У дедушки в летней кухне, покрытой облупившейся небесно голубой краской, которую можно было от нечего делать отковыривать пальцем, хранилось его главное богатство - рыболовные снасти.
Телескопическая удочка, бамбуковые из нескольких колен, целые из орехового прута, что они делали вместе с Серёгой, телевизоры, сетки, сачки.
Коробки с крючками, блёснами, грузилами для донки, тонкие полоски свинца.
Поплавки, видавшие виды, самодельные из гусиных перьев, крашенные японским красным лаком для ногтей и новые, красивые, из магазина или найденные на берегу, но «бестолковые».
Резинки, шарики, крючки всех калибров, лески на разную рыбу, мормышки...
Над ними он колдовал днём, вечером, утром, когда собирался на рыбалку, когда уходил на неё и возвращался обратно.
Как у настоящего охотника у него была мечта.
Мечту эту хорошо было видно в летний зной с пригорка, где росли кукушкины слёзки: в воде среди зелёных водорослей грелись на солнце огромные карпы.
Как льву Бонифацию являлась в мечтах заветная золотая рыбка, так и они, как подводные лодки, стояли в подводной траве, маня моего деда своими крепкими тёмными спинами.
Он курил.
Смотрел на них.
Мечтал.
Каждый вечер он замешивал манку в стеклянной банке, специально заточенной палочкой, очищенной от коры.
Заводил свой самый настоящий будильник с красной кнопкой и золотыми стрелками и ложился спать раньше всех в своей каморке на втором этаже.
Мы были ещё совсем малы, а Серёгу он брал с собой на настоящую рыбалку по утрам – делился с ним своими секретами над водной гладью, припорошенной молочным туманом.
Потом Серёжка часто убегал к воде, к тишине, к рыбам, туда, где над водной гладью качается поплавок, туда, где спокойно.
Иногда мы вместе с дедушкой готовили прикормку.
Дед где-то доставал подсолнечный жмых, и мы шли на пруд добывать голыми руками глину из-под берега для глиняных шариков, а малышне потом перепадали остатки для лепки всяких фигурок и маленьких, но самых настоящих печей.
Он, подвернув штанины и стоя по колено в воде, собирал в мешок из-под сахара серую особенную глину в лягушатнике у берёз. Я, опасаясь на берегу чёрных пиявок, которых в те времена в нашем пруду было хоть отбавляй, вылавливала из пруда толстых катушек и ответственно наматывала ряску на длинную палку – «на удобрение».
Дома мы разминали холодную глину будто тесто для пирожков.
Начинкой был жмых.
Мы закатывали его в глиняные шарики и сушили на солнце. Готовили карасям приманку на завтра:
- Вот большой карась учует. Приплывёт да попадётся. А может, даже и карп.
От рук пахло землёй и подсолнечным маслом, так что слюнки текли.
Иногда мы ловили живца для хищников. С «пауком» из старого деревянного карниза и хитрой сетки приходили вечером на плотину, когда солнце просвечивало воду насквозь. Опускали сетку в воду за бетонную балку, ждали, когда блестящие мальки заплывут в квадрат сетки; дедушка поднимал «паука» вверх, маленькие рыбки прыгали, как капли дождя на закате, а я быстро собирала их руками в банку.
Делали аквариум в трехлитровой банке, а часть оставляли жить в бочке на лето.
- Деда, а возьми нас с собой!
- Куда?
- Карасиков ловить!!!
- А вы дойдёте?
- Дойдём!!!
- Ну, тогда бегите копать червей, а я пока вам крючок привяжу.
«Копать червей» мы бежали с жестяной банкой из-под консервов и маленьким садовым совком.
Всё копание, как правило, заключалось у нас в переворачивании линолеума на дорожках, кирпичей, старых досок, плиток, камней, словом, - всего того, под чем было влажно, и мог сидеть червь.
Добыв с десяток дохлых на вид бледных червяков, мы несли их на суд главному рыбаку, который уже поджидал нас со снаряженной удочкой:
- Эээх... Какой-то червь у вас хилый! Червь должен быть сильным и красным, айда покажу!
И с видом победителя он брал вилы и шёл копать «правильных» червей в «правильном месте» - на компостной куче. Для нас же компостная куча была местом ужасным - дедушка совершал подвиг, подобный победе над драконом, доставая оттуда червяков, - страшнее кучи был только уличный туалет ночью у сарая.
Остатки манки, хлеб, банка червей, алюминиевый бидон для добычи - всё готово!
Наш отряд выдвигался в поход на Монастырку по дороге через поля и огромные сосны - добыть рыбы к ужину.
Свет к тому времени становился тёплым, жёлтым.
Солнце слепило и наделяло всё живое светлой аурой и длинными тенями.
Грибов в таком свете совсем не было видно, поэтому посадку с белыми мы проходили быстро, без остановок.
Дорога извивалась по полю.
Пыльная, поросшая низким стоптанным горцем.
На стёртые мысы ботинок садилось глиняное облако.
Шёлковые метёлки полевицы нежно обнимали голые ноги. Иногда её ковры так манили, что мы валялись в её розовых волнах на закате, а она целовала наши щёки, пока не становилось холодно, и не выступали первые слёзы рос.
На солнце сверкали шпили монастыря, колокольный звон к вечерней службе разносился над округой.
Мы шли через поле, через большие горячие сосны мимо огородов, поросших малиной и чёрной смородиной. В огородах копошились люди, окучивали картошку, к вечеру носили воду с прудов - поливали свои грядки и слушали радио на шнурке.
Шли через лужи в тени этих сосен, в которых за лето вырастали болотные травы, жили головастики и жуки-плавунцы, а утки на лапах иногда приносили рыбью икру – в дождливый год там заводились караси и плотва.
Через те самые лужи, что мы рассекали колёсами велосипедов, когда носились по протоптанным дорожкам без присмотра.
На плече подергивалось бамбуковое колено удочки, собранное для нас - с маленьким крючком, легким поплавком и небольшим грузилом, бегающим по леске; в руке поскрипывала деревянная ручка бидона, ботинки хлопали по сухой глиняной дороге - дедушка следил за нами, щурился на солнце.
На соснах, наверное, щурились чёрные вороны, что сидели на самых верхушках, открыв от жары клювы и приспустив крылья на высохший сук. Они недовольно покряхтывали на незваных гостей, но взлетать и хлопать крыльями у них не было ни сил, ни желания.
Смола сверкала на стволах янтарём, источая крепкий запах ладана.
К середине лета монастырский пруд затягивало ряской.
Поэтому мы ловили рыбу у сосны, на самом высоком берегу, или у огромной ивы, раскинувшей свои морщинистые руки прями над водой, - выбирали ту сторону, что расчистил своим дыханием ветер.
У сосны можно было набрать шишек, тут же сложить из них костёр и вдыхать этот самоварный дым со смоляным привкусом, у деда с собой всегда был коробок со спичками.
У ивы было много секретных мест под водой: покрышка и пара вёдер, в них наверняка сидел хотя бы один жадный до червя ротан, которого можно было без особого труда выманить из укрытия, дёргая червяком на крючке перед самым его носом.
Подсекать рыбу по рывку я никогда не умела, поплавок врал, путаясь в густой тине, поэтому я садилась напротив солнца, чтоб было видно, как наживка пропадает в пасти добычи.
Мы караулили, когда же белое пятнышко манки или розовый червячок пропадут в тёмной воде, и дёргали, что было сил, с криками восторга удочки вон из воды.
Сладкая тяжесть на конце туго натянутой лески. Большая ли, маленькая рыба сверкала своей серебристой чешуёй, подпрыгивала на зелёной траве, выскальзывала из рук, обмазывала рыбака своей слизью.
Дедушка помогал снять добычу с крючка: караси и плотва мягко поклёвывала, цеплялась губой за крючок, а жадные окунь с ротаном, бывало, заглатывали наживку так, что приходилось перевязывать новый крючок – старый оставался в рыбьем брюхе.
Поймать пару бычков или карасей, перемазаться рыбой, посадить её в бидон - огромное счастье!
Ведь теперь все наедятся - будет вкусный ужин!
Разматывали снасти, путали леску на ветках деревьев, в камышах.
Ловили друг друга на крючок за штаны и кофты.
Соскакивали с берега в воду, хлюпали ботинками на обратном пути.
Бегали вокруг, собирали шишки, орехи.
Смотрели на огромных глазастых стрекоз, греющихся у воды на ряске, разогретой солнцем: на красоток с синими тёмными крыльями, на огромное большое коромысло, на голубые южные стрелки, вьющиеся стаями, свернувшиеся буквой зю, а дома искали их в атласе насекомых.
Смотрели, как сходятся обратно дорожки на ряске от проплывающих уток.
Кормили уток оставшимся хлебом и манкой.
Наматывали тину на палки, выкидывали её на берег.
Собирали улиток в банку: маленьких простых прудовиков, плоских катушек, закрученных спиралью, огромных, иногда полосатых лужанок. Изучали их домики, ждали, когда откроются их дверцы, несли новых подопечных домой в бочку, потом относили обратно в пруд.
Столько дел было на Монастырке!
Довольные и уставшие, уходили мы оттуда, когда солнце совсем пряталось за куполами.
Над головами в поле кружили мошки.
Комары щипали за голые ноги, мы отбивались от них веточками как могли.
На плече у деда подергивалось бамбуковое колено удочки уже без поплавка и крючка.
Бидон тащили мы сами. В нем бултыхалась вода с парой рыб, улитки и лучшие растения для карасей, живущих в бочке – весточка из дома.
Скрипела деревянная ручка.
А дома нас ждала целая сковородка жареных карасей с хрустящими плавничками и хвостиками, добытыми из-под морозилки мамой, выловленными нашим дедушкой утром.