Довелось мне однажды в детстве оказаться со старшим братом на таком замечательном рынке, который в народе обычно называют «барахолка». Детская память очень впечатлительна и я хорошо запомнил этих громил, которые сквозь зубы, не размыкая губ, бубнили всем прохожим: «телефончики», «зарядные устройства», «что несете, ребят?», «покупаете, продаете?». Запомнил седых, бородатых, едва двигающихся дедов, продающих свои товары чуть ли не на коленке, а порой, сидя прямо на асфальте, тем самым зарабатывая себе копеечную прибавку к мизерной пенсии. Запомнил и овдовевших бабушек в домашних халатах, торгующих своей старой одеждой. Ассортимент их был настолько широк, что порой дело доходило до поношенных трусов. Глаза разбегались от всего этого разнообразия. Там были и значки, и монеты, и марки, и старинное оружие, ордена, потертые книги никому не известных авторов, журналы десятилетней давности, часы, бинокли и еще много и много чего. Этот рынок можно было сравнить как с музеем ретро вещей, так и со сборищем несчастных погорельцев. Каждый, кто попадал туда, начинал инстинктивно держаться за свои карманы, так как в воздухе прямо витала романтика воровства и казалось, что любой, кто идет позади тебя даже на расстоянии пяти шагов, потенциальный карманный воришка, готовый сдать украденное в ближайшей палатке за бесценок и пойти на эти деньги весь день пить водку в своей обшарпанной пятиэтажке, коими рынок был окружен плотным кольцом. Правосудие сюда и не думало заглядывать. Люди в погонах испокон веков имели долю от всего этого круговорота ценных личных вещей.
Однако целью нашего визита были вовсе не бабьи трусы-парашюты и не военные часы, а всего лишь какой-то кран, если мне не изменяет память. В общем, что-то нужное для сантехники. Да, для такого тут тоже имелось место. А еще для мебели, строительных материалов, дверей… Всего не перечислишь.
Со своей задачей мы справились довольно быстро и уже хотели двинуться прочь от всей этой засасывающей хламной стихии, но к нам как банный лист пристал совсем худой, потрепанный и помятый, побитый и измученный алкаш. Я даже не могу точно сказать, во что он был одет. Если примерно, то это берет, засаленный пиджак поверх майки-безрукавки, трико в каких-то белых пятнах с протертыми коленями и розовые шлепанцы на шерстяные носки. Руки в наколках, зубов явно не хватает, на лице морщины, перетекающие в шрамы, и, конечно же, душистый аромат спирта.
; Друг, купи дневники. Исторические, ; приставал он к моему брату, который выглядел, разумеется, старше меня, поэтому подобные кадры в его компании были мне не страшны.
Мы молча пробирались сквозь людей и делали вид, что не замечаем пришлого гостя, однако гость нас переставать замечать явно не хотел.
; Возьми, не пожалеешь, ; хрипел он.
Мы уже приближались к выходу и все больше ускоряли шаг, что точно было не под силу привязавшемуся к нам колоритному персонажу, ввиду его аморального образа жизни. И дабы не отставать, он принялся своими черными ручонками пытаться схватить нас за рукава, чтобы, наконец-то, продать какую-то книжку. Всем понятно, что любое соприкосновение с подобными вурдалаками, а тем более с их, так сказать, передними конечностями, которые наверняка давно не мыли, вызывало отвращение.
Брат психанул, выругался и за какие-то гроши выкупил тетрадь. Алкаш раскланялся, а мы быстро удалились. По приезду домой тетрадка эта была тут же закинута на самую верхнюю полку, в самый дальний ящик, к самой стене. И, само собой, целых десять лет про нее никто не вспоминал. Только благодаря ремонту на желтые истрепанные листы снова пролился свет.
С первой же страницы тетрадка меня заинтересовала и даже утащила в какие-то грезы, из которых мне не так легко было выбраться без любовного ора жены. Тем не менее, вечером я все прочитал. Сложно сказать, что именно меня побудило опубликовать отрывки этого таинственного дневника: может то, что мой лучший друг по профессии издатель и за этот материал чуть-чуть да мог заплатить, а может просто я искал занятие ; отдушину от всей этой повседневности. Не знаю.
Как вы уже поняли из моей вступительной речи, я далеко не писатель и никогда чем-то подобным не занимался, поэтому ниже будут просто приведены самые ключевые, самые важные отрывки дневника без моих каких-либо комментариев, дабы не вызывать у читателя приступ тошноты. Буду рад, если вам понравится.
1 июня 1939 года.
Дорогой дневник, позволь мне начать общение с тобой в такой чудесный первый летний день и накануне столь важного для меня события. Меня зовут Михайлова Елизавета, мне 17 лет. Все детство я провела в балетной школе, и вот завтра будет, пожалуй, самый важный день в моей жизни – пробы на роль в Большом театре города Москвы. С самого детства я больна сценой. Так получилось, что в моей семье помимо меня было еще две девочки, и я была средний ребенок. Поэтому все внимание уделяли младшенькой Марии, а старания и усилия вкладывали в старшенькую Ефросинью. Я же оказалась, словно на периферии родительского воспитания – сюсюкаться, мол, уже с ней поздно, а прокладывать дорогу во взрослую жизнь рано, еще старшую не до конца вырастили. Оттого единственным моим спасением от недостатка внимания была балетная школа в местном доме культуры. Всем нам, юным балеринам, очень повезло. Занятия вела абсолютно на добровольных началах заслуженный деятель искусств РСФСР прекрасная Вера Ильинична Мосолова. Она была не просто тренер или, как принято говорить, художественный руководитель, а человек с большой буквы. Будучи уже в довольно серьезном возрасте и имея за плечами блистательную карьеру в вышеупомянутом Большом театре, она ставила себя и нас, юных легкомысленных девушек, на один уровень. Строгая и требовательная, но при этом добрая и ласковая, она пользовалась едва ли не большим авторитетом, чем, например, наш директор школы. Чуткий советник не только в танце, но и в жизни, и в уроках. Она же и отправила меня в Москву. Не знаю, откуда, но дала чуть-чуть денег (переживаю, что из собственных накоплений это сделала). Снимаю тут койку у одной милой бабушки. С питанием проблем нет – для меня, чем меньше ем, тем лучше. А бабушка-хозяйка не понимает и пичкает меня пирожками. Я из вежливости беру, но не ем, а прячу, а потом раздаю их детишкам на улице.
Для меня балет и низенькая местная сцена стали настоящими отдушинами. В танце я чувствовала себя вольной птицей, или может даже полностью свободной порхающей бабочкой. Кроме того, всегда любила разного рода школьную художественную самодеятельность, а началось все с того, что, будучи совсем маленьким ребенком, я вставала на табуретку и рассказывала своим двум куклам и плюшевому мишке стишки, или же танцевала, словно на сцене, по кровати, а они сидели на полу на импровизированных стульчиках.
А теперь пора спать. Нужно хорошо выспаться, чтобы завтра покорить приемную комиссию.
2 июня 1939 года.
Не знаю, как это расценить… С одной стороны неудача, крах мечты, с другой – я все-таки стала балериной и есть горящая ярким пламенем цель, к которой мне надо стремиться.
Комиссия во главе с замечательнейшим драматургом и человеком, директором Большого театра Яковом Леонтьевичем Леонтьевым досмотрела до конца мое пятиминутное сольное выступление, потом все помолчали и ласково принялись критиковать. Я уже в расстроенных чувствах мысленно собирала чемодан и покупала билет домой, как ко мне в коридоре подошла один из членов комиссии, действующая балерина Викторина Владимировна Кригер. Никогда не забуду, какие эмоции я пережила. Когда она на сцене это незабываемо, а когда она в шаге от тебя – это и вовсе не передать. Такая вся аккуратная, гибкая, грациозная. Прическа довольно короткая, губы тонкие, лицо несколько строгое и при этом доброе. Сразу видно – профессионал! Она предложила мне попробовать свои силы в ее труппе «Московский художественный балет» в театре Немировича-Данченко. Конечно, я сразу согласилась! А и правда, чего это я сразу на Большой замахнулась! Завтра буду перевозить свои пожитки в общежитие при театре, а после приступлю к репетициям. Очень хочу проявить себя. Да, чуть не забыла, нужно написать письмо Вере Ильиничне.
Все-таки не сдержу обещание и вставлю пару слов. Точнее, рассуждений.
Кто-нибудь из вас готов сейчас рвануть навстречу мечте в другой город без больших денег? Мечте, в которой не будет места даже заработной плате. Мечте, ради которой придется отказаться от комфорта и жить в одной комнате с незнакомой пожилой женщиной?
«Красота требует жертв». Эта поговорка как нельзя точно характеризует жизнь Лизы. Ради красоты искусства и красоты танца она жертвует вполне комфортной жизнью, никакого внимания не обращает на быт и готова вся до кончиков волос в столь юном возрасте отдаться театру.
9 июня 1939 года.
Во всю репетируем поэму Александра Сергеевича Пушкина «Бахчисарайский фонтан» под руководством лысенького красавца (надеюсь, у него в руках не окажется мой дневник) балетмейстера Ростислава Владимировича Захарова. Коллектив подобрался из совершенно гениальных артистов. Тут и Мария Сергеевна Сорокина, и выпускник Центрального техникума театральных искусств, представительный мужчина Бурмейстер Владимир Павлович, и уже набравшийся опыта в Бакинском рабочем театре и в труппе «Молодой балет» Клейн Александр Александрович. Я чувствую, что за эту неделю я стала лучше танцевать, совершенствуется техника, более плавно стал получатся элемент Адажио, не так трудно стал даваться Battements (группа движений для тренировки), и с нуля освоила Pas de chat (грациозный прыжок кошки). А все потому, что я тянусь за мастерами. Недаром говорят: «С кем поведешься, от того и наберешься». Первый мой концерт состоится через две недели, с нетерпением жду.
Теперь, мой дневник, расскажу тебе об общежитии. Живется мне вполне себе просторно и комфортно. Двухэтажное здание. Моя комната угловая на втором этаже. Делю кров с двумя тихими деревенскими девочками, начинающими балеринами. Кухня и санузел общие на этаж. Расположены они посередине этажа напротив друг друга, так что мне до них шагов двадцать пять ходьбы. Рядом с подъездом есть колонка, оттого отключение воды нам не страшно. Под окнами высажены высокие березки, а под ними клумба цветов.
Вера Ильинична в ответном письме написала, что очень рада моим успехам, правда на мой аккуратный вопрос, откуда она взяла мне деньги на поездку, Вера Ильинична деликатно промолчала. Ну, ничего, когда я стану звездой и буду много зарабатывать, то непременно завалю ее подарками. Списывалась я и с родителями, но те как всегда делали акцент на моих сестренках. Ты не подумай, Машу и Фросю я всю жизнь любила, и даже не ревновала. Они же не виноваты, что вот в такой очереди родились. И родителей я очень люблю и ни на что на них не сержусь, хотя другие бы, скорее всего, на моем месте вели себя иначе. Я же придерживаюсь мнения, что любая сердитость не что иное, как пустая трата времени, сил и эмоций, а эмоции мне еще ой как понадобятся.
25 июня 1939 года.
Да, совершилось! Я отыграла в своем первом крупном спектакле. Все чувства не передать! Я исполняла танец с колокольчиками. Полный огромный (по крайней мере, мне так казалось) зрительный зал и без малого сотня людей смотрят на меня, я возвышаюсь над ними и несу великое литературное произведение в массы путем балета. Балет – дело всей моей жизни.
15 июля 1939 года.
Чувствую себя не просто частичкой, а целым куском мировой культуры! Я в хорошей форме. Воплощаю литературу в танец, погружаю зрителей в сюжет произведения, немного даже поспорила с руководителем… Не пугайся только, любимый дневник, я все та же скромная девушка. Скорее я едва ему возразила… Или нет – я предложила немного по-другому выполнить один элемент. Должна же я хоть немного перед тобой повыкоблучиваться, какая я якобы шишка стала. Хотя никакая я конечно не шишка, просто чувствую себя увереннее как на сцене, так и в жизни. И рада этому. Несказанно рада.
Здесь сразу скажу – многие страницы до следующей приведенной даты были не разборчивы или вовсе их не было, поэтому выбирать, что опубликовать, а что нет, особо не пришлось.
30 ноября 1940 года.
Сегодня произошло то, о чем я в тайне мечтала уже, наверное, в утробе матери. После спектакля «Соперницы» Яков Леонтьевич, да-да, тот самый директор Большого театра, лично подошел ко мне за кулисами! Представляешь, дневник? Такая птица высокого полета и лично подошел к простой танцовщице! А знаешь зачем? Он предложил перейти в Большой! Сначала я даже не поверила, думала сон, галлюцинации от усталости, музыка в ушах или еще что, но потом все-таки дошло! Конечно, я и не думала над ответом. Да! Да! Да! Завтра он уже ждет меня у себя в кабинете. Я моментально написала об этом событии Вере Ильиничне, дай Бог ей крепкого здоровья и счастья! Все благодаря ей ведь!
Правда нашелся и отрицательный момент. После всей истории, а она со скоростью света разлетелась по труппе и театру, с общежития меня попросили съехать в течение вечера. Вот так. Пойду на вокзал, там сумку есть куда поставить и от ветра спрячусь. А вообще, не ожидала. Чтобы так поступить со своей балериной, выставить ее практически зимой в ночь на улицу… Мда… Ну, ничего! Завтра в кабинете Якова Леонтьевича отогреюсь!
1 декабря 1940 года.
Я пишу эти слова, сидя уже в своей личной комнате в одной из Московских квартир. Уставшая, не выспавшаяся, голодная, но такая счастливая! Меня поселили вместе с другими танцорами и музыкантами Большого театра, правда с ними я еще не знакомилась. Само здание театра, конечно, восхищает. Этот стиль классицизм, колоны, внутри просторные коридоры и, разумеется, роскошный кабинет директора. Про деньги не спрашивай – буду получать мало. Меньше, чем в Немировича-Данченко. Но это не главное, пусть хоть вообще не платят. Главное, что я буду на сцене. И не просто сцене, а самой важной, самой престижной, самой большой во всех отношениях сцене страны. Я буду работать в одной труппе с такими гениальными людьми, как кавалер ордена «Знак почета» Лепешинской Ольгой Васильевной, народным артистом СССР Марком Осиповичем Рейзеном, победителем Первого Международного конкурса пианистов имени Фредерика Шопена в Варшаве Обориным Львом Николаевичем, и, конечно же, со светилом Советской оперы и культуры, всемирно известным Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем. Людей, о которых я раньше могла только читать в газетах или мельком услышать по радиоприемнику, я буду видеть каждый день. Не верится, мой дорогой дневник, совершенно не верится!
2 декабря 1940 года.
Познакомилась с соседями по квартире. Нет, вот ты можешь себе представить, что за стенкой у меня живет народная артистка СССР оперная певица Валерия Владимировна Барсова? Такая вся модная, глаза широкие, щечки круглые румяные, волосы волнистые. А голос… Если скажу, что как у соловья, то это будет крайнее не уважение к ней. Такого голоса нет ни у кого на земле!
Вторя соседка - обладатель первой премии среди арфистов на II Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей в Ленинграде хрупкая Вера Георгиевна Дулова. Да, она действительно хрупкая, подтянутая, элегантная. Я сначала ее за балерину приняла. Несмотря на свои титулы и звания, девочки вполне себе обычные, веселые, общительные. Всего день с ними общалась, а уже люблю их, как будто всю жизнь бок о бок живем.
18 декабря 1940 года.
Завтра я выхожу на свой первый спектакль «Алые паруса». Странно, но я нисколько не волнуюсь, не нервничаю, а полностью в себе уверена. Наверное, все благодаря мастерской работе руководителей и благоприятной, родной атмосфере в коллективе. Конечно, у меня не Бог весть какая роль, а вернее даже ее толком и нет, я всего лишь танцую в массовке, но я все равно пребываю в нечеловеческом восторге.
Получила первую зарплату в сорок рублей. Тут же побежала и купила Вере Ильиничне расписную открытку с изображением Спасской башни. Хотела еще что-нибудь, но тогда пришлось бы оформлять посылку, а это дороговато для меня пока что.
Родители пишут о том, что гордятся мной. Думаю, они вдвойне рады тому, что я сама себя воспитала и вышла в люди, тем самым сэкономив им кучу времени, нервов и средств. Прислали мне даже рисунок Марии карандашом, она же в художественную школу ходит. Признаться, скучаю по ним всем. И при малейшей возможности сорвусь в гости, но пока такая возможность, видимо, далеко.
А сейчас пора спать. Меньше, чем через сутки я буду порхать перед бархатным зрительным залом с пятиярусными балконами, обшитыми позолотой, исполнять Batterie под хрустальными огромными люстрами, делать Pas de chat на глазах крупных чиновников, сидящих со своими женами или любовницами на специально отведенных местах. Спокойной ночи!
6 февраля 1941 года.
Сегодня после концерта поздно вечером ко мне подошел статный мужчина. Конечно, он был невероятно хорош – прилежно одет, учтив, вежлив, заваливал комплиментами и подарил цветы. Звал на свидание в ресторан, в музей, обещал достать редкие книги. Я уже хотела было по наивной молодой глупости согласиться, но повременила, предложив ему встретиться на этом же месте через неделю, а пока я подумаю. Как оказалось – не зря. На эмоциях удивления и восторга я поделилась случившимся с подругами балеринами. И они мне рассказали, что довольно многие балерины являются любовницами чиновников, военных и директоров… Честно, я не знала, что и сказать. Как так? Любовницами… Мало того, что это разрушение чужой семьи, так это и не уважение к самой себе… А еще не подобающее поведение для служителя Большого театра! Я буквально контужена услышанным. Наверное, мне нужно время, чтобы до конца воспринять и осмыслить эту новость. И, может, я еще маленькая девочка для таких суровых жизненных реальностей…
Слишком часто жизнь оказывается далека от нравственных устоев, которые этими самыми устоями остаются лишь на словах. Такова человеческая природа. Ведь человек – обычный зверь. Причем не самый честный, далеко не самый верный и совсем не образцовый в плане содержания семьи. Взрослые учат детей быть теми, кем сами хотели бы быть и чтобы такими же были все вокруг, но человеческая слабость ни за что не даст им побороть самих себя, более того, она не даст им даже встать с дивана, чтобы задвинуть ящик, ведь он может потерпеть до утра.
15 апреля 1941 года.
Ну, вот и все, театр закрыли на реконструкцию, а артистов распустили на двухнедельный отпуск. На душе одновременно грустно и отрадно. Грустно от того, что прерывается столь интенсивная работа, частично за время отпуска утратится физическая форма, и я вынуждена на время проститься с такими любимыми мною друзьями. Зато, спустя два года, я смогу съездить домой. Обнять отца, поцеловать маму, увидеть сестер и, конечно же, вручить в качестве подарка набор фарфоровых кружечек с изображением столицы любимой Вере Ильиничне. Если позволит совесть, то, возможно, скушаю маленький пирожочек с морковкой. И еще буду читать. Читать с утра до вечера. Дюма, Шекспир, Вальтер Скотт, наконец, я доберусь до всех этих господ. Ты уж прости меня, мой дорогой дневник, я не буду тебе писать весь отпуск, давай каждый из нас побудет наедине с собой. И в момент, когда мы с тобой до боли натоскуемся друг по другу, встретимся как в первый раз.
29 апреля 1941 года.
Ах, как прекрасна весна! Ну, что, скучал? И я скучала. На улице все просыпается, расцветает, обновляется. Кругом свежесть, птички берут свои ноты. Пожалуй, лучшей характеристикой того, что происходит на улице будут строки Алексея Николаевича Плещеева:
Травка зеленеет,
Солнышко блестит;
Ласточка с весною
В сени к нам летит.
А до книг вот в отпуске я так и не добралась, и пирожок не съела. Все две недели я поддерживала себя у дорогой Веры Ильиничны. Она сказала замечательную фразу: «В спорте ты сражаешься с соперниками, в балете – со зрительским вниманием и чувствами. В спорте ты можешь проиграть один старт и выиграть следующий. В балете проиграть ты не можешь». После таких слов свои планы я, разумеется, кардинально поменяла. В одном зале я занималась с совсем еще юными девочками. Глядя на них, невероятные воспоминания овладели мной. Подумай только, ведь я тоже совсем недавно так же старательно подпрыгивала у зеркала, плакала от боли в мышцах, лечила опухшие пальцы ног.
Завтра приступим к репетициям, хотя скорее это будут такие творческие встречи. Надеюсь, я не пущу слезу, увидев театр в строительных лесах. Ведь он словно хворающий любимый мужчина, за которого ты болеешь всей душой и сердцем.
22 июня 1941 года.
«Сегодня в 4 часа утра без всякого объявления войны Германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная Война Советского народа против немецко-фашистских захватчиков». Эта речь Левитана как проклятие повторяется снова и снова в моей голове… Я бы отдала все на свете, чтобы проснутся все так же утром и с облегчением выдохнуть, поняв, что это не более, чем сон. Но, увы, это не происходит. Мне страшно. Мне очень страшно.
13 октября 1941 года.
До сих пор не могу поверить в это, хотя, видимо, пора. Война! Идет война! Самая настоящая, о которой разве только я слышала на уроках истории. Боже мой, убивают людей. Ни за что, просто так, нажимают на курок и готово. Просто зверство! И все происходит на моей Родине, а значит и до меня, и до моей семьи, и до Веры Ильиничны в скором времени долетят фашистские бомбы. Господи, как страшно то…
А наш театр перевозят в Волжский город Куйбышев. Надо сказать, это очень масштабное мероприятие. Поедут два эшелона – с реквизитом и костюмами и непосредственно с людьми. В этот же город потихоньку правительство перевозит заводы, фабрики и переезжает само. Совсем нет времени расписывать подробно, надо бежать собираться. Разрешено взять с собой один чемодан, не больше, так как мест в поезде крайне мало.
17 октября 1941 год.
Третий день изнуряющего пути. В нашем эшелоне, оказывается, едут далеко не все. Кто-то отправился на автомашинах, кто-то другим поездом. В вагоне холодно, погода дождливая, потолок течет, из всех щелей дует. Подолгу стоим на каждом разъезде – пропускаем поезда на запад в сторону фронта. Еду в одном вагоне с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем. В купе, рассчитанном на четыре пассажира, едут минимум по шесть человек. В вагоне тихо и темно, у всех чуть ли не слезы на глазах, тревога, отчаяние, страх читаются в лицах, а от Дмитрия Дмитриевича какое-то тепло и уверенность исходят. Благодаря таким людям как он, у людей вокруг еще сохранялось настроение и желание жить. Представляешь, на станциях, когда он выходил за кипятком и возвращался обратно в вагон, обязательно снимал калоши. «Но, голубчик, как же? Нельзя же входить в помещение в калошах…» ; отвечал он на вопросы об этом.
Со мной в купе едет танцор Петр Елисеев. Он, пожалуй, второе мое успокоение. Мой ровесник, а рассказы Антона Павловича Чехова пересказывает как свои собственные. А еще он вежлив, учтив, воспитан и обаятелен. Ну и, конечно же, очень красив. Признаться, я раньше не замечала, что танцую бок обок с таким Аполлоном. Когда видишь Дмитрия Дмитриевича, то на душе спокойнее становится, а когда с Петром общаешься, то вообще складывается впечатление, что ничего плохого не происходит сейчас.
Целыми днями думаю о маменьке с папенькой, о сестрах и о Вере Ильиничне. Что с ними? Остались ли они в городе или их эвакуировали? Никаких вестей, письма не доходят, спросить не у кого.
28 октября 1941 года.
Пожалуй, самый ужасный день в моей жизни. В здание нашего театра попала бомба. Как только узнали об этом известии, многие схватились за голову, кто-то бесился вне себя от ярости и рвался голыми руками пойти рвать немцев на куски, а наш технический директор выкурил пять сигарет за раз прямо в купе. Да, Бог уберег, и бомба не взорвалась. А если бы произошло наоборот? Это же было бы равносильно потере не просто своего дома, а потере фамильного гнезда, своего семейного терема, потере смысла жизни. Про себя скажу, что я как узнала, сразу захотела выйти на ближайшей станции и сесть на встречный поезд. Мне хотелось быть рядом с любимым и неповторимым в столь ужасный и болезненный час, хотелось лично залатать ему все раны. Думаю, подобное желание возникало не только у меня одной.
8 ноября 1941 года.
До Куйбышева добрались оставшиеся артисты и музыканты. У некоторых дорога двадцать два дня заняла! Они еле живые приехали! Но да, главное живые! В отличие от наших костюмов и реквизита – увы, ничего больше нет. Как нет и работников сцены, художников и костюмеров. Такие отзывчивые, добрые парни были. Все и всех разбомбили немцы. Каждый из нас пребывает в глубокой скорби по погибшим. Теперь мы больше напоминаем бродячий театр без гроша за душой. Квартируем в школе №81 (ученики на каникулах). Класс разделили на комнаты простынями. В каждом классе живут по 18-20 человек. Интерьер достаточно традиционен ; большой стол посередине, стулья, матрасы. Но стол ; самое святое место. За ним все вместе собираемся по вечерам, пьем чай, делимся едой ; у кого что есть, ведем разговоры. До дома культуры, в котором нам отвели место для репетиций, полтора часа пешком в одну сторону. А зима рано пришла – ветер да снег. Других артистов поселили в железнодорожном вагончике. Об их быте ничего не знаю, но вряд ли он лучше нашего. Все переживают за своих родных, отцов, мужей, отправившихся на фронт. Одной молодой девушке на днях пришла похоронка. Она в обморок сразу. Как очумелая третий день уже лежит и глаза стеклянные. 10 ноября обещают выделить целый дом для артистов на улице Некрасова, строение 17.
Видела местный театр Оперы и балета, где мы будем выступать на время эвакуации. Шедевр архитектуры! Построено в стиле неоклассицизма, здание вытянутое горизонтально, симметричное, центральный вход украшают восемь толстых колон, над колонами высечены из камня звезды и символы нашего государства. Перед ним громадная площадь, а посреди ее памятник храброму революционеру, политику, партийному советнику Куйбышеву Валериану Владимировичу. Кстати, на месте театра раньше был Кафедральный собор, взорванный специально для его постройки.
А еще вчера в городе был парад. Об этом событии весь день говорят все газеты и радио. Сама я не видела, но, судя по многочисленным описаниям, это было нечто грандиозное. На параде были буквально все: артиллеристы, пехота, моряки, самолеты и даже прожекторные полки. Ну, это я по радио услышала. Принимал парад сам маршал Климент Ворошилов. Солдаты прямо после прохода по площади Куйбышева отправлялись на фронт. В честь этого события город наводнили иностранные журналисты, ходят, все фотографируют, записывают что-то… Интересно, догадываются ли они, какое это по-настоящему счастье, жить без войны?
А догадываются ли сейчас русские, каково это, жить без войны? Ведь в какой бы части света не стреляли из отечественных пушек, осколки все равно летят в Россию.
11 ноября 1941 года.
Вчера нас заселили в хороший красивый дом, как и обещали. В нем есть вода, отопление, сантехника и мебель. Теперь у нас есть все условия закончить начатые «на коленке» декорации и реквизиты. Есть место, куда хочется возвращаться после выступлений и репетиций. Вечером же мы все равно собираемся по доброй традиции у кого-нибудь в комнате, включаем радио и слушаем военные сводки, поддерживаем друг друга.
Очень помог мне с переездом Петр. Причем я даже не просила. Он просто подошел ко мне, когда я выходила на улицу, взял мой чемодан и понес. На улице сугробы, каша под ногами, я сама себя-то еле несла, а он еще чемоданы свой и мой тащил и настроение мне всякими веселыми историями поднимал. А поздно вечером мы сидели у окна и смотрели на кружащиеся снежинки. Все спали, а мы вдвоем все сидели и шепотом разговаривали… А я даже не помню, о чем. Мечтали, дурачились, вспоминали забавные случаи. И так, сидя, облокотившись друг на друга, чуть было не заснули. Эх, сколько бы слухов пошло на утро, обнаружь нас кто-нибудь в таком виде.
Выступаем же мы перед рабочими на заводах, больными и врачами в госпиталях. Замечу еще, что заводы эвакуировали в прямом смысле на улицу. Ни стен, ни крыши нет. Поэтому что-то на подобие танца приходится исполнять в наспех сколоченном складе или сарае. Но здесь зритель не привередлив, да и время не то, чтобы привередничать. После наших выступлений у всех улыбки на лицах, аплодируют до тех пор, пока не уйдем, шапки вверх подкидывают. Смешанные чувства – вроде и даже наполовину не получается выложиться из-за отсутствия ровной поверхности под ногами и холодов, а с другой стороны, ты людям такую радость и веру даришь, что хочется танцевать еще и еще.
Теперь немного расскажу о славном городе Куйбышеве. Сейчас это действительно вторая столица Советского Союза. Сюда перевезли дипломатические посольства, партийных лидеров, предприятия, хореографические коллективы и многие другие организации. Деревянные домики все как маленькие произведения искусства. Много и кирпичных домов, в одном из которых мы и живем. Люди приветливые, гостеприимные, всегда готовы помочь или подсказать дорогу. Город разделен на промышленную зону и культурную. Промышленной зоне так и не успели в спешке военного времени присвоить название, поэтому ее в народе так и кличут Безымянкой. Основной упор на производстве сделан на строительство штурмовиков Ил-2. Надо же себе представить, что война, холод и дети четырнадцати лет на станках высекают детали для самолетов. Вся Безымянка расположена вдоль железнодорожных путей – с одной стороны предприятия, с другой жилые дома. Жемчужины же города ; это Театр драмы имени Горького архитектора Михаила Николаевича Чичагова, выполненный в образе расписного русского терема из красного кирпича и покрытый белым орнаментом; и набережная вдоль прекрасной реки Волги. Поскольку сейчас холодно и ветрено, то толком погулять по бережку реки не получится, но я очень жду лета. Конечно, я совершенно уверена в том, что к лету война закончится, и немцы все до последнего, поджав хвосты, побегут прочь, а наш театр тогда сможет вернуться обратно в Москву. Но я все равно вернусь в Куйбышев, чтобы полной грудью вдохнуть речной воздух, покачаться на волнах, полюбоваться противоположным берегом и отведать местной рыбы. В драматический театр тоже планирую достать билетик, уж больно он меня манит своей красотой.
Есть тут и старинный пивоваренный завод. Он вообще напоминает средневековый замок, да и расположен еще на берегу Волги, так что любопытно было бы взглянуть на него еще и с прогулочного кораблика. Напротив завода расположены стены некогда Иверского монастыря. Сейчас в нем расположен швейный цех и рабочий городок.
11 декабря 1941 года.
Через несколько часов я буду делать то, ради чего живет человек – дарить людям добро и вселять надежду на светлое будущее. Но буду я это делать при помощи такого изумительного инструмента, как сцена потрясающего театра. А если говорить более точно, то сегодня состоится первый наш полноценный концерт в период эвакуации. И ставить мы будем оперный спектакль с балетными вставками Джузеппе Верди «Травиата». Все наши декорации – ручная самодельная работа. Рисовали кто как умел. Костюмов вовсе нет – будем выступать в своем, наиболее приближенном к сюжету.
Тот же день.
Грандиозно! Я никогда не видела так много зрителей. Их было так много, что все не поместились в зал. Многие стояли, сидели на ступенях, смотрели из-за входных дверей. Конечно, мне особо не довелось все в подробностях рассмотреть, но в конце на поклоне я видела в каждом пришедшем на спектакль искренний восторг. Никогда ранее я не ощущала себя такой востребованной и нужной для целого мира. Я, моя труппа, музыканты, Петр, Дмитрий Дмитриевич, зрители – все мы покажем и докажем всему миру, кто мы есть на самом деле. А впереди нас ждут очень насыщенные дни – почти каждый день, а иногда и по два раза выступления в частях, госпиталях, оборонных заводах и призывных пунктах. Теперь я понимаю, как важна наша роль, наш вклад в военные действия. Если на сцене нужно будет умереть, то мы должны будем сделать это по-настоящему, как погибают и умирают тысячи наших мужей и отцов ежедневно от пуль врага. Народ должен видеть, что все идет к победе! Что даже в голодные, хмурые времена, у нас показывают балет и ставят оперу. Пусть это видит и враг! Да-да, пускай кусают локти от злобы, что им так и не удастся сломать дух Советского человека!
5 марта 1942 года.
Сегодня я в очередной раз была в театре. Однако я не танцевала, не репетировала, не помогала подругам готовиться к выходу на сцену – я присутствовала в качестве зрителя. И знаешь, это довольно приятное занятие. А тем более на премьере. Да, дорогой дневник, я была на премьере, но в ней не участвовала. Как? Все просто! Сегодня впервые на публике прозвучала Седьмая симфония Шостаковича. И все в зале, слушая ее, поняли, что наступает переломный момент. Еще немного, и наши солдаты погонят врага из страны вшивой метлой. Под все эти ударные, духовые, струнные, которые то до предела своих возможностей возбуждались, то стихали до шороха травы, рисовались перед глазами наступающие на врага танки, бегущая вперед пехота, залпы минометов и выжженное после боя поле… Симфония получилась довольно объемной – четыре части, но прозвучала она на одном дыхании. В этот вечер в театре я не слушала, я смотрела фильм о войне, читала книгу, любовалась серией картин – именно так живо, реалистично, правдиво получилось у Дмитрия Дмитриевича. Спасибо ему огромное! Премьера удалась.
Еще в своем дневнике Елизавета описывала голод, и как с ним боролись, рассказывала о том, как бригады Большого театра выезжали на фронт с концертами, как люди искусства на ровне с солдатами попадали под обстрелы, как прятались в лесах и сидели ночь, боясь лишний раз подышать, и еще много чего интересного про своих друзей и коллег.
6 июля 1942 года.
Сегодня я прогулялась по берегу реки Волги! Сразу скажу, что меня буквально переполняют эмоции!
Вернувшись с очередного выступления, мы с Петром вскоре решили улизнуть из под бдительных глаз друзей и коллег и, быстро спустившись вниз по улице, оказались у самой реки. Конечно, невероятная красота! А запах! Какой аромат цветов и речного воздуха! Я жалела, что природа подарила мне только два легких. Мне хотелось вдохнуть в себя абсолютно весь воздух, какой только был. Тем временем по воде не спеша проплывали редкие лодочки и суденышки, на небе появлялось все больше звезд, а улицы в конец опустели. Мы бродили туда-сюда, играли в догонялки, ели вишню прямо с кустов, и Петр, играючи, поднимал меня на руки, словно я гусиное перышко. Потом мы спустились к воде и уселись прямо на теплый мягкий песок. Мы все так же смеялись, кидали камушки в реку, щекотали друг друга и… Мы поцеловались. Представляешь, дневник, Волга, песок, звезды и мы. Сюжет картины, достойный руки лучшего художника. И тут я почему-то подумала, что войну выигрывает любовь, что побеждает тот, кто любит.
21 сентября 1942 года.
Я и театр драмы. Разве это сопоставимые вещи? Очень даже! Не знаю как, но Петр, чутко угадывая мои желания, достал нам два билета на спектакль «Ромео и Джульетта». Три часа пролетели для меня в один миг. А какая игра актеров! Неудобно в этом признаваться, но я никогда раньше не была в театрах драмы, тем не менее, я уверена, что куйбышевские актеры совершенно ничем не уступают московским или ленинградским. Я незаметно для самой себя до последнего сидела в напряжении, будто о Шекспире раньше не слышала и слова.
О самом театре тоже скажу несколько хвалебных слов. Внутри все так компактно, уютно, коридоры не широкие, но и вполне достаточные чтобы разойтись, удобно расположены и зрительный зал, и гардероб – заблудиться совершенно невозможно. Потолки высокие, а с них свисают невероятной красоты люстры. Конечно, немного глупо заострять внимание на люстрах, но именно они напомнили мне о любимом Большом театре.
В Петре же я открыла еще одну замечательную черту – галантность. Не знаю уж, каких учебников он начитался или раньше частенько бывал в театрах с дамами, но он был очень вежлив и деликатен. А после спектакля мы, взявшись за руки, гуляли по осенним провинциальным улочкам. Погода стояла уже не жаркая, но еще и не холодная, с речки (театр расположен достаточно близко к воде) дул прохладный ветерок, а деревья приветливо осыпали нас желтеющей листвой.
1 июня 1943 года.
Ура!!! Я получила письма от мамы и Веры Ильиничны. Они живы! Отец на фронте, мама каждый день за него молится, сестрички трудятся на швейной фабрике – шьют форму для солдат, Вера Ильинична помогает в госпитале. Рассказала бы еще про них, но у меня заканчивается место.
Милый мой дневник, сегодня ровно четыре года, как мы вместе. С чем тебя и поздравляю! Ты отличный друг и интересный собеседник! К сожалению, ты постарел и истек… Как и истек наш срок эвакуации. Завтра утром мы отправляемся обратно в столицу в стены Большого театра. Окончательно же все переберутся в Москву ближе к середине июля. Приведу тебе хвастовства ради несколько цифр. Наша труппа выступила сто двадцать три раза в частях армии, девяносто пять раз в госпиталях, тридцать четыре раза на разного рода предприятиях и по пять раз мы побывали на призывных пунктах и в фонде обороны. Подумай только, как всего много накопилось! А ведь когда работаешь, совсем не замечаешь этого, кажется ну день тут, день там, что с того? Жителям и самому городу Куйбышеву мы пообещали раз в полгода приезжать с гастролями. Всем им большущее спасибо за то, что приютили нас, обогрели и накормили. Куйбышев навсегда останется в моем сердце. Я буду скучать по этим спускам к воде, по речной глади, по проходящим мимо теплоходам… Но мы держим свои обещания, так что скоро увидимся!
А за нас с Петром все рады. Планирую вскоре познакомить его со своими родными. А после войны свадебку скромную сыграть. Больше говорить ничего не буду, иначе не сбудется.
Тебя же, мой друг, оставляю на хранение своей подруге. Так будет лучше и тебе, и мне. Мы дали друг другу даже больше, чем могли. Спасибо тебе! Люблю! Прощай!