С поклоном,
Марии Прохоровне Никитиной
С просекой, конечно, повезло. Просто повезло, так иногда бывает. Когда к концу прошедшего дня стало понятно, какой будет ночка, возникло два варианта дальнейших действий: либо срочно искать надёжное укрытие от скорого немилосердного ночного дождя, либо же шлёпать всю ночь под этим самым дождём до самого утра, а там — как пойдёт. До места — километров пятьдесят. За ночь по такой погоде, да по пересечёнке — тридцатник можно натянуть. Ну, тридцать пять. Останется пятнадцать-двадцать. По светлому. Будет запас времени на месте хорошенько осмотреться. Укрытие толковое хрен ты здесь найдёшь. А ночевать в лесу под такой погодой — ну его к лешему, местному сказочному персонажу, в задницу. Короче, придётся шлёпать. Старушка карта нашуршала, что лес сужающимся языком тянется на север километров сорок. Правый край «языка» обрезан Рекой, левый — полями. Вывалиться ночью под дождём в поля и месить по колено в грязище пахоту — слуга покорный, увольте-с… Следовательно, надо выбрать хорошую просеку в северном направлении с таким расчётом, чтобы к рассвету упереться в Реку. Там уже сориентироваться, что к чему. Встрепенувшись под порывом ветра, карта шепнула, что такую просеку можно найти, если сместиться на пару-тройку лесных кварталов вправо, к востоку. Да поскорей давай, сердито шепелявила вредная старуха, пока не стемнело. На самом-то деле ей хотелось уже убраться в тёплый уютный карман подальше от психованного ветра. Ладно, уважим старушку.
Правый берег высокий, сухой. Здесь сосна растёт. И лес чистый, просторный. Просеки нормальные, отчётливые и долгие, лесхоз не лаптем щи хлебает, а, похоже, деньжищи лопатами гребёт. Это на том, низком, берегу из корявого осинника в болото хлюпать пришлось бы. А здесь — лепота. Вторая по счёту просека оказалась нормальная, езженная машинами. Если машинами ездят по ней, значит, она должна быть ровная, без особых сюрпризов. А сюрпризы сегодня вообще ни к чему. Неизвестно, правда, сколько эта радость бессюрпризная будет длиться, но тут уж — как пойдёт. Разберёмся, если чё. Ну, погнали…
И уж погнали, так погнали. В эту ночку все были на высоте. Не подвела карта. Она, хоть и пенсионного возраста, но память у неё ещё крепкая, всё показала-рассказала правильно. Не подвела и просека. С нею, как уже было сказано, просто повезло. Всю ночь отработала на совесть. Не без колдобин, конечно, а и как без них-то... мы ж, слава Богу, не в Германии какой-нибудь. Но самыми честными, принципиальными и бескомпромиссными проявили себя в эту ночь ветер и дождь. Уж они-то оправдали все самые смелые ожидания. Даже с запасом. Единственное что — лупили слева-сзади, почти в спину. Если бы прямо в репу — это было бы само совершенство. Зато сандалили в два ствола на всю катушку. Сосны, правда, возмущались, шумели. Лесные ветераны скрипели-матерились в полный голос такими страшными словами, что было даже несколько неловко, хотя и смешно. И никто этих старых пердунов не урезонивал. Наверно, потому что с ними все были согласны. Но эти двое — ветер с дождём — нецензурным увещеваниям не внимали, трудились с полной самоотдачей всю ночную смену. Часам к четырём ночи ветер улетел куда-то, видимо, на другой участок, за Реку. Сосны немного пошумели ему вслед и успокоились. Дождь ещё некоторое время продолжал усердствовать, потом заскучал без товарища, приуныл и утих совсем. Материал, видать, израсходовал…
И стало тихо. Совсем. Только в ботинках вода плямкает. Они хорошие, ботинки-то, но в такой дождь скафандр нужен, чтобы совсем не промокнуть. Это-то ладно. Снять-отжать штаны, чтоб не текла вода с них, сменить носки и — нормалёк. Да, ещё отлить перед дорожкой. Не нести же с собой… Теперь в тьмущей — глаз коли — предрассветной тьме слышен был только шорох шагов по сырому песку и собственное дыхание. Ещё шлёпалась иногда капля с какой-нибудь верхней ветки. Ляп… И снова тишина.
Её дыхание стало — нет, не слышно, — а лишь уловимо каким-то чувством уже почти перед началом рассвета. Тьмущая тьма как-то истончилась потихоньку, стёрлась, выцвела, потом стала призрачной серостью туманной дымки. Сосны сначала поредели и измельчали, потом и вовсе остались в лесу, а рядом шли уже только какие-то кусты и редкие деревья. Туман прижался к земле, стал путаться в высокой мокрой траве и отползать назад, в лес. Тучи сделали вид, что их и не было вовсе, так что, если что — они здесь ни при чём. Сотня метров в сторону уже отчётливо угадываемого будущего скорого рассвета — и вот Она, та, чьё ровное, чистое, почти детское дыхание уже было не только ощутимо ноздрями и кожей лица, но и слышно в акварельной предутренней тишине. С края высокого обрыва Она была видна вся, от берега до берега. Безупречный глянец Её тела ни единой морщинкой не напоминал о том, что происходило ночью. Она безмятежно дремала, сбросив одеяло тумана на левый берег.
Пришла мысль насчёт искупаться. Оно, конечно, не сезон для утренних купаний — две недели назад снег сошёл. Да и за ночь как-то не было возможности соскучиться по воде и прохладе. Штаны и куртка вон ещё не просохли толком. Но Она… так соблазнительно мягко перекатывалось под матово поблёскивающей поверхностью Её сильное тело... К тому же за три предыдущих дня возможности помыться не было. Да и ночь не добавила свежести и чистоты, только сырость. А заявиться на место грязным, вонючим и унылым как-то не комильфо. Все всё поймут, не в пятизвёздочном же отеле отдыхал, но… понты-то, понты… они ж во все века дороже денег. Короче, купаться, господа, купаться.
Тут главное дело — найти хорошее место. Берег-то высокий, прыгать с него, что ли? Иди знай — куда запрыгнешь... Надо бы хоть минимальный пляжик. И чтоб выбраться наверх нормально можно. А то искупаешься, чтобы тут же выгваздаться — красавец будешь… Ага, вон полоска песка метра полтора-два под обрывом. И спуск есть, правда, сбоку. Там дерево повалилось наискосок, можно и добраться, и выбраться. На нём же и шмотки подвесить, чтоб хоть чуток протряхли-проветрились. Курорт. Шарм-эль-Шейх прям-таки.
Одежду и носки по веткам развесил. Трусы простирнул, тоже развесил. Рядом — мокрые носки из рюкзака, чтоб не прели там. Высохнуть ничто не успеет, но это ничего. Сухие трусы в запасе есть, остальное — сколько успеет просохнуть, за то и спасибо. Если всё нормально, сегодня к вечеру всё выстирается в машинке, а к утру уже будет сухое.
Песок достаточно плотный. Держит. Но дно крутенько уходит. Два метра зашёл — по колено, ещё метр — сразу по… короче, вздохнул — и рыбкой пошёл… бульк… Она приняла, как любящая женщина. Сразу — всего, сразу — вся. Податливо, нежно, но мощно. И повела-повлекла в глубины бездонные и дали бескрайние… Тут не оплошай, браток. Слабину не давай, но и нахрапом не возьмёшь. Всё по-честному. Можешь — сможешь, а не можешь — надо было на бережку сидеть. Течение здесь сильное. Чтобы на месте удержаться, надо крепенько грести. А чтобы вверх плыть, надо хорошо стараться. Старался. С каждым гребком, каждым вдохом чувствовал, как хрустальная свежесть смывает с тела и откуда-то изнутри грязь, усталость, постоянную готовность к чему-то нехорошему — всё, накопившееся за эти дни...
И тут — Солнце. Пока нашёл место для купания, пока перелез по дереву, разделся, шмотки повесил, то да сё, оно где-то на четвертушку выглянуло над тем, низким берегом. А теперь вдруг увидел, как оно прямо на глазах растёт из-за укутанных туманным одеялом деревьев левого берега и становится из рубинового золотым. И поплыл к нему. Плыл, пока оно не вывалилось полностью и не стало ослепительным. Повернув назад, понял, что хватил изрядно, и для того, чтоб вернуться на берег, надо постараться. Холодная вода «вяжет» мышцы, чтобы доплыть, придётся выложиться. Да и течение никто не отменял. Так что, никто ничего не гарантирует. Как всегда. А куда ты денешься — жить-то всё равно надо. Выкладывайся. Выкладывался. По-взрослому пришлось потрудиться. А всё равно усмехнулся, когда почувствовал, как Солнышко тёплыми губами касается макушки. Как Матушка в детстве…
На берег выбирался, скажем так, на получетвереньках. А попросту сказать — на карачках. Беззлобно матернулся и почти удивлённо пожал плечами — надо же, опять живой выбрался. Пробило на озноб. Но это был не тот озноб, который смертный, который из середины позвоночника. Этот был такой себе, внешний. Хоть и колотил не по-детски. С этим мы быстро управимся. Изо всех сил начал тереть ладонями голову, стирая с неё воду, потом всё тело тёр и шлёпал докрасна. Холод-то, говорят, не тётка. Трусы-штаны-футболка-рубаха. Обуваться не стал — пускай ноги высохнут, чтобы песок осыпался, в носки его не тащить. Сколько-то раз присел, сколько-то раз отжался, пока не согрелся. Нормалёк.
Присел, босой и довольный собой, у обреза воды на корточки. Послушать тишину, посмотреть на окружающую среду. И тишина, и окружающая среда были в полном порядке. Так и хотелось в левом верхнем углу поставить резолюцию «Утверждаю». Только не было никакого угла — ни левого, ни верхнего. Там, где этот самый угол мог бы быть, проваливались глаза в синюю бездну чуть ли не до самого космоса. Как провалились глаза — так и застыл. Накрыло. Вдруг в какой-то самой середине центра себя собралось всё. Нет, даже не всё, и не Всё, а ВСЁ. Небо, Река, Солнце, Земля, вся жизнь и вся смерть, всё, что знал, что помнил, что забыл, и чего не знал даже. Короче — ВСЁ… Оно было такое… такое… об этом невозможно было думать. Как можно думать обо всём сразу? А, тем более, обо ВСЁМ… Так и не думалось. Просто смотрелось. Не глазами смотрелось, хотя и глазами тоже. Всем собой смотрелось. Не было ни мыслей, ни ощущений. Было — ВСЁ. Стало вдруг понятно, нет, не понятно даже, а как-то просто ясно — до самого донышка и без сомнений — что это самое ВСЁ, оно единое. Даже, можно сказать, единственное. И — живое. И мы все, которые в этом ВСЁМ, мы все тоже — это ВСЁ. А как иначе… Ведь больше нет ничего, только — ВСЁ. ВСЁ. ВСЁ. ВСЁ…….
Сколько времени так просидел — хрен его знает. Когда пришёл из ВСЕГО в себя, Солнышко уже нормально так сдвинулось. Поднялся с корточек на прямые ноги — чуть не упал. Отсиделись ноги, тоже, небось, ушли во ВСЁ. Тёр их, топал, прыгал, приседал, пока и они тоже не вернулись. Смешно.
Ладно. Помылись, отдохнули, пора и честь знать. Познаем же ея… Отряхнул от песка высохшие ступни, обулся. Упаковал рюкзак. Извлёк карту. Она сегодня уже не шепелявила беззубо, а шептала молодо и как-то даже… игриво. И под ладонью как-то тааак изогнулась… Смотри-ка ты, проказница. При Союзе ведь ещё напечатана, а туда же... Карта не обиделась. Дружелюбно шевельнулась в руке. Мол, сам-то, сам — когда… напечатан? То-то же. На том и согласились. Пошептались с ней немного. Дорога дальше была ясная и понятная. Не заблудимся.
Карта пошла отдыхать в отведённый ей карман. Рюкзак привычно запрыгнул на плечи. Плечи привычно попробовали, ладно ли он сидит. А чё его пробовать, сколько уже дней сидит ладно, куда он теперь-то денется.
Выбрался по поваленному дереву наверх. Подмигнул Реке. Улыбнулся Небу. Прищурился на Солнышко. Оно чмокнуло в нос. Как Матушка в детстве… Развернулся — и пошёл.
Так что с просекой, конечно, повезло...