Стыдно признаться, но повзрослел я только после пятидесяти лет. Как-то утром проснулся от надсадного кашля жены, которая спала в комнате напротив моей, осторожно, на цыпочках, прошёл по коридору – «шлагбауму» на нейтральную территорию – кухню. Глоток холодного крепкого чая оживил мои скорбные мысли о жизни.
Ариша кашляла давно, но слушать мои предостережения о последствиях не желала, помощь отвергала. Как всегда ей хотелось страдать, обижаться. Страданиями она заполняла внутреннюю пустоту своей жизни. В роли обидчика всегда я.
Невесёлые мысли прервал звонок домофона.
- Дяденька, откройте, пожалуйста, дверь. Моя собака в подъезд забежала, а я не успел… - в трубке дрожащий мальчишеский голос.
- Странное дело, малыш… У собаки ключ имеется, а у тебя нет, - пошутил я, нажимая на кнопку.
- Кто там, Фёдор? – в голосе жены трагические нотки.
- Мария Ивановна просила дверь открыть: ключ дома забыла… - солгал я, следуя правилу: чем больше врёшь, тем лучше живёшь.
Разговор о детях нам лучше не поднимать. Талант деторождения был давно закопан в землю. И любое напоминание о несостоявшемся счастье материнства вызывало у Ариши бурную реакцию.
Вернувшись на кухню, я в раздумье подошёл к окну. Сегодня ветер в отгуле. Мороз тоже решил отдохнуть: присел в шкале термометра на делении - 5.
Зачем-то я заглянул в свой паспорт, потом в зеркало посмотрел, вынул вставную челюсть, разлохматил на голове остатки седых волос. Показалось, что человек из меня потихоньку уходит. Но ведь и «мы когда-то были рысаками…»
Средь шумного «бала», то есть на мужской вечеринке в комнате студенческого общежития, где на столе много водки и мало закуски, почему-то именно я услышал неуверенный стук в дверь. Приложив палец к губам, что означало «всем молчать», на цыпочках приблизился к двери и резко её распахнул.
- Здравствуйте… - обратился я к милому хрупкому созданию с чемоданом в руке. – Вы моя тётя, приехали из Киева, и жить будете у меня… - я изогнулся в шутовском полупоклоне и успел разглядеть яркие капельки туфелек, выглядывавших из-под длинного сарафана.
- Ариша… - девушка поставила чемодан, хотела протянуть руку, но тут же, передумав, спрятала её за спину.
- Фёдор, - выпалил я в страхе, что это чудное явление может исчезнуть.
Сначала мои глаза утонули в глазах Ариши, потом взгляд запутался в её длинных волосах, едва выбрался и тут же споткнулся о тугую девичью грудь. Мысленно я уже обнимал девушку, подбирая самые невероятные ласковые слова.
- Конечно, конечно… - я не возражал. - Вселяйтесь… Вон и кровать Ваша, - мой перст указал на кровать, покрытую грубым общежитским одеялом. – Не занята она, располагайтесь…
Парней, как ветром сдуло, а я почему-то остался… Видимо, дьявол толкнул, а Господь не заступился. И понеслось! Уладив формальности с комендантом, я пять лет был прописан на этой кровати. «Всё. Моё счастье спит рядом!» - радовался я. И не беда, что карманы пусты, три месяца не стрижены волосы, зубная щётка давно пришла в негодность, а зубной порошок в коробочке прячется на донышке…
- Мама, - писала домой откровенная Аришка, - я живу с мальчиком. Мы вместе учимся. Только я по классу скрипки, а он - по классу фортепиано.
- Проститутка! Кого ты выбрала?! – разорялась мама в ежедневных письмах к дочери.
- Что ты, мама, мне ещё повезло… - робко возражала дочь.
Аришка обижалась - подушка не просыхала от слёз. Её так просто обидеть! Позднее я понял: то, как легко человек обижается, прямо пропорционально тому, насколько он глуп. Жаль, что это открылось не сразу. Слушать Аришу достаточно сложно. Надо ждать очереди сказать, напоминать о себе, меняя выражение лица каждые десять секунд, при этом точно попадать в тональность её словесного извержения. А сколько в разговорах вздора! Ни подумать, ни сосредоточиться. Спасение одно: одиночество. Я мысленно представлял себя на десятом этаже, оставляя Аришу на первом, при этом внушая себе терпение до последнего вздоха. Повод обижаться на меня у Ариши, конечно, был. Пять лет вместе, а она ни невеста, ни мужняя жена. Вот такие отношения. И всё-таки это любовь. У неё и название есть: итальянская. Ссора – примирение - ссора…
А когда я наконец сделал Арише предложение выйти за меня замуж, она влепила пощёчину, по обыкновению, зарыдала, но согласилась быть моей теперь уже по закону. И я спустился с десятого этажа на первый, вместо того, чтобы помочь ей подняться на десятый.
Нашу радость родители Ариши не разделяли.
- Пусть сходит… - с иронией ответила мать сомневающемуся в правильности выбора отцу.
Моим родителям было всё равно.
Свадьбу сыграли в новой двухкомнатной квартире. В одной из комнат накрыты столы для гостей со стороны невесты, в другой - для гостей жениха, хотя те и другие могли свободно разместиться в одной, за одним столом. Коридор - в некотором роде, «шлагбаум», который открывался для жениха и невесты, время от времени пересекающих воображаемую границу. Моя тёща выступала в роли светофора, запрещающего или разрешающего движение.
- Горько, горько! – горланили гости жениха, и вялый жест тёщи разрешал переход молодожёнов через открытый «шлагбаум» для демонстрации сладкого поцелуя.
- Слово – отцу невесты! – провозгласил тамада.
Тёща соответствующим жестом возвратила жениха и невесту на прежнее место.
- Дети! На воротах фашистского концлагеря написано: «Каждому – своё», - почему-то так мрачно начал речь отец. – У тебя, Ариша, - скрипка. У тебя, Фёдор, - рояль. У каждого из вас – своя комната. Живите… - и прослезился.
После нескольких праздничных тостов светофор вышел из строя - погас, «шлагбаум» открылся, и гости с удовольствием перемешались, уничтожив разделение на «ваших» и «наших».
Отгремела свадьба. Я старался выглядеть респектабельным. Аккомпанируя оперным дивам, во фраке и белоснежной накрахмаленной рубашке с бабочкой, напоминал рояль. Я романтичен, хочу нравиться, я на высоте. Могу позволить себе стрижку раз в три недели. Аришка, чем-то похожая на скрипку, добросовестно играла в симфоническом оркестре. По вечерам я часто застывал у «шлагбаума», решавшего пропустить ли меня в комнату жены: «Ждите. Мы Вас вызовем!» Вызывали редко.
Коридор – «шлагбаум» перекрывал сближение, оберегал, спасал, ограничивал развитие отношений, давал время на размышление. Расстояние уменьшает любовь, если даже оно всего три метра. Целоваться перестали – не заметили, равнодушно смотрели друг другу в пустые глаза. Каждый из нас пошёл своей дорогой вместо того, чтобы на нейтральной территории – кухне накрыть стол, позвать гостей, устроить праздник, перевернуть весь дом лихими танцами под аккомпанемент скрипки и рояля. Или, как прежде, сыграть дуэтом «Крейцерову сонату» Бетховена, где фортепиано и скрипка оспаривают друг у друга своё превосходство.
Я причесал усы и стал разливать свою жизнь по рюмкам самостоятельно. Иногда уходил играть в лото, чтобы не сказали, умер. Время заполняло пустую тетрадь моей жизни людьми. Аришки там не было. Я стоял растерянный перед этим временем, а оно расставляло всё по своим местам.
Энергия искала выход. Одна за одной появились три Наташки, потом встретил Настю… Приподнял её платье на десять сантиметров и тут же убрал руку. Менять шило на мыло не хотелось. Пройдёт время, и будут те же бигуди, халат в горошек, упрёки, суета, обиды.
В испанском языке есть шепелявые звуки. Изначально их не было, но испанский король шепелявил. Этот дефект прижился в речи верных подданных. Так и я научился корки мочить и постепенно привык к роли третьего зайца в семейном мультфильме.
Вот такой я дурак, и что с этим делать, не знаю. Хорошо, что с помощью товарища Альцгеймера многое забыл – не вспомнить.
Надсадный кашель жены вернул к действительности. В старом махровом халате, стоптанных тапках, с трудом передвигая ноги, на кухне появилась Ариша. Всё как всегда. Разговоры ни о чём и слёзы.
- Деточка, прежде чем рассуждать о Сирии, надо хотя бы знать, где она находится, - вразумлял я подругу, вызывая при этом потоки слёз.
- Цитируешь Фрейда? Философы репетируют свой мозг, а что делать на практике не знают. Ты не совсем права, Ариша… - это была попытка мягкого варианта общения, но результат оставался прежним.
- Ариша, ты высоко духовная личность? У тебя всегда для любого бомжа открыта дверь? Ты водишь домой нищих? –теперь слёзы подтверждали моё покушение на её духовность.
- Собираешься занимать должность, значит, обязана знать, что делать. А что бы на месте политиков сделала ты? Как будешь бороться с коррупцией? Как обеспечишь всех жильём? От слов надо переходить к делу. А между ними такое расстояние! – в ответ - слёзы, слёзы…
«Шлагбаум» опущен. Аришка плачет уже в своей комнате.
И снова звонок домофона.
- Дяденька, откройте, пожалуйста, дверь. Моя собака в подъезд забежала, а я не успел… - в трубке всё тот же просящий мальчишеский голос.
Арина слышала, как хлопнула входная дверь. Через несколько минут Фёдор вернулся с мальчишкой лет шести, одетым не по-зимнему легко. Он дрожал от холода.
- Как зовут тебя, малыш? – я пытался в своих ладонях согреть его окоченевшие ладошки.
- Ваня, - прошептал он замёрзшими губами.
- А где собака твоя? – продолжал я вмешательство в личную жизнь ребёнка.
- Нет у меня собаки – я обманул. Но живу я в вашем подъезде в квартире на десятом этаже - это правда. А ключа у меня никакого нет. У нас гостях дядя Гриша. Мама велела долго гулять. Когда мне становится холодно, я греюсь в подъезде.
- Фёдор, так что же вы тут стоите? Раздевайся, Ваня, - раздался в прихожей приветливый голос Ариши, в её глазах я увидел глубинный тёплый свет.
Вот она, коллекция самых неожиданных чувств, вот оно, желание сосредоточиться на чём-нибудь большем, чем собственная жизнь.
Люблю ли я Аришу? Не знаю. Но жить без неё не могу. В душе звучала «Крейцерова соната». Так было со мной, когда предстояло совершить решительный, важный поступок.