Сания возвращалась с работы, уставшая и продрогшая. По дороге забрала из школы сына, взвалила на плечо его не подъемный портфель, ругаяс на школу, то на учебники, и на своего первоклашку, который засматривался то ни птиц, то на собак и болтал без умолку про пацанов из класса. Все это вылетало у Сании из головы тут же. Она думала, чем его накормить, напился ли опять Вовка, и донес ли зарплату до дома. И свекровка, наверняка начнет бубнить, что Сания, кошка приблудная, мало зарабатывает, дармоедка. Да и не свекровка, по сути, она Сании, она мать ее сожителя.
Целый день проработав лопатой на морозе, в Ледовом городке, Сания опухшими, негнушимися пальцами, пыталась выгрести из кармана мелочь и купить хлеба в ларьке. Монетки выскальзывали, из красных, обмороженных пальцев и падали на снег. Сания, наклонялась за ними, шапка сползала на глаза, портфель падал и больно стукал ее по ноге. Она сдерживала слезы, чтобы не расплакаться перед продавщицей-узбечкой и сыном. Сын, не переставая болтал, смеялся и рассказывал что-то смешное. Сания со злостью бросила портфель сына, встала на колени, выковыряла из снега все монетки и шлепнула их узбечке:
– Булку дай.
Узбечка, брезгливо поджала губы и осторожно, по монетке, вытянула деньги из блюдца чумазым пальцем с облупившимся красным лаком на широком и коротко обстриженном ногте. Сания с ненавистью посмотрела на нее, подумала, что косоглазая, а туда же брезгует ей, русской.
Продавщица-узбечка плюхнула булку хлеба, и как только Сания забрала ее, захлопнула окошко ларька, поставила табличку «закрыто» и отвернулась.
Когда добрались до дома, стало совсем темно. У подъезда снова вывернули лампочку, и Сания на ощупь тыкала в кодовый разбитый замок. Кнопки опять заедало. Она разозлилась, слезы горячими обжигающими струйками потекли по щекам. Сания ожесточенно тыкнула в двойку и сорвала ноготь. Замок противно пиликнул и подъезд дыхнул душным теплом.
– Да пошли уже! – Она не утерпела и дернула сына за воротник.
Поднялась на третий этаж, ткнула ключом в скважину, пробормотав про себя «даже не думай сломаться», пнула дверь. В квартире темно и тихо. Свекровка, толи спит, толи притаилась за дверью, дожидаясь Сании, чтобы высказать за оставленную не мытую посуду. Дверь в комнату, где она живет с Вовкой и сыном, закрыта. И из-под двери не видно света. Видимо дома нет. Пропивает зарплату, сволочь.
Сания сжала зубы, и не снимая разбитых и покрытых белой, солевой коркой сапог подошла к двери комнаты. Прислушалась. А сын, все говорил, говорил. Хоть бы заткнулся!
Она толкнула дверь и нащупала выключатель.
Вовка висел на крюке от люстры, вывалив синий язык. Почему-то в мокрых штанах. Она не испугалась, и ничего не почувствовала, подошла к нему, встала в лужу. На столе, рядом с болтающимися ногами Вовки лежала нацарапанная записка:
«Ни кого не винить. Я сам».
– Мама! – В комнату вошел сын и схватил Санию за руку. – Зачем он?
– Вон! – Сания завизжала. – Иди вон! Не смотри!
– Чего разоралась, падла? – Жмурясь с темноты, зашла свекровка и увидела сына. – Ой, сыночка! – Завыла без перехода. – Ой, родненький! Это все падла эта! Она тебя уморила! Привел ее, с нагулянным! А она тебяааааа…
Сания, не слышала свекровку. Словно пузырь на голове, видно, как свекровь разевает рот, кричит, вся красная и в слезах, а звука нет. Пошла на кухню, по пути за воротник выволокла сына из комнаты и втолкнула его в спальню свекрови, взяла большой разделочный нож и вернулась в комнату. Отодвинула свекровь, так, как двигают стул, залезла в грязных сапогах на стол и стала пилить веревку. Про себя ругая Вовку, что опять давно не точил ножи. Но потом подумала, зачем их точить, мяса-то давно не ели, так, чтобы куском большим, всё кости покупали на бульон и дешевые сардельки, нож этот то и не нужен вовсе.
Сознание раздвоилось. Сания, наблюдала за собой со стороны, вот она стоит на столе, в грязных сапогах и пилит веревку. Вот нож срывается и пилит уже по ее пальцу. Ей не больно, но рука дергается от ножа, и начинает капать кровь, Вовке на воротник.
Странно, почему она ничего не чувствует?
Вовка кулем упал на пол. Весь воротник в каплях крови Сании. Теперь-то что надо делать?
Она стояла на столе, у болтающегося рядом обрезка веревки с ножом в руке, и смотрела на Вовку и свекровь, содрогающуюся в плаче. Смотрела сверху, и не хотела спускаться.
Вовка лежал в луже собственной мочи, и сейчас до Сании, наконец, дошел запах, мертвенно-холодный и резкий. Заболел порезанный палец. Она стояла и никак не решалась спуститься вниз. Смотришь сверху и как бы это к тебе не относиться. Там, внизу смерть и слезы свекрови. И с этим надо что-то делать, а сил нет.
Свекровь, перестала завывать и ухватила Санию за штанину:
– Слазь, падла! Надо милицию вызывать.
Сания подчинилась, спустилась со стола на пол, к грязному сапогу прилипла записка Вовки. Сания села на стул, осторожно отлепила записку и прочитала еще раз.
«Ни кого не винить. Я сам».
Ничего не изменилось. Только записка была вся в следах сапог Сании.
«Я сам», еще раз прочитала она. Сам. Зачем?
Сам залез в петлю. Зачем?
Что плохо-то было? Ну, пил, по-маленьку. Работа была. И Сания его любила. Любила ведь?
Сания сидела и тупо смотрела на записку. Свекровь выла и тыкала в нее старой облезлой Нокией.
Любила. Не сразу, правда любовь эта пришла.
Жить-то начали сразу после школы. Сания после восьмилетки пошла в ПТУ. А Вовка работал грузчиком. Но Сании все было тесно с ним. Чувств хотелось. Любви какой-то сильной, как в кино. А любви не было. Секс был. А любви…
Потом встретила Игоря, и влюбилась. Без памяти. Все бросила. И Вовку и ПТУ. Бегала за Игорем как собачка, в глаза заглядывала, все одобрения ждала. А как забеременела, он бросил.
А через неделю увидела его с новой бабой. Красивой, блондинкой. Она все смеялась, смеялась. В ярком, цветастом платье. Волосами встряхивала, губки яркие то сжимала кокетливо, то облизывала розовым языком. Игорь смотрел как завороженный на губы и язык. Ходил за ней как привязанный и искал одобрения. Руку ей подавал. Пиджак на плечи накидывал, а она его сбрасывала в пыль.
Сания не выдержала и бросилась на нее. Хотелось разбить ей лицо. Разодрать в кровь, чтобы не смеялась больше. Убить ей хотелось. Никогда не думала, что способна на такое. Еле оттащили. Не помнила она себя тогда. А Игорь даже разнимать не бросился. Стоял и кричал, что Сания дура истеричная.
После того, как сын родился и подрос немного, Вовка ее уговорил опять вместе жить. Любил он ее. Сания это только потом поняла. Разве ж мужик возьмет бабу с чужим ребенком, да еще бросившую его ради другого? Точно любил.
А сейчас он лежит в луже мочи, и все что от него осталось – записка «Я сам». Зачем?
– Да звони ты! – Свекровь трясла Санию за плечи.
Сания послушно взяла телефон и набрала номер.
– Полиция. – Устало ответили.
– Умер… – больно выговаривать это слово, – Вовка умер. – Сания посмотрела на свекровь. – Лежит в моче весь.
В трубке помолчали немного и сказали:
– Скорую надо вызывать сначала.
– Чего ее вызывать-то. Повесился он. – Сания удивилась. – Не дышит. Синий весь.
– Адрес. – Сказали сухо. – Ничего не трогайте до приезда полиции.
Потом приехали три человека. Им было наплевать и на Санию и на Вовку. Писали, спрашивали, фотографировали. А Сания все сидела с запиской, пока ее не отобрали.
Сказали в дело надо подшить. Дело-то уголовное, раз самоубился. И на завтра вызвали в двенадцатый кабинет.
Потом увезли Вовку в морг. Приказали из комнаты выйти, повозились и вынесли большой черный пакет. Сания зашла в комнату. Пусто и страшно. Весь пол в мокрых следах. То ли от снега с улицы, то ли лужу мочи растащили.
Сания вымыла всю квартиру с хлоркой, потом подъезд. Потом посуду. Потом сына.
Сын засыпал уже в ванной, стоя под душем. И все разговаривал. Голенький и смешной. Похоже, так и не понял, что папы Вовы больше нет.
Свекровь все время ходила за ней и бубнила:
– Жерножопая, уморила сыночку моего.
– Русская я, сколько тебе говорить. – Вяло отбивалась Сания. – Бабка моя да, азербайджанкой была. Все остальные русские. И я русская.
– Жерножопая падла.
Сания все делала автоматически, главное быть занятой и не думать.
Не думать, где они теперь с сыном жить будут. С Вовкой не женаты. В квартире она не прописана. Своего жилья нет. Свекровка, как пить дать, выставит прямо завтра на улицу.
Не думать на какие деньги Вовку хоронить. Денег нет. Перед новым годом все получила на праздник. А Вовка, Вовка… где теперь его зарплату искать?
«Горе, какое горе», подумала Сания. Слово-то смешное какое-то, как два камня-голыша во рту перекатывается, стукаясь друг об друга.
Горе.
Горе ломает человека. Обрушивается, накрывает тяжелым ватным одеялом, не пропуская ни радости, ни солнца. Человек мечется, задыхаясь под этой свинцовой ватой, не веря, что в жизни может быть по-другому.
Когда сын уснул, на Санию накатили все чувства разом. Она тихонечко завыла, кусая губы, чтобы не разбудить сына.
Утром побежала в контору, клянчить денег. Мастер Оксана, строгая хохлушка, сказала:
– У тебя часов мало отработано Саня. Я поговорю, конечно, но обещать не могу.
Потом посмотрела жалостливо на нее, за ночь и без того худая Сания, вся заострилась, ломанные линии лица, еще больше выступили, и проявилось бабкино – азербайджанское жесткое и угловатое.
– Держись, Саня, - похлопала Оксана по руке и через полчаса уехала к директору, просить за Санию. – Завтра выходи на работу, слышишь? Тебе ребенка кормить надо.
Потом Сания поехала в двенадцатый кабинет. Молоденький следователь, которому еще все интересно, смотрел на Санию изучающее.
– Ну, гражданка Соболева рассказывайте, что случилось.
Сания покорно рассказала следователю. Все подробно. Ответила на все вопросы. Но следователь не верил, видно было. Знал про грешок Сании.
– Вы же, гражданка Соболева не так давно освободились. И сидели по статье 115 в части 2. Два года.
– Да, гражданин начальник. – Сания сгорбилась. – Нанесение телесных повреждений с обстоятельствами. Освобождена досрочно. За хорошее поведении.
– Опять, наверное, приревновали сожителя своего? – Усмехнулся следователь. – С чего бы он в петлю полез? Если, как вы говорите, все у вас хорошо было?
– Не знаю. Пришла, он висит. Я его любила, гражданин следователь.
Тут на Санию опять накатило. Придавило свинцом. Она завыла тоненько от бессилия.
– Любила я его! Любила! – Она захлебывалась, комкая в руках белую в катышках акриловую шапочку. – Любила! Он же все знал про меня и замуж звал! И любил меня! И сына моего! А я дура все не верила ему…
– Ну, ну, Соболева! – Следователь испугался, побежал к чайнику и расплескивая воду наполнил чашку. – Выпейте. Все утрясется. Вас же никто не обвиняет!
Сания пила, чашка била фаянсовым боком по зубам, вода выливалась на шапку и джинсы Сании.
После этого все прошло как в тумане: беганье по инстанциям, справки, договориться, решить, морг, похороны, поминки.
Свекровка не помогала, смотрела исподлобья с ненавистью, и шипела « падла и жерножопая». Но из дома не гнала. Сания ходила на цыпочках, старалась не злить ее, лишь бы не выгнала.
После девятого дня Сания сдалась. Собрала в мятый чемодан пожитки, и приготовилась уйти. Села у стола, дожидаясь сына из школы, руки на коленях – красные, натруженные. А перед глазами так и стоит записка «Я сам». Дело следователь закрыл, сказал, что не волнуйтесь гражданка Соболева, нет состава преступления.
Сания провела рукой по облупленной клеенке. А на полу до сих пор видно пятно от мочи, чуть более светлое, чем краска вокруг. Что за жизнь такая… непутевая. Она полюбила – в тюрьму попала. Ее полюбил – умер. Только после его смерти она поняла, что всю жизнь одного Вовку и любила.
– Собралась? – В комнату вошла свекровка.
– Все одно выгонишь. – Вздохнула Сания. – Ненавидишь ведь меня.
– И куда с пацаненком подашься?
Сания провела еще раз по клеенке, когда-то они покупали ее вместе с Вовкой.
– Оксана разрешила в бытовке пожить.
– Зимой? – Свекровь хмыкнула. – Ну, ну… не жалко сына?
– Жалко не жалко, жить негде. – Сания все смотрела на клеенку. Цветы поблекли, а были когда-то яркие и радостные.
– Вот чего, Сания, – свекровка первый раз назвала ее по имени, - оставайся. Вовка любил тебя. И сына твоего. – Она вздохнула. – Мечтал все, что ты ему родишь. Не случилось.
Сания молчала и слушала. И плакала. Не стесняясь.
– У меня нет никого. – Продолжила свекровь. – Что ж мы будем одно горе по разным углам мыкать. Расписаны, не расписаны вы были не важно. Жили как муж с женой. Все одно семья. Вот и будем семьей жить.