кирзаводской ребятни.   
Пётр знал своё дело туго. В неизменных сатиновых шароварах, чёрный, высокий, он уверенно шагал по Парабели, улыбаясь солнцу, прохожим. Развесёлые парабельцы, встретившие его на улице Советской, кивали, здороваясь за руку, приглашали заглянуть…   
– Зашёл бы на минутку, Петро, – окликнул из огорода Генка Бубнов, – про кино расскажешь.  Что там крутишь сегодня?
– О-о-о, паря, картина – сила! Приходи, Генка, в первый ряд посажу, – засмеялся Лобода, принимая от Бубнова кружку отбродившей «микстуры Павлова» из лагушка, спрятанного женой в огороде. Махнув для приличия бражёнки, именно – для приличия, как понималось сознанием Петра, поговорили о том, о сём и расстались. Генка взялся за тяпку доокучить огород, Пётр пошёл в избу-читальню готовить к показу картину.
Заведующая центром культуры Парабели Зоя Фёдоровна Перемитина, увидев маслянисто-белозубую улыбку неунывающего Лободы, упёрла руки в бока:
– Опять нажрался, скотина? Взялся на мою голову, Господи!
Фёдоровна, ещё молодая одинокая женщина, и впрямь схватилась за голову, не подозревая, что у противной стороны на этот счёт особое мнение, отличное от начальства. И уважающий себя киномеханик Пётр Лобода озвучил его с чувством собственного достоинства:
– Я ж для приличия, Фёдоровна.
– Что-о-о-о?
– Всё-всё, не настаиваю, – подхватился Петька, убегая в кинобудку с надписью мелком на двери: «Посторонним вход воспрещён!». Изнутри закрылся на щеколду.
Один. Ага! Здесь! И словно по мановению волшебной палочки на засиженном мухами и паутами подоконнике появилась заныканная с вечера банка браги и завёрнутый в газету солёный муксун. Расправив плечи с явным признаком самоуважения к личной персоне, Пётр припал к сосуду с живительной влагой «через борт».
– Хар-р-р-оша, зараза! Сила!
Угостившись бражкой, Петька оценил её похвалой, исходящей от души и сердца. Ценить прекрасное ему привилось с детства тяжёлым на руку отцом Трифоном и скорой на расправу матушкой Анной. Запомнилось. 
Размазав рукавом на подбородке липкую брагу, Пётр закусил   рыбкой с красной икоркой и, убедившись через оконце, что народ в зале собрался, запустил чудо-кинематограф, отправляя парабельцев в удивительный мир иллюзий. Луч направленного света застрекотавшего аппарата выхватил пылищу и табачный дым заполненной до отказа комнатёнки и упёрся в вывешенную на стене простыню. Утихла ребятня, лежавшая перед экраном на полу, бабы, округлив глаза, перестали  щёлкать орешки, тушили самокрутки мужики. Внутренне настроившись на просмотр картины, люди, сами того не понимая, приобщались к мировой культуре, отдавались сюжетным интригам фильма. Забывали о работе, бедах, горе, искренне веря в жизнь, увиденную на экране в кино.   
Увлечённые фильмом, зрители взрывались аплодисментами в адрес справедливых с их точки зрения действий персонажей, толкали друг друга локтями, поддерживали возгласами, отрицательных героев освистывали, желая зла и невзгод. Парабельцы растворились в картине. Исчезли проблемы детей, стариков, касавшихся болезней,  неуродившейся картошки, залитой весной дождями. Забылись сельчане, убившиеся при падении с кедрача на заготовке орехов в тайге, утонувшие по пьяному делу в Оби на рыбалке, ушедшие из жизни в петлях из вожжей, привязанных к перекрытиям сараев. Кино удивительным образом влияло на внутреннее состояние людей, укрепляя веру в курс, выбранный партией, властью. Оно вселяло оптимизм, желание вершить нечто высокое, открывало неизведанные чувства людей.      
Между тем, кино продолжалось. Трещал аппарат, часть менялась за частью. В дверном проёме мужики поставили скамейку и, цепляясь друг за друга, стали на неё кучкой. Не попавшая внутрь парабельская ребятня, облепив заваленку перед окнами душной комнаты, внимала удивительному миру кинематографа, глотая дым самокруток куривших внутри мужиков.
Пётр менял бобины, испытывая значимость от причастности к развлечению земляков, и не удивительно, что он  позволил себе разговеться. Форма употребления браги – «разговеться» носила у Петра более высокий статус, чем просто «для приличия». «Имею право!» – считал киномеханик с каждым подходом к банке. И чудо свершилось. Петька ощутил себя частью мира, дающего людям радость, добро, уважение. Мановением сигнальной системы мозга, стало быть, высшей нервной системы человека, в очередной раз потянулся к сосуду с брагой. Запрокинув голову, вылил в себя остатки гущи, слизнул с опухших губ дрожжи, скис, свалившись на пол у киноаппарата, и заснул мертвецки пьяным сном – счастливым, умиротворённым, с чувством выполненного долга. Между тем, лента в бобине кончилась, кино остановилось …  «Кинщик» витал в иллюзиях выпитого – имел право, а возмущённая толпа ревела:
 – Сапожника на мыло! Сапожника на мыло!
Негодование зрительного зала хлестало через край. В минуты эмоционально-духовного подъёма культурной части парабельцев здоровье Петра могло пошатнуться. Быть бы ему битым, но спасала кинобудка с накрепко закрытой на металлическую щеколду дверью. За ней всякий раз Петька укрывался от разгневанных парабельцев, ценивших культуру превыше всего. Но он не унывал. И не пользовался бы успехом в Парабели и жил бы в безвестности, если бы не нашёл выход из щекотливого положения. Николашка!
Петро обратил внимание, что кинематограф, который он, работник районной избы-читальни, представлял в Парабели, поразил воображение парнишки. Его внимательные, не по-детски пытливые глазёнки покорили Петра, расположили неподдельным желанием достичь большего, чем медленное умирание в Нарымской ссылке с родителями. Взрослый парень проникся пониманием к ребёнку из голодной среды, в которой прозябали спецпоселенцы с частичным правом переписки и отношений с местным населением. И не случайно встречи Петра с Николашкой переросли в крепкие отношения, радуя обоих, и не прошли бесследно в жизни друзей.
По-настоящему их дружба началось с того, что однажды заболел Мирон – младший братишка Николашки. Тело мальчонки покрылось сыпью, обложило горло, ребёнок исходил на крик от высокой температуры. С разрешения коменданта Голещихина мать с Николашкой  повезли ребёнка к врачу в Парабель. Взглянув в лечебном пункте на больного Мирона, доктор Донской заключил:
  – Знаете ли, мамочка, скарлатина, оставляем лечить, надеюсь, всё обойдётся.
По распоряжению Дмитрия Дмитриевича братишку положили в детское отделение, а сами пошли домой в Кирзавод.
– Мам, – вспомнилось Николашке, когда они вышли на Советскую улицу, – узнай, где изба-читальня. Спроси у тётеньки.
– Зачем, сынок? – удивилась Анисья.
– Там дядя Петя крутит кино. Спроси, а? Зайдём на минутку, мам?
– Спрошу, горе моё, – вздохнула мать.
Пётр признал смышлёного мальчишку из ссыльных. Скользнув чёрными глазами по ладной фигуре Аксиньи, чем смутил молодую женщину, он  протянул руку.
– Здорово, Николашка. Жениться-то собираешься? 
– Что вы? – совсем смутилась Анисья, – малый ещё, подрасти нужно …
– Известное дело, подрасти! – хохотнул Лобода, – молодость, к сожалению, проходит … Голодаете, небось? А? Идёмте со мной. Бабка Нюра с дедом Трифоном что-нибудь подкинут: сальца, маслица, рыбки вяленой – поточишь, глядишь ; и сытый. Айда ...  Хотя стой! Я же обещал книгу, Николашка, чё молчишь?
Подтянув сатиновые штаны, Петро поднялся на цыпочках и взял с полки сборник стихов светоча революции. Смахнув рукавом пыль, огласил: 
– Владимир Маяковский, стихотворения и очерки. Слушай сюда:

Светить всегда,
Светить везде,
До дней последних донца,
Светить – и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой – и солнца!

– Уловил мысль революционного поэта, шкет? Запомни! Девиз на всю жизнь. Читай и приноси, получишь новую.  Идёт? 
– Идёт, дядь Петь, – шмыгнул носом Николашка, – я окончил четыре класса и до книг охочий дюже, так, мам? – сын обернулся к Анисье за поддержкой.  – Читаю беда как споро, приду за новой, дядь Петь.
– Оказывается, грамотей. Приходи на следующей неделе, познакомлю с комсомольцами, покажу картину – сила! Придёшь, шкет?
– Ага, дядь Петь, если мамка отпустит …
– А что? Батька не в счёт? – хитро улыбнулся Петро. 
– Батька нашёл нас, болеет, весь синий …   
– Коли так обстоят дела, берегите его, тайга – она ить штука какая? И морит, и кормит, и лечит.   
Родители Петра Лободы, бабка Анна с дедом Трифоном, постарались для ссыльной семьи: усадили на веранде и накормили вкуснятиной, которой семья Кубрушко не кушала и в лучшие времена.  Говорили про Ленинград, где они жили, об отце, который нашёл их за тридевять земель в Парабели… Петро разошёлся, осмелел перед родителями:
– Мам, налей-ка нам с Анисьей бражки, она ещё не знает живительной силы Сибири! – зажмурился хитрец.   
– Ухватом не хочешь, Петька, или чересседельником вдоль хребта? Лазил уже в лагушок поди, хватит. Молодице налью. Ишь, разрумянилась, красавица, – сверкнула чернющими глазами тётка Анна, доставая ухватом чугунок из печи. – Кажись, дошла.
Томлёная картошка с мясцом из печи, присыпанная лучком-батунчиком оказалась для гостей самой вкусной едой на свете. Стерлядь, окуни горячего копчения, куски подвяленой осетрины, холодец из ножек поросёнка под парабельскую бражку произвели на кирзаводских гостей незабываемое впечатление. На дорожку матери с сыном хозяева отрезали сальца, осетрины, завернули в платок солёных язей.
– Спасибо за угощение, люди добрые, за хлеб-соль вам, – Анисья встала и глубоко поклонилась хозяевам. – Пора домой, сынок.
 Мать положила руку на плечи Николашки.
– Будете в Парабели – заходите, – простецки отмахнулась Анна. – Чем можем, поможем, уж не обессудьте.
– Скажете тоже, тётка Анна, – зарделась молодая женщина, испытывая тёплые чувства к едва знакомым, но уже близким людям.  – От души благодарствуем вам.
Пётр проводил гостей на улицу. Показал, как выйти на Советскую и по ней – прямёхонько в посёлок ссыльных Кирзавод. 
– Ну, покедова, Николашка, где я живу, знаешь, встретимся – не потеряемся. 
И встречались: в избе-читальне, кинобудке, комсомольской ячейке, куда Пётр заходил покурить и потрепаться с Анной Сериковой. Прикипел к пострелу. Обучил его искусству киномеханика и надо же – привил парнишке любовь к профессии, которой обучался в Томске несколько месяцев. Николашку уже знали в Парабели. Заведующая избой-читальней Зоя Фёдоровна – женщина молодая, но бездетная ; радовалась его приходу, у неё для смышлёного парнишки всегда находился гостинец. Лобода познакомил Николашку с Петром Авдониным – секретарём комсомольской ячейки ; и пошёл дальше. Заручившись поддержкой Фёдоровны, убедил районного коменданта Арестова в необходимости привлечения мальчишки ссыльных родителей к обслуживанию населения района посредством культурного воздействия – передвижной киноустановки. Комендант согласился и в этот раз.
С отцом Николашки, Андреем Кубрушко, Петро тоже уладил вопрос.
– Уважаемый родитель, – высокопарно обратился он к выздоравливающему Андрею после показа в Кирзаводе очередной картины, – власть обратила внимание на вашу семью и считает возможным приобщить сына Николая к профессии, востребованной для просвещения народа.
Андрей вытаращился на Петра. Это ещё что такое?
– Подумайте только, – Пётр закатил глаза за уши, – знакомство с миром искусства через созерцание кинематографа. Да-да, просвещение через кино – сила советской власти!
– Так … Я не понимаю, – растерялся Кубрушко старший. – Где парню жить, питаться… У нас же ничего нет, чтобы оплатить расходы…
– Ххха-ха-ха, – закатился смехом Пётр, – он сам будет получать деньги. За-ра-ба-ты-вать! Родители? Вы за кого меня принимаете? Жить будет у меня. Женой я не обзавёлся, старики не возражают, есть, где расположиться, и не объест – всем хватит. Решили, а? 
– Ну, если так, – Андрей взглянул на Анисью, – не возражаешь, мать?
Внушительный вид Петрухи вызвал доверие. Всё серьёзно и основательно. Анисья и Андрей не устояли от предложения Петра забрать Николашку к себе и вывести в люди через созерцание кинематографа. Андрей становился на ноги, подрастал Мирон, оправившийся от скарлатины. Выход Николашки в самостоятельную жизнь вне условий ссылки имел для семьи особый смысл. «Чего уж? – думали родители, – легче кормиться, и может смышлёному сынишке повезёт больше. Устроится как-нибудь».
– Сам-то как смотришь, сынок? – мать обняла Николашку, вытирая слезу уголком платка.   
Уверенно шмыгнув носом, паренёк проявил характер. 
– Обучусь киномехаником, мам, выйду в люди, вы же рядом, видится будем. Даже, дядь Петь?
 – Это, коне-е-е-ечно, – развёл руками Петро, – приедем картину крутить. Живы будем, не помрём, родители! Веселей смотрите вперёд! 
Так и решили. Лобода забрал в Парабель Николашку и, не оставляя дела на потом, через Зою Фёдоровну оформил своим помощником в сектор кинематографии районной избы-читальни. Пару дней спустя пристроил в комсомольскую ячейку Петра Авдонина, где пацану открылись горизонты в молодёжной среде. Отныне в культурно-просветительской работе, которая в соответствии с инструкцией окружного отдела образования возлагалась на избу-читальню, Николашка представлял комсомольскую организацию района. А поскольку комсомольская ячейка располагалась с обратной стороны двухэтажного здания Парабельского центра просвещения – избы-читальни, Николашка и Пётр Лобода находились вместе.


Глава 13

В конце июля 1931 года в Витебский район нагрянула комиссия из Минска во главе Первого секретаря ЦК КПБ (б) Константина Вениаминовича Гея. В поездке партийного руководителя республики сопровождали председатель СНК БССР Николай Константинович Голодед, председатель ГПУ республики и по совместительству полномочный представитель ОГПУ при СНК СССР по БССР комиссар государственной безопасности 1-го ранга Герман Петрович Матсон, руководители ведомств.
Группу партийных и советских работников встречал 1-й секретарь Витебского районного комитета партии (большевиков) Белоруссии Алесь Петрович Залеский. Комплексная комиссия в составе первых лиц союзной республики, не успев оглядеться на перроне железнодорожного вокзала, оказалась под исчерпывающим вниманием встречающих под звуки военного оркестра руководителей Витебского района. Члены бюро райкома, исполкома, директора ведущих предприятий Витебщины принимали столичное начальство с откровенной тревогой и не строили иллюзий в отношении последствий её работы. Вне сомнения, выводы гостей отразятся на судьбах районной власти. Только держись!
Минувшая в СССР административно-территориальная реформа упразднила округа. Республика перешла на принцип районирования, и в новых условиях, сложившееся государственное устройство, подчинило районы непосредственно Минску, как по партийной линии, так и по вертикали исполнительной власти. На первых порах центру сложно было оценить эффективность конструкции с молоточка, поэтому Константин Гей инспектировал народное хозяйство республики по отраслям индустрии и колхозному строительству.
Комиссия руководителя БССР планировала охватить вниманием такие отрасли экономики Витебщины, как деревообделочную, пищевую, лёгкой промышленности, кустарно-ремесленную. Намечала запустить глаза в сельское хозяйство, изучить выселение кулацкого элемента и лиц, подлежавших ограничению свободы на разные сроки. 
Между тем, в соответствии с планом реализации первой пятилетки, в Витебском районе индустрия развивалась. При этом не сошли на нет устоявшиеся издавна отрасли хозяйства, образующие высокую долю в выпуске промышленной продукции. Опираясь на запасы сырья, кадры и заложенные устои хозяйствования, район развивал топливную, бумажную, пищевую отрасли, не привлекая при этом больших капиталовложений государства. Наметилась положительная тенденция в стратегии финансирования районом таких нужных направлений, как энергетика, машиностроение, производство строительных материалов, и район готов был отчитаться за исполнения решений XIV и XV съездов партии. Однако перед высокой комиссией стояли задачи иного плана… Во всяком случае так считал с командой энергичных помощников комиссар государственной безопасности 1-го ранга Герман Матсон. Для объявления порядка работы комиссии районный комитет партии, исполнительная власть, приглашённые собрались на пленум.
Со смешанным чувством руководство района оценивало свалившуюся оказию, понимая, что с такой помпой высшая власть республики просто так не приезжает. Ей нужны конкретные шаги, что делает возможным направить их на внутреннее потребление. В первую очередь – нагнать страху на местную власть, затем, чесануть население, занятое в учреждениях, хозяйствах и не без открытой порки возвестить: кто есть – КТО!      
Данный комплекс мер в мае текущего года инициировал председатель ГПУ БССР поляк Станислав Францевич Реденс, правда, через пару недель его неожиданно перевели полпредом ОГПУ по Украинской ССР. Там срочно понадобилась твёрдая рука в раскулачивании крестьянства. Сменивший его на этом посту латыш Матсон, подхватил идею предшественника и усилил её новым импульсом. Витебский район первым попал под удар проверки. Здесь в свою очередь, считало руководство республики, тоже нужен был жёсткий порядок в установлении политики партии в нужном ключе. Редкую ночь вооружённые крестьяне не совершали набеги на колхозы, имущество, бывшее их собственностью ещё неделю назад, выводили из строя технику, жгли скотные дворы, конюшни, оставляя пепелища и зловонье сгоревшей плоти, собиравшей мух со всей округи. Озверевшее кулачьё рубило под корень уполномоченных, активистов порознь и семьями, не жалея ни стариков, ни детей. Ничто не служило опорой советской власти для усмирения, вышедшего из-под контроля сялянства, жестоко мстившего за отобранное кровное и сломанную жизнь.
При малейшей возможности крестьяне выходили из колхозов. Несмотря на резолюцию Бюро ЦК КП (б) Белоруссии от 17 апреля 1930 года «О борьбе с перегибами в колхозном движении», появившуюся вслед за статьёй товарища Сталина «Головокружение от успехов» в газете «Правда» от 2 марта, раскулачивание в БССР шло полным ходом. Процент крестьянства, оказавшегося в списках кулаков, достигал 15, а лишённых избирательных прав, стало быть, политических и социальных гарантий – всех 20. Однако комитеты бедноты, рабочие бригады, особенно «двадцатипятитысячники», работники политических отделов МТС, совхозов, уполномоченные районных партийных, советских, комсомольских и профсоюзных органов выселяли крестьян в труднодоступные районы Сибири. Активисты, угрожая наганом, вносили в списки «желающих» вступать в колхозы, остальных со всей пролетарской ненавистью выгоняли за пределы угодий коллективных хозяйств. Сверх того, высокие налоги, страховые взносы, займы по сельхозкредитам, вкладные операции, конфискации, административные меры создавали острые протестные явления.
Вооружённые выступления крестьян против власти, террористические акты в отношении партийно-советского аппарата, актива МТС, совхозов имели на Витебщине повсеместный характер. Особенно зверствовали кулаки на Городокщине. Ни дружины мальцев с корчагинским блеском в глазах, ни ленинградские «двадцатитысячники» с опытом гражданской войны, не могли пресечь выступлений повстанцев. Избежавшие ареста крестьяне собирались в гурты, налетали на колхозы, а затем, как в воду канув, исчезали в разнолесье, не оставляя следов ищейкам и бойцам ГПУ. За первую половину текущего года на Витебщине были зарегистрированы свыше тысячи выступлений против коллективизации. Такое положение дел с первых дней нахождения в новой должности вызвало гнев председателя ГПУ БССР Германа Матсона. Комиссар государственной безопасности 1-го ранга, имея желание истребить как можно больше врагов народа, на инструктивном совещании перед поездкой в Витебск, поделился замыслом с 1-м секретарём ЦК КПБ(б):
– Товарищ Гей, в Витебском районе мною планируется выявление заговорщицких организаций, работающих на польскую разведку, враждебной работы отдельных партийно-советских кадров опять же в пользу буржуазной Польши. Заодно, полагаю, не грех «пройтись» по итогам выполнения местной властью решений съездов партии, где, несомненно, затаились враги советского государства. Вы поддерживаете моё видение предстоящей поездки в Витебск, Константин Вениаминович? – вкрадчиво поинтересовался Матсон, склонив голову к узкому лицу Первого. 
Смешно шевельнув щёточкой усов, немец Гей прищурился, размышляя над словами чекиста: «Уж больно закрутил о вражьем подполье, подлец… заговорщицкие организации… ладно уж, субъекты, не вписавшиеся в маховик коллективизации, склонились на сторону врага. А с организациями перегибает… Наломает дров, твою мать…». Однако, усмехнувшись, Константин Вениаминович, произнёс:
– Не вижу оснований оценивать ваши намерения в ином ключе, Герман Петрович, и всё же прошу избегать «избиения» кадров на местах без веских на то причин.   
Матсон поднял бровь.
– Проблема с кадрами, Герман Петрович, прямо – беда. В Белоруссии особая специфика установления полномочий партии и советского государства.
Лощёное лицо Матсона вытянулось, он разогнул спину.
– Намекаете о специальном …         
– Что вы, – отмахнулся Гей, – хочется, прежде всего, видеть разумное выполнение решений 6-го съезда Советов СССР. Помните его положения в части перестройки сельского хозяйства?
– Помню, конечно, – не очень уверенно кивнул Матсон.
– Как известно, уважаемый Герман Петрович, съезд Советов СССР, одобрив внутреннюю и внешнюю политику советского правительства, принял постановление «О совхозном строительстве». В нём подчёркивается значение совхозов в оказании помощи колхозам. А в постановлении «О колхозном строительстве», кроме обобщения итогов колхозного движения за 1929-1930 годы, обращается внимание на ликвидацию недостатков в работе колхозов и социалистическую реконструкцию деревни. Кадров, способных выполнить постановления съезда Советов, товарищ Матсон, к сожалению, мало…      
– И вы призываете меня …
– Ничего я не призываю, Герман Петрович, – встал с кресла Гей и, потянувшись до хруста в суставах, резюмировал, – решения съезда Советов надо выполнить с наличием нацадров на местах. Иначе – удачи не видать!
Партийный руководитель республики Гей и председатель ГПУ БССР Матсон встретились взглядом.
– Я услышал вас, – нахмурился чекист.
– Спасибо за понимание, – в тон ему бросил Гей и, каждый со своими тараканами в голове выехали в Витебск.
Встречая комиссию, Алесь Петрович Залеский в одном из её членов узнал приятеля по учёбе на курсах партийного просвещения в Минске. Обменявшись рукопожатием, тот шепнул ему: «Спрос будет строгим, Петрович, обрати внимание на промышленность и потребительскую кооперацию. Держись, брат». И они разошлись, не афишируя знакомства.
В самом деле, открывая пленум районного комитета партии, Алесь Петрович уловил таящую беду атмосферу, в которой началось заседание. Не терпящим возражений тоном, председатель ГПУ БССР Матсон одёрнул его.
– Не дурите нам головы повестками, регламентами, товарищ Залеский, отвечайте прямо: почему промышленность в загоне? Почему не перераспределены средства в пользу индустриализации? В ваших действиях усматривается вредительская линия…
– Минуточку, минуточку, товарищ Матсон, – вмешался Гей в монолог чекиста, – с неполным пониманием текущего момента я соглашусь, а промышленность мы ещё не смотрели…
Константин Вениаминович, откашлявшись в кулак, развил свою мысль.
– Товарищи! На этой неделе в столице нашей Родины – Москве завершил работу Пленум ЦК ВКП(б). С его трибуны товарищ Сталин заявил принципиальную позицию партии: «Колхозное движение одержало решительную победу, а колхозное крестьянство превратилось в центральную фигуру социалистического земледелия». Не сомневаюсь, что, руководствуясь тезисом товарища Сталина о колхозном строительстве, коммунист Залеский сместил акценты на финансирование зоны сплошной коллективизации. В таком случае позиция его понятна, и мы учтём её в процессе исследований хозяйственной деятельности…   
Алесь Петрович смекнул, что Гей даёт ему соломинку-выручалочку для лавирования на реплику Матсона, воспользовавшись которой, можно смягчить обвинения в свой адрес. Прибегнув к нехитрому приёму, Первый спасал партийного руководителя района от нападок чекиста, который, очевидно, выстроил линию атаки по итогам индустриализации.
Матсон скривил округлое лицо, выразив гримасой недовольство репликой Гея, но, осведомлённый о близости Константина Вениаминовича к окружению товарища Сталина, смолчал.    
Не без крестьянской сметки удивился и Залеский, заметив:
– С вашего позволения, Константин Вениаминович, пленум утвердит повестку, и я отвечу на вопросы. 
– Хорошо, товарищ Залеский, продолжайте.
После выборов президиума и занятие им мест за столом, накрытым красным сукном, Алесь Петрович вернулся к реплике Матсона.
– Видите ли в чём дело, Герман Петрович, индустриализация, как развитие производительных сил, требует серьёзных капиталовложений и перераспределения средств в направлении промышленности. Однако денежная эмиссия свела результаты реформы на нет не по вине партийной организации района и перекачивание денег из аграрного сектора в промышленность … 
– Что вы несёте, Залеский, – нервно перебил его комиссар государственной безопасности 1-го ранга, центр форсирует темпы индустриализации и мне начхать на ваши умные словечки об эмиссии и прочей ерунде! Для кого партия бросила лозунг: «Дадим советскому транспорту мощные паровозы?». Откуда они возьмутся, если налицо – вредительство, товарищ первый секретарь?
– Постойте-постойте, товарищ Матсон, – опять не выдержал Гей, взмахнув кистью руки, – предлагаю отказаться от культивирования огульного недоверия к кадрам.
Константин Вениаминович вытер платочком лоб и встал из-за стола президиума.
– Товарищи, первая пятилетка шагает по стране! Вдумайтесь в эти цифры: за четыре года объём промышленного производства в БССР увеличился более чем в 2 раза! В 3,8 раза выросла продукция металлообрабатывающей отрасли, в 4,7 раза – пищевой, в 6 раз – кожевенной, в 13 – швейной. Выпущено около 1500 металлорежущих станков, 13 тысяч различных сельскохозяйственных машин. Построено свыше 70 промышленных предприятий. У вас в Витебске: швейная фабрика «Знамя индустриализации», чулочно-трикотажная фабрика имени Коммунистического Интернационала Молодёжи. В районе развиваются силикатная, торфодобывающая отрасли. Я больше скажу, товарищи, о наших достижениях должен знать каждый рабочий, крестьянин, и, вместе с тем, я призываю вас – не расслабляться! Мировая буржуазия не дремлет!  Товарищ Сталин нас об этом предупреждает!
Тишина в зале взорвалась аплодисментами и здравицами в адрес руководителя ЦК ВКП(б):
– Да, здравствует товарищ Сталин! Слава партии Ленина-Сталина!  Товарищ Сталин ведёт нас по ленинскому пути!
Гей с удовольствием потёр руки.
– Видите, Алесь Петрович, ваша партийная организация следует в русле линии партии, направленной на сплошную коллективизацию, наведение порядка в районе, а вы развели антимонию, не по партийному это. Прекратите мне пережитки прошлого, стремитесь к вершинам социализма! Так, товарищ Матсон? – Константин Вениаминович склонился к лощёному лицу председателя ГПУ республики.
– Так-а-ак, – ошеломлённо выдавил чекист, вытаращив глаза на Первого секретаря ЦК КПБ (б).
– Вот и отлично! – подхватил Гей. – Товарищи, комиссия прибыла в Витебск не тыкать вас носом в упущения на местах! Но и подтирать за вами не собирается! Не скисайте перед буржуазным злом, скрипевшим зубами от зависти к нашим победам в строительстве могучей страны под названием Советский Союз! Покажите достижения, успехи в народном хозяйстве, убедите нас в размахе намерений на светлое будущее! Под руководством Всесоюзной коммунистической партии большевиков и её вождя товарища Сталина покончим с отсталостью и поднимемся к вершинам общества социальной справедливости. Ура, товарищи!
– Ура-а-а-а-а, ура-а-а-а-а…
Усмотрев ослабление натиска Матсона на Залеского, Константин Вениаминович, перехватил инициативу. Острый накал, с которого начался пленум Витебской районной партийной организации, упал убедительным, несмотря на спонтанность, выступлением Первого секретаря ЦК КПБ (б). Залеский усилил своё положение в глазах комиссара государственной безопасности 1-го ранга объявлением с трибуны пленума о ликвидации безработицы в районе, жёстком контроле над фондом заработной платы, дисциплине на предприятиях, чем вызвал снисходительную, но уже не агрессивную ухмылку Матсона. А после заявления о выселении из Витебска «чуждых, дезорганизованных элементов» Герман Матсон воскликнул:
– Верно, Первый, к ё… матери всех!
Освещая итоги коллективизации, Залеский отрапортовал о выполнении решения Наркомзёма БССР: в Витебском районе были ликвидированы хуторская и мелкопоселковая формы землепользования, земельные органы «очищены» от «классово-враждебных» элементов. Бальзамом на душу Матсона вылилось известие о борьбе партийной организации района с сопротивлением крестьянства по вступлению в колхозы.
Аплодисменты захлестнули зал заседания. Однако восторг участников партийного пленума охладил вошедший в помещение комендант райкома. Неловко козырнув начальству, он с порога бухнул:   
– Нападение на колхоз «Заря свободы», товарищи! Горят склады с мукой, актив изрублен шашками… 
Потоптался и вышел. Наступившую тишину нарушил Залеский.
– Спокойно, товарищи, спокойно. С вашего позволения, Константин Вениаминович, я распоряжусь и выеду к месту событий.
– Я тоже, – вскочил Матсон. – Начальник райотдела за мной!
Топот сапог в коридоре не произвёл впечатления на работников райкома. Деловая атмосфера в комнатах частенько срывалась известиями о террористических актах: стреляли в партийных и советских работников, жгли сено, зерно, технику. – «Выступления кулаков рассчитано на крестьянство и подаёт сигнал Пилсудскому о поддержке извне», – размышлял Залеский, прыгая в подводу, запряжённую двумя лошадьми. Пристроившись за эскадроном войск ГПУ с пулемётными тачанками, повозками, забитыми военным и хозяйственным скарбом, Алесь Петрович рванул в направлении Городка.
В этот раз кулацкой банде не повезло. Уничтожив в колхозе «Заря свободы» актив из голыдьбы и «двадцатипятитысячников», бандиты, собрав в подводы продукты питания, собрались, было, в лес. Но тридцать три несчастья! Столкнулись с отрядом особого назначения Якима Микулёнка, вертавшимся в Марченки с охраны партизанской базы. В связи с обострением обстановки в районе комсомольскому отряду было приказано сдать секретный объект под охрану роте 5-й стрелковой Витебской Краснознамённой дивизии, дислоцирующейся под Полоцком, а самим усилить оборону посёлка на случай, если кулачьё сунется в него.
Уже, выйдя на опушку леса, упёршуюся в поля и огороды колхоза «Заря свободы», где председательствовал бывший руководитель Городокской сельхозартели Демьян Евагриевич Новиков, комсомольцы услышали выстрелы. Командир отряда поднял руку – внимание! Бойцы численностью в два десятка человек присели, вслушиваясь в выстрелы и женский крик, коснувшиеся ушей со стороны околицы. Несколько домов пылали пламенем. 
– Банда, мальцы – к бою! Явор, своим отделением отсеки бандитов от леса и наступай на усадьбу слева, – распорядился Микулёнок младшему брату. – Адам, атакуешь в центре боевого порядка, не теряя из вида бойцов Явора! Остальные – за мной, зайдём с правого фланга. Вперёд, как учил Шмера Усминский!      
Сформированный год назад представителем ОГПУ при СНК СССР по Белоруссии с особыми полномочиями Усминским боевой отряд   из комсомольцев посёлка Марченки был его гордостью и первой боевой единицей, предназначенной для действий в тылу противника в случае, если Польша нападёт на СССР. Шмера сделал из них бойцов разведывательно-диверсионных действий и особых операций на захваченной противником территории. Отправляя в Белоруссию Усминского, начальник контрразведывательного отдела и по совместительству помощник начальника секретно-оперативного управления ОГПУ Артур Христианович Артузов, инструктировал его:
– В соответствии с разработанной Штабом Рабоче-крестьянской Красной Армии военной доктриной, Белоруссия является форпостом Советского Союза на западной границе. Ей отводится роль вязкого поглощения первого удара агрессора с последующим расчленением его на части и создания условий для увязания в глубине эшелонированной обороны. Увязнувшее в подготовленной в инженерном отношении прифронтовой полосе Войско польское будет уничтожаться, товарищ Усминский, партизанскими отрядами, сформированными вами из местных жителей при поддержке регулярных частей, наступающих с фронта. Плюс – разведка и диверсии! Этим вы будете заниматься на месте.
И Шмера занимался. Боевой опыт, приобретённый в Туркестане и пыльных солончаках Афганистана – Андхоя и Шибиргана, где Шмера во главе летучего чекистского эскадрона ГПУ громил басмачей, он перенёс на подготовку комсомольско-молодёжной отряда особого назначения. Разведывательно-диверсионная группа Якима Микулёнка готовилась Усминским для дезорганизации работы тыловых частей оккупантов, захвата или уничтожения штабов, командных пунктов, ведения диверсий на объектах военной инфраструктуры. Отряд отрабатывал маршруты переброски через линию фронта военных грузов, оружия, боеприпасов. Через него планировалось осуществление связи тайных ячеек, оставшихся для нелегальной работы в оккупированных населённых пунктах, с «большой землёй». С этой целью для разведчиков-диверсантов Якима Микулёнка была разработана система паролей и контактов с агентурной разведкой. По установленному сигналу ему предписывалось получить их в райотделе ГПУ с инструкцией применения в различных ситуациях.   
Отрабатывая учебно-боевые задания в привязке к населённым пунктам и вне их, группа Якима Микулёнка через год занятий имела индивидуальную подготовку каждого разведчика по предназначению и слаженный боевой коллектив, умеющий действовать на открытой местности, в лесу, жилых массивах. Разведчики-диверсанты вдоль и поперёк исходили лесные массивы севера-востока Витебщины, невзирая на тяготы и лишения, которыми подвергал их наставник, постигали разведывательно-диверсионную подготовку и опыт партизанской борьбы.
Вскоре Шмеру Усминского откомандировали в распоряжение ОГПУ, и он убыл в Москву для получения нового задания. На политзанятиях бойцы особых операций читали газету «Правда» и были посвящены в события, имевшие место на Китайско-Восточной железной дороге. Там с октября по декабрь 1929 года разразились боевые действия частей Дальневосточного особого военного округа с китайской военщиной. Однако, несмотря на подписание между СССР и Китайской республикой Хабаровского протокола, согласно которому на КВЖД было установлено статус-кво, с началом лета 1931 года в события вмешалась Япония. Под надуманным предлогом Страна Восходящего солнца направила свои устремления на захват Манчужурии, чем обострила и без того сложную обстановку на востоке нашей страны. Обострившиеся отношения между советской и китайской сторонами, которая уже называлась Манчжурией, вылились в противостояние СССР с Японией.
Заголовки центральных газет пестрели сообщениями о провале в апреле-мае 1931 года «второго похода» войск Чан Кайши против Центрального Советского района. В результате сражений части 1-го фронта Красной Армии уничтожили до 10 тысяч солдат противника и захватили 20 тыс. винтовок. В июне Народный комиссар по военным и морским делам Климент Ворошилов, совершил инспекционную поездку по Дальнему Востоку с целью оценки сложившейся обстановки. В это же время представитель японского военного министерства генерал Койсо на заседании Кабинета министров Японии заявил: «Русская угроза снова выросла… Китай тоже пытается умалить японские права и интересы в Манчжурии. Ввиду этого монголо-манчжурская проблема требует быстрого и действенного разрешения».
Ребята не сомневались, что их наставник Шмера Усминский на Дальнем Востоке защищает рубежи Союза Советских Социалистических Республик. Они под руководством другого наставника, присланного из Москвы, Ганса Нойманна – немца по национальности, работавшего по линии Коминтерна в Веймарской Германии, шлифовали не только   ведение боевых действий на местности, но и агентруную работу, изучали немецкий язык.
Ганс был делегатом 6-го конгресса Коммунистического Интернационала в 1928 году, оценившего всемирно-политическую ситуацию как переходную к новому этапу в условиях мирового экономического кризиса и нарастания классовой борьбы. На политзанятиях Ганс повышал партийно-политический уровень разведчиков-диверсантов,  рассказывая им о выдвижении Конгрессом тезиса о социал-фашизме и невозможности сотрудничества коммунистов как с левыми, так и с правыми соцал-демократами. Военно-политическая  ситуация в Европе развивалась стремительно. Нойманн свою задачу знал и готовил ребят основательно, делая акцент на агентурную работу, в которой был практическим специалистом. 
Едва бойцы Явора развернулись перед усадьбой в цепь, как на них выскочило двое злодеев с винтовками в положении «за спину». Бандиты тащили за волосы девчушку лет четырнадцати. 
– Мама родная, – остолбенев от неожиданности, выдавил один из них и упал на колени.
Другой, заросший волосами налётчик, рванул было назад – не успел. Явор всадил ему штык меж лопаток и крикнул Арону.
– Вяжи этого.
– Руки, сука, – цыкнул Эпп, ударив рукояткой револьвера схваченного бандита. – А ты не визжи, малая, свои. Сколько их? Где они?
– У правления колхоза дядьку Демьяна пытают, – захлёбываясь слезами, выдавила девчушка, – комбедовцев посекли… 
– Дядьку Демьяна? – наклонился к ней Явор.
– Он у нас председатель колхоза, – вставая с земли, ответила девушка, прикрывая смуглое тельце рваненьким платьицем.   
– Ясно, – прищурился Эпп, связывая руки бандита за спиной. – Жмём по огороду, Явор.
У, выскочивших к правлению колхоза бойцов, застыла кровь в жилах, когда увидели распятого на дверях мужика. Из вспоротого живота несчастного свисали внутренности… Рядом потешались бандиты, один из них, ласково приговаривая, засовывал в живот бедолаге зерно. Брал горстями из торбы и пихал в кишечник. 
– Ешь, Евагриевич, мой хлебушко, ешь Демьянушка, говорил тебе по-хорошему…
Огонь из револьверов Явор с Ароном открыли одновременно. Двое, скаливших зубы бандитов, рухнули на крыльцо, завалился на бок и мучитель председателя. Ребята подскочили к крыльцу правления, взирая широко открытыми глазами на внутренности, выпавшие из чрева Демьяна Новикова. Мученик всё же нашёл в себе силы выдохнуть:
– Главный у них Урбан, Барановский … Это его сын, Владислав…
И повис на руках, прибитых к двери ржавыми вилами.          
– Постой-постой, Явор! – вскричал Арон. – Недоумок Владислав, сын Барановского. Помнишь ударял за Ксюхой? Однажды дядька Кондрат сунул его башкой в навозную кучу и сказал, мол, сунешься ещё к дочери – порву на куски. 
Микулёнок-младший кивнул:
– Помню, Арон, – и пнул изувера в грудь. – Павярни-ка прищавую морду, вы****ак! Он?
Эпп вгляделся в лицо живодёра.
– Он, олух царя небесного, – тряхнул шевелюрой Эпп.
Барановский-сын заверещал:
– Я не виноват, мальцы, я мстил коммунякам за наше добро. Где оно? Пропили голодранцы! Вы же не такие…
– Мы не такие? – командир отделения разведчиков опустился на корточки. – Каб ты здох, сука!
– Дай его мне, Явор – Эпп опустил руку на плечо товарища, – я повешу вы****ка на его же кишках, чтоб другим неповадно было. Ты же знаешь, мой дядя, Андрей Макаревич, работает резником при синагоге в Витебске, его приглашают во дворы… Уважаемый человек…
Микулёнок-младший махнул рукой.
– Давай… Но без кишок суку повесь на дереве – здесь!
Арон привёл в исполнение приговор войны. В кровавой схватке насмерть схлестнулись добро и зло, боролись с переменным успехом – кто кого! Начавшаяся за околицей стрельба, прекратилась. Вскоре по разбитой телегами улице к правлению колхоза подтянулась вся группа     Якима Микулёнка. С собой разведчики привели трёх задержанных бандитов, один из них, седой, благим матом орал: 
– Всех порешу, голодранцы, сожгу! Резать буду за своё…    
– Иди, иди, тебе уже ничего не понадобится, – Яким толкнул  схваченного бандита в спину.
– Это ты думаешь так, голыдьба несусветная, сынок отомстит за меня…
И «схватил» взглядом болтавшееся на суку яблони тело  повешенного Ароном бандита.
– Вла-а-а-дик? – оторопело прохрипел варнак, – Влади-и-и-ик? Сыно-о-о-ок…
Барановский-отец завыл навзрыд. Яким встретился взглядом с младшим братом: «Ты приказал повесить?» – спрашивал его глаза. – «Я», – ответили – Явора. Микулёнок-старший кивнул и снял кепку перед телом распятого председателя колхоза.
– Снимите мужика с вил, мухи облепили всего.
В вёску втягивался эскадрон войск ГПУ. Бойцы обернулись на топот копыт. Впереди скакал молодой всадник с маузером в руке. Он лихо остановил лошадь у крыльца правления колхоза и соскочил с седла.
– Здорово, мальцы! – крикнул кавалерист и, вдруг, озадачившись, уставился на Микулёнка.
– Яки-и-им?
– Ста-а-ас? – не менее удивился командир разведчиков, вглядываясь в лицо кавалериста.
– Яки-и-им! Вот так встреча!
– Мальцы! – вскричал Микулёнок, – это же Ста-а-а-ас, Бурачёнок!
Друзья бросились в объяться друг друга. 
– Каким образом здесь? – хлопая по плечу Якима, справился Стас.
– А ты откуда свалился на голову?
Бурачёнок пожал плечами.
       – После окончания школы красных командиров был распределён в кавалерийский эскадрон войск ГПУ, бьём кулачьё и прочую нечисть. А ты, Яким? Ребята?
Микулёнок прищурился.
– Потолкуем после, Стас. Надо разобраться с задержанным рваньём и вытащить с них информацию о логове остальных бандитов. Сдаётся мне, что укрылись они у озера Завесна – помнишь бегали по грибы? Видели там чужих людей.
– Ты этих взял? – Стас кивнул на схваченных бандитов, лежавших связанными на земле у крыльца правления колхоза. Барановский валялся в пыли, воя, как побитая собачонка.
– Постой-постой, не дядька ли – это Урбан?
Бурачёнок подошёл к валявшемуся у ног повешенному сыну Барановскому-старшему.
– Вон оно что… бандит, значит, людей убивал. Узнаёшь? На смолокурнях и подёнках твоих родителей моих загнобил: мать умерла от чахотки, следом ушёл отец...  Ты меня дядькой Кондратом стращал за его    дочь Оксану, мол, ноги обломает мне, выходит, нет…  Его дочь женою приходится мне, сына родила … Тесть Кондрат Михайлович заправляет в районе заготовками продуктов для войск ГПУ. А, что от вас с сынком осталось, сранае гадаўё (козлы, уроды)? Именем Советской власти, как я понимаю, сынок Владислав повешен?   
– Председателя колхоза пытал, – заметил Яким.
– Так вот, Урбан Барановский, мне, может быть, эта шашка в жизни понадобится всего один раз, но я её буду носить всегда! Потому что пока землю топчут такие звери, как ты, я буду рубить их ею. Смолич!
– Я товарищ комвзвода! – живо откликнулся красноармеец в фуражке с синим околышем. – Бандитов в Витебск, там с ними разберутся, как положено!
– Есть, товарищ комвзвода.   
Бурачёнок повернулся к Якиму.
– Пойдём к ребятам!
Бойцы Якима степенно жали руку бывшему комсомольскому лидеру посёлка Марченки.
– Здорово, Стас, к лицу тебе форма красного командира! А Ксюха как? Тьфу, извиняй, Оксана Кондратьевна в роли мамочки? Слышали – сына воспитываете? 
Стас смущённо отпустил:      
  – Растим сынка, правда, бываю с ними не часто … Служба!
Поговорить не успели.
– Начальство, – шепнул Явор, пропуская вперёд 1-го секретаря райкома Залеского. Тот ступил на крыльцо, отворачивая взгляд от разведчиков, снимавших с вил тело председателя колохоза Новикова.
– Эх, Демья, Демьян, – обронил Алесь Петрович, утирая тыльной стороной ладони брызнувшую слёзу. – Вместе село поднимали: Демьян,  Марусь Бовчёнок, Марк Астафьев… И вот те на… Взяли этих зверей? 
– Наткнулись на них случайно, товарищ 1-й секретарь райкома, троих уничтожили, четверых схватили, остальные, пять-шесть человек улизнули в направлении озера, – доложил Микулёнок, – прочешем. Местность знаем, бойцы подготовлены…   
– Вы не Усминского ли орлы?
– Так точно, товарищ 1-й секретарь! – Яким принял положение «смирно».
– Слышал от Шмеры Гиршовича, слышал… А это кого несёт? – 1-й секретарь райкома партии приложил ладонь к козырьку фуражки. – А-а-а-а…
По дороге мчались всадники, окружив двуколку, в которой, развалившись, восседал Герман Петрович Матсон.
– Ну, Залеский, как у вас? – осведомился председатель ГПУ БССР спрыгивая на землю.
– Выясняем картину событий, товарищ комиссар государственной безопасности 1-го ранга. Предварительно так: часть банды уничтожена, часть – задержана, вот они. До десятка человек ушли в лесисто-болотистую местность. Сейчас организуем поиск…   
– Кто отличился?
Склонившись к уху Матсона, Залеский шёпотом доложил:
– Группа особого назначения представителя ОГПУ при СНК СССР по Белоруссии с особыми полномочиями Усминского. Ныне у них командир – Ганс Нойманн, коминтерновец из Центрального аппарата ОГПУ.
– А-а-а-а… В курсе дела. Кто старший? – сдвинул брови чекист.
– Я, товарищ комиссар государственной безопасности 1-го ранга, командир отряда Микулёнок…
– Можешь не продолжать. Что сейчас требуется сделать, чтобы перехватить бандитов и именем Советской власти уничтожить? 
– Предлагаю, кавалерийским взводом отрезать их от лесного массива, что перед болотом у озера Завесно, я же с отрядом организую погоню следом за бандой. Часа через два настигнем их и возьмём живёхонькими…   
– Хорошо, товарищ командир, пораженческих настроений я не услышал, предложение утверждаю, за исключением последнего… Живыми они не нужны!
Комиссар государственной безопасности 1-го ранга Матсон приложил руку к форменной фуражке.
– Жду доклада, товарищ Залеский. А вас, молодой человек, я запомнил…
Сел в двуколку и с эскортом всадников махнул в Витебск.



Глава 14

После отъезда председателя ГПУ БССР Матсона в Витебск Алексей Петрович Залеский распорядился устранить последствия нападения кулацкой банды на усадьбу колхоза «Заря свободы». Для решения проблемы председатель райисполкома привлёк комсомольский актив, колхозников соседних вёсок. Под плач сельчан, переживших налёт головорезов, к сельсовету были свезены тела погибших «двадцатипятитысячников», отдельно сложены убитые в перестрелке бандиты. Прибывшая оперативно-следственная группа райотдела ГПУ приступила к работе опросом жителей усадьбы, опознанием сложившего головы кулацкого отребья.
  Командир эскадрона войск ГПУ Авсей Бруев, слывший рубакой ещё в гражданскую, оценив обстановку по исходу допроса схваченных бандитов, приступил к выполнению приказа комиссара государственной безопасности 1-го ранга Матсона об уничтожении остатков банды. Исходя из ситуации, уроженцу здешних мест комвзвода Бурачёнку он поставил задачу на блокирование банды вдоль опушки лесисто-болотистой местности.
– Товарищ командир взвода! Приказываю: не дать бандитам уйти в болотину, где они укроются на островках из твёрдой почвы!
– Есть, товарищ комэск, – козырнул Стас и бросился к Якиму. 
Остальной части эскадрона Бруев приказал прочесать местность на возможное, чем чёрт не шутит, наличие кулачья в усадьбе и помочь колхозникам в устранении последствий погрома, учинённого бандитами.
Решение общей задачи сябры детства Микулёнок Бурачёнок приняли без лишних слов.
– Если бандитов отрезать от лесной дороги, что у болота, Стас, и взять их в полукольцо…
– …им придёт гамон (капец), – усмехнулся Бурачёнок, придерживая возбуждённого коня за узду. – Замысел ясен, Яким, я блокирую лесную дорогу на рубеже: опушка леса – старые смолокурни. Ты же с мальцами гони их, как волков, на меня, деваться им некуда – положим всех, сволочей! Рванут назад? Значит, под огонь твоей группы – не испытаешь зависти тоже, чёрт побери.
– По рукам! – хлопнул по плечу друга Яким.
– А ты молодец, – прищурившись, восхитился Стас, – знаешь тактику, как выпускник военной школы.
– Мы тоже «ебашки» не квасим, – усмехнулся командир разведчиков, подмигнув закадычному сябру.
Бойцы Микулёнка рассмеялись.
– По ко-о-о-ня-я-я-м! – гаркнул комвзвода, вскакивая в седло вороного коня. – За мной – арш!
Отряд чекистов под командованием Стаса Бурачёнка рванул во весь опор на перехват кулацкой банды, охватывая опушку леса со стороны старой смолокурни, некогда бывшей в собственности Урбана Барановского. Стас уточнил порядок действий группе особого назначения.
– Действуем, мальцы, на догонном курсе! В этой ситуации, как учил Шмера Усминский, волков и разведчиков кормят ноги. Поэтому, Явор, твоей подгруппе – правый фланг. Развернёшься на фронте в сто метров и броском на лесную дорогу – её заблокирует взвод Стаса на верхах. Если настигнешь бандитов и войдёшь с ними в огневой контакт, он окажет поддержку взводом. При любом развитии событий – ликвидация противника не обсуждается. Собакам – собачья смерть!
– Есть! – бодро ответил братишка. 
– Твой, Адам, левый фланг!
Командир второй подгруппы кивнул.
– Проскочишь у заброшенного хутора и – к вёске, что у болотца с ветряком. Окружай их за околицей и не дай втянуться в жильё, иначе натворят делов.
– Понятно, командир, – улыбнулся Адам Клинцевич.
– Остальные за мной. После выполнения задания – сбор в хозяйстве егеря, там и подведём итоги операции.   
Развернувшись цепью, отряд устремился в лесной массив на уничтожение остатков банды. Разведчики бежали перебежками от укрытия к укрытию без остановок и нарушения «рисунка» скрытой атаки на противника. Используя отточенные на тренировках с Усминским приёмы преследования врага в лесистой местности, они двигались напористым броском, уверенно сокращая расстояние до отступающей кулацкой банды.
Увлекая за собой бойцов, Яким Микулёнок не сомневался, что боевое крещение с бандитами имеет принципиальный характер. Он видел лица разведчиков, опустивших головы перед растерзанным Демьяном Новиковым. Председатель колхоза снискал себе символ справедливой мести в схватке с врагом: «Не простим! Не допустим!» – пылали сердца бойцов невидимого фронта.
Преследуя кулацких недобитков, отходивших в малодоступные места, Яким был уверен, что задача отряду по силам. У бандитов, вероятней всего, имелись схроны и питание, позволявшие им успешно зализывать раны и с ещё большим остервенением атаковать колхозные усадьбы, активистов партийной и советской власти. Допустить этого нельзя! Понимали это и остальные разведчики, сближаясь к отходившей в топкие места кучке бандитов.
Знание местности, желание поквитаться с врагом, тренировки под руководством неугомонного Шмеры дали плоды – часа через полтора настигли одного из бандитов, получившего ранение в бок.
– К бою! Круговая оборона! – скомандовал Яким.   
Разведчики упали на прелую листву, взяв под наблюдение подходы к месту вынужденного привала. Задержанный мужик не оказал сопротивления, причём, оказался без оружия. Бросил его в лесу или сховал под пень-колоду – не известно. Задержанный был в сознании, поэтому оценил решимость парней, настигших его в лесу, расчухал, что минуты жизни сочтены. 
– Я имею кое-что сказать. Фамилия? – чуть отдышавшись, стребовал Эпп.
Схваченный бандит не строил иллюзий в отношении обхождения к себе – огрызнулся:
– Фамилию ему… Дай воды.
Арон взглянул на Якима. Микулёнок кивнул. «Мозговой центр» комсомольской дружины и отряда особого назначения – в том числе, сунул в рот задержанному фляжку с водой. 
– Пi i слухай мяне, дрэнны чалавек, колькi засталося жывых? Хто старэйшы i дзе знаходзiцца сховiшча?
– Что бурчишь на своём лапотном языке смоленскому мужику? Ушёл от своих, прости господи, оборванцев, угодил к бульбашским…
– Ты смотри, Яким, на этого патриота за мой счёт? – возмутился Эпп, округлив в гневе глаза, – ладно, зайдём с другого боку: сколько человек уходит в болота, кто старший и где укрываетесь от нас?
– Больше ничего не надо? – скривился лиходей. – Может проводить, чтобы тёпленькими взять?
– На что тебе такое выкинуть? Умрёшь посреди полного здоровья! – пожал плечами Эпп. – Мы себе знаем, а ты себе думай, что хочешь. Найдём их…   
Умолкли, вслушиваясь в лес.
– Ну, таки будешь продавать или мне забыть тебя навсегда? – вынимая охотничий нож, подстегнул задержанного Эпп. – Щас я сделаю скандал, и тебе будет не сладко. 
Мужик прикрыл глаза, кажись, забылся сном. Нет, поднял голову.
– Что возишься со мной? Убей…
– Ты спешишь скорее, чем я? – улыбнулся Арон, – умрёшь без мук и страданий, а таки нет, работа… 
Смолянин задумался.
– Ты что, с мозгами поссорился? Не тяни резину, – насупился Эпп.
Раненый взглянул на Арона.
– Вам нужна пальба, в которой кого-то из ваших убьют? 
– Таки нет, – почесал затылок «мозговой центр» отряда.
– И я не хочу, – скривился от боли беглец.
– Хочешь жить? – насторожил ухо Эпп.
– У меня жена и трое детей…
– Не хочу тебя расстраивать, но у нас всё хорошо, а у тебя другая история, – вкрадчиво заметил Эпп.
– Я случайно оказался у них …
– Уже интересно, – ухмыльнулся Арон.
– Скрывался от ссылки в Сибирь, – продолжил задержанный, – с перепугу рванул в леса. Родом я из Смоленска… Они взяли меня проводником, чтоб после вылазки увести их в Брянские леса… Я не убивал, у меня и оружия не было…    
Пособник кулацкой банды умолк. Арон собрался, чувствуя, что сломил застигнутого врасплох смоленского беглеца, и нажал на него.
– Я слушаю твою просьбу.
– Если выведу на них, оставите жить? – подал голос задержанный.
Арон взглянул на Якима. Командир пожал плечами.
– Я скажу так, ребята, – оживился пленник, почуяв смену настроения сцапавших его парней, – люди затаились, их с собаками не сыщешь… Усыпали табаком тропинки, псы не почуют следов на веки веков. Питания и воды на месяц и более… Предлагаю…
– Таки предлагаешь? – иронично усмехнулся Арон, – не «расчёсывай» нам нервы, сукин сын. 
– Обвяжите бок… Выведу к схрону… 
– Наложи повязку, Арон – бросил Яким, – сколько у них людей, и кто старший?   
– Человек семь-восемь… Заправляет хохол Богдан, фамилия Хортюк.
– Управляющий Кондрата Пашкевича? – изумился Микулёнок.
– Управляющий он или кто, не знаю, – мужик собрал морщины на лбу, – он – главарь. Хвалился, что всех обманул … В укромном местечке спрятал тугую мошну и ушёл от властей. На ухо шепнул мне, что кое с кем поквитается, и уйдёт на Волынь, остальных шлёпнет, чтоб без свидетелей… Не доверяет им. 
– Чем же ты выхлопотал доверие? Ты такой же свидетель, как его подельники, – удивился Эпп, – у тебя одна привилегия перед остальными – убил бы первым от зада.
– Не думаю…   
Микулёнок с Эппом обменялись взглядами.
– Я нервничаю, – отозвался Арон. – Не вводи нас в заблуждение, обидимся.
– Не ввожу… Я месяц с ними в лесу… Двое кулаков хотели убить Богдана и уйти с его мошной. Я услышал их разговор и сказал об этом ему. Он и приблизил к себе…      
– О-о-он таки что! – воскликнул Арон, – а те? 
– Удушил верёвкой на глазах у всех, чтоб неповадно было…
Разведчики переглянулись. 
– Не надо нам делать нервы, есть, кому их портить, – укорил Арон мужика и ткнул Якима в бок.
– Обещаем кулацкой жертве жизнь?   
Командир задумался. Взятый в полон мужик не лизал им пятки от страха и боли, не ползал ужом в обмен на сдачу с потрохами шайки живодёров, и всё-таки хотел гарантий на жизнь. Справедливо, ничего особенного в этом не нет.   
– Будешь жить, мужик, если справишься с задачей! – бросил Яким задержанному, – ручаемся за твою голову пока она в нашей власти. Идёт?
– Идёт, – расцвёл смолянин и спохватился, – значит к схрону? Они вышли к нему… Одна особинка, ребятки… В деревеньке, что устроилась у болотца, есть мужички с ними заодно. В разбоях не участвуют, нюхают обстановку и сообщают им, что творится в округе… Ух, помогите встать.
Арон подал руку, опёршись на неё, пасынок судьбы поднялся на ноги.   
– Меня кличут Петром, по фамилии Инин. Идём осторожно, ребятки, их соглядники не спускают глаз с чужаков… А далей так, у них два потайных места, в которых могут осесть: одно на гумне Никадима, мужичка из той деревеньки, и землянка, укрытая шалашом на полевом стане… Они знают, что вы устроите облаву на них, поэтому сховаются не в деревеньке – в гумне хозяина, она далей будет, а в полюшке под шалашом. Здесь и ближе, и устали они, выдохлись.    
Присев на сопревший ствол осины, Яким задумался.
– Значит, так, сябры: Малах с Макеем – дозорные, с вами наш новый знакомый. Выйдите скрытно к логову кулачья… Не передумал ещё? – Микулёнок обернулся к Петру.   
– Не-а! – вытаращился с перепугу Инин. – Им, ребятки, терять нечего, руки по локоть в крови.
– Тем более, мальцы, быть начеку. При выходе на объект захвата… Изивиняюсь – уничтожения, сигналы прежние…  Вышли, блокировали и ждёте нас… Мы прочешем лесок у полянки, а ну, как затаились там? Отряд Стаса остаётся в стороне от лежбища бандитов. Если всё так и есть, как выложил Инин, схрон находится южнее лесной дороги, которую оседлал его конный взвод. Что это значит, Арон?
Эпп вытер травой, испачканные кровью руки при наложении повязки на простреленный бок смолянина, вздохнул.
– Это означает, сябры, что расчитываем на собственные силы.
–  Именно так! Дай Петру гарэлки, чтоб не терял сознания и пайшли.
Через полчаса лес закончился, пахнуло жильём.
– Деревенька, ребятки, – проводник, обхватив берёзу, прижался к ней щекой. – Копны видите в поле? 
–  Угу, – вглядываясь в кошенину отозвался Макей.   
– А шалашик за ними?
–  Вижу… 
– Это схрон, ребята. Шалаш стоит на лазе в землянку и будь она неладна, очень ёмкую внизу.   
–  Запасных выходов нет?
Проводник закусил губу.
– Н-н-не зн-а-а-ю …
– Чего мычишь? Нет? Или не знаешь?
– Не знаю, ребятки… Хотя был случай… Однажды с Богданом ночевал в этом схроне, а он взял и исчез, вернулся через лаз, где я прилёг на лежаке… Мимо не проходил… Значит, есть нора, в неё улизнул и вернулся через вход с верху, который скрывает шалаш.
– Мда-а-а, – вздохнул Малах, – не было печали, так черти накачали.
– Что же делать? – спросил Макей.
– Наперад бацкі ў пекла не палезем, Яким скажа.
Основная группа Якима Микулёнка обошла лес вокруг луговины, высматривая, возможно, укрывшихся в чаще бандитов. Не обнаружив следов их присутствия, вышла к дозору, откуда был виден шалаш, упрятавший со слов Инина бандитский схрон. Задержанный вёл себя спокойно время от времени касаясь раненого бока рукой, рана вызывала боль, что приносило страдания мужику. Однако Пётр, как он назвался разведчикам, держался, сознавая, что успех в уничтожении банды Богдана Хортюка напрямуя связан с его шансами на жизнь. Поэтому рвался быть полезным шустрым парням, которые хладнокровно обсуждали ликвидацию остатков, укрывшихся в схроне бандитов. Инин в этом не сомневался – они находились в нём! Столкнувшись с отрядом Микулёнка, бандиты отходили от колхозной усадьбы, не чуя под собою ног: бросили подводы с добром, раненых и только видели их. 
Пётр прислушался к беседе молодых людей, схвативших его от задавших драпака погромщиков Богдана.
– Землянку возьмём без проблем, Яким, – покусывая соломинку, заметил Арон. – Охватим и запалим шалаш. Сено и  высохшая крепь полыхнут – будь здоров… Вот, собственно, и всё …
– Что – всё? – вытянул лицо Яким.
– Задохнутся к чёртовой матери… Что с ними возиться?
Микулёнок, молча, осматривал шалаш.   
– Я с тебя смеюсь, Яким, не играй в молчанку, – не выдержал Эпп, – или есть ещё соображения, как их оттуда выкурить? Я не понимаю, почему не принять решение на нейтрализацию банды, если обстановка позволяет, к примеру… Слышишь меня?
Арон взглянул на Микулёнка.
– У-у-у, читаю меж строк, Яким? – хохотнул Эпп.
– Ну? – вяло отозвался командир.
– Может, живьём возьмём Богдана? Вот умора будет!   
– Какой умный, – огрызнулся Яким, – я не думаю пра гэта?
И всё же благоразумие взяло верх: командир принял решение, отметая все сторонние сомнения:
– Никаких – «живьём», Арон! Слышал приказ? – Живыми не брать! Действуем так: ты старший подгруппы поджога объекта, с тобой Макей и Малах. Запалите объект и займёте позицию на опушке леса. В случае попытки кулачья уйти в лес, уничтожить огнём штатного оружия. Мы страхуем от нашей позиции. Вопросы?
– Таки нет, – пожал плечами Арон. – За мной, мальцы.
Бойцы Эппа скользнули в кусты и исчезли в них незаметно. Адаму Клинцевичу с его разведчиками командир приказал занять рубеж, отрезавший отход противника к вёске, отчего шансы бандитов на спасение сводились к нулю. Если бандитам Хортюка удалось бы вырваться из пылающей западни, они попадали под перекрёстный огонь разведчиков Клинцевича, Микулёнка и Эппа – одновременно. Верный конец. Не сделают попытки схватить глоточек воздуха в зловонном гадюшнике? Собственно, никто от них этого и не ждёт – судьба решена – тоже. 
Едва Эпп с Клинцевичем заняли исходное положение к началу уничтожения бандгруппы, Яким подал сигнал. А дальше наблюдал, как разведчики Эппа, используя складки местности, вышли к шалашу и без суеты зажгли бересту в соломе. Жёлто-зелёный дымок неохотно, затем всё живее и живее поднялся над временным жилищем покосников и, наконец, оно запылало гулким пламенем.
– Внимание, мальцы, отслеживать обстановку у объекта. Если кто выскочит из норы, во что я, ей богу, не верю – бить наверняка.
Огонь пожирал солому с каркасом из высохших жердей. Но со стороны противника попыток покинуть схрон не наблюдалось.  Шалаш сгорал, выбрасывая искры от превратившейся в пепел соломы и никому вокруг не было дела до операции, которую проводил разведывательно-диверсионный отряд Якима Микулёнка по уничтожению банды.
И всё же это было не так. Две пары глаз наблюдали за передвижением разведчиков на опушке леса, горевшим шалашом, скрадывавшего логово их людей. Один из них бросил: «Повезло тебе, Богдан, варит же твоя башка… Поставь за них поминальную свечку … Упокой, Господи, души усопших раб Твоих православных христиан, и прости им вся согрешения вольныя и невольныя, и даруй им Царствие Небесное…».
– Спаси и сохрани, – прошептал Богдан Хортюк, поцеловав крестик на груди, и ступил с напарником на гать, уводившую в укромное местечко в пучине болота.   
Между тем шалаш превратился в жалкое пепелище. По команде Якима разведчики сосредоточились у объекта, осторожно наблюдая и за тем, что осталось от шалаша, и местностью. Одни взяли под наблюдение окрестность, другие с мерами предосторожности приступили к разбору остатков шалаша. Растащили дымившиеся головёшки каркаса, разгребли золу и, обнаружив обгоревшую крышку лаза с отверстием для притока воздуха в схрон – переглянулись.
– Взорвать его к чёртовой бабушке и все дела, – пробурчал Клинцевич, утирая рукавом кашули (рубашка) влажный лоб.
– А без этого никак? – сощурился ироничный Эпп. 
– На партизанской базе взрывчатка есть, правда, топать за ней километров двадцать в один конец, – напомнил Малах.
– Я чувствую себя аль хаПаним (с иврита – ужасно), – прикрыл глаза Арон, – эйкса (с иврита – гадость) дела. Хаваль аль а-Зман (с иврита – жаль времени), стянем крышку сучком жэрдочки, а там видно будет… 
Вход в землянку освободили быстро. Едва стянули крышку в прокоп землянки, как из неё повалил дым, исключая всякую надежду остаться в живых тем, кто в ней находился. Выдержав паузу, друзья Малах и Макей осторожно спустились в логово, однако, вскоре, захлёбываясь кашлем, вылезли наверх.
– Трупы, Яким, шести человек, – размазывая слёзы и сажу по лицу, выпалил Макей.    
– Семерых, – перебил его друг, – один под лестницей лежит, видел?
– Не, а…
Микулёнок задумался: шесть или семь человек? Инин назвал – «восемь» тех, с кем отступал в лес после столкновения в усадьбе колхоза…
– Богдан среди них есть? – лениво поинтересовался Эпп. 
– Не разглядел мертвяков, – отмахнулся разведчик.
Арон вскочил.   
– Щас дам в морду и не дам заплакать! 
Оттолкнув растиравшего слёзы Макея, нырнул в бандитское чрево землянки, откуда ещё вился дымок. Пробыл в нём Арон тоже мало – выскочил, вращая глазами:
– Фф-у, здрасти вам из ада! – сплюнул чёрной слюной «мозговой центр» разведчиков, – а Богдан, похоже, мальцы, счёл за лучшее – рай. Туточки нема.
– Нема? – вскричал Яким.
Эпп развёл руками. Поиск Хортюка не дал результатов. Тщетным оказалось прочёсывание окрестностей вёски, что раскинулась огородиками у замшелого болота. Не нашли и с подключением к поискам кавалерийского взвода ГПУ Стаса Бурачёнка. Главарь банды кулачья волынский хохол Богдан Хортюк, исчез, как в воду канул...
Спустя неделю, в ГПУ Украины на беглого бандита пошла ориентировка, однако рассчитывать на его поимку и предание суду военного трибунала, бабушка надвое сказала – время упущено. Но через десяток лет, подлюга, всплывёт в этих местах …      
Демьяна Евагриевича Новикова, «двадцатипятитысячников» похоронили с воинскими почестями на следующий день. Провожали их в последний путь руководство района, сельчане, уважавшие первого председателя колхоза «Заря свободы», прежде всего, за справедливость и человечность. Итоги кровавого налёта на колхозное хозяйство подвёл партийный актив Витебского района, возобновила проверку народного хозяйства района инспекция руководства республики. Несмотря на тревожную обстановку, связанную с работой комплексной комиссии, вылазками кулаков, установилась относительная уравновешенность в деятельности советских и партийных органов района. 
Умение владеть собой показал первый секретарь Витебского районного комитета партии (большевиков) Белоруссии Залеский Алесь Петрович. Ему удалось снять напряжение среди работников аппарата райкома партии и исполкома, где с приездом комиссии витали упаднические настроения: покончил жизнь самоубийством член райкома партии Воронович, в рабочем кабинете застрелился второй секретарь районного комитета ВЛКСМ Глушин, бесследно исчез секретарь первичной партийной организации маслозавода, член исполкома Зайцев. Спустя три дня, тело нашли на берегу озера с посмертной запиской: «Я больше не могу, товарищи коммунисты. Прощайте».
Первым секретарём райкома партии Залеским придавалось большое значение инициативной деятельности Зайцева. На первичную партийную организацию маслозавода Алесь Петрович возложил роль лидерства в строительстве районной парторганизации, увеличении её рядов по разнарядке. В недавнем докладе на заседании пленума райкома партии он в присутствии Первого секретаря ЦК КПБ (б) Константина Вениаминовича Гея, председателя СНК БССР Николая Константиновича Голодеда и председателя ГПУ Германа Петровича Матсона заявил о важной роли Зайцева в расширении сети первичных парторганизаций района.
По инициативе активиста Зайцева партийные «первички», словно паутиной, охватили государственные учреждения, предприятия, внедрялись в сельское хозяйство, привлекая в свои ряды новых членов, содействовали их политическому просвещению, помогали руководящим структурам партии в выполнении официальных решений и мобилизации для этих целей беспартийных граждан. Важнейшей функцией первичных партийных организаций, – отметил в своём докладе Залеский, – являлось осуществление ими контроля за деятельностью администраций предприятий, состоянием дел в производстве, организации помощи хозяйственникам в выполнении и перевыполнении планов, спускаемых сверху. Опыту работы «первичек» Витебского района аплодировал комиссар государственной безопасности 1-го ранга Матсон. И вот те на! Зайцев покончил собой. 
По окончании работы в районе комплексной комиссии руководства БССР, у Залеского случился неприятный разговор с полномочным представителем ОГПУ при СНК СССР по БССР. В присутствии сопровождавших его чекистов Матсон подверг Алеся Петровича форменному допросу. Вопросы сыпались словно из рога изобилия, вскрывая недостатки, которые, на самом деле, имелись в хозяйстве района. Но им придавался политический окрас, «пришивались» новые, не имеющие ничего общего с реальным положением дел. Насилу успокоился комиссар государственной безопасности 1-го ранга. Что подкупило его в Алесе Петровиче, как руководителе района? – Осталось неизвестным и членам высокой комиссии, и работникам Витебского райкома партии. По окончании встречи, Герман Петрович кивнул ему: «Работайте, товарищ Залеский» – и отпустил восвояси, не требуя взамен ни благодарности, ни уважения к собственной персоне.


Глава 15

Ликвидация бандитско-кулацкой группы у посёлка Марченки, напавшей на колхоз «Заря свободы», не осталась без внимания Центрального комитета партии Белоруссии. Участившиеся вылазки вооружённого крестьянства носили повсеместный характер, отличаясь особой жестокостью в отношении представителей власти, комсомольцев, активистов. Залеский вынужден был обратиться к Первому секретарю ЦК КП(б) Гикало Николаю Фёдоровичу с ходатайством о введении в районе особого режима. Этим шагом решались, как считал Алесь Петрович, по меньшей мере две наболевшие цели: локализация, затем, уничтожение кулацкого сопротивления в районе и пресечение деятельности разведывательно-диверсионных групп, засланных из Польши. Он располагал информацией о вхождении кулацко-крестьянских банд с ними в контакт, что ещё более усугубляло обстановку на Витебщине. По согласованию с ГПУ БССР «режимность» в районе была введена.
Начальник второго отдела Генерального штаба Войска польского Тадеуш Пелчиньский, исследуя инструментарий влияния на население, проживавшее на белорусской стороне, запустил механизм агитационно-пропагандистских операций. В ход были пущены не только традиционные методы ведения разведки и диверсий, но и психологические, идеологические средства, рассчитанные, прежде всего, на польское население советской Белоруссии. Среди жителей приграничной полосы распространялись слухи о привилегиях, якобы предоставляемых польскими властями желающим, кто переберётся на местожительство в Польшу. Муссировались слухи о наделении беглецов земельными наделами, разрешении хозяйствовать наравне с поляками. Тем самым польско-белорусское население провоцировалось на несанкционированный переход государственной границы, чего и добивался полковник Пелчинький, организуя хаос в приграничной зоне. В мутной воде рыбка ловится лучше.
За межу подались кулацкие банды, избежавшие уничтожения на территории Белоруссии, не подозревая о незавидной роли, которую уготовило им польское правительство – лишения права на жизнь. Они сыграли свою роль и были не нужны ни польской «двуйке», ни тем более власти – отработанный материал. Хватало и русско-белорусского отребья атамана Станислава Булак-Булаховича. Вместе с тем, агитпропаганда, распространяемая польской агентурой в приграничье о «сладкой» жизни в Польше, ложилась на благодатную почву устремлений белорусов и поляков приграничья, вызывая страстное желание уйти за кордон. На руку буржуазному промыванию мозгов у населения играла линия ЦК КП(б) Белоруссии в продолжении раскулачивания крестьянства на фоне общего снижения в СССР темпов кампании по коллективизации.
Между тем, в Советском Союзе строился социализм в отдельно взятой стране. Партия заявила об успешном завершении политики коллективизации, сглаживая, стало быть, жёсткие меры и перегибы, которыми был усеян мрачный путь образования колхозов, унёсший тысяч жизней… Вместе с тем увеличивался рост промышленных предприятий, колхозов, совхозов, набирала силу кампания по увеличению членства рядов партии большевиков. И, конечно же, самые сознательные и подкованные идейно направлялись на передовые рубежи укрепления советской власти и безопасности внешних границ государства.
Пограничный пояс советско-польской и советско-латвийской границ, проходивший по территории Белоруссии, включал сорок районов, разделённых на две группы. Группа «А» состояла из семи опорных районов, группа «Б» в свою очередь разделялась на две зоны: 1-я включала 15 районов, 2-я –18. Все они замыкались в единый комплекс военного, политического, экономического порядка. Мероприятия военного характера были направлены на организацию эшелонированной обороны и обеспечение мобилизации населения на случай возможной войны с Польшей. В их перечень входили функции перевода зданий, сооружений под армейские госпитали, реквизиции автотранспортных средств для переброски армейских частей, эвакуации, переоборудования МТС под ремонт военной техники, создания мобилизационных пунктов, подготовки резерва, обеспечения запасов топлива, продовольствия, других материальных ресурсов для нужд армии.
Безусловно, перевод народнохозяйственного комплекса республики на военный лад обязывал власти Белоруссии стремиться к наличию высокого уровня экономического развития в мирное время. С учётом этой перспективной концепции СНК БССР были разработаны приоритетные направления развития пограничной территории, которая обеспечивала безопасность границы с Польшей. С этой же целью постановлением ЦК КП(б) Белоруссии от 11 января 1932 года были определены меры усиления пограничной полосы укреплением колхозов и совхозов организационно-хозяйственным методом. В нём руководство БССР видело особые «опорные пункты» и возложило на них обязанности производства валовой продукции населению приграничья. И не только…
Проблема обнаружилась в иной сфере. Население, попавшее под разные категории кулачества, было выселено из 100-километровой режимной приграничной полосы, и на земле не осталось хозяев. Распаханные поля остались не засеянными, богатая витаминами трава для мясомолочной отрасли животноводства не скошена. Стоявшая «колом» на машинных дворах техника ржавела и выходила из строя без обслуживания и ремонта. 
Сложившаяся в приграничье обстановка послужила основанием к принятию ЦК КП(б) БССР постановления от 8 мая 1932 года «О мероприятиях по отбору надлежащего количества специалистов для переброски их из тыловых районов БССР в пограничные районы». Вместо отселённых лиц, имевших в зарубежье родню, бывших царских офицеров, «лишенцев», выходцев из кулацких семей, священников, ненадёжных граждан, принадлежавших некогда к «партийной оппозиции», в режимную зону направлялись партийцы и активисты, уволившиеся из пограничной охраны, а также демобилизованные из армии красноармейцы. Из их числа в приграничной полосе создавались военные колхозы, которые, по мнению Председателя Совета народных комиссаров БССР Николая Голодеда, должны были совершить в сельском хозяйстве, если не революцию, то весомые преобразования – точно.   
В следствие чего, под массовой проверкой и «чисткой» в приграничье оказались работники райисполкомов, сельсоветов, колхозов, МТС, агрономы, бригадиры, учителя, работники кооперации, местные сотрудники милиции, прокуратуры, суда. Выявленные ГПУ сомнительные кадры во власти и структурах населения, без оглашения и объяснения причин, были отправлены в тыловые районы. Всю процедуру контролировали, созданные для этих целей, районные «тройки» в составе председателя райисполкома, уполномоченного сотрудника ГПУ и представителя Центральной контрольной комиссии Рабоче-Крестьянской инспекции. Ими тщательнейшим образом проверялись кадры, обстановка в пограничной зоне отслеживалась на всю глубину.   
В августе 1932 года секретариатом ЦК КП(б) БССР была принята директива о срочной «очистке» первой полосы приграничья от классово-враждебных элементов среди учительства. Взамен им свыше трёхсот партийцев и комсомольцев педтехникумов и учительских курсов были направлены в приграничную полосу. И всё же принятые меры, как отмечалось в отчёте ЦК КП(б) БССР, оказались недостаточны: «…административный удар не был закреплён организационной и массово-политической работой для повышения бдительности партийных организаций и трудящихся масс. В результате ряд колхозов и звеньев аппарата все ещё продолжает оставаться сильно засорённым». 
В связи с неутешительными выводами СНК БССР обязал «Тракторцентр» обеспечить приграничные коллективные хозяйства техникой, сельхозинвентарём, семенным фондом Решение принято! Опять-таки обнаружилась нехватка специалистов по эксплуатации механизмов, их ремонту и обслуживанию. Правительство Белоруссии реагировало быстро – «Белколхозцентру» было указано о создании в приграничье условий для приёма в колхозах специалистов из средней полосы России. Совместно с райкомами КП(б) Белоруссии потребовало укрепить руководящий состав национальных коллективных хозяйств и проверить его на «идеологическую» зрелость. 
Для решения возникшей задачи на руководящую работу в приграничье вербовались, подлежавшие демобилизации, красноармейцы. Им создали привлекательную мотивацию: семейным выделили хаты, коров, денежную помощь, централизованный паёк, «Белкоопсоюз» обязался обеспечить одеждой, обувью, кухонной посудой. Созданы производственные преференции: на первое время красноармейские колхозы освобождались от государственных сельскохозпоставок.  С точки зрения правительства Белоруссии «опорные пункты» укрепляли оборонительную сельскохозяйственную и политико-экономическую сферы.
Отряду особого назначения Стаса Бурачёнка, курируемого инструктором-коминтерновцем Гансом Нойманном, приказано было прибыть в райком партии для получения важного задания. Приказ не обсуждался личным составом – сбор, значит, сбор. Как всегда, бойцы собрались явочным порядком с соблюдением норм конспирации. Этот раз исключением не был: около двух десятков комсомольцев боевой группы разведчиков-диверсантов явились на расширенное заседание бюро райкома партии, не привлекая внимания граждан.
Открывая заседание бюро райкома с участием комсомольско-молодёжного отряда, 1-й секретарь райкома Алесь Петрович Залеский не «размазывал» задачу, как это бывало с отдельными начальниками, а поставил её ребром.
– От вас, товарищи бойцы специальных операций, зависит многое! Мне докладывали о вашем назначении в мирное и военное время, оно остаётся в силе, не исключая решения иных задач первоочередной важности, от которых зависит мир и спокойствие граждан в строительстве будущего. Сегодня важно понять текущий момент, вышедший на первый план в стабилизации спокойствия в обществе. Он зависит и от вас.
Слушая партийного руководителя района, молодые люди время от времени мысленно уходили в себя, размышляли о судьбе, тем временем Алесь Петрович со свойственной ему прямотой заявил:
– Партия поручила вам, товарищи, усилить колхоз «Заря свободы»! Прилив молодых сил в переводе хозяйства на передовые позиции необходим, к чему стремился первый председатель колхоза Новиков Демьян Евагриевич. Прошу почтить его память минутой молчания…   
Отряд встал и застыл в скорбно-торжественном безмолвии…
– Прошу садиться, товарищи. С согласия полномочного представителя ОГПУ в Белоруссии Заковского Леонида Михайловича, председателя СНК БССР Голодеда Николая Матвеевича райком партии принял решение об усилении вашей командой колхоза «Заря свободы». Не хватает рабочих рук, техники, зверствуют бандгруппы, тем не менее, жизнь не останавливается ни на минуту. Мы идём вперёд: растём, развиваемся, дерзаем, отвергая агитацию и пропаганду пилсудчиков! Партия поручила вам коллективное хозяйство, можно сказать, дала в руки землю, угодья, людей, технику. Завтра состоится заседание правления колхоза. По представлению райкома партии председателем колхоза будет избран товарищ Микулёнок Яким Ананьевич.
  Бойцы отряда особого назначения замерли и… разразились аплодисментами.
– Браво, Яким, возьмёшь бригадиром? – толкнул в бок командира Арон. – Наведём порядки! 
Слово взял второй секретарь Витебского райкома партии Морхарт Илья Семёнович. Он отвечал за сельское хозяйство, потребкооперацию и профсоюзы.
– Приятно отметить, товарищи, сознательность молодёжи в строительстве новых социалистических отношении на земле. Ею видятся горизонты развития Белоруссии и страны в целом. Не сомневаюсь в способности молодого поколения вершить здравые дела в соответствии с линией партии, указанной товарищем Сталиным. И, действительно, оглянитесь вокруг: открыт Нижегородский автомобильный завод имени Молотова, с его конвейера сошёл первый отечественный автомобиль ГАЗ-АА. Заводом «Динамо» выпущен электровоз советской конструкции, хирургом Вороным проведена первая в мире пересадка почки. Жизнь кипит, товарищи!
Морхарт налил в стакан воды и намекающе поднял вверх указательный палец.
– Вместе с тем, не забывайте утверждённый товарищем Сталиным декрет правительства о «безбожной пятилетке» – к 1 мая 1937 года «имя бога должно быть забыто на территории страны».
– Зачем это делать? – перебил секретаря райкома Макей.
– Как зачем? – опешил Морхарт, навалившись всем телом на трибуну.   
– Зачем трогать, к примеру, лояльных к советской власти «обновленцев»? Ладно, «тихоновцев», они ратуют за возвращение церкви старых порядков, а эти признали социалистическую государственность, предлагают изменить православие и уклад церковной жизни в духе времени…
– Хватит чушь нести, – перебил Макея Морхарт, скосив глаза на Алеся Петровича, – пятилетка «безбожная» и ваших нет, слышите меня?
– Слышим, – отозвался боец и, как показалось выступавшему, тяжко вздохнул.
– А теперь к потребкооперации, товарищи, в прошлом году Центральный совет профессиональных союзов провёл смотр государственной торговли, кооперации и заготовительных организаций. У нас в районе выявлены недостатки, за которые отдельные товарищи поплатились… И поделом. Продовольственное обеспечение рабочих и служащих – наиважнейшая задача в условиях действия в стране карточной системы и, если вы этого не поняли, сложно будет вписаться в новые подходы решения продовольственного вопроса. Вот, к примеру, директор маслобойного комбината… Э-э-э, не вижу вас, Виктор Иванович, – Морхарт обвёл глазами зал. – Ага, уважаемый, скажите, как в третьем квартале вы обеспечите питанием работников комбината? Яким чыном развивается ваша собственная продуктовая база?
Директор маслобойного комбината, что на Марковщине, не очень внятно выразился по созданию на предприятии таковой, сославшись на отоваривание работников на колхозном базаре. Мысль в корне не понравилась 2-му секретарю райкома партии, Морхарт взревел.
– До коли учить вас руководству предприятием, товарищ Генералицкий? 
Видя откровенную немощь директора в решении продуктового вопроса, Морхарт махнул рукой.
– Товарищи члены райкома партии, предлагаю в «разном» обсудить вопрос пребывания коммуниста Генеральницкого в рядах коммунистической партии большевиков Белоруссии! Товарищ Залеский, прошу моё предложение внести на голосование бюро райкома.      
Наум Яковлевич Шатович – начальник Витебского райотдела ГПУ заёрзал задницей, недоумевая суть выходки второго секретаря. Такие вещи с его присутствием на мероприятии согласуются заранее. Потому что исключение из партии несёт за собой следующее действие – арест со всеми вытекающими последствиями, а это уже прерогатива ГПУ.
Залеский не возражал против предложения Морхарта.
– Товарищи, поступило предложение: в «разном» рассмотреть вопрос по директору маслобойного комбината Генеральницкому. Какие есть предложения?
Председатель районной потребкооперации Гальбрайх Генах Мовшевич поднял руку, кинув, при этом, осуждающий взгляд на Морхарта.
– Слушаем, – кивнул Залеский.
– Есть уточнение, товарищ первый секретарь.
– Слушаем, слушаем…
– Предлагаю вопрос о членстве в партии директора маслобойного комбината обсудить без внесения в повестку заседания бюро.
– Коим образом, товарищ Гальбрайх? – взвился Морхарт.
– Заслушать его видение по созданию на предприятии производства продуктов питания и ограничиться замечанием по партийной линии. 
Морхарт недоумевал.
– Вы, как чёрт из табакерки, товарищ Гальбрайх. 
– Видите в чём дело, товарищ Морхарт, – Генах Мовшевич апеллировал ко второму секретарю, – мне с Генеральницким работается комфортно. Виктор Иванович успешен в производстве масла. Его показатели из квартала в квартал растут, рынок реализации продукции расширяется. А у меня, Илья Семёнович, в районе 14 союзов потребкооперации, 115 потребительских обществ, свыше 200 тысяч пайщиков с суммой паевых взносов 10 миллионов рублей. О как! И ничего удивительного в этом не увижу, если во втором полугодии излишки масла Генеральницкий направит в РСФСР. Что из этого следует? Правильно: поддержать товарища Генеральницкого в становлении нового направления и не более того. Кстати сказать, – непринуждённо улыбнулся Гальбрайх, – я, как председатель районной потребкооперации, и коммунист, товарищ Морхарт, окажу ему помощь в организации собственного продуктового хозяйства. В третьем квартале оно будет включено в общий цикл производственных отношений на маслобойном комбинате.
Президиум заседания райкома партии услышал вздох облегчения в зале.
– Возражений предложению коммуниста Гальбрайха нет, товарищи?
Залеский обвёл взглядом зал заседания.
– Выношу на голосование: кто за то, чтобы директору маслобойного комбината Генеральницкому за упущения в работе объявить замечание и оказать помощь в создании продуктовой базы силами районной потребкооперации, а ответственность возложить на товарища Гальбрайха Генаха Мовшевича – прошу голосовать.  Кто «за»?
Двое членов бюро «воздержались», один был «против», остальные поддержали предложение председателя районной потребкооперации, что и вошло в протокол заседания в пользу Гальбрайха, и, несомненно, виновника внимания – Генеральницкого. 
По окончании заседания бюро, Залеский оставил ребят в зале.
– Видите, товарищи, время горячее. В ваше хозяйство я перекину ещё пару десятков бойцов, демобилизованных из Красной Армии, и о военном колхозе доложу Первому секретарю ЦК КП(б) Белоруссии Николаю Фёдоровичу Гикало. А вы уж не подведите меня. Договорились?
– Договорились, товарищ 1-й секретарь, – ответил за всех Яким. 
– И вот ещё что, ребята, оружие остаётся при вас, как гарантия охраны хозяйства колхоза от нападений бандгрупп. Увы, сегодня обстановка не позволяет принимать иных решений и всё не так просто, как может показаться на первый взгляд. Всё, мальцы! Завтра встретимся на общем собрании колхоза и выберем вас, товарищ Микулёнок, председателем. Желаю успехов, – Алесь Петрович, устало вздохнул, пожал ребятам руки.
На следующий день в прокуренном зале Дома культуры посёлка Марченки состоялось общее собрание колхозников. Принявшие в нём участие 1-й секретарь Витебского райкома партии Алесь Залеский, начальник Витебского райотдела ГПУ Наум Шатович, инструктор отряда особого назначения коминтерновец Ганс Нойманн прибыли заранее. Накануне они в сопровождении секретаря первичной партийной организации посёлка обошли пепелища центральной усадьбы колхоза «Заря свободы», подвергшейся нападению банды. Увидев возводимые погорельцам срубы хат, удовлетворённо переглянулись.   
– Жизнь не стоит на месте, Иван Антоныч, восстановитесь, изберёте председателя – энергичного, молодого и дела пойдут в гору, – убеждённо заявил Алесь Петрович, пожимая руку местному партийцу.
– Куда мы денемся, товарищ 1-й секретарь…   
Ещё потрясённые нападением кулацкой банды Богдана Хортюка, люди пришли на собрание избрать нового председателя, заодно, обсудить покосную страду. Сидели в ожидании начальства, лениво затягиваясь самокрутками, вспоминали Демьяна Евагриевича, погибшего от рук кулаков. Первый председатель колхоза, бывало, горячился на собраниях: «Превратим Беларусь в красную Данию», имея в виду, что Дания – образец сельхозпроизводства в Европе. Однако редкую ночь ГПУ не брало крестьян, якобы националистов подпольной эссеро-«прищеповской» организации «Союз освобождения Беларуси», готовивших восстание в Белоруссии. Сказывалась нехватка рабочих рук, срывались хлебозаготовки, уборка кормов. Призыв к крестьянству Белоруссии члена Бюро ЦК КП(б) Александра Червякова: «Багацей, селянiн! Дабывай больш багацця, i чым больш ты будзеш багаты, тым больш багатай будзе наша Савецкая рабоча-сяланская дзяржава!» – вызывал усмешку колхозников. По этому поводу острые на язык мужики сочинили частушку:
Как во сталинском колхозе
Зарезали мерина,
Разделили все кишки,
Поминали Ленина.
 
После открытия собрания слово взял партийный руководитель района Алесь Залеский. 
– Товарищи колхозники, райком партии приносит соболезнования семьям, потерявшим кормильцев, родных… Тяжела утрата близких людей… Классовая борьба усиливается, товарищи, по мере приближения к социализму. Об этом товарищ Сталин сказал ещё в 1928 году на Пленуме ЦК ВКП(б). Мы противостоим классово-враждебным элементам общества, но они не дождутся – мы не согнёмся от ударов из-за угла и спины. Товарищи, райком партии принял меры по усилению вашего колхоза проверенными и закалёнными кадрами. В ваш коллектив вливается комсомольско-молодёжный отряд посёлка Марченки, проявивший мужество и отвагу при отражении кулацко-бандитского налёта на усадьбу. В ближайшее время прибудут уволенные в запас бойцы и младшие командиры Красной Армии. Они из наших мест и знают, что значит поливать земельку потом… Жизнь не стоит на месте, товарищи. Сегодня надо избрать нового председателя колхоза и двигаться вперёд в строительстве социализма. Обсудив текущий момент, бюро райкома партии рекомендует избрать на этот пост товарища Микулёнка Якима Ананьевича. Вот он молодой человек! Сильный, решительный, с ним его комсомольский актив.
Других предложений от колхозников не поступило. Обсуждение кандидатуры Микулёнка не заняло много времени. Если, кто и не знал Якима в лицо, слышали о его деятельности в Марченках от детей, соседей, поэтому единогласно выбрали председателем колхоза «Заря свободы». 1-му секретарю Витебского райкома партии Залескому осталось поздравить Якима с избранием и пожелать успехов.
Однако с избранием председателя собрание не закончилось. Колхозникам интересно было услышать мнение руководства района по иным вопросам. Пригладив пятернёй волосы, Алесь Петрович включился в разговор с людьми.
– Хотелось бы знать, товарищ первый секретарь, ответ на такой вопрос, – обратился к нему секретарь первичной партийной организации колхоза, – когда потребкооперация придёт в деревню или торговля только для города?
Залеский кивнул.
– Райком партии обсуждал вопрос потребкооперации в деревне. Есть такая проблема. В Центральный комитет партии мы внесли предложения и, как известно на сегодняшний день, в Минске прорабатывается этот вопрос. В мае принято постановление ЦК КП(б) Белоруссии о реорганизации потребительской кооперации, и на её фоне готовится отчётно-выборная кампания. Если спросите моё мнение на этот счёт, скажу – да! Время назрело развернуть в сельской местности торговую сеть потребкооперации. Не сомневаюсь, товарищи, что в ближайшее время вопрос решится положительно.
Следующим предметом обсуждения стала религия. 
– Каким вам видится религиозное оправление обрядов людьми верующими, духовных убеждений? – спросил его один из колхозников. 
Коммунист Залеский знал, конечно, положение дел в разных группах верующих, осуществляющих деятельность на территории Витебского района. Ему приходилось встречаться с ними в силу усиления религиозных настроений среди населения, выразившееся в последнее время обострённым ростом духовности. Досаждали, правда, католики, не желавшие идти на сотрудничество с властью, за что и платились жёстким отношением к себе с её стороны. Решился и этот вопрос. Залеский не относил себя к проводникам насаждения идеологии атеизма. Зная настроения в крестьянской среде, к религиозной теме относился аккуратно. Но изучая приходные книги изъятия золотых и серебряных изделий, редких металлов в церквях, монастырях и храмах Витебского района, он знал и другую правду. За последние годы были конфискованы 10 пудов 9 фунтов 52 золотника 70 долей серебра, 1 фунт 93 золотника 10 долей золота, 51 золотник 81 доля драгоценных камней, банковское серебро, разменная серебряная монета, парча, фольга. Всё это добро было отправлено в государственные хранилища. Мощи после раскрытия отправлены на атеистическую выставку в Москву, оттуда обратно в Витебск, где их выставили для демонстрации в краеведческом музее. Дразнить толпу пренебрежением к духовности Залеский не решился бы никогда. Поэтому людей успокоил лояльной риторикой по религиозной теме, не обостряя и без того тяжёлое положение крестьян, влачивших жалкое существование в колхозе.
– Религиозные убеждения, товарищи, это свобода совести каждого из вас, естественное право советского человека формировать убеждения во благо светлого будущего. И ничего особенного я не вижу в желании оправлять духовные потребности. Далеко ходить не надо. У вас на Городокщине действует секта евангелистов, существующая с начала века. Её последователи – крестьяне, проповедуют общинную форму землепользования, сочувственно относятся к советской власти. В самом Городке, не зная горя, осуществляет деятельность секта евангельских   христиан-баптистов. Насколько я знаю, в Селище почивает течение толстовцев, опять же из крестьян, лояльно относящихся к власти. Правда в Витебске мы пошли на закрытие Успенского Собора и Свято-Духовской церкови, но мы пошли на эту акцию в силу неспособности их платить налоги и страховые взносы. Что касается еврейской общины – пожалуйста, ей было предложено установить специальный налог в пользу голодающих возле восточной стены синагоги. Община откликнулась. Сработало наилучшим образом, иудеи, не прерываясь, воплощают духовные пристрастия и делятся с бедными…  Власть во благо народа, товарищи, и никак иначе. Ну, что ж, пообщались, пора в Витебск, а вам успехов на колхозной ниве. Товарищ Микулёнок, в добрый путь!    
 Руководство района отправилось до дому, до хаты. А новый председатель колхоза «Заря свободы» Яким Микулёнок, засучив рукава кашули (рубашка), улыбнулся.
– За работу, товарищи!
Глава 16

Свою часть задания, полученного от Меера Абрамовича Трилиссера – начальника Иностранного отдела (заграничная разведка) ОГПУ при СНК СССР, разведчик-нелегал Александр Погадаев выполнил с честью. Через информацию, выжатую у ошмётков банд атамана Анненкова в Китае, он вышел на возможное местонахождение золотого запаса Российской империи, присвоенного Колчаком в годы гражданской войны. Не последнюю роль в получении советской разведкой сведений о кладе сыграли участники «золотой операции» из окружения Верховного правителя Сибири. Анализ показаний, извлечённых у колчаковцев способами, не всегда сердечными из соображений милосердия и человечности, такая уж работа, сузил поиски благородного металла до Приобья – территории Томского округа – родины Александра.
Что вы? Ничего удивительного: глазом не окинешь обширную тайгу из ряда вон выходящих условий утаивания богатств, и хранения их столько в томской глубинке, сколько угодно душе. Вероятные уголочки скрытого золота Александр разобрал по косточкам, исследовал и, собрав материал в единую цепочку, пришёл к интересным выводам. Окрестности железнодорожной станции «Тайга», что умостилась в семидесяти пяти километрах от Томска, вырисовывались на свет божий главным ориентиром, указывающим на тайные залежи клада. Аргументы в пользу версии Александра Погадаева удачным образом легли на умозаключения начальника Иностранного отдела ОГПУ Меера Трилиссера, внимательно склонившего слух к устному рапорту нелегала в Москве. Меер Абрамович не оспорил обоснований Александра в истинности выводов по щекотливой теме, напротив, группу чекистов, отрабатывающих «золотую тему» по линии Топки – Белово – Прокопьевск в Кузбассе, нацелил на железнодорожный узел Томского округа. 
Оперативный ресурс о местоположении золотых слитков в районе станции «Тайга», а также досье на офицеров-колчаковцев Степанова-Голещихина, Красовского, обеспечивающих: один – прикрытие выше всяких похвал металла, другой – изъятие его на нужды контрреволюции, Александр передал чекистам. И, конечно же, чем чёрт не шутит, сориентировал их на вероятную стычку с противной стороной – анненковцами, которые рыскали недалече, также, сгорая от нетерпения экспроприировать золотой запас адмирала.
Излечившись от ранения, схлопотавшего в перестрелке с охотниками за адмиральской сусалью, Погадаев-младший приказом начальника Иностранного отдела ОГПУ был отряжён на специальные высшие курсы объединённого государственного политического управления, размещённого на Покровке в центре Москвы. В закрытом учреждении ОГПУ в течение двух лет осваивал он науку агентурной работы за рубежом, специализируясь на восточных странах и Германии. Изучал методы разложения населения и вражеских войск, минно-взрывное дело, иностранное оружие, приёмы конспирации, маскировки и тайной связи с агентами. Овладевал специальностью радиста, снайпера, подрывника, шифровальщика, водителя, отрабатывал устройство диверсий без следов и вывода противника на ложное направление. В напряжённых занятиях постигал основы воздушно-десантной подготовки и прыжков с парашютом, преодоления водных преград и рукопашного боя. Учитывая, что разведчик-нелегал Погадаев значился в штате 6-го отделения (разведка в странах Востока) Иностранного отдела ОГПУ, его обучали языку иранской ветви индоевропейской семьи – фарси-кабули. На нём общалось население Ирана, Афганистана, Пакистана. Вторым языком был немецкий. Им занимались с Александром товарищи по линии Коминтерна из Веймарской республики, как называлось Германское государство после утверждения в 1919 году учредительным собранием федеральной республиканской системы государственного управления.   
Окончание в конце 1929 года специальных курсов ознаменовалось вызовом Александра Погадаева к заместителю председателя ОГПУ-начальнику Иностранного отдела Мессингу Станиславу Адамовичу, месяц назад сменившему на этом посту Меера Трилиссера. Станислав Адамович имел особый авторитет в органах государственной безопасности: в реакцию 1905-1907 годов, вызванной первой русской революцией, набирался опыта борьбы у Иосифа Уншлихта и Феликса Дзержинского в Польше. Считался близким соратником председателя ОГПУ Вячеслава Менжинского. Вне сомнения, приём начальником заграничной разведки ОГПУ на Лубянке имел для Александра сакральный характер. Так оно и случилось.   
 – Оставим китайские церемонии, и перейдём к делу, – улыбнулся Мессинг, предложив Александру кресло. – Полагаю, отдохнули в «санатории» и рвётесь в бой?
– Скажу откровенно, Станислав Адамович, сидеть с удочкой на берегу заросшей тиной речушки приелось, хочется на службу.
– Какой вы прыткий, Анзур Джунайдов, если не гнушались удочкой на отдыхе! – усмехнулся начальник заграничной разведки и поднял на Александра глаза. 
Погадаев напрягся: Анзур Джунайдов, оказывается, это его новое имя в системе служебных отношений, которой он посвятил жизнь в борьбе с врагами советского государства за рубежом. Уж на что сказать о взыскательности условий обучения на курсах ОГПУ, где даже наставники знали курсантов по псевдонимам, и обучение велось таким образом, что обучаемые не видели один другого в процессе занятий. В закрытом «санатории» ОГПУ, куда Александр был направлен для обретения рефлексов психоэмоционального состояния, нужного в иной среде обитания, регламент был не менее жёстким. Разведчик-нелегал штудировал материалы по части Среднего и Ближнего Востока, настраивался внутренне, понимая, что окунётся в мир бытия, где юдоль земная откроется с тяготами жизненного пути, заботами и сложностями.
В «санатории» специалисты учили его вырабатывать защитную реакцию на позитивные и негативные изменения окружающего мира, настраивали на философское осмысление места в жизни вообще. Встреча с руководством Иностранного отдела ОГПУ на Лубянке, где необходимо было выдержать экзамен на право обладания щитом и мечом для защиты завоеваний Октябрьской революции, подводила итог его профессионального мастерства и чекистской зрелости.
– Полагаю, материалом по ареалу пребывания овладели, как Отче наш? Специальную выборку для вас делал Народный комиссариат иностранных дел СССР, обновляя всякий раз, когда с диппочтой приходило что-нибудь свеженькое, нехоженое…    
– Ознакомился, – в знак согласия склонил голову Александр, – впечатлён товарищами из афганского посольства в Москве, где осваивал манеру общения, жестикуляцию, национальные одежды… Пришлось кстати…   
Мессинг кивнул.
– Правильно, Анзур, набирайтесь опыта общения в среде обитания и помяните мои слова: в стране, где коварством пропитаны даже ветер и воздух, сгодится всё, чтобы выжить и выполнить задание. Итак, на первом этапе страна вашего пребывания – Афганистан, а, если быть точным, сегодня у вас весь мир под ногами, так Константин Степанович?   
Мессинг бросил взгляд на сидевшего в тени портьеры сотрудника в сером костюме.
– Именно, Станислав Адамович, – кивнул тот, скользнув влажными глазами по лицу Александра.   
– Знакомьтесь, Джунайдов, ваш руководитель: начальник 6-го отделения Иностранного отдела ОГПУ Баранский. Константин Сергеевич координирует работу разведорганов в странах Востока, отвечает за операцию в Афганистане с вашим участием.
Александр привстал и слегка склонил голову.
– Я в вашем распоряжении, Константин Сергеевич.
– Под его контролем, – между тем продолжил Мессинг, – «примерите» на себя легендированную биографию, под которой будете осуществлять деятельность, как Анзур Джунайдов. Настоящего Анзура Джунайдова в живых, безусловно, нет, родственники изрублены шашками басмачей Ибрагим-бека в одном из кишлаков Бухарского эмирата. И не позднее, чем через три-четыре недели, вам необходимо стать таковым до мозга костей. Вы разведчик-нелегал, Джунайдов, с богатым опытом агентурной работы в жесточайших условиях гражданской войны и не скрою, времени на раскачку нет. Ситуация на Среднем Востоке меняется не в пользу укрепления обороноспособности СССР, угрожает с южного направления и положение в Афганистане приобретает признаки столкновения с Англией. Вследствие чего, Политбюро ЦК ВКП (б) исходит из того, что оставлять вне поля зрения военно-политическую обстановку в странах Центральной Азии не в интересах Советского Союза, в том числе – Иране, Китае, Британской Индии.
  Мессинг, изучающе, глянул на Александра, и потянулся к пачке цвета «блю-жандарм» с папиросами «Беломорканал».
– Выходит, что курс Британии на Среднем Востоке сохранил ей контроль над внешней политикой Афганистана…
– Не только, Джунайдов, и внутренней – тоже, – с горечью заметил Баранский, – пуштунские племена, а их среди кланово-родовых этносов Афганистана тьма-тьмущая, выражают её военные и политические интересы. Как вам такое положение дел, Анзур? 
Александр поднял брови, однако вопрос не застал врасплох.
– Если честно, Константин Сергеевич, ни к чёрту! Басмаческие банды жгли кишлаки на нашей территории за деньги англичан, мы разбили их и выгнали за кордон, но не успокоились, лезут опять...
– Лезут, шайтаны, отчего полагаешь? – сощурившись от дыма беломорины, поинтересовался Мессинг.
– Причины, Станислав Адамович, все живые. Хотя бы взять деньжищи, которые англичане не жалеют на гадости в отношении нас. А интересы афганских кланов и племён в поставках им вооружения, продовольствия? Не исключаю, что наша политика в Туркестане не отвечает реалиям дня. Смотрите сами, может быть… 
– Может, Джунайдов, может, – вмешался Мессинг, – вы разведчик с боевым опытом и ваши камни в огород на жёсткие решения по соседней стране очевидны.
Не сдержавшись, Погадаев всплеснул руками.
– Станислав Адамович, англичане прут в Афганистан! Прут и всё! Почему на внешнем контуре юга нашей страны не ответить тем же?      
У руководителей внешней разведки ОГПУ вытянулись обличия. Первым нашёлся Мессинг. 
– Откровенно говоря, не предполагал, что вы, Анзур, страдаете сгибом в крайность, хотя в чём-то, может, и правы… Убедительная просьба, нет – приказ! Сдерживайте эмоции даже, если они хлещут через край. В кабинетах начальства – особенно.
– Есть, товарищ Мессинг, – ощущая оплошность, привстал Александр.
– Сиди уж, в угол ставить не буду. В нашей работе иные методы защиты советского государства, по меньшей мере, на полтона ниже огня артиллерии. И заметь, Джунайдов, силовой вариант не всегда эффективней аналитических умозаключений в тишине. Вам известно о военном содействии СССР эмиру Афганистана Аманулле-хану?
– Информационно вводили в курс дела.
– А ведь не удержался у власти, Аманулла-хан! Из-под носа у нас увели страну англичане, – округлил глаза Мессинг, – причём, не от немощи отряда Примакова в две тысячи сабель с орудиями, пулемётами и авиацией. Мы провалились из-за упрощённого видения проблемы в целом, вот и хлебаем щи лаптем, да-да… Обидно, досадно, но… ладно…   
Эмоциональный пыл начальника Иностранного отдела задел Александра за живое. Неудача внешней разведки в Афганистане, не выбила, конечно, руководство Иностранного отдела ОГПУ из строя, но, чего греха таить, отразилась на судьбах чекистов. Станислав Адамович был вне себя от досады, искренне переживая за тридцать три несчастья, и не сомневался, что урок, полученный в схватке с всемогущей английской разведкой МИ-6, не останется без ответа. Без обид на «коллег» из Британии, анализировал, благодаря чему ответ внешней разведки ОГПУ был естественен и последователен. На Ближнем и Среднем Востоке разворачивались центры агентурной работы, резидентуры, извлекающие информацию для формирования внешней политики советского государства в хитроумно сплетённом районе Земного шара.
Одним из чекистов невидимого фронта в борьбе с коварным врагом был разведчик-нелегал Анзур Джунайдов, он же – Александр Погадаев, сибиряк, нацеленный на загранработу в Афганистане. Узкая брешь афганских делах латалась опытными кадрами, прошедшими гражданскую войну на специальной работе в тылу противника. И всё же английская МИ-6 перехватила инициативу у заграничной разведки ОГПУ, и свалила с афганского трона эмира Амануллу-хана. А двумя днями позднее, посадила на его место ставленника Надир-хана, принявшего королевский титул шаха и, потирая от удовольствия руки, думала об усилении влияния на южную границу СССР.
Потеря союзника Амануллы-хана, Политбюро ЦК ВКП (б) отнесло к серьёзным упущениям внешней разведки ОГПУ. А так хорошо начиналось! – размышлял Александр, анализируя информацию, полученную от руководителей советской разведки. Падишаха Амануллу-хана склонили к сотрудничеству с Советским Союзом в результате совместной операции ОГПУ и Народного комиссариата иностранных дел СССР. Дружбу между государствами укрепили безвозмездной отдачей Афганистану оружия, техники, боеприпасов, затем и лётчиков, инструкторов, советников для обучения армии Его Величества. Это ли не успех советской внешней разведки? Углублением отношений, обозначилась перспектива уничтожения басмаческих банд Ибрагим-бека, Джунаид-хана, Иргаша, укрывшихся на афганской территории и терроризировавших население Туркестана. И, конечно же, не последнюю роль в дружбе соседних государств сыграло русское хлебосолье. Злые языки поговаривали даже, мол, визит падишаха в Москву странным образом повлиял на толкование им Корана. Игнорируя нормы Шариата – немыслимое дело, эмир Аманулл-хан разрешил мужчинам брить бороды, отверг исламские одежды, заставил женщин снять чадру.
Мессинг, словно, угадал мысли Александра. Повернувшись всем туловищем к Баранскому, поинтересовался:
– Меня информировали, что Аманулла-хан в последнее время не ладил с Кораном или враки всё это, Константин Сергеевич?   
– Не враки, Станислав Адамович, – с улыбкой отыграл начальнику Баранский, – грешил Аманулла с мусульманской религией! Женщинами увлекался… Садил к себе на колени.
– Подишь, ты! – вскинул брови Мессинг и засмеялся в усы. – Если о «вольностях» эмира разнюхают наши коллеги по управлению, умрут со смеху: Ягода, Фриновский, Бокий… С их-то дачей «Коммунарка» на Калужском шоссе… М-да-а, говоришь, садил на колени женщин … У нас отдельные начальники публично жёнами меняются…
Баранский скривил лицо в усмешке, верно, вспомнив курьёзный случай, но, собравшись с мыслями, осведомился:
– Станислав Адамович, если, исходить из того, что Аманулла-хан вышел из политической игры и не интересен нам отсутствием перспективы его возвращения на афганский трон, не кажется ли вам, что Надир-шах нам не по зубам? 
Мессинг пожал плечами.   
– Найти второго Бачайи Сакао для свержения очередного падишаха Афганистана вряд ли удастся, значит, будем играть на внедрение своих людей в ближайшее окружение короля, и «доить» оттуда военно-политическую информацию. Что касается миссии Лоуренса Аравийского, мне думается, что она сводится к усилению позиций Надир-шаха и его окружения – не более того. А это уже из сферы вашего задания, уважаемый Анзур Джунайдов! 
Погадаев бросил взгляд на Мессинга: «Что он имеет в виду?».
– Стушевался, Анзур? Свиты короля испугался? – расплылся в улыбке Баранский.   
– В свите Надир-шаха? – смутился Александр. – Может статься, Амануллу рано списывать с политической площадки Афганистана. А ну, прикормит племена, и направит их на Кабул?
– Сомнительно, Анзур, – отверг начальник 6-го отделения, утирая лоб тыльной стороной ладони, – изучайте ислам, религию, владеющую духовным миром правоверных, и не стройте иллюзий в отношении эмира Амануллы. Его авторитет, как известно из источников, близких к окружению самого падишаха, развеял коварный Бачайи Сакао. Через свою агентуру он обвинил его в нарушении законов Пророка. А это заклание эмира, убить которого возьмётся любой благочестивый мусульманин, дай только знак или пайсу. Аманулла бесперспективен, оставим его в индийских джунглях, хотя источник в Европе информировал нас, что падишах перебрался в Щвейцарию.   
– Не смущайтесь Джунайдов, – вмешался Мессинг, – товарищ Баранский знает Восток. Оставим Амануллу в покое, скажите, Константин Сергеевич, вы, обронили, мол, не стоит сгущать краски в отношении миссии Лоуренса? Означает ли это, что англичане остановятся на достигнутом? Я имею ввиду – укрепление их позиций в Афганистане без ввода собственных войск.   
Баранский поднял брови.
– Не думаю, Станислав Адамович, что англичане помышляют прибрать Афганистан вводом своих войск. Они обжигались на нём ни раз, тем паче, не все страны-участницы Лиги наций согласятся с этим.
– А, что Лига Наций? – пожал плечами Мессинг, – в какую сторону гнёт линию, видно невооружённым взглядом. Если бы Лига стояла на страже мирных процессов, как инструмент стабильности, исключая военные конфликты в различных точках Земного шара, а так отражает интересы Антанты и союзных ей государств. Опять же Англия является одним из учредителей Лиги Наций, и рассчитывать на противодействие ей, с моей точки зрения, вряд ли возможно.
– Позвольте не согласиться с вами, Станислав Адамович, – запротестовал Баранский. – Англичане имеют влияние на короля Афганистана Надир-шаха, верно?
– Что обсуждать? Вне сомнения, – отмахнулся Мессинг.
– И всё же послушайте, Станислав Адамович, с поддержкой Его Величества падишаха Надир-хана, или отсутствия таковой – неважно, хватит за глаза его молчаливого согласия, британцы прикормят недобитое басмачество и пожалуйста – вам сила для ослабления советского приграничья в Туркестане. Скажу больше, у англичан есть возможность усиления басмачества через проживающих в Афганистане этнических узбеков, таджиков и туркмен. И представьте себе развитие событий, как вариант: разжечь джихад против неверных и указать на север – Советский Союз. И последнее в этой части: по информации, полученной от нашей резидентуры в Кабуле, стало известно о подтверждении агентом под псевдонимом «Алим» прибытие из Британской Индии в Афганистан полковника Лоуренса Аравийского, как кличут в Европе наделавшего шуму карлика. Возникает вопрос: не с задачей ли организации джихада против СССР связана миссия Лоуренса в Афганистане, как специалиста по исламскому миру? Если это не так, опровергните меня или объясните причины возросшей активности англичан в зоне наших интересов? Сдаётся мне, что здесь не всё так просто… Не выводят ли англичане афганскую игру на более высокий уровень, и Лоуренсу не вменена ли особая миссия в ней?    
Мессинг заёрзал в кресле, размышляя над версией событий в Афганистане, озвученной начальником отделения разведки в странах Востока.
– Сформулируйте мысль об уровне миссии, Константин Сергеевич… Что имеете в виду?
Баранский отошёл к портьере окна.
– Судя по всему, стратегические задачи на Среднем Востоке англичане видят в поощрении басмаческого движения с целью создания исламского халифата за счёт территорий советских среднеазиатских республик. Устремления моджахедов, как называют себя басмачи, в достижении военно-политических целей, без исключения созвучны с политикой Короны Его Величества в Афганистане...
Было над чем задуматься начальнику Иностранного отдела ОГПУ Мессингу – исламский халифат с захватом территорий советской Средней Азии? Из информации, поступавшей в Иностранный отдел, чекисты располагали данными о концентрации басмаческого отребья вдоль советско-китайской и советско-афганской границ. О желании разыграть большевистскую карту военным путём подтверждали депеши, поступавшие в Народный комиссариат по иностранным делам СССР из посольств центрально-азиатских и европейских столиц.  Белое движение, выкинутое Красной Армией в Европу, равно как и басмачество, бежавшее в Афганистан и Китай, рассматривались англичанами инструментом, которым планировали взорвать мусульманские республики советской Средней Азии. 
– На басмаческое движение смотрите, Джунайдов, не глазами человека, привыкшего видеть в нём дикарей, визжащих: «Алла Ахбар», а, как профессионал, оценивающий серьёзного противника, живущего аятами Корана. В основе басмачества лежит ещё неизученная нами религиозно-политическая идеология так называемого исламизма, – отозвался Мессинг, – она олицетворяет собой духовное единство мусульман всего мира вне зависимости от социальной, национальной или государственной принадлежности. Вы понимаете это?
– Задача понятна, Станислав Адамович, я думаю, что посольская крыша сыграет мне…   
– Ничего она не сыграет, Джунайдов, – холодно взглянул на него Мессинг.   
– ?
– Слышите меня? Ни-че-го. В операции внедрения вас в нужные Советскому Союзу структуры за рубежом, наше посольство в Кабуле – не более, чем ситуативная среда обитания, в которой вы освоите навыки выживания в многообразной жизни Востока. Капля за каплей будете впитывать там уложения и обычаи мусульманкой цивилизации, нюхать воздух, которым дышат враги, и отслеживать, откуда дует ветер перемен политических декораций. И, когда окружающий мир примет вас, как у нас говорят, в доску своим, первый этап операции внедрения – вживание, будем считать пройдённым. Но не завершённым, Джунайдов…   
– Понимаю, Станислав Адамович, – кивнул Александр.
– Не буду оговаривать этапы операции, всё это вы с Константином Сергеевичем разберёте по полочкам, однако, на один момент я бы обратил внимание.   
Начальник Иностранного отдела ОГПУ вздохнул. Он вводил в оперативную обстановку разведчика-нелегала, которому предстояло защищать интересы Советской страны за рубежом под легендой человека с фамилией Джунайдов. Мессинг в очередной раз потянулся к папиросам.
– Налаживая связи в посольствах государств, где политические интриги вызывают озабоченность у советского руководства, у вас, Анзур, допускаю, в какой-то момент может не сложиться впечатления об их агрессивной сущности в отношении Советского Союза. Но, анализируя обстановку изнутри их системы, задавайте себе вопрос: а не изменится ли ветер политических перемен в той или иной стране завтра, через месяц, год? Смотрите вперёд не на шаг-два, что вы уже проходили на агентурной работе в стане врага, просчитывайте события на будущие периоды в мирной и даже ленивой жизни. Дело в том, что в отличие от военной динамики, хорошо известной вам по гражданской войне: быстрой, импульсивной, события политической кухни не разворачиваются в одночасье семимильными шагами. Состояние их зрелости оценивается в способности заявлять себя в избирательных кампаниях, обсуждении вопросов национального характера, но это приходит не сразу, постепенно. Здесь важна безупречная оценка соотношения сил и средств в возможной победе того или иного блока, вектор политики грядущего дня – к Советскому Союзу. Изучайте политическую жизнь в божьем мире вероятных врагов, устремления партийных сообществ, центров, и особенно политических сил, претендующих на управление государством… Это суть вашего задания за рубежом, Анзур.
Мессинг встал.
– Будем встречаться с вами в разных местах… Такая у нас работа. Забирай к себе Джунайдова, Константин Сергеевич. Извещай меня по этапам операции внедрения его во вражеский стан. Не затягивайте с теорией, товарищи, времени в обрез. И вот ещё что, Джунайдов, разведывательные органы буржуазных государств, советнические аппараты, собирающие сведения о внутриполитической жизни Советского Союза, информируют свои правительства о, якобы, имевшемся в нашей стране законспирированном белом подполье. Давая ему оценки с точки зрения возможностей, преподносят его, как реальную силу, способную к свержению в СССР большевистского строя изнутри. Операция «Трест» их ничему не научила. Мы не видим повода разочаровывать наших буржуазных коллег в обратном, поэтому подработайте им на живца эту версию, авось заглотят в очередной раз. А вы, Константин Сергеевич, травлёный волк по восточным делам, вам и карты в руки.
– Спасибо, – улыбнулся начальник отделения внешней разведки.
– Не задерживаю вас, товарищи, всего доброго.   
Второй заместитель председателя ОГПУ при СНК СССР, совмещавший ещё и должность начальника Иностранного отдела ведомства заграничной разведки пожал руки подчинённым.
Константин Сергеевич Баранский был весьма озабочен положением дел, складывающихся не в пользу Советского Союза на восточном направлении. Оно требовало особого внимания заграничной разведки ОГПУ: беспокоил ведь не только Афганистан, где после свержения дружественного Советскому Союзу эмира Амануллы-хана к южным границам СССР подбирались англичане. Удручал Китай, откуда бил тревогу советский посол Адольф Абрамович Иоффе. Гражданская война налицо. Несколько провинций Поднебесной, граничивших с нашей страной, контролировались коммунистической партией Китая, получавшей поддержку от СССР. Её деятельность по линии Коминтерна курировал Григорий Наумович Зархин, известный, как Войтинский. В качестве посланца Коминтерна, ему удалось заложить основы концепции политики партии коммунистов Китая, организовать взаимодействие между КПК и Национальной партией страны Гоминьдан. Стратегию коммунистов Китая приветствовало Политбюро ЦК ВКП (б), более того, склоняло к совместному общему будущему.
Другой советский представитель от Коминтерна – Михаил Маркович Грузенберг устраивал партийные дела с Национальной партией Китая Гоминьдан. Её лидеру, председателю Национального правительства Китайской республики Чан Кайши, он положил начало широкой военной, денежной и технической помощи из СССР, в том числе советниками для ведения войны, и подготовки офицеров в военной школе. Опять же, попытка Зархина и Грузенберга захватить Гоминьдан «изнутри», спланированная ими с внешней разведкой ОГПУ при согласии, конечно, Политбюро ЦК ВКП (б), провалилась. Советский Союз стал врагом правительству Гоминьдана. Чан Кайши устроил чистку страны от коммунистов. Уцелевшие члены коммунистической партии Китая бежали на северо-запад, ближе к советской границе, где при участии ещё одного деятеля Коминтерна – Моше Штерна, объединив свои силы, вступили в партизанскую войну с правительственными войсками Чан Кайши.
Твёрдая внутренняя и не менее жёсткая внешняя политика лидера Китая националиста Чан Кайши привела к тому, что в конце 20-х годов он устремился к укреплению китайско-германских отношений.  Советских советников в Китае быстро сменили немецкие, а китайские студенты поехали учиться не в Советский Союз, а Германию. Таким образом глазам китайской молодёжи открылись марширующие колонны штурмовиков национал-социалистической рабочей партии Адольфа Гитлера, призывающих к походу на Восток. Спайка молодёжной среды Китая и Германии на идеологической платформе национализма Политбюро ЦК ВКП (б) расценило, как недопустимую. Вывод ЦК партии по Китаю означал очередную неудачу заграничной разведки ОГПУ.
К довершению ситуации, внутренние противоречия в Китае совпали с приходом в 1926 году на японский трон молодого императора Хирохито. Страна Восходящего солнца взяла курс на милитаризацию экономики резким увеличением военной мощи и направила усилия на расширение зоны влияния не только в Восточной Азии, но и в акватории советского Дальнего Востока. Высшие военные круги Японии, обладая правом вето при формировании правительства влияли на политическую жизнь страны, и не мудрено, что стратегией внешней политики выбрали курс на агрессию. Вследствие чего, используя гражданскую войну в Китае между Национальной партией Гоминьдан под руководством Чан Кайши и Коммунистической партии Китая, возглавляемой Мао Дзедуном в своих интересах, Япония нацелилась на Синьцзян, Монголию, Северную Маньчжурию с выходом к советской границе. Экспансия Японии на Дальнем Востоке обернулась военной угрозой для СССР с китайской территории. Откровенно запахло войной.
Поэтому начальник 6-го отделения Иностранного отдела заграничной разведки ОГПУ Баранский разговор у себя в кабинете с Джунайдовым начал с обстановки в стране его пребывания.  
– Северные провинции Афганистана, Анзур, заполнены выходцами из среднеазиатских республик, бежавшими из СССР по разным причинам: разгром басмачества, религиозные мотивы, нежелание идти в колхоз. Всякий народ: от дехкан Ферганской долины до согдианских и туркестанских беков. И, конечно же, было бы глупым считать, что сложившейся ситуацией не воспользуется Англия. Если угодно, появление господина Лоуренса в Афганистане имеет прямое отношение к событиям в стране. Из чего следует, что английская разведывательная служба МИ-6 не отказалась от создания угроз на южных рубежах СССР, а с приходом к власти Надир-шаха, ей и карты в руки.
Джунайдов потёр лоб.
– Позволю заметить себе, Константин Сергеевич, в отношении Томаса Аравийского… Мне представляется, что его миссия в Афганистане – не более чем желание Его Величества короля Георга V и МИ-6 усилить позиции короля Надир-шаха на афганском троне. В рамках моего задания я не вижу сгущения туч: вживание, изучение обстановки, выход на связи…
Баранский, согласно, кивнул.
– Я должен знать твоё мнение, Анзур. Намерения британцев известны колониальной политикой: Афганистан по сию пору снится им своей территорией, и это нормально – они защищают свои интересы в традиционном для себя районе земного шара. Появление же Лоуренса усиливает обоснования наших выводов в отношении их устремлений...    
– … полагающих, что эмир Аманулла-хан, возможно, поборется за трон? – уточнил Джунайдов.
– Аманулла – головная боль англичан, верно! – Воскликнул Баранский, – британцы не простили ему независимость Афганистана от Короны Его Величества, объявленную в 1919 году. И свергнутому эмиру не позволят организовать поход на Кабул из Индии, если не подтвердится информация о его появлении в Европе. Увы, мы ничем не поможем Аманулле-хану. Специальный отряд Примакова отыграл вхолостую… Аманулла не усидел на троне, англичанам же нужен на престоле Королевства Афганистан ручной лидер, с их соображений Надир-шах отвечает уготованной роли. Логика рассуждений служит причиной такого склада выводов, Анзур.
Баранский уселся в кресло и, смахнув платочком пот, закинул ногу на ногу.
– Всё-таки, Константин Сергеевич, значение миссии Лоуренса я бы не преувеличивал, – осторожно заметил Александр.
– Что верно, то верно! – согласился начальник разведки в странах Востока. – Мне тоже не видится оснований для ажиотажа, и всё же, какие выводы из оценки обстановки в Афганистане сделаны вами?
Откашлявшись в кулак, Александр задумался: «Спору нет, информация руководителей внешней разведки ОГПУ о политической ситуации в стране его пребывания важна на этапе входа в задание. Опять же, выводы об агенте английской разведки Лоуренсе скудны и не объясняют психологического образа, как мастера дела, из чего можно заключить, ознакомившись с его книгой: «Семь столпов мудрости». Совсем, как в Библии – книге Притчей Соломоновых: «Премудрость построила себе дом, вытесала семь столпов его». Многое о Лоуренсе писали буржуазные журналисты. Однако стечением ли обстоятельств или   уложением дел в Королевстве Афганистан в период, когда заграничной разведкой ОГПУ замышлялась операция по сохранению в стране нужной политической атмосферы, на той же самой афганской площадке нашей агентурой зафиксирован английский разведчик Томас Эдвард Лоуренс. Миссия англичанина в Афганистане, – размышлял Александр, – пожалуй имела аналогичный, как и у него, характер, только наоборот – преследовала низвержение духа эмира Амунуллы-хана и сохранение у власти ставленника Британской Короны. Таким образом, интересы советской и английской разведок полярной направленности, столкнулись в Афганистане в лице полковника Лоуренса и его – Александра Погадаева. Очевидно в геополитической игре на Среднем Востоке Политбюро ЦК ВКП (б) сделало ставку на безбрежное будущее среднеазиатских республик Советского Союза, снятие угроз у южных границ государства, – мыслил разведчик-нелегал Погадаев. – При Аманулле-хане сближение Афганистана и СССР служило гарантией успешного противостояния Британии в долгосрочной перспективе. В орбиту интересов государств уже вовлекались военно-политические, экономические связи, служившие развитию на международном уровне. И вот те на – Аманулла-хан бежал неизвестно куда, а на афганский трон водрузился Надир-шах». Участвуя в беседе руководителей внешней разведки, Александр размышлял об отношениях со страной-соседкой, уничтожении в пределах её территории басмаческих банд. Вместе с тем, вопрос задан, следовало отвечать.
– Анализ обстановки в Афганистане за последние два-три месяца, информация, обсуждаемая в нашем кругу, Константин Сергеевич, позволяет утверждать наличие устремлений Британской Короны на возвращение Афганистана в её, минимум, политическое лоно.
Начальник отделения заграничной разведки ОГПУ удовлетворённо хмыкнул.   
– Интересный ход размышлений, Анзур.
– Мои рассуждения исходят из оценки фактов, которые имеем на сегодняшний день. Если допустить, что устремления англичан в афганских делах видятся им в долгосрочном периоде, а за это говорит непредвзятый анализ положения дел, они ищут механизмы их реализации. Но этого мало. Им нужен инструмент воплощения замыслов, способный править бал на территории Королевства в военно-политической сфере – по крайней мере, на первых порах. Хотя британцы горазды на риторику на уровне послов, министров иностранных дел, в сложившейся обстановке, думается мне, с их позиции плетение словес не уместно. Нужны действия, конкретные и быстрые.
Константин Сергеевич затянулся дымком.
– Объективно, Джунайдов, и не ошибусь, если озвучу инструмент реализации замыслов англичан, о котором вы упомянули – басмаческое движение. Верно?
– Именно, Константин Сергеевич. Перед уходом в Китай с остатками атамана Анненкова, я был с отрядом исповедующих ислам уйгуров и афганцев из горного Бадахшана. Уж, поверьте на слово, воины, не боящиеся ни чёрта, ни бога. Умная подпитка их отрядов, в том числе – религиозная и пойдут воевать хоть куда. 
– Да-а, злющее на советскую власть басмачество с опытом партизанской войны в Туркестане, англичане видят инструментом воплощения политики на юге нашей страны. Им ничего не стоит бросить фанатичную силу на мусульманские республики Советского Союза, взорвать обстановку в Средней Азии, а затем дестабилизировать глубинные районы СССР. Не исключаю соучастия басмачеству местного населения, недовольного политикой коллективизации.
Погадаев кивнул, обмозговывая обстановку. В таком виде глубинные процессы, терзавшие южные границы страны, не отразишь в справках Наркоминдела или инструктажах специалистов по Востоку. Между тем, Баранский, не обращая внимания на задумчивость Александра, изложил следующее положение.   
– Ныне Афганистан – остриё мировой политики, Анзур. Не вдаваясь в подробности, отмечу, что на первом этапе операции вы в самом деле окажетесь у дел вокруг нашего посольства. Именно там плетутся паутинки отношений с афганским руководством, присягнувшим на верность новому королю Афганистана Надир-шаху, увы, тяготеющему к англичанам… Вам предстоит ухватиться за одну из этих паутинок и, умно потянув её на себя, войти в игру с врагами советского государства. На сегодня это главное! Вторым этапом, вне зависимости от дел на Ближнем и Среднем Востоке, вникайте в германские дела… Слышите меня, Анзур? Как представляется нам на Лубянке, в центре Европы могут грянуть события… Штурмовики Гитлера маршируют по улицам Германии с песнями, призывающими в поход на Восток… Оставить это без внимания – подобно беде!
– Поэтому поводу комментариев не требуется, Константин Сергеевич, я в курсе.
Начальник 6-го отделения Иностранного отдела ОГПУ подхватил:
– Мировые процессы – сложная и многогранная штука, Анзур. Вам надлежит завладевать документами секретных военно-политических соглашений, бороться с иностранным шпионажем, выявлять террористические организации и их захватнические планы, проникать в центры белой эмиграции и басмаческого движения, уничтожать предателей, перебежчиков и многое другое. Вы освоите легенду под фамилией Азнура Джунайдова, и вживайтесь, мой друг, вживайтесь в афганскую действительность, как, если бы вы в ней оставались всегда. Через год-два от вас, русского человека, ничего не должно остаться, даже духу… Погадаева Александра Куприяновича больше нет и в помине. В схожей ситуации вы были на агентурной работе в Сибири. Замечу, кстати, решение на привлечение к операции пало на вас, благодаря вашему опыту перевоплощения в другого человека. Но у атамана Анненкова вы, русский человек, вошли в образ – русского и таким образом выполняли задание. В нашем случае всё не так.
Погадаев поднял брови, однако, сдержал эмоции. Константин Сергеевич излагал мысли относительно задания Александра.
– С афганской тематикой ясно. В чём ещё, на ваш взгляд, состоят выводы и умозаключения? Мы говорили у Мессинга, что отслеживаем события в странах, вызывающих озабоченность в развязывании вооружённых конфликтов. К примеру, Англия, Америка, Польша, Турция рассматриваются нами, как явные противники Советского Союза, и в отношении их нет сомнений во враждебных устремлениях. Но есть страны, у которых, по крайней мере, на сегодня нет агрессивных устремлений к СССР: работают договорные обязательства о торговле, взаимном сотрудничестве, обмене делегациями. Вместе с тем, не можем не заметить, как отдельные политические круги в них рвутся к власти, и при определённом стечении обстоятельств, завтра захватят её. И понимаете в чём дело? Вектор добрых отношений, вдруг, сменит направление с точностью до наоборот, и мы из друзей можем стать, если не врагами, то потерявшими друг к другу доверие партнёрами. Это плохо.
– Афганистан? – осведомился Александр. 
– Верно, Афганистан – яркий пример. Ещё вчера от него не исходило ни военной, ни политической угрозы. Мы полагали, что с разгромом басмачества южные рубежи советского государства защищены от нашествия исламского движения, поддержанного нашим извечным врагом Англией. Эмир Афганистана Амманулла-хан устраивал Советское правительство, с ним заключались договоры о передаче военной техники: самолётов, артиллерии, стрелкового оружия. И вдруг, ни с того, ни с сего, ситуация в Афганистане меняется на полярную: бывший министр обороны Мухаммед Надир-хан, не без участия, конечно, Англии, привлёк пуштунские племена, и с их помощью захватил Кабул. А через два дня провозгласил себя королём Афганистана под именем Надир-шаха. И пожалуйста, на юге нашей страны возник очаг военной угрозы, и, как мы уже обсуждали, появление Лоуренса тому подтверждение. Вот такая история, Джунайдов. 
– Как я понимаю, у Амануллы-хана шансов вернуться на трон нет, к примеру, тем же манером, как Надир-хан, с привлечением племён?
– Иметь в виду можно, как вариант, конечно, но не более того… Не всё ясно с племенами… Это болото. Одни взяли сторону Амануллы-хана: он их не обижал, не мешал торговле контрабандой. Некоторых привадил огнём и мечом: не выступали против него, сохраняя нейтралитет. Остальных – уничтожил или изгнал за линию Дюранда в Британскую Индию…   
Александр задумался. Молчание прервал Баранский.
– Ну, что ж, подытожим встречу, Анзур. Готовиться к убытию в загранкомандировку будешь в специальном центре под Москвой. О твоём участии в операции на Среднем Востоке знают два человека: Мессинг и я, впрочем, как и в лицо – тоже. В докладах о ходе операции председателю ОГПУ Менжинскому ты проходишь у нас под псевдонимом, о котором не обязательно знать даже тебе. Специалисты узких направлений будут работать с тобой или, не видя тебя вообще, либо загримированным до неузнаваемости. Совершенствуй движения в намазах, произнесение молитвенных формул, которые следуют в строго определенном порядке, мобилизуй мысли. На сегодня хватит, Анзур, вводная часть окончена, не утомил? Как настроение?
Вытянув ноги, Александр прикрыл глаза.
– И всё же не верится, что убываю к чёрту на кулички в какой-то Афганистан, небо, говорят, там синее-синее… Нормальное настроение, Константин Сергеевич, ещё повоюем! Нет больше Александра Куприяновича Погадаева… Интересная штука – жизнь, особенно, когда она не принадлежит тебе самому! 


Глава 17
 
Успешное поступление Стаса Бурачёнка в 7-ю объединённую военную школу имени ЦИК БССР в Минске оставило у мальца сильные впечатления о начале воинской службы в качестве курсанта. Учебное заведение подготовки красных командиров имело богатую историю: образовалось в феврале 1921 года, как 81-е пехотные курсы для командного состава Рабоче-крестьянской Красной Армии по профилям кавалерия, артиллерия, пехота. И не неудивительно, что территориальный принцип комплектования Белорусского военного округа сыграл основную роль в обеспечении его соединений национальными кадрами командиров.
Перечень учебных занятий предусматривал такие дисциплины, как огневая подготовка, тактика, инженерное дело, топография, военное искусство. И не только! Треть времени обучения отводилось общеобразовательным предметам: физике, математике, химии, истории, наукам, обязательным для изучения и развития мышления. Тем не менее, раздражавшим Стаса и кое-кого из курсантов, предпочитавшим стрелять, скакать, отрабатывать тактические приёмы в пешем и конном строю. А приходилось корпеть над учебником алгебры, изучая элементы множеств произвольной природы, обощающей операции сложения и умножения чисел. Выводить формулу Виета, связывающую коэффициенты многочлена, его корни и наоборот – многочлена по заданным корням. Окунуться в теорию относительности и соотношения неопределённостей, законы сохранения энергии, импульса – с принципами симметрии пространства и времени. Многое чего из общеобразовательной кухни дисциплин осваиваивал Стас в период учёбы в военной школе.   
Теоретические занятия чередовались с выходом в поле. Преподаватели насыщали их строевой и физической подготовкой, изучением уставов, наставлений. Обучали курсантов боевой слаженности подразделений: с одиночного владения оружием, приёмами езды, джигитовки и переносом их выполнения в составе отделения, взвода, роты. Усложнением задач на театре учебных сражений наращивали обстановку поддержкой их действий в различных видах боя огнём артиллерии, конницы. Убедившись в становлении командирского мышления, и умении принимать грамотные решения на макете местности, исходя из выводов сложившейся обстановки на время «Ч», занятия переносили на ночь. Где также главенствовал принцип методики: рассказ, показ, тренировка.
Начальник Минской военной школы Иван Иванович Василевич, овладевший тактикой пехотного боя ещё в окопах Западного фронта Первой мировой войны, внедрил в систему подготовки красных командиров дух – побеждать. И ничего удивительного в его решении не было. Начальник школы и военный комиссар в одном лице Василевич слыл новатором в подготовке командного состава для Красной Армии. По его инициативе командование Белорусского военного округа согласилось на стажировку курсантов непосредственно в войсках: на втором курсе – в должности командира отделения, на третьем – командира взвода. У будущих командиров, – уверен был начальник школы, – необходимо расширять смекалку не только в границах полигонов, имевшихся в распоряжении округа, но и тренировать на личном составе красноармейских подразделений.
Командующий Белорусским военным округом Егоров придал бодрости инициативе начальника школы командиров и подготовку командных кадров для войск взял под личную опеку. Отныне классы военной школы, расположенной в бывшей духовной семинарии, бывало, пустовали по нескольку недель в ожидании гвалта курсантов, оттачивающих боевое мастерство в регулярных частях Красной Армии. На полигонах лесисто-болотистой местности Белоруссии будущие командиры взводов и рот учились принимать грамотные решения на бой, марш, обеспечение войск видами довольствия, отдавать боевые приказы и водить подразделения в лихие атаки.
В повседневную жизнь кавалерийского взвода курсантов Стас Бурачёнок втянулся незаметно, изо дня в день, осваивая науку побеждать в полях, изрытых окопами и траншеями, стрельбищах, оборудованных для ведения огня из всех видов оружия. Не сказать, что усердствовал в изучении общеобразовательных дисциплин, бывало, зубрил ночами, не всегда понимая их значение в будущей командирской службе. Вместе с тем, обретая практику организации боя по пехотной тактике, отрабатывал приёмы стрельбы, джигитовки, действия в составе отделения, взвода в атаке, обороне и других видах ратного дела.
В отдельных эпизодах боевых действий лошадь служила кавалеристам, не белее, чем средством выхода на определённый рубеж, с которого, спешившись, конармейцы атаковали противника в пешем порядке. Учёба на кавалерийского командира в военной школе задумывалась в овладении курсантами командирских навыков управления подразделениями на поле боя, оборудовании позиций отделений, опорных пунктов взводов. Курсанты учились оценивать результаты боестолкновение с врагом, принимать решения на бой, которые вырывали победу у противной стороны с наименьшими потерями. Стас не боялся нагрузок ночных занятий, выходов в лагеря, нарядов на службу и кухню в том числе. Обвыкшись к тяготам и лишениям воинской службы, преодолевал их с товарищами по учёбе достойным образом.    
И всё же узкое место у Стаса имелось – больное, сердечное. Естественное дело, впрямую не связанное с обучением в военной школе, где всё подчинено уставной жизни курсантов и распорядку дня. Подъём, зарядка, завтрак, учебные занятия, отдых, самоподготовка, ужин, личное время, вечерняя прогулка, поверка, отбой. И так изо дня в день: урывками увольнения в город при наличии, естественно, хороших оценок и примерного поведения.
Изводили будущего командира кавалерийского взвода отсутствие условий для создания семьи в военном заведении, отчего отношения с Ксюшей Пашкевич не всегда были в розовом цвете. Сложившееся положение дел угнетало курсантов, сочетавшихся браком до зачисления в школу, удручало оно и молодых людей, решивших обзавестись семьёй в процессе обучения. Стас не считал женитьбу чем-то особенным, равно, как девушкам выходить замуж, рожать детей. Однако после нескольких месяцев обучения в военной школе понял, что погорячился. Оказалось, что программа обучения на красного командира не считала возможным создание семьи не из-за отсутствия в ней разрешительного пункта на столь ответственный шаг, а в силу того, что в учебном процессе не было отдушины на личную жизнь.
Непросто было с жильём. Хотя найти съёмную комнату при наличии средств – не проблема, но, опять-таки, денежного довольствия курсантов едва хватало на приобретение личных вещей. Окончательно выбило из колеи Стаса письмо Якима Микулёнка, сообщившего ему о беременности Оксанки. Кроме всего прочего, открывшейся её отцу Кондрату Михайловичу Пашкевичу. Ксюша беременна! Отец Кондрат бесится! А тут ещё задолженность по физике дамокловым мечом висела над головой мальца, готовым обрушиться вызовом к начальнику школы или хуже того – постановкой вопроса об отчислении по неуспеваемости. «Надо принимать единственно верное решение, как в бою!», – учил курсантов преподаватель тактики, выпускник Казанского пехотного юнкерского училища Осмоловский. Стас принимал решение мучительно больно.
Оставшаяся в Марченках Оксана, строчила письма милому-  сердечному, не задумываясь о тяготах, связанных с его учёбой. «Освоится в городе Стасик и вызовет к себе», – думалось малышке бессонными ночами. Милый откликался наспех отписанными посланиями, умилявшими её теплом и заботой о ней, однако, замуж всё же не звал. Со временем женское чутьё Ксюши ощутило в письмах отсутствие желания у Стаса соединить любовь крепкой семьёй, как этого хотелось ей. Девчушка огорчалась, болела душой, случалось, вскакивала ночами, и, сгоряча, писала Стасу письма, вкладывая в них отчаяние и боль. Пробегала, затем, неровные строчки глазами: «Не то, не то», – рвала их и, уткнувшись залитым слезами лицом в подушку, забывалась под утречко неспокойным сном. Просыпалась в растрёпанных чувствах: «Тяжко учиться ему на командира, одинёшенек, поди, среди городских». Потянувшись сладко в кроватке, мечтала о жизни рука об руку со Стасом, жалела любимого, оглаживая ручонкой, наливавшийся спелостью животик...
Удивительное дело – отец! И впрямь поначалу разошёлся не на шутку. Расходился так, что дрожь била вёску от зычного рёва Пашкевича, и всё же, успокоившись, Кондрат обнял дочь. 
– Нiчога, Ксюша, на гэтым жыццё не заканчвается. Хто ён? – отец ткнул носом на округлое брюшко единственной дочери. 
– Он мой, тата, и только мой, – всхлипнула девушка, пытаясь уйти. 
– Слухай мяне, – осадил её отец, – после смерти мамы у меня никого не осталось, кроме тебя. Маму я любил, но не уберёг от лихоманки, и схоронил на погосте у старой церкви… Много людей ушло в мир иной… Взрослеешь, дачка, и силишься устроить жизнь без отца. Выходит, так? Оглянись окрест… Ни сегодня-завтра я уйду по этапу, и мы уже не увидимся ни в Марченках, ни на белом свете, вообще-то говоря. В жизни будешь устраиваться без меня, и поверь, я не оставлю тебя наедине с босотой без крова над головой. Пашкевичи знают себе цену! А голыдьба да пьянь, дай срок, оберут до нитки, и не поморщатся, уж, я-то знаю, о чём пекутся власти, изгоняя мужиков с подворий … 
Оксанка вскинула глаза.
– Тата…
– Слухай, дачка, што скажу, – играя желваками, остановил её Кондрат, – у мяне не салодкае было жыццё, и я ведаў толькі адно – працавать і працавать на гэтай зямлі. Хто ён? Скажы, мне лягчэй стане.
Участие ли отца в её заботах или ощущение взрослости, открывшееся Оксанке объяснением с ним, а может, то, и другое вместе, раскрыли дзявчынку, и во сне не снилось, нечаянным признанием.
– Я живу со Стасом, тата, и дзіця от него…   
– Со Стасом? Каким? Не Бурчёнковых ли мальцем? – без кровинки в лице Кондрат уставился на дочь. 
– С им, тата. Иншие жаніхи мне і даром не нужны.
Утерев картузом потное лицо, Кондрат ушёл в себя, закрылся на семь замков от мира сего. «Выросла дачка, гордая и шею не гнёт, в Пашкевичей пошла, из нашего теста сделана!». Присел на бревно, задумался: «Ни дать, ни взять, судьба гнёт коленца, кому житие моё – бытие, а кому дороженька длинною в жизнь. Странная штука житейское море…».

***

Родился Кондрат в селянской усадьбе в Марченках. Родители бедными не  были, жили в достатке. С утра и до вечера трудилась в поле семья: растили овощи, бульбу, пшеницу, овёс, косили сено. И хватало забот на подворье – ого-го коровник какой, свинарник, птичник с утками, гусями, курами. Загон для коней. Кондрат убирал за скотиной навоз, складывал кучей в хлеву, нужное дело: брожение продуктов жизнедеятельности животных выделяло тепло, согревая животных зимой. Скотина у белорусов – это часть семьи и к ней относятся с вниманием, запасаясь овсом, сеном, бульбой, мукой. Малец кормил птицу, таскал в поилки  воды – каждой скотине в свою посудину, менял у животных соломку. Ходил за свиньями. Как же без кабанчиков в вёске? Откармливали их с лета, задавая в пищу сорняки, варёную бульбу. Ближе к осени подерживали овсяной мукой, молочной сывороткой и заставь за себя Бога молить, к морозам тянули пудов на восемь-десять. Забивали их, этак обеспечивая себя салом, мясом, тушёнкой, жиром.
Хватало Конгдрату работы и на гумне: сушил снопы, молотил цепами на глинобитном току. «Что смолотить, то и в амбар положить», – назидал отец и малец молотил, выбивая зёрна из колосьев, поправлял снопы, относил соломку скотине под бок. Приходилось и это делать подраставшему и уже понимавшему Кондрату, что крестьянский труд в семьях без достатка, обречён на вечную заботу о хлебе насущном. Нет-нет, да и косился на соседние усадьбы, куда более крепких хозяев. Они-то, не зная горя, вели хозяйство, нанимая работников, разрастались, крепли и малец загорелся желанием разбогатеть: «А, что, если самому? Испытать на собственной шкуре?». С мыслями о состоянии жил Кондрат до свадьбы.
Женился на прыгажунi Паулинке, аккуратной дзявчынке из вёски Межи, где он с братом занимался дёгтекурением. Дочь Оксанка явилась у них на свет в аккурат перед Великой войной, но нанянчиться с ней молодой отец не успел, осенью 1914 года призвали в армию и направили на Юго-Западный фронт, стоявший на Украине. Из огня, да в полымя. В январе 1915 года войска фронта под командованием генерала от    артиллерии Николая Иудовича Иванова перешли в наступление на Венгрию. Началась третья Карпатская битва, в ходе которой войска Иванова взяли в плен до 70 тысяч австро-венгров, общие потери противника составили в 800 тысяч солдат и офицеров. Правда, русских в этом сражении погибло свыше миллиона человек, а перейти Карпаты не удалось. 
В ходе Горлицкого наступления германских и австро-венгерских войск в апреле 1915 года, русские опять понесли огромные потери и вынуждены были оставить Галицию. Кондрат Пашкевич уцелел в мясорубке сражения: обмороженным и контуженным взрывом снаряда, его подобрал на поле боя местный парубок Богдан Хортюк и сховал на гумне. Через  месяц Кондрат отошёл от испытаний войной, прижился в семье украинцев Восточной Галиции или Галичины, как именовали свою территорию местные жители. Уроженцу белорусских земель не превыкать к крестьянскому труду, втянулся, не думая о положении дизертира рядового 85-го Выборгского полка 22-й пехотной дивизии. «Кому я нужен, – размышлял Кондрат, – если в карпатских сражениях сгинуло тысячи человек?». И не заморачивая голову угрызениями совести, как вол, пахал на родителей своего спасителя Богдана, пока в ходе германского наступления российские войска не покинули Галичину.
Ситуация изменилась в корне. Во избежание мобилизации местного населения в австро-венгерскую армию командующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов издал приказ о высылке в Волынскую губернию мужского населения Галичины в возрасте от 18 до 50 лет. По этому поводу европейские и российские издания писали: к концу августа 1915 года в России оказалось около 100 тысяч беженцев из Восточной Галиции. Оставшуюся в местах проживания русофильскую часть жителей Галичины, австрийские власти заключили в концлагеря или казнили.
Так Кондрат Пашкевич с Богданом Хортюком оказались на Волыни и, прибившись к дальнему родичу хозяйственного хохла, выживали простыми трудниками. И начхать им было на кого гнуть спину: кормили, одевавли, спали под крышей, работали, не покладая рук. Кондрату понравилось местное население, жившее неспешным патриархальным образом, сочетавшим в себе искренность и щедрость характера. Душевная простота волынян, привитая влиянием Российской империи и православного мировозрения, выгодно отличала их от вспыльчивых и злобных галичан, относившихся ко всему с  подозрением.
И всё бы ничего, но в июне 1916 года русские войска под командованием генерала Брусилова, прорвав оборону австро-венгерских вояк, снова захватили Волынь. Русская армия остановилась здесь более, чем на год, поэтому Кондрат Пашкевич, опасаясь ареста и обвинения в дизертирстве с поля боя, затаился. Хозяин-волынянин справил ему свидетельство, указывающее на врождёную глухонемоту, что освобождало молодого мужика от призыва на военную службу, но вместе с тем, позволяло ломать хребет на благодетеля за просто пожрать. Ничего, рвал жилы, терпел, мысленно утверждаясь в будущем успехе на собственой ниве благополучия. «Придёт и моё время радоваться, а сейчас пережду в этой кутерьме», – ненял Кондрат в адрес в общем-то не вредного хозяина. Спал и видел себя во сне справным, зажиточным, не знающим счёта деньгам, владельцем.
Э-э, нет, не всё так просто на исторических разломах, образовавшихся с началом Великой войны 1914 года. В умах миллионов людей они перевернули мир, исказив мироощущение добра и зла. Известия об октябрьской революции 1917 года достигли Волыни незадолго до того, как Кондрат решился бежать на родину. Ну и дела!
В феврале 1918 года Центральная Рада Украинской Народной Республики, освободившись от федеративной связи с РСФСР, впустила на свою территорию немецкие войска в законодательном порядке. Для совместной борьбы с Советами. Вернувшись в Киев в обозе захватчиков, Центральная Рада лизала захватчикам задницы, что позволило оккупантам вести себя на Украине хозяевами. Немцы с австрияками и венграми грабили крестьян, забирая подчистую продукты питания, затем, наладили системный вывоз в Германию.
Безсцеремоность немцев вызвала недовольство сельского населения. Оккупантам не понравилось. Они решили, что Рада не справилась с поставленной задачей умасливать Германию и во главе Украины назначили своего человека. Им стал генерал-лейтенант царской армии, землевладелец, потомок древнего рода казацкой старшины Павел Петрович Скоропадский. Генерал беспрекословно выполнял все требования оккупантов и по указанию Германии решал политические вопросы – тоже. На Украине развернулась жаркая вооружённая борьба между политическими партиями и течениями.
В конце 1918 года разразилась польско-украинская война. На фоне распада Австро-Венгрии и гражданской войны в России начались боевые действия, в том числе и на Волыни. В войну между украинцами и поляками втянулись не регулярные части сторон, а добровольческие формирования и носила она очаговый характер. После позиционных боёв зимой 1918-1919 годов польская армия, наступая, загнала украинцев в «треугольник смерти» – зону, ограниченную с трёх сторон реками Збруч, Днестр и железной дорогой на Гусятин. Контрнаступление украинцев в районе города Чортков не спасло их от разгрома поляками, в итоге украинская Галицкая армия, покинув поле боя, ушла в Украинскую Народную Республику. Так и закрутилась карусель интересов стран, оккупировавших Украину: Германии, Австро-Венгрии. В мае 1919 года Польша захватила Волынь.   
На волынских землях поляков проживало множество ещё со времён Российской империи. Лишённые былых привилегий и званий, они ютились в угнетённом положении, частично русифицировались, реже украинизировались, но процесс шёл в обоих направлениях. Следом за польской армией на Волынь отправилось гражданское население Польши, справедливо считая этот шаг возвращением на исконные земли, к своим корням. Польские осадники урывали лучшие угодия и, не церемонясь, забирали административное управление Волынью. Украинцев же гнали со всех постов, унижали отсутствием какого-либо происхождения. Известное дело, стечением обстоятельств зародила разлад между поляками и украинцами, прежде всего, в национальных отношениях. И не мудрено, что поляки заявили себя панами с шляхетской кровью, искренне считая украинцев быдлом и холопами.
Ликвидация гетманом Скоропадским Украинской Народной Республики осложнила ситуацию между ляхами и отпрысками сечевиков Запорожья. Цвет борьбы за независимость УНР: военный, экономический, политический бежал на Волынь и создал базу политической деятельности украинцев со всеми вытекающими последствиями… Мина замедленного действия, страшная, разрушительная, была заложена на годы вперёд…
События на окраине некогда мощной Российской империи не обошли стороной занятую ляхами Волынь. Возвращавшиеся с фронта солдаты вынуждены были вливаться в разношёрстные вооружённые отряды, чем усиливали братоубийственную гражданскую войну. Однажды в минуты уныния, Кондрат Пашкевич, осенив себя крестным знамением, решил не играть с судьбой в поддавки, и рванул с Волыни подальше от греха. Верный хохол Богдан не оставил спасённого в один прекрасный день белоруского сябра и локоть о локоть дёрнул с ним заодно.
Беглецов приютила Черниговщина. В ту пору командир украинских повстанческих формирований Николай Щорс сколачивал под себя 1-й украинский курень имени Богуна. Сын  железнодорожника и бывший подпоручик русской императорской армии Щорс развернул формирование в нейтральной зоне между германскими войсками и советской Россией, принимая к себе разобщённые партизанские группы и местных жителей. Волей случая очутившиссь в одном из полубандитских крестьянских отрядов, расплодившихся на территории Украины, Кондрат Пашкевич и Богдан Хортюк, прибились в конце концов к богунцам Николая Щорса. 
Богунцы не раз оказывались под натиском немцев и, отступая с регулярными частями Красной Армии заразились у них кличем: «Бей жидов и буржуев». Глазом не моргнув, повстанцы Николая Щорса устроили погромы еврейским общинам в Новгород-Северском и Новозыбковском уездах. Не щадили детей, женщин, старков – всех пустили под шашки и огонь пулемётов. Здесь и объявилась зверинная алчность человеческой сущности, учуявшей запах крови! Удобная безнаказанность обирать до нитки имущих евреев, набивая жидовским добром мешки, обеспечили Кондрату и Богдану состояние на безвинно пролитой крови иудеев.
Политотдел дивизии сурово наказывал погромщиков. Надо было удирать – быстро и решительно. Смекнув о нависшей опасности, сотоварищи справедливо считали, если не взять в руки ноги и не махнуть куда подалее, окажутся перед требуналом, выносившим, как правило, один приговор: «Именем Российской Советской Федеративной Республики, военный трибунал 1-й Украинской советской дивизии в составе… По совокупности совершённых преступлений, предусмотренных статьями… Учитывая роль обвиняемых и опасность в антисовесткой деятельности и, руководствуясь постановлением Президиума ВЦИК РСФСР,  приговорить – к расстрелу… ». И песенка спета. Таких примеров в советской дивизии красного командира Щорса было сколько угодно, вследствие чего подельники, обсудив ситуацию и признав её для себя опасной, решили бежать.
Момент для отступничества выбрали удачный. Возглавив в октябре 1918 года 1-ю Украинскую советскую дивизию, Щорс воевал с армией Украинской Народной Республики: захватил Чернигов, Киев, Фастов. В пылу боёв осмелившимся на побег Кондрату и Богдану, ничего не стоило исчезнуть, и, спустя трое суток, очутиться на окраине сильце Ярокоповка, что близь Новгород-Северского. Да-да, в погребе одной из сожжённых войной хатёнок и заныкан был военный клад подельников. Чего там только не было: золотые монеты заморских стран, украшения с драгоценными камнями, серебряные бруски, золотая проволока для ювелирных нужд, столовая посуда – опять же из жёлтого дьявола. Здесь же таились предметы еврейского религиозного культа, относимые к реликвиям ещё в старину, табакерки, парфюмерные коробочки. На десять жизней хватит добра!
Ухватившие золотое счастье от лукавого, Кондрат Пащкевич и Богдан Хортюк сховались в белорусском Полесье, выжидая развязки  гражданской бойни. Что и говорить? Всюду, куда ни кинь,  приходила советская власть, уверенно бравшая в руки управление уездами, губерниями. Некогда богатые местечки еврейских общин, оскудневшие от набегов всяких там батек, белых, красных, атаманов, воскресали из мёртвых и тянулись к наживе. Сотоварищам ничего не стоило часть награбленного у евреев Черниговщины спихнуть – евреям Полесья и набить в таком духе червонцами мошну. В родные места скиталец Кондрат Пашкевич вернулся не бедным человеком. Вкалывая на хозяев Галичины и Волыни, мужик зрил в корень: «Деньги приносят свободу от всего, что гнетён человека на этой земле». Так считал Кондрат. Отныне образ мыслей под таким углом зрения стал принципом его жизни.
С приходом в Белоруссию политики НЭПа и вовсе попёрло: власть заменила продразвёрстку натуральным налогом – в 3-4 раза меньше, что сделало возможным распоряжаться остатками благ по усмотрению. Развивались личные хозяйства. Преуспела государственная, кооперативная, частная торговля, набирали силу товарно-денежные отношения. В финансовую реформу в 1922 года в обращение был введён обеспеченный золотом червонец, что во всех отношениях обогатило предприимчивых дельцов.
Не привлекая внимания властей, компаньоны взялись за хозяйство из расчёта, что Кондрат, как местный житель, взвалит на себя основную роль, а Богдан сыграет на руку управляющим с отчислением ему угодного процента. Дела у обладателей еврейских богатств пошли в гору… 
Кондрат сидел на бревне, охватив голову руками. Жизнь пронеслась   перед глазами, начиная с призыва на войну в 1914 году и по сию пору.  Лучшие годы прошли в ломовой работе, выросла дочь и, почитай, идёт по неизбитой стёжке-дорожке, ни спрашивая благословения отца – раз и сцяжарная дитём. Отец  коснулся плеча Ксюши. 
– А, что, дачка, Бурачёнок не кличет в жонки?   
Сомкнув ресницы, Оксана залилась слезами.
– Учится на красного командира в Минске, тата. 
– Во-о-на как, – со значением откликнулся отец, – судить, рядить не буду, дачка, слухай меня, старого вояку. Ему дохнуть некогда будет, а не то, что гладить тебя пригожую, зашлют служить к чёрту на рога. Что у нас робица на границе с Польшей, знаешь, испытала на себе. На юге бушуют нехристи магометанской веры, подливает масла в огонь мировая буржуазия. А ты рассуждаешь, видно, что в сирой жизни мужа с одной войны на другую, изыщется время на тебя и дитё? Раскинь умом, дачка. А убьют?
– Я решила, тата, – дёрнула плечиком Ксюша.
– Гиблое дело, – обречёно изрёк Кондрат, вглядываясь в сиреневую дымку далей, вздохнул, – есть грех, в меня пошла, в Пашкевичей.
Встал на ноги, и, сгорбившись в три погибели, направился к скотине. «На самай справе, дай тэрмін, утворыцца, можа», – раскинул умом мужик, и, памятуя о родной кровинке, метал вилами сено в ясли животным. И всё же не иссяк душой Кондрат, отдалось в груди теплом: «Бацюшкі светы, ўжо, калі на тое пайшло, трэба вырашаць цяпер!». Ободрился, кинул вилы. 
– Iдзі сюды, Оксанка! 
– Что, тата? – вошла в хлев, заплаканная дзявчинка.
– Смотри, пожалуйста, не рада? Отец зовёт! Сбирайся, завтра едем к жениху!
Ксюша опешила.
– Куды-ы-ы, тата?
– Да жаніху. Няма чаго няньчіться, збірайся.

***
Ночные занятия по тактике пехоты окончились к утру. Уже играла заря, переливаясь в росе первеньким лучиком солнца, а, измаранные грязью и болотной тиной курсанты, марш-броском выдвигались в расположение военной школы. Будущим кавалерийским командирам солоно далась организация обороны пехотного взвода. Определённая преподавателем тактики задача, включала в себя конный переход по лесисто-болотистой местности, скрытый выход в тыл условного противника, и завершилась атакой его позиций в пешем порядке. Целью атакующих действий курсантов ставилось – захват первой линии обороны и создание условий для наступления основных сил стрелкового батальона. Если не считать, что курсант Бурачёнок, следуя с лошадью по настеленной гати, дважды волей-неволей, падал в болотную жижу, занятия прошли на «ура».
В решении учебной задачи за противника «играли» курсанты пехотного взвода, в числе которых был Василий Маргелов – друг Стаса. Уж так устроена молодость, что друзья соревновались между собой в стрельбе из нагана, винтовки, лихости, командирской зрелости. У Василия лучше получались лыжные гонки и решение тактических задач на макете местности, у Стаса – владение джигитовкой и стрельба из короткоствольного оружия. Подтрунивая друг над дружкой, молодое племя будущих командиров Красной Армии шлифовало боевое мастерство и, не обижаясь на взаимные подколы по разным случаям. В обычной жизни Стас и Василий были не разлей вода.
   Этой учебной ночью у курсантов-кавалеристов, как думалось им, получилась слаженная атака в направлении безымянной высоты, склон которой оседлали соперники соседней учебной роты. Овладев им в отведённое задачей время, они оборудовали позиции в расчёте на ожидаемую контратаку «противника». Впрочем, по-иному думал преподаватель тактики Осмоловский. Бывший командир эскадрона ударной группы Оки Ивановича Городовикова, в конце 1919 года участвующей в Воронежско-Косторненской операции, оценил действия обеих сторон: наступающей и обороняющейся весьма посредственно. И за боевым комэском не заржавело, зычным голосом подытожил «воякам»:
– Рылой по песоку надо, товарищи курсанты, рылой по песоку, а вы, дурни, головёнки высунули из-за бруствера. Не гоже так, поубивают в первом же бою! На исходный рубеж бего-о-о-ом – арш!
«Противники» рванули: одни на склон высотки, которую учились оборонять до последней капли крови, другие – на линию атаки, откуда проходили курс науки штурмовать врага и уходить в бессмертие. Трижды ещё за ночь, вступали в схватку за высотку наступающая и обороняющаяся стороны, казалось, мелочь на пути батальона, плюнуть и растереть, однако, надо было постараться. Утомлённые занятиями, курсанты пересекли контрольно-пропускной пункт военной школы в утренний подъём остальной части личного состава. Поправив портупею и, конечно, хищные усы, преподаватель тактики Осмоловский скомандовал: «Взво-о-о-од! Запе-вай!». Подтянувшись, курсанты ударили строевым шагом, чеканя по натоптанному плацу, и хха-ха – грянули песню:   
      
По военной дороге
Шёл в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год.
Были сборы недолги,
От Кубани и Волги
Мы коней поднимали в поход.

Возле входа в казарму взвод Стаса встретил взбудораженный Васька Маргелов. Курсанты-пехотинцы прибыли с занятий раньше. Пока их друзья-кавалеристы передавали лошадей коневодам подразделения учебного процесса, они привели себя в относительный порядок
– Иди быстрей, Стас, чего телишься? Скорей!
Васька Маргелов был, словно, на иголках.
– Идём быстрей!
Стас терялся в догадках. Что ещё Васька удумал? А Маргелов тащил его к домам начальствующего состава, где проживало командование училища и преподаватели школы.
– Идём, Стас, идём, – тормошил Василий.
Они бежали по аллее, где в выходные дни гуляли члены семей командиров, играли детишки. Молодые люди минули один дом, другой, и возле беседки, что прилабунилась под развесистым клёном, Васька остановился.
– А теперь смотри!
Пожав плечами, Стас обернулся на кивок Василия и вытаращил глаза. В беседке, теребя косынку, сидела Оксанка, рядом, широко расставив ноги, восседал её отец Кондрат Пашкевич – собственной персоной.
– Ксю-ю-юша…
– Ста-а-сик…
Суженая-ряженая, приподнявшись со скамейки, бросилась Стасу в объятия.
– Ксюша…
– Стасик…
Заневестившаяся дзявчынка все тельцем прильнула к мальцу. И вдруг, зычная команда: «Отставить!», – привела Стаса в положение «Смирно». Оксанка сделала большие глаза, увидев военного, вытиравшего тыльной стороной ладони пот с остриженной головы.   
– Что здесь происходит? – потребовал командир.
Узнав начальника военной школы Василевича, первым нашёлся Василий Маргелов.
– Товарищ начальник школы, к моему другу приехали родные, – отрапортовал он, не отводя глаз от сурового взгляда начальства.
– Родныя? А гэта, выходзiць, жонка, – кивнул он на зардевшуюся от смущения Оксанку.
Стас не успел открыть рта, как Василий гаркнул:
– Так точно, товарищ начальник школы – жена! 
Присутствующие онемели. Даже Кондрат Пашкевич, не скрывая изумления, охватившего его от неожиданного развития событий, привстал со скамьи с приоткрытым ртом.
– А муж онемел что ли, молчит?
– Никак нет! – мало-мальски очухался Стас, пытаясь увязать приезд Оксанки с отцом и, по милости друга, установление факта его семейного положения. – Товарищ начальник … 
  – Отставить, товарищ курсант. И так всё ясно.
Начальник школы, он же военный комиссар в одном лице Иван Иванович Василевич, скользнув взглядом по интересной фигурке Оксанки, понял ситуацию без объяснений.
– Значит, так, слухай мою команду, – зыркнул он на Василия, – вон в том домике живёт комендант школы, живо его ко мне.
– Слушаюсь, товарищ начальник, – козырнул Васька и метнулся к дому начальствующего состава.   
Комендант не заставил себя ждать, явился быстро.
– Товарищ начальник, комендант Сидоренко по вашему приказанию прибыл. 
– А, что у нас, Сидоренко, с фондом жилья? Ты докладывал о площадях для выпускников академии имени товарища Фрунзе. Её начальник Роберт Петрович Эйдеман пришлёт нам выпускников академии на должности преподавателей тактики и огневой подготовки.
– Так точно, товарищ начальник! Так вами ставилась задача для    трёх семейных преподавателей. Жильё готово, можно въезжать хоть сейчас. Мебель, житейские вещи, так сказать, бельё – на лицо.
– Я не об этом, Сидоренко, спрашиваю. О резервном фонде, который числится за школой… 
– А-а-а, понял товарищ начальник…      
– Если понял, – перебил коменданта Василевич, – вселяй этого молодца с женой и никаких гвоздей. Видишь барышня в интересном положении? 
– Так точно! – вытянулся во фрунт Сидоренко.
– Валяй, к обеду доложишь. 
– Слушаюсь, товарищ начальник. 
Понявший, что к чему комендант, зыркнул на Стаса и скомандовал:
– За мной, курсант!
Какой ветер занёс Оксанку с отцом в Минск, Стас понял только после того, как, решением начальника школы Василевича, им была выделена для жилья отдельная комната с титановой печкой для приготовления пищи. Васька, озадачившись какими-то задачами, вдруг, исчез. Стас остался наедине с Ксюшей и её отцом, человеком малоразговорчивым, однако, знающим цену себе и слову. 
– Вот и решилось, дачка, – задумчиво произнёс Кондрат Михайлович и молодые, обменявшись взглядами, поверили в это на всю свою жизнь.   


Глава 18

Капитан Войцех Вуйчик – сотрудник подреферата А1, как именовалась диверсионная разведка разведывательного отделения Второго отдела Генерального штаба Войска польского, прошёл спецпроверку контрразведки-IIb без вопросов. Сомнений или подозрений в отношении задания в советской России не возникло. Вины в гибели группы при переходе советско-польской границы установлено не было: «Обычное дело, пан капитан, – пожал плечами контрразведчик, подписывая протокол опроса, вернувшегося с задания офицера, – красные закрыли межу войсками, бывает, и мышь не проскочит».      
Проверка, вернувшихся из загранкомандировок лиц, была обычной процедурой исполнения инструкции дефензивы по уточнению обстоятельств пребывания за кордоном. Ситуация с Вуйчиком была ординарной, если бы контрразведка не заинтересовалась его немецкой кровью, унаследованной от родителей в Верхней Силезии. В силу исторических причин в их семье свободно изъяснялись на польском, немецком языках, не чурались германской культуры, обычаев, традиций. Отмечали католические праздники, и, как члены религиозной общины, платили церковный налог на её нужды и благотворительность.
Войцех владел языком Гейне и Шиллера в совершенстве, из напитков предпочитал пшеничное пиво «Вайцен», употребляемое в южной Германии. Любил слушать палитру музыкальных вдохновений неистового Бетховена, с удовольствием кушал колбаску, поджаренную баварским модусом. В мюнхенской пивной Штернекербой, что была на пересечении улиц Таль и Штернекергассе, неподалёку от Мариенплац, отличить Войцеха от немца не взялись бы ни друзья, ни родные. 
К немецким корням Вуйчика контрразведка обратилась не из-за его родословной, изученной вдоль и поперёк ещё в период службы в диверсионной разведке «двуйки». Ещё тогда улыбчивый сотрудник контрразведывательного реферата отделения IIb заметил ему, что знает о нём больше, чем Войцех знает сам о себе.
– Nic, facet, wszystko w porzadku, sluz) (Ничего, парень, всё хорошо, служи), – хохотнул напоследок контрразведчик.
И Войцех служил национальной идее: «Польска от можа и до можа» («Польша от моря и до моря»), уважая концепцию пана Пилсудского о Междуморье – земель меж Чёрным и Адриатическим морями. Вскоре выяснилось, что интерес к немецкому происхождению капитана вызвали переломные изменения в Европе. Из дворца Барлоу, штаб-квартиры НСДАП Адольфа Гитлера, что на улице Бриннерштрассе в Мюнхене повеяло ветром перемен. И пан Пилсудский, с присущим ему плоть от плоти военно-политическим нюхом, уловил угрозу Польше не с Востока от исторически враждебной России, а с Запада – встававшего с колен Германского государства. 
Великопольский снобизм не мог не обратить внимания на немецких обывателей, обсуждавших в пивных миссию Великой Германии и Третьего рейха, изложенную паном Гитлером простым языком в труде «Mein Kampf». «Следовательно, – размышлял премьер-министр Пилсудский, – Версальский договор, как гарант безопасности Польши на западе, вскоре может оказаться бумажкой. Кризис положений нормативного акта был налицо. Обеспокоенный Пилсудский всё чаще оглядывался на Германию, где, облачённая в коричневые рубашки и одержимая национальной идеей сила, цинично рвалась к власти.    
Не меньшее опасение Пилсудского вызвало подписание между Германией, Бельгией, Великобританией, Италией, Францией Рейнского гарантийного пакта. Данным актом была устанавлена неизменность немецких границ на западе, и Германское государство признало их, как неотемлимую норму международного права! Причём, восточные границы – с Польшей, признать отказалось, что, безусловно, усиливало немцев в Европе ослаблением Польши – союзницы Франции. Пилсудский не скрывал смятения.
Остальная Европа также не спускала глаз с «коричневых», исподволь созерцая, как они изводили Веймарское правительство, взывали народ к социальной справедливости и возрождению Германии. Её столицы видели, как идеей о превосходстве немецкой расы промывались мозги обывателей, а в молодёжное подразделение (st;rmabteilungen) СА «Юнгштурм Адольф Гитлер», вовлекались юноши 16-18 лет, исступлённо оравших: «Heil Hitler!». Европейские правительства понимали, что реваншистские и антикоммунистические программы Гитлера, массовые акции по всей Германии не возникали из ничего. Их обеспечивал финансовый капитал. И не только Германии. Не удивительно, что по влиянию в рейхстаге национал-социалистическая немецкая рабочая партия соперничала с коммунистами и социал-демократами. Фюреру содействовал рейхсвер - тоже очень важно. 
Процессы в Германии вызвали опасение малых государств, возникших на осколках Австро-Венгерской, Османской, Германской и Российской империй: Литва, Латвия, Эстония, Югославия. Наметившиеся между ними разногласия в национальной, территориальной, религиозной сферах, выплеснулись в борьбу за выход на арену европейской политики. Польша оказалась в центре схватки карликовых субъектов и вынуждена была балансировать, следуя принципу равноудалённости от Веймарской Германии и Советского Союза. Опять-таки не без интриги с Францией. Претендующий на на особую роль в Восточной Европе Пилсудский, протянул руку дружбы премьер-министру Франции Гастону Думергу, поощряя его на противодействие сближению Германии и СССР на антипольской платформе. Одновременно Пилсудским вынашивалась мысль о федерации с Украиной, Литвой, Белоруссией, с предъявлением прав на великодержавность польского государства! А, чем не Речь Посполитая в новой интерпретации, бередившая ум ясновельможного пана Пилсудского?
Однако интересы Германии на политической площадке Европы виделись ей под иным углом. Пилсудский это понял и терпению его пришёл конец. Генеральному штабу Войска Польского была поставлена задача по усилению агентурной работы в Германии в целях отслеживания военно-политической обстановки и добывания информации в политических и военных кругах. В этих условиях экспозитура-3 реферата «Запад» разведывательного отделения IIа «двуйки» сосредоточилась на Германии, бурлившей национал-социалистическими страстями.

***
Начальник Второго отдела Генерального штаба Войска польского подполковник Тадеуш Пелчиньский был озадачен. Организуя агентурную, информационно-подрывную работу плацувок, секций, резидентур в Вольном городе Данциге и Германии, он столкнулся с нехваткой стреляных кадров, имевших опыт работы за границей. Вуйчик, прошедший испытание по линии контрразведки, оказался в поле его зрения в нужное время. Войцех был представлен к воинскому званию – майор и направлен на усиление реферата «Запад» разведывательного отделения IIа направления: Данциг, Германия, Чехословакия. Практика специальных операций на территории Советов, немецкая кровь со знанием тевтонской реальности изнутри сыграли главную роль в откомандировании его в немецкий сектор Второго отдела Генерального штаба. Пелчинский замкнул на Вуйчика агентуру, внедрённую в приморском Данциге, имевшим по Версальскому договору от 1919 года статус города-государства. В это административно-территориальное образование входил собственно город Данциг и около двухсот населённых пунктов бывшей Германской империи, преимущественно заселённых немцами. Данциг находился под защитой Лиги Наций и не был частью Веймарской Германии, не относился он и к Польской республике, хотя был с ней в таможенном союзе.
Разведывательную деятельность в Вольной зоне юридических норм, регулирующих межгосударственные отношения города-государства с соседями, майор Вуйчик начал в филиале фирмы, торгующей недвижимостью и пренадлежавший немецкому бизнесу в Мюнхене. Филиал фирмы был центром польской разведки в Данциге. Разведкой и контрразведкой на территории Данцига занимался II реферат военного отдела генерального военного комиссара Польши в Данциге. Он подчинялся генеральному военному комиссару в организационном плане, в оперативном – начальнику «двуйки» Пелчиньскому. Поэтому условия для разведывательной работы офицеров, подчинённых Вуйчику, были оптимальными и вот ещё почему. 
 С началом депрессии конца 20-х годов данцигские немцы, рассчитывая на лучшие условия в трудоустройстве и реализации жизненных планов, потянулись на местожительство в Германию. В их числе были особы графских титулов, негоцианты, желавшие извлечь из Германского государства преференции, дивиденды. Из них-то сотрудники отделения IIа реферата «Запад» и «плели» агентурные сети: сектора, постерунки, разворачивая их в Мюнхене, Гамбурге, Дрездене, Лейпциге и, конечно же, в Берлине.
О перенацеливании своей деятельности на Германию и свободный город Данциг Вуйчик уведомил Центр через резидентуру советской заграничной разведки в Варшаве. Полученная в Москве информация была изучена в Иностранном отделе ОГПУ СССР, проанализирована в совокупности факторов, имевших место в политической сфере Германии, где поднимал голову немецкий фашизм. В итоге перевод на германское направление агента под псевдонимом «Амадей», под которым проходил Войцех Вуйчик на агентурной работе в пользу советской разведки, был оценён Артузовым перспективным и заслуживающим внимания.
Спустя некоторое время, Войцех изъял из тайника инструкции Иностранного отдела ОГПУ по разведывательной деятельности на германском направлении, и включился в работу «двойным» агентом – советской и польской разведок. С этой целью он под легендой Лотара Кляйна – немецкого коммивояжёра торговой фирмы, филиал которой находился в Данциге, выехал на Ближний Восток. Посетил Иерусалиме, находившийся под управлением Соединённого Королевства. Решив там торговые дела в качестве разъездного посредника между фирмой-продавцом товара и покупателем, он прибыл пароходом в Аргентину. Там тоже, уладив дела по сделкам с недвижимостью, вернулся в Вольный город Данциг. 

***
Шмера Усменский, возглавивший после кончины Иохима Шофмана Городокский отдел ГПУ, прошёл широким фронтом по району. Однако, исполняя решения партии об «изъятии» кулацкого элемента из колхозного строительства, в отношении репрессированных и подкулачников произвола не чинил, «социалистическое правосознание», как средство пресечения деятельности, использовал редко. Уполномоченный центрального аппарата ОГПУ с особым статусом по Белоруссии, он входил в комиссию по раскулачиванию Совета Народных комиссаров БССР. Возглавляли её председатель ГПУ БССР и полномочный представитель ОГПУ при СНК СССР по Западному краю Пилляр. В декабре 1929 года Роман Александрович был переведён полномочным представителем ОГПУ при СНК СССР по Северо-Кавказскому краю и убыл к месту службы. Вместо него на пост председателя ГПУ БССР был назначен Григорий Яковлевич Раппопорт. 
Житомир — 31 мая 1937, Москва) — советский военачальник, государственный и партийный деятель, армейский комиссар 1-го ранга. Застрелился накануне возможного ареста
В заседании комиссии, которая проходила в самом начале февраля 1930 года, принял участие первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Константин Вениаминович Гей. Его предшественник «товарищ Ян» – Яков Цудикович Гамарник принял в Москве должность первого заместителя наркома по военным и морским делам СССР и заместителя председателя Реввоенсовета СССР.
Новый партийный руководитель республики входил в курс дела и на заседании комиссии по раскулачиванию присутствовал впервые. Константин Вениаминович живо интересовался раскулачиванием: количеством выселяемых, графиком высылки, порядком отправки, возможностями железнодорожного транспорта… Поэтому председатель комиссии Григорий Раппопорт, будучи осведомлённым по линии ГПУ, что Гей заведовал организационно-распределительным отделом ЦК ВКП (б) и входил в ближайшее окружение товарища Сталина, расстарался – пригласил на заседание всё руководство республики. Присутствовали в работе комиссии и председатель СНК БССР Николай Матвеевич Голодед, делегат 14 и 15 съездов ВКП(б).
Заседание началось с обычной протокольной части: повестки дня, выступающих, регламента… По предложению первого секретаря ЦК БССР Гея с докладом выступил председатель комиссии по раскулачиванию Раппопорт. Сутуловатый, с жирными нечёсаными волосами Григорий Яковлевич не очень выразительно гляделся на трибуне, однако доклад захватил членов комиссии.   
– Товарищи, мы уже обсуждали материалы Пленума ЦК ВКП(б) о ликвидации кулачества, как класса, утвердили постановление комиссии СНК БССР по раскулачиванию. Документом, обязательным к исполнению заинтересованными структурами, определены мероприятия первоочередной важности, которые должны быть исполнены к установленным срокам. К началу февраля необходимо было «вычистить» кулаков из кооперации и конфисковать внесённые ими паи…  Константин Вениаминович, вы не возражаете, если попросим первого секретаря Витебского окружкома партии Лазаря Наумовича Аронштама доложить нам, как обстоят дела с решением данного вопроса в Придвинье?   
Слегка, растерявшись, Гей обернулся к Раппопорту.
– Не возражаю, Григорий Яковлевич, но Лазарь Аронштам откомандирован в распоряжение Центральной контрольной комиссии ВКП(б) – высшего контрольного органа партии. По моей информации, вчерашним вечером он уехал в Москву. Должность первого секретаря Витебского окружкома примет товарищ Чичеров, но он включится в работу через пару дней, не раньше… 
– Значит, Аронштам уехал? – озадачился Раппопорт и почесал затылок. 
– Пожалуй, так, Григорий Яковлевич, а заслушать Витебский окружком партии предлагаю отдельным порядком.
Председатель комиссии при СНК БССР по раскулачиванию поднял брови. – Что-то у Григория не срослось, – рассудили члены комиссии. И всё же, Раппопорт нашёл выход из положения: пробежал взглядом список присутствующих членов комиссии, приглашённых, и остановился на фамилии – Усминский.
– Э-э-э, Шмера Гиршович, кто это будет?
– Я, – просто ответил Шмера и поднял руку, обозначив себя в зале заседания.
Сидевший со Шмерой начальник Витебского окружного ГПУ Пранник, посерел лицом. Как руководителю комиссии по раскулачиванию округа, в отсутствие первого лица следовало докладывать ему. Из списка вызванных на заседание членов комиссии и приглашённых, где напротив фамилии участников проставлена занимаемая должность, Раппопорт обратился к районному звену. «В чём дело?», – Виктор Васильевич сделал большие глаза.
Между тем, Григорий Яковлевич обвёл взглядом участников заседания и остановил его на Усминском. Шмера выдержал взгляд главного чекиста республики с некоторой… иронией, что, видно, не очень понравилось председателю ГПУ БССР. 
– Может вы, товарищ Усминский, доложите нам состояние дел на Витебщине, а то округ без руководителя и мне кажется, что установки Пленума ЦК ВКП(б) по раскулачиванию у вас исполняются не должным образом.    
– А вы сплюньте, товарищ Раппопорт, – небрежно бросил Шмера, закинув ногу на ногу.   
Участники заседания замерли. Неслыханное дело! Они пришли на комиссию с партбилетами в карманах, готовыми оставить в зале заседания красную книжицу члена партии, подвергнуться аресту, но дерзить председателю ГПУ республики – извините! Всем было ясно, что Раппопорт не случайно начал обзор по раскулачиванию с северной территории республики – Придвинья. Его злоба на первого секретаря Витебского окружкома партии Аромштама для них секретом не являлась. Зная о деятельности Лазаря Наумовича за кордоном по линии военной разведки, Григорий Яковлевич подзуживал его за Польшу и Западную Белоруссию. Но, публично нарвавшись на резкость Аромштама, затаил на Лазаря неприязнь. Отношения их не заладились, Григорий Яковлевич поручил своему ведомству присмотреться к нему внимательней…
Лазарь Аромштам, окончив военную академии РККА в 1923 году, прошёл должности военкома 4-й стрелковой дивизии, помощника командира 5-го стрелкового корпуса по политической части. От военной разведки Красной Армии находился на нелегальной работе в Польше. Состоял членом ЦК польской компартии, а с 1924 года – секретарём ЦК Коммунистической партии Западной Белоруссии. В 1926 году польская дефензива арестовала его за деятельность, несовместимую с политикой правительства Пилсудского. Спустя два года, вернула в СССР по обмену арестованными. Политическим бюро ЦК ВКП(б) Лазарь был выдвинут Первым на Витебский окружной комитет КПБ.   
Шмера выяснил разногласия между руководителями. Оказалось, что строились они со стороны главного чекиста БССР на мелочах. Зависть ли, клятая давила Григория Яковлевича или жаба – по местному наречию не давала покоя, надо ещё выяснить. Его раздражала уравновешенная порядочность Лазаря Наумовича в деятельности на посту первого секретаря Витебского окружкома КПБ. И Раппопорта подмывало польский «след» Аромштама исподволь притянуть к статье уголовных преступлений Уголовного кодекса БССР, направленных против основ советского строя.
Сейчас выяснилось, что Аронштам отозван в Москву в штат Центральной контрольной комиссии ЦК ВКП(б). – Как это обернётся ему? – размышлял Раппопорт? – Трудно сказать. «Удар ниже пояса Григорию, в отношении Лазаря у него были «соображения», – решили участники заседания, незаметно трогая в карманах корочки партийных билетов. – А этот-то куда прёт, молокосос? Начальник райотдела и председатель главного карающего органа республики! Ни в какие ворота не лезет, молодёжь пошла!».
В гробовой тишине слышно было дыхание кого-то из астматиков, и заболевшего простудой председателя СНК БССР Голодеда. Григорий Яковлевич сглотнул комок в горле, и круглыми навыкат глазами уставился на Шмеру. 
– Что вы сказали, товарищ Усминский?
– Я сказал, Григорий Яковлевич, если – кажется, сплюньте. Об итогах раскулачивания в Витебском округе вам доложат в установленном порядке. Показатели исполнены на уровне, а домыслы свои оставьте при себе. 
– Вы что себе позволяете, молодой человек? Секретарь, гляньте – он трезв?
Пранник ткнул Шмеру в бок:
– Сиди, не рыпайся.
Однако Шмера Гершович был не из тех чекистов, которые устраивали карьеру в кабинетной тиши, отсиживая задницы в креслах. Ему претили огульные выводы начальства, считавшего себя истиной последней инстанции. Тем более, речь шла об исполнении программных планов партии, которые несли в себе стратегические задачи в строительстве страны. Намедни он доложил помощнику начальника секретно-оперативного управления-начальнику контрразведывательного отдела ОГПУ Артузову о закладке партизанских баз в Витебском округе. Предложил начать складирование в них вооружения, боеприпасов, продовольствия, одежды, воды. Время не ждало. Артур Христианович согласился с ним, обещал через Реввоенсовет помощь в выделении средств борьбы партизанскому движению в тылу врага.
Вместе с тем, посетовал Шмере на активность белорусского крестьянства в антиколхозных выступлениях. Выразил недовольство фактами искажения дел в выполнении решений партии по колхозному строительству. Отметил чрезмерное рвение партийного руководства в раскулачивании крестьянства, что послужило причиной протестных явлений в деревне. Артузов дал понять Шмере, что товарищ Сталин недоволен политикой ряда первых секретарей национальных республик, окружных образований в проводимой ими политики индустриализации и сплошной коллективизации. Надо исправлять ситуацию… Политбюро ЦК ВКП (б) готовило документы о перегибах на местах… Виновные будут отвечать по всей строгости закона…    
В заключение Артур Христианович резюмировал: «Мы в Москве обеспокоены выступлениями белорусских крестьян. Только за январь текущего года у вас произошло свыше 100 вооружённых бунтов против колхозов и власти. Повстанцы громят колхозы, забирают отнятое добро, убивают коммунистов, защищают от насилия «кулаков». Разве вы не понимаете, что восстание, признаки которого налицо, поддержит польская армия? Имейте в виду, Шмера Гершович, мы к вам в республику направили нового председателя ГПУ Раппопорта Григория Яковлевича. Он, без году неделя, как сел в кресло начальника, а уже сигналит нам о якобы имеющемся в Белоруссии законспирированном подполье. Мол, национальная интеллигенция осела в организации под названием «Союз освобождения Белоруссии», охватила ответственные посты советской работы, учебные заведения, печать. Вы, Шмера Гиршович, согласно мандату ОГПУ, при СНК СССР наделены большими полномочиями в Белоруссии. В контрразведывательной деятельности подчиняетесь лично мне, и других начальников у вас нет по определению. Разберитесь с «подпольной организацией», если она существует вообще? У меня такое ощущение, что Раппопорт занимается мифологией, набирая, таким образом, очки. К вам в Белоруссию его направили из Крыма, где у него на этой почве были грешки. Мерзопакостно всё это, врагов хоть пруд пруди. Присмотрись и не разводи антимоний…». 
Шмера не разводил антимоний. Не далее, чем неделю назад, начальник ГПУ Витебского округа Пранник, посвящённый по долгу службы в статус Усминского, сообщил ему о получении от Раппопорта задания – «создать» в Придвинье «подпольную организацию» антисоветской направленности и начать её разработку… 
– Подлец! – рассвирепел чекист, как мешком по голове оглушённый признанием Виктора Васильевича. – Такие выродки сводят на нет репутацию органов государственной безопасности! Мало врагов в республике?
Пранник, искоса, глянул на Шмеру.
 – Ещё приказал мне изготовить документы, указывающие на учреждение организации антисоветской направленности.
– Не понял? – насторожился Усминский, догадываясь об истинных причинах поручения.
– Чего не понять, Шмера? На судопроизводство «тройкой» нужна бумажная фактура, документально подтверждающая наличие таковой, – невесело усмехнулся Виктор. – К примеру, списочек, якобы «инициативной» группы, скажем, из граждан науки, образования, культуры, писателей… «Интеллигенция вшивая – гнилая, отвечает признакам антисоветской деятельности, – подкинул мне наводку Раппопорт, – стремится на значимость в обществе. К списочку «прилепить» «юридический» документ, например, протокольчик, который фиксирует создание организации голосованием инициативной группы. В нём отразить обсуждение проекта устава организации, целей, задач борьбы с Советской властью и принятие его в установленном порядке. Можно «сочинить», с позволения сказать, план действий, «раскрывающий» антисоветское пристрастие организации и пустить его в практическую плоскость – «повесить» две-три зарегистрированные акции, подпадающие под определение борьбы с Советской властью, и дело с концом. За оперативной разработкой, знаешь сам, дело не станет...  В нужный момент организацию берём, организуем публичный процесс с, возможно, громкими фамилиями со всеми вытекающими… В «громкие» фамилии попадут и те, от которых избавляются без срока… Лазарь Аромштам, например.
– Зачем это? – удивился Шмера, матюгнувшись от души.
У Пранника вытянулась физиономия.
– Как зачем? Впрочем, понял, – смекнул Виктор Васильевич, – ты воевал на фронтах и территориальным геморроем не занимался. Дело в том, что Раппопорт делает себе имя. Не собирается же он сидеть на периферии пять, десять лет, и не позволят – в золотоглавую метит, в Москву! А туда без имени никак, товарищ Усминский! – Пранник назидательно поднял указательный палец. 
Недоумение Шмеры шло от сердца.
– Ума не приложу, Виктор, строим светлое будущее… Только закладываем фундамент – кирпичик по кирпичику… И уже враньё. Не правильно всё это! – раздражённо бросил он, и устало присел на стул.
– Скажу так, Шмера – ли-ни-я! 
– Что?
– Линия – говорю! – Пранник задержал взгляд на Усминском, пожелал всего хорошего и отправился допрашивать подследственных, выступивших против ЛИНИИ партии с оружием в руках.   
На комиссию СНК БССР по раскулачиванию Усминский прибыл с Виктором Пранником. Он хотел представиться руководителю республиканского ГПУ Раппопорту: обозначить свои полномочия в соответствии с мандатом центрального аппарата ОГПУ и согласовать с ним насыщение партизанских баз военным имуществом, оружием, продовольствием. Комиссия по раскулачиванию при СНК БССР, как нельзя, кстати, служила решению в столице республики всех дел заодно. Однако предвзятость главного чекиста республики в ходе заседания вызвала негодование Шмеры. «Видите ли, ему показалось!», – взорвался он и «причесал» Раппопорта холодной необузданностью. Возглас Григория Яковлевича испытать его на трезвость возмутил Шмеру, но не вывел из равновесия боевого чекиста. Секретарь заседания с повадкой представителя ведомства, не вызывающего сомнения у присутствующих, подкатил к Шмере и хамски велел:   
– Дыхни! 
Усмехнувшись, Шмера ущемил пальцами нос последнего, и выводом из равновесия уложил на пол. Участники заседания ахнули.
– Взять его! – взревел Раппопорт. – Караул!
Красноармейцы взвода охраны ГПУ, дремавшие у входной двери в коридоре, вбежали в зал. Сообразив, что к чему, кинулись к Шмере, чтобы, скрутив и отконвоировать в караульное помещение. Но далее случилось то, о чём долго ещё вспоминали очевидцы. Подскочивший к Шмере красноармеец едва схватил его за локоть, как, вдруг, осел и вытянулся на полу в полный рост. Такая же доля постигла напарника.
– Не утруждайтесь вызовом помощи, Григорий Яковлевич – не поможет. 
Одёрнув гимнастёрку, Усминский подошёл к трибуне и с холодным выражением лица предъявил Раппопорту мандат ОГПУ при СНК СССР с красной полосой по диагонали внутри документа.
– Вы у-пол-номочены…      
– Уполномочен, Григорий Яковлевич, – оборвал его на полуслове Шмера. – Высылка кулаков в Витебском округе осуществляется в соответствии с документами партии. В связи с кадровым перемещением должностных лиц информацию получите через пару дней. Центральный аппарат ОГПУ в вопросе раскулачивания мной проинформирован.   
Усминский сделал шаг к трибуне и, склонившись к уху Раппопорта, зловещим шёпотом уведомил:
– Нормативные показатели доложены товарищу Артузову – лично.
– Вы с ним на прямой связи? – изумился Раппопрт. 
– Прямее некуда, Григорий Яковлевич, у меня к вам дело: в перерыве или после заседания – примите?
– Конечно-конечно… 
– Желаю успехов, – кивнул Усминский и, не спеша, пошёл на место.
Красноармейцы охраны, отряхивая гимнастёрки, косили взглядом на жилистую фигуру Усминского.
– Упражняйтесь, мальцы, так не пойдёт! – бросил им на ходу Шмера и с достоинством опустился в кресло. 
– Ну, ты даёшь? – не выдержал Пранник, толкнув его локтем в бок.
– Знай наших, – тихо бацнул Усминский.
Заседание продолжалось. Раппопорт вынес на голосование вопрос раскулачивания в Витебском округе отдельным порядком.
– Принимается? Голосуем. Та-а-ак, единогласно. Секретарь, внести в протокол.   
Доклад продолжался: 
– Не секрет, товарищи, что нашей республике Центральный комитет партии отводит роль западного форпоста. В связи с этим, уже два года, как мы выселяем кулачество из приграничных районов. На данном этапе за пределы республики отправлено 2 тысячи кулаков… А их семьи, товарищи? 
Раппопорт обвёл взглядом зал. Члены комиссии насторожились, сообразив, к чему клонит председатель, зашевелили мозгами: количество людей, железнодорожный, гужевой транспорт. 
– Чего ждёте? Семьи раскулаченных из приграничных районов – вон! А церковники, бывшие фабриканты, помещики, офицеры? – Вкрадчиво поинтересовался Раппопорт, – об этой категории не забыли, товарищи? В апреле месяце на пленуме ЦК компартии республики, уважаемые руководители окружных парторганизаций, будьте любезны отчитаться за работу. К указанному сроку «изъять» и выслать в отдалённые районы страны 40 тысяч кулаков всех категорий, разнарядка до вас доведена! Это – треть… К исходу мая раскулачить ещё 16 тысяч дворов! Имущество высланных передать неделимым фондам колхозов – распорядитесь по уму, товарищи.
Недовольным остался Григорий Яковлевич и отправкой в деревню уполномоченных из числа рабочих заводов для осуществления контрольных функций. Созданные из пролетариев бригады требовалось направить в помощь коллективизации. Председатель СНК БССР Николай Матвеевич Голодед возмутился:
– Минутку, минутку, товарищ Раппопорт. Бюро ЦК КП(б) Белоруссии приняло решение об ускоренной коллективизации в республике – верно. Но посмотрим на положение вещей: показатели, определённые по раскулачиванию зажиточных дворов, превышают количество крепких крестьянских хозяйств. Под гребёнку брать?  Это первое. Второе, что это за спецбригады рабочих промышленных предприятий? Зачем их направлять в деревню, если они ни хрена не смыслят в сельском хозяйстве? На мой взгляд, товарищи, в поддержку коллективизации направлено убедительное количество рабочих, больше этого делать нельзя. Чьими руками будем выполнять программу индустриализации, если квалифицированных рабочих отправим невесть куда и зачем? Из чего вытекает – третье: огульный подход к решению государственных задач и планов, чего нельзя допускать в принципе. 
Последняя реплика Николая Матвеевича не понравилась Раппопорту, председатель ГПУ республики насупился.
– Ваши взгляды понятны, товарищ Голодед, но почему они не в русле линии партии – надо разобраться будет. Секретарь?
– Я, товарищ председатель, – вскочил работник ведомства по борьбе с подрывной деятельностью капиталистических разведок и антисоветских элементов внутри страны.
– Угол зрения товарища Голодеда в вопросе раскулачивания отметьте в протоколе, как отличный от линии партии и требующий пристального внимания. 
– Слушаюсь, товарищ председатель, – работник ведомства склонил загривок, массируя синий нос от таски Усминского.
Голодед вскочил из-за стола президиума.
– Поймите, товарищи, выполнение задания по раскулачиванию не является самоцелью. Трудовые ресурсы, задействованные в развитии индустрии республики, и выполняющие решения XIV съезда партии, используются по назначению. В кратчайшие сроки мы подготовили квалифицированных рабочих, инженеров, способных эксплуатировать американское и германское оборудование на заводах, обеспечить внедрение в промышленность новой техники. Вдумайтесь только: среднегодовой прирост промышленной продукции мы выдерживаем в темпах 15-20, в то время, как в странах капитализма он составляет всего 2-4. Не могу не сказать о перегибах в раскулачивании … Крестьяне режут скотину, прячут зерно. Поголовье лошадей, коров, свиней по отношению к прошлому году сократилось на четверть… Колхозы разваливаются… Мятежи, выступления крестьянства… Мы к чему идём, товарищи? Намедни около пятисот крестьян Бешенковичского района Витебского округа отправились в райцентр, чтобы пожаловать властям на невыполнение приказа товарища Сталина об упразднении колхозов. И что? Красноармейцы встретили их стрельбой…
Пустыми на выкате глазами Раппопорт уставился на Николая Матвеевича, пожевал губами и глубокомысленно изрёк:
– У вас, в сущности, и в индустрии непорядок, товарищ Голодед, не ладится работа с крестьянством, – Григорий Яковлевич почесал затылок.
 Николай Матвеевич недоумённо глянул на чекиста, но заводиться не стал, – что о стенку горох, – решил он и покинул зал заседания, выразив таким образом гнев к «чудо методам» председателя ГПУ по раскулачиванию и развитию индустрии в республике.    
На плечах Николая Матвеевича лежала ответственность за воплощение в жизнь задач социалистического строительства в республике. Президиумом ЦИК БССР в мае 1927 года он был назначен Председателем Совета Народных Комиссаров БССР. На этом посту проявился его организаторский талант. Голодед часто выезжал в трудовые коллективы, беседовал с рабочими, крестьянами. Не скрывал недостатков в освоении проектов строительства, искал решения по их устранению и движению вперёд. Участвовал в разработке первого пятилетнего плана развития республики. Успехи были на лицо, а с ними рос и его авторитет, как партийного и государственного руководителя. Поэтому членам комиссии и, прежде всего, первым секретарям окружных комитетов партии Белоруссии, разговор председателя СНК Белоруссии и председателя комиссии по раскулачиванию не понравился. Раппопорту хотелось уязвить Голодеда за изъяны, имевшие место в развитии хозяйства БССР. Однако предложений по их нивелированию он не вносил, гнул свою линию, за которую отвечал головой – 20 процентов от раскулаченных – в лагеря, остальных – за пределы колхозов.
Окончил доклад Григорий Яковлевич ознакомлением участников заседания с приказом ОГПУ СССР от 2 февраля 1930 г. № 44/21. Не скрывая напряжения, члены комиссии выслушали главный посыл документа: «В целях наиболее организованного проведения ликвидации кулачества как класса и решительного подавления всяких попыток противодействия со стороны кулаков мероприятиям Советской власти по социалистической реконструкции сельского хозяйства – в первую очередь в районах сплошной коллективизации – в самое ближайшее время кулаку, особенно его богатой и активной контрреволюционной части, должен быть нанесён сокрушительный удар».
По результатам заседания комиссии единогласно утверждён протокол с присвоением ему степени защиты: «Совершенно секретно».
 «От 3 февраля 1930 г.
Слушали-постановили:
О раскулачивании и выселении кулаков с БССР:
1. Кулаки, отбывшие наказание за не сдачу налога и другие антисоветские поступки, включаются в списки 2-й категории на предмет их выселения.
2. Комиссия считает необходимым выселение кулаков и их семей 7.000 (2-й категории) и 5.000 семей – 1-й категории, а вместе – 12000 семей, которых распределить следующим образом: Минск – 2700 семей, Бобруйск – 2000, Могилёв – 2000, Гомель – 2000, Витебск – 1300, Мозырь – 750, Полоцк – 750, Орша – 1000.
3. Эвакуацию комиссия считает необходимым начать – с 1 марта 1930 года».
Подведение итогов раскулачивания окончилось ночью. В перерывах между заседаниями у Шмеры Усминского состоялся разговор с председателем ГПУ БССР. К просьбе Шмеры Гиршовича о содействии в поставках вооружения, боеприпасов в созданные на территории Витебского округа партизанские базы, Григорий Яковлевич отнёсся с понимаем. Обещал не далее, чем завтра решить вопрос с командованием Белорусского военного округа. Он планировал встречу с командующим округом Александром Ильичом Егоровым, чтобы обсудить с ним работу особых отделов военной контрразведки.
Работы у Григория Яковлевича Раппопорта было непочатый край. 6 февраля 1930 года началась операция ОГПУ по «изъятию» 60 тысяч кулаков «первой категории». Уже в первый день было арестовано 16 тысяч человек! На 9 февраля арестованного кулацкого элемента и не желающих вступать в колхозы составило – 25 тысяч.
Лишился сна и Шмера Усминский. Помощник начальника секретно-оперативного управления ОГПУ Артузов не скрывал обеспокоенности положения дел на западной границе. По прямому каналу связи Усминский докладывал Артуру Христиановичу об усилении активности польской разведки в приграничной полосе. Официальной запиской изложил ситуацию в прикордоннье с польской стороны. Там положение белорусов ухудшилось. Польские власти исполняли закон «О наделении землёй солдат польской армии». По нему западнобелорусские земли заселялись военными колонистами – бывшими офицерами и унтер-офицерами польской армии, так называемыми осадниками – политической опорой власти на белорусских землях.
 В Веймарской Германии 30 марта 1930 года пришло к власти правительство рейхканцлера Генриха Брюнинга, представителя католической партии «Центр». Заигрывая с господином Гитлером, оно способствовало установлению в Германии фашистской диктатуры.


Глава 19
   
Ещё летом Настя ущучила проделки ребят. После удачных набегов на огороды парабельцев, орудия лова в реках и озёрах, мальчишки угощали её жареной рыбой, картошкой, овощами. Настёна обрабатывала ссадины на худеньких спинах и локтях мальчишек, чем заслужила уважение отчаянной кодлы. Ни с кем, пацаны, связанные страшной клятвой не выдавать друг друга, тем более, девчонкам, не делились. Ночные похождения пацанва хранила в тайне. Настёна была исключением.
В этот раз по взглядам, улыбкам, поведению мальчишек Настя сообразила, что очередной набег «хорьков» на грядки парабельских чалдонов прошёл успешно. Ободранные руки, спины, скрытый смех за бараком выдали их с головой. Как не обсудить выход ночью на огород парабельского кулака Павла Мелкозёрова, пившего кровь у сельчан и ссыльных кирзаводчан? Наглый, заевшийся мужик, прихвативший на Оби ряд остяцких юрт, выжимал у туземцев стерлядь, осетрину, икру и, чёрт бы его взял, жестоко обращался с бригадой рыбаков, сформированной из ссыльных.
Николашка, переехавший жить в Парабель к Петру Лободе, новое положение использовал в качестве «казачка», засланного в стан неприятеля. Свободно перемещаясь по разбитым телегами улочкам районного центра, приглядывался к избам с резными наличниками, оградами, поставленными на огородах основательно, под столбы. К наличию собак в хозяйствах, подходам через крапивник в человеческий рост, где можно перемахнуть через забор. Связывался с мальчишками, прибывавшими ближайшей оказией из Кирзавода в Парабель с лесом, пиломатериалом, кирпичом, оговаривал встречу, и ближайшей ночью выводил их на ударные позиции для набега.
Прошлой ночью мальчишкам подфартило больше, чем они рассчитывали, планируя обчистить огород кулака и стяжателя Павла Мелкозёрова. С обеда у Мелкозёровых гуляла пьянка. Хозяин ли отмечал день рождения или именины дочки-красавицы – Алины, девушки с длинными светлыми волосами? Неизвестно. Но вытопленная к вечеру банька, выстоянная после топки берёзой, как отметил Николашка, то и дело принимала любителей париться. К сумеркам гости, изрядно охмелев от настоек из таёжных ягод, бражки, закрашенной пережжённым сахаром, свалились под хлебосольно накрытым столом.
В баньку пошли домочадцы женского пола. Первой величаво ступала хозяйка Мелкозёрова, супружница Серафима. Подставляя под ветерок лицо размером с банную шайку, она не спеша плыла вдоль загона с крупным рогатым скотом.
– Пестряна, Пестряна… Красавица.
Погладив за ухом корову, сунула ей краюху хлеба и с достоинством понесла свой бюст к бане, где на входе возникли проблемы. 
– Понаставили тут, вашу мать, пьянчуги. Ногу сломишь.
Ругань хозяйки развеселила кирзаводских ребят. Николашка с Витькой - «Примусом» и тремя ребятишками, спрятавшись за оградой, наблюдали забавную картину. Сумерки, пьяные крики гостей Мелкозёрова, наконец-то уходивших после посошка с песнями домой, настроили пацанов на лирический лад. Перемахнув через забор, они шмыгнули вдоль ровных рядков картошки и вышли к малиннику, разросшемуся за баней, не отказав себе в удовольствии заглянуть в окошко.   
Чадившая на подоконнике бани керосиновая лампа ослепила Николашку, и он не сразу увидел мывшуюся тётку Серафиму. Паренёк навострил глаза через запотевшее стекло окошка. Мелкозёриха отдраивала мочалкой отопревшие телеса на приступочке перед высоким полком. Увидев полтора центнера обнажённого мяса особи женского пола, Николашка онемел.    
– Дай я, дай я, – шепнул ему в ухо Витька - «Примус», оттесняя от оконца бани.
– Сейчас, сейчас, не мешай, – оттолкнул его Колька, сунув нос к окошку.
То, что он увидел в следующий миг, повергло в шок паренька.    Надо ж случиться такому! Обработав мочалкой из болотной травы фасад прелестей объёмом в десятилитровое ведро каждая, тётка Серафима принялась наяривать нижнюю часть живота, и … раздвинула ноги … Увидев женское начало, как показалось Николашке, заросшее овчиной размером с фуфайку умершего миллион лет назад сибирского мамонта, паренёк, отшатнулся от бани.   
– Му-у-у, э-э-э, «Примус»…
Прыгнув в картофельную ботву, Николашка срыгнул содержимым желудка.
– У-а-а, у-а…
В свои неполные пятнадцать лет Колька Кубрушко ничего подобного не видел. И не мудрено! Едва не потерял сознание при виде тётки Серафимы, раздвинувшей ноги для обработки промежной части, открывшейся мальчишке, если не духовкой русской печи, то поддувалом сего сооружения – точно. 
– Не могу, Витька, уходим!
– Ты, чё? Рехнулся? Дай позырю!
– Зырь и бежим! Ну, их на си…
– Тш-ш-ш, кто-то идёт…
– Где?
  – От избы, слышь? Может хозяйские с ружьём? Ложись.
Но нет. От дома Мелкозёровых по тропинке, выложенной из досок, скользила девичья фигурка в сарафанчике. Мальчишки замерли, вслушиваясь в песенку, которой девушка подбадривала себя, вздрагивая от прикосновения ног прохладной ботвы картофеля.
– Слышь, Витька? Дочка, – шепнул Колян.
  – Иди ты? – удивился «Примус».   
  – Она.
Укрытые малинником, пацаны переглянулись, смекнув об исключительном везении, привалившем им в набеге на кулацкий огород. Их сверстница с распущенными до колен светлыми волосами шла мыться в баньку. Николашка, освободивший желудок от излишеств, пришёл в себя.
– Кино продолжается, – ткнул он локтем в бок Витьку.
– Ага, – возбуждённо шепнул Витёк, – а тётку высмотрел, Колян?
– Ну, её, «Примус», вырвет.
– Не-а, гляну щас. Когда ещё случай будет. А, Коль?
– Тише, дурень! Смотри. 
Между тем, напевая тоненьким голоском, девушка подошла к бане.  Оставив обувку на решётке, она вошла в предбанник. Там, разметав телеса на широкой скамейке и уркая от утехи и банной неги, возлежала распаренная мамочка.
– Мать твою, Алька! Испужала! Лень крикнуть, чё ли?
– Вас испужаешь, маменька! Сами кого угодно испужаете. Я шла и пела песенку, – потупилась девица, отвернувшись от пышущего жаром естества матушки.
– Чёрт вас с отцом навязал на мою душу. Иди на полок, полежи и обработаешь мою спину мочалкой. 
– Не хочу, маменька!  – вскинулась девушка.
– Ещё чего! Матери родной стыдишься? Слыханное ли дело?
– Я знаю, матушка, вы будете хватать меня за грудь, щипать. 
– Взрослеешь, хорошеешь, девка, – хохотнула Серафима, – замуж пора отдавать за прынца приезжего или купца.   
– Будет вам, маменька, нести несуразности. Я от них краснею и стыжусь более всего, – девушка отвернулась, не желая слушать вольности матери, неприятные ей.   
– Ладно уж, не ерепенься. Раздевайся, я окину взглядом, как наливаешься спелостью и готовишься к взрослой жизни. И вон чё! Плесни-ка кваску черпачок, чёй-то не можется сёдни. Уелись кабаны, убирайся за ними, – не успокаивалась хозяйка, поворачиваясь на бок заедино со складками жира, опоясывавшими Серафиму и висевшими до колен.    
  Из деревянной кадки, стоявшей в углу предбанника, Алина зачерпнула ковшиком квас и подала матери.
– Ух, стреляет, зараза! – восхитилась хозяйка.
Квасок в Парабели действительно сильный, особый. От утоления жажды и после парилки в бане ему придаётся сладкий привкус брусники, клюквы, набранных во мхах нарымских болот. На окрошку, основной продукт питания парабельцев летом, квас готовится резким, не имевшим добавок из сахара. 
– Раздевайся, недотрога! – утробно отрыгивая квасом, прикрикнула Серафима на дочь, – я полежу ещё, понежусь.   
Скинув с себя сарафнчик, девушка юркнула в парилку, прикрыв за собою дверь. Мамаша осталась лежать на скамейке, исправно отрыгивая желудком, принявшим ковшик сибирского кваса.
– Ишь, берёзка худощавая, не в меня пошла, – проворчала Серафима, раскинув ноги во всю ивановскую ширь, и задремала.
Между тем, освоившись с положением банных дел у Мелкозёровых, мальчишки решили, что пора общипать огород кулаков, освободив его от излишка овощей, и скрыться в узких улочках Парабели. Но и упустить случай созерцания голых женщин в бане они не имели права, о чём намекнул пацанам Николашка, исходя из удачного случая, требующего подхода. И здесь проявились его лидерские качества над кодлой. С ним согласились остальные ребята, проникшие с ним в огород кулака Мелкозёрова.
– Значица так, пацаны, мы с «Примусом» остаёмся на шухере у бани и смотрим «кино».
Мальчишки прыснули со смеха.
– Тише, черти. Вовка с Васькой – в огород за картошкой, ты, Лёнчик, по грядкам: огурчики там, помидорчики. Ночью хозяйство охраняют работники с псами. Собаки за скотным двором и, скорее всего, стерегут добро, чем огород. На руку нам. Тырьте картошку, огурцы, помидоры и тащите к забору в мешках. Дальше зырьте «кино» и порядок, а мы с «Примусом» похорькуем на хозяйском стол у избы. Там всего осталась уйма: поросятина, сало, рыба! Поживимся, чем Бог послал, и умыкнём из огорода за баней. Темно и дорога известна. Идёт, пацаны?
– Угу, Колян. Пошли.
– Смотрите работников, они прикормленные и злые.
– Если что? Вот, – Вовка показал заточенный треугольником нож, с острым, как бритва, концом.
– Ух, ты! Годится, – удивился Колька, – такие надо всем.
– Сделаем, – заверил пацан. 
 Ребятишки разошлись: Вовкой с Васькой занялись картошкой, Лёнчик исчез в грядках, а Николашка с Витькой сунулись к баньке. Колька, было, зыркнул в окошко предбанника, но отскочил прочь. Дремавшая тётка Серафима всё ещё возлежала в позе Данаи, только ещё откровенней.
Про Данаю с картины Рембрандта в Эрмитаже, бывшем Зимнем дворце, Николашка знал. С дедом Алексеем ходил на экскурсию, когда семья жила в Ленинграде, смотрели картины Балена, Рубенса, Дейка – у всех художников голые бабы на картинах. 
– Иди, зырь, – шепнул он «Примусу» и, не сдержав эмоций от узревшей «картины», опять срыгнул:
 – У-ак, ак-ак …  Даная красивей…   
 – Тише ты, – «Примус» дёрнул за рукав Николашку и прильнул к оконцу.
Тётка Серафима лежала во всей природной красе, вдыхая запах берёзовых веников, не подозревая, что является объектом исследования юнцом, у которого от увиденного естества распаренной женщины вылезли глаза из орбит.   
– О-о-о, – вымолвил Витька и сполз с завалинки, мысленно усваивая явление предмета созерцания. 
Николашка замер у соседнего окошка в парилку. Ниспосланное свыше точёное тельце Алины поразило мальчишку. Ему тут же взбрело на ум, что обнажённое создание, верно, ваяли волхвы – Боян Вещий и Богомил Соловей. Дед Алексей рассказывал ему и о волхвах, служителях обрядов в дохристианской Руси. «Волхвы были колдунами и потворниками, – интересно и таинственно излагал дед, – занимались волшебством, травничеством, целительством, гаданиями, предсказаниями. Вместе с тем, Колька, они пользовались уважением простых людей. Вот так-то!».
Встряхнув локонами, струившимися вниз по гибкому телу, Алина шагнула к подоконнику с горевшей на нём трёхлинейной лампой и положила краюху посыпанного солью хлеба и деревянный ковшичек с квасом. Перед взором мальчишки, глазеющего на обнажённую Алину с обратной стороны оконца, открылся образ девушки-ундины – не иначе, окутанный распущенными светлыми волосами. Паренёк онемел.
Чистый лик нагой ундины перенёс его в мир волхвования и сверхъестественной силы. Поражённый созерцанием существа неземного происхождения, мальчишка увидел, как Алина, наполнив деревянную шайку водой, взошла в неё и села. Рассыпавшиеся золотым дождём локоны укрыли девушку вместе с шайкой, и она замерла. Сидела в воде, не шевелясь, словно Алёнушка на картине Васнецова, правда, той удобней было на камне.    
И тут Николашка увидел, как из-под ниспадавших волос девушки показались ручонки с растопыренными пальцами и произвели над головой круговые движения. В руке Алины-ундины появилась свеча, всученная ей разве что банным духом – хозяином банного хозяйства, с которым, верно, дружила и нашла понимание. Алина – наваждение или блазнилась ему? Николашка обомлел – ундина гадала в бане.
На следующий день парнишка поделился увиденным с Настькой.
– Стыдобушка, Колька, за голыми женщинами подглядывать! – укоризненно покачала головой Настёна. 
– Так получилось, – не оправдывался пацан. – А вообще – интересно.
Мальчишка прыснул.
– Интересно? – вскинулась Настя. Прищурив глазки, девушка, повела плечом.
– А я интересна?
Колька окинул озорницу взглядом.   
– Ты своя, Настя.
– И что? Не интересна?
Кольке нравилась Настя, она была старше и наравне с тёткой Марией казалась взрослой: отбривала мужиков, распускавших руки не по делу, лупцевала пацанов по заднице. Была своей. 
Летом Николашка оказался очевидцем мерзкой истории, после чего с Настей у них сложились более чем приятельские отношения. Настёна попалась на глаза Голещихину. Взревев благим матом на девчонку за якобы грязную территорию, комендант потребовал убрать его балаган. Едва Настька вошла в провонявший блевотиной гадюшник, как Голещихин напал на неё сзади. Грязными руками схватил за воротничок заштопанного ситцевого платьица и рванул на себя. Настя вмиг оказалась обнажённой перед озверевшим от возбуждения дикарём.  Тоненькая, изящная, с сосочками острых грудей, дрожавших на не целованном теле, она упала на истоптанное сено, не зная, как защититься от зверюги … 
Вращая заплывшими гноем белками глаз, Голещихин измазанными дёгтем ручищами схватил трепетные грудочки девчушки и опрокинул хрупкое тельце навзничь.
– Ур-р-р, цыпочка, не рыпайся – зашибу.
Упёршись тоненькими ручками в испитую морду коменданта, девчушка поджала под себя ноги, не позволяя насильнику сорвать с себя трусики, сшитые мамой под иголку уже после отправки в ссылку.    
– Оставьте меня, дядя комендант, отпустите, – взмолилась девушка, отталкивая от себя потное тело Голещихина.
– Тишшше, дрянь, удавлю! – шипел комендант, просунув колено между стройных ножек девчушки. – Я тттебе поцарапаю, я тттебе …            
Удар по затылку коменданта оглушил его. Грузное тело обмякло, прижав Настёну к облёванной соломе. Повернувшись на бок, девушка освободилась из-под не подающего признаков жизни тела мерзавца, и увидела Николашку с поленом в руках.
– Как ты, Настёна?
– Вот так шарахнул! – вскочила Настька, не зная, чем прикрыть обнажённое тело. 
– Угу, – утвердительно кивнул парнишка, не спуская глаз с остреньких грудей Насти.
– Не пялься, Колька! Бежим!
Кое-как прикрыв себя разорванным платьицем, девушка выскочила из залитого брагой балагана, за ней Колька, и они, что есть мочи рванули в барак с лежавшими там карантинными больными. Залезли на верхние нары, где до несчастного случая с родителями Насти они жили семьёй. 
– Отвернись, Колян, я сейчас.
Девушка быстро наживулила иголкой подранное платье.
– Сойдёт? Ну, как? – девушка повела плечами.
– Красивая, Настька, – заворожено прошептал Николашка, краснея перед взрослой девушкой. – Не зря этот хрыч прицепился … Убью падлу.   
– Колик, – Настёна коснулась мальчишки, – слушай меня. Об этом никому ни слова. Понимаешь, малыш? Никому. Обещаешь мне?
Настя провела рукой по щеке Николашки.
– Иначе Голещихин сделает плохо тебе и родителям… Дядя Андрей отошёл от болезни, работает, пайку получает, а ты можешь испортить всё… Обещаешь?
– Хорошо, Настя, обещаю. А если он спросит с тебя: кто ударил и череп разбил? 
Девчушка вытаращила глаза и звонко засмеялась.
– Если спросит, знаешь, что скажу?
– Не- а.
Настя закатилась смехом.
– Скажу, что видела чёрта полосатого с поленом в руках.         
Мальчишка с девчонкой захохотали.
– Ишь, расходилась, молодёжь, больные здесь, – пристыдила их бабулька из-за простыни, отделявшей больных от барака.
– Тише, Колька, и в правду больные… Знаешь, что скажу?
– Не- а.
– Всё «не, а» да «не- а? Других слов не выучил? Двинься ближе. Ты мне нравишься, дурачок, – шепнула Настька на ухо мальчишке. 
Искристые глаза девчонки, беззвучно смеясь, смотрели на Кольку. Настька поймала на себе восхищённый взгляд мальчишки, испытывая удовольствие от его признательности к себе – женщине. Прикусила язычок, боясь, что в порыве страсти сорвутся слова, от которых щёчки с ямочками зальются краской стыда. Пальчиками коснулась плеча Николашки.
– Хочешь потрогать? – шепнули её губы.
Мальчишка замер, испытывая ощущение женского очарования, исходившего от Настёны. Оно влекло к её пахнувшему мятой телу. Услышанное Настей: «Хочу» – увлекло юные создания, соединившиеся юношеской страстью на пространстве общей беды и страданий. Отдавшись инстинкту, заложенного природой в женском начале, Настёна взяла пылающую ладонь Николашки, и просунула её под платьице. Парнишка замер, прикоснувшись к неизведанному, окунувшему его в мир ощущений, испытываемых мужчиной и женщиной, где ваяется гармония души и тела. Боясь шевельнуть ладонью, под которой, изнывая негой, трепетал отвердевший сосочек остренькой груди девчонки, Николашка онемел.
 Ощущение страстного бугорочка, набухшего от касания ладонью, перевернуло его представления о таинстве удивительного тела женщины. Казалось, ещё миг – и остановится дыханье, время, течение реки, а лес, озёра исчезнут в небесной дали, недосягаемой с земли. И случилось невероятное! Николашка испытал желание шевельнуть пальцами, лежавшими на груди у девушки. Удивительным образом его настроение передалось Настёне, изнывавшей в ожидании движения…
– Хочешь ещё? – услышал Николашка обжигающее дыханье девчонки. У мальчишки перехватило горло. 
– Ага, – выдохнул он.
Настёна взяла ладонь мальчишки и прижала к упругому животику с пульсирующей у пупочка жилкой… Ещё ниже… В этом мире на бренной Вселенной юдоли жили лишь двое – он и девушка, ваявшая мужчину...

***

В натопленном бараке было тепло и уютно. С наступлением сумерек, как всегда, ребятня собиралась в конце коридора у печки – дальше от взрослых глаз. Верховодила ею Настя, увлечённо рассказывая ребятишкам сказки, смешные истории, притчи. Девушка знала их великое множество. Устав от сказаний, отмахнулась:
– Ну вас, одно и тоже – сказку про белого бычка!
– Расскажи, Настя! Ну, расскажи! – наседали детишки.
– Ладно, слушайте! – сдалась Настёна и, устроившись на чурке возле печи, взялась за очередную историю.
Немного радости или игрищ знали детишки ссыльных. Родители ломали хребты на раскорчёвке тайги, стройках объектов, усталые, злые. А предоставленная сама себе шустрая ребятня бегала на речку, каталась на плотах, обласках, пригнанных из Парабели сердобольными чалдонами. Шонга не крупная речушка, но с характером, и утонуть в ней легко. В поисках ягоды, колбы, кедровых орехов пацанва уходила в тайгу и, бывало, блудила в чаще до вечера, не зная дороги назад.
Зимой и того опасней. Стужа, лютый мороз, не заметишь, как побелеет щека или прихватит ножонки в рваной, не годной обувке.  «Хуже того, – сказывали приезжие остяки-охотники, – Амикан кружит вокруг да около, пока опасается подходить к жилью». Туземцы читали следы зверей на снегу куда лучше, нежели агитлистовки, которые оставляли у них приезжие уполномоченные по доведению населению линии партии и правительства. «И медведь бродит не один, с медведицей и медвежатами февральского приплода», – остерегали ссыльных остяки. Видно, косолапых донял мороз, и спать в берлоге уже невтерпёж.   
Мороз донимал и людей. Выручали отстроенные осенью бараки. По обеим сторонам прохода длинного помещения ссыльные соорудили двухъярусные нары. Спальные места разделили занавесками по семьям. В центре прохода поставили общий стол. Здесь питались, штопали одёжку, играли в карты, домино. Рядом находились шкафы для посуды, нехитрого набора личных принадлежностей. Тепло в бараках поддерживалось двумя печками, они находились в разных концах коридора-прохода, служили ещё и для сушки одежды, обуви, рукавиц. Запашина стояла!
Распоряжением коменданта назначались дежурные по баракам. Они следили за порядком, расчищали территорию от снега, мусора, кололи дрова, убирали отхожие места, следили за топкой печей и своевременное закрытие вьюшками труб. Сгоравшие в печах берёзовые поленья выделяли большое количества тепла, что радовало работяг, любивших, как говорили они, погреть кости после работы. Вместе с тем, жизни людей угрожала опасность угарного газа, не имевшего ни запаха, ни цвета.
С началом осени в одном из бараков едва не случилась беда. Дежурный рано закрыл вьюшку печки, и около полусотни выселенцев, уснувших после тяжелейшего рабочего дня, хватанули угарного газа. Хорошо, рядом оказался Щепёткин. Бригадир зашёл в барак пересчитать бригадников и обратил внимание на синий огонь в печи – угарный газ. Проявив расторопность, Иван выгнал на улицу людей, тем и спас от   неминуемой смерти – тихой, и незаметной. Через страшные муки головной боли, рвоту и беспомощность в оказании первой помощи люди всё же пришли в себя. Кое-как на свежем воздухе отдышались, и больше не играли с судьбой. 
У печки, что гудела огнём у входа в барак, обычно собирались мужики: обсуждали поселковые новости, работу, то да сё… Одни и те же разговоры каждый вечер. В этот же раз тема беседы вызывала тревогу – кончались мясо, рыба, крупа. От опостылевшей баланды людям становилось невмоготу: шатались зубы, крутило животы.
Мезенцев принял решение на создание охотничьей команды и возглавил её сам. Выход на охоту Александр согласовал с комендантом Голещихиным, вернувшимся из Колпашево после излечения пулевого ранения в голову. Фёдор приехал в посёлок другим человеком: притих, не пьянствовал, вероятно, ожидал решения начальства по своей тёмной судьбе. Тёмной она была потому, что животной интуицией он чувствовал предубеждение к себе как районного руководства, в частности, Браткова, так и краевого. 
По докладу Вялова недавний приезд в посёлок председателя крайисполкома Погадаева вызвал у него не лучшие впечатления. Скорее всего, думал Голещихин, несмотря на пережитую вместе беду с нападением на них, Погадаев владел информацией о его непутёвом управлении посёлком. Голещихин был на редкость трезв и не возражал против предложения Мезенцева выйти в таёжные дебри на промысел мяса. Отмахнувшись от него, комендант буркнул: «Не балуй только…», и отвернулся к пылавшей жаром печи. 
Голещихинское «не балуй…» относилось к охотничьему оружию, которое ссыльные правдами и неправдами приобрели у остяков под   ответственность Мезенцева. Старенькое, зачуханное, оно годилось для охоты на птицу. Этого было достаточно, чтобы добыть глухарей, рябчиков, тетеревов, косачей. Что попадётся. Идти с ним на хорошего зверя: лося, медведя Мезенцев бы не решился, и людей на серьёзную охоту не гнал. Правда, крутилась мыслишка в отношении остяков, Витьки Новосельцева, чтобы организовать совместную охоту на хорошего зверя, но всё не получалось. Встречи с ними носили случайный характер и не располагали к обсуждению конкретных предложений.
На этот раз охота имела вынужденное желание ссыльных. С наступлением морозов при заготовке мяса, рыбы не боялись испортить при летней температуре. Выселенцы научились у парабельцев навыкам обращения с мясом: вялить, коптить, солить, а на морозе хранить свежим. Вкусный, питательный достаток мяса делал неоценимое дополнение к их скудному пайку, который надо было ещё заработать нормой выработки.         
 Собравшись охотничьей командой у застывшей реки, перед которой распласталась засыпанная снегом лива, Мезенцев размышлял над уроками парабельцев. Лёд на реке укрылся снежным покровом и на первый взгляд при морозе за тридцать должен быть крепким и выдержать людей. Но это было опасной иллюзией: то тут, то там из-под снега поднимался пар. Ступишь на снежок – и охнуть не успеешь, как окажешься подо льдом, и поминай, как звали… Всплывёт весной объеденное налимами тело… Обработают так, что мать родная не узнает. Охоча до человечьего мяса хищная рыба.
«Реку надо знать!» – внушали местные. – Как течёт? Куда течёт? Где? Какие течения? И только тогда можно выходить на водоём для рыбалки. Увидел наледь на реке – уходи, пока не оказался в воде при минус сорока градусов. Видишь изморозь на деревьях и туман, обжигающий душу? А дым из труб посёлка Кирзавод тянется вверх до самых небес? Ага, это и есть минус сорок. А уж, если дыбает ветерок? Замотай лицо платком или тряпкой, а лучше сиди в избе у печи и думай свои думы тяжкие…      
М-да! Отмахнулся от мыслей Мезенцев. Пора. Александр сунул пимы в широкие брезентовые петли лыж и скатился с пологого берега на заснеженный лёд реки.
– Ну, что, мужики? Пошли!
Нашедший семью Андрей Кубрушко приладил широкие лыжи из еловых досок, и вслед за Александром скатился в речку.
– Шмаляй первым, Сань, а мы за тобой.
– Пробуем, не зря старались!
Люди растянулись на лыжне. После смрадного запаха бараков воздух пьянил чистотой и свежестью. По снежной целине шелестела, ползла позёмка. Морозец цеплял щёки, вышибая слёзы из глаз, перехватывал дыханье, расходившись, обжигал колени через видавшие виды штаны, заставлял шевелиться. Через пару километров охотники поднялись к опушке леса. Знакомые с лета места с трудом узнавали зимой.
Внимание охотников привлекла берёзовая роща, зависшая в морозном воздухе правее излучины реки. На её высеребренных кристаллическим инеем деревьях отчётливо были видны множество тёмных точек.
– Ба-а-а, Александр! Что это на берёзах? Смотри! – окликнул старшего бригадира Андрей.
– Где? – остановился Александр, убирая лёд с обвисших усов.
– Да вон, – ткнул палкой Кубрушко.
Вглядевшись в рощу из-под руки, Александр воскликнул:
– Мать честная, косачи!
– Да их тут сотни! – удивился Андрей.
– Хватит глазеть, мужики, – присел Мезенцев, призывая остальных затаиться. – Значит, так, Ефим, с тобой идут охотники с дробовиками, охватываете рощу с разных сторон, и Бог вам в помощь – берёте столько, сколько возьмёте. Мыскин, с мужиками идёшь к своим петлям, во-о-он твой хмызничек, что правее опушки леса, узнаёшь?
– Узнаю, бригадир.
– Снимайте добычу, Василий, и ставьте там же. Дальше посмотрим. – Принято, айда, мужики.
– Сергей! Денежко! – хриплым голосом окликнул Александр. – Чего молчишь? Замёрз, что ли?
– Есть маленько, Николаич, слушаю.
– У тебя верный глаз и опыт охотничий. Пройдись-ка по опушке березнячка, изучи следы зайцев и куропаток … Чего учить тебя, знаешь сам, выставь петли и запомни места. В мороз зайцы бегают, греются, значит, лезут в ловушки. Мороз – наша погода! Мои петли стоят ближе к тайге, проверю сам. Назад возвращаемся группами. С Богом, что ли? Пошли, ребята!   
В прошлый раз Александр взял зайца как раз на опушке рощи, косой влетел в петлю у хвойника. Именно он и манил к себе, разжигая охотничий азарт Мезенцева. Лыжи ходко скользили по пушистому снегу. Увлечённый нетерпением выйти к петлям, которые, как помнилось Александру, он выставил между рощей и зелёным массиво тайги, охотник искал приметы на местности. Мезенцев помнил разбитую молнией сухую сосну, что на краю болотца, поросшего ельничком, и вроде уже она должна появиться, но – увы…
Уверенно скользя на лыжах, Александр свернул к укрытой изморозью зелёной тайге. Изучая замысловатые круги заячьих троп, следов куропаток, рябчиков, охотник углубился в тёмный лес. Изо рта вырывался пар, покрывая куржаком грудь, плечи телогрейки, оседая на усах, ресницах, впалых щеках. На лице образовалась снежно-льдистая маска.
– Жмёт, язви её, – выругался Александр, – градусов сорок, не меньше.
Он как раз шёл мимо выворотня, засыпанного обильным снегом, отчего корневища приобрели сказочный вид. С этим страшилищем рядом в молчаливом огромном лесу человек кажется маленьким, никчёмным. Мезенцева передёрнуло, мурашки сыпанули по телу. Охотник оттолкнулся палками и заскользил по снегу, испещрённому следами зверей, шёл, высматривая расставленные ранее петли. Спугнул куропаток, ругнулся, проводив взглядом удалявшихся птиц, и почувствовал боль в коленях. «Надо идти быстрее, иначе замёрзнуть недолго», – слегка запаниковал Александр, прибавляя ходу. – Чем ближе осинник, тем больше заячьих следов». Мезенцев остановился, перевёл дух: спина была мокрой, а грудь и ноги онемели от мороза, усиленного потянувшим дыханием ветра. «Переставлю петли и домой, охотиться в такой мороз, извините…».
  Солнце поднялось над вершинами деревьев. Обычно на студёном небосводе ярко-красное, сейчас лучи его едва пробивались через  белесовато-мутные разводы тумана. Небо удивило Александра неживым отблеском солнечного света, мёртвым, неестественным, хмыкнув, он направил лыжи рядом с заячьей тропкой и наконец увидел прикрученную за осинку нетронутую петлю.
– Так и знал! – разочаровался охотник и, поправив ловушку, заскользил на лыжах дальше.
– Колонок пробежал! – отметил Мезенцев, заметив следы зверька. – Белка наследила, устроившись на зиму в дупло… Вот бурундук выскочил из норы …  Ба! Есть! – воскликнул он.
У тонкой берёзки истоптанный снег. Заяц. Огромный беляк затянул петлю вокруг шеи, лежал, вытянув лапы... Замёрз.  Ага, ещё… Есть и тут… О-о-о-о, пошло-поехало… Пяток косых охотник выложил рядком. Увязал и приторочил к поясу ремнём. Тяжелы, черти… 
Александр смахнул с валежины снег, присел, чувствуя, как “гудят” ноги от усталости. Вытащил из-за пазухи лепёшку и, отламывая  кусочками, стал жевать. Разогретое тело при ходьбе коченело. Холод донимал ноги, проник внутрь рваной телогрейки.
– Язви тебя, и замёрзнуть можно! – ругнулся охотник и направил лыжи, как он думал, в направлении Шонги. Скользил энергично, согрелся. Обгоняя его, змеилась позёмка.
– Уже обед! – думал, Александр. – Пора сматывать удочки! – Скоро сумерки. Успею, поди!
Беспокойство овладело им, когда мгла опустилась на землю. Мороз обжигал щёки. Растирая рукавицей лицо, Александр огляделся. Определить направление к реке, как рассчитывал он: «Выйду к Шонге и по руслу выйду в посёлок», - оказалось невозможным. Озираясь вокруг, он соображал: «В лес вошёл по ветру. Если ветер не изменился, скорее всего, это так, значит надо идти на него!». Мезенцев собрался с силами, отёр рукавицей снег на лице, и, не раздумывая, шагнул вперёд. Мороз, казалось, отпустил, не трещал в деревьях чащи, но его заменила вьюга.
Мезенцев шёл, борясь с ветром. Лыжи проваливались в снегу, тянули назад. Едва передвигая ногами, Александр тащился по тайге, обходил завалы, похожие на снежные горы, натыкался на деревья, падал, барахтался в рыхлом снегу, поднимался и шёл, шёл, уже не зная куда. В вершинах кедрача бесновалась пурга. Уткнувшись лыжами в завал из сухого валежника, Мезенцев потерял равновесие и упал. Наступила тишина. Пройдётся ветерок в сучьях деревьев и утихнет. Падал снег, запорашивая человека. «Отдохну, сил нету! – безучастно думал   Александр и закрыл глаза. – Хорошо-то как, спокойно...». Ему снился Ленинград, завод, где работал, друзья, отец с матерью, сестрёнка… И он, ещё мальчишка, двор, друзья, Жук – верная собака – заглядывает в глаза, приветливо махая хвостом. Оскалив белые клыки, пёс улыбался... Сашка протянул руку, чтобы погладить за ухом. Радостно взвизгнув, собака лизнула в лицо, ткнулась в щеку холодной пуговкой носа. Мальчишка смеялся, увёртываясь от собачьей ласки, а пёс всё тыкался и тыкался холодным носом в лицо…


Глава 20

Переваливаясь с боку на бок, Сёнга шла по знакомой с детства тайге на широких тангыжах, подбитых камусом. Перекинутая через плечо лямка из сыромятины удерживала ручные нарты с поклажей, легко скользившие за охотницей. Следом по узкому следу от полозьев нарт бежала отчаянная Тайжо. Собака иногда вскидывал голову, нюхала воздух.
– Чё, Тайжо, не нравица погода, морозец давит? Терпи, скоро в карамо придём! – успокоила собаку молодая остятка, стрельнув в небо узкими щёлочками глаз.
– Э-э-э, торопиться надо, Тайжо. Падериной тянет!
 Остяцкая красавица и верная собака продолжили путь. Селькупка уверенно скользила на лыжах, слушая скрип нарт, цеплявшихся за ветви деревьев, кустов. Сёнга неутомимо шла, привычно обшаривая тайгу раскосыми глазами. Она знала эти места как свои пять пальцев, здесь родилась и охотилась с детства.
Молодая селькупка осталась довольной сегодняшним днём. Сдала пушнину в сельпо, запаслась провиантом, спиртоводочной смесью для настоев целебных ягод и трав, купила муки. «Мало товара в сельпо», – размышляла она, вслушиваясь в шум кедровых вершин, – к снегу, однако. У купца Гаврилова больше товара! Пашто его лавку закрыли? Кому мешала? Пашто гонят людей в Варг кару?». Ответов у Сёнги не было. 
Огибая бурелом перед белой горой, селькупка остановилась.
– Ташша тапчел – холодно сеголдня, однако, след! – удивилась она.
Опустившись на колено, охотница тронула пальцами лыжный след.
– Сапсем свежий! – растерялась она. – Откуда след? Пашто здесь?
Сёнга соображала. Подбежала Тайжо, глянула на Сёнгу и ткнулась носом в лыжню. Недоуменно фыркнув, собака уставилась на хохзяйку, словно спрашивая: «Кто это шёл в угодьях Иженбиных?». Охотница, пожав плечами, изучала лыжню.
– Однако, мужик прошёл – чижой! Шибко глубокий след, и шагал широко… Не охотник, на гольцах идёт. Куда? 
Сёнга изучила лыжню, – она вела в тайгу. Её осенило: «Заблудился!». Следопытка погладила собаку:
– Марг таашэдэл, кек маргелба, Тайжо (Ветер холодный, сильно дует, Тайжо). Лыбан эджешпа (Смеркается), челд имдэшпа (солнце садится). Искать ната, Тайжо, помогать! Сапсем, самёрзнет…
Охотница сбросила лямку, на которой тащила нарты с поклажей, и ткнула рукавицей в след.
– Ищи, Тайжо, ищи!
     Собака укоризненно глянула на хозяйку, мол, чё уж искать, всё ясно и так. 
– Ищи, Тайжо!
Собака напряглась и, ворча утробным рыком, пошла по следу. Сёнга сняла лямку от нарт и направилась за скрывшейся в метели ищейкой. Она шла по следу, вслушиваясь, не залает ли Тайжо, но она не подавала голоса, лишь верховой ветер шумел в наступающих сумерках.
– Сапсем темнеет! – обеспокоилась остятка. – Однако далеко ушёл человек.
 И тут Сёнга услышала лай собаки, ускорила шаг. Тайжо «бухала» резко. Охотница увидела кружившую от возбуждения собаку у засыпанной снегом кучи валежника. Подбегая к завалу, Сёнга едва не споткнулась о скрюченного человека, припорошенного снегом.
– Айга! (Ой!), – остановилась селькупка. – Сапсем замёрз!
Она сбросила лыжи и, нагнувшись к человеку, вскрикнула: 
– Сашка!
Охотница узнала покосника, который на ливе с искренней завистью  разглядывал её ружьё. Она взяла руку замерзающего мужика – тёплая! «Однако, живой», – обрадовалась Сёнга, и, опустившись на колени, обмела Александру лицо. Повизгивая, Тайжо ткнулась носом в щёку Мезенцева – узнала тоже. Сёнга тряхнула Александра за плечи. У ссыльного качнулась голова, но глаз он не открыл. Остятка сняла варежку и взялась хлестать ими замерзающего мужика по щекам.
– Вставай, Сашка, вставай! Сапсем замёрзнешь!
«Обморозил лицо!» – забеспокоилась спасительница, рассматривая в сумерках белизну исхудалых щёк. Вязанной рукавицей растёрла лицо Александра. Ссыльный замычал, подавая признаки жизни, открыл глаза, всматриваясь в спасительницу.
– Больно! – выдавил он одеревенелыми губами
– Терпи, паря! – сказала селькупка, растирая ему лицо.
    Мезенцев вырвался из цепких рук охотницы и с мучительным стоном прохрипел:
– Больно…
Полой порги – верхней одежды из шкуры лося Сёнга вытерла ему лицо и, вспомнив, вытащила из-за пазухи початую бутылку спиртовой жидкости. Зубами вырвала бумажную затычку и протянула Александру:
– Пей, Сашка! Нада пить!
Мезенцев отвернулся. 
– Хочу спать, устал…
– Спать нельзя, Сашка! Замёрзнешь!
Сёнга запрокинула голову Мезенцева и влила в рот крепкой жидкости, Александр обмяк.
  – Пей! – не допускала возражений остятка. – Шибко хорошо будет.
Александр глотнул ещё глоток, другой, поперхнулся обжигающейсмесью, но почувствовал, как она, словно лёд на горячей плите, таяла, рассасываясь живительным теплом по телу, запульсировала горячей болью в онемевших ногах.
Охотница выпрямилась и, хитро поглядывая на сидевшего в снегу Мезенцева, приложилась к бутылке, сделав из неё несколько крупных глотков.
– Шибко хороший огненный вода! – установила охотница, с удовольствием вытирая рукавом порги сочные губы.
Пробкой из расплывшейся от спирта бумаги заткнула бутылку и, бережно спрятала за пазуху.
– Пойдём, паря, скоро ночь, сапсем плохо будет.
Тайжо крутилась вокруг Александра, обнюхивая подшитые дратвой пимы.
– Пойдём-пойдём! – тормошила его Сёнга. 
С помощью остятки Мезенцев встал и неуверенно вышел на след, оставленный лыжами охотницы.
– Сапсем хорошо! – ободрила его девушка. – Тут не шибко далеко. Скоро карамо будет, там печка, тепло. Ночью в тайге худо!
 Каждый шаг болью отдавался в суставах мужика, нудная боль ломила пальцы на руках и ногах. И всё же Александр доплёлся до нарт, оставленных Сёнгой метрах в трёхстах от кучи валежника, где его отыскала Тайжо, и со стоном опустился на лосинную шкуру.
Сёнга осмотрела спутника и, вздохнув, решила:
– Однако повезу на нартах, быстрее будет!
Уложив Александра на ручные нарты, охотница укрыла его лосинной шкурой. Александр подчинился крепким и ловким рукам охотницы и, разомлев от крепкой жидкости, забылся сном.
– Ладно будет, Тайжо, домой! – шумнула Сёнга и, накинув на плечи лямку от нарт, потянула их к карамо…
Мезенцев очнулся от саднящей боли в теле. Вместе с тем, он не ощущал себя в пространстве восприятия окружающего мира. Чуть приоткрыв глаза, Александр увидел жутковатые тени, метавшиеся по стенам избушки, рубленным из смолёвых лесин.
Скосив глаза, он с удивлением обнаружил себя раздетым и лежавшим на уютном топчане, застланном шкурой огромного зверя. «И надо же привиделось?» – изумился он, увидев обнажённую женщину с распущенными иссиня-чёрными волосами. Она, склонилась над ним с блаженной улыбкой на смуглом лице.
– Очнулся, Сашка, сапсем очнулся, – просияла она улыбкой. – Пей отвар – хароший лекарство, от всех болезней.
Приподняв голову Александра, видение влило ему в рот тёплую жидкость с запахом мяты ли, имбиря, и он провалился в стихию рождения и смерти …
В искристом свете синеватой луны ему виделась смуглая женщина с небольшими сочными губами, длинными волосами, ниспадавшими ниже круглых колен. Упругими движениями сцепленных ладоней она растирала ему лицо, руки, ступни ног, выглаживала живот, касаясь тёмными сосками грудей его распластанного тела. Сон ли это, явь? Никогда не узнать обессиленному охотнику, впавшему в транс от напитка из таёжных ягод и трав, настоянном туземным способом и переданным людям божественным Богом Нумом – творцом Земли.
  «Кто ты? – выдохнул Александр, обращаясь к образу колдовавшей над ним женщины, – Якдэйнга, дочка Нга – Отца Семи Смертей, принёсшая смерть? Или Хэдунга, убивающая ночью людей?»
Виденье смеялось, запрокидывая голову, шептало магические слова, обращалось к духам, кружась в бешеном танце по кругу.  Наблюдая себя как бы со стороны, Александр, словно летал между небом и зелёной тайгой, издали слыша завораживающий голос колдуньи:
– Над тобой, Сашка, Семь небес – миров, где правит светлый Нум. С солнцем и луной они плывут над землёй, а под ней ещё Семь миров – земель. Ими правит злой Нга. На первой из них живут сихитря, их небо – наша земля. Солнце и луна – едины мирам, они светят сихитря сквозь воду и нашу зе-е-емлю.
Александр парил над землёй, любуясь с Седьмого неба обнажённой женщиной с распущенным волосами, трогающей нежными руками его невесомую плоть.      
– Где я? – не отступал он, протягивая руку к её манящему телу.
– На земле, Сашка, – услышал он голос колдуньи, – человеческий век течёт с востока – на запад. На востоке – обитель Нума, откуда приходят души людей, на западе – Нга, куда они, покинув человеческое тело, уходят. Нум и Нга – две силы, ведущие между собой войну не на жизнь, а на смерть. И помни всегда: Нум – это Южное небо, Нга – Северное. Верховный бог Нум создал светлое, чистое, разумное и полезное для людей, а бог Нга – напротив, всё злое, нечистое и вредное. Кого выберешь ты?
– Не знаю, видение, я парю над землёй, и мне спокойно на ней.
– Придётся тебе выбрать, Сашка, между светлым – чистым и тёмным – злым…
– Неужто нет управы на них? – удивился Мезенцев, взмывая к Седьмому Небу.
– Есть, Сашка, управа – Хэбидя Хо Ерв – Хозяин Большой Берёзы, – услышал ответ обнажённой смуглянки с упругой грудью, растиравшей его тело снадобьем…
Мезенцеву показался знакомым голос женщины, околдовавшей его чарами, известными ей одной. Ему хотелось открыть глаза, но этого не получалось от тяжести век, скрывавших видение. Он приходил в себя, цепляясь за сознание мыслью о жизни… Что с ним? Где он?
– Не вижу Хозяина Большой Берёзы…
– Его не увидишь, Сашка, он есть, и его нет, – издалека послышался голос женщины, – он живёт в дупле огромной берёзы с семью стволами и каждые две тысячи лет поднимает её над собой. Из-под корней плещет вода, и великий потоп заливает землю от края и до края. Семь дней Хэбидя Хо Ерв отмывает её от болезней, скопившихся в людях, от нечисти, поразившей их души. Солнце в это время не светит… Гибнут люди, звери … Затем они снова появляются, живут тысячу лет и всё повторяется сначала... Вон чё, Сашка? Слышишь?
– Я узнал тебя, посланница Преисподней, – вскричал Мезенцев, приподнявшись с топчана, – ты сеешь болезни и смерть миру людей, превращаешься в стаю волков, поглощая мёртвых …   
– Нет, Сашка, я Сёнга – хорошая, добрая, людей возвращаю к жизни … И тебя возвращу… Для себя, – издевалось виденье в обличье обнажённой девушки. 
Мезенцев не помнил себя. Не помнил, как оказался в избушке, рубленой из смолевых брёвен, где в мерцающем свете луны плясали жутковатые тени посланцев Преисподней. Словно Нга – Отец Семи Смертей танцевал с духами танец смерти, торжествуя победу над светлым и Божеством Нумом. Не ощущал Александр и тела – невесомого, лёгкого, распластанного на лежанке страстей, только что пережитых сознанием, перевернувшим представления о реальном…         
В печи полыхали дрова, потрескивая в пламени брызгами искр. Луна с синеватым отливом заглядывала в узкое оконце, освещая избушку. Рядом сидело смуглое видение из потустороннего мира в виде девушки с распущенными волосами – тихая, смирная... Она Якдэйнга, дочка Нга – Отца Семи Смертей, приносящего смерть… Не-е-т. Он видел её … Но где? – мучился Александр, скривившись от боли в пылающем теле.
«Точно разрезанный кусочек свежесбитого масла», – восхитился он смуглым телом девушки, покрытым бисеринками пота.
– Кто ты? – поинтересовался он у спасительницы.
– Сёнга я, – улыбнулось смуглое видение, – мясом кормила вас на покосе, лосятину привозила. 
Истинное дитя природы стояло под пристальным взглядом мужчины без тени смущения, совсем нагой. Высокая грудь девушки ходила ходуном от пережитого волнения, что не мешало ей по-женски скользить взглядом по телу мужчины.   
– А-а-а, – подал голос Мезенцев, узнав в обнажённом очаровании молодую остятку, привозившую на покос лосятину, – помню!
– И я помню! Ты – Сашка! Моё ружьё смотрел!
Александр кивнул, проглотив застрявший в горле комок, не в силах отвести глаз от молоденькой женщины, тело которой блестело в бисеринках пота. Ласкал её груди взглядом, крупные, точно спелая брусника, соски, скользил по атласной коже живота, округлой ямке, где прятался пупок, и ниже … Мезенцева трясло…
– Однако, шибко дохлый, Сашка! Кормить надо!
Растёртое спиртовой жидкостью тело Александра горело. Александр осмотрел себя, покрасневшую кожу живота, обозначившиеся ребра, впалый живот, руки с выпирающими жилами под кожей. Cтало неудобно за истощённый вид, поёжившись, он прикрылся и смущённо улыбнулся:
– Ничего,Сёнга, говорят: жирный петух плохо кур топчет! А где одежда?
– Сапсем плохой одежда, Сашка, сохнет на печке. 
 Александр вздохнул:
– Вот, едриво, сохнет!
Взглядом «поймал» стоявший на плите чугунок, из которого исходил запах мясного варева. От острого ощущения голода затрепетали ноздри, заныло «под ложечкой». Александр приподнялся с лежанки. На бесстрастном лице Сёнги появилась улыбка.
– Однако, сапсем ожил Сашка!
Мезенцев сел на топчан. Кружилась голова.
– Я, Сёнга, умирать не собираюсь.
 Остятка одобрительно кивнула гостю, проплыла к столу, что стоял в углу избушки и придвинула его к топчану.
 – Будем исть!
Прямо раздетой вышла на улицу. В открытую дверь хлынул морозный пар, охватив облаком помещение. Сёнга вынырнула из него с огромной стерлядкой в руках.
Налегая на острый нож, из замёрзшей рыбины настругала полоски жёлтого мяса.
– Чушь, паря, кушать будем! – причмокнула губами хозяйка.
Смахнула в алюминиевую миску настроганную рыбу, посыпала солью.
– Стерлядка с икрой, Сашка, вкусная!
Нагнувшись, вынула из-под лавки бутылку водки, распечатала и разлила по кружкам.
– Выпьем, Сашка! Повезло тебе, паря! Шибко повезло: руки, ноги целы, не отморозил.
 – Спасибо, Сёнга! – с чувством произнёс Александр, – за тебя, одним словом…
И хватанул кружку водки, точно воду. Холодная чушь произвела неизгладимое впечатление.
– Вку-у-усно как …
– С хлебом кушай, много кушай… Стерлядки в кладовке много…
По измученному телу Мезенцева разлилось приятное тепло. Он ел свежемороженную стерлядку, не обращая внимания на Сёнгу, которая с жалостью бабы смотрела на него широко открытыми глазами. 
– Расселась, задери меня Амикан! Мясо сварилось, а я сижу, – вскинулась девушка.
Поддев ухватом чугунок, она поставила его на стол. Ножом поддела отваренную куропатку и положила на засаленную столешницу перед гостем. Глотая слюну, Александр потянулся к посудине. 
– Под горячую, паря! – подзадорила остятка, разливая в алюминиевые кружки перцовку.
Мезенцев выпил и впился зубами в сочное мясо. С женским сочувствием Сёнга смотрела на голодного мужика. Заметив взгляд хозяйки, Александр смутился.
– Прости, проголодался!
Сёнга выловила в чугунке ещё куропатку и положила её Александру.
– Ешь, паря, ешь! – поощрила селькупка гостя.
Насытившись, Александр откинулся на стенку. Перед глазами поплыла избушка, пробормотав что-то невнятное, повалился на топчан и уснул.
Вздохнув, Сёнга отодвинула стол и, забросив ноги гостя на топчан, перекатила его к стенке.
– Чижёлый мужик, сильный! – с удовольствием отметила про себя.
Не удержавшись, «пробежала» пальцами по мужскому телу, задержав руку на животе. Александр спал. Сёнга кинула в печку дров, подошла к топчану. Из загудевшей пламенем топки тянуло теплом, обласкавшим смуглое тело женщины. Сёнга помассировала грудь, живот, бедра… Посмотрела на спящего мужчину и, вздохнув, задула лампу…
Александр проснулся среди ночи свежим и отдохнувшим. Спросонья не понял, где находится. Рядом кто-то посапывал. Осторожно пошарил рукой и наткнулся на женскую грудь… Вспомнились подробности вчерашнего дня. Он лежал, слушая порывы ветра за стеной избушки завывая вьюга ...
– Петли занесёт, – огорчился охотник, – где их искать под снегом?
Женская рука, лежавшая на животе Александра, скользнула вниз. Александра бросило в жар …
– Проснулся? – полусонным голосом спросила Сёнга.
– Пить охота – спасу нет! – пожаловался Александр.
Нашарив спички в голове постели, хозяйка протянула коробок.
– Зажги лампу. Возле печки ведро с водой.
Набрав ковшиком воды, он жадно припал к живительной влаге. Молодая остятка непринуждённо, без тени смущения лежала в естественной позе, слегка раздвинув ноги. Лишь распираемые желанием дрожали соски плотных грудей. Под пристальным, зовущим взглядом женщины у мужчины перехватило дыхание, потяжелело, наливаясь желанием тело.
– Иди сюта, Сашка! – позвала Сёнга, и потянулась к мужчине сильным молодым телом…
Перед рассветом утихла дурившая сутки метель. Александр вышел на крылечко и обомлел. Тишиша-а-а-а-а. Ясное, тихое утро. Ничто не напоминало о бушевавшей падерине в тайге. Избушка, оказывается, стояла у песчаного яра, за ним раскинулось, заметённое снегом озеро. «Так вот оно какое зимовье», – сообразил он, испытывая удовольствие от мороза и величественной тайги, простиравшейся на тысячи километров.
Сугроб, в который задниками были воткнуты его лыжи, вдруг зашевелился, из снега, сладко зевая, выбрался Тайжо, отряхнулся и, выгнув спину, потянулся. Вышедшая из избушки Сёнга, поставила собаке миску варева с мясом и ребром сохатого. Вздыбив шерсть на загривке, собака принялась за трапезу, благодарно поглядывая на хозяйку.
А хозяйка тайги, искоса глянув на Александра, спросила:
– Однако, собираешься?
– Собираюсь, Сёнга, пора… Потеряли меня, люди, поди, ищут… Проводишь?
– Провожу, Сашка, день короткий зимой, дорога – дальняя! – невозмутимое лицо девушки озарилось улыбкой.
Вышли в путь после плотной еды. Сёнга шла впереди с ручными нартами, загруженными битыми куропатками, зайцами, мехом, следом скользил на лыжах Александр. Тайжо бежал сзади, принюхиваясь к воздуху и каждый раз, вскидывая уши на трещавшие от мороза деревья.
– Может, помочь, Сёнга?
Остятка обернулась к Мезенцеву.
– Не, паря, я привыкшая, – поправила лямку и вперёд, ловко скользя на лыжах, подбитых лосинным мехом.
Вскоре Мезенцев узнал угодья, где ставил петли и стрелял косачей.
«Занесло меня, однако», – удивился, он, вытирая рукавом фуфайчонки липкий пот со лба.
Сёнга остановилась на опушке тайги, что примкнула к берёзовой рощице, облюбованной косачами за почки, мох можжевельника, ягоду. Хитрые бестии. Если что - срываются с ветвей деревьев и головой в сугроб. И пойди, найди, куда скрылся выводок, сидевший на деревьях минуту назад. 
– Тебе туда, Сашка! – селькупка кивнула на застывшие берёзы с видневшимся кое-где осинником, обглоданным у основания веселившимися на стуже зайцами.
– Узнаю-ю-ю! – Александр растёр прихваченную морозом щёку, вздохнул, и склонился к лицу девушки.
– Через недельку приду… Будешь ждать?
Дитя природы оценивающе взглянула на Мезенцева и весомо ответила:
– А чё, паря, приходи! – и заторопилась. – Бери куропаток!
Охотница сдёрнула полог, укрывший поклажу на нартах, и показала глазами на десяток выловленных силками косачей. 
– Бери, бери! – подбодрила селькупка и накидала Александру едва ли не полный мешок выловленной птицы.
– Остальных сдам в заготконтору!
Александр увязал мешок петлёй-удавкой и закинул за спину.
– Донесешь?
– Донесу! – улыбнулся Александр, – своя ноша не тянет.
Влажными глазами глянул на спутницу и положил ей на плечи руки.
– Спасибо, Сёнга! Ты спасла меня, значит, жизнь будет долгой, – и прижал к себе.
Скинув меховую рукавицу, девушка погладила лицо мужчины. Взглянув исподлобья на Александра, кивнула и повернула лыжи в Парабель.


Глава 21

Февраль 1930 года выдался в Западной Сибири вьюжным и разразившейся эпидемией гриппа. Стужа отошла к Обской губе и вызов   природе бросило непогодье, падерина, наметавшая сугробы по крышу. К утру стихала, ошалелая, выдыхалась, ан, нет, опять «двадцать пять», как выражались сибиряки, завывала, терзая одежонку трудяг, спешивших поднимать заводские цеха индустрии.
1-й секретарь Сибирского краевого комитета ВКП (б) Роберт Индрикович Эйхе, иногда, отвлекаясь от документов, вслушивался в неиствующую за окном непогоду, изучал содержимое папочек разных цветов. В них лежали протоколы заседаний пленумов о праздновании государственных дат, совещаний партийного актива, делегатских собраний женщин, работников народного просвещения. Здесь же нашли место постановления бюро крайкома по ключевым вопросам развития Сибирского края – высшего партийного органа административно-территориальной единицы СССР, руководившего партийными организациями Сибири. Документооборот внутреннего характера, как и шифрография с Москвой требовали особого к ним отношения руководителя. Не особенно углубляясь в содержание справок, сводок, докладных, Роберт Индрикович скользнул взглядом по папке с перепиской крайкома с ОГПУ – органами государственной безопасности и криво усмехнулся.
– Интеллигенция, вшивая, чекисты мне, называется! Классово-враждебный элемент – к стенке и никаких гвоздей! Возись с ними: одевай, корми… Внесу предложение в бюро крайкома о предоставлении мне особых полномочий в выполнении постановления ЦК ВКП(б) по ликвидации кулацких хозяйств. Нечего вошкаться с кулачьём! Товарищ Сталин поддержит моё предложение.
В окно ударил снежный заряд. Роберт Индрикович вздрогнул. По конспиративной привычке осторожно приоткрыл занавесь и сморщился: на улице плясала позёмка, вертелась, клятая, швыряя снег в лица чёрт те, куда бежавшим обывателям… 
Эйхе перевёл дыхание и задумчиво уставился на очередной снежный заряд, с воем атаковавший здание крайисполкома на Красном проспекте Новосибирска – центра Сибирского края.  Недавняя встреча в Москве с товарищем Сталиным оставила у Роберта Индриковича впечатление чего-то эпохального, грандиозного. Планы Генерального секретаря ЦК ВКП (б) поразили масштабами строительства государства, развития индустрии, сельского хозяйства. По взглядам Иосифа Виссарионовича поступательное движение вперёд выведет Советский Союз на подъём народного хозяйства, недосягаемый буржуазной Европой.   
Наибольшее внимание на встрече в Москве товарищ Сталин уделил коллективизации страны, объявив с трибуны, что массовым объединительным движением должны быть охвачены индивидуальные хозяйства сельскохозяйственных районов, округов, краёв. В основе лежало обобществление средств производства, бедняцких и середняцких хозяйств, ресурсы, которые служили в реализации новых хозяйственных моделей. Темпы развития коллективного движения, по словам товарища Сталина, уже были превзойдены по основным показателям. Обрабатываемая на общественных началах посевная площадь весной 1930 года должна была превысить 30 млн. гектаров. Иначе говоря, пятилетний план коллективизации, которым к концу пятилетки предполагалось охватить 22-24 млн. гектаров земли, перевыполнялся в текущем году. 
В успешных темпах коллективизации Политбюро ЦК ВКП (б) видело, прежде всего, материальную базу, позволяющую замену кулацкого производства – крупным производством колхозов. Не снимало со счетов оно и движение по созданию социалистического земледелия, совхозов, рост которых обгонял плановые задания. Это обстоятельство, – рассуждал Эйхе, стоя у окна кабинета, – сыграло решающую роль в стратегии развития сельского хозяйства в СССР на последующие годы, дало основание к переходу от политики ограничения эксплуататорских устремлений кулачества – к ликвидации его как класса. Сделанные ЦК ВКП (б) выводы скорректировали принятое ранее решение по коллективизации 20 процентной посевной площади, намеченной первым пятилетним планом, и позволили перейти к обобществлению крестьянских хозяйств в таких зерновых районах, как Средняя и Нижняя Волга, Северный Кавказ. Уже к осени 1930 года товарищу Сталину и ЦК партии виделись горизонты завершения коллективизации этих районов. Объединение остальных зерновых зон в коллективные хозяйства, в том числе Сибирского края, планировалось завершить осенью 1931 года.
Растущие темпы коллективизации усилили курс на строительство тракторных, машиностроительных заводов. Колхозам нужен был прицепной инвентарь, комбайны, иная техника, позволяющая обработку земельных угодий. Не могло быть и речи о переносе сроков, установленных ВСНХ – центральным государственным органом управления народным хозяйством СССР, строительства новых предприятий, – развивал мысль Роберт Индрикович. – Главное было не сбить темпы коллективизации за отсутствием нового сельхозоборудования, которое требовалось для полевых работ. «Сибкомбайн» в Новосибирске был одним из объектов, на который товарищ Сталин сделал особый упор в его строительстве. 
Эйхе прислушался к вьюге и сел за рабочий стол. Очередная папка опять же не впечатлила Роберта Индриковича – так, текучка, без надобности исполнения в спешном порядке. «Документу следует вылежаться, созреть», – учил свою номенклатуру, умудрённый аппаратчик. На миг Роберта Индриковича привлекла докладная записка геолога Нагинского, уведомлявшего 1-го секретаря крайкома о наличии изрядной нефтеносности в Нарымском крае. «К ней ещё вернёмся», – мысленно отметил руководитель Сибкрайкома и отложил её в папку.
Маломальский интерес «Первого» вызвали бумаги в серой, неприметной папочке с аккуратной завязочкой «бантиком». «Та-а-ак, что у нас интересного? – усмехнулся Эйхе, – вчитываясь в засаленный   листочек, исписанный неровным почерком заявителя: «Докладываю вам, товарищ Эйхе, о творимых в аппарате крайкома безобразиях. Да-да, они имеют место среди ваших помощников, позволяющих себе осуждать принятые вами решения в отношении деклассированных элементов, подлежащих раскулачиванию и высылке к чёрту на кулички. Работники крайкомовской партколлегии зовут вас по кличке: «Партийный зверь». Между прочим, товарищ Эйхе, заведующий орграспредотделом Деев при всех смеётся над вашей кличкой. Считаю, непозволительным эти вольности с его стороны. С комприветом заведующий секцией крайкома по работе в деревне тов. Власов».
– Маука (тварь), распустились засранцы, – выругался по-латышски Роберт Индрикович и, скрежетнув зубами, пригладил жёсткой ладонью усы. – Деев, Деев, не прыщавый ли тот, что просился в военную секцию? Зашевелились, черти...
Партийный руководитель края чиркнул карандашом для памяти.     Папочке красного цвета, судя по всему, 1-м секретарём Сибирского крайкома ВКП (б) уделялось большее предпочтение, нежели предыдущим. И дело не в том, что в ней лежали бумаги с грифом «Совершенно секретно», с такой категорией защиты шли документы из ЦК партии, ОГПУ, СНК, циркуляры о раскулачивании, выселении в отдалённые районы Сибири. В красной обложке хранилась переписка Роберта Индриковича Эйхе с Генеральным секретарём ЦК ВКП (б) товарищем Сталиным. Папочка имела классификацию сведений в ней присутствующих – «Особой важности», что, само собой, разумеется, влекло за собой чувство трепетного уважения ответственного лица, работавшего с ней в ночное время при закрытых дверях кабинета. Иначе бы партийная карьера сына латышского народа, уроженца Курляндской губернии, Роберта Эйхе, вероятно, пошла иным путём. Именно его товарищ Сталин аттестовал Политбюро ЦК ВКП (б) для выдвижения на эту должность после перевода в Москву в мае 1929 года 1-го секретаря Сибирского крайкома партии Сергея Ивановича Сырцова председателем Совнаркома РСФСР. Роберт Индрикович мало сказать – с головой – весь окунулся в партийные дела Сибирского краевого комитета, имевшего в составе пленум, бюро, партийный аппарат, решавшие разноплановые задачи. Сибкрайкомом принимались решения на заседаниях бюро, постоянно действующего органа, состоявшего из 13 членов и 3 кандидатов в дни, которые оканчивались на цифру «5», как установил с приходом Эйхе. Раз в десять дней узкий круг партийцев собирался для рассмотрения важных вопросов развития края в расширенном, узком или даже секретном составе. 
Включение в январе 1930 года Роберта Индриковича в комиссию «для выработки мер в отношении кулачества», сформированную Политбюро ЦК ВКП (б) во главе с Вячеславом Молотовым, открыло для него новые возможности в рвении перед лично товарищем Сталиным. Расчёт оказался верным! Эйхе направил Генеральному секретарю ЦК ВКП (б) шифрограмму постановления бюро Сибирского крайкома «О выполнении мероприятий по ликвидации кулацких хозяйств в районах Сибири», в преамбуле которой было изложено: «Тройкой ОГПУ Западной Сибири осуждено 16553 человека, в том числе 4762 – к расстрелу, 8576 – к отправке в лагеря, 1456 – в ссылку, 1759 – к высылке». Естественно, базис 1-м секретарём Сибирского крайкома партии был заложен серьёзный. У Иосифа Виссарионовича к Эйхе в его новой должности, как и к партийной организации Западной Сибири в целом, насчитывающей без малого 100 тысяч человек, претензий не было – поработали на славу.
Разветвлённая структура высшего партийного органа края, имевшая в составе отделы: общий, организационно-инструкторский, распределительный, культуры, пропаганды, агитации, массовых хозяйственных кампаний, историко-партийного исследования, счётно-финансовой части, требовал от Роберта Индриковича с его-то двухклассным образованием особого внимания. Высиживал вечерами в кабинете, мысленно рассуждая о политике большой коллективизации. Если судить по итогам поездки в Москву, Центральный комитет партии контролировал её этапы через ВСНХ, периодически заслушивая профильные комиссариаты СНК СССР о росте производства сельхозмашин на старых заводах, об увеличении выработки тракторного и сложно-конного инвентаря.
Проведённую Народным комиссариатом земледелия СССР перегруппировку землеустроительных сил, партия сориентировала на обеспечение районов сплошной коллективизации, развёртывание курсов подготовки колхозных кадров. Партийным организациям было поручено возглавить растущее колхозное движение, обеспечить выполнение плана расширения посевных площадей, роста урожайности. По взглядам ЦК посевная кампания должна была стать исходным рубежом для нового подъёма колхозного движения.
ЦК ВКП(б) требовал решительной борьбы со сдерживанием развития колхозного движения из-за недостатка тракторов и сложных машин, предостерегал парторганизации Союза ССР против какого бы то ни было «декретирования» сверху колхозного движения, способного создать опасность подмены действительно социалистического соревнования по организации колхозов – игрой в коллективизацию. И главное – настоял на увеличении общей суммы кредита по колхозному сектору на 1929/1930 год с 270 млн. рублей до 500 млн. рублей, сократив кредитование других отраслей экономики.
Работу с документами Эйхе закончил поздним вечером, вызвал секретаря. Из приёмной в кабинет вошла молодая женщина, облачённая в строгую прямую юбку, жакет.
– Сделайте чайку, Елизавета Петровна и уведомите охрану, что я ещё часок поработаю, а сами ступайте домой.
– Хорошо, Роберт Индрикович, документы приготовить с утра?
– Сделайте милость. О заседании бюро крайкома оповестите в соответствии со списком, начало, как всегда, в 6 вечера. Быть всем без исключения! 
– А, если больные? – не праздно осведомилась секретарь руководителя крайкома, ввиду того, что в городе свирепствовал грипп.
– На носилках ко мне, вылечу сам! – отрезал 1-й секретарь.
– Ясно, – ткнула носом секретарь и вышла в приёмную.
Устроившись на диване, Эйхе собрался с мыслями о предстоящем заседание бюро, на повестке которого стоял вопрос воплощения в жизнь постановления Политбюро ЦК ВКП (б) по ликвидации кулацких хозяйств. Роберта Индриковича беспокоила казуистика официальных решений ЦК партии, где, меж строчек зачастую таились «подводные камни». Не заметить их, значит, обречь себя на опалу товарища Сталина, из чего следовало, что обмануться он не имел права, и действовал, исходя из взглядов, применяемых Генеральным секретарём ЦК ВКП (б) в важных вопросах. Эти воззрения имели место в принятии знаковых нормативно-правовых актов, которые обеспечили, к примеру, насильственное переселение сотен тысяч людей в отдалённые районы страны.   
Эйхе ценил принципы товарища Сталина, мягко насаждаемые в партии и распространяемые на структуры власти, в целом на жизнь советских людей. Удачным замесом, позаимствованным из кухни восточной философии и умозаключений, рассчитанных на долгосрочный период, Иосиф Виссарионович опутал членов Политбюро ЦК коллективной ответственностью за всё! В бумажных делах – тоже! Проекты постановлений, планируемые Самим на утверждение в Политбюро ЦК ВКП (б), пускались им «по кругу» для визирования членами высшего политического органа, создавая тем самым, иллюзию уважительного отношения к ним, а на самом деле втягивая их в орбиту принятия нужных неконституционных решений внутри страны. Успехи, известное дело, зачислялись в актив товарища Сталина, и наоборот, неудачи, относились на счёт членов ЦК по направлениям деятельности. Из чего следовало, что соратники Генерального секретаря, могли быть обвинёнными в самых страшных грехах и в рамках положений Устава ВКП (б), и статей Уголовного кодекса СССР, причём, даже, не совершая их! А лидер – никогда!
Внима-а-а-а-тельно вчитывался в документы ЦК «Партийный зверь», за полночь, бывало, уезжая домой на американском автомобиле «Форд-А». Опустошённым вливал на кухне в себя стакан водки и засыпал, окунаясь в кошмары сновидений, терзавших воспалённый мозг криками приговорённых «тройкой» к смерти людей …   
С недавних пор Роберт Индрикович обеспокоился смутным чувством тревоги, природа которой, на первый взгляд, имела созданные воображением очертания, однако, заронило семя мрачных ожиданий и страха. Его издёрганность передалась на аппарат Сибкрайкома, который, частенько трепетал от ярости руководителя, обусловленной, как правило, плёвой оказией.
– Беснуется, – шептались работники крайкома, стараясь не попадаться на глаза очумелому «Первому», поди разберись, что на уме, а наган под рукой.
Сполох смятения Эйхе, созданный в мозгу, не иначе, как уродливой психикой, обнаружил однажды прохладное отношение к себе членов бюро крайкома. «С чего бы это вдруг? – задался вопросом 1-й секретарь, опять-таки, не находя объяснений, с каких это щей веял холодный ветерок презрения. – Болеют чужим здоровьем? Ладно бы… Но, не убедительно».
Сию данность Эйхе воспринял болезненно. Его не успокоила ни мысль о голосовании членов бюро в один голос за его выдвижение «Первым», ни их угодное кивание в коридорах здания Сибкрайкома. Интуиция, воображение, надоумили его о заспинных деяниях 2-го секретаря крайкома Кузнецова, заместителя председателя Сибкрайисполкома Советов Базовского. Очевидным мнилось Роберту Индриковичу, что в одном ряду с ними юлили члены бюро Абрамов – председатель треста «Сибуголь», Баранкин – председатель краевого совета профсоюзов, Ляксуткин – председатель Сибирской краевой контрольной комиссии. «Удивительное дело! Не прошло и нескольких месяцев с избрания «Первым», как стали коситься и не соглашаться по отдельным вопросам! Подишь ты, спелись как: Кузнецов – заместитель на нынешней должности, Базовский – на прошлой, «голубки-заменители», твою ж мать! А спелись на чём? Во-о-от в чём вопрос! Не чисто здесь, не чисто», – сокрушался Роберт Индрикович, размышляя над терзавшими его сомнениями, – науськаю на них Заковского, землячок разберётся, и к бабке не ходи».
Земляк Роберта Эйхе, также уроженец Курляндской губернии, латыш Генрих Эрнестович Штубис был известен сибирякам под именем, как Леонид Михайлович Заковский, полномочный представитель ОГПУ по Сибири и начальник Особого отдела Сибирского военного округа в одном лице. К этому времени имел серьёзный послужной список по линии ОГПУ. И не случайно при чрезвычайно секретном посещении в 1928 году товарищем Сталиным Сибири он обеспечивал его безопасность в поездке по краю. В текущем году Заковский возглавил «тройку» внесудебного рассмотрения дел полномочного представительства ОГПУ по Сибирскому краю. И опять «отличился. Только за период с 21 ноября 1929 года по 21 января 1930 года его «тройкой» было рассмотрено 156 дел, по которым осуждено 898 человек, в том числе 347 – к расстрелу. В 1930 году «тройка» под председательством Заковского-Штубиса осудила внесудебным заседанием 16553 человека, из них 4762 – к расстрелу, отправлению в лагеря – 8576 человек, ссылке – 1456, высылке – 1759 человек. Заковский лично подписывал предписания работникам комендатуры о расстреле осуждённых и требовал, не откладывая, исполнения приговоров после их оглашения.
Для проведения операций по массовому репрессированию кулачества 3 февраля 1930 года аналогично, как в центральном аппарате ОГПУ под руководством Евдокимова, в Сибирском крае была создана специальная оперативная группа из чекистов высшего звена в количестве 9 человек. Её возглавил Леонид Заковский. В соответствии с приказом Евдокимова ему предписывалось репрессировать по Сибири 25 тысяч семей кулаков, а 6 тысяч «организаторов терактов и контрреволюционных выступлений» арестовать, заключить в концлагеря или расстрелять. К апрелю приказ ОГПУ был выполнен в полном объёме. В рассуждении чего у 1-го секретаря Сибирского крайкома ВКП (б) Роберта Эйхе земляк Леонид Заковский пользовался особым расположением и доверием.
Стало быть, обдумывая на ночь, глядя, постановление Политбюро ЦК ВКП (б), Эйхе строил планы раскулачивания крестьянства, размещения в спецпоселениях ОГПУ. Мыслил уточнить обязанности членов бюро крайкома в исполнении партийных решений, естественно, учуять, чем дышат за его спиной. Наконец, удовлетворённо вздохнув, Роберт Индрикович сложил в сейф папки разных цветов и засобирался домой.      
Следующий день у 1-го секретаря Сибирского крайкома ВКП (б) прошёл в поездке по объектам строительства индустрии. Посетил стройплощадку Новосибирской ГРЭС. Её пуском планировалось образовать энергетическую систему, которая объединила бы левобережную и правобережную электростанции. Энергосистема снабжала электроэнергией свыше 60 предприятий в основном машиностроительной отрасли. Эйхе оценил модернизацию завода «Труд» – старейшего предприятия города, получившего наименование «Чугунолитейный механический». Здесь возводился новый корпус для механического и литейного цехов. Силами рабочих завода увенчалось сооружение моста через Обь, который служил узловым звеном в постройке железнодорожной линии Ленинск-Новосибирск. Завод выпускал оснастку для моста, металлические фермы и нужную по зарез металлопродукцию.
И всё же ключевым было посещение Эйхе стройки комбайнового завода. Советом труда и Обороны СССР, ЦИК было принято решение о возведении в Новосибирске комбайнового завода. «Сибкомбайн» намечалось пустить к осени 1932 года с производственным объёмом выпуска в год 25 тысяч комбайнов, 35 тысяч сеялок, 30 тысяч сенокосилок. Здесь же должны были производиться запасные части к ним, прицепное и другое сельхозоборудование. На стройке уже работало свыше тысячи рабочих, около 80 инженеров, но проблемы в строительстве «Сибкомбайна» Эйхе усматривал в нехватке рабочих строительных специальностей: арматурщиков, бетонщиков, каменщиков. По его распоряжению из близлежащих населённых пунктов привлекли крестьян, кое-чему обучили и бросили на закладку   цехов: литейного, кузнечного, инструментального, ремонтно-строительного, железозаготовительного. Они же строили гаражи, прорабские конторы, пожарную часть, столовую, баню, жилые бараки. Воздвигали при заводе фабрично-заводское училище ФЗУ. Работа кипела в январскую стужу и в снежный февраль. На стройку шёл песок, цемент, кирпич, пиломатериалы, привлекались плотники, специалисты узких профессий. Директору завода Мореву, инженерно-техническому персоналу, конечно, не хватало грамотёнки в шлифовке проектно-сметной документации, но энтузиазма было хоть отбавляй.
В целом, 1-й секретарь Сибирского крайкома ВКП (б) остался доволен темпами работы в соответствии с общим графиком, однако ряд особенностей технического характера, вывели из себя. Латыш крыл матом не хуже мужика из-под Брянщины или Мурома, грозясь упечь, посадить, отправить Бог знает куда. Израсходовав энергию на сооружениях индустрии, уже, как стемнело, прибыл в крайком.
Председатель краевой контрольной комиссии Ляксуткин доложил Роберту Индриковичу о регистрации членов бюро крайкома и готовности начать заседание в обычное время 18.00.
– А что прячешь глаза, Фёдор? – впрямую спросил Эйхе партийного контролёра края.
Вопрос застал врасплох, и он ничего лучшего не нашёл, как промычал: 
– М-м-м… О чём вы, товарищ Эйхе…   
– Значит, угадал? – прищурился «Первый». – Ну, ступай к своим и скажи – раздавлю… Вы знаете, меня, паскуды …
Заседание бюро началось рутинным утверждением повестки заседания бюро, регламента, затем, слово взял 1-й секретарь Сибирского крайкома Эйхе. Опытный аппаратчик с каменным выражением лица поднялся на трибуну зала заседания Сибкрайкома, и, не спеша, налил в стакан воды. 
– Товарищи члены бюро! – глухим голосом обратился он к участникам заседания. – Социально-экономические преобразования в СССР заложили основу в стране тяжёлой промышленности, сельского хозяйства, обусловили создание таких отраслей индустрии, как станкостроение, тракторостроение, автомобилестроение, авиационная, химическая. Вооружившись идеей ускоренного движения вперёд, партия взяла курс на строительство социализма, его экономической базы, служивших, по убеждению товарища Сталина, гарантией успешных свершений…
Члены бюро зааплодировали. Сначала осторожно, словно ожидая команды, но кинув взор на 1-го секретаря крайкома, вперившего суровый взгляд на аудиторию, разошлись не на шутку.
– Ура, товарищу Сталину – архитектору социализма! Да здравствует товарищ Сталин – предвестник наших побед!
Эйхе умело выдержал паузу и кивнул, что послужило сигналом для остановки оваций в честь Генерального секретаря Политбюро ЦК ВКП (б), и продолжил выступление.
– В этом смысле, товарищи, 1930 год, как и последующие годы первой пятилетки, вне сомнения, увенчаются достижением количественных и качественных оценок в экономике, внешней политике, в жизни советских людей. Они будут насыщены важными явлениями в решении грандиозных задач, охвативших просторы необъятной страны с населением в 152 миллиона человек. И, действительно, товарищи! В соответствии с реализацией плана ГОЭЛРО, утверждённого Владимиром Ильичём Лениным, вступила в строй Сталинградская ГРЭС, здесь же включился в работу первенец социалистической индустрии – Сталинградский тракторный завод имени Ф.Э.Дзержинского. Торжественно открыта Туркестано-Сибирская железнодорожная магистраль, соединившая нашу с вами Сибирь со Средней Азией. Отстроены основные цеха Ростсельмаша – крупнейшего завода сельскохозяйственного машиностроения. Через полтора года завод будет выпускать полторы сотни тракторов в сутки. В июле 1930 года вступит в строй гигант советского комбайностроения завод «Коммунар» в Запорожье. А у нас в Новосибирске, товарищ Кузнецов, разве не такой завод строим?
Уже второй из когорты оппонентов Эйхе вынужден был захлёбываться слюной от неожиданности и волнения. Заместитель Роберта Индриковича, курирующий индустриальное строительство края, просипел что-то невнятное и опустил голову, что вызвало скрытое, но видимое всеми неудовольствие Первого. Однако партийный руководитель края на этот раз сдержался и продолжил доклад:
– На базе аэромеханического факультета МВТУ к осени откроются Московский авиационный и энерготехнический институты, институт авиационных моторов. Вы знаете, товарищи, осуществлён первый полёт четырёхдвигательного бомбардировщика АНТ-6. 
В зале раздались аплодисменты членов бюро Сибкрайкома. Воспользовавшись паузой, Роберт Индрикович отпил из стакана воды и тотчас хмурое лицо «Первого» вызверилось. 
– А у нас как обстоят дела с индустрией, товарищ 2-й секретарь крайкома Кузнецов? Что сделано на «Сибкомбайне»? Чем порадуете бюро? Встать, ё … мать! Расселся, как беременная корова! 
– Э-э-э, гриппую, товарищ 1-й секретарь, нездоровится, – вскочил заместитель с обвязанной шеей.   
– Нездоровится, засранец? С комприветом отправлю к Погадаеву в Нарымский край лечиться, где воздух свежее и природа, что душе угодно! – взревел Эйхе, зеленея от гнева. – Сибирскую железную дорогу соединили с Турксибом, а плана загрузки магистрали нет! Почему чикаешься с Клименко? Какой с него председатель исполкома, если такие, мать вашу…  возможности не реализуете для претворения пятилетки в жизнь? Как это изволите понимать?
– С Иваном Евдокимовичем план оговорен, – промямлил Кузнецов.
– Даю трое суток на исполнение плана загрузки магистрали, товарищ секретарь! Если мне покажетесь с Клименко не убедительными? – Эйхе стукнул кулаком по трибуне, испепеляя взглядом заместителя. – Нарым вам покажется раем! 
– Есть, товарищ «Первый», выполним! 
Эйхе отпил воды и поднял на 2-го секретаря тяжёлый взгляд.
– У нас строится завод, величайший в мире… На 10 тысяч работников. С конвейера пойдут комбайны, и всё, что угодно для успешной коллективизации страны. Уже вбухано 80 миллионов рублей… Я только что оттуда, Кузнецов… Почему не внесены уточнения в проектную документацию? Я о чём говорил на прошлом заседании?
– Товарищ Эйхе, всё перелопачиваем заново, включая поточную систему, где нарушена технологическая последовательность… Литейный цех перемещаем в другое место, инструментальный цех – расширяем, что не предусмотрено проектом. Вы же знаете, что инженерно-технические работники исправляют проектные просчёты в силу технологической необходимости, отчего в два раза увеличиваем мощность механического цеха, а…
– А директор завода Морев соответствует должности? – перебил его Эйхе. – Может, мне налиновать ему палкой цеха на песке? А, Кузнецов? 
– Учиться ему надо технической сметке – я докладывал вам. Он организатор, каких ещё поискать для стройки такого масштаба, но не петрит в современном оборудовании, – выдохнул заместитель.   
– Учите его! – рявкнул Эйхе. – Гвозди ему в голову вбивать что ли, что б ума прибавилось?
– В Америку ехать надо учиться, – закивал Кузнецов.
– Отправляй, мать твою… Мы ж говорили об этом!
– Ждал вашей команды, товариш Эйхе.
– Команду он ждал, а время упущено… Будешь жить в балочке на стройке и попробуй сорви мне поставку стройматериалов! – уже мягче прозвучало у «Первого», – садись, гриппозник, хорошо, что не сифилитик.
– Есть, товарищ «Первый».
Партийный руководитель края бросил косой взгляд на участников заседания бюро и, по всей видимости, задался целью расширить в умах партийцев горизонты понимания процесса коллективизации в стране.
– Переходим к наиважнейшему вопросу, товарищи, – оповестил Эйхе присутствующих. – Укрупнение единоличных крестьянских хозяйств в объединения путём производственного кооперирования переросло в кампанию по коллективизации сельского хозяйства в целом. С принятием в январе текущего 1930 года постановления ЦК ВКП (б) «О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» колхозные хозяйства развернулись по всей территории Советского Союза. ЦК партии провёл мобилизацию опытных партийных кадров в промышленных областях: Московской, Ленинградской, Иваново-Вознесенской, Нижегородской, Харьков-Донбасс с направлением их в помощь партийным организациям сельскохозяйственных районов. Уже к концу нынешнего февраля 2500 партийцев окружного звена убудут в сельскую местность для поддержки посевной кампании. Слышали о «двадцатипятитысячниках»?
Эйхе обвёл взглядом притихших партийцев – ни гласа, ни воздыхания в зале, что опять отразилось не в пользу членов бюро крайкома.
– Ни хрена не хотите знать, что делается в мире, – выразил неудовольствие Эйхе и безнадёжно махнул рукой. – Слушайте уж. По решению ЦК ВКП (б) ныне в деревню уезжает более 20 тысяч партийных активистов. Они примут участие в коллективизации и укреплении колхозной системы в целом. Вы знаете, что в октябре прошлого года Центральным Комитетом партии объявлено о начале сплошной коллективизации. В стране введён «День урожая и коллективизации», проведены I Всесоюзный съезд женщин-колхозниц, Всесоюзная конференция аграрников-марксистов. Объявлено о начале строительства Харьковского тракторного завода. В итоге: доля кулацких хозяйств на сегодняшний день составляет всего 3 процента, а численность их – не более 700 тысяч семей. Каково, а? – воскликнул Эйхе, потрясая кулаком.
– Ура, товарищу Сталину! Его мудрой политике Слава! – зааплодировали участники заседания бюро, выкрикивая здравицы в честь вождя большевиков страны Советов.   
Мастерски выдержав паузу между здравицами, Роберт Индрикович поднял руку. В зале стихло… 
– Слово предоставляется… – Члены бюро вжали головы в плечи, вне сомнения понимая, кто следующий поднимется на трибуну зала заседания. – Итак, товарищи, слово предоставляется товарищу Заковскому – полномочному представителю ОГПУ по Сибирскому краю и начальнику Особого отдела Сибирского военного округа.
Тишина оказалась ещё тише. К трибуне вышел молодой человек крепкого сложения и копной кудрявых волос на голове. Его голубые глаза излучали отзывчивую сердечность человека, который, если хотите, ни откажет, не бросит в беде. На самом деле Леонид Михайлович таковым никогда не был даже в бытность своей службы вначале 20-х   уполномоченным ГПУ Украины. Уже в те времена ему предъявлялись обвинения в причастности к убийствам и ограблениям перебежчиков, присвоению контрабанды, но, увы, ответственности избежал и был переведён в Сибирь – с повышением. А здесь отличился – охранял товарища Сталина!   
На трибуне полномочный представитель ОГПУ по Сибирскому краю выглядел более чем убедительно. И, несмотря на слухи, имевшие место среди аппаратчиков крайкома, мол, аттестат о среднем образовании главного чекиста Сибири был плодом его фантазии, речь Заковского была отлаженной, складной. Умение держать аудиторию в кондиции располагала к тому, чтобы члены бюро оценили глубину тезисов его выступления, и кое-что помечали в тетрадке с категорией «Совершенно секретно». Вопросов, конечно, лучше не задавать. Нацеленное на коллективизацию выступление Заковского как раз и подтвердило эти опасения даже заядлых оптимистов.
– Товарищи, не хочется в присутствии Роберта Индриковича крыть по матушке, но, растудыт твою растуды, почему члены бюро крайкома не выписывают журналы для ликвидации партийно-просветительного и агитационно-пропагандистского невежества? Скажу по секрету, я случайно глянул в ведомость подписки журналов «Известия Сибкрайкома ВКП (Б)», «На Ленинском пути» и неприятно поразился, – сходу атаковал Заковский. – Вот вы, гражданин… тьфу, товарищ Баранкин, небось, полагаете, что подкованы ленинским теоретическим наследием и, вооружившись им, ведёте борьбу с уклонистами? Верно?
Председатель краевого совета профсоюзов вскочил:
– Так точно, товарищ Заковский! Конспектирую вечерами труды Владимира Ильича Ленина и, выступая в трудовых коллективах, ссылаюсь на мысли вождя мирового пролетариата. 
– Ой ли, товарищ Баранкин? – скептически сощурился чекист.
– Истинный Бог, – осенил себя крестом лидер профсоюзов.
– Что-о-о-о себе позволяете? – озадачившись, вскричал Заковский.
– Извините, машинально, фигуральное проявление чувств…   
– Однако ж, удивили меня, товарищ Баранкин, – Леонид Михайлович смерил взглядом профсоюзного активиста, – к вам следует присмотреться… Выступаете перед рабочими, говорите? Будь по-вашему, а сколь подкованы в ленинском наследии поживём-увидим, – ещё более сощурился чекист. – Ответьте на такой вопрос: «Как вами понимаются такие ленинские понятия, как диктатура пролетариата и диктатура рабочего класса применительно к коллективам ваших рабочих? И какие мысли по этому поводу высказывал Владимир Ильич, исследуя форму политической власти рабочих и крестьян?».
Баранкин выпучил глаза.
– Э-э-э, так сказать, – захлопал глазами член краевого бюро.
– Так и скажите, поймём. Верно, товарищи? – чекист взметнул глаза на членов бюро.
– Так точно, товарищ Заковский, – дружно закивали партийцы.
– Излагайте, ждём, – Заковский постучал костяшкой пальца по трибуне.
 – Диктатура пролетариата, извините, и диктатура рабочего класса, а это не одно…
– Нет, товарищ Баранкин, это не одно и то же, – Леонид Михайлович иронически скривился, – не изучали труды дорогого нам Владимира Ильича?
Председатель краевого совета профсоюзов готов был провалиться сквозь землю.
– Вот такие пироги, товарищи, – картинно развёл руками Заковский, – политическое невежество налицо, ай-я-яй, Баранкин, вот и думай теперь, куда вас потянет – влево к троцкистам и зиновьевцам или вправо – к бухаринцам и рыковцам. Или, куда подует ветер, а? Огорчили меня, Баранкин, огорчили…
Полномочный представитель ОГПУ по Сибирскому краю сокрушённо покачал головой, ослабил воротничок наглухо застёгнутой гимнастёрки и впился взглядом в аудиторию.
– А ведь в многонациональном Советском Союзе формируются отношения в гуманитарной сфере. С наличием в стране разных конфессий складываются социалистические общественные отношения, социально-классовая структура народов. Партия заявила, что 1930 год станет вехой в ликвидации культурно-технической отсталости и началом коммунистического воспитания народных масс. Страна переходит к всеобщему начальному обучению, как важнейшей предпосылки для свершения культурной революции. Хотя в этом вопросе, товарищи, мы видим, радоваться рано! Несмотря на возросший охват детей 8-10 лет обязательным образованием, ЦК партии признал неудовлетворительной подготовку учеников начальной школы. Потребовал обязательное обучение в объёме школы-семилетки в промышленных городах, фабрично-заводских районах и рабочих посёлках. Особое внимание Центральный комитет партии уделил открытию фабрично-заводских симилеток, дневных и вечерних школ колхозной молодёжи. К концу пятилетки ими планируется охватить основную часть молодёжи, проживающую в сельской местности.
Продолжительными аплодисментами встретили слова Заковского члены бюро крайкома.
– Баранкин, Баранкин, расстроил меня, ладно… Переходим, товарищи, к следующему вопросу повестки дня. Не возражаете?
Возражений не поступило, и Леонид Михайлович взял быка за рога.
– Товарищи, 1930 год начался принятием двух основополагающих постановлений ЦК ВКП (б)… Кстати, помечайте в секретных тетрадках, а там побеседуем на предмет усвоения материала… Итак, текущий год, товарищи, как я уже сказал, начался вступлением в законную силу ряда важнейших документов Политбюро ЦК партии. Это постановления «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» и «О мерах по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Первым нормативным актом органам государственной власти вменяется… Все помечают, товарищи? – Заковский перевёл взгляд на участников заседания. – Вижу, хорошо… Властям вменяется: Северный Кавказ, Нижнюю и Среднюю Волгу объявить зоной сплошной коллективизации. Другие производящие зерно сельскохозяйственные районы – сделать таковыми годом позднее. Сознаёте, товарищи, о чём идёт речь? Посыл партии надо понимать таким образом, что в следующем году наш Сибирский край переходит на сплошную коллективизацию со всеми вытекающими последствиями… Работаем, засучив рукава, дальше…
Заковский утёр платком вспотевший лоб.
– Вторым документом, товарищи, органам власти предписывается конфискация у кулаков средств производства, скота, хозяйственных и жилых построек, предприятий по переработке сельхозпродукции и семенных запасов. Полагаю, в этом вопросе неясностей быть не может, тем не менее, обращаю внимание на деталь: с кулаками-то разберёмся и выжжем калёным железом, а «подкулачников», товарищи, сочувствующих и прочий деклассированный элемент – к ногтю тоже.
Заковский сделал паузу, вчитываясь в очередной документ.
– Перейдём, товарищи, к итоговому постановлению ЦИК и СНК «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством». Предыдущие документы обозначили нам пути следования в условиях «сплошной коллективизации», следовательно, сливай воду – чеши грудь! Власти предоставлено право изъятия у кулаков земли, имущества, и принятия решения о выселении их за пределы административно-территориальных единиц. А сейчас под запись, товарищи! – Леонид Михайлович обвёл взглядом замерших в напряжении участников заседания бюро крайкома.
– В соответствии с постановлением мироедско-крестьянское сволочьё делится на три категории. К первой относится «контрреволюционный актив»: это участники антисоветских и антиколхозных выступлений. С ними разговор короткий, надеюсь, ясно. Главы семей подлежат аресту, их дела рассматриваются «тройками» в составе полномочных представителей ОГПУ, крайкомов ВКП (б) и прокуратуры. Товарищи, увеличение объёмов работы по ликвидации кулацкого элемента требует самодисциплины!
Тишина в зале лезла на безупречное понимание членами бюро крайкома текущего момента, что ни осталось не замеченным полномочным представителем ОГПУ по Сибирскому краю. И он без церемоний увенчал свою мысль фразой:
– Смертные приговора выносятся внесудебными «тройками» без обжалования и предоставления доказательств невиновности в рамках уголовного дела! Члены семей кулаков первой категории подлежат выселению в отдалённые районы страны. Как видите, товарищи, норма права лаконична и не таит в себе двоякого понимания. 
Убедившись в коллективной поддержке умозаключений членами бюро крайкома, Леонид Михайлович, разумеется, остался довольным и следовал дальше.
– Ко второй категории мироедов, товарищи, отнесены «крупные кулаки и полупомещики, выступающие против коллективизации», а значит, против линии партии в колхозном строительстве. Они высылаются с семьями в глубинку страны, то есть, к нам в Сибирский край, что понятно, как божий день. Оставшуюся часть кулаков третьей категории расселим в специальных посёлках в районах прежнего проживания, но за пределами колхозных массивов. И в заключение, товарищи, в отношении первой и второй категорий кулаков ОГПУ уже начало репрессии. К лету в концлагеря будут направлены 60000 человек, в отдалённые районы страны высланы – 150000 кулаков. При согласии местных райисполкомов их семьи могут проживать в прежних районах и округах. У меня всё, товарищи, вопросы?
Члены бюро или уяснили предмет обсуждения, или остереглись с вопросами, молча, воздержались. Поинтересовался Эйхе:
– Товарищ Заковский, а как обстоят дела с спецпосёлками вашего ведомства? Они, как именно управляются?
– Хм, Роберт Индрикович, вопрос уместен по существу, – усмехнулся полномочный представитель ОГПУ, – организационные вопросы находятся в проработке, тем не менее, кое-чем поделюсь. Управление спецпосёлками будет осуществляться комендантами по административно-территориальному принципу: краевому, окружному, районному. Комендантов наделим правами и обязанностями районного административного отдела и сельсовета, определёнными инструкцией НКВД РСФСР по согласованию с ОГПУ. У коменданта предусмотрен техперсонал, да и своим решением назначат исполнителей из числа спецпереселенцев – 1 человека на 10 дворов. Посёлки разбили на кварталы, имеется квартальный старшина или уполномоченный – также из поселенцев для учёта людей. Предусмотрена дисциплинарная практика. За одиночные побеги виновные подлежат аресту до 30 суток, за повторный: с разоружением охраны, убийством, дела пойманных передаются на рассмотрение «троек» ОГПУ. Полагаю, дальнейший исход ясен. В ближайшее время получит начало система подчинения спецпоселений в рамках ОГПУ, где будут увязаны вопросы организации труда и обеспечения всем необходимым. Спецпосёлки войдут в состав районов особыми административными единицами – комендатурами. Порядок в посёлке будут осуществляться милиционерами из расчёта, примерно, 1 страж порядка на 50 семей спецпереселенцев.
– Понятно, Леонид Михайлович, а собственно спецконтингент?
– А, что спецконтингент, Роберт Индрикович?  Право передвижения спецпереселенцев и членов семей ограничено границей спецпоселения. Покидать территорию спецпосёлка можно только с разрешения коменданта. Разработаны правила внутреннего порядка, в соответствии с которыми нарушение, уклонение от работ и заданий, совершение мелких преступлений влечёт административное взыскание или арест до 30 суток. Побег из спецпосёлка, отказ от работы, совершённые более трёх раз или группой лиц, карается направлением в исправительно-трудовой лагерь. Обстановка в поселениях отслеживается местными отделами ГПУ через оперативное наблюдение негласной агентурой, привлечённой из поселенцев. Это уже наши дела, Роберт Индрикович. Вот такая «петрушка» получается, товарищи. Оч-чень много работы!



Глава 22

Пантелей Куприянович Погадаев, то и дело, наяривая лошадь вожжами, ехал в Парабель в застланной охапкой сена кошёвке. Под носом Машкиной заимки выскочил к Оби, а там до районного центра рукой подать. Пантелей спешил к Браткову засветло оговорить дела, связанные с прибытием очередного обоза поселенцев. Мать честная, что творилось в голове председателя крайисполкома, не ведавшего конца и краю приёму спецконтингента. «Через недельку ото льда освободится река, Куприяныч, и спецконтингет пойдёт к тебе на паузках и баржах, только успевай, принимай, – ориентировал Погадаева председатель Томского окружного исполкома Исаак Соломонович Нусинов.
Обь Пантелей переваливал с опаской – наледь хлюпала под изношенными чирками, гляди, нырнёшь под лёд и поминай, как звали. Председатель исполкома вылез из кошевы и, не выпуская вожжей, пошёл за лошадью, осмысливая события последних дней. Нарочным из Томска вчера была вручена депеша по коллективизации, из которой складывалась общая картина, определяемая документом СНК СССР «Положение об исправительно-трудовых лагерях» от 7 апреля 1930 года. Приказом ОГПУ от 25 апреля 1930 года № 130/63 образовано Управление исправительно-трудовых лагерей ОГПУ (УЛаг ОГПУ). Возглавил его Михаил Митрофанович Чунтонов, бывший начальник секретно-оперативной части Томского губернского отдела ОГПУ. Машина репрессий с полным циклом перемещения огромного количества репрессированных лиц заработала полным ходом.
Пакет документов Погадаеву сопровождали инструкции, утверждённые председателем ОГПУ Вячеславом Менжинским, в которых наиподробнейшим образом был прописан порядок репрессий. Из них следовало, что списки кулацких хозяйств (вторая категория), выселяемых в отдалённые районы страны, составлялись райисполкомами и утверждались окружными исполкомами. Основанием для внесения в списки служили собрания колхозников, бедняцко-батрацких сходок. Порядок расселения остальных кулацких хозяйств (третья категория) устанавливался окружными исполкомами. При конфискации имущества репрессированным оставались лишь предметы домашнего обихода, элементарные средства производства в соответствии с характером работы на новом месте и минимум продовольствия. Конфискации подлежали денежные средства с оставлением на руках суммы до 500 рублей на семью, необходимой на первое время. 
Конфискация имущества у кулаков должна была производиться особо уполномоченными райисполкомов с участием сельских советов, представителей колхозов, батрацко-бедняцких групп и батрачкомов. Составлялись описи конфискуемого имущества, их оценка с возложением ответственности на сельские советы за его сохранность. Конфискуемые у кулаков средства производства, имущество передавалось в колхозы в качестве взноса бедняков. Оно зачислялось в неделимый фонд коллективных хозяйств для погашения их обязательств государственным и кооперативным органам. Жилые кулацкие постройки использовались на общественные нужды сельских советов, колхозов или находили применение в качестве общежитий, вступающим в колхоз и не имеющим собственного жилья батраков. Колхозы, получившие землю и конфискованное у кулаков имущество, должны были обеспечить засев передаваемой им земли и сдачу товарной продукции государству. 
У кулаков всех категорий изымались Сберкнижки, облигации государственных займов с выдачей расписки о направлении их на хранение в органы Наркомата финансов СССР. Выдача выселяемым кулацким хозяйствам взносов из сберегательных касс, ссуд под залог облигаций в районах сплошной коллективизации прекращалась. Паи и вклады кулаков всех категорий в кооперативных объединениях передавались в фонд коллективизации бедноты и батрачества, а владельцы их исключались из всех видов кооперации.
Пантелей Куприянович понимал, что в кампании сплошной коллективизации Нарымский край становится ареалом для приёма огромного количества людей. Их расселял он с привязкой к территории определенной под освоение богатств и производство материальных благ, иначе эта затея оказалась бы не желательной и вредной в пересчёте на рациональное использование людских ресурсов. В организационных задачах по выполнению установок партии Пантелею виделась связь колхозного движения бедноты и середняков с процессом сплошной коллективизации. Причём, Центральный комитет партии предостерегал партийные органы против имевших место в отдельных районах актов подмены работы по массовой коллективизации голым раскулачиванием. Придавая основополагающее значение идее укрупнения коллективных хозяйств, Политбюро ЦК ВКП (б) считало, что сочетание бедняцко-середняцких масс на основе коллективизации и раскулачивания ведёт к успешному решению задач в социалистическом устройстве деревни и ликвидации кулачества как класса.
В общесоюзной кампании по коллективизации председатель Нарымского крайисполкома Пантелей Погадаев оказался в двояком положении. С одной стороны, принимал, расселял и бросал в работу, высланный из центральных округов РСФСР спецконтингент. С другой, подвергал репрессиям собственный кулацкий элемент, проживающий на территории края, и отправлял его уж, точно, куда Макар телят не гонял. 
В отношении кулацких семей, оставляемых на отведённых участках вне колхозных полей (третья категория), крайисполком указал места расселения в отведённых районах небольшими посёлками. Управление ими осуществлялось специальными уполномоченными, назначенными райисполкомами и утверждённые краевой исполнительной властью. Средства производства оставлялись им в количестве, минимально необходимом для ведения хозяйства на отведённых участках. Вместе с тем, на них возлагались задания по сельскому хозяйству и обязательства по сдаче товарной продукции государственным и кооперативным органам.
Сложнее было Погадаеву следовать инструкции ОГПУ по определению мест строительства спецпосёлков. Они должны были возводиться отдельно от населённых пунктов проживания местных жителей, дабы исключить отношения поселенцев с ними на бытовом уровне. Требования инструкции предписывали сооружение спецпоселений вдали от железных дорог, городов, рабочих посёлков, селений, а также фабрик, заводов, МТС. Отступление от правила позволялось в исключительных случаях по предложению ОГПУ и с разрешения СНК РСФСР. Всякая помощь от местных жителей переселенцам считалась преступлением или недозволенным деянием, и несло за собой наказание.
Руководство крайисполкома выполнило инструкцию по возведению спецпоселений на территории Нарымского края в сочетании с задачами, ориентированными Сибкрайкомом для решения по направлениям деятельности. В связи с чем, председателем Нарымского крайисполкома Погадаевым Галкинская, Парбигская, Тоинская, Шегарская комендатуры с населением в 55 тысяч человек были ориентированы на сельскохозяйственное производство. На их территории оборудовались 247 спецпосёлков с поселением в них 41053 семей раскулаченных крестьян. Им была определена норма взращивания огородных и полевых культур на 34700 гектарах земли.   
Нижне-Васюганская, Средне-Васюганская, Парабельская, Кутская, Кето-Чулымская и Александро-Ваховская комендатуры с населением в 160 тысяч человек были переведены на лесозаготовки и кустарный промысел. На их территории было построено 35 посёлков, вместивших в себя 8374 семьи спецпоселенцев. Притом, спецпоселенцам Нарымского края предстояло землеустроить 427,5 тысяч гектар территории, раскорчевать 75690 гектаров леса, построить 970 колодцев, проложить 285 километров просёлочных дорог. На осуществление программы по сельскохозяйственному устройству Нарымского края Народным комиссариатом финансов СССР выделялись денежные средства в размере 12764 тысячи рублей.
Затруднения Погадаев испытывал от неведения объёмов и графиков поставок продовольствия для спецпоселенцев. Открытие навигации, безусловно, облегчало положение дел с продовольственным завозом, поставками оборудования, техники, топлива, инструмента, но не решало задач обустройства спецконтингента на местах. Поэтому Пантелей всякий раз взрывался от звонка Иосифа Ивановича Рещикова – председателя Томского окружисполкома, отдававшего указания на приём очередной партии спецпоселенцев.   
Дело в том, что конечные пункты назначения спецконтингенту не отвечали условиям размещения на местах, обеспечения жильём, питания, наличия орудий труда. Спецпосёлки строились, как правило, на берегах таёжных рек, зачастую единственных путей сообщения, связывающих их с райцентрами, ставившими ссыльными на одну доску с волей и родительским домом. Кругом тайга, болота… Организация снабжения по видам довольствия требовала налаживания перевозок: в зимний период гужевым способом, летом – плавсредствами по водным артериям рек. 
Нарымский край… Печальные места, куда, как выражались спецпоселенцы, ворон костей не носил, правда, людских костей там лежало немало. Секретарь Томского окружного комитета ВКП (б) Исаак Соломонович Нусинов с председателем Томского окружного исполкома Иосифом Ивановичем Рещиковым информировали в марте 1930 года 1-го секретаря Сибирского крайкома ВКП (б) Эйхе докладной запиской: «В    Нарымский край из разных округов Сибири вселяется 20000 кулацких хозяйств, что в переводе на людей составляет свыше 100000 человек. Этапируются они в Нарым гужевым путём со всеми вытекающими последствиями, как-то: предоставление подвод, конвой и т.д. Продовольствие и фураж приходится для концентрации перевозить на расстояние 400-500 вёрст. Эшелоны со спецпоселенцами прибывают без саней… Положение осложняется безобразным состоянием средств передвижения. При таком их состоянии не только не приходится говорить о перевозке домашних вещей и двухмесячного запаса продовольствия, но даже перевезти детей и стариков, которых в эшелонах свыше 50 процентов. Поэтому нам пришлось оставить в Томске всё кулацкое имущество: домашние вещи, продовольствие и прочее».
У Погадаева лежал план завоза в Нарымский край летом текущего года ещё 40 тысяч крестьян из Алтая, Прииртышья, Енисея… Как сообщили в окружисполкоме, цифра эта была расчётной, что означало –
в реальности она могла оказаться выше.
Обсуждая с Урасметовым расселение поселенцев, Пантелей, сокрушался:
– Чё ж получается, Паша, новым стоном и плачем огласится Нарымская тайга? Примерно сказать, 19 тысяч обездоленных высадим в Нижнем Васюганье, и никуда не денемся. Остальных на пароходишках закинем ещё выше по реке – в утробу необъятных болот, а?
Урасметов почесал затылок и потянулся к кисету.
– Чё сказать, Куприяныч, с какого боку ни глянь, там не ступала нога человека, всё живое заедает гнус. А пароходы «Дедушка», «Товарищ», «Смелый», оставшиеся в нашем распоряжении для перевозки спецконтингента, к навигации готовы. В доставке проблем я не вижу.
– Хреново, что Сибкрайком отказал нам в завозе хлеба, фуража, овощей поселенцам и мы перешли на снабжение продуктами своего производства.
– Это так, Куприяныч, и всё же обеспечение людей маломальской нормой в зависимости от палочек-трудодней позволило организовать систему труда. Худо-бедно, а 1,5 центнера продуктов питания на едока в год даём. Раз в два месяца, как часы.
Трудно было не согласится с заместителем. Урасметов тянул одну упряжку с Пантелеем – честно, разделяя ответственность за тысячи людей, выброшенных на таёжные берега рек.
Погадаев шёл за лошадью по рыхлому обскому льду, обдумывая состоявшийся накануне телефонный разговор с Рещиковым. Острая беседа руководителей вывела Пантелея из равновесия, он был вне себя от ярости. Болела душа за обездоленных и голодных, чья судьба не вписалась в олицетворение светлого будущего. Не сдержавшись на реплику председателя Томского окружного исполкома, взревел:
– С ума посходили все? Слышите меня, Иосиф Иванович? Или думаете это просто – взял и расселил в мороз 20 тысяч кулацких семей!  Апрель, говорите? Какой апрель, Иосиф Иванович? – кричал в трубку Погадаев. – Мороз за тридцать давит, воротники тулупов заворачиваются! Куда дену людей? Вымерзнут все на морозе! Честное партийное заявляю – не могу принять, хоть к стенке ставьте, не могу! Слышите? 
Отговорка ли Пантелея Куприяновича оказалась не убедительной для председателя окружисполкома или довод скудным, как слону булочка, Иосиф Иванович сам разошёлся не на шутку:
– Погадаев, именем партии приказываю: до 1 мая принять 20 тысяч кулацких семей и докладной запиской доложить о выполнении задания товарища Эйхе! Партия чикаться не будет! Слышишь меня? Или под суд пойдёшь! Всё!
– Поймите же, товарищ Рещиков, в людях получается это свыше 100 тысяч человек, среди них треть стариков и детей! Продовольствие с фуражом завозить придётся за триста-четыреста километров по тайге. Уму непостижимо!
– Не точи лясы, Погадаев, надоело! Питательную пайку активу исполкома получил?
– Ну?
– Что, ну? Вкалывай, значит, и без выкрутасов мне! А то, ишь, не в коня корм получается! – и бросил трубку на аппарат.
Пантелей взбесился тогда: «Начальники итиё мать! Спихнуть с себя людей и хоть не рассветай, мол, обойдётся! Куда девать людей? Ума не приложу, тайга на сотни километров вокруг! Разве что распихать по деревням иначе вымерзнут все!».
– Мать твою за ногу! Мир с ума сошёл ё… мать перемать! – в отчаянии матюгнулся тогда Пантелей, полагая, что эта канитель не окончится добром, хлебнём лиха. – Урасметов? Влада Леонардовна? 
 Обворожительную пани Лесневскую, как за глаза величал Пантелей помощницу, внучку польского участника восстания Кастуся Калиновского, он попросил найти Урасметова. 
– Будьте добры, Влада Леонардовна, найдите Павла Андреевича и дайте справку о последнем обозе выселенцев.
– Справку я обобщила, Пантелей Куприянович, картина не очень приятная… 
– Да, уж, Влада… Леонардовна, ознакомлюсь, подхлестните Урасметова.
– Хорошо-хорошо, иду.
Павел Андреевич Урасметов, занимавшийся вопросами спецпоселенцев, неделю назад привёл в Нарым обоз выселенцев. Ужас стоял в глазах мужика. 
– Чё ж это творится, Куприяныч, а? – возмущался он по возвращении из Томска. – Слышь, чё говорю? Тыщи народа ожидают в Томске на морозе участи. И гонят их, Куприяныч, гонят, конца и краю не видно. Эшелоны прибывают с людьми без саней, лошадей, упряжи. В   дороге хороших коней хрен знает какие-то активисты подменили клячами, не годными для езды по зимникам на 200-300 километров – падут. Иначе говоря, дело швах!
С Урасметовым обсудили положение с обозом из поселенцев и решили: часть из них разместить в Парабельской церкви, остальных – в колхозной конюшне районного центра. Всё теплей с лошадьми. «Обозы с людьми, каковые стали на повестку дня по итогам разговора с Рещиковым, опять же, надо оставлять в Парабели. Брошу-ка я их на валку леса, а тех, что прибудут весной по воде, отряжу на раскорчёвку пашни», – решил Погадаев. А дальше? Сколь ещё бедолаг отправят в Нарым по разнарядкам ОГПУ?
Зимник по льду Оби, кое-где залитый талой водой, вывел Пантелея на песчаный берег реки, заваленный штабелями дров для топок пароходов.  Прошлым летом Погадаев видел, как женщины-выселенки загружали дрова на судно. Не чуя под собою ног, парами чалили на шестах аршинные поленья в дровяной трюм парохода. Теряя равновесие на узких трапах, плюхались в воду, выплывали и снова впрягались в каторжную работу. «Э-э-э-х, мать честная, – сокрушился Пантелей, вспоминая разговор с Рещиковым, – скоро навигация, заснуют по Оби пароходы с тысячами поселенцев на борту, выбросят их на побережье таёжных рек Васюган, Вах, Чулым – без каких-либо средств к существованию. Уже вдоль матушки Оби и её притока Парабели сооружались спецпосёлки Щука, Карза, Омелич, Шутовской, Сочига, Лапин Бор, Ласкино, Петкуль, Невальцево, Песчанка. Начальник краевого отдела ГПУ Калашников Владимир Валентинович докладывал о смертности среди поселенцев. Она, к сожалению, была выше, чем даже в исправительно-трудовых лагерях ОГПУ, поскольку значительная часть спецконтингента состояла из престарелых людей, детей, которые не выдерживали суровых испытаний тайгой».
На информацию о смертности спецконтингента по линии ГПУ Погадаев реагировал жёстко. Не стесняясь в выражениях, терзал председателя Томского окружисполкома Рещикова, требуя оказания помощи Нарыму. В свою очередь, Иосиф Иванович, не слезал с председателя исполнительного комитета Сибкрая Клименко Ивана Евдокимовича, просил поддержки в медицинском обеспечении Нарымского края. И, действительно, Народный комиссар здравоохранения РСФСР Михаил Фёдорович Владимирский оказал содействие в укомплектовании Нарымского края средним медперсоналом. Его распоряжением в Нарым было направлено 70   медиков, которые включились в работу с нуля, поэтому немудрено, что из высланных в спецпосёлки Суйга, Палочка, Гордецк, Проточка 7800 человек, в живых осталось менее 2 тысяч. Раскулаченные и высланные из Горного Алтая в посёлок Восточка, умерли поголовно все. Погадаев вынужден был признать, что смертность среди спецпоселенцев в крае, приобретала массовый характер. Смерть находила их на порогах бараков, землянок, шалашей, балаганов. Сердешные замертво падали от голода на делянках таёжных лесосек. О своей доле в Нарымском крае они, бывало, собравшись у костров, с придыханием пели:   

Зачем вы от них отказались?
За что же сослали вы их?
Они уж себя не жалеют,
Лишь жалко им деток своих.
Согнали их всех беспричинно,
В весёлые майские дни,
Ох, сколько здесь маленьких деток
В сырую могилу легли.


Въезжая в Парабель по мосту через Шонгу, Погадаев хотел обсудить с Братковым расселение поселенцев в необжитых местах с пребывающего на днях зимнего обоза, и пути отправки их в конечные пункты пребывания. «Обозу не видно ни конца ни краю, Пантелей, и санитарно-медицинское обеспечение есть, и ветеринарное обследование лошадей. Во как! Твои пожелания исполнил и, заметь, Эйхе мне навтыкал за него, мол, что я цацкаюсь с деклассированными элементами? – сообщил Пантелею по телефону Рещиков. – И прикидывай хрен к носу слияние Парабельского района с Каргасокским. Идут разговоры о новой форме устройства Нарыма! Говорю тебе по секрету, как член Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета».
Мысль о разговоре с председателем окружисполкома покоробило Пантелея: «Итиё мать, чё твориться, а?», – выругался он, привязывая лошадь к коновязи Парабельского райисполкома, поэтому не в лучшем настроении ввалился в комнатёнку к Браткову.
– Здоровы будем, Илья!
– С приездом, Пантелей Куприяныч, – чуток засуетился председатель райисполкома, приветствуя Погадаева, – я уж заждался, кумекая о нашем обозе. Присаживайся, велю отогнать лошадь на конюшню, – захлопотал Братков и, как показалось Пантелею, пряча от него глаза.
– Распорядись: лошадь в конюшню до утра. Тесть с тёщей не выгонят, поди, на улицу, заночую у них, а ни свет, ни заря в Нарым, – бросил в след Пантелей, перехватив скользкий взгляд Браткова. «Чего это с ним?», – пожал плечами Пантелей, однако, не предав значения странноватой повадке Ильи, скинул шубу и бросил её в угол комнаты.
Освещавшие рабочее место Браткова две трёхлинейные лампы, отчаянно чадили продуктами сгоравшего керосина. Ничего лишнего: пару столов буквой «Т», стулья, сейф, полки с бумагами, реестрами, сводками. Печь, обитая листовым железом. На покрытой плесенью стенке карта Парабельского района с отметками размещения спецпосёлков, леспромхозов с обозначением границ делянок валки леса.
– Ф-фу, черти бы его взяли, – вернулся Братков, неловко переступая порог. – Час назад был трезвым, собака, а сейчас уже лыка не вяжет.
– Кого это костеришь по чём зря? – усмехнулся Пантелей, устраиваясь за столом. 
– Конюх, будь он неладен, мужик толковый, и знает лошадей, а поди ж ты, отвернёшься – нажрётся вдрызг. Ладно, разберусь. Как добрался? По Оби опасно уже, аккуратней, смотри.
– Что да, то да, вот-вот Обь тронется, представляешь, что будет с открытием навигации?
Братков отвёл глаза и поправил фитилёк, горевший с треском лампы.
– Вода в керосин чё ли попала? Дымит, холера ясная, задохнуться можно… Чё по обозу новенького, Куприяныч? Последний идёт зимником, другого выхода не вижу, как распихать поселенцев в деревнях… А, чё? Остальных примем водным путём, не за горами уж…
– Иного способа сохранить людей не представляю. Говорил вчерась с Рещиковым по телефону. Томский распределительный лагерь уже готовит спецпоселенцев к отправке к нам рекой: уполномоченные от ГПУ уточняют списки, фильтруют, заводят карточки учёта, медосмотры там, ветеринарный контроль лошадей, чтоб не завезли заразу. Подтянули флот: катера, паузки, баржи, кое-что подделали для перевозки людей… Будем встречать, Илья. Всё равно гужем придётся доставлять к местам поселения, плавсредств не наберём.
Братков согласно кивнул головой.
– Остяки у меня строят мелкосидящие лодки наподобие неводников на стрежпесках, ими будем отправлять людей по малым рекам и протокам.
– А чё? – подхватил Пантелей, – у раскулаченных как-никак есть натурфонд, инструмент, жратва… Урасметову дам команду по лодкам… Хорошая мысль, Илья, семьями их отправим на места и там передадим по актам представителям комендатур. Вот ёлки-палки, дед на палке, Илья, как шутят старые люди, и с тебя взятки гладки, как с гуся вода.
Илья Игнатьевич довольно кивнул.
– Комендантское управление уросит, итиё мать, дай им медицинское обеспечение, ветеринарное, то да сё… Донской неделями пропадает в спецпосёлках, а с теплом вылезет малярия, дизентерия, только крутись…   
– У тебя, Илья, Дмитрий Дмитриевич Донской на вес золота. Ишь чё сотрворил-то? Районную больницу с канализацией, водопроводом, операционной, дезокамерой, с родильным и инфекционным отделениями. Бабы уже рожают не у шаманок разных, а бегут к нему. А сколь обучил медперсонала? Жильё устроил им…
– Это так, Куприяныч, – удручено вздохнул Братков, – но хоть головой о стенку бейся, Смирнов косится на меня, мол, ГПУ имеет к нему претензии: анархисты липнут, вроде передохли все, ан, нет, высунули носы, итиё мать.
– Он политический, Илья, и ярлык эссэра висит на нём, что правда, то правда, но Смирнов, я думаю, не видит в нём врага, Виктор умный мужик, давит на мозоль, так, на всякий пожарный, время-то какое…
– Может, и так, – кивнул Братков, борясь с отдышкой.
Обсудили встречу зимнего обоза с поселенцами, прекрасно зная, что с открытием навигации караваны судов с забитыми трюмами раскулаченных пойдут по Оби без конца и краю. С наступлением тепла житуха спецконтингента утрачивала жёсткий характер выживания, поскольку, упрощалась расселением в шалашах и балаганах. Погадаев и Братков понимали, что весна сохранит жизни тысячам людей, а отстроиться за лето – опыт имелся богатый. 
– Вот что, Илья, раскулаченных с последнего обоза отряди вверх по течению Парабели, смотри карту: ими закроем спецпоселения Тарск, Моховой, Болотный, Пархаевский, Бакадево, Пчёльный, Боровое, Коробейниково. Людей с первого каравана, который придёт водным путём, кидай на спецпоселения по речке Сочига, гляди: Белка, Большая Горка, Безымянный, Кириловка. Силами следующих партий спецконтингента осваивай поселения на юг от Старицы: Логовой, Макушинский, Минеевка, Озёрный. И стоп! Взвесим всё «за» и «против»? Идём дальше, Игнатьич. Не исключаю, что это направление не мешает усилить людьми… Слышь? Направь на Старицу своих кулаков третьей категории, им освоиться в исконных местах и наладить заготовку древесины пару пальцев обделать. И что? Правильно! Закроешь разнарядку по третьей категории, чё ломаешь голову?
Братков взглянул на Пантелея.
– При таком раскладе, Куприяныч, без просёлка от Старицы к спецпоселениям не обойтись: оборудование, грузы, опять же пиломатериал распускать и вывозить гужспособом.
– Через пару недель, Илья, у тебя на Полое выгрузится уйма поселенцев из Белоруссии, и пускай их на дорогу от Старицы до Озёрного и Юрт Минейчиных. Какие проблемы?
– Не в этом дело, Пантелей Купряныч, – отмахнулся Братков и вдруг собрал в морщины лоб.
– Сердце? – встревожился Пантелей.
– Ни чё, пройдёт, – отмахнулся Братков, – извёлся в последнее время, итиё мать, ни сна, ни отдыха… 
– Не надрывай пупок, Илья, спокойней будь.
– Спокойней будь… Легко сказать, а, видно, придётся…
Пантелей насторожился, не спуская глаз с Ильи, сунул нос в кисет.
– Н-ну делись, коль сорвалось с языка, чего уж там… 
Братков заёрзал задницей. Слово не воробей – слетело? Отвечай, – раскинул умом Илья Игнатьевич, мучаясь со вчерашнего дня после изучения списка, предложенного комитетом бедноты на раскулачивание парабельских кулаков. Под номером шесть в нём числился Перемитин Захар Николаевич, шестидесяти двух лет – тесть Пантелея Погадаева, председателя Нарымского крайисполкома.
Захар Перемитин не использовал наёмный труд работников, не владел мельницей, что являлось основанием для раскулачивания. Имевшееся с лучших времён механическое оборудование спихнул за бесценок – «самораскулачился» и, всё ж таки, комсомольский актив под руководством Петра Авдонина вменил ему в вину торговлишку рыбой и наличие трёх голов крупного рогатого скота. На не глядеть бы свет! Всю ночь Илья Игнатьевич отсидел в райисполкоме, размышляя, каким образом уведомить Погадаева о скверной ситуации, и сохранить его репутацию? «Вряд ли получится», – надсадно вздохнул Илья, испытывая упадок духа и боли в сердце. И, похоже, наступила развязка… 
– Хотел, Пантелей Куприяныч, известить по телефону но узнал, что едешь к нам утрясти исполнение постановления ЦК о кулачестве, решил поговорить с глазу на глаз, – начал Братков и один хрен не набрался духу сказать о главном. – Удручает активизация кулачества в районе, растут протестные явления. Вопреки тому, что «процедил» через сито кампании по раскулачиванию своих кулаков, мироеды бунтуют. С третьей категорией узких мест не возникает. Вывел их из состава земель, отведённых под сплошную коллективизацию, которая, как известно, планируется в следующем году, и расселил на окраине пашень. Врастут корнями, никуда не денутся. Такой же точки зрения придерживает начальник райотдела ГПУ Смирнов. В этом плане мы с ним заодно и с третьей категорией умирать не надо – порядок.
– Хуже обстоят дела с…
– Постой, Илья, постой, – скривившись, словно от зубной боли, остановил его Погадаев, – в докладной записке ты изложил об отселении третьей категории…   
– Так и есть, Пантелей Куприяныч, мы лишились покоя не из-за них, ага! Первые две осточертели, что б они передохли, – ругнулся в сердцах Братков, массируя рукой грудь.   
У Пантелея вытянулось лицо, однако, ни сказав ни слова, сызнова сунул руку в кисет с табаком. Илья Игнатьевич склонился к нему и зловеще шепнул:
– Крестьяне, подлежавшие высылке на общих основаниях, Куприяныч, кинулись в бега и, по сведениям райотдела ГПУ, рыпнулись на партизанскую борьбу с советской властью.
Председатель Нарымского крайисполкома окаменел.   
– Вот так клюква! Ещё чего не хватало! И сколько мужиков, по его оценке, выступило против власти?
Илья Игнатьевич от волнения вытаращил глаза.
– Мы исходим из того, что большинство из них подались в тайгу, Пантелей Куприяныч.
Погадаев не поверил ушам. Сообщение о возмущении крестьянства оказалось не последним скверным известием в беседе руководителей, ещё одна оказия ошарашила председателя крайисполкома, оказывается, за кулаков вступились сельчане середняцко-бедняцкой среды, и сорвали сроки высылки из Парабели.
– И ничего нельзя сделать, Илья? Знаешь, чем это пахнет?
– Упаси Бог, Пантелей Куприяныч. Уполномоченные с активистами прикатывают в деревни раскулачивать, а люди им угрожают: «Начнёте отправлять сельчан, бросимся на вас, а потом удерём в тайгу». Хоть руки на себя накладывай!
– Опять через пень колоду, господи ты боже мой! Не трепи ерунды! 
– Они же, Куприяныч, призывают: «Долой Советскую власть! Грабители приехали!».
– Чё за вопрос? Это, конечно, ни в какие рамки не лезет! – воскликнул Пантелей.
– А я о чём говорю? Открытое своеволие, – простонал уставший вусмерть Илья Игнатьевич. – Чем остановим? Оружием? Значит, всю деревню под огонь гэпэушного наряда. Прослеживается такая картина: середняцко-бедняцкое население не испытывает вражды к выселяемым кулакам, не считает их чёрной силой, наоборот, оказывает участие. Оперативниками Парабельского райотдела ГПУ отмечаются вопиющие случаи проводов всей деревней, отъезжавших в изгнание кулаков. Понимай это, как массовое неповиновение органам, ага! У нас в Парабели рыбак Кулманаков слышь чё болтал на проводах кулаков: «Мученики вы за свой труд. Паразиты коммунисты не дают вам жить, мучают, едут на вашей шее. Терпеть уже нельзя». Слышь, чё ли?
Выслушав Браткова, ухайдакавшийся с дороги Пантелей, с грехом пополам оценил заварушку, ставшую в один ряд с неисполнением постановления ЦК о раскулачивании. «Мать твою за ногу! – расстроился он, – вчерась Урасметов огорчил о реформе края, ввалился, стервец, к нему и сходу быка за рога:
– Слышь чё, Куприяныч? По Тыму маракую, идриё мать. Если Сибкрайком навялит национальные территории, то Напас, скорее всего, придётся определить центром остяцкой автономии. Выходит, так.
Погадаев в сердцах едва не нагрубил ему: «Лети оно всё к чертям – реформы! Из года в год берут с потолка неизвестно что!», но сдержался.
– Пошло оно к той матери, Андреич… Выходит, уяснил, что притоку выселенцев не видно конца…
Урасметов «хмыкнул» и, не спеша, достал кисет.
– Кури… Имеется в виду, усматриваю ли я исход людей в наши края? Если начистоту, председатель, усматриваю массовый и принудительный исход! – бухнул с плеча Павел Андреевич. – Мы ещё не всё осмыслили о затеянной коллективизации, охватившей страну от моря и до моря, и чем это окончится – тоже знать не знаем… Зато видим, как ни крути, желание Москвы разворошить Сибирь и поставить всё с ног на голову без учёта условий наших мест.
Погадаев лениво отмахнулся.
– Не преувеличивай, Андреич, и без того тошно. Матушку Сибирь желательно разворошить, у нас чего только нет: лес, рыба, ископаемые… Слышал – академик в Томске выступал? Как его… Губкин? На совещаловке у Рещикова были…
– Ага, заливал соловьём, – кивнул заместитель, стряхивая пепел в ладонь.
– Нефти ужасть у нас сколько – вон чё! Залежи! Чё не говори, а завтрашний день за техникой… бензин, масла! О, как. И помнишь, Губкин, выдвинул идею, мол, в Нарымском крае нужны поиски нефти? И верю – найдут, благодаря чему, люди нужны позарез. Однако, и другое нельзя забывать… Их жизнь не стоит ломанного гроша… Почему? Не пойму… Ну, затеяли кампанию с перемещением лиц: дождись лета и баржами их по воде, а то в морозище через тайгу, как это можно? Э-эх, житьишко, всё не научимся хозяйствовать, идриё мать.
Мужики помолчали с тоскливым ощущением в душе – что там впереди? На сердце кошки скребли.
– Слышь, Куприяныч? – очнулся Урасметов. – Всё ещё перед глазами обоз из детишек и баб, укутанных в тряпьё. Мурашки по телу бегут. На верную гибель везут, ёлки-маталки или, может, чтоб не мешали строить светлое будущее? Слышь? Мороз пробирал через одёжку… Лопались завёртки оглоблей, гужи в хомутах, обозники и конвой – злющие зараза, крыли матом, казалось, светопреставление приспело… А нарымчане, Куприяныч, народ ещё то-о-о-от? Общаться-то с поселенцами нельзя, ан – нет, заедем в деревеньку с обозом, а наши-то бедолагам каральки несут, вареную картошечку, молочко. Ага, добрая сила, сколь хочешь, хоть не про всех будет сказано.
В таком духе вчера поговорили с Урасметовым, а сейчас Братков в Парабели загрузил по самые уши: «Ничего не поделаешь, мать твою…  То ли песню пой, то ли спать ложись», – почесал затылок Пантелей и тяжело вздохнул.
– Эх, жизнь, ты жизнь! – проворчал Пантелей, – давай уж выкладывай, Илья, и не тяни кота за хвост. Знаю тебя не первый год…  Уж, если оно пошло вкривь и вкось, значит тому и бывать… Старики Анны?
Не вдаваясь в подробности, Братков развёл руками.
– Они… 
– По какой категории? – выдавил из себя Пантелей.
Илья отёр тыльной стороной ладони одутловатую физиономию и, пряча от Пантелея глаза, обронил:
– Захар «самораскулачиться»: продал оборудование, дойных коров, отдал заимку охотхозяйству, и это мои комсомольцы, слава Богу, учли и провели по третьей категории.
– По третьей, стало быть, Илья, – отстранённо проронил Пантелей, – отправляешь-то, когда?
– К майским управимся… Отряжу их на Сочигу, под боком будут. Ты не серчай, Куприяныч, присмотрю за ними, там обустроено всё чин чинарём, ага… Не на голом месте, а раскусим чё к чему, решим…   
Противоречивым и тернистым удался 1930 год в СССР. Не менее сложным оказался он и на мировой арене, где в свой черёд пылали нешуточные страсти. В январе 1930 года министром внутренних дел и образования земли Тюрингия в Веймарской Республике (Германия) назначен член нацистской партии НСДАП Вильгельм Фрик. В марте этого же года к власти пришло правительство рейхсканцлера Генриха Брюнинга, в дальнейшем оно способствовало установлению фашистской диктатуры. К власти рвались нацисты. Фашизм поднимал голову.


Глава 23

Хитросплетённая среда в густом, прожаренном воздухе Кабула, кишевшем агентурой различных государств, не склоняла резидентуру заграничной разведки ОГПУ в Афганистане к упрощённому анализу событий, она была далека от мирных инициатив среднеазиатской эмиграции. Около миллиона выходцев из мусульманских республик СССР, осевших вдоль афгано-советской границы, могли в любое время взяться за оружие. Большинство из них воевало в басмаческих бандах, и не откажется от мысли вновь взорвать границу при выплате им пайсы.
Иностранные государства, настроенные недружественно к Советскому Союзу, возлагали надежды на эмиграцию, как средству давления с южного направления. Информация, стекавшаяся из разных источников в резидентуру внешней разведки ОГПУ в Кабуле, подтверждала агрессивные намерения английской и германской агентур в Афганистане. Их тайные операции в отношении СССР опирались на военно-политические ресурсы моджахедов, как называли себя басмачи, имея опасный характер развития событий. Сведения, полученные заграничной разведкой неделей раньше от источника, глубоко скрытого в афганском МИДе правительства Надир-шаха, установили активизацию иностранных разведок, нацеленную на военный конфликт с СССР.
Источник сообщил интересную информацию о японской разведке токуму-киканю. Её агентура вышла на туркмено-узбекскую организацию «Анджумане саадате Бухари ва Туркестан» («Комитет счастья Бухары и Туркестана»), штаб-квартира которой находилась в Пешаваре. «Зачем японцам Афганистан?», – заинтересовалось руководство советской заграничной разведки, не ожидавшее от самураев прыти на Среднем Востоке. Убедившись в наличии внимания страны Восходящего Солнца к северным провинциям Афганистана, граничившим с СССР, насторожилось. 
Тот же источник в афганском МИДе известил резидентуру в Кабуле о внедрении японской разведки в Афганистан через Синьцзян-Уйгурскую автономию Китая. «В-о-о-он оно что: Япония выстраивала стратегическую линию атаки на Советский Союз с Маньчжурского и Средневосточного направлений одновременно», – пришёл к заключению начальник 6-го отделения (страны Востока) Иностранного отдела ОГПУ Баранский, анализируя информацию, полученную агентурой в Кабуле.
Озадачившись масштабом операции японцев, Константин Сергеевич сделал выводы в совокупности факторов: если обстановку на южных рубежах СССР анализировать, исходя из таких составляющих, как выход английской секретной разведывательной службы МИД Великобритании Secret Intelligence Service (SIS) МИ-6 на лидеров басмаческого движения, активизация германской разведки, а теперь и устремления японской разведки в учреждении плацдарма на афганской территории, оргвыводы напрашивались серьёзные. Ситуация на южном направлении ещё более усугубится, – размышлял Константин Сергеевич, – если иностранные разведки скоординируют действий против Советского Союза. Отсутствие признаков координирующего центра для совместных операций вражеских разведок сегодня, ещё не говорит о том, что он не появится завтра. Видимо разведки недружественных СССР государств, отрабатывая интересы своих правительств, ещё не вышли в режим открытой атаки на Советский Союз. 
Обеспокоенный ситуацией на Среднем Востоке, Константин Сергеевич сложил систематизированный материал разведданных в папку для доклада начальнику Иностранного отдела ОГПУ Артузову.
– Доброе утро, Артур Христианович, – зайдя в его кабинет, засвидетельствовал он почтение руководителю внешней разведки СССР.
– Доброе, Константин Сергеевич, горячо что ли? – вставая навстречу, улыбнулся Артузов.
– Да уж, кипит, – признался Баранский, устраиваясь в кресле.
– Устрою чаёк, и обменяемся мнениями. 
Отхлёбывая чай из стаканов в серебряных подстаканниках, Баранский изложил Артузову военно-политическую обстановку, сложившуюся на южных рубежах Советского Союза. Логически убедительно доложил об инициативах германской и японской разведок по влиянию на политику короля Афганистана Надир-шаха, так или иначе, выбивавших почву из-под ног английской SIS. Обозначил проблемы кабульской резидентуры, не отвечавшей требованиям угроз советскому государству за отсутствием опытных кадров. Предложил усилить её выпускниками Восточного факультета Военной академии РККА имени М.В.Фрунзе, готовившего военных дипломатов и разведчиков.
Артузов кое-что помечал в клеенчатой тетради, кивал бородкой, соглашаясь с мнением Баранского, и щурился, услышав информацию, о которой был не очень осведомлён. В завершении доклада Константин Сергеевич резюмировал:         
– С приходом к власти в Афганистане короля Надир-шаха, Артур Христианович, вектор политической обстановки в стране склонился не в нашу пользу. Это надо признать, как данность. Ещё не поздно скорректировать негативный процесс и направить в русло наших предпочтений, что положительно отразится на обстановке, сложившейся на юге страны. Мои выводы исходят, прежде всего, из уверенности в необходимости проведения активных операций в отношении, как окружения Надир-шаха, его правительства, так и лидеров басмаческого движения и их покровителей – разведок недружественных нам государств. Возобновить активные операции против наших врагов на восточном и южном направлениях, Артур Христианович. Бить одних, сближаться с другими, направлять их на третьих, именно тем извлекая выгоду нашим интересам, и нечего кокетничать – вызывать уважение врагов.
– Не Примакова ли имеешь в виду, Константин Сергеевич? – улыбнулся Артузов, – и правильно ли я понял, что приветствуешь жёсткость в проведении твёрдой линии наших интересов за рубежом!
– Именно так! Примаков шороху навёл – уничтожил Ибрагим-бека, серьёзную фигуру басмаческого движения. Наши враги не оставят устремлений на уничтожение советского государства и сделают всё возможное, чтобы реанимировать амбиции моджахедов и толкнуть их на Советский Союз. Итак, выводы из оценки обстановки: операция SIS МИ-6 по низложению Амануллы-хана, занимавшего дружественные СССР позиции, изменила ход событий в Афганистане с точностью до наоборот. Выуженная моджахедами идея о создании исламского халифата с включением в него среднеазиатских республик СССР, не может не вызывать у нас озабоченности и тревоги.
– Чем беспокоит идея исламистов, Константин Сергеевич? Враги – они и есть враги! – перебил Баранского начальник Иностранного отдела.
– Хм, не совсем так, – усмехнулся Баранский, – сама идея не содержит ничего особенного, если к ней подходить с точки зрения нашего с вами миропонимания – это правда. Однако мусульмане и приверженцы исламских течений, основанных на разных столпах веры, мыслят по-иному. В реализации целей по образованию халифата, ислам ставится ими во главе угла. В умах мусульман ислам, как религия, заманчив верой в так называемый джихад – борьбу с неверными.  И, что особенно важно – ислам – мировая религия, утвердившаяся в многочисленных воинах, а сами мусульмане – дети войны. Единственный из основателей мировой религии, не знающий себе равных, Пророк Мухаммед, лично с мечом в руках участвовал в походах и сражениях. И сегодня воинственных дух того поколения мусульман возрождается в басмачестве, которое называет себя моджахедами, то есть, борцами. Недавно на этой почве в Египте возникло международное религиозно-политическое сообщество «Братья-мусульмане». Лозунгом борьбы оно выбрало себе, послушайте только: «Аллах – идеал, пророк Мухаммед – вождь, джихад – средство достижения цели, смерть во имя Аллаха – заветная мечта». Хотелось бы не обмануться, Артур Христианович в этих постулатах.
– Вы серьёзно, Константин Сергеевич?
– Серьёзней некуда! С тёмной силой религиозного фанатизма мы ещё столкнёмся в будущем, когда условия для осуществления мечты моджахедов обернутся в их сторону… Играя на благочестивых чувствах среднеазиатской эмиграции, разведки иностранных государств, подстрекают её не просто на враждебные действия в отношении СССР, а на джихад, то есть поднимают весь мусульманский мир против нас. И заметьте, Артур Христианович, идея войны моджахедов замешана не на неприятии политического строя в Советском Союзе, а на религиозной составляющей, пронизавшей их разум духовным началом. Вы же знаете, что крестовые походы в Иерусалим с благословения папы римского Урбана II выстраивались под религиозной подоплёкой. А воины в XVI-XVII веках между протестантами и католиками в Европе? Это   страшная сила, поверьте мне! Ход событий, выявленный нашей разведкой, укладывается в логическую цепочку устремлений басмачества, причём, удовлетворяя и лидеров моджахедов, и Корону Его Величества по созданию плацдарма нападения на Советский Союз. Иначе говоря, SIS исподволь подыгрывает японцам и немцам, ибо их намерения вписываются в представления Англии на развитие событий именно в таком ключе. Причём, SIS видит в них опасность и не принимает мер к устранению, значит ситуация её устраивает.   
– М-да-а, Константин Сергеевич, и в правду, горячо…
Руководители внешней разведки СССР, молча, анализировали обстановку на юге страны. Нарушил молчание Артузов.
– Вы отмечаете активность японской и германской разведок… 
– Именно так, Артур Христианович.
– С МИ-6 ясно. Она не уходила из Афганистана и Британской Индии, и чувствует себя отменно везде. Её ставленник король Надир-шах поёт под дудку Англии. Таким образом, в сложившихся условиях мы не можем рассматривать Афганистан буфером безопасности между СССР и английским империализмом. В противном случае, мы сделаем ошибку, но это не означает пассивность нашей работы в этой стране. Как раз наоборот!
– Я согласен с вами, – прикрыл глаза Баранский. 
– И всё же, Константин Сергеевич, Япония опасней! Её намерения следуют логике расширения фронта по обострению отношений с Советским Союзом от Дальнего Востока – до Среднего включительно. При этом особенности японской разведки отличаются гибким, оперативным реагированием на изменение обстановки, инициативой, изобретательностью в сборе сведений, борьбе с нашей контрразведкой.
Артузов открыл папку с документами.
– Смотрите, в части информации по Стране Восходящего Солнца. У самураев против СССР действует план под кодовым названием «Оцу». Захватив Маньчжурию, японцы «расшили» его, уточнили, и замысел нападения на Советский Союз решили осуществить с территории марионеточного государства Маньчжоу-Го во главе с Пу-И – последним китайским императором. Для чего вывели на ударные позиции в районе озера Байкал 24 дивизии, спланировав одновременный удар экспедиционных сил на двух направлениях – северном и восточном. Обеспечение наступательных операций войсковой группировки возложили на 2-й разведывательный отдел штаба Квантунской армии. А теперь внимание! Японцы имеют специальный разведывательный орган – «Харбин Токуму-кикан», имеющего в штате две тысячи офицеров, получивших образование на русском языке в школах военной разведки «Накано Скул», русском образовательном центре армии. Каждый год в подразделения разведки японской армии из этих школ приходят до ста   русскоговорящих офицеров. А у нас какие штаты? В двадцать с лишним раз меньше…   
– Вот почему после оккупации Северо-Восточного Китая, Япония смещает вектор устремлений на Туркестан! Обеспечение разведданными левого фланга японской войсковой группировки, нацеленной на СССР с афганской территории за счёт… моджахедов, у неё приоритетно! Есть, о чём подумать! 
– Логично, – согласился Артузов. – Значит, ждите со средневосточного направления разведывательно-подрывную деятельность не только МИ-6 Англии, но и Японии – тоже. Цель втягивания басмаческого движения в войну с СССР – отвлечение внимания от направления главного удара японцев и оттягивание от него части сил Красной Армии. С этой задачей самураи создали специальную разведку «Току-джо», оснащённую средствами технической радиоразведки. Мы располагаем сведениями об изучении ею наших средств связи, ключей шифрования и, не поверите, они это делают через польских коллег пана Пилсудского. И преуспели, перехватывая наши радиосеансы на большой глубине… Ремарка, уважаемый Константин Сергеевич… Захватив Маньчжурию, японские войска вышли к Шаньхайгуаню у восточного края Великой китайской стены… 
– Выходят на ударные позиции, я правильно понимаю? – уточнил Баранский.
– По всем правилам понимаете. И последнее… О внутренней ситуации в Японии… Морскими офицерами милитаристских убеждений убит премьер-министр Японии Цуйоши Инукаи. По нашей информации: последний из гэнро (советник императора) князь Сайондзи Киммоти предложил императору на пост премьера Японии Макото Сайто – бывшего губернатора оккупированной Кореи. Он гражданский, но … это Япония.
Руководители внешней разведки переглянулись.   
– А вот зачем у вас под носом суетятся немцы? Давайте разбираться, Константин Сергеевич. Где Германия и где Афганистан? – развёл руками Артузов. – Есть соображения на этот счёт?
Баранский усмехнулся.
– Есть, Артур Христианович. Интерес немцев к Афганистану кроется в особенностях страны и замешан на родоплеменных отношениях основного этноса – пуштунов…
Прищурившись, Артузов с интересом глянул на Баранского.
– Исходя из антианглийских настроений афганского населения, в первую очередь пуштунских племён, эмир Афганистана Хабибулла-хан ещё в 1916 году заключил договор с Германией о дружбе и сотрудничестве в военной сфере. С одной стороны обязательства между государствами не исключали нейтральной политики Афганистана, которой придерживался Хабибулла-хан, с другой – среди пуштунов и племён Британской Индии договор зажёг надежду на объявление джихада против своих поработителей – англичан. Интересы немцев на Среднем Востоке побуждают играть на ослабление англичан в Афганистане, Британской Индии и в этом направлении они сделали немало: укрепили афгано-индийскую границу, реформировали армию, создали военные школы для подготовки командного состава, построили оборонительную линию вокруг Кабула. По разработанному немцами плану армия эмира провела манёвры, отражая возможное наступление британских войск… Интерес немцев к Среднему Востоку давний, а там –не за горами Индия… 
– Можете не развивать мысль, Константин Сергеевич, я понял суть, – Артузов встал и подошёл к окну, выходившему на Лубянскую площадь. – Внутреннюю политику Японии обсудили. Поговорим о Веймарской Республике Германии… Без понимания событий, встряхнувших её нацистами, и формирующих внешний контур отношений с миром, сложно прогнозировать их развитие в ближайшей и, тем более, среднесрочной перспективе. В том числе, итоги недавней встречи Гитлера с промышленниками и банкирами в «Клубе индустрии» в Дюссельдорфе. Если исходить из пафосной речи фюрера НСДАП, главной темой его вступления перед германскими магнатами был приход к власти. Значит, Гитлер подтягивает ресурсы своего капитала для политической борьбы за власть. А вот насколько его шансы имеют право на жизнь, давайте подумаем, Константин Сергеевич, в привязке с активностью немцев на вашем восточном направлении. Что мы имеем сегодня?
Артур Христианович вернулся к столу и продолжил мысль.
– На прошедших в марте текущего 1932 года президентских выборах фюрер национал-социалистов получил 11,3 миллиона голосов избирателей или 30 процентов от их общего количества. На июльских выборах в рейхстаг нацистская партия Германии взяла уже 230 мест, между тем, как социал-демократы – 133, центристы – 75, коммунисты – 89, Национально-народная партия – 37, остальные – 44.
На повторных выборах 10 апреля при явке свыше 83 процентов избирателей победителем вышел Пауль фон Гинденбург, набравший 53 процента голосов. Второе место занял Адольф Гитлер с 37 процентами проголосовавших за него избирателей. А коммунисты во главе с Эрнстом Тельманом, на которого молимся и превозносим на собраниях и митингах – всего 10 процентов. Причём, по сравнению с первым мартовским туром выборов, победитель дополнительно получил 700 тысяч голосов, а Гитлер думаете, сколько? – Два миллиона! А наш коммунист товарищ Тельман потерял более миллиона голосов. И теперь ключевой вопрос, Константин Сергеевич, куда же делись эти голоса?
– ?
– Не поверите! Голоса избирателей Тельмана ушли в копилку господина Гитлера! Вот и расклад в рейхстаге, товарищ Баранский! В 1929 году нас провели англичане в Афганистане, посадив на престол Надир-хана, спустя три года нам показали кукиш в Германии. Не обидно, Константин Сергеевич?
Баранский кивнул, массируя подбородок. Артузов вернулся к мысли:
– Несмотря на отказ социал-демократов войти в коалицию с нацистами, чтобы вместе формировать правительство, избиратели всё равно предпочли Гитлера, отдав ему свои голоса. Смотрите, как действуют нацисты – широко, масштабно, подчиняя своей воле массы людей. Проводят митинги, марши военизированных отрядов, факельные шествия, вывешивают миллионы агитационных плакатов с нацистской символикой. По радио, в прессе, кино восхваляется Гитлер, фашистский режим. Для пропаганды нацистских идей используются вечеринки, выступления музыкальных и вокальных коллективов, спортивные, танцевальные мероприятия. Массовые мероприятия завершаются факельными шествиями нацистов. Остриё идеологической атаки направлено на оболванивание населения простыми и ясными лозунгами… Политическое руководство Советского Союза, Константин Сергеевич, обеспокоено, но, увы, европейские правительства не замечают этого. Почему? У вас есть ответ на этот вопрос?
Баранский пожал плечами.
 – Если я правильно понял ваши рассуждения, они исходят, прежде всего, из неприятия факта прихода нацистов к власти...
– Именно! Имперский канцлер Гитлер не отвечал бы интересам советского государства природой фашизма, стало быть, германской детерминанте в Кабуле придайте уместный приоритет – тоже. Усилия разведорганов на Среднем Востоке ориентируйте с учётом угроз японской и германской природы. Кстати сказать, сейчас в Женеве проходит конференция по разоружению, слышали?
– Справку читал, Артур Христианович, но без выводов.
– Значит, в курсе… В конференции участвует 60 стран, включая СССР и США. И, что вы думаете, Константин Сергеевич, предложение французов о создании вооружённых сил под международным контролем – отвергнуто Германией. С чего бы это, а? 
Начальник 6-го отделения стран Востока Иностранного отдела ОГПУ улыбнулся.
– За отказом немцев «торчат» уши англичан. Без Secret Intelligence Service (SIS) МИ-6 здесь не обошлось. Если факт подтвердится из других европейских источников, значит, приходом Гитлера в рейхстаг заинтересован английский капитал. В результате мы получаем на западе ещё одного противника – Пилсудский в союзе с оскорблённой Германией создадут нам кучу проблем. Не зря же в идеологической страшилке Гитлера «Mein Kampf» главным тезисом звучит: Drang nach Osten! Поход на восток!   
Артузов развёл руками.
– Расклад военно-политических сил на Дальнем и Среднем Востоке разобран нами с разных позиций и точек зрения. Обсуждена ситуация в Германии, где поднимает голову чёрная сила национал-социализма, а европейские правительства делают вид, что не замечают этого. Вместе с тем, присматриваются к господину Гитлеру, и, чем больше узнают его по делам, тем больше он вызывает у них поощрение… Выводы, товарищ Баранский?
 Константин Сергеевич сосредоточился.
– Исходя из вышесказанного, Артур Христианович, констатирую: на Среднем Востоке нами сохранены и созданы новые агентурные позиции, что позволяет быть в курсе политики государств в этой части планеты, а также нейтрализовать агрессивные устремления Японии, Англии, басмаческого движения в целом. В силу активности рвущихся к власти нацистов в Германии, усилия в странах Востока необходимо сфокусировать и на германском направлении…
– Одну минутку, Константин Сергеевич, – перебил Баранского начальник Иностранного отдела, – адаптация нашего агента под псевдонимом «Азад» не затягивается? Может, с этапа вживания в Афганистане его пора включать в активную фазу? Как считаете? 
– Устойчивой связи с агентом нет, Артур Христианович, «Азад» задействован моджахедами в операциях с контрабандой и появляется на нашей территории раз – в два месяца. По информации нашего центра в Ташкенте, вживается, нарабатывает связи, успешно контактирует с лидерами басмачей из Персии… Интерес персов в Афганистане возбуждают немцы…
– Опять немцы? – Артузов прищурился. – Подготовьте справочку по Персии и германского присутствия в ней… При получении информации об угрозе безопасности государства в вашей зоне ответственности, Константин Сергеевич, провокациях врагов, докладываете мне в экстренном порядке.
– Я понял вас, Артур Христианович, разрешите идти?
– Всего доброго. 
О складывающейся обстановке на юге страны Артузов доложил председателю ОГПУ СССР Менжинскому. В свою очередь на ближайшем заседании Политбюро ЦК ВКП(б) Вячеслав Рудольфович информировал его членов о геополитическом раскладе на юге страны и Западе. Оргвыводы политического руководства СССР не заставили себя ждать – внешней разведке ОГПУ в Афганистане вменялось сосредоточиться на нейтрализации планов враждебных разведок в отношении СССР, разложении среднеазиатской басмаческой эмиграции. Разработка моджахедов по выявлению связей с разведками Германии, Великобритании и Японии оставалась в силе.
Резидентура ОГПУ в Кабуле аккумулировала информацию об экономической политике Англии, британо-германских отношениях, раскрывавших агрессивные устремления правительств этих государств в отношении Советского Союза. Однако осмыслить политическую кухню, заварившуюся на Среднем Востоке в самом подбрюшье СССР, советской разведке в Афганистане удалось не сразу. Причин было много: это и подчинение её полномочному представительству ОГПУ не в Кабуле, а Ташкенте, менявшиеся резиденты, отсутствие опыта агентурной работы… По мере её реформирования, обновления штата разведывательная работа наладилась и вышла на уровень: в окружении англичан и японцев появились источники, добывающие интересную информацию, оказались они и в поле деятельности немецкой разведки. Германская агентура «засветилась» советской разведке на принуждении афганского руководства к отказу от нейтралитета и занятии антисоветских позиций. По легенде Иностранного отдела ОГПУ советский разведчик Александр Погадаев, он же Анзур Джунайдов, он же – «Азад» оказался в гуще событий, развернувшихся в Афганистане и соседней Персии.
В операцию внедрения Джунайдова в басмаческую среду в Афганистане Баранский включил сотрудника заграничной разведки полномочного представительства ОГПУ в Ташкенте Азиза Акбара. Интереснейшего человека, с которым был на связи ещё с царских времён, работая в военной разведке при Российском посольстве в Кабуле.
Совместная история Константина Баранского и Азиза Акбара началась по окончании ими в 1908 году Ташкентского отделения общества востоковедения. Начальник Генерального штаба Русской Императорской армии генерал от инфантерии Михневич Николай Петрович, инспектируя Туркестанский военный округ, учредил особую комиссию по вопросу разведки вне и внутри Туркестанского края. Оба выпускника были приняты на службу в 5-е восточное добывающее разведывательное делопроизводство Главного управления Генерального штаба. Знание ими восточных языков, быта, культуры народов Азии оказались весьма полезными для ведения разведки и сбора сведений, представляющих интерес Его Императорскому Величеству.
Через два года Азиз и Константин, проявившие незаурядные качества, оказались на службе в военной разведке при Российском посольстве в Кабуле. Это был период русской экспансии Среднего Востока в жесточайшем соперничестве с Англией. Несмотря на признание Россией Афганистана зоной влияния Короны Его Величества короля Великобритании Эдуарда VII, Российская Империя также распространяла свои интересы на его территорию. Не оставляла без внимания Персию, Северную Индию, Бухару, Кашгарию, Тибет, Памир, что вызывало ярость Его Величества. А а 1904 году Британские войска вторглись в Тибет и захватили столицу Лхасу, Далай-лама бежал в Монголию. Давление России на регион продолжалось бы и дальше, но, потерпев поражение в войне с Японией – союзницей Англии, ограничила свою активность в Афганистане, Индии и Памире.   
Вместе с тем, военная разведка Главного управления Генерального штаба Российской Императорской армии и в этих военно-политических условиях занималась в Афганистане сбором сведений в интересах Российской Империи. Ей удалось установить состав британских войск в Индии, а это ни много ни мало – 47 батальонов пехоты, 6 кавалерийских полков, 67 артиллерийских батарей общей численностью личного состава в 73600 человек. Вскрыть туземные формирования, набранные из местного населения: 139 батальонов пехоты, 46 кавалерийских полков и 14 артбатарей количеством 220000 человек. В разведывательных операциях по выявлению замыслов противников Российской Империи на Среднем Востоке участвовали Константин Баранский и Азиз Акбар.
Октябрьская революция застала разведчиков в Британской Индии. Вернувшись в Кабул, оба изъявили желание служить новой власти, считая полезным остаться при советском посольстве в Афганистане. Вскоре Баранского перевели в Центральный аппарат ОГПУ на восточное направление, Акбар же возглавил резидентуру разведки в Кабуле. После реорганизации разведывательных органов СССР, полномочное представительство ОГПУ в Кабуле было перенесено в Ташкент, а Азиз Акбар назначен заместителем резидента.
И вот Баранским поручено задание по внедрению агента в движение моджахедов с дальнесрочной перспективой… По замыслу операции Азиз Акбар благоприятствовал Анзуру вживаться в образ Джунайдова. Он учил его в совершении намаза, обращая внимание на жесты молившихся мусульман, обращении с торговцами в интереснейшем на востоке процессе купли-продажи товара, общении с дехканами в оторванных от цивилизации кишлаках. Нелегальный разведчик под опекой Акбара осваивал размеренную, неспешную жизнь Востока, где всё подчинялось нормам Корана и законам Шариата.
Ввод в задание Джунайдова намечался Азизом через контрабандный коридор советско-афганской границы, обслуживаемый его агентурой ещё с царских времён – матёрой и проверенной в делах. В канун мировой войны молодой военный разведчик Акбар обратил внимание на дехкан, зарабатывающих по обе стороны границы на коврах, шёлке, драгоценных камнях и, конечно же, опиуме, насвае… Прикормил их пайсой, изъятым конфискатом и, гладишь ты, агентурные цепочки ожили, воспряли духом, поставляя информацию о тонких в обращении делах… Не оставил без внимания Азиз и караван-баши, водивших караваны верблюдов по Ближнему и Среднему Востоку, Индии, Персии. Их предки, торговавшие на Великом шёлковом пути, передали им опыт общения с повелителями Хивинского, Кокандского, Бухарского ханств, с эмирами Афганистана. Они также оказались в поле зрения Азиза Акбара, как источники информации об обстановке в этих государствах. Выполняли другие не менее щекотливые поручения. Дабы не бросить тень подозрения на агентов, оказывающих услуги разведывательного характера, контрабандный товар изымался сотрудниками главного управления милиции при Совнаркоме Узбекской ССР вне схем его поставок конечным адресатам.
Для перехода в Афганистан Азиз выбрал караван-баши Улугбека, торгаша, избороздившего с караванами всю Азию от Средиземного моря до Китайских провинций центрального Китая, он более остальных подходил на роль провожатого. Благодарный Азизу за устранение конкурентов на рынке продажи туркменских ковров, востребованных эмиратами, ханствами, королями, Улугбек поклялся на Коране быть преданным Азизу в его тайных делах. А всего-то делов, по наводке Улугбека Акбар подключал русскую пограничную стражу, которая перехватывала партии туркменских ковров его конкурентов и ликвидировала их в перестрелке. Вскоре Улугбек занял достойное место на рынке ковров, прихватил и более серьёзные дела… Поговаривали, продавал оружие пуштунским племенам, причём, по обе стороны линии Дюранда…
Встреча Азиза с Улугбеком состоялась в чайхане.
– Ас-саляму алейкум (мир вам), уважаемый Азиз, как здоровье, дела? Как поживаешь? – спросил караван-баши, разглаживая ярко рыжую крашеную хной бороду.
Приложив руку к сердцу, Азиз с уважением ответил:
– Уа-алейкум ас-алям (и вам мир), уважаемый Улугбек, как всегда заботы не дают покоя… Как твои дела?
Не скрывая улыбки, караван-баши степенно ответил:
– Какие наши дела? Торгуем, уважаемый Азиз, времена иные э-э-э…
Устроившись, сидя, на ковре, приятели пили индийский чай из фарфоровых китайских пиал.
– Лучшая милостыня – это милостыня языка, сказал Пророк Мухаммад, да благословит его Аллах и приветствует, – начал Азиз, улыбаясь караван-баши.
– Инша-а аллах (На всё воля Аллаха), – закатив глаза, кивнул караван-баши, – тот, кто помог своему брату по вере, подобен человеку, который служил Всевышнему Аллаху всю жизнь. Слушаю тебя, достопочтимый Акбар.   
Скользнул взглядом по чайхане, Азиз склонил голову к собеседнику.
– Есть дела в королевстве, уважаемый бек, переправишь за речку?
Караван-баши закрыл глаза и, ушёл в забытьё. Акбар не мешал благоприятелю предаться раздумью над услышанным, однако тот не впал в медитацию, спросил:
– Сам идёшь?
– Со мной ещё человек…
– Из качеств хорошего мусульманина то, что он не занимается тем, что его не касается… Хуб, многочтимый Азиз, сделаем. Через неделю я ухожу с караваном в Персию через королевство Афганистан… Аллах повелел мусульманам молиться в сторону Каабы в Мекке – на Восток. На востоке Ташкента есть кишлак Акбарак, там я формирую караван… 
– Пророк Мухаммад, да благословит его Аллах и приветствует, сказал: «Ни с кем нельзя договариваться, не имея твёрдого намерения не нарушать договор. Договор – это долг», – улыбнулся Акбар. 
– Валлах! (клянусь Аллахом!) Пророк Мухаммад, да благословит его Аллах и приветствует, сказал и такое: «Шайтан ходит в теле человека теми же путями, что и кровь».
Собеседники встали с ковра, понимая друг друга с полуслова.
– Маа ссаляма, – склонил голову Улугбег.
– Фи-Аман-Аллах. (Да защитит Аллах), – приложил руку к сердцу Азиз, прощаясь с рыжебородым караван-баши.


Глава 24

Степенно-величаво караван Улугбека по-восточному ибиль «плыл» среди прелестей восточного колорита, оставляя за собой отроги Памира, арыки с молочного цвета водой, виноградники, бахчевые плантации с россыпью золотистых дынь. Священные верблюды, совершенные в своей красоте творениями Всевышнего Аллаха, чинно шли к советско-афганской границе на юг. Окрики караван-баши подстёгивали портеров – носильщиков, отпускавшим груз на продажу или хранение в Джизаке, Самарканде, Карши, в малых кишлаках. Они же грузили товар, который сбывался хозяином по пути в древнюю Ариану – Королевство Афганистан. По зыбучим пескам, степи и каменистым плато вереница вьючных животных, сцепленная по 5-7 верблюдов, скользящей походкой двигалась в страну ариев.
Ночевали на равнинах, заросших саксаулом, колючкой, полынью, солянкой, сухой травой. Дромедары и бактрианы, неделями обходившиеся без пищи и пресной воды, паслись на этих равнинах, с удовольствием поглощая подножный корм. Не было его? Шли с достоинством под палящим солнцем Средней Азии, ограничиваясь солёной водой из родников. Несколько переходов перед границей караван совершил в ночное время под мелодичный звон колокольцев. По их зазвону погонщики узнавали состояние верблюдов, ослабление крепления груза, причинявшее болезненные нагнёты на спинах животных. 
Оставив позади солончаковую степь меж хребтами, сходившимися у кишлака Келиф, крутой подъём перевала Карабазар, караван вышел на отлогий берег Аму-Дарьи. Здесь река, разбившись на узкие рукава, несла мутные воды к Аральскому морю, не представляя преграды для вереницы верблюдов. За ней расстилалась древнейшая страна Ариана – Афганистан.
Обстановка у границы оказалась на столь безобидной, как «шептала» погода плодородного сентября. Об этом Улугбек сообщил Азизу с Анзуром, прегласив их в юрту обсудить бросок через границу. 
– Бисмиллях, – произнёс караван-баши, приглашая разведчиков к дастархану с едой.
Обмыв руки, мужчины уселись на тушаки – стёганые матрацы и с именем Аллаха: «Бисмиллях», – приступили к трапезе, слушая за юртой звон колокольцев в упряжи верблюдов.
Отпивая чай из пиалы тонкой работы китайского фарфора, Улугбек делился новостями. Человеком он был информированным, используя на маршрутах движения каравана осведомителей, купленных в давние времена. Успех купца на Востоке обусловлен умением вести тороговые дела, и ловкостью в обладании информацией о ценах, их образовании, конкурентах, преимуществе товаров, сезонности и многих других делах… Не зная очевидных вещей с точки зрения успешной торговли, можно было остаться без товара и жизни вообще. С бандитами, промышлявшими разбоем на караванных путях, Улугбек ладил, не создавая проблем купеческой удаче в Британской Индии, Афганистане, Персии. Расчитывался с ними Улугбек деньгами, товаром, информацией о соперниках, получая свою долю за её реализацию в пользу бандитов.       
Наскоки банд с афганской территории, как сообщили ему соглядатаи на последней днёвке перед границей, имели иную манеру исполнения. Они не грабили колхозные хозяйства, не угоняли за речку скот – уничтожали без интереса к наживе, что обеспокоило караван-баши. Набегали, грабили во все времена, этим жили многие племена и народности Арианы. Нынешние атаки басмачей имели признаки не наживы, а осложнения обстановки в приграничье, вызывающие войну с сопредельной стороной. В чём Улугбек излил опасения сподвижникам.
– Будьте милосердны к тем, кто на земле, и к вам будут милосердны те, кто на небесах, сказал Пророк Мухаммад, да благославит его Аллах и приветствует. У меня нет выхода, достопочтимые гости, сезон продаж… Сбыт килограмма ковров джульхирс в Персии – у-у-у, как выгодней, чем в Ариане. Аллах видит, надо за границу… За рекой много людей с оружием, клянусь, уважаемые, риски большие, останьтесь здесь, …
Окончив плавную речь, Улугбек вздохнул.
Акбар с Джунайдовым переглянулись: «Провокации басмачей на границе… Не подстрекают ли они на ответные действия пограничников или части Красной Армии? Если так, их укусы ничто иное, как вызов атаки с нашей стороны, которую, при случае, можно использовать поводом к широкомасштабным военным действиям против СССР. А мировому сообществу себя представить потерпевшей стороной со всеми  вытекающими последствиями. Но кто стоит за налётами? Японцы? Англичане? Или вместе взятые?».   
Азиз приложил руку к груди.
– Достопочтимый бек, Пророк Мухаммад, да благославит его Аллах и приветствует, сказал и такое: «Доброе дело – это то, что вызывает улыбку радости на лице человека», мы благодарны за сведения, которые  послужат добрым делам, но у нас выбора тоже нет. В Ариане ждут дела, мы говорили об этом, бек… 
– Якши, – поднял руку Улугбек, – я не уговариваю вас. Через три дня уходим в Ариану. Завтра мои люди вооружатся… Тешу себя надеждой, что и вы не разучились владеть оружием…  Альхамдулиллях (Хвала Аллаху).
Караван-баши встал.
– Альхамдулиллях, – окончив трапезу произнесли гости и, обмыв руки водой из кувшина, оставили юрту.
Звёздное небо пало ниц над караваном. Животные, угадываемые в ночи звоном колокольцев, паслись, жевали жвачку, не обращая внимания на двух человек, говоривших едва различимым шёпотом.      
– Улугбек ничего не сказал, но соберёмся с мыслями, Анзур: нам нужны выходы на юзбаши и мингбаши – лидеров басмачей востребованных военно-политическими кругами Англии, Японии, Германии. Усман Ходжаев, например, Джунаид-хан, его сын Эшик-хан. А набегами руководят курбаши – э-э-э – мелкий народ, бандиты.   
– А не хитрит ли бек? – одними губами спросил он Акбара.
– Ещё как хитрит, но из игры не выйдет. Выход дороже золота! Он знает, что на кону его жизнь, и страхуется уловками, такой народ…   
Джунайдов взглянул на Азиза. 
– Интересно… 
– Что интересно? Обычный режим границы, – пожал плечами Акбар. – Караван-баши смутили не набеги в приграничье, ими жили во все времена, а отсутствие грабежей, как таковых. И в этом он усмотрел не желание бандитов обогатиться, как принято в здешних местах и считается обычным явлением, а провокации, в расчёте на ответные действия регулярных войск. У него острый глаз на обстановку, собачий нюх, а война ему не нужна – убытки в торговых делах. И тревожится он не за нас с тобой, а за себя… Хотя, в данном случае, и за нас тоже… Весь, как на раскалённых углях.
Акбар хлопнул напраника по плечу.
– Улугбек не подведёт, Анзур, я был с ним в таких делах… Э-э-эх, вживайся, всё идёт по плану… Идём спать.
– Ты – русский Азиз? – неожиданно спросил Анзур.
Акбар остановился.
– Откуда взял?
– По взгляду…
– Э-э-э, значит, за четверть века я ещё не вжился…       
       – Оценил.
– Угу.
Утром следующего дня караванщики Улугбека, вооружившись винтовками, наганами, маузерами, готовились к броску через Аму-Дарью. Оружие и патроны к нему привёз на скрипучей арбе иссохжий узбек. Глаза и уши карван-баши работали исправно. Местные соглядатаи изложили обстановку на пути следования в Персию, о спросе на товар, ценах. Сообщили о конкурентах и бандитах, терзавших караваны пайсой отступных монет или налогом, установленным на определённой территории. В случае необходимости эти люди вооружали его караванщиков, вне сомнения, тоже разбойников, приличным оружием и, получив вознаграждение, бежали к другим хозяевам караванов, чтобы сдать им с потрохами Улугбека. Восток – деликатен тем, что, не родившись здесь, не поймёшь его прелестей и выгоды…    
Советско-афганскую границу караван пересёк под утро. Преодолев вброд несколько рукавов Аму-Дарьи, вереница животных поднялась на  обратный берег реки. Караван-баши махнул Азизу, чтобы тот подъехал к нему.
– Едем к Улугбеку, Анзур, судя по всему, аксакал контрабандной торговли хочет обменяться мнением.
– С вечера весь на иголках, а ночью к нему в юрту скользнуло пару теней и, судя по тому, что пробыли там около часа, шептаться было о чём…         
Акбар, испытывающе, глянул на Джунайдова.
– Хорошо, что обратил внимание. Значит, караван-баши получил сигнал опасности и скёт ногами: хочется, и колется, как говорят в российской глубинке. Едем к нему.   
Улугбек не скрывал тревоги. Оглаживая руками рыжую бороду, он и в самом деле был обеспокоен.
– Не хотелось тревожить вас, уважаемые, но как сказал Пророк Мухаммад, да благославит его Аллах и приветствует: «Изменяйте, очищайте свою жизнь. Усердствуйте ради будущей жизни так, словно смерть придёт за вами уже завтра». Меня не отпускает впечатление, что смерть прячется где-то здесь и вот-вот придёт за мной…
Азиз Акбар улыбнулся.
– Удивляете меня, бек, вас ожидает рай. Всевышний сказал в аяте: «Они будут лежать на расшитых ложах друг против друга, прислонившись. Вечно юные отроки будут обходить их с чашами, кувшинам и кубками с родниковым напитком, вином, от которого не болит голова и не теряют рассудок, с фруктами, которые они выбирают, и мясом птиц, которое они желают. Их жёнами будут черноокие, большеглазые девы, подобные сокрытым жемчужинам. Таково воздаяние за то, что совершали. Они не услышат там празднословия, ни греховных речей, а только слова: «Мир! Мир!». Вас ожидают прелести в раю,  достопочтимый бек.
    Караван-баши провёл ладонями по яркой бороде.
– Якши, Азиз, и всё же не скрою тревоги. Ночью мои люди сообщили об олджинцах сына Джунаид-хана, ворвавшихся в Каракумы на этом участке границы.
– Сын Джунаид-хана в Туркестане? – переспросил Акбар.
Разведчики переглянулись.
– Ни к месту помянули Джунаид-хана, значит, он где-то рядом с отрядом… Скажи-ка, достопочтимый бек, не встретиться ли нам с самим сердаром Мухаммедом-Курбан Джунаид-ханом, чтобы обсудить наши дела?
Щёлочки глаз Улугбека сверкнули огнём. Лениво перебирая чётки из лазурита с пойцзой – пропускным жетоном к лидерам басмаческого движения, моджахедам, караван-баши отрешённо заметил: 
– Сердар Джунаид-хан шлёт оружие курбаши Мурту. У него плохи дела в Каракумах, – сказали люди из его окружения. – Попасть под плохое настроение Джунаид-хана нам не с руки, оно испортится ещё больше, если его сын Эшик-хан не вернётся из впадины Унгуз… Ночуем здесь… Я жду человека от него с пойцзой для встречи с ним и, уважаемые, умываю руки, как говорят русские, дальше вы сами…
– Почтеннейший бек, – приложил руку к груди Акбар, – русские говорят и так: «Встречают по одёжке, а провожают по уму». Иначе говоря, вы рекомендуете сердару Джунаид-хану нашего кунака Анзура Джунайдова своим лучшим другом и заклятым врагом Советов. Вы помните, что Анзур воевал у атамана Анненкова и был в его свите?   
Караван-баши склонил голову.
– Ходил слух, что Анненков сдался красным…
– Бе-е-е-е-к, – улыбнулся Азиз, кивая на Джунайдова, – он подтвердит расстрел атамана ещё в 1927 году в Семипалатинске. Его нет в живых, как нет и свидетелей… Понимаете, о чём речь?
Улугбек сытно икнув, с удовольствием огладил бороду.
– Пророк Мухаммад, да благославит его Аллах и приветствует, сказал: «Сначала перестань обманывать и всегда говори правду». Клянусь, я услышал правду, уважаемые, и успокоился. Джунаид-хан – жестокий человек, опасайтесь его… Маа ссаляма.
Улугбек отвернул коня, и поехал к караванщикам, оглядывающим из-под косматых бровей солончаковую степь – не видно ли разъезда отчаянного сердара?
– Хитрит Улугбег, Анзур. У него есть одобрение Джунаид-хана на встречу с ним в условном месте, он получил его ночью и удостоверяется в безупречности нашей легенды. За свою шкуру боится. Теперь слушай, и храни в памяти. Может статься, что завтра расстанемся. В этом ничего особенного нет, без проверки на благонадёжность не обойтись и сердар Джунаид-хан, имей в виду, в этих делах мастер. 
У моджахедов будешь на первых порах без связи – адаптируйся и      делайся своим, чтобы по выражению глаз не усомнились в твоей преданности и лояльности к ним, их идеям. Я найду тебя сам. В Кабуле будешь держать связь с центром через нашего разведчика-нелегала Марьям. Её замкнули на тебя, как влиятельного агента с выходом на правительство Его Высочества короля Мухаммеда Надир-шаха. Она живёт у самой крупной мечети в Кабуле – Идгах. Кстати сказать, именно в ней эмир Аманулла-хан в 1919 году объявил независимость Афганистана. Встретишься с ней так…      
Акбар изложил Анзуру порядок встречи с агентом в Кабуле: пароль, явки, манеру поведения, уход по улочкам с дуканами, устланным коврами разных цветов. В случае обнаружения слежки остерёг:
– Слежку исключаем вообще – это провал. Слежку за тобой может выставить и служба безопасности короля Надир-шаха, и любая иностранная разведка в Кабуле. Живым не давайся – зинданом не отделаешься, жилы вытянут самым изуверским способом. Ложись «на дно» в соответствии с планом, и выставь сигнал на стене мечети Идгах. Марьям визуально «снимет» знак и передаст информацию нам. Сам через наше посольство в Кабуле включишься в работу на германском направлении… Как видишь, Германия так или иначе – объект твоего внимания или со средне-восточного направления, или изнутри её самой. С афганцами будь сдержан, без эмоций, мысли рационально, практически. В силу обособленности национальных групп они подозрительны к чужим, поэтому вживайся без суеты и наблюдай…
Джунайдову, ему же – разведчику-нелегалу Александру Погадаеву вспомнилось наставление заместителя председателя ОГПУ-начальника Иностранного отдела Станислава Адамовича Мессинга: «Капля за каплей будете там, Анзур, впитывать уложения и обычаи мусульманской цивилизации, нюхать воздух, которым дышат враги, и отслеживать, откуда дует ветер перемен политических декораций. И, когда окружающий мир примет вас, как у нас говорят, в доску своим, первый этап операции внедрения – вживание, будем считать пройдённым. Изучайте политическую жизнь в божьем мире вероятных врагов, устремления партийных сообществ, центров, и особенно политических сил, претендующих на управление государством… Это суть вашего задания за рубежом…».
– И последнее, Анзур, – тронул его за рукав Азиз, – в окружении Джунаид-хана есть наш человек. На случай, если что-то пойдёт не так, и ты окажешься на грани провала, он окажет поддержку… Внедрён к Джунаид-хану как специалист по минно-взрывному и диверсионному делу, опытный, боевой. Свободно владеет русским, идиш, иврит, английским. Пароль для связи ним: «Как вы пьёте кока-колу, сэр? Дрянь». Ответ: «Вам не нравится кока-кола? Пейте воду из родника».
– Ясно, Азиз.
– Что касается Улугбека, Анзур…  Караван-баши убедительно представит тебя Джунаид-хану и исчезнет из поля твоего зрения. Не паникуй, он своё отработал и без надобности нам … Спокойней будет…   
– Не рискуешь? – прищурился Джунайдов. 
– Не-е-ет, его опекает мой человек и уберёт без следов… Караванщиков ликвидируем по возвращении каравана в Союз. Таким образом, знать тебя в лицо буду только я. 
Джунайдов поинтересовался.
– Скажи, Азиз, а Марьям кто она?
Акбар перевёл взгляд на товарища.
– Анзу-у-у-ур… 
– Извини… Не представляю, как ей удалось адаптироваться к местным условиям и включиться в игру там, где иной мир, иная планета.
Акбар кивнул.
– Понимаю тебя. Марьям – моё изобретение: умная, образованная женщина, акушерка. Потеряв мужа в гражданскую войну, она приехала в Ташкент и оказалась в поле моего зрения. Я как раз «окучивал» афганское консульство в Ташкенте и, не упустив случая, вписал её в контекст своих устремлений… Сработало. Не скрывая серьёзных намерений, на Марьям обратил внимание афганский дипломат… Я подумал было – вербует и, проанализировав ситуацию, дал согласие на вербовку… Однако всё оказалось не так – он предложил ей, как говорят у нас в России, руку и сердце. Она вышла за него замуж. С этого момента в дипломатическом представительстве Афганистана от меня секретов не было: переписка, встречи, намерения были известны мне в частностях… После отъезда семейной пары в Кабул, я поддерживаю с ней связь через моих людей, завербованных для нелегальной работы ещё до октябрьского переворота. Извини – октябрьской революции, если слово «переворот» режет твой слух…   
– Интересно… Словечко-то выбрал какое… Ладно, Азиз, «вписывай» и меня в контекст своих устремлений… 
– Уже вписываю… А со словечком бог с ним, едем к себе, Анзур. Завтра важный день в операции и в нашей судьбе – тоже, – хлестнув лошадей, единомышленники двинулись к связке своих верблюдов.
С рассветом следующего дня караван отправился к сердару Джунаид-хану. Хитрющий Улугдек, конечно, уже имел пойцзу на встречу с сердаром басмаческого движения в Туркестане, Афганистане, Персии. С отрядом в триста сабель отъявленных головорезов Джунаид-хан стоял в оазисе горы Чашбаба, выжидая новости от сына, орудовавшего в Каракумах по ту сторону границы. Сын Джунаид-хана – Эшик-хан стяжал себе славу тем, что в 1918 году отрезал голову двенадцатому правителю Хивинского ханства из узбекской династии кунгратов Исфендияру-хану и возвёл на престол его малолетнего брата Саид Абдулла Тюре-хана. Таким образом реальная власть Хивинского ханства осталась за отцом Джунаид-ханом.
Вскоре караван попал под наблюдение разъезда вооружённых всадников. С десяток конников, не приближаясь к веренице вьючных животных, следовали параллельным курсом, иной раз, исчезая в знойном мареве степи, и неожиданно выскакивая из-за пологих холмов. 
– Эскорт Джунаид-хана, – скривился в ухмылке Азиз, наблюдая за всадниками из-под тельпека – папахи из шкуры белого барашка. – Клянусь головой Улугбека, его люди изучают охрану каравана. Обрати внимание, Анзур, на тельпеки басмачей-туркмен из окружения сердара Мухаммед-Курбана. Красный цвет папахи означает высокое положение или ших по-туркменски и неприкосновенность лица.
– Бог ты мой!
Азиз Акбар расплылся в улыбке.
– Слушай историю о туркменских племенах, будет полезна при общении с ханом и приближёнными его сердарского величества.
– Уж не сватаешь ли меня в свиту хана? – пошутил Анзур.
– А чего нет? Анненкову вошёл в доверие? Отличишься и здесь. Так, слушай. Скотоводы туркменского рода бендесен, узнав, что Джунаид-хан подвязался британским наймитом, отказали ему в налогах. Сердар обиделся и поручил своему подручному Овез Гельды расправиться над бендесенцами в дальних колодцах. Тот со своими людьми изрубил шашками всех: женщин, детей, никого не пожалел… А бендесенцы относятся к туркменскому племени овлядов, которое ведёт свой род от четырёх праведных халифов: Абу Бакра, Умара ибн аль-Хаттаба, Усмана ибн-Аффана и Али ибн Абу Талиба. Они элитные, избранные. Началась беспощадная вражда. Неприязненные отношения среди кланов туркменского басмачества используй в своих интересах, играя на их вековых амбициях и отсутствии единства. 
– Сердар Джунаид-хан во истину наймит МИ-6 – заметил Анзур. – Не секрет, что его услуги по обострению обстановки на афгано-советской границе обходятся Лондон Сити немалых денег, что вдохновляет моджахедов на борьбу с неверными и создание исламского халифата в Туркестане. 
– Схватил изюминку, Анзур, верно. Британские фунты стерлингов имеют магическое свойство: ни в какую не делятся поровну, чтобы довольными остались все заинтересованные. Это чудесное свойство толкает обративших на них внимание людей к исключительным умозаключениям и поступкам. Суди сам: месяц назад поступила информация – на сердара Джунаид-хана вышла немецкая разведка…
Джунайдов обернулся к Акбару.
– Ба-а-а… Хоррроший поворот.
– Информацию перепроверили, она подтвердилась, более того: наш источник отследил в юрте Джунаид-хана, думаешь, что? 
Анзур развёл руками.
– Рядом с Кораном лежит, – кто бы мог подумать, – известная книга саиба Гитлера «Mein Kampf» с закладками. Оказалось, что сердар Мухаммед-Курбан читает не только Коран, но и «библию» фашизма, субхан Аллах ва бихамдихи (да простит меня Аль-Гаффар Всепрощающий). Того самого фашизма, который не сегодня-завтра придёт к власти в Германии. Понимаешь, куда клоню, Анзур? 
Джунайдов не уронил ни слова.
– Из этого следует, – заключил Азиз, – немецкая разведка в лице сердара Джунаид-хана имеет серьёзную опору в Афганистане и Персии. Клянусь Аллахом, ты видишь красную ниточку, за которую, если потянуть, выйдешь на германскую разведку. Я не ошибаюсь? 
Анзур вздохнул.
– Не ошибаешься, Азиз, мы налаживаем связи с ней и другими не дружественными нам организациями, не питая иллюзий к недругам. 
Анзур снял с головы тельпек – парило, полдень заявил о себе палящим зноем, охватившим солончаковую степь до горизонта. Вдруг из мандеха, пересекавшего путь каравану, выскочил разъезд сердара   Мухаммед-Курбана. Развернувшись лавой, джигиты в пёстрых халатах с визгом и гиканьем: «Аллаху акбар» понеслись на караван. Улугбек увидел атаку басмачей и, выхватив белый платок, сделал отмашку верховым Джунаид-хана и охране, испугавшись, что та откроет огонь. Конники сердара приняли сигнал и, лихо, изменив направление движения, оскалились, не скрывая удовольствия от произведённого эффекта.   
– Дикари, – прищурился Анзур, вглядываясь в пыльные и пропитанные потом бородатые лица басмачей.
– Не скажи, Анзур – это лучшая конница Востока! Ничего на свете не боится! Идёт под пули во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! 
– Хвала Аллаху – Господу миров! Мир и благословление посланнику Аллаха – Мухаммаду, да благославит его Аллах и приветствует, Его семье и сподвижникам! – подхватил Джунайдов, смиренно склонив голову. –  Согласен!
– Отлично, игры в возгласе не заметил. Внимай!   
Курбаши отряда джигитов в белом тельпеке подъехал к Улугбеку, они заговорили. О чём шёл разговор не было слышно, но язык жестов на Востоке носит своеобразный характер и, если его понимать, многое видится на расстоянии. Азиз улыбнулся. 
– Слава Аллаху – обошлось, проводят нас к Джунаид-хану. Ну, держись, Анзур Джунайдов! Выдержим экзамен на зрелость?
– У нас по маузеру есть, выдержим!
Джунаид-хан Мухаммед-Курбан, поджав под себя ногу, сидел на бордовых подушках и курил кальян. Узкие щёлки глаз бывшего правителя Хивинского ханства не излучали былого азарта к интригам с Британией, соперниками в борьбе за власть и золото. Заявили о себе возраст, передел миропорядка и, конечно же, не осуществлённые планы основания исламского халифата. Утеря ханства с победой Советов в Туркестане ударила по самолюбию властного сердара, но не выбила из седла арабского скакуна. Год назад во главе нескольких отрядов моджахедов он вторгся на территорию советского Туркестана и в районе колодца Кизил-Ката поднял восстание дехкан. К лету 1931 года из них сформировал в Каракумах 14 отрядов общей численностью в 2000 джигитов, которыми командовало 46 курбашей, имевших опыт боёв с регулярной Красной Армией. За деньги англичан моджахедов удалось вооружить винтовками, пулемётами и даже миномётами, что обеспечило Джунаид-хану захват города Куня-Ургенч. Его джигиты сожгли административные здания, убили советских и партийных работников, в том числе сотрудников исследовательской экспедиции по выращиванию хлопка.
Только к осени Реввоенсовет Среднеазиатского военного округа решился на проведение войсковой операции по уничтожению басмачей. В силовой акции было задействовано четыре кавалерийских полка, туркменская кавалерийская бригада, два дивизиона войск ОГПУ, два авиаотряда, бронепоезд, десять бронемашин. В ходе ожесточённых боёв сводной группировки Красной Армии с джигитами Джунаид-хана сердар был разбит и с остатками своих отрядов бежал в Персию, где до последнего времени и зализывал раны.   
Однако не прошло и года, как бывшему правителю Хивинского ханства были сделаны интересные предложения. Они поступили от немецкой разведки: абвер обживался в Персии, налаживая связи в военных кругах. Вышла на него японская разведка токуму-кикан… Если сотрудничество с британцами в борьбе с Советами носило предсказуемый характер, с японцами оказалось сложнее – самураи копали глубже. Их интересовали связи Джунаид-хана с пантюркистским и исламистским подпольем в союзных республиках юга СССР. Японцы не скрывали своих намерений в привлечении его к диверсионной работе в Азербайджане, Средней Азии, Северном Кавказе, Крыму. 
Сердар Мухаммед-Курбан не был посвящён в директиву начальника Генерального штаба Императорской армии Японии принца Котохито, не знал и о плане разведывательных мероприятий против СССР. Но, привлекая Джунаид-хана к борьбе Советским Союзом, резидент 5-го (русского) отдела 2-го разведывательного управления Генерального штаба Императорской армии Японии в Тегеране, обозначил задачи, не допускающие иных толкований. Они заключались во влиянии на отдельные народы СССР, которые при вторжении Японии, сыграли бы роль «пятой колонны». Представитель японской разведки выразился точно: «Чтобы подорвать боеспособность Советского Союза, необходимо оказать поддержку движению за независимость Украины, Грузии, Азербайджана, народностей Кавказа, Туркестана и поднять восстания на этих территориях…». Джунаид-хан ещё удивился, что первыми среди кандидатов на отделение от СССР японцы указали на Украину и Грузию, и только потом на мусульманские регионы. Но японцы знали, что делали, а серьёзные деньги, которые переводились ими на его счета в Тегеране и Анкаре, не предполагали любопытства. Джунаид-хан соблюдал правила игры, следуя им всю свою жизнь.
Однако японская разведка не остановилась на этом, шла дальше, нащупывая выход с депортированным из СССР в Турцию Львом Троцким. Сердар Мухаммед-Курбан был осведомлён об активной позиции японской току кикам в Турции, прежде всего, в Анкаре, куда стекалась информация из стран Ближнего и Среднего Востока. Интересные сообщения шли из Европы. Включение Троцкого в сферу интересов Японии обнажило связующую нить от оппозиционера, высланного из страны Сталиным, к банковским структурам США и Европы. – Это большие деньги, – смекнул бывший правитель Хивинского ханства и включился в игру с разведкой страны Восходящего солнца.
Но сразу же возникли проблемы. Не было людей для изощрённой разработки Троцкого, его окружения, организации агентурных ячеек в Персии, Турции, способных, может, не звёзды с неба хватать, но орудовать тихо, незаметно. Обращение Улугбека, приславшего человека с просьбой о содействии в торговле на персидских рынках обрадовало Джунаид-хана. Он и ранее оказывал доверие купцу, поручая тайные делишки и, прежде всего, в обеспечении собственной персоны информацией политического плана. Торгуя хлопчатобумажными и персидскими полушёлковыми тканями, коврами, кожаными и золотошвейными изделиями, предметами чеканки из золота и серебра, красками и мылом, ювелирными изделиями, изготовленными бухарскими мастерами, Улугбек знал Восток от Средиземного моря до Поднебесной. Через связи с влиятельными юзбаши, занимавшими видное место в политических кругах мусульманского Востока и правительств бурлящей Европы, располагал информацией, которая интересовала бывшего правителя Хивинского ханства. На ней зарабатывались деньги и решались амбиции мести Советам за утерянную власть высокого достоинства.
Информация, действительно, была важна в осмыслении развития мироустройства в ближайшей перспективе. Джунаид-хан ощущал ветер перемен в Европе, смену политических декораций и, прежде всего, в Германии, где лиходействовал кумир Адольф Гитлер, покоривший сердца избирателей ораторским искусством идейного борца. Следовательно, – пришёл он к выводу, – необходимо влиять по двум направлениям – германскому и японскому одновременно. – Улугбек вовремя оказался под рукой, и будет полезным в обеих темах – немецкой и самурайской, – размышлял умудрённый жизнью сердар Мухаммед-Курбан, приглашая к достархану не менее искушённого в интригах караван-баши.
Их разговор состоялся с глазу на глаз.
– Я выслушал твою обеспокоенность в торговых делах, уважаемый Улугбек. Моя пойцза на персидские рынки ковров, золотых изделий, камней откроет путь к успеху.
– Премного благодарен, уважаемый сердар-карим, – приложив руку к сердцу, караван-баши склонился телом перед ханской особой.
Улукгбек раскусил Мухаммед-Курбана: они нужны один другому на взаимных интересах! И без лишних, как принято на Востоке, витиеватых выражений согласился быть полезным ему. 
– Я в вашем распоряжении, достопочтимый сердар-карим, слушаю мудрость, которая исходит от вас, и не канет в вечность в мире неверных.
Джунаид-хан, благосклонно приняв лесть Улугбека, заметил:
– Шайтаны управляют моей территорией, бек. Пророк Мухаммад, да благославит его Аллах и приветствует, сказал: «Кого Аллах желает наделить добром, того Он испытывает». С истинным мусульманином незачем мудрствовать о борьбе с гяурами, теперь – главное! Внимаете моей воле?
Улукбек преклонил голову перед Джунаид-ханом.
– Я весь внимание, достопочтимый сердар-карим.
Волеизлияние Мухаммед-Курбана было глубоким и серьёзным. Улугбека впечатлило мышление сердара о Персии, политике, проводимой в стране шахиншахом Реза Пехлеви.
– Вы же знаете, уважаемый Улугбек, несмотря на государственную монополию на внешнюю торговлю, которую проводит Пехлеви, персидской нефтью владеет её враг Британия. Реза-шахом немало сделано в освобождении англичан от привилегий и, несмотря на его позицию по пересмотру с ними договора о нефти, этих усилий мало…   
Закатив глаза в подлобье, Улугбек спросил:
– На нефтяном рынке Персии желаемы другие игроки?
– Вы на три аршина видите землю, бек…   
Караван-баши затянулся кальяном, размышляя над ситуацией: большая игра в политике не смущала его, она имела материальную основу и хорошую цену.
– Я правильно понял, достойный сердар-карим, что на персидскую нефть объявились новые купцы с интересным предложением? Они европейцы?
– Вы проницательны, бек – немцы! – скупо заметил сердар.
Улугбек обомлел, что не осталось без внимания Мухаммед-Курбана.
– Удивлены? – осведомился тот, прищурив слезившиеся глаза.
– Не ожидал от немцев, у них парламент трясёт… Хотя промышленность на подъёме… Англичане вкладываются в политику саиба Гитлера и ждут, не дождутся его прихода к власти.   
– В оценке германских событий вы также правы, бек, – одобрил Джунаид-хан, – поэтому не удивляйтесь желанию шахиншаха Реза Пехлеви привлечь на свои рынки немцев и за их счёт оттеснить британцев. Экономическая суверенность государства – это нормально! Следующим шагом будет новый политический курс с интересами в Европе, в частности, в Германии, где техническое развитие требует нефти. Приход саиба Гитлера к власти – не за горами. Вот вам линия поведения в сфере наших интересов, бек. Слушайте и внимайте. 
Откинувшись на подушки, Джунаид-хан прикрыл обвислые веки глаз – устал. Однако, испытав облегчение, выдавил:
– С моей пойцзой, бек, оформишь сделки, они будут успешны и усладят твою алчность.
Купец низко склонил голову.
– Иншаллла, достопочтимый сердар, надеюсь, получится. 
– Пойцза – она же пароль для встречи с резидентом абвера в Мешхеде, замкни на него своего человека, он будет на связи со мной через людей, которых я укажу...   
Оговорив оперативные вопросы, Джунаид-хан хлопнул в ладоши. У навеса вырос джигит с маузером наизготовку. Улугбека прошиб пот: всю беседу его держал на прицеле личный охранник Мухаммед-Курбана.    
– Зови Айка, – уркнул хан.
Нукер метнулся к юрте и вернулся с человеком европейской наружности, облачённым в восточные одежды.
– Ас-саляму алейкум, – приветствовал европеец Улугбека.
– Уа-алейкум ас-алям, уважаемый…
Джунаид-хан заговорил по-русски.
– Айк, это караван-баши Улугбек – наш человек. У него длинный путь в Персию, торговые дела... Он выведет тебя на друзей из Европы – за ними будущее в наших делах на Востоке… Интересующие сведения будешь слать через людей, на которых укажет бек. Давай их сюда, уважаемый караван-баши…
Вскоре Азиз и Анзур выразили уважение Джунаид-хану поклоном. Затем были приглашены к достархану. Разговор возобновился на русском языке. Караван-баши Улугбек, американец Айк, как представил европейца хозяин, и Джунайдов с Акбаром включились в разговор с Мухаммед-Курбаном. Говорил в основном сердар, причём, излагал мысли, как о давно принятом решении… По окончанию встречи Джунаид-хан, прищурив опухшие веки глаз, подытожил:
– Хаер – до свидания.
– Иссаляму алеком! – Мир тебе от Аллаха!
Встретившись взглядом, советские разведчики, ощутили, что на границе с советской Россией вновь закрался кислый запах пороха.


Глава 25

Внедрение разведчиков-нелегалов 6-го отделения (страны Востока) ОГПУ Анзура Джунайдова и Азиза Акбара в военно-политическое и религиозное движение басмачества прошло успешно, благодаря тайным связям Улугбека с его главарём Джунаид-ханом Мухаммед-Курбаном. Соратники по оружию и атакам на советский Туркестан, окрестили лидера моджахедов сердар-каримом, то есть, благородным начальником. Ему и представил Улугбек тайных агентов внешней разведки ОГПУ, как своих людей, имевших особое доверие, чем обеспечил обоим условия вживания в среду религиозно-воинствующих фанатиков.
Вместе с тем, басмаческое движение переживало тяжёлые дни: желало быть лучшим финансовое обеспечение исламско-политической идеи, уничтожались агентурные сети, не хватало испытанных кадров для тайных операций на Ближнем и Среднем Востоке. Давил король Афганистана Надир-шах, выбивая почву из-под ног лидера моджахедов Туркестана. Джунаид-хан сидел, как на угольях, собственной шкурой испытывая военно-политический кризис басмачества. Отходилл в лоно Авраама исламский халифат на юге СССР. На волоске висела жизнь самого претендента на духовное лидерство среди моджахедов Востока.
Выбора не было, Джунаид-хан спешил. Играя со смертью в прятки, он ужесточал религиозно-политическую идею утверждения в создаваемом им халифате норм шариата. И, что крайне важно, объявлении джихада против неверных и мусульман, не принявших устоев морали Корана. Улугбек появился вовремя. Свыше тридцати лет он служил бывшему правителю Хивинского ханства, столько же времени снабжал его ценнейшим товаром, заимствованным у правителей Средней Азии – сведениями о их тайных умыслах в отношении ханской светлости. Милостивый приём, оказанный людям Улугбека, имел серьёзные намерения в отправке их на секретные задания в страны Востока. В первую очередь – Персию, Турцию. Так решилась судьба агентов ОГПУ Азиза Акбара и Анзура Джунайдова, оказавшихся приближёнными к лидеру моджахедов, его светлости сердар-кариму Джунаид-хану Мухаммед-Курбану, в его тайных операциях.
Сложившиеся в пользу разведчиков обстоятельства не отразились на разведчиках. Общались они с Мухаммед-Курбаном под прицелом джигита его личной охраны, жили в условиях военного лагеря, подчиняясь истинной цели и дисциплине. Правда, с каждой встречей Джунаид-хан насыщал объём их задания оперативной информацией: в политической, военной, экономической сферах стран Ближнего и Среднего Востока. Интересуясь Персией и Турцией, Джунаид-хан не выпускал из поля зрения политические процессы в Европе и особенно в Германии.
Собирались обычно под балдахином от солнца. В свойственной ему неспешной манере хан беседовал с агентами влияния, излагая предмет обсуждения или линию интересующей его области, наставлял на контакты с дипломатами, специальными службами. Часто в беседах, более похожих на инструктаж, участвовал помощник сердара – Шалтай-Батыр. Разговор в этих случаях переходил на детали: явки, пароли, финансы, связь, поведение людей, особенности в работе контрразведок восточных стран.
После выпитой пиалы индийского чая, сердар-карим обычно дремал. Отдохнув, переходил на персоналии в пёстрых элитах правительств, обнаруживая энциклопедические знания в политической жизни страны или региона в целом. Обсуждая кулуарную возню в верхах восточных владений, предпочтение отдавал немцам. «Патрон» интересовался Германией, выборами в рейхстаг, намеченными на ноябрь 1932 года. В беседе с Анзуром сердар как-то брюзжал в бороду: «Фюрер и НСДАП отстают в популярности, а коммунисты набирают вес…». Недовольство Гитлером объяснялось желанием хана видеть Германию инструментом реализации целей стратегического характера, – считал Анзур. – Он ставил на фашистскую партию и фюрера. Дальнейший анализ информации, извлечённой из бесед с Мухаммед-Курбаном, подтвердил выводы Джунайдова, обнажив замысел сердара в сближении с немецкой разведкой, а значит с Германией в целом.
Обсуждая германское влияние на Среднем Востоке, Джунаид-хан считал возможности абвера предпочтительней перед разведками других стран Европы. Следовательно, старый хан обладал альтернативными источниками информации, выцеживая из острой политической кухни Германии нечто интересное для себя. Что это может быть? – задумались чекисты, усевшись у бурной речушки, чтобы обсудить новости от сердара. 
Сушилась одежда на камнях, простиранная в мутной воде, летевшей с ледниковых вершин Гиндукуша, исключая риск быть услышанными соглядатаями хана. Неумолкаемый шум речонки скрывал разговор сотрудников внешней разведки ОГПУ. По оценке Азиза – Джунаид-хан не имел времени на раскачку в реализации замыслов. Сердар торопился. Анзур согласился с версией об отсутствии времени у лидера моджахедов. Вот-вот они с караваном Улугбека отправятся к Иранскому нагорью, а там войдут в контакт с резидентами иностранными разведок, представителями посольств и дипконсульств интересующих сердара стран. Обсуждаемая информация была важна в работе на лидера моджахедов. Анзур чувствовал, что сердар Джунаид-хан принял решение на использование его в интересах басмачества, уточнял детали, имевшие смысл в большой игре. Однако общий анализ информации, полученный в последнее время, не увязывался с логикой поступков сердара.
Истинные намерения сердар-карима оставались его достоянием и ничем другим не подтверждались, оставляя размышления в подвешенном состоянии. Надо было обсудить и эту тему. 
– Не понимаю Джунаид-хана по Японии, Азиз, – заметил Джунайдов, расположившись на камне, – казалось бы, обиды на советскую власть следует облечь кровью с японцами. Они же с Маньчжурии прут на СССР, а теперь с Афганистана. Почему бы не отыграться на Советах в содружестве с Японией и атаковать Туркестан? Сын и по сей день бьётся в Каракумах за басмачество, пытаясь вернуть влияние. Власть – высшая цель для Джунаид-хана и его рода!
Азиз Акбар улыбнулся.
– Ты мало знаешь Восток, Анзур, его мираж хитросплетений лунными ночами, интриги в кулуарах владык, э-э-э, брат, всё не просто, как думаешь ты...
– Постой-постой, Азиз: предложения японской разведки должны озарить сердара походом на советскую власть! Сам Всевышний послал к нему самураев! Представляешь? Объявить неверным джихад и призвать моджахедов Востока под свои знамёна, а затем, вторгнуться на японских штыках в Туркестан! Чем не хороша идея нашему хану?      
Акбар рассмеялся. 
– Но этого не произошло?
– Нет…
– А наши соображения укладывается именно так?
– Ну…
– В рассуждениях ты следуешь логике изучения и сопоставления фактов, делая выводы по привычной методике оценки обстановки. Однако механизм мироустройства Среднего Востока сердар-карим видит иным образом. Что здесь очевидно? Скорее всего, старый хан итожит пребывание на земном пути, и, прежде чем отдаться на милость Аллаха, ставит на кон нечто особенное… И всё же это «особенное» в умозаключениях сердара не ладится с японскими вооружёнными силами, как инструментом воплощения в жизнь его мести советской власти. С чем это связано? Что им руководит? Есть, конечно, мыслишка, обсудим, но от связей с японской токуму-кикан старый хан не отказался, он, действительно, не схватился за предложения страны Восходящего солнца, это правда, но… 
– Но почему? – перебил Анзур.
– Почему не отдался японцам, имея под рукой шесть тысяч сабель? Что руководит Джунаид-ханом в его отношениях с японцами в канун нападения на Советский Союз? Давай рассуждать. С одной стороны, у него, как лидера моджахедов, есть удобный случай отыграться на Советах: китайско-советскую границу в Маньчжурии обложила Квантунская армия в готовности к броску в Забайкалье. С другой, регулярная Красная Армия ещё формируется и не отвечает боевому применению в современном бою. Басмачеству ничего не стоит усилить атакующую составляющую самураев, и вторгнуться на советскую территорию одновременными ударами: японцев – в Восточную Сибирь, а Джунаид-хана – в Туркестан, лишив Красную Армию шанса организации оборонительных сражений и нанесения контрударов. Совместное нападение имело бы стратегический успех с далеко идущими целями. Этого не может не понимать Джунаид-хан. Однако нет, военно-политическая платформа на Среднем Востоке выстраивается им в опоре на германское участие. Где Германия, и где его интересы? Между ними тысячи километров.
– Ну, да. А ведь, если карту войны с Советской Россией разыграть умнее, то с атакой Джунаид-хана на СССР, к ней присоединятся узбекские, таджикские, казахские джигиты и пошло-поехало…   
Акбар пожал плечами.
– Если схожие мысли, действительно, имеют место в голове сердара, они всё равно не объясняют вялых инициатив в игре с японской разведкой. Понимаешь?
– Ну?
– Что ну? Ещё раз ставлю на вид: рассуждай не с позиции своих предпочтений человека европейской цивилизации… Ты на Востоке, где к умозаключениям приходят на иных принципах, порой с точностью до наоборот. Взвешивай ситуацию из суждений нашего «патрона», а логику выстраивай наперёд с механизмом её реализации.   
– Принято. 
Помолчали, слушая бурлящий поток речушки, скользнули взглядом по валунам, вылизанным холодной водой. Никого.
– И всё же у нас кое-что есть, – подал голос Акбар.
Джунайдов обернулся.
– «Обтанцуем» одну историю, Анзур… Насколько я понимаю, в ней ключ к пониманию умыслов Джунаид-хана.
– Давай, – кивнул Анзур, усаживаясь рядом.
– История началась в 20-х годах. Тогда полпреду в Кабуле Якову Сурице Москва направила группу турецких военных и политических деятелей. Среди них был известный полководец и политик Ахмед Джемаль-паша – страшный враг англичан, но друг исламского мира. Человек не без геополитических амбиций, хорошо известный в мусульманских странах Востока. Первую мировую войну встретил в должности военно-морского министра Османской империи, затем, командующего 4-й турецкой армии в Сирии. За успешные боевые действия с англичанами мусульмане дали ему прозвище «Лев ислама». Кстати сказать, Джемаль-паша был одним из организаторов геноцида армян в Османской империи, и весьма «отличился» в этом... 
– Надо же, – усмехнулся Анзур.
– За что и поплатился жизнью, в 1922 году был убит армянскими дашнаками. К смертной казни его приговаривали и англичане, оккупировавшие Турцию в 1919, но он бежал в Германию под крыло начальника немецкого генерального штаба фон Секта. И вот здесь-то и начинается интересное – крыло немецкого барона оказалось слабым. Опасаясь, что англичане потребуют от поверженной Германии выдачи её турецких союзников, фон Сект тайно отправил бывшего военного министра Турции Энвер-пашу и Джемаля к нам в советскую Россию.
– Немыслимо! – вытаращил глаза Анзур.
– Слушай дальше. Фон Сект не просто отправил их к нам, а ещё снабдил планами немецкого генерального штаба похода на Индию.
– Зачем? – ещё более удивился Анзур.
– В этом и кроется интрига с дальним прицелом… Барон фон Сект болезненно воспринял поражение Германии в войне и возжелал отыграться на ненавистной Англии, как страны-победительницы, ослаблением её позиций в Азии и чужими руками. Другими словами, говоря, актом передачи нам видных деятелей Турции и планов по Индии, немцы просигналили нам о желании к установлению секретного советско-германского сотрудничества в Афганистане. Энвер-паша и Ахмед Джемаль-паша очень кстати подходили на роль механизма по расшатыванию позиций англичан на Среднем Востоке… Далее ещё интересней… Справедливости ради сказать, основная роль по расшатыванию ситуации в Британской Индии отводилась Энвер-паше. Реально же инициатива оказалась в руках Джемаля. Именно он оказался ключевой фигурой в укреплении советско-афганских отношений и в подготовке антибританского восстания в Индии… А теперь внимание: кого ты думаешь он вовлёк на восстание против англичан?
– Неужели пуштунов? – прищурился Анзур.
– Именно! На борьбу с англичанами он поднял пуштунские племена... Джемаль-паша не был бы убеждённым пантюркистом и панисламистом, если бы не мыслил глубже… Он занялся созданием армии из туркестанских басмачей, планируя бросить её на помощь пуштунам для борьбы с англичанами. Таким образом, интересы воинственных пуштунов и басмачей Туркестана срослись на общей ненависти к британцам…
– Постой-постой, – не поверил ушам Анзур, – полагаешь, что наш «патрон» не верит в возможность японской армии удовлетворить его интересы на Среднем Востоке? Не на всём, конечно, Востоке – Туркестане и уповает на пуштунов?
Азиз развёл руками:
– Судя по всему, сердар, действительно, не видит японцев инструментом достижения своих намерений. Как сказал Посланник Аллаха – мир ему: «По истине, дела оцениваются только по намерениям». Вот тебе пример из восточной дипломатии, выстроенной, казалось бы, на несовместимых позициях сторон. Когда начиналась эта история, интересы нашей страны и Турции сошлись на почве ослабления Англии и превращения территории Афганистана в плацдарм для нападения на Британскую Индию. Кто бы мог подумать? Но ради уничтожения англичан в её колонии, Джемаль-паша считался исключительно с военной обстановкой, а не с идеологией панисламизма, ярым приверженцем которой был сам. Это Восток, Анзур.
Джунайдов озадачился.
– Выходит наш «патрон» играет на разных направлениях: с одной стороны, ведёт политику ослабления позиций англичан в Азии, с другой…
– Да-да, – подхватил Азиз, – расчищает площадку для усиления германского влияния в Иране и Афганистане, вместе с тем, уповая на пуштунов в основании исламского халифата за счёт территорий среднеазиатских республик СССР. Именно – пуштунов, а не самураев страны Восходящего солнца! Вот она восточная политика в чистом виде!
Не привлекая внимания соглядатаев Джунаид-хана, разведчики искупались в речушке и с удовольствием улеглись на горячих камнях. Азиз Акбар подытожил:
– В финале этой истории, Анзур, важный аспект: Джунаид-хан метит в духовные лидеры исламского халифата. И это ещё не всё: пуштуны, в свою очередь, вероятно, возлагают надежды на Джунаид-хана в помощи по образованию Пуштунистана, разделённого между Афганистаном и Британской Индией «линией Дюранда»… Сейчас бы наши соображения подкрепить дополнительной информацией, это тоже правда! А времени в обрез.
Оценивая ситуацию на южном направлении, чекисты пришли к заключению: несмотря на сотрудничество с японской разведкой в направлении агрессивных устремлений на СССР, немецкому вектору Джунаид-хан придавал особое значение. Ставка делалась на немцев – это очевидно. Обдумывая отношения лидера басмачей с японцами, разведчики-нелегалы полагали, что в этой связке или самураи чего-то намудрили, или о намерениях Германии на Среднем Востоке сердару известно более, чем он открывался на инструктажах. Судя по всему, Джунаид-хан тянулся к немцам из-за соображений видения мироустройства Азии, где Германии отводилось преимущественное положение. Об этом он заострял внимание Джунайдова и Акбара. Позицию «патрона» разведчики учли. Не переиграть бы только.
Возвращаясь с берега речки в караван, они ещё разок обыграли интересы «патрона», расставив акценты на всю глубину его наставлений. И всё же выводы из оценки обстановки были нерадостны: осмысление стратегических предпочтений Джунаид-хана в политических процессах на пространстве Средней Азии требовало наличия дополнительных сил, способных выявлять намерения басмачества, как религиозно-политического движения, и влиять на него в интересах советского государства. – По крайней мере, – считали они, – использование их на пользу страны Советов было обязательным.
Разведчики обсудили приближённых сердара. Так называемый джамаат – сообщество верующих людей, объединённых единой идеей с предводителем. Был среди них и американец Айк. Этим именем Джунаид-хан звал молодого человека с ироничным взглядом карих глаз. Анзур раскусил его не англо-саксонское происхождение. «Янки» не очень походил на североамериканского гринго и, прежде всего, по американскому диалекту английского языка. Его произношение скорее всего относилось к человеку, у которого родным языком был – русский, уроженцу, например, западных земель Российской империи, – решил Джунайдов, – вместе с тем, не сторонился его, а наоборот, поощрял на партнёрские отношения. 
Айк и не строил из себя техасского ковбоя. Вместе с тем, был непростым парнем: отличным наездником, спортсменом, владевшим борьбой, которая произвела ошеломляющий эффект на Анзура. Однажды в полуденную жару, устроившись под балдахином у Джунаид-хана, они неспешно отпивали индийский чай из китайских пиал, обсуждая обстановку в соседней Персии, как вдруг услышали вскрик. Обернувшись на звук, скорее, похожий на предсмертный хрип, увидели страшную картину. Один из джигитов ударом шашкой сзади развалил личного охранника сердара пополам, и кинулся на хозяина. На его пути оказался вскочивший «янки», что не остановило безумца перед искушением сокрушить ханскую светлость. Взмахнув сверкнувшей на солнце шашкой, он опускал её на голову Айка. Казалось случится непоправимое! Не-е-ет, ловко увернувшись от разящего клинка, «янки» взлетел над бешеным джигитом в прыжке и ударом ноги в голову опрокинул на землю. Затем, схватив за шиворот халата, кинул к ногам Джунаид-хана.
– Он рвался к вам, светлейший…      
Задумчивый взгляд Мухаммед-Курбан остановился на куске ещё живой человечьей плоти.
– Второй раз моя жизнь оказалась в твоих руках, Айк. Он подослан? – сердар кивнул на лежавшего в ногах джигита.
– Думаю – «да», патрон, он рвался к вам. 
Обкуренный опиумом басмач подал признаки жизни. Сердар равнодушно махнул рукой.
– Отрежь ему голову, Айк и скорми собакам, – после чего задремал.
Анзур с Азизом обменялись взглядами. 
– Если позволите, сердар, дайте его мне… Меня не отпускает мысль, что ему есть, что поведать нам, – приложив руку к сердцу, подал голос Акбар.
Джунаид-хан приоткрыл глаза и с интересом глянул на Азиза.
– Он твой, – и уснул на тянувшим с Аму-Дарьи ветерке. 
Допрашивали безумца в караване Улугбека. Азиз взял джигита в оборот, вырывая причину атаки на сердара, однако, выяснил немногое. Находясь под действием наркотика, налётчик изгалялся над Акбаром, отказываясь говорить по делу. За многие годы жизни среди басурман, Азиз знал повадки таких людей, поэтому, возиться с ним не стал, а посадил на горевший костёр. Басмач взвыл нечеловечьим голосом. Запах собственного жареного мяса не понравился ему, замотал головой, давая понять, что готов участвлвать в поиске истины.
– Сходи-ка, Анзур, за «косячком». Сунь караванщикам афганей или индийской валюты – найдут.
– Полагаешь, что он знает что-нибудьо интересное? – Анзур кивнул на стонавшего от боли басмача.
– Ничего он не знает, заплатили за убийство светлейшего и всё. В окружении сердара затаились соперники, желающие занять его место и возвыситься в басмаческом движении Средней Азии. Замечу, это большие деньги, Анзур! Им может быть любой из курбаши с отрядом джигитов. Каждый мнит себя великим и угодным Аллаху! Власть на Востоке великое дело! Кто целит в лидеры басмачества? Чтобы знать нашу линию поведения на случай убийства Джунаид-хана, надо выявить злопыхателя. Сердар всё равно не жилец на этом свете, поднялись молодые псы – злые, охочие до власти и богатства. Стало быть, и сын его на мушке «бура» … Иди-иди, я потолкую с ним.          
Эффект действия опиума на джигита перешёл в ломку. Взывая к Аллаху, связанный басмач катался по земле. Анзур вернулся с «косячком», начинённым наркотиком и, прикурив от костра, выдохнул дым в заросшую рожу бандита.
– Ответишь на вопросы – выкуришь. 
Джигита ломало в полную силу – сдался, рассказал историю с убийством Джунаид-хана и указал человека, от которого получил деньги за пущенную кровь сердара. Заказчик был схвачен и, оказавшись в руках Азиза, также был подвержен жёсткому допросу. Выяснилось, что им оказался один из людей, близких в 20-х годах к Усману Ходжаеву, одному из лидеров религиозно-политического движения джадидизма. Ходжаев и его сподвижники занимались просвещением верующих, подчёркивая о необходимости открытия «врат иджтихада», то есть, поиска компромиссов в решении задач, которые ставила перед мусульманами европейская цивилизация. В августе 1921 года Усман Ходжаев был избран председателем ЦИК Советов Бухарской народной социалистической республики, а уже в декабре, предав советскую власть, бежал из Восточной Бухары с золотом эмира в Афганистан к басмачам. Затем перебрался в Турцию… 
Анализируя сведения, полученные из источников информации, Азиз и Анзур решили, что Ходжаев или сам, ещё не загинув в Туретчине, ввязался в борьбу за первенство в духовной иерархии басмачества, или на этот шаг решился кто-то напрямую из окружения сердара. При любых обстоятельствах, – поставили своей целью разведчики, – жизнь Джунаид-хана следовало беречь ради укрепления их позиции в басмаческой среде. Смерть лидера моджахедов была им не на руку, а полученные сведения о покушении на его убийство, должны произвести на него впечатление и упрочить доверие к ним. 
– Откроем глаза светлейшему, – сказал Азиз после того, как они с Анзуром «отфильтровали» информацию и отдали под охрану караванщиков шайтана. 
На подходе к штабу сердара их остановила группа басмачей во главе с курбаши, встретившим караван Улугбека на афганской территории. Оскалив зубы, джигит приказал остановиться.
– Без разрешения сердар-карима – нельзя, – оповестил он, подняв коня на дыбы.      
– Доложи светлейшему – срочное дело!
Начальник разъезда знал о статусе обоих в ставке Джунаид-хана и, стегнув лошадь, поскакал к юрте хозяина.
Через некоторое время они сидели перед светлейшим.
– Есть новости, уважаемый сердар-карим.
Бывший эмир Хивинского ханства выслушал Азиза внимательно. Сложно было судить о его реакции на информацию о попытке убийства, внешне она не смутила видавшего виды лидера басмачей. Вся его жизнь была в интригах и заговорах, исходивших от окружения, Бухарского эмирата, Кокандского ханства. Очевидно, что соперник, заявивший права на лидерство в басмаческом движении, не мог пойти на такой шаг в одиночку без поддержки серьёзных сил. – Значит в правительствах стран Востока, – рассуждал Джунаид-хан про себя, – обсуждалась идея отлучения его от власти и выдвижения на эту роль не известного ранее претендента. Иншалла – если Аллах пожелает!
Джунаид-хан оценил сведения, вскрытые друзьями по факту покушения на его убийство, и зачислил их в окружение собственной особы, о чём объявил приближённым и самим разведчикам-нелегалам ОГПУ. Очередной этап операции внедрения в басмаческое движение Азиза и Анзура был пройден укреплением их положения среди руковдства моджахедов. Впереди предстояло много работы.
Проснувшиеся следующим утром Азиз и Анзур обнаружили срочный сбор каравана Улугбека. За время пребывания в ставке Джунаид-хана караван-баши Улугбек отирался в тени, осмотрительно держась в стороне от тайных дел, если они не касались его лично. Мудрое решение. Сейчас же, покрикивая на караванщиков, срочно засобирался в дальний путь в направлении Персии. Прискакавший курбаши отряда охраны сердара, вызвал новоявленных приближённых к «хозяину» и убыл в стан, стегая коня арапником. – Не иначе сердар-карим Мухаммед-Курбан задумал атаку, – переглянулись соратники, и, выскочив из юрты, кинулись к «хозяину».
Ставка Джунаид-хана снималась. Басмачи спешили, это было видно невооружённым глазом. Встретив Азиза и Анзура сосредоточенным и полным решимости взглядом, сердар-карим на их приветствие: «Ассаламу алейкум уа ррахаматуллахи уа баракяту», ответил: «Уа алейкум ассалам» и, нетерпящим возражения жестом, указал место на ковре. Прибыли Айк и помощник сердара Шалтай-Батыр.
– Неверные, взявшие барашка в бумажке, воспряли духом, – объявил сердар жёстким голосом. – Не буду играть с вами в прядки, как выражаются мои друзья из России, – о главном. Правитель Персии Реза Шах Пехлеви возомнил себя властителем Среднего Востока и решил, что, если заигрывает с Германией, ему всё остальное сойдёт с рук. Вступление Персии в Лигу Наций, стремление к экономической независимости от Советов и британцев – это хорошо, но отказаться от идеи исламского государства – немыслимо. Я не пришёлся ко двору в его представлении о мироустройстве Центральной Азии, он не видит во мне духовного лидера теократического образования, где главенствовали бы нормы Шариата, и жизнь подчинялась наставлениям на прямой путь.
Излагая мысли, сердар Джунаид-хан задремал. Нет, встряхнулся.
– Объявляю свою волю, уважаемые: Анзур Джунайдов убывает с караваном Улугбека в Персию. Отношения между Ираком, Турцией и Афганистаном, образовавших с Персией Саадабадский пакт или как его называют на Западе – Ближневосточная Антанта, остаются главными объектами внимания. Вбивать клин в политико-экономические отношения Персии и Британии, искать приоритеты на немецком направлении и вербовать, вербовать агентуру. Айк – агентурное прикрытие Джунайдова в операциях за рубежом.
– Слушаюсь, светлейший, – склонил голову «американец».
– Финансовое обеспечение задания – Шалтай-Батыр.
Стоявший за спиной сердара помощник, приложив руку к сердцу, поклонился.
Джунаид-хан перевёл дух.
– Вы, Акбар, убываете в Кабул. Нас беспокоит король Афганистана Надир-шах, заигравшийся нейтралитетом о взаимном ненападении с Советами. О чём это говорит? О самостоятельной политике короля в угоду неверным на севере и укреплении с ними границ… Армия Надир-шаха вытеснила из страны или уничтожила отряды Ибрагим-бека. Король преследует пуштунские племена в приграничье с Британской Индией, это неблагодарность в глазах Аллаха, преступление перед Всевышним. Хвала Аллаху, Создателю миров, Тому, кто обеспечивает всех жизненными благами, которым у Него нет счёта! Благословение и приветствие самому святому и любимому Пророку Мухаммаду, да благословит его Аллах и приветствует, его семье и сподвижникам, которые распространяют в мире и доводят до человечества его слова, дела, нрав, поступки. Короля уберём…
Встретившись взглядом, разведчики-нелегалы задумались. Совместная разведдеятельность в басмаческом движении, отработанная Центром в Москве, терпела неудачу. Нелегалы убывали в разные страны необъятной Азии, а руководитель агентурной сети ОГПУ на Среднем и Ближнем Востоке Анзур Джунайдов оставался без опытного Азиза Акбара. Через него должна была идти информация от Анзура к радистам «спящих» ячеек, минимизируя риски оказаться в поле зрения контрразведки страны пребывания. Прямые контакты Джунайдова с радистами исключались. Оперативная связь с ними, безопасность операций агентурной сети Анзура за рубежом возлагалась на Акбара. Но сердар отправлял Азиза в Кабул, где он должен был включиться в подготовку восстания пуштунских племён против англичан Британской Индии. Связь с центрами принятия решений в СССР зависла…
Слушая задачу Джунаид-хана, советский разведчик-нелегал Александр Погадаев, он же – Анзур Джунайдов, значившийся в 6-м отделении (страны Востока) Иностранного отдела ОГПУ ещё и под псевдонимом «Азад», ломал голову над ситуацией. Утрата связи с Москвой и Ташкентом была немыслимой при любом варианте развития событий! Её организацию без участия Азиза надо с ним обсудить. 
Разговор состоялся в караване Улугбека уже после постановки задач.
– Слушай внимательно, Анзур, – одними губами произнёс Азиз, когда они вышли из юрты сердар-карима Джунаид-хана, – Айк – это наш человек, опытный в оперативно-агентурной сфере на внутренней поляне.
– Я так и думал, присматривался к нему.
– Вот и хорошо, выводи его на себя, не раздумывая, ставь задачи по функциям безопасности и связи, которые возлагались на меня. Слушай пароль для наших с тобой контактов через посланных людей. Суры из Корана Аль-Бакра: «Воистину, неверующим безразлично, предостерёг ты их или не предостерёг. Они всё равно не уверуют». Ответ: «Это писание, в котором нет сомнения, является верным руководством для богобоязненных». Всё, Анзур, удачи! – и как-то совсем по-русски подмигнув Джунайдову, направился к юрте сердар-карима Джунаид-хана. 
Подошёл Айк.
– Воля хозяина – закон, – улыбнулся он, устраиваясь рядом. – Не против?
– Честь и место, – пригласил Анзур.
Ироничный «американец» произвёл приятное впечатление, он нравился Джунайдову независимым нравом и обособленным положением в ставке лидера моджахедов. – Надо ставить все точки над «и» и выстраивать с ним линию борьбы с врагами советской страны, – подумал Джунайдов, вглядываясь в лицо пышущего задором молодого мужика.
– Ты не американец, Айк, и не скрываешь этого…
– А зачем скрывать, если я, действительно, не американец? – пожал плечами весельчак.
– Из эмигрантов что ли?
– У нас все эмигранты, – рассмеялся острый на язык «янки».
– И не похож на индейца… Одного не пойму, как вы пьёте кока-колу, сэр? Дрянь.
Взгляд «американца» застыл на улыбающемся лице Анзура. И всё же фраза пароля для связи с ним не сбила с толку, Айк лёг на спину и, закинув руки за голову, ответил:   
– Вам не нравится кока-кола? Пейте воду из родника.
Сознание разведчика расслабилось в плоскости осмысления ситуации. Это случается в случаях бесконечного, кажется, ожидания события, принявшего формы тягостного испытания временем. Наконец-то связь с Родиной!
Смахнув со лба испарину, Айк выдохнул: 
– Ну, слава богу, я уж думал, сойду с ума.
– Не сошёл же? – зашёлся смехом Анзур, – устраивайся пока, а я улажу вопросы с караван-баши Улугбеком и с богом – в бескрайние дали сказочной Персии. Обо всём поговорим в дороге.   
Анзур Джунайдов пошёл к Улугбеку, чтобы запастись питанием и водой – живительной влагой, необходимой для жизни под раскалённым солнцем страны Арианы. Упивался радостью встречи с Анзуром «американо-подданный» Айк, он же – Шмера Усминский, оказавшийся, наконец, на связи с Родиной, испытывая вдохновение быть полезным стране в защите её интересов за рубежом!      
    




Глава 26

Зима 1930 года в Нарымском крае была лютой, злой. Остекленевшей изморозью стужи осыпало тайгу, селения, туманом окутало оцепеневший от мороза выселенческий посёлок Кирзавод. Зимушка-зима уже перешагнула черту, за которой солнце, ещё, нехотя, но вползало на горизонт всё выше и выше. С каждый утром световой день увеличивался на «воробьиный скок-шажок», но холод, зараза, не ослабевал. «Солнце на лето – зима на мороз», – отпускали шутки чалдоны и, ухом не вели на собачий холод, собираясь на охоту, рыбалку, заготовку дров.   
Выселенцы же загибались в зловонных бараках, выстроенных из сырых лесин, промёрзших на морозе. Харкая чахоточной кровью у гудевших пламенем печей, крепились, однако, кровоточили дёсны, пухли ноги, уходили силы, а с ними надежды на жизнь… Утром всё повторялось сначала: дежурный по бараку будил ударом железяки о бочку и в работу. Иначе риск остаться без трудпайки, установленной по скудному мизеру, означал не дотянуть до рассвета. Не дотягивали многие. Окоченевшие за ночь тела усопших мужики вытаскивали из бараков и тащили на волокушах в берёзовую рощу. И там в горбатом сугробе у стройных берёзок истекала житуха умерших в ожидании утра вечности и Второго пришествия Иисуса Христа.   
Захлёбываясь храпом, барак ещё спал, когда кимаривший у печки дежурный Василий Мыскин, услышав шумок в проходе, вскинул голову. Между нар пробирался Кубрушко. Тень истощённого мужика со свёртком в руках металась по стенам, промёрзшим в длиннющих пазах. 
– Чё, Андрюха? – встревожился Василий.
– Уйди, – рявкнул ссыльный и отодвинул дежурного в сторону.
– Хоть скажи… ай, – Мыскин безнадёжно махнул рукой, уступив выход на улицу.   
С завёрнутым в мешковину свёртком сермяжник вывалился наружу.
– Бр-р-р, – вжал голову в плечи мужик, и по утоптанной стёжке устремился к берёзовой рощице, оказавшейся волей судьбы местом последнего упокоения трудпоселенцев. 
Не всем пасынкам судьбы, окончившим земной путь в тайге, подфартило быть погребённым здесь по христианскому обычаю: головой на Запад, а ножками на Восток. Э-э-э, выкопать могилку обессиленным людям в стужу не помогали ни лопаты, ни ломы, – «завязывались» в узел, а скованной морозом земле – всё нипочём. Умерших укладывали на снег и укрывали горбылём, ветками, хламом. Вот уж было раздолье на божьей нивке охамевшему от избытка пищи воронью, лисицам и шелудивым псам! Обглоданные кости, а то и скелеты людей валялись по опушке леса…
 Андрея поташнивало, кружилась голова. Мужик присел у тропки, прижимая к себе завёрнутую в тряпки ношу и возопил: 
– Люди добрые, что это деется-а-а-а? Лю-ю-юди-и-и?! Холод! Голод Смерть! – и, опустив плечи, обречёно выдохнул, – эх, твою мать…
У Анисьи случились преждевременные роды мёртвым ребёнком. Бедная металась в жару, не узнавая ни Андрея, ни соседей по нарам: бредила, стонала, рвалась с лежанки. Коновал Кузьма Изварин облегчил страдания женщины уколом морфия, но инъекция была не более чем мёртвому припарка – не помогало. Анисья лежала пластом с обострившимся носиком на исхудалом в потёках лице.   
– Сделал всё, что мог, Андрей, – обронил коновал, окончив осмотр больной, и шаркающей походкой пошёл в угол барака, отведённый для удрученных хворью.   
Слёзы текли по впалым щекам Кубрушко. Мужик клял весь белый свет: «За тысячи километров нашёл семью и на тебе – жена угасала на вшивом тряпье, не прося ни участия, ни снисхождения – пить и пить». В натаявшей из снега воде Колька смачивал тряпку и прикладывал её ко лбу бредившей матери. Иной раз она приходила в себя и, не узнавая мужа, сыновей Кольку, Мирона, просила оставить её в покое.
Вглядываясь в свёрток с человечьим зародышем, Кубрушко прикопал его в снегу, и хотел было идти, как, вдруг, вскричала душа:
– Не-е-е-е простити-и-и-ит Господь! – вскочил и что есть мочи рванул в барак.
– Уйди, Василий, не рви душу, прошу! – бедняга отверг попытку напарника помочь.
– Может, подсобить? – гнул своё Мыскин, вытаращив глаза на обезумевшего от отчаяния приятеля.
– Управлюсь! – отмахнулся мужик, – где лопата, топор?
– Вон под нарами. 
Кубрушко схватил инструмент, однако ушей коснулся старческий голос из темноты:
– Паршиво, Андрей, не по-хрестьянски своё дитё и своими руками…
– А, что по-хрестьянски сейчас, а? – взревел Кубрушко и, хлопнув обмёрзшей дверью, исчез в морозном пару.
Сверкавший в безучастном свете луны березняк трещал на морозе. Место для могилки Андрей выбрал у пышной берёзки, усыпанной инеем. Деревце сверкало в синевато-равнодушном свете полной луны.
– Так, ножками – к восходу солнышка! – сквозь зубы процедил мужик, и топор зазвенел о землю, скалывая мерзлоту. Могилка удалась сносной к размеру свёртка, Андрей уложил его и присыпал землёй, постоял малость, и направился в барак.   
Люди уже не спали. Мужики «гоняли» самокрутку по кругу, лупили глаза на детишек, стайкой окруживших раскалённую печь. Женщины тяжко вздыхая от жизни – хоть в гроб ложись, копошились на нарах: штопали обноски себе, детям, били вшей. Мороз-воевода нынче ударил – беда, как сильно, за пятьдесят, слышно было, как лопались деревья у бараков, сшибая снежные шапки с натруженных веток… Комендант Голещихин оценил стужу сибирской зимы и решил, что народ падёт к чёртовой матери, не добравшись до объектов. Перед подъёмом ввалился в барак в обледеневшем тулупе и объявил выходной.   
– Не сгорите, итиё мать, натопили! – рыкнул на дежурившего и вышел на улицу.
– Иди, Андрюха, курни, – окликнул Кубрушко Щепёткин Иван.
Андрей отмахнулся, мол, не до этого и, протиснувшись между ребятишками, направился к бредившей на нарах Анисье. От смрада, исходившего от завшивелых тел трудвыселенцев, поганых вёдер, стоявших здесь же у нар, гудела голова.
– Налепили клеток, – ругнулся Андрей, споткнувшись о выступ доски, скрепляющей нары внизу. Увидев открытые глаза жены, обрадовался.
– Как, Анисья?
Женщина окинула мужа осознанным взглядом. 
– Кажется, лучше, Андрюш, потрогай лоб, а?
Муж приложил руку к влажному лбу измаявшейся жены. И верно, жар спадал. 
– Сейчас принесу отвар, сейчас, милая, потерпи. Колька? Где ты? Колька?
– Здесь, пап, что случилось? – старший сынишка вышмыгнул из-за кутка.
– Беги за отваром, мамке лучше! 
– Возьми Мирона, пап, я мигом.
Шустрый мальчонка рванул к мужикам у печи.
– Дядька Иван, мамке лучше, налейте отвар.
  Щепёткин цыкнул на разыгравшихся, было, ребят.
– Ишь разошлись, пострелы! Не чухаться мне! Мамке, говоришь, лучше? Хорошая новость, а то хороним, хороним, Господи, за какие до сего часа грехи? И не жили толком… Германская, революция, гражданская… А, что щас делается, язви их в душу? Давай котелок, парень.
– Вот, дядь Вань.
– Это на семью. Пои отваром мамку и батьку тоже – дошёл мужик. 
Затянувшись самокруткой, Щепёткин проворчал:
– Пихта, язви её, очень может быть, пустое дерево: ни тепла, ни свету. Опять же, возьми на что другое – ей цены нет!
– Бурчишь что-то, Иван, не пойму? – обернулся Мезенцев.
– Ай, про себя это, Сань, – отмахнулся Щепёткин, – вспомнилось, как под Пермью осенью восемнадцатого Колчак пошёл в наступление, и мы попались тогда, как кур в ощип. М-да… Также хлебали отвар из пихты… Было дело…   
– Рассказывай, Иван, чего уж, – загалдели мужики.
Не ожидавший к себе внимания, Щепёткин пожал плечами, но ерепениться не стал.       
– Слушайте, всё равно делать неча. Ага, значит, в таком разе, скажу.  В ту пору под Пермью в двадцатиградусные морозы началось наступление колчаковских войск, причём, отчаянное, дерзкое. Хорошо экипированные части адмирала наступали штыковыми атаками, кавалерийскими наскоками. Я комиссарил тогда…
– Комиссарил? – переспросил Седов.
– А, что, не похож на комиссара, Николай?
– Да, я ни чё, – стушевался младший из бригадиров.
– Стало быть я был комиссаром бригады 5-й стрелковой дивизии 3-й армии под командованием Лашевича. Колчаковцы наступали стремительно, и случилось, чёрт оно дери, что с частью бригады я оказался в окружении. Основные силы отошли к Перьми, «цепляясь» за оборонительные рубежи, возведённые вокруг города. Да, где там! Противник перерезал железную дорогу и не дал дивизии Блюхера, подошедшей на помощь, усилить оборону города. 24 декабря Пермь пала. Позднее нас известили, что в плену у колчаковцев оказалось более 30 тысяч красноармейцев, причём, сдавались целыми частями. Как 4-й Камский полк – весь перешёл на сторону противника. В руки белым попало 120 орудий, свыше 1000 пулемётов, 9 бронепоездов, 180 поездных составов, речная флотилия и обоз разбитой 3-й армии. С тремя десятками красноармейцев мне удалось ускользнуть из окружения и скрыться в староверческой деревне… Так себе, староверческой… Морозы стояли, разрази их … 
Выживали тяжко. Израненные и обмороженные бойцы мёрли от голода, воспалений, остальные хворали простудой, водянкой, цингой, –    скрипнул зубами Иван, мешая палкой в ведре. – И вот старый вояка русско-японской войны, как сейчас помню, красноармеец Пичугин … Арсением, кажись, звали, готовил пихтовый отвар. Пили его, матерясь, но поддерживали жизнь истощённых организмов… Выжили, через месяц вышли к своим…   
– Да-а, брат, дела, – вздохнул Мезенцев, – выходит, выручает пихтовый отварчик…
– Кажись, поспел, мужики! – во весь рот улыбнулся Иван и снял ведро с плиты.
– Иди, Марья, разливай! 
Скрипнула входная дверь, в морозном паре появился Михалец. 
– Во халера, Зюзя какой! – выругался Ефим, вернувшись с холодюки, куда бегал по малой нужде.
– И твой нарисовался, Марья, – подхватил Седов. – Что за «зюзя» такая, Ефим, – справился у белоруса младший из бригадиров. 
– А-а-а-а, Зюзя? – рассмеялся Михалец, – Зюзя гэта добры, шчодры старэча, дзядок, па вашаму.
– Чё-ё-ё-ё? – вытянул шею бригадир.
Михалец ухмыльнулся.
– До Нового года осталось малость, так, Николай?
– Верно, не за горами Новый год и Рождество. 
– Гэй, дзеткі, ідзіце сюды, пра Зюзю распавяду, – Михалец махнул ребятишкам. – Настя, зови свою кодлу сюды, расскажу про Зюзю.   
– Иди сам, дядь Ефим, согреешься у печки.
– Ладно, берите к себе. 
Устроившись у пылавшей печи, Ефим улыбнулся, увидев распахнутые глазёнки чумазой детворы, не сводившей с него взора. Малышня ожидала байку о неведом Зюзе – волшебнике, верно. Настя о нём не рассказывала таинственным голосом, может, это водяной, опутанный тиной хозяин вод? Или старик с окладистой бородой и зелёными усами, живёт в омутах и водоворотах? Чудо-юдо…
– Слышали о Зюзе, дети?
– Не-а, дядь Фим! – ребятки навострили ушки. 
– Ну-у-у-у, коли так, слухайте… Жи-и-и-ли бы-ы-ы-ли в сказочной сядзибе Волшебница зима…
  – Дядь Фим, а что такое «сядзиба»? – рассмеялась Настька.
– Сядзиба, дети, это усадьба в лесу, – Ефим заговорщически подмигнул девушке, – и живёт в ней Волшебница зима, Ледовик и Лесовик, а рядом с ними крутится злая баба Напасть.
Малышня замерла, поедая глазёнками сказителя. 
– Злая, как Баба Яга, дядь Фим?
– Не-е-е, дети, злее Яговой лишь Белая Баба – вестница смерти, а Напасть – хитрющая, увёртливая злюка, строит людям падкопы…
– Как тётка…
– Тише, Васька, услышит тётка Марфа, и наподдаст криндюлей! Падкопы, дядь Фим, а, что это? 
– Так, Николашка, так, шашни такие, каверзы. И Напасть чинит  их людям по чём зря, но-о-о-о Зюзя, добрый сябр, знает её уловки и устраняет их с Волшебницей зимой хорошими делами. 
Малышня восторженно вздохнула: «Уф, Зюзя – не злой, оказывается, а добрый волшебник». Завладев вниманием детей, Ефим подхватил радостный возглас ребят:
– Зюзя – добры стары з белымі, як снег валасамі і барадой. Жыве ў лесе… Сейчас я встретился с ним на улице…
– Где? – вскочили детишки.
Ефим приложил палец к губам.
– Зде-е-е-сь… А вы разве не слышите Зюзю? – таинственным, как у Насти, голосом справился Ефим.
Дети затихли, прижавшись друг к дружке.
– Слушайте.
Мелюзга навострила ушки: гудело пламя в печи, неспешно мужики рассуждали о жизни и вдруг за стеной барака, как треснет что-то. Смышлёные глазёнушки ребят округлились.
– Слышали? – вскинулся выдумщик.
– Ага, дядь Фим, а, что это? – прошептал Николашка.
– Это, дети, добрый Зюзя стучит булавой о пень, людей распекает: «Сцеражыцеся, – кажа, – марозу, хавайся ў хаты». Сидите дома.
Ребятишкам понравилась сказка дядьки Ефима, сплошь усыпанная белорусскими изливаниями, иногда, смешными, похожими на шутливый говорок. Если завернёт, бывалоча, что чёрт не разберёт его речь? – Спрашивали, не стесняясь подтрунивать над ним, употребляя белорусские словечки или целые выражения.
– Стоп, стоп, мальцы! Кто хочет быть сильным, как Зюзя, а?
– Все хочем, дядь Фим, – поднял руку Николашка.
– Зюзя пьёт пихтовый отвар: полезный и нужный для силы. Каждому из вас тётка Мария нальёт напитка и всем его надо выпить. Чур, я – первый! – засмеялся Михалец.
  Малышня загалдела:
– И я хочу, и я… 
– Хорошо, дети, зовём тётку Марию на раз, два, три: «Тётка Мария, тётка Мария…».
Дети подхватили:
– Тётка Мария, тётка Мария…
– Иду уж, иду, – отмахнулась Марья, протискиваясь между нар к печи.
Каждый шаг ей давался с трудом. Она шла, постанывая, чтобы напоить детишек отваром, и сварить для всех картохи в «мундирах».   
– Чего бродишь, Марья? Лежи уж, не шиперься, – раздался сиплый голос из-за рваной занавески.
Мария обернулась.
– Належимся ещё, Наталья, вставай, помоги мне. 
Мария издали увидела Фиму в окружении ребят и на глазах женщины навернулись слезы. «Уж лучше шипериться буду, пока жива. Как детишки любят её Фиму!». И Казначеева побрела дальше, с трудом переставляя опухшие ноги. Ей вспомнилось, как однажды ночью она не услышала дыхания мужа и едва не зашлась в истерике от охватившего ужаса. Осторожно протянула руку и не обнаружила рядом с собой Фиму.
– Ефим, – тишина, – Ефим…
– Не шуми, Марья, на улице твой, – успокоила Наталья, неделю назад оставшаяся без кормильца и супруга. Её Порфирия мужики снесли к берёзовой роще и прикопали в сугробе. С тем и жила выселенка, что ночами выплакивала слёзы, а сблизившись с Марьей, помогала ей в хозяйственных делах.
– Опять нагишом, Ефим? Взял бы мою поддёвку, всё теплей на морозе…  Сколь говорила об этом? – упрекнула Марья мужа.
– Ідзі сюды, мая макаўка мілая…
Михалец обнял жену, уступив место у печи.
– Здравствуйте, мужики!
– Здорово, Марья, как ноги? – зашумели бригадники.
– Ещё похороводимся с Ефимом на зависть врагам, а у вас кишка тонка? – женщина отвернулась, едва совладея с болью в ногах.
– Эх, бедовая ты, Марья, повезло Ефиму! – залыбился Щепёткин, спрыгивая с нар. – Дайвай-ка подсоблю, а ты, Ефим, разберись с детишками, ты у них с Настей в почёте и уважении.   
Михалец обнял Марию.
– Сиди уж, сиди, мы с Иваном обнесём отвар. Ну, детки, кто первый после меня?
От ребят не было отбою, следом потянулись взрослые. 
– Тётка Анна, иди сюда!
– Ну, его к чёрту, Ефим, сил моих больше нет, – отказалась женщина.
– Иди, глянь – у жены опухоль сходит с ног, зубы перестали шататься. Не смейся, Микалай, глянь. Ну? А, неделю назад? 
– Я не об этом, Ефим, – оживился Седов, – в отваре сила, я знаю – сибиряк. У нас сказывают: «Тайга калечит, тайга и лечит». 
Повеселевший мужик глянул на баб.
– Ничего, бабоньки, главное – испить горькую чашу зимы, а там похороводимся! – Седов щёлкнул пальцами, озорно подмигнув ослабшей женщине.
– Ожил, хороводник, Господи, прости мя грешную, – отмахнулась Анна, осторожно поднимаясь с лежанки.
– Погодь-ка умирать, тётка! Сейчас спроворим! – Воскликнул Щепёткин, отцеживая светло-коричневую жидкость с густым запахом хвои. 
– Витамины съели, ребятки?  Ефим? – окликнула мужа Марья.
– Товарищ командир, дети в полном составе отведали витаминов, – шутливо доложил Ефим. – Так, кодла?
– Та-а-а-к, – залыбились детишки, поддаваясь настроению дядьки Ефима и, небось, умышляя озорство.
– Не шуметь мне, – цыкнула на них Мария, – взрослые примут настой, потом ещё по ложечке вам. Забирай своих «скворцов», Настя, и марш в конец барака.
С ведром отваренной пихты женщина пошла к нарам, где лежали совсем ослабшие и больные люди. Мария вливала им в рот зеленоватой жидкости, приговаривая: «Глотай же, миленький, ещё немного, ещё». И шла от одного больного, еле-еле душа в теле, к другому, лежавшему рядом, изнеможённому и смотревшему в гроб бедолаге.
– Оставь, Марья, не шебуршись, всё одно снесут на погост, – отмахнулась от неё Анна, страдавшая малярией женщина. – Всю ночь трясло, Маш, нет мочи крест нести. Может, руки наложить на себя, а, Мань?   
– Не болтай лишнего, Анна, троих родила, а тут раскисла! Эка невидаль – лихорадит! Будет ещё трясти, хлебай и терпи! – Мария подала больной настой пихтовой лапки. 
– Осподи, как же он надоел – хуже горькой редьки! – сморщилась женщина.
– Пей, не жалей, Анна, сейчас уцелеть надо! – отчеканила Марья и направилась вдоль двухъярусных нар. – А где Мезенцев? Иван?
– Вышел к Голещихину, авось, что обломится пожрать, – скривился от рези в животе Щепёткин.
– Господи, чуток бы продуктов на затирку-другую!
– Сашка удачливый мужик, даст Бог повезёт. 
– А чё? Добывает, – подхватил Седов…
Выпила настой пихты и Наталья Коваленко. Приподнявшись на локте, процедила сквозь зубы:
– Ходишь, Марья, ходишь, тоже мне, ангел-хранитель…
– Меньше лежи, Наташка, а то пролежни наживёшь, – спокойно заметила Марья.
– Откуда у тебя берётся? – просипела женщина и рухнула на лежак, – не-е-е, это не жизнь…
К обеду милосердная сестра закончила обход барака. У занавески, отгораживающей семеюшку Сугак, задержалась.
Жена Сергея Сугака – Татьяна, сидя на нарах, вперила в неё полный безысходности и равнодушия взгляд.
– Как муж? – спросила Марья?
Татьяна опустила голову.
– Ни сёдни-завтра умрёт Сергей, – безучастно ответила сердешная. – Знаю, что помрёт… С него вши сошли, то ели клятые, волосы шевелились, а сейчас сошли в шубную подстилку, встану – кину на мороз! 
– Сынишка-то где, Тань?
– С Настей, видно, – кивнула несчастная на шум детворы.
Марья кинула взгляд на изнурённую женщину, и словно в зеркале увидела себя: «Господи, как нас измочалила жизнь…».
– Выпей, Тань! – попросила Мария, – у тебя Витька малой. Надо! Понимаешь?  Надо!
Других слов человеческого участия в страданиях обездоленных, как и она женщин, не нашлось – лишения и смерть стали обыденными явлениями их жизни. 
Мария остановилась у крайних нар, у печки, где с неунывающей кодлой умастилась Настя. В печи гудело пламя, трещали поленья, создавая особый уют ребятишкам, облепившим девушку с разных сторон. Казначеевой нравилось находиться с ребятнёй. Из-за ранений, полученных в войну с германцем, детей не было, поэтому тепло и заботу отдавала другим. «Не нажила своих», – носилась с мыслью Мария, и частенько, задумавшись, не спускала глаз с ребят выселенцев.
– Ты, как наседка с цыплятами! – улыбнулась женщина Насте.
– И, впрямь, цыплятки, что с них взять? – девушка прижала к себе чернявую девчушку. – Цветочки мои желторотые. Вас-то за что Бог наказал?!
– Высоко, видно, сидит, Настя, не обращает на нас внимания, – сорвалось с языка Марии, осторожно присевшей с ребятнёй. 
С оставшимся без родителей детьми, надо было что-то делать, иначе умрут. На эту беду обращала внимание и Мария, настаивая перед Голещихиным об отправке малышни, в строившийся в Парабели детский приют. Об этой проблеме знал председатель Парабельского райисполкома Братков, подтвердивший в один из приездов в посёлок участие власти в опёке детей. «Взяли бы с Ефимом одного себе, так не дадут...», – мелькнуло в мыслях Марии.
Вздохнув, она взяла деревянную ложку и черпнула из ведра:
– Ну, воробушки, кто первый? Ещё по ложечке, сегодня – последней. Открывайте рты, буду лечить вас! – с напускной строгостью обронила стряпуха.
– Не-е-е, тёть Марья, противно! – пискнула крошка, укрывшись под спасительную руку Насти.
– Выпей, Оленька, выпей хорошая, – подтолкнула малышку девушка.
– Хочешь быть здоровенькой?
– Хочу! – хитренько скосила глазки крохотулька. – А сказку расскажешь, тёть Насть?
– Конечно, расскажу, – улыбнулась детоводица. – Пейте лекарство, ребятки, полезное очень! Вот так и живём, тёть Мария, сказки слушаем…
Девушка вскинула взгляд на женщину. 
– Умница моя, – просияла Мария, – бери ведро, и управься со своими воробушками. Не можется что-то, прилягу.
– Отдохни, тёть Маш, я управлюсь с ними, и ведро оставлю у нар.   
– Хорошо, моя девочка, – Мария приголубила Настю и заковыляла к лежанке, где её ожидал Ефим. 
  По щекам девушки хлынули. Прижав головку малышки к себе, она испустила стон.
– Наступит день, ребятки, когда небушко опустится на землю и наступит рай... Увидите, мои хорошие, доживём до солнышка…
Николашка сощурил глаза.
– Быстрей бы опустилось…
– Опустится, ребятки! – исступлённо уверила рассказчица, – исчезнут злые люди, останутся добрые, они будут помогать друг дружке, жить долго и весело.
Мальчишка не удержался: 
– Скорей бы, ага, ребя? – оголец зыркнул на кодлу.
– Ага, Колька, – поддержали Кубрушко-младшего приятели. 
В глубине барака послышался едва слышный, но ощутимый слухом вой женщины, преисполненный полынной горечи.
Витька Сугак обернулся и отрешённо буркнул:
– Мамка плачет…
Помолчал и сухо наддал:
– Тятя, видно, помер!
Настя перекрестилась и с жаром вскинула голову:
– Успокой, Господи, душу раба твоего, Сергея, и прости ему все согрешения вольныя и невольныя, и даруй ему Царствие Небесное.
Ребятишки испуганно прижались к девушке.
Сергей Денежко прислушался к завыванию женщины, опустил ноги с топчана. Перед глазами поплыли круги.
– Тёска, значит, кончился. Снесть надо мужика… Так и передохнем все! – словно в никуда заметил Сергей.
– Отправиться в преисподнюю не сложно, зимовать – дела, – заметил Щепёткин, наматывая на распухшую ногу портянку.
– Нахрена эта жизнь спрашивается? – сморщился Денежко.
– От людей тоже многонько зависит.   
– Что-о-о-о? – рассвирепел Сергей. – Какие люди? Не смеши, Иван! Что от нас зависит, бедолаг, думающих лишь о том, как день пережить и не околеть на морозе? Мы есть пропастины, нелюдь! Вчера помер Котька, сын Антона, сейчас Сугак, завтра мы с тобой окочуримся! Вот она жизнь, итиё мать, без прикрас и плакатов! От нас зависит? Хэк, чудак! Сдохнем и всё…
Иван скрипнул зубами. Снял с гвоздя гармошку, и, склонив голову к мехам, пробежался по клавишам обмороженными пальцами. Гармонь вздохнула и робко запричитала переливчатыми звуками аккордов. Иван прислушался к льющейся мелодии и, яко тать в ночи, запел под нос:

То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит.
То моё сердечко  стонет,
Как осенний  лист дрожит…

Сергей Денежко окаменело слушал боязливые всхлипы гармони, вцепившись побелевшими пальцами в край топчана. «С таким настроем и, верно, подохнем все! Снесут к берёзам на съедение зверью, – пульсировали мысли в голове мужика, и вдруг что-то воспротивилось в ней! Стало на дыбы!   
– Ну, уж, хрен, не возьмёшь! – Взревел работяга.
Вскочил, набычившись, оглядел барак с плясавшими на стенах тенями доходяг и истошно вскричал. 
– Врёшь, падла, не дамся! Что притихли, мать вашу так? Умирать собрались? Рано! Слышите, люди, рано!
Топнул ногой в затрушенный опилками пол, хлопнул ладонями и с хрипотцой запел:

Эх, пить будем и гулять будем.
Смерть придёт – помирать будем!

Ожившие от мелодии люди растерялись, не зная, слушать ли причитания Татьяны Сугак или стенания гармони Ивана. Барак замер. Не отрывая глаз, сердяги уставились на Денежко. Сергей бухал пимами в земляной пол, хлопал в ладоши. В суматохе никто не заметил, как вернулся Мезенцев. Смахнув с усов сосульки, Александр широко открытыми глазами уставился на пляшущего мужика, скользнул по выселенческой братии взглядом. Между тем плясун разошёлся и подал сигнал гармонисту увеличить темп.
– Ещё, Иван! Наддай! Ещё! Ещё! Что, Санька, думаешь, Денежко умом тронулся? Не-е-е-ет. А, наддай, Иван, что-нибудь весёленькое!
Затихшая было гармонь, вновь подала голос, её звуки полегоньку-потихоньку набрали силу, и всем смертям назло разухабистая мелодия разорвала вонючее чрево затхлого барака. Залилась серебристым переливом:

Далеко в стране нарымской
Ни проехать, ни пройти.
Снарядили нас, лишенцев,
 Парабельский тракт вести.

На болото слани слали,
Шли тайгой дремучею,
Мы баландою подкреплялись
Со слезою жгучею.

Парабель мы увидали-
Вспоминали отчий дом.
Горько плакали, рыдали-
                Не бывать нам больше в нем…
    
Залихватские с хулиганинкой частушки забились в тесном бараке похлеще горевших печке дровишек, взывая к жизни взвинченный народ. Люди поднимали тяжёлые головы от провонявших прелой соломой лежанок. Послышались возгласы, и смрадная утроба барака заполнилась гвалтом, криками, переросшими в истеричный хохот и плач. Барак надрывался до упаду, барак и рыдал в исступлении! Склонив патлатую голову к мехам, Иван яростно рвал гармонь.
– Ну, будет вам, мужики, будет! – спокойный возглас Мезенцева отрезвил расходившихся почём зря людей.
Щепёткин тряхнул клоком грязных волос и рывком сжал гармонь. Испустив жалобный писк петуха, трёхрядка утихла.
– С ума же сойти можно, Сань, а тут хоть душу вынуть наизнанку!
Не возражая, Александр кивнул, однако остался непреклонным:
– Некогда сходить с ума, мужики, собирайтесь – снесём Сергея на погост, и не забывайте, что стужа за пятьдесят, не обморозьтесь.
Иван осмысленно глянул на Мезенцева и грустно заметил:
– Ужель загнёмся, Сань? Смотри! Все – доходяги!
– Не кисни, комиссар! Держись, как в окружении у белых под Пермью! Сам рассказывал! Надо держаться! Снесём Сергея и сразу идём к Вялову. Получим у него пять кулей отрубей, муки и мороженой рыбы. Голещихин обещал ещё подкинуть через недельку. В Томске нам снаряжается обоз с провиантом аж до самой весны. А там и Обь откроется, станет проще выживать.      
На трудвыселенцев обрушилось безмолвие. Лишь стенания Татьяны Сугак, склонившейся над телом мужа, испустившего дух с голодухи, и треск огня в пылавших печах нарушали удивление людей, услышавших от старшего бригадира нечто такое, что вызвало упоение и, разумеется, вселило осторожную уверенность в завтрашнем дне. «Неужели выживем?», – стучало в висках выселенцев уже не набатом, как минуту назад, а одушевлением и верой в завтрашнем дне. А пока что над рощей остатнего упокоения выселенцев кружило горластое вороньё, высматривая добычу из бренных тел несчастных, отошедших в мир иной.
Вечером у барака стояли две, укутанные в тряпьё фигурки и, неотрывая глаз от неба, любовались звёздами, вершившими путь во Вселенной.
– Смотри, Настька, а небушко и в правду опускается. Хорошо же, а?  Видишь, звёзды низко сверкают?
– Жди себе… Опустится, – фыркнула девчушка.
Колька Кубрушко огорчился:
– Дурочка с переулочка ты, Настя, знаю, что не опустится, – обронил мальчишка, прижавшись губами к пунцовой от мороза щёчке девушки. – А так хочется!..   


Глава 27

Уже первые ручьи Нарымской весны, шелестевшие под осевшим, и не очень свежим снежком, свели на нет сугробы в спецпосёлке Кирзавод.   Отражая смену времени года, они на одной ноте шумели, утешая выселенцев уверенностью в завтрашнем дне. Как же? Выжили, хлебнув выше крыши лиха сибирской зимы. Ещё рыпались утренники, сковывая землю морозцем, стеклили лужицы ледковой бязью, но шумела, оживая тайга, под дыбавшим с Оби ветерком. Сгибались деревьев под снежными шапками, лежавшими на лапнике, глядишь и он, через неделю обтает, осыплется неопрятной трухой
Затеявшие перекур выселенцы, слушали весенний гам. Ага – дятел, шебутной непоседа, с красной панамкой на головке. Отдавая предпочтение оседлой жизни, чем шумной стайке самок, озабочено бил носом в трухлявое дерево. Самец. Разумеется, ещё задорней чихвостил соперник, дробью бросая вызов из таёжных дебрей. С оживлением птиц продирали глаза важные обитатели Нарымской земли – бурые медведи. Не дай боже в это время попасть на глаза косолапому – задерёт, сломает, как спичку, порвёт на куски! Оголодавшие косматые зверюги с гнойными глазками, бродившие после зимней спячки в тайге, набивали брюхо хвоёй и всем, что не попадя на пути. Здесь же отъедались сохатые, осенью сбросившие с себя рога, питались сочной травой у болотной вязи и озёр, полных окуней. Природа в нарымской тайге брала своё.   
– Испили горькую чашу зимы, а, Иван? – забросил удочку Михалец, сдвигая шапку из собачины на обмороженное ухо. 
– Ишь, поют-заливаются и утренник нипочём! – щурился на солнышке Щепёткин. – А просека, язви её, конца не видать.
Не остывшие за ночь костры заполнили дымом вырубленную часть тайги.   
– Глаза боятся – руки делают! – вставил Михалец, оглядывая очищенную от сучьев полянку. – Самое время на охоту, Иван, гуси-белолобики прут косяками, селезенюхи из-под ног взлетают с чирками. Выйди на Голещихина, Мезенцев поддержит сходить на болота. 
– С охотой не заржавеет, Ефим, сыграем свадьбу Александра, а то не ровен час сорвётся обряд по селькупским обычаям. Тёща – бедовая, не простит. 
– Ишь ты, – усмехнулся Михалец, – на остятке женится. Не сбрендил ли он под чарами местной ведуньи? Обворожила, может?   
– Не-е-е, Фима, слушай сюда, как говорят в Одессе, пускаем корни здесь. Возьми хоть тебя. Живёшь с Марией по согласию с природой в совокупности естественных интересов человека. Тянете ссылку, не обращая внимания на несправедливость, в которой оказались волей судьбы, как сочетании обстоятельств, имеющих влияние на жизнь человека. Так же?
– Есть такое, – вздохнул Михалец.
– Так и Сашка с дитём природы! Решил в сию минуту, что оно вписывается в его представление о жизни – женится. Чего в этом плохого? Такие вот пироги, дружище! 
– Я его не осуждаю, Иван, Боже упаси, это личное дело. Я о другом: житьё-бытьё с селькупкой нарымских кровей пахнет пещерной эпохой – копейка в копейку, – раздражёно бросил Ефим.      
Щепёткин улыбнулся.
– Тебе, еврею, близки оттенки состояния души человека, эмоциональность, образность, чувственность, но здесь, друг ситный, вряд ли употребима мамэ-лошн твоего народа… 
Михалец вытаращился на бригадира.
– Откуда ты знаешь о мамэ-лошн? – перебил он Ивана.
– Э-э-э, Фимушка, к твоему сведению в гражданскую, на окраине Российской империи под Гуляйполем пришлось общаться с батькой Махно, под началом которого сражались отряды еврейских колоний. Нестор Иванович вооружил еврейское население местечек для защиты от разных «батек» и зачумлённых антисемитизмом жителей ближних селений. Там краем уха и слышал о ваших еврейских благословениях и проклятиях. О как! 
Михалец развёл руками и, бросив на идиш: «Чтоб нам слышать только добрые вести», – зашагал в конец расчищенной делянки. Иван смотрел ему вслед, недоумевая: «Обиделся что ли? Чем чёрт не шутит, задел что-нибудь живое?». Член бюро еврейской секции при Центральном комитете БССР Ефим Натанович Михалец удалялся, озадачив бывшего комиссара 5-й стрелковой дивизии 3-й армии Ивана Щепёткина скверным характером. «Человек настроения», – решил Иван.
– Ладно, мужики, – теряясь в догадках, спохватился бригадир, – за инструмент и в работу, сегодня жахнем до озерца, а там, слышь, Сергей? 
– Я тут, бригадир, – откликнулся Денежко.
– Возьми пару мужиков и проверь фитили и режёвки. К обеду сварганьте ухи, да пожирнее. Помнишь, где ставили? 
– В заводи у осоки.
– Не угодите начальству.      
– Хорошо, бригадир.
 Набитые стёжки-дорожки упирались в лесную опушку, заваленную кряжем, сутунками, вели на участки, где ссыльные с десятниками во главе, корчевали тайгу под поля с пшеницей, ржи, ячменя... Звенели пилы, тюкали топоры, людская разноголосица обрывалась скрипом поддпиленных деревьев и криком: «Береги-и-и-и-и-сь», за которым следовал нарастающий шум падавшего кедра. 
Женщины с детьми споро обрубали сучья со сваленных стволов, складывали их в кучи на освободившейся от чащи плешине, и жгли, затем, на кострищах, размораживая подтаявшую землю. Используя не хитрую тягу лошадей, освобождённые от сучьев лесины мужики трелевали на просеку, а там уже другая бригада выселенцев увозила их на парабельскую пристань для загрузки на баржи и отправки в Томск по Оби.  Хоть с горем пополам, но мало-помалу зелёный океан тайги отступал под натиском изнеможённых людей…
Мезенцев занимался кирпичным заводом. С осени его бригада изо всех сил пыталась наладить изготовку стройматериала, до холодов поставили несколько сараев, кое-какое оборудование, но выпуск продукции не пошёл. Ударившие морозы отбросили осуществление замысла по выпуску кирпича, работа стала колом, и её отложили до весны.
С наступлением тепла районное начальство согласовало с комендантом Арестовым вопрос создания артели из числа знающих кирпичное дело парабельцев. И, не встретив возражений Николая Васильевича, поручило Николаю Колотовкину набрать артель для оказания помощи спецпереселенцам в организации кирпичного производства. С началом весны работа на заводе возобновилась.
Нынче Мезенцев ожидал артельщиков из Парабели, так и не узнавших друг дружку с осени – всё «давай-давай» – тянули жилы с заданием пока не стукнул мороз. Поредевшая за зиму бригада Александра, гоняя жидкие цыгарки по кругу, обсуждала «двухсменку». «Выдюжим ли? Сработаемся с местными?» – судя по всему, думалось бригадиру ссыльных. 
Обоз парабельских артельщиков Александр услышал по звону колокольцев на дугах лошадей. Конные подводы из Парабели подкинули в помощь два десятка человек – с инструментом, узелками еды. Соскочив со скрипучих телег, мужики с удивлением озирались на ссыльных, отмечая по их худобе изменения, которые случились за зиму.
– Здоровы будете, мужики! – вышел навстречу Александр.   
– Здоровей видали, – ответил артельщик с бородой и оспинами на скулах. – Ты будешь Мезенцевым чё ль? 
– Им буду. Александр Мезенцев, старший бригадир.   
– Ну, я – Колотовкин, Николай, первый среди равных у них, – кивнул рябой на артельщиков. – Чем подсобить-то? Умеем кирпич варганить, есть навыки печи класть, ага. Можем затею высосать из пальца, чтобы глину вынуть и стряпать замес. Чё ещё можем, мужики? – старший артельщик обернулся к своим, хитро подмигнув для затравки беседы.
– Возьмём на буксир – доходяги, – подал голос пердила – молодец из молодцов.
Парабельцы рассмеялись, подзуживая один другого.
– Ладно, мужики, легче на поворотах, – осадил приехавших Мезенцев, – почесали языки и хватит.   
Местные учуяли внутреннюю силу ссыльного.
– На-ча-а-аль-ник, – не сдержавшись, съязвил крепкий артельщик.
Александр живо обрубил его:
– Директор Ленинградского завода «Электрик» к вашему сведению господин хороший. А эту женщину видишь? Она герой мировой войны Мария Казначеева, воевала в разведке в тылу у кайзеровских войск – «языков» таскала на себе. Этот, – Мезенцев кивнул на Михальца – ответственный работник Центрального комитета партии Белоруссии Ефим Михалец. Всех назвать?   
Парабельцы вытаращились: «Мать честная, без «проклятой» не разберёшься! Ну, их на хрен, давай к делу!».
– Стоп, стоп, – подал голос один из артельщиков в дождевике, – этот чернявый из Белоруссии будет?
– Из Белоруссии, – подтвердил бригадир ссыльных.
– И я белорус, из Придвинья, – артельщик шагнул вперёд.
Ефим уставился на мужика с широкими усами.
– Я бывал на Витебщине после присоединения части земель РСФСР к Белоруссии. Занимался просвещением в национально-территориальных советах, открывал еврейские отделения в высших учебных заведениях Витебска… Помню Моисея Геймана – меламеда хедеры в Марченках Городокского района …
– Я ж з Марченок! Старшынёй сельсавета быў! – вскричал артельщик, и бровью не повёл, что перешёл на белорусский язык, – і прозвішча маё – Марчанка. Майсей Ицкович Гейман працаваў у мяне дырэктарам нацыянальнай школы! Выключны чалавек! (Я же из Марченок, председатель сельсовета! – вскричал артельщик, и бровью не повёл, как перешёл на белорусский язык, – и фамилия моя Марченко, Моисей Ицкович Гейман работал у меня директором национальной школы! Исключительно замечательный человек!) 
Мужики обеих бригад замешкались. Бывает же такое! Уроженцы Белоруссии свиделись на другом конце света и где? – В Парабельской тайге. Ну и дела! Между тем, Ефим, как выпускник Минского учительского института, занимавшийся в бытность работы в главном бюро еврейских коммунистических секций при Центральном бюро Коммунистической партии большевиков просвещением еврейских детей, не мог не обсудить общего знакомого – Геймана.    
– Майсей – дзівосная асоба сярод меламедов нашай абшчыны. Прышчапленьня дзецям бездані мудрасьці, стараннасць і шанавання старэйшых – доля выбітных асоб. Пасля закрыцця хедар і ешывы ў Віцебску яму ўласціва было застацца сярод дзяцей і весці іх да розуму вялікага (Моисей – изумительная особа среди меламедов нашей общины. Прививание детям бездны премудрости, прилежности и почитания старших – удел выдающихся личностей. После закрытия хедер и иешивы в Витебске ему свойственно было остаться среди детей и вести их к разуму великого).
Антон согласился с Ефимом в части просвещения, одобрил активную молодёжь, стремившуюся к образованию. И они бы ещё общались, не замечая вокруг ничего, однако – дела. Колотовкин осадил их беседу, мол, ещё натолкуетесь, поднимая кирпичный завод, а Мезенцеву предложил:   
– Мои, Санька, петрят в оснастке и выделке кирпича, стало быть сватай нам кашу варить здесь, а твоим я покажу, как следует смешивать глину с песком и делать замес…  И полным ходом – вперёд. – Идёт?
Усмехнувшись, Александр развёл руками.
– Почему нет? Михалец? – бригадир бросил взгляд на Ефима, – займёшься глиной. Сколько человек потянет в карьере?
– Пару десятков, думаю, могут...
– М-да-а, раз-два и обчёлся, определяй. Остальных отправь с Кубрушко возить глину к цехам. Слышь, Антон? 
– С каких щей, Николаич, за глину браться, если не завершили склад под кирпич? Сподручней закончить …
– Не ерепенься, Антон, – перебил его Мезенцев, – сподручней было вчера, а сегодня нет. Цехами и оборудованием займутся парабельцы. Они знают условия выпуска и производство.
– Ну, как знаешь.
Малость помявшись на месте, ссыльные и артельщики разошлись по участкам работы. Колотовкин и Мезенцев осмотрели производственный цех на годность к работе. В сколоченном из тёса и отведённом для обжига кирпича сарае, требовала ремонта печь. Она топилась дровами, создавая температуру в загрузочной камере для обжига сырца, а затем   охлаждения. Термопечь ставили на фундаменте из битого кирпича и глины, углублённого ниже уровня земли, но не отштукатурили как требовала инструкция по эксплуатации. Колотовкин отметил, что не доведена до ума топочная камера с поддувалом. Этим и занялись парабельцы.
– Мои справятся с печью, Санька – плёвое дело, отделаем, как Бог черепаху. Сам возьмись за глину и песок. Расскажу, как ладить выем из карьера и делать замес. Свистеть нам с тобой в одну дуду, идём.   
Между делом Колотовкин сообщил Мезенцеву о наказе властей в отношении производства продукции – начать в сжатые сроки. Иначе говоря, выпуск кирпича контролировался председателем нарымского исполкома Пантелеем Погадаевым, ему не давал спуска Томск. Первую продукцию с осени выпустить не удалось ещё и в виду нарушения технологии замеса глиняной массы. Упустили и цикл прогревания сырца на первом этапе обжига, поэтому контрольная партия продукции не выдержала испытаний – кирпич рассыпался.
Первый день прошёл в полную силу. Люди не чувствовали ног и всё-таки к исходу светлого времени дня, намеченные Мезенцевым и Колотовкиным задачи, были выполнены. Вечером Александр зашёл в цех для обжига кирпича и обомлел – выложенная и побеленная известью печь была готова к обжигу продукции.
– Молодцы, Николай, работа принимается! В свой черёд и мы набили руку по забору глины, настелили подъезд из карьера, смазали тачки. 
– Всё путём! На сегодня в самый раз, уже морозит. Завтра вытопим печь, обмозгуем всю канитель от карьера до закладки кирпича на обжиг и выемке на склад. К слову сказать, Санька, надо людей на гравийку отправить.
Александр поднял бровь.
– На гравийку?
– Вымостить дорогу от склада. По ней будем вывозить кирпич на пристань и загружать на баржи для отправки в Томск. Подлатаем. Зарядят дожди, итиё мать, раскиснет, и лошадь не возьмёт.
– Хорошо, Николай, утром решим, – Мезенцев протянул руку.
Старший артельщик сжал ладонь бригадира.
– Ты, вон чё, Сань, на-ка табачок, сгодится.
Колотовкин сцапал с телеги затрушенную самосадом наволочку из-под подушки и сунул её Александру.   
– Ух ты! Щедрый дар, спасибо…
– Ни чё, – буркнул рябой парабелец, и стеганул лошадь вожжами. Телега задребезжала по узкой колее, за ней пристроились остальные подводы и со звоном колокольцев направились в Парабель.   
Поёжившись, Михалец глянул им вслед.
– Ладные мужики, живут порядком, а скольких схоронили мы, мать честная…
– Да-а-а, через край зарыли людей, крапивки с лебедушкой не мешало б уже, – сорвалось с языка Антона. 
– Не дурно бы, – согласился Ефим. – Утром Вялов сморозил, мол, за ледоходом баржи идут с людьми и провиантом. Много барж … 
– Что собак нерезаных, да? – с сомнением хмыкнул Лаймолис.
– В самом деле идут, мужики, – вмешался Сан Саныч – десятник из бригады Щепёткина. Надысь я был в Парабели по рыболовным делам, там «бугор» какой-то приехал из Томска, сказал, что, действительно, провиант идёт рекой. Так и есть, – хохотнув, Сан Саныч чесанул к своей бригаде.
Мужики переглянулись. Помолчали. Низкая облачность вот-вот разрешится снегом или мелким секущим дождём. Невзирая на зябкий денёк, и в помине не осталось безнадёги, причинявшей страдания поселенцам в дни суровой зимы. День был серым, по-весеннему промозглым, но небосвод не выстуживался морозом до бледной голубизны, когда, казалось, что жизнь на земле отгородилась им от Вселенной. Полной грудью Ефим хватал воздух, чувствуя подъём настроения, подпитанного целительной силой весны, пробуждался от спячки. Тут было всё: радость ожидания солнечных дней и новостей, которые, случалось, переступали порог выселенческих бараков, упоение природой, а значит, жаждой к жизни. Душевный порыв вселял уверенность в завтрашнем дне, как и в будущем, которое таилось не Бог весть где, а рукой подать. Улыбнулся: «Дождались весны… Так и живём лучшим! Оно – рядом, близёхонько, а не схватишь!». Михалец огляделся, словно в первые увидел парабельскую ширь, и почитай простонал:
– Осподи, богатство какое: леса – стройся не хочу, покосы – держи скотину, водищи кругом, а рыбы-то, рыбы…  Жить да жить, нет – наступили на горло собственной песне! – и с надеждой, наивной верой, обращаясь не то к себе, не то к Антону, ввернул:
– Может, дотерпим воли и поживём ещё, а?
Кубрушко усмехнулся: 
– Жди золотого дождя, Ефим! Пусть горит оно синим пламенем такая воля и богатство, от которых дохнет скотина и мы заодно!
Поскальзываясь на неровностях подтаявшей дороги, люди брели в барак, обмениваясь мыслями о доле.
– Не-е-е-е, убить нас не получится, – Михалец с уверенностью открыл скрипучую дверь барака и вошёл в зловонное помещение с нарами.
Артельщики из Парабели приехали утром. Мезенцев с бригадой ожидал их у сарая для обжига кирпича.
– Собрались, мужики? – окликнул Колотовкин своих парабельских, – чешете языками, чешете, чё-нибудь путное отчебучьте.
Мужики рассмеялись.
– Мои в сборе, – улыбнулся Александр, пожимая руку рябому парабельцу.
– Ну, и с Богом – за работу.  Егор, Афанасий, займётесь кругом. Через час завезём глину и песок для замеса. Всё должно быть чин чинарём – слышите меня? – изобразил строгость старший артельщик, кривя лицо от перегара, исходившего от друзей. – Чтоб порядок и без булды, иначе отправлю в кутузку, узнаете мне дисциплину.
– Дядь Коль, не серчай, приняли вчера с Егором «по единой», чё ж пенять? Генка Бубнов встретился на Советской, пойдём, «грит», заглянем ко мне пока Катерина шлындает хрен знает где. Ну, зашли, посидели…    
– А хмельнюк зачем правили с утра, черти?
– Дык, дядь Коль, с утра «плеснуть за воротник» – святое – вытаращил глаза Афонька. – Суворов говорил…
– Я тебе дам, стервец, Суворов! – взревел Колотовкин, – Суворов ему после бани сказал, итиё мать, Суворов после работы велел! А ну живо на круг!
– Мы в ажуре с Егоркой, дядь Коль, у нас не заржавеет… Справимся.
К обеду замес был готов, и дело с концом – Колотовкин объявил перекур. Из обрезок досок артельщики соорудили столик и выложили на него жратву: хлеб, яйца, сало, мясо, рыбу, картоху в «мундирах», грибы, молоко в бидоне. И весело болтая ни о чём, усаживались подзаправиться чем Бог послал. Бригадники Мезенцева отошли в сторонку, выскребая из уголков карманов крохи табака, чтобы дымом самосада перебить голод.
– Чё там толкётесь, Сань, эй, мужики? – приподнялся с бревна Колотовкин, – а, ну за стол! 
Выселенцы переглянулись, не зная, как определиться.
– Что делать, Николаич? – сорвалось с языка Михальца.
Мезенцев не ответил.
– Чё шепчетесь, итиё мать? За стол, Санька, живей.
– Пойдём? – выдавил Александр, обращаясь к Михальцу.
– Не удобно…   
Бригадир махнул рукой:   
– Была, ни была, пошли, мужики.
– Всё путём! Сдвиньтесь, охламоны, – ругнулся Николай на Егора с Афанасием, доныне изнывающих похмельем.
– Мы, чё, дядь Коль? Мы – ни чё! – буркнул Егор, всё ещё взирая на мир мутными с перепоя глазами. 
– Берите, берите, – предложил выселенцам Николай.
Оказавшийся среди артельщиков Парабели белорус Марченко, махнул Ефиму рукой.   
– Иди, земляк, устраивайся рядышком. Оголодал весь, нажимай так, чтоб за ушами пищало, как толкуют парабельцы. Харчаванне сытнае ў іх, наворачивай і не саромейся (Питание сытное у них, наворачивай и не стесняйся).
– Няёмка ўсё ж... (Неловко всё же…).
– Хто смелы, той умелы, – кажуць у нас у Беларусі. Дакладна, зямляк? (Кто смелый, тот умелый, – говорят у нас в Белоруссии. Верно, земляк?).
– Праўда.
– У нас яшчэ адзін беларус, абжыўся – Милентий Акімаў, не памятаеш? Старшыня Горожанского райвыканкама (У нас ещё один белорус обжился – Милентий Акимов, не помнишь? Председатель Горожанского райисполкома).
– Милентий Тадеушевич? – изумился Михалец. – Я з яго жонкай Янінай Адамаўны, інструктарам аддзела асветы райкама партыі, ладзіў у раёне габрэйскія школы, ай-я-яй, які чалавек! (Я с его женой Яниной Адамовной, инструктором отдела просвещения райкома партии, устраивал в районе еврейские школы, ай-я-яй, какой человек!).
– Ён у Бялку жыве, паблізу Парабели ... Я з жонкай і трыма дзеткамі ютимся ў зямлянцы, нічога паволі-спакваля. Дровы ёсць, печка ёсць, з прадуктамі нядрэнна. Я пры справах, натурпаек вылучаюць на месяц. Мужыкі касіліся спачатку, маўляў, не нашага сукна епанча, у конях не пятрыт, паказаў ім, як з імі звяртацца – камендант Арыштаў пакінуў у Парабели. У мяне ж на Городокщине племянной конезавод быў, цыганы разводзілі коней. Акімаў не дасць схлусіць, ён ведае, што першы сакратар ЦК кампартыі Беларусі Ян Барысавіч Гамарник запрашаў мяне на канферэнцыю ў Мінск дзяліцца вопытам з гаспадаркамі рэспублікі. (Он в Белке живёт, поблизости Парабели … Я с женой и тремя детишками ютимся в землянке, ничего потихоньку-полегоньку. Дрова есть, печка есть, с продуктами неплохо. Я при делах, натурпаёк выделяют на месяц. Мужики косились вначале, мол, не нашего сукна епанча, в лошадях не петрит, показал им, как с ними обращаться – комендант Арестов оставил в Парабели. У меня же на Городокщине племенной конезавод был, цыгане разводили лошадей. Акимов не даст соврать, он знает, что первый секретарь ЦК компартии Белоруссии Ян Борисович Гамарник приглашал меня на конференцию в Минск делиться опытом с хозяйствами республики).
Колотовкин не выдержал первым.
– Дай ты, Антон, поесть замляку! Ещё наговоритесь, а то лопочите, лопочите по-своему…   
– И, правда, Антон, ешь, наговоримся ещё.       
 Спервоначала несмело, затем шибче и шибче выселенцы напали на еду. С таким объединением они не ели и в лучшей жизни – за уши не оттянешь, поражаясь вкусной, обильной сибирской еде… Глядь, а на столе и крохи не осталось, смели отварную стерлядь – пальчики оближешь, куски телятины с маринованными грибочками, огурчиками… 
– Извините, мужики, – смущённо ввернул Мезенцев, чувствуя, как лишается сознания от обуявшего его сна.
– Ничего, Сань, нам домой. На сегодня всё. Замес киснет, а завтра развернёмся, как полагается, – и показал кулак шалопаям Егорке и Афоньке. – Смотрите мне, чтоб ни-ни. Чикайся с вами…
– Чё вы, дядь Коль, зуб даём! – отмазался Егор, выпучив для убедительности бесстыжие зенки.
Следующим днём бригада Мезенцева обустроила площадку для сушки кирпича, склад готовой продукции. Людей Александр разбил на две смены, и работа над производством стратегического материала началась объёмами, устраивающими руководство района и округа.


Глава 28

А матушка Обь охала, пыхтела Колда – селькупская река, соединившая в умозрении чумылькупов нижний и верхний миры. Земля им – живое существо, вода – душа – учили старики. Торосами ломких льдин вздыбилась Колда-Обь, кряхтела, махом разрешившись ледоходом, сметая волной с берегов избушки и обласы остяков.
Чесались руки Парабельских рыбаков.
– Э-э-эй, на рыбалку, – взывали бригадиры спозаранку и, матерясь от злого сушняка, ехали мерить участки стрежевых тоней. Мозговали, как вламывать на путине, не разгибая спин: кто на вымете невода с бригадиром во главе, кто на замёте для спуска пятного крыла, на притоне.
– Э-э-эх, бедолаги, рыбалка – штука такая, ага, с кондачка не возьмёшь, зарубите на носу, – учил рыбаков председатель Парабельского райисполкома Братков.
По его замыслу, набранные из выселенцев бригады, должны были всех переплюнуть в приросте показателей по вылову рыбы. Тяжело опустившись на смолёный облас остяка Ёшки, Илья Игнатьевич размышлял об освоении новых стрежевых тоней, восполнении утонувших по осени мужиков – доходяг. Что с них взять? Остальные загнулись зимой. Не управились парабельские рыбаки с добычей рыбы, волей-неволей – объегорили их каргасокские промысловики! Выход из положения виделся председателю райисполкома в выселенцах. Он долго «полоскал» мозги рыболовецким бригадам истощённых людей. А, как иначе? Качал права Томск, требуя рыбы перерабатывающим заводам. Стращал лагерями Новосибирск, выбивая лес обрабатывающим предприятиям столицы Сибири. Рвали на куски – все, кому не лень! 
Не секрет, что в рыболовецко-промысловой отрасли района Братков рассчитывал на бригадира Михеева, трафил ему, и, может, не всегда объективно давал волю фантазии. В их отношениях были обстоятельства, которые сдружили на всю жизнь, – оба вкалывали в рыболовецкой артели купца Родюкова. Это было время, когда Нарымский край, ориентированный на рыбный промысел с использованием наёмной рабочей силы, сосредоточился на рыбопромышленных песках, оснащённых стрежевыми неводами для вылова ценных пород рыб.
Парни из крестьянских семей парабелья рыбачили в артели богатого купца и, неплохо зарабатывая на промысле, мечтали уехать в Томск на учёбу в ремесленное училище. Ребят тянуло слесарно-токарное, кузнечное дело, они интересовались механизмами, и уехали бы в город. Однако, события 1917 года, растерзавшие мир на куски, перекроили таёжную глубинку Томской губернии, пыхнувшую вскоре гражданской войной. Размежевались пути-дороженьки Ильи и Андрея: Михеев укрылся в таёжной заимке на Сочиге, партизанил, отбивая с мужиками обозы у колчаковских войск.  Братков «зацепился» за Томск – культурную юдоль Сибири, которую известный географ Семёнов-Тян-Шанский назвал «Сибирскими Афинами». Не иначе, как за наличие в Томске учебных заведений, библиотек, театров, иных мест культурного досуга сибиряков.
По окончании технологического института Илья возглавил межколхозную машинно-тракторную станцию в Кожевниково. Работал без устали, осваивая, поступавшую в обращение американскую технику, устраивал её ремонт, эксплуатацию в условиях Нарымского севера. Организаторскую сметку Браткова подметило руководство Томского округа, что послужило направлением Ильи в органы исполнительной власти Парабельского района. Пахал он, как мерин, днём и ночью! Недужилось, но держался изо всех сил, болея за дело, порученное партией по коллективизации района и приёму спецконтингента на поселение.    
Ныне мало кто из парабельцев помнил пацанов, рано утром вскакивавших в сорокоградусную стужу под крик: «На рыбалку-у-у-у-у… мать-пермать». Михеев тянул лямку на стрежевых песках, налаживая промышленный лов рыбы новыми средствами, Братков руководил районом, выполняя задания партии и правительства в индустриальной сфере, коллективизации. Илья любил приезжать к товарищу на закате обских вечеров похлебать ушицы из стерляди, обсудить дела под стопарик «проклятой». «Э-э-х, жизнь, идриё мать… Бежим, бежим, куда?» – размышляли, бывало, друзья у костра на песчаном берегу Оби, слушая таинственный плеск Колды-реки.
Опять же, вздыбленная девизом: «Давай-давай!» страна стремилась к достижениям, в промыслах – в том числе. Как ни крути, Георгич высказывал дельные мысли, и не удивительно, что Илья учитывал его «завороты» не только в промысловых делах, но и организационных – тоже. В очередной раз, размышляя над предложением Андрея по обеспечению питанием спецконтингента, выполнению показателей труда, размещению новых партий выселенцев, прибывающих в район, Братков согласился с ним. Недовольный летошней путиной, Михеев ворчал:
– Пришлых мужиков оснастить кой-какими орудиями лова, сетёшками там, мордами, натаскать на рыбалку с участием остяцких юрт и, глядишь, увеличат добычу в текущий срок.
«И в самом деле! – размышлял Илья, – выселенческие посёлки обустраивались вдоль Оби и её притокам щедрых рыбой на всём протяжении. Такое обстоятельство при подходе с умом обеспечит выселенцев питанием».
– Чё я скажу, Игнатьич? – гнул своё бригадир, бедолаги и себя обеспечат кормёжкой на зиму, и цифирки увеличат в табеле улова. А ну, пролезет, а? Чё лупишь глаза, как Ленин на буржуазию? 
– Типун тебе на язык! Чччё мелешь, язви тебя, Андрюха, – вскочил Братков, обернувшись по сторонам, – оставь в покое Ильича, своей смертью не сдохнешь. 
Михеев отмахнулся.
– Не парься, Игнатьич, коптим небо у чёрта на куличках, дальше Васюгана не сошлют, меньше пули не дадут.
– Удумал ещё! – кипел, ещё более, раздражаясь, Братков, избегавший трепотни о лицах, чьи портреты висели на стенах кабинетов, – в «Колпашкино» «ковыряют» дырки в затылках по приговорам «троек», а ты болтаешь, твою мать… Не трепись, Андрей, и семью береги… 
Отсморкавшись двумя пальцами, Илья бросил взгляд на рыбака. Бригадир обмяк, потирая заскорузлой пятернёй подбородок. 
– Душа болит, Игнатьич… Ты партейный, начальство, форс держишь перед нами-работягами – справедливо. Сколь костей этих бедолаг зарыто в Нарымской земле… Ай-я-яй. Говоришь, отпороли тебя за наши грехи, что летом не взяли рыбки по норме? М-да-а-а…
– Поворачивай оглобли, брат, не прошлись бы по нашим загривкам, Андрюха, вон чё. Надысь Смирнов запустил глаза на исполком… Виктор Иваныч бывает, вроде и сказать чё хочет, но посидит-посидит и уйдёт. Не раскусишь его…
– Не бери в голову, Илья, у него служба такая, думай, как жратву завести выселенцам. Зимой – грехов не оберёшься, а туточки бери – не хочу! – выпучил глаза Михеев.
Братков пожевал губами.
– Это всё так, Георгич … 
– Слышь, чё говорю, – напирал рыбак, – если на территории нашей спецкомендатуры русло Парабели охватить от Соиспаево, Тарска и до Коробейниково, рыбы сколь хош возьмём! Атармой на Сочиге тоннами словим, а там посёлков ссыльных – ужасть сколь! Смотри чё получается: Смольный, Горка, Белка, Сочига, Безымянный, Кириловка… 
– Поготь-поготь, Андрей, не сучи ногами – сколь чего – знаю! – отмахнулся Братков, массируя грудь в области сердца, – Ширнина отправил в Нарым…
– Ну? – выпялился Михеев.
– Вырвет у Дюкова сетёшек разных там, дели. Даст, Иван, поди, не без этого.
– Сетёшек наить, – осклабился Михеев, – если с умом подойти, Илья, из Томского вытянем кой чё … Знаю, о чём говорю…
Бригадир хмыкнул и потянулся к кисету. 
– И я знаю, итиё мать! Хватило же у тебя ума отправить уполномоченного к остякам? – рассвирепел председатель райисполкома, матерясь про себя: боли в сердце не отпускали, сдавили грудь.   
– Я же для дела, Игнатьич, отправил, – стушевался Михеев, вылупив зенки шире плеч. – Вон чё обрели! Мать честная!   
Михеев осерчал на Андрея за радушие к гостям. Не любил вспоминать об этом. Уже по осени из Томского пожаловал уполномоченный по рыбной ловле глянуть снасти, флот, то да сё… Георгич, как полагается – угостил! И всё бы ничего! Сколько комиссий навещало рыбаков? Угощали так, что меркло в глазах и у ходоков от власти, и рыбаков…  Но этот случай был особенным: уполномоченный оказался уроженцем России и, будучи переведённым на работу в Сибирь, не нюхал житухи селькупов, о чём обмолвиться Михееву за «чушью» под «злодейку с наклейкой». Сказано? Сделано!      
– Ёшка, – рыкнул бригадир, – бери дорогого гостя на мётчик и лети к остякам в Ласкино – угости Митрофана Панкратыча, как наить! По Парабельски, слышь чё ли?
Уговаривать Ёшку не след: «Ната, так ната», – вяло отозвался остяк и дал ходу с уполномоченным на ласкинский плёс. А там свадьба: затейливая, самобытная – статную селькупку Сёнгу выдавали замуж за ссыльного Александра. Свадьба восхитила гостя своеобразием и обычаями коренного населения Нарымского края. На его глазах селькупы обсуждали уплату калыма: постельные принадлежности, полотенца, посуду. «Это за труды дают, что воспитал…» – объяснял Ёшка гостю из Томска. Со слов Ёшки, исполнявшего роль провожатого, Митрофан Панкратович выяснил, что жених Сашка был начальником у выселенцев посёлка Кирзавод. У него брали людей на стрежпески для рыбалки с парабельскими рыбаками Андрюшки Михеева.
– Шипко хароший мужик, паря, – посасывая трубку, ляпнул Ёшка.
Не укрылось от Митрофана, что на песчаный берег Оби прибывал народ, одетый в праздничные наряды. Не без удовольствия он косился на селькупских женщин в платках с налобником и искусной вышивкой на них. Отметил пригожество платьев прямого покроя, сшитых, как объяснил Ёшка, из крапивного волокна. У некоторых женщин на платьях были приторочены меховые кисточки из беличьих хвостов и лисьего меха, они крепились на вышитый орнамент, расположенный на спинке платья.
Нарядней всех смотрелась невеста Сёнга. Митрофан не мог налюбоваться молодой селькупкой с округлыми плечами: у горловины платья воротничок-стоичка, подол окаймлён тканью красного цвета, на рукавах цветными нитями вышиты орнаменты. По нижнему краю кокетки висели медные монетки, на подоле начёсана бахрома из тонко нарезанных полосок кожи. Платье с пояском и подвесками, зашнурованное сзади замысловатым образом. – «Красавица», – не смущаясь, рассудил гость, восхищаясь Сёнгой.
С невестой была женщина, верно, мать. И не ошибся, Ёшка поддакнул, что это Оккыр-пайа – авем (мать) Сёнги, уважаемая в Ласкиных юртах пайалджига (бабушка).
– Торова, пайа (здравствуй, старая), – приветствовал её Ёшка, хитро блеснув щёлочками глаз, –  машэк мат удлел? (меня впусти в дом?). Гостя привёз, принимай.
– Торова, Ёшка, мат тэка андэлбак! (Здравствуй, Ёшка, я рада тебе!) – проскрипела Оккыр-пайа, окинув взглядом Митрофана. – Праздник у нас, шаман Шолеума ждёт в святилище. Будь с нами.
– Спасибо тэка, тат машэк ыг квэдэмблел (Я благодарю тебя, ты меня не ругай), – ощирился щербатым ртом Ёшка, потиря от удовольствия руки – есть, пить будут. 
Оживление селькупов стихло, все уставились на мужика с подстриженой бородкой и густыми волосами. – «Жених, верно», – сообразил Митрофан. Ёшка радостно закивал:
 – Хароший мужик Сашка, паря.
Тем временем, Александр Мезенцев, а это был он – старший бригадир кирзаводских выселенцев, подошёл к Окке и склонил перед ней голову.
– Здравствуй, мудрая мать семейства! Красоту и любовь твоему сердцу на вечные времена!
– Торово, Сашка! – Окка-пайа довольно пыхнула трубкой.
– Возьми от меня калым: длинную шубу, амба (мать). Это уплата за твою дочь Сёнгу. Мех добывал не я, но обещаю перед твоим медвежьим родом, что буду относиться к Сёнге с уважением, заботится о ней, любить нашего сына.
– Хо, шибко харошо сказал! –  прослезилась пайа.
Стоявшие рука об руку селькупы, одобрительно закивали, поощряя порыв жениха уважить обычаи чумылькупов.
– Если ладится, идём на лабаз, святое место, там ждёт шаман Шолеума, он разрешил.
Селькупы засобирались в тайгу. К священному лабазу ходил ограниченый круг людей. Приняв от Оккыр-пайи обязанности по ношению даров для духов, Сёнга была последней из них, имевшей законое право. Шаман Шолеума расширил число участников приношений, полагая, что с увеличением их количества, вырастут дары. И был прав. Если Сёнга раз-два в месяц навещала святилище, теперь к нему тянулась цепочка людей из Ласкино, стойбищ. Шаман знал, что делал, люди шептались – не бедствовал! 
Солнце вышло на полдень и обильная роса то и дело вспыхивала от проникших через дебри лучиков солнца. На гриве ещё клубился туман, застрявший в деревьях, густел, скатываясь в низины и таял там, оставляя влагу ни листьях и осыпавшейся хвое.
Шли быстро, сноровисто. Изредка таёжную тишину нарушали резкие вскрики беспокойной сойки, да в кронах кедрача золотистыми лучиками мелькали молчаливые огнёвки. Нет-нет, да взметнётся по стволу темнохвостая белка, сердито цокая на пришельцев. Застойный  воздух, пропитанный прелью, смолой и терпким запахом багульника, с непривычки дурманил голову томскому гостю. Митрофан Панкратович, восхищённый увиденным обычаем в непривычной обстановке, то и дело «хмыкал», удивляясь ловкости селькупов двигаться по лесу. Многое чего ему нравилось в общем-то бедной житухе коренного народа, вместе с тем сохранившего обычаи, традиции, перенятые от предков. Ему, жителю астраханских степей, бахчи и волжских осетров, была интересна таёжная жизнь селькупского населения, жившего рыбным и охотничьим промыслом.   
Повеяло дымом костра. Люди оживились.
– Однако, пришли! – остановилась Оккыр-пайа, опираясь на суковатую палку из осины, –  Шолеума  заждался нас.
– Хо! С Шолеумой юрты Саиспаевские, Пыткинские, Минеивские, Ласкины, Мумышевы, Невальцевы. Кто живой, ушли с  Тыма, – заметил средних лет селькуп Артём.
– Бросили всё и в Ласкино. Шибко сыро, зверь, птица  промышляются плохо.  Бескормица.  Многие подохли, – уныло поддакнул Николай.
Подойдя к лабазу, селькупы приветствовали друг друга.
– Торово, род Иженбиных! К священству готовы, кэдэхэл куп (шаман) ждёт.
Судя по всему, свадебный обряд намечен был у лабаза – священного амбарчика, что прилабунился к кедру с изображением идола.
– Что это за хрень, Ёшка? – Митрофан кивнул на образ, высеченный на коре дерева.
– Т-шшш, – услышит, – сделал страшные глаза остяк. – Это порге, дух рода коркыл-тадыр, он ставится в угодях и стойбищах Иженбиных…   
Гость понимающе кивнул и обратил внимание на круг, выложенный из камней. Войти в него, оказывается, имели  право кэдэхэл куп – шаман и два его помощника. Крупные камни, расположенные с южной стороны круга, обозначали двери. Внутри дрова для костра. Как объяснил Митрофану Панкратовичу рыбак Ёшка, круг считался священным местом, оно состояло из Мирового дерева и ворот Полярной звезды. Через ворота помощники должны были ввести шамана внутрь круга для совершения им свадебного обряда. С этой целью шаман совершал странствие в Верхний мир, поднимаясь по девяти ступеням Мирового Древа, где общался с духами. Полярная звезда указывала ему вход в поднебесное мироздание.
По окончании обустройства места обряда его осветили. Участники торжества ударили в бубны и призвали помощников дать им силы для совершения ритуала. – «Затея свадебного торжества, – пояснил Ёшка, – уничтожение всего злобного, что может случиться в жизни жениха и невесты. Чумылькупы должны мыслено представить, что звуки бубна изгоняют плохое».
И таинство началось с суеты, пленившей Митрофана. Чумазая стайка детей, вдруг, испуганно вскрикнула и кинулась обегать гостей, что послужило сигналом к началу свадебной церемонии. Селькупы шли к месту обряда, и, три раза оборачиваясь перед деревянным божком, садились по правую сторону на землю, застеленную лапником. По левую сторону после совершения действия – женщины. 
Затем присутствующие при обряде селькупы вынули красные ленты и полоски из ткани. – «Полоски – это символ несчастий, паря, плохой жизни у молодых, – шептал Митрофану Ёшка. – Красный цвет – это цвет большого, великого, зовущий для связывания несчастий и болезней в пучок». Ничего не скажешь, участники ритуала тремя узелками связали полоски ткани лентами, мысленно желая молодым лучшей жизни.   
Следующим актом и, пожалуй главным, – решил Митрофан Панкратович, наблюдая за интересным народом Сибири, – был танец шамана. На удар Шолеумы в пынгыр (бубен) вышли помощники, завязали ему глаза, и, через обозначеные двумя камнями «ворота», ввели в центр круга.  Едва шаман оказался в центре внимания, как участники ритуала, подхватив ритм его ударов в бубен, ударили в свои ударные инструменты. При этом помощники, держа Шолеуму под руки, трижды обвели его в круге по движению солнца и развязали глаза.
Шаман предстал перед Митрофаном Панкратовичем в неописуемой красе. Одет был Шолеума в одежду из кожи, вроде кафтана, спереди короткую, сзади – длинную до земли. Кафтан был завязан ремнями на груди и застёгнут на пряжку под шеей. Сверху меховое пальто из телячьей кожи шерстью наружу. На нём висели железки: оба «солнца» по селькупскому поверию, рыба и две круглые жестянки, изображающие женские груди. Почему – женские? Митрофан не понял. Ёшка размахивал руками, объясняя ему что-то взахлёб, но томский гость уж больно увлёкся одеянием шамана и помощников. 
Основным содержанием у шамана был пынгыр (бубен). Это Митрофан Панкратович понял сразу, поэтому внимательно изучал яйцевидную форму ударного инструмента, сделаного, – как сказал Ёшка, – из кожи  трёхгодовалого бычка.   
 Шаманский танец начался с песни и слабых, равномерных ударов колотушки в бубен. Колотушек было две: одна из них торчала за поясом кэдэхэл купа. Удары сначала были редкие, затем их ритм участился, звуки становились всё громче и громче. При танце шаман приседал, скакал, вертелся, использовал пластичные движения, затем, его тело и ноги затряслись в лихорадке. В бесвязном пении, похожем на плачь, угадывались тоны с повышением или понижением голоса. Митрофан, как человек игравшей на гармошке, чувствовал в пении шамана мажорные нотки, похожие на фа – до – соль – ре – соль – ля – ми – ля… Во время пения и крика нижняя челюсть шамана выступала вперёд, глаза были полузакрыты и только изредка раскрывались, когда он скакал. В конце танца шаман станровился всё энергичней и страшнее. Жуткое зрелище произвёл он на гостей, вызывая духа-женщину – он весь трясся и диким голосом ревел, ложился на живот, валялся, неиситово орал. В конце танца его глаза выкатились из орбит, в конвульсиях улёгся на землю, и, дёргаясь всем телом, бесвязно твердил… Истошные слова песни звучали призывом к духам. Селькупы с глубоким вниманием слушали пение, находившегося в глубоком экстазе шамана, а тот, чтобы не разочаровать их, изображал появление духов и как бы разговаривал с ними   

Придите, придите, духи волшебные!
Вы не придете – я к вам приду.
Пробудитесь, пробудитесь, духи волшебные!
 Я к вам пришел, пробудитесь от сна!

Митрофан отметил, что с ужесточением шаманом экзальтации, вхождением в раж, в пение включались тёршиеся на обряде селькупы. Стоило шаману сбавить накал упоения эстазом, как участники свадебной церемонии возвращались к безмолвному созерцанию Шолеумы.

Угот, кужат маджел кэт
парогэт кыге Парабельдж
таткумба священный
Чаг Аштэ, чаджэмбат маджел кула –
чумэлгула пергу фа
элахватэп Нарг челдэндэ.

В те стародавние времена,
когда по таёжным берегам
реки Парабель гулял священный
Белый Олень, шёл лесной народ –
селькупы – искать счастья
вслед за Красным Солнцем.
 
Через некоторое время, посчитав, видимо, что получил от духов установку, шаман объявил их волю. За коим кинул перед новобрачными  волшебную палочку с нарисованными знаками. И – чудо! Она упала символами вверх! Что означало, – истолковал Митрофану Ёшка, – жизнь молодых будет хорошей, а желания исполнятся. Селькупы знали: если бы палочка легла обратной стороной, то это означало несчастье.
  Участники церемонии восторженно запели и бросились в пляс. Они раскачивались, топали ногами. По завершении танцевальной части ритуала, они сели на места и, раскурив трубку с табаком, пустили её по кругу. При этом ритмичные удары бубна шамана Шолеумы замедлялись и, наконец, остановились – свадебный обряд закончился. Люди одарили новобрачных подношениями. Жених и невеста стояли в центре круга перед котлом, в который с удовольствием складывали подарки, принимаемые от участников обряда. Молодые кланялись, благодарили за дары, а стоявшая рядом с ними Оккыр-пайа, довольно бурчала:
– Шибко многа дабра! Харошие подарки!
Узкие глаза мудрой селькупки блестели толи от слёз радости, толи от дыма костра – не расчухаешь, как не поймёшь её мыслей в отношении зятя.
– Однако  пора  зажигать огнище! Айда к угощению, – шумнула гостей Оккыр-пайа.
Гуляли всю ночь, следующий день и снова ночь… В этом единственном, по-своему необычном событии Митрофан Панкратович, не ведая обычаев коренного населения Нарымского края, опростоволосился. Вслед за выпитой кружкой браги провожатый Ёшка сунул ему хмельного напитка из можжевеловых ягод, настоянного на отваре из мухоморов. Отведав «божественого» нектара, уполномоченный из Томска «взлетел» к небесам, богам медвежьего рода коркыл-тадыр, и двое суток «летал» над угодьями его предков, просторами рек, озёр, не ворочая мозгами о государственных делах. Ухайдакался крепко. Блазнилась ему старая селькупка Оккыр-пайа. Будто бы сидела она у него в ногах и рассказывала сказку о том, как в Парабели появились первые комары да мошки:
«Поначалу на земле комаров да мошек не было, – начала сказ пайа. – А пошли они из селения Нарым. Невесть откуда забрёл туда великан-людоед. Питался он лишь тёплой человеческой кровью. Много людей погубил. Все вокруг жили в страхе. Даже богатырь Иджа не мог его одолеть: кольчугу людоеда не брали ни мечи, ни стрелы.
Не раз ходили мужчины на него войной. Случалось, даже убивали великана. Да только он снова оживал и ещё кровожадней становился. «Хитростью, умом надо брать!» – говорили старые люди. А как – и они руками разводили. Семь дней, семь ночей думал богатырь Иджа, как людоеда одолеть. На восьмой день велел людям собрать в лесах пьяные грибы – пун и сделать из них отвар. А сам отправился охотиться на медведей: кровь у них, известно, как у людей. Только не простая, а богатырская. Добыл Иджа медведей. Большой котёл крови нацедил. Влил туда ядовитый грибной отвар, поставил разогревать и отправил женщин к людоеду сказать: есть-де кровь горячая, да не простая – богатырская…
Соблазнился людоед и притопал. Похвалил женщин, Иджу по плечу похлопал. Весело ему стало, чуть в пляс не пошёл, но вдруг сник, закачался. Однако ничего не заподозрил: от пьяного-то гриба ему по-прежнему весело было.
– Много я выпил, наверное. Что-то жарко стало…
– А ты сними кольчугу, отдохни. Я постою на страже, – предложил Иджа.
Совсем опьянел людоед – еле стянул тяжёлые доспехи. Свалился. И тут Иджа отрубил ему голову. Старики сказали:
– Как бы не ожил он ночью! Сжечь его надо! Разломали люди жилище людоеда, дров натаскали, развели огромный костёр. Первым делом бросили туда голову людоеда. А из огня вдруг послышалось:
– Ветер разнесёт мой пепел, и каждая пылинка будет сосать вашу кровь! Из века в век!
И верно: каждое лето из пепла великана-людоеда возрождаются тучи комаров, мошкары и пьют они человечью кровь до сих пор».

Покамест Митрофан витал в небесах, слушая в сонном видении, по поверию селькупов – младшем брате смерти, сказительницу Окку, председатель Томского окружисполкома Шмаков искал его по телефону. Всеволод Иванович, словно ножом к горлу пристал к Браткову, требуя к телефону уполномоченного для разговора по важному вопросу. Илья Игнатьевич пробурчал что-то невнятное в трубку и, обуреваемый сомнениями, «упал» на мётчик и махнул к Михееву на стрежпесок. С горем пополам выведал у Андрея место пребывания уполномоченного и, не поверив ушам, схватился за сердце.
– В Ласкино, говоришь? Ты чё удумал, сукин сын? Загулял? Я ж тебя, Андрюха, просил – не подведи с уполномоченным! 
Михеев не пил отвара из мухоморов, трое суток «метелил» спирт, купленный известным на стрежпеске способом, но соображал:
– Всё ладом, Игнатьич, всё ладом, – поднял он на Илью залитые «горючим» глаза, – нашли с уполномоченным язык, всё чин чинарём, – и уронил на грудь тяжёлую голову.            
– Его Шмаков требует к телефону, слышь? Матом кроет, – взревел Братков.
– Ну, и пусть… Илья?
– На мётчик и в Ласкино – быстро! К утру уполномоченый должен быть в райисполкоме на телефоне! Не тяни резину, Андрей, ахнуть не успеешь, как угодишь в Колпашево... Он же – фи-гу-ра! 
Михеев взял курс на Ласкины юрты. Через час он причал на песчаной косе, приятно удивившись праздничному настрою селькупов. Нашёл он Митрофана Панкратовича в остяцком чуме. Уполномоченный лежал пластом «ни бе, ни ме, ни кукареку…», вращая безумными глазами от мухоморного настоя. Посредством убеждения: «Клин клином вышибают» Михеев «раскачал» его и, не обращая внимания на мычание, а более членораздельное тот не мог изобразить, загрузил на катер и притаранил в Парабель. На этот раз обошлось. Но Братков завязал узелок на память, упрекая Михеева за оплошность. Хотя, чего сетовать на Андрея? Дело сделано! Впечатлённый поездкой к святым местам ласкинских остяков, уполномоченный по возвращении в Томск, в знак уважения «подбросил» Парабельским рыбакам снастей, мётчик с 10-ти сильным дизелем, неводников. Андрей Георгиевич Михеев считал себя героем дня, безусловно, имея на этот счёт особое мнение, отличное от Браткова.    
Обсуждая путину в текущем году, Илья Игнатьевич согласился с бригадиром в отношении усиления рыболовной отрасли района спецпереселенцами. Подучить их промысловой сноровке и на стрежпески. А начальство и заказчиков Парабельской рыбопродукции в Томске успокоить, мол, рыбка прёт на консервы – «мама-папа» не горюй – отлично!
Насилу выдюжив боли в сердце, Илья сморщился. Михеев не обратил внимания и бровью не повёл. – «Георгич прав, итиё мать, – всё ещё судил да рядил Братков, – ссыльных впрягу в рыбалку иначе удачи не видать: наедут с портфелями в шляпах, и поминай, как звали».
Намедни Илья Игнатьевич и первый секретарь Парабельского райкома ВКП(б) Демьян Петрович Аверкин были на совещании в Томске. В острой полемике обсуждалась в центре загрузка свободных мощностей рыбоперерабатывающей отрасли округа. Новость, которую услышали они на перекуре между заседаниями, обескуражила их. Дескать, не позднее средины лета последует очередная административно-территориальная реформа Сибири: упразднится окружная система, образуются новые субъекты территорий. Парабельский район с началом следующего года ликвидируется, а его земли отойдут к Каргасокскому району. Слухи имели основания, хотя не укладывались в голове ни Браткова, ни Аверкина. Ещё не освоены остяцкие автономии на Тыме – селькупы шпарили в родовые места только шум стоял, как на очереди стоит текущее устройство края – просто беда!
И, действительно, история распорядится следующим образом: 20 июня 1930 года на территории Томского округа ликвидируются двенадцать районов и появятся новые: Кожевниковский, Томский и Яшкинский районы.
30 июля 1930 года Сибирский край разделится на Западно-Сибирский край с административным центром в городе Новосибирске и Восточно-Сибирский с административным центром в Иркутске.
С ликвидацией окружного деления упразднится Томский округ, его территория с городом Томском войдут в состав Западно-Сибирского края. 
17 января 1931 года прекратит существование Парабельский район, его территория отойдёт к Каргасокскому району.





Глава 29 

Утречком Оккыр-пайа, очухавшись от сна, открыла глаза. И вот те клюква! Узкий лучик солнышка, скользнувший через сродясь немытое окошко карамо Сёнги, озарил связку беличьих шкурок из десятка штук – харум. Примета хоть куда. С вечера они с Сёнгой засыпали под раскаты майского грома и хлеставший что есть мочи ливень, уповая на лозов, игравших на руку удачной охоте. Однако женщины смекнули, что настроение духов желает быть лучшим, значит, нелишне задобрить дарами из яркой материи, а то и шкурок соболя.
Дух леса Маджел-лоз, не терпевший отступлений от обычаев предков – ирэлкулов и лично к себе, следил за тем, как чумэл тамдыр – селькупский народ поклонялся им. Испокон веков чумэл чвэч – селькупская земля почитала традиции, установленные Великом Богом Варг Номом чумылкупам, живущим и на земле, и ушедшим в мир иной.   
Оккыр-пайа чтила законы маджи – тайги. Её обитатели от бурундука, не стоившего плевка, до такенного варг ары – медведя находились в единстве с ней, не нарушая уложений, установленных Великим Богом в борьбе за выживание в ней. Обычаи предков, живших во тьме тайги, соблюдались, не вызывая гнева Маджел-лоза. Мохнатый мог разгневаться, ополчиться и сыграть с ней злую шутку в лесу.   
Со дня свадьбы с Сашкой Сёнга не носила гостинцев в нул келе – священный амбарчик, притулившийся к вековому кедру в укромном уголочке парабельской тайги. И, судя по жуткой грозе, разразившейся вечером после парившей днём жары, это не осталось без внимания лозов. Осерчали духи, не желая идти чумылькупам навстречу, а, распалив себя вдыханием дыма можжевельника, могли унести орудия лова, установленные в протоках, озёрах, на песках ласкинских плёсов матушки Оби.   
Увидев солнечный свет, первую ласточку ясного дня, рада-радёшенька Оккыр-пайа буркнула, кряхтя:
– Челд челымба. Понэгэт фаек, челд поточэмбат (Рассвело. На улице хорошо, солнце греет).
– Нутпар кайлембра (Небо ясное), – согласилась нэм (дочь) Сёнга, бухая в углу карамо дверцей печи и дровами. – Шахор чьадэгу нада (Печку топить надо).
Справившись с берестой, девушка чиркнула спичкой, осветив изрытое морщинами лицо амбы, седые космы жидких волос. В печи загудел огонь. Из бутылки, стоявшей у чувала, Сёнга излила на ладонь чуток водки и, следуя обычаю предков, плеснула в очаг: «Огонь всё понимает, душа его – синее пламя», – шепнула девушка и поинтересовалась у матери:
– Тi аха кодалт? (Как здоровье?).
– Мека кошкалк эйа (Я плохо себя чувствую), – отмахнулась амба. – Маннан ангум коштэл эйа (У меня бессоница).
Обветшалая авем с недавних пор совсем сдала, но не уступала увещеваниям Сёнги остаться у неё в карамо на недельку, другую пока муж Сашка возился с кирпичным заводом в Кирзаводе. – Наить в Квэрэл эд (Ласкино) ехать рыбалить, – ворчала авем Оккыр, иной раз, острым взглядом лаская, сушившийся на берегу устья речонки облас. Охотничье карамо Сёнги устраивала её полностью, но пора было ехать домой в юрты Ласкины.
Зять Сашка отсутствовал ввиду включения цеха для обжига кирпича в режим выпуска продукции, ещё не отвечавшего требованиям экспертной комиссии из Томска. Не доведена до ума поточная технология производства продукции, не всё получалось на участках работы. Поэтому решением коменданта сцецпосёлка Кирзавод Фёдора Голещихина увольнение к жене Мезенцев получал в выходные дни с обязательным возвращением к шести часам утра понедельника.      
Обычно домой в Квэрэл эд Сёнга провожала амбу через Варг кару (Парабель), Марковых и посещение районного отделения «Сибпушнины». Запасы беличьих шкурок, добытых осенним промыслом, они с матерью сдали ещё зимой, а нынче, по крайней мере, собирались отовариться в сельпо мукой, солью, сахаром, дрожжами. И, как обычно, заночевав у Вовки и Катерины Марковых, разъехаться каждая к себе: мать – в Квэрэл эд, а Сёнга – в своё карамо у озера. Эти взгляды на жизнь, что ни день, оставались прежними и не менялись со времён установления их ильджей Пегой – дедом Сёнги.   
 Пайалджига (старуха) Оккыр, опустив ноги с лежанки, встала. Ныли, изъеденные ревматизмом суставы, кружилась голова, и всё же, ворча себе что-то под нос, вышла из карамо. Охотничий канак (собака) Айгун, свернувшись калачиком у избушки, поднял голову, и угодливо заглянул пайалджиге – старушке в глаза. – «Пора кинуть на зуб», – угадывалось в осмысленном взгляде кобеля, от которого отдашь последний кусок ваджи – медвежьего мяса, чтобы ублажить пса, без которого жизнь в тайге – дохлый номер. 
Вздрагивающие ушки верной собаки баили, что их хозяин знает обо всём чинившемся вокруг карамо, обмануть его слух – бесполезно и опасно. Надерёт холку – это малость, на которую способен Айгун, вынудит сдаться любого врага, посягнувшего на род Иженбиных. Если приспичит, вцепится в горло обезумевшего от запаха пищи медведя – матёрого корга, и не позволит схватить её клыками, чтобы выйти сухим из воды. Оближет кровь обидчика со своей собачьей пасти и собственную, бывает, тоже и хее! (ура!) – бесстрашно, как ни в чём ни бывало, сторожит карамо.
Пайалджига Оккыр вспомнила вскрик шамана на свадьбе Сёнги и Сашки:
– Кайп ирэл кула куралджэмбыхат? (Что древние люди завещали?) – вопросил тогда старый кэдэхэл куп (шаман) Шолеума, обращаясь к чумылкупам, чем ввёл их в удручающее расположение духа.
Немое молчание людей возбудило шамана.
– Челгэт адэлджэмба ай пигылымба челд, пет – аред чанджэшпа (Днём появляется и светит солнце, ночью – луна выходит), – таинственно «умозаключил» кэдэхэл куп, вкладывая в слова особый смысл, известный только ему. – Чтобы в тайге на вас не напал медведь, – вещал шаман, – не произносите вслух – «корг», то есть, «медведь», а говорите – «варг ара» – «большой старик». Если за юртами бродит медвежонок, говорите «мыда» – «младший брат» и зверь испугается, не тронет вас. Варг ара не любит, когда люди разговаривают о нём. Лишь охотники – цари медведей, убившие пятьдесят коргов, могут не бояться встречи с ними в лесу. Целуйте голову убитого медведя и говорите ему, что не вы убили его, а русские, вы только уронили его и не виновны в этом. Виноваты русские – они выдумали тульдем (ружьё), дали свинец и порох для этого.
Вслед за увещеванием кэдэхэл куп стращал чумылкупов шаманским духом, нагнал на них страху обещанием пустить его по Колде-реке, поднять волну, если, они, вопреки воле предков, не будут носить приношения в священный амбарчик. Обещал наслать порчу, вызвать огонь в тайге. И, если бы не хмельная остякола, настоянная на таёжной ягоде-морошке, люди бы ещё внимали «сокровениям» шамана. Однако, селькупы кулет Тамдыр (рода Ворона) Квэрэл эд – юрт Ласкиных, свалившись вдребезги пьяными, отправились в верхний мир и трое суток не выходили из упившегося состояния. Уже после свадьбы сказывали люди, что кэдэхэл купу вслед за его угрозами накостыляли в хвост и в гриву за непочтение к роду Ворона, составлявшему основную часть населения юрт. Но обошлось, Колда-Обь бушевала, конечно, но не разнесла Ласкино вздыбившейся волной, и пожар не тронул тайги – лизнул чуток, и дожди затушили верховой пал.
Оккыр-пайа поставила закопчённый чайник на плиту и, усевшись на скамейку у чувала, утешилась канджей (трубкой) с табаком.
– Ната идти в Варг кару, мука на исходе, сахар, – заметила аджука, глядя на чакош – постель в углу, где прилегла Сёнга.
– Знаю, – ответила дочь, поднимаясь с лежака. – В сельпо купим.
Авем насторожилась, окинув отточенным взглядом нэм: «Сёнга нанджэхе? (Сёнга беременна?).    
– Ты со свежей икрой, однако?
Сёнга не смутилась от возгласа амбы. Из-под широкого каборгэп (платье) выпирал округлый животик, выявляя беременность нескольких месяцев. 
Мягко ступая торбасами из лосинной шкуры по земляному полу карамо, Сёнга подошла к матери.
– Ига (сынок) будет у меня от Сашки. 
Мать, словно не слыша дочери, пыхнула трубкой.
– Квэнэш то! (Уйди от меня!).
Сёнга опустилась у амбы в ногах, понимая её состояние: семье нужен мужик, чтобы промышлять зверя, ловить рыбу, дарить жене гостинцы, а с Сашки чё возьмёшь? «Отставной козы барабанщик», – чертыхнулся, однажды, Вовка Марков, узнав о свадьбе интересной селькупки со ссыльным мужиком. Подтрунивал над ней, мол, не зная остяцких обычаев, муж будет делать в постели что-нибудь не так. И не успокоился шутник пока жена Катерина не «съездила» тряпкой по бесстыжей харе. Вовка смеялся, хлопая себя по ляжкам. – «Весёлый теб гои (мужчина), знает увёртки в женских делах», – оценила мужика Сёнга.    
Авем ругалась на нэм, как, бывало, её аджам (отец), распоясывавшись с кружки браги, чихвостил её матом. И ей доставалось на орехи. У селькупов дочери не избалованы вниманием отцов и матерей. Что с них взять? – рассуждали родители, – выйдут замуж и уйдут в другую семью. Но Сёнга не смахивала на дочерей Саиспаевых, Тагаевых, Чужиных, в молчанку выделывавших шкуры сохатых, и – будь здоров, давала фору мужикам, приносившим добычу в карамо. Хоть и своему варгэ темньа (старший брат) Каче – тоже. Девушка обладала умением, леденящим душу медвежьего рода коркыл-тадыр – управлять человеком на расстоянии. Поэтому, вздыхая тайком, старая Оккыр понимала, что дочери нужен мужик, чтобы белковал, добывал сохатых, ловил рыбу, заводил ей внуков, дарил хурут коб – пушнину, например. И всё же всякий раз имела в виду – выбор за Сёнгой. 
Вовка, заметивший упадок настроения селькупки и знавшей её не первый год, успокоил старую: 
– Забей на всё хрен, пайа! Если уж на то пошло – русский мужик, он русский – свежей крови принесёт семье, а Сёнга, разрешившись от бремени, станет уважаемой коренной остячкой Парабели. Или, как у вас – селькупкой. 
Вовка, стервец, залился смехом и перешёл на шёпот.
– Слышал от знающего остяка, пайа, что у вас и женщины шаманят, бьют в бубен перед костром, наводят порчу на людей. Я о чём говорю… Заметил я за Сёнгой дела и зарубил себе на лбу: осень иль весна, когда утки прут по чём зря то на юг, то на север, Сёнга уходит в себя и болеет. Помнишь, соседа Донского звал?
Пайалджига насторожилась, а Вовка, с окутанным тайной видом, «завис» на ухе старой:
– Тымский остяк, Пашкой зовут, сказывал мне, что уединение в это время от людей – удел тех, кто метит в шаманы. О, как! А ты шпигуешь дочь, чую я!   
Подтрунивая над остячкой, Вовка спросил её в шутку:
– А, знаешь ли, уважаемая Оккыр, чем зима в Нарымском крае отличается от лета? Это про вас, остяков.   
Вопрос Вовки-хохмача застал пайалджигу врасплох. Насупившись, она, отрешённо жевала табак, но щёлки острых глаз сошлись на лице смешливого мужика. Марков ухмыльнулся.      
– Не знаешь, значит? Сказываю, пайа, зимой селькупы ходят в застёгнутых фуфайках, а летом – в расстёгнутых. Хха-ха-ха, умора. 
– Шибко болтаешь, Вовка, – сплюнула табак Оккыр, – не харашо так. Чумылкупам нельзя сносится с духами и видеть их в лицо. Кэдэхэл куп стоит между нами и лозами, ему решать, кого выберет шаманом на смену себе. Шаман нашего медвежьего рода ушёл в нижний мир, а из рода Вороны – стар, болеет, и чумылкупы не слушают его, как предки завещали в старь – пьют, дерутся. Нового шамана ната.
– Отец небесный! – фыркнул Вовка, – селькупам шамана надо и чтоб с иголочки! Суровы законы тайги – зелёного прокурора! Впору самому оформиться шаманом и наяривать в бубен по среди Парабели! А чё? Дальше солнца не загонят. Набежит народ и ударится в пляс на Советской…    
– Не манди, Вовка, – обрезала Оккыр шутника.
Мужик охренел.
– Остячкам ругаться нельзя, пайа, а ты чешешь матом! Услышит Шлома – не оберёшься беды в своём Ласкино. 
– Шамана из рода Ворона Шолеумой кличут, – одёрнула Вовку  пайа, раскуривая трубку с ядрёным табаком. – Пашто не куришь? Табак пуще зеницы ока бережёт от болезней.
– Не-е-е, старая, табачок не идёт моему организму, горло дерёт, а хряпнуть бражи из логушка, что где-то стоит у Катерины, – пару пальцев… обмочить! 
Довольный собой и произведённым впечатлением на Оккыр-пайю, Вовка дунул во двор сменить скотине соломку, задать пойла отелившейся коровке, поросю – «картохи в мундирах» с ельцами отварить.   
Остячки накормили собак осмотрели, видавшие виды обласы, лежавшие днищем вверх на берегу таёжной речушки, и засобирались в Парабель. Молодой Айгун навязывал игру Сёнге, притащив палку из леса, она швырнула её в сторону, однако не тут-то было. В несколько прыжков кобель достиг ветки сухой талины, схватил зубами и принёс хозяйке, радостно подпрыгивая перед ней: «Отбери у меня, отбери», – сияли глаза собаки.
Опытная Тайжо не упускала из виду игру Айгуна с молодой хозяйкой, но, видно, потеряв к ней интерес, припала грудью к земле, потянулась и с подвывом зевнула. Однако – нет, тоже захотелось ласки. Степенно подошла к Сёнге и, ткнувшись холодным носом в ногу, умиленно завиляла обшарпанным хвостом сплошь забитым репьём.
– Хароший канак, умный! – оглаживала загривок собаки Сёнга, – поедем в Варг кару к Вовке и голубушке его. Аднако пагода спортится скоро, торопиться ната, Тайжо, шибко торопиться!
Склонив голову набок, собака, слушала хозяйку.  Покуда Сёнга возилась с друзьями, амба вскипятила чай, разогрела отваренную с вечера лосятину. Женщины поели, запивая наваристым бульоном мясо, попили чай и засобирались в Варг кару – Парабель…
Уже к вечеру Вовка Марков, разминая затёкшую спину от колки дров и складывания их в поленицу, услышал собачью грызню. Его чёрно-белой масти кобель по кличке Моряк, вздыбив шерсть на загривке, навострил уши. В следующий миг рванул мимо хозяина и через забор – только его видели. Марков подошёл к калитке и с интересом глянул на улицу. Около крыльца врачебного пункта Донского, принимавшего больных парабельцев, свившись в клубок, грызлись собаки. Рядом возвышался маститый кобель с белой отметиной на лбу.
– Хэх, остячки пожаловали, Айгун наводит порядки! – улыбнулся Владимир.
Между тем деревенские псы «давили косяка» на таёжного бойца семейства псовых, но не задирались, уважая оскал и, стекающую на землю слюну. Не баран начхал – медвежатник!
– Ну, хва, хва, будет вам, – успокоил Вовка собак, – Катерина, накрывай стол, гости с Большой земли!
Из дома вышла жена.
– Что за грызня? – спросила она у мужа.
– Марков обернулся на голос жены:
– Остяцкий Айгун наводит порядки! 
– Легки на помине… С утра вспоминала их. В «Сибпушнине» делать им нечего, значит, отоварятся в сельпо и к нам завернут! Может, встретишь их у Скирневских, а то бог весть чё удумают и сразу в тайгу! – уронила на ходу Катерина, снимая с верёвки бельё.
– Не-е-е, – отмахнулся Вовка, – на ночь глядя, не поедут! Переночуют, а утречком разъедутся. Слышь, Кать, чё я думаю? У нас новые соседи объявились из Белоруссии, ссыльная семья, трое детишек. С хозяином семьи я как-то толковал о том, о сём, – Антоном зовут, путный мужик, деловитый. Может пригласим за стол вечерком? Интересно, как в Белоруссии люди живут, послушаем, а? 
Состроив на румяных щёчках ямочки, Катерина, справившись с бельём, по-сибирски пропела:
– Зови уж, горе моё, и жену его Марину, как-то полоскали с нею на Шонге бельё, чешет по-своему, вроде, и говор наш, а не поймёшь.  Хитрее-е-е-ц ты у меня, Марков, хочешь приложиться к стопочке, чертяка этакий, вижу наскрость тебя, не обманешь. Ну, разве наливочки осенней опробуем… 
Вовка едва не подпрыгнул от радости.
– Мужикам покрепче надо, Катя, с устатку оно не мешает, – осторожно заметил Вовка, затаив дыханье.
– Иди уж встречай остяков, – просияла улыбкой жена, что для куражистого Вовки означало – конечно, Катя нальёт и покрепче чего... Эх, раззадорила Катерина! Обняв жену за талию в пылу охвативших чувств, Марков прижал к себе рыбоньку пригожую: ладную, статную, мать его детей.
– С ума сошёл, Вовка, – испугано вскрикнула Катя, – соседи увидят, чё подумают?
– Всё правильно подумают, рыбонька моя ненаглядная, – и потянул желанную на верандочку с уютным топчанчиком, застеленным тулупчиком из овчины… 
Вечером у Марковых началось застолье. Гостей за столом оказалось больше, чем питали надежду хозяева с приездом Иженбиных. Уйма людей, нежданно собравшихся у хлебосольной семьи Марковых, внесло в общение разнообразие и отношения на многие годы. 
  Заручившись «добром» Катерины, Вовка перемахнул изгородь и очутился в избе ссыльного Антона Марченко. У соседа сидел средних лет нездешний мужик, смутившийся появлением Маркова. Поди угадай, откуда чёрт принёс? 
– Здорово, живёшь, сосед! И вам не хворать, – протянул он руку незнакомцу с аккуратной бородкой, внимательными голубыми глазами. – Марков, Владимир. Прижившийся на сибирских хлебах калужский мужик, мастерю кой-что по рыболовной части: сети, режовки, морды, столярничаю, тем и живу. Народ у нас справный, ломать хребет не боится, поэтому лапу не сосёт: рыбалит, охотится, питаться есть чем, – назвался Вовка, отметив про себя, что хозяин и незнакомец в приятельских отношениях.      
Мужики переглянулись, испытывая сложные чувства. Скорее всего, сомневались – открыться или нет заглянувшему к ним соседу. Опасения Вовка разрешил махом. 
– Значит, так, мужики, идём ко мне в баню, после парилки перекусим, чем бог послал под «микстуру» моей Катерины, а там разберёмся. Идёт?
Незнакомец улыбнулся.
– Идёт, конечно! Будем знакомы: Милентий, Акимов, как и Антон, из Белоруссии. Был первым секретарём районного комитета партии. Работали с Антоном в одной упряжке, встречаемся иногда поговорить меж собой…
– Всё-всё, мужики, – перебил ссыльного Марков, – поточим языки за столом, собирайтесь.
Акимов растеряно захлопал глазами. 
– Собирать-то нечего…
– Идём, Милентий, идём, у меня в кладовке есть одежонка, кой-чё подберём, а там наживёшь добра. У нас как говорят? Без труда не вынешь рыбки из пруда. Мужик ты жилистый, с головой, если в начальниках ходил... Айда.   
У Марковых столько гостей ещё не собиралось. Разопревшие после бани, мужики, усевшись на скамье, накрытой вытканным половиком, угощались брусничным морсом. Зудевшее на веранде комарьё не мешало обеим белорусам чувствовать себя в гостях, как дома, на равных среди равных. Хлебосольная хозяйка накрывала стол: рыба, мясо – закон! Отварные осетровые потроха, скотское мясо, посыпанное крупной солью, копчёные язи с картохой и обскими груздями, шаньги из духовки с румяной корочкой из творога.
– Закусывайте, мужики, чем бог послал. Имейте в виду, пельмени из медвежатинки поставлю позднее, к ним, наверное, чё покрепче надо? – сияя, как жар, проворковала хозяйка.
– А как же? Надо, Катюша! – воскликнул разомлевший от пара муж. – Поддержите, мужики, после баньки последнее отдай, а выпей!
– Уймись, холера ясная, я гостей спросила, – играя ямочками на пунцовых щёчках, откликнулась жена.
– Молчу, Катя, молчу! – ушёл в кусты Вовка, подмигнув гостям, мол, всё путём, благоверная раздобрилась.
Уселись на веранде. Керосиновая лампа, висевшая на вбитом в стену гвозде, освещала собравшихся за столом гостей. Катерина управлялась со столом, Вовка на подхвате выполняя команды: «Вовка, сходи туда… Вовка, принеси то…». Мужик носился, как курица с яйцом, едва не проморгав парабельское кушанье – чушь из стерляди, выловленной закидушками в Полое. 
– Интересное кино, Иженбины сидят в уголочке и слова не скажут. Сёнга, в кладовке стерлядь в тазу, займись чушью. На нож.   
– Тавай, Вовка, – пожала плечами девушка и, не успев сделать шагу, как Вовка вскричал:
– Ба-а-а!
Пайалджига Оккыр вскочила, хлопая редкими ресницами.
– Шипка орёшь, паря, худой сон видела.
– Не морочь мне мозги, пайа? Сёнга – с начинкой, а ты несёшь чепуху на постном масле, сон, она видела плохой. Сварганили наследника, ай, да, молодцы, мигом, однако вы!      
Широкое платье Сёнги не обмануло ни одной души в отношении её интересного положения. – Понесла уже, – как будто в воду смотрела Катерина, бросив выразительный взгляд на мужа. Вовка шурупил известное дело: «Вон оно чё, Сёнга тяжела и охотник из неё по нонешним временам хреновый».   
Девушка шмыгнула в кладовку, а через минуту на верстаке, что за домом Марковых, где Вовка мастерил оконные рамы и поделки из дерева, уже потрошила стерлядь, убирала пузыри, плёнку. Жёлтые тушки рыбы, обмыв дождевой водой из кадки под желобом, посыпала солью и сложила в тазик. – Трескайте, гости дорогие, правда, чуть вылежится.      
Белорусы, не спуская глаз со сноровистых копошений хозяйки, накрывавшей стол угощениями из мяса, рыбы, солёностей, копчёностей, сглатывали пересохшим горлом слюну. Не жалуясь, правда, на отсутствие выдержки, но у изнурённых бескормицей людей ныло «под ложечкой» от изобилия на столе, застеленного клеенкой. В запотевшем графинчике хозяйка поставила клюковку.
– Угощайтесь настойкой-Ерошкой, – пригласила Катерина гостей, – ещё в Малом Нестерове в многодетной семье отца Савелия Степановича Часовских выучилась делать её терпкой и приятной на вкус.
– Ну, разошлась, мать, – развёл руками муж, – а чё, Кать, если кликнем к себе Дмитрия Дмитриевича Донского, а? Давненько не угощали его пирогом с осетринкой, печёным в русской печи.
– Зови с Надеждой Михайловной, Вов, я вам, мужикам, чё-нибудь из запасов крепче сварганю.
– Ай, хитрющая у меня, жёнушка, – вскочил Вовка и, прихрамывая, пустился к врачу Донскому через огород, а Катерина нырнула в погребок, где у хозяйки было всё, чем приветить гостей и оставить в их памяти хлебосольность семьи Марковых.
Дмитрию Дмитриевичу, как выяснил Вовка, нездоровилось. Мотаясь по Парабельскому району, он открывал фельдшерские пункты, оказывал медицинскую помощь в отдалённых уголках тайги и обским ветерком продуло. Очутившись в кругу собравшихся за столом разных во всех   отношениях людей, Дмитрий Дмитриевич понимал, что его персона интересна им богатой биографией эсеровского прошлого, поэтому, избегая обсуждения щекотливой темы, обрисовал гостям становление в Парабели здравоохранения. Поделился работой в этом направлении: открылась районная больница с канализацией и внутренним водопроводом. Есть операционная, дезокамера, солярий. Введено в строй инфекционное отделение – малярия и всякая другая зараза терзали людей по всей территории Нарымского края. Построено общежитие для медперсонала, организована учёба. С особой теплотой Донской отметил, что, несмотря на ссылку, о нём не забывали друзья из Москвы, присылали в Парабель литературу по разным отраслям медицины. Он переписывается с Наркомом здравоохранения СССР Семашко. Николай Александрович оказывает поддержку Парабельской больнице направлением оборудования, инструментария, лекарств. Дмитрий Дмитриевич Посмеялся над тем, что не даёт покою Томским докторам, бросил им клич: «Ведущие врачи – на село!». И – пожалуйста, более месяца в Парабели работал хирург-новатор, заведующий кафедрой госпитальной хирургии медицинского факультета Томского университета Андрей Григорьевич Савиных. Провёл сотни сложных операций…   
– Дмитрич, соловья баснями не кормят, – спохватился хозяин, обратив внимание на изголодавшихся белорусов Марченко и Акимова, – айда за стол. Первый тост за вами, уж будьте любезны – рванём по стакашку, закусим, и задушевные разговоры поплывут ручейком…   
Донской развёл руками.
– Которая моя? – доктор окинул взглядом посудины с напитком. – Ага, ну, я немножко… Благодарствую за доверие, хозяева, приятно бывать у вас. Ничуть не преувеличу, если замечу, что наши отношения идут на пользу здравоохранению района: хозяйка при больнице помогает мне в уходе за больными, хозяин делится уловом для них, чтобы поддержать перед операцией и после неё. В свободное время – пожалуйста, хлебосольность не имеет границ. Так что, друзья, не буду через нижнюю губу цедить тосты, хотя и обучен с молодости, однако, предлагаю выпить за радушную хозяйку и щедрого хозяина. 
Гости встали.
– За вас, дорогие наши, – улыбнувшись, взяла сторону мужа Надежда Михайловна.   
Выпили. Застучали по тарелкам вилки, ложки – гости навалились на угощение.
– Ешьте холодец, не стесняйтесь, горчичка свежая, – приговаривала Катерина, ухаживая за белорусами: положила им по куску пирога из стерляди, придвинула отварной свининки. – А селькупы чё приуныли?
Задумчивая Оккыр-пайа уставилась на хозяйку.
– И, правда, старая, чё киснешь-то? – сунул нос и Вовка, с хрустом управляясь с плавником отваренной осетровой головы, – разговор к тебе есть, слышь? С Тыма возвращаются ваши ласкинские остяки – злющие-презлющие, заразы. Жизнь подсуропила, конечно, им, врагу не пожелаешь, ну-да ладно… Не прижились на Тыме и гребут обратно в Ласкино. Однако вышли из строя снаряды для ловли рыбы, обветшали и на обских просторах не идут в дело, а новые купить – не могут. Не разжились ещё…
– Шипка худо, паря, жить на Тыме, в родовые угодья хотят, – проскрипела старая остячка.
– Вот-вот, – обрадовался Марков, – о чём и речь! Поговори с ними, а то смотрят зверем, обозлившись за высылку к чёрту на кулички, замкнулись и не хотят иметь дел с парабельскими мужиками. Я за свои поделки цену не загибаю, худо-бедно даю в долг – рассчитаются рыбой, подкину кой-чё из запасов – вернут белкой там, мясом. Договоримся. Тут такое дело… Из ссыльных власть собирает бригады и бросает их на новые тони, а с сетёшками и неводами – хреново. Я пристроился к ним с боку, кой-чем подмогну, но с вами, остяками, сподручней иметь дела, привычней. По рукам, пайа? – ухмыльнулся незлобивый Вовка.
Пайалджига Оккыр слушала Вовку, молча: или уснула, намаявшись веслом, или осмысливала предложение Маркова – не ущучишь по очерствелому лицу селькупки.
– Приезжай, паря, в юрты Ласкины, поговорим с людьми, – наконец выдавила из себя старая.
– Эт-то другое дело, – потёр руки довольный Вовка и налил по второй. – Кто следующий не полезет за словом в карман?      
Марков обвёл гостей взглядом. В сумраке веранды, провонявшей запахом рыбьего жира от вялившихся язей, муксунов, слышался звон комарья.
– Скажут белорусские гости, – засмеялся Вовка. – Как сибирская земля приняла вас, мужики? Не ухайдокала сначала? Значит, вольной волей быть добру. Давай, Антон, скажи.
Собрав брови кучкой, Марченко взял кружку.
– Хорошая земля у вас, Владимир, сытная …   
– Э-э-э, нет, я калужский, это их земля, – перебил его Вовка, и, смеясь, кивнул на сидевших тихонько мать и дочь Иженбиных, – моей Катерины земля...
Антон смешался было, но взял себя в руки. 
– Не соглашусь с тобой, Владимир, хотя есть несхожие земли, обычаи народов, живущих на ней. Окинь взглядом Нарымье, где ты, калужский мужик, прижился и, как здесь говорят – в доску свой, и наведайся к нам с Милентием в белорусскую Витебщину. Разницы в земле никакой. Не отличишь и народ, который трудится на ней, возделывая руками день и ночь… Земля она одна, Владимир, и люди, живущие на ней, на одно лицо, может, кто чернее, кто желтее, не имеет значения. Розная жыве на зямлі справядлівасць... Вось у чым бяда... Аднак, добра... За зямлю, якая прыняла нас, за вас, гаспадары, вып'ем чарку...
Вовка вытаращил глаза.
– О сказанул! А чё? Не понял, – толкнул он в бок Акимова.
Милентий усмехнулся.
– Антон сказал о разной справедливости, которая живёт на земле… Это беда… Предложил выпить за землю и за вас, хозяев. За это и пьём.      
Вовка приобнял жену.
– За тебя, мать.
После третьей словесный обмен мнениями пошёл веселее. На веранде стало шумнее: потные мужики вышли курнуть во двор, оставшиеся за столом женщины оказались под вниманием, раскрасневшейся в заботах хозяйки.
– Сядь, Катька, всё есть на столе, – пыхнула трубкой старая Иженбина. 
– Ну, как же, Окка? Пельмени поставлю...
– И, правда, Катя, – вмешалась Надежда Донская, – посиди с нами, поговори – избегалась вся.
– Даже не знаю, бабы, освежу стол…
– Садись, садись, Катя, – настояла жена Дмитрия Дмитриевича.      
Хозяйка было присела, но вскочила.
– Выпьем, девки, а? – задором призвала она баб.
Возражений не было. Женщины опробовали напиток, выгнанный Вовкой из бражки в бане и настоянный на кедровых орешках.  Разомлели от истомы и не без восхищения созерцали, излучавшую свежесть, разрумянившуюся Сёнгу.
Одетая в облегавшую грудь кофточку коренная жительница Нарымского края восхитила гостей природной красотой. Беременность не испортила смуглое лицо с чуть раскосыми чернющими глазами, но и, как отметила выпускница Бестужевских курсов, а ныне учитель Парабельской школы Надежда Михайловна Донская, лишь прибавила шарма. Отчего, объездившая всю Европу женщина, владеющая иностранными языками, искренне заметила:      
– Ангельская душка, – и засмотрелась на молодую остячку, а та с наслаждением пила чай с шаньгой, только что вытащенной радушной хозяйкой из горячей духовки.
– Так, промысел удался, Сёнга? – улыбнулась Надежда Михайловна, повернувшись к девушке, чтобы лучше видеть её при свете керосиновой лампы.
– Угу! – односложно ответила селькупка и внесла ясность:
– Белки шибко многа было!
– Слышала по-соседски, мать-то как? – осторожно поинтересовалась гостья, скосив глаза на дремавшую Оккыр-пайю. Утомилась старая и выпитая самогонка согрела тело охотницы и рыбачки.
– Авем промышляла белку. Далеко не ходила – шибко старая, – просто ответила Сёнга, управляясь с шаньгой.
– А на крупного зверя как, добыла нынче… или не ходила? – в свою очередь поинтересовалась Катерина.
Охотница оживилась.
– Добыла лосей и коргов! – Сёнга отодвинула пустое блюдце. – Впервые такое видела, паря! Охотились с авем уже по снегу. Слышим, Айгун забухал лаем, потом Тайжо. Авем говорит: однако, берлога! Варг кара – медведь. Подымут собаки, уйти может. Идём, торопимся… Смотрим, Айгун на сугроб лает, рядом Тайжо ярится. Подошли ближе, слышим, фыркает. Мы ещё ближе… Он как выскочит… Я выстрелила. Ха-харошая матка, здо-ровущая! Айгун не треплет матку – на берлогу лает. Авем крикнула: «Не ходи, там ещё есть!». Зарядила ружьё, опять снег к верху и один за другим два корга – в стороны. Я – одного, авем другого стрелила. Айгун снова на берлогу лает. Подошли ближе. Тихо… Авем говорит: «Затаился, сам не выйдет, палкой надо».
Вырубили жердь и ею в берлогу. Только сказала: «Там, однако…», как жердь вылетела из рук и выскочил ещё один корг, я стрелила его. Вот так, паря! Первый раз такое: четыре корга в одной избе! – Сёнга от рассказа вспотела, можно подумать, вышла из парилки.
– Хорошие у тебя собаки! – засмеялась Катерина, – я б ни за что не пошла на медведя.
– Хорошие! – согласилась Сёнга и в свою очередь спросила:
– А Вовка как промышлял?
– Неплохо, – ответила хозяйка. – Он говорит, мол, где стоит его избушка – место богатое.
– Ага, – кивнула головой Сёнга.
– Знаешь, что твои родичи возвращаются с Тыма?
– Пашто не знаю? Знаю.
– На прошлой неделе ко мне сестра приезжала в Парабель. Живёт в Каргаске. Говорила, что селькупы возвращаются на свои места. Спадёт чуть вода и в путь. Климат тамошний сырой, туманный, болота. Промышляется плохо. Голодно жили. Многие болели малярией, чахоткой, цингой. Кто остался жив, хотят на родину вернуться.
Слушая Катерину, селькупка кивала головой.
– Какой красота! Авем обрадуется! Сапсем старая стала, кэдэхэл купа ей ната, лечить ната. 
Катерина знала, что кэдэхэл купы, как звали селькупы шаманов на своём языке, были родовыми, это и лекари, жрецы, оградители от злых лозов, покровители семейств. Шаманы занимали важное место в жизни коренного населения Нарымского края, поэтому обеспокоенность Сёнги о здоровье матери хозяйка восприняла серьёзно и её упоминание о шамане заслуживало внимания.
Катерина вышла во двор и окликнула мужа.
– Слышь, Вов, старухе не можется, может, Дмитрий Дмитриевич глянет её, а?
– Перебрала, старая чё ли?
– Не-е-е, хряпнула, может, рюмку, другую, и задремала вроде… 
– Угу, веди её в комнату, я позову Митрича.
Между тем, мужики, устроившись на завалинке, вели разговоры. Врач Донской сетовал на отлынивание местного населения от профилактики заболеваний.
– Клюнет жареный петух в задницу – бегут ко мне, а там абсцесс такой, что язва открылась, – ворчал Дмитрий Дмитриевич, рассказывая мужикам о врачебных делах. – Или выезд к больному на заимку в тайгу? Доедешь к нему, а он мёртвый. Саиспаев Ванька с Кальджи, ты же знаешь его, Владимир, к нам в район приезжал.
– Знаю Ваньку! Вместе скрывались от призыва в армию Колчака, – хохотнул Марков, затягиваясь дымом самокрутки.
– Душу вынул, – подхватил Донской, – говорил ему, говорил, Иван, язва кровоточит у тебя, чёрный кал, значит, кровь в желудке – не пей её клятую, операция нужна. У нас в Парабели как раз был Андрей Савиных из Томска – от бога хирург.  Иван всё отнекивался, потом, мол, потом. И что? Приехал проведать на днях, а он концы отдал под забором, схоронили в Малом Нестерове. Невежество губит нас, мужики, невежество, – вздохнул Донской.
– Митрич, – раздался голос хозяина, отошедшего на зов жены, мужики обернулись, – поди глянь старуху нашу, плохо ей чё ли? 
– Накаркали, чёрт побери! – носком сапога доктор затоптал охнарик и, отряхнув штаны из чёрного сатина, пошёл на веранду. 
Мужики играли в молчанку, затягиваясь самосадом, Вовка искоса кинул взгляд на Марченко,
– Вы-то как Антон? Случается, бываю в Кирзаводе, ломовая работа у выселенцев, голодуха. Слышал от людей, паузки с мукой вышли из Томска, но это слону дробина – на месяц и опять зубы на полку складывать. Займитесь вы, переселенцы, рыбой, атармой на Сочиге. Запасётесь за лето? Хорошо, иначе удачи не видать…       
– Нам с Милентием проще, – глухим голосом отозвался Марченко, – я ютюсь с семьёй в избёнке, ничего, отзимовали. Если коменданту Арестову не попадёт вожжа под хвост, останусь с парабельскими мужиками строить Кирзавод. Милентий в Белке рубит посёлок, лес на гриве и вроде ничего.
– Работаем, – согласился с земляком Акимов, – сам-то я не махаю топором, как остальные мужики и бабы, с томскими специалистами езжу по лесным массивам, выбираем места для леспромхозов. Недавно, километрах в пяти от Щуки, надыбали, как у вас говорят, хорошенькое угодье. Назвали «Нижней старицей», через неделю направили туда людей, прибывших с первыми баржами из Томска. Очень много из Белоруссии народа прёт, наших с Антоном земляков, счёт идёт на десятки тысяч человек и конца этому не видно. Сейчас определились по нескольким населённым пунктам ближе к Парабели: Смольный, Тесат, Кирилловка, Кондрашкино, Девяткино, Алёшкино, Шпалозавод, Талиновка, Ближний Листоп, Дальний Листоп… Многим посёлкам ещё не присвоены имена собственных, мы их на картах отмечаем номерами. Ничего, люди расселяются, строятся и включаются в жизнь: влюбляются, создают семьи, рожают детей.   
– Знаю, Антон, переселенческие спецпосёлки растут, что грибы в лесу. Мать честная – развернулись как! А Нельмач, Деловое, Кучи, Заводской, Карза, Чановка? – Все спецпереселенческие мать её ити…
– В Карзе и Чановке больше кержаки-староверы живут, – заметил Милентий, я бывал там не раз...
– Папа, папа, меня опять Колька обижал.
К Маркову подбежала дочурка и с ходу ловко устроилась на коленях отца.
– Опять не поделили чё-нибудь? Пора ложиться спать. 
– Сёдни играли «в ручеёк», а он подставил мне ножку.
– А ты?
– Дала ему затрещину, – мужики засмеялись.
– Шустрая дачка, Владимир, у меня такая же осталась в Белоруссии, эх, жизнь – перевернись, – вздохнул Акимов, вспоминая семью. – Как зовут тебя, малая?
– Таней, – потупилась девчурка.
– Мая салодкая фиалочка, тюльпашка-обнимашка-Таняшка, так?
– Салодкая? А чё это? – округлила глазёнки девочка. 
– Сладкая, значит.
– Я правда, пап, сладкая? – дочка с хитринкой глянула на отца.
– Правда-правда, цыпочка моя! 
– А, в какие игры вы играете? – поинтересовался Антон.
– Какие, дядя? «Из круга выжигало», «в ручеёк», «бить бежать», «в ремешок».  В лапту играем, Кольку я обгоняю.
– Умница моя! – Марков ласково погладил ребёнка по голове, – беги спать, уже темно, мы с дядями ещё посидим.
 Дочка чесанула в избу, но посидеть не удалось. На крыльцо веранды вышел Донской.
– Помогите, мужики, старуха Оккыр умерла, унесём в мертвецкую ко мне в больницу. Здесь рядом.
    

ВАЛЕРИЙ МАРЧЕНКО

Калинов мост


ТОМ 3


Глава 1

Новый 1934 год переступил порог истории знаковым событием.  Открывшийся в конце января XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) в Москве, принимая приветствия и доклады трудовых коллективов об успехах, констатировал о досрочном выполнении программы первой пятилетки. Высший форум партии счёл установленным, что СССР за короткое время «догнал и перегнал» западные страны по развитию тяжёлой индустрии. «Съездом победителей» назвали делегаты собрание коммунистов, восхвалявшее достижения политической линии товарища Сталина и увенчавшее успешную работу ЦК ВКП(б). И под бурные аплодисменты подхватили тезис, прозвучавший в докладе Генерального секретаря ЦК ВКП(б): «СССР преобразился в корне, сбросив с себя обличие отсталости и средневековья. Из страны аграрной он стал страной индустриальной. Из страны мелкого единоличного сельского хозяйства он стал страной коллективного крупного механизированного сельского хозяйства. Из страны тёмной, неграмотной и некультурной он стал – вернее, становится – страной грамотной и культурной, покрытой громадной сетью высших, средних и низших школ, действующих на языках наций СССР».
Не удивительно, что второй пятилетний план развития народного хозяйства СССР на 1933 – 1937 годы съезд утвердил единогласно. Необычайный подъём производительности труда заразил делегатов и воодушевлением, и масштабами промышленного строительства. Не последнюю роль в концепции новой «пятилетки», сохранявшей направленность экономической стратегии на рост тяжёлой индустрии, сыграли встречные планы производственного развития страны, выдвигавшиеся трудовыми коллективами. Благодаря этому, определился дальнейший курс создания народного хозяйства: «Досрочно – вперёд к победе социализма!».
Смешенные чувства обуревали Первого секретаря КП (б) БССР Николая Фёдоровича Гикало, слушавшего отчётный доклад товарища Сталина. Высокую оценку дала Москва экономическому развитию Белоруссии. Встретившись в перерыве между заседаниями с Председателем Совета Народных Комиссаров СССР Молотовым, Вячеслав Михайлович пожал ему руку, выразив удовлетворение работой партийной организации республики. И всё же, слушая отчётный доклад товарища Сталина в части критики партийных бюрократов и «подрывных» элементов, как выразился главный докладчик, Гикало ёжился, ощущая смутную тревогу в душе.
Не осталось без внимания Николая Фёдоровича публичное самобичевание Каменева в признании своих ошибок. Клятвенно заверяя делегатов съезда в «становлении на путь истинный» Лев Борисович, вообще-то родившийся с фамилией Розенфельд, в уничижительной форме признал ошибки и дал голову на отсечение в преданности вождю. – Довели? – размышлял Первый, искоса наблюдая за сидевшим рядом Николаем Голодедом, председателем СНК БССР, нервно крутившим пуговицу пиджака в косую полоску. – Тоже не по себе, ядрёна вошь. – Уныло выглядел и 1-й секретарь Витебского райкома партии Чичеров, сидевший по левую руку от Гигало. Неуютно было белорусской делегации в зале заседания, где развивались эпохальные события для страны Советов. Не блаженствовали делегации и других административно-территориальных единиц СССР, навостривших уши на акценты в риторике главного докладчика. 
Обрушившись с трибуны съезда на оппозицию, не разделившую линию Генерального секретаря ЦК ВКП(б), товарищ Сталин не церемонился в выражениях: «Было бы наивно думать, что можно побороть эти трудности при помощи резолюций и постановлений. Бюрократы и канцеляристы давно уже набили руку на том, чтобы на словах продемонстрировать верность решениям партии и правительства, а на деле – положить под сукно».
Иосифа Виссарионовича поддержали посланники трудовых коллективов, прибывавшие на заседания съезда с приветствиями и рапортами о производственных успехах. Делегаты высшего форума партии встречали их с вдохновением и, провожая, с энтузиазмом скандировали: «Идеи Ленина-Сталина живут и побеждают!», «Союз серпа и молота – не рушим!».
Тем не менее Гикало понимал истинные причины своего беспокойства. – Опасность исходила из другой плоскости, – считал он. Её источник был иной природы политической атмосферы, царившей на съезде партии. – Эх, вляпался так вляпался, вот нышпорка, покыдьок!», – сетовал по-украински Первый, то и дело вытирая платочком пот. Как на углях крутился в кресле Николай Фёдорович, вспоминая состоявшийся накануне разговор с Варейкисом – первым секретарём обкома партии Центрально-Чернозёмной области. Иосиф Михайлович сообщил на ухо Гикало о группе нелегальных делегатов съезда, считавших ошибочной «генеральную линию» Сталина по развитию страны. «Нелегалы» шли на острые решения, полагая причинно обусловленным переместить Генерального секретаря ЦК ВКП(б) Сталина на пост Председателя Совета Народных Комиссаров или даже ЦИК СССР, а на его должность выдвинуть энергичного и вкушавшего плоды уважением масс Кирова.
Для обоснования убедительности своих доводов Варейкис шепнул в полутонах, что вопросы перемещения спесивого грузина уже обсуждены с Орджоникидзе, Микояном, Петровским, секретарями обкомов и ЦК национальных компартий. Товарищи поддержали идею «нелегального блока» о перемещении хватившего через край Сталина. – Вот где зарыта собака! – содрогаясь, размышлял Гикало, протирая очки.
Украинец по национальности, он сокрушался: как же его «объехал на кривой» какой-то литовец, работавший в 20-х годах уполномоченным ВЦИК и Народным комиссаром продовольствия в Белоруссии, а затем председателем Витебского губисполкома? Исправляя в минувшие годы должность заместителя заведующего орграспредотделом ЦК ВКП(б) и секретаря Московского комитета ВКП (б) Николай Фёдорович изучил Сталина. Он был осведомлён о своеобразии характера с виду добродушного грузина, его организаторской ловкости и знал об умении владеть информацией тихо, закулисно, используя её в своих интересах в желательных случаях. В этих обстоятельствах Сталин был беспощадно жесток и мстителен, как никто иной из соратников по партии. 
И хотя Николай Фёдорович не склонился, сломя голову, к предложению Варейкиса, а попросил время обдумать до следующего дня, он понял, что Сталину известна закулисная возня части делегатов по его отлучению от руководства партией. А к утреннему заседанию выяснилась ещё более страшная картина, Киров наотрез отказался возглавить партию большевиков, и план заговорщиков провалился… Не без последствий конечно… Гикало это понимал, ёрзая задницей по обшарпанному креслу. Он не сомневался, что Сталину уже известны имена членов «нелегального блока», и, хотя, он сам не успел включиться в закулисную возню с перемещением вождя партии на другое место действия, но предложение-то ему было сделано! Значит, заговорщики рассчитывали на него, как на сподвижника по отстранению Сталина от власти. – Иосиф этого не простит, – ужаснулся Гикало, утирая пот с тонких усов.
А Сергей Миронович Киров – молодца! Он не только отверг пост Генерального секретаря ЦК ВКП(б), предложенного закулисной кучкой, а с жаркой речью выступил на съезде в поддержку Сталина.
– Что-что, а нюх у товарища «Кобы» есть, – размышлял Николай Фёдорович, и что-то подсказывало ему – быть беде, если не принять соответствующих мер. И решился. В перерыве между заседаниями он, как бы невзначай, встретился с Поскрёбышевым – заведующим Секретным отделом ЦК ВКП(б) и правой рукой Генерального секретаря ЦК ВКП(б).
– Александр Николаевич, безотлагательное дело к товарищу Сталину, – шепнул он ему, поздоровавшись за руку.
Не останавливаясь, Поскрёбышев невозмутимо кивнул.
– Слушаю, товарищ Гикало.
– Возмутительным образом мне предложено выступить против линии товарища Сталина… Я…
– Кем предложено? – бесстрастно перебил его личный секретарь вождя партии.
– Варейкисом – первым секретарём обкома Центрально-Чернозёмной области. Он…
– Достаточно, товарищ Гикало, – бросил Поскрёбышев и, словно не замечая, опешившего Гикало, зашёл в кулуарную часть здания Дома Союзов, где располагалось руководство партии. Стало быть, и товарищ Сталин – тоже.
Грядущие события показали, что информирование Николаем Фёдоровичем вождя партии о заговоре делегатов, сыграло в его судьбе незряшную роль, правда, на обозримое будущее – и всё же. А партийную смуту, занимавшие в аппарате ЦК ВКП(б) важные посты Ежов и Мехлис, взяли на заметку. После преобразования ОГПУ в Наркомат внутренних дел СССР – НКВД, объединивший силовые службы, на них завели дела. А через несколько лет делегаты «съезда победителей», перепрофилируются в делегатов «съезда расстрельных», оправдав тем самым утверждение товарища Сталина: «Нет человека – нет проблем». Вождь партии гнул свою линию по правилам искусства единоличного стремления к вершинам власти…
Слушая выступающих делегатов, у Гикало щемило сердце и за выполнение второго пятилетнего плана. Понимая, что его цели вытекали из итогов первой пятилетки, ему Первому секретарю ЦК КП(б) Белоруссии, необходимо наращивать индустриальное развитие БССР с каких-то новых подходов. Работа предстояла тяжёлая, многовекторная.
Перед выездом на XVII съезд ВКП(б) в Москву Николай Фёдорович провёл заседание Президиума КП(б) Белоруссии. Одним из вопросов повестки дня он вынес разъяснительную работу с населением о значении новой «пятилетки» в развитии экономики республики. К работе он подключил учёных Академии наук БССР, работавших над вторым пятилетним планом. Они выступали в колхозах, совхозах, предприятиях, проводили декадники в промышленных городах Витебске, Гомеле, способствуя решению актуальных задач в индустриализации республики.
Особое внимание в беседах с людьми агитаторы уделяли станкостроению, машиностроению, расширению топливной базы, а на её основе электрификации республики. – Большое значение отводится металлообрабатывающей промышленности, машиностроительным заводам, освоению производства металлорежущих станков, электромоторов, гидротурбин, радиаторов, сельскохозяйственных машин, – заявляли в публичных беседах учёные. – Задачи будем решать в расчёте на собственные силы и возможности.
В этом ключе и проводились в избах-читальнях, домах культуры, залах и прямо «на полях сражений» информационно-разъяснительные беседы с населением за светлую жизнь. И не излишне. Освещая с трибуны съезда ход электрификации в республике, делегат от белорусской делегации Председатель СНК БССР Голодед заявил о значимости в этом вопросе местного источника – торфа. «Если товарищ Киров заострил внимание на проблеме торфа в Ленинградской области, то в БССР эта проблема является ещё более важной, потому что местные топливные ресурсы заключаются именно в торфе. Мы в связи с этим намечаем прирост торфодобычи с 850 тысяч тонн в 1933 году до 2100 тысяч тонн – в 1937 году», – подчеркнул Николай Матвеевич в своём выступлении. Речь Председателя Совета Народных Комиссаров БССР делегаты съезда встретили аплодисментами.
Размышляя на заседаниях высшего форума партии о предстоящей работе, Николай Фёдорович Гикало мысленно выстраивал производственные цепочки создания стройматериалов, цемента, кирпича, извести, стекла. Наращивание производства льна – за счёт возведения Оршанского льнокомбината. Продовольствие людям – через строительство мясокомбинатов в Минске, Витебске и Бобруйске, в том числе механизированных молочных заводов мощностью не менее 100 тысяч тонн молока каждый.
Рабочей силы для возведения объектов хватало. Решением последнего Пленума ЦК компартии Белоруссии на вольное поселение «за хорошее поведение» были определены досрочно освобождённые лагерники. К ним отнесли заключённых, отбывших сроки наказания, но лишённых прав свободного выбора места жительства. Правда, осуждённых на срок от года до трёх лет оставили в ведении ОГПУ республики в специальных сельскохозяйственных и промышленных колониях. А признанных виновными на три года и выше, передали в исправительно-трудовые лагеря. Дешёвой рабочей силы хватало. В целом директивная экономика республики принимала лагерный облик, Николай Фёдорович это понимал. Но выполнение заданий партии и правительства – прежде всего!
Не восторгался атмосферой съезда и 1-й секретарь Витебского райкома КП(б) Чичеров. Ему «улыбалось» поднимать Придвинский край в индустриально-хозяйственной сфере, из чего следовало заключить, что шкуру с него Гикало будет снимать с пролетарской ненавистью, не церемонясь с репутацией сторонника линии Сталина.
Партийная организация Витебского округа, сложившаяся после его ликвидации в 1930 году при руководстве Василия Чичерова, напрямую подчинялась ЦК КП (б) Б. Проблемы, возникшие в период активной коллективизации, и вызвавшие выход крестьян из уже существующих колхозов района, больно ударили по его престижу. Не учёл он условия хозяйствования на белорусских землях зачастую малопригодных для взращивания тех или иных культур. Не хватало специалистов в секторе сельского хозяйства. Компания сплошной коллективизации прошлась по крестьянству косой: отселили, выселили, отправили в лагеря, иных расстреляли по инициативе комсомольских активов ЛКСМБ. 
И даже, когда постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от июля 1931 года массовое раскулачивание было приостановлено, маховик острых репрессий ещё вращался внизу, вовлекая в орбиту инерции новые жертвы. Людей арестовывали председатели колхозов, члены правления коллективных хозяйств, уполномоченные различных уровней, а уж органы ОГПУ и особенно милиция потеряли чувство меры. Не удивительно, что хозяйства, вошедшие в состав колхозов, оказались без специалистов по животноводческому и льняному направлениям, зерновым. – Как их восстанавливать? – сокрушался Василий Михайлович Чичеров, слушая очередного «умника», вещавшего с трибуны съезда о грядущем ЗАВТРА. В его Витебском районе урожай распределён ещё в ноябре, но его получили не все колхозники, многие остались ещё и должны колхозам от 5 до 140 рублей. Причём, долги касались в основном батрацкого и бедняцкого населения… Принцип распределения урожая по количеству и качеству затраченного труда не выполнялся на местах, что вызывало недовольство людей. Народ выходил из колхозов целыми хозяйствами… Захламлённость колхозов классово-чуждыми элементами, подкулачниками, неспособность председателей к организационно-хозяйственному укреплению хозяйств привели к нездоровым настроениям среди крестьянства и протестным выступлениям. Колхозники укрывали излишки зерна, поджигали имущество, убивали партийных и советских активистов. Кулацкая контрреволюция, как окрестили в ГПУ выступления колхозного крестьянства, беспокоила 1-го секретаря Витебского райкома КП(б) Чичерова больше всего.

***

Итоги XVII съезда партии Василий Чичеров решил довести до руководящих кадров сразу же по прибытии в Витебск. На расширенное заседание пленума районной партийной организации он вызвал секретарей первичных парторганизаций, председателей колхозов, руководителей маслобойного завода имени 3-го года сталинской пятилетки, чулочно-трикотажной фабрики имени 10-летия КИМ, щетинно-щёточного и волосопрядильного комбината, известкового завода, хлебозаводов и многих других. В пленуме приняли участие ректора высших учебных заведений, директора училищ, техникумов, школ, так же задействованные в выполнении решений съезда партии. 
Среди имевших отношение к воплощению в жизнь начертаний съезда ВКП(б) был Арон Эпп – секретарь партийной организации Витебского станкостроительного завода-орденоносца «Красный металлист». Предприятие, награждённое в 1929 году орденом Трудового Красного Знамени, гремело на весь Советский Союз. По окончании пленума Арон оказался рядом с директором одной из крупнейших в СССР льнопрядильных фабрик Клавдием Корниловичем Мурашко, бывшим первым секретарём Городокского райкома КП(б)Б, назначенного на эту должность после ареста и высылки в Сибирь в 1928 году Милентия Акимова. Обрадовались встрече, разговорились. Оба коммуниста, знавшие друг друга много лет по совместной работе, коснулись в общении доклада на пленуме 1-го секретаря Витебского райкома КП(б) Чичерова об итогах XVII съезда партии и путях выполнения его решений в рамках своих предприятий.
Парторг станкостроительного завода Белорусского объединения металлообрабатывающей промышленности «Белметтрест» Эпп не скрывал удовлетворения от услышанного на пленуме. Его заводом производились станки и поставлялись во все уголки огромной страны. Инженерно-технический состав, не останавливаясь на достигнутом, трудился над ускоренным выпуском современной станочной продукции, востребованной на местах. Невзирая на тенденцию первой пятилетки, направленной на развитие лёгкой промышленности, общее машиностроение в Белоруссии эволюционировалось быстрыми темпами, что, безусловно, радовало Арона Эппа, партийного руководителя крупного предприятия Витебска.
Менее окрылённым чувствовал себя Клавдий Мурашко. Его переживания сводились к льноводческой отрасли, испытывавшей нужду в особом подходе с точки зрения технологии производства, климатических условий, наличия специалистов по взращиванию сырья – льна. Их-то и не хватало. В соответствии с Инструкцией Бюро ЦК КП(б) Б «О порядке проверки и допуска вновь принимаемой рабочей силы промышленными предприятиями, об охране и упорядочении пропускной системы» на работу не принимались лица, лишённые избирательных прав, удалённые с предприятий в порядке чистки, уволенные за воровство, нарушение трудовой дисциплины и многие другие, что исключало комплектование штатов отрасли нужными специалистами. – Ничего не поделаешь, – тяжело вздохнул Мурашко, – жёсткий контроль за дисциплиной на предприятиях ударил по кадрам, словно обухом по голове. За один прогул рабочих увольняли с работы, лишали хлебных карточек, выселяли из квартир. А уж виновных в выпуске недоброкачественной продукции отдавали под суд, лишая свободы на пять и более лет. Проблему с кадрами частично решало стахановское движение, повысившее производительность труда, рост валовой продукции, «стахановские» зарплаты, но дел было непочатый край.
И всё же, обмениваясь впечатлениями с Эппом, Клавдий Корнилович отметил положительные тенденции в своей отрасли: корректировалась экономическая политика в сельской местности, искоренялись уравниловка и обезличка в производстве льна, был введён хозяйственный расчёт. Дети инженерно-технического состава получили равные права с детьми индустриальных работников. – Бог ты мой! – шепнул Арону на ухо Мурашко, – кто бы мог подумать: на предприятиях отрасли упразднены официальные представительства ОГПУ. И, когда удалось с нивелировать острую ситуацию с продуктами питания в льноводческом секторе экономики, были сведены на нет антиправительственные выступления работников. А всё потому, что Мурашко открыл сельские вспомогательные хозяйства, сеть рабочих кооперативов, отделений рабочего обеспечения.
Эпп эмоционально реагировал на новшества земляка. Со снижением в последнее время норм карточной выдачи хлеба, у него на успешном предприятии рабочие испытывали нехватку продуктов питания, о чём регулярно жаловались в партийный комитет. Ему, секретарю парткома, приходилось взывать рабочих к партийной и социалистической совести, чтобы сгладить острые моменты в трудовом коллективе.
Скрутив самокрутки из махорки-крупки, они обсудили ситуацию на родной городокщине. Вспомнили комсомольцев диверсионного отряда особого назначения, усиливших колхоз «Заря свободы» после зверского убийства его председателя Демьяна Новикова в результате нападения банды Богдана Хортюка. Не забыли Якима Микулёнка, выбранного на следующий день на колхозном собрании председателем хозяйства. В то время первому секретарю Городокского райкома КП(б)Б Клавдию Корниловичу Мурашко пришлось несладко. В районе было неспокойно. Шарили банды кулацких недобитков, совершавших набеги на созданные коллективные хозяйства, представителей власти. И всё же напряжение в районе было снято твёрдым проведением жёсткой линии в отношении кулацкого элемента и подкулачников разных мастей. А в последнее время по слухам с мест наметилась тенденция на возвращение домой части сельчан, раскулаченных в конце 20-х годов. Вернувшись из ссылки в родные места, они включилась в кустарное производство, занялись обувным, гончарным, швейным и бондарным делом, выпуском товаров широкого потребления, втянувшись эдаким образом в новую жизнь.
– Слышал о Кондрате Пашкевиче? – между тем ввернул Мурашко.
Эпп насторожился.
– А что, Кондрат?
– О-о-о, Кондрат… Устроился вольнонаёмным в 5-ю стрелковую Витебскую Краснознамённую дивизию в Полоцке. Заправляет хозяйственной частью. В этих делах ему сметки не занимать: заготавливает провиант для красноармейцев, призванных из наших мест и знающих по чём фунт лиха, и хлеба. Ездит по колхозам и заключает договора на поставку в воинские части бульбы, овощей, молочной продукции. Я как раз объезжал своих поставщиков производства льна в районе – там и встретились, разговорились. Зять по службе прёт… Вы же с ним, помниться, дружили по комсомольской работе…   
– Со Стасом Бурачёнком? Дружили… И сейчас в добрых отношениях, правда, не виделись давно… Он воюет с басмачами…
– Так и есть… Жена Оксана принесла ему сына, уехала с ним в Туркестан. Вот она доля жены командира!
– М-да-а-а…
– Слушай, Корнилович, а дети Милентия Акимова? Сын Вацлав? Помнится, он сошёлся с Фаней, дочкой Натана Гофмана – местного торгаша-мироеда и выпал из моего поля зрения. Дачка у Милентия была… Как её? Не помню уже…
– Агнеся, по-моему… Да, Агнесей звали её, – наморщил лоб Клавдий Мурашко, вспоминая семью Акимова, которого сменил на посту первого секретаря Городокского райкома КП(б) Б, – Милентий знал, что его рано или поздно арестуют, поэтому позаботился о близких. В канун задержания отправил дачку с женой Яниной… Куда? Не знаю. Помнишь, Янину Адамовну – работала у нас в райкоме партии инструктором отдела просвещения? Всё по району моталась. А, после ареста Милентия, как сквозь землю провалилась с дачкой… Ни слуху, ни духу…
– Может, и правильно, – терялся в догадках Арон, – она же полька по рождению, и родственники под Пилсудским. Могла пойти в Сибирь за Милентием, а дачку в приют… Скажешь, нет?
Мурашко искоса глянул на Эппа.
– Спрашиваешь? Знаешь не хуже меня. Скольких сам арестовал со своими комсомольцами и отправил в «тёмную» к Иохиму Шофману, а потом к Шмере Усминскому – местным начальникам ГПУ?    
Арон пожал плечами.
– Надо было – отправлял…
– То-то же… А сын Милентия – Вацлав с дочкой Натана Гофмана, не поверишь, поднялись на шерсточесальном производстве. Фаня, кого хочешь спроси, не очень горевала по аресту отца. Старый еврей оставил ей хо-о-о-о-рошее наследство… Акимов-то толкал сына в институт. Я хорошо помню, его поддержал Иван Рыжов – первый секретарь окружного комитета партии – царство ему небесное. Но, как говорят в России, детки решили зашибить копейку. Развернулись было… а тут – раз и баста. Добро – в народное хозяйство, а самих, учитывая юный возраст, выселили не в след за Гофманом – валить лес в Карелию, а на окраину района. Сейчас гонят мёд на пасеке и торгуют на рынке… Толи малец у них появился, то ли дивчинка – не знаю уж. К молодым, слышал я, прибился Адамусь Андроник – беженец – помнишь, закадычный друг Акимова? Вот и здравствуют в лесу, не появляясь на глаза начальству. Вот такие дела Арон Ашерович.
   Земляки ещё пообщались и разошлись. Арону надо было зайти ко второму секретарю райкома партии и согласовать его участие в заседании парткома станкостроительного завода. На повестку дня Арон планировал вынести вопросы по итогам XVII съезда ВКП(б) и их реализацию предприятием за счёт выпуска станочной продукции. Мурашко торопился к себе, чтобы в кабинетной тиши проанализировать доклад 1-го секретаря Витебского райкома КП(б) Чичерова на расширенном заседании пленума и адаптировать его к своему предприятию. Руководящему составу района было над чем задуматься и сидеть сложа руки не представлялось возможным по многим причинам. В докладе Василия Чичерова прозвучала фраза о подготовке графика исполнения решений съезда по срокам. Стало быть, нормы и показатели, доведённые ранее на год, будут скорректированы в более жёсткие рамки и подлежать жесточайшему контролю за их исполнение со всеми вытекающими последствиями. А исход был очевиден: либо – пан, либо – пропал, в этом не сомневалось ни высокое начальство в районе, ни рядовой колхозник в поле.


Глава 2

Выполнение решений XVII съезда ВКП (б) развернулось в БССР под знаком снижения жёсткого раскулачивания крестьянских хозяйств. Совместная инструкция ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 24 мая 1934 года «О прекращении применения массовых выселений и острых форм репрессий в деревне» отчасти сбавила обороты выселения белорусского крестьянства. Однако кампания по раскулачиванию в БССР имела серьёзный исход для республики. На состоявшемся в январе 1934 года XV съезде КП(б) Белоруссии Первый секретарь ЦК компартии Николай Гикало, докладывал делегатам о положении дел в республике:
– За 1933 год, товарищи, в отдалённые районы страны выслано свыше 35 тысяч крестьянских семей, выявлено и исключено из колхозов 2700 «кулаков-вредителей», за «враждебную» деятельность сняты 1544 работников исполнительной и партийной власти. Органами ГПУ ликвидирована 3281 «контрреволюционная группировка и организация», зарегистрировано 1163 террористических актов на селе, из них 117 убийств активистов и 861 поджог колхозных дворов. Около 10 тысяч человек включены в категорию социально чуждых и контрреволюционных элементов, из них около 2,5 тысяч – бывших колхозников.
Причины крестьянских волнений, подрывающих внутриполитическую обстановку в БССР, виделись Николаю Фёдоровичу в привязке с ситуацией, сложившейся на внешнем контуре республики. Не церемонясь в выражениях, Первый секретарь рубил «матку-правду», сваливая на Польшу все проблемы, имевшие место в промышленности, сельском хозяйстве, в военной сфере. – Пилсудчики не угомонились, товарищи делегаты, – вещал в отчётном докладе Гикало. – Государственная граница с Польшей и Латвией разделила Белоруссию на две части, она же расколола народ на «своих» и «чужих».   
Тезис о причинах бед белорусского народа, озвученный первым лицом республики с трибуны съезда коммунистов, «подхватил» полномочный представитель ОГПУ по Белоруссии, начальник Особого отдела Белорусского военного округа Заковский. Его установку Леонид Михайлович разъяснил руководству республики на открывшейся в феврале этого же года V сессии Всебелорусского съезда Советов:
– Товарищи делегаты! – обратился он к делегатам сессии, вонзившись взглядом в текст выступления, – довожу до вашего сведения совершенно секретные требования плана укрепления государственной границы СССР на западном направлении. В пограничную полосу, пролегающую по территории Белоруссии вдоль польско-латвийской границы, органами ОГПУ включено 40 районов, разбитых на две группы. По нашему предложению группу «А» составили 7 опорных районных пунктов с населением около полумиллиона человек. В группу «Б», в свою очередь, разделённую на две зоны, вошли: первая – 15 районов, вторая – 18, с проживающими в ней полутора миллионами человек. Как вы знаете, товарищи, госграница с сопредельной стороной, оборудована эшелонированной обороной, оснащённой вооружением, боевой техникой, личным составом. В настоящее время в пограничной полосе отрабатывается комплекс мероприятий военно-политического и экономического характера.
Оторвавшись от текста выступления, Леонид Михайлович обвёл зал заседания застывшим взглядом, словно отыскивая в нём нечистую силу. Но, видимо, не обнаружив её среди участников заседания Центрального органа власти Белорусской ССР, вскинул указательный палец. 
– В настоящий момент, товарищи, в соответствии с постановлением Народного комиссара обороны СССР Ворошилова, Белорусским военным округом в пограничной полосе отрабатываются мобилизационные мероприятия. Штабами частей и соединений округа, военными комиссариатами развёртываются мобилизационные пункты для призыва в РККА местного населения. Часть гражданских зданий оборудуются под госпитали, нужды армии, эвакуацию материальных средств. Для этих целей изымается автотранспорт. На ремонт военной техники перепрофилируются МТС, создаются запасы топлива, запчастей, продовольствия, прочих материальных средств, необходимых на случай войны с Польшей. Совместно с военными в отработку республиканского плана мобилизационной готовности включаются органы партийной и советской власти на местах. Меня, товарищи, беспокоит население приграничья и личный состав, призываемый в Красную Армию. 
Заковский взял паузу. Безмолвие, охватившее зал заседания, муха пролетит – слышно, мёртвой тишиной обрушилось на участников сессии Всебелорусского съезда Советов, возбуждая у них активную мозговую деятельность. Реакция делегатов, судя по всему, произвела впечатление на главного чекиста республики. Удовлетворённый приведённым в исполнение эффектом, Заковский увенчал свою мысль тезисом, не слышанным ими поныне: 
– Население приграничья, товарищи, включено в процесс формирования человека нового типа…
 «Ни хрена себе, святые сосиски! Человека нового типа!» –отозвалось тревожным эхом в сознании участников сессии. Однако Леонид Михайлович, пригладив волнистые волосы, излагал идею пограничной безопасности советского государства невозмутимо мягким, но леденящим душу голосом:
– Безусловно, жители погранзоны пропущены нами через оперативное «сито» ГПУ, «зачищено» от «контрреволюционных и кулацких» элементов, территория заселена уволенными в запас красноармейцами, комсомольскими и партийными активистами, передовиками-колхозниками. Не сомневайтесь, товарищи, после идеологической обработки в духе верности партии и правительству данная категория граждан ответственно включилась в реализацию государственной пограничной политики. И всё же, обращаю ваше внимание на проживающее в приграничье польское население… Нашей внутренней агентурой фиксируется тесное сотрудничество польского подполья с католическим клиром…
Заковский сделал паузу, бросив пристальный взгляд в зал заседания.
– А посему, товарищи, польские гадюшники – костёлы – под контроль! С ксёндзов не спускать глаз – это резиденты польской «двуйки» и вербовщики агентуры из поляков, проживающих на приграничной территории. Скажу больше: поляки не сложили оружия, сменили методы борьбы с советской властью и всё… Я полагаю, у вас ещё свежи в памяти события в Лельчицком районе, когда наряду со шпионскими ячейками, нами-чекистами, была ликвидирована польская повстанческая организация, насчитывающая свыше ста боевых штыков. Часть убежала в Польшу – это правда, но многие укрылись в лесной пуще и сопротивляются советской власти… М-да…
Сосредоточившись на следующей мысли, Леонид Михайлович, как бы, спохватился:
– Вы, бульбаши, тоже лыком не шиты… Тянет на самоидентичность, язык вам подавай, культуру… Есть у нас информация о шпионско-диверсионной организации «Белорусский национальный центр». Государственности захотелось белорусской интеллигенции… Ну-ну… К этому ещё вернёмся… И последнее, товарищи: правительством СССР разработана специальная программа… Я не стану открывать содержания всего документа – получите фельдъегерской связью – изучите, но заострю внимание на таких её нормах, как увеличение доли коммунистов и комсомольцев среди учителей приграничья, ликвидация неграмотности в рядах молодёжи, открытие хат-читален, завоз потребительских товаров, снижение нормы сельхозналога. Понимаете, товарищи, в чём заключается политика партии в белорусском пограничье? Все силы бросить на укрепление государственной границы!
Закончил выступление Леонид Михайлович пафосным вбросом в зал:
– Социализм шагает по стране, товарищи!
Пригладил привычным движением волосы и, не дожидаясь аплодисментов делегатов, спустился в зал заседания.
Взошедший следом на трибуну начальник управления пограничной охраны и войск ГПУ БССР Фёдор Григорьевич Радин поддержал Леонида Михайловича. В выступлении он отметил разрастание эмигрантских настроений среди польского населения в запретной 100-километровой пограничной зоне. Упомянул о вражеском подполье, опиравшемся на него в борьбе советской властью. – Имея родственные связи в Польше, поляки являются источниками информации для польских и немецких разведывательных органов, – подытожил Радин в конце выступления.
Делегаты взяли на заметку акценты, расставленные начальником пограничной охраны и войск ГПУ БССР.
И всё же точку в безопасности советской границы поставил полномочный представитель ОГПУ по Белоруссии Леонид Заковский. В узком кругу руководящего состава БССР он объявил об учреждении в стране нового наркомата – НКВД СССР, который в связи со смертью Вячеслава Менжинского возглавил Генрих Ягода. Вследствие чего ОГПУ СССР переименовано в Главное управление государственной безопасности и вошло в НКВД СССР структурным подразделением. А он, Заковский Леонид Михайлович, назначен наркомом внутренних дел Белорусской Советской Социалистической Республики.
Партийных и советских руководителей Белоруссии Леонид Михайлович ознакомил с инструкцией НКВД в отношении особого режима в пограничной зоне. В соответствии с документом, имевшим гриф «Совершенно секретно», обязательной проверке подлежали работники райисполкомов, сельсоветов, колхозов, МТС, учителя, сотрудники милиции, прокуратуры, судов приграничья – без оглашения её порядка. А реализация инструкции НКВД возлагалась на создаваемые в районах «тройки» в составе председателя райисполкома, уполномоченного сотрудника НКВД и представителя Центральной контрольной комиссии Народного Комиссариата Рабоче-Крестьянской инспекции.   
Убедившись, что партийно-советская элита Белоруссии осмыслила суть циркуляра государственной важности, Заковский, обратился к Председателю СНК БССР Голодеду:
– Не буду делать тайны, Николай Матвеевич… Вам, кандидату в члены ЦК ВКП(б), члену Бюро Секретариата ЦК КП(б) Белоруссии, вменяется в обязанность исполнение мероприятий по организационно-хозяйственному укреплению пограничной полосы. «Граница должна быть рентабельной!» – требует Москва. Это, значит, особых условий финансирования хозяйственной деятельности приграничья и преобразование его в «опорный пункт» сельского хозяйства.
Заковский «поймал» затравленный взгляд Голодеда. Последний, опустив голову, оценивал варианты последствий… Предмет обсуждения с участием новоявленного наркома внутренних дел республики требовал немедленных действий.   
И работа по развитию приграничных районов БССР началась. «Тракторцентр» МТС приступил к обеспечению колхозов приграничья техникой и сельхозинвентарём. «Белколхозцентр» подготовил приём и размещение в хозяйствах, «процеженных» через сито НКВД, преданных линии партии колхозников из нижней и средней Волги, в том числе руководящего состава партийцев и комсомольцев пограничной охраны БССР. Созданные при машинно-тракторных станциях политотделы и сориентированные наркоматом внутренних дел на исполнение чрезвычайных мер в приграничье, включились в осуществление задания партии. В силу чего, партийно-чекистские органы, уделявшие исключительное внимание кадрам всех уровней, обеспечили районные «тройки» исчерпывающей информацией о них.   
В свою очередь, председатели райисполкомов, возглавившие внесудебные органы на местах – «тройки», подвергли анкетированию директоров предприятий, работников советской власти, руководителей коллективных хозяйств. А сведения анкет, пропустив через оперативные отделы НКВД с получением от них информации о персоналиях, решали судьбу «анкетированных» начальников на заседаниях «троек». «Для очищения от классовых врагов!», – объяснили свои действия руководители Орши, Витебска и Бобруйска, направив ходатайства в ЦК КП(б) Б о введении в своих районах режима пограничной зоны. Играли на упреждение!    
В итоге, присвоение статуса режимных городов и районов, паспортизация населения, выдвижение на должности товарищей с опытом военно-чекистской работы обеспечили особый режим в приграничной полосе. Инструкция Народного Комиссариата Внутренних Дел СССР была выполнена в полном объёме! А, попавший в сети НКВД «неблагонадёжный элемент» подлежал, по предложению Первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии Николая Гикало, расстрелу в пределах республики. И никаких проблем! Так с началом второй пятилетки в Белоруссии обстояли дела по укреплению советской власти на местах.   
Яким Микулёнок, несколько лет находившийся во главе колхоза «Заря свободы», хронически недосыпал. Комсомольской дружине, специализировавшейся на разведывательно-диверсионной деятельности и влившейся в разгромленное бандитами Богдана Хортюка хозяйство, удалось переломить ситуацию в лучшую сторону. Задача сплочения колхозников в дееспособный коллектив тружеников села увенчалась успехом. Удалось поднять производительность труда в выращивании пшеницы, ржи, овса, льна-долгунца, сахарной свёклы, рапса. Под председательством Микулёнка колхозники «Заря свободы» решили проблему ограниченного распространения технических культур в условиях мелкого индивидуального хозяйствования, сформировали сырьевую базу для перерабатывающей промышленности района. Снижением себестоимости сельхозпродукции для конечного потребителя увеличили товарную массу по снабжению растущего населения Витебска продуктам питания. Эффективный подход в развитии села открыл возможности создания продовольственных резервов района.
Новаторский метод управления колхозом, обеспечивший высокие показатели в сельском хозяйстве, не остался без внимания партийного руководства района. Реакция 1-го секретаря Витебского райкома КП(б) Чичерова была естественной: на бюро райкома он высказался за представление Якима к государственной награде. Инициативу Василия Михайловича коммунисты поддержали единогласно. И в ознаменование исключительных заслуг в деле социалистического строительства Указом Президиума Центрального Исполнительного Комитета СССР, приуроченного к 17-й годовщине со дня свершения Великой Октябрьской социалистической революции, председатель колхоза «Заря свободы» Микулёнок Яким Ананьевич, был награждён орденом Трудового Красного Знамени.
Орденоносец уважительно нёс оказанное доверие партии и правительства. Не останавливаясь на достигнутых успехах, сделавших его известным на всесоюзном уровне, Яким искал новые идеи по выращиванию сельхозпродукции с применением механизации в обработке земли: вспашки, культивации, рыхлении. Он понимал, что новаторство – категория особенная, и требовала подтверждения успехов, стоявших на повестке дня, движения вперёд. Иначе, моргнуть не успеешь, как резвые стахановцы отберут почин более ярким признанием труда.
По окончании посевной страды правление колхоза, как всегда, оценивало итоги работы. Если зерновые культуры хлебов: пшеницы, ржи, ячменя, овса не вызывали беспокойства, то, как водится, лён выбивал из колеи пристальным вниманием к себе. Капризной культуре нужны были влагоёмкие почвы с нужной кислотностью, водопроницаемостью, наличием фитосанитарных условий. Немалые средства привлекались колхозом для взращивания льна. И всё же основным содержанием достижений на хлебной ниве, – считал Микулёнок, – было трудолюбие колхозников, новинки, вводимые в производство сельскохозяйственных культур. Яким понимал это душой и сердцем.
Совершенствуя механизацию труда в хозяйстве, молодой председатель не упускал из виду специалистов этой отрасли и среди выселенцев, отбывших пятилетнюю ссылку и вернувшихся в родные места. Бывшие кулаки обживались тихо, спокойно, избегая общений с сельчанами, присматривались, открывали кустарные производства, извоз. Яким не отвернулся от пострадавших в конце 20-х годов мужиков, ещё вчера гнувших хребты на лесоповале в Северном крае, Коми (Зырянской) области и решил привлечь их в колхоз. Бурчали бывало, матерились на чём свет стоит, но отходили, писали заявления и впрягались в сельскую жизнь в полную силу. И не пухли с голода.
Секретом не было, что в результате саботажа крестьянства отдельные районы Белоруссии голодали. Поэтому Яким решил поддержать бывших кулаков и, не откладывая в долгий ящик, вынес вопрос на правление колхоза. Пошёл путём упрочения отношений бедноты с крепкими прежде хозяевами, следуя курсом, взятом на вооружение партией. А, что могло быть принципиальней для изголодавшихся на чужбине людей, если не заведение личного хозяйства? С этой мыслью Яким и собрал в конторе правление колхоза, но, как понял, вслушиваясь в гул голосов актива, не очень склонного к его инициативе.   
– Прошу внимания, товарищи… Внимание! 
Настроение активистов желало быть терпимее к обсуждению повестки дня. Яким постучал карандашом по графину, и, в души понимая, что без крестьянской сметки не обойтись, открыл заседание правления:
– Прежде чем обсудим вспашку личных участков за счёт колхоза и получение кормов домашней птице по льготным ценам, предлагаю разглядеть вопрос возвращения наших сельчан из мест отбытия наказаний.
Председатель обвёл взглядом соратников.
– Кто бы сомневался, Яким, что возьмёшь под защиту кулачьё, – скривился в улыбке Макей Будзько, запасник из Красной Армии.    
Члены правления зашумели. На реплику вояки, присланного райкомом партии на «усиление» колхоза, откликнулся Гапей Вуячич, колхозный счетовод:
– Лягчэй-лягчэй, Макей. Без году тыдзень у кіраванні, а ўжо пампуеш правы. Ты бачыў іх асобы – скура ды косці, а ў дзетак – адны вочи на твары? Хапілі ліха і зразумелі пачым яно фунт... (Полегче-полегче, Макей. Без году неделя в правлении, а уже качаешь права. Ты видел их лица – кожа да кости, а у деток – одни глаза на лице? Хватили лиха и поняли почём оно фунт…), – осёк он бывшего красноармейца.
– ***ня, ****зь, поўная! – огрызнулся нахабник, затягиваясь самокруткой. 
Галдёж поднялся больше. Не все разделяли лояльность к бывшим мироедам – это верно, чтобы избежать скандала, Яким вмешался сам.
– Тише, тише, криком не поможешь, знаете не хуже меня. Всё, успокойся, Макей, кому говорю? 
– Слухаю, старшыня, слухаю, – нехотя, буркнул колхозник.
– Предлагаю вопрос о бывших кулаках осмыслить разумно и прийти к здравому решению. Нам вместе жить и строить социализм.   
– Разам жыць? Ты чэ гэта городишь, старшыня? – опять было вскипел Макей. 
– Па халера! – всплеснул руками Яким, – ты, што – мяхі ляснуцца? Я сказаў: слухай мяне і ня баламуціць людзей на абурэнне палітыцы партыі і ўрада. Ты адкуль прыбіўся да нас? З мяжы? Ці табе не вядомыя інтрыгі пілсудчык па гвалтаванні насельніцтва памежжа... Ты, спадзяюся, ня жаласны чалавеча? (Во халера! – всплеснул руками Яким, – ты, что – мехам ляснуты? Я же сказал: слушай меня и не баламуть людей на возмущение политике партии и правительства. Ты прибился к нам откуда? С границы? Тебе ли не известны происки пилсудчиков по растлению населения приграничья… Или ты жалкий человечишка?). 
Вояка воровато оглянулся, ища участия правленцев.   
– Оставь его, Яким, – почесал затылок счетовод, – давай к делу. 
– К делу, так – к делу, – пожал плечами Яким.      
Активисты мало-помалу остыли, ёрзая местом ниже спины. Знавший их ни первый год Микулёнок всё же был настороже: роптание правленцев показалось не искренними: прятали глаза. – Подбили на протест? – Зазвенело в ушах. Лоб покрылся испариной. – А, если и впрямь завелась «скотина»? Чекисты вывернут наизнанку и, коим боком обернётся… Стоп-стоп, не Макей ли склоняет меня на грошовый поступок? Вроде, как на потакание кулачью? И пошло – поехало… Не чист красноармеец, не чист, – изумился Яким, и всё же, собравшись с мыслями, объявил: 
– Прекратить склоки и к делу! Что имеем на сегодня? Около трёх десятков лиц, вернувшихся из мест исправления. Рабочие руки нужны, Гапей? 
Счетовод, через которого проходили приходы и расходы колхоза «Заря свободы», откликнулся:
– Спрашиваешь, нужны ли рабочие руки, Яким Ананьевич? Спроси у крикуна: осилит ли он с бригадой первый укос и не завалит второй? Пьют, заразы, председатель! А людей надо на просушку сена, ворошение, валкование. Придём с хорошим кормом к зиме? – Не потеряем удоев молочного стада, выкормим молодняк. Не возьмём кормов? Знаешь ведь по прошлому году, Ананьич, беда с кормами была… А почему? Во-о-о-от в чём засада! Людей не хватило отдельным крикунам… Сенокос завалили…
Стул скрипнул под вышедшим в запас красноармейцем. 
– Несёшь ерунду, Вуячич, мои пьют не больше других – держу в узде! Секретарём комсомольской организации роты я такие правил дела! – дёрнулся «грамотей», как звал его механик колхоза Артём Мирончик.   
– Может и правил, нам-то по чём знать? – отмахнулся счетовод. – Прояви себя на колхозной ниве, а то прислали с района, а толку, как с быка – молока. Верно, мужики?   
Правленцы разразились смехом и потянулись за кисетами. Яким, воспользовался паузой.   
– Значит, решили, – подытожил он обсуждение вопроса повестки дня, – окажем помощь вернувшимся из ссылки лишенцам. Подбросим бульбы, бурачков, овощей, курей и пусть вживаются на благо общего дела. Возражений нет?   
– Пущай живут, Ананьич, спуску всё одно не дадим: работать так – работать! – ответил за всех счетовод, мусоля что-то химическим карандашом в клеёнчатой тетради.   
– Есть другие мнения? – гнул свою линию председатель.
– Будя, Ананьич, выноси на голосование, – загалдели члены правления.
Предложение Якима Микулёнка приняли большей частью актива хозяйства, воздержался – один: Макей Будзько – бывший красноармеец, присланный на усиление колхоза. Месяц назад его представил колхозникам второй секретарь Витебского райкома КП(б) Белоруссии Илья Семёнович Морхарт. – Человек он деятельный, нахрапистый, верный делу Ленина-Сталина, – охарактеризовал он деловые качества направленца.  «Выходит с душком», – подумалось Якиму.
Остальные вопросы повестки дня обсудили в русле выполнения решений июньского Пленума ЦК ВКП(б) 1934 года о ликвидации бескоровности колхозников. Они нашли полное понимание членами правления и были поддержаны единогласно, постановили: часть размножившегося скота передать колхозникам по льготным ценам, лучших наградить коровой. Распри в отношении бывших кулаков были забыты принятием в свою пользу милого сердцу решения. В список на льготное обеспечение за счёт колхоза фамилии членов правления секретарём заседания были вписаны первыми. За принятое решение голосовали – единогласно. Удовлетворённо вздохнув, Микулёнок подумал: «Гиблое дело, своя рубашка ближе к телу: смеются, довольны. Ладно уж остальным выпишу молока, мяса и шерсть». Со многих колхозников решение правления снимало бедственное положение. Председатель смотрел в будущее.
Индустриализация страны всё больше вовлекала в свою орбиту образованные и квалифицированные кадры. – Сельская глубинка не должна отставать от районного центра по электрификации, учреждениям культуры, просвещения, причём, образование и культура – в одном ряду с процветанием Белоруссии, – размышлял Яким Ананьевич. Мысли председателя колхоза «Заря свободы» не расходились с делом: с участием колхоза была открыта школа в Марченках, заготовлены дрова, инвентарь, оборудование. Школа обеспечивала детям начальное (1 – 4 классы) и неполное среднее (1 – 7 классы) образование. Введённые должности классных руководителей, окончивших специальные курсы в Витебске, открыли возможность выстроить идеологически выверенный учебный и воспитательный процессы, основанные на зарождавшейся в стране сталиниане. И, действительно, отрепетированные работником культуры концерты учащихся труженикам села, были пронизаны вящей любовью к вождю. Изба-читальня центральной усадьбы колхоза стала частью коммунистического формирования подрастающей молодёжи, стремившейся к знаниям высшего порядка. Ребята шли учиться в ветеринарный и учительский институты Витебска, техникумы, повышали знания на рабфаках. Овладевая профессиями специалистов высшей и средней квалификации, мечтали вернуться назад, чтобы включиться в колхозную страду на знакомых с детства полях.
На линейке, посвящённой окончанию учебного года, Яким Ананьевич обратился к школьникам и учителям: 
– Друзья! В 10-ю годовщину смерти Владимира Ильича Ленина советские люди живут с мыслю: Сталин – это Ленин сегодня! И вы сегодня – достойная смена большевиков-ленинцев! Помогая колхозу в уборке полей, вы проявляете верность делу товарища Сталина, делу строительства социализма в стране! Именно вам жить при социализме!
Председатель колхоза «Заря свободы», орденоносец, Микулёнок снискал к себе заслуженное уважение сельчан. Раскланивались с ним и бывшие кулаки, шли к нему с предложениями по улучшению пахотных земель, организации труда. Их детишки наравне с остальными мальцами и дявчинками бегали в школу, ходили в кружки, художественную самодеятельность, открытую комсомольской дружиной. Председатель колхоза смотрел в перспективу, а виделась она Якиму Ананьевичу, прежде всего, в поступательном движении животноводческой отрасли. – Устранение перебоев с продуктами питания в районном центре – Витебске, необходимо решать поднятием мясомолочного скотоводства и свиноводства, – считал Микулёнок.
Понимая, что шаг в этом направлении требует изменения формата хозяйственной деятельности колхоза, наличия пастбищ, дополнительной рабочей силы, возможностей взращивания силосных культур, свои соображения Яким оформил в виде плана по направлениям развития. В смете расходов расширения хозяйственной инициативы колхоза «Заря свободы» он отразил финансовые и материальные издержки, рентабельность, затраты будущих периодов, без которых немыслимо прогнозирование доходов в будущем. Изучил рынки сбыта продукции в районе, и не раскрывая замаха на будущее, у соседей тоже. – Выгода налицо, – заключил председатель, и предложения по умножению возможностей хозяйства решил изложить на бюро райкома партии.
Случай представился вне кабинетной обстановки. Объезжая район по завершению посевной страды, в хозяйство Микулёнка заглянул 1-й секретарь Витебского райкома КП (б) БССР Василий Михайлович Чичеров. И не один… С брички партийного руководителя района спрыгнули… Секретарь парткома Витебского станкостроительного завода «Красный металлист» Арон Эпп, и кто бы мог подумать? – Бывший лидер комсомольской дружины посёлка Марченки, а ныне красный командир Станислав Бурачёнок с женой Оксаной.
– Ста-а-ас! Ксю-ю-ха!? – всплеснул руками Яким.
Друзья обнялись, хлопая друг друга по спинам. 
– Смотришься-то как, чертяка, смотришься! – смеялся Яким, всматриваясь в друга детства. – От орденов рябит в глазах! Наш, марченковский малец! Обматерел-то как, а это что?
Яким кивнул на шрам, пересекавший щеку Стаса от виска до подбородка.
– Вытворчыя выдаткі, – усмехнулся командир, – увечары за чаркай абмяркуем, як належыць.
– Не забыўся родную мову, чертяка, малайчына! Дай-ка абдыму тваю жонку, ваяка! – засиял Яким, целуя Оксанку в алые щёчки.
– Как я рада, Яким! – воскликнула молодая женщина и голову сябра комсомольской юности увенчала венком, сплетённым из сиявших синевой васильков.


Глава 3

Оксанка осталась такой же задиристой дявчынкой Ксюшей, сохранившей пылкость и задор, несмотря на военно-походную жизнь с мужем по дальним гарнизонам страны. Играя ямочками на пунцовых щёчках, она воскликнула.   
– Хвались, председатель! Товарищ Чичеров открыл твои успехи на колхозной ниве, хочу взглянуть своими глазами! Вперёд и с песней! Где наша не пропадала?
– Стоп-стоп, Ксюха, – вытаращил глаза Яким. – У тебя жена, Стас, чисто ураган, разумеется, покажу. Оставайтесь у нас, хватит болтаться по свету!   
Оксанка залилась смехом.
– Как прикажет командир, так и будет. – И, не стесняясь Чичерова, сябров, встала на цыпочки и поцеловала мужа в обветренные губы.
Не ожидавший озорства от супруги, боевой командир зарделся. 
– Расшалилась на родине, товарищ Бурачёнок, объявлю час строевой подготовки, будешь знать, – отшутился Стас, обнимая Оксанку за плечи.
Все засмеялись. Яким Микулёнок, вспомнив, что он хозяин, взял ситуацию в руки: 
– По традиции, сябры, едем на могилки Юзика Окулича, погибшего в бою с пилсудчиками и Демьяна Евагриевича Новикова, убитого кулацким зверьём… Есть и задумка, Василий Михайлович, кали ёсть час, поделюсь развитием колхоза до конца пятилетки. Не возражаете?
1-й секретарь райкома оживился.
– Ай да, хитрец, Микулёнок, знаешь все ходы и выходы. Удумал что-нибудь новенькое? А, ну-ка в бричку, едем!      
На пути к центральной усадьбе Яким поделился затеей внедрения новых отраслей сельского хозяйства в развитие колхоза «Заря свободы». Высказался обоснованно, не умалчивания о сложностях в заготовке хлеба, нехватке удобрений для супесчаных земель колхоза. Обрисовал положение дел в хозяйстве на сегодняшний день и видение в обозримом будущем. Соображения выкладывал уверенно, с подъёмом, не утаив возможностей усовершенствования коллективного строя республики в целом.
– Хм, замахнулся на рубль, – усмехнулся в усы Чичеров. 
Выходит, не всё по нраву 1-му секретарю райкома в раскладе, представленном председателем… Это поняли все, сидевшие в бричке, друзья Якима. Но ирония «первого» прошла мимо ушей председателя колхоза. Кинув на гостей, знающий себе цену взгляд, Яким не остался в долгу.
– Накормить народ – задача номер один! Она красной нитью проходит через решения партии в области хлебозаготовок. Взять хотя один бы эпизод: вручая орден в Кремле, Михаил Иванович Калинин сказал: «Так держать, сынок! Продовольствие есть безопасность страны!».
Стас с Оксаной переглянулись: «По-о-о-несло Якима… Хотя, он, может, и прав, показывая товар лицом», – подумали оба, не представляя размаха новаторских идей друга. Конечно, холодная реакция Чичерова вызвала их недоумение на выстраданный, вне сомнения, на практике расширенный доклад Якима. Но Василий Михайлович, отделавшись молчаливым кивком, оставил без оценок проникнутые передовыми идеями намерения председателя колхоза.
Тень досады мелькнула на лице Якима. Она бы и осталась незамеченной, если бы он повёл себя как-то иначе, не представляя успехи колхоза, исключительно своей заслугой. «Яким ожидал более внятной реакции 1-го секретаря райкома, а её не последовало…», – сошлись во мнении супруги Бурачёнки, встретившись взглядом. 
А Яким шёл прямым путём. Он или не придал значения сдержанной реакции партийного руководителя района, или, наоборот, в пику ему, подмигнул Станиславу, мол, знай наших и, не без куража, конечно, разошёлся не на шутку.
– В этом году, товарищи, я ушёл от формально-бюрократической бухгалтерии, в ней сам хрен не разберётся, раз-другой и обчёлся – это раз, взялся за сбережение государственных средств – два, развил соцсоревнование – три, ударничество и так далее, – загибал пальцы Яким. – Верно, Василий Михайлович?
Чичеров не возразил. Устроившись удобней на седушке, пробасил:
– Что есть, то есть.
Подняв указательный палец вверх, Микулёнок продолжил:
– Взял на «буксир» соседей, отправил им в помощь «сквозную бригаду» с тягловой силой. Сдал в закрома государства товарную пшеницу, открыл кассу взаимопомощи по случаю инвалидности колхозников, осваиваю новые пахотные земли. Не ныне завтра приструню красных сватов…
Председатель колхоза перевёл дух. 
– Красных сватов? – изумилась Оксанка, хлопая ресницами.
Не страдая отсутствием чувства собственной значимости и, невзирая на лица, Яким присвистнул и упёрся руками в бока.
– Отстаёшь от жизни, Оксана Кондратьевна, красными сватами и свахами у нас зовут уполномоченных райисполкома, привлекающих народ подписываться на займы. Во как! А на твой погляд, почему колхоз «Заря свободы» не занесён на «чёрную доску» района?
Не ожидая нахрапа от друга детства, молодая женщина округлила глаза, но нашлась. Шутливо потрепав по голове вошедшего в азарт сябра, насмешливо бросила:
– Ты такой хозяйственный, как мыло...
Смех гостей уже Якима заставил таращить глаза на неприкрытый сарказм дявчыны. Но не тут-то было, уверенный в правоте Микулёнок выдал на полную катушку: 
– Не-е-е-е, Оксана Кондратьевна, я смотрю вперёд! В будущее! 
И, как ни в чём ни бывало, перешёл к следующей мысли:
– Обмана или замыливания глаз контрольно-надзорными органами не выявлено, думаю…
– Правильно думаешь, товарищ Микулёнок, – оборвал Якима 1-й секретарь райкома партии.
Не скрывая раздражения от манеры держаться выдвиженца, выдал:
– За саботаж и приписки не спасёт ни партбилет, ни пролетарское происхождение, НКВД разделает под орех и звеньевых, и бригадиров, ответят по всей строгости закона! И нам не сносить головы. С «мешочниками-то» воюешь? Тянут в город продукты, меняя на спички, соль, керосин? 
Яким смутился, но парировал власть:
– Ловим, товарищ 1-й секретарь… умышленникам в зубы не заглядываем, оболтусов лишаем права пользования скотом, а пьянь пусть чешет лбы…    
– Не давай спуску народу, – одобрил Чичеров и залюбовался деревенской красотой – поля и поля кругом... Душу тешила нива, игравшая на солнце спелостью зерновых культур, синеватым отсветом льна.
– Чудо! – восхитился Василий Михайлович, – лён-то вылежится у тебя, не падводзіць надворье, як у мінулы год?
Уловив опасения в голосе начальства, Яким ввернул:
– В минулом году, Василий Михайлович, льну не хватило влаги и, ясное дело, волокна не отделялись от костры. Старыя падказваюць, што лён добры сягоння… 
– Хм, старики подсказывают, – нахмурился Чичеров. – Мілы ты наш ардэнаносец, якім чынам планаваць паказчыкі гарачай пары без прагнозу на ўраджай? Наобум Лазаря? Куда кривая выведет? На энтузиазме знаешь выведет куда?
Яким опустил голову. Ход мыслей партийного руководителя был ясен, как по сценарию.
– То-то и оно, – лениво ругнувшись, Чичеров ушёл целиком в природу.
В свои мысли погрузились и Стас с Оксаной. Лаская взглядом изобилие пшеничной нивы, вспоминали комсомольскую юность с песнями у костра. Ксюша прижалась к мужу. 
– Не забыл наше озеро, Ста-а-а-асик? – шаловливо шепнула она на ушко мужу. – Се-е-ено, купальская ночь под луной… Стасик, а, Стасик, помнишь, венок ушёл под воду, а я утонула в тебе… как здорово было?
– Помню, милая, и по сей день несу в своём сердце, – тихо ответил Стас и поцеловал любимую в щёчку.   
Не менее высокие чувства испытывал Арон, правда, с философских умозрений… Ещё студентом пединститута окунувшись в творение Баруха Спинозы под названием «Трактат об усовершенствовании интеллекта», Эпп не выпускал его из рук. Затем, увлёкся еврейской философией Авраама ибн Эзра, Хасдая Крескаса, Маймонида, рассуждавших об идее божественного откровения и провидения. И удивительное дело, его, члена партии, блиставшего знаниями по теории марксизма о противоречиях между классами и взаимоотношениях в обществе, не смущало такое положение дел. Он не ощущал себя не в своей тарелке. Наоборот. Умственный багаж Арона обогащало современное философско-политическое и социально-экономическое учение – ленинизм. Без при увеличения оно было плодом его вдохновения. В общении с аудиторией, «играя» такими категориями, как «Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции», «Под знаменем Ленина-Сталина, вперёд к победе коммунизма!» и других он ошеломлял познаниями товарищей по партии, считавших себя подкованными в вопросах политической идеологии. Но куда там! Собеседники изумлялись виртуозности Эппа в переиначивании утверждений авторов мыслительных суждений, но спорить с ним не брались, справедливо полагая – себе дороже будет. Однако страсть Арона к воззрениям мыслителей и, в первую очередь – к еврейским, не обсуждалась друзьями, знавшими об окончании им марченковской хедеры – еврейской религиозной школы.
С Ароном спорить было бесполезно. Свободно владея ивритом и идиш, он едва ли не наизусть знал Пятикнижие и Талмуд, историю евреев с древнейшего Израильского царства, основанного в XI веке до нашей эры пророком Самуилом и первым израильским царём Шаулем, он   приводил в восхищение еврейскую общину в Марченках и особенно её главу Лейзера Шкляра. «Азохен вей», – отогнал нахлынувшие мысли Арон, вознеся моления покойной бабушке Ахии, её юмору, задававшему настроение на целый день. «Азохен вей» – с идиш – просто «ох» и «ах», – восклицание, к нему всякий раз обращалась обветшалая Ахия, воспитывая внука венком.   
Один Чичеров не витал в облаках, забот у 1-го секретаря райкома выше крыши.         
– Что скажешь, красный командир? – обернулся он к Стасу, – Вясковая прыгажосць! Не забыл крестьянский труд с раннего утра и до вечера?
Станислав улыбнулся.
– Не забыл, Василий, руки чешутся.
– Это по-нашенски, дорогой товарищ… Отдыхай, осмотрись… а то останешься у нас, а? – с хитрецой скосил он взгляд на Бурачёнка, – хватит воевать, живого места на теле нет.   
Крестьянской сметки «первому» не занимать – из Верхневолжья вышел, что под Тверью, недавно переименованной в Калинин по фамилии всесоюзного старосты. Ещё мальчонкой, «подметая» штанами улицы деревеньки, он подённичал у хозяина с мельницей… Потом революция, гражданская, партработа в Витебске, а по окончании административно-территориальной реформы был выдвинут ЦК компартии Белоруссии 1-м секретарём Витебского райкома партии.
Круг обязанностей у Василия был огромен: от создания партячеек и партийно-комсомольских ядер в учреждениях, сельхозартелях, колхозах до выработки функций отдела по работе с населением по месту жительства, изучения настроений трудящихся и крестьянских масс… Решением ЦК ВКП(б) от 15 июня 1933 года отделам райисполкомов вменялось в обязанность опекание несознательной части населения, которая не прониклась идеей судьбоносного грядущего или хотя бы приемлемого – завтра. Смотрел в оба, себя в обиду не давал, и, не удивительно, что партийная работа в Витебском районе была организована им на должном уровне. Но случилась неувязка. В соответствии с законом об обязательной военной службе начальника отдела призвали в Красную Армию, и должность осталась свободной. Встреча Василия с прибывшим в отпуск Станиславом оказалась кстати, Чичеров не упустил случая, намекнув остаться на родине. Высказался шутливо, но, как говорят, в каждой шутке – есть только доля шутки… Идея предложения Станиславу места начальника отдела витала в воздухе. И вот почему.
В бытность Стаса Бурачёнка лидером марченковких комсомольцев Василий Чичеров знал его шапочно, так, встречались, на мероприятиях – привет, привет и разбегались по делам. Положа руку на сердце, Василий был расположен к Стасу, он внушал доверие общением, решением каких-то задач. А после героического боя комсомольской дружины Бурачёнка с польской разведывательной группой под Полоцком, гибели одного из членов организации, они сошлись накоротке. Нельзя сказать, что стали закадычными сябрами, но на конференциях, пленумах позиции их были близки, а выступления, зачастую, сверялись во избежание разночтений или перехлёстов мнений при обсуждении докладов первых лиц. 
Встреча со Стасом в Марченках обрадовала Чичерова. Выполнение в районе таких задач второй пятилетки, как укрепление политических позиций пролетарской диктатуры на основе союза рабочего класса и крестьянства, оборона приграничья вписывались в возможности Бурачёнка. Израненный в боях с басмачами красный командир, блестяще отвечал освободившейся должности начальника отдела партийной работы по месту жительства. Многократный орденоносец с опытом борьбы с врагами советской власти на юге страны был нужен и здесь, на советско-польской границе, для защиты её от не менее опасного врага. И, если уж не кривить душой, воплощение организаторских качеств на этой работе распахивали двери по партийной линии вверх. Интересный сюжетец зрел в голове Василия Чичерова. Такие дела по мановению волшебной палочки не делались, мир тесен, как оно повернётся – одному богу известно.
Однако почести жертвам укрепления советской власти Юзику Окуличу и Демьяну Новикову были отданы с достоинством. У прибранных учениками школы могил в полном молчании стояли 1-й секретарь Витебского райкома партии Чичеров, соратники погибших в борьбе за новую жизнь. Возложили цветы, собранные на пути к центральной усадьбе колхоза и поехали дальше: Чичеров спешил завершить инспекторские дела, намеченные на три дня, а встретившимся друзьям не терпелось пообщаться по душам.
– Кстати, едва не упустил, Яким Ананьевич, – очнулся от дум Чичеров, когда дребезжащие на ухабах бричка миновала Дубровку, – что у тебя по антирелигиозной работе в деревне? Кружки безбожников, культпросветучреждения? Они ведут с народом какие-нибудь массовки, «октябрины»? Уже запарило петь одну и ту же песню на совещаниях – работайте с народом в дни религиозных праздников, отлучайте от обрядов и церковных традиций!
– А как же, Василий Михайлович, – оживился Яким, оглядев сидевших в бричке друзей, – антирелигиозную тему исполняем, кружки и группы «безбожников» открыты по разнарядке сверху, но скажу честно – этого мало! Мы у себя на уме и пошли дальше…
– Опять новинки? – съязвил Чичеров.
– Не совсем, товарищ 1-й секретарь, – интригующе улыбнулся председатель окутанным тайной фальцетом, – к ноябрьским праздникам я должен отрапортовать об исполнении вашего поручения по вводу в оборот коровников. Как вы знаете, на строительство ферм под молодняк не хватило кирпича и надо было выходить из положения…   
– Поди ж ты? – поднял брови Чичеров. – Неужто вывернулся?
Расправив плечи, Яким ухмыльнулся.
– По дороге вы оставили без внимания на одну деталь, Василий Михайлович.
– Да, ну? – ещё пуще удивился «первый», повернувшись к председателю корпусом.
– Точно, товарищ 1-й секретарь! Проезжая Дубровку, вы не слышали, как обычно, колокольного звона, верно?
Чичеров снял в недоумении кепку, почесал затылок.
Возбуждая интерес начальства, Яким, обронил:
– Напомню, что сегодня Рождество Иоанна Крестителя Предтечи…
– Маці родная! – воскликнула Оксана, скользнув небесно-синими очами по Якиму.
Её осенило… Желая убедиться, что не обманулась в дурном предчувствии, оглянулась… плечи молодой женщины опустились, она не верила глазам – над рощицей, прильнувшей жиденькой опушкой к Дубровке, уже не высилась умилительная с детства колоколенка деревенского храма. 
– Разобрал на кирпичи? – изумилась Оксана, пронзив неприязненным взглядом Якима.
Микулёнок расхохотался.
– Что орёшь, Ксюха? Кирпича-то сколько! Фермы поднял, молодняк под крышу загнал, остальную кладку пущу под кабанчиков. Иначе влетел бы в копеечку. Материал на дороге не валяется. И заметь: одним махом двух зайцев убил: настроил фермы и религию – к ногтю. Борюсь с опиумом для народа! – хохотнул Яким.
Микулёнок чувствовал себя наверху блаженства и не скрывал этого. Чичеров не успел среагировать на реплику председателя, как вмешалась Оксана.
– Как ты мог, Яким? Наши маци ходили в эту церквушку. Родились мы, нас крестили в ней, причащали с родителями. Забыл, как бегали к храму на перегонки, а маци смеялись, радостно подхватывая на руки? Это не забывается, Яким… Что случилось с тобой?   
– Ты о чём, Ксюха? – озадаченный Микулёнок обернулся к другу. – Стас, твоя жена съест мои мозги… Жена красного командира…
– Дурак ты! – воскликнула Оксана, хлопнув в ярости по коленкам.
– Оставь жену красного командира, она верно говорит! – в резко вмешался Чичеров.
– И вы-ы-ы, Василий Михайлович? – совсем опешил председатель колхоза. – Не представляю себе, что…
– Не надо рассказывать сказки! Не представляет он, мать твою за ногу… прости, господи! Хочешь бунт устроить? Читал ориентировку по Чаусскому району? По соседству с нами под Могилёвом партизанские отряды крестьян жгут колхозы, раздают имущество людям... Этого хочешь? Нет креста во лбу – ладно!  Загонорился!? На пузе блох давить можно, а он деревни не чует духом! – всё больше расходился 1-й секретарь райкома. – Вертайся, Афанасий.
– Есть, товарищ начальник, – почти без мата выпалил кучер и, дёрнув куцей бородёнкой, чмокнул:
– Н-н-но, чалые! – Дав крюку, завернул коней на Дубровку.
Осилив гнев, Чичеров вынул трубку из закалённой глины, вздохнул и с грехом пополам, но сделал шаг навстречу первым. 
– Послушайте меня, тверского мужика. – В голосе Василия Михайловича, слышались нотки раненого зверя.
– Знамо дело, что от коллективизации досталось всем, шла через силу с высылкой людей чёрт-те куда... Не гладили по головке. А сейчас там, – Чичеров ткнул пальцем вверх, – увидели перегибы и сглаживают кампанию по ликвидации кулачества, как класса. Теперь и к бабке не ходи, сам бог велел найти виновных за срыв хлебозаготовок, голод, партизан, выступивших супрач власти... Дожились, – в изнеможении выдавил Василий, – извини, барышня, мужчынская размова без «матушки» не получается…
Румянец окрасил щёки Оксаны.
– Да, уж привыкла.
Чичерову показалось, что глаза у женщины на мокром месте, нахмурившись, он сказал уверенно, что спорить было не о чём.   
– Если ты, Яким Ананьевич, не изучаешь документы ЦК партии и вполуха слушаешь меня, напомню: постановлением ЦИК СССР «О порядке восстановления в гражданских правах бывших кулаков» предписано – спецпереселенцев восстановить в правах! Уяснил себе?  Восстановить в правах! Маховик раскулачивания крутанулся назад! Понимаешь это? И, кто не встроится в оборотный цикл маховика, ждёт печалька… Ещё раз извиняюсь, Оксана Кондратьевна, но эта печалька тянет на дырку в затылке. Уж, как есть говорю… а ты, Яким Ананьевич, рушишь церквушку, подогревая и без того хреновые чувства крестьян… Это близорукость, орденоносец, твою мать…
Чичеров искренне был раздасован. Переживая случившееся, Василий Михайлович окинул взглядом обширные поля. Куда ни кинь взор, взрастала будущность страны, дающая продолжение рода человеческого. Переливаясь зябью спелых хлебов от горизонта до горизонта, бушевала нива, впечатляя секретаря райкома пшеницей, ячменём, овсом. Она же успокаивала его, расстроенного, отгоняя нахлынувшие мысли. Разочарованный легковесным подходом к людям, казалось бы, опытного Микулёнка, Василий не мог взять в толк: «Откуда ж такой выпендрёж у молодого председателя, у которого всё впереди? Где-то я не досмотрел, упустил? Эх, мать его за ногу…», – пронеслось в его голове. – Не напороть бы горячки? Лозунгами программу второй пятилетки не осилить. Сыт ими по горло. Вот где они у меня!», – Чичеров сжал ладонью шею и, чуть успокоившись, спросил Якима:
– Сколько кулаков вернулось из ссылки?
Микулёнок сдвинул брови, подумав, ответил:
– Десятков пять наберётся.
– Устроил всех: в колхоз, МТС? – насупился 1-й секретарь.
– Без работы не оставил, – кивнул Яким.
– Хорошо. Слушай внимательно, Микулёнок, дважды повторять не буду, – Чичеров сжал руку в кулак, – сейчас въезжаем в Дубровку. Соберёшь собрание колхозников и мне один хрен, что ты скажешь им в оправдание, но сними напряжение за порушенную церковь. Я правильно понимаю действия, товарищ красный командир? – Чичеров поймал взгляд Бурачёнка, словно желая убедиться у него в правильности своего решения.
– Так точно, товарищ 1-й секретарь, – бодро ответил Стас, чувствуя, что надо разрядить обстановку, и поддержать Якима в сложной ситуации.
Выдержав взгляд Василия, Станислав незаметно мигнул ему, выражая единодушие о принятых мерах. Чичеров оценил знак товарища, кивнул и распорядился:
– Всё, Микулёнок, вперёд! – Приказ 1-го секретаря райкома не предполагал диалога. Взамен успокоению успехами выдвиженца пришла реальность, приближённая к жизни.
Спасло положение с перегибом в духовной сфере села Дубровка бойкое выступление Якима на митинге. Без объяснений он уведомил людей об оказании им безвозмездной помощи от колхоза. Обещал подсоблять и далее, особенно малоимущим семьям и беременным женщинам. Что касается разобранной на кирпичи деревенской церквушки, так она, с его слов, не решала бездолья крестьян, а наоборот, отражая пережитки прошлого, лишала будущего. Завершил выступление Яким Ананьевич убедительным кличем к пёстрой толпе колхозников:
– Вперёд, товарищи, к победе социализма! – И объявил слово 1-му секретарю райкома партии Чичерову. – «Поди ж ты, стервец! Но не суперечат», – подумалось Василию Михайловичу, и он шагнул на крыльцо конторы. 
В приветствии к труженикам села Чичеров передал им коммунистический привет от партийной организации района и также обещал поддержку со своей стороны. Как выяснилось из выступлений колхозников, в Дубровке и в самом деле зрела острая ситуация. Стас с Оксаной, на глазах которых вершилось «причёсывание» богобоязненного факта, обменялись взглядами. Улыбки колхозников объясняли очевидное восприятие ими текущего момента. «Ну, слава богу, хоть так», – думалось супругам, оказавшимся в гуще событий, едва не вылившихся в крестьянский бунт за духовность и веру.
– Тебе не кажется, Стас, что с Якима как с гуся вода? – почти плачущим голосом задала вопрос жена. – Усмехается, щёки раздувает сябр, плохо кончит… что-то говорит мне об этом… 
Станислав глянул на Оксану, по-прежнему поглаживающей его руку.
– Не лезь к нему в душу, Ксюша, – шепнул он Оксане, жена сильнее прижалась к нему. – Случай с церквушкой не меряй с позиции нашей комсомольской юности, времени прошло не кот наплакал, Яким не глупый малец – разберётся…   
– Гонор сгубит его, Стас, – отозвалась Оксана и вздохнула, – так нельзя обходиться с людьми, он вырос с ними, а тут взял и вырвал из сердца, забыв о мыканье своих родителей по вёскам в поисках работы.
Прищурившись Станислав смотрел вдаль. 
– Каждый из нас, Ксюша, свою жизнь проживает сам, – процедил он сквозь зубы и погладил жену по голове.
Между тем, Василий Михайлович, ободрённый исходом встречи с колхозниками, заторопился в путь по району. Дела в сельском хозяйстве не ждали. Он протянул Бурачёнку руку, улыбнулся, глядя Станиславу в глаза. 
– Фу, отлегло от сердца, просто гора с плеч. Спасибо за поддержку, Стас… Как в прежние времена... Хоть обстановка тогда была острей и понятней враги, а сейчас хрен его знает откуда и что ждать…
Утерев измятой кепкой лоб, «первый» смотрел со своей колокольни:
– Моё предложение остаётся в силе, Стас. На следующей неделе я буду в Минске у Первого секретаря ЦК компартии Гикало, повезу ему предложение о придании Витебскому району статуса особого режима. В совещании участвует командующий Белорусским военным округом Уборевич – человек глубоко причастный к воплощению в жизнь политики партии и правительства в приграничных районах. Иероним Петрович очень заинтересован в наличии боевых кадров, нужных для решения этих задач. Его поддержка перед Москвой гарантирует твой перевод из округа в округ с переходом в распоряжение ЦК компартии Белоруссии. А Николай Фёдорович Гикало откомандирует тебя в Витебский райком партии и вопрос решён. Скажу без обиняков, Станислав, примешь моё предложение остаться на родине? – В твоём лице окажешь неоценимую опорую району. Не примешь? Буду жалеть, я говорю от чистой души, но пойму. Принимается? 
Упёршись взглядом в товарища комсомольской юности, Станислав ответил тихо, но искренне:
– Я услышал тебя, Василий… Услышь и ты меня… Здесь мой родительский дом, поля, леса, озёра – родина, которой я горжусь, несмотря на то что, нахожусь на краю света, где всё чуждо мне от воды в арыке до лепёшки хлеба. Но сегодня именно там куётся история советского государства! Там же её проверяют на крепость агрессивные силы, сосредоточив на границе тысячи головорезов разных мастей. Сейчас я нужен там! Я не исключаю, что через какое-то время вектор устремлений этих вояк сменит направление и нырнёт под паруса политики, которая заявляет себя на европейском театре военных действий. Не иначе как с этих позиций я сегодня оцениваю положение дел в Европе, где фашистские молодчики, разбивая подкованными сапожищами мостовые, маршируют в Берлине и Мюнхене, Риме и Палермо, Софии и Пловдиве. А реакционные режимы Польши, Румынии, Албании, Югославии эволюционируют к фашизму, Европа окрашивается в коричневый цвет униформы наци. И, когда мой боевой опыт красного командира окажется востребованным здесь, на Родине, я напишу рапорт об отправке меня на западный фронт, в Белоруссию. Мы станем грудью на защиту мирного труда советских граждан, моих земляков и, не сомневайся, Василий, враг будет разбит малой кровью и на его территории! Главное – нужно жить ради того, за что не страшно умереть! А за предложение спасибо! – широко улыбнулся Станислав, – это ещё раз доказывает, что наша с тобой работа в конце 20-х годов дала всходы, результатом которых является доверие друг к другу и понимание происходивших в стране процессов. Будь аккуратен, дружище. Сейчас это важно, как никогда.         
Станислав подал Чичерову руку. Обменявшись рукопожатием, Василий в порыве чувств хлопнул Бурачёнка по плечу:
– Спасибо, брат! Заходи, у нас есть о чём поговорить по душам. Но извини, дам нагоняй твоему соратнику по комсомолу, уж больно гонористым стал после награждения государственной наградой.   
– Хорошо, Василий, бывай.
Будто прочитав мысли партийного руководителя района, подскочил Яким, всем видом показывая Чичерову, что ждёт его указаний. Василий Михайлович, находившийся ещё под впечатлением разговора со Станиславом, не стал распекать председателя колхоза. Одёрнул за необдуманную прыткость и сделал вывод:   
– Оценку колхозного строя Витебщины видишь правильно. Планы прирастания хозяйства «Заря свободы» по освоению новых направлений одобряю. Но по перёд батьки не лезь! Убедил и в разумном развитии дальше, но это требует взвешенного подхода на районном уровне. Порядок тебе известен, на следующей неделе жду с документацией и обоснованием предложений расчётами и прогнозами. Обсудим их по направлениям деятельности и, если хочешь знать, скажу больше – не вижу особых проблем в вынесении твоих предложений на рассмотрение бюро райкома, а затем, представлении в СНК БССР товарищу Голодеду. Вот так, председатель! А за гонор голову оторву, понял? 
Изумлённый Микулёнок не верил ушам.
– Так точно, товарищ 1-й секретарь, – выпалил Яким, заглядывая начальству в глаза. – Я оправдаю доверие, Василий Михайлович… 
– Иди уж, я всё сказал, – оборвал его Чичеров, кинув взгляд в нависшую над ними тучу, готовой вот-вот разразиться дождём.
– Бу-у-удем с урожаем, – убеждённо отметил он и, заскочив в бричку, тронул кучера за локоть. 
– С богом, Афанасий, на Езерище.
Вечером друзья Стаса Бурачёнка собрались в его родительской хате. Гостей встречали семьёй: матушка Алёна Яновна с невесткой Оксаной и внуком Андреем. Отца у Станислава не было с малолетства, как ушёл на заработки в нэповские 20-е, так и не вернулся домой. Воспоминаниям друзей не было конца. Станислав, сидевший с матерью во главе стола, отбивался от вопросов сябров, сглаживая острые моменты боевых будней красного командира, служившего на передовом рубеже Отчизны. Не всегда получалось уходить от вопросов, обсуждаемых с друзьями, их интересовала политика сопредельных государств в отношении СССР, агрессивные планы по развязыванию войны. Спрашивали они Станислава об участии в боях по защите государственной границы в Средней Азии, о народах, живущих там, их обычаях, традициях.
Мало по малу, увлёкшись разговором, Станислав рассказал о семейной жизни с Оксаной в дальних гарнизонах, где опасность подстерегает на каждом шагу всех, кто хоть на секунду забывает о ней. О героических подвигах Красной Армии, которая даёт отпор любому агрессору, посягнувшему на её территорию… Слушая Стаса, молодые люди узнали много нового о нём самом, Оксанке, обстановке, сложившейся на юге Советского Союза. Так шаг за шагом перед ними открывался жизненный путь их друга…
По окончании 7-й объединённой белорусской военной школы имени ЦИК БССР Стас Бурачёнок был распределён на должность командира взвода 83-го кавполка 8-й Туркестанской кавалерийской бригады Среднеазиатского военного округа, дислоцировавшейся в Горно-Бадахшанской области Таджикской ССР. Там он воевал с басмачами курбаши Ибрагим-бека, Утан-бека, зачастую избегавших открытых боёв с превосходящими силами Красной Армии, но, вместе с тем, совершавших дерзкие вылазки на кишлаки и органы советской власти на местах. 
Сражаясь с джигитами полевого командира Домулло-Донахана в афганской провинции Бадахшан, получил ранения. После излечения в госпитале участвовал в ликвидации басмаческих ошмотьев курбаши Ишан-Пахлавана. За мужество и отвагу, проявленные в боях по уничтожению басмачества на южных рубежах СССР, Президиумом Верховного Совета СССР был награждён орденами Боевого Красного Знамени и Красной Звезды.
Друзья помнили, что первым орденом Боевого Красного Знамени Стас Бурачёнок был награждён за храбрость и мужество, проявленные в бою с разведывательно-диверсионной группой «двуйки» на границе с Польшей. Тогда ему в торжественной обстановке командующим Белорусским военным округом Александром Ильичём Егоровым был вручён боевой орден. В том же бою комсомольской дружины посёлка Марченки с диверсантами, рвавшимся на сопредельную сторону, погиб замечательный малец Юзик Окулич.
В июне 1931 года в составе военной делегации Среднеазиатского военного округа Стас Бурачёнок участвовал в подписании в Кабуле советско-афганского Договора о нейтралитете и взаимном ненападении. Протокол договаривающихся сторон, учитывающий обязательства по уничтожению на севере Афганистана басмаческих отрядов Утан-бека и Джана-бея, других командиров-моджахедов, подписали посол СССР в Афганистане Леонид Старк и министр иностранных дел Афганистана Файз Мухаммад-хан. В связи с чем советская военная миссия посетила генеральный штаб афганской армии, где было оговорено взаимодействие по ликвидации басмачей усилиями советской и афганской войсковых группировок.
В итоге совместных боевых действий отряды именитых в Средней Азии курбашей Домулло-Донахана и Ишан-Пахлавана были уничтожены. Ликвидирован идейный вдохновитель басмачества, глава религиозной секты Пир-Ишан, что благоприятно отразилось на обстановке в районе советско-афганской границы. И, наконец-то, получив долгожданный отпуск с выездом на родину, Стас с женой Оксаной и сыном Андреем приехали в Марченки. Радости матери Стаса и друзей не было конца.


Глава 4

Наступил ноябрь 1935 года. Бурлившая страстями Центральная Европа, казалось, сошла с ума от закулисных интриг, шумихи в газетных изданиях. Градус её накала ощутил на себе двойной агент польской и советской разведок Войцех Вуйчик, сойдя с трапа океанского лайнера «Aguitania» в «немецкие ворота в мир» – Гамбург. Войцех совершил турне по Ближнему Востоку и Южной Америке под легендой Лотара Кляйна, коммивояжёра одной из немецких фирм Вольного города Данцига. Естественно, европейцы, нацеленные на выгодные сделки в экзотических районах планеты, добывали там нефть, газ, развивали вариантные направления коммерции. Избороздив белый свет на пароходах, поездах, машинах и даже вьючных животных в Трансиордании, Палестине, Ираке, Войцех вжился в образ разъездного агента от бизнеса.
Малоосвоенный рынок Южной Америки был привлекателен для европейских компаний, оседлавших ископаемые, индустрию, сельхозпродукцию. Одних влекла экономика, других – политика. Нацистскую Германию интересовало и политика, и экономика, как неотъемлемые компоненты единого замысла. Южной частью американского континента любопытствовали непубличные организации заинтересованных стран в области тонкой сферы – разведки: политической, военной. Аргентина, например, и не заметила, как оказалась в поле зрения не только бизнес-сообщества, но и тайных структур всего мира. К ней потянулись ниточки деликатных альянсов.
Лотар Кляйн был одним из винтиков незримых операций разведок.  Осваивая коммерческую деятельность в интересах фирмы, он «лепил» из себя образ немца-нациста по убеждению, на что была установка начальника разведки Главного штаба Войска Польского полковника Тадеуша Пелчиньского. Таковым ему виделась деятельность Вуйчика в Германии. Близкой по духу была задача Войцеха, поставленная ему начальником Иностранного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР Артуром Артузовым. Круг интересов противоборствующих разведок Польши и СССР в отношении хода событий в Третьем Рейхе по ряду направлений совпал. 
Однако вояж Войцеха в пользу советской разведки всё-таки отличался от задач, обусловленных польской «двуйкой». В первую очередь разными были конечные цели, замыслы и намерения обеих разведок. Отличительной особенностью были установки на их реализацию. Если внешней разведкой НКВД СССР предусматривался выход Вуйчика на связь со «спящей» агентурой на Ближнем Востоке, вербовка новой из субъектов влияния в политической сфере, то польская ограничилась на первом этапе вживанием его в немца-коммерсанта, симпатизирующего наци.
И вот Войцех вернулся в Европу. Порт Гамбурга встретил его хмурым утром с моросящим дождём. Растворившись в толпе крупнейшего порта Европы, расположенного в устье Эльбы, впадавшей в Северное море, Войцех поразился не столько архитектурой и девизом города в виде надписи по латыни на портале ратуши, символизирующей добродетели: «Libertatem quam peperere maiores digne studeat servare posteritas» («Пусть потомки достойно хранят свободу, добытую предками»), сколько нервно-восторженной эйфорией немцев. Ни порывистый ветер с моря, ни клочки туч, метавшихся над городом, не мешали маршировать штурмовикам по мостовой Шпайхерштадта, вытянувшегося между Эльбой и Верхней Гаванью города.
Отведав в соседнем пабе запечённой свиной ножки с овощами и маринованной селёдки Матьес под пиво «Goslaers Gose» («Госларское светлое»), Войцех взял газеты и отправился на экскурсионном трамвае освежиться по гавани и каналам города, основанного Карлом Великим в 808 году. После променада вдоль озера Альстер, Войцех размялся по зелёной Юнгфернштиг-штрассе, посетил музей восковых фигур «Паноптикум» и, наконец, убедившись в отсутствии слежки, зашёл в Гамбургский Кунстхалле. В отделе средневекового искусства у работы мастера Бертрама «Сотворение животных. Грабовский алтарь», он встретился взглядом с одним из посетителей музея. В ненастный сезон их было немного. Оба знали друг друга в лицо ещё со встречи на явке в иранском Абадане, известном добычей соли и нефти. Заправляли там англичане, извлекая прибыль из нефтеперерабатывающего завода, однако осваивались и немецкие компании, конечно, под обеспечением агентуры отдела «Заграница» (Abteilung Ausland) группы I внешней и военной политики Abwehr (Абвер).
Успеху немцев в Иране сопутствовало трепетное отношение к ним правителя страны Реза-Шаха. Третий Рейх казался Реза-Шаху Посланником Аллаха, да благословит его Аллах и приветствует, уготованным небом, чтобы отодвинуть от Ирана опасность большевистской России. Не остался в долгу и фюрер Германии: с момента подписания в октябре 1935 года берлинского ирано-германского торгового договора зороастрийский символ в виде свастики использовался обеими странами в общих интересах. Но Гитлер пошёл дальше – иранцев он назвал чистокровными арийцами, чем открыл путь в Иран германскому капиталу, услугам, рабочей силе. Растущая немецкая экономика вошла в ресурсный и богатый рынок Ирана последовательно, невзирая ни на недовольство англичан, ни на скрежет зубов русских.
Неприятие отношений Германии и Ирана Британской Короной в лице Его Величества Георга V, Императора Индии и короля Королевств Содружества и колоний понятно и – естественно. Персия относилась к зоне её влияния... Но союз Германии и Ирана не нравился и правительству СССР, продвигавшего свои интересы на Ближний и Средний Восток. В результате чего, в межгосударственную неприязнь были вовлечены разведки заинтересованных стран, отстаивавших позиции по спектру весьма деликатных отношений. У военной разведки и контрразведки Абвер также обнаружилась необходимость участия в иранских делах. И пошло-поехало…
Пришедшего на встречу русского агента Войцех знал только в лицо, не зная ни его полномочий, ни своего участия в операции НКВД в Европе. Мысли были разными… Естественно, Германия была главным объектом внимания, и никто не отменял ранее поставленной задачи. Наоборот, как понимал он, с возвращением из командировки цели его использования обретут более чёткие и ясные очертания. Так и случилось.
Приложив руку к шляпе советский нелегал, как обратил внимание Вуйчик, не без манер светского человека, улыбнувшись, осведомился:
– Guten Abend, junger Mann. Ich sehe Sie zum ersten mal im Kunstmuseum Hamburg? Interessieren Sie sich f;r die Kunst des Mittelalters?  (Добрый вечер, молодой человек. Вы я вижу впервые в художественном музее Гамбурга? Интересуетесь искусством средневековья?).
Слегка склонив голову, Войцех ответил:
– Guten Abend. Sie wissen, das Mittelalter mich zog es immer, aber in der Stadt habe ich zum ersten mal (Добрый вечер. Вы знаете, средневековье меня влекло всегда, однако в вашем городе я впервые).
Фраза русского служила паролем не столько для опознания, сколько для обозначения участия в одном ключе, а Вуйчика – ответом для встречи с агентом советской разведки в Германии, наделённого особыми полномочиями. Обменявшись паролями, они, как выяснилось, будучи опытными знатоками живописи, обсудили картину мастера, и согласились, что шедевр Бертрама носит скорее философский характер, чем является образцом готического художественного искусства средневековья. Не привлекая внимания посетителей, сотрудник внешней разведки СССР передал Войцеху газету «Der Angrif» («Атака»), выходившую под редакцией министерства народного просвещения и пропаганды доктора Геббельса, и они расстались. Первый контакт Вуйчика с представителем советской разведки в Германии по возвращению в Европу состоялся.
Уже в номере отеля «Vorbach» Войцех изучил переданную русским нелегалом газету «Der Angrif». В разделе «Реклама» расшифровал для себя информацию: «Амадею» от «Вальса». Возвращение подтверждаю. 29.11.1935 г. 8.30 Церковь Успения Божией Матери и Святого Иосифа».
Вытянув усталые ноги на кровати, Войцех погрузился в раздумья. Самоощущение первого дня пребывания в Европе впечатлили его, на удивление, не огромным городом-портом или архитектурой, а самими немцами. Войцех всмотрелся в них в публичном пространстве: на улице, в магазинах, пабе – все на одно лицо, которое зеркально отражалось в прочитанных газетах: простота информации, размах, концентрация. Не блиставшие разнообразием темы: исключительность арийской расы, бичевание евреев, культ фюрера Адольфа Гитлера. И всё это замешано на психоэмоциональном нагнетании обстановки в повседневной жизни немцев. – «М-да-а, Dritte Reich (Третий рейх) сплачивает народ к войне», – вздохнул Вуйчик, прикуривая от дорогой зажигалки сигарету. – Идеологическая машина доктора Геббельса вбивала в мозги 60-го миллионного населения Германии одну простую мысль: только национал-социалистическая немецкая рабочая партия НСДАП вытащит из экономического кризиса армию безработных немцев! Только Адольф Гитлер положит конец Версальскому договору 1919 года, вогнавшему Германию в позор и изоляцию!». 
Глубоко затянувшись, Войцех задумался: «Если ему, Лотару Кляйну, не пропитаться атмосферой и духом, царящим в Германии под воздействием такого наркотика как, как национал-социализм, ему – конец. Выход один: необходимо стать Лотаром Кляйном в соответствии с легендой и документов, но и преобразиться в убеждённого наци по мировоззрению и взглядам на жизнь».
Что вынес Войцех из периодической печати Гамбурга, подводя итог первого дня возвращения в Европу? Исполненные надеждами на будущее, немцы стремились в партию, вермахт, особенно молодёжь. Наиболее амбициозные связывали судьбу с охранными отрядами партии Schutzstaffel SS, отдавая себя в казармы, где в жесточайшей дисциплине воспитывалось подчинение фюреру и верность национал-социализму. А из казарм уже выходила обученная нацистская гвардия, готовая сокрушить всё на своём пути, если этого потребует фюрер – Адольф Гитлер. 
Однако поездка по миру, встречи с людьми разных взглядов, позиций, убеждений, оценка событий позволяли Вуйчику судить о том, что, несмотря на военно-политические страсти в Германии, помпезная напыщенность нацистов не вводила в заблуждение европейские элиты: политические, финансовые, промышленные. Всматриваясь в процессы, будоражившие Германию, они анализировали политику Гитлера и констатировали: фюрер следовал фарватером освобождения Германии от Версальских соглашений, итогов Первой мировой войны. Это так. Однако, единого мнения в отношении новой политической силы, как германский национал-социализм, в столицах Европы не было, хотя уже правящие круги не исключали в обозримом будущем политических и даже военных последствий. Третий рейх возрождался из пепла.
И всё же Вуйчик недоумевал: претензии к Германии западными странами не предъявлялись. Скорее наоборот. Устремлениям Гитлера   отойти от Версальских соглашений не препятствовала Англия, считая, что фюрер не затрагивал её интересов. Отлично! В июне 1935 года она подписала англо-германский договор по военно-морскому флоту, что вселило в Гитлера уверенность на союзнические отношения с туманным Альбионом.
Что касалось Италии… Она занималась нацпроектом Его Превосходительства Бенито Муссолини, главы правительства, Дуче фашизма под названием «Средиземноморская империя» и сосредоточилась на захвате Абиссинии. И здесь Гитлер сыграл на упреждение. Он поддержал агрессивную политику Муссолини направлением ему военных материалов, сырья с перспективой налаживания связей в будущем. И не ошибся. Дуче оценил с высоты своего величия поддержку фюрера и не забыл.
На состоявшейся в апреле 1935 года конференции в итальянском городе Стреза, премьер-министр Великобритании Джеймс Макдональд, министр иностранных дел Франции Пьер Лавал и дуче Италии Бенито Муссолини дали почувствовать Гитлеру, что, мол, не приемлют нарушений им Версальского договора, и по этому поводу примут коммюнике. И что? Кроме видимости изоляции Германии и ограничения её ревизионистских устремлений, внесённых в итоговый документ, мир ничего предосудительного не увидел. Гитлер – тоже не заметил. И, скрестив руки на груди, кинул взор на Восток. Третий рейх увидел там необъятные горизонты.
«А наигранное уклонение Германии от сотрудничества с соседями на Востоке – формально», – считал Вуйчик, анализируя политику Гитлера на восточном направлении. Войцех считал, что фюрер ломал комедию, якобы соблюдая единые политические, промышленные, военные интересы Великобритании, Франции и Германии против угрозы со стороны СССР. На самом деле Гитлер вынашивал мысли о присоединении не только германских земель, поэтому действовал исподволь.
В иранском Абадане у Вуйчика состоялся контакт с представителем советской разведки на Ближнем Востоке. Он обрисовал «герру Кляйну» военно-политическую обстановку на польско-русском направлении под углом зрения Советского Союза. Гитлер, действительно, носился с идеей присоединения территорий: демилитаризованной Рейнской зоны, Австрии. Несмотря на неудачу аншлюса Австрии в июле 1934 года, которая окончилась убийством австрийскими нацистами канцлера Дольфуса, фюрер «осатанел», как выразился русский разведчик. И присоединил к Германии Саарскую область, находившуюся под управлением Лиги наций. Третий рейх рвал Версальские соглашения.
Акцию Гитлера руководство большевистской России отнесло к внешнеполитическому успеху фюрера и выразило озабоченность. Удача вождя наци развязывала ему руки в наступательной политике в Европе. В связи с чем, Центр поручал ему, «Амадею», вплотную подойти к созданию агентурных звеньев нелегальной разведки СССР по линии: Германия – Ближний Восток – Иран и курировать их в сборе политической информации. А для координации действий между Москвой, Германией и Ближним Востоком Войцеху был представлен сотрудник заграничной разведки НКВД, встретивший его сегодня в Гамбургском Кунстхалле.
Отправляя герра Кляйна в вояж по Востоку и Южной Америке, начальник разведки Главного штаба Войска Польского полковник Пелчинский давал ему установку:
– Правительство Второй Речи Посполитой, Кляйн, обеспокоено позицией Германии в отношении нас. Его не убаюкала ни Декларация о неприменении силы между нами и Германией, подписанная в январе 1934 года, ни требование Гитлера к нацистам Вольного города Данцига о прекращении антипольских акций. Нацификация Данцига идёт полным ходом, это вы скоро увидите своими глазами. Мне представляется, что Гитлер не обременяет себя глубоким мышлением в развитии планов ближайшей перспективы – спешит. Смотрите, что он делает: выкинет политическую дерзость и приглядывается к реакции Европы. А какая она? Ленивая. Он теряет к ней интерес и действует, не обращая внимания на Европу. На прошлой неделе, Кляйн, генеральный инспектор вооружённых сил генерал Рыдз-Смиглы задал мне вопрос: «Кто следующий у пана Гитлера в планах?». Вы понимаете, о чём я говорю?
– Понимаю, пан полковник.
– Ответить на него у нас с вами, Кляйн, времени мало. По секрету скажу… перед смертью пан Пилсудский отверг наше сближение с Германией, резко высказался в отношении фюрера. Полагаю, что Абверу известно об этом... Значит, Гитлер обижен на нас. Хочу защитить вас от безудержного оптимизма, мой друг. Нужны доказательства намерений фюрера в отношении Польши… Вы уж позаботьтесь об этом, Кляйн. 
Размышляя в уютном номере отеля «Vorbach», Вуйчик понимал, что пакт о взаимном ненападении Польши и Германии не означает отказ Берлина от агрессии на восточном направлении. Акт международного права рассматривался Германией всего лишь как шаг: на первом этапе – для ослабления позиций Польши, как союзницы Франции, на втором – Drang nach Osten – Натиск на Восток! Третий Рейх смывал позор поражения в мировой войне.
«Надо спать», – решил Войцех, завтра в Варшаву, потом Данциг.

***
– Что у вас – здесь, там? – задал пару дежурных вопросов таможенный инспектор на пункте пропуска «Тчев» Поморского воеводства. Убедившись в отсутствии запретных вещей в багаже Лотара Кляйна, поставил в его паспорте штамп на въезд в Вольный город Данциг.    
– Счастливого пути. 
Данциг встретил Вуйчика промозглым дождём. Однако город удивительным образом отвечал интересам разведок разных стран. Безвизовый режим пересечения границы позволял польской агентуре Второго отдела Главного штаба чувствовать себя свободно. Транспортная сеть способствовала перемещению через границу и внутри зоны города, снимая условности в операциях разведчиков и поддержании связи между ними. Смешанные браки поляков с немцами и наоборот служили заинтересованным разведкам источником вербовочной базы. Наличие многочисленных пансионатов, гостиниц, ресторанов позволяло агентам тайных операций встречаться, не опасаясь оказаться под колпаком германской контрразведки. Конфигурация кварталов и улиц города делала возможным без труда уходить от слежки и теряться среди нагромождения домов. Эти привилегии Вольного города успешно использовались военной разведкой Главного штаба Войска Польского и… германской разведслужбой Абвернебенштелле «Данциг». В лице Войцеха Вуйчика, имевшего в штате 3-го отделения (разведка в странах Запада) Иностранного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР псевдоним «Амадей», подключилась и советская внешняя разведка.
После таможенного контроля, Войцех устроился в купе поезда «Варшава-Данциг». Пропустив сладковатой на вкус водки «Выборова», он углубился в мысли, вспоминая свой доклад о заграничной командировке начальнику Второго отдела Главного штаба Войска Польского полковнику Тадеушу Пелчиньскому. Принял его шеф военной разведки на загородной вилле «двуйки» в предместье Варшавы.
– Herr Klein, bitte (господин Кляйн, пожалуйста), – жестом пригласил он Вуйчика к источавшему уют камину, – wetter-h;sslich: Schneematsch, Nebel, setzen Sie sich zur W;rme. Wie erreicht? (погода безобразная: слякоть, туман, присаживайтесь к теплу. Как добрались?).
Войцех улыбнулся.
– Verbindlichsten Dank, Herr Oberst, mir dieses Wetter gut denke ich (премного благодарен, господин полковник, мне в эту погоду хорошо думается).
Пелчиньский остался довольным безупречным немецким агента, и перешёл на польский язык. Беседа длилась несколько часов. Начальника разведки интересовали два основных аспекта: политическая обстановка на Ближнем Востоке и Южной Америке на фоне напряжённой ситуации в Европе и легализация Войцеха Вуйчика под именем Лотара Кляйна, внедрённого в немецкий бизнес.
Обсуждая настроения в странах Ближнего Востока, находившихся под влиянием Соединённого Королевства, Пелчиньскому важен был свежий взгляд на процессы, происходившие в богатом нефтеносном районе планеты. В Европе пахло войной. Накал военно-политических страстей исходил, прежде всего, от Германии: всеобщая мобилизация, освоение ею нефтяных месторождений в Месопотамии, Ираке, строительство железной дороги Берлин-Багдад, аннексия территорий. Очевидно, что стратегическая активность Гитлера направлялась, прежде всего, на военный успех в Европе. – «Сведения об участии Третьего Рейха в ближневосточных делах, безусловно, подтвердили бы или, наоборот, опровергли намерения фюрера, – рассуждал Пелчиньский, устроившись перед горевшим камином. – Активность Германии в добыче нефти на военные нужды превысила потребности для гражданских отраслей, что, вне сомнения, говорит о милитаризации экономики. Вывод более, чем серьёзный… Правительству нужен полный анализ состояния германской экономики, из которого будет понимание: готовится Рейх к войне или только помышляет об этом».
О проникновении немцев на Ближний и Средний Восток полковник Пелчинький был осведомлён. Не были секретом и операции германской разведки в Ираке, Персии, чуть позже и – в Афганистане, что вызвало сомнения… На первом этапе, правда… Уточнив информацию из источника, близкого к правительственным кругам Германии, начальник «двуйки» изменил мнение о действиях немцев в Афганистане, и задался вопросом: «Выходит, Гитлер грезил Индией? Иначе, зачем ему Афганистан?». И был недалёк от истины. Планы немецкого генерального штаба о походе на Индию были известны польской разведке ещё в 20-х годах от агента из Москвы, контактирующего с пантюркистами Энвер-паши. Германии не хватало природных ресурсов: особенно нефти, металлов. Дефицит она сокращала поставками из других стран. В тот период её действия имели смысл: рухнули колонии в заморских территориях и ресурсы можно было качать, только отвоёвывая их друг у друга. Выплеснувшиеся противоречия Германии – с Англией, Россией и Францией развязали мировую войну… «Прошло двадцать лет… Неужели Гитлер вернулся к замыслам по захвату Индии? – сидел в раздумье Пелчиньский с бокалом вина на изящной ножке. – Если – да. Открывалось окно возможностей для «игры» на отношениях Германии с Англией. С одной стороны, Британский капитал «ласкал» устремления Третьего Рейха в его наступательной политике в Европе, с другой – фюрер положил глаз на владения Короны Его Величества в Индии, ай-я-яй… Выходит, пан Гитлер не такой уж и бесноватый, пся крёв».
– На ваш взгляд, герр Кляйн, Ближний Восток озабочен делами в Европе или ментальность мусульманского мира – это материя другого порядка? Общее ощущение? – улыбнулся Пелчиньский
Вуйчик кивнул. Собравшись на секунду с мыслями, начал доклад:
– Статус коммивояжёра, пан полковник, обеспечил преимущество свободного перемещения, не привлекая внимания контрразведок стран пребывания. Во всяком случае я на это рассчитывал, не пренебрегая законами конспирации и самосохранения, границы допустимого риска я чувствую. Через агентуру плацувки в Багдаде вышел на одного из бывших управляющих английского синдиката «Бритиш ойл девилопмент»… 
– Бывших? – Пелчиньский поднял бровь.
– Именно так, пан полковник, нефтяные месторождения на севере Ирака и к западу от Тигра перешли под контроль… Кого бы вы думали?
Шеф разведки насторожился. 
– Немецких компаний, пан полковник. Правда, с долей акций итальянских нефтяных холдингов, но немцы играют ключевую роль. Есть основания полагать, что и эти добытчики нефти скоро «перетекут» к новому собственнику – «Ирак петролиум компани». В свою очередь, у неё есть намерения основать Мосульскую нефтяную компанию, что кратно увеличит капитализацию её активов. Опять же, немцы в ней приоритетны. Таким образом, по Ираку картина такая: за последние полтора года позиции Германии в нефтедобыче усилились в разы, быстрыми темпами строится железная дорога Багдад-Берлин. Хотя ситуация неоднозначная, это так… В Ираке сильны про-британские настроения, отношения с немцами остры, как никогда, но Германия снимает традиционную доминанту Британии комфортными условиями контрактов.
– Конкурируют?
– Жёстко, пан полковник.
Вуйчик отхлебнул вина, фокусируясь на следующей теме – Иран. Пелчиньский, сощурив глаза, размышлял: «Активность немцев в нефтедобыче очевидна, информацию подтверждают источники и в самой Германии. Сведения от подполковника Юрека фон Сосновского – помощника военного атташе в Берлине, проникшего в кулуары берлинского общества, дипломатов, сногсшибательна – Гитлер переводит экономику на военный лад. Информацию Сосновский добыл через секретаршу Главного командования сухопутных войск Германии. В результате чего выявлена боевая готовность германской армии по родам войск, транспорту, военному производству, изучены оперативные сводки, связанные с подготовкой к военным кампаниям, материалы о тактических и оперативных проблемах полководческого искусства».
– Хорошо, Кляйн, дальше – Персия… 
– Правитель Реза-шах Пехлеви, пан полковник, любит, чтобы его страну называли – Иран, сейчас всё идёт к этому. 
– Пусть будет так, Кляйн. Наше правительство интересует нефть Ирана, и всё, что связано с влиянием Гитлера на Востоке. Англичане ведут себя там, как дома: исключительные привилегии по добыче нефти, торговли… Или я чего-то не понимаю? – шеф впился взглядом в Вуйчика.
– Времена изменились, пан полковник. Правитель Ирана Реза Шах Пехлеви мнит себя властителем Среднего Востока и решил, что, заигрывая с Германией, ему всё сойдёт с рук. Видите ли, он отшатнулся от британцев, русских – это нормально, но у него разлад с влиятельными силами мусульманского мира по устройству Центральной Азии на теократической основе. А те в своих делах видят…
Кляйн сделал паузу.
– Неужели немцев? – вскочил Пелчиньский и подошёл к окну.
– Вы проницательны, пан полковник, немцы теснят британцев и в Иране, Реза-шах пересматривает с ними договор о нефти и главным игроком ему видится – Германия.   
– И здесь отношения рейха с Англией в пику политики Его Величества, выходит так?
– Выходит так, пан полковник, – пожал плечами Вуйчик.
– Выводы?
Войцех усмехнулся.
– Условия для игры на отношениях Англии и Германии – очевидны. Активизация нефтедобычи на Ближнем Востоке – явный признак милитаризации германской экономики. Третий Рейх смещает центр тяжести в сторону военных решений. Спрос промышленности на сырьё означает, как минимум: увеличение объёмов топлива боевой и другой технике, приспособление транспортной системы к условиям военного времени, естественно, повышение расходов на эти цели. Ком-по-ненты стратегического плана, пан полковник! А значит они из серии признаков подготовки большой, подчёркиваю – большой военной кампании в ближайшей перспективе! Из чего следует…
– Читаете мои мысли, герр Кляйн, – перебил Пелчиньский и нервно вскинул подбородок. – Я отношу их к приоритетным задачам вашей работы в Германии. Воспринимайте это, как приказ, герр Кляйн! 
Вуйчик вскочил и вытянулся перед начальником Второго отдела. 
– Будет вам, Лотар, присаживайтесь и займёмся следующей темой – Аргентина, – уже без категоричности объявил Пелчиньский, усаживаясь рядом с Войцехом. – Не кажется вам, что Южная Америка также под вниманием правительства рейхсканцлера Гитлера? Какие настроения там в отношении событий в Европе? Не скрою, Аргентина интересна мне только в плане вашего внедрения в немецкий бизнес, пан подполковник.
Войцех прищурился.
– Не смущайтесь, – понимающе заметил Пелчиньский, – после получения от вас шифрограммы об успешном завершении командировки и возвращении домой, у меня была встреча с генеральным инспектором вооружённых сил генералом Рыдз-Смиглы. Его приказом вам присвоено воинское звание – подполковник. Итак, сосредоточимся на Аргентине. 
Войцех кивнул.
– Говорить об Аргентине, пан полковник, не сложно. Страной управляет армия, высшее командование обучается в Германии, симпатизирует Гитлеру, отсюда повсеместные фашистские идеи…
– Достаточно, Кляйн, – отмахнулся шеф военной разведки, – детали о политический ситуации в стране за океаном не нужны. Помните, что ваша легенда замыкается на Южную Америку, и с ней придётся жить каждый день и час, контактируя с изощрённой немецкой контрразведкой абвера и нацистской службой безопасности SD.    
Затем Пелчиньский подверг Вуйчика экономический проверке. Вопросы сыпались от понятия резидентности физического лица и регистрации сделки в платёжном балансе по кредиту до переговорной позиции и умения снять возражения потребителя. Осмысление задания в целом, владение психологическими приёмами задавания собеседнику вопросов с «вложенным» в них заранее положительным ответом устроило шефа военной разведки Второй Речи Посполитой.
– Кляйн, меня считают придирчивым начальником… Надеюсь, за устроенную вам взбучку, вы не отнесёте меня к таковым?
Вуйчик рассмеялся.
– Мы профессионалы, пан полковник, и взбучка в нашей работе, если и имеет место, она полезна.
– Хороший ответ, Кляйн. Не забывайте, что вы представительный, импозантный мужчина и нравитесь женщинам. Поэтому без церемоний в нашей работе… И вот ещё что, я не обманываюсь в отношении германской «Абвернебенштелле «Данциг», пустившей щупальца в Вольном городе. Поэтому в силу предосторожности я вывел вас из штата разведывательного отделения IIа реферата «Запад» экспозитуры 3 (разведка против Германии), дислоцирующейся в Быдгоще, и переподчинил центральному аппарату Второго отдела, то есть, замкнул на себя. Удачи, Кляйн.
– Служу Второй Речи Посполитой, пан полковник.
Вуйчик опрокинул ещё водки «Выборова». И, лёжа в купе поезда «Варшава-Данциг», пыхтевшего по территории Вольного города, размышлял. Его родина Сарматия – Вторая Речь Посполитая, уже под прицелом военной машины Германии. Очевидность этого факта не скрывали уполномоченные немецкого бизнеса, с которыми так или иначе он контактировал на Востоке и Южной Америке. Откровения шефа разведки Пелчиньского также не добавляли оптимизма. Не видеть военной опасности, нависшей над Европой, мог разве что безумец. Таковым себя Вуйчик не считал. Поэтому, выстраивая систему разведки в информационном пространстве германского влияния, он приходил к пониманию, что её конфигурация должна быть сложена из органически присущих элементов, которые не должны вызывать сомнений или подозрений у контрразведки Третьего Рейха.
Но опять же, положение Вуйчика, как разведчика, оказавшегося в системе, требующей одновременного служения и собственной стране, и правительствам явных противников, осложняло задачу принципами нравственной этики и чести офицера Польской Республики. Оставаясь наедине с самим собой, Войцех не искал себе оправданий в судьбе и жестоких правилах игры, бросивших его в условия выбора между собственным «я» и семьёй. Он знал на что шёл с начала образования польской государственности, состоявшейся через много лет, как действительность. И люди, которые с генералом Пилсудским пришли к управлению страной, провозгласив принципы «великопольскости» Второй Речи Посполитой, были близки ему по духу. И даже с шефом военной разведки Тадеушем Пелчиньским его объединяла учёба в Высшей военной школе в Варшаве, где наставниками были такие военачальники, как генералы дивизии Аурелий Серда-Теодорский и Казимеж Дзержановский, заложившие идеи «Польска от можа и до можа». Ему, польскому офицеру, посвятившему себя разведывательной работе, пришлось разбираться в самом себе. Бывало, Войцех казнил себя морально, чтобы, наконец, собравшись с духом, идти выбранным путём с чувством собственного достоинства и без копания в душе.
В морально-психологическом плане командировка по восточным странам, Америке оказалась кстати. А может, той самой палочкой-выручалочкой, которая сбалансировала внутреннее состояние и позволила сделать выбор между добром и злом, радостью и горем, между миром и войной. А война уже дышала адским пламенем и не откуда-то с преисподней, нет, она оказалась намного ближе в виде коричневой чумы, обратившей взор на Восток. И убеждённый католик Войцех частенько задумывался, вспоминая слова Папы Римского Урбана II, благословившего во французском Клермоне в 1095 году Первый Крестовый поход на Восток: «Земля, которую вы унаследовали, со всех сторон окружена морем и горами, и она слишком мала для вас, она едва даёт пропитание людям. Вот почему вы убиваете и мучаете друг друга, ведёте войны, вот почему многие из вас гибнут в гражданских раздорах. Уймите свою ненависть, пусть вражда закончится. Вступите на дорогу к Гробу Господню, отвоюйте эту землю от нечестивой расы и заберите её себе».
«Отвоюйте эту землю от нечестивой расы…», – между тем вспоминал Войцех нацистскую расовую теорию Третьего Рейха, опубликованную на днях учёным немцем Гансом Гюнтером и поразился. – Это же духовная идеология пана Гитлера! Фюрер вооружал немецкий народ танками, пушками, но и вбивал ему в головы его «нордическое» расовое превосходство. Остальные расы по учению Гюнтера были умственно недоразвиты, а значит, опасны для Германии… В этом выводе, – по мнению Вуйчика, – безусловно кроется ключик к пониманию нацизма, как совокупности принципов о чистоте немецкой расы. Не подлежат ли остальные уничтожению? Факторный анализ событий в Европе приобретал для Войцеха всё более строгую закономерность и последовательность в действиях фюрера немецкой нации. В феврале прошли Британо-Германские переговоры о перевооружении немецкой армии, а уже в марте этого же 1935 года Германия официально объявила о создании люфтваффе, Вермахта и присоединила к себе Саарскую область. В течение одного месяца были оформлены межгосударственные соглашения, развязывающие руки Германии по всем военно-стратегическим направлениям.
Сотрудник Иностранного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР Войцех Вуйчик, приняв условия работы на советскую разведку, не сомневался в агрессивных устремлениях наци на Восток. Он не строил иллюзий в отношении намерений Гитлера: вначале его родина Польша, а затем Советский Союз – очень логично встраивались в цепочку рассуждений профессионального разведчика.

Глава 5

Прибытие Лотара Кляйна в Вольный город Данциг носило обычный характер. Сотрудники фирмы по торговле недвижимостью, в которой Кляйн значился коммивояжёром, убывали в командировки, прибывали. Они же заключали сделки, расторгали их. Видимый процесс выглядел извлечением прибыли из дилингов, освоением рынков купли-продажей зданий, сооружений, территорий с водоёмами и лесами. Служащие компании решали дела, не обращая внимания на коллег из других её секторов, озабоченных мыслями об объектах внимания, правда, не имевших ничего общего с недвижимостью. Однако ряд сотрудников в самом деле занималась коммерцией, прикрывая ею другую часть – офицеров польской военной разведки, занимавшихся агентурной работой в Данциге и Третьем Рейхе. Они же заметали следы, осуществляя контрразведывательное обеспечение операций коллег за рубежом. Фирма была объектом прикрытия разведывательного отделения IIа реферата «Запад» экспозитуры 3 (разведка против Германии) Главного штаба Войска Польского. Настоящим органом военной разведки руководил подполковник Луциан Шиманский, человек весёлый и знаток местных красавиц – его агентуры, «раскалывающей» на информацию её носителей как в Вольном городе Данциге, так и Германии.
Штат сотрудников реферата «Запад» состоял из этнических немцев, идейно преданных не Третьему Рейху, а Второй Речи Посполитой. Они безупречно владели европейскими языками, знали обычаи и традиции раздробленной германской нации. Проверенные многочисленными операциями за рубежом, сотрудники составляли костяк оперативных работников отделения IIа, собиравших информацию о Германии. Герр Кляйн относился к сотрудникам фирмы, которые не имели отношения к недвижимости. Он специализировался на получении военно-политической и экономической информации в сфере интересов Третьего Рейха внутри Германии и за её пределами.
В соответствии с легендой польской военной разведки Лотару Кляйну предстоял очередной этап её осуществления – внедрение в национал-социалистическое движение Третьего Рейха. Первый раунд: вживание в среду коммерческой деятельности через подставную фирму-«крышу» в Данциге, он провёл успешно. В ближайшее время под кураторством Шиманского ему предстояла легализация, как «созревшего» кандидата в наци с последующим вхождением в интересующие польскую разведку германские круги.
Вхождение Кляйна в задание осуществлялось с Данцига, фирмы – прикрытия. Там он и встретился с подполковником Шиманским, руководителем разведывательного отделения IIа. Встретил его Луциан с широкой улыбкой на лице. В хорошем костюме, подтянутый недавний начальник Лотара был весел и любезен. Однако от Кляйна не ускользнул острый взгляд его серых глаз. 
– Без церемоний, Лотар, чувствуй себя, как дома. Собственно, ты и вернулся домой, поживёшь, подышишь природой, морем. Пасмурно, правда, но оптимизма нам не занимать! 
Радушие хозяина не смутило Лотара, как и взгляд разведчика высокого класса, каковым Шиманский являлся, работая на германском направлении. Кляйн допускал, что Луциан был недоволен его переподчинением на шефа разведки Главного штаба, но он понимал, что решение принималось лично Пелчиньским – и ни кем более. Приглашая к беседе, Шиманский тем самым и удивил Кляйна.
– Верно думаешь, Лотар, меня не радует твой отзыв из отделения, но что поделаешь? – пожал плечами Луциан.
Кляйн поднял взгляд на Шиманского. 
– Читаешь мысли?
– Не-е-т, рассуждаю, – рассмеялся Луциан. – Ладно, не ломай голову, шеф прав, замкнув на себя твою персону, парни из «Абвернебенштелле «Данциг» цепкие, черти. С ними больше проблем, чем возможностей. Операцию по внедрению тебя к наци я буду курировать, а не руководить ей, как хотелось бы, признаюсь честно, но начальству виднее… Поэтому думать будем вместе, решать и отчитываться – тоже вместе.  Идёт?   
– Ты автор моей легенды, причём, и в практическом исполнении, знаешь обстановку, людей, поэтому, вне сомнения, я в твоём распоряжении. Совершенно очевидно, – усмехнулся Лотар. 
– Отлично, парень, пива, гожалки? – уточнил Луциан, потирая руки.
– «Воду жизни», конечно, устал с дороги…
– Значит, «Кракус». Как мне кажется, я правильно понимаю?
Лотар в замешательстве поднял бровь и, не спуская глаз с начальника отделения, спросил:
– Тренируешься на угадывании мыслей собеседника?
Вопрос ещё больше рассмешил Шиманского.
– Не всегда, мой друг. На все случаи шаблонов не хватит… Ты что-нибудь слышал о Вольфе Мессинге?
– Ума не приложу… Кто это?
– Наш еврей, телепат. Обладает феноменальной памятью, читает мысли на расстоянии… В нашей работе, сам понимаешь, это неоценимый дар. Давай гожалки и к делу.
Выпив, компаньоны закусили беконом, и работа началась с оценки обстановки в Европе. Луциан непринуждённо обрисовал политическую и военную атмосферу в Германии. Подробно остановился на партийной иерархии НСДАП, которая управляла административной и военно-экономической машиной Третьего Рейха. Обрисовал структуру партии, начиная от рейхсляйтера Рудольфа Гесса, заместителя фюрера по партии, до блокляйтера – низового чина местного значения. Раскрыл уровни НСДАП: Reich – общенациональный, Gau – региональный, Kreis – городской, районный, Orstgruppen – общинный, окружной, особенности в сложной системе подчинённости и ответственности друг перед другом.
Обсудив партийную систему, Шиманский перешёл к заданию.
– Что касается территории Вольного города Данцига, ситуация следующая: партийным руководителем НСДАП, то есть, гауляйтером Данцига является Альберт Фостер. Личность незаурядная: близок к Гитлеру, руководитель немецких служащих в Германском трудовом фронте, член Прусского государственного совета, Наблюдательного совета Германского рабочего банка и много чего другого… В прошлом году женился на очаровательной Гертруде Дец, лично близкой к фюреру нации, причём, злые языки болтают – очень близкой… Чего стоит свадьба Фостера и Дец, которая прошла на территории Имперской канцелярии в Берлине. Свидетелями были Гитлер и заместитель по партии Гесс.
Шиманский вздохнул.
– У меня неудержимое желание, Лотар, внедриться в эту среду. Мы знаем с тобой, что устремления не всегда совпадают с возможностями, и, кому, если не нам, разбить устоявшийся миф, иначе, чего мы стоим в этой жизни? Фостер – отъявленный нацист, автор теории нацификации поляков, наших с тобой соотечественников.   
– Нацификации?  Хочешь сказать…
– Именно это и хочу сказать, мой друг, Фостер со своим заместителем Грейзером обсуждают «германизацию» польского населения Данцига, как нечто естественное. Из чего следует, что Вольный город им сниться в составе рейха. 
– «Германизировать» поляков?
– Да, Лотар. Информация получена из окружения Фостера. Он высказал мнение: поляков назвать – немцами и отдать их под юрисдикцию Германии. Грейзер не согласился с ним. С его точки зрения поляки подлежат изгнанию с территории Данцига, имущество отчуждению, а освобождённые земли заселению немцами.
– Они посходили с ума? – процедил сквозь зубы Кляйн, уставившись на Шиманского.
– Эта мысль возникала у меня, – огорчённо отозвался Луциан, – и я бы не обсуждал её, если бы ни одно «но»… Это философия нацизма, Лотар, идеология, основа Третьего Рейха. А теперь к делу.
Кляйн настроился, понимая, что Луциан переходит к основной теме задания. Шиманский между тем наполнил стопки – выпили. 
– Итак, гауляйтер Фостер… умён, амбициозен, не уступчив, в особом доверии фюрера, участвует в формировании его позиции в отношении политики Германии на Востоке. Именно к нему надо подобраться, как можно, ближе… В числе сотрудников его заместителя Артура Грейзера, есть мой человек – Ганс Кофманн: гомосексуалист и любитель портовых заведений Данцига… Я взял его на «крючок», понимая, что он пропивает партийную казну гауляйтера, иначе откуда деньги на развлечения? Мои парни подсунули ему клиента и, засняв оргию на фотоаппарат, как агенты германской контрразведки «Абвернебенштелле «Данциг», предъявили ему снимки пикантного содержания. Попади они на стол гауляйтера Фостера, Гансу не сносить головы. Кофманн это знает и выполняет кое-какие мои поручения… Понимаешь? Да?
Кляйн развёл руками.
– Что касается поручений – понимаю, а я, извини, с какого бока?
Шиманский залился смехом.
– Ты о чём подумал, Лотар? Честно?
– Представил ситуацию и пытаюсь понять своё место в раскладе задания…
Выпили, закусили.
– Ты наливаешь, как русский, Луциан.
Тот же внимательный взгляд Шиманского скользнул по лицу Лотара.
– Я русский и есть…
Кляйн откинулся на спинку кресла.
– Поляк русско-немецкого происхождения, – улыбнулся тот, закусывая бутербродом с ветчиной.
– ?
– Ничего особенного, Лотар. Я родился и вырос в немецкой слободе Санкт-Петербурга. Учился в немецкой гимназии, поэтому, если надо быть немцем – я буду им: разбираюсь в философии от старика Канта до оперной музыки Штрауса. Кстати, обязательно посети Берлинскую оперу и послушай его «Арабеллу», «Молчаливую женщину». Фюрер обожает Рихарда Штрауса, даже назначил президентом Имперской музыкальной палаты. Русским стать мне также не сложно. Владею языком графа Толстого и всё, что связано с культурой России. Однако, мы отвлеклись, Лотар… Тебя интересует Ганс Кофманн? Займёмся им. Во-первых, он – работник аппарата заместителя гауляйтера Вольного города Данцига, фигура, близкая к Грейзеру – наци серьёзного партийного уровня, которому покровительствует рейхсфюрер SS Гиммер. Во-вторых – жена Фостера… Гертруда Дец.
– Гертруда Дец? – Лотар поднял бровь.
– Абсолютно верно, – кивнул Шиманский. – Я уже сказал, что Гертруда близка к фюреру и участвует с ним в застольях… В Данциге нет общества, которое соответствовало бы положению жены гауляйтера. Однако, не всё так плохо… Гертруда вошла в отношения с женой нашего «друга» Ганса Кофманна – фрау Урсулой фон дер Майер, баронессой, вхожей в свет германского света в Берлине, уровнем ниже, но «связочку» уловил?
– Угу.
Шиманский изложил замысел операции.
– Жена Фостера, дорогой Кляйн, наша цель. Выход на неё, как представляется мне, реален через очаровательную баронессу Урсулу фон дер Майер. С ней история такая… Герр Кофманн сделал карьеру в НСДАП, участвуя в ноябре 1923 года в мюнхенском путче нацистов телохранителем соратника фюрера по партии дипломата Макса фон Шойбнера-Рихтера. В перестрелке с полицией фон Шойбнер был убит в числе 16 нацистов. А телохранитель Ганс Кофманн, защищавший товарища Гитлера по партии, ранен. Фюреру доложили о героическом поступке Ганса, защищавшего фон Шойбнера в бою. За что получил от фюрера лестный отзыв и с его подачи оказался в поле зрения племянницы убитого дипломата… Урсулы фон дер Майер. В этом факте фюрер увидел проведение и благословил молодых на брак. Аристократическую фамилию Урсула, конечно, оставила себе. Супруги переехали в Данциг, где Ганс оказался в кругу Артура Грейзера, руководителя фракции НСДАП в Сенате Вольного города Данцига. Кадров не хватало и Грейзер взял его помощником, а жена Урсула окунулась в благотворительность и протекцию нужных людей…Полагаю, Лотар, что дальнейший ход моих мыслей в отношении баронессы фон дер Майер ты продолжишь сам, – Шиманский рассмеялся.      
Луциан плеснул по стопкам водки. Ржаной спирт «Люкс» и колодезная вода, из которых в древней столице Польши – Кракове делают «Кракус», придал тонус мастерам изящной профессии. Внимая рассуждениям начальника отделения IIа, организующего деятельность польской разведки в Германии, Кляйн «схватил» хитросплетённый замысел комбинации внедрения в нацистскую партию. Путь к жене гауляйтера Гертруде Дец, возможно, и к самому Фостеру лежал через знакомство с баронессой Урсулой фон дер Майер. Её рекомендация в нацистских кругах Данцига служила правом для вступления в НСДАП. Иначе попасть в партийную систему нацистов не представлялось возможным.
– Если я правильно понимаю, Луциан, ты выводишь меня на Кофманна, он, в свою очередь, представляет своей жене – фрау фон дер Майер и я многосодержательно её «окучиваю»…
– Хха-ха-ха, Лотар, браво! – воскликнул Шиманский. – Добавить нечего! Ещё по одной?
Выпили и перешли к обсуждению элементов задания. 
– Я не знаю, в каком объёме ты получил наставления от шефа, но, исходя из задач разведывательной деятельности реферата «Запад» в Германии, наше правительство обеспокоено положением дел в рейхе. В первую очередь, получением Германией военного суверенитета. По логике развития событий, развязывающего Гитлеру руки в агрессивных устремлениях, фюрер сформулировал политические цели на военные кампании ближнесрочной перспективы и на несколько лет вперёд. Это главный предмет твоего задания, Лотар. На какую реакцию наших союзников: Франции и Чехословакии рассчитывает Гитлер в случае нападения на нас? – Тоже интересует нас, как и вопрос: в какой мере фюрер оглядывается на Лигу Наций в принятии военно-политических решений? Эти темы, Лотар, важны нашему правительству сегодня, сейчас. И поверь мне, обеспокоенность министров имеет основания.
Посидели, молча, размышляя о замысле задания. Затем, Шиманский углубился в детали операции внедрения Кляйна в нацистскую машину Третьего Рейха.
– Урсула фон дер Майер богата, со связями в Берлине. В Мюнхене имеет земельные угодья с доходом… Есть намерения уехать в рейх и блистать там в высшем свете на посольских приёмах, площадках немецкой богемы: Берлинской оперы, Адмиралпаласта, Шаушпильхауса, балета. Все эти культурно-развлекательные центры, музыкальные театры в ведомстве доктора Геббельса – бо-о-ольшого знатока искусства, особенно балета, хха-ха-ха… шкодник тот ещё… Визитёры увеселительных заведений не только напыщенные прусские «фон-бароны», но и господа из Генерального штаба сухопутных сил вермахта. А это уже сфера нашей работы, Лотар! – подытожил Шиманский и, как показалось Кляйну, с железными нотками в голосе. – Фрау Урсула фон дер Майер – твой «пропуск» в кулуары берлинского общества, где будешь «доить» с него информацию. Будь обходителен с баронессой, она скучает… молода, красива и любит импозантных мужчин… Ты в её вкусе. Не сомневайся, Лотар, я в этом разбираюсь лучше всех, во всяком случае в Данциге. Но таких женщин, как Урсула, не приближай к себе никогда, но и не отпускай – тоже. Держи на расстоянии. И последнее, мой друг, темнеет, дежурный проводит отдыхать. Завтра встречаемся с заместителем гауляйтера Данцига Артуром Грейзером и работа, дружище, работа, она бездельников не любит. – Шиманский хлопнул Кляйна по плечу. На том и расстались.
Утром Лотар привёл себя в порядок и зашёл к начальнику разведывательного отделения IIа. Луциан встретил с улыбкой.
– Надеюсь, кошмары не мучали?
Коллега был в хорошем настроении.
– Усталость рукой сняло, – отмахнулся Лотар.
– Не болей душой, дружище. Сейчас нам кофе не повредит и нанесём визит высокому наци.
– Идёт, – кивнул Кляйн и сосредоточился на встрече с одним из руководителей НСДАП Вольного города Данцига. «Что имеем в активе? – размышлял Лотар, отпивая маленькими глоточками кофе. – Ганс Кофманн и его жена-баронесса. С самим Кофманном более-менее ясно, на «крючке» у Луциана. С фрау фон дер Майер – сложнее: аристократка, богата, привыкла быть в центре внимания… Вседозволенность вырабатывает у женщин рефлексы, побуждающие их к поступкам, лишённым логики. Придётся запастись терпением… М-да-а, условия растущих ожиданий… А ведь скоро встреча с резидентом советской разведки в Варшаве…».    
Сидевший напротив Шиманский, в свою очередь, взвешивал сценарий «вживления» Лотара в организацию местных нацистов. А Кофманн и смущал его. По информации своей агентуры, сопровождавшей Кофманна по городу и вне его, Луциан знал об участившихся оргиях Ганса в неприличных заведениях Данцига. По стечению обстоятельств тот употреблял и наркотики в злачных местах морского порта, куда выезжал под охраной одного-двух человек. Источник в аппарате наци шёл в разнос. Изменения в поведении объекта внимания навели Луциана на мысль: «А не мучается ли герр Кофманн угрызениями совести за измену партии?». Самобичевание в таких случаях не редкое явление, и, где гарантия, что в очередной приступ «совестливости» Ганс «засовестится» так, что покончит с собой? Прежде времени, – размышлял Луциан, допивая кофе, – ещё послужит Польше. Хотя его «уход» из жизни исключать нельзя… Ладно, пора нанести визит». 
– У меня впечатление, Лотар, что герр Кофманн заждался нас? – Шиманский встал с кресла.
Кляйн улыбнулся.
– Не дадим ему повода думать о нас бог знает что, я готов: «Гром победы, раздавайся!».
Луциан бросил взгляд на Лотара.
– Откуда знание русской классики Державина?
– Как же? Посвящение Великой немке Екатерине.
– Ладно, о великих германцах поговорим потом, а сейчас о нашем немце.  Ганс Кофманн знает меня под именем Хейна Фриза, одного из учредителей нашей фирмы «Regina Junghans». Ты – партнёр из Ближневосточного агентства по сделкам с недвижимостью, остальное вряд ли его заинтересует, если, конечно, не будешь строить ему глазки, – Шиманский подавился смехом.
– Оставь свои шутки, Луциан, я не впечатлительный.
– Уже заметил…
– И всё же: гомосексуалист женат на женщине… Как это понимать?
Шиманский развёл руками.
– Понимай, как послушание фюреру. Веление фюрера – закон, иначе смерть. В случае с Кофманном ещё выше, он был замечен фюрером, а это уже не веление вождя нации, а благословение фюрера, действие – превыше всего! Гитлер видит во всём знак, провидение и органически верит в обладание ими, как высшими силами. С точки зрения фюрера следует, что в пивном путче с целью захвата им власти в Баварии, был убит его соратник Макс фон Шойбнер-Рихтер, ранен телохранитель Кофманн. Даже Геринг получил ранение! А он, Гитлер, цел и невредим! В этом ему видится знак от Бога, провидения и он благословляет брак, выжившего в перестрелке Кофманна с племянницей ближайшего сподвижника по партии. И ты хочешь, чтоб счастливчик Кофманн, получивший благословение от самого Гитлера на женитьбу на Урсуле фон дер Майер, признался в склонности к мужчинам? Затравили бы собаками в Дахау, чтобы не «загрязнял» арийскую расу!
Часом позже участники операции проникновения в святая святых – НСДАП гау Данциг прибыли в район Лангфур, особняк заместителя гауляйтера Вольного города и по совместительству главы правительства Данцига, президента сената Артура Грейзера.  Вооружённые охранники – эсэсманы в чёрной форме SS встретили в холле здания, выбросив руки в партийном приветствии: «Хайль Гитлер».
– Доложите герру Кофманну о прибытии друзей: dein Ziel – der Wunsch zu gewinnen! (твоя цель – стремление к победе!) – небрежно бросил Шиманский.
Вытаращив глаза, старший охраны штурмман SS гаркнул: «Хайль Гитлер». Луциан приветствовал эсэсовцев первым из пятнадцати боевых канонов элитных отрядов фюрера Schutzstaffel-SS.
Герр Кофманн принял гостей без энтузиазма. Лениво вскинул правую руку вверх, явно подражая фюреру наци: 
– Heil Hitler. Denken Sie daran, der Hauptgrund f;r die Niederlage in dir selbst (Слава Гитлеру. Помни, главная причина поражения в тебе самом).
Нацистский девиз из тех же боевых правил SS прозвучал без души и с прохладцей. Не иначе прошедшая ночь у Ганса Кофманна была без сна в одном из портовых заведений Данцига. Костюм в полоску, на левом кармане партийный значок со свастикой и надписью по кругу: «NATIONAL - SOZIALISTISCHE - D.F.P.», галстук, повязанный узлом «Ганновер», не прибавляли ему презентабельности в лице гостей. Шиманский с чуть развязной улыбкой приветствовал партийного службиста, стол которого был завален бумагами, папками, канцелярской мелочью.   
– Добрый день, герр Кофманн, как здоровье фюрера?
Кофманн вскочил, вытаращив глаза на Хейна Фриза, нагловатого коммерсанта, каковым он знал Шиманского не первый год.   
– Тише, тише, герр Фриз, глава правительства Данцига встречается с SS-беверберами Вольного города…
– Отлично, мой друг, обсудим с ним наши дела. Кстати, знакомьтесь, Ганс, мой компаньон с Ближнего Востока – Лотар Кляйн. Я изволю отрекомендовать его заместителю гауляйтера герру Грейзеру, как истинного немца верного Великой Германии. Впереди у нас много дел и рейх не ждёт! Фюрер сказал: «Кто хочет жить, тот должен бороться, а кто в этом мире вечной борьбы не хочет участвовать в драке, тот не заслуживает права на жизнь».
Хейн Фриз не закончил мысль. В коридоре щёлкнули каблуки эсэсмана охраны и с возгласом «Хайль Гитлер» дверь открылась. В приёмную вступила холёная блондинка с холодным взглядом небесно-голубых глаз и, не замечая никого вокруг, направилась в парткабинет главы правительства Данцига и президента сената герра Грейзера в одном лице. Кофманн опять проявил резкость. Вскочив, выкрикнул:   
– Хайль Гитлер, фрау Фостер! С вашего позволения я доложу герру Грейзеру о вашем прибытии… 
На секунду Шиманский и Кляйн встретились взглядом. Сама фрау Гертруда Фостер-Дец – супруга гауляйтера Альберта Фостера. Дама высшего света Третьего Рейха, проводившая вечера в общении с фюрером нации Адольфом Гитлером, его окружением.
– Что вы сказали, Ганс? – вскинула голову фрау Фостер.
– Э-э-э… фрау Фостер, так сказать… Э-э-э, герр Грейзер…
– Не мычите, Ганс, отвечайте! Или вызвать мою подругу Урсулу фон дер Майер и, замечу, вашу супругу, болван, чтобы она посмотрела на ваш внешний вид? Опять изучали «географию» портовых борделей Данцига или я что-то не так понимаю?
Кофманн был жалок и готов провалиться сквозь землю. Фрау Фостер, вскинув острый подбородок, направилась было к двери, но каблук французской туфельки фирмы «Georgette» зацепился за ковёр. Теряя равновесие, она упала бы на глазах посетителей приёмной заместителя гауляйтера Данцига, если бы не герр Кляйн. В самый драматичный момент Лотар подхватил её на руки.   
– Что здесь происходит? – Прорычал голос из открывшейся двери парткабинета. На пороге в форме штурмбаннфюрера SS стоял заместитель гауляйтера Вольного города Артур Грейзер. – Что здесь… спра-ши…
В горле бульдожеобразного Грейзера послышался клёкот. Он поперхнулся, поедая изумлённым взглядом атлетически сложенного господина, державшего на руках жену гауляйтера Данцига. 
– Извините, фрау Фостер, – первым нашёлся Кляйн, осторожно опуская женщину, которой благоволил фюрер Германии Адольф Гитлер.
В зловещей тишине приёмной слышно было тиканье часов, отчитывающих тысячелетнюю эпоху Третьего Рейха. 
– Штандартенфюрер, представляюсь! – зычно рявкнул спаситель чести женщины. – Полпред агентства «Regina Junghans» на Ближнем Востоке – Лотар Кляйн. Прошу извинить за неудобства, доставленные очаровательной фрау Фостер. Фрау! К вашим услугам! – Кляйн склонил голову перед надменной женщиной.
– Что вы себе позволяете! – взревел Грейзер, вращая белками глаз. – Охрана!
В коридоре послышался топот кованных сапог.
– Отставить, Артур, – процедила Гертруда Фостер-Дец. – Молодой человек совершил рыцарский поступок, спас меня от позора. Вы сказали: вас Лотар зовут? – аристократка кинула взгляд на осанистого Кляйна. 
– Так точно, фрау Фостер! – Лотар восторженно «поедал» глазами красивую женщину, показывая всем видом, что готов умереть за её честь и достоинство хоть здесь и сейчас. 
Фрау Фостер оценила жест импозантного рыцаря.
– Я благодарна вам, Лотар, – ответила с холодной улыбкой патрицианка, – у меня сегодня вечер с друзьями, и нам с мужем доставит удовольствие видеть вас в гостях. Расскажите нам о себе, поделитесь тайнами, кстати, послушаем Рихарда Штрауса… Придёте, Лотар? – фрау Фостер-Дец бросила на Кляйна взор изысканной женщины, знающей себе цену.
– Почту за честь быть вашим гостем, фрау Фостер, – отчеканил кавалер, приклонив голову к груди.
– Спасибо… Лотар, меня зовут Гертруда, – кончики губ весьма уважаемой женщины дрогнули. 
В приёмную ворвался охранник.
– Штандартенфюрер! – вытянулся он по стойке «смирно».
– Отставить! – рыкнул Грейзер и махнул рукой, – неси службу.
Эсэсман повернулся и, щёлкнув каблуками, вышел из приёмной парткабинета. Фрау Фостер повернулась к Кофманну. 
– Вас, Ганс, я на ужин не приглашаю, не заслужили, – и, взяв под руку Грейзера, вошла с ним в партийный кабинет.   
Лотар с Луцианом переглянулись.
– У меня ощущение, Кляйн, что герр Грейзер сегодня занят и примет нас в следующий раз. Ганс, я не ошибаюсь в своих выводах?
Помощник заместителя гауляйтера, несмотря на потерянный вид, кивнул. 
– Действительно, господа, в настоящее время герр Грейзер занят, я запишу вас на приём… когда, герр Фриз?
– Полагаю, Ганс, что этот вопрос мы обсудим с герром Кляйном и согласуем с вами. Честь имеем откланяться, – и они пошли на выход.
В парке присели на скамейку. Закурили. Не обращая внимания на моросящий дождь, швырявший брызги порывами ветра с моря, любовались жухлой листвой. Убедившись в отсутствии людей, Шиманский растоптал сигарету.
– Браво, Лотар, мизансцена сыграна по всем правилам театрального искусства, не подкопаешься. Как говорят русские: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».   
Кляйн улыбнулся.
– В таких случаях русские говорят и так: «Нет худа без добра».
Фразу Лотар произнёс на русском языке, чем вызвал восхищение Шиманского.
– У тебя приличный русский, Лотар, откуда?
Кляйн пожал плечами.
– Акции на территории Советов позволили научиться языку общения русских. Я служил в подреферате А1 – диверсионная разведка, ориентированного на Россию…
– Комментарий не требуется. Итоги визита. Что повезло, то – повезло, Гертруда свалилась, как с неба: естественный ход событий, без игры на внедрение. Не будем мозолить «Бульдогу» глаза, встретишься с ним у Фостеров. Я думаю, что Гертруда отрекомендует тебя и сделаешь с ним знакомство ближе… 
– «Бульдог» – это Грейзер? – улыбнулся Кляйн.
Оба рассмеялись. 
– Задача твоей узнаваемости бонзами наци Данцига выполнена, Лотар. Следующий этап повестки дня – позиционирование в высшем свете с наращиванием усилий в особняке Фостеров, где будут интересные люди. Ты сыграл восхищённого Гертрудой Форстер мужчину, и она увидела в тебе самца, понимаешь, Лотар – самца! Немкам нравятся мужчины такого рода – производители солдат для рейха. И прошу тебя, мой друг, оправдай надежды Гертруды…   
К особняку Фостеров Лотар прибыл в сумерки. В зале ожидания его встретили двое эсэсманов и господин в штатском.
– Герр Кляйн? – осведомился цивильный, скользнув проницательным взглядом по лицу Лотара.
– Кляйн. Всё хорошо? – усмехнулся Лотар, собравшись в полную готовность.
– Когда пересекли границу Данцига? – последовал вопрос.
Кляйн напрягся, понимая, что перед ним не охранник резиденции партийного руководителя Вольного города. Судя по всему, штатский был сотрудником контрразведки Абвера Третьего Рейха или партийной службы безопасности SD. А служат там цепкие парни, как выразился Шиманский...   
– Не хотелось бы утруждать вас размышлениями над моими ответами, пожалуйста – паспорт с отметкой о пересечении границы с указанием даты.
Не обращая внимания на предъявленный паспорт, человек в штатском повторил вопрос:
– Когда пересекли границу территории Данцига?
Кляйн пожал плечами.
– Вчера около 7.00 по Берлинскому времени.
– Цель прибытия в Варшаву?
Сама постановка вопроса поразила Кляйна. Агенту контрразведки известно о его прибытии в столицу Польши именно из Гамбурга. Значит, господина в штатском интересовало: каким ветром Кляйна занесло в Данциг из Варшавы, а не через «польский коридор» в Померании, что ближе и логичней?
Чтобы снять дополнительные вопросы и возможные подозрения контрразведчика, Кляйн сыграл на упреждение. Не торопясь, положил паспорт в карман пальто и улыбнулся.   
– Моё прибытие из Америки в Гамбург предусматривал визит в филиал торгпредства, которое я представляю в Варшаве – тоже. Надеюсь, господа, что Данциг станет территорией Германии и у нас не будет проблем в понимании великой миссии Третьего Рейха! – Кляйн щёлкнул каблуками.
– Честь и хвала, молодой человек!
Лотар обернулся на голос с лестницы, ведущей вниз в холл особняка. А там стояло бульдожье изваяние, очень схожее с обликом заместителя гауляйтера Артура Грейзера.
– Штандартенфюрер, я к вашим услугам! – воскликнул Кляйн, приняв торжественную осанку.
– Похвально, герр Кляйн, похвально. Первый экзамен для вступления в SS выдержан вами… Правда, я не верю не единому вашему слову, но у вас есть время реабилитировать себя... 
– Штандартенфюрер, если имеется в виду сражаться за честь и достоинство женщины, я к вашим услугам. И поверьте, у вас нет не единого шанса, чтобы выпить со мной после этого бокала мозельского… 
– Хам. Грубите заместителю гауляйтера…
Грейзер спустился в холл, где у Кляйна «завязалось» общение с опасным противником из «конкурирующей фирмы».
– Приношу извинения, штандартенфюрер, но логика вынужденных решений толкает меня на воплощение планов в жизнь. Я не из числа дипломатов, имеющих привычку выражать вежливое безразличие к событиям, поэтому…
– Если не дипломат, то…? – перебил Грейзер, подойдя в плотную к Лотару.
 Прищуренный взгляд нациста не выдерживал никакой критики. Даже в аргументе, выраженном в благосклонной форме, таился инстинкт броска на собеседника, чтобы порвать, задавить, уничтожить. – «Верно подметил Шиманский – бульдог», – подумал Лотар. – Но и он, офицер разведывательно-диверсионного реферата «двуйки», получил закалку в тылу Советов, совершая акции в окружении регулярных частей Красной Армии! Скоротечные бои, погони, маскировка под местных жителей и главное – смерть шаталась на каждом шагу… Здесь другое понимание в состязании «кто-кого» – психологическое, где козырем выигрыша был, прежде всего, психологический слом соперника, подавление его психики активным использованием преимущества над жертвой. – «Работай, Лотар, работай, пауза против тебя», – дал себе установку Кляйн и, не обращая внимания на скверный выпад нациста, просиял улыбкой.
– Изволите сигару, штандартенфюрер?
Прищуренные глаза Грейзера округлились. – «Вот он субъект германской расы для Allgemeine-SS (общие СС) в Данциге. Такие немцы нужны для присоединения Данцига к рейху»! – мысленно восхитился заместитель гауляйтера Вольного города. Грейзер бросил взгляд на осанистую фигуру Кляйна, вспомнив себя молодым лётчиком-истребителем, воевавшим в мировую войну в элитной эскадрилье «Рихтгофен». Награждённый за боевые отличия Железным крестом 1-го и 2-го классов, он знал цену настоящим немцам. В SS не хватало кадров с университетским образованием из городской среды, нужных для исполнения административно-хозяйственных функций на территории Данцига. – «Не доверишь же гренадёрам боевых отрядов Waffen-SS, умевших ломать кости в баталиях за Великую Германию, операций агитационно-пропагандистских заданий на подконтрольных Германии территориях?», – рассуждал Грейзер. И был прав.
На последней встрече в Берлине с рейхсфюрером SS Гиммлером была высказана важная мысль: Данциг – в очереди на присоединение к рейху. Но без проживающих в нём поляков. Позиция гауляйтера Фостера по этому вопросу не устраивала его, потому что она не устраивала рейхсфюрера SS. – «Что значить онемечить поляков полагает Фостер? Это полумеры. Биологический мусор на свалку, имущество конфисковать, освободившуюся территорию заселить немцами! Вот решение задачи!», – так Грейзер понял мысль рейхсфюрера на встрече. А сейчас в упор изучал стоявшего перед ним вне сомнения образованного немца.
– Я не услышал ответа, Кляйн.
– Вы про дипломатов, штандартенфюрер?
Грейзер с интересом глянул на собеседника.
– Где вы научились приёму ответа на вопрос – вопросом?
– О-о-о судьба, решила всё за меня. Объезжая в интересах агентства мир, я веду переговоры с людьми разных профессий. С дипломатами – тоже. Не поверите, штандартенфюрер, они оставили во мне непреодолимое желание давать им иногда по морде. Врут. Вежливо врут, – Кляйн развёл руками. – Другой «таблетки» у меня нет.
Стряхнув перхоть с лацкана пиджака, Грейзер кивнул.   
– Сейчас я отрекомендую вас гауляйтеру Форстеру, Кляйн. В конце концов, он здесь хозяин, а завтра в 10.00 быть у меня в парткабинете. Хайль Гитлер.
Представитель фирмы «Regina Junghans» вытянулся во фрунт.
– Ich h;re, Standartenf;hrer! (Слушаюсь, штандартенфюрер!).
Вечер в кругу гостей семейства Фостеров удался. Уже за полночь Лотар информировал Луциана об участии в круге общения гауляйтера Данцига. Остановился на отдельных персонах элиты Вольного города, которые были представлены Артуром Грейзером, и тех, с кем удалось перекинуться словечком в рамках этикета. Поделился неожиданным открытием.
– Знаешь, Луциан, что больше всего поразило меня? Они одержимы идеей жизненного пространства! – сокрушился Кляйн, наливая в стопки «краковскую». – Я сформулирую их теорию, а ты подумай. Обсуждая политические или военные цели Германии, о которых взахлёб вещает главная газета НСДАП «V;lkischer Beobachter» («Народный обозреватель»), они облекают их в пространственные категории, не допускавшие на пути сил, способных воспрепятствовать их осуществлению. Понимаешь?
Шиманский кивнул, устремив взгляд в тёмное окно кабинета.
– Ещё по одной, дружище, и отдыхать. Скоро на приём к Гейзеру.    
– Твоё здоровье, – кивнул Лотар.
Выпили. Начальник разведывательного отделения IIа реферата «Запад» экспозитуры 3 (разведка против Германии), затянувшись сигаретой, уточнил:
– Господин в штатском, Лотар… с охраной SS, говоришь, был дотошным?
Кляйн пожал плечами. 
– Он ждал меня, Луциан… Именно ждал – и меня. В этом нет сомнений. Он действовал в соответствии с поручением Грейзера – «прощупать» меня в разговоре… Я, правда, не понимаю один момент: уточняя маршрут моего прибытия в Данциг, контрразведчик сказал лишнее, проговорился по молодости? Или выдал информацию специально? Мол, о тебе всё известно, парень – брал на испуг …   Однако, ты верно подметил… контрразведка «птенцов» не держит: за полдня «пробили» меня от Гамбурга до Данцига. Надо быть аккуратным…
– Слежки не было? – поинтересовался Луциан.
– Нет я бы заметил.   
– Хорошо, Лотар, резюмируем, – согласился Шиманский, затушив, не спеша, сигарету. – Выход на Фостера и его заместителя имеет место быть – это главное. Отсюда следует причинно-следственная связь: пришёлся ты ко двору? Или не пришёлся? Встреча с Грейзером прояснит ситуацию и расставит все точки над «и». Не исключаю, что в отношении тебя у него есть намерения, сложно сказать какие, не знаю… Однако, извини, лично рекомендовать тебя гауляйтеру! Это о многом говорит, чем бы не объяснялась причина, согласен?
– Контрдовода нет, – разделил мнение Кляйн.
Шиманский вдруг рассмеялся.
– А Урсула фон дер Майер всё же строила глазки?
Откинувшись на спинку кресла, Лотар отмахнулся.
– Не сбивай с мысли, Луциан…
– Стоп-стоп, мой друг, фрау фон дер Майер – источник информации из штаба гауляйтера Вольного города Данцига, поэтому о ней хорошо или – очень хорошо. Кстати, как женщина… она в порядке?..
Кляйн улыбнулся.
– В танце прижалась тесно.
– Отлично, Лотар, это я и хотел услышать, – Шиманский вскочил и налил яблочного шорли. – Что у нас ещё? Всё же контрразведчик не выходит из головы, Лотар. Ладно иди спать, а я поразмышляю… Что-то говорит мне о том, что Кофманн созрел для ликвидации… Нельзя допускать рисков больше, чем возможностей их избежать, иначе они достигнут критической величины… А в нашей работе это вредно.
Без четверти 10.00 Кляйн вошёл в приёмную партийного кабинета заместителя гауляйтера Данцига. Помощник Грейзера выглядел приличней, чем вчера при обстоятельствах, когда Ганс, перебравший ночью, был просто отвратителен. 
– Хайль, герр Кофманн. Штандартенфюрер назначил аудиенцию на 10.00, доложите о моём прибытии.
– Я осведомлён, герр Кляйн.
– Отлично, Ганс.
Грейзер сидел в обтянутом коричневой кожей глубоком кресле. 
– Добрый день, штандартенфюрер! Мне повезло быть на приёме у гауляйтера в одной компании с вами, и я полон впечатлений: женщины, музыка, общение…   
– Какого чёрта лжёте, Кляйн, я вижу искорки в ваших глазах. Старого наци не проведёшь. А теперь к делу: я рекомендую вас в SS, Кляйн! В приёмной Кофманна оставьте заявление о вступлении в Allgemeine-SS. Вам повезло, партийные обязанности будете выполнять под моим началом… И, хотя вы большой лжец и подлец, гром и молния, такие, как вы, рейхcфюреру нужны! Ваша задача состоит в одном, Кляйн…
Поднявшись с кресла, заместитель гауляйтера подошёл к Лотару и упёрся в него сверлящим взглядом совсем не арийских глаз. С минуту они смотрели друг другу в глаза: Грейзер уничижительным с прищуром, Кляйн – невидящим сквозь него… в пустоту.   
– Вы не простачок, Кляйн, вы гораздо хуже, – глухо произнёс Грейзер, массируя рукой бычью шею.
– Штандартенфюрер…
– Не перебивайте старших, Кляйн, я о ваших обязанностях… Они заключаются в одном непримечательном поручении – не печальте меня! Это упрощённо. А, если по содержанию – будьте профессионалом во всём! Немного требует от вас старый наци, Кляйн?
– Ни в коем случае, штандартенфюрер! – вытянувшийся в струнку Лотар, с напряжённым вниманием обратился в зрение.
– Каждый представитель немецкого народа с незапятнанной репутацией, имеющий чистокровное немецкое происхождение, обязан стать членом НСДАП! – между тем, заключил Грейзер, упёршись руками в бока чёрной формы SS. – Это будет следующим вашим шагом, Кляйн! Хайль Гитлер.
Заместитель гауляйтера упал в кресло и уткнулся в бумаги. Поняв, что аудиенция окончена, Лотар осторожно вышел из кабинета. Уже в приёмной, вытерев со лба испарину, пробурчал:
– У меня такое ощущение, Ганс, что я только что испытал ауфгусс особого свойства – вошёл в транс, а выйти не могу. Не могу сказать, что это возбудило во мне вдохновение и всё же… Штандартенфюрер приказал написать заявление в SS.
Кофманн впился глазами в баловня судьбы. 
– Невероятно, герр Кляйн, мне известны немногие члены SS, кому герр Грейзер дал рекомендацию, минуя звания SS-бевербера.  Полагаю, что после экзаменов и проверок вы получите надлежащее положение в организации и будете достойным её членом. Хайль Гитлер.
– Хайль, Ганс.
Шиманский выслушал Кляйна, молча. Не уточнял тонкости приёма Грейзером. Расслабившись за бокалом белого мозельского «Eiswein», он размышлял над следующим ходом операции внедрения Кляйна в германские структуры. Осмысливая успешные ходы Кляйна, искал возможные «трещинки» в цепочке включения его в механизм нацистской администрации Данцига с прицелом на Германию. Вопрос стоял о вступлении Лотара в Allgemeine-SS, структуру, осуществляющую общие задачи, возложенные на SS в целом. В первую очередь административно-хозяйственную деятельность без включения на военную службу и выполнением партийных обязанностей параллельно основной работе. – «Условия для разведывательной деятельности Кляйна приемлемы, – думал Шиманский, потягивая из бокала освежающее с кисловатым вкусом вино, – отвечают задачам, которые стоят перед Лотаром».
А вслух произнёс:
– Хорошо сработал, Лотар, но без поспешных выводов. Прими во внимание благоприятные обстоятельства, наложившиеся при вживании в нацистскую элиту Данцига. И всё же у меня не выходит из головы агент германской контрразведки, встретивший тебя у гауляйтера Фостера. Появление Абвера в этой истории я бы отнёс к локальной ситуации… Суди сам: Грейзер, как старый служака, услышав о приглашении на раут женой гауляйтера не виденного прежде персоналия, решил «пробить» его через контрразведку… Ничего особенного, – пожал плечами Шиманский. – Но с другой стороны, они, действительно, достигли цели оперативно. Это и настораживает меня, Лотар. Парни из «Абвернебенштелле «Данциг» вызывают уважение, но не до такой же степени! А, Лотар? – спросил улыбчивый Шиманский.
Кляйн отшутился:
 – Не занимайся самоедством, Луциан. Допустим, Абвер, «пробивая» меня, обратил внимание на детали моего прибытия в Данциг, возникли вопросы или сомнения. Все тёмные стороны заключены в процедуры, которые имеют место быть, когда объект внимания прибывает чёрт знает откуда. Или же, прибывающий объект внимания, по каким-то причинам вызвал сомнение или недоверие. Теперь суди и ты: объект внимания вызвал у тебя некие подозрения… И, чтобы развеять их ты встречаешь этого сукина сына и задаёшь вопросы в лоб? Думаю …
– Отдыхай, Лотар, додумаю я… Для начала бы я установил за ним наблюдение и «вскрыл» контакты, которые объект интереса имел за период слежки.
Кляйн вскочил.
– Но Абвер пошёл иным путём! Отправил агента, который мне задавал вопросы в лоб. Что означают действия Абвера, если ты говоришь, что дурных там нет?
– У них ничего на тебя нет.   
– Вот! Что и требовалось доказать, как выразился бы наш великий математик Стефан Банах, умеющий находить аналогии между разными утверждениями.
– И всё же будь с оглядкой, Лотар, избегай оплошностей, которые могут разоблачить на мелочах.
– Принимается, Луциан. – Кляйн опрокинул бокал вина. – Нервы, чёрт побери.
Шиманский рассмеялся.
– Сегодня можно, – он встал и некоторое время ходил по комнате взад и вперёд, затем, повернулся и посмотрел Лотару в глаза. 
– Итоги операции шефу я доложил, он оценил их удачными. В совокупности наращивания усилий на германском направлении Пелчиньский счёл необходимым обсудить их с тобой в Варшаве. Завтра отправляйся в столицу, мой друг, а сейчас спать. 
– Да я здесь же.
Поездка в Варшаву логично встраивалась во встречу с представителем русской разведки, намеченную на 29 ноября в церкви Успения Божией Матери и Святого Иосифа. Информацию о ней Лотар получил в Гамбурге через контакт с агентом НКВД, передавшим ему газету «Der Angrif», с заложенной в разделе «Реклама» шифрограммой.
Участники операции внедрения в нацистскую систему власти решили следующим образом: Кляйн убывает в командировку в столицу Второй Речи Посполитой для встречи с шефом военной разведки. Луциан за это время отработает механизм очередного шага по вживанию Лотара в нацистской среде. По прибытию из Варшавы войдёт в обстановку, и включится к его выполнению. – Разграничение полномочий на этом этапе положительно отразится на выполнении задания в целом и сэкономит драгоценное время, – подвели они итог последних дней.
Варшава встретила Лотара мокрым снегом и дождём. На Иерусалимской аллее промозглый ветер рвал деревья, кусты, загоняя редких прохожих в дома. На двухвагонном трамвайчике он минул дворец Сташица, пересел на другой, убедившись в отсутствии наружного наблюдения, направился в пригород Варшавы – Волю. Остановился в скромном отеле, выспался. А утром следующего дня, позавтракав польской колбаской, приготовленной из нескольких сортов мяса и очень похожей на немецкую bratwurst, выехал на агентурную встречу с представителем русской разведки. «Лотар Кляйн», каковым по легенде польской военной разведки проходил Войцех Вуйчик, он же – сотрудник внешней разведки 3-го отделения (разведка в странах Запада) Иностранного отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР под псевдонимом «Амадей», вдыхал влажный воздух Варшавы. 
Римско-католическая церковь Успения Божией Матери и Святого Иосифа располагалась в Краковском предместье Варшавы. Возведённая в стиле барокко в 1661 году, она с детства восхищала Войцеха статуями Святой Терезы из Авилы и Святого Илии Пророка над вводом, боковыми колоннами, двумя колокольнями в форме кадил. Глаз не оторвать. И сейчас, спустя много лет, он любовался монументальным сооружением, вокруг которого было много людей, в данном случае, естественным образом обеспечивающих прикрытие встречи. 
Нет Войцеха Вуйчика, коренного жителя Варшавы! Есть надменный немец Лотар Кляйн – завтрашний член SS и НСДАП, «щупающий» взглядом подходы к храму. Убедившись в отсутствии слежки своих «коллег» из контрразведывательного отделения IIb, он взял газету «Polska Sbrojna» («Польское оружие») и сел на скамейку у церкви. Печатный орган военного ведомства Польской Республики привлёк внимание Кляйна резкой критикой в адрес сообщений английских газет о якобы готовившемся демонстративном визите польских военных судов в Данциг. Интересны были немецкие комментарии к ним... Здесь же руководство Польши высказалось о несогласии с запретом сената Данцига на посещение в будущем. Это значит, штандартенфюрер Грейзер, как председатель Сената Данцига, потрудился над этим.  Газета сетовала на польскую националистическую оппозицию, «сливавшую» информацию английской прессе…
В этот момент Лотар увидел знакомую фигуру мужчины. Да, это был тот самый смуглый средних лет человек, с которым Лотар встречался в Иране и Гамбургском Кунстхалле по возвращению в Европу. Проходя мимо скамейки, где сидел Лотар, агент известил сигналом следовать за ним, и пошёл далее, прикрывая лицо от ветра воротником пальто.
Разведчики встретились на явочной квартире, куда привёл его спецпредставитель русской разведки.
– Располагайтесь, Лотар, меня вам представят… Сейчас присоединится коллега, и мы сверим часы по нашим делам…  А пока я сварю кофе.
Пришедший человек назвал себя паном Влодзимежом и, присев напротив Кляйна, поинтересовался на польском языке:
– Не расскажите ли нам, герр Кляйн, о настроении поляков в Данциге? Насколько можно судить, времена наступают тяжёлые… 
– Не скажите, пан Влодзимеж, это, действительно так, – ответил Лотар, – наци внедряют идеологию жизненного пространства, в которой полякам нет места в принципе. И вам, как поляку…
– Почему вы решили, что я поляк? – на баварском немецком диалекте поинтересовался «пан Влодзимеж», отпивая кофе, как истинный немец.
Сиюминутное перевоплощение визави вызвало у Лотара улыбку.
– Вам бы в цирке работать, пан … Влодзимеж. 
– Наша работа, герр Кляйн, как раз и подразумевает цирковую точность и синхронность в исполнении трюков, иначе удачи не видать, как вы изволили выразиться – в принципе. Если нет возражений, языком общения выберем русский. Принимается? Отлично!
Отхлебнув кофе, пан Влодзимеж взял инициативу на себя. Вне сомнения, человеком он был с громадным опытом работы за рубежом, полон сил, энергии и профессиональных задумок.
– Центр требует активизации направлений в получении информации о ситуации в военно-политической сфере Германии. Приоритетной остаётся задача создания новых звеньев агентурных сетей по линии: Германия – Ближний Восток – Иран. Координацию работы на этом направлении поручено осуществлять мне. Будем работать с вами, герр Кляйн. Обмен информацией, связь организуем через почтовые отделения и рекламный раздел газеты «Der Angrif». Это мы оговорим. Сигналы – тоже. Нам известны, герр Кляйн, ваши действия по внедрению в SS и НСДАП. Центр оценил их успешными, грамотными, что говорит о просчитанных и выверенных вами решениях, как профессионала. Ещё больше артистизма и воображения в снятии уязвимости, оставшейся у вас от миссии диверсанта. В силу работы с источниками информации женского пола, эмоции нивелируйте изящней, тоньше, следите за мыслями. Будьте изобретательней, изощрённей в разработке объектов ваших интересов, прежде всего, в Германии. У вас хорошие отношения с паном Шиманским и это приветствуется… Осторожней с ним на всех этапах совместной деятельности. Несмотря на его весёлый и зачастую беззаботный нрав, это внешний лоск, разведчик он высокого класса… Будет нужен в нашей в игре, но позднее… Мы не исключаем принятия им решения о ликвидации герра Кофманна. Не возражайте… Развратный нацист непредсказуем, а, значит, опасен… Уход в мир иной развяжет вам руки в отношении его жены очаровательной фрау Урсулы фон дер Майер и в значительной степени снимет условности в отношениях с ней…
Кляйн был поражён осведомлённостью «пана Влодзимежа» о своей роли в польском варианте. Он не задавался мыслью о контроле внешней контрразведки русских, плотно опекавшей его в Данциге и отслеживающей все шаги. Между тем, уполномоченный заграничной разведки русских излагал новую мысль: 
– В воздухе витает запах пороха. Германию уже ничто не остановит, более того, её поощряют на активные действия в Европе финансово-промышленные круги Британии и США. Третий Рейх рвётся на Восток. Сейчас намечаются события в мятежной Испании. Безусловно, с учётом её стратегических позиций и запасов железной руды для германской военно-промышленной индустрии. И не только. В связи с угрожающими событиями в Испании, Гитлер намерен создать ось «Берлин-Рим» и заключить антикоминтерновский пакт с Японией. Мы вынуждены признать консолидированную политику Германии, Италии и Японии в отношении Советского Союза. Поэтому, герр Кляйн, с этим специалистом по Ближнему и Среднему Востоку вы будете работать в одной связке. Знакомьтесь – Анзур Джунайдов. Он выражает интересы нашей разведки на южном направлении, однако замыслы фашизма рождаются здесь, в Европе, и особенно – в Германии.









Глава 6

Вот и  прошумели весенние  воды   в Нарымкрае, подняли лед на Оби реке, унесли его  вниз по течению, разбросали по  безбрежной  Ливе и Полою. Застрявшие на отмелях по берегам, источенные  водой и  солнцем, обломки льдин постепенно  рассыпались, словно трухлявые пни. Сырой ветер вольно гулял по реке,  вышедшей из берегов, вздымая крутые волны.  Волны с глухим  шумом набегали на  глинистый яр, на котором стоял поселок  переселенцев. С легкой руки Конева Егора он стал называться Кирзавод.
 Производства кирпича стало  постепенно  увеличиваться. Глину  для изготовления кирпича  продолжали добывать на территории завода. Вся  площадь его  была изрыта  глубокими канавами, тут же шли подъездные пути.  Опробовали новый метод замеса глины. Среди бесформенных ям,  в которых  выбиралась глина, находилось несколько ям,  где глина насыщалась водой  перед изготовлением кирпича. Этот метод  был легче:  не приходилось возить глину в сарай.  Неподалеку  построили новый сушильный сарай.
  Были созданы две бригады. Первая бригада производила 160 тысяч хорошего качества кирпича. Вторая бригада, в которую  входили женщины, мужчины и подростки, занимались корчовкой леса.  Продолжали корчевать  вручную, главным орудием  труда оставались топор,  лопата и ваги.
Выкорчеванные столетние пни, деревья относили на край болота.  Постепенно, чистого  места в поселке становилось все больше и больше.  Люди свыклись со своей участью. Во время перекура у костров уже кто-то рассказывал шутку- прибаутку, кто-то анекдот, и раздавался даже смех.  А потом снова  за работу. Продолжала активно помогать  артель Кузнецова, с которой  сблизилась бригада Мезенцева.  Молодые мужчины нашли общий язык.  Мезенцев, выходец из Ленинграда, увлек местных молодых мужчин играть в футбол, волейбол, баскетбол.  До этого  нарымчане  не знали таких игр.  В свою очередь,  местное население в лице артельщиков, учили  переселенцев выживанию  в суровых сибирских условиях.
Незадолго до ледохода, приехал новый комендант поселка  Кирзавод: Важенин Виктор Викторович.  Новый  комендант, в отличие от Голещихина, оказался  мужиком не злобным, понимающим. С  его приездом,  стали  жить свободнее, хоть и продолжали поселенцев охранять.
– Все одно никуда не убежишь: кругом  болота да тайга-  сгинешь, как пить дать! -  любил  часто   повторять Ефим  Михалец,  успокаивая себя. Жизнь в поселке продолжалась.

 

Растянувшись  в реденькую  цепочку, по тайге шли люди. У каждого за  спиной висел  на лямках мешок с нехитрым  скарбом и мукой  для питания. Было  сыро и прохладно. Как часто бывает в  Нарымкрае, после солнечных теплых дней, при которых уже начали распускаться  бело-кипенные кисти черемухи, наступило ненастье. Александр Мезенцев приостановился на короткое время:
– Ну и погодка!  Врагу не пожелаешь…
– Погода, как обычная погода. На черемуху  похолодало.- рассудительно и миролюбиво проговорил Щепеткин.
– Не могла она раньше или позже зацвести! – недовольным голосом  пробурчал Александр. – Обязательно в выходной!
Впереди всех неторопливо  шла Агафья. В легкой лосинной куртке с капюшоном, в таких же легких из лосиной  замши штанах и тобасах, она, казалось, не замечала сырости. В такт шагам покачивался ствол  висевшего на плече  у хозяйки ружьё. Агафья  не шла, а плыла по  коряжестой тайге. Александр  невольно залюбовался ловкими  движениями  молодой селькупки.
– Слышь, бригадир! Может, передохнем малость, костер разведем, отдохнем.-  спросил  Михалец.
– Нет, паря, тут совсем плохо! Шибко сыро! Скоро ручей будет, там суше, там  и передохнем!
Мимолетный, но ласковый взгляд   молодой селькупки ожег  Александра. Он смешался и нарочито  бодрым голосом проговорил:
– Раз недалеко, значит дойдем!
Судорожно дернувшись, цепочка людей снова двинулась в путь. Наконец, лес поредел. Агафья остановилась, сняла  с плеча ружьё и повесила его на сучок ближайшего дерева. Перед ней, через бурую прошлогоднюю  траву уже пробивалась свежая зелень, темнела  холодная вода таёжного ручья.
Через некоторое время   на таёжной опушке горело несколько костров.  Мария Мартынюк,  единственная женщина среди бригадников, нехотя  отошла от костра и смущенно  проговорила:
– Пойду, мужики, прогуляюсь!
– Сходи, сходи! – Ефим Михалец повернулся к женщине, глаза его озорно блеснули:
– Только смотри, не  далеко  отходи, а то кошеварить будет некому. Неровен час, медведь утащит! – Нужна я ему!- фыркнула Мария, удаляясь от костра. Скрывшись за  молодым  подлеском, Мария прошла немного вверх по ручью. В осиннике, растущем по  таежной опушке, все чаще стала попадаться молодая зелень. Сначала отдельные кустики растений жались  к корням деревьев, потом стали попадаться небольшие полянки, пока не слились в сплошное изумрудное море.  Мартынюк с интересом рассматривала сплошной ковер диковинной травы.
– Чо это такое? – гадала женщина: Ландыши?. Да нет, вроде не ландыши. Нагнувшись, она сорвала несколько былинок. Попробовала на вкус толстый стебель, багрово- сиреневого цвета и нежную мякоть листьев, отдаленно  похожую на  лук чеснок – КОЛБА.
– Дак это, наверное колба, про которую говорила Агафья.- вскрикнула  Мария.
– Хо!  Однако,  ты сама  нашла!
 Мария вздрогнула. Она не слышала, как к ней подошла Агафья.
– Шибко хорошая трава! Бутишь  исть – не будешь зимой болеть!
 Агафья  еще зимой  рассказала Александру про чудо- траву. Как её солят в больших бочках и едят зимой.  А сегодня, Александр попросил Агафью показать: как выглядит и где растет эта трава,  а также, незанятые никем охотничьи и рыболовные  места.
  Александр знал от Агафьи, что   в тайге , правила владения и пользования территорией  было  четкое. Охотничьи угодья, освоенные жителями поселка, считались только их владениями. Никто другой не имел права вести в них промысел. Эти угодья подразделялись на семейные наделы, где действовало  то же правило. Нарушивший его считался вором и подвергался наказанию: изъятию добычи, ловушек; могли виновного и розгами высечь. Но любой путник мог добывать одноразово в чужих владениях для собственного пропитания! Это было свято. «Мат чвэчом» – «мое место» – так нарымские селькупы называли охотничьи, рыболовные, ягодные, кедровые и прочие угодья, находившиеся во владении группы родственников. Такое земельное владение передавалось по наследству из поколения в поколение. Устная традиция подчеркивает коллективный характер собственности на «чвэчом»: «Все братья отцовы в одном месте промышляли. Чужих не брали, не пускали. Угодья на всю семью. Каждый исток и тайга по наследству идут» – объясняла Агафья. Землю эту нельзя было продать, подарить или обменять. «Земля навечно отдана. Если нет силы, передай сродственнику», –  продолжала  объяснять Агафья .  Каждая семья на своей «чвэчом» имела «зареченное место», являвшееся культовым семейным центром. Там росло священное дерево, на которое они вешали приклады- лоскутки духам природы, бросали монеты, клали пули, табак, чтобы умилостивить хозяина леса Маджиль-Лоза, дабы тот послал охотнику зверя и птицу.
Мария с Агафьей набрали  целые охапки травы и пошли к костру.   Все сели обедать.  С  вяленным мясом лося, что  достала из своей торбы Агафья, колба показалась мужчинам  очень хороша!
– Её тут  много, шибко много по ручью и в другом месте тоже! – проговорила  молодая  остятка.  – Собирайте и набивайте мешки.
– А где  большие караси  водятся, покажешь? Далеко идти? – спросил Щепеткин.
Селькупка отвела глаза от Александра и буднично проговорила:
– Нет, не  шибко далеко! Щас гриву пройдем, потом болото,  потом ручей  и будет  бо-о –льшое озеро!
 – Ни хрена… еще киселя хлебать и хлебать! -  пробурчал Михалец.
– Кончай перекур, а то  засветло не  успеем вернуться! – проговорил Мезенцев.
Люди зашевелились. Мезенцев  быстро встал и, взяв топор, позвал с собой   остальных.
– Надо дерево  завалить, переход через ручей сделать.
  На мысу росла одинокая осина.  Александр  всадил топор с одной стороны в податливое дерево, а  Щепеткин, подошедшей следом, стал рубить с  противоположной стороны.  Александр  и Иван без напоминания вырубили по  увесистому стежку и уперлись ими в ствол дерева, направляя его в сторону ручья. Протяжно заскрипев, осина наклонилась и.  грохнулась  наземь.
Ловко  балансируя на бревне, первой  перешла ручей Агафья. Потом перетащили  Марию. За ними  потянулись остальные.
Люди вновь углубились в тайгу. Кроны деревьев  сомкнулись над головой.
Вдруг недалеко от Агафьи  с пушечным грохотом  с земли звлетел глухарь. Вильнув между  стволами деревьев, тяжелая птица взгромоздилась на верхушку  кедра.
 Вздрогнув  от внезапного  шума люди остановились.
– Вот это гусь, так гусь! –  восхищенно проговорил  Ефим.
– Пожалуй,  поболее будет! – Усомнился  более опытный Иван.
– Тише вы, знатоки! – одернул вполголоса Александр.
Цепочка людей  замерла, с интересом  наблюдая за  проводницей..
Агафья мягко  переступала с ноги на ногу, выискивая  удобное для прицела место, подняла ружьё: раздался резкий  удар выстрела. Ломая тонкие ветки, глухарь покатился вниз и тяжело ударился  о землю.
Ефим, как мальчишка, кинулся к дереву, у подножья которого лежала птица. Он покачал  тяжелую птицу в руке:
– Матерый, идрит его в корень! – восхищенно проговорил  мужик.
Агафья неторопливо переломила ружьё, вынула из  патронника медную гильзу и положила ее  в замшевую сумочку, висящую на  поясе.
– Однако, хороший! Спокойно заметила  остятка и зашагала во главе колонны.
 Наконец, кедрач закончился, и люди  вышли на край болота, где спугнули лосиху с лосенком.. Люди молча наблюдали  за зверями.
– Хо! Тут шибко хорошие  охотничьи места. Многа зверя! Щас  харашо,  гнуса нет! – Агафья поправила ружье. – Скоро гнус подымится -  тогда худо.  До смерти зверей бывает - заедает!
– Да уж… – неопределенно  пробурчал Ефим, и бригадники побрели через неширокое болото. На другой стороне болота, люди снова уперлись  в ручей. По берегам ручья началась колба.
 Люди осторожно шли по изумрудному ковру, инстинктивно  оберегаясь наступить  на нежную траву. Но где уж там… заросли  были сплошные!
–Вот богатство, вот богатство! – скороговоркой  частила Мария. – Прямо под  ногами лежит!
–Слышь, Мария! – обратился Александр к  Мартынюк. –Надо каждый день к баланде  колбу давать, да засолить на зиму, а то она  скоро отойдет!
–Кадку надо! –тоже приостановилась Мария, вопросительно  глядя на бригадира.
 Александр решительно закончил:
– Будут и кадки у нас, все будет…
 Незаметно тайга закончилась. Людей окружал молодой подлесок, за ним густой высокий  сухостой, а за ним блеснула гладь воды.
– Однако, пришли – проговорила Агафья, показывая рукой на  лежащее впереди озеро.
– Наконец-то, – облегченно проговорила   уставшая Мария., скидывая свою  поклажу на землю. – Тут  стан сделаем и до озера недалеко за водой ходить: верно, мужики?
Уставшие люди молчали. Они скинули мешки  в общую кучу, потирая натруженные плечи, с интересом  оглядываясь вокруг.
 Погода разгулялась. Ветер стих. Темные облака беспорядочной массой сбились на горизонте, оголяя вечернее небо.
– Щепеткин коротко заметил:
– Сегодня вернуться в поселок не успеем.
– Важенина я предупредил- проговорил Мезенцев. Тут и  заночуем. Давайте  построим балаганы для ночлега.
– Нам не привыкать строить такие дворцы!- берясь за топор, проговорил  Ефим Михалец. Еще за светло на поляне стояли  два  балагана. Рядом с балаганами горел костер, возле которого трудилась Мария, натирая  затируху для похлебки.  Около костра, на свежесорванной траве, лежал  разделанный глухарь.
– Однако, пойду! – проговорила Агафья, поднимаясь с валежины. -  Я утром приду сюда. Надо проверить сеть, карась  тут шибко большой!  Пока бригадники строили балаганы Агафья  с Мезенцевым поставили сеть на ночь.
– Осталась  бы ночевать. Поздно уже…– Мария показала на закатное солнце.
– Нет, паря, пойду проверю свою  зимовку. Давно не была! – Агафья поправила ружьё, висевшее на плече, мельком переглянулась с Александром и скрылась в таежных зарослях. Через некоторое время в отдалении послышался выстрел, потом еще один.  Ефим поднял голову:
– Однако, рябков гоняет деваха!
– Да-а, с ружьем  тут не пропадешь, всегда приварок будет! – с завистью проговорил  Михалец.
 Александр проснулся ночью, словно кто-то  толкнул его в бок. Он выглянул в открытый  проем балагана. Залитая мертвенно-голубым светом луны  спала тайга. Рядом в балагане  непробудным сном спали  усталые  бригадники. Александр осторожно, стараясь не потревожить сон товарищей, выполз из балагана и пошел к затухающему костру. Александр постоял около  потухшего костра и,  повинуясь неведомой силе, шагнул в лесные заросли. Словно невидимая рука уверенно  вела его по  тайге, освещенной неровным мерцающим светом луны.
Наконец и знакомая таежная речка. Ведомый все  той же  рукой, Александр прошел  берегом крутого яра и увидел красноватый огонек  керосиновой лампы, призывно мерцающий сквозь маленькое оконце. Он постоял немного около входной  двери и,  набрав  полную грудь  воздуха, тихо вошел в избушку.
Здесь ничего не изменило, все как прежде. Так же шло приятное тепло от недавно протопленной  железной печки. Так же горела в углу на столе керосиновая лампа, с прикрученным фитилем и на  топчане лежала нагая Агафья.
– Я знала: ты придешь!- хрипловатым  голосом  проговорила молодая селькупка и потянулась навстречу  шагнувшему  вперед Александру….
 Ранним утром, когда  на востоке еще  только  набирала силу заря, Агафья  его разбудила.
–  Пойдем со мной!
– Куда? – спросонья проговорил Александр.
– Пойдем, пойдем!
Первые лучи солнца ярко освещали  тайгу. Было торжественно и тихо. Агафья за руку вела Александра к озеру.  Она счастливо улыбалась, глядя на Александра. Невольно поддаваясь её настроению, он посмотрел на  голубое небо, затянутое  сизой дымкой, без единого облачка и довольно проговорил:
– Ишь ты, сама природа  радуется весне, предстоящему  лету!
 Они дошли  к  таежному озеру, лежащему среди сосен - светлое, как утренняя росинка, на берегу которого,  родилась Агафья.
Глядя в  синие глаза    Александра,  Агафья проговорила:
– Ты , паря, посмотри, какая красота! Однако, в  моем роду такой обычай: если женщина ждет ребенка, то она со своим возлюбленным должна прийти  на берег реки на восходе солнца.  Она  опустила руку Александра и стала снимать с себя ситцевую  кофточку. Она вновь взяла руку Александра, приложила её к  своему животу и стала показывать солнцу свою грудь,  живот.
– Добрые боги- духи урманов, посмотрите на меня: со мной мой возлюбленный, он дал мне ребенка, я прошу вас, дайте ему  красоту и силу небесного огня!
Александр замер, он до конца  еще  не осознал  все то, что сказала Агафья. В голове у него казалось, промелькнуло  миллион мыслей сразу. А Агафья продолжала:
– Голос священных вождей молчит, но голос  Шамана  рода медведя давно  громко кричал, что  мне нужен сын. Я исполнила его волю. На священном «заречном» холме, около деревни Малые Бугры, место великого  идола.  Там  я  давала много  жертвы добрым  богам- духам урманов. Они услышали меня!
 Александр  продолжал стоять как  столб, немой столб. Он не знал, что  и как говорить, делать.  Агафья снова заговорила:
– Однако, скоро  приедет мой род с Тыма. Шаман Шолеула приедет.  Он проведет свадебный обряд. Я тебе скажу когда. Она молча опустила руку Александра и оделась.
– Пошли, паря! Тебе пора.
Когда на востоке заря набирала силу, Александр шел к стану-
– Черт  таскал! – нещадно ругал себя Александр, чувствуя свою вину  перед Агафьей, еще не рожденным ребенком.
Еще солнце не показалось над лесом: Мезенцев  пришел на стан. Крадучись, словно вор, он осторожно заполз в балаган и улегся на свое место, устремив  глаза вверх.
От  парабельских мужиков из артели, он знал, что с  давних пор селькупы жили в контакте с русскими. Женились, выходили замуж. Одна сторона  заимствовали их опыт  , другая  учила их грамотности, культуре. Они овладевали языками  друг- друга.
 Селькупы, хотя и были крещеные, сохранили свои древние религиозные верования. Они верили в духов – хозяев леса, воды .  Им приносили жертвы, чтобы получить помощь во время промысла. Творцом всего мира они считали бога Нума, олицетворяющего небо. Обитателем подземного мира и воплощением зла был дух Кызы, у которого были духи-помощники – лозы, проникающие в человека и вызывающие болезни. Для борьбы с ними селькупы обращались к шаману, который  изгонял лозов, выполнял  различные обряды :  очищения, свадебные, погребальные. Для выполнения обрядов были жертвенные места – святилища в виде небольших бревенчатых амбарчиков на ножке-стойке. В амбарчиках находились фигурки духов, которым приносили жертвы – монеты, посуду.
 За счет ссыльных неугодных людей, эсеров, политических, большевиков  нарымские остяки обрусели, им приходилось жить  среди  русского населения. Их было  меньшенство, и они старались вступать в брак с русскими для продолжения рода.  Но он  не мог предположить, что это коснется его.
– Теперь точно, здесь  моя новая  Родина… Он принял  решения и облегченно  уснул.



ДАЛЕЕ 4 ГЛАВЫ БЕЛОРУССКОЙ ТЕМЫ

Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9


Глава 10

 Над  Нарымьем чистое  безоблачное небо. Неторопливо бредет по водным разливам и дремучей тайге погожий июньский денек. На родном  стойбище Агафьи давно не было так многолюдно.  Наконец, её  род прикочевал с Тыма.  Сегодня большой праздник.  Шолеула- шаман, будет  проводить  ритуальный свадебный  танец для неё, Агафьи.
 Все поджидали Александра.
–  Хо!  Все харашо сделала, девка! – посасывая трубку, провозгласила гостям довольная  Сенга.  Шибко хороший мужик Сашка!
Селькупы были одеты по- праздничному.
 Особенно  красиво выглядели женщины.  На всех были  уже летние платья, которые были изготовлены по старинному обычаю: из крапивного  волокна и сшиты прямым  покроем. У горловины присутствовал воротничок- стойка.  Подол платья окаймлялся, полосой из ткани чёрного, или красного цвета. На плечах и рукавах, а также вдоль подола были  вышиты цветными нитями национальные орнаменты. По нижнему краю кокетки висели медные, латунные монетки, а по нижнему краю подола пущена бахрома, из тонко нарезанных широких полос кожи. Платье подвязывалось поясом, который зашнуровывался сзади, он также был  украшен по нижнему краю орнаментированной вышивкой и латунными подвесками.
Головным убором селькупок служил платок с налобником, который был  изготовлен из более прочной ткани,  чем сам платок, и орнаментировался искусной вышивкой. По височным сторонам налобника свисали бусы. Налобник был универсальным: не имел определённой длины, легко регулировался за счёт шнуровки в его затылочной части.
 У некоторых  женщин на платьях использовались меховые кисти из беличьего хвоста или лисьего меха, которые прикреплялись на предварительно вышитый орнамент, расположенный в верхней части спинки платья, а также меховые кисти крепились на кончиках шнурков пояса и налобника. Количество меховых кистей, по поверьям селькупского народа,  было нечётным.
Цветовая гамма платьев выглядела сдержанно и  зависела от фантазии рукодельницы,   которые  использовали не более трёх, четырёх цветов:  это были красный, чёрный, жёлтый и зелёный.
 Но наряднее  и счастливее всех выглядела Агафья.
Селькупские женщины славились изготовлением так называемого «сборного меха». Агафья была не исключением.  Долгое время – несколько промысловых периодов  она копила лапки белок, соболя, мелкие шкурки горностаев. Затем меховые лоскутки выделывала и сшивала в меховое полотно. Из такого меха она  сшила длинную шубу. Длинная шуба из «сборного меха» представляла собой значительную семейную ценность, т.к. такая шуба была обязательным свадебным подарком от семьи жениха невесте.  Агафья  шила её из интереса и любопытства : за сколько промыслов она сможет  сшить длинную шубу.  И вот, шуба пригодилась!
– Однако,  шибко хорошо, что я  ее сшила, духи услышали меня! Красивая  шуба!
Она уже передала её  Александру и рассказала, как нужно себя вести на  свадебном ритуале.
Вокруг кострища, припорошенного за ночь седым пеплом, полукругом  приткнулись летние  чумы, крытые  берестяной или сосновой корой. От кострища до берега озера протоптана тропинка.
Из-за озера только – только поднималось солнце. От обильной росы, вспыхнувшей вдруг под утренним солнцем крупными алмазами, никла к земле молодая  трава. По низинкам на гриве клубился реденький  туман,  скатываясь к озеру, он густел, уплотнялся и глушил все звуки. Внимание всех  привлек треск сучьев. Из леса вышел молодой  человек.  Он  был худой и высокий,  бедно, но аккуратно одетый, с густыми русыми волосами, подстриженной бородой и синими глазами.  Селькупы поняли, что это и есть  жених Агафьи.
 Он подошел к Сенге:
–  Здравствуй, мудрая  мать племени! – сказал он и поклонился. – Красоту и любовь твоему сердцу на вечные времена!
– Здорово, Сашка, хороший ты мужик, однако!- довольно проговорила Сенга.   Попыхивая трубкой.
– Возьми, Сенга, калым от меня:  длинную шубу. Это уплата за твою дочь Агафью.  Ты знаешь, не я  добывал мех на шубу. У меня ничего нет за душой. Но я,  перед всем  твоим родом обещаю, что  буду относиться  к тебе и Агафьи с уважением, заботится о вас,  любить нашего сына.
– Хо, однако, хорошо сказал! –  прослезилась Сенга.
Стоявшие рядом селькупы, молча  закивали головами, одобряя такой  необычный для них поворот.
– Однако, если так шибко  хорошо все сладилась, пойдем на  Малые Бугры, там нас ждет Шаман.
 Деревня Малые Бугры было  культовым местом для  местных  остяков– селькупов.
Агафьин род  Мунаковых дружно выдвинулся к месту назначения.
 Над вершинами деревьев показалось солнце. Люди углубились в тайгу. Шли быстро и сноровисто. Таёжную тишину изредка нарушали  резкими криками беспокойные сойки, да  в кронах  деревьев  мелькали золотистыми  лучиками  молчаливые огневки. Нет- нет, да взметнется вверх по стволу темнохвостая белка, сердито  цокая на пришельцев. Застойный  воздух, пропитанный прелью, смолой и терпким  запахом багульника, дурманил голову.  На большой поляне сделали небольшой   привал: отдохнули и пообедали.  Путь был  дальним. Солнце все ниже клонилось к горизонту.  Все сильнее окрашивалась в  алые тона синеющая  тайга. Наконец, повеяло  дымком костра. Люди оживились, переговариваясь друг с другом:
– Однако, пришли!-  проговорила уставшая Сенга.  - Шолеума   заждался нас.
– Хо!  Шолеума не один. С ним  юрты Саиспаевские, Пыткинские, Минеивские, Ласкины, Мумышевы, Невальцевы.  Кто остался жив ,все вместе   кочевали с  Тыма. – проговорил  пожилой селькуп Артем.
– Все побросали и на Родину. Шибко там  сыро, зверь и птица  плохо промышляются.  Бескормилица.  Многие подохли.- с грустью в голосе вторил Николай.
Подойдя к  культовому месту, селькупы поприветствовали друг друга.
– Здорово, род Мунаковых! Шаман ждет вас. Все  уже подготовили к ритуалу.
–  Здорово, паря!
Ритуал проводился на природе. Уже создан круг из камней. Крупные камни обозначали двери и были расположены  на южной стороне круга. Днем, Шаман и другие участники ритуала выложили камни вместе,  проходя  по часовой стрелке. Выбрали место для костра и помощника, который  будет отвечать за поддержание огня. При этом , помощник  запасся дровами, которые находились  внутри круга.  Так как, во время ритуала никому, кроме шамана и двух человек, сопровождающих его, нельзя  выходить из круга.
Ритуальное пространство состояло из  Мирового дерева, врат  Полярной звезды. Врата- вход, где Шамана проводят  к месту  внутри круга во второй части свадебного  ритуала. Совершая путешествие в верхний мир, шаман  поднимается по девяти ступеням Мирового  Древа. Полярная звезда  указывает вход в верхний мир.
Селькупы начали  собираться отправлять ритуал   с восьми часов вечера, который должен  продолжаться  до двух ночи. Сначала дети, для призыва к ритуалу, обежали  каждую юрту, крича, как испуганные, разными голосами; по этому крику все собрались в назначенном месте.  Каждый остяк, подходя к месту обряда, три раза провертывался перед деревянным божком и садился по правую сторону на землю, застеленную лапником. Они стали разговаривать со своим соседями, и заниматься тем,  чем захотели. По  левую сторону сели женщины. Они  тоже вертятся перед божеством, подходя к месту обряда.
Когда  обустройство  ритуального пространства  было закончено, его осветили.  Для этого все участники стали бить в бубны и призывать  духов-помощников, чтобы те дали им силы для проведения ритуала.
Смысл свадебного ритуала-уничтожение всего злого, недоброжелательного, что  может случиться в жизни жениха и невесты. Все присутствующие во время ритуала должны представлять, как все плохое, прогоняют звуки бубна.
В первой части ритуала шаман не одевает  шаманский костюм, он находится за кругом.
В следующей части ритуала, которая называется «Завязывание», все присутствующие достали красные ленты и полоски из ткани. Полоски – это символ несчастья, болезни, плохая жизнь у  молодых, которые могут появиться на их жизненном пути. Красный цвет – цвет могущества призываемых для связывания несчастий, болезней, плохой жизни у молодых духов и цвет власти. Каждый участник ритуала  взяли ленту и связали тремя узлами пять полос, при этом  сосредотачиваясь на том, что у молодых в жизни будет все хорошо. Эти узлы  поместили в середину к огню. Затем  начинался танец шамана.
Шаманы – это северное название волхва. Шаман – человек, наделенный особыми способностями. Шаман может общаться с духами, исцелять, управлять силами природы и еще многое другое. Шаманы могут достигать определенного состояния, через которое им открываются новые возможности.
 Затем начался шаманский танец.
 Шолеула вышел из круга через врата и надел ритуальный наряд. Затем взял бубен и стал  бить в него, пока не вышли два помощника, которые провели  шамана через врата, предварительно завязав ему глаза. Когда шаман вступил в круг, участники ритуала также подхватывают ритм его ударов и бьют в свои бубны. Помощники трижды обвели шамана по кругу в направлении движения солнца и возвратили его на прежнее место. Развязали глаза.
  Платье  Шолеула представляло собой кафтан из выделанной кожи, спереди настолько короткий, что не закрывает колен, а сзади длинный, до самой земли; по краям и по всей поверхности этого кафтана, но только сзади, нашита бахрома из пучков тонко нарезанной кожи, на этих ремешках прикреплены погремушки и железки разной формы, имеющие особые названия, места и  символические значения.
Кафтан спереди гладкий и завязан на груди ременными завязками, а под шеей застегнут на пряжку. На нем спереди нашиты фигуры животных, птиц, рыб, зверей,  бляшки, эмблемы небесных  светил.  На кафтан надето меховое, из выделанной телячьей кожи пальто, шерстью наружу, на котором  навешено сзади некоторые более важные железки: оба «солнца», рыбу, иногда там, где у женщины груди, вешают две круглые жестянки, которые изображают их. На голове  надета женская  шапка с наушниками. По общему поверью, железка и побрякушка шаманского платья имеют свойство не ржаветь и имеют душу.
Но главная деталь шамана — бубен,  он имеет яйцевидную форму и сделан из кожи трехгодовалого  бычка. Снаружи обод бубна украшен семью, девятью и одиннадцатью угловатыми выпуклостями, покрытыми  кожей, которой обтянут весь бубен.  Внутри бубна идут ремни, привязанные накрест посередине к железному кругу с поперечинами.  За это железо шаман, продевши пальцы в соответствующие отверстия, держит бубен.
Внутри бубна, вдоль обода, особенно там, где привязаны ремни — «завязки», висело множество бубенчиков, колокольцев, железных и костяных погремушек, послушных малейшему движению шамана-музыканта. В левую руку шаман  взял небольшую, слегка изогнутую деревянную колотушку, обшитую кожей с кобыльих или лосинных ног.
  Шаманский танец начался  с песен.  Заклинание началось тем, что шаман затянул торжественную песнь, самые громкие ее слова звучат призывом к духам.
 За все время пения он слегка ударяет в бубен и, колокольчики, бубенчики, железные и костяные  погремушки в такт начинают  звенеть.   Селькупы всех юрт  с глубоким вниманием слушают пение восторженного  Шолеула. Как скоро начинают появляться духи, шаман встает и начинает плясать. Его пляска сопровождается трудными и искусными движениями. При этом он безостановочно продолжает бить по бубну, петь и звенеть колокольчиками. Содержание песни – разговор с духами. Он поет то с большим, то с меньшим воодушевлением:

 Придите, придите, духи волшебные!
Вы не придете – я к вам приду.
Пробудитесь, пробудитесь, духи волшебные!
 Я к вам пришел, пробудитесь от сна!
   Возрастет воодушевление шамана, в него включаются  все селькупы, повторяя его слова. Во время понижения его голоса все сидят безмолвно.
 Посчитав, что своими действиями он получил от богов нужные сведения,  Шолеула объявил их волю.
   Его вопрос касался будущего  новобрачных: шаман кинул свою волшебную палочку, где  нарисованы различные знаки перед любопытствующим и, она упала знаками вверх! Это значит, что у молодых в жизни все будет  хорошо и все их желания  исполнятся! Остяки  знали: если бы палочка   легла  стороной, на которой находятся знаки, вниз, то это означало бы близкое несчастье.
 Все  селькупы снова восторженно запели и  заплясали, раскачиваясь, притопывая ногами. Танец с притопыванием  стал двигаться по ходу солнца три раза по три. Завершив танец, все сели на свои места. Раскурили  ритуальную  трубку и  пустили её по кругу.
 Дым вознося трижды: Батюшке-Небу, Матери-Земле и предкам. Когда ритуал закончился,  селькупы  вернулись  к действительности, удары бубна замедлялись и остановились.  Узлы, которые были завязаны в начале ритуала, каждый сохранит в надёжном месте.
Александр и Агафья стояли в середине круга перед большим котлом.  Гости стали дарить им подарки, которые складывали в котел.  Они кланялись и благодарили сородичей.
– Шибко многа дабра! Харошие подарки!- приговаривала довольная Сенга.  Её узкие глаза  блестели: толи от слез, толи от дыма костра.
– Однако  уже пора  зажигать большой  костер  Любви!
– Пайдемте, пайдемте к угощению - приглашала сородичей  к пиру Сенга.
Александр смотрел на  это торжество  и думал: « Неужели это происходит все со мной». Но посмотрев на  счастливую Агафью, успокоился – скоро  все закончится.
 Селькупы гуляли  всю ночь.   Под утро  Агафья шепнула Александру:
– Однако, иди ложись! Я  приберусь маленько и тоже приду, а то весь день толклись около костров на ногах!
Лежа в  чуме, Александр слышал, как гуляли его новые родственники. От усталости он уснул незаметно для себя, так и  не дождавшись Агафью.
Александр проснулся с восходом солнца. Рядом спала крепким сном Агафья.  Лежа с открытыми глазами, он слушал скудное пение таежных птиц. Где-то далеко в глубине леса  кричала сойка. Её назойливый крик, надоедливый и скрипучий, неприятно  резал уши.
«Наверняка провожает непрошеного гостя, забредшего в ее  владения  косолапого хозяина или лося!» - подумал Александр.
– Надо вставать и идти в поселок. Как бы  не подумали, что я сбежал. Так началась семейная жизнь на новой Родине Александра Мезенцева.




Глава 11

Раскорчёвка, раскорчёвка – сколько же покалечила спецпереселенцев? Сколько укоротила их жизней?… Знает Бог, да Нарымская тайга с её  болотами и бескрайним мшанником. И всё же подневольный труд людей приносил результаты. Тайга нехотя отступала, оставляя открытые пространства, разрабатываемые под пашни обессиленным спецконтингентом…
Осмотрев делянку, Михалец задумался.
– Сеять надо овёс: затянем маленько – упустим время. Слышь,  Александр?
Мезенцев кивнул, осматривая площадку, подготовленную для вспашки под пашню. 
 – Согласен, Ефим. Важенин распорядился. Завтра из Парабели привезут семена –


 вчера насчёт пахоты, с Богом начнём. К осени подготовим клин под озимую рожь. 
– А как же  производство кирпича? – спросил Ефим.
– Начальство решило, что  артель Кузнецова пока будут работать одни – пожав плечами, ответил Александр.
Мезенцев продолжал жить и работать в поселке, а по выходным, как и прежде,  ходил  к  озеру с избушкой, где ждала его Агафья.  Он написал заявление  коменданту поселка с просьбой зарегистрировать  брак с   гражданкой  Мунаковой Агафьей. Но пока ответа не было, хотя все жители поселка обо всем знали и поздравляли Александра. А артель Кузнецова преподнесла ему бесценный подарок:  двухствольное ружьё с патронами. Александр с нетерпением ждал выходной, чтоб опробовать  ружье на охоте. Он уже представлял, как они с Агафьей вместе охотятся.  Агафья оказалась хорошей женой : покладистая, сноровистая, немногословная.
– Хоть круть верть, хоть верть круть, а жить  надо! Без хлеба не проживем! –  задумчиво проговорил Михалец.
Вторую половину дня  бригадники  продолжали очищать раскорчеванную деляну.
Поздно вечером, когда солнце уже зацепилось за вершины  деревьев, бригада кончила  очищать раскорчеванную деляну.  Мезенцев со своим  напарником  вывернули  последний корень из земли:
– На сегодня хватит, мужики! – устало проговорил Александр. Он  с довольным  видом оглядел деляну. Измученные работой  бригадники  по одному  потянулись на стан.
 Мария Мартынюк крутилась около костра. При виде подходивших  работников, она подняла голову от ведра, в котором  булькала все та же затируха, и виновата  сказала:
– Скоро готова будет: маленько задержалась, за  лебедой да крапивой  ходила,  свежая колба уже  отошла. Слава  Богу, насолили много бочек на зиму.
– Не казни себя. Передохнуть  немного надо! – проговорил Ефим, и не останавливаясь, прошел  мимо стана и направился по тропинке в сторону  ручья.
– Куда ты? Щас  ужинать будем! – окликнула Мария его.
– Скоро приду, только коня  проведаю! – отозвался  Михалец.
Мезенцев сидел и наблюдал за ними, подумав :
– Вот и еще одна пара намечается. Оба вдовцы, детей нет.  Еще молодые, могут быть и дети…
– Чо его проведывать? Пасется на ручье! – проворчала кухарка.
Ефим стоял около спутанной лошади. Мерин поднял голову, посмотрел на человека и снова ее опустил, продолжая щипать  зеленую траву.
– Чо, пережил зиму, говоришь!. Дожили,  брат, до зелени…  Ешь давай, ешь! Вишь, пузо-то  набил, ровно барабан! – Ефим  похлопал  лошадь по  тугому  животу. – Пахать  будем, брат завтра, пахать!...
Даже сама мысль о предстоящей пахоте  всколыхнула душу Ефима. Он стоял  рядом с лошадью, машинально  поглаживал ее по холке, а мыслями был далеко- далеко, в своем родном селе. Мысли цеплялись одна за другую, затягивали мужика, словно в речной омут.
– Пора, пора пахать! – вполголоса проговорил Ефим, очнувшись от дум.
Когда  Ефим пришел на стан, бригада уже отужинала. Одни  бригадники разошлись по балаганам, другие, которые по- моложе, еще сидели  около костра:  оживленно разговаривали, шутили, отдыхая.
– Ну вот, где-то прошлялся, и затируха уже  простыла! –  недовольно  проворчала Мария.
– Давай холодную, виновато проговорил Ефим.  Не ворчи, Мария! Я вот свою   родную деревню вспомнил, поле свое, баню… ну и задержался маленько!
Мария  подала чашку с  разогретой  похлебкой, потом выпрямилась и задумчиво, с улыбкой проговорила:
– Правду говоришь, Ефим: перед пахотой  вся  деревня бани топила!
– Банька бы сейчас  не помешала! – зевнул Антон Кубрушко. -  Пойду спать, может, во сне приснится! – Антон поднялся с валежины, за ним  потянулись остальные  бригадники.
Ефим хлебал похлебку, прикусывая пучком лебеды.
– Колба то уже отошла. Жесткая стала.
-Отошла, подтвердила Мария. – Она уже цвет набрала. И глубокомысленно  закончила: – все  проходит, Ефим!  Вот так и наша жизнь пройдет здесь, в тайге. Никто и не вспомнит… Да и кому мы нужны.
– Ну- ну!- пробасил  Ефим. – Ты баба молодая, тебе  еще рожать надо, а ты заумирала. Не рано ли…
– Рожать?! – неожиданно фыркнула Мария. От кого рожать.
– Чо , мужиков нет?
Мария глянула на собеседника и тихо проговорила:
– Нащет мужиков, Ефим,  не знаю, а от тебя,  можить и родила бы!...
–  И я про то! Выходи за меня, Мария!
– Все одно, Мария , жисть не остановить, а хлебное поле и малые дети, это -  пуповина  нашей жисти! – проговорил убежденно Михалец.
Он  оставил пустую чашку и,  чувствуя неловкость, но твердо спросил еще раз:
– Так ты  выйдешь за меня замуж, Мария?! Я вдовый, ты вдовая. Детей у нас нет. Может, Бог даст, у нас еще родятся свои дети.
–  Я согласна! – тихо проговорила Мария и закраснелась, как молодуха.  Может и правда, что сладится у нас.
–   Разговор у нас, кажись,  вышел хороший. Завтра же напишу  коменданту заявление на счет женитьбы. Пошли спать, Мария! Завтра опять на работу!
Ефим проснулся с восходом солнца. Рядом  с балаганом тихонько посвистывала синица.
– Да-а! тайга, мать ее за ногу! –  пробормотал с сожалением Михалец.- Ни тебе жаворонков, ни  драчливых воробьев! – Продолжал бубнить под нос, он на четвереньках выполз из балагана.
Только что  поднявшееся  над вершинами деревьев солнце ярко освещало тайгу. Было торжественно и тихо. Невольно поддаваясь настроению, которое  навеяло ему  это раннее утро, он посмотрел на голубое небо, затянутое  сизой дымкой, без  единого облачка и довольный  пробурчал:
– Ишь ты,  сама природа, кажись, радуется предстоящей  пахоте! – он осторожно подошел к  волокушке, на которой лежали  легкий  однотонный плуг с бороной и лошадиная упряжь.
Ефим  взял  узду и пошел  к ручью, где  паслась лошадь. Выйдя к ручью, он поискал глазами лошадь. Мерин стоял недалеко от него уткнувшись в  тальниковый куст. Помахивая уздой, Ефим подошел к лошади. Потрепав ее по холке, он накинул узду на конскую  голову и, склонившись, снял путы с передних ног. Расправив поводья, он уселся верхом на мерина. Дернув  повод, он понужал его, приговаривая:
– Поехали, паря! Погулял маленько: теперь работать надо!
По дороге к стану, он сорвал веточку калины с бутонами соцветий, понюхал горьковатый свежий запах.
Стан жил обычной жизнью. Около костра  крутилась Мария, готовя завтрак. Бригадники – кто поправлял разбитую обувь, кто сушил портянки, а кто просто  сидел у костра, ожидая завтрака.
Ефим подъехал на лошади прямо  к  Марии. Спрыгнув с неё, он подошел к Марии и протянул ей  сорванную веточку пахучей калины.  Мария взяла веточку и зарделась.
–  Слышите, бригадники, мы с Марией решили  пожениться. Сегодня  же  напишу прошение коменданту.
Вокруг наступила  тишина.
– Молодцы! Сколько можно ходить вокруг да около. Вашу симпатию уже давно заметили все! Поздравляем! – провозгласил, улыбаясь, Мезенцев.
Бригадники вдруг все разом  зашевелились, заговорили, поздравляя еще одних новоиспеченных молодоженов.
 Позавтракав, бригада стала собираться на работу. Растянувшись в цепочку, бригадники двинулись на деляну. Позади всех, уже по набитой тропе, тащил  плуг старый мерин. Ефим  чертыхался, освобождая, постоянно  цеплявшийся плуг  за узловатые корни.
– Да-а, паря, попотеем с тобой! –  ворчливо  обращаясь к мерину, освобождая  зацепившийся плуг за куст малины.
Звенья бригадников разошлись по своим местам, корчевать  дальше деляну. На краю корчевки  осталось звено Мезенцева. Михалец внимательно  осмотрел деляну, прикидывая, как лучше расположить  пахотный  загон.
– Ну, с богом! – Дрогнувшим голосом проговорил  Михалец.
Конь дернулся и с легким треском лемех  плуга врезался в таежную  дерновину..
Мучения начались на первых метрах целика. Нож плуга тонкие корни еще разрезал, на толстых же безнадежно застревал.
Умная крестьянская лошадь оглядывалась, словно хотела сказать: « Не могу, хозяин, сил  не хватает!».  Ефим выдернул плуг из земли и отбросил его  в сторону.  Антон Кубрушко, вооружившись топором, разрубил корень.  Медленно,  с трудом, но тянулась за пахарем первая черная  полоска потревоженной  таежной целины. Еще не прошли  и половины пути, а вконец измученный мерин только  покорно вытягивал шею и продолжал стоять на месте.
– Хватит, Антон, понужать его! Бесполезно… Передохнем  маленько.
Ефим  присел на землю рядом с плугом, посмотрел на  пропаханную бороздку, взял комочек свежей  земли из борозды, помял его пальцами:
– Да-а! Земелька –то  супротив нашей хорошая, жирная!
Передохнув, Ефим подошел к  лошади.
– Чо, старик, устал? – он погладил лошадь по  запотевшему боку.- Мы тоже  устали… Придется тебе помочь! – Ефим повернулся к Антону и попросил принести веревку.
– Чо,  Ефим, впрягаться? – спросил Кубрушко.
– Впрягаться! – кивнул головой Мезенцев.
Бригадники разобрали разрезанную веревку.
– Но-о, залетные!- И  Антон  потянул  лошадь  за повод.
…И  снова затрещала, разрываемая  плугом  таежная  дерновина.
После обеда с пахотой стало немного легче. Умный крестьянский конь  сам шел по  борозде.  Впрягшись вместе с лошадью в плуг, люди настойчиво поднимали  таежный целик.
В конце  четвертого дня деляна была распахана  Ефим оглядел повлажневшим взглядом распаханный участок, перекрестился и умиротворенным голосом проговорил:
– Слава те, Господи! Кажись, зацепились маленько!
У распаханного поля собралась вся  бригада-  они с радостью смотрели на распаханное поле, оливающее в лучах вечернего солнца  лаково-черным цветом.
– Ну чо, мужики, и мы дожили до радости! Завтра  овес сеять  начнем.. Припозднились немного, ноь ничего… Овес, даст Бог, вырастет!
Словно подтверждая его слова, где-то  в стороне над тайгой глухо пророкотал первый гром. Михалец залыбился:
– Однако сам Бог помогает нам, мужики! Не зря в народе говорят: « На дороге грязь, так овес  будет князь!»
 Ночью разразилась гроза. Ефим так и не уснул: слушал как капли барабанили по  берестяному скату  балагана.
Рано утром, когда еще весь стан спал, Ефим осторожно, чтоб не разбудить Марию, выполз из балагана.
На утреннем солнце нежилась тайга. С еще  не успевших обсохнуть листьев кустарника свисали крупные дождевые  капли. Сорвавшись  с кончика  листа, они,  сверкнув на солнце алмазной блесткой, бесшумно исчезали  в таёжной подстилке. Воздух был чист и свеж.
– «Костер надо развести: помочь Марии. Ишь, как  промокло все!». Он подошел к березе и оторвал на растопку кусок бересты. Через некоторое время, подчиняясь опытным рукам таежника, потрескивая, медленно  разгорался костер. Проснулся стан.
Михалец стоял на краю вспаханного поля. Плечо ему приятно оттягивала сума с овсом. Почерневшая от влаги, пашня слабо  курилась в лучах утреннего солнца. Антон возился с бороной: чтобы утяжелить ее, он  прикрутил сверху веревкой увесистый сутунок и жердь для прикатки семян. Ефим поудобнее  передвинул суму, висевшую на плече, и набрал полную горсть золотистого овса.  Обернувшись  вполоборота, посмотрел на напарника:
–  Ну, чо, Антон, начнем?
–  Давай, Ефим, начинай, за тобой и я тронусь!
Ефим шагнул на край пашни и, свободно взмахнул рукой, разжал ладонь. Золотистым веером рассыпались перед  сеяльщиком  семена овса, равномерно покрывая пашню.
 И пошел мужик по пахоте… устилая перед собой дорогу из золотистого семени. И блуждала по лицу мужика умиротворенная  улыбка… Ничего  вокруг себя не замечал Ефим.
Бригадники, увидев на  пашне  Ефима, бросили на время корчевать, любуясь равномерными движениями сеяльщика.
– Да… не каждому  дано так сеять!- проговорил восхищенно Мезенцев.
Вечером на стане работников ждала новость. Из поселка прибежал старший сын  Антона–  Николашка и сообщил:
– Дядя Саша, завтра в поселок  бригаде велено прийти. Землемер приехал: усадьбы  будет отводить!

Глава 12

К обеду,  на  следующий день, бригады Мезенцева и Щепеткина  пришли в поселок. Первая их увидела подросшая  сестра  Насти Олешкевич – Манечка. Она подбежала к сестре, прижалась к ней и залпом  выпалили:
– Настя, Настя, к нам  землемер  приехал: у него  тренога, а в ней какая-то  железка с трубкой. Интересная… А еще у него лента длинная, железная и линейка вся раскрашенная…
Настя  погладила девочку по голове и, улыбаясь, спросила:
– Все новости рассказала, или еще есть какие?
Манечка отстранилась от сестры, посмотрела на неё враз погрустневшими  глазами и тихо проговорила:
– А в соседнем  бараке дед Охарев помер и двое  ребятишек.
 Михалец перекрестился
– Царствие им небесное, -  и с грустью закончил: С каждым днем погост растет.
Поселок  был непривычно  оживлен. Все, от мала до велика, толпились на улице. Старики и старухи, которые месяцами   не слазили  со своих нар и не  выходили из бараков, и  маленькие  ребятишки…  От множества голосов стоял гул.  Эта, казалось бы, неуправляемая толпа роилась около центра, где стоял молодой парень  в старой потертой шляпе, на поля которой был  надет  накомарник: из-под  сдвинутой на затылок шляпы выбивались густые русые волосы.  На нем была  серая роба с нагрудным карманом, из которого  торчало несколько карандашей и такие же брюки, заправленные в яловые   сапоги.  Из- под белесых, выгоревших на солнце  ресниц, на поселенцев  смотрели  улыбчивые и голубые глаза. Он обвел взглядом людей, задержался  на  карих глазах Насти.  Настя смущенно  опустила  глаза. Манечка  дернула сестру за руку и  смеясь проговорила:
– Ха-ха, жених и невеста, жених и невеста!...
– Замолчи, стой тихо!- построжилась на сестру Настя.
 Землемер стал  что-то записывать  в полевой журнал.
« Правда железяка с трубой», – подумал Ефим, подходя ближе к инструменту. Увидев в толпе тетку Анну, он подошел и спросил:
– Еще не поделили?
– Да не- ет! – проговорила  Анна. – Только начали: больно долго спят! – Она мотнула головой в сторону землемера и Важенина.
– Как дела  у вас на раскорчевке? – в свою очередь поинтересовалась  Анна
– Засеяли один клин овсом. Дальше корчуем – готовим землю под озимую рожь!
 Тетка Анна  пробурчала  в сою очередь:
– А куда  денешься? И будешь корчевать. Какая жисть без земли.  Тут земля хорошая, не камень: глядишь, чо-нибудь и уродится!
Ефим  усмехнулся:
– Щас усадьбы поделят – опять пуп  рвать! Строиться надо будет, землю под картоху копать! Я ведь, тетка Анна  жениться  надумал!
– Кого хочешь взять? Ты мужик  еще молодой, хваткий!
– Марию Мартынюк засватал! Она мне  нравится, да и тоже вдовая.
– Хорошая баба, работящая.- одобрила выбор  Анна.
–  Картоху на семена-то привезли,  ай нет?
– Вчера привезли. Картоха… Одно название – половина гнилой и ту  будут  давать под  раскопанную землю. На сотку  два ведра, не боле! – хмуро  ответила тетка Анна
– Поневоле будешь пуп рвать! – Ефим  зябко  передернул плечами.
– А куда, паря, денешься! – согласилась тетка Анна.
Землемер, обращаясь к Важенину, проговорил:
–  Слыш, комендант, бараки трогать не будем, пусть стоят. Я думаю, они еще пригодятся: земли тут хватит! –
– «Дельно говорит, - подумал  Мезенцев. – Бараки еще  пригодятся. Многим и зимовать придется, а может, и не  одну зиму!»
А землемер, уже обращаясь к   детям, спросил:
– Кто  смелый, кто будет мне помогать?
 Из толпы  несмело вышел Кубрушко Николашка и, набычившись спросил:

Чо делать надо?
– Возьми эту штуку! Землемер показал на рейку.
Николашка поднял рейку.
– Иди, парень, вон к той осине. Видишь?.
– Вижу – ответил Николашка, направляясь к  указанному дереву.  Землемер, показывая рукой, точно установил  рейку и взял отсчет:
– Порядок, теперь можно и лентой! – весело проговорил молодой землемер, поглядывая на Настю.
– Еще двое нужны, есть смелые?
Манечка вырвала свою  руку из руки Насти и бросилась к землемеру:
– Я смелая!
  По толпе прокатился смешок.
– Мне нужны взрослые  с топорами, клинья забивать. Беги к своей матери.
– Это не мама, это Настя,  сестра моя. Мы одни: мама с папай у нас померли по дороги сюда-  грустно проговорила девочка. А как тебя звать?
– Степан.
А тебя?
– Манечка!
– Красивая у тебя сестра…, Манечка, так и скажи ей. Ну, беги!
  Распределив работу среди мужиков, землемер скомандовал Антону Кубрушко:
Все!  Забивай кол! –  и пояснил  окружающим: – Это будет ширина улицы!
– Зачем такая широкая? – раздался из толпы удивленный мужской голос.
–  А  чтоб  ты в окна не заглядывал, когда  красивая соседка раздеваться будет! – лукаво посмотрел на Настю  землемер.
По толпе снова   прокатился  смешок.
Землемер, Степан Нестеров с помощниками, отмерили лентой дорогу и ширину  участков.
 Когда остановились на отдых, Степан заправил под шляпу  выбившиеся волосы и, глядя на окруживших его  людей, весело забалагурил:
–  Ну вот, мужики, лиха беда  начало… две усадьбы посадили на место: осталось  совсем немного- начать да кончить! – он озорно подмигнул Насти: – Мне земли не жалко! Всем нарежу… у государства её много, всем хватит!
Поздним вечером закончили работу. Разметили тридцать усадьб, осталось еще двадцать пять.
 Весь поселок собрался у  костра, оживленно переговариваясь: как будут  распределять  участки. Порешили на  том, что честнее всех  будет – это распределить участки  по жребию. Мария с помощницами на ужин готовила всё ту же баланду. 
 Из темноты тайги к костру, неслышно  подошли  Мезенцев  с Агафьей. Агафья  вся округлилась, светилась счастьем. Её походка совсем стала напоминать  упитанную утицу. В руках  Мезенцев держал  , штук двенадцать больших, уже  почищенных  щук, нанизанных на  проволоку.
– Однако, знатная будет уха! – присаживаясь  к столу проговорила Агафья.
– Настя, неси ведра, сходите со Степаном за водой, будем варить уху!
Настя со Степаном скрылись в темноте. Манечка было увязалась за ними, но Татьяна Сугак остановила её:
– Манечка, принеси ложки из балагана. Уха быстро  свариться!
Вскоре, над поселком  поплыл запах наваристой ухи.
Наконец, наступила ночь.  В бараке было непривычно тихо.   Каждый поселенец остался  один на один  со своими думами.  Не спал и Ефим. Он лежал с открытыми глазами. Белая июньская  ночь с ее  неровными мерцающим светом робко пробивалась через  маленькое оконце внутрь барака.  На оконце плясали  алые отблески костра.  Глухо раздавался тихий женский смех, ему вторил басовитый, мужской. « Кому это тоже  не спится?» – подумал Ефим, и поднялся посмотреть. Когда он открыл дверь из барака, то  увидел  молодую пару: Настю и Степана.  Прижавшись друг к другу, они   безустали разговаривали о чем-то  смешном, подкидывая  валежник в костер.
– «Дай Бог, чтоб и у них чо сладилось..» – улыбаясь, подумал Михалец и закрыл дверь. Вдруг вспомнилось, как неделей раньше, на всеобщем поселковом собрании, комендант  Меденцев,  вручил им с Мезенцевым свидетельства о браке.
Вернувшись  на свои нары, он тихонько прилег, стараясь не разбудить Марию. Все так же: не спалось. Думы продолжали одолевать его.
 Вот так и в мужицких головах… До сегодняшнего дня житьё- бытьё  в Нарымском крае все  же воспринималось как нечто непостоянное, временное. Точно на ту жестокую силу, которая вырвала их  с насиженных  мест, порушила хозяйства, лишила  привычного уклада жизни, должна была найтись другая сила, еще больше сильная, которая бы вернула все на  круги своя. Вот и вернула…. Нарезали усадьбы. Значит, не опомнилась власть, не усовестилась. Придется  тут  строиться и заодно обживать места.
Ефим тяжело вздохнул. Мария,  лежавшая рядом с мужем, шепотом спросила:
– Не спишь, Ефим?
– Тут  уснешь! – шепотом ответил Ефим. Он машинально  погладил  жену и  тихо проговорил:
– Здесь нам теперь жить, здесь корень пускать! Вот  и думать надо,  как отстроиться  быстрее!
Мария судорожно прижалась к  мужу:
– Как оно будет, как повернется?
 Ефим  пробурчал в ответ:
– Как повернется, так и будет! Давай спать!...
Недалеко от Михалец,  на пустых нарах лежала  Наталья Коваленко, вперив открытые глаза в пустоту. В  голове у нее билась горькая вдовья  мысль: «Господи, а как же я? Как  теперь  мне жить!». Пока Наталья жила  вместе со всеми  в бараке, работала в бригаде, она не ощущала так остро своего одиночества. И вот сегодня… Сегодня  все  меняется, уже изменилось…
– Черт принес  этого парнишку! – сердито  пробурчала  женщина. И снова мысленно  ужаснулась. « Нарежут  усадьбы, начнут люди строиться, разбредутся по своим углам… А как же я?  Как мне одной?»  Наталья так остро почувствовала свое одиночество, всю безысходность своего вдовьего положения, что на глаза у нее навернулись злые слезы, которые  тут же сменились  беспомощными , чисто женскими. Она в отчаянии прошептала:
– Господи, хоть  бы дети  были, все легче было бы. Дак нет, бог не дал. Господи, за что  же ты меня наказал? Ведь я еще молодая, я же родить могу, и не одного… За что, за что… - билась в барачном полусумраке  безответная вдовья  жалоба- молитва.
Многие в эту ночь не спали в душном бараке. Мучились в бессоннице, раскладывая  по полочкам всю свою нескладную жизнь.
Наконец, прошла ночь и наступило прохладное утро. По чистому голубому  небу плыли  подбитые  синевой облака, Солнце то сверкнет ослепительным светом, то спрячется за густую пелену проплывающего облака. В тайге, словно соревнуясь друг с другом куковали кукушки.  Отчего то казалось, что весь воздух  вибрировал, словно  туго натянутая струна. Жизнь в тайге  била ключом. С утра она закипела и в поселке Кирзавод. Продолжились  землемерные работы.
Освоившись с работой за прошедший день, помощники землемера работали споро, без задержек. Степан только успевал переставлять теодолит с точки на следующую точку и записывать данные в тетрадь. Наконец, был вбит последний кол. Молодой землемер снял теодолит со штатива и поставил его в ящик. Затем  насухо протер сухой ветошью  мерную ленту, аккуратно  смотал её и с улыбкой оглядел   толпу.
– Вот и все, громодяне. Теперь уже ваше дело. Как говорится Бог вам в помощь!  Повернувшись и найдя  глазами Настю с Манечкой,  он  отправился к ним.
– Здравствуйте, красавицы!
– Здравствуй! – ответила Манечка. Ты уезжаешь? Ты к нам будешь приезжать? – спрашивала непосредственная Манечка.
–  Буду! Каждый выходной! Даже тебе  леденец привезу!
 –Ура! – воскликнула Манечка, и бросилась к  Степану на шею.
Попрощавшись с сестрами,  землемер подошел к лошади и запрыгнул на телегу, где уже лежали его мешки. Перед тем, как скрыться за бараками, землемер остановился и, повернувшись  к  жителям поселка, снял шляпу и на прощание помахал ею.  Затем, надев её, скрылся  из вида.
 В середине поселка было оживленно. Люди тянули жребий на  усадьбы.  Они подходили по одному к заветной шапке, где лежали свернутые трубочки бумаги. На них были написаны номера участков, согласно  журнала. С внутренним трепетом они доставали свой жребий, ясно понимая, что ничего  больше в  их жизни не изменится. И то чувство мнимой свободы, которая  давала  временная  неустроенность в этой постылой жизни, безвозвратно покидала их. Они ясно осознали – возврата к прошлому не будет.  Это не кошмарный сон, от которого можно проснувшись, избавиться: вот и избавились…. Крепче  железных цепей привязали их к Нарымскому краю.
 Прошел еще один день. Далеко  за рекой, на  синеющую таежную кромку, которая обрамляла неоглядную  парабельскую ливу, медленно вставало багровое солнце. Было тихо.  Только, нарушая тишину, над речной гладью плеснет иногда в прибрежном  коряжнике какая-нибудь рыбина, или с  грохотом  обвалится кусок глинистого  берега, подмытого рекой. И снова  наступала первозданная тишина.
Посреди  своего участка, глубоко задумавшись, одиноко сидел  Ефим Михалец. Да и дум, собственно никаких не  было: одна пустота. Гнетущая пустота переполняла его грудь и разлилась вокруг него непроницаемой  стеной, отгораживая  от остального мира, только  глухая тайга, которая окружала поселок. Не было впереди ни просвета, ни проблеска и никакой надежды. Она, точно путы, выжжет по рукам и ногам, опустошает душу. Когда  от безысходности опускаются руки – много не наработаешь! Если бы знать, если бы  заглянуть  наперед  немного… Да и как  заглянешь, если каждый Божий  день во власти коменданта.
Ефим невольно сморщился от  этой внезапно  промелькнувшей мысли и уже  слышался  ему мудрый  дребезжащий голос старика Лаврентия: «… Ох, и много будет от вас  зависеть! Держитесь вместях, помогайте друг дружку. Если передеретесь – не пережить вам зиму!». Этот голос  словно  разбудил Ефима. Он встрепенулся, огляделся осмысленным  взглядом и тихо проговорил:
– Пережили, дед. Зиму пережили, а чо дальше будет?!
По выходным и после работы, не покладая рук, трудились спецпереселенцы, занимались привычным  для себя делом: жгли костры, очищали свои огороды от сучьев и валежин, корчевали пни.
Рядом с усадьбой Ефима находилась усадьба сестер Олешкевич.  Им помогал  землемер Степан.
– Степан,  у нас свой дом будет?
– Будет, Манечка, будет! – решительно проговорил  Степан. – Если сидеть не будем… А будем сидеть – ничего не будет!
– Не-е,  Степан! – горячо  возразила девчонка. - Сидеть не будем.  Я сучки убирать буду в кучу, а  Настя - землю копать!
–  Вы  у меня молодцы! –  Улыбнулся  Степан.  Комендант  Важенин обещал им с Настей: на следующем поселковом собрании   торжественно вручить свидетельство о браке.
…. Все лето вечерами и в воскресные дни стучали топоры. Вдоль  поселкой дороги с обоих сторон  поднимались одним за  другим свежерубленные срубы домов и бань.  На раскопанном целике зеленела картофельная ботва, на грядках курчавилась молодая морковная  поросль, лоснились на солнце бордовые свекольные листья.
 Заработал  на полную мощность кирпичный завод, снабжая  край  добротным кирпичом.  Спецпереселенцы – Кирзаводчане распахивали  целину, сеяли рожь,   пшеницу, овес, постепенно обзаводились подсобным хозяйством.
Местная молодежь, села Парабель старалась перенять у спецпереселенцев их культуру поведения, а девушки – и манеру  одеваться. В деревне Нестерово ссыльные  помогли построить спортивную площадку. На трапеции укрепили шест, канат, лестницу. Отдельно стоял турник, имелась площадка для городков, игры в  волейбол, а где-то в километре от деревни разбили футбольное поле. В футбол играли только взрослые. Были команды из местных мужиков и  поселенцев, между которыми  устраивались соревнования.
 Оставшиеся в живых,  селькупы нарымского края,  вернулись  на Родину – реку Парабель. Многие их промысловые угодья были уже  заняты спецпереселенцами, поселковыми. Так они и разбрелись кто куда. Кто остался в Парабели,  вступили в трудовую деятельность: стали работать в кооперативе «Красный остяк». Основная деятельность которого–заготовка пушнины, рыбы, кедрового ореха, ягоды. Кто обосновался за несколько километров от Парабели,  обосновывая  новые поселки.  Юрты Соиспаевские  основала новый   поселок Нельмач. Юрты Пыткинские – населенный пункт Сенькино. Появились  новые поселки: Ласкино, Мумышево, Невальцево.  Образ жизни остяков менялся. Строились первые  дома, бани, раскорчевывался лес под огороды, стали разводить крупный рогатый скот и лошадей. Все это привело к оседлости населения  селькупов.
В  сентябре Агафья родила здорового крепыша – сына  Владимира.  Сенга на время переехала жить к Мезенцевым. Но душа её была в тайге, в лесной избушке.
– Однако,  паря, по первому снегу, уйду в тайгу. Душно мне тут! – на днях объявила Сенга, попыхивая трубкой. – Внука посмотрела:
–  Хо! Хороший парнишка получился!
Жизнь  в нарымских поселениях продолжалась.


ДАЛЕЕ 4 ГЛАВЫ БЕЛОРУССКРЙ ТЕМЫ

Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
 

Три МТС Горожанского района имели 107 тракторов, 19 комбайнов и другую технику. Действовали 76 школ, 4 больницы, 8 фельдшерско-акушерских пунктов, 16 киноустановок и 36 торговых точек[4].




30 января 1933 года лидер Национал-социалистической немецкой рабочей партии (NSDAP) Адольф Гитлер будет назначен рейхсканцлером Германского государства. Рейхспрезидент Пауль фон Гиндебург распустит рейхстаг – высший представительный и законодательный орган Германии, и рейхсканцлер Гитлер от имени имперского правительства обратится по радио к немецкому народу. Спустя три дня, на встрече с командованием рейхсфера – вооружённых сил Германии, Гитлер объявит генералитету о цели своей политики: «Завоевание нового жизненного пространства на востоке и его беспощадной германизации». Бонзы СС будут рукоплескать фюреру и немедленно приступят к реализации его кровавых замыслов. Начнётся новый этап в истории европейской цивилизации, который принесёт народам континента миллионы ни в чём не повинных жертв.

В Белорусской Советской Социалистической Республики к отправке в концлагеря было намечено 5000 и высылке в отдалённые районы страны – 7000 человек. Конфискации имущества, построек, скота подлежали 500 индивидуальных хозяйств республики. Общая численность выселяемых в Сибирь кулаков на необжитые местности составила 50000 кулацких семей.



Вчера из Томска пришли материалы, состоявшейся в Москве XVI конференции ВКП (б), которой были утверждены директивы первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР на 1929-1933 годы. Ею же принято обращение «Ко всем рабочим и трудящимся крестьянам Советского Союза» о мобилизации сил на развёртывание социалистического соревнования. В поступательном развитии экономики СССР сыграл запуск хозяйственного освоения Сибири, Дальнего Востока. На необжитой территории, имевшей сложные климатические условия, был заложен становой хребет индустрии и сельского хозяйства.
В июне этого же года Советом труда и обороны СССР – чрезвычайным высшим органом, отвечавшим за хозяйственное строительство и оборону государства, было принято постановление «Об организации машинно-тракторных станций». В соответствии с этим документом экономические комиссариаты и ведомства Совета Народных Комиссаров СССР были обязаны положить начало созданию Всесоюзного центра машинно-тракторных станций – «Трактороцентр».
Налаживаемую структуру МТС партия нацелила, прежде всего, на взаимодействие с коллективными хозяйствами краёв, округов и районов. Учитывая, что основным производственным звеном МТС стала тракторная бригада, её усилия были направлены в интересах колхозов. В зависимости от количественных показателей и качества выполнения заданий по урожайности рабочим бригад МТС начислялись «палочки-трудодни». За них бригадники получали оплату в денежном выражении и натурой зерном, что, безусловно, обеспечивало успех посевных и уборочных работ.

На проходившем в Москве с 26 июня по 3 июля 1930 года XVI съезда ВКП (б) Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) Сталин с трибуны высшего партийного форума страны Советов напомнил о главном постулате предыдущего XV съезда ВКП (б): «Советская страна не может стать на путь организации крупных капиталистических хозяйств. Она может и должна пойти лишь на организацию крупных хозяйств социалистического типа, вооружённых новой техникой. Такими хозяйствами и являются у нас совхозы и колхозы. Отсюда задача насаждения совхозов и объединения мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективные хозяйства, как единственный путь разрешения проблемы сельского хозяйства вообще, зерновой проблемы в особенности». Товарищ Сталин дал оценку кампании по массовой коллективизации, и в заключение обобщил: «В настоящий период задача объединения и преобразования мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы должна стать в качестве основной задачи партии в деревне».
Избранное на XVI съезде Политбюро ЦК ВКП (б) в составе товарищей И.Сталина, К.Ворошилова, Л.Кагановича, М.Калинина, С.Кирова, С.Косиора, В.Куйбышева, В.Молотова, А.Рыкова, Я.Рудзутака также не заставило себя ждать и вбросило в массы лозунг: «Пятилетку – в 4 года». В статье «Год великого перелома», опубликованной Сталиным в газете «Правда» в начале 1930 года, Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) заявил о начале в Советском Союзе «массового колхозного движения» и «коренном переломе в недрах крестьянства» в пользу колхозов. С этого момента спецконтингент был брошен на досрочное выполнение идеи, заложенной в крылатом лозунге партии.
 И всё же ситуация в стране была не такой простой, как это виделось лидеру коммунистов Советского Союза. По данным ОГПУ в течение 1929 года в СССР произошло 1027 крестьянских выступлений и 2391 случай террора против представителей советской власти. Было над чем задуматься органам партийной и советской власти на местах, исполнявших директивные решения, принятые высшим партийным руководством СССР.
С введением в 1933 году паспортной системы в СССР началась охота на тех граждан, которые не хотели привлекать внимания властей. Чтобы выявленный в ходе паспортизации «деклассированный элемент» не портил светозарной картины социализма, его отправляли в Сибирь. Весной 1933 года в стране начались массовые облавы. Людей хватали на улицах, вокзалах, в магазинах, загоняли в подготовленные на путях эшелоны и, без выяснения обстоятельств, также отправляли в Сибирь. К средине мая 1933 года только в Томскую Пересыльную Комендатуру СИБЛАГа ОГПУ было доставлено свыше 25 тысяч человек из Москвы, Ленинграда, Сочи и Северного Кавказа. Здесь же в Томске располагались органы управления исправительно-трудовыми учреждениями края, сюда же направлялись подследственные заключённые, этапы ссыльных. На полную катушку функционировал лагерь для жён врагов народа.




Расселением, трудоустройством, организацией деятельности спецпереселенцев на местах, до июля 1931 года ведали краевые и окружные исполкомы. Однако постановлением СНК СССР от 1 июля 1931 года «Об устройстве спецпереселенцев» административное управление спецконтингентом, хозяйственное устройство и использование были переданы ОГПУ. В соответствии с постановлением СНК СССР от 16 августа 1931 года № 174с для высланного кулачества строились специальные трудовые поселения – «спецпосёлки».
Впервые термин «спецпосёлки» появился в постановлении СНК РСФСР № 36 от 16 декабря 1930 года «О трудовом устройстве кулацких семей, высланных в отдалённые местности, и о порядке организации и управлении специальными посёлками».

Первое время спецпоселенцы ютились в землянках, шалашах, балаганах. Затем, ставили бараки в расчёте на 50-70 человек, обустраивали их нарами, печами и запрягались в ломовую работу. Валили тайгу под посевные поля, вывозили к плотбищам лес на лошадях, сплавляли его по таёжным речкам к Оби и дальше – в Колпашево, Новосибирск. Коричневая с торфяников васюганская вода чуть севернее Каргаска сливается с зеленоватой обской водой и, попадая в капризную от течений Обь, прёт в Ледовитый океан.   


Спецпереселенцы, расселённые в 1930-1931 годах в отдалённых местностях, были освобождены от налогов и сборов до 1 января 1935 года. Однако, начиная с 1934 года, основную их массу обложили налогами на одних основаниях с остальными гражданами. В оплате труда они были приравнены к рабочим и служащим, за исключением приёма в профсоюз. Из зарплаты удерживали 5 процентов на содержание аппарата отдела трудовых поселений и административное обслуживание (до августа 1931 года эти отчисления составляли 25 процентов, до февраля 1932 года – 15 процентов).

При этом партийное и советское начальство не голодало. Решением оргбюро ВКП (б) Нарымского округа в сентябре 1932 года для партийного актива округа приступила к работе закрытая столовая. Через две недели началась стройка новой для той же номенклатурной категории, видите ли, старая не устраивала начальство. Для качественного питания партийно-комсомольского и советского актива из специального сектора Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), высшего партийного органа края, в Нарым отправлялись «питпайки». В октябре этого же года Нарымским окружкомом было принято решение «О дальнейшем порядке снабжения партактива», в котором предусматривается передача ряда магазинов для снабжения всё той же номенклатуры. В связи с чем в отчётах Нарымского окружкома ВКП(б) – краевому комитету ВКП(б) появились такие термины, как «закрытый распред», «прикрепеленец».
Западно-Сибирский краевой комитет ВКП(б) образовался в результате перехода страны к новому административно-территориальному устройству, повлёкшему разделение Сибирского края на Западно-Сибирский край с центром в Новосибирске и Восточно-Сибирский – с центром в Иркутске. В Западно-Сибирский край вошли 14 округов бывшего Сибирского края и Ойротская автономная область. В 1932 году в него включён Нарымский округ, в составе которого были Александровский, Бакчарский, Каргасокский (в марте 1931 года в него влился Парабельский район), Колпашевский, Кривошеениский, Тымский, Чаинский районы.


Нарымский окружной комитет ВКП (б) был создан в связи с образованием Нарымского округа (с мая 1932 по 17 августа 1932 года он именовался – Северным округом) с центром в селе Колпашево. В качестве временного руководящего органа окружной партийной организации 5 июля 1932 года к работе приступило Организационное бюро Западно-Сибирского краевого комитета ВКП (б) по Северному округу. На I окружной партийной конференции, которая работала в период с 30 декабря 1930 – по 4 января 1931 года, был избран Нарымский окружной комитет ВКП (б). Под непосредственным руководством Запсибкрайкома ВКП (б) – Новосибирского обкома ВКП (б) Нарымский окружной комитет проводил партийно-политическую работу в соответствии с директивами ЦК ВКП (б), утверждал районные и первичные партийные организации, направлял их деятельность.
В аппарат окружкома входили отделы: организационно-инструкторский, военный, пропаганды, кадров, лесной, рыбной, местной промышленности, торговли и общественного питания. В июле 1932 года секретарём организационного бюро Западно-Сибирского краевого комитета ВКП(б) по Северному-Нарымскому округу был избран Белявских Г.А. С 30 декабря 1932 года – Левиц Карл Иванович.
Парабельский районный комитет ВКП (б) образовался в марте 1924 года. В период с марта 1925 года по октябрь 1930 года в ведении Парабельского райкома ВКП (б) находились партийные организации Каргасокского района. В связи со слиянием в марте 1931 года Парабельского и Каргасокского районов с центром в селе Каргасок Парабельский райком ВКП (б) был упразднён с передачей функций Каргасокскому райкому ВКП (б).