Когда нам кажется, что дети малы, ничего еще не смыслят, очень полезно вспоминать себя в их возрасте. Собственно, это единственный способ начать им доверять.
Например, я в десять лет писала такие вирши:
Вьется звук над столом,
Обращаясь к уму моему,
Но блокада из чувственной воли
Не допустит вторжения иного,
Зыбкий строй души сберегая.
Острие напоенной мысли
Норовит пронзить полновесье,
Но сильно обаяние гармонии,
Что мгновеньями слито со мною.
Хорошо помню обстоятельства появления этих строк. Урок географии. Высокая, анемичная до прозрачности, плоская и упоительно глупая учительница. Предмета она своего не знала и монотонно бубнила параграфы из учебника. Морщась от звука ее скрипучего голоса, я написала эти строчки. Никакой «напоенной мысли» не было там и в помине. Но она мне мешала – если не можешь ничему научить (а я обожала учиться), то хотя бы не мешай думать и мечтать.
Архаичный слог объяснялся моим увлечением Баратынским.
Я была влюблена в него буквально с младенчества и на ночь укладывала томик стихов под подушку. Меня очаровывали его ум, философичность, меланхолия, внутреннее благородство. Евгений Абрамович был стопроцентно мои поэтом, а вопрос «Пушкин или Баратынский» – излишним.
Но самое забавное произошло потом. Я отправила этот стих и еще несколько в том же духе (рок, тщета, иллюзорность) в журнал «Пионер», который проводил стихотворный конкурс. До этого я уже посылала им на конкурсы то собственноручно составленные кроссворды, то ребусы, причем, в гигантском количестве, но безрезультатно. А тут вдруг пришел ответ.
Смысл его был таков: «Девочка Юля. Пионеры советской страны не должны не то что так писать, но даже думать».
Мама, перепугавшись, запрятала конверт куда подальше или даже порвала. (Генетическая память члена репрессированной семьи приказывала проявлять осторожность при любых казенных неодобрениях.)
Что интересно, я не расстроилась, а скорее, разозлилась, хотя и была самым настоящим пионером советской страны. И даже написала поэтический ответ. Отправить мне его конечно же не дали.