— Тысяча рублей минута, с эффектами полторы, 3D-анимация две пятьсот, подбор музыки и шумов отдельно. — Юлия сидела в аппаратной, закинув ноги на пульт и выжидающе смотрела на Германа. Тот покачал головой.
— Никаких спецэффектов, это документалка. Максимум титры и окошко для хрипа*.
— Фото в хрип есть? — В первую очередь Юлия была профессионалом и только потом оборзевшей стервой.
— Да, я скачал. Хронометраж минут на двадцать пять плюс-минус.
— Хрипы с телефона?
— С диктофона. В кармане.
— Тьфу на тебя, — она скривилась и села по-человечески. — Значит, ещё шумоподавление... А о чём кино?
— Инцидент в Солнечногорске. Тройное убийство и суицид.
Она задумалась, нахмурила брови, вспоминая что-то, а потом недоуменно вскинула на Кризберга глаза.
— Что-то такое помню... А! Ты же на той неделе делал похожую херню с Клатовым.
Герман кивнул.
— Ну и собирай свою документалку с ним, он хоть исходники видел.
— Мне нужна ты, — Герман закрыл дверь в монтажку и сел поближе. Юлия настороженно следила за ним, не понимая причин такой секретности. — Ты получаешь деньги в том числе за известную нелюбознательность. А Клатов слишком любит смаковать невкусные подробности плюс он трепло.
— Мне это не сильно нравится, — заметила девушка, — вся эта мутотень. Что ты там такое хочешь сделать, что я не должна распространяться? Опять порнуху притащил?
— Какую порнуху? — опешил Герман. — Я тебе никогда ничего подобного не давал, да и не занимался подобной чушью.
— Ты не занимался, а я Данияру полтора часа его эротических хроник монтировала, когда он решил увековечить свои развлечения и установил в квартире четыре камеры для ракурса плюс одна вмонтирована в люстру. Мне на всю жизнь хватило. Потом на мужиков месяц без содрогания смотреть не могла.
— У меня четыре трупа, — отрезал Кризберг, — дело нешуточное.
— Не пойму, нафига ты в это снова влез. Ну прошёл эфир и прошёл, ты для "Петровки", что ли, халтуришь?
— Помогаю корреспондентке с солнечногорского портала. У неё нет возможности профессионально смонтировать репортаж в своём захолустье, ну, я и решил обратиться к тебе.
— А, девочка из вайбера, — понимающе ухмыльнулась его собеседница, — как же, как же. Наслышана. Меценатствуешь, значит. Ну-ну.
— Тебе до этого нет никакого дела. Я плачу, ты работаешь, кажется, неплохая схема.
— Мне на твои эротические эксперименты похер, — сообщила она, — когда научишься засосы закрашивать, я вообще вопросов задавать не буду.
На этих словах Герман понял, что сегодня смотрелся в зеркало как минимум вскользь. Наверное, весь этаж уже видел последствия его бурной ночи. Он мысленно выругался и буркнул:
— Пятёрка сверху, и ты работаешь на моих условиях. Цыц! — Он предупреждающе вскинул руку, не давая Юлии вставить слово. — Условие первое. Смонтировала, получила деньги и забыла всё, как страшный сон. Ни с кем работу не обсуждать, ни с Данияром, ни с Клатовым, ни со своей подружкой Сенатской. Условие второе. Работаем у тебя дома, материалы я на жёстком диске принесу включая архив. Условие третье. Никаких шуток в сторону Лины, потому что я тебя знаю. Девушка и так в шоке ото всей этой ситуации, не усугубляй. Тебе всё ясно или повторить?
— Гестаповец долбаный, — сообщила Юлия, глядя ему в глаза, — и что только эта девочка в тебе нашла. Видать, в регионах совсем с мужиками туго. Десятка сверху, и я работаю молча и без комментариев. Если тебе так важно распушить хвост перед этой корреспонденткой, то заплатишь.
— Хорошо. — Кризберг встал. — Завтра получишь жёсткий диск, загонишь всё к себе на машину. Пока есть время, сделай подложку под титры и хриповое окно. Особо не морочайся, это не на Тэфи. На всякий случай заготовь бегущую строку для расшифровки хрипа, если будет совсем хреновое качество.
— Копирайт?
— Новостной портал "Город под солнцем", 2018 год. Глянешь в интернете, как он выглядит. Всё, задание у тебя есть, работай. — И он вышел из аппаратной. Юлия показала захлопнувшейся двери средний палец и начала перебирать цвета для подложки под титры.
* * *
До выходных Герман вкалывал как проклятый, расчищая себе субботу с воскресеньем, и параллельно тайком вытаскивал из архива солнечногорские исходники. Юля сделала окошко под хрип и приблизительный вариант титров, на что он буркнул сквозь зубы, что им на Оскар не идти, главное буквы почётче. Она пожала плечами ("Ну и заказчики пошли...") и поинтересовалась, когда, собственно, будет текст, на что получила очередную отповедь в стиле "твоё дело дисциплинированно ждать". Время после работы Герман проводил преимущественно в скайпе, глубоко заполночь, но Лина не спала, дожидаясь звонка. Ему было стыдно за слишком поздние появления, но если он хотел урвать себе выходные, приходилось калымить за себя и за Данияра, а Данияр был человеком круглосуточным.
Лина же все эти дни помимо работы для портала и ночных зависаний в скайпе пыталась выяснить хоть что-то про сам деревянный барак на Крупской, в который она до сих пор не решилась войти. Дом, как зелёное деревянное надгробие, смотрел на мир пустыми глазами заколоченных окон, а его единственный подъезд напоминал портик склепа. Всё сооружение прямо-таки дышало безнадёжностью, беспросветной тоской, его стены ощутимо покосились, деревянные рамы потемнели от времени, а входная группа была готова обвалиться в любой момент. Лина бродила вокруг дома, стараясь не попасться на глаза "бегемоту" и Таисии Павловне, без звука фотографировала омертвелые стены и слепые глазницы окон, а потом после долгих уговоров получила у управления архитектуры и градостроительства администрации Солнечногорского муниципального района разрешение посидеть в архиве и найти информацию по дому номер три. Лине отчего-то казалось, что сам дом тоже важен, он был таким же полноправным свидетелем трагедии, как соседи, полиция и они с Германом, и дом может рассказать о своих жильцах ничуть не меньше, чем они сами. Получив план застройки начала прошлого века, девушка углубилась в изучение улицы Крупской.
Дом номер три был построен в 1928 году и являлся по существу бараком без центрального водоснабжения, канализации и отопления. Убогий деревянный туалет располагался за домом, недалеко стояла колонка, откуда Наталья Кипяткова носила воду. Никаких удобств в квартирах не предусматривалось, эти временные убежища строились для работников железной дороги и по меркам послереволюционного времени считались чуть ли не жильём премиум-класса. Сейчас же смотреть на это убожество было попросту страшно. Лина представила, сколько людей умерло в этом доме от обычной простуды — зимой деревянные стены не могли удержать жалкое тепло примусов и буржуек. Удивительно ещё, что он не сгорел от нечаянно опрокинутой керосинки или забытой папиросы.
Старые выцветшие чёрно-белые фото тридцатых годов уже тогда показывали, насколько ужасающей была жизнь людей в подобных домах, всего через пару лет после постройки барак уже покосился и выглядел аварийным. "И завод дал в этой развалюхе жильё матери с младенцем..." Дом словно притягивал несчастья одним своим видом, и люди, жившие в нём, попадали под это смертельное дыхание, каждый день рискуя быть погребёнными под рухнувшими балками или подхватить пневмонию. Лина рассматривала чертежи, фото, запросы жителей о сносе дома (Таисия Павловна оказалась той ещё активисткой) и ужасалась равнодушию городских властей, которые каждый год исправно отписывались, что ведутся работы по изысканию места для постройки нового дома. Через два часа, досидевшись до рези в глазах, Лина вышла на улицу и долго дышала полной грудью, пытаясь вычихать архивную пыль. У неё в голове был невозможный сумбур, ей казалось, будто дом сам, исподволь, заставлял жильцов медленно сходить с ума, как Наталью, или спиваться, как Николая; дом хотел умереть сам и погрести под собой тех, кому не повезло жить под его крышей; дом проклинал всех тех, кто умер в его стенах от холода и болезней, с каждой смертью добавляя ему зловещей ауры; и дом был близок к тому, чтобы завершить начатое.
У Лины вспотели ладони. История барака на Крупской открылась ей внезапно, инсайтом, это было озарение после тягомотного изучения архивов, но почему-то вопросов у девушки не было. Вернее, их не осталось.
* * *
Наконец наступила суббота. С раннего утра Лина провела генеральную уборку, наготовила своих фирменных пирожков, а затем долго выбирала платье, макияж и прочие женские хитрости, помогающие составить идеальный образ. Это занятие настолько её увлекло, что дверной звонок она услышала, так и оставшись в домашних шортах и рубашке с узлом на груди. "Просто феерично!" Но отступать было некуда. Она мысленно объяснила себе, что следует сделать с курицами типа неё, и со вздохом открыла дверь.
— А вот и я. — Герман зашёл в уже такую знакомую квартиру, немедленно отметив, что Лина опять с утра совершала кулинарные подвиги. "Интересно, за что мне такая женщина? Вот именно мне, психу-трудоголику, который иной раз и кофе-то выпить не успевает, мотаясь с микрофоном по подворотням и судам. Или правду говорят, что противоположности притягиваются?" Развить мысль Кризберг не успел, Лина требовательно дёрнула его за рукав:
— Ты голодный?
— Голодный, — кивнул он.
— Тогда пошли, — она потянула его на кухню, но Герман покачал головой.
— Не туда. Лучше в комнате.
Через час, вдоволь наслушавшись соседей, стучащих по батарее уже с каким-то обречённым отчаянием, они всё-таки переместились на кухню, и Лина торжественно вытащила из духовки противень.
— Когда ты всё успеваешь? — Для Германа это была загадка почище Лох-Несского чудовища. Сам он дома не ел почти никогда, абсолютно не умея готовить и обычно перехватывая что-нибудь на бегу.
— Так это недолго. — Лина пригладила растрепавшиеся волосы и подумала, что ну его к чёрту, этот макияж, хорошо, что не успела сделать, ему бы всё равно пришёл каюк. — А вчера я сидела в архиве, читала про дом.
— И что пишут? — Говорить с набитым ртом получалось плохо, но аппетит пересилил правила приличия.
— Да ужас что. Не пойму, как там люди жили. Это же просто ящик из досок, и всё! "Ведомственный жилой фонд СЭМЗа", блин. Знаешь, уж на что у меня эта конура неприглядная, но там... Хотя, ты же там был.
— Был... И, видимо, ещё раз побываю. — Он испытующе вперился Лине в глаза. Та немного смутилась, но взгляда не отвела. — Ты ведь что-то задумала, лисичка, я помню.
— Да. — Лина невольно сглотнула. — Если ты готов, то... пойдём.
Герман настороженно замер, настолько в голосе Лины слышалось что-то потустороннее, странное, ничего подобного он раньше не слышал. Герман видел, что ей страшно, девушка отчаянно храбрилась и всё же не отступала. Её лицо приобрело задумчивое выражение, точно мыслями она была где-то далеко, и по спине Кризберга пробежал холодок. "Что ты тут начудила, пока меня не было?" Лина же, справившись с приступом паники, уже ускакала в комнату переодеваться, и оттуда донеслось:
— Ты почистил память в телефоне?
— Ненужное казнил, гигов двадцать должно быть.
— Наверно, хватит. Только, Герман, — она высунулась из двери, — пожалуйста, не вмешивайся. Ну... если я упаду в обморок, вытащишь меня наружу. А так не мешай. Мне и без того... страшно... — Рыжая макушка скрылась в комнате.
* * *
Они снова стояли около мрачного деревянного барака с покосившимся крыльцом. Герман косился на Лину, но та уже взяла себя в руки и смотрела на дом с сумрачной решимостью. Наконец она вцепилась ему в руку и прошептала:
— Пошли.
В подъезде никого не было. Герман прислушался, но из квартиры "бегемота" не доносилось ни звука. То ли где-то пил, то ли дрых пьяным сном. Таисия Павловна тоже не показывалась, и весь дом точно окутывала недобрая стылая дымка. Герман толкнул дверь в квартиру Кипятковых, и они вошли внутрь.
Первые мгновения Лина только с приоткрытым ртом разглядывала голые стены, кровать и фотографии несчастных детей. Её била крупная дрожь, она до боли сжимала Герману руку, но назад не шла. Долго, очень долго она смотрела в выжженные глаза ребятишек, а потом, сглотнув, сказала:
— Ставь мой телефон на окно, напротив меня, свой вот сюда, чтобы было видно фото. По моей команде запустишь запись на обоих. И... не уходи никуда... пожалуйста.
Он расставил технику, дождался отмашки и встал у Лины за спиной, готовясь в случае чего ловить или силой вытаскивать на улицу. Лина осторожно села на пружинную сетку кровати и сдавленно произнесла:
— Здравствуйте, дети.
На Кризберга дыхнуло влажным, землистым холодом, словно он вглядывался в свежевыкопанную могилу. Он перевёл взгляд на кровать и замер, не в силах даже пошевелиться. Фотографии Софьи и Владимира, оторвавшись от своей стены, шустро перебирали "ножками"-ленточками пожелтевшего скотча, как пауки, перебираясь по масляной краске поближе к фото Максима. Наконец все три снимка заняли свои места на стене напротив побелевшей как мел Лины, глядя на неё прожжёнными дырами глаз.
Лина несколько минут боролась с охватившими её паникой и головокружением, горло сдавил спазм, и она не могла даже проглотить слюну. В висках литаврами ухала кровь, а перед глазами поплыло. Она судорожно схватилась за никелевый шар и прошептала севшим голосом:
— Меня зовут Лина. А это Герман. Мы из новостей. Мы пришли, чтобы... чтобы рассказать вашу историю, потому что сами вы не могли сделать это ни при жизни, ни после смерти. Я расскажу её, и те, кто бросил вас на произвол судьбы, понесут заслуженное наказание. Все те, кто годами не обращал внимания на семью в разрушающемся доме. Я знаю, почему у вас нет глаз. Если бы я видела то же, что и вы, я бы тоже их выжгла. Максим. Софья. Владимир. Я буду рассказывать вам, а вы кивайте, если всё правильно. Договорились?
Три фотографии дружно качнулись на стене.
Лина, сначала запинаясь, а потом всё более уверенно, рассказывала троим детям всё то, что запомнила из рассказа Германа в морге, всё то, что прочла о разрушающемся доме и о тех отговорках, которые преследовали её и Кризберга во время их расследования; о равнодушных органах опеки, о "заботе" завода, об участковом, поплатившемся за свою халатность и о соседе-алкоголике, осквернившем даже память о жертвах этой долгой и мучительной драмы, в конце перетёкшей в трагедию. Она говорила, а фото на стене раскачивались всё неистовей, и выжженная область увеличивалась сильнее и сильнее, чтобы с последним словом Лины вспыхнуть последним ярким пламенем умирающей свечи. На пол осыпался чистый сухой пепел. И словно поджидая этот момент, в тусклое серое окно хлынул свет от выглянувшего в первый раз за день солнца.
* * *
Герман вынес её из дома и осторожно положил на сухую траву под ёлку, туда, где они встретились первый раз. Девушка была без сознания, но пульс прощупывался и дыхание, пусть очень слабое, но всё-таки было. Он вытер вспотевший лоб. Когда фото загорелись, и Лина ничком упала на жёсткие пружины, у него впервые в жизни сердце ухнуло куда-то вглубь, как чугунный шар. Не нашарив поначалу пульс, он в ужасе подумал на мгновение, что Лина ушла вместе с этими детьми, ушла туда, откуда не возвращаются, и перед глазами поплыло. Он даже не подозревал, что это будет так больно. Кое-как взяв себя в руки, Герман всё же ощутил под пальцами слабое биение на шее и обессиленно сел на пол, привалившись к обшарпанной стене. Удалось. Невообразимо, немыслимо, но Лине это удалось, прогнать кошмары, мучившие маленьких Кипятковых, а их самих отпустить в тот самый свет, частью которого они стали, освободившись от державшего их на земле проклятия. Он вынес Лину из залитой солнцем квартиры, уложил под ёлку, а сам долго сидел молча, глядя в одну точку и бесконечно прикуривая от бычков, пока до его ушей не донёсся слабый стон.
* Хрип — запись голоса интервьюируемого по телефону или на диктофон, оформляется соответствующим титром с фотографией и регалиями, иногда с пометкой "по телефону".
Продолжение: http://proza.ru/2019/01/29/1859