Должен признаться - я топографический идиот. Пять лет в такси в Нью-Йорке. Вы бы слышали, как кричали мои клиенты, а что они кричали. Хорошо, что я не знаю английского языка. Но однажды мне попался русскоязычный пассажир и на мое: "Yes sir, no sir" он сказал: "Хуля ты сэркаешь. Ты что, англичанин?".
Я сказал: "Нет, сэр, я не англичанин". Он спросил: "А кто ты тогда?". Я сказал: "Еврейский писатель, который пишет на русском языке".
Всю дорогу из Бруклина в Квинс он плакал от смеха.
Поначалу, когда только первые мобильники появились, я сильно шугался. Сядет к тебе в такси клиент и начинает сам с собой разговаривать. Ну, думаешь, опять шизофреника взял. Сейчас мозга выебет и за проезд не заплатит. Оборачиваешься посмотреть, а у человека в руках мобильная военная рация. Сразу к такому клиенту с уважением: Как поедем, сэр, длинной дорогой, или короткой через город или по хайвею, по мосту или в туннель, быстро или медленно и печально, куда вам направить кондиционер - на грудь, в лицо или в ноги, тепло или холодно, какую прикажете радиостанцию, мне нравится сто один точка девять, но они последнее время испортились, что вы думаете по поводу нашего нового мэра, не слишком ли он черный... Одному так забарал извилины, что он забыл у меня свой телефон, оставил на заднем сидении. Пушка килограмма три, кнопки, кнопки, светится дисплей, телескопическая антенна. Моторолла. Я быстро сообразил, как он работает, набрал номер своего минского кента и говорю, здарова "Китаец" (такая у него с детства кличка). А он ничуть не удивившись отвечает: "Здароу, Фельдмаршал. Ты где?"
Я говорю: "Ты не поверишь, чувак, еду через Трайборо бридж, слева сумашедший дом на десять тысяч опасных сумасшедших, а справа Южный Бронкс, где до сих пор едят человечину. А Китаец говорит: "Во, бля, так хорошо слышно, как будто ты из Молодечно звонишь".
В 1988 году за сто долларов в сутки арендовал такси у бухарского еврея. Очень жадного. Работал по принципу: пока есть работа — 14–16 часов. Уставал так сильно, что от переутомления терял сон.
Четыре часа утра — самое трудное время. Все ночные самоубийства происходят в четыре эй–эм. В гроссери, открытом круглосуточно, которое держали индусы на углу Кингс–хайвей и Оушен–авеню, я покупал коробку будвайзер, любимое пиво американских алкашей. У будвайзера привычный вкус минского, но это пиво в два раза крепче. От двух бутылок пьянел и хотелось музыки. В те годы я увлекался басистом Еберхардом Вебером. У электронного баса есть особенность. Это высокие частоты гаснут в подушке у соседа за стеной, а двойной бас звучит со всепроникающей силой от шестого до первого этажа старого бруклинского билдинга из бурого кирпича с пожарными лестницами наружу. И вот уже в левую стену кулаком стучит сосед, который живет слева, в правую сосед, который живет справа, в пол стучит соседка, которая живет подо мной, в потолок крышкой от детского горшка молотит сосед, который живет этажом выше. Звонит телефон. Я знаю, это супер и не беру трубку, жду когда исполнит нежную трель по батарее парового отопления малолетняя проститутка Джессика из квартиры 3–J. Дом проснулся и вот уже я не одинок в ночи.
Когда я в первый раз увидел Бруклин, вспомнился урок географии в минской школе. Учительница Валентина Петровна, грубо захватывая территорию Канады и прибрежные воды Тихого и Атлантического океанов, Мексиканский залив, Кубу и Антильские острова, обвела указкой США и с ненавистью сказала: «Америку никогда не бомбили, ни одна бомба не упала на головы американцев, в то время как Америка бомбит всех» В старом четырехэтажном бруклинском билдинге, куда нас поселила Наяна зимой тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, я встречал говорящих на идиш тараканов, которым было больше 100 лет.