Дежурный по части доложил командиру, что прапорщик Цырлюкевич объявился после недельного отсутствия: предположительно – запоя.
– Я, значить, срочно ко мне этого алкаша! – вопил полковник в телефонную трубку.
Но прапорщик снова исчез: спрятался в санчасти у своего земляка – фельдшера.
– Юра, спаси, неделю пил… Опять ведь посадит… – слезливо бормотал он, ёрзая на стуле. – Ну хоть похмелиться… Христа ради… Трясусь вон весь… вон... Башка, сссука, колется.
Вошедшая медсестра бросила брезгливо в сторону прапорщика:
– Опять! – и фельдшеру, – помдеж звонит, спрашивает: не появлялся ли Цырлюкевич? И что ему сказать?
– Скажи, что у нас. Болеет – грипп у него. Весь, мол, красный, мокрый и горячий. Трясётся вон весь, бедный,– усмехнулся фельдшер.
Прапорщик тоскливо проводил влажным взглядом хлопнувшую дверью медсестру, обречённо вздохнул:
– Всё. Сейчас патруль пришлёт…Точно посадят. Дай похмелиться хоть! Валерьяновки какой-нибудь хоть…
Через минуту фельдшер держал подальше от уха телефонную трубку, из которой по всему кабинету гремел командирский ор:
– Я, значить, чечас-же, я, ко мне! Я, оба! С термометОром! Оба вместе на гауптвахту у меня! Я вам устрою чечас, я, грипп! Я, попревыкали! Я, бэгом!
Цырлюкевич забегал по кабинету, всхлипывая, проклиная армию и свою несчастную судьбинушку...
– Не хнычь. Прорвёмся, – ободрил его фельдшер. Он потёр в ладонях канцелярский клей и поднёс к носу прапорщика. Затем дал ему выпить три таблетки нитроглицерина для повышения температуры.
Сержант и пунцовый от нитроглицерина, беспрестанно чихающий от клея прапорщик, вошли в кабинет уже немного «остывшего» командира.
– Ты как служишь!? Ты, Цырлюкевич, не Цырлюкевич и не ЦЫркуль, как тебя дразнят, ты – Неделька. Неделю пропадаешь – ищем тебя. Объявляешься с глубокого бодуна – неделя гауптвахты. Неделя на службе – и опять всё сначала: неделя, неделя, неделя. Нуко, на термометОр. Китель-то, я, сними. Знаю я штучки эти всякие: пузырьки с кипяточком в нагрудном кармане…– и, погрозив фельдшеру, добавил, – Я, попревыкали! Я, значить, чечас оба вместе у меня – десять суток!
– Товарищ полковник, семь. Десять не по уставу… – несмело буркнул фельдшер.
Командир, уже достаточно выпустивший свой гнев, слегка улыбнулся:
– А… Я, значить, шибко умный… Ага. Ладно. Я, тогда два раза по семь.
Всем было известно, что грозный командир не мог оставаться долго грозным. Гнев его был больше показным, нежели искренним. Природная доброта побеждала его наигранную сердитость.
Полковник походил по кабинету, подошёл к прапорщику, вынул градусник у того из-под мышки и, прищурившись, удивленно замер – 38,0! Протянул градусник фельдшеру, удивленно развёл руками, сочувственно глядя на прапорщика, пододвинул к нему стул:
– Сядь, сядь, Николай. Не стой. Я, значить, извини. Только… надо же сообщать! Неделю болеешь и молчишь! Ни слуху, ни духу! А в общежитие патруль приходил за тобой, им сказали, что тебя нет! Где был-то?
– Да я у подруги, товарищ полковник, был… Неделю встать не мог… Всё лежал… – забормотал Цырлюкевич, хлюпая мокрым и красным от попавшего в него клея носом.
– Ладно, – бросил командир фельдшеру, – давай, значить, лечи. Тоблетовков там всяких ему. Чтобы, я, значить, через недельку он как огурчик! Я, значить, на службу. Я, трудиться! Ну, всё. – И он махнул в направлении выхода.
Радостные приятели вылетели из штаба. Невдалеке стоял полковой автобус, к которому неспешно подтягивались пассажиры: офицеры и вольнонаёмные работники.
– Интересно, а что так рано автобус-то в город? – удивился фельдшер.
– А это как будто ради меня. Ты же ведь не нашёл мне ничего для похмелки. Поеду. Нажрусь нынче! Да, блин, денег-то ноль. Ладно. Найду где-нибудь… Спасибо тебе. Неделя у меня есть и то хорошо, – радостный Цырлюкевич потрусил было к автобусу. Но радость его омрачил вышедший из-за штаба полковник:
– Я, нуко назад! Я, значить, сегодня, в честь наступающего праздника всех отпускаю на два часа раньше. А ты, ЦЫркуль, тут при чём? Я, шагом марш в санчасть! – и, обращаясь к фельдшеру, показал рукой на прапорщика, – Забирай! На казарменное положение в санчасть. Я, до полного выздоровления!
На следующее утро весь полк обсуждал ЧП: переполненный полковой автобус на скользком повороте съехал в кювет и завалился на бок. После того, как все пассажиры, отделавшиеся мелкими ушибами и ссадинами, выбрались из автобуса, он превратился в огромный костер!
Утром у командира собрались высшие офицеры. Все сидели за столом, храня молчание. Полковник нервно ходил по кабинету. Остановившись около окна, он долго смотрел на заснеженные сопки и, тяжело вздохнув, тихо сказал:
– Да… А Цырлюкевич, этот, ЦЫркуль, б… опять в бегах. Когда нас от него бог избавит? И что я его, дурак, вчера в автобус не пустил...