Много странностей творится в мире человеческом. Вот, скажем, прожил человек счастливую, яркую жизнь. Прожил её именно так, как хотел, в своё удовольствие. Никто ему не мешал, никто не требовал изменить себя, все принимали человека таким, как есть, и только помогали ему в силу своих материальных и душевных возможностей. По всему миру шли ужасные войны, совершались революции, люди истребляли людей миллионами и самыми жуткими муками — даже малых детей вешали гроздьями на деревьях только за национальную принадлежность их родителей. А человек тем временем жил в сторонке от этого сумасшествия, ни во что не вмешивался, был ко всем безучастен и занят только собою и своими чувствами. Но вот он умер, и в смерти ему тоже повезло: не исчез он бесследно с лица земли — остался в своих творениях и воспоминаниях многочисленных знакомых. И вдруг счастливая жизнь его кем-то объявляется трагической, полной невзгод и страданий, а сам он вдруг признаётся невинным мучеником и жертвой бездушного рода человеческого. О тех гроздьями повешенных малых детях изредка вспоминают въедливые историки, а вот человек этот камланиями его апологетов всё более и более предстаёт перед миром этаким духовным исполином — жертвой проклятого века и бездушных, вовремя не понявших творца обывателей. Оклеветаны многие, кто был рядом с этим человеком, опошлена память о нём. И всё ради эффектной фразочки в какой-либо очередной монографии, или того хуже — в пустом разговоре или в душераздирающем кадре фильма для домохозяек. Это ли не интрига? Да ещё какая!
Вот такой жертвой красующихся пустобрёхов издавна оказался прославленный итальянский художник Амедео Модильяни. Честно рассказать о его судьбе невозможно. С одной стороны, жил он вроде бы на виду и воспоминаний о нём довольно много. Но с другой стороны, слишком многое из рассказанного о нём и принятого за аксиому не выдерживает даже простейшей объективной логики — рассыпается, как песок под пальцами, а в руках остаётся только мираж догадок и предположений.
Родился Амедео Модильяни 12 июля 1884 г. в городе Ливорно — по числу жителей небольшого, но при этом являющегося главным портом Тосканы* на Тирренском море. Мальчик стал четвёртым и младшим ребёнком в семье предпринимателя Фламинио Модильяни и дочери банкира Евгении Гарсен**. Модильяни — типичная фамилия итальянских евреев, вроде Рабиновичей в России. При рассказе о художнике всегда необходимо помнить о его еврейских корнях, поскольку большая часть сознательной жизни Амедео прошла в тесной связи с еврейской творческой диаспорой, как в Италии, так и особенно в Париже, что значительно сказалось на его мировоззрении и на его посмертном бытии. Последнее звучит весьма странно, если припомнить образ жизни парижской художнической богемы, без которой немыслим Модильяни, но факт есть факт.
_____________________________
* Тоскана — регион Центральной Италии со столицей во Флоренции. Является важнейшим культурным центром Западноевропейской цивилизации.
** Согласно семейному преданию, Евгения Гарсен была непосредственной продолжательницей рода великого еврейского философа Боруха Спинозы. Документальных подтверждений этому не существует, однако сам Амедео был в этом уверен и полагал для себя честью слыть продолжателем образа жизни Спинозы — презирать условности и правила приличия, быть богохульникам и разрушителем устоев.
Амедео родился в те дни, когда отец его в пух разорился до судебной описи имущества. Мать младенца была на пятнадцать лет младше отца, но сразу же после родов вынуждена была взять дело спасения семьи в свои руки. К сожалению, Фламинио оказался типичным подкаблучником и слюнтяем. Вскоре после рождения Амедео жена просто вытеснила его из семейного дома, потом родители развелись. Евгения осталась с десятью ртами на руках — четверо малых детей, её приболевший отец, мать и незамужние сёстры. Биографы художника с восторгом рассказывают, как в столь тяжких условиях одинокая женщина сумела в кратчайший срок поставить собственное дело… Но при этом почему-то не упоминают о том, что отец её до болезни долгие годы был управляющим богатого банка, и имя его даже в годы болезни оставалось авторитетным в финансовом мире Европы. А ведь этим сказано очень многое. В любом случае, бедность не помешала Евгении держать в доме несколько слуг, дети её получили наилучшее образование, в частности, в совершенстве знали несколько языков и слыли в Ливорно аристократами. Особенно забавно читать, как семейство «мыкалось» в ветхом собственном (!) доме чуть ли не в центре города.
Правда, именно с кровью матери унаследовал Амедео предрасположенность к туберкулёзу и склонность к психической ненормальности, которую впоследствии художник усугубил алкоголизмом и наркотиками. Отец и старшая сестра Евгении страдали манией преследования, её средняя сестра лечилась в психиатрической больнице и покончила жизнь самоубийством в 1915 г. Предполагают, что с этой семейной болезнью связаны ничем не спровоцированные вспышки злобы и буйство художника Модильяни в мире парижской богемы. Так, по крайней мере, рассказывают мемуаристы.
Переломным в судьбе Амедео стал 1898 г. В августе четырнадцатилетний Модильяни заболел тифом*. В горячечном бреду он впервые в жизни заговорил о своём будущем. «Согласно семейному преданию… Амедео напугал мать, разразившись неистовым и удивительным бредом о рисовании»**. В те страшные ночи, бодрствуя у постели больного, Евгения решила, что живопись — предначертанная её сыну судьба. Речь конечно же идёт о предании, что было на самом деле, никто не знает. В любом случае, молодой человек выздоровел, после чего перестал посещать школьные занятия — отныне его интересовало только рисование. Мать не возражала.
_________________________
* Любопытно, что 6 апреля того же 1898 г. в Париже родилась Жанна Эбюртен, будущая жена Модильяни и мать его единственной дочери.
** Ауджиас, К. Модильяни. — М.: Молодая гвардия, 2007.
Прошло два года, и в 1900 г. Евгения отправилась по делам во Флоренцию. Она взяла с собою младшего сына. Музеи города, живопись великих мастеров Возрождения потрясли Амедео. Однако не это главное — в путешествии у Модильяни неожиданно началось сильнейшее горловое кровотечение, сопровождавшееся частыми припадками лихорадки. Так проявились первые симптомы туберкулёза. Лечили Амедео несколько месяцев. Евгении даже пришлось поселиться с ним на Капри. Лечение оплатил брат матери — Амедее Гарсен. Он был успешным коммерсантом.
После выздоровления (а биографы утверждают, что Модильяни выздоровел) дядя взял юношу на своё полное содержание. Грех было этим не воспользоваться, и Амедео впервые самостоятельно уехал из Ливорно — учиться искусствам во Флоренции, оттуда он перебрался в Венецию. В Венеции молодой человек познакомился с таким же как он учеником из Тосканы Арденго Соффичи*, который стал убеждать Модильяни в том, что художник должен жить только в Париже. Сам Арденго оказался первым итальянским художником XX столетия, кто надолго обосновался во французской столице.
____________________________
* Арденго Соффичи (1879 — 1964) — художник и критик, один из основоположников итальянского футуризма. С 1900 г. переехал в Париж, где сотрудничал с местными журналами как иллюстратор. В редакциях он познакомился с такими же подрабатывавшими начинающими художниками Пабло Пикассо и Максом Жакобом. Они привели Соффичи в общежитие Бато-Лавуар, где уже сложилась испанская группа художников. Друзья и знакомые Соффичи собрались в общежитии в итальянскую группу. В 1911 г. Арденго вернулся в Италию, где вскоре сблизился с фашистами и остался верен им до последнего дня режима и далее. После войны он какое-то время находился в британском концлагере для фашистов, был отпущен и жил на родине, в собственном доме. До конца дней писал и публиковал критические статьи по изобразительному искусству.
Вольная обеспеченная жизнь продлилась два года. В 1905 г. скоропостижно умер дядя Амедее, и источник финансирования Модильяни пресёкся. Об этом сообщила сыну Евгения, которая сама привезла ему в Венецию деньги, оставленные покойным племяннику.
Тогда же мать дала согласие на отъезд Амедео в Париж. Женщина полагала, что в случае необходимости, сможет помочь сыну материально. И она действительно всю последующую жизнь ежемесячно отправляла Амедео 200 франков — скромную, но вполне достаточную для сытой жизни сумму. В январе 1906 г. Модильяни перебрался во французскую столицу.
Париж ко времени приезда туда Амедео был одним из самых больших городов мира. Численность его населения приближалась к 2 млн 700 тыс. человек (примерно в два раза больше современного Нижнего Новгорода). Город был признанной художественной столицей мира. По подсчётам искусствоведов там проживало около 30 тыс. мастеров изобразительного искусства — живописцев, графиков, скульпторов… Даже если эта цифра преувеличена, то 10 тыс. таковых набиралось с лихвой.
Жизнь всей этой массы творцов крутилась между двумя большими городскими кварталами. На северной окраине города был разбит бульвар Монпарнас*. На бульваре и в прилегающих к нему улочках ютилось множество недорогих маленьких кафе и забегаловок. В начале XX в. там шло большое строительство пятиэтажных зданий с мансардами под крышами. Там же можно было снять дешёвое жильё, но для большинства художников это была великая роскошь.
____________________________
* Монпарнас (фр.) — гора Парнас.
Прямо напротив Монпарнаса, на южной окраине города располагался заросший густым кустарником крутой холм Монмартр*. Там тоже селилась беднота, не имевшая средств для жизни в других районах города. На Монмартре располагалось знаменитое общежитие художников Бато-Ловуар** — обитель парижской богемы начала XX столетия. Это было большое пятиэтажное здание, поделённое на множество маленьких комнатушек. На весь дом имелся один водопроводный кран; на 30 комнат был один туалет с дверями без крючка; комнаты отапливались печками-буржуйками. Для нищих художников условия были приемлемыми. Рядом с общежитием находилась забегаловка с громким названием кабаре Ляпан ажиль***. Она принадлежала сердобольному парижскому шансонье, который часто выставлял у ворот кабаре большой котёл с бесплатным супом для нуждающихся.
_______________________________
* Монмартр (фр.) — холм Мученика. Монмартр (фр.) — холм Мученика.
** Бато-Ловуар (фр.) — Плавучая Прачечная.
*** Ляпан ажиль (фр.) — Шустрый кролик.
Поначалу Модильяни поселился в мансарде на Монпарнасе и вёл жизнь типичного маменькина сынка, капризного, ни к чему не приспособленного, но при этом самостоятельно путешествующего денди. Как результат, быстро таяло дядюшкино наследство, и Амедео вынужден был перебраться на Монмартр, поближе к нищей богеме Бато-Ловуара. Художник до конца своих дней остался своеобычным подобием собственного отца — безответственным ребёнком в обличии взрослого мужчины.
По словам биографов, молодой человек долго искал себя в искусстве. Однако жизнь в богеме в первый же парижский год сделала его наркоманом — Модильяни пристрастился к гашишу, затем были опиум, кокаин и морфий. Согласно преданию, однажды, обкурившись гашишем, художник нарисовал карандашом женскую голову удлинённой формы, слегка наклонённую, с длинной лебединой шеей. Так родился стиль Модильяни. Но это будет потом.
А в первый год художник вспомнил о своём предке, великом Спинозе, и ударился в мистику — он стал изучать каббалу. Если не на всех его картинах, то на значительном их числе, а ещё больше на рисунках, можно увидеть хитро вплетённые в изображение каббалистические символы и знаки.
Обычно все эти отклонения биографы художника объясняют поиском собственного стиля. На одном из рисунков 1907 г. «…Амедео оставил надпись: “То, что я ищу, — это отнюдь не реальность, но и к ирреальному оно тоже никак не относится, скорее к Бессознательному, к тайне Инстинкта, обусловленного этническими (еврейскими — В.Е.) свойствами”, утверждая таким образом, что, выходя за пределы, диктуемые обычным жизнеподобием, он пытается воспроизвести не что иное, как душу своих моделей»*. В последних словах биографа кроется тайна живописи Модильяни — со своей светской, частично иудейской стороны, он искал тот же путь, которым столетиями до него шло православное иконописание, но от которого отвратили католическую Европу гении итальянского Возрождения.
_____________________
* Паризо К. Модильяни. — М.: Текст, 2008.
Вскоре у Модильяни появился первый меценат. Звали его Поль Александр. Молодой врач, он совместно с братом снимал у муниципалитета Парижа полуразвалившийся дом под прозванием Дельта, где могли бесплатно жить нищенствовавшие художники. Пристроился к ним и Модильяни. Познакомившись с итальянцем, Поль Александр стал покупать у него рисунки, и это был первый доход, заработанный Амедео собственным творчеством.
По совету Александра Модильяни записался в Общество независимых художников, что позволило ему за минимальную плату в 10 франков размещать свои картины на общих выставках. Однако работы итальянца какое-то время не привлекали внимания. Только в 1910 г. критика впервые высоко оценила его картину. Это был «Виолончелист», представленный художником на XXVI Салоне независимых. На выставке было показано более 6000 тыс. работ далеко не худших мастеров. Поскольку из этого океана произведений пресса выделила лишь десяток самых достойных, писать о непризнании Модильяни критикой рука не поднимается. Другое дело, что рекламы — этого двигателя торговли ХХ столетия — у художника в те годы ещё не было. Последующие десятилетия окупили эту незадачу с лихвой. Другое дело, что Амедео до тех счастливых времён не дожил.
Модильяни был любвеобильным мужчиной, да и сам весьма нравился женщинам, поскольку имел приятную внешность, умел ухаживать и привлекал аристократическими манерами в контрасте с прочими хамоватыми художниками-мужланами. Правда, в Париже он общался исключительно с вольными художницами (вроде Мод Арбантес) и натурщицами (читай, либо с эксгибиционистками как Кики Монпарнасская, либо с откровенными шлюхами).
В 1908 г. Модильяни вступил в любовные отношения с Мод Арбантес. Женщина забеременела, однако это не помешало ей собрать вещи и уплыть в поисках счастья в Америку. Что стало там с нею и с первенцем художника не известно. Сохранилась только прощальная телеграмма женщины Полу Александру: «Завтра я прибываю в Америку. Всё время читаю Малларме. Нет слов, чтобы выразить как мне не хватает наших вечеров, которые мы провели возле Вашего очага. Какое прекрасное время!..» С этими словами Мод и дитя исчезли из анналов истории.
Затем у Модильяни последовала длинная череда интимных увлечений, одна из которых обернулась весьма гадостной и малопонятной интригой в судьбе русской культуры.
25 апреля 1910 г. в Киеве венчались Анна Андреевна Горенко (Ахматова) и Николай Степанович Гумилёв. Медовый месяц они решили провести в Париже и выехали туда 2 мая.
Подробности этой поездки не сохранились. Как отметил друг семьи С.К. Маковский*: «В Париже они отдались всей душой музеям города-светоча и французской литературе»**. В начале июня молодожёны уже были в России.
____________________________
* Маковский, Сергей Константинович (1877 — 1962) — поэт, художественный критик, издатель. Сын великого русского художника Константина Егоровича Маковского. Главный редактор журнала «Аполлон» в 1911 — 1912 гг.
** Маковский С. Николай Гумилёв по личным воспоминаниям // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: Вся Москва, 1990.
В восьмистраничном очерке 1959 — 1964 г. «Амедео Модильяни», единственном, где поэт рассказала о своём знакомстве с художником, Ахматова сообщила: «В 10-м году я видела его чрезвычайно редко, всего несколько раз. Тем не менее он всю зиму писал мне»*. Когда, как и где состоялось знакомство поэтессы с художником не известно. Выдумок на этот случай много. Самая распространённая версия такова. Гумилёв, уже бывавший в Париже, водил супругу по знаменитым парижским литературным кафе. Одним из таких кафе была «Ротонда». Там Модильяни увидел Анну и якобы мгновенно воспылал к ней страстью. Гумилёв это заметил, случился конфликт… Одним словом, перед нами очевидная выдумка, сочинённая сторонними людьми уже после кончины Анны Андреевны, но изначально опровергнута её очерком.
_____________________________
* Ахматова А. Избранное. — М.: Худож. лит., 1974.
Если бы Модильяни серьёзно конфликтовал с Гумилёвым, вряд ли у него оказался бы адрес Ахматовой. Или сама история с письмами — выдумка Ахматовой? В любом случае, биографы поэта утверждают, что все письма сгорели во время пожара в её доме, сохранились лишь воспоминания о строках из этих писем, которые Анна Андреевна записала в очерке «Амедео Модильяни» — через 49 лет после их первого прочтения. Когда был пожар в доме Ахматовой, погубивший письма Модильяни, выяснить мне не удалось.
О конфликте итальянца с супругом Анны мы узнаём из того же очерка. Но к Ахматовой он не имел никакого отношения и сама поэт узнала о нём случайно от мужа: «Только раз Н.С. Гумилёв, когда мы в последний раз вместе ехали к сыну в Бежецк (в мае 1918 г.) и я упомянула имя Модильяни, назвал его “пьяным чудовищем” или чем-то в этом роде и сказал, что в Париже у них было столкновение из-за того, что Гумилёв в какой-то компании говорил по-русски, а Модильяни протестовал…» Так что история о «Ротонде» очевидная выдумка. Так же, как странным кажется заявление Ахматовой: «Я ни разу не видела его пьяным, и от него не пахло вином. Очевидно, он стал пить позже, но гашиш уже как-то фигурировал в его рассказах». Всё парижское окружение Модильяни и Гумилёв рассказывают о пьянстве художника, только Ахматова ничего не видела. А было ли это знакомство в 1910 г. или такова фантазия Анны Андреевны, оправдывающая её отношения с Модильяни в 1911 г.? Сие есть тайна за семью печатями, но слишком многое (и в первую очередь множество противоречий с биографическими фактами из жизни Модильяни в 1910 г.) говорит о том, что никакого знакомства в тот раз не было.
Весной 1911 г. Гумилёв и Ахматова серьёзно разругались по поводу того, кто из них пишет лучшую поэзию. Анна Андреевна, поощряемая другими поэтами во главе с Вячеславом Ивановым, публично заявила мужу:
— Всё равно мои стихи лучше твоих!
В мае обстановка в семье накалилась до такого предела, что Анна Андреевна уехала к матери в Киев, а оттуда с невесть откуда взявшимися 2 тыс. рублей отправилась развеяться в полюбившийся Париж. Предполагают, что деньги жене швырнул Гумилёв, намекая на неизбежный развод. Сам он тогда же уехал в материнскую усадьбу Слепнёво, что находилась в Бежецком уезде близ Твери, и оставался там, пока к нему не приехала мириться Ахматова. Примирение состоялось в июле 1911 г., поэты вновь зажили душа в душу, результатом чего стало зачатие и 1 октября 1912 г. рождение сына Лёвушки, ныне прославленного мыслителя Льва Николаевича Гумилёва.
Итак, обиженная на мужа, обескураженная двадцатилетняя Анна Андреевна приехала в Париж в конце мая 1911 г. Воспитанная в русской высоконравственной традиции начала XX столетия, всю предшествовавшую жизнь пребывавшая под плотной опекой близких, женщина имела весьма смутные представления о будничной жизни, а тут вдруг впервые оказалась один на один с огромным, не знакомым ей городом. Неизбежно Ахматова растерялась. Остановившись в гостинице, она отправилась по знакомым местам, куда её водил «завистливый» супруг.
Вот тогда-то, в Париже, видимо, и случилось настоящее знакомство Ахматовой с Модильяни. Ведь он был завсегдатаем богемных кафешек. По неопровержимым свидетельствам художник уже был заядлым наркоманом-гашишистом и пьяницей. Жизнь Модильяни расписана многочисленными биографами чуть ли не по дням, поэтому достаточно познакомиться с несколькими исследованиями, где рассказывается о 1908 — 1911 гг., чтобы убедиться в уже устойчивой болезненной зависимости Амедео. Рассказы о пьяных дебошах, когда Модильяни драл картины и крушил скульптуры других авторов, объяснят, почему парижская богема старалась держаться подальше от итальянца. Ведь в ярости ему ничего не стоило схватиться за нож, даже будучи трезвым.
Уже в 1909 г. побывавшая у Амедео в Париже сестра его матери тётушка Лаура написала, что выглядел племянник ужасно. Мать Евгения позднее смягчила её слова, отметив: «Выглядит он неплохо». О последующем пятилетии жизни художника биографы рассказывают: «…не просыхающий ни дня, одурманенный гашишем, нищий, драчливый, больной человек без будущего, который в неполные тридцать лет выглядит развалиной»*.
___________________________
* Ауджиас, К. Модильяни. — М.: Молодая гвардия, 2007.
Такой контраст между тем, что написала почти через пятьдесят лет Анна Ахматова, и тем, как говорили и писали близко знавшие Модильяни люди о тех годах, прямо ставят нас перед фактом, что Ахматова была нечестна в своём очерке. Анна Андреевна много лет отказывалась писать воспоминания о Модильяни, отказывалась давать интервью об их знакомстве, предпочитала не откровенничать на эту тему с близкими…
Толчком к написанию очерка «Амедео Модильяни» явно стал французский фильм о судьбе Модильяни «Монпарнас, 19», вышедший на экраны в 1958 г. и тогда же увиденный Анной Андреевной на закрытом показе в Ленинграде. Недаром она завершила свой очерк словами: «…совсем недавно Модильяни стал героем достаточно пошлого французского фильма “Монпарнас, 19”. Это очень горько!»* Ахматова предчувствовала неизбежность той вакханалии слезливого блудодейства, которая случилась после её кончины.
___________________________
* Ахматова А. Избранное. — М.: Худож. лит., 1974.
Неизвестно, кто первым запустил в широкую аудиторию сплетню о романтичной светлой любви между великой русской женщиной-поэтом и великим итало-французским художником, но сплетня быстро разрасталась как снежный ком. Очевидно то, что она начала расползаться уже после смерти Ахматовой, а в эпоху развала СССР приняла лавинообразный характер. Уже в 1990-х гг. для биографов Модильяни во всём мире стало обязательным включать в книги о художнике вставки о его любви к Ахматовой. Вставки делались даже при переиздании уже выходивших без этой истории книг.
Стихотворения Ахматовой, входящие в прямое противоречие с её очерком о художнике, ныне объявлены посвящением Модильяни. Поскольку доказать это невозможно, принята за аксиому формула: «данное стихотворение навеяно любовью к Модильяни». Как так получилось, объяснить никто не берётся. Однако если Ахматова находила возможным без стеснения посвящать и публиковать посвящения своим лесбийским пристрастиям, то почему в случае «посвящения» Модильяни вздумала скрыть этот факт? Даже после развода с Гумилёвым? Непонятно.
Но вершиной подлости (по другому и не скажешь!) стала история с рисунками Модильяни. В очерке Анна Андреевна написала: «Рисовал он меня не с натуры, а у себя дома, — эти рисунки дарил мне. Их было шестнадцать. Он просил, чтобы я их окантовала и повесила в моей царскосельской комнате. Они погибли в царскосельском доме в первые годы революции. Уцелел тот, в котором меньше, чем в остальных, предчувствуются его будущие “ню”…»*.
__________________________
* Там же.
Единственный сохранившийся у неё рисунок Модильяни с изображением Ахматовой публиковался ещё при жизни поэта. Смущает то, что такие почеркушки Модильяни рисовал очень быстро, до 25 штук в час*. Нарисовав, он пытался их тут же продать — по цене от 35 до 10 франков за стопку. Свидетельств этому много. Зачем художнику потребовалось рисовать Ахматову потом, дома, и дарить ей почеркушки поштучно — тайна за семью печатями. Но дело не в этом.
___________________________
* См. Ауджиас, К. Модильяни. — М.: Молодая гвардия, 2007.
В 1993 г. парижская газета «Русская мысль» в номерах от 14—20 октября поведала, что русская славистка Августа Докукина-Бобель, ныне живущая и работающая в Италии, обнаружила в архивах покойного Поля Александра восемь карандашных рисунков Модильяни с изображением Анны Ахматовой. Шесть рисунков из них «ню».
Как и для чего делались «русские сенсации» в 1990-х годах отечественному читателю отлично известно. Кто изображён на рисунках, идентифицированных как изображения Ахматовой, понять невозможно. Откуда и когда появились рисунки в коллекции — не выяснено. Даже авторство Модильяни сомнительно. Однако ярлык «Анна Ахматова» к ним приклеен теперь навечно. Более того, «ню Ахматовой» якобы работы Модильяни продолжают во множестве появляться в печати и Интернете.
В любом случае обнаруженные «рисунки Модильяни» наводят на следующие рассуждения.
Если найденные в 1993 г. рисунки фальшивые или на них изображена неизвестная натурщица, отдалёно напоминающая Анну Ахматову, скорее всего очерк «Амедео Модильяни» был написан как оправдание самого факта её знакомства с художником, как утверждение, что ничего непристойного в их отношениях не было. Просто в кризисные дни жизни встретились два одиночества и помогли друг другу преодолеть тяготы смятения.
Ведь как раз к лету 1911 г. Модильяни после ряда дебошей и скандалов, совершённых им в наркотическом дурмане, был отринут парижской богемой и на какое-то время стал изгоем. Кроме того, признание его «Виолончелиста» парижской критикой не принесло художнику никакого материального дивиденда, что спровоцировало творческий кризис — он просто отказывался писать, только сочинял сюжеты возможных картин, но так никогда и не написал их. Анна Андреевна вообще оказалась на грани развода с Гумилёвым, что для женщины предреволюционной поры было сравни с жизненной катастрофой. Можно признать, что их случайная парижская встреча 1911 г. и дружба оказались счастливыми для обоих. Весь очерк Ахматовой наполнен уважением и отстранённостью, прямо указывает на дружбу, но никак не на любовь.
Если найденные в 1993 г. «рисунки» подлинные, то надо признать, что мы имеем дело с весьма распространённым видом мести обиженной женщины её законному мужу и с воспользовавшимся этой женской слабостью сластолюбивым, но нищим бонвиваном-художником. Печально, но факт. Все прочие рассуждения скорее относятся к разновидностям интеллигентской демагогии.
В любом случае, каждая из приведённых выше версий даёт ответ на подавляющее число вопросов, которые возникают у сторонников версии «светлой любви двух гениев». Надуманность истории о чувствах между Ахматовой и Модильяни очевидна. Печально то, что Анна Андреевна предвидела нечто подобное, но и одновременно понимала, что сама виновата во всём, поскольку из мелкого женского тщеславия прихвастнула в своё время знакомством с парижским художником — ведь в конце 1920-х гг. её известность не шла ни в какое сравнение со славой Модильяни. Вот и стал ахматовский очерк «Амедео Модильяни» слабой попыткой завуалировано оправдаться.
Наркотики, беспробудное пьянство и многочисленные сексуальные связи существенно подорвали здоровье Модильяни. В начале 1913 г. он угодил в больницу, долечивался у матери в Ливорно. По возвращении его во Францию парижская богема приняла Амедео как родного. Он вновь стал её полноправным членом. Правда, с этого времени окружение Модильяни составляли преимущественно художники и скульпторы из еврейской диаспоры — Моисей Кислинг, Жак Липшиц, Хаим Сутин, Осип Цадкин и др.
Тогда-то и появился таинственный букмекер Шерон, который стал торговцем предметами искусства при галерее его тестя. Он делал ставку на неизвестных художников, за гроши скупал у авторов их произведения и пытался раскручивать их имена среди богатой публики. «Шерон приглашал молодого художника в свою галерею, хвалил, поил. Потом подсовывал на подпись вконец опьяневшему эксклюзивный контракт. Так предприимчивый торговец скупил одну за одной скопом уложенные в штабеля картины из мастерской японского художника Фужиты по цене семь франков за картину или пятьдесят за стопку. Нищему Цадкину, который был согласен на все, он предложил десять франков за шестьдесят рисунков. Модильяни установил такую таксу: золотой луидор (двадцать франков) в день за всё, лишь бы, как записано в одном из пунктов довольно любопытного договора, эти картины “были шедеврами”.
Шерон поместил Амедео в полуподвальное помещение своей галереи, куда тот обязан был являться к десяти утра. Моди предоставлялись полотна, кисти, краски, бутылка коньяка и служанка в качестве натурщицы. Поначалу торговец предложил свою жену, однако Модильяни наотрез отказался. Когда Амедео заканчивал писать, он стучал в дверь, хозяин отпирал, забирал картину и выдавал двадцать франков.
Что это были за странные отношения, о которых никто толком ничего не знает? На чем они основывались? Был ли Шерон эксплуататором или дальновидным дельцом, почувствовавшим гения? А может, он был добрым и наивным человеком — ведь тогда, в 1913 году, только сумасшедший мог делать ставку на Модильяни. Местом работы был подвал — одно из самых знаменитых в истории искусств помещений, которое очевидцы описывали по-разному. По словам одних — полностью без окон, как каменный мешок. По словам других — нормальная мастерская, только хуже освещенная…
История с Шероном и его подвалом — типичный пример возникновения слухов, из которых со временем возник миф Модильяни. Обогащенная яркими и колоритными деталями сплетня: подвал, служанка, которая ежедневно была отдана в распоряжение Модильяни и закрывалась с ним, чтобы он писал ее обнаженной, — дает богатую пищу для пересудов. Толпа склонна верить слухам в гораздо большей степени, чем фактам. И что было на самом деле, уже не имеет никакого значения.
Достоверно известно лишь то, что в каталогах работ Модильяни никогда не было тех картин, которые являлись собственностью Шерона. И это, по всей видимости, свидетельствует о краткости их взаимоотношений. Знакомство с Шероном возбудило в художнике резкую антипатию к торговцу, которая переросла в ненависть, да такую сильную, что однажды, когда Амедео, возбужденный алкоголем, увидел его возле “Ротонды”, он всерьез намеревался размозжить ему голову стулом»*. В любом случае, художественно переосмысленная история с Шероном легла в основу фильма «Монпарнас, 19» и породила трагическую сплетню о том, что якобы торговцы предметами искусства нарочно морили гения голодом, за гроши скупая его творения, чтобы после смерти бедолаги нажиться на распродаже его шедевров.
_______________________________
* Ауджиас, К. Модильяни. — М.: Молодая гвардия, 2007.
Когда началась Первая мировая война, Амедео Модильяни попытался вступить в армию. Но медицинская комиссия его сходу забраковала. Пьянство и наркотики к тому времени уже превратили художника в ходячую развалину. Врачи ему посоветовали прямо:
— Начинай-ка лучше лечиться, парень!
Всё, что происходит, к лучшему. Именно в годы войны талант Модильяни достиг своего апогея. При этом художник стал необычно плодовитым — писал по 50 — 60 и более картин в год. Ведь речь в данном случае идёт не о проходных картинах, а о шедеврах мирового уровня.
В последний год войны Амедео познакомился с Леопольдом Зборовским, польским евреем, кокаинистом, поэтом и меценатом на родительские деньги (благо родители безотлучно жили в Канаде). Зборовский стал главной финансовой опорой художника.
Он же представил Модильяни подруге семьи Люние Чеховской. Они тоже стали друзьями, а Люния — одной из самых любимых моделей художника. С неё написаны четырнадцать (!) настоящих живописных портретов. Сравните с минутной ахматовской почеркушкой. Модильяни писал Люнию до последних дней своей жизни. Женщина ему симпатизировала, но никогда перед художником не обнажалась и любовниками они не стали. Это притом, что ко времени их знакомства супруг Люнии пропал без вести на фронте, и одинокая женщина, дабы избежать одиночества, предпочитала жить в семье Зборовских.
В феврале 1917 г. тридцатитрёхлетний Модильяни познакомился с девятнадцатилетней начинающей художницей Жанной Эбюртен. До встречи с Амедео девица месяц сожительствовала с его знакомым художником японцем Цугухарой Фужитой. Женщина влюбилась в Модильяни с первого взгляда и навсегда. Даже пьяным и буйным он не был для Жанны отвратительным. Амедео не раз жестоко избивал возлюбленную, но она терпела, прощала и продолжала ухаживать за сожителем. Возмущённые родители выгнали дочь на улицу, и она навсегда ушла к Модильяни. Друзья нашли для влюблённых маленькую комнатушку.
К сожалению, художник уже был хроническим алкоголиком, законченным наркоманом и болел тяжёлой формой туберкулёза. Всё это не мешало Амедео писать ню. Позировали ему самые отпетые натурщицы, но Жанна не ревновала.
С начала 1918 г. картины Модильяни стали покупать. К нему пришла известность. Время безденежья помаленьку уходило в прошлое. В ноябре 1918 г. у сожителей родилась дочь — Джованна Модильяни… Но судьба уже вела Модильяни к печальному концу.
В начале января 1920 г. Амедео случайно повстречал своего друга-собутыльника Мориса Утрилло, которого только-только выписали из сумасшедшего дома. На радостях друзья устроили бурную попойку на несколько дней. Выйти из запоя Модильяни в этот раз не успел. 10 января он тяжко заболел: либо началось воспаление лёгких, либо случился приступ нефрита, либо взял своё туберкулёз. Жанна как раз была на девятом месяце беременности вторым ребёнком. Чтобы утихомирить всё ещё бушевавшего возлюбленного, женщина потихоньку носила ему в постель вино. Как результат, на седьмой день болезни у Амедео горлом пошла кровь. Зборовский спешно отправил его в больницу для бедных. Там 24 января 1920 г. художник умер.
На следующий день друзья чуть ли не силой отвели Жанну к родителям. Лучше бы они этого не делали. Ранним утром 26 января женщина выбросилась в окно шестого этажа, погубив и себя, и не рождённого ребёнка. По требованию её родителей покойных похоронили на разных кладбищах. Однако через два года брат Жанны перезахоронил её останки в могилу Модильяни.
В первые же часы после того, как стало известно о смерти художника, цены на его картины и рисунки подскочили в разы и с тех пор не перестают возрастать. Это породило слухи, будто теперь уже Зборовский нарочно занижал их стоимость, тайно выжидая смерти Модильяни. Объективные исследователи признают эти слухи бессовестной клеветой.
Старший брат Модильяни отвёз малютку Джованну Модильяни к бабушке Евгении и тётушкам. Всем им от наследия художника ничего не досталось — родным свои картины и рисунки Амедео не дарил. Да они этого не очень-то и хотели.