Глава 8. Дома
Долго ли - коротко ли...
Все когда-нибудь кончается. Подошла к концу и эта длинная, ценою во многие жизни, голодная, вшивая, покрытая пустынными могилами и политая горючими слезами страшная дорога. Дорога куда? В никуда? - Нет, не в никуда. Туда, где они смогут продолжить жизнь свою и своих детей. Если они выживут.
И они выжили, кто смог.
Им повезло. Их отправили одной из первых очередей, летом, а не зимой, как тысячи следующих за ними братьев по несчастью, в самую стужу и снегопады, когда рельсы заметало в степи, вагоны вымерзали, а ослабевшие от голода мужики чистили пути, с трудом удерживая лопаты обмороженными руками. Овощь и нехитрый фрукт не водились теперь вокруг станций, и никто не выбегал с простой едой к вагонам, а голод и болезни косили детей и стариков, не минуя и отцов семейств, без которых обустройство на «новых землях» становилось задачей с одним ответом - вся семья обречена была на вымирание.
Им, наверное, действительно повезло. Ну вот она, новая земля. Мачехой будет или матерью?
Поредевшие семьи прибыли на конечную станцию. Выгрузились. На невысокой платформе стоял убогий расхлябанный барак-вокзал. Народу вокруг было немного. Солнце стояло высоко, в самом зените, растительность не поражала обилием. Было жарко, но спасал легкий степной ветерок, остужающий лица и измученные тела. Рассиживаться было некогда, была команда двигаться, но водой все-таки запастись сумели, - спасители-чайники были почти в каждом семействе. Растянувшаяся в степи колонна сопровождалась теми же вооруженными молодыми солдатиками, которые за время путешествия стали похожи на самих сосланных - такие же измученные, грязные, истощенные. Время везде и для всех было голодное.
Шли по степи. Пешком, ни одной телеги, даже для больных и детей - не баре!Местная власть, занятая своей борьбой с «классовыми врагами» - баями-скотовладельцами и выселением их за пределы районов проживания, а также борьбой с еще более безжалостным врагом - голодом, прокатившимся здесь, как и в других районах большой страны, - меньше всего была озабочена проблемами вновь прибывших. Шли по высохшей земле, по которой ветер гнал и кружил шары перекати-поля. Нехитрый скарб разделили по плечам, по рукам, согласно силам и возрасту. Дети уже давно не роптали, плакали молча, безропотно деля с родителями все тяготы выпавших им испытаний.
Когда стемнело, остановились лагерем, заночевали прямо на земле. Наутро двинулись дальше, почти в нетерпении, к месту, где им предстоит обрести свой приют, свой дом, начать новую жизнь. Пришли. Вот оно, это место. Ожидали хоть какого-то укрытия, если не крыши над головой. Зря ожидали. Как им и присудили, - голая степь. Ничего. Кое-где невысокие кусты. Стали организовывать простейшее укрытие от палящего степного солнца. Использовали что придется, как-то растянули тряпки - юбки, платки над верхушками кустов и усадили женщин и детей. История умалчивает, где добывалось пропитание в первый день, потом-то на иждивенцев выделят паек - скудный, но поддерживающий на границе жизни и смерти. Откуда-то взялись лопаты, и вскоре по мановению волшебных рук вечных работников появились первые земляные ямы, накрытые ветками кустарника. Первые их пещеры до первых построенных землянок, в которых они будут жить.
Пока Аннушка пыталась дать грудь Ульке, Раиса и Дашенька осматривались, вертя головами по сторонам. Ничего интересного приметить не удалось. Тут старшая заметила кровь на ноге сестренки.
- Ты где это? Ударила, покорябала, больно?
- Дааа, поцарапала колючкой, торчала из земли, я сначала и не заметила… маме не говори!
- Не скажу. Дай посмотрю. Ну вижу, кровища. Так, сиди на месте, я сейчас.
Раиса высунулась из-под навеса, отползла чуть, поднялась. Пошла, согнувшись, вглядываясь внимательно в каждую травинку под ногой.
- Вооот, так и знала, - и, вернувшись под тень самодельного укрытия, тихонько обратилась к Дашке, - Давай сюда ногу! Смотри, подорожник нашла.
Поплевала на один лист, вытерла с него дорожную пыль, потом попыталась блестящей его стороной обтереть кровь, следом так же «стерилизовала» еще парочку листов. В завершение процедуры тем же образом очищенный довольно крупный лист прижала к ранке, и слюна должна была, очевидно, служить еще и клеем для самодельной повязки. Не надеясь на силу этого клея, прижала прохладный, несмотря на жару, листик рукой и держала довольно долго, чтобы кровь остановилась и начала засыхать.
Аннушка все это время то укладывала Ульку на руках, прижимая ее к себе и покачивая, то сажала себе на колени, то пыталась дать ей пустую уже грудь. Маленькая же отказывалась сидеть неподвижно на одном месте и рвалась к сестрам, тянула мать наружу, под палящее солнце...
Оставим на совести рассказчика эту остановку в повествовании. Каждый может вообразить, что это было такое - обустраиваться на пустом месте, не имея ниоткуда помощи и поддержки. Находиться под контролем комендатуры, быть ущемленным в правах и свободах и ограниченным в самых необходимых вещах - жилье, пище, воде… Но отчаиваться и стенать было некогда. Не из того теста они были сделаны, чтобы, уже зная, что вот оно, это место, где им предстоит жить а их детям вырастать, - сидеть и вздыхать да жаловаться или грозить небу кулаком. Женщины и всплакнут и на детей прикрикнут, чтобы утихомирились и дали старшим в тишине да с самокруткой, идущей по кругу, обсудить и обдумать что да как.
Комендатура находилась в расположенном на расстоянии нескольких километров от их лагеря поселке, названном по имени какого-то Тихона и где, вместе с новыми, пока еще немногочисленными, переселенцами, жили, тоже немногочисленные, но осевшие давно, еще в начале века, казаки, перебравшиеся сюда по собственной воле в поисках свободной земли. Они владели землей, жили в построенных ими домах, имели разнообразную живность, только сближаться с сосланными не рвались. Но у них были инструменты, опыт обустройства и строительства, у них были семена.
Шла к концу первая неделя пребывания «новоселов» на новой земле. Держались вместе, всем новообразованным хутором; где надо, подставляли плечо или хотя бы словом добрым поддерживали уставших и отчаявшихся. Ближе других Пимкины были с семьей Ильиных - Григорием и женой его Лесей, бывшей Аннушкиной соперницей. После стольких лет, всего пережитого и дороги, где и дети и они сами крепко сплотились, никто бы и не вспомнил, что там было, какие сердечные страдания были в той, уже не существующей жизни. Леся была и сейчас красавицей, с большими черными очами, прямой спиной и таким же прямым и по-мужски жестковатым характером. Она и в молодости была боевой и, как это называлось у них, цекавой: за словом в карман не лезла, была умна своим крестьянским практическим умом, а сейчас постепенно забирала бразды правления своей семейной ослабевшей «командой». И дальше, через годы, когда две семьи будут оставаться самыми задушевными друзьями, почти родственниками, и будут скорбеть и радоваться вместе, принимать какие-то общие решения, - Леся будет равноправным и обязательным участником и мозговым центром этих семейных советов.
С раннего утра пришел посыльный из комендатуры, объявил - всем явиться к больничке в Тихоновке, объявляется день санобработки. Рядом с больницей - двумя маленькими палатками в конце поселка - баня, вот там и будет проводиться санобработка. (Баня?! - значит, не пропадем, решили прибывшие). Представитель велел приходить к десяти часам утра, быть всем. Кто не явится - лишим пайка! Брюшной тиф - это вам не игрушка.
- Мама, купаться? В бане? И мыло дадут? - затараторили Раиса с Дашкой.
- Подержите Ульяну, я простынь и гребешок возьму, да не суетитесь вы, сороки!
Аннушка сильно не задумывалась над странным названием, - какая-то обработка, но главное - банька, с горячей водой, с мылом, девчатам головенки попромыть-причесать, маленькую выкупать наконец-то, с себя солому-труху дорожную да степную смыть. Отправились всем кагалом. Ильины пацаны со старшенькой, Пелагеей, сами большие со стариками, и Егоровы все восьмеро, да и все прочие побрели помаленьку.
Все было и так и иначе. Там, за дверью, - пар и плещущаяся вода, а тут, в прихожей, - санобработка. Выдали бритвенный станок и велели все волосы сбрить - мужик ли, баба - под самый корешок - санитарная обработка!
- Как я такая лысая буду, я ж не пацан, - голосила Лесина Пелагея.
- Не дам! - кричал старший Ильин, Вовка. - Не хочу лысым!
- Мама, ну нет, не надо! - это Раиса.
- Иииии, не хочу! - Дашка тоненько, как маленький поросенок, пищала, держась за косички,
- Хорошо, хоть платок чистый взяла, а то как каторжная, - это Аннушка Лесе.
- Вот до чего уже дошло. И волоса наши уже им принадлежат! - шипела тихо Леся.
Санитарка, желая пошутить или еще с какой целью, взяла обломок зеркала, подставила Дашке, гордившейся прежде своей косой до пояса, а теперь трогающей свою пустую головку с молчаливым ужасом. Девочка взглянула на свое отражение, и быстро, с молниеносной скоростью, вышибла осколок из рук санитарки, и тот маленькими радужными кусочками разлетелся по земляному полу.
- Ах ты ж, засранка! Где я вам добра наберусь? Ишь, не нравится ей. Скажите спасибо, баню вам натопили, а то ходили бы вшивыми до следующего года, ждали вас тут, вражины!
Все того стоило. Эта горячая вода с мылом, в тазике, куда тут же усадили Ульку, и она, как маленькая уточка, плескалась, поливала это теплое чудо на свою лысую головку, рассматривала свои растопыренные розовые пальчики, с которых стекала вода и даже пыталась налить ее себе в рот и счастливо улыбалась всем вокруг. Второй тазик делили на всех остальных членов семейства. Сначала девчата, а мужчины терпеливо ждали, наслаждаясь плещущейся вокруг них водой, парком, предвосхищая телесную радость. Раиса гладила мать по ее лысой и такой беззащитной головке, потом трогала такую же голую свою. И плескалась и смотрела на кусок мыла как на чудо. Даша осматривала всех вокруг себя, видела, как спешно все ринулись смывать с себя грязь и пот, намыливая какие угодно тряпочки и используя их в виде мочалок. Как счастливо они плещут себе на лица, на головы и шеи. Уже было неважно, что она никогда не видела голыми своих отца и деда. Она сидела на узенькой лавке, тело дышало чистотой, и она сквозь пар видела, как люди передают друг другу эти драгоценные тряпицы и трут друг другу спины. Как набирают драгоценную горячую воду и впервые за все это долгое и тяжкое время улыбаются и фыркают. Если бы можно было здесь остаться навсегда!
Примитивные первые ямы, а по сути, маленькие пещеры, спасали самое первое и трудное время, но жить в них и оставаться на зиму было немыслимо, и главная задача вырастала - строить теплые землянки, годные не только для спасения от солнца и дождя, но и от суровой снежной зимы, о которой им уже успели рассказать.
Работы для прибывших было немного, да и, пока пока не было крыши над головой, мужчины - главы семейств - ни о чем другом и думать не могли. Вот тут «счастливо» совпали потребности обеих сторон: и «приезжих» и «принимающих». Одним нужно было жилище - другим рабочая сила. Начали строить. И здесь не надо было никого подгонять и объяснять про сроки и качество. Семьи ждали нетерпеливо и помогали, если нужно было, и поднести что, и глину замесить, и водой напоить работающих под палящим летним солнцем мужиков и старших пацанов.
Неизвестно имя архитектора, как и то, что побудило его к решению строить тот тип землянок, который и определил «архитектуру» нового поселка, названного неизвестно почему Пришахтинском (хотя шахт поблизости не наблюдалось). Возможно, его вдохновила круглая юрта - жилище казахов-степняков, не цепляющая своими острыми углами кружащие круглый год ветра и сохраняющая тепло благодаря своей форме.
К зиме они были построены и даже обмазаны глиной. Десять домов на полсотни семей. Это были глинобитные полуземлянки, частью уходящие в землю, с невысокими стенами, поднимающимися вверх, и круглой плоской крышей. Каждый из этих домов, как пирог, разделен был на треугольные кусочки, по пять-шесть в каждом «доме», и в каждой «квартире» было две комнатки-клетушки: в остром углу треугольника - крошечная комнатка-спаленка с окошком и с таким же небольшим окном «большая», размером на восемь-десять квадратных метров, бывшая и кухней, и «залом», и спальней. Такие жилища были у всех, равенство было наконец достигнуто на одной крошечной точке большой страны. В семьях было по трое-семеро детей да сами «большие», да старики. На полу места хватало всем. Соломой и и разного калибра сухой степной травой - голь на выдумку хитра - набивались самодельные, на руках и простой иголкой сшитые хозяюшками-рукодельницами мешки-матрасы. Из чего придется - из мешковины, истрепанных в дороге вещей, - в ход шло все, что можно было найти, использовать, подобрать.
Мужской казачий совет решил делить эти новопостроенные хаты по справедливости, бросая жребий. Филипповому семейству досталась «квартира» в первой от степи землянке. Григорий с Лесей получили место в последней в ряду. Обе семьи тихо порадовались этому - они сдружились и сблизились за время пути, но быть постоянно на глазах друг у друга не очень рвались. Они будут часто видеться, у Григория найдется много общего с Гавриилом, да и Аннушка с Лесей станут если и не закадычными подружками, то землячками и не раз будут выручать друг друга и с детьми, и с огородами, которые не могут не появиться у всех бывших хуторских, иначе и не выжить было в голодные годы. Да и Филипп хоть немного оттаивал душой, встречаясь со старыми Ильиными, его ровесниками и односельчанами.
Бывший патриарх, чье слово было главным и чьи силы, казалось, беспредельны, старался и сейчас, как мог, быть полезным, хотя это давалось ему все труднее. После ухода жены дедуня Филипп, как звали его внучки, стал совсем молчаливым. Он и по молоду не был говоруном и краснобаем, а теперь и совсем почти замолчал. Молча рыл со всеми землю под дома, перекидывался парой слов с сыном и другими мужиками, нарезая куски земли с корнями, ставя их на солнце для просушки, поднося глину для обмазки. Молча курил, присев со всеми на короткий отдых, передавая цигарку по кругу. Работа была нелегкой, он был уже хорошо немолод, но ту задачу, которую он себе поставил, - он должен был выполнить, это и держало его на плаву. Его семья, его род не должны были погибнуть здесь, на новой земле, у них должна быть крыша над головой. У молодых, Гаврила и Нюры, у девок. Довезли девчат, слава Господу!
Печаль его - старшенькая, Анфиса. Спасли ли? Как она там, одна, среди чужих людей, не забижает ли муж молодой, доведется ли свидеться когда? По всему выходит - не доведется уже.
- Феня, прости ты меня, - мысленно обращался он к жене, как только оказывался один, наедине с самим с собой. - Не сберег тебя. Не удержал.
- Ну недолго уж теперь, скоро-скоро свидимся, я ужо знаю. Но погоди чудок, знаешь ведь, нужен я тут пока.
И продолжал долбить эту землю, переносить земляные тяжеленные кубы, ни разу не пожаловавшись на колотье в сердце ни сыну, ни невестке. И дыхание вернуть после любой нагрузки было все труднее. А сын и так видел - не по силам уже работа для отца, постаревшего за дорогу на десяток лет. Не было уже той львиной поседевшей гривы сильного и уверенного в себе казака. Сейчас побелевшие и редкие волосы обрамляли худое, скуластое, загоревшее до черноты лицо; нездоровая худоба прикрывалась одеждой, висящей на нем словно с чужого плеча. Как и раньше, Аннушка старалась прежде всего накормить работников, но паек был так мал и скуден, что голодающие жестоко мужчины никогда и не согласились бы взять и крохи из детской его части. Жизнь была трудной, невыносимо тяжелой и голодной, но это все-таки была жизнь. И в ней начали происходить и некоторые радостные события.
Нашелся лозоходец, который со своей предсказывающей лозой свободно походил-походил по поселку и вокруг него и нашел, наконец, два подходящих идеально места. Два выкопанных колодца решили сразу больную здесь проблему питьевой воды, - и это было событием поворотным и решающим в жизни сосланных казаков. Вода есть - уже не пропадем! Вода была на удивление сладкой и чистой, и, как награда за все или часть потерь и лишений, вознаграждала и жаждущих и разгоряченных, и больных и усталых. К счастью для Филиппового семейства, им достался «дом» рядом с колодцем, и это тоже было благословением: ведро чистой воды в любую минуту дня и ночи, погутарить с хуторскими - ныне поселковыми - о том о сем, покурить-узнать новости - быть в среде своих, как и привыкли жить ране. И даже когда через годы появятся водоколонки вдоль по улочке, где еще долгие годы будут продолжать свои драгоценные жизни сами выселенные, их дети и даже внуки, колодцы буду оставаться притягательным местом для них, хотя их роль будет уже вспомогательной - полить огороды, набрать воды «для скотинки». И только когда уже в конце шестидесятых годов всех их выселят, а землянки сравняют с землей, тогда и жизнь колодцев замрет вместе с последним их жилищем, а вокруг появятся добротные, построенные из кирпича, с водой, подходящей прямо в дом, дома-коттеджи.