Отец, как и обещал Борьке на восьмой его день рожденья, взять с собой на рыбалку, слово сдержал и несмотря на морозы и его простуды, тихо разбудил его: - Вставай уже! На рыбалку сегодня. Я скоро приду, а ты будь готов.
Мать уже ходила по дому, готовила рыбакам что-нибудь с собой перекусить, отец ушел за лошадью, а Борька стал собираться и говорил с матерью:
- С рыбой сегодня будем: знаешь же, какой я удачливый?! Всегда ловлю.
- Ещё одни подштанники надень, рыбак! Замерзнешь там за целый день-то. Да нос не открывай, а то снова отморозишь. Да костёр разведите, а если холодно будет, то побегайте. Не забыл ещё, как барин-то и в шубах в санях замёрз, а мужик рядом бежал и хоть бы что ему с того мороза?
- Не забыл… Мормышек папка не забыл сварить? Покраснели хорошо?
- Ничего он не забыл и покраснели как надо!
Мормышками в деревне называли живущих в незамерзающих ручьях, плоских, мелких кособочек из отряда, наверно, ракообразных – у них было много ножек и похожи они были на мокриц, живущих в каждой деревенской избе, где сырость. Серое их тело, похожее на запятую, в кипятке моментально становилось красным.
Варить их тоже надо было уметь: переваришь чуть и всё - от одного только рыбьего прикосновения они сразу же разваливались и срывались с крючка. Поэтому варили их в специальном дуршлаге, опуская в кипящую воду и как только они начинали краснеть, их сразу же вынимали и опускали в холодную воду.
У отца это хорошо получалось и потом те, кто плохо сварил, прибегали и просили:
- Василий! Дай твоих, а то мои сразу разваливаются!
Никто, никогда не жадничал! Коллектив был дружный и постоянный, да и ловили - без рыбы домой никогда не приезжали. Поэтому, если сам не успел сварить, не смог или ещё что, то можно было ехать и без мормышек, кто-нибудь, да даст.
Вообще-то, мормышкой называется маленькая блесна, а почему этих, варёных, называли мормышками, никто и не знал - мормышка, да и мормышка.
- Ну-ка, на… - мать подавала Борьке ещё свитер. - Лишним не будет – если «разжаришься» там, возьмёшь, да и снимешь.
- И так уже, как медведь, – бурчал он, - ни согнуться, ни разогнуться…
Свитеров у Борьки было всяких полно: мать сама шерсть пряла, красила и вязала неглядя - любила вязать что-нибудь новое, для деревни необычное. Шарфов и носков тоже было немерено. На нос он попросил у неё её зелёный платок - он был потоньше и дышать через него было легко.
Пришел отец, рассматривал уже одетого:
- Молодец, уже готов! Чаю-то надо обязательно перед дорогой, а ты уже оделся? Взмокнешь теперь весь.
- Ну, пока мамка ставит на стол, пойду на лошадь гляну!
На улице мороз, градусов двадцать и лошадь, с заиндевевшей мордой, стояла возле калитки. Борька погладил её по губам, дал ей кусочек рогалика. Осмотрел сани-розвальни, с хорошим навильником сена на задке, громадным тулупом на передке, потрогал вожжи и побежал в дом – всё, как обычно, приготовил отец.
- Карьку опять взял! - порадовался он за лошадь. - Хорошая, спокойная, стоит себе, жует! Больше всех мне нравится и рысь у неё лучшая из всех наших лошадей. Только, вот, жаль, что старая она! Говорят, «изработанная» она, но она ещё всех обгонит…
Карька, и правда, была уже старой, в возрасте кобылой, но не выработанная: всю свою жизнь возила только разных управляющих, потому что была породистой, красивой, со статью лошадью. Никогда не пахала и не сеяла! Поэтому её и держали еще на подхвате. От простых лошадей отличалась красивым и быстрым бегом, никогда не переходила на галоп, но теперь, правда, быстро уставала, шла «в загон», шумно дышала и долго приходила в норму. Все расстояния, а на длинные её уже не посылали, выдерживала пока хорошо. Любила детей - так и хотела бы всех их обнюхать и потрогать своими мягкими, бархатными губами! Да и дети - все её знали и чем могли угощали.
- Ну, что, чай быстро пью и поехали? - Борька нервничал! - А то, поди уж ждут нас, а мы тут чаёвничаем?
Он торопливо допил свой чай, отец взял сумки, перепроверенные на несколько рядов:
- Ну, присядем на дорожку, чтобы нам повезло, помолчим и поехали!
Всякий раз, когда куда-нибудь отправлялись, это был ритуал - сесть и помолчать! Молитв отец не знал никаких. Борька тоже. Только мать, набожная, что-то пришептывала: какая-то иконка висела у них с отцом над кроватью в углу, на которую мать и поглядывала сейчас.
Отец учил Борьку, что в этот момент, надо тихо сидеть и думать: не забыл ли что?
Ничего не припоминалось, вроде бы всё на месте, отец встал:
- Ну, с Богом, тогда! Поехали мы...
Отец ещё с войны был коммунистом и в Бога, вроде не верил, но часто его вспоминал. Атеистом, похоже, он тоже никаким не был и не ворчал, когда безграмотная мамка крестилась скрытно, а снисходительно улыбался и покачивал головой.
Бога в доме никто не хулил, но и лбом об пол не стучались. Думали, что он наверное есть, но разговоров об этом вслух не водилось.
***
Отец разложил на передке саней сено, посадил на него Борьку, укрыл тулупом, уложил сумки и они тронулись к месту сбора.
- Вовремя мы! – отец кивал вперёд и улыбался. - Видишь, сосед тоже только что отъехал? Хорошо бы и те уже подтянулись, чтобы не ждать, не мёрзнуть. Ты, рыбак, теперь терпи - до самого восхода солнца холодно будет. Главное - чтобы ноги не мёрзли! Если ногам не холодно, в тепле они, то человек не мёрзнет. Если что, то сразу скажи и не терпи - найдём способ, как их отогреть.
- Да мне и не холодно! Мамка столько на меня насдевала, что хоть пятьдесят шесть морозов пусть будет, не замерзну я! Смотри, уже все собрались и теперь на нас будут ворчать, что последние мы.
Мужики заорали, что наконец-то все собрались, издали прокричали приветствия и караван двинулся из деревни на выход по единственной, набитой санями дороге, вверх по течению реки, где были особые места в затонах, где рыба сбивалась на зимовку в кучу и можно было за день наловить рыбы на целый месяц для большой семьи. Кто хотел и не ленился, у того рыба никогда не переводилась и конечно, это было большим подспорьем для простых деревенских семей.
Но, рыбалка была не только отдыхом или способом добычи пропитания, но и одним из редких дней общения мужиков с детьми, где они учили своих отпрысков уметь жить в колективе, жить и, вообще, терпеть эту жизнь. Учили слушать старших, постепенно и настойчиво передавали им свой опыт жизни и смекалки - учили думать "просто"! Думать, как порой можно выйти из непростого положения совсем легко и просто - такого опыта у них хватало!
В их рыбацких шутках тоже было много смысла и Борька любил слушать эти байки, особенно, когда их рассказывал дядя Терентий после первого завтрака, когда мужики выпивали по стопке. Он-то и знал все эти богатые рыбой места, а ещё больше, он знал всяких шутливых историй, прибауток и очень хорошо пел песни, да и слух, и голос у него был.
Он и сегодня был за "Сусанина", который и вёл всю колонну, а мужики, если ловили плохо, всегда ему говорили - «…не туда ты нас завёл, Сусанин»!
По времени - утро, но было ещё темно и мороз был терпимый. Скрипели полозья саней, слышно было, как "ёкает селезёнка" у Карьки, бегущей рысцой, да иногда, она ещё и фыркала. Править ей было не надо, подводы бежали след в след, только и было слышно скрип, да фырканье четырёх лошадей...
***
Борька смотрел на ровные, белоснежные поля, в темноте казавшиеся синими:
- Пап, а волки на нас не нападут? Вчера рассказывали, вроде много их в этом году развелось. Будто бы отстреливать будут. Где-то, даже овец потаскали.
- Нет, не нападут. Волки, они не такие дурные, чтобы на такую ораву нападать. Волки, сынок, очень умные! Не слышал я давно, чтобы на людей нападали или уж задрали кого-то. Да и "наши волки", они нас уже давно знают даже по походке и запаху! Те волки, которые возле нашей деревни всю жизнь свою крутятся. А если какая-нибудь другая стая придёт, так их наши не пустят на скотомогильник. Они покрутятся-покрутятся, да и уведет их вожак в какое-нибудь другое место.
- А что на скотомогильнике? Они что, дохлятину жрут?
- Стараются не жрать! Да голод не тётка, иногда заставляет. Да и люди им невольно помогают, чтобы они сильно не зверели.
- А как невольно помогают?
- А очень просто! Все знают, что они сейчас здесь и жрать им всё равно надо. Так вот, когда скотина болеет, вот-вот подохнет, её забивают, чтобы она не мучилась. А это уже не дохлятина и такую они хорошо жрут, а потом и шкура у них будет хорошая, а отстрел будет, то будут и все шкуры пригодные...
Отец помолчал, потом пожал плечами:
- А, вот, будет ли отстрел в этом году, я не знаю? Февраль - не поздно ли уже, ведь у них, наверно, гон уже начался и волчицы в поисках ходят? Может и не будет отстрела в этом году, потому что только говорят, что их много развелось, а будто бы их и не больше, чем раньше-то было. Так что, после скотомогильника - волки уже не голодные и в село они не полезут.
ПОЛКАН и его территории.
Отец закурил свою «Беломорину», прикрылся воротником тулупа:
- Да! В село-то они и вообще не пройдут - там ведь Полкан со своими дружками их ждёт! Видел, как из деревни выезжали, провожал он нас?
- Видел! Сначала подумал, что это волки, а потом узнал его, поэтому и про волков спросил. Да, Полкан! Холодно ему, вот он, наверное и бегает, чтобы согреться?
Отец усмехнулся:
- Да нет! Он не такой, чтобы зря бегать! Нас услышал, да и территорию свою обходит...
У каждого, сынок, своя территория: у нас, у людей, своя, у волков своя и у Полкана тоже своя. Он, если волки его загрызут, только тогда с ней расстанется, с этой своей территорией. Мёртвым будет, но будет кусаться и зубами клацать, за свою территорию!
Так же и человек - за своё будет драться до смерти!
Сейчас он, наверно, пошел скотомогильники проверить: у него их два и все они - его территория!
Замолчали, пауза затянулась, каждый о чем-то своём думал, наконец отец сказал:
- Что? Страшно? Чего замолчал-то?
Борька не ответил, а спросил:
- Пап, а ты на войне тоже что ли, за свою территорию?
- Да! И за территорию, и за вас с мамкой, и даже за волков этих, которые наши и даже не наши, и за Полкана нашего тоже..
Борька опять замолчал, что-то думал и даже, наверно, чтобы думалось полегче, поднял на лоб свою шапку-ушанку, а потом рассудил:
- Если волки тоже наши, то пусть бы Полкан оставил им один скотомогильник: у нас ведь их два? Ну, чтобы не боялись они друг друга и не дрались бы: собаки и волки ведь братья!?
Отец, как-то странно усмехнулся и закивал головой:
- Да, братья они! Только Полкан умный и знает, что отдай им дальний участок – это сытный участок, потому что туда погибших вывозят если дорога есть, а на ближний вывозят только тогда, когда на дальний дороги нет:
- А вдруг на дальний дорога всегда будет, то тогда что, Полкан - хозяин здешний и останется теперь голодным? Волки ведь его потом и близко к дальнему не подпустят – это теперь их законная территория!
- Значит, будет у них война за дальнюю территорию? Как у тебя с японцами?
- Примерно такая, но мы помогали китайцам изгнать японцев с их территорий и себе ничего не завоевали, а наоборот, всё своё отдали китайцам – город, Порт-Артур называется. Я не знаю зачем отдали – он нам не мешал, и я там ранен был, а зачем - я тоже не знаю...
Но теперь, чтобы туда попасть, надо у китайцев разрешение спрашивать, а они могут и не разрешить...
Так и волки эти потом Полкану наложат запрет на вход на когда-то его территории...
- Но, Полкан – умный, - продолжил отец, - и никаких договоров о передаче своих территорий с волками не то что подписывать, а он их и вести не собирается и никогда не будет!
Я не сомневаюсь, что он никому своего не отдаст только потому, что он и сейчас с волками не воюет, а он просто не пускает их на свои территории и всё! Ни на что он не согласится с ними, потому что войны с волками ему и в будущем тоже не надо – как теперь есть, так пусть всё будет всегда!
Отец не любил про войну и разговоры сразу прекращались, как прекратились они и сейчас, и слышался теперь только санный скрип, да иногда храп бегущих рысью лошадей.
Светлел розовый восток, наступал рассвет.
- Если волки там, то они что, сейчас драться начнут? – снова спросил Борька.
- Нет, не начнут, - отец смеялся. - Волки Полкана знают, он давно здесь всё в "руках" держит и, наверно, со всеми вожаками знаком. Он старый уже и долго ли ещё проживёт я не знаю, но чужие волки его издалека увидят, а видят они за два-три километра хорошо, да и нюх у них волчий, отбегут в сторону и подождут, пока Полкан уйдёт и своих уведёт, а потом снова вернутся: Полкан, он не жадный, с собой всё мясо не заберёт и им ещё на обед всегда останется - они это знают! Ну, а Полкану лишний раз драться, тоже ни к чему, но, вот, если они в деревню сунутся, тут уж он их встретит, да так встретит, что мало им не покажется!
Волки тоже всё тут знают, поэтому и не суются они в нашу деревню - у них с Полканом мир!
ЖИЗНЬ СОБАЧЬЯ тоже разная.
Борька часто встречался с Полканом в деревне, а его Абрек, охотничий пёсик, даже всегда с ним обнюхивался по-братски и Полкан его не гнал прочь – в друзьях они были.
Полкан был рослый, сам похожий на волка пёс, что туловище, что шея – одного размера. Лапы, как человечьи кулаки, а уши и плечи его были порваны, но он от этого не стал злым, а был стеснительным, вроде бы, смущенным, что даже от детей отходил, сторонился их будто.
Он был ничей, но ему сделали будку и поставили возле кузни, где он и жил, когда не ходил по деревне, что было редко. Не слышали люди, чтобы он лаял. К другим собакам относился дружелюбно, а если какая-то кидалась на него, то он наклонял голову к земле и смотрел на неё замерев, в упор, как говорили, "любовным взглядом". От этого взгляда, та повизгивая, отбегала в сторону, за что он благодарил её повиливая хвостом и уходил с миром.
Собаки в деревне все переросли в таких же крупных, похожих на Полкана. Мало тявкали, на людей смотрели таким же, как и у него, коричневыми глазами, со спокойным, оценивающим взглядом.
Дети давали Полкану хлеб, который он никогда не жрал на людях, но забирал и уходил с глаз долой. "Гордый! - говорили про него. - Гордыню свою показывает!". Он любил, когда ему давали из рук, а не кидали, вилял хвостом и уходил, важно нёс в пасти поданное.
Его бы любой к себе взял, но он никогда не видел цепи, а собака, она и есть собака: когда чужие приезжают, её надо привязывать и, особенно, если городские приезжают - собаки, которые даже и не лаяли никогда, готовы были и их, и цепь свою разорвать. Запах, что ли, у них другой? А может по виду определяли, по походке, что чужие это. Так что, собаку надо иногда и на цепь посадить.
Вот и был Полкан без своего дома с хозяином, зато свободным и без цепи!
Зимой, на ночь, собак спускали с цепи, чтобы те же волки не задавили их ночью в своих будках, поэтому собаки собирались в свору вокруг Полкана, бродили по деревне туда-сюда и если появлялись волки, то атаковали их всей гурьбой и те галопом, от греха подальше, покидали территорию Полкана..
Редко, но всё же было, когда сильные морозы, что одинокую собаку пара волков душила в момент и куда-то утаскивала так, что «никаких следов» от неё потом не было.
В сильные морозы, некоторые хозяева закрывали своих собак в будке, чтобы они не замёрзли, но она, «сдуру», выскакивала на волков, а Полкан был на другом конце деревни и ей - всё, он не успевал на помощь…
Всё это промелькнуло в Борькиной голове разом, он бы и дальше ещё размышлял, представляя себе, как он уже и сам стал Полканом: - "Вот он, со своей стаей, разгоняет большущую стаю здоровенных волков, которые с визгом чешут по степи в сторону от его территории..." - если бы не Карька! Та фыркнула так, что Борька снова "вернулся" в сани.
Он сел, стал оглядывать уже посеревшие вокруг поля: картина не менялась, всё тот же скрип полозьев саней, хруст снега под копытами лошадей, да их фырканье...
ИНСТИНКТЫ.
- Пап, а если волки всё же нападут, то что делать будем?
- Бороться будем, сынок! Также, как и в жизни: бьют тебя - бьёшь ты! А что ещё-то делать? Ну, побежишь ты – так все равно ведь догонят!? Еще хуже - сзади нападут.
- А как бороться если ни ружья, никакого оружия нет?
- Все равно надо бороться! Волк, он тоже кой-чего боится и у него свои повадки, свои инстинкты, свои слабые места есть, как и у всех живых - у людей они тоже есть.
- Инстинкты - это что? - Борька с трудом выговорил это новое для него слово.
- Это, когда ты не хочешь, а оно, само по себе, тобой же и делается. Например, вот, стану я к твоей ладошке приближать огонек моей папиросы и когда она почти тебя коснется, ты непроизвольно, сразу же отдернешь руку, хоть ты этого и не хотел! То есть, сработал инстинкт спасения.
- У волка такие тоже есть и главный - он очень не любит смотреть человеку в глаза! Он сразу отворачивается если на него сильно и упорно посмотреть. Вот и надо встретиться с ним взглядом и не мигать, не отворачиваться. Вот вы, с Катькой, соревнуетесь в гляделки, кто кого пересмотрит? Тут почти так же. Только тут надо смотреть так злобно, чтобы он сразу понял, что ты злой на него и ты сильнее его! Если он это поймет, сразу отвернется, отступит и убежит.
- А как узнать, смотрит он в глаза мне или нет?
- Ох-хо! - отец смеялся вслух. - Это ты почувствуешь сразу! Тебе станет немножко жутко, а спине - холодно. Вот тут-то и надо выдержать! Это длится, сынок, какую-то секунду, одно мгновение, но чувствуется сразу и запомнится навсегда.
- Ну, а дальше-то что?
- Волк - он почти собака, или, наоборот, собака - она почти волк, по природе своей волк - её прародитель и они похожи повадками. Но волк знает, что ему самому надо добыть себе корм, потому что никто не даст ему, как собаке домашней, вечером хлеба. Он - волк! Он должен быть организованнее, поэтому и работает стаей, где нет бездельников и каждый в этой стае делает своё дело, а потом и добычу поделят так же по тому, кто сколько заработал.
Волки в стае - один за всех и все за одного! И кто самовольно выйдет из борьбы того стая выгонит сразу, а это - смерть! В одиночку он погибнет, не выживет. Поэтому они так и храбры, волки эти.
Я даже думаю, что этот страх, стать презренным среди своих, и гонит их в бой, потому, как, став презренным, как жить-то будешь дальше? Стыд: тебя все гонят, не хотят с тобой никаких дел иметь и даже кусочка мяса не дадут – лучше собакам выкинут, но тебе не дадут, потому что ты для стаи - хуже собаки!
Так это делают волки, а собака потеряла эту организованность, потому что она уже не добытчик - люди кормят её, хотя волчьи повадки, всё же в ней ещё есть и инстинкты волчьи тоже есть и поэтому я думаю, что и у волка остались те же повадки, какие они передали собакам.
Так что, если есть собачьи повадки у волка, то надо сразу присесть и тут же резко встать! Он будет думать, как собака, что ты что-то взял с земли чтобы ударить его? Он сразу испугается и встанет, а может даже и сядет? Это, если он один, а если их стая? Я думаю, что надо ловить взглядом того, который впереди всех и снова - глаз в глаз и также сесть и вскочить!
Стая увидит, что главные остановились и тоже встанет, замрёт, как вкопанная!
У них всегда впереди главные: вожак впереди, а потом самые сильные бойцы. А если бойцы напугались, то остальные - сявки, которые только добивать могут, еще раньше сядут! Эти, вожак и главные, больше всех гибнут и страдают, а поэтому, когда добудут что-то, сявкам ничего не дают, пока сами не нажрутся вволю.
Борька давно затих, представляя, как надо смотреть вожаку в глаза. Он, то слышал отца, то видел эти страшные глаза и вой целой стаи, окружившей его.
Отец посмотрел на "развоевавшегося", замолкшего Борьку и продолжил:
- Вот здесь, когда остановится стая, у тебя будет опять секунда времени подумать - кто из них первым к тебе бросится? Надо зашибить первого, чтобы он отлетел в сторону и не мешал больше. Второго тоже. Остальные, если не успели напасть, отскочат сами. Только - всегда в глаза! И не бояться, верить надо всегда, что победишь ты и никто другой!
- Да! Волки! – Борька восхищался. - Тоже умные, как люди действуют.
- Волки, они не умные! Они, повторяю, организованные. Они хотят выжить и только так выживут! Никогда не нападут если сыты! Их голод заставляет нападать, потому что впрок они ничего не заготавливают. Когда все сожрут - день, два, три поголодают, тогда снова ищут, что и где бы добыть. Действуют не так, как люди. Вот люди, точно умные, да действуют порой похуже волков. Бывают и среди людей волки! И стаи бывают. И не дай тебе Бог с ними встретиться...
Так, за беседой, незаметно проехали они километры зимних, снежных полей, пока громкий крик дяди Терентия не прервал их мужскую беседу:
- Сворачиваем! Приехали! Из моей кошёвки делаем ясли (кормушка с сеном для лошадей).
Сын его, Вовка, вёл сани к берегу, протаптывая в глубоком снегу след, а он стоял и руководил обозом, кому с какой стороны ставить лошадей к его кошёвке.
Чувствовалось, что дядя Терентий в настроении! Он быстро распустил оглобли у своего коня, развернул его и привязал за передок своей кошёвке. Вожжи смотал, положил на спину коню, укрыл его накидкой. От его коня больше всего шел пар - он шел первым, топтал дорогу, трудился больше всех.
- Тащите сюда сено, потом привязывайте своих по сторонам, - руководил строительством лагеря дядя Терентий. Все слушались его команд. - Да укрывайте коней побыстрей, а то остынут!
У него были хорошие собачьи унты, с застёжками на боках. Он и пошёл первым - пробивал дорогу, с двумя сумками на плечах, приказав детям идти после взрослых и по росту.
Когда добрались до льда, Борьке даже жарко стало. На льду снега было в половину меньше, а местами и совсем всё выдуло. Такие места и выбирали, чтобы поменьше чистить снег.
До лошадей было недалеко и уже рассвело. Борька смотрел на Карьку, которая мотала головой - значит пить хочет. Наверно, конюх вчера не дал ей воды вволю. Борька знал, если лошадь мотает головой, значит пить ей надо. Но сейчас поить нельзя, надо чтобы лошадь остыла от бега и он решил, что как поймает первую рыбу, так и пойдёт поить Карьку.
Отец скинул тулуп и фуфайку:
- Ну, везунчик, рука у тебя легкая, говори, где долбить лунку будем, здесь или здесь?
Борька показал на одно из отцовых мест и отец «укая», начал долбить лёд. Он всегда «укал», особенно, когда дрова рубил!
Лёд был "сухим" и толстым, от ударов пешнёй лопался на мелкие кусочки и разлетался по сторонам.
Борька взял маленький топорик, которым отец подправлял лунки сверху, спросил у отца, также, как отец спрашивал у него, где ему рубить и тоже начал тюкать. Отец остановился, посмотрел на его "сизифов труд" и сказал:
- Топором ты будешь целый день долбить - я уже на метр продолбил, а конца и не видно – вот же дала в этот год Зима-Матушка! Это ж надо, толщина-то какая! Пешня уже вся там, но уже близко, где-то рядом вода!
Вода, как слеза чистая, била буруном через чёрную дырку внизу, быстро заполняя вырубленное пространство. Отец стал вычищать лёд, который она выносила наверх. Борька посмотрел в лунку, когда отец собирал последние снежинки сверху - лёд был зелёным, воды как будто и не было, а внизу безобразная дыра, а дальше ничего, лишь черная пустота, похожая на большой человеческий глаз. Он потряс головой, встал с колен и посмотрел на отца:
- Вот там, наверно, рыбам страшно как!? Темнота-то там какая, страх один! Ни света тебе, ни воздуха. Рыбы радуются сейчас, небось, что мы приехали, хоть свет божий увидят, наконец-то! Собрались уже, наверно, все здесь и смотрят, на белый свет!
- Наоборот! - отец был в настроени. - Разбежались они все отсюда подальше! А вот за лунки наши они нам спасибо должны сказать - через них, у них теперь кислорода побольше будет и дышать им теперь будет чем.
Пока отец долбил пошире лунку внизу, чистил всплывающий лёд, он между делом рассказал Борьке, для чего нужны кислород и свет вообще, и рыбам, в частности.
Борька порадовался за рыб, которым теперь стало внизу лучше, чем было до них, и они теперь, им в благодарность, начнут одна за другой клевать так, что только успевай вытаскивай!
Он побежал всех проверить, пока отец настроит удочку, да всё приготовит.
У всех была та же самая картина: чистили, долбили, снова чистили лёд и никто ещё не начал лов. Он потолкался с Вовкой, сыном дяди Терентия и снова побежал к отцу.
Отец уже надевал мормышку, а Борька взял пешню, поволок её за шнур-петлю, который был продет в дырочку, в черенке: шнур наматывали на руку, чтобы не утопить пешню, если резко дырку пробьёшь и пешня не улетела бы вниз, на дно, а оставалась бы на руке. А без шнура, пешня могла сразу утонуть и всё, делай новую.
Он начал долбить, хотелось побыстрей, но пешня была тяжеленная, как будто бы для богатыря сделанная: пять–десять раз долбанёшь и всё - отдыхай.
Он понял, почему отец быстрей всех продолбил! Правда, отец был и моложе всех и сильнее! Вот и сейчас, сидел без фуфайки, голыми руками подгребал из лунки лёд. Вытирал руки о тряпку, висевшую на валенке.
К солнцу, к его уже восходу, стало как-то ещё холоднее. Борька шевелил плечами, выгоняя из-под одежды холод...
Отец позвал его:
- Иди рыбачь, а я продолблю тебе лунку. Далековато мы сделали твою от моей, если клёв начнётся хороший, я набегаюсь туда-сюда.
- Там самое рыбное место! Там как раз и будет клевать...
- Ладно! Продолблю где хочешь, а то будешь потом говорить, что надо было долбить там, где я сказал. Рыбак ты мой, привередливый!
Отец начал долбить, сначала потихоньку, потом всё громче и громче снова "укая". Борька сел на складной стульчик, который отец ему сам сделал и начал рыбачить.
ДЕНЬ РЫБАКА.
Рыбалка зимой – тут всё особое, особый стиль и красота! Во-первых, красота зимняя, когда всё чистое, белое и стерильное! Рыбку поймаешь, она сразу и в холодильнике лежит! У рыбака никакой расслабухи - не полежишь, как жарким летом в холодке! Только сидеть или стоять, или бегать. Легкие полны стерильного воздуха, а все бактерии замёрзли - красота!
Рыбачить тоже - свой способ у каждого. Вроде бы одинаковый, а всё же разный. Борька опускал блесну с мормышкой до самого дна, потом поднимал на ладошку вверх, опускал снова вниз, а уж потом, поддёргивая леску, каждый раз на пару пальцев, доходил до высоты локтя, потом снова до дна и опять всё повторялось. Отец так научил!
И всё равно, ученик и учитель отличались всеми одинаковыми движеньями друг от друга. Сначала, отец говорил, что надо не так, а потом заметил, что Борька ловит не меньше, а иногда даже и больше его, перестал вообще что-то говорить. Только снимать или вытаскивать рыбу сам бегал к нему, у Борьки руки после воды мерзли, да и большие попадались часто, надо было помогать их выводить.
Борька сидел, таскал удочку туда-сюда, а отец хукал, долбил лёд.
Вдруг, Борька подскочил:
- Пап, что-то попалось вроде! Лески много, не могу я его взять!
Отец бросил пешню. Подскочил, вымотал всю леску, достал окунька с ладошку:
- Во! С почином тебя сынок! Хоть и маленький, зато почин наш! А почин - всегда дороже денег! А мамка, таких если много будет, на противень их и в печку, ещё такая ли вкуснятина будет! Эй, мужики, с почином!
Мужики закричали, что у них тоже почин уже есть!
"После почина", когда уже все закончили долбить и начали рыбачить, дети оставались у удочек, а взрослые шли пропустить по стаканчику, перекусить и тогда за "почин трапезный" принимались дети.
Родители пили только самогон, ещё брагу, иногда. На рыбалку брали только самогон. Водка была дорогая в цене и только в магазине стояла. Денег на неё не было, и кто её пил, и когда, неизвестно было - в деревне таких вроде и не было?! Родители всех детей, бывших здесь, дальше само произведённых напитков не уходили. Одеколоны и всякую ерунду тоже не пили. Не было, значит не было. Терпели, но на рыбалку - всегда и обязательно находили!
Дети пили чай из термоса, ели мёрзлое, как камень сало, пирожки, у каждой мамки они по-своему сделанные! Каждый хотел взять чужой пирожок, потому что он казался совсем другим, чем из родного дома, и вроде бы, вкуснее. И так, за день, по пять раз перекусывали!
Потом, шли считать, у кого сколько рыбы, определялись у кого больше, шли к берегу, где набирали сухого тальника на костёр, тащили его на лед и разводили большой костёр!
Костёр полыхал вначале высоким пламенем, выше их роста! Они бегали вокруг, сняв свои кожушки и тулупы, и им казалось, что нет лучше в мире места, чем у них здесь! Сердечки их выскакивали от радости за свой край, за свою Родину, за то, что всё это есть и за то, что такая счастливая жизнь и такой сегодняшний день...
Отцы поглядывали на них со стороны не мешая - пусть! Пусть хоть сейчас творят то, что хотят, не зная ещё, что такое жизнь и какие трудности их ждут впереди!
Время придет, когда надо будет каждый день морщиться от того, как ты живешь, постоянно думая, а как жить дальше или, еще "лучше" того, что надо будет думать, а как и чем же жить дальше?!
Эти думы будут оставлять на их лицах все новые и новые глубокие следы, но это - потом!
А сейчас, они были самые счастливые, румяные от мороза, от костра, от своего безобидного баловства и возни – детство!
Родители смотрели на них и радовались вместе с ними!
- Хоть бы им-то не было никакой войны, - сказал кто-то. – Все мы повоевали! И родители наши, и мы.
- Все время воюем! Отец мой и совсем две войны прошел, а в 914-том без руки пришел. Я, слава Богу, только одну, войну-то, да и целый, почти. Да все вы тут - такие! Вояки! Хоть бы им повезло обойтись без войны! За это и допьем, последнее, - сказал «тост» дядя Терентий.
***
Потом, уже взрослым, Борька будет вспоминать дядю Терентия, умершего от ненайденных в нем каких-то осколков, совсем молодым, не дотянувшим и до пятидесяти. Его шутки, его голос в тягучих, жалостливых русских песнях про судьбу, про Сибирь и русские морозы, и тот тост, вещий тост, потому что им, действительно, не пришлось увидеть войны!
Им повезло - Родине не удалось использовать их нигде. Им повезло временем! Афганистан начался, когда они уже свое отслужили! Для других тяжелых событий в самой стране, они были уже не пригодны и опять же, по возрасту. Вовремя родились они!
Но память, по одному из безвестных героев войны, дяде Терентию, к которому он имел счастье быть близко, даст ему сил не уступить нигде суровой судьбе жизни! И память о нём, будет всегда вызывать у него уважение к людям войны, когда-то отстоявшим его Родину!
***
Короткие минуты счастья кончались, надо было идти делать дело, они отправляли отцов погреться у костра, сами садились к удочкам, только и было слышно, как кто-то орал на весь свет:
- Ещё один! Ну, кто быстрее меня! Да у меня тоже есть, да покрупнее, чем у тебя! А у меня ещё лучше, чем у вас обоих!
И так целый день...
Ловилась сегодня только мелочь! Борька загонял отца и сам уже был этой рыбалкой недоволен:
- Слушай, папка! Мы так и не поймаем ни одной рыбки на пирог! Мне кажется, только мелкие и поняли, что мы им счастье принесли. Ну, этот, кислород-то и свет! Вся мелочь здесь! А свет уже кончается - темнеет. Сейчас и они уже уйдут. А где крупные-то?
Отец засмеялся:
- Ну, а день-то сегодняшний, понравился тебе? Юморист!
- Еще как! А что такое - юморист?
- Да я насчет кислорода и света! Ты их так здорово приплёл!
- Причем тут я, когда ни одного крупного? Им, наверно, не нужен ни свет, ни кислород и, вообще, ничего...
Тут, вдруг, у отца повело - сильно подхватило!
- Ну, вот и крупный! Наверно узнали, что тут хорошо? Пришли! - отец тянул рыбу и смеялся. - Теперь вытащить бы его аккуратно: что-то мощное сопротивляется!
Окунь был килограммовый, не меньше! Быстро надели новую мормышку и опять, чуть только подергали и снова такой же!
Мужики уже звали домой, отец кричал им:
- Давайте еще с пол часика посидим? Крупный пошел!
Но мужики уже собрались, крупняка не хотели ловить или не хотели снова все свои снасти разбирать, но отказывались.
Пришел дядя Терентий:
- О! Ты посмотри и правда какой окунище! А мы мелочи по полмешка натаскали, так что хватит, все не заберешь! Да и собрались мы уже, не разворачивать же всё снова. Поедем потихоньку. Да и вы тут, долго-то не сидите: на работу ведь, спозарань? А пока лошадь сдашь, да то, да сё - полночь будет. Да смотрите...
Они отошли с отцом в сторону, стали о чем-то говорить. Отец, как обычно, кивал головой: он не был крестьянином, не был местным, поэтому всегда слушал, что говорил опыт этих людей, всю жизнь проживших в этих местах!
Он с чем-то соглашался и разговор и дальше бы продолжался, но тут Борька крикнул:
- Папка! Опять крупный тянет. Покрупнее, чем те!
Отец смотрел на отъезжающих рыбаков, помахал им рукой, прощаясь.
Окунь "шел", как будто бы его кто-то в воде на крючки прицеплял: за полчаса натаскали полмешка крупных, стандартных, как через одно "сито" процеженных окуней.
Отец поднял мешок, прикинул на вес:
- Во, сынок! Да тут килограмм двадцать, не меньше! Всё, поехали! Ты быстро собираешь ту удочку, я эту, а всё остальное - сообща!
Собрались быстро и тяжело потащились до Карьки. Она смотрела на них вопросительно, наверно думала, почему все уехали, а мы тут чего-то стоим? Хотя, она давно привыкла ждать, начальство же всегда возила! Когда уже все спят в конюшне, она бежит, везет своих седоков откуда-нибудь из района, с какого-нибудь собранья-совещанья. Поспит часа три-четыре и опять куда-нибудь бежит, а там снова стоит, ждет и заодно отсыпается. Лошади - они и стоя могут спать!
Борька дал ей ещё кусочек пирожка. Отец проверил сбрую, снял с Карьки попону, свернул и бросил её в сани - на нее и сели, потому что сена теперь не было - Карька за день сжевала. Съела она и овес, запив все ведром холодной воды. Она поняла, что домой пошли и легко потянула сани...
- Смотри, сынок! Вот почему плохо клевало, днем-то? Луна! Видишь какая вылезла? А когда Луна, днем плохо клюет, примечено это! Мы под берегом сидели, вот ее и не видно было. Я еще подумал отчего так-светло-то было? Сейчас поднимется и как днем будет светло!
Да оно уже было светло! К ночи, начал усиливаться мороз. Снег был, как ледяная вода, в нем даже Луна отсвечивалась - блестела полосой, а небо казалось синим. Темным, но синим, с белыми, холодными, мерцающими звездами. Не было тумана и только чистые звезды и тишина...
"При таком небе и звездах - это к сильному морозу: неужели опять начнутся морозы? Опять на печке сидеть - вся зима эта холоднющая, спасу нет!" - Борька посмотрел на отца, тот сидел повыше, с папиросой во рту, смотрел вперед. Он еще подумал немножко о доме -«как там мамка? Ждет наверно, давно.». Подумал о соседях - «отнести им рыбы сегодня или они сами придут...» и задремал.
ВОЛКИ.
Голос отца раздался неожиданно и как издалека:
- Не холодно тебе там? Немного осталось! Километра два-три. Так что, не спи уже. Скоро приедем, тепло будет! Как под бугром поедем, так значит мы уже и дома. На бугор, а там уже и дворы наши видать.
Карька, вдруг захрапела, зафыркала, выставила уши торчком! Голову вывернула вправо: черные ее глаза не мигали, казались большими углями. Отец вожжами не мог повернуть ей голову? Он повернулся туда же. Карька повернула голову вперед и понесла, не оглядываясь больше. Отец бросил вожжи:
- Ну! Теперь давай! Сама давай, родная! Выручай! Тебе, не впервой...
Борька сел. Он чувствовал непросто холод, который по спине идет, а еще что-то мешало распрямиться! Он, полулежа, смотрел в ту же сторону, что и отец. Видно было четыре черных точки с хвостиками, напоминавших ему сорок, которых он рисовал соседке Катьке. Только хвосты у них иногда задирались от прыжков вверх, потом падали вниз, потом держались ровно, параллельно земле. Он понял - волки!
Первый - это должно быть вожак, "шел" впереди. Три других – отстали и шли сзади. Шли шеренгой, ровно, постепенно увеличивая расстояние между собой и сокращая его с санями!
Карька перешла на галоп. Из-под копыт, колотый, сбитый ее копытами снег, летел в сани и через них. Пена с удил поползла вверх по узде, срываясь от ветра шматками. Ветер свистел в ушах, так она понеслась!
Отец доставал пешню:
- Ничего сынок! - кричал он, - скорей всего, они нас уже не догонят, лишь бы Карька не споткнулась! Вон, уже и гору нашу видно. Да и Полкан, наверно, уже все видит и слышит! Но, на всякий случай, вот тебе топорик. И не забыл? В глаза! Только в глаза и самому главному.
Борька снял свои мохнашки (рукавицы, с одним пальцем, из бараньей шкуры, сшитые мехом внутрь). Голой рукой схватился за передок саней, другой рукой взял топорик и положил его между ног. Страх, мешавший разогнуться, как-то прошел сам по себе. Теперь он видел всё...
Вожак перескочил дорогу и заходил слева. Хотел, видно, отрезать путь саням возле горы. Другие - трое, растянулись справа. Ближайший волк шел почти по дороге. Средний был ближе, но дальше от дороги. Последний был впереди их всех, но дальше всех от дороги - волки делали кольцо. Захват!
Всех подводил вожак, он не успевал догнать Карьку до горы, а гора уже началась! Теперь ему надо было бежать в гору, а дорога, теперь недолго будет идти ровно, она пойдет еще круче в гору. Под горой - кустарник, вожак не сможет там бежать, будет проваливаться в снег и снова вернется на дорогу! Вожак не успеет замкнуть кольцо, придавить беглецов слева! Он поздно начал эту погоню или не рассчитал своих сил...
Борька сидел напружинившись, готовый к бою, перескакивая глазами с одного волка на другого, с одной стороны на другую.
- Да где же этот Полкан? - подумал он.
Волки, вдруг встали?! Карька неслась вдоль горы, а там подъемчик и всё, там уже деревня! Последний волк, самый быстрый, заворачивал к саням справа, он был ближе всех и Борька видел его уже всего, как вдруг, он тоже резко остановился и сел?!
ЧУЖИЕ ТЕРРИТОРИИ.
Отец держал Борьку за плечо и показывал на гору - на горе сидел Полкан со своей сворой! На бегущую лошадь, внизу под ними, Полкан не обращал никакого внимания - он не шевелясь, смотрел на догоняющего её вожака! Собаки возле него то садились, перебирали лапами, то ложились и вскакивали, в предчувствии борьбы!
Полкан сидел, смотрел на вожака, и вдруг, рывком кинулся вниз, в сторону самого ближайшего волка! За ним, рыча и вякая, кинулась вся его стая...
Карька выскочила на горку и отец остановил ее. Она тоже поняла, что всё, спасены!
Отец показал вниз:
- Смотри, сынок! Вот это и есть борьба за свою территорию!
Луна светила уже вовсю и было видно, как по белому снегу вдали, катились три точки. Сзади них, растягиваясь вширь, еще несколько, с одной крупной впереди всех! Слышно было не то лай, не то визг или вой. Наконец, исчезли за косогором первые три, а потом и все остальные…
ПС: в Ю-тубе можно посмотреть, как сейчас охотятся на волка.
Задайте в поиск: охота на волков в казахстане
Иван Атарин.