Источник исторической неправды, часть восьмая
До воцарения в 1741 году Елизаветы Петровны большим преимуществом пе-тербургских академиков было то, что ими в России в общем-то никто особо не интересовался. Теперь же просвещение вошло в моду, и полуграмотные вельможи принялись наперебой покровительствовать наукам.
Воцарение Елизаветы Петровны считалось в России «патриотическим реваншем». Анна Иоанновна не доверяла русской знати, которая при восшествии на престол норовила всучить ей «Кондиции», ее правление запомнилось «бироновщиной» — всевластием надменного фаворита-немца. Своим наследником Анна назначила младенца Ивана VI, фактически чистого немца, а регентом при нем — все того же Бирона.
Вскоре другой немец, - фельдмаршал Буркхард Кристоф Миних, устроил переворот, сверг Бирона и сделал новой регентшей мать императора Анну Леопольдовну, опять-таки немку. Многие царедворцы не говорили по-русски и презирали русских, как варваров.
Приход к власти Елизаветы, дочери обожаемого русским дворянством Петра I, стал началом национального возрождения.
Множество публикаций о деятельности Миллера в Российской Академии наук рисуют образ авторитетного и властного деятеля. На первых порах это действительно так и было, но не долго. В начале 1743 года Миллер с обретенной им в Сибири спутницей жизни благополучно добрались до Петербурга. Они вернулись в самый разгар разгоревшихся в Академии интриг, связанных с появлением в Академии «русского лагеря», критически настроенного к его соотечественникам.
Он не мог остаться к этому равнодушным. Но больше всего его возмутило поведение какого-то выскочки из низов - адъюнкта Ломоносова. Будучи человеком активным, деятельным и властным Миллер загорелся желанием «поставить его на место».
Появившись в Академии, он сумел сплотить своих соотечественников на отпор Нартову и новым порядкам, угрожавшим Академии. В следственную комиссию было подано прошение не допускать Ломоносова на заседания вплоть до окончания разбирательства по его делу, в составлении которого Миллер принял самое активное участие.
Ломоносов был человеком буйного нрава, не сдерживал себя в проявлении эмоций, и ни физически, ни по характеру не уступал Миллеру. 21 февраля он вновь явился в академическое собрание. На этот раз дело дошло до его рукопашной схватки с Миллером, над которой позже в Академии потешались, рассказывая, что «Ломоносов Миллеру нос сломал». Сломал, не сломал, но кулак, видимо, приложил, однако был выдворен с собрания благодаря подавляющему численному превосходству оппонентов.
В результате этого столкновения Ломоносов был официально исключён из Конференции. Не помогло и вмешательство Нартова, которому Конференция открыто не подчинилась. Однако Михайло был не из тех, кто отступает. Он был молод, горяч, не меньше Миллера самолюбив и пошёл напролом. Похоже на то, что забыл при этом и о научной карьере и о собственной безопасности, руководствуясь чисто русским принципом,- грудь в крестах или голова в кустах.
Возмущенные академики потребовали разбирательства с Ломоносовым. 6 мая 1743 года в следственную комиссию поступила грандиозная жалоба за подписью одиннадцати академиков и адъюнктов, грозивших коллективным уходом из Академии.
Жалоба возымела действие. В Сенате были напуганы, поскольку в Академии уже был подобного рода инцидент, когда из-за разгоревшегося конфликта её покинули академики Бернулли и Эйлер. Это пагубно отразилось на престиже Российской Академии. Повторения подобной истории никак нельзя было допустить.
28 мая 1743 года строптивый адъюнкт был заключен под домашний арест. Но и после этого он дважды отказывался давать показания, считая себя правым и несправедливо преследуемым. В отношении Ломоносова комиссия заявила, что «за неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки как по отношению к комиссии, академикам, так и в целом к немецкой земле он подлежит смертной казни, или, по меньшей мере, - наказанию плетьми и лишению прав и состояния.
Сенат, заслушав доклад Следственной комиссии, 12 января 1744 года постановил: «Оного адъюнкта Ломоносова для его довольного обучения от наказания освободить, а в объявленных им продерзостях у профессоров просить прощения» и жалованье ему в течение года выдавать «половинное». Императрица Елизавета Петровна своим указом это решение утвердила.
Миллер был на вершине славы, это был час его триумфа.Он собственноручно составил издевательское «покаяние», которое Ломоносов должен был публично произнести и подписать. Михайло на такое унижение не пошел, но чтобы иметь возможность продолжить научные исследования, был вынужден признать свое поведение недостойным и извиниться перед академиками. Миллер и близкие ему немецкие профессора на этом не успокоились, продолжали добиваться удаления Ломоносова и его сторонников из Академии.
Как раз в это время в Петербург вернулся из-за границы Кирилл Разумовский с графским титулом и чином действительного камергера, а 21 мая 1746 года 18-летний брат фаворита и тайного мужа государыни Елизаветы Петровны получил шокировавшее учёный мир назначение президентом Петербургской академии наук.
Назначение юного Разумовского президентом Академии явилось символом того, что «патриотический реванш» состоялся и в науке. С этого момента Михайло Ломоносов, 35-летний профессор химии, талантливый стихотворец и отчаянный бузотер становится важнейшим деятелем этого «реванша». Его проекты и докладные записки так и пестрели жалобами на «засилье немцев» и на «недоброхотство ученых иноземцев к русскому юношеству».
Реально делами Академии занимался Теплов, лишь согласовывая основные свои действия с президентом. Сначала он был назначен в Академическую Канцелярию асессором, но уже в следующем - 1747 году избран почётным членом Академии со старшинством по чину пред всеми академиками, кроме Шумахера, которому надлежало передать ему опыт управления Академией.
Для Герхарда Миллера наступили чёрные времена. В 1746 году ему было предписано сдать в архив Академии все материалы, привезенные из Сибири, включая его знаменитые портфели. Заниматься «общей российской историей» ему было фактически запрещено, зато вменялась в прямую обязанность обработка материалов Камчатской экспедиции. Неожиданно была прервана и его работа над картой Сибири, чем он занимался в 1745-1746 годах. Все карты с указанием сделанных Берингом открытий были затребованы правительством.
К этому времени закончились сроки контрактов академиков первого, ещё Петровского призыва. Встал вопрос о продолжении пребывания в Академии и перед Герхардом Миллером. Его положение оказалось весьма сложным и, надо полагать, он испытывал немалые затруднения в принятии решения. С одной стороны - достаточно ясная перспектива научной карьеры на родине, где приобретенных в России знаний и привезенных из Сибири архивных материалов вполне хватило бы на много лет успешной научной работы.
Но он был лишен этих материалов, они были затребованы в архив Академии. Кроме того, основным направлением своей научной деятельности он считал российскую историю и не мог не понимать, что заниматься этим по-настоящему можно было только в России.
Президент Академии Разумовский, как уже говорилось, предложил Миллеру должности ректора университета при Академии наук и придворного историографа с весьма солидным годовым жалованьем в тысячу рублей. Правда, для этого нужно было принять российское подданство и навсегда остаться в России. После десятидневных колебаний Миллер принял эти условия.
Несмотря на, казалось бы, успешное решение этой жизненно важной для него проблемы именно с этого момента началось падение Миллера.
Вернувшиеся в конце 1747 года из Сибири Якоб Линденау и Иоганн Фишер представили академической Канцелярии новые документы сибирских архивов. Они, правда, не отрицали опубликованные Миллером сведения о походе Дежнева вокруг Чукотского носа, но представили новые,- о плавании вокруг Чукотки на Камчатку отряда промышленников под водительством Ивана Рубца, описание рек, впадающих в Ледовитое море, в том числе реки Анадырь.
О действиях же Ерофея Хабарова Фишер предоставил Учёному собранию Академии такие архивные документы, которые вообще ни в коей мере не соответствовали публикациям Миллера, сведения которого, почерпнутые им в архивах, ограничились лишь описанием его разбоя на Амуре до разгоревшегося в отряде бунта. О дальнейшей судьбе Хабарова Миллер ничего не знал, писал: «заподлинно неизвестно, сколь далеко он ехал, где проводил зиму».
Всё это свидетельствовало о весьма поверхностном просмотре Миллером Якутского архива и безосновательного (а по сути своей – ложного) его заявления о том, что, начиная с Илимского острога, он осматривал архивы сам лично, поскольку никому не доверял, и что «пересмотрел и в порядок привёл архивы во всех сибирских городах».
К слову сказать, в этом проявилась удивительная наивность, непре-дусмотрительность, если не сказать глупость Герхарда Миллера. Впрочем, посудите сами: чтобы делать такие заявления, нужно было быть уверенным, что никто и никогда не заглянет в эти архивы. Разве не так? Не говоря уже о том, что нужно было быть абсолютно уверенным ещё и в том, что помогавшие ему в этой работе русские студенты никому не расскажут, как всё было на самом деле.
Одним словом, ознакомление Учёного собрания Академии с этими новыми документами самым серьёзным образом подорвало авторитет Миллера, можно даже сказать, выставило его на всеобщее посмешище.
В дополнение ко всем этим неприятностям достоянием академической общественности стало письмо Делиля к Миллеру, написанное им в 1747 году из Риги на пути его следования в Европу. В письме, хотя и несколько туманно, говорилось о некоей договоренности ученых о совместной публикации каких-то компрометирующих Академию документов. А в августе 1748 г. стало ясно, что не собирается возвращаться в Россию и профессор Гмелин – его напарник по Сибирскому путешествию.
Дело усугубилось еще и тем, что, прибыв в Германию, Гмелин опубликовал свои экспедиционные дневники под названием «Путешествие по Сибири с 1731 по 1743 год» и тем самым предал огласке секретные сведения о Камчатской экспедиции, полученные им от Стеллера. При этом ещё и неодобрительно отозвался о деятельности российских властей в Сибири.
Правительство России, предпринимавшее немало усилий, чтобы не допустить разглашения научных результатов экспедиции, в частности, открытий на Тихом океане, было крайне раздражено этой публикацией. Для расследования дела была учреждена специальная комиссия, посадившая Миллера под домашний арест и несколько раз его допрашивавшая.
20 октября 1748 г. академики В. К. Тредиаковский и М. В. Ломоносов учинили в квартире Миллера обыск, в ходе которого обнаружилось, что у него хранятся некоторые документы Делиля, которые,естественно,были тотчас изъяты.
Казалось бы, Миллер должен был сделать из этого выводы, стать более осторожным, умерить свою гордость, самомнение и темперамент. Однако не прошло и года, как он вляпался (да простит меня читатель за столь неблагозвучное выражение) в новый грандиозный скандал, связанный с его диссертацией «О происхождении имени и народа российского».
Дискуссия проходила в обстановке резкого научного спора, к которому примешивались патриотические мотивы и личная неприязнь. В ходе дискуссии выяснилась почти полная изоляция Миллера. Только лишь некоторые участники обсуждения вначале заявили, что у них нет никаких возражений (например, адъюнкт анатомии Клейнфельд), другие же, увидев, что им в «чрезвычайных академических собраниях» делать нечего, манкировали заседания, то есть попросту предпочли на них не являться. Что уже само по себе свидетельствовало об отношении к Миллеру в «академическом коллективе».
М. В. Ломоносова наиболее активно поддерживал в этой дискуссии астроном Н. И. Попов, с которым Миллеру пришлось спорить более чем со всеми другими, а также С. П. Крашенинников, А. П. Сумароков, И. Э. Фишер, Ф. Г. Штрубе де Пирмонт. Всесильный Шумахер также сдерживал Миллера.
Как уже говорилось, всё закончилось тем, что после многомесячного обсуждения этой работы общим собранием академиков было принято решение об уничтожении речи Миллера, «так как она предосудительна для России». Уже напечатанная, она была уничтожена.
Эта история обернулась для Миллера персональной катастрофой. 6 октября 1750 года президентом Академии графом К. Г. Разумовским он был разжалован из профессоров в адъюнкты с понижением жалованья с 1000 до 860 руб. в год. При этом ещё и лишен права читать лекции по русской истории.
Добавьте к этому бесконечно возросший авторитет его конкурента – Иоганна Фишера. По возвращении из Сибири его педагогическая деятельность значительно расширилась. Кроме надзора за гимназией на Фишера в 1748 году возложили обязанность наблюдателя за нравственностью академических студентов. В 1748 г. он вместе с Ломоносовым экзаменовал студентов, приехавших из Москвы и Новгорода. В 1749 году Фишеру было поручено ещё и преподавание в университете элоквенции (красноречия, - ораторского искусства).
Всё это настолько повлияло на Миллера, что в конце 1749 года он серьезно заболел. По всей вероятности, всё той же, как он говорил, «гипохондрией», которой он страдал в подобных ситуациях и во время путешествия по Сибири.
Испытания, - пишут исследователи, не прошли для Миллера бесследно, научили его быть осторожным и «умерять ошибки своего темперамента».
Он стал исполнять то, что ему приказывали, с тем результатом, которого от него ждали. Могло ли быть иначе. Он был российским подданным, и хотя с восхождением на престол государыни Елизаветы Петровны многое изменилось, должно быть помнил о судьбе Артемия Волынского, усомнившегося в правильности действий императрицы Анны Иоановны и её фаворита Бирона, чуть было не посаженного за это живьем на кол, четвертованного лишь по решению смилостивившейся государыни.
Под влиянием дискуссии с Ломоносовым, - признаются исследователи, взгляды Г.Ф. Миллера на варяжскую проблему претерпели изменения. Известный русский библиограф конца XIX столетия Иван Михайлович Остроглазов в своем фундаментальном труде «Библиографические заметки» писал, что «… Миллеру за эту речь угрожали наказанием, и он долго не мог оправиться от страха».
Так в работе «О начале Новгорода» им вновь затронута тема происхождения русского государства, но, памятуя о скандале с Ломоносовым, он предполагает, что основали его роксолане, живущие на Балтике.А,занимаясь историей царевича Димитрия и Самозванца, он печатно отстаивал официальную точку зрения, тогда как в действительности считал Самозванца и Димитрия одной личностью – истинным сыном Грозного, но не решался выразить свои взгляды публично.
Ознакомившись с доводами Ломоносова, он присоединился к его взгляду на варягорусов, о чем в 1772 году известил своих читателей в трактате «О народах, издревле в России обитавших».
О какой же строгой научной объективности его исторических публикаций той поры можно говорить? Тем более – о его патриотизме в отношении России.
Правда, страстные почитатели Миллера и здесь находили ему оправдание, видели в этом научную принципиальность и благородство.
«Факт на первый взгляд поразительный, – писал немецкий историк Петер Гоффман, – если принять во внимание вражду между Миллером и Ломоносовым», но Миллер выступил как принципиальный учёный, способный преодолеть личные отношения во имя научной истины. Так ли это?
Как выяснится позже А.Л. Шлёцер, при всём своём критическое отношение к этой скандальной работе Миллера, сделал с неё список (т. е. копию) и послал в Геттинген профессору И.К. Гаттереру, где тот поместил ее в своих «Allgemeine historische Bibliothek». И в 1773 году Миллер, уже работая в Московском архиве, с гордостью заявлял, что она напечатана в Геттингене «уже вторым тиснением». Как видите, Миллер был неисправим.
Надо сказать, что он был большим мастером пускать пыль в глаза и набивать себе цену, создавая ложное о себе представление, чем в значительной мере и вызвано множество хвалебных о нём публикаций наивных в своей доверчивости исследователей его творчества.
Вот, например, что пишет современный журналист Артём Ефимов из Forbes Contributor: «Выехав из Петербурга в августе 1733 года, Миллер вернулся туда в феврале 1743-го. До Камчатки он так и не доехал, поскольку не ужился с Берингом, зато Сибирь изъездил вдоль и поперек. Его постоянным спутником в этих десятилетних странствиях был еще один наемный академик, - натуралист Иоганн Георг Гмелин. К концу путешествия эти два немца знали Россию лучше любого коренного русского (как вам такое заявление?).
Именно благодаря сибирской одиссее Миллер стал родоначальником … первооткрывателем актового материала, как важнейшего исторического источника.
… он вернулся в Петербург с 38 фолиантами («портфелями») копий и выписок из сибирских архивов и не замедлил засесть за «Историю Сибири»…. Миллер четко разграничил собственный текст и текст источника. По нынешним временам, дело вроде бы само собой разумеющееся, но для русской науки XVIII века — настоящий переворот (!?)».
По всей вероятности автор этого панегирика, претендующий на объективную оценку событий, и сам не знает ни Сибири,ни русской истории, во всяком случае – трудов Татищева и Ломоносова.
А чего стоит постоянно цитируемое заявление, обнаруженное биографами Миллера в его частной переписке, где он писал, что историк в интересах истины «должен казаться без отечества, без веры, без государя. Все, что историк говорит, должно быть истинно, и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подозрения в лести».
Мы уже убедились, что это заявление ни в коей мере не соответствует его собственному поведению. Да и можно ли вообще совмещать это требование с пребыванием в российском подданстве и званием русского историографа?
Можно подумать, что Миллер ратует за научную объективность. В действительности же его «объективность» означает следующее: я желаю состоять в российском подданстве и получать тысячу рублей жалованья. Но я вовсе не хочу становиться русским и исповедовать русские верования, которые в глубине души считаю предрассудками. Напротив, я останусь немцем и буду проповедовать вам свои немецкие предрассудки, которые вы в своем медвежьем углу обязаны считать образцом научной честности и объективности.
Даже немецкая профессура Академии почувствовала, что Миллер переступил рамки приличия, которые, что ни говори, существуют в любой национальной исторической школе.
В 1750 году Миллер, наконец, напечатал первый том «Описания Сибирского царства», однако в дальнейшем работа по изданию собранных в экспедиции материалов замедлилась. Второй том увидел свет лишь в отрывках, напечатанных в «Sammlung russischer Geschichte» и «Ежемесячных сочинениях». Закончить эту работу Миллер так и не сумел.
*
Русское правительство в это время считало, что если европейцы узнают о достижении русскими северо-западного берега Америки, то попытаются опередить их в занятии американских земель.Эти опасения и в самом деле имели основания. Однако после того как Делиль опубликовал за границей явно неверные карты плавания Беринга и Чирикова, русские власти изменили свое отношение к секретности материалов.
Было принято решение успехи России в освоении новых территорий придать всеобщей гласности, заявить об этом перед всем миром. И тем самым получить признание этих достижений.
Вот тут-то и вспомнили об опальном академике, наиболее осведомленном в вопросах сибирской истории. Президент Академии граф К.Г. Разумовский, получив письмо Г.К. Кейзерлинга (до 1749 года - русский посланец в Берлине, с 1752-го - чрезвычайный посол в Вене) о выходе в свет работы Делиля "Explication de la Carte des nouvelles dеcouvertes" («Объяснение карты новых открытий») через Шумахера поручил Миллеру опровергнуть инсинуации Ж. Делиля, показать ошибки на карте и в его "экспликации"; представить поступок астронома в невыгодном для него свете.
В 1752 году Миллер был прощён с условием предварительной подачи прошения о прощении. Ему было возвращено профессорское звание и прежнее жалование, переданы карты сделанных Берингом открытий.
Озабоченный неожиданно свалившейся на него новой обязанностью, Миллер в том же году сам обратился в академическую канцелярию с просьбой, чтобы Фишеру поручили составить сокращенный вариант его «Истории Сибири», а затем самостоятельно продолжить её написание до позднейших времен.
*
Представьте себе, в насколько затруднительном положении оказался Миллер. Руководство Академии по сути дела ставило его в необходимость высту-пить против своих же соотечественников и недавних единомышленников. Но это лишь одна сторона дела. Другая состояла в том, что сам он ни на Камчатке, ни у берегов Америки не был, а материалы, почерпнутые им из якутского архива, были, как мы уже убедились, весьма ограничены. И потому критиковать измышления Делиля он мог лишь на основании сохранившихся письменных свидетельств и пересказов участников тех событий, в абсолютной достоверности которых он не мог быть уверен.
Это было тем более рискованным, что немало европейцев – участников экспедиции, бывших очевидцами и имевших собственное представление о происходивших там событиях, к тому времени уже вернулись на родину и стали активными участниками развернувшейся дискуссии.
Однако и не исполнить поручение президента и всесильного Шумахера Миллер тоже не мог, - для него это был единственный шанс восстановить пошатнувшуюся репутацию, как ученого. Герхард, в конце концов, пришёл к неординарному решению, позволявшему, как ему казалось, перехитрить всех, - и выполнить поручение президента Академии, и не предстать в негативном свете в глазах своих европейских почитателей - соотечественников.
Сочинённое им «Письмо офицера русского флота к некоему знатному придворному по поводу карты новых открытий на севере Южного моря и приложенного к ней исследования Ж.Н. Делиля» без подписи автора появилось в 1753 году сначала отдельной брошюрой на французском языке в Берлине, затем в периодических изданиях по-немецки и по-английски.
Эта анонимная публикация кроме сведений географического характера содержала в себе оскорбительные выпады в адрес Ж.Н. Делиля и его покойного брата Луи Делиля де ла Кройера.
Скрыть своё авторство перед учёным миром Европы Миллеру, конечно же, не удалось. Европейские ученые, такие как географ Самуэль Энгель, и по всей вероятности не только он, быстро распознали автора и посчитали это сочинение "непростительным грехом" Миллера.
Спустя двадцать три года, - в 1776 году, уже проживая в Москве, Миллер будет оправдываться перед европейским читателем тем, что имел приказ опровергнуть недостоверные сведения французских географов, то есть защищал истину. А если в чём-то и ошибался, не имея достаточных сведений о морских путешествиях, то свои ошибки исправил в труде «Известия о морских плаваниях и открытиях, сделанных Россией у берегов Ледовитого океана и Восточного моря против Японии и Америки», опубликованных в «Сборнике Российской истории» в 1758 году.
Как бы там ни было, а поручение президента Академии, данное Миллеру в 1752 году, хотя и неуклюже, но было им выполнено. Разумовский оценил это и поощрил его тем, что в феврале 1754 г. Миллер был назначен конференц-секретарем Академии. При всём этом руководство Академии вряд ли было удовлетворено тем, что официальный руководитель исторического департамента Российской Академии выступает с разоблачением инсинуаций Делиля, скрываясь под маской некого мифического «офицера русского флота».
Нужно ли говорить с каким сарказмом была воспринята «хитрая уловка» Миллера профессурой Академии.
22 ноября 1754 года Миллер изложил на заседании Академии предложение президента Академии графа К.Г. Разумовского издавать, начиная с 1755 года, «ученый периодический журнал» на русском языке. Академики единогласно признали полезность такого издания и решили, что журнал должен быть ежемесячным. Было постановлено: допустить к сотрудничеству в журнале профессиональных литераторов не из числа академиков; исключить из журнала статьи по богословию и вообще все, «касающиеся до веры»; не публиковать «статьи критические, или такие, которыми мог бы кто-нибудь оскорбиться». Журнал отдавался «под смотрение» Миллера.
Так появился первый русский научно-популярный журнал «Ежемесячныя сочинения, к пользе и увеселению служащия», который издавался в Санкт-Петербурге Императорской Академией наук с 1755 по 1764 год. Девиз журнала на заставке титульного листа первого, январского за 1755 год номера был краток и однозначен: «Для всех».
Автором большинства исторических и географических материалов, помещенных в журнале, был сам Миллер. Но на страницах «Ежемесячных сочинений» публиковались и сочинения других членов Академии наук; впервые на русском языке здесь были изданы важнейшие труды античных авторов, произведения европейских философов, ученых и просветителей. Ломоносов в Миллеровском журнале почти не участвовал.
«Ежемесячные сочинения» оказали существенное влияние на просвещение и образование в России, развитие русской литературы, науки и становление журналистики». Закрыт журнал был по непонятным причинам в 1764 году. Возможно, что издание журнала прекратилось в связи с отъездом академика Миллера в Москву.
В 1754 году Миллеру, как человеку наиболее осведомленному в вопросах сибирской истории, было поручено придать всеобщей гласности успехи России в освоении восточных территорий, заявить об этом перед всем миром и тем самым получить признание этих достижений. Это была работа под заказ, которую нужно было выполнить во чтобы то ни стало и в кратчайшие сроки.
Практически четырехгодовая задержка с публикациями на поставленную тему, говорит о том, что Миллер был шокирован поставленной перед ним задачей. Знаменитые «Известия о морских плаваниях и открытиях, сделанных Россией у берегов Ледовитого океана и Восточного моря против Японии и Америки» будут опубликованы в «Сборнике Российской истории» лишь в 1758 году. Правда, в это четырёхлетие он напишет и опубликует статью «О китовой ловле близ Камчатки»; в январе следующего года представит подборку материалов о «географических открытиях вокруг Камчатки»; в мае 1756 года выдаст «Повествование о причинах столкновения французов с англичанами из-за границ колоний обоих народов в Америке».
Всё это, конечно, тоже являлось материалами, нужными для политических решений относительно американской территории, однако они не отвечали поставленной перед Миллером основной задаче, - изложением истории русских географических открытий и завоеваний обосновать право России на восточные территории Азиатского континента.
А ведь Миллер располагал в это время и материалами Хабаровских походов по Амуру, которыми он в своё время делился с иркутским губернатором Лангом, и материалами северо-восточных походов якутских служилых людей, прежде всего - Дежнёва; и материалами Камчатских экспедиций, которые он использовал при написании пресловутого анонимного «Письма офицера русского флота». Чем же была вызвана задержка в публикации этих материалов?
Ответ на это мог быть только один,- Миллер опасался новых неприятностей. Ведь всё то, чем он располагал, уже было высмеяно учёным собранием Академии после того, как стали известны новые архивные документы, привезенные из Сибири Фишером. Включить эти новые материалы в свой обзор Миллер не имел возможности, прежде всего потому, что он сам отказался от совместной с Фишером работы, передав ему завершение работы над «Сибирской историей».
К тому же у Фишера в это время было немало своих забот. В 1750 году он был освобожден от заведования гимназией и командирован в Псков для пересмотра и разбора хранившихся там книг, вывезенных из завоеванных шведских городов. А по возвращении в Петербург ему пришлось участвовать в сочинении надписей к раке для мощей святого Александра Невского.
Как уже говорилось, критически, как «непростительный грех», были восприняты учёным миром публикации Миллера о событиях в Тихом океане. Что же касается материалов, связанных с Амурским вопросом, переданных им в своё время Лангу, то они содержали в себе вещи настолько нелицеприятные для России, что их публикация могла вызвать еще большие неприятности, чем диссертация «О происхождении имени и народа российского». Эти материалы Миллер вынужден был основательно переработать, взяв из них только то, что можно было опубликовать.
Между тем, дело не терпело отлагательств. Руководству Академии по большому счёту было не до сочувствия Миллеру, его переживаниям и опасениям. Для связи с Камчаткой и Тихоокеанским побережьем Россия остро нуждалась в Амуре. Именно в это время, - в середине 1750-х годов для подготовки плаваний по Амуру были приняты конкретные меры, их реализация была возложена на специальную секретную Нерчинскую экспедицию, возглавлявшуюся сподвижником Петра Великого Фёдором Соймоновым. По распоряжению Коллегии иностранных дел тогда же рассматривался и вопрос и о строительстве верфи на месте слияния Шилки и Аргуни.
Однако власти Китая, узнав о русских планах, резко и негативно отреагировали на них. Из-за нежелания правительства обострять отношения с Китаем в середине 1755 года работы Секретной Нерчинской экспедиции были прекращены.
Руководство Академии было чрезвычайно раздражено нерасторопностью Миллера. Будучи уже в течение двух лет редактором журнала «Ежемесячные Сочинения, к пользе и увеселению служащие» он опубликовал там множество статей на разные темы: «О китовой ловле около Камчатки» (1757), «Известия о бывшем городе Ниэншанце» ( 1755 ), «О первом летописателе Российском преподобном Несторе» (1755), «О первых Российских путешествиях и посольствах в Китай» (1755), «Роспись губерниям, провинциям, городам, крепостям и другим достопамятным местам в России находящимся» (1757), «Поправки погрешностей, учиненых г. де Бюфоном в первой части Натуральной его истории при объявлении о разных странах и местах российского государства» (1757).
В марте 1757 г. правительство Елизаветы Петровны по инициативе И. Шувалова обратилось к Вольтеру с предложением написать историю России в царствование Петра I. Ломоносову и Миллеру было поручено снабжать Вольтера необходимыми материалами. Миллер был обижен таким решением, ведь он официально носил звание российского историографа. В это время в «Ежемесячных сочинениях …» и появилась статья Миллера «Предложение, как исправить...», содержавшая в себе вполне здравую мысль, что русскую историю должны писать отечественные историки.
К слову сказать, эта статья не единственная, где Миллер обращается к теме «Иностранные писатели о России». В 1755 году в «Ежемесячных сочинениях» были опубликована его статья «Сумнительства, касающиеся до Российской истории», посвященная разбору ошибок иностранных авторов. А в мартовском номере журнала за 1757 года была опубликована статья «Поправки погрешностей, учиненных господином де Бюфоном в первой части Натуральной его истории при объявлении о разных странах и местах Российского государства». Автор статьи неизвестен, но ее содержание дает основание утверждать, что им также был Миллер.
Одним словом, Миллер писал о чём угодно, но так и не опубликовал того, в чём остро нуждалось правительство России.
К этому времени Шумахер был уже старым и больным человеком, и потому не всегда мог работать в канцелярии. В 1757 году вместо «одряхлевшего» Шумахера Разумовский назначил присутствовать в академической канцелярии давних «доброжелателей» Миллера, - Ломоносова и Тауберта (зятя Шумахера). Причём Ломоносов занял там главенствующее положение.
Новые властители Канцелярии, не считаясь ни с какими опасениями Миллера, в категорической форме потребовали от него опубликовать те материалы об успехах России в освоении новых территорий на Востоке, которыми он располагал. Тот вынужден был подчиниться, и в 1757 года были, наконец, опубликованы «История о странах при реке Амуре лежащих, когда оные состояли при Российских владениях», «Изъяснение сумнительств, находящихся при постановлении границ между Российским и Китайским государством в 7197 (1689) году». А вслед за этим, в 1758 году, - «Описание морских путешествий по Ледовитому и Восточному морю, с Российской стороны учиненных».
После этого история героического похода Дежнева вокруг Чукотского носа была опубликована Миллером ещё и в «Sammlung russischer Geschichte», а в 1766 году на французском языке в Амстердаме в издательстве М.М. Рея.
Семён Дежнев превратился, таким образом, в символ мужества русских северных мореходов, а Миллер - в человека, разыскавшего этого героя в дебрях Сибирской истории, представившего его учёному миру Европы. Разумеется, Миллеру очень хотелось знать, чем закончились приключения Дежнева на Анадыре, и что ещё героического произошло в его жизни.