Неужели 20
Я проснулась в половину третьего ночи, за полчаса до волчьего часа, и прямо вся извертелась, переворачиваясь с боку на бок, мысленно сочиняя ответ Леониду Старикову.
Во-первых, моя дочь не "недоучка". Она закончила высшую школу криминалистики при полицейской академии Чешской Республики по специальности "Профилактика преступлений", я писала об этом уже не раз, мы с Франтой-старшим оплатили: я первый курс, второй мы пополам, а третий он сам, потому что у меня на тот момент уже никаких денег не было. И не раз Франта-старший, в возникающих скандалах, припоминал Наташе это обстоятельство "Мы за что деньги платили?! Чтоб ты администратором в магазин "Альберт" пошла?" В итоге мы за то деньги платили, чтоб Наташа устроилась работать на почту. Простым оператором. Но без высшей школы криминалистики ее бы туда попросту не взяли. И что значит, почта - дело нужное? Да почта - это место, где государство с народом расплачивается напрямую. Это архи-нужное дело!
Другое дело, что Наташа любит детей. Или настолько любит своих мужчин, что каждому дарит по ребенку. Мне даже Сашку жалко, отца Владика, что никогда-то он его не видел, кроме как в последний раз в полтора годика, когда давал разрешение на вывоз ребенка за границу. А Владика, у которого фактически никогда не было отца, жальче всех. У Франтика папа всю его жизнь есть, и сейчас, когда ему исполнилось шестнадцать, есть, и еще какой папа, я же вижу, что Франтик ухожен, спокоен, рассудителен, медлителен и игрив, он со своих пятнадцати лет, по решению суда, после развода родителей, живет со своим отцом до своего совершеннолетия, и я просто счастлива, что это так. Мальчику нужна мужская рука, без нее он дичает и становится без ветрил, чему яркий пример - мой брат, которого отец бросил в пятнадцатилетнем, самом ответственном возрасте для мальчика, ради какой-то крашенной перекисью циничной бабы, начальницы детской комнаты милиции района, которого он был председателем. Я так тоскую по брату, господи, как я тоскую по нему. Я не могу смириться с его смертью. Я не могу до сих пор.
Про Даду промолчу. Дада - наше общее солнце, для всех нас, жителей всей земли, ему через двадцать дней ровно год исполнится, и ровно год, как все пошло к лучшему, все к лучшему и к лучшему, если б не мама! С ее смертью я тоже не могу смириться. До сих пор.
Во-вторых, этот Владик-безотцовщина, до сих пор работает на маминой почте, куда она его засунула, уходя в свой первый декрет, года два назад, сначала только "на бригаду", а через полгода его взяли в штат. Все почтовые работницы почты и ее отделений в нем души не чают. Нервный, амбициозный, работает за троих (а не живет, и не прожил!), я ему талдычу "пусть тебя почта учиться отправит, хотя бы заочно, ты должен из этого склада, из этих пыльных штабелей, подняться хотя бы на одну ступень, хотя бы до собственного стола и кресла, из которого сможешь руководить всеми почтовыми работницами почты и ее отделений, которые в тебе души не чают". Он смеется. Он не понимает У него просто отца не было. Зато я есть. И я любому глотку перегрызу, кто попытается обидеть моего Владислава. Кто попытается сказать, как про Игоря говорила Валентина, бывшая начальница детской школы милиции, нынешняя жена моего бедного, умирающего бога-отца, что он тюфяк и тюфяком прожил.
В третьих. Или все-таки, во-первых.
Во-первых, я писатель. Мне Маришка еще когда сказала "тебе не нужно никаких рецензий, ты лучше всех сама знаешь, что такое, твоя литература". А мой учитель, Юрий Липатников, царствие ему небесное, тридцать пять лет назад сказал "Вы не пишете литературу, Ирина, Вы в ней живете", и да. Я всю жизнь благодарна ему за эти слова. Мне, конечно, мало есть, чем погордиться, но я пишу потому что не могу не писать. Когда могу - не пишу.
В половине пятого утра я все-таки поднялась из горячих простыней, и отстучала на клавиатуре ответ:
" Все так. И я готова спокойно умереть хоть сейчас, но мне еще хочется видеть, как растет Дада. А тебе, Леонид, ничего не хочется".