В Санкт-Петербурге 27-е января тёплым не бывает никогда: всё ещё показывают зубы крещенские морозы. Но на это никто не смотрит. Одеваются так, чтобы никакой холод не пробрал, и едут или идут на городские мемориалы. Старички и старушки, другие старики, помоложе - их дети - опираются на крепкие руки взрослых солидных внуков, а то и правнуков. Стариков никто не заставляет приходить сюда, разве что деликатно пригласит «своя» ветеранская организация. Но они идут ежегодно, до последнего своего часа, считая святой обязанностью помянуть тех, кого забрала когда-то война и блокада, поклониться безымянным могилавм. По каким-то официальным подсчётам сегодня в городе проживает около 90 тысяч людей, относящихся к блокадникам. В необозримую вереницу вытягиваются эти народные шествия, и каждый здесь не на «мероприятии», а по кровному зову Ленинградцев.
Я неоднократно шагала среди них в таких колоннах, и – удивительное дело! – рождённая и прожившая жизнь за тысячи вёрст от этого города, вдруг всей душой начинала ощущать единство с ними, общую гордость и общую неизбывную муку за прошлое. Оглядываясь, я видела единение на всех лицах, будто ТО время наложило на нас, молодых и старых, свою печать…
Были и другие моменты, дающие почувствовать, в каком городе я нахожусь.
…Как-то накануне Ленинградского Дня победы я пробиралась по узким улочкам Петроградской стороны к себе в офис. Зима тогда, подобно нынешней, тоже выдалась необычайно снежная, улицы убирать не успевали, и глухие кварталы неделями дожидались своего часа. Висело низкое серое небо, в белёсой январской мгле тонули дальние очертания домов, машин, прохожих. Было просто-таки темно, хотя и около полудня, и почему-то как раз в этот момент улица совершенно обезлюдела. Темнота, снежные горы с протоптанными по ним тропинками, силуэт остановившегося вдали заиндевелого трамвая. Мелькнула мысль: как в войну…
И в это время прямо над головой вдруг ожил громкоговоритель. Сначала застучал метроном - набатом. Тот самый знаменитый ленинградский метроном, отметила я краем сознания. В минуты сильного волнения так кровь стучит в сердце, заглушая все остальные звуки, особенно внешние. Забьётся такой ритм в репродукторе, и от него одного подступит леденящий страх.
Отстучав положенное, метроном умолк, и вместо него раздался медленный, торжественный и скорбный голос диктора:
- Внимание!.. Внимание!.. Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!..
И это предупреждение тоже наводило ужас. Во всяком случае, я совершенно оцепенела, на миг перестав соображать, где я и в каком времени. Остались только страх и желание скрыться подальше от этого душу переворачивающего голоса.
Голос сказал ещё что-то, а потом взвыла сирена. Её оглушительные волны катились по снегам закоченевшей улочки, бились в стёкла, заполоняли слух, отключали сознание. Опасность рядом! Берегись! Беги!
Грозные раскаты уже прекратились, а я всё стояла среди оглушительной (!) тишины и не могла ступить шагу – таким сильным было накрывшее меня впечатление. Короткий оживший миг давно прошедшей жизни, ослепительный врез в чужое бытие. Пришла в себя, когда какая-то женщина попросила подать руку, чтобы не поскользнуться на заледеневшем бугре. Жизнь вернулась в моё измерение.
Ведь я же знала, что именно в этот день и час будет плановая проверка связи, мы и в нашей газете печатали объявление об этой проверке. Но, застав меня врасплох прямо под рупором громкоговорителя, звуки прежних времён заставили пережить что-то совершенно необычное. Будто я, сегодняшняя, живая, цветная, оказалась на чёрно-белом потускневшем полотне блокадной действительности, о которой так много было слышано, смотрено, читано.
Придя в офис, я долго ещё не находила себе места. Коллеги то и дело спрашивали, всё ли в порядке. Что я могла ответить? Оглушили метроном и сирена? Так МЧС каждый год проверяет свои системы оповещения, что в этом особенного?!. И только одна очень возрастная сотрудница, глянув на меня, понимающе кивнула:
- Да, тревогу услыхать - непросто …
…Едва ли найдётся в нашей стране дремучая личность, ничего не знающая о Ленинграде и блокаде. Но глубоко осознать, что же это было, можно, по моему убеждению, только в этом городе, в его толще. Восхитившись сокровищами музеев и красотой архитектуры, напившись прозрачного эфира белых ночей и свежего ветра Балтики, поймав неспешный взгляд живой северной богини, нырнув в глубины интеллекта учёного собеседника, услышав музыку небес в голосах уличных музыкантов, окунувшись в немеряную доброту старожилов-старушек, ответив эху старинных парадных, заглянув во двор-колодец из окошка коммунального райка – только после всего этого можно приблизиться к пониманию того, что всё это три четверти века назад было изломано, затоптано, стояло на грани уничтожения, и всё же неведомо какими молитвами выстояло и поднялось из страшного пепла костра, унёсшего тысячи тысяч человеческих жизней.
Помнится короткое, почти мимолётное признание моего дяди Бориса Ивановича о ЕГО блокаде и битве за Ленинград. Вообще-то он редко говорил о войне и очень сердился, если к нему подступали с расспросами – такой непомерной тяжестью лежала у него на душе эта память, лежала до последнего его часа. А тут как-то обмолвился о своём флотском бытие. Служил он на одном из кораблей, охранявших от врага проход к городу со стороны Финского залива. Когда начинался авианалёт, и сигнал воздушной тревоги инстинктивно гнал моряков поглубже в трюмы, - как раз в это время им командовали оставаться всем на палубе, встречать опасность и смерть лицом к лицу. Мальчишки-морячки боялись, конечно, ужас опутывал всех, а – стояли, не покидали гордого поста. Быть может, поэтому его миновал свинец и самая смерть.
А потом в увольнении полуголодный этот защитник шёл в Эрмитаж, или в Русский музей, или в какой-нибудь театр, куда можно было попасть, чтобы там подлечить израненную военной жутью душу.
…Кто такая Ксения Петербуржская, жителям нашего города объяснять не нужно: всем старожилам известна духовная сила Ксюши, как ласково называют у нас эту святую. К ней идёт много гостей, у часовни Ксении на Смоленском кладбище всегда паломничество. Вот уже и храм в её честь возвели. Была Ксенюшка в почёте и до войны, а в войну её часовенку закрыли. Не снесли, слава Вседержителю, а обнесли шершавым тёсом. Но людской поток к этому месту не только не уменьшился, а даже вырос. Женщины, едва живые от голода, со всех сторон приходили молить у святой заступничества для своих детей. Просили и за малышей, и за тех, кто уже воевал или без продыха работал на заводах. Рассказывают, что грубый частокол был весь утыкан записочками к Петербурженке. Может, и эти мольбы ограждали город от вражеского нашествия и разорения…
Много о блокаде говорилось и говорится, и всё равно не до конца ещё постигнут её исторический феномен, не все страницы перевёрнуты. Буквально на днях многих удивила новость Министерства обороны о секретном трубопроводе, проложенном под Ладогой, по которому в город текло топливо для машин. Ручеёк жизни. А меня лично недавно буквально сбил с ног услышанный факт, что, оказывается, тогдашнее советское правительство не желало знать правды о блокаде, заявляло, что истории о голодных смертях, неубранных трупах на улицах, каннибализме – всего лишь россказни и преувеличения. Героическая оборона Ленинграда – это да, это было, бились славно. А правда о величайшем подвиге простого гражданского люда, сохранившего ценой полумиллиона жизней лучшую российскую жемчужину - не нужна была. Сегодня этого не понять, а в 1949 году первый созданный жителями музей блокады и обороны города по велению властей был не только закрыт, но и до последнего экспоната уничтожен, а его первый директор отправлен в лагерь.
Большое счастье, что времена меняются. Теперь мы можем знать и говорить обо всём, что касается тех лет. Жителям блокадного Ленинграда воздаются те почести, на которые они имеют полное право.
К несчастью, находятся «правдолюбы», которые и сегодня не прочь приуменьшить заслуги стариков и старушек, до сих пор держащихся друг друга и объединяющихся в общества блокадников. Мне приходилось слышать рассуждения о том, что, дескать, из-за материальных льгот – по большому счёту, мизерных - в общества блокадников сейчас затесалось много постороннего народа, к блокаде отношения не имеющего. «Этих блокадников стало уже больше, чем всего населения военного города!»
Не буду спорить – ловкачей, охочих даже до крохотной халявы, всегда было в достатке, и останется. Но неужели из-за них умалять важность помощи героическим старикам, которым, возможно, отведено в этом мире уже немного времени? Да и зачем поднимать эти грязненькие бури в стакане воды? Лучше лишнего старику дать, чем отнять. Пусть как можно лучше живут носители живой памяти о великом голоде и великом духе народа. Пройдите в Ленинградский День победы в колонне рядом с ними, послушайте их голоса, вглядитесь в уже замутнённые годами, но ясные душевной добротой глаза. Может быть, удастся услышать, увидеть и понять то особенное, из чего 75 лет назад пророс и поднялся подвиг, не до конца постигнутый и сегодня.