Адмирал Октябрьский против генерала Петрова-1

   Адмирал Октябрьский против генерала Петрова
 
   Часть первая.
   История конфликта. Первый штурм Севастополя.

   В качестве необходимого вступления

Взяв за основу своего исследования историю конфликта адмирала Октябрьского с генералом Петровым – двух военачальников, оставивших заметный след в военной истории Одессы, Севастополя и Кавказа, я заведомо обрекаю себя на критику тех, кто считает, что конфликтные ситуации между людьми, как бы далеко они не заходили, и на какой бы уровень не выходили, не должны становиться предметом общественного обсуждения, и тем более – осуждения. Я сам на физическом уровне не воспринимаю ток-шоу Андрюши Малахова – «аналитика» скандальных ситуаций среди различных известных и никому не известных фигурантов, многие из которых очень походят на дешевых статистов, жаждущих любыми средствами получить всероссийскую если не признательность, то известность…
 
  Уже только тот факт, что генерал Петров и адмирал Октябрьский, каждый в части касающейся, возглавляли оборону Одессы, Севастополя, Новороссийска и Туапсе, вызывал к ним повышенных интерес современников и не безразличных к истории свой Родины и своего края представителей молодых поколений. Что же касается перманентного конфликта, связывавшего при жизни и не потерявшего своей актуальности после смерти этих людей. Дело в том, что взаимоотношения людей, связанных условиями военной службы и тем более службы в военное время, в немалой степени предполагают возникновения особого рода конфликтных ситуаций.   
Специфика воинской службы изобилует ситуациями, грозящими конфликтами на всех уровнях, начиная от отделенного–взводного и заканчивая армейским и окружным (фронтовым) уровнем. Участие в боевых действиях, неминуемо связано с нервными потрясениями, с увечьями и жертвами, еще в большей степени способствуют возникновению конфликтных ситуаций между всеми участниками, не исключая руководителей армейского и фронтового звена. Из многочисленных исторических источников нам известны конфликты между Кутузовым и Барклаем-де-Толи, между Суворовым и Каменским, между Ушаковым и Макензи. А сколько конфликтных ситуаций возникало на полковом или ротном уровне?! Сколько тысяч дуэлей и откровенных мордобоев стали следствием многочисленных конфликтов?

   Если в условиях гражданской, или «статской» службы, конфликты заканчивались разовыми «разборками» и их участники могли избежать дальнейших контактов, то в условиях военной службы, рядовые, офицеры и генералы были обречены в течение длительного времени – иногда десятилетиями, напрягать свою волю и терпение, ежедневно видя перед собой и испытывая откровенный служебный «прессинг» своего властолюбивого начальника, либо испытывая откровенный «наглеж» со стороны не в меру прыткого подчиненного, склонного к конфликтам или откровенной подлости… И выйти из такого порочного круга в условиях жесткой воинской структуры не всегда представлялось возможным.

   На русском Императорском флоте в редких случаях адмирал решался прилюдно оскорбить мичмана, без риска вызова на дуэль. Случаи мордобоя в офицерской среде сразу же становились известны министру и Императору и наказывались самым жестким образом. Начиная с первых дней существования Красной армии, когда на командные должности пришли самые достойные представители «гегемона» и «вольных хлебопашцев» площадная брань и мордобой как радикальные средства воспитательной работы вошли в привычный военный быт.

   Крепость кулака Жукова испытали на себе многие наши генералы, по своей нерадивости, попадавшие пол «горячую» руку маршала победы. Крепость суковатой палки генерала Еременко испытали на своих спинах многие командиры полков и дивизий, входивших в те армии и фронты, которым довелось командовать этому жесткому в обращении с подчиненными генералу. Примерно такими же методами воспитательной работы отличался маршал Конев, генерал Гордов и сотни других, менее известных генералов и полковников. Из флотских военачальников в мордобое был замечен и отмечен адмирал Левченко. И.В. Сталин, которому неоднократно докладывали о подобных фактах, уточнял лишь причину «нервного срыва», списывая все на унтер-офицерское прошлое адмирала. Значительная часть политработников в низовых подразделениях до полка, полноценно выполняла поставленные перед ними задачи.
   В то же время, наличие на кораблях и в частях политработников и комиссаров всех мастей, создавало благоприятную обстановку для написания политдонесений, схожих с доносами.
   В нашем случае конфликт между военачальниками проявлялся в виде откровенных обвинений в военной некомпетентности, что чаще звучало в адрес Октябрьского, или с обвинениями в превышении должностных полномочий – в адрес Петрова, и сопровождалось это донесениями, или жалобами в высшие командные и политические инстанции.
   Казалось бы, что подобное негативное явление не способствовало деловым, доверительным служебным отношениям, и грозило отразиться на качестве и оперативности принимаемых решений по ведению боевых действий, на своевременности выполнения требования Директив и приказов Ставки. И, как мы убедимся по ходу исследования, Ставка неоднократно обращала внимание Октябрьского и Петрова на недопустимости такого «явления»…
   
Истоки, причины и участники спора о роли армии и флота в обороне Севастополя

   Зародившись в ноябре 1941 года, при разделе властных полномочий по обороне Севастополя, конфликтная ситуация между Октябрьским и Петровым нарастала, достигнув своего критического уровня в конце июня, совпав с трагической гибелью Приморской армии на мысе Херсонес. Второй этап конфликта совпал с боями на Кавказе, когда Черноморский флот, руководимый адмиралом Октябрьским, оказался в оперативном подчинении у Черноморской группы войск и Закавказского фронта, которыми последовательно командовал генерал Петров.
   Казалось бы, что весь тот негатив, что сопутствовал служебным и личным контактам Октябрьского с Петровым должен был остаться на окровавленных скалах Севастополя, под цементной пылью Новороссийска и на залитых кровью перевалах Кавказа.
   Так нет, же. Даже по прошествии 15 послевоенных лет адмирал Октябрьский не мог смириться с тем, что Петров командовал фронтами, стал Героем Советского Союза, генералом армии, возглавил Инспекцию Министерства обороны… В то время как все послевоенные годы с именем Октябрьского напрямую связывалась трагическая судьба Приморской армии, гибель и плен десятков тысяч воинов армии и флота. За тот же период Филиппа Сергеевича дважды «отставляли от службы» оскорбительно объявляя о том, что «…Вам в Военно-Морском Флоте работы нет». Кипучая, мстительная натура Филиппа Сергеевича требовала реванша…

   Начиная с 1955 года адмирал Ф.С. Октябрьский с группой своих сторонников и единомышленников начал компанию в прессе под эгидой борьбы с «фальсификаторами истории обороны Севастополя». Предполагалось, что правдивое описание событий военной поры под Севастополем позволит объективно оценить истинный вклад в эту борьбу частей и соединений Приморской армии и Черноморского флота, а главное – показать истинную роль руководителей обороны. Действенным инструментом или рупором этой компании должны были стать юбилейные конференции и публикации воспоминаний военачальников, возглавлявших флот и армию в период героической обороны. Весь это процесс пересмотра роли и заслуг руководителей обороной Севастополя стал возможен после очередного возвращения Филиппа Сергеевича в кадры ВМФ после отставки, официальной причиной которой стала болезнь, не позволявшая служить на ответственных должностях в Военно-Морском флоте.

   Начать следовало с того, что Главком ВМФ Н.Г. Кузнецов, объективно оценивая служебные, морские и моральные качества Филиппа Сергеевича Октябрьского с большим трудом терпел его на должности командующего флотом и никогда бы не позволил ему занять должность своего первого заместителя. В январе 1948 года высшими политическим инстанциями был спровоцирован суд чести над адмиралами Н.Г. Кузнецовым, Л.М. Галлером, В.А. Алафузовым и Г.А. Степановым. Суд чести Министерства Вооружённых Сил СССР проходил под председательством Маршала Советского Союза Говорова. Обвинение состояло в том, что в 1942-1944 годах адмиралы без разрешения Правительства СССР передали Великобритании и США секретные чертежи и описания высотной парашютной торпеды, дистанционной гранаты, нескольких корабельных артиллерийских систем, схемы управления стрельбой, а также большое количество секретных морских карт. Суд чести признал их виновными и постановил ходатайствовать перед Советом Министров СССР о предании виновных суду Военной коллегии Верховного суда СССР. Кстати, главным обвинителем от ВМФ выступал вице-адмирал Кулаков – более других членов суда требовавший «крови» Кузнецова.

   3 февраля 1948 года Военная коллегия Верховного суда СССР признала Кузнецова виновным в предъявленных ему обвинениях, но, учитывая его большие заслуги в прошлом, постановила не применять к нему уголовного наказания. Одновременно Военная коллегия постановила ходатайствовать перед Советом Министров о снижении Кузнецова в воинском звании до контр-адмирала. Остальные обвиняемые были осуждены на различные сроки заключения.
   Сразу же после «устранения» адмирала Кузнецова с поста Главкома ВМФ, адмирал Октябрьский стал 1-м заместителем вновь назначенного Главкома Военно-Морских сил адмирала Юмашева. Прослужил Филипп Сергеевич на этой должности до января 1951 года, а затем... был уволен в отставку «по болезни». Но истинными причинами этой отставки были «не сложившиеся» отношения с Военно-морским министром адмиралом Юмашевым и реальная «угроза» возвращения на пост Главкома адмирала Кузнецова. Адмирал Юмашев не забыл о том, что в 1939 году в результате многоходовой комбинации Октябрьский «подвинул» его на должности командующего Черноморским флотом, вынудив принять флот Тихоокеанский. После неоднократных обращений Октябрьского к министру Вооруженных Сил, адмирал Кузнецов позволил ему вернуться на службу, и в период с апреля 1952 года по ноябрь 1953 года Филипп Сергеевич возглавлял Управление научно-испытательных полигонов ВМФ с пребыванием в Феодосии. В ноябре 1953 года Филипп Сергеевич повторно был отправлен в отставку с повторением все той же формулировки – «по состоянию здоровья».

   Не смирившись со своим отставным положением, Октябрьский, начиная с октября 1954 года предпринимает решительные действия для возвращения на службу. До тех пор, пока Главкомом ВМФ оставался Н.Г. Кузнецов, все попытки Филиппа Сергеевича не имели успеха. Можно только поражаться «чутью» Филиппа Сергеевича, определенно предчувствовавшего, что дни пребывания адмирала Кузнецова в должности Главкома сочтены. Сразу же после отставки адмирала Кузнецова и вступления в должность Главкома ВМФ адмирала С.Г. Горшкова, Филипп Сергеевич тут же обращается к министру обороны маршалу Г.К. Жукову с просьбой о возвращении на службу. Причем, первый рапорт от 13 ноября 1955 года Октябрьский вручил Жукову в Севастополе, где Министр обороны участвовал в работе правительственной комиссии. Второй рапорт от 10 января 1956 года Октябрьский послал Жукову в установленном порядке по почте. Жуков, естественно «переадресовывал» рапорта Октябрьского адмиралу Горшкову. В письме Горшкову от 28 марта 1956 года, Филипп Сергеевич пишет: «Бывшему Главкому удалось уволить меня. В то время я не нашел другого выхода как подать рапорт (по его требованию) об увольнении меня в отставку… Но ведь сейчас все обстоит по-иному?!!» [8.2].

   Обратите внимание – даже служа в должности начальника Управления научно-испытательных полигонов ВМФ, Филипп Сергеевич вынудил Кузнецова повторно требовать его отставки. В официальном ответе на очередное письмо Октябрьского к Жукову, С.Г. Горшков пишет: «Учитывая, что Вы еще не настолько поправились, чтобы без ущерба своему здоровью, могли бы быть загружены оперативной работой, связанной с всевозможными выездами на корабли и в части флота, считаем, что Вам НЕ СЛЕДУЕТ приступать к ПОСТОЯННОЙ РАБОТЕ…» [8.1]. В ответ на эти строки в письме Горшкова Октябрьский пишет: «Вы простите меня за откровенность, но в Вашем ответе я услышал слова, сказанные мне КУЗНЕЦОВЫМ – «Вам в В.М. Флоте работы нет».

   Нужно признать несомненный такт и способность к всепрощению у Сергея Георгиевича Горшкова, немало претерпевшего от Октябрьского, но нашедшего в себе силы подавить устойчивое чувство неприязни к Филиппу Сергеевичу, позволив ему в очередной раз вернуться на службу, теперь уже в качестве начальника Черноморского ВВМУ в Севастополе. Наверняка, адмирал Горшков отслеживал последующую служебную и особенно «военно-исследовательскую» деятельность адмирала Октябрьского в последующий период и, похоже, у Сергея Георгиевича были причины пожалеть о своем решении. Ведь именно в период с 1957 по 1962 год Филипп Сергеевич возглавил кампанию по восстановлению «исторической справедливости» и достойной оценке своих выдающихся заслуг в период обороны Севастополя. Находясь на должности начальника ЧВВМУ, и пользуясь старыми связями в аппарате Главкома, адмирал Октябрьский мог официально пользоваться архивами МО и ВМФ, на правах депутата имел право обращения в высшие государственные и партийные органы… Чем он и пользовался в полной мере, проводя в жизнь свою очередную интригу, главной целью которой была Звезда Героя Советского Союза. Стоит обратить внимание на тот факт, что на подобную награду не претендовали ни адмирал Головко, бессменно командовавший всю войну Северным флотом, не пустивший немцев в Мурманск и обеспечивший бесперебойные поставки союзников, ни адмирал Трибуц, командовавший Балтийским флотом, не пустивший немецкий флот к осажденному Ленинграду…

   Пропагандистскую кампанию, начатую Ф. Октябрьским, первым поддержал бывший секретарь севастопольского городского комитета партии Б.А. Борисов, опубликовавший серию книг: «Подвиг Севастополя». М. 1957 г., затем – «Записки секретаря горкома». М., 1964 г. и «Школа жизни» М., 1971 г.
   В 1963 году в Горьком вышла книга бывшего командира бригады морской пехоты К.Е. Жидилова «Мы отстаивали Севастополь». Воспоминания бывшего Члена военного совета флота Н.М. Кулакова «Город морской славы. М. 1964 и «250 дней в огне», М. 1965 г. Что касается «мемуаристов», мобилизованных Филиппом Сергеевичем, то Николай Михайлович Кулаков оказался мудрее и прозорливее всех остальных. В первом варианте воспоминаний «250 дней в огне», он проявил себя главным соратником и наиболее преданным сторонником Ф.С. Октябрьского, каковым он, по сути, и был. При опубликовании «воспоминаний» Кулакова «Доверено флоту» в редакции 1985 года, та часть обвинений в адрес генерала Петрова, которая и ранее выглядела наговором (или сплетней), была попросту убрана. При повторной публикации второй книги Кулакова заметно снижен накал страстей и перечень обвинений в адрес генерала. Я еще вернусь к этим фактам. Начиная с 1957 года, между Кулаковым и Октябрьским поддерживалась активная переписка. К содержанию этих писем я также обращусь в ходе своего исследования.

   В этот же период появляются мемуары ветеранов Приморской армии, чьи взгляды на роль армии и флота в процесс обороны Севастополя по многим критериям не совпадали с утверждениями сторонников Октябрьского, решительно настаивавших на том, что вся оборона держалась на бригадах морской пехоты, с поддержкой береговых батарей.
   В адрес автора «Севастопольских дневников» генерала Андрея Ковтуна обрушился целый вал обвинений и оскорблений прежде всего за то, что он, высоко оценивая роль генерала Петрова в обороне Севастополя, незаслуженно отодвинул на второй план роль адмирала Октябрьского в организации обороны. Все это нашло отражение в переписке Ф.С. Октябрьского с генералом Коломийцем [2], генералом Хреновым [6], вице-адмиралом Кулаковым и адмиралом Исаковым [4].
   С прохладцей были встречены воспоминания бывшего командира эскадренного миноносца «Бойкий» Годлевского – «Серебряный якорь», и бывшего командира крейсера А.М. Гущина «Курс, проложенный огнем». М. 1964 г., бывшего ЧВС флота И.И. Азарова «Прорыв». М., 1968 г., и «Непобежденные». М. 1973 г.

   В 1970 году на фоне обострения конфликтной ситуации между отдельными группами ветеранов обороны Севастополя в Симферополе были изданы «мемуары» бывшего командира 25-й Чапаевской дивизии Т.К. Коломийца «На бастионах чапаевцы» (15). В процессе написания и последующих многолетних попыток издания этой книги развернулась нешуточная борьба между сторонниками адмирала Октябрьского и группой ветеранов Приморской армии, возглавляемой бывшим начальником оперативного отдела штаба генералом Андреем Ковтуном. Собственно, – книга Трофима Калиновича Коломийца по замыслу сторонников адмирала Октябрьского рассматривалась как некий вызов или протест «Севастопольским дневникам» Ковтуна, напечатанных в «Новом Мире» в 1962 году, и переизданным под названием «Севастопольские записки» в Симферополе издательством «Таврия».
   Как попытка некого компромисса в 1967 году вышел сборник воспоминаний «У черноморских твердынь», в который вошли воспоминания Н.К Рыжи, В.Ф. Воробьева, Л.П. Бочарова, Е.И. Жидилова, В.П. Сахарова, Д.И. Пискунова…

   Воспоминания бывшего начальника штаба Приморской армии маршала Н.И. Крылова «Огненный бастион», изданные в 1973 году, в значительной степени способствовали примирению враждовавших групп ветеранов, а мемуары бывшего начальника береговой обороны флота генерала Моргунова, качеством отработки и полнотой изложенного материала на долгие годы стали своеобразной энциклопедией обороны.

   Анализируя весь перечень воспоминаний участников событий, внесших значительный вклад в процесс руководства частями и соединения, штабами и кораблями, стоит обратить внимание на тот факт, что в конце списка перечисляются публикации, авторы которых, описывая те же события обороны, выражали свое «особое» мнение, не всегда совпадавшее с мнением подавляющего большинства «мемуаристов». В этом была причина многолетних споров, выяснений «отношений», а иногда и откровенных оскорблений в адрес «диссидентов от обороны», не желавших при описании событий и при оценке роли в обороне отдельных руководителей, выдерживать «партийную» линию, соблюдая принципы партийного «централизма». Так, в процессе полемики начала 60-х годов возникли принципиальные разногласия между «армейской» группой – Ковтун-Крылов и «морской» группой – Октябрьский-Кулаков-Исаков с примкнувшими к ним Коломийцем, Хреновым и Вильшанским, а также не оправдавшим высокого доверия Благовещенским.

   В начале 1960-х годов в процессе той полемики победу одержала группа адмирала Ф.С. Октябрьского, имевшая более крепкую партийную закалку и опиравшаяся, правда, не столько на марксистские, сколько на троцкистские принципы в отстаивании своей цели. В результате этой полемической победы в 1958 году звезда Героя засияла на груди адмирала Октябрьского, а в 1965 году – аналогичная награда «нашла» вице-адмирала Кулакова. Если первое награждение вызвало легкое недоумение, то второе – сначала оторопь, а затем – запоздалый протест в рядах рядовых ветеранов боев за Севастополь и в семьях моряков, погибших на линкоре «Новороссийск», с которого новоявленный герой бежал как облезлая крыса с гибнущего корабля.

   Споры и выяснения отношений между «морской» и «армейской» группами ветеранов обороны продолжались до конца 60-х годов, и завершились уходом в мир иной основных инициаторов того, бестолкового и идеологически вредного спора. Решительной «вехой» в этом споре должны были стать воспоминания Ф.С. Октябрьского. Логично было бы ожидать, что в основу этих воспоминаний лягут дневниковые записи адмирала. Но сам Филипп Сергеевич решил иначе, построив свои «воспоминания» в форме отчетного доклада в традициях партийных съездов и конференций 60-х годов. Имея возможность использовать материалы военных архивов и многочисленных рукописей, присылаемых ему на рецензирование, адмирал ограничился материалами открытых источников, изредка комментируя их соответствующими его особому суждению комментариями.

   По сути, в этих «воспоминаниях» нет воспоминаний в такой форме, к какой мы привыкли, знакомясь с сотнями публикаций по этому профилю… Не удивительно, что «воспоминания» адмирала, написанные в такой специфической форме, не вызвали интереса в редакциях тех журналов, редакторы которых ожидали нечто другое – более информативное и более… очеловеченное, что ли? Выдержки из письма редактора «Нового Мира» к Октябрьскому [5] я приведу по ходу своего исследования. Несмотря на решительные требования и громкие заявления, воспоминания адмирала Филиппа Сергеевича Октябрьского так и не были изданы при его жизни. А после его смерти, необходимость в публикации их и вовсе отпала. В нашем же случае, когда требуется сопоставление отдельных мнений или решений Филиппа Сергеевича Октябрьского с его оппонентами и критиками, мы, в известной степени, выполним посмертное желание адмирала и частично реанимируем его «воспоминания»…

   Узловыми пунктами этой части исследования станут те пункты обвинения, что выдвигал бывший командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский в адрес бывшего командующего Приморской армией генерала Ивана Ефимовича Петрова.

   Для придания исследованию максимальной объективности, я использую выдержки из писем, в которых обсуждались проблемы, волновавшие ветеранов, воспоминания участников и руководителей обороны, в том числе и фрагменты из писем и рукописи адмирала Ф.С. Октябрьского. Для моделирования спора или диалога, фрагменты воспоминаний будут чередоваться с материалами боевых сводок, взятыми из архивных источников, а так же с воспоминаниями ветеранов боев, чье мнение по тем же проблемам зачастую не совпадало с их оппонентами. Приводя информацию из первоисточников, я не изменяю ни одного знака препинания, и не единой буквы.
   Конфликтная ситуация между адмиралом Ф.С. Октябрьским и генералом И.Е. Петровым возникла с первого дня вынужденного сотрудничества в качестве руководителей обороной Севастополя и периодами принимала характер откровенной вражды, сдерживаемой только условиями боевой обстановки. Возвращение к истокам этого конфликта после смерти генерала Петрова было в значительной степени инициировано бывшим соратником командарма – в свое время командиром 25-й Чапаевской дивизии генералом Т.К. Коломийцем.

   Так, в письме, написанном в феврале 1969 года генералом Коломийцем литературному обработчику рукописи его воспоминаний Балахонову, Трофим Калинович обвиняет генерала Петрова в том, что «…Иван Ефимович бросил Приморскую армию в период ее перехода по горным дорогам из района Симферополя в Севастополь...» [2].
   Из того же письма Т.К. Коломийца: «…Я И.Е. Петрова очень уважаю, как грамотного в военном деле командира, смелого, преданного нашей партии и Родине. За организованный уход Приморской армии из Одессы морем, он заслуживает похвалы, но человек иногда и ошибается. И. Е. Петров сделал большую историческую ошибку. 2-го ноября 1941года 8 км восточнее Симферополя он отдал приказ по армии двигаться на юг на Севастополь по горам по одной проселочной дороге. В приказе не было указано, кто является начальником колонны и порядок следования дивизии. Было сказано – сосредоточиться дивизиям северо-восточнее и юго-восточнее г. Бахчисарай, т. Петрову было известно, что район Бахчисарая занимается крупными силами немцев. В приказе было сказано – сосредоточиться во второй половине дня 3-го ноября. Из армии не было ни одного офицера штаба армии, а поскольку двигалась вся армия, то, стало быть, командующий должен быть с оперативной группой штаба при Армии, – этого не было. И.Е. Петров со штабом и прибыл туда 4-го ноября вместе с Командующим войсками Крыма вице-адмиралом т. Левченко. А армия попала в окружение в 15.00 3-го ноября и вела бои в окружении. Неизвестно, где был в это время командующий т. Петров со своим штабом, который ему не подсказал и не помог, что оставлять армию нельзя было. В Севастополе в это время делать нечего было тов. Петрову и его штабу…».

   По стилю письма и по характеру изложения, может показаться, что его автор не имел практики составления донесений и отчетов. С большим трудом верится в то, что автор письма прослужил на генеральских должностях более пятнадцати лет, пройдя полный курс обучения в академии им. Фрунзе и на курсах академии Генерального штаба. Мне откровенно жаль тех работников издательства, которым пришлось готовить к публикации рукопись Трофима Калиновича.

   Предыстория диалога между автором воспоминаний и литературным редактором рукописи такова. Генерал Коломиец написал воспоминания о том периоде, когда он, командуя 25-й Чапаевской дивизией, участвовал в боях на севере Крыма и в обороне Севастополя с ноября 1941 года по июнь 1942 года. Воспоминания генерала Коломийца по разным, в том числе и объективным причинам в течение нескольких лет крымские и московские издательства не решались публиковать. В этом длительном «творческом» процессе основными сторонниками и идейными вдохновителями Трофима Калиновича в его борьбе с издательскими «ретроградами» стали адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский и генерал-полковник инженерных войск Аркадий Федорович Хренов. Несколько позже к ним присоединился адмирал флота И.С. Исаков.

   Со стороны могло показаться, что все два известных, заслуженных военачальника в процессе борьбы за восстановление исторической справедливости в освещении основных этапов обороны Севастополя, помогают с публикацией воспоминаний своему бывшему соратнику – заслуженному генералу Трофиму Коломийцу. Казалось бы, благородное дело борьба за торжество исторической правды. Вот только методы своей борьбы поборники попранной(?) справедливости выбрали в лучших традициях троцкистской идеологии, – доказывали свою правоту – вбрасывая различный компромат на своих бывших армейских коллег по обороне Одессы, Севастополя и Новороссийска.

Свидетели по «Делу Петрова»

   Казалось бы, с какой стати бывший командующий одной из дивизий и бывший «куратор» инженерной службы той же Приморской армии, вдруг стали активно поддерживать бывшего командующего Черноморским флотом в его стремлении доказать приоритет флота над армией в ходе прибрежных операций и сухопутной обороны военно-морских баз? Оказывается, таки, была идейная основа этого выморочного по сути союза – все трое военачальников в разной степени и по разным причинам испытывали острую неприязнь к бывшему командующему Приморской армией генералу Ивану Ефимовичу Петрову. Неприязнь, не исчезнувшую даже после смерти генерала. В основе этого триумвирата лежали старые как мир принципы: «…враг моего врага, вполне может стать моим союзником…»

   Был период, когда одаренный от природы военный инженер без диплома – генерал Аркадий Федорович Хренов по своей должности начальника инженерного управления Южного фронта, слегка отметившись в ходе обороны Одессы, и наскоро перемудрив с разметкой рубежей обороны в Севастополе, окончательно дискредитировал себя на посту начальника инженерного управления Крымского фронта. Общеизвестен факт, что одной из причин жесточайшего разгрома этого фронта стало отсутствие глубокоэшелонированной обороны и слабое инженерное оборудование передового рубежа на Керченском полуострове. Стоило ли удивляться тому, что, будучи свидетелем этих «выдающихся» достижений Аркадия Федоровича, генерал Петров не обязан был признавать в Хренове гениального фортификатора, и никогда этого не скрывал. Однако Хренову такое отношение Петрова показалось оскорбительным…

   Казалось бы, со времен обороны Одессы и Севастополя на момент «реанимации» конфликта между Октябрьским и Петровым прошло более двадцати лет, а прежние «страсти» военной поры не только не приутихли, а разгорелись в полную мощь.

   От эмоциональной разминки обращаемся к фактам. Отставной генерал-лейтенант Трофим Калинович Коломиец в официальном письме, направленном редактору Балахонову, обвинял Героя Советского Союза генерала армии Петрова в том, что в первых числах ноября 1941 года командуя Приморской армией тот «…оставил армию и со штабом убыл на машинах в город Севастополь, где в это время тов. Петрову и его штабу делать было нечего…» [2].

   По сути, Трофим Коломиец обвинял бывшего командующего армией в должностном преступлении – оставлении армии в процессе марша дивизий, выходящих из тактического окружения…
   Для начала уточним, имел ли моральное и юридическое право бывший подчиненный предъявлять такое обвинение своему бывшему начальнику, и насколько аргументированными и обоснованными были действия генерала Хренова и адмирала Октябрьского, выступивших в поддержку обвинений генерала Коломийца.
 
   Как покажут дальнейшие материалы нашего расследования, адмирал Октябрьский практически в «темную» использовал Коломийца, увязшего в издательских проблемах, для решения своих узкокорыстных целей.
   
«Свидетель» № 1 – генерал Коломиец

   Что нам известно об основном инициаторе конфликта – генерале Коломийце?
   В биографической справке на генерала Трофима Калиновича Коломийца много интересного. Родился он в 1894 году и на момент исследуемых нами событий был значительно старше командиров дивизий и командарма Приморской армии. На службу был призван по достижении 21-го года в 1915 году. Во время Первой мировой войны – младший унтер-офицер, подпрапорщик. Общее образование ограничивалось начальной школой, военного училища не заканчивал. До августа 1919 года служил в националистической украинской и в Белой армиях, с сентября – в Красной Армии, причем, сразу же на должности комиссара стрелкового полка. Очень похоже, что следуя лучшим хохляцким традициям, Трофим Калинович в нагрудном кармане офицерского френча уже носил партийный билет.

   В процессе службы дважды с переменным успехом прошел курс обучения в школе старшего комсостава. В 1927 году Коломиец окончил курсы усовершенствования комсостава РККА «Выстрел», в 1934 году – Военную академию им. Фрунзе, в 1941 г. – курсы при Академии Генштаба. С 1939 года командовал 32-м стрелковым корпусом в составе 16-й армии Забайкальского военного округа. В этой должности принял участие в Смоленском сражении. После жестокого поражения 16-й армии в ходе Смоленского сражения был снят с должности командира корпуса и назначен начальником тыла формировавшейся в Одессе Приморской армии. Для военачальника с приличным «генеральским» стажем такие «перемещения по должностям», происходили с только с ведома Верховного Главнокомандующего и грозили в дальнейшем серьезными проблемами.

   Накануне эвакуации Приморской армии из Одессы в Крым Коломиец был назначен командиром 25-й Чапаевской дивизии. В этой должности Трофим Калинович прослужил с октября 1941 года по 18 июля 1942 года. В ходе обороны Севастополя, одновременно исполнял обязанности коменданта 3-го сектора в обороне Севастополя. Как уже отмечалось, получив легкое ранение в последних числах июня, был эвакуирован на Кавказ. К севастопольскому периоду службы Трофима Калиновича мы еще неоднократно вернемся, что же касается последних дней его пребывания в должности командира 25-й дивизии, то прослеживается очередная «серая» страничка в биографии генерала. В ходе кровопролитных боев 24-25 июня 1942 года войска 3-го сектора понесли серьезные потери, и, оставив свои позиции в районе кордона Мекензия с боями отходили от Сахарной Головки к подножию Сапун-горы… В это время в штабе армии стало известно, что командир 25-й дивизии, «задержался» на своем временном КП, находившимся в подземном бункере в районе Сарандинакиной балки. По личному приказанию генерала Петрова за Коломийцем была послана штабная «полуторка»-пикап с отчаянным водителем, которому был дан приказ – во что бы то ни стало – доставить генерала на КП армии.

   По воспоминаниям порученца Коломийца, Пряшникова, такого же хохла-пустобреха, как и его начальник, Трофим Калинович в момент прибытия «полуторки», несмотря на сорокаградусную жару, был одет в шинель и сидел на трех туго набитых чемоданах… Чего, спрашивается, ждал без меры «хозяйственный» генерал? Не в плен же он собирался, так основательно упаковав свои чемоданы? В отличие от Первой мировой войны, генералов в плен с чемоданами тогда уже не брали…
   Ближайшее к балке пространство простреливалась, что называется, и вдоль, и поперек. Шансов на успешный переход в боевых порядках отступавших войск, было немного. А теперь, вдруг, предстояло расстаться со своим добром… Порученец командира дивизии вместе с водителем «полуторки» буквально силой забросили генерала в «пикап» и каким-то чудом доставили его в Карантинную балку, где в те дни в одной из штолен размещался Командный пункт армии.

   Сам генерал этот эпизод описывает так: «…организованно выйти на передний край мы не успели. На КП пикировала группа «юнкерсов», близкие разрывы бомб разметали людей. Я был контужен, и когда рядом появились немецкие танки, меня вывезли в каменоломни у хутора Отрадный, где развертывался запасной командный пункт. А оттуда, по приказанию командарма И.Е. Петрова, – на КП Приморской армии, перешедший на 35-ю береговую батарею. Ночью я был отправлен самолетом на Кубань и оказался в госпитале в станице Кущевская» (15). Учитывая стрессовое состояние Коломийца, Иван Ефимович не посчитал возможным оставлять Трофима Калиновича в Севастополе и принял решение: с первым же рейсом боевого корабля отправить генерала на Кавказ. Тот факт, что Петров и офицеры штаба армии стали невольными свидетелями последнего «подвига» Коломийца, превращал их в пожизненных врагов «героя обороны». Алексей Ковтун по своей прежней должности начальника оперативного отдела штаба армии, в воспаленном воображении Трофима Коломийца в конце 50-х годов, видимо, ассоциировался с обобщенный образом офицера штаба армии, вызывая приступы немотивированной ненависти. Должно быть, недаром, в каждом из писем Филипп Сергеевич Октябрьский напоминал адресатам о тяжелой болезни Коломийца и опасности(?) не дождаться выхода из печати его мемуаров.

   В июле 1942 года (после оставления Севастополя) Коломиец был назначен заместителем командующего, а затем – командующим 51-й армии. В июне 1943 года, когда 51-й армии предстояла передача другому фронту, Трофима Калиновича не рискнули оставлять на должности командующего армией, и он был назначен командиром 54-го стрелкового корпуса в составе 2-й Гвардейской армии, под «крыло» своего однокашника по академии генерала Федора Захарова.

   В октябре 1944 года Коломиец, ставший генерал-лейтенантом, назначается заместителем командующего 57-й армией в составе 3-го Украинского фронта, опять-таки, под «крыло» однокашника по академии, но уже маршала Толбухина. В апреле 1945 года – он командир 60-го стрелкового корпуса в Восточно-Прусской операции. В этой ситуации можно только позавидовать крепкому «академическому» братству. Несмотря на неоднократные «проколы» по службе и Коломийца, и Захарова, Толбухин всякий раз «вытягивал» обоих генералов на ответственные должности. Но всякой халяве приходит предел, и в марте 1945 года генерал армии Федор Захаров был освобожден от должности командующего 4-й Гвардейской армии, а генерал-лейтенант Коломиец – от должности заместителя командующего 57-й армии. Эти перемещения стали следствием жесточайшего разгрома войск 3-го Украинского фронта в январе 1945 года под Будапештом (на всякий случай уточняю, что фронтом этим командовал маршал Толбухин). Последние два военных месяца Трофим Калинович командовал 60-м стрелковым корпусом в Восточно-Прусской операции.

   После окончания войны Трофим Калинович повторно служил заместителем командующего 57-й, а затем, 9-й механизированной армии, должность командующего армией ему так и не доверили. Итого: за время службы на генеральских должностях Коломиец один раз снят с должности командира корпуса; один раз – с должности командующего армией; раз – с должности заместителя командующего армией. В 1948 году в звании генерал-лейтенанта в возрасте 54-х лет он был уволен в запас, а через год – в отставку, что было совершенно нетипично для заслуженного генерала, имевшего дипломы двух академий. Стоит учесть, что увольнение Коломийца в отставку последовало сразу же после смерти маршала Толбухина…

   Трофим Калинович Коломиец, не получив базового военного образования, не имея опыта командования ротой и батальоном, из комиссаров полка шагнул в командиры полков. Все же остальные этапы службы и обучения, начиная с курсов повышения квалификации до курсов при академии Генерального штаба, не смогли компенсировать того, что не было получено в юности, в самом начале военной карьеры, и это сказывалось на всем протяжении тридцатилетней службы.
   И человеческие качества, и моральные установки, которым следовал на службе и в жизни генерал Коломиец хорошо прослеживается по переписке Трофима Калиновича с Филиппом Сергеевичем Октябрьским в период, когда обсуждая проблемы с публикацией рукописи генерала по обороне Севастополя, ими была затронута история «героизации» бывшего снайпера Чапаевской дивизии Людмилы Павлюченко. В процессе литературной обработки и корректуры рукописи Трофима Коломийца редактор Военного издательства Министерства обороны настоятельно требовал, чтобы Трофим Калинович более подробно остановился на личности Героя Советского Союза Людмилы Павлюченко (правильно – «Павличенко», но почему-то многие, включая генерала, и в послевоенные годы, и сегодня писали фамилию Людмилы Михайловны через букву «ю». – Б.Н.). И оказалось, что при всей готовности Коломийца выполнить предыдущие требования и пожелания редакции, в этом случае Трофим Калинович, что называется «закусил удила», и наотрез отказался подтвердить те героические факты из боевой биографии Павлюченко, которых он, командуя дивизией, не наблюдал и никоим образом официально не фиксировал. Для того чтобы представить себе суть дела, обратимся к первоисточнику – письмам Трофима Калиновича Филиппу Сергеевичу Октябрьскому.
   Копия с письма генерал-лейтенанта в отставке Т.К. Коломийца, Волгоград, 13-я Гвардейская улица, д. номер 7, кв. 8.
   «Филипп Сергеевич, хочу я Вас вкратце информировать о Л. Павлюченко. В замечаниях этой группы Главного Политуправления, просматривавшей мою рукопись, было сказано о Людмиле Павлюченко – Герое Советского Союза, чтобы я в своих воспоминаниях о чапаевцах в обороне Севастополя сказал о ней. Я о ней и ее подвигах почти ничего не написал. Написал то, что было... В последних числах апреля 1942 года она была награждена медалью «За боевые заслуги», она уничтожила 30 фашистов. И больше она в боях не участвовала. В первых числах мая 1942 г. Она убыла по болезни на большую землю. Перед отъездом заходила ко мне с жалобой на командира 54 СП подполковника Матусевича, что ей не выдали новое обмундирование. Я поднял трубку и спросил Матусевича – почему не выдали? Он мне сказал, что она два дня тому назад получила новый комплект. Я ее тут же пожурил за нечестность и сказал, что еще не все бойцы имеют новое обмундирование. Уезжала она, никакого звания Героя Советского Союза не имела, и никто ее не из полка, ни из дивизии на Героя не представлял. Это было подтверждено на встрече чапаевцев в 1966м году. В августе месяце в г. Одессе. Она распространяла слухи, что якобы я ее представлял. На запрос тов. Васьковского (председатель совета ветеранов 25-й дивизии. – Б.Н.) в Президиум Верховного Совета ему ответили, что документа на представление ее к званию Героя нет. Она же распространяет слухи на своих выступлениях, что ее, тяжелораненую, вынес из КП роты Член Военного Совета Армии дивизионный комиссар тов. Чухнов. Эту брехню она составила из своего куриного мозга и не зная даже, когда мы Севастополь оставили. Кто ее представлял к званию Героя Советского Союза для меня и многих чапаевцев до сих пор не известно. Я совершенно случайно узнал, мне сообщили из редакции «Красной Звезды», что она в списке других героев «Указом Верховного Совета удостоена этого звания 26 октября 1943 года». Вот это мне не известно. В Центральном Музее Советской Армии мне показывали ее снайперскую винтовку, на ней надпись генерала Петрова И.Е., что она якобы убила 309 фашистов. Где же, правда?! Не трудно в книжке снайпера вместо 30 поставить 309. И еще одна деталь. Когда на собрании после оставления Севастополя в г. Краснодаре. Я вернулся 17 июля 1942 года из госпиталя после лечения. Мне мой адъютант тов. Пряшников доложил, что видел Людмилу Павлюченко в чине младшего лейтенанта, с орденом Ленина. Это для меня тоже Америка. Об ее облике могу еще сказать, что я лично видел, как в гостинице с этажа на этаж ее пьяную носили офицеры на руках. Вот почему я о ней ничего не писал, и писать не буду и не признаю ее заслуги – они не честны. Сейчас она получает персональную офицерскую пенсию 150 рублей, тоже никто не знает, за что и за какие заслуги. Чистая авантюристка».
   Комментарий адмирала Ф.С. Октябрьского.
   «Здорово!
   1. Кто представлял к высшему званию Героя Советского Союза?
   2. Вместо уничтоженных, как снайпер, 30 фашистов, записали 309, кто это сделал?
   3. На каком основании бывший Командующий Приморской Армией в обороне Севастополя – генерал-майор И.Е. Петров сделал такую надпись на ее винтовке?
   4. Кто ей дал офицерское звание младшего лейтенанта, орден Ленина и за что? (Тоже И.Е. Петров?)
   5. Действительно, почему ей выплачивают персональную офицерскую пенсию?
   Адмирал Ф. Октябрьский
   «(не проставлено)» июля 1969 г.
   г. Севастополь»
   С учетом информации, требующей официального подтверждения, я в приложениях помещаю автограф письма генерала Коломийца с комментариями адмирала Октябрьского [2.4].
    В нашем распоряжении имеется копия приказа командующего Северо-Кавказским фронтом маршала С.М. Буденного о награждении старшего сержанта Л. Павличенко  орденом Ленина. Наличие этого документа хоть в какой-то степени проясняет и без того замутненную ситуацию с награждением Павличенко и присвоении ей офицерского звания. Проблема лишь в том, что к награждению орденом её не представлял ни командир полка – подполковник Матусевич, ни командир дивизии – генерал-майор Коломиец, ни командующий Приморской армией, и даже ни командующий СОР... Решение принимал лично командовавший фронтом маршал С. Буденный совместно с Членом Военного Совета фронта адмиралом И. Исаковым!
   Не превысил ли в этом случае Семен Михайлович свои полномочия? И да, и нет. Как известно, командиры дивизий могли представлять к ордену Красной Звезды, командующие армиями (флотилиями) – к ордену Красного Знамени, командующие фронтами – ордену Ленина. Награждение орденом Ленина происходило от имени Президиума ВС СССР, но, видимо, для усатого маршала это не составляло проблемы – наверняка он являлся депутатом всех уровней, вплоть до Верховного Совета. А то, что на приказе отсутствует номер Указа того же Верховного Совета может означать лишь то, что Семен Михайлович действовал на опережение событий. Буденный во все времена отличался мудростью и осторожностью. Это значит, что и в этом случае он свои действия согласовал с соответствующими московскими инстанциями. Вот только, с какими?
   Дата издания приказа – 16 июля 1942 года. В третьей части я привел групповую фотографию военачальников и политработников, сфотографировавшихся после вручения им высоких наград в Кремле. В комментариях сказано, что награждение состоялось в конце июля 1942 года. Это при том, что остальные участники обороны Севастополя, отмеченные высокими наградами, были «проведены» общим списком в конце июля, а награждены в августе 1942 года. И награды вручал командующий Черноморским флотом Ф.С. Октябрьский в парке сочинского санатория (и это также запечатлено на фото).
   Факты подобного «экстренного награждения» в период войны происходили нередко. Так, при нахождении в апреле 1943 года на Черноморском флоте группы военных американских журналистов, по предложению политотдела Туапсинской ВМБ, американцы взяли интервью у командира героического «МО-065» старшего лейтенанта Павла Сивенко. «Морской охотник» под его командованием был единственным на тот момент гвардейским и Краснознаменным кораблем Черноморского флота. Когда же стало известно о том, что Павел Сивенко представлен к награде «За выдающиеся Заслуги» Сенатом США, то командование ВМБ в срочном порядке оформило на Сивенко наградной лист на орден Ленина. Я лично держал в руках копию представления, на которой рукой Октябрьского была внесена корректура, по которой Павел Сивенко был награжден не орденом Ленина, а введенным незадолго до этого орденом Отечественной войны 1-й степени. Эта информация получена мной, что называется, из «первоисточника»: с отставным капитаном 1 ранга Сивенко мне приходилось неоднократно общаться, а с его сыном (ныне также отставным капитаном 1 ранга) Игорем я учился в школе и в ЧВВМУ им. П.С. Нахимова. Но я это к тому, что для срочного награждения офицера орденом Ленина уровень командующего флотом был явно слабоват, а заморачиваться с согласованием Верховного Совета не было времени.
   Обратите внимание – как отреагировал на эту скандальную историю вице-адмирал Николай Кулаков. В переписке с Ф.С. Октябрьским он выразил гнев и возмущение недостойным поведением Людмилы Павличенко. Но и не более того… В своих же воспоминаниях, вышедших позже, Кулаков написал: «Военный совет поддержал намерение командующего Приморской армией И.Е. Петрова самому выступить на слете (снайперов. – Б.Н.), и Иван Ефимович убежденно доказывал, что при большем внимании к снайперам они смогут выводить из строя по батальону гитлеровцев каждый день. Батальон не батальон, но немного позже общий итог боевой работы снайперов за сутки нередко выражался трехзначной цифрой.
   Самым знаменитым в Севастополе снайпером была, пожалуй, Людмила Павличенко, старший сержант из Чапаевской дивизии, в недалеком будущем – Герой Советского Союза, в недавнем прошлом – студентка, вступившая добровольцем в Приморскую армию в дни обороны Одессы. Диплом снайпера-истребителя, выданный ей командованием армии, удостоверял, что на 8 апреля 1942 года она уничтожила 257 фашистов…» (12). Последней фразой Николай Михайлович определенно намекает на какую-то связь между командармом Петровым и появлением авантюрного снайперского счета Людмилы Павличенко.
   Кстати, в отношении упорной популяризации героини-снайпера, Кулаков лишь вторил Филиппу Октябрьскому. На 15-й странице своих воспоминаний Ф.С. Октябрьский пишет: «…Особенно широко развернулось в этот период в частях СОРа снайперское движение (16 марта 1942 года мы провели даже специальный слет снайперов, на котором лучшие из них поделились своим боевым опытом). Наряду с такими прославленными нашими снайперами, как Герой Советского Союза Людмила Павличенко и Ной Адамия, в «охоте» за гитлеровцами отличились десятки краснофлотцев и красноармейцев….» (18). Обратите внимание, в своих «воспоминаниях» Октябрьский и Кулаков приводят разные даты проведения слёта снайперов: один называет 16-е марта, второй – 8-е апреля.
   Что же наши борцы «за правдивое освещение обороны Севастополя», не довели до широкой общественности правду о Людмиле Павличенко? То есть, в кругу своих ближайших «единомышленников» мы оцениваем людей по их реальным поступкам, а для широкой публики у нас сохраняются «официальные заготовки»…
   Не станем слишком глубоко углубляться в эту явно мутную тему. Моральный облик и авантюрные поступки Людмилы Павлюченко нас меньше всего волнуют. При необходимости следовало назначить экспертизу надписи на прикладе снайперской винтовки и записи в Книжке снайпера – и все дела. Вот только разрешение на подобные действия могли дать в Главном Политическом управлении СА и ВМФ, а это не та организация, которая легко признает ошибки своих бывших руководителей…
   В августе 1942 года в США проводилась всемирная студенческая ассамблея. Организаторам делегации в США, в качестве делегата нужна была девушка-героиня. С учетом боевого опыта, деловой хватки и еврейской внешности – лучшего кандидата, чем Людмила Павлюченко и представить трудно. На всякий случай напомним, что недоучившийся «студентке» в ту пору шел 27-й год, и к тому времени она имела двенадцатилетнего сына. 27 августа 1942 года снайпер Людмила Павличенко в составе советской делегации прибыла в США, где вскоре должна была открыться Всемирная студенческая ассамблея. У Людмилы, как и у других иностранных делегатов (от СССР, Великобритании, Китая, Голландии и других стран-союзников) была вполне очевидная миссия: уговорить американцев поскорее отрыть в Европе Второй фронт.
   В поездку по городам США Людмилу пригласила Элеонора Рузвельт. В процессе триумфальных встреч с канадскими докерами и американскими ковбоями, Людмила входя в раж, обвиняла этих здоровенных мужиков в проявлении трусости и инфантильности… При встречах с еврейскими банкирами и военными промышленниками наша «героиня» откровенно намекала на их природную скупость и космополитизм… Речь шла об увеличении поставок в СССР по ленд-лизу и открытии пресловутого «Второго фронта». Уже только за эту мастерски выполненную миссию Людмила была достойна высокой правительственной награды. Но не Звезды же Героя?! По негласному ходатайству Еврейского антифашистского комитета, бывшему снайперу 25-й Чапаевской дивизии лейтенанту, студентке, отличнице, бывшей комсомолке Людмиле Павличенко в октябре 1943 года было присвоено звание Героя Советского Союза.
   Нам бы впору со своими героическими авантюристами разобраться… Трофиму Калиновичу проявлять принципиальность и уличать свою бывшую подчиненную в авантюрных поступках следовало значительно раньше, а по прошествии 20 лет похождения этой экстравагантной особы, заинтересовали Октябрьского исключительно как повод очередного обвинения генерала Петрова: раз на прикладе снайперской винтовки расписался, то, наверняка и представление на орден Ленина состряпал…
   В полной мере представив себе «особый взгляд» генерала Коломийца на роль генерала Петрова в процессе перехода армии от Симферополя к Севастополю, выясним истинные причины того, почему в поддержку явно надуманных обвинений бывшего командарма выступили генерал-полковник Аркадий Хренов и адмирал Филипп Октябрьский.
   
«Свидетель» № 2 – генерал Хренов
   Что нам известно о генерале Аркадии Хренове?
   В послужном списке генерал-полковника инженерных войск Аркадия Федоровича Хренова есть информация, на которую следует обратить внимание.
   Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 марта 1940 года за образцовое выполнение боевых заданий командования в борьбе с финской белогвардейщиной и проявленные при этом отвагу и геройство полковнику Аркадию Фёдоровичу Хренову было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 245).
   4 июня 1940 года Постановлением СНК СССР А.Ф. Хренову было присвоено звание «генерал-майор инженерных войск». В первых числах июля 1940 года в кабинете Сталина генерал Хренов в присутствии ряда военачальников и государственных деятелей доложил план преобразований всего инженерного хозяйства армии в Главное военно-инженерное управление РККА. План был принят, и Хренов назначен начальником Главного военно-инженерного управления Красной Армии, а в мае 1941 года Аркадий Федорович – начальник инженерного управления Московского военного округа. Талантливый сапер-самоучка, не получивший систематического специального образования и не имевший должного опыта службы на военно-инженерных должностях. Как следствие – прослужив начальником Главного военно-инженерного управления Красной армии несколько месяцев, Аркадий Хренов был снят с должности как «несправившийся со своими обязанностями». В Главном военно-инженерном управлении, где традиционно служили такие монстры военной инженерии как генерал Карбышев, не было места для таких верхоглядов-самоучек, каким к тому времени зарекомендовал себя Хренов. Скажем так, не тот профиль деятельности.
   Прослужив два неполных месяца в должности начальника инженерного управления Московского военного округа, с началом войны Аркадий Хренов был назначение на должность начальника инженерного управления Южного фронта. При отходе войск фронта на восток, Хренов принял должность заместителя командующего по инженерной обороне Приморской армии в обороне Одессы. При оставлении нашими войсками Одессы провел дерзкую операцию по минированию здания, в котором с большой вероятностью ожидалось размещение штаба оккупантов. В результате дистанционного взрыва этого здания было уничтожено несколько десятков старших офицеров румынской и немецкой армий. После оставления нашими войсками Одессы Хренов принял должность заместителя командующего войсками Крыма по инженерной части, и на той же должности оставался при командующем Севастопольским оборонительным районом.
   На этом периоде его деятельности я остановлюсь особо, пока лишь приведу выписку из официального послужного списка: «…Под его руководством возникали огневые точки, в скальных породах отрывались траншеи, скрытые переходы, менялась «минная» карта местности. В кратчайшие сроки создавались и оборудовались севастопольские рубежи укреплений, на которых долго сдерживали натиск врага защитники черноморской твердыни. За умелое руководство инженерным обеспечением в обороне Севастополя Хренова наградили орденом Ленина». Пока лишь отметим, что в середине июня 1942 года под жесточайшим огнем немецкой артиллерии и ударов авиации, севастопольские укрепления в течение двух недель штурма были превращены в груды щебня, не обеспечив надежной защиты наших воинов. Приняв в январе 1942 года должность начальника инженерного управления Крымского фронта, генерал Хренов не смог в должной мере обеспечить надежную инженерную оборону рубежей на Керченском полуострове, что стало одной из причин жесточайшего разгрома войск Крымского фронта в мае 1942 года. События на Волховском фронте (назначение на который летом 1942 года получил генерал Хренов) очень хорошо известны по разгрому 2-й Ударной армии генерала Власова.
   Стоит обратить внимание на один из эпизодов боевой биографии Аркадия Хренова, относящийся к периоду службы на Волховском фронте. «Одним из его «занятий» был фашистский плацдарм под городом Кириши на правом берегу Волхова. На прибрежной полоске площадью около 10 квадратных километров противник прочно занимал Высокую рощу. Под неё майор В. Сорокин (будущий главный инженер Ленинградского метрополитена) под руководством генерала Хренова, скрытно от врага, сделал 180-метровый подкоп. В конце галереи поместили во взрывчатую камеру более 30 тонн взрывчатки. «Бабахнули» как следует! Пока над высотой оседал огромный чёрный гриб поднятой земли, штурмовой батальон автоматчиков уже утвердился на важной позиции».
   Этот эпизод поможет сделать, давно созревший вывод: взрыв штаба в Одессе, опыт «минной» войны на Волховском фронте не выходил за рамки военно-инженерной службы дивизионного масштаба… А всё, что делалось Хреновым в масштабах армии и, тем более, фронта просто не выдерживает серьезной критики…
   Вернемся к периоду деятельности генерала Хренова, приходящемуся на октябрь-ноябрь 1941 года. Для начала следует определиться со служебным статусом и полномочиями Аркадия Хренова в этот период. В Приморской армии и на Черноморском флоте имелись инженерные управления со своими начальниками и соответствующими штатами. Если Хренов оставался начальником инженерного управления Южного фронта, то его место было в штабе фронта, если он числился представителем Ставки, то это положение должно было также оговорено. Так или иначе, но, начиная с 14 октября прослеживаются факты грубого вмешательства генерала Хренова в процесс строительства оборонительных сооружений на севастопольских рубежах.
   Генерал А.Ф. Хренов, прибыв в Севастополь из Одессы, резко раскритиковал реализуемый проект построения оборонительных сооружений, разработанный флотскими инженерами. В служебной записке, поданной Хреновым в адрес адмирала Октябрьского, указывалось, что Передовой рубеж расположен слишком близко к городу, были даны замечания в расположении огневых средств. В частности, в записке указывалось на то, что основную линию обороны следует отнести на рубеж реки Альмы с перспективой создания, так называемого, Дальнего рубежа. Как следствие подобной деятельности «куратора» флотских инженеров, начиная с 16 октября фортификационные работы на рубежах обороны затормозились.
   При самом поверхностном анализе, ситуации под Севастополем – сумятица первых дней боев, произошла, в том числе, из-за путаницы среди командиров высшего и среднего звена с наименованием и распределением рубежей обороны. Происходило это в том числе по причине чрезмерно активной и бессистемной деятельности генерала Хренова. Существовавшая схема Дальнего рубежа достаточно условна, она составлена уже после войны по материалам, которые в большинстве своем, к настоящему времени утрачены. Проект Дальнего рубежа был исполнен только в эскизном варианте. По сообщениям работников Центрального архива МО и Центрального Главного ВМФ архива в 60-х годах докладная записка в адрес Октябрьского и схема рубежа были откорректированы генералом Хреновым, что вызвало недоумение и законное возмущение работников архива.
   Работая в 1992 году в архиве при Музее артиллерии, инженерных войск и связи, я застал сотрудников, подтвердивших этот факт и показавших мне материалы переписки по этому факту. Они с возмущением говорили о том произволе, который творился с архивными документами военного периода с 1957 по 1964 гг. Остается признать, что первоначальный вариант схемы Дальнего рубежа безнадежно или наоборот – надежно утрачен в процессе его «творческой переработки» генералом Хреновым. Теперь приходится по крупицам собирать информацию о строительстве объектов на намеченном планом рубеже и делать соответствующие выводы. Самое дикое то, что ради возведения призрачного «Дальнего» рубежа», были свернуты работы на основных рубежах, что губительно отразилось на сроках их окончательной готовности и поставило на грань катастрофы едва начавшуюся борьбу за Севастополь.
   Сам Аркадий Федорович излагает свои цели и действия так:
   «Идея заключалась в том, чтобы попытаться создать действительно передовую оборонительную полосу, отнесенную от главной базы километров на двадцать пять-тридцать. Я высказал свои суждения о том, что уже сделано, и предложил взяться за создание Дальнего рубежа.
   – Заманчиво, – сказал Филипп Сергеевич, но не велик ли замах? И силенок для строительства маловато, и войск нет, чтобы такую полосу держать.
   – Но ведь сейчас уже можно высвободить силы с тылового рубежа, а отчасти и с главного, возразил я. – А войска, сдается мне, у вас будут. Если наши оставят Ишунь, то к Севастополю отойдет не одна дивизия.
   Я рассказал Ивану Ефимовичу (Петрову. – Б.Н.) о своем намерении создать еще и Промежуточный рубеж между Джанкоем и Симферополем, на широте Саки (от пос. Николаевка), и поставить заграждения на горных дорогах».
   Обратите внимание: Хренов не говорит о том, как отреагировал на его предложения Петров. Да и что мог сказать по этому поводу командующий Приморской армии, срочно выдвигавший свои поредевшие дивизии для сдерживания противника в районе Ишуни? Остается только тяжко вздохнуть – этот бы проект в сочетании с неуемной энергией и инициативой Аркадия Федоровича претворить в жизнь, скажем, в августе 1941 года… Тогда, когда московское руководство истерично требовало создания противодесантного рубежа в непосредственной близости к границам городской черты Севастополя.
   С учетом же ситуации, складывавшейся к середине октября 1941 года, приведенные строки воспоминаний генерала – фактическое признание того, что Аркадий Федорович, совершенно не учитывая степени грозящей Севастополю опасности, предложил талантливый, заманчивый, но, по сути, запоздавший, а потому авантюрный план обороны. Увлекая своей идеей командующего флотом и командующего войсками Крыма, сделав их своими сторонниками, а в случае возможной ответственности и «подельниками», Аркадий Федорович решительно приступил к реализации своей полубредовой идеи. 
   Любопытная ситуация: на Севере Крыма назревает катастрофа, грозящая потерей всего полуострова; Приморская армия спешно выдвигается на север полуострова для помощи дивизиям 51-й армии с боями отходящим от Ишуньских позиций. В это время генерал-майор Хренов, с 23-го октября ставший официально начальником инженерного управления войск Крыма, активно вмешивается в процесс подготовки рубежей обороны Главной базы флота, по сути, сворачивает постройку укреплений на основном рубеже ради возведения призрачного Дальнего рубежа обороны. Командующий флотом, по своей должности несущий персональную ответственность за оборону базы, горячо его поддерживает. Не пройдет и недели, как передовые немецкие войска, выйдя на дальние подступы к Севастополю, застанут врасплох бригады военных строителей и группы гражданского населения, задействованные на строительстве объектов Дальнего рубежа, без задержки пройдут к передовому рубежу и только там встретят организованное сопротивление наших морских батальонов.
   Интересно, на какую аудиторию читателей рассчитывал Аркадий Федорович Хренов, когда писал в своих мемуарах:
   «…Что касается Дальнего рубежа, к выбору которого я имел некоторое касательство, но не участвовал в рекогносцировке, то там только-только начинало создаваться инженерное оборудование и велись работы под руководством Петра Алексеевича Моргунова. В районе Бахчисарая по возвышенностям у реки Альмы были отрыты окопы и землянки, заминировано предполье. Некоторое количество окопов удалось сделать и у Байдарских ворот…».
   О производстве земляных работ на этом рубеже имеются воспоминания бывших курсантов училища Береговой обороны, чей батальон на этом рубеже под Бахчисараем вступил в бой с передовыми частями немцев и румын. Можно только поражаться умению Аркадия Федоровича свои явные промахи и просчеты превращать в заслуги:
   «Не знал я тогда и того, какую помощь отходившим войскам оказали подготовленные нами заграждения, как действовали саперы, которым было приказано помешать продвижению противника на горных дорогах. Об этом пришлось потом выслушать немало докладов, прочитать отчеты… Заградительные работы, выполненные инженерными частями на путях отхода, обеспечили частям Приморской армии возможность выиграть некоторое время на закрепление вновь занятого Передового рубежа обороны Севастополя... Таким образом, мероприятия… по прикрытию отхода войск заграждениями оправдали себя полностью…»
   Что же вы, Аркадий Федорович, нас за полных лохов держите? Одно дело – прогнозируя пути отхода дивизий армии, создавать лесные завалы, организовывать небольшие отсечные рубежи, другое дело возводить батальонные опорные пункты, предназначенные для длительной и напряженной обороны… Лесные завалы и небольшие узлы обороны в горном Крыму создали не подчиненные вам саперы и военные строители, а пограничники 184-й дивизии НКВД, удерживавшие горные перевалы, обеспечивая отход дивизий Приморской армии. А упоминаемые вами «окопы» в районе Байдарского перевала, в соответствии с вашим планом, должны были превратиться в позицию, опиравшуюся из пяти батальонных опорных пунктов, соединенных этими «окопами». 2 ноября в этот район вышли передовые подразделения немцев, выполнявшие задачу захвата и удержания горных перевалов на пути отхода наших войск. Практически безоружные солдаты-строители из 82-го Отдельного строительного батальона заняли построенные ими укрепления и сдерживали противника в течение четырех суток.
   Что же получается Аркадий Федорович? Следуя вашим с Гордеем Ивановичем Левченко «гениальным» планам, сворачиваются работы по возведению укреплений на Передовом рубеже Севастополя, делаются судорожные попытки по созданию батальонных опорных пунктов на Дальнем рубеже… С учетом информации о проводимых вами «заградительных» работах, Гордей Иванович Левченко, доверившись вам, прибывает со штабом войск Крыма в Карасу-базар, чтобы возглавить боевые действия на Промежуточном рубеже, предполагая, что в тылу у него готов встретить врага Дальний рубеж, и обнаруживает, что средства связи на КП отсутствуют, рота военных строителей, закончив работы, ожидает транспорта для убытия в расположение своего батальона, а войск, предназначенных для удержания позиции, там и в помине нет. Вице-адмиралу Левченко ничего не оставалось, как на трех легковых машинах в сопровождении двух танкеток убыть в Алушту под защиту войск, размещенных на укрепленных горных перевалах, и гордо именуемых в ваших планах «Крепость Горный Крым». (В инженерной практике Аркадия Хренова неоднократно возводимым объектам будут даваться романтические названия, в чем прослеживается хорошее знание немецкой военно-инженерной традиции. Вспомните «Вольфшанце», или «Альпийскую» крепость).
   Как же комментирует сам Аркадий Федорович такую «неувязочку»? «…Сутки назад (надо полагать, 3-го ноября. – Б.Н.), в Алуште я узнал от Шишенина (начальник штаба войск Крыма, бывший начальник штаба Приморской армии, генерал-майор. – Б.Н.), что штаб войск Крыма действительно поначалу разместился к Карасу базаре. Но оказалось, что оттуда управлять войсками невозможно (а кто же, интересно, должен был оборудовать КП средствами связи и подготовить его к прибытию командующего?). Тогда и решили двинуть на юг и повернуть в сторону Севастополя…» (А. Хренов «Мосты к победе», Воениздат, стр. 218).
   Прикажете смеяться или плакать? Начальник инженерного управления штаба войск Крыма «узнает» от начальника штаба о неготовности КП, в то время как генерал Шишенин по своей должности обязан был непосредственно руководить деятельностью инженерного управления! Ну и помощников подобрал себе Гордей Иванович Левченко: Шишенин не владеет ситуацией и не способен заполнить карту оперативной обстановки; Хренов на коленке рисует цветные схемы укрепленных рубежей и дает им романтические названия; генерал Батов с перепугу проскочив Ак-Монайскую укрепленную позицию, без боя оставляет немцам Керчь…
   Аркадий Федорович продолжает: «…Трезво оценив обстановку, Левченко распорядился, чтобы Петров, оставив за себя заместителя, способного возглавить переход в горах дивизий Приморской армии, прибыл к нему со своим полевым штабом. А когда тот появился в Алуште, приказал ему проинструктировать командиров дивизий и сразу отправиться в Севастополь, чтобы включиться в организацию обороны и готовиться к приему войск. Иван Ефимович поспешил в обратный путь. Как раз тогда я и встретил его на развилке алуштинской дороги…» (20).
   Кстати, если бы генерал Коломиец был приучен с детства читать художественную и мемуарную литературу, то прочтя своевременно «мемуары» своего соратника по обороне Севастополя Аркадия Хренова, узнал бы о том, что в Севастополь командующий Приморской армией генерал И.Е. Петров убыл по приказанию Командующего войсками Крыма, а не «…бросил армию и не убыл неизвестно куда», как писал Трофим Калинович редакторам московских издательств и адмиралу Октябрьскому в 1962 году.
   Представим себе вполне возможное для тех дней развитие событий: связанные боями с немцами, остатки дивизий Приморской армии не успевают выйти к Севастополю. В результате распыления крайне ограниченных сил и средств обороны между недооборудованным Дальним и оголенным Передовым рубежами обороны, морские батальоны не выдерживают натиска врага; передовые части 11-й германской армии, сминая на своем пути наши слабые заслоны, прорываются к Севастополю. В порту идет лихорадочная эвакуация. Остатки частей гарнизона эвакуируются на судах и кораблях флота, частично отступают по горным дорогам в сторону Феодосии и Керчи. Кстати, именно такое развитие событий не исключал и сам Филипп Сергеевич, настойчиво переводя флот на Кавказ, эвакуируя имущество флота и оборудование военных заводов из Севастополя.
   Верховный Главнокомандующий приказывает назначить комиссию c целью выяснения причин оставления главной базы флота и примерного наказания основных виновников. Вы назначены следователем, я – главным обвинителем… Неужто, анализируя ситуацию, изучая документы и свидетельские показания, вы не обратили бы внимание на тот факт, с которым мы только что ознакомились и не «высветили» в процессе расследования своеобразную роль генерала Аркадия Хренова? Можете не сомневаться, Филипп Сергеевич нашел бы, что сказать в свое оправдание: и корабли то он спасал, выполняя директиву Наркома, и всю наличную артиллерию из резерва береговой обороны, плюс два бронепоезда и бригаду морской пехоты направил на защиту северного Крыма. Более того, корабли флота успешно перевел в кавказские базы, обеспечив первоначальное базирование; зенитную артиллерию и часть флотского боезапаса спас от захвата противником… Ну а то, что в приватном разговоре с генералом Хреновым не разгадал его крамольной цели сдать немцам Севастополь – так в вопросах сухопутной обороны не силен, свою то, морскую академию и то не судьба была закончить… В самом худшем варианте, учитывая партийный стаж и крестьянское происхождение, отправился бы Филипп Сергеевич командовать Амурской флотилией или в академию Генштаба подучиться направили бы. Так может, адмирал Октябрьский был прав, активнейшим образом проводя эвакуацию флотского имущества и оборудования военных заводов? Нам же остается только удивляться, как это Аркадий Федорович Хренов в своем стремлении создать Дальний рубеж, не разорил полностью Передовой и Основной рубежи… Немцы помешали своими решительными действиями(!), и дивизии отступающей Приморской армии связали противника боями на горных перевалах.
   Но вернемся в Севастополь конца октября 1941 года… Одним из серьезных пунктов обвинений адмирала Октябрьского в адрес генерала Петрова было утверждение, что сил и средств флота вполне хватило для отражения первого натиска врага… Более того, шла речь о том, что «проблуждав» по горам с неделю(!) приморцы, якобы, пришли в Севастополь на «все готовое», а теперь приписывают себе заслуги в отражении ноябрьского штурма города. Быть может, прав был Филипп Сергеевич, и действительно справились бы моряки с отражением первого натиска немцев и румын, и помощь воинов Приморской армии им и не требовалась?
   Для начала уточним:
   
Насколько основательно был защищен Севастополь со стороны суши
и существовала ли возможность удержания города силами флота?
   Развитие воздушно-десантных войск и успешное их применение немецкими войсками в Бельгии, а так же успешная Бессарабская десантная операция РККА против Румынии в 1940-м году, продемонстрировали возможность захвата баз и укрепленных районов с помощью воздушных и морских десантов. Десантные силы, оснащенные легкой артиллерией и пулеметами, теоретически могли быть высажены в любой точке. Оборона военно-морских баз от десантов была поручена флоту. Нужно сказать, что высшее флотское командование своевременно осознало эту угрозу и начало формирование специальных частей береговой обороны, для оснащения которых было выделено много современного автоматического стрелкового оружия, техники и артиллерии современных систем. Для вооружения частей береговой обороны были выделены автоматические винтовки Симонова (АВС-36), самозарядные винтовки Токарева (СВТ-38), пистолеты-пулеметы Дегтярева (ППД), 152-мм пушки-гаубицы МЛ-20 и т.д. Для выполнения этой задачи в конце лета 1940 года в составе каждой военно-морской базы были сформированы батальоны береговой обороны, а в главной базе – Местный (караульный) стрелковый полк морской пехоты на базе караульного батальона. Кроме черноморских частей был сформирован батальон Дунайской флотилии с базированием на отвоеванный у Румынии в 1940 году город Измаил. Кстати, это были первые регулярные части морской пехоты, сформированные на Черном море.
   Местный (караульный) полк № 1, численностью 1595 человек, носил морскую форму и подчинялся коменданту береговой обороны главной базы Черноморского флота. Базировался он в казармах бывшей батареи № 4 на Северной стороне, на прибрежной возвышенности справа от нынешней площади Захарова.
   К этому времени многие объекты главной базы ЧФ уже были оснащены дотами противодиверсионной обороны. Так, батареи № 30 и 35 имели свою систему противодиверсионной обороны. Кроме того, практически всем крупным батареям береговой обороны были приданы роты охраны, противокатерные батареи, по боевому расписанию к ним были приписаны батареи 76-мм полевых орудий. Классическая схема построения такой обороны хорошо прослеживается на месте старой 12-й батареи в районе городища Херсонеса. Эта батарея занимала в системе береговой обороны особое место. В ее потернах размещался командный пункт сектора, оборудованный массивной бетонной башней, сохранившейся и по сей день. Ее окружает высокий вал, ров с рядами колючей проволоки. В ближайшем предполье – в сторону берега, сохранились фундаменты для 100-мм артустановок, вдоль береговой черты хорошо прослеживается линия окопов с местами для дерево-земляных огневых точек.
   Теперь задача стояла иная. В декабре 1939 года было решено создать вокруг главной базы ЧФ противодесантную линию, оснащенную долговременными огневыми точками. Анализ десантных операций показал, что вместе с пехотными подразделениями противник может высаживать и легкую авто-бронетехнику. В связи с этим, помимо пулеметных огневых точек в состав противодесантной обороны было решено включить и противотанковые огневые точки, оснащенные малокалиберной артиллерией.
   В декабре 1940 года выходит директива народного комиссара ВМФ Н.Г. Кузнецова, в которой он требовал незамедлительно организовать противодесантную оборону военно-морских баз. Именно с этого момента начинается интенсивное строительство укреплений в Севастополе и на его сухопутных рубежах. Предполагалось, что противодесантный рубеж будет иметь одну линию. В его задачу входило сдерживание десантных сил противника до подхода основных частей РККА. Артиллерийскую поддержку обороняющимся должны были оказывать береговые батареи. На них же возлагалась задача противодействовать высадке десанта. В ряде документов указывается, что все батареи имели опыт ведения огня по сухопутным целям, но это не соответствует истине. Результаты стрельб, проведенных в начале 1941 года, показали, что личный состав батарей имел слабую подготовку в стрельбе по сухопутным целям.
   Во исполнение своей директивы от 16 декабря 1940 г. нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов издал приказ о рекогносцировке главного рубежа обороны с целью организации противовоздушной и противодесантной обороны города. Осуществление мероприятий по организации обороны Севастополя с суши было начато в феврале 1941 г. 14 февраля 1941 года приказом командующего Черноморским флотом была создана специальная комиссия под председательством генерал-майора П.А. Моргунова. Как пишет сам Моргунов: «Четкая задача в оперативно тактическом задании отсутствовала. Тем не менее, в период с 21 февраля по 5 апреля 1941 г. была проведена разведка, и намечен общий рубеж обороны базы...» (13).
   Анализ документов показывает, что при подготовке приказа командующего флотом в задании была допущена принципиальная ошибка. Слово «противодесантный» в приказе Командующего Черноморским флотом отсутствует. В директиве и приказе наркома было однозначное требование: создать вокруг Севастополя противодесантный рубеж. Это совершенно разные понятия, т.е. фактически П.А. Моргунов (благодаря Ф.С. Октябрьскому), не уяснил задачи, которую поставил Н.Г. Кузнецов. Тем не менее, начиная с февраля 1940 года работа по созданию оборонительного рубежа в Севастополе велась. Подвозились строительные материалы, намечались места строительства огневых точек, к работе приступил Инженерный отдел флота. Велась подготовка личного состава.
   Из мероприятий, способствовавших усилению обороны Севастополя, в первую очередь выделяются совместные учения Черноморского флота и Киевского военного округа, проводимые в марте 1941 года. Итог их был неутешителен. Он показал, что главная военно-морская база к отражению десантов не готова. Кстати, по результатам учений Нарком ВМФ принял решение отстранить от занимаемой должности Ф.С. Октябрьского и вызвал его в Москву. По решению И.В. Сталина Октябрьский был оставлен на должности командующего флотом, поскольку факты низкой исполнительности командующего флотом не были официально задокументированы. Об этом эпизоде мы уже вели речь. Результаты учения послужили основой для разработки «Наставления по отражению воздушных десантов и обороны Севастополя со стороны суши». Этот документ был утвержден 27 мая 1941 года. В нем были сформулированы требования к сухопутному рубежу военно-морских баз. Он должен был состоять из оборудованной по всему сухопутному фронту долговременными укреплениями одной оборонительной полосы с подготовленной впереди нее полосой охранения.
   Полоса охранения должна была иметь подъездные пути и укрепления полевой фортификации. Для обороны этой полосы предполагалось создание специальных маневренных групп сухопутных частей, предназначенных для боя в данном укрепленном районе. В военно-морских базах рекомендовалось иметь достаточное количество инженерных частей и строительных материалов для создания тылового рубежа в случае опасности прорыва противника. В Севастополе был сформирован отдельный Местный (впоследствии, – 178-й) инженерный батальон, который располагался в казармах Северного укрепления. Такое внимание к противодесантным мероприятиям было вполне обоснованным. В мае-июне 1941 года немецкое командование провело успешную широкомасштабную десантную операцию против английских войск на Крите. Эта операция произвела большое впечатление на советское командование. Поэтому от командования Черноморского флота потребовали ускорить работы по созданию противодесантного рубежа.
   Инженерным отделом ЧФ был выполнен проект общего рубежа Главной базы Черноморского флота. Основу этого рубежа должны были составить бетонированные долговременные огневые точки (ДОТы), вооруженные пулеметами и мелкокалиберными орудиями, установленные на основных дорогах, ведущих к городу. Проектом предусматривалась не сплошная линия укреплений, а перекрытие огневыми точками основных дорог, между которыми линия рубежа должна была быть усилена минными полями и проволочными заграждениями. Узлы сопротивления, состоящие из 2-3 артиллерийских и такого же количества пулеметных дотов, должны были перекрыть основные дороги, ведущие в город. Первый узел планировался при развилке дороги Бахчисарай-Кача – в месте ответвления дороги на Севастополь в районе Мамашайского (Орловского) моста. Второй узел в районе Симферопольского шоссе и т.д. Всего планировали возведение 12 артиллерийских огневых точек и 30 пулеметных. Рубеж планировалось оборудовать дотами казематного типа под 45-мм универсальные орудия 21-К, обеспечить их устойчивость пулеметными дотами и разместить на танкоопасных направлениях. Пулеметные доты планировалось выполнять монолитными (где это было возможно) или сборными железобетонными при проблемах с доставкой стройматериалов к местам их оборудования. Конструкция сборных дотов была предложена военинженером Я. Балицким. Конструкция монолитных дотов и сборных железобетонных была практически идентична. Пулеметные доты имели полукруглую фронтальную часть, три амбразуры и сквозник, прикрывающий выход. К дотам предполагалось подвести электроснабжение, водопровод или оборудовать водяные емкости. Рядом должны были находиться казармы для личного состава. Бетонные коробки дотов должны были иметь бронедвери и бронезаслонки амбразур, а так же крепкие, пуленепробиваемые дубовые двери.
   Артиллерийские доты, по проекту, предполагалось окружить проволочными заграждениями. Линия оборонительных сооружений проходила от 19-й батареи над Балаклавой через гору Псилерахи (ныне уничтоженную Балаклавским рудоуправлением) вдоль подножья Сапун-горы, потом – поперек Инкерманской долины к высоте Сахарная головка и далее – по Инкерманским высотам через Камышловский овраг в долину Бельбека в районе современного села Поворотное (ВИР) – через гору Азис-Оба – овраг Барак (Зелинская балка) и далее – вниз по Каче до берега моря. Однако этот проект не получил одобрения П.А. Моргунова. Комендант береговой обороны указал, что необходимо выполнить линию долговременных огневых точек не только в районе основных дорог, но и по всему периметру рубежа. Линия дотов вокруг города должна была стать сплошной. Там, где продвижение танков считалось невозможным, предлагалось строить капитальные долговременные пулеметные доты. Система предусматривала продуманное размещение огневых точек, прикрывающих подступы к Севастополю на расстоянии 9-20 км от города. Работы на рубеже начали еще до одобрения проекта.
   Приказом командующего от 27 мая 1941 года был утвержден главный рубеж обороны с изменениями, внесенными П.А. Моргуновым. Работы были развернуты на стройплощадках будущих дотов № 1-5 и еще двух дотов, строительство которых закончено не было. Но... проект и на этот раз одобрения не получил. Пройдя по инстанциям, 12 июня 1941 года он попал на одобрение к наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову и был отправлен на доработку. Нарком ВМФ подверг проект жесткой критике. В частности, было выдвинуто требование создания совсем другой, исключительно противодесантной линии. В заключении, подписанном Н.Г. Кузнецовым, указывалось, что «...выбранный рубеж не обеспечивает основных целей противодесантной обороны главной базы... Далеко отнесенные фланги обороны дают возможность для высадки диверсионных групп в тылу обороняющихся войск...». Наркомвоенмор настаивал на создании именно противодесантного рубежа обороны. Иными словами, адмирал Кузнецов требовал приближения к городу и без того недостаточно удаленного рубежа обороны…
   Главный Морской штаб в своих требованиях исходил из того, что воздушные и морские десанты могли высадиться в любой пригодной для этого точке вне городской черты. Высадка воздушных десантов непосредственно в городе в то время была технически трудноосуществима. В связи с этим требовалось, чтобы линия противодесантного рубежа проходила как можно ближе к городской черте. В составе десантных частей, как правило, отсутствовали дальнобойные орудия. Дальность стрельбы тяжелого, 15-см немецкого орудия образца «33» составляла 4,7 км, а легкого, 7,5-см орудия образца «18» и того меньше – 3550 м: т.е. обстрел города десантными немецкими частями был возможен только с дистанции менее 5 км. Исходя из этих данных, проект рубежа был доработан. Требования к этому оборонительному рубежу были иными, чем требования к любому из предыдущих рубежей обороны главной базы. По этой ущербной для реальных целей обороны схеме за пределами противодесантного рубежа оставался городской водозабор, до 30% береговых батарей, большая часть окружавших город командных высот также заведомо предоставлялись вероятному противнику.
   
  Создание Противодесантного рубежа в июне-августе 1941 года
   Работы по проектированию противодесантного рубежа продолжались уже после начала войны. 5 июля 1941 г. по приказу Военного совета флота была назначена очередная комиссия под председательством П.А. Моргунова по рекогносцировке противодесантного рубежа обороны. В ее состав вошли: В.Г. Парамонов, Е.И. Жидилов, Н.А. Егоров, П.И. Бухаров, а также командиры спланированных секторов и участков обороны. Этот рубеж был намечен по линии – от бухты Стрелецкой – хутор Коммуна – хутор Отрадный – Балаклавская дорога – Английское кладбище – редут Виктория – г. Суздальская – балка Графская – станция Мекензиевы Горы – высота 42,7 – высота 36,1 – устье реки Бельбек. Акт утверждения рубежа был заверен Военным советом флота 7 июля 1941 г., и одновременно начались работы по строительству фортификационных сооружений. Инженерный отдел выделил большую группу командиров для руководства работами. В их число входили И.В. Панов, Е.Л. Хныкин, Я.К. Балицкий, Н.В. Басов и многие другие. Работы проводили: строительство № 1 (начальник – военинженер 1 ранга И.В. Саенко, главный инженер С.И. Кангун), бетонный завод (начальник – С.М. Афонин) и мехстройзавод № 54 (начальник – Д.Н. Эфрус).
   Новая линия дотов была придвинута к городу, чтобы исключить десантирование в тыл оборонительным сооружениям и сократить линию обороны, а, следовательно, и количество возводимых сооружений. Это была уже третья редакция документа. В связи с этим, работы над дотами № 1-5, которые были начаты до одобрения проекта, были приостановлены. Новый рубеж по проекту должен был состоять из 25 дотов под 45-мм орудие 21-К и 35 пулеметных дотов и СЖБОТов. Артиллерийские доты противодесантного рубежа получили номера с 6-го по 34-й.
   Как уже говорилось, изменение линии обороны оставляло за своими границами важнейшие оборонительные сооружения Севастополя: Балаклаву, батареи № 10, 30, 35, ряд стационарных зенитных батарей и ряд других важных объектов, в частности объекты водоснабжения города. Что бы там ни писали после войны в запоздалых отчетах – это был именно противодесантный рубеж, а не тыловой и не противотанковый, как его стали называть впоследствии. Как до начала войны, так и вскоре после ее начала, в Севастополе ориентировались именно на отражение воздушных десантов, т.к. на Черном море советский флот занимал господствующее положение и опасность морского десанта до поры отсутствовала.
   Как результат подготовки войск гарнизона к отражению десанта был издан приказ начальника гарнизона г. Севастополя. В нем в частности говорилось: «Для организации обороны Главной базы и отражения непосредственной угрозы высаживающегося десанта противника с суши и с воздуха – приказываю: 1. Командирам I, II и III секторов: Всеми наличными огневыми средствами и с приданной артиллерией не допустить высаживающегося десанта противника с моря и воздуха в район ГБ (главной базы), а в случае высадки задержать на рубежах обороны и решительными контрударами – уничтожить его живую силу. При выброске парашютного десанта в черте города быстрыми и решительными действиями ударных групп уничтожить противника, не допустив захвата объектов военного значения....
   4. Начальнику Крымского участка ПВО: Огнем ЗА (зенитной артиллерии. – Б.Н.) и ИА (истребительной авиации. – Б.Н.) активно участвовать в отражении ВД (воздушных десантов) в воздухе и после его приземления. ...
   5. Командирам 1, 2 и 3 ОАД (отдельных артдивизионов. – Б.Н.), БО (береговой обороны – Б.Н.): Не ослабляя наблюдения за морским сектором, содействовать в отражении ВД (воздушного десанта. – Б.Н.) противника ружейно-пулеметным и шрапнельным огнем».
   Как видно этот приказ оговаривал мероприятия только на случай вражеских десантов, но ни слова в этом приказе не было сказано об обороне города. Даже после начала войны, мало кто мог представить, что противник может подойти к Севастополю с суши. Уже в ходе войны командование и штаб береговой обороны провели игры, учения, групповые упражнения, на которых отрабатывались вопросы организации обороны Севастополя со стороны суши от десантов. Была разработана соответствующая документация. На основе опыта учений командующий эскадрой флота контр-адмирал Л.А. Владимирский и генерал-майор П.А. Моргунов разработали «Наставление по использованию артиллерии кораблей для стрельбы по сухопутным целям». Но, несмотря на все последующие утверждения советских источников, это были меры, направленные, опять-таки, исключительно на отражение десантов.
   Ни в одном из документов того времени долговременная оборона города не предусматривалась! Размещение огневых точек противодесантного рубежа производилось комендантом береговой обороны П.А. Моргуновым, начальником артиллерии береговой обороны Б.Э. Файном и начальником штаба береговой обороны И.Ф. Кабалюком, после чего акты на строительство утверждались комендантом БО. Один экземпляр их передавался в инженерный отдел – и только после этого приступали к строительству дотов, дзотов, КП и других капитальных сооружений. Командиры Местного инженерного батальона береговой обороны руководили строительством объектов, которые не требовали специальной квалификации: рвов, проволочных заграждений и т.д. Им выделялись для производства работ воинские подразделения и группы из местного населения. Общее руководство этими работами было возложено на инженерное отделение Береговой обороны во главе с инженером Бухаровым. Инженерный отдел флота занимался главным образом строительством капитальных укреплений: аэродромов, КП, дотов, дзотов и т.д.
   К началу августа 1941 года противодесантный (тыловой) рубеж находился в достаточно высокой готовности: семнадцать дотов, предназначенных для установки 45-мм орудий 21-К, имели готовность от 50 до 90 процентов. Комплектация этих дотов орудиями предполагалась за счет противокатерных батарей береговой обороны. Личный состав этих батарей предполагалось направить на формирование расчетов. Пулеметные доты на рубеже имелись в небольшом количестве, т.к. строительство артдотов шло опережающими темпами. Были развернуты работы на стройплощадках дотов № 6-10, 13, 16-24, 31-34. Линия укреплений тянулась от устья Бельбека до станции Мекензиевы горы, далее через Инкерман по скатам горы Суздальская, через верховья Килен-балки, Лабораторной балки, через Английское кладбище, пересекая верховья Сарандинакиной балки, трамвайную линию на Балаклаву, Балаклавскую дорогу, через хутор Отрадный к верховьям Стрелецкой бухты. Строительство велось беспрецедентными темпами. При скромных габаритах каземата под 45-мм орудие, строительство дота, при соблюдении технологии, требует не менее двух недель. В среднем на один дот уходило до 85 т бетона, 4 т арматуры. На опалубку, для бетонных работ, настилку палубы дота, установку дверей и т.д. уходило до 12 куб. м дерева. Бронедвери и бронезаслонки амбразур для дотов изготавливал механический стройзавод. Большой трудоемкости требовала увязка арматуры (сварка для изготовления арматурной сетки еще не применялась). К строительным работам ежедневно привлекалось около 1500-2000 человек из частей гарнизона и свыше 5000 человек из местного населения. Несмотря на высокую строительную готовность, ни одного дота до 15 августа не было сдано в эксплуатацию.
   Август-октябрь 1941 года
   Переломным стал август 1941 года. Быстрое продвижение немцев вглубь территории СССР поставило под угрозу безопасность Крыма и Главной военно-морской базы Черноморского флота. Возникла угроза непосредственного нападения немцев. Но в Севастополе по-прежнему мало уделялось внимания созданию сухопутных оборонительных рубежей, готовились лишь к отражению десантов. На лозунговом уровне декларировалось, что Севастополь нужно защищать на Перекопе и Чонгаре. Кстати, определенный смысл в этом был, но печальный опыт барона Врангеля, похоже, в предвоенное время в наших академиях не изучался. В свое время, барон сокрушался, что, бросив все силы на удержания Перекопа, он не успел укрепить Севастополь. 15 августа нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов дал указание Военному совету Черноморского флота:
   «1. Помочь 51-й армии выделением береговой артиллерии на чонгарско-перекопское направление.
   2. Продолжать усиление и создание прочной глубокой обороны Главной базы с использованием технических средств флота. Продумать и разработать план использования всех наличных людских ресурсов.
   3. Немедленно начать самые усиленные тренировки и учения по обороне Главной базы…».
   Из Севастополя на Перекоп и Чонгар убыли 34 орудия (9 батарей), в том числе на это направление были переброшена часть действующих батарей, прикрывавших до этого Севастополь. Это привело к перераспределению сухопутных секторов обстрела и пересмотру мертвых зон береговой артиллерии.
   Но это далеко не все. В литературе тиражируется версия о 31 морском орудии, отправленном на Перекопско-Чонгарское направление, но реально число орудий вывезенных из Севастополя для обороны Крыма, гораздо больше! Помимо выделения артиллерии в помощь 51-й армии, велось строительство батарей для морских орудий вдоль всего побережья Крыма. Черноморскому флоту была поручена оборона побережья от Бакальской косы до Севастополя (так называемый, Каркинитский сектор обороны. – Б.Н.). Вдоль всего побережья сектора были установлены батареи морских орудий. Но и это еще не все: для защиты прибрежных объектов Южного берега Крыма были установлены батареи морских орудий. Часть орудий с флотских складов были переданы для строительства бронепоездов. По анализу А. Неменко, из Севастополя было взято 109 орудий Черноморского флота! В их числе, для оснащения батарей на побережье Крыма убыли две 45-мм батареи, орудия которых первоначально планировалось использовать для установки в дотах. Эта информация не получила широкого распространения, т.к. большинство этих орудий было в октябре-ноябре захвачено немецкими войсками и существенного сопротивления врагу оказать не смогли.
   Тут же, вслед за указанием о передаче орудий на Перекопско-Чонгарское направление, следует приказ Наркомвоенмора Н.Г. Кузнецова об усилении оборонительного рубежа орудиями калибром 100-130 мм. Но проблема заключалась в том, что московское командование не в полной мере владело обстановкой: Севастополь к этому сроку уже отдал все морские орудия, имевшиеся в арсенале и на складах, поэтому орудий указанного калибра, рекомендованных для обороны города, не было в наличии. Как не было, кстати, и самой линии обороны, которую срочно требовалось «усилить». На тот момент оборудован и вооружен был только противодесантный рубеж, созданный по требованию того же Н.Г. Кузнецова, и пять недостроенных дотов на линии, рассматриваемой теперь в качестве главного рубежа обороны. Но для эффективной обороны Севастополя этот противодесантный рубеж явно не годился. Дальность от противодесантного рубежа до города составляло всего 5-6 км. Это небольшое расстояние легко простреливалось дивизионной и армейской артиллерией противника. Так немецкая 10,5-см пушка имела дальность стрельбы 15 км, 15-см гаубица образца «18» – 13,5 км, не говоря уже об армейской артиллерии. Таким образом, в случае подхода немецких войск город оказывался в зоне обстрела вражеских орудий.
   Оборону города нужно было создавать заново, при том, что большое количество средств и сил было потрачено практически впустую! Прямая вина командования флота на этом этапе не просматривается – виноват был аппарат Наркома ВМФ, прежде всего, разведывательное управление, не нацелившее наркома на принятие объективных решений и грамотное согласование их с планами Генерального штаба.
   После последней телеграммы резко прозревшего наркомвоенмора в Севастополе в срочном порядке возобновляются работы на «старом» (ставшим теперь Главным) рубеже обороны. Начинается строительство капитальных пулеметных дотов, прикрывающих верховья балок на Инкерманских высотах и на Северной стороне. Интенсивно ведутся работы по завершению строительства артиллерийских дотов № 1-5. Разворачиваются работы на площадках дотов № 35-37, 39-44. При этом противодесантный рубеж в срочном порядке переименовывается в «противотанковый»; южная его часть в конце июня 1942 года примет название – «рубежа прикрытия эвакуации».
   Как естественное следствие изменения обстановки появляется Приказ начальника гарнизона г. Севастополя о форсировании строительства оборонительных сооружений Главной базы флота от 23 августа 1941 г.
   «…Противотанковая оборона ГВМБ ЧФ признана Военным советом ЧФ недостаточно эффективной. Поставлена задача – усилить противотанковую оборону (ПТО) созданием всевозможных противотанковых препятствий и строительства артиллерийских казематов закрытого типа: в I секторе – 6 казематов, во II секторе – 15 казематов; в III секторе – 13 казематов. Строительство закончить к 1 сентября 1941 г. Для выполнения поставленной задачи приказываю: ПТО считать первоочередной задачей. К работам привлечь личный состав воинских частей гарнизона. Ответственность за строительство казематов в срок возложить на командиров секторов и начальника инженерного отдела ЧФ. Командирам секторов. Получить материальную часть артиллерии с орудийным расчетом от командиров частей, согласно утвержденной мной разнарядке и доставить на позиции. Продолжать подготовку личного состава секторов усиленными темпами, имея целью: изучение материальной части, местности, приемов борьбы по уничтожению танков, умению пользоваться бутылками с горючей жидкостью, бросать под гусеницы танков связки гранат, укрываться в окопах от танков. В каждой роте, батарее создать команды истребителей танков в количестве 10-12 человек. Организовать зарядку бутылок с горючей смесью. Одновременно привести в порядок оборонительные рубежи, обратив внимание на маскировку, для чего убрать оставшиеся возле дзотов склады ящиков. Установить порядок подвоза строительного материала к дотам по одной дороге, остальные замаскировать. Маскировку дотов и окопов закончить к 1 сентября 1941 г. Назначить своим приказом ответственных лиц из начсостава за строительство казематов и маскировочную дисциплину.
   Командиру III сектора получить два 76-мм орудия с боезапасом в АО ЧФ и одно на 30-й батарее 1-го ОАД и организовать батарею в школе запаса береговой обороны. Предоставить снарядные погреба бывшей БС № 13 (на мысе Александровский) в распоряжение командира II сектора для хранения принадлежащего ему боезапаса.
   Начальнику инженерного отдела ЧФ. Усилить темпы строительства казематов. Приступить немедленно к созданию противотанковых препятствий на местности в порядке очередности и в пунктах, указанных в плане, утвержденном Военным советом ЧФ. Техническую работу по созданию препятствий возложить на командира отдельного саперного батальона. Приведение в действие всей системы заграждений возложить на командиров секторов, последним при принятии решений руководствоваться сложившейся обстановкой.
   Начальнику штаба Береговой обороны ГВМБ ЧФ. Дать задание о подборе людей для комплектования (расчетов. – Б.Н.) артсистем Лендера. Для обслуживания калибра 100-мм (орудия Б-24) выделить с БС-2 (береговая батарея № 2. – Б.Н.) по 2 специалиста, знающих материальную часть. Организовать занятия по боевому управлению и взаимодействию всех частей, входящих в состав секторов и приданных ГБ ЧФ для обороны ее с суши. Проверить выполнение данного приказа к 1 сентября 1941 г.
   Подписано: Начальник гарнизона генерал-майор Моргунов;
   военный комиссар полковой комиссар Вершинин;
   начальник штаба Береговой обороны полковник Кабалюк».
   Некоторые положения этого приказа не были выполнены, но из него можно извлечь следующую информацию. Было принято решение о достройке тылового рубежа с переименованием его в «противотанковый». Орудий для оснащения достраивающихся казематных дотов явно не хватало, и было принято решение об установке в дотах 76-мм орудий Лендера.
   До этого момента на рубеже планировалось ставить только 45-мм орудия 21-К. Установка устаревших 76,2-мм зенитных орудий 8-К (орудие Лендера) и 100-мм пушек Б-24 не планировалась. Шесть пушек 8-К были демонтированы с линкора «Парижская коммуна» в ходе модернизации. Было принято решение усилить линию противотанкового рубежа орудийными дотами, оснащенными 100-мм щитовыми орудиями Б-24БМ. Для этого пришлось демонтировать два орудия с батареи береговой обороны № 2. Других подобных орудий в береговой обороне не было. На флотских складах хранились орудия поврежденных и потопленных кораблей, но разрешения на их использование не было, – оставались в силе межведомственные «заморочки». Кроме того, этим приказом было положено начало строительству еще одного сооружения – противотанкового рва вокруг города. На некоторых участках он сохранился и до настоящего времени. Он опоясывал город от Любимовки до Инкермана и от Инкермана до Стрелецкой бухты.
   Одновременно с переименованием противодесантного рубежа и началом строительных работ на «старой» линии начинается разработка плана обороны главной базы ЧФ. План был разработан в очень сжатые сроки и 27 августа 1941 года он был направлен в Наркомат ВМФ. До этого ни один военный документ возможность обороны не рассматривал. Планом обороны Главной военно-морской базы предусматривалось создание рубежа, который должен был остановить противника на дистанции, не позволяющей обстреливать город даже из орудий немецкой армейской артиллерии. Немецкая новейшая 21-см пушка образца «39» и 15-см пушка образца «39» имели максимальную дальность стрельбы 24-28 км. Исходя из этих данных, с учетом рельефа и был запроектирован Передовой рубеж Береговой обороны Главной базы ЧФ. Только 8 сентября 1941 г. штаб флота получил телеграмму заместителя начальника Главного морского штаба о принципиальном одобрении плана сухопутной обороны Севастополя. Утверждались границы передового рубежа. Организационно сухопутный фронт обороны был разделен на три сектора и два самостоятельных боевых участка: отдельный Балаклавский и Городской. Все мероприятия по организации сухопутной обороны были окончательно оформлены приказом начальника гарнизона от 5 июня 1941 г.
   I сектор – юго-восточное направление: от Северной бухты по побережью через Херсонесский маяк – мыс Фиолент – г. Балаклава – восточное Балаклавское укрепление (отм. 386.6) – дер. Камары (Оборонное). Балаклавский боевой участок был подчинен коменданту I сектора. Граница со II сектором проходила от дер. Камары по Балаклавскому шоссе на Севастополь. Комендантом I сектора был начальник школы младших командиров береговой обороны и ПВО майор П.П. Дешевых; командиром Балаклавского участка – майор М.Н. Власов.
   II сектор – восточное направление: дер. Камары (Оборонное) – дер. Чоргунь (Чернореченское) – вдоль дороги до дер. Шули (Терновка) – дер. Черкез-Кермен (Эски-Кермен); левая граница с III сектором проходила от Черкез-Кермена через гору Сахарная Головка к устью Черной речки в Инкерманской долине. Комендантом II сектора являлся командир Учебного отряда контр-адмирал П.О. Абрамов.
   III сектор – северное и северо-восточное направление: дер. Черкез-Кермен – дер. Заланкой (Холмовка) – дер. Дуванкой (Верхнесадовое) – гора Азис-Оба (на плато) – дер. Аранчи (Суворово) – по возвышенностям севернее р. Качи до родника Алтын-Баир (напротив Суворово) и далее на запад до уреза моря, в 1,5 км севернее устья р. Кача. Командиром III сектора был командир 7-й бригады морской пехоты полковник Е. Жидилов. После его ухода с 7-й бригадой, комендантом III сектора стал командир местного стрелкового полка полковник Баранов. Сектор делился на два подсектора. Комендантом правого подсектора был назначен командир школы Учебного отряда полковник Дацишин. Левым подсектором командовал комендант всего III сектора. Коменданты секторов несли ответственность в т.ч. и за строительство оборонительных сооружений.
   Так было положено начало системе мер по организации сухопутной обороны Севастополя. После получения телеграммы Военный совет флота назначил комиссию для выбора передового рубежа обороны Главной базы. В состав комиссии вошли П.А. Моргунов (председатель), В.Г. Парамонов, Е.И. Жидилов, Н.А. Егоров, М.Г. Фокин, Н.А. Баранов, Б.К. Соколов, П.И. Бухаров и коменданты оборонительных секторов. Одновременно был начат подбор орудий, которыми можно было бы оснастить новый рубеж. Тип артиллерийского дота определяется орудием, которое устанавливается в доте, а эти орудия еще предстояло найти. В советской исторической литературе выборочно дается информация по тем источникам, откуда были получены орудия, которые установили на севастопольских рубежах. Создается впечатление, что флот, имея неограниченные ресурсы, выделил орудия для вооружения дотов и батарей. На самом деле все было совсем не так.
   В Севастополе орудий уже практически не оставалось. П.А. Моргунов описывает ситуацию с орудиями следующим образом: «После выделения артиллерийских орудий из Главной базы на чонгарско-перекопские рубежи в резерве орудий не осталось, и пришлось для установки в дотах использовать учебные орудия, изъятые из военных училищ и Учебного отряда и приведенные в боевое состояние в артмастерских». Действительно, для оснащения дотов береговой обороны пришлось пойти на ряд экстраординарных мер. Для вооружения дотов было принято решение установить в дотах орудия, восстановленные из учебных пушек Севастопольских училищ и орудия с потопленных и недостроенных кораблей.
   Иными словами, на вооружение береговых батарей Каркинитского сектора, на Южном берегу, на Чонгаре и Перекопе были использованы новые орудия, с солидным запасом прочности стволов, а для вооружения артиллерийских дотов вынуждены были использовать старые и учебные орудия, в большинстве случаев с изношенной материальной частью и «расстрелянными» стволами.
   Спустя неделю после завершения рекогносцировочной работы комиссии, 20 сентября 1941 г. акт был утвержден Военным советом флота и немедленно приступили к строительству Передового рубежа. Длина оборонительной линии должна была составить около 55 км. Она должна была быть оснащена морскими дальнобойными орудиями, большим количеством проволочных заграждений, надолбов, минных полей. Под выделенные орудия началось строительство артиллерийских дотов. В результате рекогносцировки было решено наметить передовой рубеж по линии: Камары – Чоргунь – Шули – Черкез-Кермен – Дуванкой – гора Азис-Оба – Аранчи и севернее по возвышенности до уреза моря в 1,5 км севернее устья р. Качи. На новом рубеже были спроектированы следующие узлы обороны: Аранчийский (от берега моря по реке Кача до с. Аранчи (совр. Суворово), Дуванкойский (р-н Бельбекской долины), Черекез-Керменский (р-н г. Эли-бурун, п. Шули (совр. Терновка), Чоргунский (р-н выхода р. Черная из Чернореченского каньона). В дальнейшем планировалось соединить узлы сопротивления укреплениями между ними. Альбом типовых конструкций был дополнен еще несколькими типами дотов: под 130-мм орудие ОСЗ, обр. 1913 г.; 100-мм орудие Б-24БМ, зенитное орудие 34-К. В дальнейшем от установки в дотах орудия 34К решили отказаться, дот получался слишком большим (на 3 м больше по длине и ширине, чем дот под 45-мм пушку 21-К), и пушки 34-К в основном были использованы для вооружения бронепоездов.
   Морские орудия, при всех их достоинствах, имеют ряд особенностей, ограничивающих их применение на суше. Они могут стрелять только по настильной траектории и не имеют возможности вести навесной огонь. Кроме того, угол снижения ствола у морских орудий составляет всего 5 градусов, что не позволяет устанавливать их на возвышенностях во избежание больших «мертвых» зон. Сложность проекта заключалась еще и в том, что часть береговых батарей была демонтирована со своих позиций. Отсутствовали орудия на старых батареях № 12, 13 и 14 (разоружение батарей № 12 и 13 произошло задолго до войны. – Б.Н.). Разоружение части береговых батарей Севастополя привело к перераспределению секторов обстрела и появлению новых зон, не простреливаемых артиллерией береговой обороны. Первыми строились Дуванкойский и Черкез-Керменский опорные пункты. Это было связано, прежде всего, с тем, что район этих опорных пунктов обороны находился в зоне, которая плохо простреливалась береговыми батареями базы.
   В районе Аранчийского опорного пункта действовала береговая батарея № 10, а в районе Чоргунь-Балаклава – батареи № 18 и 19. Кроме того, эти районы простреливались огнем батарей № 30 и 35. Именно поэтому первыми начали строительство дотов № 51-67. Но пока это был проект. На этом рубеже не существовало линии обороны. Запроектированный рубеж находился на достаточном расстоянии от города, были выбраны удобные для обороны рубежи, огневые точки были удачно расставлены, но... Для того, чтобы занять линию обороны длиной более пятидесяти километров, требовалось, по тактическим нормативам, не менее десяти дивизий. Однако в составе севастопольского гарнизона числились только 7-я бригада морской пехоты и Местный стрелковый полк № 1. Готовились стрелковые батальоны в учебном отряде ЧФ, училище береговой обороны, школах младших командиров, но и их численность была небольшой, да и то она постоянно уменьшалась. Из города были эвакуированы три военных училища, на Перекоп ушли два батальона 7-й бригады, вместо которых было начато формирование новых. Ушли в Одессу шесть отрядов моряков, сформированных в Севастополе.
   Общая численность войск севастопольского гарнизона к началу октября 1941 г. составила около 9 тысяч человек. Это при том, что по тактическим наставлениям на 50-километровый рубеж требовалось, как минимум, 75 тысяч человек! Практически все воинские части севастопольского гарнизона были задействованы на строительстве оборонительных сооружений. В связи со сжатыми сроками, нехваткой техники и квалифицированных кадров было принято решение многие огневые точки между узлами сопротивления строить деревоземляными. Дзоты строились теми частями гарнизона, за которыми были закреплены участки обороны. Так, в 3-м секторе дзоты строились силами 7-й бригады морской пехоты. Второй батальон бригады морской пехоты располагался в районе дер. Мамашай и был занят на строительстве дзотов и окопов в Аранчийском опорном пункте, третий батальон строил укрепления на плато Кара-Тау, пятый был занят на строительстве Дуванкойского узла. В то же время во втором секторе обороны работы шли медленно, учебный отряд людей выделял неохотно, работы были организованы плохо. Дзотов в этом районе было построено мало. Основные силы были брошены на строительство противотанковых заграждений в долине Кара-Коба. В первом секторе организация работ была еще слабее.
   В октябре было проведено еще одно учение, в котором участвовали корабли флота. По результатам учений издавались приказы. Нужно отметить, что учения показали слабую подготовку частей к боевым действиям. Для примера приведу один из приказов.
   «Итоги учения по обороне Главной базы 21 сентября 1941 г.
   1. Поставленные на учение задачи: определять время оповещения и развертывания частей на оборонительных рубежах, а также проверить выполнение указаний по устранению недочетов предыдущего учения – выполнены.
   На проведенном учении части секторов показали большую мобильность и лучшую организацию во время построения и перехода на рубежи по сравнению с предыдущим учением. Затрачено времени на занятие оборонительного рубежа: 32 мин. – Балаклавский участок; 40 мин.– Горучасток; 1 ч. 55 мин.– III сектор; 1 ч. 50 мин.– II сектор; 55 мин. – I сектор.
   2. Учение показало, что устранение недочетов идет слишком медленными темпами; за десятидневный промежуток времени между учениями часть из них снова повторилась. Основные недочеты, имевшие место во время учения при развертывании:
   1. Личный состав СНиС не знал о проводимом учении.
   2. Личный состав I сектора, расположенный в пулеметных дзотах № 19, 20, 21, не был оповещен о начале учения. Пулеметы накрыты чехлами, не было воды и патронов в дзоте № 19.
   3. Разведка, высланная при движении к рубежам, находилась в близком расстоянии от главных сил. Не отработаны ПВО, противохимическая оборона и противотанковая оборона. Во II секторе дежурная служба не организована, не были оповещены все части. На марше не было разведки и охранения. В III секторе командиры частей не доносят о выходе.
   При расположении на рубежах:
   Скрытыми подступами личный состав не пользуется. Личный состав не обучен применению к местности: занятие рубежей и отход производятся во весь рост, особенно выделяется II сектор.
   Местность, прилегающая к оборонительным рубежам, изучена плохо. Личный состав слабо ориентируется на местности... Маскировочная дисциплина неудовлетворительная. Личный состав ходит сверху окопов, толпится около КП. Радиостанция на КП I сектора не замаскирована...
   Наблюдение за подступами к дзотам и дотам плохое. Личный состав дзотов и дотов доверчиво относился ко всем лицам, проходившим вблизи мест расположения дзотов, принимая их за колхозников. Бутылки с горючей жидкостью не доставлены на рубежи (III сектор). Орудийные расчеты на Балаклавском участке не подготовлены для стрельбы по танкам.
   По связи:
   1. Связь КП участков с КП секторов однопроводная, ненадежная и никем не охраняется. В III секторе отмечены неоднократные случаи вырезывания телефонного провода. Обеспечение связью КП секторов с КП участков и с патронными пунктами в III секторе неудовлетворительное: связь подана через 3 часа 55 мин. после начала учения.
   2. Прохождение донесений от дотов и дзотов на КП сектора занимает много времени: от 40 мин. до 1 часа 35 мин. (III сектор).
   3. Недостаточно налажена связь ротных участков с дзотами в I секторе.
   По боевому управлению
   1. Штабы как орган боевого управления командиров секторов не сколочены: в I секторе обстановка на КП на карте не ведется; во II секторе сам начальник штаба занят нанесением обстановки на две карты; в III секторе штаб укомплектован командирами, не имеющими практики штабной работы. Пункт сбора донесений не отработан, запись ведет нач. штаба или нач. связи, из-за чего имелись крупные недочеты:
   а) ударная группа, посланная от 35 ББ в помощь командиру 2 участка, была задержана военно-политическим училищем, так как училище не было предупреждено.
   б) во II секторе в процессе развертывания штаб 40 мин. не имел связи с частями.
   в) в III секторе о занятии частями рубежей штабу стало известно через 1 ч. 35 м. (2-й участок). 17 краснофлотцев, вооруженных ППД, не были использованы и никакой задачи им дано не было (I сектор). Во II секторе не было организовано взаимодействие с зенитной артиллерией по отражению танков...».
   Далее в приказе следовали предложения по улучшению ситуации с подготовкой личного состава. Лучше всего подготовленным оказался левый подсектор 3-го сектора обороны, занятый 7-й бригадой морпехоты. Хуже всего обстояли дела во 2-м секторе, которым управлял командир Учебного отряда контр-адмирал П.О. Абрамов.
   Незнание и нежелание изучать местность впереди секторов дорого обойдется нашим воинам с первых же дней боев. Немецкие передовые подразделения, обученные ориентированию в гористой местности и снабженные откорректированными картами местности, неоднократно окажутся в тылу наших войск.
   Приказом командующего ЧФ № 00244 от 25.9.41 г. было начато формирование расчетов для дотов строящегося Передового рубежа. Для формирования расчетов был использован Запасной артполк, переведенный из Керчи. Часть офицеров была прикомандирована из полка училища Береговой обороны им ЛКСМУ. Специалисты для обучения обслуживанию орудий поступили с батарей береговой обороны.
   Чтобы ускорить работы в Дуванкойском опорном пункте применили т.н. бронедоты под 45-мм орудия. На бетонированную площадку устанавливалась стальная опалубка толщиной 20 мм, которая после заливки бетоном служила броневым усилением для дота и одновременно противооткольной обшивкой. Срок возведения такого дота был вдвое меньше. К 10 октября работы в Дуванкойском опорном пункте были практически завершены, оставалось построить только запроектированные пулеметные доты. Интересно и то, что в Аранчийском опорном пункте велись работы только силами войск, специалисты были задействованы на строительстве Черекез-керменского и Чоргуньского опорных пунктов, следовательно, строительство артиллерийских дотов задерживалось.
   Во втором секторе вели работы подразделения Учебного отряда ЧФ. В первом секторе должны были вести работы бойцы школы НКВД. Строительство капитальных объектов, дотов и КП вели гражданские специалисты, войсковым частям поручалось строительство земляных и деревоземляных укреплений. Через месяц после начала работ, были почти готовы Дуванкойский и Черекез-Керменский опорные пункты. В связи с отвлечением специалистов на строительство Передового рубежа работы на Противотанковом (Тыловом) рубеже замедлились.
   Показателен в этом отношении приказ Наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова от 06.10.1941 № 00356, в котором говорится:
   «Числить сформированными, и содержать по штатам как ниже указано:
   1. Три управления групп ДОТов:
   – пять Дотов;
   – четырнадцать ДОТов;
   – пятнадцать ДОТов.
   Управления группы ДОТов подчинить коменданту БО ГБ ЧФ. Дислокацию ДОТов определить приказом ВС ЧФ.
   2. Два управления групп ДОТов:
   – девять ДОТов;
   – шесть ДОТов.
   Дислокация ДОТов – район Дуванкой и Шули-Чоргун. Управления групп ДОТов подчинить коменданту БО ГБ ЧФ».
   В организационном плане управления дотов соответствуют делению обороны города на три сектора. По приказу идет четкое разделение на два рубежа: Передовой и Противотанковый. Цифры совпадают. Действительно, в Дуванкойском опорном пункте было девять дотов, а в Черекез-Керменском шесть (седьмой был построен позже). На Противотанковом рубеже в 1-м секторе достраивались пять дотов. Это доты № 30-34. Во втором секторе дотов получается много, но если разобраться, то это доты № 16-24, 26-28 и доты Инкерманской долины (40, 42, 44). Та же картина наблюдается и в 3-м секторе – доты № 1-10, 13, 35-37, 39 объединены в один рубеж. Данная нумерация артдотов условная, она дана по состоянию на 1.11.41 г., доты в период постройки имели совсем иное обозначение и нумерацию. Она применена для того, чтобы была понятна ситуация со строительством артиллерийских дотов. Следует обратить внимание на то, что при формировании личным составом дотов Главный рубеж опять не выделяется, а есть только Передовой и Противотанковый рубежи. Это путаница дорого обойдется нашим воинам в боях первых трех дней.
   Доты опорных пунктов, намеченные по проекту Передового рубежа, получили номера с 51-го по 74-й. Именно на этих строительных площадках активно велись работы до 14 октября 1941 г.
   По документам в первом секторе, на Балаклавском участке, числились еще восемь дотов 1А-8А под орудия 21-К. На самом деле, это не совсем так. Это были восемь орудий 21-К, распределенных по Балаклаве, и установленных за земляными насыпями, брустверами из мешков с песком или в иных укрытиях. В их задачу входила ПВО и противотанковая оборона Балаклавского сектора. Уже после начала первого штурма они были перестроены в доты открытого типа. Они представляли собой заглубленные на 1,2 м орудийные дворики с двумя погребами боезапаса.
   К 10 октября 1941 г. работы по строительству укреплений в двух узлах сопротивлении подходили к завершению, появилась возможность начать строительство укреплений между ними. К этому моменту Тыловой рубеж был завершен на 70%. Лишь на главном рубеже работы не велись из-за недостатка сил. Его готовность была близка к нулю. По предложению генерала-инженера А.Ф. Хренова, прибывшего в Севастополь 14 октября из Одессы, на линии Передового рубежа были добавлены несколько дотов береговой обороны. Так на дороге из села Дуванкой на хутор Мекензия на перекрестке с Екатерининской дорогой было предложено установить дот № 75, дорогу к поселку Кача было предложено перекрыть дотом № 76. Этот дот с сорванной взрывом крышей по сей день стоит слева у дороги в районе остановки «2-е сады» между «Звездным берегом» и поселком Кача. Ранее дорога на Качу и грунтовые дороги в районе деревни Мамашай не перекрывались дотами, т.к. считалось, что этот участок надежно прикрыт береговой батареей № 10, здесь строили только стрелковые позиции и пулеметные дзоты.
   Первую половину октября интенсивно шли работы по строительству передового рубежа и достройке тылового. Проект был, в основном, готов, утвержден командующим, и работы по этому проекту шли полным ходом. На многих позициях работы были близки к завершению.
   Воспользовавшись материалами исследования Александра Неменко, я привел подробный перечень работ, проводимых на основном и противотанковом рубежах до 16 октября. Выделенная мной контрольная дата – 16-е октября выбрана не случайно. На севере Крыма, в районе перешейков сложилась критическая ситуация, грозящая перерасти в катастрофу. Моторизованные части вермахта, при поддержке авиации перешли в решительное наступление, грозя прорвать оборону в районе Армянска. На помощь дивизиям 51-й армии, на пределе своих возможностей сдерживавших противника, в спешном порядке выдвигались дивизии Приморской армии, только накануне доставленные из Одессы морскими транспортами. В очередной раз, действуя под лозунгом «Оборона Севастополя проходит на Перекопе!», флот послал на север Крыма два бронепоезда, бригаду морской пехоты, подвижные батареи береговой обороны. Как следствие – на объектах рубежей под Севастополем наступила вынужденная тревожная пауза…
   Весь предыдущий блок информации я привел для того, чтобы исключить различные фантазии или спекуляции на тему готовности Севастополя к отражению немецкого наступления и о роли командования флота в подготовке севастопольского гарнизона к обороне. Именно с этой целью я привел выдержки из приказов, архивных справок и донесений по всем этапам строительства и вооружения тех участков и рубежей обороны, что должны были обеспечить части флота и гарнизона на канун боевых действий по отражению первого штурма Севастополя.
   Теперь нам предстоит оценить
   Фактический уровень оборудования и степень готовности рубежей обороны на момент выхода к ним противника 30 октября 1941 года.
   Для начала попробуем разобраться в том, какие укрепления были завершены к началу обороны и какие орудия на них были установлены. В отечественной литературе указывается, что к началу обороны Севастополя на трех оборонительных рубежах были построены 82 артиллерийских и 214 пулеметных дотов. Город был прикрыт огнем десяти береговых и множеством(?) зенитных батарей. Как пишет П.А. Моргунов: «К 1 ноября 1941 г. оборонительная система Севастополя включала:
   1. Тыловой рубеж обороны проходил в 3-6 км от города, его протяженность составляла 19 км, глубина – 300-600 м... На рубеже было построено 28 артиллерийских железобетонных дотов с морскими орудиями калибра от 45 до 100 мм, 71 пулеметный дот и дзот, 91 стрелковый окоп, 5 командных пунктов, 31,5 км противотанкового рва, 40 км проволочных заграждений в два кола, ходы сообщения и землянки в них на 2–3 человека. Оборудование рубежа было закончено к 15 сентября 1941 г.
   2. Главный рубеж обороны проходил в 8-12 км от города, его протяженность составляла 35 км, глубина – 300 м. На рубеже было построено 25 артиллерийских дотов и дзотов (из них 8 на Балаклавском участке), 57 пулеметных дотов и дзотов, 66 стрелковых окопов, 3 командных пункта, 8 км проволочных заграждений. Все доты, дзоты, окопы и КП имели ходы сообщения. Оборудование рубежа в основном было закончено в сентябре.
   3. Передовой рубеж обороны проходил в 15–17 км от города, его протяженность составляла 46 км. На рубеже было построено 29 артиллерийских дотов, 92 пулеметных дота и дзота, 232 стрелковых окопа, 48 землянок, командный пункт, 8 км проволочных заграждений, 1,7 км противотанкового рва, поставлено 9605 противотанковых и противопехотных мин. На всех рубежах в лощинах и ущельях были созданы так называемые огневые завесы, состоявшие из бочек с горючей смесью и железных трубопроводов. Всего было установлено 17 таких завес, и там были размещены 14, 15 и 67-я фугасно-огнеметные роты Береговой обороны. Кроме этого, было проделано много работ по строительству окопов, ходов сообщения, укрытий и т.д.»
   «…В береговой обороне находились: 1-й отдельный артиллерийский дивизион: башенные 305-мм батареи № 35 и 30, полубашенная 203-мм батарея № 10 и 102-мм батарея № 54; 2-й отдельный артиллерийский дивизион: береговые батареи № 2, 8, 12, 14 (калибр от 102 до 152 мм); 3-й отдельный артиллерийский дивизион: береговые батареи № 18, 19 (калибр 152 мм); отдельные подвижные тяжелые батареи № 724 и 725 (152-мм орудия); семь групп артиллерийских дотов и дзотов (82 морских орудия калибра от 45 до 130 мм), около 100 пулеметных дотов и дзотов; бронепоезд «Железняков» (три 76-мм орудия)» (13).
   Но далеко не все, о чем поведал нам генерал Моргунов, соответствовало ИСТИННОМУ положению. Анализ рабочих и отчетных документов показывает, что ни один из рубежей полностью готов не был. Более того, большей части батарей, указываемых в исследованиях по обороне Севастополя, на тот момент на местности не существовало.
   Давайте разберемся, чем реально располагали защитники Севастополя по состоянию на 30 октября. Вопрос по береговым батареям Севастополя сложен и запутан. Командующий флотом и Командование войсками Крыма старалось скрыть собственные неудачи, поэтому в документах обнаруживается множество нестыковок. В описании героической обороны Севастополя никто из авторов до Неменко не заострял внимание на вопросе, откуда появились орудия, защищавшие город с сухопутного направления.
   При прочтении многочисленных монографий создается впечатление, что все батареи севастопольской обороны были построены еще до войны, но это совершенно не так. Приведу пример.
   Приказ НК ВМФ от 3.9.41 г. № 0842.
   «…Числить сформированными на Перекопском перешейке и переданными в оперативное подчинение ВС 51-й армии:
   1. одну 4х152-мм бер. батарею № 121;
   2. одну 4х120-мм бер. батарею № 122…
   Исключить с закрытием штатов из состава БО ГБ ЧФ бер. батареи № 12 и № 13, обращенные на формирование 121-й и 122-й батарей. Кузнецов».
   Официальная версия, изложенная в мемуарах П.А. Моргунова, такова: «…15 августа 1941 года вышел приказ наркомвоенмора Н.Г. Кузнецова, по которому были сняты с позиций и отгружены со складов 31 стационарное орудие береговой обороны и переброшены на оборону крымского побережья и Перекопа». В некоторых источниках встречается цифра 34 орудия.
   Попытаемся проанализировать, сколько же всего орудий убыло на защиту Крыма. В оперативное подчинение 51-й армии был передан 120-й отдельный Перекопско-Чонгарский артдивизион. Это батареи:
   – 121-я (4х152-мм «Канэ», бывшая батарея № 12) располагалась на ст. Сиваш;
   – 122-я (4х120-мм ОСЗ «Виккерса», бывшая 13-я) 8км от ст. Таганаш (Соленое озеро);
   – 123-я (4х130-мм Б-13-1 орудия 1-й серии снятые при перевооружении эсминцев) Тюп-Джанкой (Предмостное);
   – 124-я (4х130-мм Б-13-1 орудия 1-й серии снятые при перевооружении эсминцев) полуостров Литовский.
   Вторая очередь установки батарей 120-го дивизиона:
   – 125-я (4х100-мм орудия, прибывшие в 1941 году для установки на севастопольских береговых батареях взамен устаревших орудий) Чонгар;
   – 126-я (3х130-мм ОСЗ Виккерса, орудия из резерва, предназначенного для «Червоны Украины» и «Красного Крыма») дер. Средний Сарай (Среднее);
   – 127-я (4х100-мм орудия, прибывшие в 1941 году для установки на севастопольских береговых батареях взамен устаревших орудий) поселок Геническая горка;
   – 727-я (?) (включена в 120-й АД позже, вооружение 4х152-мм «Канэ») Армянск. Существование батареи подтверждено, но вызывает сомнение номер, указанный в документах.
   Относительно 130-мм «перекопских» батарей стоит дать пояснения. На Черном море при строительстве эскадренных миноносцев проекта «7», их вооружили новой 130-мм артсистемой «Б-13». Система к тому времени еще не была конструктивно доведена до полной готовности, и новые орудия имели ряд серьезных недостатков, в том числе и низкую живучесть. Поэтому после доработки оборудования нарезов стволов в срочном порядке было начато перевооружение эсминцев на аналогичные системы «Б-13-2» с новой системой нарезов. Орудия «Б-13» первой серии, снятые с эскадренных миноносцев, хранились на складах артиллерийского управления. Всего на Черном море было 20 орудий первой серии, из них в Севастополе находились 16 орудий. Четырнадцать пушек были отправлены на север Крыма в составе 120-го артдивизиона, а два некомплектных орудия остались в Севастополе. Т.е. только в 120-мм ОАД в составе девяти батарей было 31 орудие. Цифра совпала, но это еще далеко не все.
   Здесь нет упоминания о двух зенитных батарей ЧФ (8 шт.), о двух 152-мм подвижных батарей (8 шт.) и... это только орудия, переданные в оперативное подчинение 51-й армии на Перекопе и Чонгаре. Орудия с севастопольских складов были выделены на создание отдельных батарей на побережье в Каркинитском секторе обороны, для усиления керченской ВМБ, для создания батарей в районе Феодосии, Судаке, Алуште. Во исполнение директивы Ставки от 14 августа было решено всю территорию Крыма(?) превратить в крепость. Батареи установили от Перекопа через Бакальскую косу, Ак-Мечеть (Черноморское), Евпаторию, Алушту, Судак, Керчь до Чонгара. В их число вошли и орудия, установка которых ранее планировалась в дотах Севастополя. В дополнение к существовавшей в Ак-Мечети батарее № 28 (4х152-мм Канэ) восстанавливается батарея № 27 у Ярылгачского озера (3х152-мм Канэ) и на Бакальской косе (№ 717 – 3х130-мм). Это перечень стационарных батарей береговой обороны. Неменко не учел: орудия береговой обороны – подвижные, на мехтяге – № 725 (полевые орудия 4х152-мм «МЛ-20»), № 868 (3x76-мм), № 869 (6x122-мм), № 867 (3x76-мм). Т.е. в Каркинитский сектор ушли еще 6 стволов береговой артиллерии. Был усилен Керченский участок обороны, в районе Арабатской крепости была установлена батарея № 128 (4х100-мм орудия «Б-24 БМ» прибывшие в 1941 году для установки на севастопольских береговых батареях взамен устаревших орудий). Были сформированы батареи № 735 –100-мм «Б-24 БМ», БК № 736 – 4 шт. «21-К», БК 17 – 45-мм 4 шт. «21-К» (расположение которых пока не установлено), БК 7 и БК 5 по четыре 75-мм Канэ каждая (расположение пока не установлено). На дальних подступах к Севастополю на так называемом «Промежуточном» рубеже были установлены батареи № 53, 4, 17, 47, 478. Для создания береговых батарей были использованы даже те орудия, которые были сняты с вооружения. Но и это еще далеко не все. Никто из авторов до Неменко не упоминал о том, что из Севастополя ушли еще 17 орудий. Это были орудия бронепоездов, построенных весной 1942 года для Крымского фронта. Для вооружения бронепоездов были использованы 12 универсальных орудий «34-К», 3 орудия Лендера и два орудия, системы которых установить не удалось. Эти орудия также не вернулись в Севастополь, будучи захваченными в составе разбитых и поврежденных бронеплощадок. В это число не вошли орудия, переданные со складов ЧФ для вооружения судов торгового флота и вооружения т.н. канонерских лодок. Не учтены орудия, выделенные для обороны Тамани, а ведь и они ранее находились на Севастопольских складах. Всего из Севастополя было взято 109 орудий флота. И это при том, что спустя два месяца в самом городе ощущалась острая нехватка орудий.
   Существует мнение о том, что установленные в чистом поле морские орудия, не имели маскировки, слишком сильно выделялись и поэтому легко выводились из строя противником. На самом деле это не так. Да, действительно, не имея опыта маскировки в степных районах, морские орудия ставились открыто и основательно не маскировались. Но главная проблема оказалась в другом: не был организован должным образом подвоз боезапаса к этим орудиям. Плохо сработали тылы флота. Большинство морских орудий достались в руки немецких войск неповрежденными или выведенными из строя своими расчетами. Этот тезис подтверждают многочисленные снимки захваченных немцами береговых батарей Крыма. Орудия не имели боевых повреждений, большинство орудий на немецких снимках либо в боевом состоянии, либо взорваны расчетами. Определить это несложно. Обычно орудие уничтожалось закладкой взрывчатки в ствол, поэтому отличить взорванное орудие от поврежденного в бою можно по внешним признакам. Щиты орудий не имеют следов попаданий снарядов, но видно большого количества стреляных гильз, т.е. орудия были выведены из строя отнюдь не огнем противника.
   Так или иначе, но в период с августа по октябрь Севастополь лишился части подготовленных береговых батарей, а вместо них появились новые. Создается впечатление, что их доставили из огромных военных резервов, откуда и поставлялись боеприпасы к этим орудиям. Два основных завода, производивших морские орудия, к тому времени были блокированы противником. Завод «Большевик» (бывший Обуховский, производивший орудия с индексом «Б») остался в окруженном Ленинграде. Подмосковный завод им. Калинина (выпускавший пушки с индексом «К») находился в процессе передислокации на Урал и существенно сократил выпуск продукции. Такая же картина была по боеприпасам, выпуск которых к морским орудиям в первый год войны резко сократился. Ситуация осложнялась еще и тем, что на вооружении флота стояли орудия различных артсистем, боезапас к которым не был взаимозаменяемым. На вооружении стояло много орудий дореволюционного производства. Острая нехватка орудий заставила использовать даже те артсистемы, от которых в свое время было принято решение отказаться. К примеру, командиром 1-го артдивизиона майором Радовским на территории севастопольского артзавода были найдены шесть списанных орудий «Б-2».
   Ранее эти орудия составляли зенитное вооружение крейсера «Красный Кавказ» (4 шт.) и подводных лодок типа «Декабрист» (2 шт.). Конструкция орудий «Б-2» была признана неудачной, и их заменили на более современные артсистемы, а эти орудия списали. Одно из орудий было передано училищу береговой обороны в качестве учебного пособия. Еще одно орудие числилось за подводной лодкой «Д-6», стоявшей в ремонте в Севастополе. Из найденного орудийного металлолома удалось восстановить четыре пушки. Они и составили батарею № 54, которая первой встретила врага на подступах к Севастополю в районе Николаевки. Командиром батареи стал лейтенант И. Заика, только в июне 1941 г. закончивший ВМУБО.
   Орудия для оснащения сухопутных рубежей снимали даже с действующих береговых батарей. В период с 25 октября по 30 октября 1941 г. с батареи № 2 снимается два орудия для установки в дотах. А чуть позже снимается и третье орудие. Восстанавливается батарея только в период между штурмами. В воспоминаниях П.А. Моргунова об этом говорится как бы между прочим: «…2 декабря была восстановлена и укомплектована личным составом батарея № 2». Имеется эта информации и в рапорте командира батареи, датированном 29 октября 1941 г., в котором сказано: «...орудий исправных на позициях – 1 шт.». Это вместо трех орудий, положенных по штатному расписанию
   Из анализа ряда документов, по состоянию на 30 октября 1941 года батарей оказывается намного меньше, чем пишет П.А. Моргунов. Если по составу первого и третьего артиллерийских дивизионов расхождений нет, то указанные во втором дивизионе береговые батареи № 2, 12, 14 по состоянию на 30 октября на позициях отсутствовали. Батарея № 2 была разоружена для оснащения дотов береговой обороны. По приказу НК ВМФ батарея № 14, стационарные позиции которой были в районе ЧВВМУ, была разоружена для переброски орудий в Керчь, и ее орудия находились на складах. Казалось бы, нестыковка, но П.А. Моргунов сам дает ключ к разгадке. Он указывает калибр орудий батарей. Сопоставление документов и воспоминаний ветеранов дают разгадку этих нестыковок. Так что, можно с полным основанием утверждать, что по состоянию на 30 октября этих батарей не существовало!
   Непосредственная угроза захвата Севастополя, возникшая в последнюю неделю октября, заставила коменданта Береговой обороны установить все имеемые в городе орудия на временных, часто деревянных основаниях. Так, на позициях бывшей царской батареи № 12 были установлены два 60/102-мм орудия ОСЗ со сторожевого корабля «Шквал». Орудия бывшей учебной батареи № 14 установили на бывшей старой батарее № 3. Орудия вновь сформированной батареи № 242, приготовленные для отправки в Керчь, в состав 210-го артдивизиона, в задачу которого входила защита Таманского побережья, были установлены на позициях батареи № 14. Но все это было сделано чуть позже, уже в ходе отражения первого штурма. По состоянию на 30.10.41 г. этих орудий не было на позициях. Зато были другие. В октябре, еще до начала первого штурма, из орудий затонувшего эсминца «Быстрый» была сформирована временная береговая батарея в районе лагеря ВМУБО на Северной стороне вблизи Северного укрепления. Эта батарея впоследствии получит № 112-й. Кроме того, из орудий поврежденного эсминца «Совершенный» на Малаховом кургане была установлена временная батарея (впоследствии ставшая 111-й).
   Вышеприведенная информация по изысканию и распределению артиллерийских орудий по рубежам обороны приводит к печальным выводам. Резво выполняя директивы Генерального штаба и Наркома ВМФ, командующий флотом выделял из флотских резервов современное и технически исправное артиллерийское вооружение, направляя его сначала в поддержку войск, оборонявших Одессу, затем на создание секторов береговой обороны на Южном берегу, на Арабатской стрелке, в Каркинитском заливе, под Евпаторией, Керчью и Феодосией. В поддержку дивизий 51-й армии на север Крыма были направлены самые современные самоходные артиллерийские установки. Как мы уже отмечали, для выполнения тех же директив, приходилось снимать орудия с действующих и учебных батарей береговой обороны. Теперь же, для обеспечения обороны рубежей Главной базы флота, зачастую, приходилось использовать различный артиллерийский хлам, в хорошее время годный разве только на сдачу в качестве металлического лома. Среди военного люда, не отягощенного избыточной интеллигентностью, в качестве комментария подобной ситуации сказали бы: «Отдай жену дяде, а сам иди к бл…».
   Разве командующий флотом со своими заместителями не должен был отслеживать и регулировать процесс распределения артиллерии? До середины октября не наблюдается ни одного документа, в котором командующий доносил бы Наркому о колоссальном расходе орудий и о проблемах с вооружением тех же береговых батарей и артиллерийских дотов. Кто бы сомневался в том, что ни единого ствола, не говоря уже об артиллерийских установках, не покинуло пределы Главной базы флота без письменного разрешения командующего флотом? Я специально привел документ по передаче Военным советом флота Военному совету 51-й армии в оперативное управление 120-го Отдельного артиллерийского дивизиона. Примерно по такой же схеме оформлялась передача остальных артиллерийских батарей и дивизионов.
   Все последующие послевоенные годы стыдливо замалчивалась информация о том, насколько эффективно использовалась береговая артиллерия, установленная в этот период вдоль Южного берега, под Ялтой, Керчью. Если артиллерия, посланная на север Крыма, перед тем как ее пришлось уничтожить в процессе оставления рубежей, успела израсходовать по наступавшим немецким частям, выделенный ей боезапас, значительная часть артиллерии, установленной на Южном берегу, была позорно брошена, либо бездарно потеряна, не сделав по врагу ни единого выстрела! Исключение составляли батареи Каркинитского, Арабатского, а затем Таманского секторов обороны. Самым досадным во всей этой истории было ее продолжение. Немцы, восстановив значительную часть этих орудий, успешно использовали их по нашим кораблям, осуществлявшим рейды для обстрела объектов противника на побережье Крыма, а затем по отражению наших десантов, высаживавшихся в Евпатории, Судаке, Керчи и Феодосии! Особенно печально такая картина смотрелась на фоне того, как «приморцы», спасая свою артиллерию, на своих плечах протащили тяжелые орудия по горным дорогам и доставили их в Севастополь. В их числе были даже экзотические польские орудия, к которым не оставалось боезапаса. Вы думаете, кто либо из командования флотом и береговой обороны понес наказание за столь «рациональное» и «эффективное» распределение и использование береговых огневых средств?
   По обеспечению орудиями дотов ситуация была гораздо хуже. В книге П.А. Моргунова на одну и ту же дату дается разное количество построенных пулеметных дотов и дзотов. Если просуммировать количество пулеметных дотов, то получится цифра 220, в другом месте указывается цифра «около 100 пулеметных дотов и дзотов». Последняя цифра похожа на реальную, но и она сильно завышена. По документам получается, что были построены: 32 пулеметных дота и СЖБОТа (из них 25 на тыловом рубеже) и около 50 дзотов (по отчетам комендантов секторов). Такая же картина получается и по артиллерийским дотам. Если сложить количество дотов по рубежам получится цифра 82 артиллерийских дота. Цифру 82 повторил и историк Басов, публикации которого заслуживают доверия.
   Г.И. Ванеев назвал другую цифру: «К началу боев за Севастополь на трех сухопутных рубежах было построено 75 артиллерийских дотов, 232 пулеметных дота и дзота, противотанковый ров длиной 32,5 км; установлено 9576 противотанковых и противопехотных мин, произведено много других инженерных работ». Но вот в приложениях 3 и 4 к книге Г.И. Ванеева (если просуммировать количество дотов на всех трех рубежах) получится другая цифра. Двадцать восемь дотов на передовом рубеже, сорок три на главном, и двадцать пять на тыловом. В сумме получится 96, т.е. на двадцать один дот больше, чем в тексте. Помимо этого, в Приложениях к книге Г.И. Ванеева присутствует ряд других неточностей. Так, например, количество заминированных дотов и КП превышает количество построенных. А минирование окопов, противоречит здравому смыслу, и сомнительно, чтобы такая бредовая идея осуществлялась на практике. Все эти факты заставляют настороженно относится к этому источнику. Для определения количества построенных дотов Г.И. Ванеев использовал архивные документы, хранящиеся в ЦГА ВМФ, в частности Отчет по обороне Севастополя, составленный в октябре 1942 года…
   Но именно в этих отчетах содержится информация, вызывающая большие сомнения. Руководителям обороны Севастополя нужно было отчитаться за проделанную работу, не забывая о том, что Севастополь был оставлен с колоссальными потерями в людях и техники. Попробуем разобраться, сколько же всего вооруженных артиллерийских дотов было на рубежах Севастополя.
   По данным историков получается 74 дота. Еще 8 дотов балаклавской группы. То есть, всего получается 82 дота. Нумерация дотов вроде бы подтверждает эту цифру. Последний из намеченных к постройке дотов на плато Кара-Тау, имел номер 82. Косвенно эту цифру подтверждает ряд документов. Из состава запасного артиллерийского полка были сформированы семьдесят четыре расчета, еще восемь были сформированы за счет школы младших командиров морской погранохраны и школы младших командиров БО и ПВО. Итого получается восемьдесят два расчета, так что цифра подтверждается, в том числе, и содержанием соответствующих приказов.
   Возвращаясь к вопросу о готовности севастопольского гарнизона к отражению противника, стоит обратить внимание на дату издания приказа, определявшего организацию системы огневых средств на рубежах обороны.
   Со значительным опозданием, когда 54-я батарея лейтенанта Заики уже вела бой с противником под Николаевкой, был издан Приказ Командующего ЧФ от 31.10.1941 г. № 00311:
   «Во исполнение приказа НКВМФ Союза СССР № 00356 от 6.10.41 года приказываю:
   1. Сформированные моим приказом № 00206 от 2.9.41 г. и 00244 от 25.9.41 г. ДОТы БО ГБ числить в нижеследующем составе:
   1-e управление группы ДОТов: (20 дотов).
   – 1-й взвод – ДОТы №№ 15, 16, 17, 18, 19; (5 дотов);
   – 2-й взвод – ДОТы №№ 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26; (7 дотов);
   – 3-й взвод – ДОТы №№ 27, 28, 46; (3 дота);
   – 4-й взвод – ДОТы №№ 14, 40, 41, 42, 43; (5 дотов);
   2-е управление группы ДОТов: (20 дотов).
   – 1-й взвод – ДОТы №№ 1, 2, 35,36, 37, 45; (5 дотов);
   – 2-й взвод – ДОТы №№ 3, 4, 5, 7, 8, 39; (6 дотов);
   – 3-й взвод – ДОТы №№ 9, 10, 11, 12, 13; (5 дотов);
   – 4-й взвод – ДОТы №№ 6, 38, 44; (3 дота);
   3-е управление группы ДОТов: (5 дотов);
   – 1-й взвод – ДОТы №№ 76, 77; (2 дота);
   – 2-й взвод – ДОТы №№ 51, 52, 78; (3 дота).
   4-е управление группы ДОТов: (12 дотов).
   – 1-й взвод – ДОТы №№ 54, 55, 56; (3 дота);
   – 2-й взвод – ДОТы №№ 57, 58, 75; (3 дота);
   – 3-й взвод – ДОТы №№ 53, 59; (2 дота);
   – 4-й взвод – ДОТы №№ 62, 63; (2 дота);
   – 5-й взвод – ДОТы №№ 60, 61; (2 дота);
   5-е управление группы ДОТов: (11 дотов).
   – 1-й взвод – ДОТы №№ 64, 65, 66, 67, 68; (5 дотов);
   – 2-й взвод – ДОТы №№ 69, 70, 71, 73; (4 дота);
   – 3-й взвод – ДОТы №№ 72, 74; (2 дота).
   6-я группа ДОТов (без управления):
   – 1-й взвод – ДОТы №№ 29, 30, 31, 32, 33, 34. (6 дотов).
   2. Командир группы ДОТов по совместительству командует одним из взводов в группе.
   3. Сверх штата можно содержать:
   – 14 командиров взводов, 8 ДОТов...»
   Требуется дать некоторые пояснения к содержанию этого приказа.
   Имелось ещё 8 дотов сверх оговоренного в Приказе штата – это Балаклавская, 7-я отдельная батарея (группа) дотов, расчеты которой были сформированы за счет учебных батарей школы НКВД и школы младших командиров БО и ПВО. По документам количество дотов подтверждается. Но здесь речь идет о формировании расчетах Дотов. Построенных и готовых к боевому использованию дотов было намного меньше. Если изучить этот вопрос внимательно, то выяснится, что последовавшие события внесли поправки в этот список.
   Доты № 14, 15, 25, 29, 38, 41, 43, 45, 46 по состоянию на 30.10.41 г. не были построены. Доты № 80, 81, 82 не существовали даже в проекте. На девяти дотах тылового рубежа еще велись работы. Это доты № 7, 12, 14, 15, 18, 20, 25, 28, 30, 33. Велись работы на дотах № 44, 42, 40, 77, 78. Т.е. по состоянию на 30.10.41 г. были построены 55 дотов. Нужно сказать, что понятие ДОТ в условиях Севастополе могло означать морское орудие, установленное в круглом окопе с небольшими деревоземляными или бетонными погребами. Но это то, что касается строительства. Артиллерийский дот – это, прежде всего, орудие, предназначенное для уничтожения противника. А вот орудий для установки в дотах было явно недостаточно. Если по состоянию на начало октября было 45 орудий, то по состоянию на 30 октября их стало пятьдесят одно. По документам, которые хранятся в том же архиве цифру можно уточнить.
   По состоянию на 30.10.41 г. в дотах БО ГБ и на открытых огневых позициях установлено: 25 шт. 46/45-мм орудий (21-К), из состава трех батарей, в т.ч. и учебных, трех орудий с ЭМ «Быстрый», двух орудий с БТЩ, находящихся в постройке, орудий с ремонтируемых, строящихся и поврежденных кораблей и подводных лодок.
   Четыре 75-мм орудий Канэ, ранее составлявших временную батарею в районе Балаклавы; 6 – 76,2-мм орудий Лендера, ранее составлявших зенитное вооружение линкора «Парижская коммуна», снятых с ЛК при модернизации в 1939 г.; 2 орудия «Б-2», демонтированных с подводных лодок типа «Д» в ходе модернизации. Еще одно орудие числилось за ПЛ «Д-6», но оно было установлено в доте позже; 10 орудий Б-24 БМ. Эти орудия ранее составляли вооружение береговой батареи № 2, двух БТЩ, строившихся на заводе № 201 и четырехорудийной батареи, предназначенной для замены устаревших орудий береговых батарей Севастополя. 4 пушки «Б-24» ПЛ, демонтированных с недостроенных подводных лодок, ранее строившихся в Николаеве. 76-мм пушка «34-К» с потопленного ЭМ «Быстрый»; три 130-мм орудия ВМУБО. То есть, всего на рубежах Севастополя было установлено 55 орудий, что намного меньше, чем указывается в официальных исследованиях по обороне.
   По-настоящему боеготовыми были доты передового рубежа. В различных документах даются разные источники получения орудий. Это связано с тем, что орудия ВМУБО получались со складов флота, куда последние поступали с кораблей ЧФ. Так, одно орудие «Б-2», числившееся на ПЛ «Д-4», было передано ВМУБО, а затем установлено в доте № 53. Уже в ходе первого штурма Севастополя орудия с потопленных и поврежденных кораблей были переданы для оснащения дотов и севастопольских батарей. Так, в ходе налета немецкой авиации была сильно повреждена подводная лодка «Д-6», эсминцы «Совершенный», «Беспощадный», потоплен крейсер «Червона Украина». Орудия этих кораблей были установлены на сухопутных рубежах, но эти орудия были установлены позже, уже после первого штурма.
   Анализ состояния оборонительных рубежей Севастополя показывает, что перед первым штурмом ни одна линия обороны полностью готова не была. Сплошной обороны вокруг города просто не существовало! Город к обороне оказался не готов. Постоянная смена планов, распыление сил, отсутствие единой концепции обороны, привели к тому, что ни одна из линий обороны не была полностью готова к отражению противника. В то же время общий объем и качество выполненных работ делают честь флотским строителям и местному населению.
   Последняя информация позволяет утверждать, что если бы Манштейн увеличил число передовых штурмовых батальонов, и наступали бы они более широким фронтом, то прорыва противника к берегу Северной бухты было бы не избежать. К чему бы это привело в первых числах ноября, когда Приморская армия не вышла к Севастополю, не сложно предположить.
   Нехватка штатного вооружения, выставляемого на рубежах обороны, заставляла севастопольцев применять нестандартные оборонительные меры. Так, например, были созданы т.н., «огневые завесы». Корабельные цистерны, расположенные на возвышенностях, были заполнены смесью мазута и серы. Емкости имели слив в трубопроводы с отверстиями или в лотки, проложенные поперек долин. В нужный момент жидкость поджигалась из огнемета, перегораживая огненным валом долину. Для обслуживания этих сооружений были созданы фугасно-огнеметные роты. Опыт боевого применения этих сооружений неизвестен, но, по свидетельству Неменко, остатки этих сооружений до 1973 года сохранялись в Чернореченской и Качинской долинах. В Чернореченской долине это была большая цилиндрическая цистерна на ногах, из которой шел слив в бетонный лоток, уложенный поперек долины. Слив горючей жидкости в лотки производился открыванием корабельного клинкета.
Результаты работы по рубежам обороны
   
                Тыловой           Главный
1. Построено артиллерийских дотов 25       43
2. Построено пулеметных дотов и дзотов 74       57
3. Отрыто стрелковых 91       66
4. Сооружено командных пунктов 5       3
5. Отрыт противотанковый ров 34       –
6. Установлено проволочных заграждений в два ряда кольев 40       –
7. Установлено орудий в железобетонных дотах –       16
   
Приложение 3 из книги Г.И. Ванеева «Севастополь. Хроника героической обороны». Составлено Г.И. Ванеевым по документам: Рос. гос. арх. Военно-Морского Флота (далее – РГАВМФ). – Ф. 10, д. 17716, л. 106; Ф. 2095, оп. 0019526, д. 2, л. 66-67.
   
   Обратимся к фактам: с 28 октября по 2-е ноября вице-адмирал Октябрьский находился на Кавказе, проверяя готовность баз перед переводом кораблей основного боевого ядра флота в Кавказские базы. Когда в последних числах октября враг появился под самым городом, гарнизон базы состоял из местного караульного полка и двух полков морской пехоты неполной численности. Полк запаса береговой артиллерии составил расчеты артиллерийских и пулеметных дотов и дзотов. За командующего в Севастополе оставался контр-адмирал Гавриил Жуков. Именно благодаря его энергии и инициативе их экипажей кораблей и частей флота были в считанные часы сформированы флотские батальоны, которые тут же выдвигались на назначенные им рубежи обороны. В период с 1 по 3 ноября, с момента получения моряками оружия и до того момента как они занимали места в окопах проходило всего несколько часов. За считанные дни число защитников города, выдвинутых на позиции, достигло 20 тысяч человек. Именно эти батальоны, плюс прибывшая с Кавказа 8-я бригада морской пехоты, опираясь на поддержку береговых батарей, и неся большие потери, сдержали врага на подступах к городу, не дали ему сходу прорваться к бухтам. О роли Гавриила Жукова в обороне Севастополя мы еще вспомним по декабрьским событиям.
   К 1 ноября было сформировано 100% расчетов артиллерийских дотов береговой обороны. Организационно было создано семь групп ДОТов, о чем мы уже вели речь. В основном на формирование расчетов были направлены бойцы запасного артиллерийского полка береговой обороны. Возраст запасников-артиллеристов составлял от 30 до 45 лет. Под стать своим подчиненным был командир полка – 55-летний полковник Шемрук Николай Герасимович. С материальной частью дотов были серьезные проблемы. Построено было только 75% запроектированных дотов и всего 25% полевых укреплений: окопов, проволочных заграждений, блиндажей. Курсантам и морским пехотинцам, выделенным в обеспечение дотов, приходилось самостоятельно оборудовать выделенные им рубежи обороны. Знал дальновидный генерал Аркадий Хренов, «творчески» корректируя архивные материалы, что рано или поздно посуточно и почастно будут исследоваться следы его «плодотворной» деятельности! Не отставал от него в этом отношении и генерал Петр Моргунов в процессе работы над своими воспоминаниями…
   Вернемся еще раз к составу частей, находившихся в составе гарнизона Севастополя на момент первых боев на его рубежах... Формирование частей, направленных на рубежи обороны в период с 28-го октября по 4-е ноября.
   В городе оставались воинские части Черноморского флота и Приморской армии, не ушедшие в помощь войскам, оборонявшим Крым. В составе гарнизона оставались из состава береговой обороны: Местный (караульный) полк трехбатальонного состава, командир полковник Баранов. Местный стрелковый полк главной базы ЧФ был почти полностью укомплектован. Личный состав полка имел средний возраст 33 года, т.е. он был укомплектован в основном запасниками, имевшими неплохую подготовку, в том числе и полевую. Большинство командиров этого полка были выпускниками Севастопольского училища береговой обороны им. ЛКСМУ. Запасной артполк, переведенный незадолго до этого из Керчи, был направлен для формирования расчетов дотов. 30 октября 54 расчета, сформированные из состава полка, заняли свои боевые посты в дотах береговой обороны, остальной личный состав полка был сведен в два батальона: 1-й батальон запасного артполка (командир м-р Людвинчуг, призван из запаса) 2-й батальон запасного артполка (командир военинженер 3 ранга Ведмедь).
   Кроме этого на базе частей береговой обороны было начато формирование нескольких батальонов. Из состава береговой обороны к 31 октября 1941 г. были сформированы:
   – батальон Школы запаса береговой обороны: 950 человек, 5 станковых пулеметов. Командир – начальник школы полковник Касилов И.Ф. Несмотря на малочисленность батальон имел отличную подготовку и обученный личный состав.
   – батальон Школы младших командиров береговой обороны и ПВО и из личного состава химчастей (командир – капитан Кудрявцев П.С.). Батальону были даны 5 станковых, 10 ручных пулеметов и приданы 3 броневика (один – в ремонте), две танкетки, два огнеметных танка. Краснофлотцы направлялись в школу командованием частей по представлению комсомольских организаций. После прорыва немецкими частями Ишуньских позициях были приняты срочные меры по эвакуации частей из Каркинитского сектора обороны и ряда приморских городов. Из этих частей до 30 октября были сформированы номерные батальоны морской пехоты:
   – 16-й батальон морской пехоты был сформирован из частей, эвакуированных из Евпатории кораблями флота. Командиры: сначала – капитан Ушаков, затем – капитан Львовский Николай Георгиевич.
   – 15-й батальон. Сформирован из частей, оборонявших Ак-Мечеть, Тарханкут, эвакуированных кораблями флота. Командир – капитан Стольберг.
   К Севастополю вместе с краснофлотцами береговых батарей смогли выйти разрозненные части дивизий, ранее выделенных для охраны побережья. На момент прибытия в Севастополь численность их не превышала трех пехотных рот . В основном, это были бойцы 488-го и 493-го полков 321-й стрелковой дивизии. Это были полки местного формирования. Оказавшись в окружении после прорыва немцев в направлении Севастополя, большая часть личного состава этих полков попросту разбежалась по домам, и только отдельные подразделения, сохранив подобие воинских формирований, примкнули к батарейцам-морякам, выходящим из окружения. Эти бойцы были включены в 15-й и 16-й батальоны. При планировании десанта в Евпаторию в январе 1942 года командование СОР, учитывая примерное количество «домоседов» из бывших полков 321-й дивизии, несколько преувеличило число потенциальных «повстанцев». Но сам факт «восстания» местных жителей Евпатории при высадке в порту нашего десанта подтверждал генерал Манштейн в своих воспоминаниях.
   – 17-й батальон морской пехоты – 811 человек. Командир – старший лейтенант Л.С. Унчур.
   – 18-й батальон морской пехоты – 1120 человек, 7 станковых пулеметов. Командир – капитан А.Ф. Егоров. По неподтвержденным данным батальон был сформирован из частей, эвакуированных из Алушты кораблями флота.
   – 19-й батальон морской пехоты. Сформирован только 2 ноября – 557 человек, 5 пулеметов. Командир – капитан М.С. Черноусов. По неподтвержденным данным батальон сформирован из морских частей, эвакуированных из Ялты. Если бы стали искать подтверждение этих данных, то столкнулись с необходимостью объяснения причин, почему не были взорваны береговые батареи Алушты и Ялты при оставлении их личным составом…
   В составе береговой обороны находился и отдельный саперный батальон береговой обороны (будущий 178-й отдельный саперный батальон), а также три строительных батальона.
   Вторым источником формирования частей в Севастополе последних дней октября стала Приморская армия. Нужно отметить, что на Перекоп Приморская армия выдвинулась не вся. Часть ее подразделений, в основном укомплектованных севастопольцами, осталась в городе. Из состава Приморской армии в Севастополе оставался 3-й полк морской пехоты. Здесь его новым командиром стал подполковник Затылкин В.Н., которого 7 ноября 1941 г. сменил полковник Гусаров Сергей Родионович.
   1330-й полк 421-й дивизии. Полк этот был сформирован в основном из моряков – севастопольцев и одесситов. Были и другие части: два артиллерийских полка, якобы не обеспеченные тягачами, батальон химзащиты, дивизионы ПВО и пр. Еще одним источником формирования частей для обороны являлись военные учебные заведения и подразделения. Военно-морское училище и училище Зенитной артиллерии были эвакуированы из Севастополя, но в городе оставалось еще много учебных частей.
   Из их числа были сформированы:
   – батальон ВМУБО (командир – полковник Костышин) – 1138 человек, 12 пулеметов, 3 – 76-мм орудия, 3 – 82-мм миномета;
   – батальон Школы младших командиров морпогранохраны НКВД. В школу для подготовки направлялись пограничники-каспийцы (в основном астраханцы), черноморцы (в основном, одесситы), пограничники речных флотилий. В ШМК НКВД бойцы направлялись только по представлению парторганизаций. В июле 1941 г. На базе этой школы началась подготовка младшего командного состава для будущих частей морской пехоты из числа призываемых из запаса краснофлотцев. Для этого в ней еще в августе 1941 г. был создан учебный батальон морской пехоты под командованием капитана Бондаря. В этом батальоне из матросов запаса готовили сержантов и старшин для частей морской пехоты. На вооружении батальона было стрелковое оружие, 3 ручных и 5 станковых пулеметов. Были формированы расчеты для восьми 45-мм дотов отдельного Балаклавского участка. Артиллерия дотов – учебная батарея школы и противокатерная батарея;
   – батальон морской пехоты из состава техникума ЭПРОН и строительной роты. Сформирован в Балаклаве – 734 человека. Вооружение – исключительно стрелковое. После первого штурма батальон был расформирован, а водолазный техникум отправлен на Кавказ.
   Из состава учебного отряда ЧФ были сформированы:
   – 1-й батальон Электромеханической школы. Командир – капитан Когарлыцкий;
   – 2-й батальон Электромеханической школы. Командир – капитан Жигачев;
   – батальон морской пехоты из состава школы Оружия учебного отряда, 755 человек, 9 пулеметов. Командир – полковник П.Ф. Горпищенко, бывший начальник Школы оружия. Сформирован в Севастополе, укомплектован на 75% севастопольцами, подготовка отличная;
   – батальон морской пехоты из состава Школы связи учебного отряда: 687 человек, 3 станковых пулемета. Командир – инженер-лейтенант П.А. Губичев, бывший начальник школы;
   – батальон морской пехоты из состава Объединенной школы учебного отряда, 1250 человек, 5 пулеметов. Командир – майор П.Н. Галайчук.
   Стоит отметить, что в батальонах учебного отряда были собраны лучшие краснофлотцы и младшие командиры Черноморского флота. Почти все они были комсомольцами, имели рост от 170 см и имели образование не ниже 8 классов – очень высокий показатель для того времени. Таковы были в то время критерии при отборе краснофлотцев для школ Учебного отряда.
   Из различных частей формируются:
   – батальон тыла ЧФ; без дополнительной подготовки, вооружение стрелковое. Сформирован из охранных частей тыла и нестроевых команд. Расформирован после первого штурма, в боевых действиях не участвовал;
   – сводный батальон из личного состава Охраны водного района, Службы Наблюдения и Связи Главной базы, 1 и 2-й бригад подводных лодок, 1-й бригады торпедных катеров, 3-го отдела флота. Численность и вооружение неизвестно;
   – батальон ВВС ЧФ. Батальон сформирован из личного состава обслуживающих авиацию частей и частей ПВО флотских аэродромов Крыма. Командир – майор Литвиненко, 900 человек, 2 станковых и 4 крупнокалиберных пулемета;
   – батальон авиазенитной обороны (АЗО), 572 человека, 12 пулеметов. Сформирован 3 ноября из частей ПВО аэродрома Бельбек и роты аэростатов заграждения.
   29 октября в Севастополь с Тендровской косы был доставлен 2-й полк морской пехоты. 29 октября была доставлена сформированная в Новороссийске 8-я бригада морпехоты. 3744 человек, без артиллерии, командир – полковник Вильшанский В.Л. 30 октября 1941 г. кораблями ЧФ были доставлены в Севастополь батальон морской пехоты Дунайской флотилии (командир – капитан Петровский Антон Герасимович, 950 человек, 5 пулеметов, 122-мм орудие) и 17-я отдельная пулеметная рота этой флотилии.
   Для охраны побережья вместо Местного стрелкового полка были направлены сформированные из горожан коммунистический и истребительный батальоны. Собрали все, что смог дать город, но войск все равно не хватало. Процесс формирования частей морской пехоты шел постоянно. Даже для минимального обучения этих батальонов не было времени, а зачастую для их вооружения уже не хватало стрелкового оружия. В батальонах было всего по 3-5 станковых пулеметов, снятых с ПВО батарей, и чаще всего в их составе совершенно не было артиллерии. Кроме отдельных батальонов морской пехоты в это время в Севастополе для обороны города создаются другие части морской пехоты.
   Всмотримся в фотографию – типовая картина для Севастополя последних дней октября. Во главе строя – старший лейтенант, судя по возрасту – из сверхсрочников, либо, призванный из запаса. Самая подходящая кандидатура для командования подобной публикой. В первой шеренге – командиры отделений, но и у них вид, босяцкий. Пристойно выглядит только заместитель командира взвода, идущий от строя. Разношерстный внешний вид моряков. Кто-то в шинели, зимней шапке с противогазом и с карабином на плече; кто-то в бушлате, бескозырке и с каской на руке; кто-то в ватнике и без головного убора. В дальних рядах несколько воинов в армейских шинелях, один – в «буденовке». Это сборная рота из частей тыла, береговой обороны и с кораблей второй линии, с немалым числом запасников. За строем видна «полуторка», наверняка со станковыми пулеметами, кухонным оборудованием; на прицепе – полевая кухня. Судя по направлению движения колонны, с Корабельной стороны и по Портовой улице, путь их путь лежал на позиции 1-го сектора под Балаклавой. Для большинства моряков – это последняя в их жизни фотография.
   Приказом № 00219 командующего ЧФ от 10 октября 1941 г. в Севастополе были сформированы 14-я, 15-я и 67-я отдельные фугасно-огнеметные роты, численностью по 150 человек каждая. Роты были предназначены для обслуживания т.н., «огненных преград» и закладки фугасов. 27 октября 1941 г. из моряков Черноморского флотского экипажа были сформированы 1-й, 2-й, 3-й, 4-й заградительные отряды. Вопреки распространенному мнению и тому, что пишут в литературе, заградотряды в Крыму формировались из личного состава 7-й бригады морской пехоты и школ учебного отряда. В Севастополе их формировали из наиболее подготовленных моряков. В их задачу входил сбор отступающих подразделений и отставших от своих частей бойцов для последующей отправки их на переформирование. В инструктаже бойцам заградотрядов предписывалось паникеров и трусов расстреливать на месте, но на практике никто расстрелян не был. Те, кто шел в Севастополь, шли сражаться.
   В Севастополе было 32 батальона общей численностью 23 623 человека, из которых едва лишь пятая часть была более или менее подготовлена для боевых действий на суше. Полевой артиллерии не хватало. В Севастополь отошли только подвижные батареи береговой обороны из Каркинитского сектора. В то же время к городу вышло большое количество зенитной артиллерии. Ранее эти батареи прикрывали флотские объекты и аэродромы Крыма. К началу первого штурма прибыли: 122-й зенитный артиллерийский полк из Николаева; 114-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион из Сарабуза (Гвардейское); 26-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион из Евпатории; 25-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион из Донузлава (вскоре убыли на Кавказ). Средствами ПВО главной базы являлись 61-й и 62-й зенитные артиллерийские полки и два отдельных зенитных дивизиона.
   Проблемам зенитного обеспечения Севастополя и его рубежей была посвящена отдельная глава, поэтому повторяться не буду. Что касается личного состава зенитных дивизионов и отдельных батарей. В городе находилось около 2,5 тыс. зенитчиков, прибывших из районов Крыма. В системе ПВО было около 5 тыс. человек.
   Авиация в Севастополе была представлена одним подразделением – авиационной группой ВВС Черноморского флота в составе 82 самолетов: 41 истребитель, в основном устаревших типов: И-15 и И-16 (один Як-1 и три ЛаГГ-3); 10 вполне современных штурмовиков – Ил-2; 31 разведчик, в основном, летающие лодки МБР-2, реальной боевой ценности почти не представлявшие.
   МБР – это небольшие деревянные гидросамолеты с небольшим радиусом действия и бомбовой нагрузкой от 200 до 500 кг (в зависимости от количества топлива). Командующим ВВС флота был генерал-майор авиации Н.А. Остряков. Общая численность ВВС вместе с обслуживающим персоналом не превышала 2,5 тыс. человек.
   По приблизительным оценкам общая численность Севастопольского гарнизона на 1 ноября 1941 года с учетом даже личного состава кораблей ОВРа (Охраны водного района), составляла около 35-37 тысяч человек. Называемую в литературе цифру в 56 тысяч человек, на 1.11.41 г. подтвердить никакими документами не получается. Правда, 2-3 ноября закончили формирование еще двух батальонов за счет флота, а в городе сформировали за счет непризывных возрастов коммунистический и истребительный батальоны, но эти подразделения имели временный характер, не были вооружены, в боях первого штурма не участвовали и к 2 ноября не прошли даже начального военного обучения. Даже если добавить банно-прачечный отряд, медслужбы, госпиталь и эти батальоны, в городе насчитывалось не более 45 тысяч реальных бойцов.
   По расчетам инженерной службы флота, подтвержденным генералом-инженером, Хреновым, исходящим из тактическим расчетов, действовавших на тот момент в РККА, для занятия и удержания полосы укреплений в 75 км требовалось не менее 23-х дивизий. Даже если бы на рубежи Севастополя были отведены Приморская и 51-я армия, такого количества войск не удалось бы обеспечить. Трудно сказать, на что рассчитывал генерал Хренов, предлагая свой план рубежей и обсуждая с адмиралом Октябрьским перспективы обороны Севастополя.
   Для нас важно уже то, что по всем расчетам на оборону главной базы флота требовалось не менее одной общевойсковой армии. Поэтому все послевоенные заявления Октябрьского, что флот своими силами и средствами был готов защитить Севастополь от наступавшей армии Манштейна, не выдерживают никакой критики. В этом мы неоднократно убедимся в процессе анализа боев по отражению ноябрьского, декабрьского и, тем более, июньского, 1942 года, штурмов Севастополя.
   В ходе острой полемики между сторонниками и противниками генерала Петрова неоднократно обсуждались сроки выхода к Севастополю частей Приморской армии, их состав, численность. С не меньшим ожесточением спорили о том, насколько активно и эффективно «приморцы» участвовали в отражении первого штурма Севастополя. Начиная с конца 1950-х годов, эти же вопросы анализировались в мемуарах участников событий, с таким же накалом и обоюдными оскорблениями обсуждались в ходе конференций и выплескивались на страницы местной прессы.
   
  Состав соединений и частей Приморской и 51-й армий,
  выводимых на рубежи обороны с 4-го по 9-е ноября
   Для выработки объективного мнения по обсуждаемым вопросам я приведу краткую информацию из архивных и мемуарных источников.
   В большинстве исследований, опубликованных в период 1950-1980-х годов, датой завершения выхода на севастопольские рубежи частей Приморской армии называлось 9 ноября. До поры не оспаривая этой даты, следует уточнить, что к этому сроку части «приморцев» уже находились на позициях и принимали активное участие в отражении атак противника. При этом артиллерия «приморцев», прибывшая в Севастополь 2-3 ноября, была установлена на самых угрожаемых участках, и уже с неделю наносила удары, сдерживая атаки противника.
   Теперь обо всем по порядку. После боев на севере Крыма к Севастополю вышли: 2-я, 25-я и 95-я дивизии.
   2-я кавалерийская дивизия была, так называемой, «легкой кавалерийской дивизией». Первоначальный состав этой дивизии около 3500 бойцов, из которых «сабель» (т.е., собственно кавалеристов) было 1857. Дивизия под именем 1-й Одесской кавдивизии была сформирована в г. Котовске Одесской области. Затем дивизия получила общевойсковой номер «2». Из состава дивизии в Севастополь после перехода из степного Крыма прибыло... 320 человек. В ходе боев под Одессой дивизия потеряла почти весь личный состав, но затем была пополнена за счет моряков. В числе прочих в ее состав был включен батальон морской пехоты Одесской ВМБ, а затем, дополнительно, прибывший из Севастополя 3-й Черноморский полк морской пехоты.
   По возвращение в Севастополь 3-й полк морской пехоты, понесший серьезные потери, был оставлен в городе для доукомплектования. Поэтому к Воронцовке из состава 2-й кавдивизии выдвинулись лишь наиболее мобильные кавалерийские части (силой до двух эскадронов), остатки батальона моряков на автомашинах, пулеметная рота и броневзвод (два бронеавтомобиля Ба-20). То есть, на момент выхода из Севастополя дивизия представлена была кавалерийским полком неполного состава со средствами усиления. Из состава артиллерийского дивизиона, который был в составе дивизии при ее формировании, не осталось ни одного орудия.
   25-я Чапаевская дивизия. Кадровая дивизия довоенного формирования. Вернулось в Севастополь 1640 человек. Но эта цифра требует уточнения. Дело в том, что в числе 1640 человек, учтен личный состав артполков, который не был отправлен на Перекоп, из-за отсутствия тягачей и лошадей. В дивизии числились 69-й артполк (дивизионный, 25-й дивизии) – 6 дивизионных орудий 76-мм (УСВ), 99-й гаубичный артполк (дивизионный, 25-й дивизии) – 11 гаубиц, калибром 122 мм. В составе дивизии также числился 287-й стрелковый полк (от которого остался практически только штаб полка и две роты); 31-й Разинский полк (численностью около 700 человек); 54-й Пугачевский полк, численностью около трех рот, состоявших, в основном, из севастопольских моряков. Командовал дивизией генерал-майор Коломиец, до этого возглавлявший тыл Приморской армии.
   95-я Молдавская (бывшая Вознесенская) стрелковая дивизия. Кадровая дивизия довоенного формирования. Формировалась на южной Украине. В составе дивизии к Севастополю вышли 2875 человек, включая артполк и другие части. Но... опять эта цифра лукавая. Часть артиллерии дивизии так же оставалась в Севастополе. Дивизия состояла из трех полков: 161-го, численностью около двух батальонов, в составе которых большую часть опять же составляли севастопольские моряки; 241-го полка, от которого остались только тыловые части и штаб; 90-го полка, который вышел в составе штаба полка и трех сводных рот. Большая часть личного состава дивизии приходилась на состав артчастей. В составе дивизии находились 57-й артполк (штатный дивизионный полк 95-й дивизии) – 12 дивизионных орудий УСВ (76 мм) и 397-й артполк (штатный 95-й дивизии) – 12 дивизионных орудий 76 мм. Командовал дивизией генерал-майор В.Ф. Воробьев – до войны преподаватель военной академии.
   Еще одна дивизия, 421-я, выдвинулась к Воронцовке не вся, а только в составе двух стрелковых полков и одного артполка. В Севастополе оставались сформированный из одесситов 1330-й полк и инженерный батальон дивизии. В ходе боев под Алуштой большая часть дивизии полегла, но к Севастополю вышли ее остатки, сохранив свою артиллерию. Всего в составе дивизии по состоянию на 9 ноября (вместе с артиллерией, инженерным батальоном и 1330-м полком) числилось 3438 человек.
   После отхода и боев под Алуштой из состава дивизии вернулось едва ли пятьсот человек и еще около трехсот пятидесяти в составе 134-го гаубичного артполка. 134-й гаубичный артполк сохранил 5 гаубиц, калибра 122 мм. Все остальные части 421-й дивизии находились все это время в Севастополе. 265-й корпусный артполк – 1106 человек. Доставлен из Одессы в Севастополь в полном составе, вернулся в Севастополь без третьего дивизиона, который отошел к Керчи вместе с 51-й армией. Полк имел минимальные потери в личном составе и почти не имел потерь в технике. В составе полка было три дивизиона: два дивизиона 107-мм корпусных пушек и один дивизион пушек-гаубиц МЛ-20.
   Это, что касается состава и численности частей Приморской армии, выведенных на рубежи обороны. Теперь попробуем восстановить обстановку на рубежах обороны не по отчетным документам, а по воспоминаниям участников событий. Для того, чтобы отслеживать ход событий, следует воспользоваться схемой на стр. 45.
   На схеме обозначены позиции батарей, объединенных в артиллерийские группы с определением их принадлежности к дивизионам и полкам дивизий Приморской армии. По штампам и пометкам, в том числе и немецким, сохранившимся на схеме, можно с большой долей уверенности утверждать, что на карту нанесена достоверная обстановка, соответствовавшая периоду обороны Севастополя с 10-го по 21-е ноября. Стоит ли после этого сомневаться в том, что артиллерия и часть наиболее боеспособных полков Приморской армии, принимали участие в отражении ноябрьского штурма Севастополя.
   В тоже время, если основываться на информации, нанесенной на карту-схему, помещенную в книге генерала Моргунова, то может показаться, что до 11-12 ноября артиллерийскую поддержку нашим войскам на севастопольских рубежах оказывали исключительно батареи береговой обороны главной базы флота. Более того, из этой схемы следует, что как минимум до 9-го ноября вся оборона держалась на батальонах морской пехоты (в условиях Севастополя тех дней, правильнее – морского ополчения. – Б.Н.) с поддержкой береговых батарей. Такая система обороны действительно осуществлялась, но исключительно – до 3-4 ноября. И в этом мы сможем неоднократно убедиться в ходе исследования. Обратите внимание – трижды на схеме, Моргунов обозначил 9-е ноября как срок выхода к Севастополю частей Приморской армии. А что, собственно, можно было ожидать от бывшего командующего береговой обороной флота и бывшего заместителя командующего СОР по береговой обороне, по службе и по жизни, что называется, со всеми потрохами повязанного с Октябрьским. В разрушенном войной послевоенном Севастополе им даже дом построили один на двоих. Казалось бы, что всех послевоенных сторонников и защитников адмирала Октябрьского переклинило на этой дате – 9 ноября. А разгадка тому проста: в соответствии с Приказом Ставки от 7-го ноября, Октябрьский (уже возглавив Севастопольский оборонительный район) свои первые приказы в этой должности издал 9-го НОЯБРЯ. А до этого срока, в соответствии с приказом командующего войсками Крыма вице-адмирала Левченко от 4-го ноября, СОР возглавлял… КОМАНДУЮЩИЙ ПРИМОРСКОЙ АРМИЕЙ ГЕНЕРАЛ ПЕТРОВ. К событиям этой ноябрьской «пятидневки» мы неоднократно будем возвращаться, распутывая клубок интриг и споров, возникших в ту пору между адмиралом Октябрьским и генералом Петровым.
   Взгляните в очередной раз на схему боевых действий: Петр Алексеевич Моргунов, обозначил на схеме пункты и даты введения в бой каждого батальона флотского формирования, и позиции бригад морской пехоты занявших позиции на угрожаемых направлениях. При знакомстве со схемой боевых действий в декабре – в период отражения 2-го штурма города, вы уже не обнаружите ни одного из тех батальонов. Это объясняется не только тем, что батальоны были временными формированиями, а и тем, что в результате понесенных потерь батальоны как таковые перестали существовать, и их остатки были влиты в полки дивизий Приморской армии. Так, например, из остатков батальона ВМУБО, перед боев у селения Мостовое насчитывавшего более тысячи человек, была сформирована рота неполного состава, направленная на усиление инженерного батальона 25-й Чапаевской дивизии. Примерно такая же судьба ожидала 16-й, 17-й, 18-й и позже – сформированный 19-й батальоны и батальон младших специалистов авиации флота. Это к тому, что заявление о возможности удержания рубежей под Севастополем только силами флотских формирований напоминает героическую авантюру.
   
Отражение натиска противника силами флотских формирований
с поддержкой батарей Береговой обороны
   Контр-адмирал Гавриил Жуков, остававшийся в Севастополя за командующего флотом, руководствуясь указаниями штаба обороны Крыма (следует понимать тандем Гордей Левченко–Аркадий Хренов), изначально вывел морские батальоны на позиции Дальнего рубежа. Более дальновидный и трезво мыслящий генерал Моргунов подчиненные ему полки и отдельные батальоны «попридержал» на позициях Передового рубежа, активно поддерживаемых береговыми батареями и зенитной артиллерией. Такая картина наблюдалась в третьем и частично в четвертом секторах обороны.
   Батальон ВМУБО в этом отношении составил исключение – непосредственно подчиненный генералу Моргунову, исполнительный и ответственный полковник Костышин, не мудрствуя лукаво, использовав имеемый автотранспорт, пунктуально выполняя приказ с ФКП флота, вывел батальон на указанные ему позиции в район Мостовое–Железнодорожное и первым оказался на пути передовых немецких моторизованных частей, наступавших со стороны Бахчисарая. Если быть предельно точными, то первым противником, с кем пришлось сразиться курсантам училища береговой обороны, были передовые мобильные группы одной из колонн бригады полковника Циглера. Получив приказание генерала Манштейна выйти на перехват отступавшим на Севастополь частям Приморской армии, Циглер направил свою левую колонну через Булганак-Бодрак к станции Альма (Почтовое), а правая колонна, связанная боем с береговой батареей № 54 лейтенанта Заики, задержалась в своем движении и через Бакал-Су, Кучук-Яшлав, оставляя слева Бахчисарай, вышли в район села Мостового. На своем пути мотопехота немцев и румын вышла на позиции только-только успевшего закрепиться курсантского батальона. Первый свой бой курсанты приняли именно с ними. Но уже на следующий день в район, удерживаемый курсантским батальоном, вышли передовые подразделения 132-й пехотной дивизии немцев.
   Из воспоминаний бывшего курсанта батальона ВМУБО капитана 1 ранга в отставке Мирошниченко: «Кроме собственной 76-мм батареи нас поддерживали огнем доты Дуванкойского опорного пункта: № 53, 59, 60. Даже эта незначительная артиллерийская поддержка дала возможность батальону удержать свои позиции…».
   Из воспоминаний большинства участников боевых действий, в четвертом секторе обороны выясняется очень низкая организация обороны, наличие участков, совершенно незащищенных пехотой. Оборону перед Дуванкойским узлом обороны держали 16-й, 17-й и батальон ВМУБО. Позиции до конца дня батальоны удержали. Но к вечеру отошли непосредственно в район узла обороны. Почему? Чьи приказы они выполняли? Почему на схеме, приложенной к «исследованию» Моргунова, не показаны позиции, удерживаемые 1-2 ноября батальоном ВМУБО?
   Из воспоминаний полковника Костышина: «Сзади нас хорошо поддерживали морские орудия, установленные на скатах высот. Надежно прикрывали от атак с воздуха две зенитные батареи…».
   Ванеев пишет: «К вечеру 17-й батальон по приказу командования(?) был отведен на новый участок: хутор Кефели–деревня Дуванкой, так как возникла угроза, что батальон будет отрезан от основного рубежа обороны в районе Дуванкоя, где стоял 3-й полк морской пехоты. Этот полк отразил все атаки противника, подошедшего через деревни Теберти и Сююрташ, но понес значительные потери».
   Мы уже привыкли к тому, что всё исследование Г.И. Ванеева построено на официальных документах и сводках, а они, как водится, очень часто не отражали фактического хода событий. Обратимся к воспоминаниям представителя того самого командования, дававшего приказание на отход морских батальонов.  Моргунов пишет: «К вечеру 17-й батальон по приказу командования отошел на новый рубеж: хутор Кефели–деревня Дуванкой, так как возникла угроза, что батальон будет отрезан от основного рубежа обороны в районе Дуванкоя, где стоял 3-й полк морской пехоты. Этот полк 2 ноября отразил все атаки противника, подошедшего через деревни Теберти и Сююрташ, но понес значительные потери».
   Я специально привел дословно записи генерала Моргунова и дословно вторящего ему Ванеева. Не мешало бы ответить на вопрос: как мог 3-й полк понести потери на рубеже Теберти—Сююрташ, если по приказу того же Моргунова он занимал позиции на рубеже Черкез-Кермен–Заланкой–хутор Кефели–высота 142.4?
   Из анализа обстановки, отраженной на карте боевых действий за период с 1-го по 11-е ноября, прослеживается, что отход 17-го, 16-го и курсантского батальонов был вынужденной мерой, но отход отходу – рознь. Батальон ВМУБО подчинялся непосредственно Моргунову, 16-й и 17-й батальоны подчинялись Жукову. Рубеж, занимаемый батальонами 17-м, 16-м и ВМУБО, был импровизированным заслоном, опиравшимся на складки рельефа, прикрытым с фронта мелководной Качей. Позиции, удерживаемые батальонами почти сутки, оказались обойденными противником с двух сторон. Выход немцев на дорогу, идущую по плато Кара-Тау, означал обход позиций батальонов по левому флангу. К вечеру 2-го ноября противник показался перед левым флангом 17-го батальона, нависая над ним. По правому флангу противник так же попытался обойти позиции батальона ВМУБО. После многочисленных атак противнику удалось форсировать Качу в районе разрушенного моста (смотри изображение местности на памятнике курсантам ВМУБО), и занять деревню Теберти (Тургеневку)…
   К более подробному описанию боевых действий на рубежах обороны в первых числах ноября мы еще вернемся, сопоставляя воспоминания участников боев с боевыми сводками и донесениями, сохранившимися в архивах.
   Определив роль генерала Хренова накануне и в период отражения наступления немцев на Севастополь в ноябре 1941 года, мы так и не выяснили причину негативного отношения Аркадия Федоровича Хренова к генералу Петрову. Остается предположить, что Иван Ефимович имел возможность в полной мере оценить тот этап деятельности высокопоставленного инженерного генерала в ходе которого по его личному приказанию часть вооружения и снаряжения с Основного рубежа обороны было демонтировано с целью установки на Передовом рубеже… Вот только установить значительную часть этого вооружения не успели, да и обслуживать это вооружение на тот момент было некому… Как мы уже знаем из воспоминаний Аркадия Федоровича, он «…предполагал, что позиции на Передовом рубеже займут бойцы Приморской армии». Они и заняли бы, если бы успели… В среде советских военачальников, не обремененных старыми воинскими традициями, за такие дела»в боевых условиях виновникам морды били. И «морда» была подходящая – улыбчивая, в меру наглая, широкая… О таких говорят: не промахнешься. Не будь таких «ХРЕНОВых» в ближайшем окружении адмирала Октябрьского, сколько молодых жизней, быть может, было бы спасено для новых битв! Возможно, что звезда Героя на груди спасла в тот раз Аркадия Федоровича от праведного гнева генерала Ивана Ефимовича Петрова. Но отношения между генералами после этого случая как-то «не заладились».
   
Небольшое дополнение к обобщенной характеристике
Ф.С. Октябрьского и Н.М. Кулакова
   Следуя правилам выбранного жанра, и оценив бойцовские качества основных членов команды «октябристов» – Коломийца и Хренова, выступивших с официальными обвинениями в адрес покойного генерала Ивана Ефимовича Петрова, было бы нелогично, не дать объективной оценки главному и основному обвинителю и обличителю генерала – Филиппу Сергеевичу Октябрьскому.
   Народная мудрость рекомендует оценивать человека по его делам. Многолетняя служба и боевая деятельность адмирала Октябрьского в достаточной мере исследована и описана его соратниками. В этой связи, чтобы не повторяться, я приведу из служебной деятельности адмирала малоизвестный эпизод, который, на мой взгляд, более чем объективно высветил его характер, натуру и основные жизненные принципы, которым он следовал всю жизнь.
   8 ноября 1938 года в Татарском проливе недалеко от Советской Гавани погиб в шторм эсминец «Решительный». Казалось, какое отношение к этому событию имел Филипп Сергеевич Октябрьский, который в то время находился в Хабаровске, командуя Амурской флотилией? Но дело в том, что по приказанию наркома ВМФ Михаила Фриновского, флагман 2 ранга Филипп Октябрьский возглавил комиссию по расследованию катастрофы с эсминцем.
   По сути дела. Осенью 1938 года руководство флота приняло решение перевести строившиеся в Комсомольске-на-Амуре лидер «Орджоникидзе» и эсминец проекта «7» «Решительный» во Владивосток, где они должны были достраиваться на «Дальзаводе». Эскадренный миноносец в процессе перехода попал в жесточайший шторм и потерпел катастрофу. Случилось это 8 ноября 1938 года, а уже 17 ноября была создана Особая комиссия по расследованию причин его гибели. Председателем комиссии был назначен командующий Амурской флотилией флагман 2 ранга Ф.С. Октябрьский.
   С 17 по 24 ноября комиссия осмотрела место катастрофы, ознакомилась с документами в штабе Тихоокеанского флота, опросила лиц, имевших отношение к делу, и 24 ноября отправила докладную записку в Москву наркому ВМФ командарму 1 ранга М.П. Фриновскому. Докладная записка и выводы комиссии были составлены лично Филиппом Сергеевичем Октябрьским, на тот момент флагманом 2 ранга. Чтобы не быть обвиненным в предвзятости в столь деликатном деле, приведу текст записки полностью и без купюр.
   «По имеющимся предварительным данным о предполагаемом переводе из Комсомольска во Владивосток двух кораблей «Серго Орджоникидзе» и «Решительный», Военсовет Тихоокеанского флота 13 сентября с.г. [1938 г.] приказом № 0082 назначил отряд по переводу кораблей во главе с командиром 7-й морской бригады капитаном 3 ранга Горшковым и военкомом отряда старшим политруком Мещеряковым. Тем же приказом был объявлен план перевода кораблей, предусматривающий одновременный перевод обоих кораблей по двум вариантам: перевод кораблей своим ходом, или же перевод последних под буксирами с соответствующим обеспечением в обоих случаях: в случае перевода кораблей под буксирами, при следовании последних от Де-Кастри до Владивостока буксирующими средствами были помечены: ледокол «Казак Хабаров» для эсминца, а буксир «Посьет» в качестве лидера. Этим же планом предусматривался заход отряда в Совгавань для осмотра механизмов переводимых кораблей. Связь на переходе должна была быть обеспечена разработанным в июне месяце с.г. планом отдела связи Тихоокеанского флота. Каких-либо планов политического обеспечения перевода кораблей для военкома отряда разработано не было.
   26 сентября с.г., получив Вашу телеграмму № 557 с решением правительства о переводе кораблей и с Вашим требованием о необходимости обратить серьезное внимание на подготовку кораблей к морскому переходу, на организацию связи, организованность и бдительность всего личного состава при выполнении ответственного задания правительства, Военсовет Тихоокеанского флота никаких изменений в ранее утвержденный план перевода кораблей не вносил, никаких дополнительных указаний Горшкову, имевшему у себя этот план, не дал, работникам штаба флота никаких задач по корректировке плана не поставил, и этот план действовал до прибытия кораблей 9 октября с.г. в Совгавань.
   Несмотря на телеграфное приказание Вашего заместителя флагмана флота 2 ранга т. Смирнова от 1 октября с г. № 578, запрещающего задерживать корабли в Совгавани для приведения в порядок механизмов с целью следования кораблей во Владивосток своим ходом, Военсовет Тихоокеанского флота категорически не запретил Горшкову приводить в порядок механизмы переводимых кораблей, а наоборот, 6 октября с.г. запрашивает Горшкова, «…какое время нужно для того, чтобы корабли могли идти во Владивосток своим ходом?», и 8 октября с.г. дает указание коменданту СГУР-8 обеспечить стоянку кораблей у завода Совгавани.
   Об игнорировании Военсоветом Тихоокеанского флота приказания Вашего заместителя, а также о задержке кораблей в Совгавани по причине приведения в порядок механизмов на последних, и в связи с выбором буксирующих кораблей, – нами установлены следующие факты:
   а) 9 октября с.г. Военсовет намечает ориентировочный срок выхода кораблей из Совгавани 20 октября 1938 года и требует от Горшкова план его работы;
   б) 10 октября с.г. Горшков доносит Военсовету о том, что по одной машине будет готово: на лидере к 15 октября 1938 г. и на эсминце к 18 октября 1938 г.; что «вторые машины сомнительны, завод в помощи отказал»;
   в) 11 октября с.г. Военсовет предлагает Горшкову «приготовиться к выходу на 18 октября 1938 г.» и одновременно штафлот Тихоокеанского флота доносит в Главморштаб о выходе кораблей ориентировочно 15–18 октября с.г.;
   г) 18 октября с.г. Горшков донес комфлотом о том, что по одной турбине на обоих кораблях окончен монтаж и идут испытания. В это же время Военсовет принял решение о переводе кораблей из Совгавани двумя эшелонами, и 22 октября 1938 г. лидер под руководством Горшкова был выведен из Совгавани.
   После получения Вашей телеграммы от 23 октября 1938 г. № 0026, с категорическим запрещением приводить в порядок механизмы на кораблях, комфлота, через начштаба, 23 октября 1938 г. ограничился передачей обезличенного распоряжения на имя коменданта СГУР (майора В.Н. Моложаева) следующего содержания: «Комфлот запретил всякого рода испытания машин эсминце до прибытия Владивосток. Проследите исполнение», не дав прямого указания оставшемуся в Совгавани на эсминце капитану 2 ранга т. Капустину и строителям.
   25 октября 1938 г. во время личного доклада Горшкова командующему флотом т. Кузнецову о приводе лидера во Владивосток, Горшков вновь докладывал т. Кузнецову о целесообразности испытания механизмов на эсминце, против чего Кузнецов не возражал, и молчаливо соглашался с Горшковым, на основе чего последний, то есть Горшков, потребовал от Капустина доклада о ходе проворота турбин на эсминце.
   В связи с таким, на первый взгляд непонятным, а по существу, преступным отношением комфлота к выполнению Ваших и Вашего заместителя прямых и четких приказаний, 28 октября 1938 г. комендант СГУР запрашивает комфлотом следующее: «Вами запрещены испытания машин на эсминце. Комбриг требует доклада проворота турбин, на имя строителей распоряжений нет».
   Ни комфлот, ни Военный совет на этот запрос коменданта СГУР не ответили и никаких указаний последнему не дали. Горшков же, узнав о том, что работа по опробованию машин на эсминце прекращена, самовольно и без ведома комфлота приказал Капустину продолжать производство испытания машин на эсминце.
   Таким образом, мы констатируем, с чем согласен и Военсовет, о том, что Военсовет Тихоокеанского флота Ваших и Вашего заместителя прямых указаний и категорических запрещений об испытании механизмов на кораблях не выполнял и их игнорировал, что, несомненно, имело отражение на своевременном выводе кораблей, в особенности эсминца «Решительный» из Совгавани. Мы считаем, что у комфлота, до последних дней вывода эсминца из Совгавани, была тенденция на осуществление возможности привода эсминца во Владивосток своим ходом.
   15 октября начальник Главморштаба Галлер в адрес штафлота телеграммой № 632 снова подтверждает Ваше приказание о скорейшей выводке кораблей из Совгавани с расчетом использования благоприятной погоды.
   Однако в связи с отсутствием твердого плана перевода кораблей и это приказание не выполняется. Подтверждением этому может служить то обстоятельство, что Военсоветом еще не было выделено определенных кораблей в качестве буксировщиков. Так, например, наштафлот 12 октября сообщает Горшкову, что для буксировки в Совгавань направляются «Партизан» и «Полярный».
   Горшков 18 октября, в свою очередь, доносит комфлоту о подготовке к буксировке «Кулу» и вторым буксиром просит разрешить использовать минный заградитель «Астрахань», на что получает отказ за непригодностью «Астрахани».
   17 октября Военсоветом неожиданно принимается решение выводить корабли по одному, о чем даются указания Горшкову с предложением выводить лидер с помощью «Кулу» и одного тральщика, а для эсминца, в отмену прежних буксиров, намечается уже «Казак Хабаров».
   Военсовет объясняет, что решение о раздельном выводе кораблей было основано на меньшем риске.
   22 октября лидер на буксире «Кулу» был выведен из Совгавани и доставлен во Владивосток.
   Несмотря на то что, казалось бы, после перевода лидера можно было твердо определить и сроки, и наметить корабли для буксировки эсминца, этого не делается и на всем протяжении подготовки к переводу эсминца продолжается возмутительная свистопляска с подбором буксирующих кораблей и сроков готовности к выходу.
   26 октября комендант СГУРа доносит комфлоту, что в Совгавани находится гидрографическое судно «Океан», и запрашивает о возможности отправки с ним «Решительного».
   Военсовет, приняв решение, что переводом «Решительного» также будет руководить Горшков, прибывший к этому времени во Владивосток с лидером, запрещает отправку эсминца до возвращения в Совгавань Горшкова, но не дает никаких указаний об использовании «Океана».
   28 октября комендант СГУРа снова запрашивает комфлота, когда и каким буксиром будет отправлен «Решительный», на что получает ответ Военсовета, что 2 ноября в Совгавань прибудет Горшков, который будет руководить буксировкой.
   В отношении же буксиров опять-таки неопределенно указывается, что будут буксировать гидрографические суда «Охотск» или «Океан».
   Эта неразбериха с буксирующими кораблями, помимо отсутствия у Военсовета твердого плана перевода «Решительного», объясняется еще тем, что перевод не рассматривался как целевая задача, а совмещался, или, вернее, был подчинен, другим перевозкам Тихоокеанского флота. Отсюда и сроки перевода не были установлены, и когда начальник Главморштаба Галлер телеграммой № 072 от 1 ноября запросил о сроке перевода эсминца, заместитель комфлота Арапов донес, что «Решительный» будет отправлен ориентировочно 7 или 8 ноября.
   Из предыдущего изложения видно, что даже для такого «ориентировочного» ответа у Арапова оснований не было.
   Это подтверждается теми безобразиями в части подбора буксиров, которые имели место и после определения сроков выхода по запросу Главморштаба. Отсутствие плана и твердого руководства со стороны Военсовета широко используется Горшковым, который берет инициативу в свои руки и, по существу, самостоятельно решает вопросы и плана, и срока буксировки. Так, телеграммой от 2 ноября Горшков, сообщая комфлоту о том, что «Охотск» задерживается под выгрузкой, выдвигает предложение выводить эсминец буксиром «Самоед» и назначает срок выхода 3 ноября, на что получает разрешение комфлота. При этом ни в телеграмме Горшкова, ни в телеграмме комфлота нет никаких указаний о средствах обеспечения перехода.
   Как оказалось в последующем, «Самоед» не был готов к буксировке, в связи с чем Горшков, опять-таки сам, переносит выход на 12 часов 4 ноября, о чем доносит комфлоту, и здесь же просит выделить в качестве обеспечения одну подлодку.
   В связи с ожидающимся штормом, комфлот 4 ноября запрещает выход Горшкову до особого распоряжения и одновременно доносит в Главморштаб о задержке эсминца в связи со свежей погодой.
   Казалось бы, что к этому времени вопрос с буксирующими кораблями разрешен окончательно, что подтверждается телеграммой Горшкова 4 ноября, когда он доносит: «К переходу готов, ожидаю разрешения».
   Задержка в переводе уже может быть отнесена исключительно за счет неблагоприятной метеообстановки, что также подтверждается телеграммой наштафлота от 4 ноября, в которой Горшков ориентируется, что «ближайшие три дня ожидается сильный тайфун», и в связи с этим выход запрещается до особого приказания комфлота.
   В той же телеграмме, несмотря на донесения Горшкова о готовности к переходу под буксиром «Самоеда», наштафлот снова поднимает вопрос о буксирах и запрашивает Горшкова, чем лучше буксировать, «Самоедом» или «Охотском». На этом факте мы останавливаемся потому, что вместо проверки пригодности буксира установленным порядком, то есть по судовым документам или через бюро регистра, вопрос решается усмотрением Горшкова.
   То же и в части метеообстановки, вместо того, чтобы, имея прогноз об ожидающемся в ближайшие три дня тайфуне, твердо решить вопрос о запрещении выхода эсминца до 7 ноября, делается другое. На запрос штафлота, чем лучше буксировать, Горшков выдвигает совершенно новый план буксировки одновременно двумя судами, который без всякой проверки и изучения утверждается комфлотом. Одновременно и Горшков, и комендант СГУРа запрашивают, когда выходить, на что комендант СГУРа от начштафлота, а Горшков от комфлота получают разрешение отправлять эсминец 5 ноября, фактически отменяя отданное ими же накануне запрещение и тем самым грубо игнорируя неблагоприятную метеообстановку.
   Это особенно важно, имея в виду Ваши неоднократные указания Военсовету Тихоокеанского флота об учете метеообстановки при организации перехода. Разрешение на выход 5 ноября становится еще более непонятным, если учесть, что в этот день комфлоту докладывалась специально по его вызову метеообстановка и снова был подтвержден неблагоприятный прогноз погоды.
   Игнорирование метеообстановки имело место и со стороны Горшкова, который в телеграмме от 4 ноября, донося о плане буксировки, одновременно сообщает. «Завел три буксира, штормы не опасны». На это лихачество и зазнайство Горшкова Военсовет никак не реагирует.
   В последующие дни, вплоть до выхода миноносца из Совгавани 7 ноября, безобразно-преступное отношение к выполнению важнейшего задания правительства достигает своего предела.
   Горшков, донося 4 ноября о готовности к переходу двойной тягой, и получив разрешение на выход 5 ноября, в тот же день, т е. 5 ноября доносит, что: «Распоряжением коменданта СГУР «Самоед» отдает буксир и готовится уйти, «Охотск» без угля и имеет задание в ряде бухт по побережью брать демобилизованных».
   На подготовке к буксировке «Охотска» и его готовности следует остановиться особо.
   4 ноября в 18 ч 30 мин Горшков донес, что ждет приказания о выходе под буксиром «Охотска» и «Самоеда», в то время как командир «Охотска» в 16 ч 50 мин того же 4 ноября, донося о прибытии в Совгавань, одновременно сообщает, что «имеет угля только 10 тонн, в Совгавани угля нет, дальше работать без щелочения котлов не могу, прошу за счет неприкосновенного запаса угля следовать во Владивосток».
   Не менее характерна и вторая телеграмма командира «Охотска» от 5 ноября 00 ч 12 мин в адрес зам. Комфлота: «Комбриг эсминца передал задание Военсовета Тихоокеанского флота буксировать эсминец. Помощник начальника штаба флота предлагает собрать демобилизованных. Угля нет, запросил разрешения расходовать непзапас, ответа нет. При имеемом условии немедленного выхода могу дойти Владивосток. Что выполнять?».
   Затем командир «Охотска» в течение всего дня 5 ноября до 20 часов 20 мин трижды доносит в штафлот, что стоит на якоре и ждет разгрузки, и лишь в 20 часов 23 мин доносит, что вышел для буксировки эсминца. Если учесть, что в ночь на 6 ноября Горшков выходил из Совгавани, можно судить, в какой готовности был буксир «Охотск».
   Не лучше обстояло дело и со вторым буксиром «Самоед», который, стоя под буксиром, имел в неотапливаемых трюмах демобилизованных красноармейцев, направляемых во Владивосток. Это свидетельствует не только о безответственном отношении Горшкова к порученному заданию правительства, но не в меньшей мере характеризует и стиль руководства, контроль и продуманность действий со стороны Военсовета.
   Естественно, что при таком положении с буксирами Горшков, наспех их подготовив и выйдя в ночь на 6 ноября из Совгавани, сразу же по выходе в связи с обрывом одного буксира возвращается, о чем доносит комфлоту.
   Комфлот, одобрив возвращение в Совгавань и не требуя никаких объяснений о причинах обрыва буксира, ограничивается лишь запросом Горшкова, удобно ли буксировать двумя судами, а через наштафлота телеграммой 6 ноября запрещает Горшкову выход из Совгавани без его особого приказания.
   Горшков, не отвечая по существу этого запроса комфлота, своей телеграммой 6 ноября доносит, что отпускает «Самоед» и 7 ноября выходит с одним «Охотском», то есть опять-таки самостоятельно изменяет план буксировки и назначает срок выхода. Не получив ответа на эту телеграмму, Горшков 7 ноября утром пытается выйти из Совгавани, но по семафору задерживается комендантом СГуРа в связи с отсутствием разрешения комфлота.
   Комфлота 6 ноября, запретив Горшкову выход, созывает у себя специальное совещание по анализу метеообстановки и, еще раз получив подтверждение о неблагоприятном прогнозе на ближайшие дни, 7 ноября в 9 ч 50 мин передает Горшкову, что 7 и 8 ноября на побережье ожидается неблагоприятная погода. И вновь подтверждает запрещение выхода до особого распоряжения.
   Еще до получения этой телеграммы Горшков, после задержания его комендантом при первой попытке выйти, в 8 ч 50 мин того же 7 ноября просит у комфлота разрешения на выход, сообщая о том, что погода благоприятная.
   Получив эту телеграмму, комфлот, не считаясь с только что им же переданным Горшкову прогнозом и запрещением выхода, находясь на трибуне, в связи с проходящим в то время парадом, требует снова дать ему метеообстановку, которая и передается ему на трибуну через начштаба.
   Несмотря на то, что и на этот раз прогноз дается неблагоприятный, комфлота здесь же на трибуне без участия члена Военсовета (находившегося также на трибуне) отдает распоряжение передать Горшкову разрешение на выход, что и было исполнено.
   Надо сказать, что не только это решение было принято комфлотом без участия члена Военсовета. Расследованием установлено, что если при переводе лидера все вопросы решались Военсоветом, то при переводе эсминца член Военсовета корпусной комиссар т. Лаухин никакого участия в решении принципиальных вопросов не принимал, и они решались комфлотом единолично. По мнению комиссии, т. Лаухин самоустранился и не проявил должной заинтересованности в обеспечении выполнения важнейшего задания правительства, а комфлот – флагман 2-го ранга Кузнецов, в свою очередь, игнорировал члена Военсовета.
   7 ноября 1938 г. в 15.00 эсминец «Решительный» на буксире гидрографического судна «Охотск» вышел из Советской Гавани во Владивосток, не имея никаких кораблей в обеспечении, так как предназначенный в обеспечение ледокол «Казак Хабаров» грузил уголь в Советской Гавани, и не был готов к совместному выходу с караваном, а тральщик № 12 был оставлен в Советской Гавани с целью торопить ледокол «Казак Хабаров» в погрузке угля и выходе в море на присоединение к каравану. Несмотря на явное неблагополучие с обеспечивающими данную операцию кораблями, командир отряда Горшков вышел в море, считая, что обеспечивающие корабли догонят его в море. Впоследствии тральщик № 12 через три часа действительно догнал шедший караван в море, присоединился к нему и продолжал движение в обеспечении, ледокол же «Казак Хабаров» настолько запоздал с выходом, что присоединиться к каравану так и не присоединился, а выйдя в море и попав в шторм, проболтался в море далеко в стороне от терпевшего бедствие гидрографического судна «Охотска» и эсминца «Решительного», не оказав никакой помощи ни тому, ни другому до самой гибели эсминца «Решительного».
   Руководитель перехода капитан 3-го ранга Горшков, его помощник капитан 2-го ранга Капустин, оба находились на эсминце «Решительный». С момента выхода гидрографического судна «Охотска» и эсминца «Решительного» и до 4 часов 8 ноября движение каравана шло нормально. Сила ветра и волны была незначительная, до 2–3 баллов остовой четверти, к часу ночи 8 ноября ветер начинает усиливаться и особо заметно начало свежеть, начиная с 4 часов 8 ноября. Ни усиление ветра, особо зюйд-остовой четверти, ни получение сведений о поднятом штормовом сигнале № 9, ни после получения предупреждения от оперативного дежурного штаба Тихоокеанского флота около 2 часов 8 ноября о том, что ожидается сильный шторм, никакого изменения в решении продолжать движение командир отряда Горшков не принимает, ограничиваясь лишь отданным приказанием командиру «Охотска» держаться не ближе 10 миль от берега, а когда шторм усилился до 8-9 баллов, отдал приказание «Охотску» больше повернуть на ветер, то есть влево.
   Командир отряда Горшков, имея явно неблагополучный прогноз погоды перед выходом, начиная с 4 ноября, видя усиление ветра зюйд-остовой четверти после 8-9-часового движения в море, получив сведения о штормовом сигнале № 9 и особо получив предупреждение от оперативного дежурного штаба Тихоокеанского флота около 2 часов 8 ноября, что ожидается снежный шторм (Горшкову это предупреждение было передано в 00 ч 50 мин 8 ноября), не принял решения возвращаться в Советскую Гавань, хотя все данные метеообстановки наталкивали на принятие должного решения и к тому была полная возможность и необходимость, а продолжал движение вперед до того момента, пока совершенно стало очевидно, что море настолько разбушевалось, что каравану грозит быть выброшенному на берег, так как «Охотск» руля не слушает, на ветер не идет, и его бортовая волна кладет на 50°. Только с этого момента (около 8 ч 30 мин 8 ноября) у командира отряда Горшкова возникает мысль повернуть на обратный курс.
   Попав в столь тяжелое положение, командир гидрографического судна «Охотск» капитан-лейтенант Горбунов испугался, что вверенный ему корабль может волной перевернуть и, не имея возможности идти влево на волну, принял решение сделать поворот на обратный курс через правый борт. При повороте вправо крутой волной, килевой качкой у «Охотска» стал оголяться винт. Вместе с тем, поворотом «Охотск» уменьшил поступательное движение вперед, тогда как эсминец «Решительный» продолжал по инерции движение, чем был ослаблен буксир, который около 9 часов 8 ноября намотался на оголяющийся винт «Охотска». Потеряв ход, гидрографическое судно «Охотск» отдал якорь, задержался на якоре, эсминец «Решительный», продолжая движение по инерции, приблизился своей кормовой частью к форштевню гидрографического судна «Охотска» вплотную, в результате чего получил три подводных пробоины в левый борт (это произошло между 9-10 часами 8 ноября). Дальнейшие удары «Охотска» об эсминец «Решительный» были прекращены путем отклепывания якорного каната на «Охотске», отдачи буксира и пуском одной машины на эсминце «Решительный».
   Отойдя от «Охотска» (отнесло волной), а затем, освободившись от буксира, эсминец «Решительный» задержался на отданном якоре, но ввиду большой волны эсминец продержался на одном якоре при подрабатывании малым ходом одной машины не больше двух часов, после чего якорь-цепь лопнула, и эсминец «Решительный», дав ход, лег на курс 90°, пошел в море. В данном случае особо ярко сказалась преступность капитана 3-го ранга Горшкова в отношении наличия якорей. На эсминце «Решительный» было 4 якоря, из которых в критический момент мог быть использованным только один носовой якорь, так как у второго носового якоря была взята якорь-цепь в качестве буксира, а два кормовых якоря были приварены на корме к палубе без заранее заведенных концов.
   Наблюдая за происходящим, командир тральщика № 12 лейтенант Ципник несколько раз запрашивал капитана 3-го ранга Горшкова: «Чем могу помочь?», на что получил ответ не подходить к эсминцу. Горшков объясняет это решение боязнью утопить тральщик, а при даче хода эсминцем лейтенант Ципник получил приказание следовать за эсминцем «Решительный», что выполнено не было ввиду большого хода эсминца, который быстро оторвался от тральщика № 12 и скрылся в нашедшей мгле.
   Не имея радиосвязи с гидрографическим судном «Охотск», который не знал даже позывных эсминца «Решительного», работая на общей радиоволне на данный день, эсминец «Решительный», продержавшись своим ходом до 16 ч 12 мин, оказался без хода, без якорей, совершенно беспомощным. К тому же рация к этому времени, как левая так и главная машина, вышла из строя, что лишило возможности эсминцу «Решительный» хотя бы сообщить о своем местонахождении. Тральщик № 12 найти эсминец не мог ввиду большой мглы, большой волны, при наличии одного узла скорости. В результате создавшейся обстановки эсминец «Решительный», дрейфуя со скоростью 3 мили «по воле волн», как выразился руководитель перехода капитан 3-го ранга Горшков, в 18 ч 50 мин 8 ноября 1938 года был выброшен на берег и разбит о каменные гряды. При катастрофе погиб один рабочий завода т. Есауленко. Часть краснофлотцев, командиров и рабочих завода получили ушибы.
   Эсминец «Решительный» после катастрофы оказался разломан на три части, имеет разбитой подводную часть, совершенно выведен из строя. Подробности и состояние эсминца изложены в техническом акте и прилагаемых при этом фотоснимках.
   Необходимо отметить, что, попав в исключительно тяжелое положение, личный состав эсминца «Решительного», за исключением небольшого числа рабочих завода, проявил достаточную выдержку, дисциплинированность и организованность. Благодаря выдержке, настойчивости и распорядительности капитана 3 ранга Горшкова в самые критические минуты после того, когда эсминец «Решительный», выброшенный на камни, начал разламываться на части от удара волн о корпус корабля, весь личный состав эсминца был спасен и благополучно высажен на берег.
   Выводы:
   Исходя из вышеизложенного, комиссия считает, что основными причинами гибели эсминца «Решительный» являются:
   1) Недооценка Военсоветом Тихоокеанского флота правительственного задания о переводе кораблей из Комсомольска во Владивосток и невыполнение Ваших указаний, предупреждающих об особой ответственности при выполнении данного правительственного задания: вести корабли под буксирами, не задерживаться в Советской Гавани для подготовки механизмов кораблей, не упустить период хороших погод.
   2) Отсутствие плана перевода кораблей из Советской Гавани во Владивосток, отсутствие всякой организации в подготовке к переводу кораблей, отсутствие всякого политического обеспечения перевода кораблей.
   3) Исключительная неорганизованность, бесплановость и бестолковщина в подборе кораблей для буксировки эсминца из Советской Гавани во Владивосток, а также отсутствие достаточно надежных обеспечивающих средств на данный переход.
   4) Грубое игнорирование метеообстановки и прогноза погоды при выходе эсминца «Решительный» из Советской Гавани во Владивосток как со стороны Горшкова, так и в особенности со стороны командующего флотом Кузнецова.
   5) Отсутствие настоящего конкретного руководства подготовкой, а также переходом эсминца «Решительного» со стороны командующего флотом Кузнецова, самоустранение от руководства члена Военсовета Лаухина и полная бездеятельность штаба флота, его работников и начальника штаба Богденко.
   6) Зазнайством, высокомерием «нам все нипочем», а также военно-морской неграмотностью Горшкова, который преступно игнорировал элементарные военно-морские правила крепление буксиров намертво, лишение эсминца якорей, нахождение всех руководителей на эсминце, движение близко к берегу, игнорирование прогнозов состояния погоды.
   7) Неудачный корабль-буксировщик «Охотск», не приспособленный для буксировки, не имевший глаголь-гаков, имевший неопытного командира по буксировкам, не получивший никакого инструктажа перед выполнением.
   Исходя из указанных причин гибели эсминца «Решительный», считаем прямыми и главными виновниками являются командующий флотом флагман 2 ранга Кузнецов и командир 7-й морбригады капитан 3 ранга Горшков.
   Виновны также в гибели эсминца член Военсовета Тихоокеанского флота корпусной комиссар Лаухин и в меньшей степени начальник штаба Тихоокеанского флота капитан 3 ранга Богденко (изложено в настоящих выводах). Также виновны: командир дивизиона капитан 2 ранга Капустин, выполнявший обязанности помощника командира отряда по переводу кораблей, командир гидрографического судна «Охотск» капитан-лейтенант Горбунов, комиссар «Охотска» старший политрук Лопатников, командир эсминца «Решительный» старший лейтенант Беляев и комиссар эсминца «Решительный» Отрубянников, которые халатно относились к выполнению возложенных на каждого из них служебных обязанностей и безответственно выполняли неправильные, а порой и явно преступные распоряжения капитана 3 ранга Горшкова».
   Вот такие – простые и понятные выводы сделал председатель комиссии флагман 2 ранга Ф.С. Октябрьский… Мне ли вам рассказывать о том, что при расследовании любого самого тяжелого происшествия можно совершенно по-разному оценивать те или иные факты. Все зависит от того, какую цель преследует начальник, назначивший расследование, с учетом личных качеств председателя комиссии и его частных целей? Казалось бы, что нет особых оснований обвинять Октябрьского в необъективности или в явной некомпетентности при составлении этого документа, если не принимать во внимание массу грамматических ошибок при составлении документа, которые я сохранил полностью, до последней буквы и запятой.
   Но слишком очевидно стремление председателя комиссии, составлявшего заключительный документ, представить действия комбрига Горшкова как преступно-легкомысленные, при явном попустительстве комфлота, не организовавшего грамотную, ответственную работу своего штаба, не способного решительно и эффективно выполнять свои прямые функциональные обязанности. В довершение всего, в расследовании неоднократно звучат обвинения комфлота в прямом игнорировании указаний наркома ВМС, в недооценке партийно-политической работы, в нарушении принципа коллегиальности в принятиях ответственных решений, в прямом игнорировании члена Военного совета. Более того, член Военного совета обвиняется в самоустранении от выполнения своих прямых обязанностей…
   В докладной записке, поданной председателем Государственной комиссии на имя Наркома ВМФ командарма 1 ранга Михаила Фриновского все эти «преступления» легко прослеживаются. Вчитываясь в содержание этого документа, возникает наивный вопрос: быть может, Филипп Сергеевич Октябрьский не был свидетелем беспричинных арестов, последовавших за визитами Петра Смирнова и Михаила Фриновского на Тихоокеанский флот? Быть может, он рассчитывал, что по результатам работы его комиссии Сергея Горшкова за распорядительность и грамотные действия при спасении экипажа и сдаточной команды завода наградят орденом? По тем фактам, что были им «объективно исследованы и грамотно представлены», как минимум пять человек были бы расстреляны, а с десяток получили бы большие сроки лагерей.
   Нарком ВМФ Михаил Петрович Фриновский полностью согласился с выводами комиссии и принял решение судить Горшкова и Кузнецова. Ситуация усугублялась тем, что нашелся «доброжелатель» в лице военпреда А.М. Редькина, сообщившего по своим «военпредовским» инстанциям в Москву о невозможности перевода кораблей во Владивосток в том техническом состоянии, в каком они пребывали на момент принятия решения о переводе. Легко представить какая участь ждала Кузнецова, Горшкова и прочих, обвиняемых в гибели эсминца.
   Подписывая докладную записку в адрес Фриновского, и ожидая вполне предсказуемую реакцию, с заранее очевидными последствиями, Филипп Сергеевич не знал, что за неделю до этого, 17 ноября 1938 г., И.В. Сталин подписал постановление Совнаркома и ЦК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», где отмечались извращения в работе НКВД. 23 ноября Нарком Ежов отправил на имя Сталина письмо с просьбой освободить его от обязанностей наркома внутренних дел в связи с допущенными им ошибками. 25 ноября его просьба была удовлетворена. Началось расследование поистине преступной деятельности руководящих сотрудников наркомата НКВД. В качестве одного из основных обвиняемых фигурировал бывший заместитель Ежова по наркомату – Михаил Фриновский.
   По счастливому стечению обстоятельств главный инициатор создания комиссии – Фриновский в марте будет арестован и в последствие расстрелян, а Николай Герасимович Кузнецов, мобилизовав свою волю и талант дипломата и аналитика, сможет доказать невиновность свою и своих подчиненных в случившейся катастрофе. В обстановке ноября 1938 года Михаилу Фриновскому было не до Кузнецова с Горшковым, дело не дошло до суда, даже, казалось бы, неминуемых оргвыводов и наказаний не последовало.
   Что же касается Кузнецова, то в декабре того же года он был вызван в Москву на заседание Реввоенсовета ВМФ, состоявшееся в Кремле с участием членов Политбюро. 19 декабря Кузнецов выступил на Главвоенсовете ВМФ и аргументированно доказал невиновность Горшкова и свою собственную в катастрофе с эсминцем «Решительный». Между заседаниями съезда Кузнецова принял И.В. Сталин. Он интересовался проблемами флота и мнением Николая Герасимовича относительно отдельных руководителей наркомата ВМФ. В начале марта, в ходе съезда, Кузнецов был избран в члены ЦК ВКП(б).
   Как уже говорилось, 26 марта 1939 года был арестован первый заместитель наркома ВМФ Смирнов-Светловский Петр Александрович, 6 апреля был арестован нарком ВМФ командарм 1 ранга Михаил Фриновский. Как бы отслеживая эти аресты, 28 марта Николай Герасимович Кузнецов назначается первым заместителем Наркома ВМФ, а в конце апреля – наркомом ВМФ. На фоне резкой смены командования ВМФ С.Г. Горшков в июне 1939 г. был отправлен на Черноморский флот командовать бригадой эсминцев, а через год он уже был командиром бригады крейсеров Черноморского флота. Объективности ради следует признать, что командование ТОФа, штаб, командир перехода без должной осмотрительности подошли к решению серьезной задачи по межбазовому переводу недостроенных заводом кораблей.
   Было бы наивно предполагать, что Кузнецов и Горшков великодушно простят Октябрьскому его неуемную прыть во главе государственной комиссии и особенно целевую направленность докладной записки в адрес Михаила Фриновского. Так что вполне естественным следует считать, что у Филиппа Сергеевича появилось два пожизненных недоброжелателя. Сергею Георгиевичу Горшкову предстояло стать на долгие военные годы непосредственным подчиненным Октябрьского, Кузнецову долгие годы возглавлявшему Наркомат ВМФ, быть непосредственным начальником Филиппа Сергеевича. У профессиональных артиллеристов, склонных к черному юмору, такое явление называется «попасть в служебную «вилку». В отличие от «артиллерийской вилки», когда за недолетом и перелетом, с большой вероятностью следовало прямое попадание, в «служебной вилке» рассматривались два варианта: при первом был шанс, что «вилку» тебе всадят сзади, в шейную артерию, при втором – в задницу…
   О том, как объяснял причины взаимной неприязни сам Филипп Сергеевич, мы узнаем из воспоминаний его дочери Риммы Филипповны: «Чтобы внести ясность, придется вернуться к осени 1938 года, на Дальний Восток. Именно в то время на ТОФе произошло ЧП – при переходе из Совгавани во Владивосток погиб новый эсминец, первый, построенный на дальневосточной верфи. Переход проходил в условиях сильного шторма. Подхваченный океанской волной корабль был выброшен на берег и разбит. 
   Для расследования причин гибели корабля была назначена правительственная комиссия в составе командующего Амурской флотилией, прокурора ОДКА и начальника НКВД Приморского края. Главной причиной гибели корабля, по заключению комиссии (читай, Октябрьского. – Б.Н.), явилась неудовлетворительная организация служб флота. Командовал флотом Н.Г. Кузнецов, председателем комиссии был Ф.С. Октябрьский.
   К большому сожалению, критические выводы комиссии Кузнецов воспринял как личное оскорбление и в разговоре с председателем комиссии не преминул сказать об этом в резкой форме. С этого все и началось. По-человечески можно понять душевное состояние командующего, связанное с потерей корабля-первенца, его ущемленное самолюбие. Можно оправдать и простить его горячность и неосторожно сорвавшиеся слова.
   У отца было время осмыслить происшедшее. Забыть сказанное он, конечно, не мог, но, если здесь уместно это слово, простил. Николай Герасимович не забыл ничего. Так волею судьбы и пошли рядом жизни двух флотоводцев. Иногда они пересекались, и тогда один, стоя на ступень выше по служебной лестнице, использовал свое положение в ущерб нижестоящему…».
   Скажите, какой благородный и гуманный Ф.С. Октябрьский, фактически дав путевку на эшафот Кузнецову и его ближайшему окружению, нашел в себе силы «простить их за высказанные в его адрес нелестные слова». А когда, казалось бы, неминуемая расправа над комфлотом не состоялась, и он занял более высокий пост, то правдолюбивый и справедливый Филипп Сергеевич был вынужден иногда страдать, испытывая неприязнь со стороны Николая Герасимовича!
   Мы уже отмечали тот факт, что назначение Октябрьского командующим Черноморским флотом фактически совпало с назначением Кузнецова первым заместителем Наркома ВМФ, то есть, Николай Герасимович не волен был как-то препятствовать назначению Филиппа Сергеевича. Став через месяц Наркомом, Кузнецов дал возможность Октябрьскому проявить себя на должности командующего флотом. Судя по последующим событиям, Октябрьский не оправдал доверия наркома ВМФ… Что явилось причиной для такого вывода, мы постараемся выяснить в процессе дальнейшего расследования, а пока обратимся к воспоминаниям Риммы Филипповны:
   «…В 1940 году Николай Герасимович вызвал отца в Москву. В течение десяти суток сидел отец в приемной наркома с утра до 24 часов, теряясь в догадках, что бы это значило. Только на 11-е сутки от порученца Сталина Поскребышева он узнал, что без утверждения Сталина Нарком не мог снять отца с должности комфлота.
   «Хозяин» вызвал обоих в кабинет, где находились В.М. Молотов и начальник политуправления ВМФ И.В. Рогов. Выслушав предложение Кузнецова снять Октябрьского с должности, Сталин обратился к Рогову:
   – Дайте мне материал, который бы говорил, что Октябрьский неграмотно действует, что его приказы невежественны, что он в морском деле ничего не понимает.
   – Товарищ Сталин, таких приказов и документов нет, – ответил Рогов.
   – Какие же есть основания, чтобы снять Октябрьского? – спросил Сталин.
   Нарком молчал. Сталин оставил отца на Черном море, приказав Рогову временно, как было сказано, на выучку выехать и поработать на Черноморском флоте членом Военного совета. Эта была первая попытка Сталина примерить двух адмиралов. Но и после этого перемен в отношении Николая Герасимовича к отцу не наступило…».
   Зная мягкость, интеллигентность и терпеливость Кузнецова в отношениях с людьми при решении кадровых вопросов, можно не сомневаться в том, что все претензии, высказанные в адрес Октябрьского, как командующего флотом, были обоснованы и вполне естественны. В процессе полугодового общения, претензии Наркома сформировались в конкретные обвинения: «действия неграмотны, приказы невежественны, в морском деле ничего не понимает…».
   Можно не сомневаться в том, что эта оценка командным и морским качествам Октябрьского на должности командующего флотом в полной мере соответствовала истине. Что же касается моральных качеств, Филиппа Сергеевича, то они отчетливо прослеживаются в тех формулировках, сделанных им в материалах и выводах по катастрофе с эскадренным миноносцем «Решительный».
   Что нам известно о ближайшем друге и боевом соратнике адмирала Октябрьского – Николае Михайловиче Кулакове? Идейно и морально поддерживая Филиппа Сергеевича в его борьбе с фальсификаторами истории обороны Севастополя, Николай Михайлович написал на «заданную» тему две книги, в которых ярко высвечивалась его личная роль организатора и партийного вдохновителя обороны… Как вполне ожидаемый итог – Звезда Героя засветилась на его широкой груди в 20-летнюю годовщину Победы – в 1965 году. Вот только при публикации Постановления Совета Министров СССР, награжденные тем же Указом заслуженные адмиралы Иван Исаков, Серей Горшков и Холостяков, используя свой немалый административный ресурс, добились того, чтобы фамилия Кулакова не оскверняла первый лист постановления. По своей природной тупости, не поняв откровенного намека, посылая Октябрьскому копию выписки из Постановления, Кулаков своей рукой вписал себя на первый лист… И послал вырезку из газеты «Правда» своему другу и благодетелю:
   Оно и понятно, Филиппу Сергеевичу это высокое звание присвоили в 1958 году, в результате первого этапа борьбы за историческую справедливость… Задержка с присвоением звания Героя Кулакову была вызвана объективными причинами. Осенью 1955 года, когда произошла катастрофа с линкором «Новороссийск» Кулакову грозил суд с реальным сроком, но с учетом «пролетарского» происхождения, он отделался легким испугом, если не считать снижение на одну ступень в звании и строгого партийного взыскания. Хорош был бы «герой», за два года до награждения разжалованный «…за нераспорядительность и личные низкие моральные качества, проявленные в ходе катастрофы с линкором». Но, как мы можем убедиться – награда, таки, нашла «героя»…
   Не хотелось мне очередной раз обращаться к послужному списку Николая Кулакова, но без этого нельзя будет в полной мере оценить все достоинства и величие этого «героя».
   Николай Михайлович Кулаков родился 2 (15) февраля 1908 года в деревне Ивановское ныне Кимовского района Тульской области. Русский. Окончил школу ФЗУ при Киевском паровозоремонтном заводе, работал слесарем, секретарём партбюро на заводах Киева и Ленинграда. Член ВКП(б)/КПСС с 1927 года. В Военно-Морском Флоте с августа 1932 года. В 1937 году окончил Военно-политическую академию имени Н.Г. Толмачёва.
   С июля 1937 года – военком подводных лодок «Щ-318» и «С-1» Балтийского флота, с августа 1938 года – военком линкора «Марат» на Балтике. С июня 1939 года – член Военного Совета Северного флота (освобожден от должности следом за командовавшим Северным флотом контр-адмиралом Дроздом). С апреля 1940 года – член Военного Совета Черноморского флота. Дивизионный комиссар (8.08.1940 г.).
   Участник Великой Отечественной войны с июня 1941 года. Участник обороны Одессы и Севастополя, битвы за Кавказ. Руководил деятельностью политических органов и партийных организаций Черноморского флота в боевой обстановке. Переаттестован из дивизионных комиссаров в контр-адмиралы (13.12.1942 г.).
   В январе 1944 года был отстранён от должности за «…неудовлетворительную работу Военного Совета флота, следствием чего стали гибель отряда боевых кораблей флота в ноябре 1943 года и тяжелые потери в ходе Керченско-Эльтигенской десантной операции в Крыму». Три месяца находился в распоряжении Политуправления РККФ СССР. Был снижен в звании до капитана 1 ранга (2.03.1944 г.). С марта 1944 года – начальник Высших военно-политических курсов ВМФ.
   Благодаря помощи Главнокомандующего ВМФ Н.Г. Кузнецова был восстановлен в воинском звании «контр-адмирал» (21.07.1944 г.), и в июне 1944 года назначен начальником Управления пропаганды и агитации Главного политического управления РККФ СССР, а в декабре 1944 года – начальником Главного политического управления РККФ СССР. С марта 1945 года – член Военного Совета Северного флота. С июня 1946 года – член Военного совета – заместитель Главнокомандующего ВМФ СССР по политической части. Вице-адмирал (24.05.1945 г.).
   Как заместитель главкома по политчасти Кулаков участвовал 12 января 1948 года в «суде чести» по так называемому «делу по обвинению адмирала флота Кузнецова Н.Г., адмирала Галлера Л.М., адмирала Алафузова В А. и вице-адмирала Степанова Г.А. в совершении антигосударственных и антипартийных поступков», представляя в одном лице и судью, и общественного обвинителя. Как позже вспоминал об этом процессе Н.Г. Кузнецов: «До сих пор звучит в ушах голос обвинителя Н.М. Кулакова, который уже называя нас всякими непристойными словами, требовал как можно более строго нас наказать…».
   Этот факт подтверждает и адмирал Касатонов В.А.: «Н.М. Кулаков, которого в своё время Николай Герасимович [Кузнецов] уберёг от ответственности за просчёты и ошибки в самые тяжёлые времена, будет не только верным «цепным псом» обвинения, но и постарается как можно больше унизить личное достоинство обвиняемых».
   Кстати, тогда же в 1948 году ближайший друг и соратник Николая Кулакова – адмирал Филипп Октябрьский способствовал неправой и жестокой расправе над адмиралами, руководившими флотом в период всей войны. В личном архиве писателя-мариниста Владимира Шигина имеется ряд документов, имеющих непосредственное отношение к судебному процессу над адмиралами в 1948 году. Привожу письмо адмирала Ф.С. Октябрьского к адмиралу И.С. Юмашеву.
   «11.6.49 г.
   Главнокомандующему ВМС адмиралу Юмашеву И.С.
   Адмирал флота Исаков – певец доктрин немецкого ВМФ. Я не могу забыть того дня, когда он на заседании Главного Военного совета ВМС, будучи начальником ГШ ВМС перед войной так захлебывающе расхваливал немцев, чем «мобилизовал» нас, руководителей флотов, готовившихся к боям за нашу Родину с немецким зверьем. Исаков не только всегда преклонялся перед иностранцами, он во время войны, будучи на Черноморском флоте, всеми своими действиями демонстрировал неверие в наши силы, в наши возможности, в боевые силы нашего Черноморского флота. Это особенно было ярко выражено перед Керченско-Феодосийской операцией в 1941 году, когда он заявил, что Черноморский флот не способен на такую операцию, а вице-адмирал Ставицкий всячески помогал ему в этом.
   Я бы мог много рассказать из истории Великой Отечественной войны, как руководили нами (командующими флотами) бывшие руководители ВМС: Кузнецов, Исаков, Алафузов, Степанов и другие. Но думаю, что ЦК нашей партии знает обо всем том «руководстве».
   1-й заместитель Главнокомандующего ВМС адмирал Ф. Октябрьский».
   Стоит ли удивляться тому, что после такие «своевременных» откровений, адмиралу флота И.С. Исакову пришлось оправдываться и защищаться на самом высоком уровне?
   Привожу письмо И.С. Исакова к маршалу Булганину.
   «27.5.1949 г.
   Заместителю председателя Совета Министров СССР Маршалу Советского Союза тов. Булганину Н.А.
   Возвратившись в Москву после лечения и приступив к работе, я узнал, что против меня ведется организованная кампания, возглавляемая редактором журнала «Морской сборник» генерал-майором Найда и подчиненными ему офицерами. Оказалось, что в течение нескольких месяцев систематически выступая на собраниях и совещаниях, включая широкую аудиторию института Академии Наук – Найда и его группа (офицеры «Морского сборника») называют меня космополитом.
   Ни разу, до сего дня, со мной никто не говорил и не указывал на мои ошибки. Все разговоры и охаивание моей деятельности ведется втихую, когда я отсутствую. В то же время замполит Главкома Кулаков и начальник Политического управления ВМС т. Муравьев о выступлениях Найды знают и не предпринимают никакого воздействия.
   Заместитель Главнокомандующего ВМС адмирал флота И.С. Исаков».
   Какое позорище для нашего флота… У Исакова были свои недостатки, он был, скажем так, увлекающейся натурой, но по сравнению с ним Кулаков и Октябрьский – монстры в человеческом обличье. После ознакомления с такими документами стоит удивляться: как с такими военными руководителями и партийными вождями наша страна одолела германскую военную машину?
   Если бы знал Иван Степанович Исаков основного инициатора той «организованной кампании», о которой он пишет Булганину, то наверняка, не стал бы в начале 60-х годов так радеть за Филиппа Сергеевича Октябрьского.
   Возвращаемся к «боевой биографии» верного «октябриста» Николая Кулакова.
   В декабре 1949 года сам Н.М. Кулаков второй раз будет снят с высокой должности и второй раз понижен в воинском звании до контр-адмирала «за неудовлетворительное руководство партийно-политической работой в 8-м ВМФ». В январе 1950 года его направили на учёбу в Высшую военную академию имени К.Е. Ворошилова, но уже в апреле этого года отозвали и вторично назначили членом Военного совета Черноморского флота (впервые он занял этот пост 10 лет назад). Вскоре он опять же, вторично стал вице-адмиралом. Кулаков не мог тогда предположить, что являясь судьёй и обвинителем по «адмиральскому делу» 1948 года, может оказаться через несколько лет в положении подсудимого. Но в отличие от Н.Г. Кузнецова, в 1955 году, после гибели линкора «Новороссийск», его было, за что судить, так как даже в Заключении правительственной комиссии отмечалось: «ПРЯМУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ за катастрофу с линейным кораблём «Новороссийск», и ОСОБЕННО ЗА ГИБЕЛЬ ЛЮДЕЙ, несёт также и член Военного Совета Черноморского флота вице-адмирал Кулаков».
   И этому человеку вскоре доверили должность начальника политического отдела Ленинградской военно-морской базы и военно-морских учебных заведений Ленинграда!!! Кстати, именно в период его «партийного руководства» в Ленинграде отмечались факты незаконного предоставления квартир, числящихся на балансе в отделении КЭЧ Ленинградской ВМБ. По этим фактам неоднократно проводились расследования и делались соответствующие выводы. Преждевременная смерть командующего Ленинградской ВМБ вице-адмирала Леоненкова последовала после вскрытия фактов махинаций с распределением квартир, в которых фигурировали руководители тыла Ленинградской ВМБ и сотрудники политотдела базы. Мог ли стоять в стороне от этого «процесса» Николай Кулаков? Думаю, что нет… Недаром в одном из писем Филипп Сергеевич просил Николая Михайловича оказать содействие его сестре, жившей в Ленинграде, в «улучшении квартирных условий»… Стоит обратить внимание и на строки письма Кулакова к Октябрьскому, в котором Николай Михайлович откровенно удивлен тем, что обнаружил подпись Филиппа Сергеевича в ходатайстве о возвращении звания Н.Г. Кузнецову…
   В своих письмах и обращениях во властные структуры адмирал Октябрьский неоднократно ссылался на адмирала Ивана Степановича Исакова как на своего сторонника и единомышленника в спорах о приоритете флота над армией в процессе обороны Черноморских военно-морских баз. Безусловно, мнение Ивана Степановича с учетом его авторитета в военных и научных кругах много значило для сторонников Октябрьского, и не могло игнорироваться и его противниками. По настоятельной просьбе Октябрьского Исаков прочитал «Севастопольские дневники» Ковтуна и обратился к главному редактору «Нового мира» с кратким критическим анализом этой публикации, пытаясь ненавязчиво убедить Александра Твардовского в том, что «дневники» были опубликованы поспешно, без должных консультаций с военными специалистами, к числу которых Иван Степанович, безусловно, причислял и себя.
   При всех заслугах адмирала Исакова как флотского администратора, военачальника, ученого и писателя, его деятельность в послевоенное время вызывает разные мысли. После тяжелейшего ранения, и последующей высокой ампутации ноги, он проходил длительный курс лечения. С учетом его прежних заслуг и благодаря личному участию И.В. Сталина в его судьбе, Иван Степанович с 1945 года продолжил службу, занимая ответственные должности в аппарате Наркома ВМФ, а затем занимался военно-педагогической, литературной и научной деятельностью.
   В 1945 году он был членом правительственной комиссии по подготовке условий капитуляции Германии. В феврале 1946 года был освобождён от должности первого заместителя наркома ВМФ СССР и назначен начальником Главного штаба ВМФ СССР – заместителем главкома ВМФ. С февраля 1947 года – заместитель Главнокомандующего ВМФ СССР по изучению и использованию опыта войны. С мая 1950 года – в отставке по состоянию здоровья. С октября 1954 по декабрь 1955 года работал заместителем Министра морского флота СССР – председателем Технического совета министерства. В феврале 1956 года восстановлен на военной службе и «…назначен состоять для особых поручений при Министре обороны СССР». С апреля 1957 года – научный консультант при Министре обороны СССР по вопросам военной науки. С апреля 1958 года – генеральный инспектор Группы генеральных инспекторов СССР. В начале 60-х годов, мужественно перенося последствия высокой ампутации, Иван Степанович продолжал активно трудиться, в том числе занимаясь военно-исторической и общественной деятельностью. Дорожа своим положением инвалида, числящегося на действительной военной службе, Иван Степанович, держался в стороне от конфликтов и скандалов в высших военно-административных кругах. Но это не всегда ему удавалось. Так, в 1947 году при решении вопроса о целесообразности деления флотов на Балтике и Дальнем Востоке, Иван Степанович поддержал мнение Булганина, курировавшего флот, не зная о том, что Главком ВМФ Кузнецов, выступил противником этой явно надуманной, по сути, бредовой идеи. Как известно, за этой интригой, инспирированной Булганиным и поддержанной Сталиным, последовала жестокая расправа над «своевольными» адмиралами… С тех пор, мудрый по жизни Исаков всячески старался избегать ситуаций, грозивших его репутации и благополучию.
   После обращения к нему за помощью адмирала Октябрьского, Иван Степанович оказался в сложном положении. Зная Октябрьского как карьериста и отъявленного интригана, Иван Степанович не мог ему напрямую отказать в поддержке. Тем более, что очередная интрига, затеянная Филиппом Сергеевичем против сторонников генерала Петрова, внешне выглядела как стремление напомнить о военных заслугах флота. Исаков поступил мудро: произведя поверхностный анализ исторического очерка Андрея Ковтуна, он выявил ряд фактов, когда автор, не особо заморачиваясь на специфике взаимодействия армии флота в период обороны Севастополя, допустил ряд незначительных ошибок, но, по мнению Ивана Степановича, «…принизил роль флота на фоне заслуг армии». Для тех, кого заинтересуют подробности письма, написанного адмиралом флота Исаковым в адрес редактора «Нового мира» Твардовского, я приведу в приложении это послание целиком с комментариями адресатов [4]. По сути, Иван Степанович нисколько не рисковал, проведя жесткий, целевой анализ исторического очерка генерала Ковтуна. Особый интерес в письме Исакова к Твардовскому представляют ссылки на инициатора, или «заказчика» письма-обращения – Филиппа Сергеевича Октябрьского.
   Исаков пишет: «…Что касается письма Ф.С. Октябрьского (речь о письме Октябрьского Твардовскому. – Б.Н.), то самая слабая его сторона заключается в том, что оно мало мотивировано. Ясно, что он располагает обильными материалами, и, как видите, что я во многом с ним согласен. Он сумел изложить свои обвинения и претензии, но не смог обобщенно их обосновать. Вот почему он предложил Вам ознакомиться с докладами стенограммами.
   В отношении резкости его формулировок, то я их, конечно, не одобряю. Но его можно понять. Войдите в его положение. Для Вас выступление В. Ковтуна – первое. Для него – десятое. Он уже несколько лет борется против «приемов умолчания» и др. способов, которые низводят Черноморский флот на роль перевозчика снарядов и эвакуаторов раненых.
   Привет. Ваш Исаков.
   1 ноября 1963 г.
   См. сл. ПС.
   «Для того, чтобы Вы могли судить о степени субъективности в моих оценках, признаюсь:
   – Покойного ген. И.Е. Петрова высоко ценил и уважал. Кое-чем был ему обязан, о чем когда-нибудь упомяну в одном из своих рассказов.
   – С некоторыми методами управления адм. Октябрьского не был согласен. Он это знает, что не мешает мне его уважать и ценить. В одном случае я допустил ошибку, будучи членом Военсовета С. Кавфронта, и нахожусь в долгу перед командующим СОР (Исаков имеет в виду непринятие мер ВС Закавказского фронта по эвакуации защитников Севастополя в июне 1942 года. – Б.Н.). Об этом также напишу.
   Что касается его ошибок, то о них писать считаю нецелесообразным…»
   Казалось бы, довольно странная позиция, но у Ивана Степановича были на то особые причины. Во-первых, Исаков был порядочным человеком и не мог не осознавать своей доли вины за трагедию, постигшую Приморскую армию на мысе Херсонес. Во-вторых, Исаков не мог не знать о том, что в своем обращении к адмиралу Горшкову с просьбой о возвращении на службу из отставки в 1956 году, Филипп Сергеевич ссылался на особое положение ИНВАЛИДА Исакова, которого незадолго до этого вернули из отставки на действительную службу. Должен заметить, что таким заявлением в адрес Главкома ВМФ Октябрьский мог запросто инициировать повторную отставку Ивана Степановича Исакова. Нужно ли напоминать о том, что Горшков, начиная с 1938 года, был хорошо знаком с коварным и злопамятным Октябрьским.
   Исаков продолжал: «С Маршалом Советского Союза Н.И. Крыловым в нормальных отношениях.
   – Автора – А. Ковтуна никогда не видел. Не знаком. Но читал все стенограммы его выступлений. Кстати сказать, в «дневниках», он не всегда синхронен своим выступлениям, когда в зале присутствовало много моряков и живых свидетелей событий, которые могли бы тут же отметить ошибки его памяти…».
   Письмо И.С. Исакова к А. Твардовскому приводится без купюр в приложении [4].
   Получив общее представление об основных фигурантах нашего «процесса» со стороны «обвинения», освежим в памяти образ человека, против воинской чести и памяти которого ополчилась вся эта стая…
   Иван Ефимович Петров родился в городе Трубчевске Брянской области в семье сапожника в 1896 году. Русский. Член РКП(б) с 1918 года.
   Поступил в мужскую прогимназию, а в 1913 году в учительскую семинарию в городе Карачев, которую окончил осенью 1916 года. В январе 1917 года И.Е. Петров поступил на ускоренный курс Алексеевского юнкерского училища в Москве, который окончил 1 июня того же года. По окончании училища в звании прапорщика служил командиром полуроты в запасном 156-м пехотном полку в Астрахани. Переболел дизентерией в тяжелой форме и был уволен из армии по состоянию здоровья.
   В 1918 году вступил добровольцем в РККА. Участник Гражданской войны. Воевал на Восточном фронте в составе 25-й стрелковой дивизии. В мае 1918 года участвовал в подавлении восстания анархистов в Самаре, в составе 1-го самарского коммунистического отряда участвовал в боях под Сызранью, Самарой, Мелекессом, Симбирском, в боях против белочехов. В 1919 году участвовал в боях против уральских казаков. С мая 1920 года – на Западном фронте против белополяков. Командир взвода, член военного трибунала особого отряда, военный комиссар полка.
   После окончания гражданской войны И.Е. Петров – командир отдельного кавалерийского эскадрона, полка, отдельной бригады 11-й кавалерийской дивизии Первой конной армией. С весны 1922 года началась служба Ивана Петрова в Туркестане, куда была переброшена его дивизия для борьбы с басмачами.
   В сентябре 1922 года И.Е. Петров был назначен командиром сводного отряда 2-й бригады 11-й кавалерийской дивизии, входящей в состав 13-го стрелкового корпуса, специально созданного для борьбы с басмачами в Матчинском бекстве. Атака бойцов 11-й кавдивизии под командованием И. Петрова у колодца Такай-Кудук, в которой 23 сентября 1922 года был уничтожен курбаши Абду-Саттар-хан вместе со всем своим отрядом, была отмечена в приказе войскам 13-го стрелкового корпуса.
   В 1926 и в 1931 годах И.Е. Петров проходил полный курс обучения на стрелково-тактических курсах усовершенствования комсостава РККА (КУКС «Выстрел»). В 1929 году он стал командиром 2-го Туркменского кавалерийского полка Туркменской бригады. В 1931-1932 – командир 1-й Туркестанской горнострелковой дивизии. В 1932–1940 годах – начальник и военком Объединённой военной школы (с 1937 года – Ташкентского пехотного училища). 4 ноября 1939 года ему присвоено звание «комдив». С июня 1940 года – командир 194-й стрелковой дивизии, с октября – инспектор пехоты Среднеазиатского военного округа. С введением в РККА генеральских званий, 4 июня 1940 года И.Е. Петрову было присвоено звание «генерал-майор». Следует обратить внимание на тот факт, что в те годы, когда Петров носил два «ромба» в петлицах, и был награжден тремя орденами, будущий флотоводец Филипп Иванов имел звание «политрук», что соответствовало званию старшего лейтенанта…
   В период массовых репрессий у комдива Петрова в Среднеазиатском военном округе были большие проблемы. Это стало причиной тому, что прослужив на «комдивовских» должностях 12 лет, Иван Ефимович при переаттестации получил звание «генерал-майор» и проходил в этом звании до ноября 1942 года.
   В марте 1941 года Петров был назначен командиром 27-го механизированного корпуса, формировавшегося в Средней Азии. С началом Великой Отечественной войны корпус ускоренными темпами закончил формирование и был направлен в район Брянска. 8 июля 1941 года Генеральным штабом на основе опыта первых дней войны было принято решение о расформировании корпусов бронетанковых войск и переформировании имевшихся танковых дивизий по новым штатам. 15 июля 1941 года управление 27-го механизированного корпуса было расформировано, а генерал Петров был назначен командиром 1-й кавалерийской дивизии.
   20 августа 1941 года Петров стал командиром 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, с которой принял участие в обороне Одессы, а 5 октября 1941 года принял командование Приморской армией. Он руководил эвакуацией советских войск из Одессы в порты Крыма. С этого момента официальные сведения о боевой деятельности генерала Ивана Ефимовича Петрова подверглись жесткой корректуре по требованию адмирала Октябрьского. Я привожу копию первого листа официального обращения Октябрьского к главному редактору Большой Советской энциклопедии 1956 года. Как следствие той корректуры: «…Генерал И.Е. Петров был одним из руководителей обороны Севастополя. В ноябре–декабре 1941 года войска под командованием Петрова и моряки Черноморского флота под командованием вице-адмирала Ф.С. Октябрьского отразили два наступления 11-й немецкой армии под командованием генерал-полковника Э. Манштейна…».
   Выделенные жирным шрифтом участки текста появились после 1959 года, как результат истерических писем адмирала Октябрьского, направленных в адрес ГПУ СА и ВМФ и главного редактора Большой Советской Энциклопедии. Для того чтобы подтвердить этот факт в Приложении я привожу полностью одно из писем, направленных Октябрьским в адрес главного редактора БСЭ. Из той же энциклопедической справки:
   «…В дальнейшем до июня 1942 года советские войска в Севастопольском оборонительном районе под командованием И.Е. Петрова успешно сковывали крупные силы немецких войск. В июне-июле 1942 года блокированный гарнизон Севастопольского оборонительного района 4 недели отражал новое наступление превосходящих сил немецких войск Э. Манштейна. После оставления города И.Е. Петров, среди прочих руководителей обороны, был эвакуирован на подводной лодке. Тяжело переживая поражение и невозможность спасти защитников города, перед эвакуацией Петров попытался застрелиться, но был удержан своими соратниками от этого поступка…
   …С августа 1942 года И.Е. Петров командовал войсками 44-й армии Закавказского фронта. С октября 1942 года – командующий Черноморской группой войск Закавказского фронта. На этих постах отличился в боях при обороне Кавказа, особенно значительную роль сыграл во время Туапсинской оборонительной операции. 14 октября 1942 года И.Е. Петрову присвоено воинское звание «генерал-лейтенант».
   С марта 1943 года И.Е. Петров начальник штаба, а с мая – командующий Северо-Кавказским фронтом. Войска фронта под командованием И.Е. Петрова успешно участвовали в Новороссийско-Таманской операции, Новороссийской десантной операции, в боях при освобождении Таманского полуострова и городов Майкоп, Краснодар и Новороссийск. 27 августа 1943 года И.Е. Петрову присвоено звание «генерал-полковник», а 9 октября 1943 – «генерал армии».
   Войска фронта в ноябре 1943 года форсировали Керченский пролив и заняли плацдармы на Керченском полуострове, проведя исключительно трудную Керченско-Эльтигенскую десантную операцию. 20 ноября 1943 года на основании директивы Ставки ВГК от 15 ноября 1943 года фронт преобразован в отдельную Приморскую армию.
   В марте 1944 года за неудачные попытки наступлений с Керченского плацдарма Петров был освобождён от должности командующего Приморской армией, зачислен в резерв Ставки ВГК и снижен в звании до генерал-полковника. С 13 марта 1944 года генерал-полковник Петров И.Е. командовал 33-й армией Западного фронта, с 12 апреля он командующий 2-м Белорусским, с 6 августа – 4-м Украинским фронтами. Отличился в боях при Восточно-Карпатской операции, когда войска его фронта освободили Закарпатскую Украину. 26 октября 1944 года Ивану Ефимовичу Петрову вновь присвоено воинское звание «генерал армии».
   В результате неудач в ходе боев в Моравско-Остравском районе, Директивой Ставки Верховного Главнокомандования № 11041 от 17 марта 1945 года Петров был обвинен в неподготовленности наступления и в том, что не доложил о неготовности войск фронта в Ставку. В директиве было указано: «Ставка последний раз предупреждает генерала армии Петрова и указывает ему на его недочёты в руководстве войсками». А вскоре приказом Верховного Главнокомандующего СССР И.В. Сталина № 11045 от 25 марта 1945 года он был снят с должности командующего войсками фронтом с резкой формулировкой: «Генерала армии Петрова И.Е. снять с должности командующего войсками 4-го Украинского фронта за попытку обмануть Ставку насчёт истинного положения войск фронта, не готовых полностью к наступлению в назначенный срок, в результате чего была сорвана намеченная на 10 марта операция. Генералу армии Петрову после сдачи войск фронта прибыть в распоряжение Ставки». Последнее решение Ставки было инспирировано интригами против Петрова Члена военного совета фронта Льва Мехлиса.
   В марте 1945 года И.Е. Петров был назначен начальником штаба 1-го Украинского фронта. За умелое управление войсками в Берлинской и Пражской операциях, инициативу и самоотверженность 29 мая 1945 года генералу армии Ивану Ефимовичу Петрову было присвоено звание Героя Советского Союза.
   После войны генерал армии Петров командовал войсками Туркестанского военного округа, в 1952–1953 годах – 1-й заместитель главного инспектора Советской Армии, затем начальник Главного управления боевой подготовки, 1-й заместитель главкома Сухопутных войск, главный инспектор Министерства Обороны СССР, Депутат Верховного Совета СССР 2–4-го созывов. Во время Ашхабадского землетрясения единственный сын генерала, подполковник Юрий Иванович Петров, был застрелен мародёром, что в значительной степени подорвало здоровье Ивана Ефимовича. Генерал И.Е. Петров умер 7 апреля 1958 года и был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
   Стоит обратить внимание на тот очевидный факт, что до смерти Ивана Ефимовича, последовавшей, как уже отмечалось, в апреле 1958 года, адмирал Октябрьский даже и не пытался открыто выступать против заслуженного военачальника.
   В качестве промежуточного итога хотел отметить, что мы определились с основным составом противоборствующих сторон, но вовремя одумался… О каком противоборстве могла идти речь, когда два адмирала и два генерала (не считая многочисленной группы «поддержки») ополчились на честное имя и память заслуженного военачальника?
   Честь и достоинство покойного командарма пытался защитить генерал Андрей Ковтун, правдиво излагая события военной поры в своей книге «Севастопольские дневники», чем и вызвал на себя гнев и оскорбления активистов-«октябристов»…
   Теперь, приступая к анализу обвинений, предъявляемых к генералу Петрову Ф.С. Октябрьским, Н.М. Кулаковым, Т.К. Коломийцем и А.Ф. Хреновым, мы уже готовы ответить на вопрос: «А судьи – кто?!»
«А судьи – кто?!»
   
   Несколько затянув предварительную часть процесса, сейчас самое время определиться с целями и задачами нашего исследования. Для начала следует признать очевидный факт – два отъявленных карьериста и прожженных интригана, неоднократно проявивших себя на этом поприще, прекрасно ориентируясь в обстановке конца 1950-х годов, в преддверии 20-й годовщины обороны Севастополя и грядущего 20-летнего юбилея Победы, поставили перед собой задачу добиться получения высших наград. Прикрываясь благородной целью – борьбой с фальсификаторами истории, привлекая ветеранскую общественность, адмирал Октябрьский и вице-адмирал Кулаков развернули кампанию, призванную обосновать и доказать главенствующую роль флота в обороне военно-морских баз, а конкретно – в обороне Севастополя. Фактически же они пытались доказывать то, что и без их кипучей деятельности никто и никогда не отрицал. Октябрьский и Кулаков на фоне этой кампании решительно и громко заявляли о своих особых заслугах в ходе обороны Севастополя, достойно не оцененных в свое время.
   В качестве основного свидетеля своих несомненных заслуг, для начала они избрали бывшего командира 25-й Чапаевской дивизии отставного генерал-лейтенанта Трофима Калиновича Коломийца. В этом выборе «поборников справедливости» просматривается двойной ход: самый известный и популярный из командиров пехотных дивизий Приморской армии свидетельствует о несомненных заслугах в деле обороны Севастополя двух адмиралов, и при этом порочит память своего бывшего командарма. Следует признать, что основной цели адмиралы достигли – звание Героя Советского Союза Октябрьскому было присвоено в 1958 году, а Кулакову в 1965 году.
   Для того, чтобы поэтапно рассмотреть, проанализировать и сделать выводы по основным пунктам обвинения, предъявляемым адмиралом Ф.С. Октябрьским к генералу И.Е. Петрову, нужно в целом представлять весь перечень и суть этих обвинений. Для этого воспользуемся информацией, содержащейся в письмах адмирала Октябрьского с заявлениями и жалобами на генерала Петрова.
   Из письма Ф.С. Октябрьского Председателю комитета ветеранов войны Маресьеву А.П.
   «…Т.К. Коломиец описал правду, подлинную правду, как остатки (8000 человек) он, именно он, от Ишуня через Симферополь. Ялту, Байдары привел под Севастополь 9-10 ноября, а руководство Армией – Командующий генерал-майор Петров И.Е. Н.Ш. Армии Н.И. Крылов и другие работники штаба Армии бросили Армию 3 ноября 1941 г. и убыли из Армии в неизвестном направлении. Вот потому, что Генерал Коломиец описывает правду, как все было, а я как бывший командующий обороной Севастополя, которому СТАВКА подчинила Армию для помощи флоту оборонять Главную базу флота – Севастополь, полностью поддерживаю товарища Коломийца, потому что именно так было…».
   Из письма адмирала в адреса:
   «Научному отделу Б.С.Э. г. Москва
   Редактору отдела истории М.И. Кузнецову
   Копия: 1. Начальнику Главного управления кадров МО генерал-полковнику тов. А. Белобородову
   2. Начальнику Военно-научного управления Генштаба Советской Армии.
   …с 10 ноября 1941-го года к силам флота присоединились прорвавшиеся части Приморской Армии, в начале очень малочисленные, которые заняли оборонительные рубежи, вошли в оперативное подчинение Военному Совету Черноморского флота и начали вместе с Черноморским флотом вести бои за Главную базу Флота. Вот как обстояло дело в действительности, такова, правда….
   …После прорыва немцев у ишуньских позиций Приморская Армия, которой командовал генерал ПЕТРОВ И.Е., отходила от Ишуя через горы на Ялту. 3 ноября 1941-го года, в 16. 30. Генерал ПЕТРОВ И.Е. бросил остатки Армии в горах и отбыл, как говорит генерал КОЛОМИЕЦ Т.К., неизвестно, куда. 4 ноября прибыл в Севастополь на мой командный пункт и, явившись ко мне, генерал ПЕТРОВ И.Е. доложил, что он ничего не имеет, Армии нет, просит указаний, куда ему отбыть?
   В данном письме нет необходимости описывать все последующие события. Достаточно сказать, что генерал ПЕТРОВ И.Е. по нашему указанию находился на КП Командующего Береговой Обороной генерала МОРГУНОВА П.А., приводил себя в порядок, пока генерал КОЛОМИЕЦ Т.К., командир 25-ой Чапаевской дивизии, входившей в состав приморской Армии, не вывел остатки Приморской Армии через Ялту—Байдары под Севастополь. Остатки Приморской Армии, прибывшие под Севастополь 9-10 ноября 1941 года, всего около 8.000 человек, включились в оборону Главной Базы Флота – Севастополь, в которой героически сражались вместе с флотом, вписав не одну блестящую страницу в свою историю. Вот абсолютная истина, подлинная, правда о генерале ПЕТРОВЕ И.Е.. Вот вам организатор и руководитель обороны Севастополя.
   За время пребывания генерала ПЕТРОВА И.Е. в Севастополе, мне как Командующему флотом и Севастопольским Оборонительным Районом не один раз приходилось разбирать дела о похождениях генерала Петрова И.Е. Не один раз занимался личностью генерала ПЕТРОВА И.Е. Военный Совет Флота, призывал его к порядку, не говоря сейчас о его взглядах на существовавшее положение в стране, он занимался рукоприкладством, избивал бойцов, офицеров. Угрозами, оружием заставлял представлять его к наградам, это невероятно, смешно, но это факты, и тому подобные похождения. При привлечении его к ответственности, как правило, раскаивался. Клялся, что больше не допустит, особо, действовать через голову, выдавать себя не за того, кто он есть. Но сейчас, через 20 лет, из материалов прошедших Военно-исторических конференций, выяснилось, что все это было лицемерие, обман, вероломство. За спиной Военного Совета Флота и СОРа, в разрез нашим указаниям и решениям, генерал ПЕТРОВ И.Е. будучи заместителем Командующего Севастопольского Оборонительного Района по сухопутной обороны Главной Базы (только по сухопутной обороне) допускал много абсолютно нетерпимых действий. Помимо вышеотмеченных безобразий, как теперь установлено, он давал сводки в Генштаб Красной Армии, включая в эти сводки соединения и части Флота, выдавая их за части Приморской Армии. Особо это делалось им с приходом отдельных частей брошенной им Армии, чтобы показать, что Армия боеспособна, что она на высоте, и такими подтасовками обманывал СТАВКУ, так как об этих же силах флота доносил в СТАВКУ наш Глав. Мор. Штаб. (Ведь существовало два самостоятельных Наркомата).
   Кроме того, многие документы, которые должны были подписываться генералом ПЕТРОВЫМ И.Е. как Замом Командующего Севастопольским Оборонительным Районом, подписывались как Командующим Приморской Армии, что являлось подделкой, обманом. Многое из этих художеств выявилось через 20 лет. Вот лицо генерала Петрова И.Е. Я вынужден написать сейчас про это потому, что невозможно молчать, когда обнаружена такая вопиющая неправда и такие недопустимые поступки.
   Кое-что в данное время невозможно исправить, тем более, самого генерала ПЕТРОВА И.Е. нет в живых, но кое-что и кое-где возможно и нужно исправить.
   Адмирал Ф. Октябрьский.
   Май 1962 г. Севастополь»
   Отдельные упреки и обвинения, высказанные Ф.С. Октябрьским, А.Ф. Хреновым, Н.М. Кулаковым и Т.К. Коломойцем в адрес И.Е. Петрова мы рассмотрим в ходе расследования «по мере их поступления». Оценивая решительные действия группы «октябристов» по обвинению Ивана Ефимовича Петрова во всех мыслимых и немыслимых грехах, любопытно ознакомиться с фрагментом воспоминаний Николая Михайловича Кулакова, взятым из его публикации 1985 года.
   «…Талант командарма созревал в тяжелых для нас боях. Замыслы и предложения генерала И.Е. Петрова, направленные на укрепление сухопутной обороны, на уничтожение живой силы и техники противника, неизменно поддерживались Военным советом флота. Все мы высоко ценили военную эрудицию и исключительную работоспособность Ивана Ефимовича, его смелость и решительность, его тесную связь с личным составом и скромность в быту. Приморская армия, возглавляемая опытным военачальником, успешно взаимодействовала с силами флота, мужественно отстаивала город русской морской славы….
   …Атмосфера подлинного братства и войскового товарищества, характеризующая отношения между моряками, летчиками и пехотинцами, всемерно поддерживалась Военным советом флота, командирами, политорганами, партийными и комсомольскими организациями, лично командующим флотом Ф.С. Октябрьским и командующим Приморской армией И.Е. Петровым, которые имели единые взгляды по коренным вопросам ведения боевых действий на севастопольском плацдарме…» (стр. 65. «Доверено флоту»).
   Мы ознакомились с содержанием двух абзацев из воспоминаний Николая Кулакова, в варианте, написанном после смерти Ф.С. Октябрьского, и опубликованном после смерти самого автора… Остается искренне восхищаться таланту перевоплощения и гибкости натуры бывшего члена Военного Совета флота, нашедшему в себе силы перейти от ненависти к генералу при его жизни, к «искреннему» проявлению любви и уважения по прошествии четверти века после его смерти.
   Мы уже убедились в том, что «воспоминания» генерала Коломийца, взятые адмиралами за основу предъявляемых ими обвинений к Петрову, содержат путаные, бессвязные фразы, часть которых не имеет ни начала, ни конца… Но в них, хотя бы, прослеживаются усилия автора донести до нас какую-то известную лишь ему информацию, в том числе, о переходе армии в Севастополь, и по отдельным этапам обороны города. В отличие от воспоминаний Коломийца, в официальных воспоминаниях Октябрьского, казалось бы, все предельно ясно, но казенно, безлико, а местами – и лживо…
   Ну, что ж, выполняя последнюю волю адмирала, мы используем отдельные фрагменты из его «эпохального творения», названного «Подвиг, которой будет жить в веках».
   Ф.С. Октябрьский пишет: «Хочется заметить, кстати, что у нас до сих пор мало известно и о такой замечательной странице славной боевой истории Приморской армии, как отход её частей с тяжелыми боями от Ишуня к Севастополю через Ялту-Байдары, а ведь это был действительно героический переход, продолжавшийся не день и не два, а почти две недели, для некоторых частей и еще более. За время этого перехода, по свидетельству командира прославленной 25-й Чапаевской дивизии генерал-майора Т.К. КОЛОМИЙЦА, им пришлось дважды пробиваться через плотное кольцо вражеского окружения, не раз отбивать атаки немецких танков…
   …А начиная с 9 ноября 1941 года, когда ряды защитников Главной базы Черноморского флота СТАЛИ пополняться подходящими частями Приморской армии, так силы наши стали возрастать не только количественно, но и качественно. Приморская армия была включена в состав СОР, подчинена Военному Совету флота для помощи флоту в обороне его Главной базы – Севастополя…»
   Вот так, запросто, прикрываясь героическим пафосом фраз, бывший командующий флотом и по совместительству – начальник Севастопольского оборонительного района адмирал Ф.С. Октябрьский в борьбе с фальсификаторами истории, «авторитетно» заявляет о том, что срок перехода дивизий Приморской армии составил более двух недель, более того – 9-го ноября 1941 года он обозначает как срок «…когда ряды защитников Главной базы Черноморского флота СТАЛИ пополняться подходящими частями Приморской армии…».
   И писалось это исключительно с той целью, чтобы убедить нас в том, что прибытие частей Приморской армии в Севастополь, состоялось ПОСЛЕ «…7 ноября 1941 года, когда решением Ставки Верховного Главнокомандующего был образован тот состав Севастопольского Оборонительного района, командующим которым был назначен командующий Черноморским флотом, а командующему Приморской армией генералу И.К. ПЕТРОВУ была определена должность заместителя командующего СОР по сухопутной обороне. Генерал-майор П.А. МОРГУНОВ, возглавлявший до 9 ноября 1941 года и сухопутную часть обороны, остался заместителем командующего СОРа по береговой обороне Главной базы…»
   При этом в «воспоминаниях» адмирала Октябрьского ни слова не говорится о том, что с 4-го по 9-е ноября Севастопольский оборонительный район ОФИЦИАЛЬНО ВОЗГЛАВЛЯЛ генерал-майор Петров, предпринимая все зависящие от него меры для отражения атак в те дни, когда натиск противника был особенно силен, а ситуация в 3-м и 1-м секторах была особенно напряженная. По ходу мы найдем убедительные доказательства того, что в эти же дни, адмирал Октябрьский, находясь в Севастополе, занимался исключительно проблемами флота, в максимальной степени форсируя процесс эвакуации на Кавказ оборудования судоремонтных предприятий и флотского имущества, необходимого для обслуживания кораблей в базах кавказского побережья.
   Спрашивается, стоит ли после этого воспринимать всерьез остальную информацию, изложенную в «воспоминаниях» Филиппа Сергеевича Октябрьского? Отвечаю, для соблюдения максимальной степени корректности и объективности при рассмотрении спорных вопросов, мы продолжим обращаться к воспоминаниям Ф.С. Октябрьского, которые он назвал «Подвиг, которой будет жить в веках», с уверенностью в том, что его вариант изложения событий будет принят нами как «истина в последней инстанции» и выдержит любую критику фальсификаторов истории. По убеждению адмирала Октябрьского – я тот самый «фальсификатор», подвергающий сомнению то, что вариант изложения событий Филиппом Сергеевичем – таки «Подвиг, которой будет жить в веках».
   В течение длительного времени Филипп Сергеевич с маниакальным упорством требовал от главного редактора «Нового Мира» Твардовского опубликования своего очерка, утверждая, что эта публикация была заранее согласована с издательством, и с нетерпением ожидается ветеранской общественностью. Свою настойчивость в решении этого вопроса Филипп Сергеевич мотивировал тем, что именно его публикация «позволит восстановить историческую справедливость в освещении основных этапов обороны Севастополя».
   В качестве альтернативы «мемуаров» Ф.С. Октябрьского воспользуемся воспоминаниями военачальников – командиров дивизий и бригад, которые участвовали в боевых действиях на севере Крыма, в процессе перехода на севастопольские рубежи и в боях по защите города от немецко-румынских войск. Для придания этим воспоминаниям большей конкретики мы дополним их выдержками из боевых сводок и донесений, относящихся к исследуемому нами периоду.
   При этом продолжим анализ публикаций ветеранов из группы сторонников адмиралов Октябрьского и Кулакова – генералов Коломийца, Вильшанского и Благовещенского. По ходу расследования мы будем делать промежуточные выводы, часть которых, по моему убеждению, поможет нам выяснить истинную картину событий, в том числе по части тех обвинений, что предъявляли к генералу Петрову адмиралы Октябрьский и Кулаков и генералы из их группы поддержки.
   На первом этапе ознакомимся с фрагментами из воспоминаний свидетелей «защиты» генерала Петрова – бывшего начальника оперативного отдела штаба Приморской армии Андрея Игнатьевича Ковтуна, бывшего начальника штаба Приморской армии маршала Николая Ивановича Крылова и бывшего командира 172-й дивизии генерала Ивана Андреевича Ласкина.
   Как уже упоминалось, генерал А. Ковтун в ходе первого этапа боев в Крыму был офицером оперативного отдела Приморской армии и выполнял ряд ответственных поручений командарма. Важность его свидетельств объясняется не столько его должностью, сколько тем, что весь военный период он вел дневники, позволившие ему в значительной мере хронометрировать события, в том числе, исследуемого нами периода. Кстати, та конкретика, что сопутствует воспоминаниям Ковтуна, более всего раздражала и вызывала протест бывших руководителей обороны Севастополя, «выработавших» свое «особое» мнение на ряд ключевых событий, связанных с боями в Крыму и Севастополе, в том числе и в первых числах ноября 1941 года. В конкретном случае, споры и взаимные обвинения, вплоть до оскорблений, касались действий командующего Приморской армии генерала Петрова и командующего флотом Октябрьского в те дни ноября.
   Так, предъявляя ряд серьезных обвинений генералу Петрову, в начале 1960-х годов, адмирал Октябрьский привлек в качестве основного свидетеля обвинения на тот момент пожилого и не очень здорового генерала Коломийца. Обращаясь с письмами и жалобами в различные общественные и государственные организации, сам адмирал нередко путался в событиях и датах, имевших исключительно принципиальное значение в спорах отдельных групп военачальников. К примеру, при обсуждении процесса перехода Приморской армии с севера Крыма неоднократно уточнялась дата и обстоятельства прибытия генерала Петрова в Севастополь, условия и время встречи Ивана Ефимовича с адмиралом Октябрьским. Так, в своем письме в адрес Начальника Главного управления кадров МО и Начальника Военно-научного управления Генерального штаба СА, адмирал дважды изменял эти даты (это прослеживается в подлиннике черновика письма, имеемого в нашем распоряжении). Поскольку, это один из принципиальных вопросов, вы можете взглянуть на лист черновика письма адмирала:
   Столь вольная манипуляция датами и связанными с ними событиями, скорее всего, была нацелена на то, чтобы до минимума «сократить» срок командования СОРом генералом Петровым и, в перспективе «приучить» всех к тому, что адмирал Октябрьский возглавлял оборону Севастополя с её первого дня. Не прошло и двадцати лет с той страдной поры, как генерал Коломиец «уверенно» напоминал Октябрьскому, что, начиная с 4-го ноября тот командовал СОРом… При этом, сам Филипп Октябрьский даже не пытался поправлять Трофима Калиновича в его случайном(?) заблуждении. К переписке генерала Коломийца с адмиралом Октябрьским мы еще неоднократно обратимся.
   Не сложно себе представить, насколько динамично развивались события начала ноября 1941 года к Крыму и Севастополе, и что могло измениться за день и даже на час… Прибыв ранним утром 2 ноября в Севастополь, генерал Петров сразу же начал координировать переход дивизий Приморской армии в направлении Севастополя и в течение суток, оценив обстановку, включился в процесс обороны крепости. Казалось бы, всем известен факт, что адмирал Октябрьский в период с 25-го по 31-е октября находился на Кавказе, проверяя готовность баз к переводу флота из Севастополя, и прибыл из Новороссийска на эсминце «Бойком» в ночь с 1-го на 2-е ноября. Афишировать этот факт Филиппу Сергеевичу очень уж не хотелось. Ведь из него следовало, что, начиная с 30-го октября, защитой Севастополя руководил не он, а контр-адмирал Жуков с генерал-майором Моргуновым!
   А тут еще, бывший командир эсминца «Бойкий» – капитан 1 ранга Годлевский поспешил со своими воспоминаниями, и опубликовал книгу под названием «Серебряный якорь», в которой поминутно описал тот эпохальный рейс из Новороссийска в Севастополь, в ходе которого встречной волной была проломлена носовая переборка боевой рубки корабля, на всех парах несущегося в Севастополь с командующим на борту. Собственно и якорь эсминца после этого «перехода» выглядел как «серебряный», от того, что выбирая его на повышенных оборотах шпиля, с него были ободраны все слои краски, наносившиеся за десяток лет… (Злопамятный Филипп Сергеевич не забыл «мемуариста» и уволил его с должности начальника факультета ЧВВМУ в 1956 году). Спеша на «Бойком» в Севастополь, Октябрьский был уверен в том, что прибывший туда командующий войсками Крыма вице-адмирал Левченко обязательно пригласит его на совещание, проводившееся в Балаклаве с военачальниками, руководившими в те дни обороной Главной базы флота. Однако на совещание адмирала не пригласили, «…приняв во внимание колоссальную загруженность командующего флотом процессом эвакуации имущества и вооружения Главной базы». Облом, однако…
   Из воспоминаний маршала Крылова: «…Подчинив вице-адмиралу Г.И. Левченко все войска Крыма, Ставка одновременно назначила Г.В. Жукова заместителем командующего Черноморским флотом по обороне главной базы. Он же являлся начальником Севастопольского гарнизона. Случалось, что Гавриил Васильевич сам выводил на рубежи обороны только что сформированные батальоны. Этот волевой, решительный человек, организаторские способности которого в полной мере проявлялись именно в трудных положениях, много сделал для Севастопольской обороны на ее напряженнейшем начальном этапе. Разумеется, я не хочу сказать, что своевременное выдвижение на севастопольские рубежи тех сил, какие можно было собрать в городе, – заслуга одного контр-адмирала Жукова…
   …Все вопросы обороны главной базы решал находившийся в Севастополе Военный совет флота (правда, командующего флотом вице-адмирала Ф.С. Октябрьского с 28 октября по 2 ноября, как раз когда под городом начались бои, там не было: он ушел на эсминце в Поти для организации базирования кораблей в кавказских портах)…»
   У нас нет ни малейшего основания не доверять информации, изложенной в воспоминаниях дважды Героя Советского Союза Маршала Советского Союза Н.И. Крылова.
   Немаловажен и тот факт, что Петров знакомился с состоянием и организацией обороны рубежей Севастополя уже в должности командующего СОР, в которой его официально утвердил адмирал Левченко на совещании, состоявшимся утром 3-го ноября в Балаклаве. Не стоит сомневаться и в том, что назначение генерала было согласовано со Ставкой ВГК. Не стоит оспаривать и тот факт, что Октябрьского Петров посетил только ПОСЛЕ совещания в Балаклаве.
   Николай Кулаков в своих воспоминаниях пишет: «В Севастополь прибыл из Алушты со своим небольшим штабом вице-адмирал Г.И. Левченко. Должность командующего войсками Крыма становилась как бы номинальной, поскольку после оставления Симферополя Левченко практически был уже не в состоянии эффективно управлять разобщенными армиями. Но он являлся нашим прямым начальником как заместитель наркома ВМФ…» Смысл выделенной мной фразы в том, что Член Военного Совета флота, пытается оправдать действия командующего флотом, который, откровенно нарушив воинскую субординацию, игнорируя присутствие в Севастополе командующего войсками Крыма и своего прямого начальника вице-адмирала Левченко, от своего имени отправляет телеграмму в адрес Ставки ВГК и Наркома ВМФ…
   Неоднократно приходилось встречать разные версии и предположения о том, каким маршрутом и в какой из дней генерал Петров проехал в Севастополь. Среди предположений высказывалось и такое, что «…управление армии, выехавшее во главе с командующим вперед, оказалось отрезанным от войск…».
   Так, Широкорад приводит фотокопию фрагмента воспоминаний бывшего командира батареи 31-го полка 25-й дивизии Николая Ширяева о прорыве полка через горный перевал от поселка Марьино в направлении села Нижний Чоргунь в ночь с 1-го на 2-е ноября. По анализу событий тех дней ноября, им делался вывод о том, что под прикрытием этого отряда в Севастополь прибыла штабная колонна Приморской армии во главе с генералом Петровым. Эта версия находит подтверждение в воспоминаниях ветерана Приморской армии В. Котенева, утверждавшего, что сводный отряд из подразделений 31-го полка обеспечивал прибытие одной из штабных колонн в Севастополь. По воспоминаниям Котенева, в ночь с 1-го на 2-е ноября противник был связан встречным боем с головными батальонами Чапаевской дивизии. В процессе этого боя их отряд проследовал по проселочной дороге от села Ауджикой( Охотничье)–Нижний Керменчик (Пещерное)–Верхний Керменчик (Высокое)–Албат (Куйбышево) и вышел в район, контролируемый нашими морскими батальонами в районе Нижнего Чоргуня. Скорее всего, речь шла о том, что в составе отряда, прорвавшегося по указанному выше маршруту, находились машины одного из многочисленных штабов Приморской армии, и не более того. Конец всем этим спорам об обстоятельствах прибытия генерала Петрова в Севастополь положили воспоминания Николая Крылова и дополнили воспоминания генерала Ковтуна.
   В своих воспоминаниях маршал Крылов пишет: «…Пора пояснить, что тем маршрутом, о котором до сих пор велась речь – сперва, прямо на юг, к Альме, а затем в район к юго-востоку от Симферополя и дальше в горы, – шли только наши основные силы, но не вся Приморская армия. Армейские тылы и часть дивизионных, тяжелая артиллерия были с самого начала направлены по шоссе Симферополь Алушта, с тем, чтобы выйти к Севастополю по Южному берегу Крыма, через Ялту. Для артиллерии на тракторной тяге это был практически единственно возможный путь, и после совещания в Экибаше командарм приказал снимать ее с позиций в первую очередь – пока еще можно выйти на шоссе. Затем, по южнобережному маршруту была отправлена как первая помощь гарнизону Севастополя спешенная, но посаженная на машины, благо представилась такая возможность, 2-я кавалерийская дивизия, точнее, то, что от нее осталось: 800 бойцов, сведенных в один полк под командой капитана П.И. Петраша (из Ялты этот полк оказалось необходимым повернуть в горы для прикрытия ай-петринской дороги). Южным берегом пошли и остатки полков 40-й и 42-й кавдивизий, объединенные под общим командованием, после того как выполнили задачу по прикрытию выходов на Ялтинское шоссе. Позже, когда последует приказ, предстояло этим же путем направиться 421-й стрелковой дивизии, которой командование войск Крыма поручило оборонять район Алушты: здесь надо было задержать врага насколько возможно. Предвижу, что у некоторых читателей, знающих Крым, может возникнуть вопрос: не являлся ли маршрут через Алушту и Ялту, хотя и кружной, самым выгодным для быстрейшего сосредоточения под Севастополем всей Приморской армии? Как-никак шоссе… Но, во-первых, шоссе, идущее по Южному берегу Крыма, было в 1941 году далеко не таким, каким стало теперь. Оно представляло собой тогда узкую горную дорогу с бесчисленными крутыми поворотами, дорогу ограниченной пропускной способности и к тому же очень уязвимую с воздуха, почти без всякой возможности объездов в случае повреждений и заторов. Пустить всю массу войск и обозов по южнобережному шоссе означало закупорить его, помешать пройти здесь и тому, что пройти могло. А во-вторых, не следует забывать: наши стрелковые полки того времени были пехотой в самом прямом смысле слова и лишняя сотня километров значила для них много. Путь основных сил армии оказался в конечном счете тоже далеко не прямым и гораздо более долгим, чем представлялось вначале. Маршрут 95, 25 и 172-й дивизий складывался под воздействием изменяющейся обстановки. Но определение этого маршрута, все вносимые в него поправки диктовались одним стремлением быстрее выйти к Севастополю. Уже на марше удалось связаться с командованием войск Крыма. Оттуда было получено краткое боевое распоряжение генералу Петрову, подписанное в 11 часов 25 минут 1 ноября заместителем командующего П.И. Батовым: «Начните отход на Симферополь, в горы. Закройте горы на Севастополь…». Таким образом, приказание старшего начальника совпало с решением, принятым Военным советом армии и уже выполнявшимся.
   Первого ноября три наши дивизии втягивались в горы. День был пасмурный, хмурый, временами с дождем. Зато войскам не досаждала неприятельская авиация. Для основных соединений армии (я не говорю о частях прикрытия) этот день обошелся без серьезных столкновений с противником. Штарм с утра находился в селении Шумхан (ныне Заречное), невдалеке от Алуштинского шоссе. Движение войск контролировала оперативная группа. Под вечер начался артиллерийский обстрел северных подступов к Алуштинскому перевалу. Пришлось заботиться в том, чтобы на шоссе, по которому сплошным потоком шли обозы, не возникало пробок. Что касается трех стрелковых дивизий, то по итогам дня складывалось мнение, что через сутки они смогут выйти в долину Качи, южнее Бахчисарая, то есть, достигнут первых севастопольских рубежей, представление о которых связывалось у нас в то время именно с Качей. Исходя из этого, например, дивизии генерала Воробьёва – она теперь возглавляла общую колонну – была поставлена задача: к исходу 2 ноября занять на Каче оборону к западу от Шуры (Кудрино). В Заланкое (Холмовка) намечалось развернуть 3 ноября командный пункт армии. Мы не предвидели в тот момент, насколько осложнится все дальнейшим быстрым продвижением противника.
   Помню разговор у командарма в ночь на 2-е, его взволнованные размышления вслух. Иван Ефимович Петров переносился мыслями в Севастополь, к которому, как следовало полагать, Манштейн двинул основную или, во всяком случае, очень значительную часть своей ворвавшейся в Крым армии. Петров сознавал: организация сухопутной обороны города, очевидно, так или иначе, ляжет на его плечи. Непрестанно об этом думая, он мучился, что не знает ни состояния оборонительных рубежей, ни какова там обстановка вообще. У Ивана Ефимовича возникал вопрос, не следует ли ему для пользы дела поспешить в Севастополь с полевым управлением, чтобы к подходу основных соединений уже быть на месте. Вопрос этот, трудный для командарма, поскольку речь шла об его отрыве от главных сил армии, был решен после того, как И.Е. Петров встретился в Алуште с командующим войсками Крыма вице-адмиралом Г.И. Левченко. Гордей Иванович, старый моряк, жил в те дни судьбой Севастополя. Он был убежден, что теперь и его место там, А Петрову приказал ехать туда немедленно. «У вас есть генералы, которые доведут войска, – сказал Левченко Ивану Ефимовичу, – а вам надо сейчас быть в Севастополе и вместе с командованием флота создавать надежную оборону». Связных самолетов армия не имела. Быстрее всего попасть в Севастополь можно было по южнобережному шоссе, в обгон наших обозов и потока гражданских машин из разных концов Крыма. Так и поехал командарм вместе с М.Г. Кузнецовым, Г.Д. Шишениным, Н.К. Рыжи. Вслед за командованием отправился основной состав штаба армии, в том числе и я со своими помощниками по оперативному отделу: командарм считал, что все мы нужны в Севастополе и должны там встретить наши войска. Перед самым отъездом из Алушты мы узнали от товарищей из штаба Левченко, что немцы уже в Феодосии…».
   С воспоминаниями маршала Крылова, вполне согласовывается воспоминания генерала Ковтуна. Для объективной оценки событий тех дней ноября обратимся к «Севастопольским дневникам» Андрея Ковтуна.
   «…Мы получили указание следовать в конце колонны штаба тыла, которая двинулась в Севастополь через Алушту и Ялту, чтобы прикрывать ее от возможного нападения врага. По сведениям, он отбросил в районе Мазанки наши части и идет в направлении Алуштинского шоссе.
   Мы направились на Алушту. На рассвете 1 ноября при подходе к селу Доброе услышали доносившийся с севера шум боя, но, не останавливаясь, проследовали через перевал.
   В Алуште было тихо. Жители удивленно посматривали на нас. На короткой остановке Антипин (командир разведывательного батальона армии) проверил, все ли на месте, нет ли отставших, и попросил разрешения дать личному составу несколько часов отдыха.
   Покормив бойцов, дав водителям танков и бронемашин несколько часов соснуть, мы двинулись дальше, на Ялту.
   Ялту прошли, не останавливаясь, в Севастополь добрались уже затемно и расположились на окраине под открытым небом. Перед отъездом из Симферополя нам было сказано: через штаб флота найти командарма. Пока батальон устраивался, мы с Антипиным отправились на поиски штаба…»
   В этом разделе воспоминаний речь шла о том, что, приняв решение на переход армии в Севастополь, командарм в первую очередь направил на Алушту артиллерийские полки и имущество тыла армии. Спеша воспользоваться не перехваченными врагом дорогами, в Севастополь тем же маршрутов направлялась колонна штаба тыла, сопровождаемая армейским разведывательным батальоном. По прибытии в Севастополь вечером 1-го ноября майор Ковтун и капитан Антипин уже знали о том, что командующий армией генерал-майор Петров находится там же. «…В столовой моряков, куда мы зашли в надежде встретить кого-либо из командиров штаба армии, нас угостили омлетом из яичного порошка и кофе. Моряки были гостеприимны, но ничем помочь нам не могли: никто не знал, где разместился наш штаб.
   …Утро оказалось удачливей: дежурный по батальону узнал, что командарм, член Военного совета и начальник оперативного отдела не доехали до Севастополя, а повернули в Балаклаву, куда уже отправились и армейские связисты, ночевавшие неподалеку от места расположения батальона…»
   Итак, по обстоятельствам, а, главное, ПО ДАТЕ ПРИБЫТИЯ генерала Петрова в Севастополь мы разобрались.
   В октябре 1963 года генерал-майор Вольф Львович Вильшанский, выполняя настоятельную просьбу адмирала Ф.С. Октябрьского, опубликовал статью с критикой «Севастопольских дневников» генерала Ковтуна. Обличительная статья Вильшанского «Против субъективного освещения истории обороны Севастополя в Великой Отечественной войне» была опубликована в Военно-историческом журнале 14 октября 1963 года. Позиция Вильшанского, скорее всего, предельно проста и ясна – он очень хотел встать в один ряд с такими именитыми критиками генерала Петрова как Октябрьский, Кулаков, Хренов, Исаков, Коломиец и другие.
   Следует признать, что с подбором соратников по борьбе с «фальсификаторами» истории, Филипп Сергеевич был не очень разборчив. По крайней мере, не все они оправдали его высокое доверие.
   При анализе переписки адмирала Октябрьского с бывшими командирами бригад – Вильшанским, Жидиловым, Благовещенским прослеживается любопытный факт: Филипп Сергеевич крайне болезненно реагировал на упоминания о генерале Петрове как командующем Приморской армией, а не как его заместителя по сухопутной обороне в структуре СОР… Никакие оправдания бывших комбригов на этот счет не принимались, в грубой резкой форме им указывалось на факты, когда в рукописях воспоминаний тот же Благовещенский или Жидилов посмели написать, что их бригады, или отдельные батальоны находились в распоряжении, или резерве Приморской армии, а не СОР!
   Так, бывшего командира 9-й бригады генерал-майора Благовещенского Филипп Сергеевич как нашкодившего пацана распекал за то, что тот «…по прошествии 20 лет так и не разобрался со структурой подчиненности, существовавшей в управлении войсками в Севастополе, и неоднократно в своих воспоминаниях упоминал о докладах в адрес Командующего Приморской армией и Венного Совета ЧФ…» [9].
   Испытывая примерно такой же прессинг бывшего командующего СОР, генерал-майор Владимир Вильшанский оказался более понятливым, и в историческом очерке, написанном по настоятельной просьбе Филиппа Сергеевича, сообщает: «…Нам, участникам обороны с первых дней, известно другое – а именно то, что обороной до 7 ноября руководил зам командующего ЧФ по сухопутной обороне контр-адмирал Жуков Г.В. и штаб флота, а не Петров. Что касается возникшей у Петрова идеи обороны Севастополя, то это просто надуманный трюк…» (4). Стоит ли осуждать Владимира Львовича за то, что он так откровенно подыгрывает адмиралу Октябрьскому в столь очевидной подтасовке фактов и дат? Вскоре мы убедимся, что у бывшего командира 8-й бригады морской пехоты на это были особые причины, уходящие корнями в печальный исход декабрьских боев бригады за удержание позиций на Мекензиевском плато, с последующим расформированием бригады, потерявшей в боях более 85% личного состава.
   Спрашивается, стоит ли далее анализировать «критическую» публикацию Владимира Вильшанского, якобы, не подозревавшего о том, что в период с 4-го по 7-е ноября генерал Петров являлся командующим СОР и только приказом Ставки от 7-го ноября на эту должность был назначен вице-адмирал Октябрьский, а Петрову была определена должность заместителя командующего СОР по сухопутной обороне? Следует отметить, что в ходе всего периода обороны адмирал Октябрьский будет оспаривать право Петрова командовать всеми войсками, задействованными на сухопутных рубежах Севастопольского оборонительного района, утверждая, что право командовать бригадами морской пехоты и частями флотского формирования принадлежит исключительно ему – по должности командующего Черноморским флотом. Факты вмешательства адмирала Октябрьского в процесс управления войсками отмечались неоднократно, и особенно это касалось бригад и полков флотского формирования. И это притом, что согласно Директиве Ставки от 4-го ноября, все соединения и части морского формирования, задействованные в сухопутной обороне Севастополя, поступали в оперативное подчинение командующего Приморской армией генерала Петрова. Подобных причин для скандальных разборок между Октябрьским и Петровым было немало. На некоторых из них мы еще остановимся в процессе нашего исследования.
   Теперь следует уточнить насколько эффективно командарму и его штабу удалось координировать выход дивизий Приморской армии в район Севастополя. Обращаемся к воспоминаниям Андрея Ковтуна: «…Посоветовавшись, мы с Антипиным, утром 2-го ноября мы решили поехать к командарму сами.
   Узнав о нашем прибытии, Иван Ефимович приказал нам никуда не отлучаться. Вскоре он потребовал меня к себе. У стола, кроме командарма, стояли М.Г. Кузнецов и Крылов, который был назначен начальником штаба армии. Перед ними лежала карта, которую они внимательно разглядывали.
   Видимо, до моего прихода они что-то обсуждали. Я уловил лишь обрывок разговора. Говорил Петров:
   – Если им удастся выйти к перекрестку дорог, то путь в горы будет открыт. Уверен, что 40-я кавалерийская полковника Кудюрова сумеет вовремя занять дорогу, и перекроет путь немцам.
   Увидев меня, он сказал:
   – Возьмите в полку связи радиостанцию и свяжитесь с дивизиями, отходящими на Севастополь. Радиоданные имеются у связистов. Мой позывной код «Старик». Как только установите связь, немедленно доложите мне.
   Из Балаклавской долины наладить связь ни с одной нашей частью не удалось. С разрешения командарма мы выехали на Мекензиевы горы, но и здесь ничего не получилось. Обеспокоенный этим, Петров вместе с командиром полка связи майором Фалиным приехал к нам. Увидев радиостанцию, выделенную мне, командарм пришел в ярость: станция имела слишком малый диапазон действия.
   – Я приказал выделить ту станцию, которой пользовался при разговоре с дивизиями, а вы что сделали? – резко спросил он командира полка
    – Я полагал, что она еще потребуется вам, – отвечал тот.
   – Полагал, полагал... А самому невдомек, что люди там ведут бой и не знают, что делается здесь. За такие вещи судить надо...
   Досталось тогда командиру полка связи, да и мне тоже. К нашему счастью, по дороге проходила радиостанция моряков. Матросы-радисты с охотой исполнили. Как только зазвучал голос «Василия» (позывной код генерал-майора Воробьева), я доложил Петрову. Он надел наушники и жестом показал, чтобы и я тоже слушал.
   Из доклада Воробьева я понял, что у них не все в порядке, что наши части не могли сбить немецкие заслоны, вставшие на пути отхода, что нужно менять маршрут движения, идти восточнее, иначе пробиться не удастся.
   В ответ на доклад Воробьева командарм раздраженно ответил:
   – Вы все еще не можете отрешиться от своей точки зрения, высказанной на Военном совете. Позовите к аппаратуре «Трофима» («Трофим» – позывной командира 25-й Чапаевской дивизии генерал-майора Коломийца).
   Прошло несколько минут. В наушниках послышался голос Коломийца.
   – Я «Трофим». Слушаю вас.
   – Говорит «Старик». У «Василия» что-то не ладится. Я отстраняю его. Командование поручаю вам.
   – Слушаюсь.
   – Двигайтесь по маршруту Керменчик – Ай-Тодор – Шули.
   – Боюсь, что это не очень удачный маршрут. Разрешите действовать по обстановке.
   – Согласен. Вам на месте виднее. Одного не забывайте: скорее пробивайтесь сюда.
   Закончив переговоры, командарм приказал мне оставаться с радиостанцией на Мекензиевых горах, поддерживать связь с войсками и обо всем немедленно докладывать ему.
   – Здесь будет наш передовой наблюдательный пункт. Назначаю вас старшим. В помощь пришлю штабных командиров, – сказал он мне и, повернувшись к командиру полка связи, добавил: – А вы установите телефонную связь.
   Попрощавшись и пожелав нам успеха, Петров уехал…»
   Направляя генерала Петрова в Севастополь для принятия командования войсками гарнизона и для координации действий выходивших с гор дивизий, адмирал Левченко был слишком высокого мнения о командирах дивизий Приморской армии. Истинные их боевые качества слишком ярко проявились на этапе переходов горами и боями с немецкими заслонами на их пути. Командира 95-й дивизии генерал-майора Воробьева, единственного из комдивов, с первых же минут марша по горам «тянуло» влево – в сторону Керчи, да и Коломиец, при выборе очередного маршрута не особенно спешил в Севастополь. Как было не нервничать генералу Петрову, контролировавшему переход дивизий? И это притом, что у обоих генералов были дипломы академии Генерального штаба…. Не пройдет и пятнадцати лет, как Коломиец выступит с обвинениями в адрес генерала Петрова, заявляя, что тот «…бросил остатки армии в горах и убыл неизвестно куда…».
   По этому заявлению Трофима Калиновича, ему, генералу, имевшему опыт командования корпусом, оказалось предельно сложной задача возглавить переход горами трех дивизионных колонн, каждая из которых по численности личного состава не превышала стандартного полка…
   До поры не станем слишком строго судить Трофима Калиновича Коломийца. Для начала, взглянем на события первых дней ноября глазами командира 172-й стрелковой дивизии той же Приморской армии. Иван Андреевич Ласкин пишет: «…Ввиду отхода 51-й армии на восток, в направлении Керченского полуострова, а также отсутствия с ней связи генерал Петров подчиняет 172-ю дивизию себе и включает в состав Приморской армии…
   …С наступлением темноты наша 172-я дивизия двинулась по степи в сторону Бахчисарая. Примерно в час ночи 31 октября к нам прибыл офицер штаба армии и вручил распоряжение командующего армией генерала И.Е. Петрова. В нем говорилось, что передовые части противника в районе Бахчисарая перекрыли дороги, идущие от Симферополя на Севастополь. Поэтому 172-й стрелковой было приказано изменить направление отхода и двигаться на Симферополь. Офицер штаба армии сообщил, что соответствующие распоряжения на изменение направления отхода посланы и командирам других дивизий.
   Утром 1 ноября дивизия подошла к северной окраине Симферополя, и полки заняли рубеж для временной обороны. Вскоре поступил приказ командующего армией продолжить отход на Севастополь. И снова в путь через горы по одной проселочной дороге. 172-я дивизия назначалась в арьергард и должна была прикрывать отход армии. Вслед за 25-й Чапаевской мы выступили на юго-восток…
   …Когда Манштейну стало известно о том, что наступающие на Севастополь мотобригада Циглера и 132-я пехотная дивизия на дальних подступах к городу задержаны, а Приморская армия, оставив Симферополь, начала отход на Севастополь по горным дорогам, он пробует новый вариант: 50-ю пехотную дивизию, двигавшуюся через Бахчисарай, направляет не на Балаклаву, как намечено раньше, а резко поворачивает на юго-восток, чтобы перерезать пути отхода приморцев севернее Ялты, ударить по ним всеми силами 30-го армейского корпуса с северо-запада и востока и уничтожить армию в горно-лесистых районах.
   Разгадав новый замысел противника, генерал Петров тут же, в 2 часа ночи 2 ноября отдал распоряжение командиру 40-й кавалерийской дивизии полковнику Ф.Ф. Кудюрову: «Противник стремится прорваться на Ялту. Любыми усилиями не позднее 10 часов утра 2 ноября перехватить дорогу на Ялту в районе Албат (8 км юго-восточнее Бахчисарая)».
   Именно по этому маршруту от Азаджикоя на Керменчик с выходом на Албат рекомендовал Петров начать прорыв Коломийцу во время радиосеанса днем 2-го ноября. Коломиец в своих письмах с обвинениями в адрес Петрова, сетует на то, что «…в 15.30 командарм выходил на связь с Воробьевым, а со мной он вышел на связь лишь в 18.30». Действительно, потеряв время в процессе переговоров и уговоров командира 95-й дивизии, Петров отстраняет Воробьева от обязанностей старшего на переходе армейской группировки, и назначает старшим перехода командира 25-й дивизии генерала Коломийца. Командарм надеялся, что генерал Коломиец, приняв командование, выполнит его приказ и решится на прорыв по рекомендованному штабом армии маршруту. Но и здесь, осмотрительный и без меры хитрый хохол, командование группой дивизий принял, а от рискованного перехода с неизбежным боем до поры воздержался…
   Где-то через полчаса после радиосеанса с Коломийцем командующий подписал боевой приказ, в котором указывалось, что противник, концентрируя крупные силы к западу и югу от Симферополя, стремится овладеть Севастополем. Одновременно обозначилась попытка наступлением с севера с целью перехватить дорогу Симферополь–Алушта в районе Шумхай Средний. В этой обстановке генерал Петров ставит 421-й стрелковой дивизии задачу: закрыть дорогу из Симферополя на Алушту и не допустить продвижения противника на Севастополь по Алуштинскому шоссе. Теперь под реальной угрозой выход наших дивизий на Южно-бережную дорогу. Тем не менее, поэтапные меры, предпринятые И.Е. Петровым по координации перехода дивизий, срывали замысел немецко-фашистского командования по разгрому Приморской армии в горных районах.
   Возвращаемся к воспоминаниям генерала Ласкина: «…Но мы в 172-й стрелковой дивизии пока об этих решениях ничего не знали и, выполняя роль арьергарда армии, продолжали следовать за 25-й Чапаевской, сдерживая передовые части немцев.
   Днем 2 ноября соединения армии остановились на большой привал. Не получая необходимой информации о событиях на других участках фронта, мы с комиссаром дивизии П.Е. Солонцовым решили догнать штаб Чапаевской, чтобы узнать у генерала Коломийца обстановку. И вот мы в красивейшей долине, покрытой осенней, но еще зеленой травой и крупным кустарником. Неподалеку от дороги, под небольшим деревом мы увидели командиров 25-й и 95-й дивизий – генералов Т.К. Коломийца и В.Ф. Воробьева.
После взаимного ознакомления с обстановкой генерал Коломиец пригласил к «столу» – скатерти, разостланной на траве, на которой была разложена еда.
   Не успели мы присесть вокруг этой «самобранки», как почти рядом стали рваться снаряды. Генерал Воробьев реагировал на это удивительно спокойно, как-то нехотя посмотрел в сторону разрывов и потихоньку поднялся.
   «Вот это хладнокровие!» – подумал я.
   Генерал Коломиец к обстрелу отнесся по-иному. Несмотря на свой солидный вес, он мгновенно вскочил с земли, зорким взглядом осмотрелся вокруг, затем с укоризной взглянул на нас с комиссаром:
   – Это так прикрывает нас сто семьдесят вторая? Перекусить не дали. Откуда бьют немцы? Если так пойдет дело дальше, то мы приведем в Севастополь не дивизии, а роты.
   Он поднял с земли автомат, папаху и громко скомандовал:
   – Продолжать поход!..
   … Выяснилось, что на одном из направлений противник скрытно вышел на высоты, откуда хорошо просматривались наши войска, расположившиеся на привал, и открыл огонь из орудий прямой наводкой.
   Когда Манштейн узнал, что 50-я пехотная дивизия не смогла продвинуться из Бахчисарая на Ялту, он начал искать новые способы не дать Приморской армии выйти к Севастополю. На этот раз он решил перекрыть пути отхода армии в самом опасном для нас районе – Байдарском ущелье – и направил дивизию из Бахчисарая к перевалу Байдарские ворота. В случае выхода немцев сюда мы оказались бы в исключительно тяжелом положении. Петров этот замысел врага быстро разгадал и поставил командиру 40-й кавалерийской дивизии новую задачу – незамедлительно выдвинуться в район Биюк-Мускомья (Широкое), занять и удерживать высоты севернее Байдарских ворот на время прохождения всех частей армии на Севастополь.
   Это распоряжение Петрова было весьма своевременным и предотвратило сильный удар по войскам армии в районе глубокого и узкого Байдарского ущелья.
   3 ноября начальник штаба армии полковник Николай Иванович Крылов (в будущем Маршал Советского Союза) передал нам приказ командарма о том, чтобы 172-я дивизия продвигалась на Севастополь либо по более южным горным дорогам, либо по дороге через Ялту и любыми способами ускорила передвижение. Задача по прикрытию отхода армии с нас снималась. А 25-я и 95-я дивизии будут продолжать отход по прежнему маршруту, чтобы скорее выйти на рубеж реки Кача.
   Вскоре выяснилось, что путь отхода главных сил Приморской (95-й, 25-й и 172-й стрелковых дивизий) был перехвачен противником, и управление армии, выехавшее во главе с командующим вперед, оказалось отрезанным от войск…».
   По сути дела, Ласкин был прав: колонна штаба армии успела выйти на алуштинскую трассу следом за артиллерийскими полками вечером 1-го ноября.
   «…Узнав о занятии противником селений Шуры, Улу-Сала, Мангуш, через которые должны следовать части армии, генерал И.Е. Петров приказал командиру 25-й Чапаевской дивизии генералу Т.К. Коломийцу возглавить руководство всеми отходившими частями армии, разгромить противника, который преградил путь отхода войск, и продолжать движение на Севастополь кратчайшим путем через Керменчик, Айтодор, Шули…».
   Здесь генерал Ласкин слегка ошибается… Со слов Андрея Ковтуна нам известно, что генерал Коломиец, потеряв драгоценные часы на раздумья, таки решился на прорыв в указанном командармом направлении. В 2 часа ночи 4 ноября части 95-й стрелковой дивизии и 287-й стрелковый полк 25-й Чапаевской дивизии атаковали противника… Под покровом ночной темноты в прорыв вошел сводный батальон 31-го полка Чапаевской дивизии, о чем мы уже упоминали…
   «…Так, уничтожая на своем пути противника, 95-я и 25-я дивизии продолжали движение по прежнему маршруту, а 172-я стрелковая повернула на Ялту, чтобы оттуда начать отход на Севастополь по шоссе вдоль берега Черного моря.
   Утром 4 ноября части дивизии спокойно вошли в город-курорт Ялту. Здесь мы встретились с командиром 2-й кавалерийской дивизии полковником Петром Георгиевичем Новиковым и от него узнали, что 421-я стрелковая дивизия под командованием полковника Семена Филипповича Монахова в тяжелых боях задержала продвижение врага со стороны Симферополя и удерживает Алушту…
   …В Ялте мы достали десятка два грузовых машин, погрузили на них отдельные подразделения полков и направили в Севастополь. А 5 ноября выступили и все остальные силы. Когда они приблизились к Байдарскому ущелью, где дорога, круто петляя, проходила вдоль обрывистых скал, а внизу зияла бездна глубиной до полукилометра, водители заглушили двигатели. Попытки даже очень осторожно вести здесь машины привели к тому, что первый же грузовик упал в пропасть. За ним чуть не свалился и второй. Поэтому, оставив на дороге машины до рассвета, мы двинулись пешком и вечером 6 ноября прибыли в Севастополь…» (17).
   Следует учесть, что до 3-го ноября части 172-й дивизии прикрывали отход 95-й и 25-й дивизий, следовательно, полки этих дивизий прошли в Севастополь 4-5 ноября.
   Надеюсь, что ознакомившись с фрагментами воспоминаний генералов Ивана Ласкина, Николая Крылова и Алексея Ковтуна у вас возникнет вопрос: стоит ли в полной мере доверять обвинениям в адрес генерала Петрова со стороны генерала Коломийца, и тем, которые, вторя ему, неоднократно озвучивал адмирал Октябрьский?
   Кстати, у генерала Ласкина не было причин боготворить генерала Петрова. В октябре 1943 года, являясь начальником штаба Северо-Кавказского фронта, генерал-лейтенант Ласкин был снят с должности и арестован представителями Особого отдела с предъявлением абсурдных обвинений в «шпионаже в пользу противника». При этом, генерал армии Петров, являясь командующим фронта, не нашел возможности как-то защитить своего начальника штаба, которого знал еще по боям в Севастополе… Тогда же, после неудач под Керчью, в конце 1943 года генерал армии Петров был снят с должности командующего фронтом и снижен в воинском звании на одну ступень.
   …Начало 1960-х годов, приближается 20-я годовщина героически начавшейся и трагически завершившейся обороны Севастополя. Главного оппонента Октябрьского – генерала армии И.Е. Петрова уже нет в живых… Адмиралам Октябрьскому и Кулакову почудилось, что настало время внести некоторые «коррективы» в итоги обороны, и добиться награждения высшими наградами истинных героев-руководителей…
   Привожу выдержку из письма Ф.С. Октябрьского в адрес Начальника ГУК МО: «…генерал Петров И.Е. по нашему указанию находился на КП Командующего Береговой Обороной генерала Моргунова П.А., приводил себя в порядок, пока генерал Коломиец Т.К. командир 25-й Чапаевской дивизии, входившей в состав Приморской армии, не вывел остатки Приморской армии через Ялту-Байдары под Севастополь. Остатки Приморской Армии, прибывшие под Севастополь, 9-10 ноября 1941 года…» [1].
   А чем же фактически в эти дни занимается генерал Петров?
   На всякий случай напомним, что 4-го ноября 1941 года генерала Петрова приказом Командующего войсками Крыма вице-адмирала Левченко назначают командующим СОР: с помощником по морской части контр-адмиралом Жуковым, помощником по береговой артиллерии и береговой обороне генерал-майором Моргуновым, и поручают руководство обороной Севастополя. И тогда же, 4-го ноября заместитель Наркома ВМФ и по совместительству – командующий войсками Крыма вице-адмирал Левченко настоятельно рекомендует вице-адмиралу Октябрьскому «убыть в Туапсе на КП флота…». Можно себе представить тот удар по самолюбию, что испытал при этом Филипп Сергеевич Октябрьский? Отчаянно смелым мужиком был Гордей Иванович Левченко, он не мог не осознавать того, с этого момента приобретал в лице Филиппа Октябрьского смертельного врага…
   Совершенно неуместное историческое сопоставление, но я его приведу. В тревожные дни блокады Севастополя объединенным флотом Англии и Франции в октябре 1854 года начальник штаба флота вице-адмирал Корнилов решительно настаивал перед Командующим Крымской армией генерал-адъютантом Меншиковым на выходе Черноморского флота из базы для сражения с вражеским флотом… Не найдя других способов угомонить воинственного адмирала, Меншиков в сердцах воскликнул: «Я приказываю Вам немедля убыть к месту Вашего постоянного служения – в Николаев!». В те времена в Николаеве находился штаб Черноморского флота.
   Зафиксируем в адмиральском пасквиле-доносе в адрес Начальника ГУК МО лишь самые лживые и оскорбительные моменты, которые неоднократно опровергались не только воспоминаниями соратников бывшего командарма, но и самой жизнью и боевой деятельностью заслуженного военачальника – генерала Ивана Ефимовича Петрова.
   Для начала уточним, а в чем истоки такой всепоглощающей ненависти Филиппа Сергеевича Октябрьского к человеку, с которым его свела военная судьба при выполнении святого дела – защиты Севастополя от врага? Для ответа на этот вопрос, вернемся в последние дни октября.
   Оставив Севастополь в тревожные дни конца октября 1941 года, когда городу и флоту реально грозил захват противником, Филипп Сергеевич отправился «инспектировать» кавказские базы – проверять их готовность к приему кораблей и судов флота, которым грозил захват в случае прихода немецких войск в Севастополь. Прервав эту архиважную, а главное неотложную(?) работу, командующий флотом спешил в Севастополь по приказанию Наркома ВМФ. Мы уже упоминали о том, что в Севастополь Филипп Сергеевич прибыл на эскадренном миноносце «Бойкий» в 3 часа 45 минут 2-го ноября 1941 года. Я специально зафиксировал время прибытия Филиппа Сергеевича в Севастополь, чтобы исключить традиционные спекуляции, о том, почему командующий флотом отсутствовал на совещании в Балаклаве утром 3-го ноября.
   Адмирал Левченко, проводя в Балаклаве совещание с руководящим составом флота и армии по обстановке в Крыму и Севастополе, демонстративно не пригласил Филиппа Сергеевича, определенно давая ему понять, что место командующего на КП действующего флота (официально же – «…не желая отвлекать Филиппа Сергеевича от процесса эвакуации имущества и вооружения Главной базы флота»). Тем самым Левченко пошел на прямой конфликт с Октябрьским. На протяжении всей пятидесятилетней службы в Гордее Ивановиче угадывался бывший артиллерийский унтер-офицер линейного корабля. Сколько раз судьба ломала его «через колено», но он не менял своего характера. И.В. Сталин одобрительно называл его «наш боцман», и всякий раз восстанавливал в званиях и должностях.
   На совещании кроме оценки обстановки в Крыму и в районе военно-морских баз, были произведены назначения на должности, крайне необходимые для организации защиты главной базы флота – Севастополя. Так, на должность руководителя Севастопольским Оборонительным районом (с этого момента – СОР) был назначен командующий Приморской армией генерал-майор Иван Ефимович Петров, имевший к тому времени большой боевой опыт командования общевойсковыми соединениями и объединениями и проявивший свои боевые качества при обороне Одессы. Производя это назначение, вице-адмирал Левченко, безусловно, исходил из той катастрофической обстановки, что складывалась под Севастополем. Отбросив корпоративные флотские «заморочки», он руководствовался исключительно здравым смыслом, поставив во главе обороны Военно-морской базы грамотного общевойскового военачальника. Являясь заместителем наркома ВМФ, вице-адмирал Левченко прекрасно знал о сложных взаимоотношениях между наркомом ВМФ Кузнецовым и командующим Черноморским флотом вице-адмиралом Октябрьским.
   Решительно и успешно действуя по плану эвакуации севастопольской военно-морской базы, Филипп Сергеевич был удивлен тем, что в период его нахождения на Кавказе, были внесены коррективы в эвакуационные мероприятия флота и, безусловно, оскорблен тем, что на должность командующего обороной «его» Главной базы был назначен генерал, носивший пенсне, и ко всем без исключения, обращавшийся на «Вы»… Но вдвойне оскорбительным был тот факт, что назначение это произвел «свой» адмирал, прекрасно знавший о том, что при обороне Одессы, неплохо себя проявил контр-адмирал Жуков, как бы «бронируя» должность руководителя обороной Севастополя для своего начальника – адмирала Октябрьского… Можно не сомневаться и в том, что адмирал Левченко, хорошо зная деловые и моральные качества Филиппа Сергеевича Октябрьского, не считал целесообразным объединять под его командованием флот и Севастопольский оборонительный район.
   Обозначив истоки и первопричину конфликта между Октябрьским и Петровым, переходим к пунктам обвинительного «оговора», состряпанного «октябристами» с целью опорочить память покойного генерала. При этом, прошу заметить, «оговора-приговора», выносимого на тот момент здравствующим и полным бойцовской энергии адмиралом Октябрьским в адрес безвременно ушедшего из жизни генерала Ивана Ефимовича Петрова. Наверное, не уместно в конкретной ситуации упоминать о заветах, заложенных древними Православными традициями. Для тех ортодоксальных коммунистов, к которым по всем признакам относился Филипп Октябрьский, традиция щадить память умерших, была абсолютно чужда и неприемлема. Да и потом, стоило ли к действиям этого человека примерять нормы православной религии? Кстати, подобные поступки Филиппа Сергеевича Октябрьского, дают мне моральное право действовать по той же «большевистско-троцкистской» методологии, решившись на нарушение православных заповедей, но теперь уже по отношению к памяти покойного адмирала. Итак…
   Первое и основное обвинение состояло в том, что генерал Петров «…бросил остатки армии в горах и отбыл, как говорит генерал КОЛОМИЕЦ Т.К., неизвестно куда».
   Кстати, стоит обратить внимание на характерный штрих, свойственный прожженным интриганам – в качестве основного «свидетеля обвинения» Филипп Сергеевич привлек генерала Коломийца – бывшего командира Чапаевской дивизии, которого на пост комдива в свое время рекомендовал и аттестовал Иван Ефимович Петров. При этом назначении Петров презрел тот факт, что с должности командира 60-го корпуса 16-й армии Трофим Калинович был снят приказом Наркома обороны с крайне жесткими выводами, предполагавшими дальнейшие «ограничения по службе…». Нужно признать, что с обязанностями «иуды» местечкового уровня Трофим Калинович успешно справился, наверняка надеясь, что эта «общественная деятельность» никогда не станет известна гражданам Севастополя, до сих пор почитающего его как героического командира одной из дивизий, защищавшей город в период обороны.
   Второй пункт «оговора» некоторым образом проистекал из первого, и состоял в том, что к рубежам Севастополя из состава Приморской армии было выведено «…всего около 8000 человек». Причем, это факт преподносился Октябрьским не только как пример неумелого руководства армией, потерявшей в боях значительную часть своего боевого состава, но и как доказательство исключительно МАЛОГО участия АРМИИ в сравнении с ФЛОТСКИМ вкладом в дело обороны Севастополя.
   Третий пункт обвинения состоял в том, что генерал Петров, якобы, не принимал участия в руководстве отражением первого штурма Севастополя. Дословно: «…генерал Петров И.Е. по нашему указанию находился на КП Командующего Береговой Обороной генерала Моргунова П.А., приводил себя в порядок, пока генерал Коломиец Т.К. командир 25-й Чапаевской дивизии, входившей в состав Приморской армии, не вывел остатки Приморской армии через Ялту–Байдары под Севастополь. Остатки Приморской Армии, прибывшие под Севастополь, 9-10 ноября 1941 года…» [1].
   Если допустить, что адресатами того послания Октябрьского были военачальники, у которых одна из немногих извилин мозга формировалась под воздействием казенной генеральской фуражки, а начальное военное образование они получали в казармах гарнизонных полков, то Филипп Сергеевич вполне мог рассчитывать на то, что в их представлении неделями могут «приводить себя в порядок» только безнадежные запойные пьяницы.
   По моему глубокому убеждению, все три пункта «обвинения», не сложно обжаловать, а затем и опровергнуть, анализируя воспоминания очевидцев событий и хронику боевых действий под Севастополем за период с 30-го октября до 10 ноября 1941 года.
   Для начала оценим ситуацию на рубежах обороны в период «врастания» генерала Петрова обстановку.
   2 ноября. Воскресенье
   Как уже отмечалось, в ночь с 1 на 2 ноября (в 3 ч 34 мин) на эсминце «Бойкий» в главную базу прибыл вице-адмирал Ф.С. Октябрьский. Утром 2-го ноября генерал-майор П. Моргунов и контр-адмирал Г. Жуков доложили командующему о совместно предпринятых действиях. Правда, совместными действия назвать сложно, управление войсками только накануне вечером было сосредоточено на одном КП. Никаких особых распоряжений от командующего флотом не поступило. Что выглядело несколько странно, ведь за оборону главной базы флота отвечал командующий флотом. Еще более странным видится то, что на этом факте заострил внимание в своих воспоминаниях генерал Моргунов – ближайший сотрудник и, надо полагать, единомышленник в команде Филиппа Сергеевича Октябрьского. Дело в том, что подобные «странности» – это противоречащие стратегическим или тактическим установкам, нелогичные решения; не соответствующие обстановке, насыщенные плакатными призывами приказы; поспешные, либо явно запоздалые боевые распоряжения; явно не логичные кадровые перестановки; лукавые, либо откровенно ложные донесения в адрес вышестоящих инстанций…. Все эти явления будут повторяться, чередоваться и становиться привычной практикой, ставшей одной из причин катастрофы Приморской армии в июне 1942 года. Если бы подобное явление имело бы место в 1918-1920 гг. на одном из фронтов, либо флотов, то Лев Троцкий приказал бы расстрелять все командование. Кстати, аналогичные требования выставлял представитель Ставки Лев Мехлис в отношении командования Крымским фронтом в процессе созревания и развития майской катастрофы, постигшей этот фронт. Анализируя состав командования Крымским фронтом и его деятельность в январе-мае 1942 года, начинаешь понимать причины тех драконовских мер, что предпринимал Лев Захарович для наведения порядка во фронтовом и армейском звеньях фронта…
   Мы уже вели речь о том, что пытаясь развить успех, достигнутый вечером 1 ноября 132-й немецкой дивизией, рано утром 2-го ноября подразделения моторизованной бригады полковника Циглера атаковали подразделения местного стрелкового полка и 8-й бригады морской пехоты. Удар наносился в том месте, где накануне смогли прорваться передовые части 132-й дивизии, т.е. на том месте, где должен был находиться стык 8-й бригады и местного стрелкового полка: по долине Качи и дороги от дер. Чоткара (Красная Заря) на плато. По немецким данным, в атаке принимали участие разведывательный батальон 50-й немецкой дивизии, моторизованный противотанковый дивизион 22-й дивизии и до трех эскадронов румынской кавалерии при поддержке двух танкеток. Но атака получилась запоздалой. Немецкая привычка воевать только после завтрака (с 7 утра) и до ужина (6 вечера) с перерывом на обед сыграла против войск оккупантов. Ночью советские войска восстановили локтевую связь между подразделениями.
   В ночь с 1 на 2 ноября из окружения вышли моряки из батальонов Учебного отряда. Батальон объединенной школы (командир – майор Галайчук) был включен в состав 8-й бригады как 5-й батальон. Понесший серьезные потери батальон к-на Кагорлыцкого был выведен в казармы на хуторе Дергачи для переформирования.
   Эта информация подтверждается в воспоминаниях комиссара 8-й БМП Д.С. Озеркина: «...только в ночь с 1 на 2 ноября удалось связаться и установить боевую связь с подразделениями, стоявшими левее на северном берегу Качи. Всю ночь выходили моряки с рубежа на реке Альма, я выехал к деревне Эфендикой и лично беседовал с командирами выходивших частей. Начальник штаба определял для них оборонительные рубежи...».
   Информация о батальоне майора Галайчука, ранее занимавшего позиции на берегу Альмы, в очередной раз позволяет нам утверждать, что батальоны флотского формирования, подчинявшиеся до 4 ноября контр-адмиралу Жукову, действовавшему в соответствии с авантюрным планом обороны генерала-инженера Аркадия Хренова, встретили противника на передовом рубеже, и продержались на нем не более суток. Восьмая бригада с приданным ей батальоном учебного отряда майора Галайчука, занимала позиции от стыка с местным стрелковым полком в районе родника Алтын-Баир (между с. Суворово и с. Айвовое в долине Качи) по линии дер. Аранчи (Суворово) – курган Азис-Оба (на довоенных картах – высота с отметкой 190.1) и далее, до западной окраины дер. Дуванкой (Верхнесадовое).
   Закрепление бригады на указанных позициях (фронтом поперек общей линии обороны – Б.Н.), если не учитывать всей предыстории, было нелогичным. На протяжении 5 км оказывался оголенным фланг Дуванкойского опорного пункта обороны, находившегося внизу, в долине Бельбека. Открытым оказывался и фланг трех батальонов, обороняющихся на р. Кача: ВМУБО (курсантского), 16-го и 17-го. Дорога от селения Голумбай (современная Некрасовка) на плато оказалась не прикрытой. Закрепившись на занимаемых позициях, батальоны бригады оставляли господствующие высоты и удобные для обороны позиции на плато в руках противника. Выделенные мной строчки в суточных сводках штаба Приморской армии было бы очень неприятно читать «правдолюбивому и справедливому» Владимиру Львовичу Вильшанскому…
   Бой начался около 7 утра. Немецкие части продолжили наступление по плато и, подавив сопротивление двух пулеметных дзотов в районе кургана Калан, атаковали позиции 8-й бригады, одновременно заняв высоты по краю плато над Дуванкойским Опорным Пунктом (ДОП). Второе направление удара было по долине реки Кача. Утром же 2 ноября противник подтянул основные силы 132-й пехотной дивизии и начал наступление с севера на позиции Аранчийского узла сопротивления, который занимали батальоны местного стрелкового полка. Немецко-румынские войска, действовавшие на этом участке, не решались атаковать вдоль берега моря из опасения обстрела кораблями ЧФ. Основные атаки противник вел вдоль долины реки Кача. Эффективную поддержку советским войскам оказали артиллеристы 203-мм четырехорудийной береговой батареи № 10 (командир – капитан М.В. Матушенко, военком – старший политрук Р.П. Черноусов), 724-й подвижной батареи (командир – капитан М.В. Спиридонов) дотов № 51 и 52. По советским данным огнем 10-й батареи было уничтожено 20 повозок, 20 автомашин и около 200 гитлеровцев. Немецкие цифры собственных потерь намного скромнее, но и они достаточно велики.
   Участвовали в отражении вражеских атак и зенитчики тех же батарей, которые накануне отразили атаку немецких войск: 218-й (командир – старший лейтенант И.А. Попирайко) и 453-й (командир – старший лейтенант Г.А. Воловик), 227-й (командир – старший лейтенант Григоров). К тому времени как стемнело, все атаки противника были отбиты, кроме участка у Эфендикой, где бой до 18 часов шел в самом селе, на северо-восточной его окраине. Установив две артиллерийские и одну минометную батареи на краю плато, немцы получили возможность обстреливать почти всю площадь Дуванкойского узла огнем своей артиллерии. В течение всего дня 2 ноября подразделения немецкого 438-го полка 132-й дивизии атаковали 54-ю береговую батарею.
   Батарея вопреки тому, что пишут в отечественной литературе, была неплохо оборудована. Орудия располагались в каменных двориках, имелись погреба боезапаса и укрытия для личного состава. Позиции батареи были обнесены двумя рядами колючей проволоки и имели несколько дзотов. На мысу были оборудованы позиции ложной батареи, на которых стояли деревянные макеты орудий.
   Противник обрушил на батарею огонь трех полевых батарей. Затем ее бомбила и штурмовала авиация. Во всяком случае, так казалось противнику. Приведем строки из воспоминаний Г. Бидермана: «Чтобы защитить открытый западный фланг и подавить огонь батареи вражеской береговой артиллерии, расположенной на берегу Черного моря и препятствующей наступлению дивизии, подразделения 438-го пехотного полка нанесли удар в западном и юго-западном направлениях.
   Небольшому ударному отряду позже удалось достичь ложных позиций этой батареи. Здесь были обнаружены деревянные стволы артиллерийских орудий, нацеленные в небо, выглядевшие угрожающе, но беспомощно... Сама батарея находилась южнее, в районе Николаева (Николаевки, ошибка составителя донесения. – Б.Н.)...».
   Ложные позиции батареи оборонял взвод краснофлотцев совместно с двумя взводами 321-й дивизии, на вооружении бойцов было три пулемета «Максим». Немецкий батальон из состава 438-го полка и около 300 румынских кавалеристов при поддержке двух батарей противотанкового дивизиона атаковали ложные позиции.
   Сама батарея находилась ближе к Севастополю, на окраине самого села Николаевки. Сейчас на месте батареи установлен памятник. Бой длился около двух часов, было отбито две атаки. В ходе третьей ложные укрепления были захвачены. Осознав свою ошибку, около 14 часов противник произвел артподготовку и авианалет на позиции, где были установлены настоящие орудия и в 16 часов начал атаку. В 16 ч 40 мин командир батареи донес: «Противник находится на позициях ложной батареи. Связь кончаю. Батарея атакована».
   Выделенное мной слово обычно в мемуарах опускается для усиления драматического эффекта. На его отсутствие обратил внимание бывший командир батареи Заика, знакомясь с материалами по обороне Севастополя. Бой на основной позиции батареи продолжался до 17.00. В строю осталось одно орудие. Раненые сражались наравне со здоровыми бойцами. Лейтенант Александр Дмитриенко находился в медпункте. Там ему сделали перевязку обоих раненых ног, и он ползком добрался до окопа и продолжал сражаться. Так же поступил и краснофлотец Александр Макаров. При помощи санитара Сергея Колесниченко он дополз до окопа и продолжал вести огонь по фашистам. По советским данным за три дня боев батарейцы подбили до 30 танков и бронемашин, много автомашин, подавили батарею и уничтожили до 300 солдат и офицеров противника. Немецкие источники эти данные не подтверждают, что, впрочем, и не удивительно.
   Для эвакуации оставшихся в живых и блокированных с суши батарейцев ночью были посланы тральщик «Искатель» (командир – капитан-лейтенант В.А. Паевский), СКА № 031 (командир – старший лейтенант А.И. Осадчий) и СКА № 061 (командир – старший лейтенант С.Т. Еремин). Подойти к берегу они не смогли и спустили две шлюпки. На них были приняты и доставлены на корабли 28 батарейцев, спустившихся с обрыва по скрученному телефонному кабелю. На берегу отход подчиненных прикрывал командир – лейтенант И.И. Заика с группой бойцов численностью до полувзвода. Всего из 157 бойцов батареи удалось вывезти 28. Так написано в официальной хронике.
   Сам И. Заика рассказывал об этих событиях несколько по-другому: «Да... бросили нас. Нас оставалось на берегу еще человек пятьдесят, как немцы подтянули к обрыву 37-мм пушку и в темноте открыли огонь наугад, целясь в ходовые огни кораблей. Шлюпок немцы не заметили, и они дошли благополучно. Ждали возвращения шлюпок до утра, но они так и не вернулись. Пересчитались, нас под обрывом оставалось сорок семь человек, решили уходить вдоль берега...».
   На левом фланге нашей обороны передовые части 50-й и 132-й немецких пехотных дивизий, наступавшие из района Бахчисарая, пытались сбить с позиций батальон Военно-морского училища им. ЛКСМУ и по шоссе прорваться в Бельбекскую долину. При поддержке огня 30-й батареи все атаки противника были отбиты. Не изменила положения и вражеская авиация, которая на протяжении дня шесть раз бомбила боевые порядки курсантского батальона. Рано утром для усиления этого важного направления прибыл обещанный полковнику Костышину 17-й батальон морской пехоты, занявший рубеж северо-восточнее хутора Кефели. Командовал наскоро сформированным батальоном старший лейтенант Унчур. По советским данным 3-й полк морской пехоты (командир – подполковник В.Н. Затылкин, военком – батальонный комиссар И.Н. Слесарев) занял участок правее Дуванкоя. Полк занял позиции по линии д. Заланкой (Холмовка)–Черекез-Кермен (ныне несуществующее село Крепкое рядом с пещерным городом Эски-Кермен). Выходит, что позиции полка были растянуты по линии длиной около 10-12 км. На самом деле это не так. До выхода в этот район противника батальоны полка были рассредоточены в долине Бельбека, и были заняты строительством оборонительных сооружений по указанной линии. Один батальон располагался в деревне Биюк-Сюрень (Танковое), второй в районе Заланкой (Холмовка). Строительство рубежей обороны шло от высоты Яйла-Баш (над современным с. Фронтовое) до деревни Черкез-Кермен (район пещерного города Эски-Кермен). Вперед было выдвинуто только боевое охранение.
   В сводке боевых действий стоит странная фраза, которую старательно переписывают из одной книги в другую: «К 17 часам 2.11.41 г. 17-й батальон отошел на новый рубеж: хутор Кефели–дер. Дуванкой, так как возникла угроза, что батальон будет отрезан от основного рубежа обороны в районе Дуванкоя, где стоял 3-й полк морской пехоты. Этот полк 2 ноября отразил все атаки противника подошедшего через деревни Теберти (Тургеневка) и Сююрташ (Белокаменное), но понес значительные потери...». Данные о передвижении войск, приведенные в сводке, совершенно не ложатся на местность и полностью расходятся с донесениями частей участвовавших в боевых действиях. Так 3-й полк морской пехоты доносил, что он отражает атаки со стороны д. Биюк-Сюрень. На самом деле, произошло следующее: части 50-й немецкой дивизии по старой дороге Бахчисарай – Баштановка (через совр. Староселье-Кудрино) вышли в долину р. Кача, создав угрозу флангового удара по 17-му батальону, а затем, утром 3.11.41 года, по той же дороге вышли к с. Албат (Куйбышево), выйдя в долину р. Бельбек, отсекая боевое охранение от главных сил. Выход передовых частей 50-й дивизии к деревне Албат отрезал еще одну дорогу Приморской армии – через Ай-Петринскую яйлу. Полк, действительно, вынужден был отойти, и понес серьезные потери после того, как в тылу его позиции появились передовые немецкие войска.
   В отличие от воспоминаний бывшего комиссара 8-й БМП Д.С. Озеркина, бывший командир бригады Вильшанский значительную часть своих мемуаров посвятил критике командования Приморской армии и оправданиям больших потерь, понесенных бригадой при отражении ноябрьского и декабрьского штурмов противника. Мы уже вели речь о том, что в ноябре 1962 года адмирал Ф.С. Октябрьский обратился к бывшему командиру 8-й бригады морской пехоты генерал-майору Владимиру Львовичу Вильшанскому, чтобы тот критически оценил книгу «Севастопольские дневники» генерал-майора Андрея Ковтуна. Выполняя просьбу бывшего командующего флотом, Вильшанский, действуя узко направленно, с особым пристрастием подверг гневной критике те разделы книги Ковтуна, где тот упоминал о боевой деятельности 8-й бригады и непосредственно ее командира.
   Тогда же, в октябре 1963 года Владимир Вильшанский прислал на рецензирование Филиппу Сергеевичу Октябрьскому печатный вариант исторического очерка. Очень похоже, что, впоследствии, материалы этого очерка легли в основу книги Владимира Вильшанского «На подступах к Севастополю». Я должен признать, что буквально выполняя пожелания Филиппа Сергеевича, Владимир Львович, вместо серьезного исторического исследования, базируясь на ранее опубликованных материалах по обороне Севастополя, представил на суд заказчика подборку гневных, слабо аргументированных обвинений в адрес автора «Севастопольских дневников» Андрея Ковтуна.
   Упорно и тупо отрицая тот очевидный факт, что в период с 4-го по 9-е ноября генерал И.Е. Петров, являясь официально назначенным командующим Севастопольским оборонительным районом, руководил войсками на рубежах обороны, Владимир Вильшанский «авторитетно» заявляет, что «…обороной до 7 ноября руководил зам командующего ЧФ по сухопутной обороне контр-адмирал Жуков Г.В. и штаб флота, а не Петров». У нас будет возможность ознакомиться с Приказом Командующего войсками Крыма вице-адмирала Левченко от 4-го ноября, в котором будут указаны члены СОР и их обязанности.
   Далее, Вильшанский называет «надуманным трюком» первоначальный план генерала Петрова задержать противника на рубеже вдоль берега Качи. Кстати, план этот был согласован с командующим войсками Крыма адмиралом Левченко. Быть может, полковника Вильшанского, следовало тогда же познакомить с этим планом? Весьма вероятно, что в случае выхода дивизий «приморцев» по рекомендованному штабом кратчайшему направлению 1-2 ноября, этот рубеж и стал бы той чертой, за которую не прошли бы в ноябре штурмовые батальоны немецких дивизий.
   Далее Вильшанский пишет:
   «…7-го ноября на фронте произошло одно из событий, имеющее решающее значение для судьбы Севастополя и, в частности, Приморской армии. Вот что об этом пишет «Военно-исторический журнал», № 6 за 1962 г., стр. 66: «Предпринятая (7 ноября) подразделениями 8-й отдельной бригады морской пехоты разведка боем в условиях обороны оказалась неожиданной для противника. Командование 11-й немецкой армии, расценив эту разведку как начало нашего наступления севернее Севастополя, уже 8 ноября изъяло 22-ю «храбрую саксонскую» (как ее оценивал бывший командующий 11-ой немецкой армией Манштейн) пехотную дивизию из 30-го армейского корпуса, повернуло ее назад и направило через Мамут-Султан и Симферополь на усиление 54-го армейского корпуса. Перед 8-й бригадой она появилась 13 ноября 1941 года. С уходом 22-й пехотной дивизии, 30-й армейский корпус, силами которого при первом наступлении враг намечал нанести главный удар на Севастополь вдоль Ялтинского шоссе, смог наступать только одной 72-й пехотной дивизией, Наступление этой дивизии успеха не имело».
   Любопытный факт: бывший командир 8-й бригады, вместо того, чтобы самому изложить ход боевых событий тех дней, ссылается на публикации «Военно-исторического журнала»… Владимир Львович не без основания предполагал, что у нас есть причины и повод не доверять его трактовке описываемых в журнале событий.
   Там же, обращаясь к автору «Севастопольских дневников», Вильшанский пишет: «Понимает ли автор, бывший начальник оперативного отдела армии, что стало бы с отходящими частями Приморской армии, если бы 8-я бригада морской пехоты не отвлекла бы на себя 22-ую пехотную дивизию к ранее действовавшей уже перед бригадой 132-ой дивизии. На участке 8-ой бригады 7 и 8 ноября фактически решалась судьба Приморской армии и Севастополя. А что делал в этот день всезнающий автор? Оказывается, его беспокоила карьера. «Кто будет начальником оперативного отдела».
   …Вместо того, чтобы выразить благодарность памяти погибших людей 8-ой бригады, он позволяет себе стр. 88-89 высокомерно, пренебрежительно относиться к боевым действиям бригады, стоявшей насмерть и выполнившей свою задачу до конца».
   Обратите внимание, Вильшанский убеждает нас в том, что перемещение 22-й пехотной дивизии немцев, предпринятое Манштейном в ночь с 12-го на 13-е ноября, могло как-то повлиять на процесс выхода на севастопольские рубежи дивизий Приморской армии. Откровенно поражает тот факт, что Владимир Львович, даже по прошествии двадцати лет, не признавал того факта, что полки передовых дивизий Приморской армии 6-7 ноября УЖЕ ЗАНИМАЛИ назначенные им позиции в секторах обороны. Тот же Манштейн в своих воспоминаниях писал, что с 11-го ноября возвращал с горных перевалов мобильные части 54-го корпуса, ранее препятствовавшие маршу «приморцев» в сторону Севастополя. В этой связи, стоило бы уточнить, не части ли Приморской армии, до той поры связывали войска 30-го корпуса 11-й армии Манштейна боями в горах, отвлекая их от штурма Севастополя?
   Далее, обращаясь к автору «Севастопольских дневников», Владимир Вильшанский с укором пишет: «…будущий начальник оперативного отдела армии, даже не знал, что есть такая бригада, и ничего не слыхал о ее решительных действиях, спутавших планы немцев, и активно содействовавших отходу войск Приморской армии и, в том числе, и автора. Вместо того, чтобы выразить благодарность памяти погибших людей 8-ой бригады, он позволяет себе стр. 88-89 высокомерно, пренебрежительно относиться к боевым действиям бригады, стоявшей насмерть и выполнившей свою задачу до конца…» Аргумент, однако…
   При самом поверхностном анализе хода боевых действий на рубежах, удерживаемых батальонами бригады, выявляются факты, заставляющие сомневаться в способности полковника Вильшанского эффективно руководить боевыми действиями бригады, а впоследствии – и объективно оценивать свои действия той поры.
   Судите сами. К середине декабря 1941 года, в результате напряженных боев, 8-я бригада была на грани уничтожения. Основной причиной такому отчаянному положению бригады были крайне неудачные позиции, простреливаемые немецкой артиллерией с высот возвышенного берега в районе Теберти, и румынской артиллерией – с высот района Мамашая. Из оставшегося в строю личного состава были сформированы два усиленных батальона, каждый из которых насчитывал не более 500 «штыков». Эти батальоны, растянутые в линию на позициях, ранее удерживаемых целой бригадой, требовали немедленной помощи, либо замены, полноценной мобильной частью, способной восстановить положение и удерживать рубеж на одном из самых ответственных участков обороны. 16-го декабря командир бригады, объективно оценивая ситуацию и опасаясь прорыва немцев на его участке, обратился к командующему армией и коменданту 4-го сектора с просьбой прислать в его распоряжение мобильную часть, способную провести атаку противника с целью закрепиться на ранее утраченных бригадой рубежах. Если называть вещи своими именами, то командир 8-й бригады за полтора предыдущих месяца так и не выйдя на рубежи, назначенные бригаде к обороне 31-го октября, теперь пытался решить эту проблему силами частей, выделенных ему в помощь командованием армии.
   И, тем не менее, к 13 часам 17-го декабря в тыловой район за позициями бригады начали прибывать на автомашинах спешенные полки 40-й кавалерийской дивизии. Опоздав на 6 часов с переходом и выходом на исходный рубеж, командир дивизии полковник Кудюров, естественно, нервничал, и, не дождавшись подхода всего личного состава дивизии, выделенного для производства атаки, принял решение силами только одного полка, состоявшего из 150 спешенных казаков, провести атаку позиций противника в долине. Как можно было предположить, контратака успеха не имела, но стала причиной массированного обстрела наших позиций на этом участке обороны. Вторая попытка атаки была предпринята в 17 часов силами остальных подошедших полков дивизии, но так же не дала ожидаемого результата. При этом стоит уточнить, что первая атака проводилась без артиллерийской поддержки, во второй атаке, проведенной силами трех «полков», участвовало всего 410 казаков. По сути, личный состав 40-й дивизии, выделенной в помощь 8-й бригаде, не превышал численности одного пехотного батальона, то есть, был равноценен по численности личного состава, оставшегося на тот момент в строю в сводном батальоне 8-й бригады. После второй безуспешной атаки спешенные казаки, имея большие потери погибшими и ранеными, заняли позиции позади 2-го сводного батальона 8-й бригады морской пехоты.
   Не менее интересен факт, что для организации совместной с кавалерийской дивизией атаки рубежей противника командование сектора выделяло 773-й полк 388-й стрелковой дивизии. Полку была поставлена задача – изготовиться к атаке к 7 часам утра 18-го декабря. Головной батальон этого полка появился только к 11 часам в 5 километрах от назначенного полку района сосредоточения! В это время остальные батальоны полка, находившиеся на марше, подверглись бомбоштурмовому удару авиации и были обстреляны интенсивным огнем артиллерии противника. Этого было достаточно, чтобы 773-й полк на несколько дней перестал представлять собой войсковую единицу.
   Для того чтобы читатель мог вникнуть в суть событий, отраженных в вышеприведенной части сумбурных воспоминаний Владимира Вильшанского, мне пришлось, слегка упорядочить отдельные фразы… Дело в том, что вся эта безобразная история с 773-м полком неоднократно упоминалась в воспоминаниях участников событий и анализировалась военными историками.
   Для нас важен тот факт, что вышеприведенное описание событий дается бывшим командиром бригады, с позиций которой и в интересах которой планировалось наступление войсками, выделенными командованием сектора обороны. И при этом бывший комбриг обвиняет в той преступной нераспорядительности и бестолковщине, что прослеживается в действиях командования 388-й стрелковой и 40-й кавалерийской дивизий командование армией и сектора, и при этом снимая с себя всякую ответственность за события, происходившие на том участке обороны, что был поручен его бригаде. Можно только удивляться тому, что при такой организации проведения тактических операций в секторах обороны, при наличии таких, как Вильшанский, командирах бригад до той поры не развалилась оборона. Я подробно описал все эти события во 2-й части книги «Великая Отечественная война на Черном море, как череда подвигов, преступлений и наказаний» и поэтому ограничусь уже приведенной информацией.
   Полковник Вильшанский, наблюдая безобразное развитие событий на боевом участке своей бригады, был обязан поставить в известность штаб сектора, штаб армии, а не оставаться в положении стороннего наблюдателя. Основную причину сорвавшейся контратаки он видел в «… огромном превосходстве сил и средств на стороне противника», а не в низкой организации боевого управления в звене армия–дивизия–бригада–полк. Вильшанский же делает вывод о том, что «…критическое положение на позициях, занимаемых бригадой, было известно в штабе армии, но командование НЕ ПРЕДПРИНЯЛО действий, направленных на грамотное проведение спланированной штабом сектора операции».
   В одном Вильшанский был прав – командование армии, поручив проведение операции командованию 4-го сектора, не обеспечило жесткий контроль со стороны штаба армии. Вскоре после этих событий командующий 4-м сектором и 95-й дивизией генерал-майор Воробьев был освобожден от занимаемой должности и отправлен в распоряжение командующего армией, а командиром 95-й дивизии и комендантом 4-го сектора был назначен полковник Капитохин, ранее командовавший 161-м стрелковым полком.
   Там же Вильшанский, продолжая обвинять Ковтуна, пишет: «…А почему так поступает автор? Только для того, чтобы свои и Петрова просчеты и ошибки свалить на 4-ый сектор и на 8-ую героическую бригаду морской пехоты. Автор даже не замечает, что прорыв фронта 8-ой бригады создал действительную непосредственную угрозу окружения и уничтожения войск 4-го сектора, а вот мнимая угроза «выйти во фланг чапаевцам», которые находились в добрых 10-12 км от места прорыва, его как будто беспокоила. Даже теперь, спустя 20 с лишним лет, автор делает вид, что не знает, не помнит, где же наносился главный удар противника во втором наступлении, и где было сосредоточено наименьшее количество наших войск. Но это легко вспомнить, если посмотреть на схему 16, том 2 Истории Великой Отечественной войны...».
   Заметьте, у Владимира Вильшанского по прошествии двадцати лет после обсуждаемых событий, хватало сообразительности обвинять в развале боевой организации в 4-м секторе обороны… начальника оперативного отдела Приморской армии, на тот момент, майора Андрея Ковтуна. Попытался бы он это сделать тогда же, в декабре 1941 года…
   Примерно в таком же ключе Владимир Вильшанский анализирует остальные боевые эпизоды, в которых были задействованы батальоны 8-й бригады морской пехоты. С событий декабря, он неоднократно обращается к ноябрьским боям, в попытках обвинить начальника оперативного отдела армии в том «…как мало знал автор оперативную обстановку».
   О том, насколько успешно сам Вильшанский ориентировался в обстановке тех дней ноября-декабря 1941 года, можно судить по тому, что геройски погибшего на позициях бригады командира 40-й кавалерийской дивизии полковника Кудюрова, Владимир Львович постоянно именует «Кудюрой». И это при том, что героя гражданской войны, трижды «краснознаменца» Филиппа Федоровича Кудюрова, обеспечившего оборону Байдарского перевала при выходе к Балаклаве дивизий Приморской армии, в ту пору знали все защитники Севастополя.
   Нам остается только посочувствовать тому, что в процессе борьбы с «фальсификаторами» истории обороны Севастополя, адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский привлек таких «поборников справедливости» как В. Вильшанский и Т. Коломиец.
   К началу 1942 года в кровопролитных боях за возвращение ранее утраченных позиций, батальоны 8-й бригады морской пехоты потеряли более 85% личного состава, бригаде грозило расформирование, а полковника Вильшанского ожидали немалые проблемы. Адмирал Октябрьский вывел Владимира Вильшанского из под удара – отправил на Кавказ, якобы для формирования нового состава бригады. Действительно, бригада вскоре была возрождена и в новом втором составе продолжила воевать на Севастопольских рубежах. Вот только… командовал ею уже другой командир. В Севастополь Владимир Вильшанский больше не вернулся, заняв должность начальника сектора береговой обороны Батумской ВМБ. Победу он встретил в должности начальника штаба береговой обороны флота, в звании генерал-майора.
   Владимир Львович помнил заботу Филиппа Сергеевича о своей судьбе и вот, через двадцать лет, постарался отплатить ему тем же. Вот только с критикой противников Филиппа Сергеевича вышло у него как-то слабовато. Не в полной мере оправдал генерал доверие и ожидание своего благодетеля. Бывшего начальника оперативного отдела Приморской армии Андрея Ковтуна Вильшанский голословно обвинял в карьеризме, в кумовстве. В подтасовке сроков выхода к Севастополю «приморцев» выявляются очевидные нестыковки, и вообще по всему тексту просматриваются явно заказные потуги…. В конечном итоге Владимир Львович попытался вызвать сочувствие к запредельным жертвам, которые понесла бригада, прекрасно сознавая, что основными причинами этих потерь были неоправданные решения комбрига (то есть, его самого), либо неверные действия его штаба.
   Коль мы внепланово коснулись событий, относящихся к периоду отражения декабрьского штурма, имеет смысл рассмотреть эпизод, относящийся ко второй половине декабря и показавший роль и значение командарма И.Е. Петрова в обороне Севастополя. Из воспоминаний Николая Кулакова: «…Но мы сознавали: того, что можно собрать для переднего края на месте, в пределах севастопольского плацдарма, теперь недостаточно. И одновременно с приказом о формировании новых батальонов и рот составлялась телеграмма И.В. Сталину, Н.Г. Кузнецову и Ф.С. Октябрьскому, объясняющая сложившуюся у нас обстановку. Подготовить ее было поручено командарму Приморской И.Е. Петрову, члену Военного совета армии М.Г. Кузнецову и коменданту береговой обороны П.А. Моргунову…». Суть этой информации в том, в критической ситуации декабря 1941 года решающее слово принадлежало не командованию СОР, а генералу Петрову лично...
   3 ноября
   Начало самой тяжелой недели в ноябре. Первый день рекогносцировки генерала Петрова на рубежах обороны.
   Ночью советское командование успело перебросить на усиление 3-го полка морской пехоты батальоны ВВС и № 19, формирование которых удалось завершить благодаря стойкой обороне курсантов ВМУБО и морских пехотинцев 17-го и 18-го батальонов. В 7 утра началась артподготовка против позиции 16-го, 17-го и курсантского батальонов. Артподготовка велась огневыми средствами сразу двух немецких дивизий 50-й и 132-й. Вскоре вражеская пехота предприняла ожесточенные атаки на этом направлении, стремясь расчистить себе путь в долину р. Бельбек. В течение дня батальоны удерживали свои позиции, но к концу дня, понеся большие потери, вынуждены были отойти. Причина отхода проста, наше командование не учло возможности использования горных дорог немецкими войсками.
   И Моргунов, и вторя ему, Ванеев, дают одинаковую трактовку событий: «…В 20.00 противник, обойдя огневые точки Дуванкойского узла сопротивления, занял д. Заланкой»; и «3 ноября противник упорно атаковал и на других участках фронта в районе Дуванкойского узла обороны. Ему удалось обойти наши артиллерийские доты и поздно вечером захватить дер. Заланкой. 3-й полк морской пехоты вынужден был несколько отойти, но остановил дальнейшее продвижение гитлеровцев, бросив в бой прибывшие еще накануне 19-й батальон морской пехоты и батальон из личного состава ВВС».
   В реальности Дуванкойский узел сопротивления никто не обходил, немецкие егеря воспользовались старой дорогой из долины р. Кача (в районе совр. с. Баштановка) в долину р. Бельбек. По воспоминаниям А.П. Хотинина, который служил в 3-м полку морской пехоты, немецкие войска неожиданно появились со стороны села Кучук-Сюрень (Малосадовое) совершенно неожиданно и части 3-го полка морской пехоты отошли в беспорядке к возводимому рубежу, оставив ряд высот, на которых первоначально планировалось разместить передовое охранение полка: «Мы совершенно не ожидали появления противника у нас в тылу, со стороны Кучук-Сюрени, побросав лопаты, взялись за винтовки... многим краснофлотцам, не имевшим оружия пришлось спасаться бегом, многие были убиты... Оборону никто не организовывал, все воевали там, где застало неожиданное появление противника...».
   Немецкая 50-я дивизия сбила 3-й полк с высот Кая-Баш, захватив к 20 часам дер. Заланкой (Холмовка). Дальнейшее продвижение противника было остановлено только 130-мм орудием в доте № 60, зенитной батареей и тремя пулеметными огневыми точками на подступах к д. Орта-Кисек и Биюк-Отаркой (ныне село Фронтовое).
   Не совсем понятна ситуация с 217-й батареей. На схеме она расположена именно в районе современного с. Фронтовое, но расположения зенитных батарей на схеме, приведенной генералом Моргуновым, не стыкуется с воспоминаниями участников боев.
   Из воспоминаний начальника ПВО ГБЧФ Жилина: «217-я батарея 62-го зенитного полка занимала боевую позицию у селения Дуванкой (ныне Верхнесадовое). С высоты, господствующей над этим районом, хорошо просматривается шоссе, идущее от Севастополя на Симферополь. Командир батареи лейтенант Коваленко доложил на командный пункт, что личный состав готов встретить врага во всеоружии. Мы знали и верили, что каждый зенитчик выполнит свой долг перед Родиной. 1 ноября Коваленко доложил, что на шоссе появился фашистский танк. Батарея открыла огонь. Но вот новое сообщение: фашистские танки атакуют курсантские подразделения, ведущие оборонительные бои в районе Бельбекской и Мамашайской долин. Обстановка обострялась с каждым часом. Это чувствовалось по донесениям командиров других батарей, брошенных на передний край. Последнее донесение Коваленко было кратким: «Веду бой с танками и пехотой противника». О подробностях этого жестокого боя стало известно позже. В течение нескольких часов наши артиллеристы сдерживали натиск гитлеровцев. Разъяренный враг обрушил на позицию батареи шквал артиллерийского и минометного огня. Редели ряды батарейцев, выбывала из строя техника. Тяжело раненный командир продолжал руководить огнем единственного уцелевшего орудия и несколькими моряками, оставшимися в строю. Враг не прошел, и вечером остатки батареи были отведены на новые позиции» (13).
   Судя по всему, полковник Жилин на тот момент не владел обстановкой, более того, не попытался уточнить ход событий при написании своих воспоминаний. Позиции 217-й батареи располагались в районе современного села Фронтовое (в районе улицы Сары-синап). После беспорядочного отхода 3-го полка морской пехоты Дуванкойский опорный пункт и три остававшихся на позиции батальона взяли в «клещи» штурмовые батальоны разных дивизий: со стороны долины Бельбека – 50-я дивизия, со стороны Кара-Тау – 132-я. По всем последующим донесениям и отчетам единственно правильным решением был отвод наших войск с рубежа по реке Кача. Дуванкойский узел обороны оказался в полуокружении. Территория его простреливалась вражеской артиллерией, но расчеты дотов, расставленных очень удачно, не позволяли немецким войскам прорваться вдоль Бельбекской долины к Севастополю. Ночью из-за угрозы окружения курсантский БО, 16-й и 17-й батальоны были отведены. Курсантский батальон, до того момента ведя бой в полуокружении на позициях между Железнодорожным и Дачным, и понеся большие потери, в обход ст. Сюрень был направлен в казармы на горе Читаретир (Кара-Коба). 16-й и 17-й, задержавшиеся с отходом, были направлены в помощь 3-му полку морской пехоты на рубеж Биюк-Отаркой (Фронтовое)–Черекез-Кермен (район Эски-Кермена). Отвод этих трех батальонов на другие рубежи оголил Дуванкойский узел обороны. На левом фланге противник с утра возобновил артиллерийский и минометный огонь. Однако все атаки в районе Аранчийского узла и 8-й бригады были отбиты. Здесь действовали части 132-й немецкой пехотной дивизии и подразделения бригады Циглера. Они наступали от деревень Кача и Аджи-Булат (Угловое) в направлении дер. Мамашай (Орловка) против местного стрелкового полка под командованием подполковника Н.А. Баранова и сводного батальона учебного отряда флота под командованием полковника Касилова.
   Утром в район Балаклавы прибыли командующий войсками Крыма вице-адмирал Г.И. Левченко, его заместитель по сухопутным войскам, он же командующий 51-й армией, генерал-лейтенант П.И. Батов, заместитель командующего войсками Крыма по инженерным войскам генерал-майор А.Ф. Хренов. Туда же по вызову Левченко прибыл командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров со своим штабом. На тот момент штаб армии был переведен из Балаклавы в Херсонеские казармы (вдоль холма за позициями 12-й и 13-й старых батарей), и откуда координировал выход дивизий армии в район Севастополя. После совещания в Балаклаве Генерал Петров продолжил ознакомление с состоянием и организацией обороны на рубежах Севастополя. К вечеру на КП береговой обороны прибыл вице-адмирал Г.И. Левченко в сопровождении контр-адмирала Г.В. Жукова. Генерал-майор П.А. Моргунов доложил о состоянии обороны и ее силах. Выслушав доклад, командующий войсками Крыма дал указание продержаться несколько дней(?!!!). От командующего флотом никаких распоряжений войскам не поступало.
   Любопытная ситуация: командующий войсками Крыма дает указание на удержание Севастополя в течение нескольких дней, командующий флотом занимая выжидательную позицию, активно руководит эвакуацией флотского имущества и посылает в Москву телеграммы, давая понять, что он контролирует ситуацию, и делает все от него зависящее. Если же объективно оценивать решения Левченко и действия Октябрьского, очень похоже, что признавая ситуацию безнадежной, они принимали меры для сдерживания противника, с целью обеспечения плановой эвакуации флотского имущества и перевода флота в Кавказские базы.
   Продолжая обстоятельно изучать обстановку на рубежах обороны, генерал Петров побывал на КП командующего флотом, сориентировал Филиппа Сергеевича по процессу выхода дивизий Приморской армии к Севастополю и согласовал размещение армейских батарей на боевых позициях. В дальнейшем, описывая эту встречу, и в послевоенной переписке Филипп Сергеевич неоднократно упоминал, что «…генерал Петров прибыл в Севастополь на мой командный пункт в весьма потрепанном виде и, явившись ко мне, чуть ли не плача, доложил, что он ничего не имеет, армии нет, просил указаний, куда ему отбыть?» [1].
   Несколько иначе описывает встречу Петрова с Октябрьским Николай Кулаков: «…В ночь на 4 ноября до Севастополя добрались, опередив свои войска, продвигавшиеся с боями по трудным горным дорогам, Военный совет и полевое управление Приморской армии. Командарм генерал-майор И.Е. Петров и член Военного совета бригадный комиссар М Г. Кузнецов прибыли на наш ФКП. Оба выглядели очень утомленными, осунувшимися, особенно Петров. Никогда раньше, да и потом, я не видел Ивана Ефимовича таким подавленным.
   Поздоровавшись, он присел к столу, взял лист бумаги и, написав колонкой номера дивизий и полков, проставил, никуда не заглядывая, против номера каждой части число оставшихся в ней, по его сведениям, бойцов. Цифры были малоутешительными, но, зная эмоциональную натуру Ивана Ефимовича, я, признаться, усомнился в полной их достоверности. Хотя в том, что Приморская армия понесла тяжелые потери – как в боях на севере Крыма, так и на пути оттуда к Севастополю, – сомневаться не приходилось.
   Тут же выяснилось, что приморцы сумели почти полностью сохранить свою артиллерию, и это было очень отрадно. А в силу обстоятельств, сложившихся после прорыва противником Ишуньских позиций, к приморцам примкнули и отходили вместе с ними к Севастополю также два тяжелых артполка из состава 51-й армии (как и 172-я стрелковая дивизия и остатки двух кавалерийских). К концу довольно длительного разговора с Ф.С. Октябрьским и мною И.Е. Петров, несколько успокоившись, стал определять вероятную общую численность подходившей к Севастополю армии – с учетом артиллерии, инженерных частей и тылов – примерно в восемь – максимум десять тысяч человек (цифры, названные сперва, давали значительно меньший итог)…» (12).
   Мы готовы простить Николаю Михайловичу то, что, вторя Октябрьскому, и заученно повторяя его «легенду» о состоянии дивизий, выходивших на севастопольские рубежи, он называет датой прибытия штаба армии 4-е ноября, в то время как имеются документальные подтверждения того, что командарм с оперативной группой штаба прибыл в район Балаклавы в утренние часы 2-го ноября. Иначе бы он не смог присутствовать на совещании, проводившимся вице-адмиралом Левченко утром 3-го ноября. Об этом же свидетельствует бывший начальник оперативного отдела штаба армии А Ковтун.
   «…Для нас было важно уже то, что прибывает армия, пусть малочисленная, но сохранившая свой костяк – боевую организацию, кадры командиров и политработников, штабы, бывалых, обстрелянных солдат. На ФКП были сразу же приглашены П.А. Моргунов и начальник организационно-строевого отдела капитан 2 ранга П.А. Ипатов, и мы стали обсуждать возможности пополнения Приморской армии – имелось в виду прямое включение в ее соединения мелких формирований морской пехоты и подчинение ей более крупных.
   Ф.С. Октябрьский по карте познакомил командарма Приморской с обстановкой на севастопольских рубежах. Более подробно вводил его в положение дел на сухопутном фронте П.А. Моргунов. И Е. Петров заверил, что делается все возможное, чтобы ускорить подход войск к Севастополю (основная часть их прибывала со стороны Ялты, выходя из гор на шоссе). Для управления войсками на последних этапах марша командарму были предоставлены флотские средства связи. Тогда же решили, что Военный совет и штаб Приморской армии разместятся на подземном КП береговой обороны (хозяевам пришлось потесниться), куда сходились все каналы связи с нашими сухопутными частями. На следующий день, после обычного доклада генерала Моргунова о положении фронта, генерал Петров, успевший побывать на Мекензиевых горах и на других участках оборонительных рубежей, изложил Военному совету свои впечатления о них и ряд практических соображений. Иван Ефимович заметно приободрился, уверенно говорил, что держаться можно. Кажется, он опасался, что положение с сухопутной обороной окажется у нас хуже.
   Части Приморской армии, совершавшие свой горный марш несколькими группами, прибывали в течение трех-четырех дней. Они немедленно выводились на назначенные им позиции. Очень ощутилось появление на севастопольских рубежах полевой артиллерии, которой нам так недоставало. Особенно такой мощной, как 265-й корпусной артполк (будущий 18-й гвардейский) майора Н.В. Богданова, прославившийся еще под Одессой, где за голову Богданова назначил крупную денежную награду чуть ли не сам Антонеску. К Севастополю полк подоспел в числе самых первых частей приморцев и был сразу же поставлен на огневые позиции в районе Мекензиевых гор…» (12).
   Далее, излагая события, Николай Кулаков темнит, внося явную путаницу в причины и обстоятельства отправления командующим флота телеграммы в адрес Верховного Главнокомандующего и Наркома ВМФ. Так, Кулаков пишет: «В дни, когда оборона Севастополя становилась реальностью, прервалась устойчивая связь с командованием войск Крыма, перешедшим в Карасу-базар (а уж оттуда – в Алушту). Никаких указаний или приказов даже по частным вопросам мы от него не получали. Ф.С. Октябрьский признал, и я с этим был согласен, что нам следует, как уже делалось в трудные моменты, обратиться с назревшими вопросами непосредственно в Ставку.
   3 ноября Военный совет флота телеграфно доложил Верховному Главнокомандованию (одновременно – наркому ВМФ) о сложившейся под Севастополем обстановке и просил утвердить принятые решения: о перебазировании на Кавказ ряда кораблей и авиации, переводе туда отделов тыла, ремонтных предприятий и складов, а также о развертывании – ввиду невозможности управлять из Севастополя действиями всего флота – флагманского командного пункта в Туапсе.
   В телеграмме излагались и предложения по вопросам, решать которые было не нам...»
   В телеграмме сообщалось о предлагаемых(?) Военным советом решениях, принятых с учетом критической обстановки на рубежах обороны Севастополя:
   «1. Вывести на Кавказ основные корабельные силы флота, оставив в Севастополе два старых крейсера, четыре эсминца и несколько тральщиков и катеров.
   2. Эвакуировать на Кавказ все достраивающиеся корабли, Морской завод и мастерские тыла флота.
   3. Передислоцировать всю авиацию на аэродромы Кавказа, оставив в районе Севастополя лишь небольшое количество самолетов.
   4. Эвакуировать в Поти и Самтреди отделы тыла.
   5. Ввиду невозможности управлять флотом из Севастополя, организовать флагманский командный пункт в Туапсе, куда перевести штаб и учреждения флота» (12).
   Выясняется, что Николай Кулаков в своих воспоминаниях уже не лукавит, а откровенно лжет. Так, вышеупомянутая телеграмма отправлялась в тот день, когда командующий войсками Крыма находился в Севастополе. Игнорируя этот факт, и действуя «через его голову», Военный совет флота запрашивал у Верховного Главнокомандующего разрешения на проведение тех мероприятий, значительная часть которых осуществлялась в течение двух предыдущих недель. В лучшем случае, это должно расцениваться как «введение командования в заблуждение» в надежде на одобрение самовольно проведенных мероприятий. Доподлинно известно, что к моменту отправления телеграммы значительная часть надводных кораблей уже была перебазирована в базы Кавказского побережья. Более того, 3-го ноября в 18 ч 27 мин, то есть, до получения ответа на посланную в Москву телеграмму, крейсер «Красный Крым» вышел из Севастополя в Туапсе. На крейсере были отправлены на запасной ФКП ЧФ, оборудованный в 4 км юго-восточнее Туапсе, все основные документы и имущество штаба Черноморского флота. Такие действия Октябрьского и Кулакова, с явной поправкой на опережение событий, могли быть расценены как «пораженческие», со всеми вытекающими из этого определения последствиями… Нужно отдать должное Октябрьскому – он был тверд и последователен при осуществлении поставленных целей, но на всякий случай подстраховывался, не имея полной уверенности в том, что нарком ВМФ поддержит его во всех, уже самовольно проведенных или проводимых мероприятиях.
   И после подобных действий, зафиксированных в официальных документах и отраженных в воспоминаниях участников и свидетелей событий, Ф.С. Октябрьский имел наглость обвинять генерала И.Е. Петрова в приписках в отчетах и сводках направленных верховному командованию от имели Военного Совета Приморской армии. При том, что по глубокому убеждению Октябрьского, Петров должен был отчитываться не более как «заместитель Командующего СОР по сухопутной обороне и не имел права прямого обращения в Генеральный штаб и в Ставку ВГК». К этим явно надуманным обвинениям мы еще неоднократно обратимся, анализируя послевоенную переписку Ф.С. Октябрьского.
   В 1985 году при выходе в свет второго выпуска мемуаров Кулакова, редакторам Военного издательства приходилось учитывать и информацию, изложенную в воспоминаниях генерала Моргунова, изданных ранее, в 1982 году. Так, придерживаясь фактов, а не домыслов Филиппа Сергеевича, появляется информация «…к 4-му ноября в Севастополь прибыла тяжелая артиллерия Приморской армии: 265-й корпусной (командир – полковник Н.В. Богданов), 51-й (командир – капитан А.В. Жидков, которого вскоре сменил майор А.П. Бабушкин) и 52-й (командир – полковник И.И. Хаханов) артиллерийские полки Приморской армии. 52-й полк прибыл в полном составе (10 155-мм орудий), еще 4 орудия этого полка отступали вместе с 7-й бригадой морпехоты. Начальник артиллерии армии полковник Н.К. Рыжи отвел 265-му полку огневые позиции в северном секторе, в районе ст. Мекензиевы Горы, а 51-му и 52-му артполкам – в южном секторе, Балаклавском. Правда, в 52-м полку оставалось всего по два снаряда на орудие. В 51-м ситуация была аналогичной, но артполк получил боезапас с флотских складов…» (12).
   И это при том, что в своем очерке «Подвиг, которой будет жить в веках» Филипп Сергеевич утверждал, что «…выход частей Приморской армии на позиции под Севастополем состоялся в период с 7-го по 9-е ноября…». Далее, об участии армейских артиллерийских полков в отражении натиска противника в период с 4-го по 8-е ноября адмирал никогда не упоминал, а ведь они сыграли значительную роль в удержании ключевых позиций оборонительной линии в районе станции Мекензиевы горы и Нижнего Чоргуня.
   Всячески замалчивая роль артиллерийских и пехотных полков Приморской армии в отражении первого штурма севастопольских рубежей, Филипп Сергеевич, видимо держал нас за полудурков, не способных принять во внимание и тот очевидный факт, что до 11-го ноября основные дивизии 50-го корпуса армии Манштейна были нацелены на перехват в горах дивизий Приморской армии, вместо того, чтобы участвовать в совместном, с 54-м корпусом, наступлении на город. Разделив боевые функции корпусов своей армии, Манштейн совершил серьезную ошибку, не воспользовавшись реальным шансом захватить Севастополь в начале ноября 1941 года. Если бы не это решение Манштейна, то Севастополь был бы захвачен немцами 1-2 ноября, и дивизиям Приморской армии, грозил бы неминуемый разгром. Не успев выйти на севастопольские рубежи, и потеряв на переходах в горах драгоценные сутки, изменив направление движения, они не успели бы совершить переход к Феодосии и Керчи. Как следует из рассматриваемых нами фрагментов хроники боевых действий за 5-6 ноября, к этому сроку немецкие войска вышли в район Ак-Монайских позиций, заняли Феодосию, и решительно продвигались по Южно-бережной дороге к Алуште. Но в те же дни они были связаны боями с кавалерийской группой генерала Аверкина и частями 421-й дивизии комбрига Монахова, не позволявшим немцам «сесть на хвост» отходящим в направлении Балаклавы арьергардным частям Приморской армии.
   Сравнивая события в Крыму осенью 1941 года с апрелем–маем 1944 года, невольно напрашивается вывод: опыт ведения операций противником нашими военачальниками осваивался с большим трудом. В ходе Крымской операции апреля–мая 1944 года ошибку, аналогичную Манштейну, совершил и командовавший 4-м Украинским фронтом Толбухин – вместо того, чтобы всей мощью танковых бригад 19-го корпуса обрушиться на Севастополь, он направил часть своих подвижных мобильных соединений в помощь Приморской армии, выходившей к Севастополю по Южно-бережной дороге (эту ситуацию я подробно разобрал в своей книге «Севастопольский «облом», вышедшей в издательстве Леонида Кручинина в 2014 году).
   Хроника боев на левом фланге обороны в те дни в полной мере дает представление об опасности, которая грозила Севастополю с этого направления. К вечеру 3 ноября противник при поддержке румынских танков, артиллерии и авиации снова перешел в атаку на участке местного стрелкового полка и на левом фланге 8-й бригады. Повторно был поврежден дот № 52, где погибла большая часть расчета. В дот, представлявший собой полуоткрытую ротонду, попал 37-мм снаряд и вывел из строя орудие и трех бойцов расчета. В течение ночи оставшиеся в живых бойцы расчета восстановили орудие, и утром оно вело огонь по противнику. Основной удар принял на себя левофланговый 4-й батальон 8-й бригады (командир – майор Ф.И. Линник, военком – старший политрук В.Г. Омельченко). При поддержке огня береговых батарей № 10, № 724 и зенитной № 227 (командир – лейтенант И.Г. Григоров) батальон выстоял. Потеряв две единицы бронетехники (артиллерийский тягач и броневик), немцы вынуждены были даже отойти. Вскоре они сосредоточили свои усилия в центре, на участке 3-го батальона (командир – майор И.Н. Сметанин, военком – старший политрук Г.Г. Кривун). Не выдержав внезапной атаки, батальон отошел. Командир бригады полковник В.Л. Вильшанский с целью восстановления положения организовал контратаку высоты 158.7 силами 8-й, 11-й и пулеметной рот 3-го батальона и 2-й роты 5-го батальона под общим командованием майора Ф.И. Линника. После 15-минутной артподготовки морские пехотинцы перешли в атаку и, несмотря на сильное противодействие противника, достигли юго-западных склонов высоты.
   Вечером 3-го ноября немецкие войска заняли дер. Бия-Салы. Это сообщение вносило серьезные коррективы в маршрут движения дивизий, исключая дальнейшие попытки выхода к Севастополю по этому, на тот момент, кратчайшему направлению.
   Из хроники боев первых дней ноября: «…Существенную помощь отходившей к Севастополю Приморской армии оказали: 184-я стрелковая дивизия НКВД (командир – полковник В.А. Абрамов), 48-я кавалерийская дивизия (командир – генерал-майор Д.И. Аверкин) и остатки 421-й стрелковой дивизии (командир – комбриг С.Ф. Монахов). Не получая никаких дополнительных приказов, эти дивизии упорно удерживали горные проходы, не пропуская противника к морю. Затем, с утра 1 ноября 421-я дивизия трое суток удерживала Алушту, отражая атаки превосходящих сил врага. Командование флота знало об этом, но почему-то не спешило эвакуировать 2,5 тыс. бойцов дивизии, как до этого было эвакуировано командование войск Крыма и расчеты береговых батарей…»
   Только 4 ноября, когда почти весь личный дивизии полег в боях, немецкие войска овладели Алуштой. К этому времени вынуждена была отойти из района Карасу-базара на побережье в районе Куру-Узень–Алушта 48-я кавалерийская дивизия. Ее командир генерал-майор Аверкин решил прорваться через Алушту и приморской дорогой выйти в Севастополь. В дивизии было изначально всего 2 тыс. конников, а к моменту прорыва значительно меньше и, в основном, безлошадных. Ожесточенный бой, разгоревшийся 5 ноября, не принес успеха кавалеристам. Остатки дивизии отошли обратно к деревне Куру-Узень. После этого было решено пробиваться к партизанам. История отхода Приморской армий полна трагических и героических страниц, большинство которых уже никогда не удастся прочесть.
   И после этого нас пытаются убедить в том, что дивизии Приморской армии не приняли активного участия в отражении немецкого наступлении на Севастополь в ноябре 1941 года? В последние годы мы часто обвиняем западных историков в фальсификации военных событий на советско-германском фронте, забывая о том, что первыми фальсификаторами тех же событий, связанных с нашими поражениями и потерями, стали отдельные наши военачальники, совершавшие тактические и стратегические ошибки, приводившие к тем потерям и поражениям. Достаточно вспомнить о всплеске послевоенных репрессий по отношению к таким полководцам как маршалы Жуков, Яковлев, Воронов, генералам Гордову, Рыбалко. Должно быть, неуютно себя почувствовали маршалы Тимошенко, Буденный и Ворошилов, наломавшие немало дров за первые два военных года. Это было следствием «подведения итогов» минувшей войны с упором на результаты работы многоступенчатых военно-исторических комиссий, с привлечением к работе возвратившихся из плена генералов, а так же анализа «исследовательских» работ, проведенных пленными немецкими генералами и адмиралами. Для многих пленных немцев их слишком правдивые мемуары, написанные в орловском лагере, грозили дополнительными тюремными сроками. Во всех отношениях мудрый Манштейн издал свои воспоминания только в 1952 году. В СССР под названием «Утерянные победы» они были опубликованы в 1956 году. Кстати, этот год совпал с отставкой маршала Жукова и многих других известных военачальников.
   Но возвращаемся к хронике событий…
   4 ноября
   В этот день в Севастополь прибыли передовые пехотные части Приморской армии – 514-й стрелковый полк (командир – подполковник И.Ф. Устинов) 172-й стрелковой дивизии, 2-й Перекопский отряд моряков (бывший батальон 7-й бригады, командир – майор, а точнее, военинженер 2-го ранга И.И. Кулагин). Как уже отмечалось, 80-й отдельный разведывательный батальон (командир – капитан М.С. Антипин) и некоторые мелкие подразделения прибыли в Севастополь поздним вечером 1-го ноября, обеспечивая переход колонны штаба и подразделений тыла армии.
   Утром генералы И.Е. Петров и П.А. Моргунов объезжали позиции секторов обороны, где знакомились с частями и соединениями, с организацией взаимодействия их с береговой артиллерией, авиацией и кораблями артиллерийской поддержки. Сопровождавший их генерал Хренов вносил предложения по инженерному оборудованию рубежей. Казалось бы, ни у кого не возникало сомнений в том, что с этого момента руководство обороной Севастополя возглавил генерал Иван Ефимович Петров.
   Нужны документальные доказательства? Утром того же дня командующий войсками Крыма вице-адмирал Г.И. Левченко отдал приказ за № 1640 о создании Керченского и Севастопольского оборонительных районов:
   «В связи с создавшейся оперативной обстановкой на Крымском полуострове произвести следующую организацию управления войсками Крыма:
   1. Организовать два оборонительных района:
   а) Керченский оборонительный район.
   б) Севастопольский оборонительный район.
   2. В состав войск Севастопольского оборонительного района включить: все части и подразделения Приморской армий, береговую оборону главной базы ЧФ, все морские сухопутные части и части ВВС ЧФ по особому моему указанию. Командование всеми действиями сухопутных войск и руководство обороной Севастополя возлагаю на командующего Приморской армией генерал-майора т. Петрова И.Е. с непосредственным подчинением мне. Зам. командующего ЧФ по сухопутной обороне главной базы контр-адмиралу Г.В. Жукову вступить в командование Севастопольской главной базой; командующему ЧФ состав средств и сил Севастопольской главной базы выделить по моему указанию.
   3. В состав войск Керченского оборонительного района включить все части, подразделения 51-й армии, морские сухопутные части и Керченскую военно-морскую базу. Командование всеми войсковыми частями, действующими на Керченском полуострове, и руководство обороной возлагаю на своего заместителя генерал-лейтенанта Батова П.И. Формирование оперативной группы Керченского оборонительного района произвести на базе штаба и управления 51-й армии.
   4. Начальника штаба войск Крыма генерал-майора Иванова, как не справившегося со своими обязанностями, от занимаемой должности отстранить и направить в резерв кадров Красной Армии. К должности начальника штаба войск Крыма допустить начальника штаба Приморской армии генерал-майора тов. Шишенина Г.Д. Начальником штаба СОР назначаю зам. начальника штаба Приморской армии полковника Г.И. Крылова. Военным комиссаром Керченского оборонительного района назначаю зам. начальника ПУАРМА 51-й армии полкового комиссара Крупина.
   Командующий вооруженными силами Крыма вице-адмирал Левченко.
   Член Военного совета корпусной комиссар Николаев.
   Начальник штаба генерал-майор Шишенин» (20).
   Очевидный факт – в самый напряженный период отражения ноябрьского наступления немцев на Севастополь командующим СОР стал командующий Приморской армии И.Е. Петров. В соответствии с требованием того же приказа адмирала Левченко командующий ЧФ Ф.С. Октябрьский должен был выделить в помощь Приморской армии береговую оборону главной базы ЧФ и ряд частей по указанию командующего войсками Крыма. При этом общее командование войсками в Крыму осуществлял сам адмирал Левченко, т.е. и вопросы обеспечения частей всеми видами довольствия и боеприпасами ложилось на него. Теперь оценим обстановку на боевых участках, подвергшихся ударам противника, в день вступления Петрова в должность Командующего СОР.
   4 ноября к Севастополю подошли основные силы 50-й и 132-й немецкой дивизий, ранее сдерживавшие дивизии Приморской армии в боях на севере Крыма, и немцы опять получили подавляющее преимущество в технике и живой силе. В 14.30 противник силою до полка снова атаковал на участке батальонов ВВС и № 19, стремясь ворваться в Бельбекскую долину через Дуванкойский опорный пункт. В числе различных частей, которым приписывается оборона Дуванкойского узла сопротивления, указываются: 3-й полк морской пехоты и 8-я бригада и ряд других частей, но все эти части в его обороне до 5 ноября практически не участвовали... 4 ноября Дуванкойскую долину обороняли только расчеты артиллерийских дотов, около роты запасного артполка и до двух взводов морской пехоты из состава 3-го полка морпехоты, присланных командиром полка.
   Моргунов дает следующее описание событий: «Наращивая силы, противник к вечеру вынудил некоторые подразделения 3-го полка морской пехоты отойти на новый рубеж, проходивший через селения Орта-Кесек, Биюк-Отаркой и выс. 65.8. Враг захватил высоты 134.3 и 142.8 и, потеснив батальоны ВВС и № 19, занял высоту 103.4 и урочище Кизил-баир севернее деревни Дуванкой. Создалась угроза прорыва противника в долину р. Бельбек». Урочище Кизил-Баир (в районе современного села Голубинка) было захвачено еще днем 3-го ноября. Высоты 134.3 и 142.8 – это горы Кая-Баш и Баш-Кая в долине, где находится с. Заланкой (Холмовка). Казалось бы, путаница... Но нет, ранее долина за современным селом Фронтовое также носила название Кизил-Баир, а само Фронтовое располагается на месте двух сел – Биюк-Отаркой и Орта-Кисек.
   Пользуясь подавляющим превосходством и постоянно наращивая силы, противник пытался прорваться по дороге через Дуванкой на Севастополь. Дот № 53, расстреляв весь свой боезапас, замолчал. Личный состав отбивался стрелковым оружием, но вскоре был уничтожен. Орудие взорвать им не удалось. Однако воспользоваться орудием противник все равно не смог, не было 102-мм боезапаса. Пулеметных дотов и дзотов в Дуванкойском узле было всего пять, при этом два из них пулеметными расчетами не занимались. Поэтому артиллерийские доты сражались практически без пехотного прикрытия. Расстрелял свой боезапас и был взорван 130-мм дот № 60. Доставить боезапас в доты Дуванкоя в течение дня не было возможности. Можно было доставить снаряды ночью, но этого сделано не было. И это несмотря на то, что и.о. коменданта Дуванкойского опорного пункта ст. л-т Н.К. Иванов послал нарочного с требованием доставить боезапас. Расчеты дотов снарядов не получили, а хранилища были расположены в Сухарной балке – всего в 7 километрах от Дуванкоя. Руководство тыла флота по-прежнему занималось эвакуацией боезапаса и прочего имущества в кавказские базы флота.
   Пользуясь малочисленностью наших войск и разрушением дотов № 60 и 53 немцы начали просачиваться вдоль реки Бельбек и железнодорожного полотна. Им пытались противодействовать мелкие пехотные части, две зенитные батареи и доты № 54, 59, 57, 58. К концу дня 4 ноября на счету дота № 58 было уже два тягача противника и подбитое орудие. Но отсутствие пехотного прикрытия в Дуванкойском узле сыграло свою отрицательную роль. Один из самых сильных и грамотно расположенных узлов обороны находился на грани захвата противником.
   5 ноября
   День 5 ноября стал критическим для Дуванкойского участка обороны. Противник атаковал силами двух полков при поддержке 12 бронемашин и двух танков.
   Следует признать, что в связи со сменой структуры командования обороной из Севастополя войскам поступали противоречивые приказы, снабжение боевых участков было нарушено, в район Дуванкая не были вовремя доставлены боеприпасы и продовольствие.
   «Утром 5 ноября враг возобновил наступление в районе дер. Дуванкой. 1-й и 3-й батальоны 3-го полка морской пехоты, понеся большие потери, вынуждены были отойти на рубеж южнее деревень Дуванкой, Гаджикой и Биюк-Отаркой» – так написано у П.А. Моргунова. Но по воспоминаниям командира дота № 58 ситуация была несколько иной. Около 50 бойцов 3-го полка морской пехоты и запасного артполка, к которым присоединились расчеты двух пулеметных дотов, окопались на конусовидной высоте недалеко от дота № 58 (над современным водохранилищем у села Пироговка) и над дотом. Вторая группа краснофлотцев сражалась вокруг дотов № 55, 56, 57, не позволяя противнику пересечь рубеж противотанкового рва (в районе придорожного домика, в настоящее время перестроенного в отель). Особенно удачно отбивал атаки противника расчет пулеметного дота, прикрывавшего ров. Лишь когда в доте № 55 из-за нехватки боезапаса замолчало орудие, немцам удалось уничтожить дот, подтянув два орудия. Основные силы обороняющихся отошли к станции Бельбек (Верхнесадовая), заняв высоты над станцией.
   При отходе был также взорван дот № 61 (у железнодорожных путей). На высоте над селами Арта-Кисек и Биюк-Отаркой оборонялся 3-й батальон 3-го полка морской пехоты. От него по границе долины Кизил-Баир стоял батальон ВВС флота и далее к высоте 103,4 – 19-й батальон морской пехоты. Гарнизон артиллерийского дота № 54, подбив бронемашину и три мотоцикла, расстрелял весь боезапас и отошел, взорвав дот.
   Дот № 59 со 130-мм орудием был окружен. Но расчет дота продолжал упорно сражаться в окружении, нанося врагу большие потери. Дот был приспособлен для круговой обороны: он имел стрелковые окопы и блиндажи, чем воспользовались его защитники. Огнем орудия был подбит один из танков. К концу дня закончились снаряды, из 12 человек в живых остались командир – лейтенант Н.К. Иванов и четверо раненных краснофлотцев. Двух бойцов командир отправил за подкреплением. В это время началась атака. Погибли оба остававшиеся с командиром бойца, а контуженый Иванов был захвачен в плен. Двум артиллеристам удалось уйти, отстреливаясь от врага. Взвод бойцов 3-го полка морской пехоты контратаковал, и, отбросив фашистов, закрепился на подходах к доту. Минут через 20-30 на возвышенности в 150 м от дота, захваченного противником, показался лейтенант Иванов с рупором и крикнул: «Бейте фашистов, не отдавайте Севастополь!» Раздались выстрелы, и лейтенант упал. Захватчики послали его, чтобы он предложил нашим бойцам сдаться в плен, но Иванов предпочел смерть предательству.
   В боях под Дуванкоем были потеряны доты № 53, 54, 60, 61. К 15.00 бойцы, сражавшиеся на высотах у дота № 58 (в районе современного с. Пироговка) отошли к доту № 67, взорвав 58-й. Однако в 15.30 началась контратака. 17-му батальону морской пехоты, только вышедшему из боя, было приказано выдвинуться в район Дуванкоя в распоряжение командира 3-го полка морской пехоты и быть готовым к участию в контратаке.
   По личному приказанию генерала Петрова для участия в контратаке 17-м батальоном был направлен 80-й отдельный разведывательный батальон Приморской армии под командованием капитана М.С. Антипина. Руководство контратакой возлагалось на командира 3-го полка морской пехоты майора В.Н. Затылкина. Для контратаки батальону были приданы два огнеметных танка, два бронеавтомобиля и батарея 76-мм орудий на механической тяге. После обеда части 3-го полка морской пехоты, совместно с приданными им батальонами, контратакой приостановили наступление немцев и закрепились. В ходе контратаки один из наших танков был подбит, эвакуировать его не удалось.
   Начиная с этого боевого эпизода, по боевым сводкам и донесениям чувствуется твердое и уверенное руководство генерала Петрова, приступившего к командованию Севастопольским оборонительным районом. Новый командующий предпринимает ряд мер для укрепления обороны и, по возможности, возвращения позиций, потерянных в дни предыдущие боев.
   В 17.35 командующий СОР И. Петров отдал боевое распоряжение № 0056, в соответствие с которым 19-му батальону морской пехоты (командир – капитан А.Ф. Егоров) надлежало немедленно занять рубеж к северу от д. Черкез-Кермен с целью гарантированного сдерживания противника на этом рубеже. 18-му батальону морской пехоты (командир – капитан М.С. Черноусов) надлежало поступить в распоряжение командира батальонного участка полковника А.Г. Дацишина с задачей прикрыть долину Дуванкоя. На некоторое время, после проведенной контратаки, удалось задержать врага на линии деревень Дуванкой – Гаджикой по линии дотов № 55, 56 и 57. Это дало возможность демонтировать орудия из разрушенных дотов. Позиции, занимаемые нашими батальонами, обстреливали немецкие батареи, расположившиеся на участке плато Кара-Тау, обращенном к долине Бельбека. Это были те самые возвышенные участки плато, что так и не удалось отвоевать батальонам 8-й бригады полковника Вильшанского. От огня этих батарей можно было укрыться только за небольшими высотами вдоль дороги. 18-му батальону морпехоты, занявшему оборону в долине Бельбека, удалось закрепиться только на южной окраине села Дуванкой.
   В боевом распоряжении, отданном генералом Петровым в 19.00 5 ноября, дополнительно было приказано – 2-му Перекопскому батальону занять оборонительный рубеж Черкез-Кермен – гора Яйла-Баш левее 2-го батальона 3-го полка морской пехоты. Эти оба батальона были переданы под командование командиру первого подсектора III сектора полковнику Дацишину.
   Позади 2-го батальона 3-го полка морской пехоты для прикрытия направления Черкез-Кермен – Инкерман и одновременного строительства оборонительных сооружений от горы Читаретир (Кара-Коба) до верховий Камышловского оврага был развернут батальон училища Береговой обороны. Опираясь на создаваемую линию обороны, и одновременно достраивая ее укрепления, Местный стрелковый полк полковника Баранова удерживал свои позиции. По воспоминаниям начальника БО ГБ генерал-майора Моргунова – все укрепления в Аранчийском узле были к этому сроку построены, на самом же деле работы по строительству укреплений на этом участке продолжались до декабря 1941 года. Тем не менее, даже опираясь на недостроенные укрепления, Местный стрелковый полк успешно отбил все атаки, и наши войска на этом участке сохранили свои позиции. В отличие от Местного стрелкового полка, батальоны которого усиленно укрепляли свои позиции, командование 8-й бригады морской пехоты мало внимания уделяло земляным работам, за что постоянно приходилось расплачиваться матросской кровью.
   Только теперь, спустя неделю после начала боев, было налажено снабжение сражающихся войск: «Во исполнение приказа командующего СОР № 001 начальник управления тыла СОР отдал приказ № 008, который требовал от комендантов секторов организовать ДОПы. по всем видам снабжения, а подачу запасов подразделениям тыла производить на ДОПы по заявкам комендантов секторов…» Реально ощущалась деятельность начальника тыла Приморской армии генерала Ермилова.
   Игнорируя приказ командующего войсками Крыма адмирала Левченко, по которому командующим СОР стал И.Е. Петров, вечером 5 ноября командующий флотом Ф.С. Октябрьский производит очередной доклад напрямую в Ставку ВГК:
   «Положение Севастополя под угрозой захвата... Противник занял Дуванкой – наша первая линия обороны прорвана, идут бои, исключительно активно действует авиация... Севастополь пока обороняется только частями флота – гарнизона моряков... Севастополь до сих пор не получил никакой помощи армии... Резервов больше нет... Одна надежда, что через день-два подойдут армейские части... Исходя из данной обстановки, мною принято было решение, написано два донесения... я до сих пор не получил никаких руководящих указаний... Докладываю третий раз, прошу подтвердить, правильны ли проводимые мной мероприятия. Если вновь не будет ответа, буду считать свои действия правильными… Если позволит обстановка довести дело эвакуации до конца, после выполнения намеченного плана ФКП флота будет переведен в Туапсе, откуда будет осуществляться руководство флотом и боевыми действиями на Черноморском и Азовском театрах».
   Должно быть, Филипп Сергеевич считал, что секретные телеграммы, отправляемые им, по истечении установленного Приказом МО срока, будут уничтожены установленным порядком, но не учел изменений к приказу, требовавших хранения в архивах всей секретной переписки военного времени.
   Обратите внимание на текст телеграммы и при этом учтите, что это – шифротелеграмма… Шифровальщики, набирая текст, пользовались типовыми группами знаков и стандартными словосочетаниями. А теперь представьте себе муки опытного шифровальщика в попытках донести до адресата набор этих, зачастую повторяющихся, не связанных единым смыслом корявых фраз. Хорошо подготовленные, уважающие себя военачальники, сами, в присутствии шифровальщика набирали тест шифротелеграмм, исключая этим возможные разночтения и добиваясь краткости и четкости шифруемой информации. Эти условия способствовали грамотной и быстрой обработке телеграмм в пунктах их приема. Но все это не об адмирале Октябрьском.
   Выведенный из себя нарком Кузнецов неоднократно обращал внимание Филиппа Сергеевича на недопустимость подобных явлений при передаче информации, но по анализу последующих телеграмм подвижек в лучшую сторону не наблюдалось…
   Казалось бы, после вступления генерала Петрова в обязанности командующего СОР, с подчинением ему контр-адмирала Жукова в качестве заместителя по взаимодействию с морскими частями гарнизона, командующему флотом следовало заниматься исключительно флотскими проблемами. Но в этой ситуации, отправляя очередное донесение по проблемам обороны через голову командующего СОР и командующего войсками Крыма, Октябрьский, откровенно нагнетая обстановку, в открытую интриговал против Петрова и грубо подставлял Левченко, убеждая московское руководство в том, что только он в полной мере владеет обстановкой и способен переломить ее в свою пользу…
   Спустя два часа после отправления телеграммы Октябрьским, была получена телеграмма за подписью контр-адмирала В.А. Алафузова следующего содержания: «Октябрьскому. Нарком приказал [в] связи [с] обстановкой Вам находиться [в] Севастополе».
   Но это указание наркома, переданное через начальника Главного морского штаба, Филиппа Сергеевича явно было не устраивало… Оставаться в Севастополе – значило перейти в подчинение командующего оборонительным районом генерала Петрову. Такой поворот событий явно не входил в планы властолюбивого адмирала.
   6 ноября
   До 9-го ноября штаб официально созданного СОР продолжил работу там, где все предыдущие дни располагалось руководство обороной Севастополя – на командном пункте береговой обороны в потерне бывшей 11-й береговой батареи. Здесь же разместились командные пункты начальника артиллерии СОР и Приморской армии. Такое размещение штабов позволяло оперативно решать вопросы боевого взаимодействия и управления силами. Теперь же, после назначения вице-адмирала Октябрьского командующим СОР при совмещении этой должности с должностью командующего флотом, Филипп Сергеевич, естественно, предпочел руководить со своего КП, расположенного на берегу Южной бухты.
   Насчет «здравого смысла», «оперативной целесообразности» и прочих домыслов по выбору КП, с командующим можно было бы подискутировать. Но стоит ли? Во-первых, до поры не стоило мешать в выработке решений на оборону генералам Петрову и Моргунову. Опять же, вносить своим присутствием излишнюю нервозность в работу штабов и управлений. Чего доброго за советами и рекомендациями полезут… Доклады и так по связи произведут. А вот выработают генералы свои решения, обоснуют свои соображения – милости просим к нам на ФКП, даже ужином или обедом (с учетом времени суток) угостим! Флотские законы для нас святы…
   Вы что-то пытались сказать «за здравый смысл»? А причем здесь истинный «здравый смысл», когда толщина бетона на ФКП флота в полтора раза толще, а заглубление штольни на 12 метров гарантировало безопасность при прямом попадании тонной бомбы… Многоступенчатая очистка воздуха, резервные схемы вентиляции, грамотно продуманные аварийные выходы… А там у них в потерне бывшей батареи, построенной в 1893 году, влажно, душно: чего доброго астму до срока заработаешь… Да и потом, сотни тонн бетона, потраченные на строительство и последующую реконструкцию ФКП... Вот так все бросить? А то еще найдутся умники, скажут, на строительстве командных пунктов и дотов сэкономил, выстроил такое чудесное сооружение, а теперь все псу под хвост? Члены Военного совета армии и флота только и ждали подобной реакции. Кстати, там и для них место нашлось… Да и потом, можно по-людски пообщаться со столичными военными корреспондентами, инспекторами, да мало ли с кем?
   Прочтите «Военные дневники» К. Симонова – оцените, какое впечатление произвело на него посещение ФКП адмирала Октябрьского… Крахмальные скатерти, серебряные подстаканники, подтарельники под первые блюда, звонки для вызова вестовых… Автор «Золотого теленка» писатель Петров тоже побывал в гостях у Октябрьского и Кулакова. К сожалению, воспоминаний и дневников не оставил – безвременно погиб. Вполне возможно, что как признанный юморист и порядочный человек он дал бы свою, особую, оценку салону командующего.
   Для объективной оценки столь уникального в условиях военной обстановки явления надо было в салон командующего привести командира взвода разведки из бригады полковника Потапова. При этом автомат и гранаты при нем оставить. И посмотреть на его реакцию, когда бы он, грязный, небритый, пропахший дымом и спиртом, шатающийся от хронического недосыпания, увидел бы этот «пир во время чумы»… Невольно приходит на память, ехидный окопный каламбур времен Первой мировой войны: «Кому война, а кому и мать родна…». Скажите, мог ли такой военачальник вызывать уважение и искреннее восхищение у своих подчиненных?
   Кстати, ещё раз по поводу «здравого смысла». Таким командным пунктом следовало бы не хвалиться, а стыдиться на фоне той обстановки, что складывалась вокруг, прежде всего, на рубежах обороны, в ближайшем тылу… Тыла то, как такового не ощущалось – немецкая артиллерия из районов Мамашая и с Балаклавских высот простреливала весь севастопольский плацдарм. Начальник штаба армии генерал-майор Крылов, получив тяжелое ранение, в течение полутора месяцев проходил курс лечения, не покидая Севастополь, а когда вернулся к делам штаба, задыхаясь в подземелье, вынужден был работать в маленьком домике рядом с потерной, в которой размещался штаб армии, рискуя стать жертвой очередного налета немецкой авиации, либо шального снаряда, выпущенного по городу дальнобойной батареей противника. Спрашивается, что ему местечка в тамбуре ФКП командующего флотом не нашлось?
   Справедливости ради стоит заметить, что в многочисленных помещениях ФКП все дни обороны работали офицеры штаба флота: группа оперативного планирования, группа военных перевозок, узел связи и прочие. Но все они питались в обычной столовой, расположенной во втором ярусе подземелья и, быть может, только подозревали о существовании рядом адмиральского салона… На линейном корабле, на крейсерах флагману, действительно, положен отдельный адмиральский салон. Но эта привилегия подразумевает, что флагман, находясь на мостике флагманского корабля соединения, ведет в сражение корабли и рискует своей жизнью, быть может, больше, чем матрос в орудийной башне или в трюме. И сойдет флагман с тонущего корабля в числе последних – вместе с командиром. Но, а если погибать в бою, так уж всем вместе… А все эти «флагманские салоны» в бункерах – это уже от лукавого.
   Кстати, пройдет 14 лет с той страдной поры и при катастрофе с линкором «Новороссийск» член военного совета Черноморского флота вице-адмирал Кулаков будет снижен в воинском звании на одну ступень за многие прегрешения, но, прежде всего, за преждевременное, поспешное покидание гибнущего линкора. Об этом поступке бывшего еще одного обитателя «флагманского салона», быть может, поговорим в следующий раз…
   6 ноября бои на подступах к Дуванкою возобновились, но узкая долина, по которой было возможно наступление немецких войск уже была надежно перекрыта ротами 18-го батальона морской пехоты. Противник силами до полка попытался прорваться на участке батальона, но смог лишь потеснить морских пехотинцев, понеся значительные потери. Бойцы местного стрелкового полка продолжали надежно удерживали позиции в Аранчийском узле, отбивая атаки румынских войск, которые были сосредоточены против них.
   Смирившись с тем, что попытка захватить Севастополь сходу не удалась, немецкое командование расформировало «штурмовую» бригаду, и полковник Циглер вернулся к исполнению своих обязанностей начальника штаба одного из корпусов 11-й армии. Два румынских моторизованных полка, усиленные другими подошедшими румынскими частями, продолжали действовать против Аранчийского опорного пункта.
   Разведывательные батальоны 22-й и 50-й немецких пехотных дивизий ранее привлекались для блокады перевалов на Ай-Петри, а теперь заняли передовые позиции на северном склоне Бельбеской долины.
   К концу дня 6 ноября Дуванкойский опорный пункт был окончательно потерян, а основные бои продолжились в другом опорном пункте – Черекез-Керменском, находившемся правее. Боевые действия в Черекез-Керменском опорном пункте начались вечером 5 ноября 1941 года, когда, получив отпор в районе Дуванкоя, немецкие войска попытались обойти с юга Дуванкойский опорный пункт. Противник значительно расширил фронт атаки. Почти одновременно крупные его силы, сосредоточенные в деревне Биюк-Сюрень, при поддержке артиллерийского и минометного огня устремились по направлению к деревне Черкез-Кермен на позиции 3-го полка морской пехоты. Второй батальон этого полка (командир – старший лейтенант Я.И. Игнатьев) не сдержал натиска немецко-фашистских войск и отошел. Противник захватил селение Черкез-Кермен. Во второй половине дня 3-й полк морской пехоты при поддержке огня береговой и полевой артиллерии Приморской армии контратаковал врага и сумел отбить только высоту Ташлык (высота рядом с горой Эски-Кермен, на отрогах этой высоты находится храм Донаторов). На угрожаемом направлении находились: прибывший 2-й Перекопский отряд (бывший батальон 7-й бригады морской пехоты), батальон училища БО (командир – Костышин) и 19-й батальон морской пехоты. Поскольку противник стремился прорваться в направлении Инкермана через хутор Мекензия, было принято решение о прикрытии этого направления (севернее Черкез-Кермена) указанными силами. Неожиданным ударом противник сбил 7-ю роту 2-го полка морской пехоты, перекрывавшую Каралезскую долину в районе деревни Юхары Каралез (Залесное), и вышел к деревне Эски Шули (Терновка). Во всяком случае, так указано в отчетных документах. Но по воспоминаниям ветеранов 2-го полка морской пехоты противник появился в тылу 7-й роты, пройдя по старой дороге от села Кучук-Сюрень Русский (Малосадовое). 7-я рота оказалась отрезанной от основных сил и вынуждена была пробиваться к расположению полка с боем.
   Из воспоминаний: «...Немецкие войска на мотоциклетах устремились от горы Мангуп-Кале к селу Эски Шули (Терновка) но были остановлены огнем дота (№ 65). Три мотоцикла с колясками были подбиты... Получив неожиданный отпор, немецкие части двинулись в обход конусовидного холма, у подножия которого находится дот № 65, рассчитывая ворваться в деревню с другой стороны. Здесь их встретил расчет дота № 66...». По воспоминаниям других непосредственных участников боев дот был вооружен старым, дореволюционным 57-мм орудием, но в бою против легких моторизованных частей оно оказалось весьма эффективным. Дот № 66 удерживал своим огнем развилку дорог, не позволяя немецким войскам пройти к селу Уппа (Родное). В 1941 году это была единственная дорога в село (современная дорога в Родное была построена в конце 60-х годов). Прорыв к селу Уппа позволял немцам пройти по средневековой дороге к деревне Кучки (ныне не существующее) и выйти в обход шоссе в Чернореченский каньон. Ответвление дороги к селу Уппа простреливалось дотом № 66 с дистанции 300 м (нынешнего водохранилища в 1941 году не было). Начиная с 16 часов 5 ноября утра, доты № 65 и 66 неоднократно атаковались с фронта, но в течение дня немцам не удалось прорвать нашу оборону.
   6 ноября противник, добившись трех- и четырехкратного превосходства в живой силе, продолжал вести бой основными силами 50-й немецкой пехотной дивизии, развернув наступление на дер. Черкез-Кермен и хутор Мекензия. Более 3 тыс. немецких солдат при поддержке 92 орудий, атаковали наши подразделения численностью не более тысячи человек при поддержке 4 орудий и двух артиллерийских дотов. Массированным огнем вражеской артиллерии доты № 62 и 63 были подавлены. Сосредоточив на узком участке до 2,5 тыс. солдат против одного батальона морской пехоты (450 чел. при 3-х орудиях), немцы предприняли наступление. Несмотря на значительные потери, немцам удалось прорваться по старой дороге и, не снижая темпа продвижения, с ходу овладеть хутором Мекензия. Средневековая дорога, подновленная русскими инженерными войсками в 1875 году, являлась кратчайшим путем из Бахчисарая в Инкерман. Дорогу начали обновлять и в 1939 году, но успели достроить только участок до хутора Мекензия. В настоящее время эта дорога, проложенная в виде карниза по известковому склону, хорошо просматривается с Сапун-горы, с Ялтинского кольца и из поселка Штурмовое (Новые Шули).
   «...По карте мы вышли на хорошую дорогу, которая внезапно закончилась через 4 километра возле небольшого фольварка, где большевики оборудовали что-то вроде оборонительного узла с наблюдательной вышкой...» (П. Фогель «История 11-й армии»).
   Имея хорошее картографическое обеспечение, немецкие войска в период с 31.10 по 9.11.41 г. выигрывали поединок за поединком с советскими войсками, используя обходные пути по грунтовым и заброшенным дорогам. Совершенно неожиданным для советских войск оказался прорыв немцев в долину Кара-Коба. Выйдя к старому кладбищу у хутора Мекензия, немецкий батальон двинулся влево по лесной дороге по направлению к обрыву в долину. Спустившись по тропинке мимо пещеры Кара-Коба, три роты немцев попытались продвинуться по долине. Чтобы остановить противника были собраны и брошены в бой три взвода из состава 54-го охранного пока НКВД, охранявшие объекты водоснабжения. Поддержала их зенитная батарея старшего лейтенанта Белова, находившаяся на возвышенности в районе деревни Новые Шули (Штурмовое). Вскоре огонь открыла еще одна зенитная батарея с позиций на северном склоне Сапун-горы. Совместными действиями бойцов НКВД, 2-го полка морской пехоты и 31-го стрелкового полка при мощной поддержке артиллерии дотов береговой обороны враг был остановлен. Это только один из боевых эпизодов того дня.
   К сожалению, на наших топографических картах той поры даже дороги с твердым покрытием не всегда обозначались. На первом этапе войны катастрофически не хватало хороших, откорректированных карт. Местность вокруг Севастополя, как это ни парадоксально, никто из флотских руководителей не знал! Показательна фраза из книги П.А. Моргунова: «В дер. Юхары-Королез нашли старика, который рассказал о том, как противник наступал на Севастополь. Через дер. Черкез-Кермен была дорога, которая шла по горе и спускалась в долину Кара-Коба, откуда открывался прямой путь в Инкерманскую долину и далее на Севастополь. Теперь эта дорога заросла и не использовалась, но проехать по ней было можно, хотя и с большими трудностями. Пришлось учесть этот путь и прикрыть его артиллерийскими и пулеметными дотами. Впоследствии оказалось, что эти меры были не напрасны, так как во время наступления на Севастополь противник часть сил направил по этой дороге». По результатам разведки на местности, проведенной группой Неменко, эта «заброшенная» дорога условно проходима для легкового автотранспорта.
   Второй удар противник наносил в направлении дер. Шули и долины Кара-Коба, что значительно осложнило обстановку и не позволяло перебросить резервы. К 19 час. при поддержке артиллерийского огня береговых батарей и занявших огневые позиции батарей Приморской армии высота Ташлык была отбита подразделениями 3-го полка морской пехоты, но хутор Мекензия (не путать со станцией Мекензиевы Горы. – Б.Н.), отбить не удалось. Неудача была вдвойне досадной из-за того, что на хуторе Мекензия находился один из выносных КП береговой обороны, построенный в сентябре 1941 г. Кроме того, от хутора шла дорога с щебневым покрытием, выходящая кратчайшим путем в Мартынов овраг и, далее, – в Инкерман. Прорвавшись по этой дороге, немецкие войска рассекли бы обороняющиеся здесь наши подразделения на две части.
   Поздно вечером 6 ноября, воспользовавшись отсутствием пехотного прикрытия у дота № 66, противник обошел дот и забросал его гранатами. Сдетонировал боезапас, еще остававшийся в левой нише дота. Взрывом была вырвана задняя стенка, дот был уничтожен.
   Из воспоминаний жителя деревни Шули Ибрагимова С.Х.: «...русских жителей села согнали хоронить убитых. Задняя часть бункера была вырвана, щит орудия был погнут, тела доставали из бункера через пролом. Они были сильно изувечены взрывом, двоих от этого зрелища стошнило. Хоронили тут же, рядом с бункером, все семь трупов были в морской форме...».
   Пользуясь ситуацией, противник прорвался в обход дота № 65 к деревне, но был встречен огнем дотов № 67 и 68, понеся потери, вынужден был отступить. Однако, уничтожение дота № 66 открыло немецким войскам дорогу к селу Уппа (Родное), Чернореченской долине и укреплениям Чоргунского узла обороны. Из-за отхода наших подразделений часть войск противника продвинулась на юг восточнее села Шули (Терновка) и сосредоточилась в районе сел Уппа, Узенбаш и Ай-Тодор. Более суток оборонялся в окружении дот № 65. Он был уничтожен только после того, как немцы выкатили крупнокалиберное орудие в тыл дота, открыв огонь прямой наводкой. Прямым попаданием в левую часть сквозника сдетонировал боезапас и дот был уничтожен. Взрыв был такой силы, что обломки сквозника перебросило через дот.
   Из воспоминаний «...По улице, мимо старого дерева (возле современного детского садика в с. Терновка) прополз тягач, тащивший на буксире большую пушку. Установив ее возле последнего дома, немцы долго копошились. Первый выстрел оказался неудачным, снаряд пошел выше. Из бункера на поле выскочил человек в черной шинели, и тут же упал, сбитый пулеметной очередью. Второй выстрел оказался удачным, после попадания в бункере что-то взорвалось, вверх полетела земля, камни. Мне показалось, что крыша бункера приподнялась и упала на место... Жители попрятались в подвалы, я наблюдал за всем через отдушину в подвале моего дома, он стоял на самой окраине, под горой...» (из воспоминаний Ибрагимова С.Х.).
   Это была вторая после Дуванкоя потеря важного узла обороны за время первого наступления немцев. Однако, прорваться мимо дотов № 67 и 68, несмотря на подавляющее преимущество в технике и артиллерии, у противника не получилось. Стоит обратить внимание на хладнокровие и уверенность в действиях наших воинов. Для улучшения обстрела, по просьбе расчета дота № 67, в ночь на 7 ноября военные строители подогнали компрессор и под огнем противника увеличили амбразуру дота, что позволило простреливать всю долину. На поле за селом Шули метким огнем дота № 67 были подбиты два орудия и бронетранспортер. Отойдя немного назад, противник окопался. В районе современного колхозного холодильника и по сию пору видны следы основательной оборонительной позиции.
   Интересна фраза из сводки боевых действий за 6.11.41 года: «Впервые открыла огонь по противнику 152-мм батарея береговой обороны № 19 (командир – капитан М.С. Драпушко, военком – политрук Н.А. Казаков), располагавшаяся на высоте 56,0 в районе Балаклавы. Батарея вела огонь по скоплению войск и техники противника в районе деревни Ак-Шейх. Было израсходовано 70 снарядов. В результате вражеская колонна была рассеяна». Вот только непонятно как батарея с дальностью стрельбы в 14 км могла обстреливать войска противника на расстоянии 39 км? Такие нестыковки довольно часто встречаются в документах как немецких, так и советских. К этим явлениям следует относиться терпеливо и делать соответствующие выводы…
   6 ноября к вечеру погода окончательно испортилась, пошел дождь, температура начала падать. Наступила традиционная для Севастополя пора ноябрьских штормов.
   7 ноября
   В 3.30 в Ялте на эсминцы «Бойкий» и «Безупреечный» была закончена погрузка батальонов вышедшей к городу 7-й бригады морской пехоты. Корабли приняли на борт около 1800 человек, три батареи 76-мм орудий и в 3 ч 40 мин вышли из Ялты. Минометный дивизион, часть артиллерии и весь автотранспорт был направлен по Ялтинской дороге в Севастополь. Колонну возглавил начальник политотдела А.М. Ищенко. Командир же бригады со штабом, взводом моряков из конной разведки и ротой охранения вышли к Севастополю отдельно. В ту же ночь в Ялтинский порт зашел транспорт «Армения». Утром 7-го ноября, при выходе из Ялтинского порта «Армения» была потоплена немецкой авиацией. В истории с гибелью этого транспорта возникает много вопросов (этой трагедии я посвятил главу в своей книге «Великая Отечественная война на Черном море», часть 1).
   Утром после непродолжительной артподготовки, проведенной береговыми батареями № 10, № 724 и батареей 265-го корпусного артполка Приморской армии, 8-я бригада частью сил начала «разведку боем» (?) на участке высот 165.4–158.7–132.3. Это было довольно успешное наступление с целью улучшения своих позиций и захвата господствующих высот. 7 ноября в первый боевой выход был отправлен бронепоезд № 5 («Железняков»). Он поддерживал контратаку 8-й бригады. Враг открыл по атакующим частям моряков сильный артиллерийский огонь. Воспользовавшись некоторым ослаблением огня, лейтенант А.С. Удодов поднял 4-й батальон в атаку на высоту 158.7 и вскоре моряки овладели окопами на ее западных скатах. Вслед за этим батальоном в окопы противника на юго-западных скатах высоты ворвались подразделения 3-го батальона под командованием старшего лейтенанта П.В. Тимофеева. Упорное сопротивление гитлеровцев было сломлено успешными действиями роты старшего лейтенанта Д.С. Пригоды, атаковавшей восточные скаты высоты. К 10.00 высота 158.7 была очищена от врага. К полудню в результате повторной атаки подразделения 2-го батальона старшего лейтенанта В.Н. Котенева сбросили немцев с высоты 165.4. Одним из первых ворвался на высоту старшина 2 статьи В.Т. Мещеряков, увлекая за собой свое отделение. Почти одновременно, применив обходный маневр, рота лейтенанта Г.И. Кибалова и взвод лейтенанта И.Г. Шибанова с ходу очистили высоту 132,3. Противник предпринял несколько контратак, чтобы вернуть оставленные высоты, но сумел овладеть только высотой 165.4. Таким образом, в тот день 8-я бригада морской пехоты отбила у противника две важные в тактическом отношении высоты, истребив до 250 солдат и офицеров, захватила 3 орудия, 10 минометов, 20 пулеметов, 150 винтовок, 15 ящиков с боезапасом и много другой техники, оружия и снаряжения.
   Мы уже вели речь о том, что «опоздав» на сутки с выходом на позиции и «уступив» противнику эти высоты, батальоны 8-й бригады теперь были вынуждены с переменным успехом отвоевывать изначально назначенные им рубежи.
   7 ноября, 14 час 30 мин. Противник перешел в наступление, нанося удары в направлении от хутора Мекензия по долине Кара-Коба. Два вражеских батальона при поддержке мощного артиллерийско-минометного огня атаковали советские части. В районе хутора Мекензия противник был остановлен только на линии главного рубежа обороны. И остановили противника опять курсанты училища БО и моряки. К этому времени на этой линии была оборудована цепочка дзотов, которые были заняты подразделениями 2-го Перекопского батальона (бывший батальон 7-й бригады). Правее позиций батальона огневые точки до высоты Читаретир (гора Кара-Коба) занимали курсанты БО, левее – 19-й батальон морской пехоты. Читаем сводку за 7 ноября: «...При поддержке 3-го морского полка и батарей Береговой обороны № 35, 10, 2, 19 и 265-го корпусного артиллерийского полка враг был остановлен...». Проанализируем эту фразу из документа. Расстояние от батарей до противника в этом районе: 19-я батарея – 16 км, 10-я – 20 км, 35-я – 22 км, 2-я – 14 км. По техническим возможностям 10-я батарея огонь по указному району вести не могла, район был вне дальности стрельбы 8-дюймовых орудий батареи даже при максимальном угле возвышения. То же можно сказать и о 19-й батарее. Ее 152-мм орудия Канэ имели дальность стрельбы не более 14 км. Батареи № 2 в ноябре 1941 г. еще не существовало. Так что единственной батареей, которая эффективно могла оказать помощь войскам, была батарея № 35. В тот день, действительно, впервые открыла огонь 305-мм башенная батарея № 35 (командир – капитан А.Я. Лещенко, военком – старший политрук А.М. Сунгурян). Стрельба велась на большой дальности и по площадям. Эффективность такой стрельбы весьма сомнительна, несмотря на все заверения советских источников. Как пишет Г.И. Ванеев: «Наступление противника по направлению к долине Кара-Коба, где занимал оборону 31-й (Разинский) стрелковый полк 25-й Чапаевской дивизии, из состава подходившей Приморской армии, успеха не имело. Поддержанные огнем двух пулеметных дотов чапаевцы отбили атаку. Хорошо помогали нашей морской пехоте доты, авиация и зенитные батареи».
   Казалось, стоило ли придираться к отдельным фразам в донесениях и суточных сводках. С учетом того, что до сих пор эта информация без проверки с пристрастием, принималась на веру, может быть, и не стоило бы «париться» как говорит нынешняя молодежь. Но если мы поставили задачу восстановить реальную картину событий, то стоит. По бытовой логике, то чем я сейчас занимаюсь, можно было назвать «мышиной возней». В этих изысках меня очень легко поставить на место, задав вопрос; «А что, сам ты никогда не занимался приписками, не фальсифицировал отчетов и прочее и прочее?». Да, и приписками занимался, и при составлении отчетов допускал «некоторые вольности», но при этом за моими приписками не прослеживалась кровь, за «дутые» отчеты мне не вручали ордена, и не присваивали высоких званий. И уже тем я сохранил за собой моральное право называть подобные явления своими именами.
   Большая часть боевых сводок писалась одновременно с политдонесениями. Заканчивались боевые сутки, командир подразделения писал сводку своему непосредственному начальнику, политрук или комиссар писал донесение старшему политработнику. Вот из этих сводок и донесений составлялась суточное донесение по секторам обороны и, как результат, по боевой деятельности всего СОРа. Что-то проверялось и уточнялось, что-то наспех корректировалось… и оставалось в журналах донесений...
   Я уверен в том, что генерал Моргунов, отлично знавший возможности береговых батарей, никогда бы в отчете не стал бы «приписывать» 19-й батарее стрельбу по целям в районе хутора Мекензия. Но кроме суточных боевых сводок существовала еще система донесений, составлявшихся по тем же событиям, но уже политработниками всех уровней от батареи и роты до дивизии и армии. Как следствие – откровенная «бредятина», составленная политруком с четырехклассным образованием и уровнем секретаря хуторской партийной ячейки, могла, пройдя по инстанциям, попасть в суточное донесение СОРа, направленное в адрес Генерального штаба. Я лично очень сомневаюсь в том, что дивизионный комиссар Николай Кулаков, который ежедневно визировал итоговое донесение, мог с уверенностью назвать максимальную дальность стрельбы 152-мм орудий Кане, выпуска 1911 года, с учетом износа канала ствола более 85%.
   Это все говорится к тому, что собираемая до той поры информация не анализировалась должным образом специалистами штаба, и только с привлечением к работе офицеров штаба Приморской армии, с отработкой организации докладов штабами секторов обороны, боевые сводки стали отражать истинную картину событий. И достигнуто это было благодаря четкой организации штаба СОР, до того момента возглавляемого начальником штаба Приморской армии полковником Н.И. Крыловым.
   Вернемся к последнему боевому эпизоду. На самом деле все было не так гладко, как описывается в книгах. Выйдя к хутору Мекензия, немецкие войска вышли на старую дорогу, спускающуюся с плато мимо пещеры Кара-Коба. Эта старая грунтовка не была прикрыта, никто не ожидал такого быстрого продвижения немецких войск. Немцы, спустившись, начали продвижение по долине. Ситуация создалась отчаянная, противник оказался всего в 5 км от Сапун-горы. В бой с противником вступил взвод охранного полка НКВД, который, который базируясь в поселке «Гидроузел», у подножия Сапун-горы, охранял объекты водоснабжения. Силы были неравны, но защитников поддержала зенитная батарея № 926 (командир – старший лейтенант Белов), располагавшаяся в районе деревни Новые Шули (Штурмовое). Спустя час подоспели части 31-го полка, а еще спустя два часа – 2-й полк морской пехоты контратаковал противника на плато в районе дороги. Подоспели бойцы еще двух взводов из охранных частей НКВД, вызванные по телефону. Открыла огонь еще одна зенитная батарея. Немецкие войска вынуждены были отступить.
   В этот же день командующий СОР генерал-майор И.Е. Петров подписал приказ № 004, согласно которому начальником противовоздушной обороны Севастопольского оборонительного района назначался начальник отдела ПВО Приморской армии подполковник Н.К. Тарасов. Приказ требовал все части противовоздушной обороны, расположенные на территории СОР, подчинить начальнику ПВО оборонительного района. Однако флотские части ПВО приказа не получили и в подчинение Тарасова поступать не спешили. В иной ситуации подобное явление следовало рассматривать как проявление саботажа в военное время. До тех пор, пока командующий флотом не определился со своими «властными» полномочиями, таким фокусам флотских зенитчиков не давалась должная оценка.
   О подвиге пяти краснофлотцев из состава 18-го батальона морской пехоты написано много. Но реальных фактов известно мало. В районе 16 часов 7 ноября на склонах горы вне видимости позиций 18-го батальона морской пехоты разгорелся бой. По шуму боя наблюдатели определили, что немцами было предпринято три атаки. Ночью (в начальный период обороны бои велись только в светлое время) из пяти противотанковых групп вернулось только две. Около 03 часов ночи подошла третья группа, которая и принесла тяжелораненого краснофлотца Цибулько из состава группы старшего политрука Н.Д. Фильченкова. Подробности боя так и остались неизвестными, Цибулько умер спустя сутки, не приходя в сознание. По воспоминаниям Д.С. Озеркина и В.Л. Вильшанского, 7 ноября после атаки 8-й бригады противник силами до полка при поддержке транспортеров и артиллерии начал прорыв к дороге, ведущей на плато (современная дорога в пос. Семиренко) с целью выйти во фланг 8-й бригаде. Бои шли в течение суток. На горной дороге, которая ныне ведет к пос. Семиренко, разведчиками 8-й бригады были обнаружены три транспортера, два броневика и пять уничтоженных мотоциклов противника. По сообщениям разведчиков трупы противник унес с собой.
   Из воспоминаний Д.С. Озеркина: «...на КП начальник разведки доложил, что на изгибе дороги стоят сгоревшие транспортер и два мотоцикла, а еще дальше возле нашего дзота еще два транспортера и броневик. Еще один броневик, очевидно пытавшийся обойти огневую точку, лежит на боку, на склоне горы. Дзот уничтожен, в траншеях в районе дзота найдены тела девяти краснофлотцев, четверо из которых были не нашими (не из 8-й бригады. – Б.Н.). Трупов противника обнаружено не было, противник забрал их с собой. На обратном пути, в лощине было найдено еще три сгоревших мотоцикла...». Очевидно, прорвавшись к дороге, немецкие войска двинулись вверх, но были остановлены огнем пулеметного дзота. Дзот находился уже на плато, у дороги. При поддержке транспортеров дзот был подавлен, но дальнейшее продвижение противника было остановлено. Интересно то, что памятник установлен почти в 1 км от места боя, происходившего 7 ноября. В районе, где сейчас установлен памятник, тоже происходил бой, но уже 8 ноября. В попытке ниспровергнуть «сталинские идеалы» сейчас многие авторы стремятся доказать, что не было подвига пяти краснофлотцев из состава 18-го батальона. При этом многие авторы идут на прямую фальсификацию воспоминаний участников и очевидцев событий.
   Так, например, в основательно переработанных воспоминаниях Замиховского утверждается: «...не было никакого подвига! Мы стояли как раз позади 18-го батальона... Вот только никаких частей ...позади 18-го батальона... не было». Учитывая многие несовпадающие детали, можно с уверенностью сказать, что опубликованные «воспоминания» являются продуктом творчества г-на Г. Койфмана, который их опубликовал. Главное в том, что в ходе боев 7-8 ноября противник на этом рубеже был остановлен отчаянной, героической борьбой многих тысяч защитников города…
   Линия обороны 8-й бригады и 18-го батальона морской пехоты выровнялась, но дорога на плато, идущая из Дуванкоя (современная дорога на п. Семеренко) оказалась как бы на нейтральной полосе. Немецкие войска находились на окраине д. Дуванкой, советские – в районе станции Бельбек (ст. Верхнесадовая). Не смирившись с потерей хутора Мекензия, наше командование попыталось восстановить положение. Боевым распоряжением № 0065 заместителя командующего СОР генерал-майора П.А. Моргунова, только что прибывшей в Севастополь 7-й бригаде морской пехоты надлежало к 8.00 следующего дня (8 ноября) сосредоточиться в районе безымянной высоты в 2 км западнее х. Мекензия, откуда во взаимодействии с 3-м полком морской пехоты перейти в наступление на х. Мекензия – Черкез-Кермен с задачей восстановить положение на участке 3-го полка морской пехоты, заняв рубеж: высота 200.3–Черкез-Кермен (т.е. полностью ликвидировать образовавшийся выступ).
   Вечером 7 ноября, наконец, был окончательно решен вопрос о снабжении частей РККА, занявших позиции на оборонительных рубежах Севастополя. Заместитель народного комиссара ВМФ адмирал И.С. Исаков приказал Военному совету ЧФ все необходимое для частей Красной Армии в Крыму выдавать из ресурсов флота. Вице-адмиралу Г.И. Левченко было предложено потребовать от Военного совета ЧФ снабжения частей армии всем, что имеет флот, до организации новой линии их снабжения и доставки грузов из Новороссийска в Керчь и Севастополь. Адмирал Исаков напомнил о том, что Красная Армия защищает главную базу флота и выполняет единую задачу с флотом, «...поэтому ведомственный подход к делу недопустим!».
   Обратите внимание, вопрос о питании и обеспечении воинов армии был поднят в тот период, когда генерал Петров официально возглавлял СОР, а командующий флотом вице-адмирал Октябрьский в соответствии с требованием приказа адмирала Левченко «…состав средств и сил Севастопольской главной базы должен выделить по моему указанию»
   Нужно ли мне уточнять, что именно командующий флотом должен был отдать приказ по обеспечению продовольствием частей Приморской армии, вышедших с боями для защиты Севастополя. И уже отдав такой приказ, согласовать свои действия с вышестоящими инстанциями и довольствующими органами… Так нет же, нужно было продержать на голодном пайке предельно уставших воинов, и дождаться окрика от тех же адмиралов Исакова и Левченко… Должно быть, для того, чтобы десятилетиями выяснять, кто был инициатором тех нездоровых взаимоотношений, что периодически возникали между моряками и пехотинцами… При этом стоило ли Октябрьскому обижаться на Петрова, поднявшего этот вопрос на уровень командования Закавказским фронтом?
   8 ноября
   Приказом № 001 штаба артиллерии СОР в целях объединения действий и централизованного управления вся полевая и береговая артиллерия распределялась по секторам. Были назначены начальники артиллерии трех секторов (капитан А.В. Житков, майор А.В. Филиппович и майор Н.В. Богданов), командные пункты которых приказывалось разместить на КП комендантов секторов.
   Тем же приказом ставились боевые задачи артиллерии каждого сектора, а начальник артиллерии береговой обороны подполковник Б.Э. Файн назначался заместителем начальника артиллерии СОР. 8 ноября позиции сторон не менялись. Противник, ведя бой силами 50-й пехотной дивизии, начал атаки в районе дер. Шули в направлении долины Кара-Коба и дер. Чоргунь с дальнейшей целью перерезать Ялтинское шоссе с целью препятствовать выходу к Балаклаве арьергардных частей Приморской армии. Одновременно немецкая 50-я дивизия продвигалась частью сил по дороге Шули-Уппа-Кучки с целью выхода в Чернореченскую долину. В бой готовились вступить укрепления очередного, четвертого узла сопротивления – Чоргунского. По утверждению генерала Моргунова неожиданная атака 8-й бригады морской пехоты заставила командующего 11-й армией Э. фон Манштейна перебросить 22-ю пехотную дивизию с Алуштинского направления под Севастополь. На самом деле 22-я дивизия немцев, завершив разгром наших 48-й кавалерийской и 421-й пехотной дивизий в районе Алушты и на горных перевалах, еще 5 ноября получила приказ Манштейна на переход в район Севастополя.
   Атаковывать арьергарды отходящих дивизий Приморской армии не имело смысла, поэтому уж вечером 6 ноября 22-ю дивизию начали перебрасывать в помощь войскам, штурмующим позиции Севастополя. Первые подразделения 22-й дивизии появились под Севастополем уже утром 7 ноября. Так что связывать переброску 22-й дивизии с частным успехом 8-й бригады не стоит. Мне по-человечески понятно желание командира 8-й бригады полковника Вильшанского, потерявшего в течение двух месяцев напряженных боев практически 85% личного состава бригады, убедить всех и, прежде всего, самого себя, что эти потери были не только оправданы, но и крайне необходимы…
   В этот же день советское командование в очередной раз попыталось вернуть позиции у хутора Мекензия. Рано утром И.Е. Петров и П.А. Моргунов прибыли на Мекензиевы горы, куда стали прибывать на автомашинах подразделения 7-й бригады морской пехоты. В 9 ч 30 мин командир бригады полковник И.Е. Жидилов получил боевое распоряжение И.Е. Петрова. Как указывается в книге П.А. Моргунова «Героический Севастополь» задача была: «...с приданным 2-м Перекопским батальоном моряков (командир – военинженер 2 ранга И.И. Кулагин) и батальоном морской пехоты запасного артиллерийского полка (командир – майор В.Д. Людвинчуг) овладеть хутором Мекензия».
   Привожу строки приказа: «…7-й бригаде морской пехоты к 8 часам 8 ноября сосредоточиться в районе безымянной высоты, что в двух километрах восточнее хутора Мекензи № 2 (должно быть, имелся в виду кордон Мекензи-2. – Б.Н.), с задачей уничтожить прорвавшегося в этом направлении противника, восстановить положение на участке 3-го морского полка, заняв рубеж – высота 200,3, Черкез-Кермен, безымянная высота – один километр севернее Черкез-Кермен. Переброску бригады в район сосредоточения произвести на автомашинах, которые будут выделены оборонительным районом.
   Батарее № 724 береговой обороны, одной батарее 57-го артполка Приморской армии и 26-му отдельному зенитному артдивизиону предписывалось огневым налетом расстроить боевые порядки противника, а с началом наступления 7-й бригады поддержать ее последовательным сопровождением огня…».
   Из воспоминаний командира 7-й бригады И. Жидилова: «Рано утром 8 ноября бригада построилась во дворе училища. Моросил мелкий осенний дождь. Прибыли машины. Две недели назад нам не хватило бы и двухсот грузовиков, теперь уместились на шестидесяти... Дожди размыли дороги. В огромных лужах застревают автомашины. Но трактора, натужно завывая, волочат за собой минометы и повозки с минами. Минометный дивизион Волошановича с трудом достигает намеченных позиций. Мокрые, вымазанные в глине бойцы поспешно устанавливают минометы, готовятся к открытию огня. Капитан Гегешидзе вывел свой четвертый батальон за передний край обороны 3-го морского полка полковника Гусарова и остановился у развилки дорог на высоте 248,0. В восьмистах метрах позади него расположился третий батальон Мальцева, который будет идти во втором эшелоне уступом за левым флангом четвертого батальона. Гегешидзе докладывает, что начал двигаться на высоту 137,5. Эта высота прикрывает хутор Мекензи. Враг установил на ней целые батареи пулеметов, за что краснофлотцы прозвали ее «пулеметной горкой».
   После непродолжительной артиллерийской подготовки бригада около 12.00 (!) часов перешла в атаку на высоту 137,5, прикрывавшую хутор Мекензия. Атаку вела только 7-я бригада, да еще неполным составом.
    Из состава бригады в атаке участвовало всего два батальона. 1-й батальон капитана Моисея Иосифовича Просяка после понесенных потерь заканчивал переформирование и находился в Севастополе. Артподготовку провели очень слабую, сказывался дефицит боезапаса. Даже собственные огневые средства бригады были использованы слабо. Минометный дивизион прибыл на позиции с опозданием. А артдивизион бригады прибыл только на следующий день. Встреченный сильным артиллерийским и минометным огнем 4-й батальон капитана А.С. Гегешидзе, продвинувшись всего на полсотни метров, вынужден был залечь. В 15.00 7-я бригада предприняла вторую попытку атаки. На этот раз атакующих, кроме уже названных батарей, поддержали огнем береговые батареи № 30 и 35, а также 265-й корпусный артиллерийский полк Приморской армии и артиллерия крейсера «Червона Украина». Для усиления бригаде придали малочисленный, поредевший в предыдущих боях 16-й батальон морской пехоты. Вопреки утверждениям Г.И. Ванеева авиация в подготовке наступления участвовать не могла, погода 8.11.41 года была нелетной. Да, 10 «И-16» вылетали в тот день на штурмовку противника в район Черкез-Кермена, но вернулись безрезультатно. Шел дождь при низкой облачности.
   В результате второй атаки была захвачена «пулеметная горка», но большего достигнуть в этот день не удалось. Очередную атаку перенесли на следующий день. Такова официальная версия. В ней ни слова о 2-м Перекопском отряде и батальоне запасного артполка. Документы не дают объяснения причин, почему в повторной атаке участвовал только батальон капитана Гегешидзе. По этому эпизоду много вопросов.
   Обратимся к воспоминаниям ветерана вермахта Г. Бидермана. События 8 ноября он описывает так: «Неожиданно и беззвучно из темноты хлынули волны вражеских солдат. Против нас была сосредоточена отборная советская морская пехота, а ее ряды были укреплены рабочими отрядами, призванными с заводов и доков Севастополя. Они атаковали нас со стороны густого подлеска перед Мекензи с хриплыми криками «Ура!». Кинувшись к своим орудиям, мы из атаковавших превратились в защищающихся и были готовы так же яростно оборонять свои позиции, как несколько дней назад это делали русские на этих же высотах. Мы открыли в упор по атакующим огонь фугасными снарядами. Грохот боя заглушал крики советских солдат; лихорадочное перезаряжание орудий скрывало ужас, который охватил наши ряды. Рядом тяжелый пулемет прогонял через подающий лоток одну за другой ленты блестящих патронов, бесконечным потоком выбрасывая гильзы из горячего приемника. В 50 метрах перед нашими окопами на каменистой почве стали рваться мины, – это стоявшие позади нас минометные расчеты попытались ослабить навалившиеся на нас волны атакующих. Наступление замедлилось перед нашими окопами. Открытое пространство перед нами было усеяно черными силуэтами убитых и умирающих. Сквозь звон в ушах от близкой стрельбы из сотен стволов можно было различить только крики раненых. Предрассветный воздух оставался тяжелым и почти удушающим от горького порохового дыма, и сквозь дым и пыль с трудом можно было разглядеть очертания раненых вражеских солдат, бившихся в агонии перед нашими позициями.
   Спустя несколько минут мы подверглись еще одной атаке, и поднявшееся над горизонтом солнце обнажило весь ужас картины поля боя. Движимые ненавистью и жаждой крови, подогретые щедрой дозой водки, русские, шатаясь, шли впереди угрожающе размахивавших пистолетами комиссаров, их громкие крики «Ура!» опять пропали в оглушительном грохоте взрывающихся снарядов. Сквозь этот рев я услышал крик пулеметчика: «Я просто не могу все время убивать!» Он неотрывно нажимал на спуск, посылая потоки пуль из дымящегося ствола MG в массы атакующих. Наши снаряды от ПТО порождали бреши в рядах атакующих. Эта атака остановилась в каких-нибудь 50 метрах от ствола нашего орудия».
   Позиции немецких войск на высоте 137.5 имели около 50 пулеметов, два дивизиона противотанковой артиллерии, две батареи зенитных автоматов. Артподготовка советских войск велась по площадям и особой эффективностью не отличалась. И все же нестыковки в описании событий налицо. Не сходится время атаки и состав атакующих подразделений. В составе 7-й бригады не было рабочих отрядов. Зато 2-й Перекопский отряд имел в своем составе истребительный коммунистический батальон. И атака во фланг немецким войскам, действительно, началась около 7 часов утра, то есть за пять часов до фронтальной атаки батальонов 7-й бригады. Сейчас сложно установить, кто до начала артподготовки дал команду атаковать 2-му Перекопскому отряду. Результат этой атаки был вполне предсказуем – отряд понес значительные потери и отошел на свои позиции. Но в официальной литературе об этом совершенно не пишется, этот эпизод удалось восстановить по воспоминаниям Смирнова Н.Н., участвовавшего в этой атаке. А вот батальон запасного артполка (командир – Людвинчуг) в этой атаке не участвовал вовсе. Более того, его и не было в тот день на этом участке. Вот вам пример получения информации по боевым сводкам и донесениям.
   9 ноября
   С утра 9 ноября на плато Кара-Тау подразделения 8-й бригады продолжали вести бой за высоты, расположенные северо-восточнее и юго-восточнее высоты 158,7. Упорный бой длился весь день. По другую сторону от Бельбекской долины на плато Мекензиевых гор продолжала бой 7-я бригада морской пехоты.
   Из воспоминаний полковника Жидилова: «В пятом часу утра возвращаюсь на командный пункт бригады. Ночь прошла спокойно. Группа наших разведчиков во главе с капитаном Плотницким выполнила задание. Она добралась до Черкез-Кермена, наблюдала за передвижением вражеских войск. С севера подходят автомашины с пехотой противника, минометами и мелкокалиберными пушками. Теперь против нашей бригады враг сосредоточил не менее двух полков. С рассветом надо ждать наступления. У нас же пока всего два батальона, которые к тому же за последние дни понесли большие потери. Если к утру не подойдет пополнение, нам будет туго».
   Подкрепление прибыло в составе одного неполного батальона (4-й батальон М.И. Просяка, закончивший переформирование) и артдивизиона бригады.
    «…Артиллеристам приходится спешить. Артдивизион едва-едва успевает к шести часам занять позицию на юго-западных скатах высоты 248.0. На подготовку к открытию огня у него останется очень мало времени... В 6 часов 40 минут артиллерия наконец открывает огонь по вторым эшелонам гитлеровцев. Ожил передний край немцев. В небо взвились ракеты. И только тогда застрочили пулеметы. Они бьют то порознь, то одновременно с нескольких точек. Стреляют наобум, так как никаких целей перед собой не видят. В пулеметную чечетку вплетаются минометные и орудийные выстрелы. Беспорядочный ливень пуль и осколков заставляет наши подразделения прижиматься к земле. Надо, обязательно надо подавить огневые точки противника, хотя бы на время, необходимое для нашего первого броска. Волошанович начинает сильнее молотить своими тяжелыми минами вражеские окопы».
   Встречный бой с противником шел с перерывами до вечера, позиции сторон практически не изменились. Опасность возникла на другом участке. Для ослабления нажима советских войск противник вечером 8-го ноября силами до двух батальонов атаковал стык 8-й бригады морской пехоты с 18-м батальоном.
   Официальная история рисует следующую картину: «Немецко-фашистские войска пытались прорвать оборону и на других участках. На северных скатах долины Бельбек они атаковали позиции 8-й бригады морской пехоты. Однако бригада совместно с 18-м батальоном морской пехоты при поддержке огня 227-й зенитной батареи (командир – лейтенант И.Г. Григоров), бронепоезда «Железняков» (командир – капитан Г.А. Саакян) и 2-го дивизиона 265-го корпусного артполка Приморской армии все атаки противника отбила».
   На самом деле 18-й батальон, отражая атаку противника, потерял до трети личного состава, и рано утром противнику удалось прорваться на его участке. По личному распоряжению коменданта береговой обороны Моргунова в течение дня был сформирован сборный батальон, который возглавил майор Людвинчуг. Вечером 9 ноября 1941 года этот батальон был в срочном порядке по железной дороге переброшен в Бельбекскую долину. Не доезжая до станции Бельбек (Верхнесадовая) батальон вступил в бой с противником, прорвавшимся через боевые порядки 18-го батальона. Положение было совершенно отчаянным: героический бой 18-го батальона морской пехоты, перекрывшего долину реки Бельбек, и подвиг батальона запасного артполка нигде и никем не описаны. Об этом нет упоминания ни в одной официальной хронике. На это обратил внимание Александр Неменко. Описание этого боевого эпизода удалось восстановить только по воспоминаниям ветеранов.
   В воспоминаниях Д.С. Озеркина эти события описаны следующим образом: «Во второй половине дня связной от 18-го батальона доносил, что противник силами до двух батальонов прорывается выше дороги. Я послал разведку, которая к ночи не вернулась... Чтобы уточнить ситуацию рано утром, мною была послана группа моряков на грузовике вниз по дороге. Грузовик вернулся без бойцов. Командир отделения, вернувшийся на грузовике, доложил, что уже позади позиций бригады в долине идет бой...».
   Утром бой разгорелся сначала у высоты, на которой находится кладбище села Верхнесадовое, затем до батальона немцев, оттеснив 18-й батальон, двинулись вдоль шоссе и были остановлены у дота № 4 взводом 8-й бригады, переброшенным с плато на грузовиках. Вечером в бой вступил прибывший по железной дороге батальон запасного артполка, который прямо из вагонов бросился в атаку. Бой шел до ночи. Батальон задачу выполнил, противник был уничтожен, но и большая часть батальона полегло в бою. Из воспоминаний командира запасного артполка полковника Шемрука: «Вечером, после боевых действий батальона, мы с военкомом Абрамовым пошли в морской госпиталь. Там мы увидели жуткую картину: стоны раненых, крики контуженных, там же находился тяжело раненный командир батальона Людвинчуг, военком батальона погиб. Батальон задачу выполнил, но почти весь личный состав погиб, а его подвиг нигде никем не отмечен. Дальнейшая судьба тов. Людвинчуга мне не известна». Вот вам пример участия в боях подразделений, сформированных из воинов запаса, ранее проходивших службу в частях береговой обороны. Большинству этих мужиков было 35-40 лет.
   Еще один завершающий события этого дня штрих из воспоминаний: «Мы прибыли к месту строительных работ. Дот, который нам предстояло восстановить, стоял весь избитый снарядами, искореженная 45-мм пушка лежала недалеко от входа в дот. Рядом, у дороги свежей землей чернели могилы, в долине, у обочины дороги стояла сгоревшая немецкая бронемашина. «Да говорят, фриц прорвался, только здесь смогли остановить» – пояснил боец, разбирающий бетонные обломки». Это из воспоминаний командира 4-го дота Курочкина Н.М. Об этом бое, действительно, нигде нет упоминаний... да и не только о нем. И, возможно, о многих событиях тех дней мы так и не узнаем никогда.
   После 9.11.41 года враг продолжил свои атаки уже по всему фронту, включая и Черекез-Керменское и Балаклавское направления. Из-за малочисленности наших войск был захвачен почти весь Черекез-Керменский опорный пункт, противник был остановлен в районе дер Шули (Терновка) и хутора Мекензия. Были потеряны доты № 62-66.
   К вечеру 9 ноября противник вышел к укреплениям Чоргуньского опорного пункта обороны. В ноябре 1941 года Чоргуньский опорный пункт обороны, по сравнению с остальными опорными пунктами оказался в более выгодном положении: немцы подошли к его укреплениям на несколько дней позже, что позволило его создателям завершить большую часть работ. Военные строители и бойцы успели оборудовать командный пункт узла обороны возле моста через реку Черная.
   Гора Гасфорта была опоясана окопами и проволочными заграждениями, на вершине, в подвале католической часовни на Итальянском кладбище был оборудован КП 2-го полка морской пехоты (Эта часовня, устояв в годы войны, до наших дней не сохранилась. То, что не удалось сделать фашистам, оказалось под силу советским руководителям города, – часовня, изрядно искалеченная войной, но НЕ РАЗРУШЕННАЯ, была взорвана через два десятка лет после войны для открывавшегося здесь карьера по добыче флюсов. – Б.Н.). Полк занял позиции в Чоргунском опорном пункте 7 ноября 1941 года. Долина Сухой речки была перекрыта огнем двух 100-мм орудий Б-24БМ в дотах № 73 и 74. К недостаткам линии обороны на данном участке можно отнести слабость пехотного прикрытия. Командование на начальных этапах обороны слишком мало внимания уделяло этому вопросу, полагаясь на мощь возведенных укреплений.
   10 ноября
   Испытывая ваше терпение, я подробно описываю ход боевых действий в секторах обороны. Ждал, когда же вы вспомните о командующем Севастопольским оборонительным районом. Фамилии генералов Моргунова, Петрова постоянно были на слуху. Более того, при подготовке бестолковой и кровопролитной атаки в районе хутора Мекензия, оба начальника там присутствовали. А ведь прошло уже три дня после того, как решением Ставки ВГК командующим СОР вместо генерала Петрова был назначен вице-адмирал Ф.С. Октябрьский. Казалось бы, вот теперь уже повоюем! Как же, дождётесь…Не для того Филипп Сергеевич добивался назначения командующим СОР, чтобы планировать боевые действия в секторах обороны, по ночам проверять готовность войск к отражению очередных атак противника, обеспечивать и контролировать быт бойцов на рубежах обороны. Не барское это дело. Для этого имелись генералы Петров и Моргунов, со своими штабами и офицерами-направленцами в секторах обороны.
   Тем не менее, вице-адмирал Октябрьский вступал в должность командующего СОР более чем основательно, для начала занявшись организационной работой и переформированием частей гарнизона. 10-го ноября Ф.С. Октябрьский издал Приказ № 10-11/ПОХ, которым извещалось, что решением Верховного командования на него возложено руководство обороной Севастополя.. «Вступая в командование обороной Севастополя, призываю всех вас к самоотверженной, беспощадной борьбе против взбесившихся гитлеровских собак, ворвавшихся на нашу родную землю. Мы обязаны превратить Севастополь в неприступную крепость...». Правда, этот приказ вышел лишь спустя три дня после получения директивы Ставки.
   Что здесь можно сказать, приказ в духе августа 1918 года, Лев Троцкий наверное шевельнулся в цинковом гробу – его стиль работы… Комиссарский дух Троцкого был неистребим в стиле работы и манере поведения адмирала Октябрьского. Во время выступлений на митингах Филипп Сергеевич выбирал возвышенные места, ладонь правой руки держал между второй и третьей пуговицами кителя, левой рукой активно жестикулировал.
   Вскоре был отдан второй приказ, № 10-11/1-ПОХ, которым начальником гарнизона Севастополя вместо контр-адмирала Г.В. Жукова был назначен комендант береговой обороны генерал-майор П.А. Моргунов. В тот же день Ф.С. Октябрьский отдал еще один приказ № 10-11/2-ПОХ «О мероприятиях по обороне и организации порядка в городе Севастополе в связи с введением осадного положения». Не лишне уточнить, что приказом начальника гарнизона генерал-майора Моргунова Севастополь был переведен на осадное положение еще 29-го октября. Филиппу Сергеевичу простительно не знать об этом – в это время он был на Кавказе, а нынче, находясь в глубоком бункере ФКП, пойди, разберись как он там, Севастополь, переведен в режим осады или нет?
   Далее в приказе отмечалось, что руководство обороной города Севастополя и главной военно-морской базой Черноморского флота Ставка ВГК возложила на НЕГО.
   Казалось бы, не далее как пять дней назад командиром Главной базой флота был назначен контр-адмирал Жуков. Но укрепляя свои властные полномочия, Филипп Сергеевич и эту должность себе присвоил, отправив строптивого вояку Гавриила Жукова в Туапсе: не ровен час, советы начнет давать, а то и предложит по старой памяти с карабином в руках в атаку сходить впереди батальона моряков, как это случалось в Одессе. Нужен будет, позовем…
   Кстати, вспомнит Филипп Сергеевич о Жукове уже 23 ноября, когда в очередной раз предпримет попытку «…убыть в Туапсе для удобства командования военно-морскими базами и Азовской флотилией…».
   Далее в том же приказе № 10-11/2-ПОХ: «…Командование сухопутными войсками в обороне Севастополя возлагаю на своего заместителя по сухопутным войскам, командующего Приморской армией генерал-майора тов. Петрова». В течение предыдущих пяти дней Филипп Сергеевич «дипломатично» не вмешивался в действия генерала Петрова, великодушно позволив ему восстановить устойчивость рубежей обороны. Поруководил генерал, пора бы и «свое место» занять…
   Кроме того, приказ требовал усилить охрану объектов тыла и учреждений города. Для борьбы с диверсионными группами и парашютными десантами(?) противника в каждом районе города требовалось создать истребительные вооруженные отряды (которые, кстати, уже давно были созданы горкомом ВКП(б) и успели повоевать в составе Перекопского полка и батальонов морской пехоты. – Б.Н.). Мы склонны были винить в десантомании московских маршалов и наркома Кузнецова, а оказывается, антидесантная истерия вполне прижилась и укоренилась на местном уровне.
   «…Поддержание порядка в городе, усиленная круглосуточная дозорная служба, борьба с нарушителями порядка возлагается на коменданта 24-й отдельной погранкомендатуры войск НКВД и милицию города с подчинением их в части несения дозорной службы коменданту города».
   Откуда было знать Филиппу Сергеевичу о том, что весь личный состав 24-й погранкомендатуры, ранее обеспечивавший охрану побережья в районе Севастополя, был мобилизован в сводный полк НКВД и, начиная с конца октября, участвовал в боях в горном Крыму, понес большие потери и с большим трудом пробился в Севастополь в середине ноября? То, что об этом не знал командующий флотом, принявший на себя функции командующего оборонительным районом, уму не постижимо!
   Удивляет и настораживает то, что среди пунктов приказов отсутствуют указания или рекомендации командующего СОР по управлению частями, обороняющими Севастополь… Этим «специфическим» явлением, когда командующий Оборонительным районом основные свои функции определил на уровне представителя Ставки в Севастополе, будут объясняться бесконечные конфликты и интриги с командованием Северо-Кавказским и Крымским фронтами, стремлением все вопросы решать, как минимум, на уровне Наркома, Ставки и Генерального штаба.
   Что касается обстановки, в которой происходило самоутверждение Филиппа Сергеевича в должности командующего СОР. Уже тот факт, что контр-адмирал Жуков был срочно отправлен командующим на Кавказ, вполне соответствовало управленческой методологии адмирала Октябрьского на всех его предыдущих должностях. Дело в том, что у Гавриила Жукова был совершенно иной подход к делу, точнее, для него всегда было важнее выполнение поставленной задачи, а не карьерные и показушные соображения. К примеру, 20 августа 1941 года под Одессой сложилась критическая ситуация: противник ворвался в Беляевку и захватил головные сооружения одесского водопровода, Ставка отреагировала директивой, согласно которой следовало: «…контр-адмиралу Жукову подчинить все части и учреждения бывшей Приморской армии».
   Жуков расценил это указание как приказ об устранении от командования штаба Приморской армии и стал сам, минуя этот штаб, отдавать приказания дивизиям и бригадам. Оценив положение в Южном секторе как критическое, он разрешил 25-й Чапаевской дивизии отойти на новый рубеж. Отход 25-й дивизии, вынудил отвести свои полки командира 95-й стрелковой дивизии в Западном секторе. Отход 25-й дивизии прошел неорганизованно, командование потеряло управление частями. В туже ночь Жуков назначил командиром 25-й дивизии генерал-майора Петрова, оставив в его подчинении 2-ю кавалерийскую дивизию для того, чтобы Иван Ефимович смог остановить противника в Южном секторе. Петров с поставленной задачей блестяще справился.
   Кратковременная практика командования армией многому научила Жукова и, прежде всего, убедила в том, что боевой деятельностью армейской группировки должны руководить общевойсковые командиры, о чем Жуков неоднократно заявлял на заседаниях Военного совета флота. В этом отношении его взгляды в корне не соответствовали убеждениям адмирала Октябрьского!
   В течение 10 ноября противник накапливал резервы, готовясь к наступлению на новом участке. Командование 11-й немецкой армии подтягивало к Севастополю новые силы и готовилось к плановому наступлению на главную базу флота. К исходу дня противник сосредоточил четыре немецкие пехотные дивизии (22-ю, 50-ю, 72-ю, 132-ю) румынские части, 15 дивизионов полевой артиллерии.
   Вы, должно быть, обратили внимание на то, что я подробно описал ход боевых действий на рубежах обороны Севастополя в период командования СОР генерал-майором Иваном Ефимовичем Петровым. Надеюсь, что мне удалось убедить вас в том, что за этот недельный срок в процессе ряда частных операций в секторах обороны, наши войска решительно сдерживали наступление противника, а в отдельных случаях – добились возвращения ранее утраченных позиций.
   В период его командования СОРом была отработана схема обороны по секторам, командующими секторами были назначены командиры дивизий Приморской армии, были приняты меры по организации централизованного обеспечения войск боеприпасами, организована доставка на позиции горячей пищи и многое другое…
   11 ноября
   Командующий Черноморским флотом отправил телеграмму Верховному Главнокомандующему и Наркому ВМФ, в которой сообщалось, что он вступил в командование обороной Севастополя и заканчивает организационное оформление управления обороной и переформирование частей. Отмечалось, что «…все части морской пехоты влиты в состав Приморской армии. Части начинают принимать некоторую устойчивость в обороне». Затем в телеграмме раскрывались слабые стороны обороны. Командующий просил как можно скорее дать одну горнострелковую дивизию, сотню пулеметов, три тысячи винтовок и хотя бы десять танков для резерва командования на случай прорыва противника.
   Выполняя просьбу адмирала Октябрьского, по личному приказанию Верховного Главнокомандующего в распоряжение командующего СОР был переправлен с Кавказа целый танковый батальон, боевое использование которого происходило исключительно с ведома командующего СОР (последние танки этого батальона, остались без топлива и были бездарно загублены в грандиозной мясорубке на мысе Херсонес в первых числах июля 1942 года). Печальная судьба ожидала и гвардейский минометный дивизион («катюш») под командованием Героя Советского Союза майора Емельянова, который также находился в исключительном ведении командующего СОР, т.е. Октябрьского. Заняв свои позиции в районе хутора Дергачи, гвардейцы неоднократно наносили удары по скоплениям войск противника. Проблема была лишь в пополнении дефицитного боезапаса. Ни в одном из доступных источников нет достоверной информации о дальнейшей судьбе гвардейских расчетов и их командира, а также о том, какое последнее личное распоряжение командующего СОР они выполняли. Майор Емельянов и по сей день числится «без вести пропавшим»…
   Блок рассмотренной нами информации позволяет нам сделать промежуточный вывод. Опираясь на сомнительные, требующие авторитетной проверки сведения бывшего командира 25-й дивизии генерал-лейтенанта Т.К Коломийца, бывший командующий Черноморским флотом Ф.С. Октябрьский выступил с обвинениями в адрес бывшего командующего Приморской армией покойного генерала армии И.Е. Петрова.
   Анализируя информацию, полученную из авторитетных, в том числе официально задокументированных источников, мы убедились в том, что: первые два пункта обвинения, выдвинутые Октябрьским против Петрова, имеют все признаки откровенной клеветы, а третий, о численном составе частей Приморской армии, принявших участие в отражении первого штурма Севастополя, имеет признаки подтасовки фактов и откровенной фальсификации ряда отчетов и донесений по изменению кадрового состава частей и соединений Приморской армии за период с 20-го октября по 9 ноября 1941 года.
   Рассмотрим информацию, призванную развенчать третий пункт обвинений о малом вкладе армии в процесс обороны Севастополя, прежде всего, в период отражения первого штурма города.
   В октябре 1966 года, когда ветераны Севастопольской обороны собрались в городе-герое по случаю 25-летия ее начала, Маршал Советского Союза Н.И. Крылов отмечал в своем докладе:
   «11 ноября закончилась реорганизация и перегруппировка войск Приморской армии. Это было достигнуто, прежде всего, потому, что командования армии и флота единодушно, общими усилиями, быстро пополнили, организационно укрепили сухопутные войска оборонительного района. В Приморской армии сохранился уже обстрелянный костяк командного состава, который и возглавил сухопутную оборону. И в армию было влито не маршевое пополнение, а полки и батальоны, личный состав которых имел боевой опыт. Положительную роль сыграли заранее подготовленные, а затем непрерывно совершенствуемые в инженерном отношении рубежи и позиции. Наконец, тыл главной базы флота имел значительные материальные запасы, в том числе и артиллерийских снарядов» (18).
   Наиболее показательной для объективного суждения по численности частей и соединений Приморской армии, занявших позиции на оборонительных рубежах, стала дата 9 ноября, когда основной состав дивизий уже вышел к Севастополю. Именно в это время в Севастополе находилось максимальное количество войск Приморской и 51-й армий.
   Снова проведем краткий анализ численного состава основных соединений и частей Приморской армии на 9-е ноября 1941 года (довольно подробно мы рассматривали его на стр. 45, но здесь они необходимы).
   Как уже отмечалось, после боев на Перекопе к Севастополю вышли: 2-я, 25-я и 95-я дивизии Приморской армии. 2-я кавалерийская дивизия была так называемой «легкой кавалерийской дивизией. По возвращение из Одессы в Севастополь 3-й полк морской пехоты, понесший серьезные потери, был оставлен в городе для доукомплектования. Поэтому к Воронцовке из состава 2-й кавдивизии выдвинулись лишь наиболее мобильные кавалерийские части (силой до двух эскадронов), остатки батальона моряков на автомашинах, пулеметная рота и броневзвод (два бронеавтомобиля Ба-20). То есть, на момент выхода из Севастополя на север Крыма дивизия представлена была кавалерийским полком неполного состава со средствами усиления. Из состава артиллерийского дивизиона, который был в составе дивизии при ее формировании, не осталось ни одного орудия. Командовал дивизией полковник П.Г. Новиков, принявший ее в сентябре от генерал-майора Петрова. Из состава дивизии в Севастополь после перехода из степного Крыма прибыло... 320 человек.
   25-я Чапаевская дивизия. Кадровая дивизия довоенного формирования. В составе дивизии числился 287-й стрелковый полк (от которого остался практически только штаб полка и две роты); 31-й Разинский полк (численностью около семисот человек); 54-й Пугачевский полк, численностью около трех рот, состоявших, в основном, из севастопольских моряков. Командовал дивизией генерал-майор Коломиец, до этого возглавлявший тыл Приморской армии. Официально считается, что вернулось в Севастополь из состава дивизии 1640 человек. Но эта цифра вошла в большую часть исследований, после опубликования в 1970 году «воспоминаний» Трофима Калиновича, и при самом поверхностном анализе не выдерживает критики. Дело в том, что в числе 1640 человек, учтен личный состав артполков, который не был отправлен на Перекоп, из-за отсутствия тягачей и лошадей. В дивизии на тот момент числился 69-й артполк (дивизионный 25-й дивизии) – 6 дивизионных орудий 76-мм (УСВ), 99-й гаубичный артполк (дивизионный 25-й дивизии) – 11 гаубиц, калибром 122 мм. В Севастополе оставался батальон связи, рота химической защиты, хозяйственная рота и прочие мелкие подразделения.
   95-я Молдавская (бывшая Вознесенская) стрелковая дивизия. Кадровая дивизия довоенного формирования. Формировалась на южной Украине. В составе дивизии к Севастополю вышли 2875 человек, включая артполк и другие части. Но... опять эта цифра требует пояснения. Часть артиллерии дивизии так же оставалась в Севастополе. Дивизия состояла из трех полков: 161-го, в составе двух батальонов, в которых большую часть опять же составляли севастопольские моряки; 241-го полка, от которого остались только тыловые части и штаб; 90-го полка, который вышел в составе штаба полка и трех рот. Большая часть личного состава дивизии приходилась на состав артчастей. В составе дивизии находились 57-й артполк (штатный дивизионный полк 95-й дивизии) – 12 дивизионных орудий УСВ (76 мм) и 397-й артполк (штатный 95-й дивизии) – 12 дивизионных орудий 76 мм. Командовал дивизией генерал-майор В.Ф. Воробьев – до войны преподаватель военной академии.
   Еще одна дивизия, 421-я выдвинулась к Воронцовке не вся, а только в составе двух стрелковых полков и одного артполка. В Севастополе оставался, сформированный из одесситов 1330-й полк и инженерный батальон дивизии. В ходе боев под Алуштой, сдерживая наступавшие по южнобережной дороге штурмовые батальоны противника, большая часть дивизии полегла, но к Севастополю вышли ее остатки, сохранив свою артиллерию. Всего в составе дивизии по состоянию на 9 ноября числилось (вместе с артиллерией, инженерным батальоном и 1330-м полком) 3438 человек. Командовал дивизией комбриг Монахов. В некоторых документах Монахов числился полковником, но, не пройдя в свое время плановую переаттестацию, продолжал с полным на то основанием носить «ромб» комбрига в петлицах.
   Из воспоминаний И.В. Иваненко: «Нам был дан приказ стоять до последнего, прикрывая отход армии на Алушту. Нам было сказано, что командование Крымским оборонительным районом в Алуште организует оборону Южного берега Крыма. И мы стояли до последнего. Правее, где-то в горах, гремели выстрелы, нам говорили, что это сражаются пограничники 4-й крымской дивизии. Спустя два дня наши посты встретили колонну пограничников, отступающих к Алуште. От них получили данные о движении противника. Никаких приказов мы не получали, но было принято решение отойти к городу под прикрытие береговых батарей и там совместно организовать оборону.
   Алушта нас встретила тишиной. Никакого штаба в городе не оказалось. Орудия двух береговых батарей находились в исправности, но расчетов не было. В городе находились две зенитные батареи с расчетами. Их орудия вместе с тремя 122-мм пушками пограничников и были нашей артиллерией. Через два дня бой уже шел на набережной. Отступали с боями. Ели павших лошадей, но пограничники орудия не бросали, тянули на себе, помогая лошадям. Из-за нехватки лошадей одно из орудий оставили в лесничестве. К Севастополю в нашем отряде, с пограничниками, нас вышло из состава нашей дивизии человек двадцать, не более...».
   Вот она, суровая правда: из вышедших к Севастополю бойцов 421-й одесской дивизии сформировали всего две роты неполного состава для пополнения 1330-го полка. Обратите внимание на информацию о береговых батареях, брошенных личным составом в Алуште. Аналогичные явления наблюдалась в Ялте и на мысе Сарыч. Генерал Моргунов, естественно (?), не пишет об этих фактах в своих воспоминаниях… Что стоило командующему флотом направить в охранении эсминца морской буксир с большим трюмом для эвакуации орудий? Кстати, в Ялту были направлены два эсминца для эвакуации в Севастополь подразделений 7-й бригады морской пехоты, отступавшей вместе с «приморцами» после боев на севере Крыма. Именно на этих кораблях убыли в Севастополь артиллеристы этих батарей, не озаботившись подрывом материальной части. Именно эти две батареи с полностью сохраненным боезапасом встречали массированным огнем наши корабли совершавшие рейды из Новороссийска в Севастополь и направляемые для обстрела немецких гарнизонов на Южном берегу Крыма.
   Октябрьский и Моргунов ни одним словом в своих мемуарах не обмолвились о том, что именно эти батареи не позволили полноценно выполнить задачу лидеру «Харьков» и двум эсминцам в ноябре 1943 года. В период оставления нашими войсками Керченского полуострова в районе мыса Опук, Камыш-Буруна и непосредственно под Керчью и Феодосией были брошены личным составам 4 батареи береговой обороны, восстановив которые, немцы в кратчайшие сроки воссоздали сектор береговой обороны, успешно применяя который, создали большие проблемы нашему флоту и нанесли немалый урон нашим десантным частям в ходе высадки десантов в декабре 1941 года и особенно, в ноябре 1943 года. На фоне этих безобразных для флота явлений артиллеристы Приморской армии чуть ли не на руках спасали свои орудия при выходе к Севастополю в первых числах ноября. И после всего этого у Октябрьского и Кулакова поворачивались языки с оскорблениями в адрес генерала Петрова и его подчинённых, спешивших на выручку Севастополя в ноябре 1941 года.
   После перехода от Ишуни и боев под Алуштой в составе дивизии в Севастополь вернулось едва ли пятьсот человек и еще около трехсот пятидесяти в составе 134 гаубичного артполка. 134-й гаубичный артполк сохранил 5 гаубиц, калибром 122 мм. Все остальные части 421-й дивизии находились все это время в Севастополе. 265-й корпусный артполк – 1106 человек. Полк прибыл из Одессы в Севастополь в полном составе, вернулся в Севастополь с севера Крыма без третьего дивизиона, который отошел к Керчи вместе с 51-й армией. Полк имел минимальные потери в личном составе и почти не имел потерь в технике. В составе полка было три дивизиона: два дивизиона 107-мм корпусных пушек и один дивизион пушек-гаубиц МЛ-20.
   К 9 ноября 1941 г. в Севастополь прибыли следующие силы и средства ПВО Приморской армии: 880-й зенитный артиллерийский полк в составе 7 батарей (20 85-мм орудий), 26-й отдельный зенитный дивизион. В 25-й и 95-й стрелковых и 40-й кавалерийской дивизиях имелись штатные зенитные дивизионы, но очень слабого состава (по 2-4 орудия). Они находились в распоряжении командиров дивизий.
   Если подсчитать состав активных «штыков» и «сабель» собственно Приморской армии по совокупности получается... 9379 человек. Не дотягивает до полнокровной, стандартной дивизии. Это с учетом того, что большую часть личного состава составляли артиллерийские, специальные части и штабы. Здесь стоит напомнить, что в составе 95-й дивизии один полк – 161-й был составлен из моряков-добровольцев из Севастополя, в составе 54-го полка большая часть личного состава также состояла из моряков 6-го добровольческого морского отряда, 1330-й полк 421-й дивизии был целиком морским (бывший 1-й Черноморский полк морской пехоты). Причем «штыков» в этом, с позволения сказать, соединении, действительно, было менее двух тысяч. В своем новом качестве Приморская армия состояла из двух тысяч офицеров штабов дивизионного и полкового звена и артиллеристов и примерно восьми тысяч пехотинцев.
   Итак, к Севастополю в частях Приморской армии вышло всего чуть больше 9 тыс. человек, но в справке отдела укомплектования Приморской армии от 10 ноября 1941 г. общая численность армии определялась в 43 321 человек. Этому явлению есть вполне логичное объяснение. В Севастополе, действительно, оставалось много частей и техники из состава Приморской армии, в том числе, инженерные батальоны, батальоны связи, химзащиты, тыла и прочее, но разница уж больно велика! Доказательства тому имеются весьма авторитетные. Это печальная реальность, каждой дивизии и каждой армии и с ней приходилось мириться. Когда нужно направить батальон на штурм укрепленных позиций врага, штурмовые подразделения не превышают двухсот «штыков». Когда тот же разгромленный батальон попадает в плен, то «счетоводы» противника насчитывают по 600- 650 бойцов…
   Одновременно с частями Приморской армии к Севастополю отошли некоторые части и соединения 51-й армии. 51-я армия формировалась на базе 9-го стрелкового корпуса, и лишь с началом боевых действий его пополнили, сформированными из крымчан четырьмя дивизиями: 172-й, 184-й НКВД (пограничной), 320-й и 321-й.
   184-я (4-я Крымская дивизия народного ополчения) формировалась на южном берегу Крыма из состава 23-й Севастопольской, 24-й Ялтинской и 25-й Алуштинской погранкомендатур. Для пополнения личного состава до численности дивизии были призваны три тысячи крымчан, в основном, запасников войск НКВД и бойцов, выписываемых из крымских госпиталей. К сожалению, данные по личному составу дивизии в ЦАМО отсутствуют (по свидетельству Неменко, он не обнаружил в архиве Министерства обороны информации ни по одной из четырех крымских дивизий народного ополчения). Командир дивизии полковник Абрамов в своих воспоминаниях, называет численность дивизии после формирования в 5500 человек, из них вооруженных – 3759 бойцов.
   В составе дивизии были сформированы полки:
   262-й стрелковый – на базе 23-й отдельной погранкомендатуры, командир полка – майор Рубцов, военком – ст. политрук Тилинин, начальник штаба – капитан Кочетков. Полк получал участок от мыса Айя до исключительно Аюдаг, штаб полка – Алупка.
   294-й стрелковый полк – на базе 24-й погранкомендатуры, командир полка – майор Мартыненок, военком – полковой комиссар Ермаков, начальник штаба – капитан Кашин. Полк контролировал участок – Аюдаг, исключая Новый Свет; штаб полка – Алушта.
   297-й стрелковый полк – на базе 25-й погранкомендатуры, командир полка – майор Панарин, военком – ст. политрук Молоснов, начальник штаба – капитан Лебеденко. Полк получил участок – Новый Свет, Судак. Штаб полка – Судак.
   После эвакуации Приморской армии из Одессы в состав дивизии был передан Одесский погранотряд, принимавший активное участие в боях за оборону Одессы. Дивизия получила пополнение, побывавшее в боях, способное укрепить ее боеспособность. Однако при отступлении армии из северного Крыма дивизия оказалась фактически брошенной. Думаю, что и в нашем случае имеет смысл привести выдержки из воспоминаний командира дивизии Абрамова: «Связи с армией не было. Был послан третий офицер с донесением к командующему и за получением приказания – как быть дальше? Боеприпасы расходовались, а пополнения не было. Продовольствие не поступало, и люди питались за счет местных ресурсов... Было принято решение отступать... В бинокль была хорошо видна Алушта, занятая врагом. Позади нас по шоссе ходили танки. Заметив нас, противник открыл артогонь, но снаряды рвались в стороне. Ровно в срок отряд выступил по маршруту: южный скат высоты Чатырдаг, высота 480.3 и дальше по дороге на Ялту. Примерно посередине южного кругового ската горы вилась тропинка, по которой можно было идти только гуськом. Левей внизу была дер. Коробек, в которой помещался штаб немцев. День был на исходе, когда у стыка троп, что на юго-западном скате горы, мы нарвались на засаду немцев, сидевших в окопах. Гуськом наступать было нельзя, обход справа или слева исключал крутой подъем и спуск. Оставался единственный подход – лезть на гору, спуститься с нее на западном скате и выйти в тыл врага. Подъем был очень трудный и продолжался долго. При подъеме сильные помогали лезть слабым. На горе устроили привал, чтобы дать отдохнуть людям и подтянуться отставшим. Не приходил начштаба майор Серебряков. Оставив на месте маяк, мы двинулись через плато, шли по азимуту всю ночь и, только когда взошло солнце, подошли к спуску. Впереди внизу был сплошной лес и ни одного населенного пункта, ни одного ориентира. Люди устали и третий день без хлеба...».
   В Севастополь остатки дивизии выходили до 27(!) ноября, прорываясь с боем. Вернее, отошли те, кто уцелел, прикрывая отход армии в горах под Алуштой. Если сказать еще точнее, 184-я дивизия не прикрывала отход, как часто пишут наши военные историки. Она просто СРАЖАЛАСЬ на тех позициях, на которых ее застал подход противника. Никаких указаний и приказов командование дивизии не получало, более того, управление полками дивизии в ходе боев было потеряно и командиры полков самостоятельно принимали решения. Основные бои дивизия вела в районе деревень Нейзац, Фриденталь, Розенталь (недалеко от Золотого поля), населенных крымскими немцами. Как это ни парадоксально воспринимается, но швейцарская и немецкая общины Крыма немцев не поддержали, а оказывали содействие пограничникам! Есть данные командира 184-й дивизии полковника Абрамова, который утверждал, что из состава дивизии вышло всего 974 человека. Однако если сложить численность личного состава дивизии, зафиксированную в документах по формированию подразделений, то цифра получается вдвое большей. Всего из вышедших в Севастополь подразделений было сформировано два полнокровных батальона и выделено пополнение для батальона школы НКВД. Вместе с ротами 54-го охранного полка НКВД и конвойной ротой из Симферополя получается 2352 человека. То есть, в сумме вышло около 2 тысяч человек из состава дивизии. Правда, нужно вычесть две роты 23-й Севастопольской погранкомендатуры, которые вернулись в Севастополь до начала боев дивизии в горах. Итого получается порядка 1500-1700 человек. Точнее установить цифру пока сложно.
   Информация по дивизиям крымского формирования позволяет нам в полной мере представить ход боевых действий на южнобережном направлении и степень участия этих дивизий в обеспечении перехода дивизий Приморской армий к Севастополю, а также объяснить причины появления в Севастополе частей и подразделений 51-й армии.
   172-я дивизия (3-я КДНО) формировалась в Симферопольском районе. Дивизия была изначально моторизованной и имела один танковый полк. В его составе было 10 танков Т-34 и 56 танков Т-37/38. Большинство танков были потеряны в боях под Перекопом. Экипажи легких танков формировались из рабочих симферопольских предприятий. Экипажи десяти танков Т-34 были кадровыми. После боев под Перекопом, где дивизия потеряла большую часть своего людей, полки ее вернулись в Севастополь в очень ослабленном составе. Большая часть легких танков была уничтожена противником, а часть танков Т-34 была брошена по дороге из-за поломок и нехватки топлива. Вопреки распространенному мнению, первые модели танков Т-34 имели некачественную трансмиссию, которая часто выходила из строя.
   В арьергардных боях дивизия понесла серьезные потери. Изрядно потрепанную, но очень стойкую 172-ю дивизию полковника Ласкина генерал Петров назначил прикрывать отход дивизий Приморской армии. Это было мотивировано тем, что личный состав дивизии состоял из крымчан, хорошо знавших местность. На первом, самом сложном этапе перехода бойцы 172-й дивизии вместе с конниками 40-й и 42-й дивизий сражались на горных перевалах, давая возможность отступить остальным частям. Из 10 076 человек первоначального состава дивизии к Севастополю вышло 930 человек в пехотных подразделениях и около 800 человек в различных артиллерийских, танковых и вспомогательных частях. Всего около 1700 человек. Более того, в ее составе вышли: один Т-27, два бронеавтомобиля БА-10 из состава батальона разведки, пять вооруженных тягачей «Комсомолец» и один Т-34. Обе крымские дивизии (172-я и 184-я), с боем прорываясь в Севастополь, потеряли большую часть личного состава. Изучив материалы по численности этих дивизий и их потерям, можно с уверенностью сказать, что в отличие от других местных формирований, дезертиров и сдавшихся в плен в этих частях почти не было. Крымские дивизии (бывшие 3-я и 4-я Крымские дивизии народного ополчения) были добровольческими, сформированными из непризывных возрастов, они достойно сражались на родной земле, защищая ее.
   Плечом к плечу с «крымчанами» и «приморцами» сражались еще три дивизии 51-й армии: кавалерийские 40-я, 42-я и 48-я. Эти дивизии были сформированы на Кубани из казаков. С сентября в Краснодарском крае осталась возможность формировать только добровольческие дивизии, проводя отбор воинов, пригодных для службы в кавалерии, в основном из лиц непризывного возраста. Дивизии, сформированные в июле-августе 1941 года, перебазировались на участки фронта, определенные Ставкой ВГК, и в связи с тяжелой обстановкой на фронте практически «с колес» вступали в бой. Боевой состав всех кавдивизий легкого типа был одинаков: три кавполка и эскадрон химзащиты. Именно такими и были все три кавдивизии Крыма – 40-я, 42-я и 48-я. Основу дивизий составили казаки-добровольцы, возраст которых колебался от четырнадцати до шестидесяти четырех лет, старшие – ветераны Гражданской войны. Казаки иногда приходили семьями вместе со своими сыновьями. Пусть вас не обманывает слово «дивизия». Эти соединения относились к так называемым, «легким кавдивизиям» и в их составе было совсем мало бойцов – в каждой не более 3,5 тысячи. 40-я дивизия формировалась в станице Кущевская Краснодарского края, в ней было 3258 человек. В ее состав входил кавалерийский артдивизион, пулеметная рота (на тачанках и телегах) артпарк, 55-й бронетанковый эскадрон. В ходе боев ей был придан еще и зенитный дивизион. 42-я формировалась в г. Краснодар, но была еще более малочисленной – 2300 всадников. Она имела в своем составе только одну батарею 45-мм орудий на механизированной тяге.
   Кавдивизии, сформированные из кубанских казаков, во второй половине июля–августе 1941 года были переброшены на Крымский полуостров в составе кавалерийской группы генерала Д.И. Аверкина. После тяжелых боев в 40-й и 42-й дивизиях оставалось не более 1496 сабель. 42-я дивизия потеряла заградэскадрон, часть техники, половину личного состава. Один ее полк отошел к Керчи. Всего к Севастополю в составе 42-й дивизии полковника Глаголева вышло 211 человек. 40-я дивизия Ф.Ф. Кудюрова сумела сохранить свой зенитный дивизион, семь 76-мм орудий, 7 тягачей «Комсомолец», 3 танкетки из состава бронетанкового эскадрона, два бронеавтомобиля.
   Из доклада майора Мартыненка, прорвавшегося с боем в Севастополь 24 ноября во главе 23 человек, оставшихся от стрелкового полка: «…Полк вечером 4 ноября отходил к морю. Соединившись с остатками 48-й дивизии генерала Аверкина (около 300 конников) бойцы 184-й дивизии попытались прорваться через Алушту на Ялту. Сюда же двигался 2-й стрелковый батальон 297-го стрелкового полка под командованием старшего лейтенанта Борисова. Сводный отряд дважды 4 и 5 ноября выбивал немцев из Алушты, при этом, при одном из налетов был разгромлен немецкий штаб, в котором было уничтожено одиннадцать офицеров. Сильной атакой немцев отряд был в очередной выбит из Алушты, понеся большие потери. Здесь были убиты два командира батальона 297-го стрелкового полка и много бойцов. Отряд отступил в горы, где группами пробивался в сторону Севастополя. Командир 297-го стрелкового полка майор Панарин остался у партизан…».
   В разрозненных частях и подразделениях 51-й армии к Севастополю вышло еще около 1300 человек. В основном это были отдельные части дивизий, в состав которых были включены 1-й и 2-й Перекопские отряды (так, например, вместе с Перекопскими отрядами вышли 327 бойцов 156-й дивизии). Это связано с тем, что отход со стороны командования 51-й армии был неорганизованным, связь работала с перебоями и командиры частей сами принимали решение об отходе в Севастополь или Керчь.
   Вместе с Приморской армией к Севастополю отошли и два армейских артполка 51-й армии: 51-й и 52-й, сохранив половину своей артиллерии. Правда, 52-й АП был вооружен экзотическими для РККА польскими трофейными 155-мм орудиями Шнейдера французского производства, к которым было всего по одному снаряду на орудие, но оставалась надежда, что и они пригодятся в обороне. Если собрать воедино вторую составляющую отошедших к Севастополю войск, то наберется около семи тысяч человек, т.е. сила сопоставимая с самой Приморской армией.
   Я специально привел подробную информацию по частям и соединениям из состава Приморской и 51-й армий, отошедших в Севастополю 6-8 ноября 1941 года; и к середине ноября составивших значительную часть войск, удерживавших рубежи обороны.
   Ф.С. Октябрьский, утверждал, что при отражении первой попытки противника прорваться в Севастополь основную роль сыграли батальоны, сформированные из частей морского гарнизона. Да, действительно, моряки, действуя смело и решительно, приняли на себя удар передовых частей дивизий 50-го армейского корпуса армии генерала Манштейна. Но при этом следует учесть, что личный состав этих батальонов, выдвинутых на участки, неподготовленного в инженерном отношении передового рубежа обороны, понес невосполнимые потери, и в течение первых дней боев, вынужден был отойти с этих рубежей. Быть может, кто мне скажет – каковы потери были в 17-м, 18-м батальонах, а затем в 19-м в батальоне тыла ВВС и в местном гарнизонном полку за первые пять дней боев? Благодаря активной деятельности ветеранов училища Береговой обороны им. ЛКСМУ, стали известны потери, понесенные батальоном, сформированном из курсантов, преподавателей и кадрового состава училища в ходе первых дней боев на передовом рубеже обороны. При этом стоит учесть, что курсанты, представлявшие элитную часть гарнизона, были обучены основам общевойсковой тактики, имели приличное вооружение и профессионально подготовленных командиров, чего нельзя было сказать о батальонах, сформированных из молодых матросов школ оружия флотского экипажа и частей тыла флота, либо из запасников флота. Это все к тому, что значительно ослабленный состав морских батальонов, занимавших позиции в Дуванкойском и Черкез-Керменском укрепленных районах, в ходе тяжелых боев 5-7 ноября были вынуждены отойти, и существовала реальная угроза потери Севастополя, если бы им на поддержку не вышли дивизии Приморской армии и отдельные части 51-й армии.
   C учетом постановки вопроса о роли и доли участия армейцев в отражении первого штурма Севастополя, следует учесть всех воинов Приморской и 51-й армий, прибывших в Севастополь начиная с 1-го по 27 ноября, плюс тех воинов, которые находились в городе, со дня прибытия из Одессы. Как показали самые приблизительные подсчеты, получается, что численность частей Приморской «армии», вышедших к Севастополю, составила 9 тыс. человек, с частями 51-й армии – 16 тысяч, а с учетом морских частей – где-то 22-23 тысячи. Проанализировав цифры и сравнив их с теми, что даны в исследовательской литературе, можно сделать выводы, что под термином «Приморская армия» авторы понимают различные соединения, включая в ее состав то части 51-й армии, то части моряков, сражавшихся под Перекопом. В сводке по состоянию на 9 ноября 1941 года численный состав Приморской армии составлял 43 321 человек. И это реальная цифра! Безусловно, в это число вошли батальоны, полки и бригады флотского формирования. Что же касается того принципиального спора о вкладе непосредственно армейцев в кадровый состав армии на 9-е ноября, то он составил, как уже отмечалось 22-23 тысячи человек, но уж никак не 8 тысяч, на чем упорно настаивал адмирал Октябрьский!
   Прекрасно зная все эти кадровые расчеты, тем не менее, Филипп Сергеевич, пытаясь обосновать свой особый взгляд на роль флота в отстаивании рубежей Севастополя, и зачастую шел на откровенный подлог (или фальсификацию, если хотите по-интеллигентному) очевидных фактов.
   Что же касается соединений и отдельных частей флотского формирования, включенных в группировку войск, оборонявших Севастополь с середины ноября 1941 года.
   Неплохо вооруженная и хорошо обученная, 7-я бригада морской пехоты, сохранив часть артиллерии, вернулась в Севастополь. Бригада при отступлении с севера Крыма потеряла два батальона. В тоже время в процессе перехода горами к ней присоединились 1-й и 2-й Перекопские отряды, основу которых составляли бывшие батальоны бригады, ранее отправленные на север Крыма. При срочной переброске на север Крыма, бригада оставила ранее занимаемые рубежи в районе Дуванкойского участка обороны. Вместе с поредевшими батальонами бригады в Севастополь вернулись и расчеты двух береговых батарей 120-го артдивизиона, естественно, уже без своих морских орудий, которые пришлось взорвать при отходе. Участие в боях на севере Крыма и процесс отхода 7-й бригады – тема отдельного исследования. Расчеты трех береговых и двух зенитных батарей прорвались в Керчь, расчеты четырех батарей полностью погибли, защищая Крым. Судьбу остальных расчетов установить не удалось. Чтобы было ясно, о каком количестве флотских артиллеристов идет речь, поясню: расчет береговой батареи среднего калибра составлял от 120 до 250 человек. Вместе с Приморской армией удалось выйти и остаткам 16-го батальона морской пехоты. Батальон вместе с разрозненными частями 321-й дивизии занял оборону перед Бахчисараем. В ходе боя позиции батальона были рассечены на две части. Половина батальона отошла вместе с экипажем бронепоездов «Орджоникидзевец» и «Войковец» (№ 1) к Севастополю, а 185 человек из состава батальона, пройдя по горным дорогам, присоединились к отступающим частям Приморской армии.
   Утром 11-го ноября немецкие войска перешли в наступление. Удар наносился в одном главном направлении, но сковывающие удары были предприняты по всему фронту от Качи до д. Шули (Терновка). На направлении главного удара противника в бой вступило боевое подвижное охранение: только вышедшая к Севастополю 40-я кавдивизия (командир – полковник Ф.Ф. Кудюров, военком – полковой комиссар И.И. Карпович, начальник штаба – полковник И.С. Стройло). Общая численность этой ополченческой кавдивизии вместе с 211 конниками аналогичной по принципам формирования 42-й кавдивизии составила 1475 человек. Все воины этих дивизий были добровольцами. По принципу формирования из непризывного контингента (младше 18 и старше 55 лет) 40-я и 42-я кавалерийские дивизии считались ополченскими, но с учетом того, что большинство старших воинов имело опыт гражданской войны, а младшие были их сыновьями, воспитанными в лучших казачьих традициях, стойкости этих дивизий в бою могла позавидовать любая кадровая дивизия.
   В составе 40-й дивизии находился артдивизион на механической тяге (8 76-мм орудий образца 1927 г. и 10 тягачей Т-20 «Комсомолец»). Кроме того, разведвзвод дивизии смог провести в Севастополь две танкетки (тип их неизвестен). Батареи 40-й дивизии располагались в районе Ялтинской дороги и на окраине дер. Кучук-Мускомья (Резервное). Еще одна батарея располагалась на высоте, где сейчас находится немецкое кладбище. Разведвзвод располагался в дер. Варнутка (Гончарное). За ним располагался 149-й полк дивизии. Остальные части находились в дер. Кучук-Мускомья. Атака противника была неожиданной, но бойцы дивизии сопротивлялись стойко. 149-й полк этой дивизии, которым командовал подполковник Л.Г. Калужский, более двух часов вел бой в полуокружении под Варнуткой. Контратакой подошедшего 154-го полка этой дивизии (командир – подполковник А.К. Макаренко) передовые подразделения 72-й немецкой дивизии были выбиты из Варнутки. Однако, подтянув свежие силы, противник усилил натиск и вынудил оба кавалерийских полка отойти. К исходу дня немцы заняли деревни Варнутка и Кучук-Мускомья.
   12 ноября
   Вновь упорные бои разгорелись в третьем секторе за высоту 137,5 (все та же «пулеметная горка» перед хутором Мекензия. – Б.Н.). Противник опять захватил высоту. Для контратаки на высоту 7-й бригаде были приданы остатки батальона ВМУБО, ранее задействованные на строительстве укреплений. В этой атаке на Мекензиевых горах смертью храбрых погибли 27 курсантов 2-го курса, 12 курсантов 1-го курса и 10 курсантов-ускоренников. Контратакой курсантов и морских пехотинцев противник был отброшен в исходное положение. Отбиты были и атаки на других участках обороны. Погода была нелетной и, не имея поддержки авиации, враг не смог вклиниться в нашу оборону ни на одном из участков. В этот день моряками, обеспечивающими работу маяка, был оставлен мыс Сарыч. Личный состав маяка и поста НИС (наблюдения и связи) был вывезен морем. При отходе огнем противника потоплена шхуна. Жертв не было.
   По убеждению А. Неменко, на мысу должна была находиться береговая батарея. Проверить эту информацию на местности не удалось из-за проблем с допуском на территорию нынешнего объекта КЧФ. Имеются лишь данные о том, что проходивший в районе мыса СКР «Петраш» был обстрелян артиллерией. Корабль получил повреждения, было ранено 11, убито 4 человека. Не исключено, что батарея на мысе Сарыч была брошена нашими и захвачена немцами в рабочем состоянии. Это один из многих запоздалых вопросов к генералу Моргунову…
   12 ноября была в основном закончена официальная эвакуация флотского имущества и оборудования заводов морского ведомства. Передислоцировались на Кавказ все довольствующие отделы тыла флота. Для организации обеспечения войск СОР в Севастополе оставался начальник тыла флота контр-адмирал Н.Ф. Заяц. Кроме него в Севастополе оставались военком тыла полковой комиссар Г.И. Рябогин и оперативные группы: артотдела во главе с капитаном 1 ранга Д.Ф. Панчешным, техотдела во главе с инженер-капитаном 1 ранга И.Я. Стеценко, минно-торпедного отдела во главе с капитаном 2 ранга А.П. Дубривным. Спустя 5 дней контр-адмирал Н.Ф. Заяц убыл на Кавказ. После этого тыл СОР возглавил капитан 2 ранга И.Н. Иванов. Убыли и старшие оперативных групп тыла. Их заменили, соответственно, полковник Е.П. Донец, военный инженер 1 ранга Э.И. Матуль и инженер-майор Э. Сулаер.
   Эвакуировался на Кавказ и инженерный отдел флота. В Севастополе оставалась оперативная группа во главе с заместителем начальника инженерного отдела флота военинженером 1 ранга И.В. Пановым. Командование ЧФ покидало Севастополь одновременно с эвакуирующимися отделами штаба флота. Штаб Черноморского флота во главе с контр-адмиралом И.Д. Елисеевым и членом Военного совета Черноморского флота дивизионным комиссаром И.И. Азаровым убыли на Кавказ. В Севастополе оставалась оперативная группа штаба флота во главе с начальником оперативного отдела капитаном 1 ранга Оскаром Жуковским. Вскоре на базе этой группы был создан штаб СОР. Его начальником был назначен капитан 1 ранга А.Г. Васильев, а О.С. Жуковский также убыл на Кавказ.
   Около полудня массированным ударом авиации противника был потоплен крейсер «Червона Украина», орудия которого использовали впоследствии для возведения береговых батарей и дотов. Корабль окончательно лег на дно в 15 часов 25 минут. Во время того же массированного налета авиации противника на главную базу флота был повторно серьезно поврежден ЭМ «Беспощадный»; ряд других кораблей. Столь эффективная работа немецких пикировщиков стала возможной из-за передислокации на Кавказ значительной части зенитной артиллерии. К тому сроку убыли 73-й, 122-й и 62-й зенитные артиллерийские полки и 243-й отдельный зенитный дивизион, а также 11-й батальон ВНОС. На них возлагалась задача усиления противовоздушной обороны баз и Кавказского побережья. В директиве Ставки от 7 ноября указывалось, что использовать для усиления ПВО Новороссийска следует только зенитную артиллерию, вышедшую из ранее оставленных противнику районов. В то время, в нарушение этой Директивы, как на Кавказ были переведен основной состав 62-го и 122-го зенитно-артиллерийских полков ПВО главной базы. По воспоминаниям очевидцев событий – стационарные зенитные установки демонтировали до 1-3 ноября, т.е. задолго до выхода директивы Ставки.
   В Севастополе оставался только 61-й зенитно-артиллерийский полк (командир – полковник Горский) и два отдельных дивизиона. Это всего 80 орудий. (Подробно проблема зенитной обороны Севастополя рассмотрена мной в главе «Зенитное проклятие Севастополя» 1-й части моего исследования 2013 года издания). Как это не дико звучит, но потопление и повреждение кораблей помогло защитникам – поскольку позволило снятые с них орудия установить на наиболее уязвимых участках обороны. Не было бы счастья, так несчастье помогло… Спасибо Филиппу Сергеевичу за его нераспорядительность…
   13 ноября
   К концу дня 12.11.41 года 40-я кавалерийская дивизия для переформирования была выведена из охранения в резерв, в ее состав были влиты остатки 42-й дивизии полковника Глаголева. К сожалению, отвод 40-й дивизии из боевого охранения имел самые пагубные последствия. В советских источниках ситуация описывается так: «…Противник не смог продвинуться по шоссе на Балаклаву. Тогда он попытался прорваться к ней по горным тропам и по прибрежной полосе моря. Однако, здесь путь врагу преградил батальон школы НКВД (командир – майор И.Г. Писарихин), занявший оборону на Балаклавских высотах... Два батальона немцев с 35 танками и самоходными орудиями наступали вдоль Ялтинского шоссе и далее на высоту 440.8 и один батальон – вдоль горной дороги от д. Кучук-Мускомья (Резервное) на д. Кадыковка. Тяжелый бой за высоту 440.8 вел третий батальон (командир – капитан П.С. Кудрявцев) 383-го стрелкового полка. Враг наседал, бойцы сражались геройски, но силы были неравны. Комендант сектора полковник П.Г. Новиков направил на помощь батальону свой последний резерв – комендантский взвод и личный состав автороты. Помощь была незначительной и не могла изменить положение. К исходу дня немцы овладели высотой 417.7, лесничеством, высотами 386.6 и 440.8». Это из книги Г.И. Ванеева.
   Фактически события развивались по иному сценарию. Комендант сектора полковник Новиков совершил ошибку, типичную для первых дней обороны. Не была перекрыта грунтовая дорога, которая проходила вдоль Сухой речки из Байдарской долины. Два батальона 301-го полка немецкой 72-й дивизии, пройдя по этой грунтовке, перерезали Ялтинскую дорогу, почти отрезав 147-й полк 40-й дивизии, стоявший в боевом охранении на Ялтинском шоссе. Кроме того, отведя 40-ю дивизию в д. Камары и на хутор Прокутора для переформирования, командование 1-го сектора открыло еще одну из старых дорог, не обозначенных на советских картах.
   Дорога с щебневым покрытием идет от современного села Резервное через хутор Мордвинова (бывшая в/ч «объект 100» – «Сотка». – Б.Н.), мимо высоты 386.6 (форт «Южный») к деревне Благодать. Утром 13.11.41 года взвод курсантов батальона школы НКВД (командир – майор Писарихин) проследовал на высоту 386.6 (форт Южный) для смены 3-го взвода курсантов из того же батальона, несших караульную службу по охране побережья. В 15 часов того же дня автомашина начальника штаба Приморской армии полковника Крылова была обстреляна минометным огнем с этой высоты. Только тогда спохватились, что третий взвод, с высоты так и не спустился, да и судьба сменявшего их взвода до конца суток не была выяснена.
   Немецкие источники писали об этом эпизоде войны так: «Продвижение 72-й пехотной дивизии к Севастополю, закончилось захватом форта Балаклавы 105-м пехотным полком... Второй батальон полка, пройдя в 7 утра по горной дороге из с. Варнутка, незаметно для противника пробрался в передовые траншеи форта. Ошеломленные в первый момент русские, быстро сориентировались и оказали нашему батальону жесткое сопротивление. Лишь с большими потерями с нашей стороны нам удалось запереть русских в казематах форта. Так как русские не согласились покинуть их добровольно, казематы были взорваны. Используя ручные гранаты, батальон брал окоп за окопом, бункер за бункером...» (ветеран немецкого 105-го полка Х. Ягги).
   Однако все было не так просто, как описывают эти события немецкие источники. Из воспоминаний других немецких ветеранов становится ясно, что один «удачливый 2-й батальон» с двумя взводами курсантов не справился, и в 15.30 запросил помощи третьего батальона. Пять раз контратаковали курсанты, и лишь к 17 часам их сопротивление было сломлено. В живых никого не осталось. Две бетонные казармы имеют значительные повреждения от взрывов гранат, именно в этих казармах до последнего человека оборонялись курсанты от превосходящих их в десять раз сил противника.
   Непонятно одно: на дороге, там, где она проходит по отрогам высоты 440.8 находился укрепленный бетонный КПП. Это небольшое укрепление находилось в прямой видимости с форта 386.6, и там тоже находился караул из 5 курсантов школы младших командиров морпогранохраны НКВД. Скорее всего, их, сонных, просто тихо «сняли», т.к. до 13 ноября противник в районе объекта не появлялся. Со слов оставшихся в живых курсантов, немцев по дороге из деревни Варнутка провел предатель. Им оказался один из сотрудников погранкомендатуры. Многие жители деревни Варнутка не успели эвакуироваться в Севастополь. Заняв деревню, немцы жестоко расправились с членами семей пограничников, жившими в этом селе. Не вынеся издевательств над своей женой и наблюдая расстрел своих товарищей, один из пограничников согласился провести горной дорогой немецких егерей.
   Бойцы 3-го взвода, засевшие в первой казарме форта, смогли прорваться к своим к исходу дня. «День мы продержались в каземате, а когда стемнело, решили идти на прорыв. Впереди бежал старшина 2-й статьи Анатолий Азаренко – он был скошен автоматной очередью. Дорогой Толя Азаренко. Он пришел к нам в пограншколу с Балтийского флота, воевал еще с белофинами и погиб как герой под Балаклавой. Падали убитые и тяжелораненые моряки под разрывами немецких мин. Погиб младший лейтенант Клинковский и много других, которых я не знал по фамилиям. Группа курсантов 1-го взвода засела во второй казарме форта «Южный», командовал ими капитан Бондарь. Они так же пошли на прорыв».
   Из воспоминаний Сикорского: «Очередная мина разорвалась совсем близко: пал, настигнутый раскаленным осколком наш командир старший лейтенант Мирошниченко. Этой же миной ранило многих курсантов. Откуда-то появился броневик, сходу выскочил на позиции противника и стал поливать засевших немцев пулеметным огнем. Но его быстро подбили, и горящие фигуры выскочили из люка и бросились в нашу сторону. Их скосили одной очередью ...».
   С виновниками этого трагического происшествия, приведшего к потере стратегически важного объекта и гибели людей, следовало жестко разобраться. И сделать это был обязан полковник Крылов, сам чуть было не ставший жертвой безобразной организации службы в 1-м секторе обороны. Более чем очевидна вина коменданта сектора – полковника Новикова, разместившего свой КП в районе ветряка ЦАГИ, то есть, в 8 километрах от передовых позиций сектора, что в условиях узко расположенного сектора обороны по тактическим соображениям ошибочно, а по обычной логике – абсурдно. Ситуация усугублялась тем, что в секторе не была отработана система связи. Основу штаба сектора составили офицеры штаба бывшей 2-й кавалерийской дивизии, которой командовал до ее полного уничтожения полковник Новиков. По старой кавалерийской привычке связь осуществлялась конными вестовыми! На это безобразное явление неоднократно обращалось внимание и Новикова и его начальника штаба…
   С Новикова следовало снять не только серебряные шпоры, с которыми он не расставался, но и новые генеральские звезды (звание «генерал-майор» ему было присвоено по представлению И.Е. Петрова накануне описываемых событий) или уж, по крайней мере, серьезно наказать. Сделано это не было. Назначение Новикова на должность коменданта 1-го сектора с самого начала выглядело нелепо при условии, что в состав сектора была включена 40-я кавалерийская дивизия под командованием Федора Кудюрова – заслуженного кавалерийского командира, награжденного в период Гражданской войны тремя орденами Красного Знамени. Прикрывая отход Приморской армии через горные перевалы, Кудюров умудрился сохранить технику и артиллерию, приданную дивизии.
   Позиция генерала Петрова при назначении комендантов секторов вызывает недоумение. Так, комендантом 4-го сектора был назначен генерал-майор Воробьев, которого пришлось в феврале 1942 года срочно заменить полковником Капитохиным. Комендант 3-го сектора – генерал-майор Коломиец тоже был фигурой весьма… противоречивой. Только один полковник Ласкин по уровню своей подготовки и опыту в достаточной мере соответствовал должности коменданта сектора обороны.
   13 ноября фашистские войска перешли в наступление не только на высоту 386.6, но по всему фронту I и II секторов. Главный удар наносила 72-я немецкая пехотная дивизия. В районе II сектора вдоль Ялтинского шоссе на Нижний Чоргунь также наступали части 72-й пехотной дивизии, а с северо-востока – наносившая вспомогательный удар 50-я немецкая пехотная дивизия. При отражении этого наступления эффективно действовала наша артиллерия, оборудованная в дотах. 72-й дот под командованием лейтенанта Клепикова своим огнем только за время первой попытки прорыва обороны уничтожил до 200 фашистов. В течение всей обороны доты Чоргунского опорного пункта составляли основу обороны на этом участке. Тяжелый бой за высоту 440,8 вел третий батальон 383-го стрелкового полка (сформирован на базе батальона объединенной школы младшего комсостава береговой обороны, роты местной противовоздушной обороны и химроты; комбат – капитан Кудрявцев). Враг наседал, бойцы сражались геройски, но силы были неравны. Комендант сектора полковник П.Г. Новиков направил на помощь батальону свой последний резерв – комендантский взвод и личный состав автороты. Помощь запоздала и не могла изменить положение. К исходу дня немцы овладели высотой 417.7, лесничеством, высотами 386.6 и 440.8, а 147-й полк 40-й кавалерийской дивизии, удерживавший шоссе и высоту 508.1, оказался обойденным с флангов и окруженным. Огнем дотов № 73 и № 74 противник был остановлен при входе в долину. Он не смог пройти по тропе от деревни Алсу(Морозовка) и перерезать Ялтинскую дорогу позади позиций 147-го полка. Опять мы имеем пример, когда егеря из штурмовых батальонов немецких дивизий ориентировались на местности лучше наших командиров полков. Немецкими пионерными (инженерными) частями была наведена деревянная (а затем, и стальная) переправа через реку Черная и части 301-го немецкого полка установили связь со своими подразделениями в деревне Кучки.
   Как напишут в очередной сводке: «…Для отвлечения части сил противника от направления главного удара наше командование решило силами второго и третьего секторов нанести отвлекающий удар в направлении хутора Мекензия».
   На самом деле бои в этом районе продолжались уже шестой день. Это третье по счету наступление на хутор Мекензия было подготовлено значительно лучше предыдущих.
   2-й батальон (командир – капитан К.Е. Подлазко, военком – старший политрук П.В. Бабкин) 31-го стрелкового полка из второго сектора продвинулся на 1 км севернее высоты 269.0. Одновременно, из третьего сектора 1-й и 2-й батальоны 3-го полка морской пехоты лейтенанта С.А. Торбана и старшего лейтенанта Я.И. Игнатьева вошли в район х. Мекензия. 1-й и 2-й батальоны 7-й бригады морской пехоты капитанов Н.И. Хоренко и А.С. Гегешидзе вышли на полкилометра восточнее хутора. 54-й стрелковый полк майора В.И. Петраша и третий батальон 2-го Перекопского полка морской пехоты интенданта 3 ранга М.А. Татура – в район безымянной высоты, что на 1 км южнее высоты 319.6. Действия войск поддержали огнем береговые батареи № 35, 725 и батарея № 18 (командир – лейтенант М.И. Дмитриев) (последняя информация весьма сомнительна, так как расстояние от позиций 725-й и 18-й батарей до Мекензиевых гор составляет более 20 км при дальности стрельбы батарей 14 км).
   По воспоминаниям участников событий: «…продвижение немецких войск из района Алсу 13 ноября было остановлено... огнем шестидюймовой батареи и двух морских стомиллиметровок, стоявших на наших позициях ...». Вот это уже ближе к истине, и соответствует калибрам орудий 18-й и 725-й батарей. В операции на Мекензиевых горах были задействованы батареи 51-го и 134-го гаубичного артиллерийских полков и бронепоезд «Железняков». Информация об участии 51-го артполка также вызывает сомнения: у этого полка после выхода к Севастополю оставалось всего по пять снарядов на ствол и о пополнении боезапаса речи не было. Разве только о моральной поддержке артиллеристов, сделавших пару выстрелов в направлении противника.
   Резко похолодало, но погода прояснилась, смогла действовать авиация. Днем три Пе-2, шесть Ил-2 и три И-16 штурмовали войска противника в районе деревень Байдары и Варнутка. По донесениям уничтожено и выведено из строя 30 автомашин. Противник также активно использовал авиацию. Три звена Ю-87 пытались бомбить доты Чоргуньского узла, но из-за малых размеров цели эффект бомбежки оказался нулевым, зато на позиции бывшей 77-й стационарной батареи, на которой была установлена зенитная батарея № 365, прибывшая из Сарабуза, разорвавшейся бомбой убито 10 и ранено 5 краснофлотцев. Потери СОР были очень высокими: только за три дня боев (11-13 ноября) в госпитали Приморской армии поступило 2299 раненых.
   Расформирована 421-я стрелковая дивизия, остатки которой направлены на пополнение 1330-го стрелкового полка. Прекратила свое существование дивизия, сдерживавшая врага на горных перевалах, прикрывавшая отход частей Приморской армии. Из состава дивизии к Севастополю вышло едва ли две сотни бойцов. Их влили в состав 1330-го полка, который оставался в Севастополе после прибытия дивизии из Одессы в Крым. Инженерный батальон 421-й дивизии передали вновь сформированной 2-й дивизии, куда включили и 1330-й полк. Логично было бы задать вопрос: почему была сохранена 2-я дивизия, имевшая по выходе к Севастополю всего 200 бойцов и штаб? Я не думаю, что так благоволил Петров к Новикову, скорее всего, он хотел сохранить в любом качестве 2-ю дивизию, которой Иван Ефимович командовал в ходе обороны Одессы.
   В декабре 1941 года был освобожден от должности командира Керченской ВМБ контр-адмирал Петр Васюнин. От суда его спасло лишь то, что в начале ноября во главе двух батальонов морской пехоты он сдерживал немцев, рвущихся к переправе через Керченский пролив. В числе прочих прегрешений ему ставилась в вину потеря наших береговых батарей, установленных на побережье вблизи Керчи. По логике вещей, рядом с Васюниным на скамье подсудимых должным были сидеть командующий береговой обороной флота генерал-майор Моргунов и командующий флотом адмирал Октябрьский. Есть все основания предполагать, что так бы все и было, если бы Севастополь был оставлен в ноябре 1941 года…
   14 ноября
   Утром переформированные полки 172-й дивизии: 383-й (командир – подполковник П. Ерофеев) и 514-й (командир – подполковник И. Устинов), поддержанные полевой и береговой артиллерией, контратаковали на направлении главного удара противника. Пополненная 172-я дивизия И. Ласкина вернула высоты 386.6 и 440.8, что обеспечило выход из окружения 147-го полка 40-й кавалерийской дивизии. Особенно отличились батальон школы младших командиров БО из состава 383-го полка и 1-й батальон 514-го полка, в который свели весь оставшийся в наличии после прорыва через горы личный состав 172-й дивизии. Четырехорудийная 152-мм береговая батарея № 19, расположенная в районе Балаклавы (командир – капитан М.С. Драпушко, военком – старший политрук Н.А. Казаков), активно поддерживала огнем войска. Враг обрушил на батарею огонь артиллерии и минометов. Траверсы батареи, предназначенной для стрельбы в направлении моря, не защищали от огня противника, который обстреливал батарею с левого фланга. Дважды пожар угрожал погребам с боезапасами, но каждый раз батарейцы, не прекращая стрельбы, сбивали пламя. Прервалась связь орудий с боевой рубкой. На огневую позицию батареи прибыл военком Н.А. Казаков и отсюда стал управлять огнем. Наступающим частям первого сектора содействовал из второго сектора 2-й полк морской пехоты (командир – майор Н.Н. Таран), который неоднократно атаковал противника на участках в районе деревень Алсу и Уппа. Это заставило противника перебросить часть подразделений с направления главного удара.
   В районе Черкез-Керменского плацдарма части третьего сектора также вели наступление. Наступление шло трудно, но определенных успехов удалось достигнуть. Преодолевая упорное сопротивление врага, 3-й полк морской пехоты, наступавший с севера, к 15.00 перерезал дорогу и овладел безымянной высотой в 1,5 км западнее Черкез-Кермен. Моряки обошли с юго-востока группировку немецких войск в районе хутора Мекензия, но вследствие недостаточной настойчивости измотанных и ослабленных частей 7-й бригады морской пехоты полностью окружить и уничтожить эту группировку не удалось. Противник, сосредоточив свыше пехотного полка в районе Черекез-Кермен, встречными контратаками из района хутора Мекензия и от деревни Черкез-Кермен приостановил наступление и оттеснил части 3-го полки морской пехоты к югу от дороги, связывающей деревню Черкез-Кермен с хутором Мекензия, деблокировав свою группировку.
   На остальных участках СОР изменений в обстановке не произошло.
   Не изменив ни одного знака препинания, я переписал выдержку из боевой сводки за 14 ноября. Сводка составлена весьма замысловато. Возникает ряд вопросов. Почему проблемная ситуация с блокированным противником 147-м кавалерийским полком решалась не командиром 1-го сектора, а командиром 172-й дивизии полковником Ласкиным, являвшимся одновременно комендантом 2-го сектора? О том, как выходил из окружения 147-й полк, пойдет отдельный разговор…
   «…К вечеру погода опять ухудшилась, пошел дождь, переходящий в мокрый снег. Авиация флота из-за плохой погоды ночью боевых действий не вела. Лишь во второй половине дня четыре Ил-2 и четыре И-16 штурмовали вражеские войска в районе Кучук-Мускомья и Варнутка. По донесениям было уничтожено и выведено из строя 15 автомашин с грузами. При этом один И-16 был сбит…». По донесениям немецких войск сбито 3 советских самолета, потеряно два грузовика. Подобные расхождения в немецких и советских донесениях встречаются постоянно. Быть может, большая часть уничтоженных автомашин принадлежала румынам?
   Командующий СОР, выполняя роль «старшего диспетчера», продолжал засыпать высшие инстанции телеграммами: «…Несмотря на просьбы, до сих пор не получили ни ответа, ни пополнения людьми, винтовками, пулеметами. Снарядов для полевой артиллерии осталось на три дня боев. Создавшееся положение не обеспечивает обороны Севастополя. Без немедленной помощи свежими войсками, оружием, боеприпасами Севастополь не удержать. Жду незамедлительно ваших решений». Все просто и доходчиво – дайте снаряды и пополнение, иначе «сворачиваем» оборону…
   Не прошло и пяти дней, как вышел первый приказ командующего, непосредственно касающийся обороны. По этому приказу были начаты формирование личным составом и установка на сухопутном фронте шести двухорудийных береговых батарей из 130-мм орудий, снятых с затонувшего крейсера «Червона Украина» и поврежденных эсминцев «Совершенный» и «Беспощадный». Обычно в информации о вновь создаваемых береговых батареях Севастополя орудия «Беспощадного» не указывают. Однако, после бомбардировки 12.11.41 года, когда «Беспощадный» был повторно поврежден, орудия с него сняли, и эсминец был отбуксирован из Севастополя на Кавказ с неполным зенитным вооружением.
   15 ноября
   Рано утром противник начал наступление в первом и втором секторах. На фронте первого сектора, на участке 383-го стрелкового полка, противник силами до полка из состава 72-й пехотной дивизии непрерывными атаками к концу дня выбил наши части с занятой ими накануне высоты 386.6 и вышел на рубеж Генуэзская башня-высота 212.1. Бой не прекращался и ночью. На участке 40-й спешенной кавалерийской дивизии, срочно возвращенной на рубеж обороны, к 17.00 немецкий батальон овладел гребнем высоты 440.8. Опытная немецкая 72-я дивизия, состоявшая только из старослужащих, имевших опыт боевых действий в Польше, Франции и России, умело теснила части СОР в 1-м секторе. К исходу дня оттеснив наши части, немцы вышли к восточным и северо-восточным скатам высоты 212.1. Одновременно они овладели лесничеством и высотой 508.1, прорвали на этом участке передовой рубеж обороны и оттеснили наши части к главному рубежу. Для восстановления положения в первый сектор в район совхоза «Благодать» по приказанию генерал-майора И.Е. Петрова был переброшен из резерва и введен в бой 1330-й стрелковый полк (командир – майор Т.А. Макеенок, военком – батальонный комиссар М.Т. Иваненко). Дальнейшее продвижение противника на участке первого сектора было приостановлено.
   Были переброшены резервы из 4-го сектора. Как пишет Г.И. Ванеев в «Хронике Севастопольской обороны»: «на южное направление из района деревни Бельбек были переброшены на машинах два батальона 161-го стрелкового полка из резерва четвертого сектора и к вечеру они заняли для обороны рубеж – разветвление дорог в 600 метрах южнее совхоза № 10 – Сапун-гора». Следует уточнить, что 161-й полк (командир полка – полковник Капитохин) по состоянию на 15.11.41 года был всего двухбатальонным. 1-й батальон состоял из вышедших к Севастополю пехотных подразделений 95-й дивизии, а в качестве 2-го батальона в этот полк включили многострадальный 18-й батальон морской пехоты, который до утра 15 ноября оставался на позициях в долине реки Бельбек. В этой связи остается предположить, что на усиление 1-го сектора был переброшен только один батальон 161-го полка.
   Похолодало до –13°С, что было нетипично для Крыма в ноябре, и создавало большие проблемы войскам, находящимся на позициях без зимнего обмундирования.
   16 ноября
   Подавив все огневые точки Черекез-Керменского опорного пункта 50-я немецкая пехотная дивизия атаковала позиции наших войск во втором секторе, нанося удары из района деревни Черкез-Кермен вдоль долины Кара-Коба и из района деревень Уппа и Шули по направлению к деревне Верхний Чоргунь. Продвижение противника по шоссе было остановлено огнем дота № 69.
   В долине Кара-Коба два немецких батальона к исходу дня потеснили левый фланг 31-го стрелкового полка. Противника удалось остановить лишь в 500 м от хутора.
   В 1-м секторе мужественно сражалась с врагом 15-я отдельная батарея дотов (командир – старший лейтенант А.И. Киливник, военком – политрук Г.А. Кустенко), расположенная в районе деревни Кадыковка. Батарея была составлена из учебных орудий школы младших командиров морпогранохраны НКВД и четырех орудий противокатерной батареи – всего 8 45-мм орудий 21-К. Первоначально батарея использовалась как зенитная, но в августе-октябре 1941 г. орудия были перенесены в доты. Доты представляли собой открытые заглубленные орудийные площадки с небольшими погребами боезапаса. Батарея по состоянию на 19.11.41 г. имела шесть 45-мм 21-К, одно 100-мм Б-24БМ и одно 75-мм орудие «Канэ». С 13 по 21 ноября она нанесла противнику большие потери в живой силе и технике.
   Деревня Кадикиой («Кадывовка») была совершенно разрушена, но орудия продолжали вести огонь. Поврежденные пушки восстанавливались личным составом. Раненые бойцы не хотели уходить в госпиталь и продолжали борьбу. Доты составляли левый фланг обороны, проходящий через Генуэзскую крепость, форт на высоте 212.1 и далее до Ялтинского шоссе. На остальных участках нашей обороны немцы активности не проявляли, и части СОР удерживали прежние рубежи.
   По сводкам и донесениям авиация главной базы бомбила и штурмовала войска противника на подступах к Севастополю и сделала 30 боевых вылетов. В районе деревни Варнутка и по дороге из Черекез-Кермен в Шули было уничтожено несколько десятков автомашин и больше роты пехоты противника. Не осталась в долгу и авиация противника: в налете участвовало 39 самолетов. Авиабомбой у причала Сухарной балки была взорвана баржа с боезапасом. Баржа грузилась 130-мм боезапасом для отправки на Кавказ. Убито 12 и ранено 29 человек. Один Ю-87 сбит 365-й батареей, один Ме-109 сбит летчиком Яковом Ивановым. Еще один самолет «Доронье-215» Я. Иванов таранил, но при этом погиб сам.
   16 ноября 1941 года стал последним днем обороны Керчи. Керченский оборонительный район перестал существовать. Это позволило противнику высвободить новые силы для наращивания штурма Севастополя. Фактически войска 51-й армии завершили переправу через Керченский пролив еще 15-го ноября. Это был печальный итог бездарной деятельности военачальников, которым была поручена оборона Крыма. В процессе своего исследования я уже неоднократно упоминал и Гордея Ивановича Левченко, и генерала Павла Батова, и генерала-инженера Аркадия Хренова. Левченко и Хренов подключились к процессу обороны Крыма в 20-х числах октября, когда «благодаря» преступно-легкомысленному руководству войсками командующим 51-й армией генерал-полковником Федором Кузнецовым переломить ситуацию в Крыму было практически невозможно. Но Павел Иванович Батов находился здесь с первого дня боев, командовал корпусом, оперативной группой войск на севере Крыма и по всем меркам должен был нести персональную ответственность за события в Крыму, в том числе и за оставление Керчи. Был еще один военачальник, причастный к потере Керченского плацдарма – маршал Григорий Иванович Кулик.
   Кроме потери важнейших стратегических позиций войска недосчитались многих десятков тысяч бойцов. Сталин приказал провести тщательнейшее расследование причин этого тяжелейшего поражения. Итоги проверки были отражены в записке ЦК ВКП(б) от 24 февраля 1942 года. Вот выдержка из нее:
   «Член ВКП(б) маршал Советского Союза Кулик Г.И., являясь уполномоченным Ставки Верховного Главного Командования по Керченскому направлению, вместо честного и безусловного выполнения приказа Ставки от 7 ноября 1941 года «Об активной обороне Севастополя и Керченского полуострова всеми силами», и приказа Ставки от 14 ноября 1941 года «…удержать Керчь, во что бы то ни стало, и не дать противнику занять этот район» самовольно отдал 12 ноября 1941 года преступное распоряжение об эвакуации из Керчи в течение двух суток переправы всех войск и оставлении Керченского района противнику, в результате чего и была сдана Керчь 15 ноября 1941 года.
   Кроме того, ЦК ВКП(б) стало известно, что Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, вел развратный образ жизни и, злоупотребляя званием маршала Советского Союза и зам. наркома обороны, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности, растрачивая сотни тысяч рублей из средств государства».
   По последней информации любопытные пояснения делает доктор исторических наук Юрий Рубцов, который целенаправленно занимался изучением биографии Григория Кулика: «Маршал, прибыв в Керчь, быстро понял, что положение здесь архисложное. Отдав командующему войсками Крыма вице-адмиралу Левченко распоряжения относительно оставления полуострова, Кулик отправился в Тамань, поскольку, как позднее докладывал Сталину, «считал главной задачей организацию обороны» именно там. В тот же день, 13 ноября, он доложил начальнику Генерального штаба Шапошникову о принятом решении эвакуировать войска. Ответ же получил только 16-го. При этом ему было предписано во что бы то ни стало удерживать плацдарм на восточном берегу Керченского пролива. Но поезд, как говорится, уже ушел: остатки 51-й армии переправились на Таманский полуостров еще минувшей ночью.
   Кулик, однако, не стал торопиться с докладом о свершившимся факте. Лишь через день он сообщил в Ставку, что эвакуированные войска заняли оборону на Таманском полуострове. А еще через день, 19 ноября, убыл в Ростов-на-Дону.
   Свою миссию по обороне Керчи маршал, как видим, провалил. Командующий войсками Крыма Левченко в конце ноября был арестован и 25 января 1942 года военной коллегией Верховного суда СССР осужден к 10 годам лишения свободы «…за оставление Керченского полуострова и Керчи». На суде Левченко признал себя лично виновным, но вместе с тем показал, что Кулик вместо принятия мер по обороне Керчи, «своими пораженческими настроениями и действиями способствовал сдаче этого важного в стратегическом отношении города».
   Сталин потребовал от маршала Кулика объяснений. Через три дня Поскребышев положил перед вождем многословное и сбивчивое покаяние маршала. Вождь, однако, на него не ответил, а «органам» позволил действовать так, чтобы маршал сполна испил чашу унижения. К обвинениям Кулика в пораженчестве и невыполнении приказов Ставки добавилась «бытовуха». «Накопали» Кулику и пьянку с развратом, и растрату казенных средств на собственные нужды. В Краснодарском военторге для него в октябре-ноябре 1941 года было взято товаров больше чем на 85 тысяч рублей. Председатель крайисполкома Тюляев приказал военторгу оплатить все взятое маршалом по оптовым ценам и расходы отнести на счет тыла фронта. Расследование показало, что маршал специальным самолетом отправил семье в Свердловск большими партиями фрукты, колбасу, муку, масло, сахар, 200 бутылок коньяку, 25 килограммов паюсной икры, 50 ящиков мандаринов. Мясо, мука, крупа были отправлены и по московскому адресу Кулика».
   По всем вышеизложенным признакам маршала Кулика можно причислить к «архитекторам» Крымской катастрофы ноября 1941 года.
   Я посчитал уместным дать информацию по дивизиям и отдельным частям 51-й армии, командиры которых в условиях безобразного управления штабом генерал-лейтенанта Батова, были вынуждены присоединиться к группировке Приморской армии, отходящей на Севастополь. Как выяснится в дальнейшем, Батов, продолжая командовать 51-й армией в условиях базирования на Тамани, нагло требовал от Генерального штаба возвращения под его командование специальных и артиллерийских частей этой армии, оказавшихся в Севастополе, а так же откомандирования в его распоряжение целого ряда старших офицеров, ранее служивших в частях 51-й армии. По имеемой в моем распоряжении информации, суда, доставлявшие в Севастополь маршевое пополнение, вооружение и боеприпасы, обратными рейсами вывозили полевые кухни, радиостанции и прочее оборудование, ранее принадлежавшее частям 51-й армии. Воистину, воинскому идиотизму нет предела!
   Выше приведенная информация, «разбавленная» описанием боевых действий на рубежах Севастополя, позволит нам в известной мере представить обстановку, в какой приходилось действовать генералу Петрову в период отражения ноябрьского штурма Севастополя войсками генерала Манштейна.
   17 ноября
   Ночью в резерв 1-го сектора были подтянуты части из 4-го сектора обороны. 1-й батальон 161-го полка и смененный только накануне из Аранчийского опорного пункта Местный стрелковый полк.
   Обратите внимание, насколько лживы были боевые сводки. В сводке за 16 ноября прошла информация о переброске из района Бельбека в 1-й сектор двух батальонов 161-го полка. Сами же мы убедились, что сделать это было нереально. Теперь же, как ни в чем ни бывало, комендант 4-го сектора доносит о переброске повторно(?) 1-го батальона все того же 161-го полка, но уже сообщается о переброске и Местного стрелкового полка из 3-го сектора.
   Позиции местного стрелкового полка занял вновь сформированный 90-й полк 95-й дивизии. Командование СОР готовило контратаку для восстановления положения в 1-м секторе. Однако, и противник сосредоточил против первого сектора значительные силы и продолжил атаку. Завязался встречный бой за высоту 212.1. Войска сектора поддерживали огнем 152-мм орудия 51-го артполка, получившие боезапас со складов флота, где имелся боезапас для орудий МЛ-20 береговой обороны. На вооружении полка было 8 орудий. По противнику вели огонь 19-я и 18-я береговые батареи. А вот указываемой в мемуарах и научных работах 14-й батареи в те дни не существовало, на ее штатном месте на мысе в Стрелецкой бухте находились орудия 242-й батареи, установленные на временных основаниях.
   Чуть позже к артиллерии сектора подключились и орудия 134-го гаубичного артполка (командир – майор И.Ф. Шмельков), но к его 13 122-мм орудиям было мало снарядов. Кроме того, по вновь построенной ветке в район Новых Шулей (Штурмовое) вышел на огневую позицию бронепоезд «Железняков».
   Благодаря мощному заградительному огню батарей, противника удалось остановить на Ялтинском шоссе, но в окружающих шоссе горах, сосредоточив силы 72-й дивизии, противник решительно атаковал части 1-го сектора. К наступлению темноты, имея преимущество в силах, противник овладел восточными скатами высоты 212,1, отдельные группы солдат противника вышли на гребень высоты. Бой продолжился и ночью.
   В 20 ч 45 мин 1-й батальон 1330-го стрелкового полка под командованием лейтенанта В.Д. Полякова и подразделения 149-го спешенного кавалерийского полка под командованием подполковника Л.Г. Калужского выбили противника с высоты 212,1. Ночной атакой удалось отбить и высоту 440.8.
   Был еще один участок, где немецкие войска, неожиданно атаковав, добились успеха. Ванеев пишет: «Попытка двух батальонов немцев, поддержанных танками и бронемашинами, атаковать наши части в районе Колымтай и Эфендикой в четвертом секторе провалилась. 8-я бригада морской пехоты при поддержке огня береговой батареи № 10 и 265-го артиллерийского полка Приморской армии не дала возможности противнику продвинуться ни на шаг».
   На самом деле противнику удалось вклиниться по долине реки Кача в наши позиции до 3 км. Атака силами до батальона при поддержке бронетехники была отбита только после того, как открыла огонь 10-я батарея и доты береговой обороны. После чего противник повернул назад. В атаке участвовали и штурмовые (самоходные) орудия, однако, до сих пор не удалось установить, к какому подразделению они относились. В этот период немцами и особенно румынами часто использовалась чешская и французская бронетехника. Контратакой батальонов второй линии 8-й бригады положение удалось восстановить. Днем 22 самолета севастопольской авиагруппы бомбили и штурмовали войска противника в районе Кучук-Мускомья и Варнутка. Было уничтожено и выведено из строя 15 автомашин.
   Очень похоже, что 15 автомашин, об уничтожении которых шла речь в донесении от 16-го ноября, «благополучно» перекочевали в сводку за 17-е. Можно было бы и не фиксировать на этом внимание, но немецкие сводки подтверждали в эти дни уничтожение только трех автомашин.
   31 вражеский самолет «Ю-88» под прикрытием истребителей бомбил защищавшие город войска. При отражении налета зенитным огнем был сбит один «Ю-88». Два наших истребителя были сбиты в воздушном бою самолетами противника.
   18 и 19 ноября
   Продолжались бои в 1-м секторе: ни одна из сторон не могла достичь решающего успеха. При выходе на гребень высоты 212.1 над Балаклавой противник попадал под огонь 19-й и 18-й батарей, при занятии гребня советскими войсками они попадали под огонь немецкой артиллерии. К вечеру 19 ноября части сектора занимали рубеж Генуэзская башня–восточные отроги высоты 212.1–совхоз «Благодать».
   К вечеру 19 ноября отмечалась нехватка боезапаса к полевым орудиям, подошел к концу тот небольшой запас 152-мм снарядов, который был в Севастополе. 122-мм боезапаса в СОР почти не было, не говоря уже об экзотических 155-мм боеприпасах. В достаточном количестве оставались 76-мм и 45-мм снаряды.
   Командование СОР приняло решение сменить передовые части первого сектора, ослабленные большими потерями – 383-й стрелковый полк был отведен на вторую линию обороны, а его позиции на участке передовой линии: Генуэзская башня–восточные отроги высоты 212.1–совхоз «Благодать» занял сводный полк погранвойск НКВД (командир – майор К.С. Шейкин, военком – батальонный комиссар А.П. Смирнов). Пограничники сменили курсантов школы младших командиров на склонах высоты 212.1. В эти же дни майора Шейкина сменил майор Рубцов.
   Из воспоминаний И. Калюжного: «Курсанты спускались с высоты черные, обросшие, многие были обморожены. Трое суток они лежали пластом под огнем противника, вцепившись в скалы...».
   Из воспоминаний К. Малявкина: «...навстречу попалась колонна моряков в изорванной грязной форме, шли не в ногу, устало передвигая ноги. Что-то было неправильным в этой группе моряков, потом понял – почти всем им было за сорок, все обросшие, худые, было дико глядеть на многодневную щетину на их щеках: «откуда вы братки?». Кто-то в колонне хрипло ответил: «оттуда!» и кивнул на Балаклавские высоты. Это отходил с позиций батальон запасного артполка, на взгляд, в колонне было не больше двух взводов...».
   Происходила смена подразделений и на позициях в Балаклавской долине.
   Вспоминает бывший санинструктор 3-го батальона Сводного полка НКВД И.К. Калюжный: «Пошли по целине, и вышли на дорогу Севастополь-Балаклава. Страшное зрелище, ужасное зрелище увидели мы: по обе стороны дороги лежали разбитые и обгоревшие машины, убитые и уже замерзшие лошади, вывернутые с корнем тополя и множество трупов».
   161-й стрелковый полк (командир – полковник А.Г. Капитохин, военком – полковой комиссар П.А. Нуянзин) вводился в первую линию обороны юго-западнее деревни Камары. Сюда же подтягивался усиленный батальон местного стрелкового полка во главе с командиром полка подполковником Н.А. Барановым и военкомом батальонным комиссаром В.Ф. Рогачевым. 40-я кавалерийская дивизия была выведена в резерв, а 1330-й стрелковый полк поставлен во втором эшелоне на рубеже: высота 212.1 – совхоз «Благодать».
   В этот день в главную базу прибыл транспорт «Курск» (капитан – В.Я. Труш) в охранении тральщика № 16. Это был первый транспорт, доставивший боеприпасы для Приморской армии. В главную базу также прибыли эсминцы «Способный» (командир – капитан 3 ранга Е.А. Козлов) и «Сообразительный» (командир – капитан 3 ранга С.С. Ворков), которые доставили с Таманского полуострова два батальона 9-й бригады морской пехоты, эвакуированные из Керчи.
   В связи с падением Керченского оборонительного района было ликвидировано командование войск Крыма. Командующий Черноморским флотом и СОР вице-адмирал Ф.С. Октябрьский получил директиву Ставки ВГК от 19 ноября № 004973, которой командование войсками Крыма упразднялось, а командующий Черноморским флотом и СОР с 22.00 этого дня подчинялся непосредственно Ставке.
   20 и 21 ноября
   20.11.41 г. была предпринята еще одна атака советских войск на высоты 386.6 и 440.8. Позиции противников остались прежними. 21.11.41 г. правофланговые части второго сектора (514-й стрелковый полк) и левофланговые части первого сектора (161-й стрелковый полк, местный стрелковый полк и батальон 1330-го стрелкового полка) при поддержке артиллерии перешли в контратаку с целью овладения высотами 386.6 и 440.8.
   Я прекрасно понимаю, что бумага, в том числе и та, на которой писались донесения и отчеты, печатались карты, готова была сохранить любую информацию, не исключая и самую фантастическую. Вам приходилось бывать в районе деревни Камара или, как привычнее, Камары? Это селение расположено в Байдарской долине справа от трассы Севастополь – Ялта. Юго-западнее Камаров на небольшой, покатой террасе высокогорного склона среди живописного крымского леса располагается село Благодать. Если от этого села пройти полтора километра по крутой каменистой дороге, то можно выйти на высокогорное плато, к западу переходящее в крутой обрыв в сторону Балаклавы и в отвесный обрыв к югу в сторону моря. В центральной части этого плато находился старый, мощный каменно-бетонный форт. С учетом сложившегося расклада сил и свершившегося факта – захвата высоты с фортом противником, надеяться на успешность атаки этой позиции с направления Камары–Благодать было сущим безумием. Высоту, нависавшую над Балаклавой и контролировавшую наши позиции в двух секторах обороны, нельзя даже сравнивать с бельмом на глазу – эта высота была сопоставима с гниющей, кровоточащей язвой на лбу нашей обороны в 1-м секторе.
   Не менее болезненной и чуть менее позорной для нас считалась позиция, уступленная немецким егерям на высоте 137.5 («пулеметная горка»), не позволявшая «срубить» вражеский клин в районе хутора Мекензия. И сколько еще таких «болячек» было вдоль передового рубежа нашей обороны?
   Наши войска, наступавшие на смежных флангах первого и второго секторов, встретились с крупными силами врага, которые также перешли в наступление при поддержке танков. Ожесточенный встречный бой длился до вечера. 72-я пехотная дивизия немцев, усиленная 17-м, 22-м и 70-м саперными батальонами, основные усилия сосредоточила на захвате высоты 212,1 и деревни Камары. 161-й стрелковый полк не смог удержать позиций и оставил деревню. Однако прорваться дальше немецкие войска не смогли.
   Из воспоминаний Р. Мюллера: «Путь нам преградило скорострельное крупнокалиберное морское орудие, наполовину вкопанное в землю. Орудие развило немыслимый темп стрельбы, поливая нас огненным дождем с расстояния менее километра. Вскоре с соседней вершины, в темноте на нас бросились толпы до зубов вооруженных большевиков, действовавших с немыслимой жестокостью. Огромные черные фигуры мелькали в темноте с немыслимой скоростью, крича что-то невнятное. На моих глазах стоявший рядом со мной солдат был зарублен остро отточенной лопатой. Около полуночи под давлением многократно превосходящих сил противника мы отступили...».
   В 23 часа 20-го ноября немцы из деревни Чоргунь были выбиты 514-м и Местным стрелковыми полками. Во время боя южнее деревни погиб комиссар полка батальонный комиссар В.Ф. Рогачев, возглавивший атаку батальона. Силами 50-й пехотной дивизии противник атаковал позиции 2-го полка морской пехоты и 31-го стрелкового полка в направлении деревни Чоргунь. Все атаки противника на этом участке были отбиты войсками при поддержке артдотов № 70, 71, 72. В ночь на 21.11.41 года противник подобрался к доту № 69 и забросал его гранатами. Утром дот удалось отбить, но орудие было выведено из строя. К 21 часу 21 ноября 72-я и 50-я немецкие пехотные дивизии, понесшие тяжелые потери, прекратили атаки. На данном этапе борьбы это была их последняя попытка прорвать нашу оборону и ворваться в Севастополь.
   Из воспоминаний бывшего сержанта 1330-го полка Иваненко: «...за водой мы пробирались на соседний участок к источнику в деревню Камары или в деревню Благодать. В конце ноября, когда утихли бои, мы спустились с холма, на котором стояла дер. Камары. У подножья холма в круглом окопчике стояло большое морское орудие. Его щит был изрешечен бронебойными снарядами и пулями. Весь окоп до верха был завален длинными гильзами. Рядом на промерзшей земле штабелем в два ряда были уложены погибшие моряки – расчет орудия. Я насчитал двадцать четыре трупа. Тыловые раздевали их, складывая шинели и бушлаты в кучу, рядом с орудием и хоронили их тут же... в соседней траншее...».
   21.11.41 года была предпринята атака на хутор Кара-Коба при поддержке танка «БТ» и пяти вооруженных пулеметами тракторов «Комсомолец». Вполне понятно, почему в сводке не даны результаты подобной атаки. Представьте себе, на штурм сильно укрепленной позиции направить легкобронированный танк, вооруженный пулеметом, и трактора, вооруженные, опять-таки, пулеметами…
   Потеряв большое количество солдат и боевой техники гитлеровцы прекратили штурм города. Бои на участке 1-го сектора обороны шли до 25 ноября, но ни одна из сторон решающего успеха добиться не смогла.
   Всего за время боев по отражению первого штурма были потеряны 15 артиллерийских дотов, расположенных в опорных пунктах. Потеря этих укреплений была тяжелой утратой для обороны Севастополя, так как на очень большой оборонительный район не хватало инженерных частей и подразделений военно-полевого строительства. Достаточно сказать, что из прибывших из Одессы в Крым инженерных частей три батальона были расформированы из-за неукомплектованности, а два управления военно-полевого строительства из трех были переброшены под Сталинград. Ощущалась нехватка цемента для строительства оборонительных сооружений. Но именно сопротивление маленьких гарнизонов дотов позволило выиграть время до подхода частей Приморской армии. Из части долговременных огневых точек орудия эвакуировать не удалось, но с потопленных и поврежденных кораблей поступили новые орудия.
   Командующий флотом по-прежнему был настроен «эвакуироваться» из Севастополя. Филипп Сергеевич уподобился пассажиру транзитного рейса, багаж которого уже успел прибыть к месту назначения, а сам хозяин, из-за бестолкового начальника станции не только опоздал на поезд, но и вынужден прозябать на случайном полустанке…
   Утром 23 ноября адмирал Ф.С. Октябрьский направил в Ставку и наркому ВМФ телеграмму следующего содержания:
   «Имея Ваше разрешение мой флагманский КП иметь на Кавказе, я получил впоследствии Вашу директиву с главной задачей Черноморскому флоту – оборона Крыма, остался в Севастополе. Сейчас в связи изменившейся обстановкой... учитывая, что весь флот базируется базах Кавказа, что эвакуация из Севастополя всего ненужного обороне, всего наиболее ценного закончена, что руководить Азовской флотилией, Керченской, Новороссийской и другими базами, всем флотом, его операциями, будучи оперативно подчинен Козлову, из Севастополя невозможно, прошу Вашего разрешения перенести руководство флотом в Туапсе, оставив Севастополе своего заместителя по обороне Главной базы контр-адмирала Жукова, с небольшим аппаратом, подчинив ему моего заместителя по сухопутным войскам командующего Приморской армией генерал-майора Петрова».
   Как Николай Герасимович Кузнецов должен был расценивать «предложения» Филиппа Сергеевича Октябрьского, прочитав текст телеграммы? В какое положение Октябрьский ставил этой телеграммой своего непосредственного начальника – наркома Кузнецова, по личной инициативе которого двумя неделями раньше он был НАЗНАЧЕН командующим СОР? Как должен был объяснить Кузнецов суть этой телеграммы членам Ставки и Сталину? Текст ответной телеграммы Кузнецова не сохранился… Очень похоже, что Николай Герасимович, пожалев бланк ЗАС, выразил свое мнение Филиппу Сергеевичу «открытым текстом», по телефону, чтобы не подвергать каверзам шифрования свое мнение по данной проблеме.
   Попробую прокомментировать этот, по всем меркам замудрёный текст телеграммы. Если бы я не знал, как происходит обработка текстов при приемо-передаче шифротелеграмм, то решил бы, что отправитель телеграммы был пьян. Как это уже случалось не раз, Октябрьский пытается обвинить представителей Ставки в противоречивых приказаниях. Напоминает о том, что имея разрешение на перенесение КП флота на Кавказ, был готов туда отправиться, но выполняя очередную Директиву Ставки по обороне флотом Крыма, вынужден был остаться в Севастополе…
   Теперь же, закончив эвакуацию из Севастополя имущества флота и переведя в базы Кавказа корабли, и в настоящее время испытывая сложности в управлении силами флота и базами из Севастополя, он просто обязан находиться во главе аппарата управления флотом и повторно просит разрешения перенести руководство флотом в Туапсе (кому не понятно, что руководство флота – это Октябрьский и Кулаков? – Б.Н.) в качестве своего полномочного представителя он предлагает оставить в Севастополе «…своего заместителя по обороне Главной базы контр-адмирала Жукова».
   Кому-то могло показаться, что считая обязанности по должности командующего СОРом досадной помехой, и ощущая себя, по-прежнему, исключительно командующим флотом, Филипп Сергеевич по «доброте души» решил поделиться властью в Севастополе с тем же контр-адмиралом Жуковым…
   Но мы не забыли о том, что и двух недель не прошло, как контр-адмирал Жуков был отрешен Октябрьским от всех должностей: заместителя командующего флотом по сухопутной обороне Главной базы, командира Главной базы флота, коменданта Севастопольского оборонительного района и… направлен командовать Туапсинской базой! Теперь же, нисколько не смущаясь, Филипп Сергеевич был готов вызвать Жукова из Туапсе и временно наделить его всеми властными полномочиями с неизбежной ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ за судьбу Севастополя! Как известно, тогда в ноябре 1941 года, Ставка и Главком ВМФ не позволили Октябрьскому отправиться на Кавказ, и помощь Гавриила Жукова Филиппу Сергеевичу не понадобилась, но…
   Пройдут очередные две недели и, выполняя требование Ставки возглавить подготовку и проведение десантной операции на Керченский полуостров, перед убытием на Кавказ Филипп Сергеевич срочно вызовет Жукова в Севастополь для временного исполнения обязанностей командующего СОР. Но, при условии, что генерал Петров, останется заместителем командующего по сухопутной обороне! Не сложно себе представить состояние Гавриила Жукова, после подобных кадровых манипуляций… В очередной раз спеша покинуть осажденный Севастополь, Филипп Сергеевич не сомневался в том, что за ним будет сохранена должность командующего СОРом. Точно так же, находясь в Севастополе, он и мысли не допускал, что в Туапсе вместо него назначат другого командующего флотом.
   Но об этом нам предстоит вести речь в следующей части исследования…
   
Итак, в качестве заключения...
   
   Случилось так, что процесс развития скандальных взаимоотношений между адмиралом Октябрьским и генералом Петровым не ограничился несколькими месяцами, а растянулся на долгие и напряженные три военных года. Не снимая своей доли ответственности с Ивана Ефимовича Петрова, я считаю, что основные рецидивы конфликтных ситуаций провоцировались Филиппом Сергеевичем Октябрьским.
   Для придания определенной стройности и соблюдения хронологии в этапах исследования, я связал основные рецидивы конфликтов двух военачальников с ходом боевых действий в Севастополе и на Кавказе.
   Подробно излагая боевые события каждого этапа борьбы за Севастополь, я подготавливаю информационное поле для очередных исследований, в том числе и для поиска пропавших без вести воинов, о которых имеется информация, что последними местами их службы были соединения Приморской армии, или части Черноморского флота, принимавшие участи в боях за Севастополь.
   
Приложения
   
   
   Приложение к части 1
[1] – Письмо Ф.С. Октябрьского В.И. Балахонову с приложением письма Т.К. Коломийца Ф.С. Октябрьскому – 5 л.
[2] – Приказ Командующего войсками Северо-Кавказского фронта № 0137 от 16 июля 1942 года – 1 л.
[3] – Письмо Ф.С. Октябрьского А.П. Маресьеву – 1 л.
[4] – Письмо С.Г. Горшкова Ф.С. Октябрьскому – 1 л.
[5] – Письмо Ф.С. Октябрьского С.Г. Горшкову – 2 л.
[6] – Письмо Ф.С. Октябрьского В. Копылову – 3 л.
[7] – Письмо Ф.С. Октябрьского Научному совету БСЭ – 9 л.
   [8] – Письмо А.Ф. Хренова Ф.С. Октябрьскому – 2 л.
   
Использованная литература
   
   1. Азаров И.А. Осажденная Одесса (1968; изд. 3-е, 1975), «Непобежденные» (1973).
   2. Благовещенский Н.В. Сведения по данным доклада Н.Благовещенского на военно-научной конференции 1961 г. Доклад на военно-научной конференции 1965 года.
   3. Ванеев Г.И. Севастополь. Хроника Героической обороны, т. 1, 2.
   4. Вильшанский В.Л. Против субъективного освещения истории обороны Севастополя в Великой Отечественной войне. Октябрь 1963. На подступах к Севастополю.
   5. Воспоминания участников последних дней обороны Севастополя Фонд музея КЧФ. Д.Н.В.М.
   7. Воронин К.И. На Черноморских фарватерах. Воениздат. 1989.
   8. Жидилов Е.И. Мы отстаивали Севастополь. Волго-Вятское издательство. 1978.
   9. Маношин И.С. Героическая трагедия. – Симферополь: Таврида, 2001.
   10. Манштейн. Утерянные победы. – М.: Воениздат. 1956.
   11. Неменко А.В. Оборона Крыма 1941. Прорыв Манштейна. 2017.
   12. Кулаков Н.М. 250 дней в огне. – М.,1965; Доверено флоту. – М., 1985.
   13. Моргунов П.А. Героический Севастополь. – М.: Наука, 1979.
   14. Ковтун А.И. Севастопольские записки. – Таврия, 1972.
   15. Нуждин, С. Рузаев. «Битва за Севастополь. Последний штурм»
   16. Коломиец Т.К. На бастионах Чапаевцы. – Крым, 1970.
   17. Крылов Н. И. Не померкнет никогда. – М.: Воениздат. 1969
   18. Ласкин И.А. На пути к перелому. – М.: Воениздат. 1977.
   19. Озеркин Д.С. Воспоминания. – Таврия. 1975.
   20. Октябрьский Ф.С. Подвиг, который будет жить в веках. Исторический очерк из героической обороны Севастополя 1941-1942 гг. 1962.
   21. Пискунов Д.И. Рукопись «Заключительный этап обороны Севастополя 1941-1942». Фонд музея КЧФ.
   22. Сахаров В.П. У черноморских твердынь.
   23. Симонов К.М. Разные дни войны. Дневник писателя. – М.: Художественная литература.
   24. NARA. T. 314. R. 1348. Fr. 237,
   25. Bruns. Grenadier-Regiment 16. 1939–1945. Wiesbaden, 1959.
   26. BA-MA. RH. 24-54-199.
   27. Хаупт В. Сражения группы армий «Юг». – М., 2006.
   28. Карпов В. Полководец. – М.: Воениздат, 1982.
   29. Хренов А.Ф. Мосты к победе. – М.: Воениздат. 1982.