Каждое моё утро начинается с одного и того же звука.
Я снимаю чайник с электрической подставки, и та издаёт заунывный, нисходящий тон – тот же, что из коробки с клоуном на пружине, но наоборот. В этот момент мой сонный мозг наконец включается, и я понимаю, что небеса подарили мне ещё один день. Неизвестно, впрочем, зачем.
Закончив с утренними процедурами, я выхожу из дома и направляюсь на остановку. Небо в моём городе всегда затянуто тучами, но день изо дня облака накладываются друг на друга по-разному – так же, как яичница-глазунья расползается по сковороде в неповторимые кляксы. Впрочем, когда готовишь яичницу в сотый раз, неповторимость клякс уже нисколько не интересует, и ты надеешься только, что у залежавшихся в холодильнике яиц не истёк срок годности. Так же и с облаками – пусть плывут себе как угодно, лишь бы дождь не пошёл.
Я подхожу к киоску, стучусь в окошко и здороваюсь с Алистархом Андреевичем – добродушным старичком, который здесь работает. У меня есть абонемент на кофе – картонный прямоугольник с тридцатью кружочками, и каждое утро я меняю один кружочек на стаканчик эспрессо. Алистарх Андреевич выдавливает кружок из картона, оставляя на его месте дырку, возвращает абонемент и принимается готовить мой заказ. Мы молчим, и затем кто-то из нас задаёт не меняющийся из раза в раз вопрос:
– Ну что, как ваше ничего?
Так у нас завязывается беседа. Мы разговариваем на разные темы – о кино и архитектуре, о политике и злободневном, о семье и взглядах на жизнь. Алистарх Андреевич жалуется на здоровье или грубых клиентов, а я сочувственно киваю, прихлёбывая горькую, но бодрящую жижу. Когда-то в молодости Алистарх Андреевич был доктором математических наук и даже вывел целую теорему, которой пользуются студенты-третьекурсники, – сейчас он мирно доживает свои деньки в нашем богом забытом городе. Он стал неотъемлемой частью моего дня, и мне хочется верить, что это взаимно.
Допив кофе, я выкидываю стаканчик в урну, прощаюсь с Алистархом Андреевичем и направляюсь дальше. Мой путь проходит через небольшую аллею, на которой собралась вторая часть моего дня. Группа вейперов стоит вплотную друг к другу на тротуаре аллеи, выпуская молочный пар и что-то наперебой обсуждая. Это – программисты из предприятия неподалёку, в это время дня у них всегда перерыв. Они мне неприятны, так как парят и очень шумны, но обходные пути слишком длинные, да и на аллее, за исключением этого пункта, довольно красиво. Задержав дыхание, я протискиваюсь сквозь них, но всё равно чувствую сладковатый пар, от которого слезятся глаза. Неразличимая смесь запахов преследует меня – затем улетучивается, и я вдыхаю полной грудью. Ну и дрянь же этот пар! Хуже только табачный дым – сухой и резкий.
Добираюсь до своего рабочего места и приступаю к работе. Работа у меня самая обыкновенная – в офисе, как у всех. Больше о ней сказать нечего.
– Михаил Николаевич, вы не забыли про сегодняшнюю конференцию?
Это ко мне обращается начальница отдела. Нет, я не работаю здесь долго и не занимаю важную должность – просто так повелось, что все называют меня по имени-отчеству. Забавное обыкновение, благодаря которому серые будни кажутся не такими серыми.
Моего отца, ясное дело, звали Николай, моего деда – Михаил, а прадеда – Николай. Каждый первый мужчина в моём роду – Николай Михайлович, а каждый второй – Михаил Николаевич. Вот такая стабильность. Я точно знаю, как назову сына, если родится. В случае же с дочкой придётся импровизировать.
Вечером, вернувшись домой после работы, я сажусь писать. Ставлю на плиту кастрюлю с водой, отмеряю полчаса на таймере, открываю специальный блокнот в кожаном переплёте и принимаюсь мечтать. Смутные, размытые образы выносят меня, как волны на берег, то в разгар сражения, то в мрачные катакомбы, то на космическую станцию. Где-то полгода назад я решил написать и издать что-то, что понравится людям, станет бестселлером и, возможно, классикой. Извилины трещат, на лбу появляется испарина, пока я собираю всё воедино, составляю сюжет, персонажей, сцены и антураж. И тогда, когда я ясно вижу, что именно нужно писать…
Звенит таймер.
Я вздыхаю, закрываю нетронутый блокнот и иду готовить себе ужин. За полгода я не написал ни строчки.
Вот и весь мой маленький мир. Хотя нет, погоди. В нём также есть ты. В последнее время мы мало общаемся – ты почти не выходишь на связь, так как поглощена практикой в мединституте. Но я всегда знаю, что у меня есть ты – а у тебя есть я.
***
Иногда Алистарх Андреевич, с которым мы обычно на одной волне, начинает входить в противофазу. Например, употребляет слово из неизвестного мне диалекта или высказывает мнение по теме, в которой я совершенно не разбираюсь или не согласен с ним. Тогда в нашей беседе становится на пару реплик меньше, а кофе я пью чуть более крупными глотками.
Иногда вейперы кажутся не такими скверными. Глаза от их паров слезятся чуть меньше, а среди запахов выделяется что-нибудь любимое, из детства – например, пшеница. Тогда я прохожу сквозь них не совсем напролом, а дышится после них чуть свободнее.
Иногда на работе случаются неожиданные авралы или цейтноты. Это заставляет изрядно понервничать, и от усталости не спасают даже забавные офисные детали или отвлечённые размышления. Тогда будни предстают передо мной во всей своей серости.
Иногда, после тяжёлого рабочего дня, мне чуть труднее заставить себя сесть за написание бестселлера. Извилины двигаются чуть менее охотно, образы возникают чуть более смутными, блеклыми. Тогда, к концу получаса, отведённого таймером, вселенная оказывается чуть менее проработанной, чуть менее наполненной и яркой.
Иногда мой мир начинает расползаться по ниточкам. Алистарх Андреевич всё больше входит в противофазу, вейперы становятся всё приятнее, на работе я утомляюсь всё сильнее, а мечтать получается всё хуже.
***
И тогда, когда Алистарх Андреевич начинает говорить со мной на тарабарщине.
Тогда, когда я еле удерживаюсь от разговора с вейперами.
Тогда, когда работа кажется худшим местом на земле.
Тогда, когда все отмеренные полчаса в голове гуляет ветер.
Тогда, когда я начинаю видеть зияющие дыры в мироздании, когда машины и пешеходы глючат, когда солнце мигает, как неисправный фонарик.
Появляешься ты, ma cherie. Ты просишь прощения за долгое отсутствие, интересуешься, как я, рассказываешь, что нового и интересного с тобой произошло. Ты учишься на психиатра, и, слушая твои истории о людях с особенностями мышления, с которыми ты сталкиваешься за время практики, я проникаюсь ими и переживаю за тебя – вдруг обидят. От понимания того, что наша беседа проходит в том же непринуждённом ключе, что и раньше, моя душа расширяется, как воздушный шар от дыхания ребёнка.
Да, из нас двоих я подобен шару, который, как крохотная вселенная, периодически сдувается и раздувается. А ты, звонко хохоча, крепко держишь меня за красную нить и не даёшь улететь к холодным облакам.
В один момент ты решаешь мне позвонить. Твой голос мягок и нежен, от него становится так тепло, будто ты заворачиваешь меня в плед, сотканный из пшеничных колосков. Мы говорим о чём-то незначительном, но для меня нет беседы важнее и желаннее. И вдруг ты спрашиваешь:
– Миш, а, Миш?
– Да? – настораживаюсь я.
– Я люблю тебя.
***
Мы с Алистархом Андреевичем запальчиво обсуждаем цензуру. Мы одинаково её не терпим, а я неожиданно для себя выдаю новый для собеседника аргумент. С нами случается лучшее, что может произойти при разговоре, – мы оба выносим из него уроки. Я настолько увлечён, что только под конец замечаю, что в абонементе не осталось кружочков. Тут же спешу его обновить.
Пытаясь протиснуться сквозь вейперов, я даже закашлялся. Сегодня их пар особенно крепок, и из него не представляется возможным выцепить запах. Отойдя от них достаточно далеко, я облегчённо выдыхаю.
На работе у кого-то из старожилов день рождения. Все собираются на кухне и по очереди поздравляют его, виновник торжества суетится около стола, раскладывая по тарелкам заказанную пиццу и разливая напитки. Это заряжает радостью и некой семейностью, и предстоящий сегодня квартальный отчёт уже не кажется страшным.
У меня снова получается мечтать. Нет, я так и не написал ни строчки, но зато блуждающие смутные образы снова выливаются в захватывающие, прекрасные сцены – пусть лишь в моём воображении. Для счастья мне вполне достаточно моих неловких мечтаний – и всё равно, если о них никто никогда не узнает.
Мой маленький мир снова собирается воедино – благодаря тебе.
***
Я тоже люблю тебя, милая. Ты – моё лекарство от энтропии.