РАЗБЕГ В ВЕЧНОСТЬ
Ночь на восьмое сентября в московской рати выдалась тревожной. Впрочем, какой ещё она могла быть? Хотя от воевод поступил чёткий княжеский приказ – каждому быть на своем месте и постараться выспаться. Однако, многие, конечно, не спали, и своим бдением мешали дремать прочим. Откуда-то заунывно и монотонно доносилась Гефсиманская Христова молитва. Её читал ломкий и высокий юношеский голос. А может, девичий? Да, вся Русь поднялась «до выгребу» на великую сечу – смекал Пересвет, вертясь с боку на бок на жестком своём ложе из травы. Неподалеку от него отец Родион Ослябя храпел-шумел, однако, что речной порог. Спи, Алёшка, спи. У тебя, видимо, много ещё ночей впереди. И дней тоже.
А вон, и князь великий не спит – ходит задумчивый взад-вперед по лагерю. Смекает, как вести завтра битву. Трудны думы его.
Подошел к Добрыне-Боброку, сидевшему перед костром, подбрасывая в него хворост. Тронул за плечо.
- Пойдём-ка, воевода, на поле глянем. Обскажу тебе думы свои. Завтра досуга не будет.
Боброк встал и двинулся за князем. Обоим подали коней. Бессонный Пересвет тоже вскочил на коня. И только что громко храпевший Ослябя пробудился, поднял голову.
- Что, отец Александр, не спится? А как же: завтра – бой, а ты – усталый?
- Да я, отец, Родион, завтра высплюсь, - отмахнулся Пересвет. – Надоест еще спать. Проснуться захочется, а нельзя уж будет.
- К чему ты это? – нахмурился Ослябя. – Былинному Илье смерть в бою была не писана, помнишь.
- То былинному Илье. А я уж и не Илья теперича пред Богом…
Сказавши так, Пересвет направил коня тихим шагом в ночное поле.
Да, неспроста Дмитрий Иванович выбрал это поле для сечи. «Вышед во поле чисто…» - скажет потом летописец. Да не столь оно и чисто. Лесостепь, имеющая свободные от леса, ровные прогалы по две-три версты вширь. Не разгуляться здесь вражьей коннице, которой так гордятся татарские полководцы, и которая чаще всего решает исход любой битвы татарских ратей, начиная ещё с кагана Чагониза.
Пересвет ехал в некотором отдалении от московского князя и Боброка, но нет-нет, да и взглядывал на них, а всё, что они говорили, слышал довольно отчетливо.
Они тоже бросали свои взгляды вперед, где вдалеке виднелись огни костров татарского войска. Ох, много же было тех огней! Не больше ли, чем звёзд на небе?
- Что, Михалыч, задумался? – спросил великий князь Боброка. – Аль убоялся несметной безбожной рати?
- Наша рать немногим меньше, - отвечал Боброк. – Словно всю Русь поднял ты, княже, на битву честную. А когда вся Русь подымается – её нельзя одолеть.
- Нельзя, - кивнул Дмитрий Иванович сурово. – И будет Большой полк стоять тут, меж Доном и Непрядвой, насмерть. Когда же вгрызутся безбожные в него глубоко – тут охватят их полки Правой и Левой руки.
- Угу, - только и ответил Боброк.
- А ты стой, Михалыч, там, в Зеленой дубраве, стой и жди. Терпи, пока Мамай тебе хвост не покажет, понял?
- То бишь, когда битва повернет к Непрядве?
- Когда татары решат, что битва клонится к концу. И да, когда увидишь их спины. Сорок тысяч войска даю я, Михалыч, тебе под начало. И сим должен ты нанести такой удар по Мамаю и в такой миг, чтобы очухаться от удара твоего он уже не сумел.
- Угу, - сызнова мыкнул Боброк.
- Не переторопи, Михалыч, Христом-богом тебя молю. На седины твои уповаю…
…Кто-то положил Пересвету руку на плечо. Пальцы, коснувшиеся его шеи, были так холодны, что Пересвет даже вздрогнул и обернулся.
Худой, бледный, вытянутый лик вперил в него глубокие, тёмно синие глаза. Знаком ему был этот взгляд. Когда-то давно эти глаза уже глядели на него. Но иначе. Мученически. Прося о помощи.
- Что, Илья Иванович, старичок божий, не можешь волею после Лавры надышаться? – спросил этот подъехавший.
- От старичка и слышу, - бросил Пересвет небрежно. Ильей Ивановичем его – ныне отца Александра – никто не называл уже года три. – В Лавре никакой неволи никогда не наблюдал… Слушай, где я тебя видел, мужик? И что за одр под тобою? Он не рухнет ли, того и гляди?
Конь худощавого наездника, бледного, как сама Смерть, и правда, походил, скорее, на скелет, неуклюже обтянутый кожею.
- Конь как конь. Неказист, но живуч. В бою получше татарских лохматых степнячков будет… Чаво глядишь-то? Никак не признаешь Касьяна?
И тут Пересвет вспомнил.
- А-а, Касьян! Тот, что силу за год из ведра воды берет.
- Точно. Это с тобой мы сидели в остроге у его отца – Касьян кивнул в сторону великого князя – у Ивана Красного, помнишь?
- Как не помнить! Одно то, как ты тогда подряд дюжину ведер воды выкушал… А здесь ты какими судьбами? Тоже сражаться приехал?
- Нет! Просто так, погуляти! – нахмурился Касьян. – Обижаешь, а, Илья Иванович?
На поясе у Касьяна висел длиннющий меч, необычайно узкий, ножны блестели при луне странными отсветами. Касьян тут же извлек его и поднял над головою – показать другу. Клинок просвечивал насквозь.
- Этим добром татарве в шелом, - пояснил Касьян. – Он Ледышкой зовется. Какого не зарублю на раз – тот в ледяной столп обратится.
Пересвет кивнул уважительно.
- Эй, кто там? – раздался вдруг оклик великого князя. Похоже, Дмитрий Иванович их услышал. – Коль русские мужики – подъезжайте сюда, не прячьтесь.
- Это мы, княже, - ответил Пересвет, направляя коня к князю и Боброку. Касьян не отставал от него.
- А, отец Александр, - в голосе Дмитрия Ивановича звучало уважение. – Думаешь о завтрашней битве?.. А это отец Родион с тобою?
- Это друг мой, Касьян, - молвил Пересвет. – Он только что приехал.
- Исполать тебе, Касьян, - Дмитрий Иванович крепко пожал пришельцу руку и поморщился от могучего ответного пожатия. - А что это ты такой худой да белый, яко мертвяк – прости, Господи?..
- Исполать, княже… Зато в плечах крепок, не так ли? – сверкнул ему очами Касьян. – А бледный я оттого, что всё по темницам, да по острогам сидел. Это твоим предшественникам-князьям – спасибо…
На миг во взоре Дмитрия Ивановича можно было прочесть недоверие к острожнику. Но лишь на миг.
- Ладно. Завтра нам каждый клинок пригодится, каждое плечо. Ты в какой полк встанешь?
- А в самый главный, княже – в Большой. Будут там завтра кровя великие. От Непрядвы до Красивой Мечи воды покраснеют.
Князь померк лицом. Покосился на Пересвета.
- Я тоже смерть чую, - подтвердил отец Александр. – Аки хищная птица, она кружит над полем.
- Если завтра Мамай нас побьет, - молвил князь еле слышно, - Он на всю Святую Русь мусульманское ярмо наденет. Да ужель Христос таковое попустит?
- До Христа далече, - изрек Касьян. – До земли-матушки – ближе будет. У неё, родимой, ответа спрашивать надо. Вы пока не гутарьте. Я землю слушать стану.
И ловким прыжком спрыгнув со своего доходяги-коня, Касьян припал ухом к земле.
Прошли пара минут.
- Плачет земля, - изрек Касьян, продолжая слушать. – Тонко, по-бабьи. На два голоса плачет, ровно по покойнику.
- Вестимо, - тихо ответил князь. – Вовсе немудрено.
- С татарской стороны сильнее плачет, - прибавил Касьян. – Без надежды воет. Словно мир рушится.
Пересвет тоже спрыгнул с седла и приложился ухом к земле.
- С нашей стороны в плаче радость слышится, - нашел он.
- Русские победят, - заключил Касьян.
- Хм… - поднял бровь князь. – Как сказано… Ты сам не русский, что ль?
- Русский, да не вовсе, - ответил Касьян. – Из Рима предки мои.
- Аль, ты фряг? – вопросил Боброк, посуровев. – Так фряги с Ордою сюда катят. Нас бить…
Касьян только махнул рукою. Дмитрий Иванович попрощался со всеми тремя и поехал к войскам.
- Мне кажется – бабулька моя на том свете радуется, - задумчиво молвил той порой Пересвет.
- Там все радуются, вестимо, кто не в геенне огненной, - отозвался Боброк.
- Мы с бабулькой, почитай, сорок годов не видались, - продолжал Пересвет, - А завтра, то ль деньком, то ль прямо с утречка… я к ней на пироги загляну. Вот и рада старая.
- Чаво это? На Тот Свет, друже, собрался? – тревожно глянул на него Боброк-Добрыня.
- Чувствую я, Добрыня, чувствую… – Пересвет потянул из ножен меч. – Не затупился ли за столько днёв перехода?.. Ах ты, мать честна!.. Эк, я, старый пень, всё напутал! Вместо клинка Святогора с собою на битву-то Меч-Тать взял.
- Да ну? – изумился Добрыня.
- Вот те и да ну! Вишь, зараза, светится зелёным во мраке. То он мою чуйку подтверждает. Помру я завтра, мужики.
Касьян и Боброк сочувственно молчали.
- Так, может, к лучшему оно… Я тебе, Добрыня, этот клинок воровской завещаю, - продолжал Пересвет. – Бери сейчас, не сумлевайся. Поручил тебе князь важную службу – в Засадном полку стоять, да момент для удара не прогадать. В том тебе Меч-Тать и поможет. Ты там на него, нет-нет, да взглядывай. Когда же он вот этак, как теперь, зелёным засветится – знать, самая пора пришла вдарить Мамая в хвост.
- Нешто, я сам не скумекаю?
- С Мечом-Татем оно вернее выйдет. Так этот воровской, нехороший клинок хоть раз добру послужит.
Боброк, ворча, опоясался Мечом-Татем. Предложил Пересвету взамен свой меч. Тот нехотя взял.
- Не ведаю того даже, пригодится ли завтра мне меч, - молвил Пересвет вовсе угрюмо.
- Не кисни, братуха, - похлопал его по плечу Касьян. – Негоже хлюпать носом схимнику. Поди, знашь: двум смертям не бывать – одной не миновать.
Пора было возвращаться. Завтра поутру каждый обязан быть на своём месте.
Отец Родион встретил Пересвета весело. Пока один инок дышал Куликовым полем, к другому подоспело не самое ожиданное подкрепление в лице «невиданного и неслыханного богатыря Фомы». Они вдвоем сидели у костра и обсмеивали давнишние совместные подвиги.
- А, здорово тебе, брат набольший, - смеясь, пожал ему десницу Пересвет. – Я чаю – приехал ты нового великана завалить?
- А чаво? – хорохорился Фома. – Дзинца зарубил овогда такого громадного, так татар-то худосочных не одну сотню положу!
- Как ты ему кланялся тогда... – вспомнил Ослябя. – А он, желтая орясина, решил тебе честь оказать…
И все трое захохотали.
За те годы, пока они не видались, Фома сильно окреп, раздался в плечах, да и доспехом, и коником обзавелся справными. И как тут не вспомнить, что в давнюю пору богатырствовал он верхом на старой клячонке с дурацким косарём в руках?
- Ты в какой полк наладился? – спросил Фому Пересвет.
- В самый тот, в каковой мне – главному богатырю всея Руси – подобает, - гордо бросил Фома. – В Сторожевой.
- Ну, братуха, коль выживешь – вспомни. Завещаю тебе меч Святогора, что я, оказалось, в Лавре позабыл. На обратном пути его заберешь. Вон, Алексей… брррр! То бишь, отец Родион подтвердит владыке Сергию, что ты не врешь про меч.
Ослябя тоже тревожно глянул на Пересвета: мол, чего ты? А тот в ответ лишь покосился на крест, вышитый на собственной схиме – все там будем, братуха…
- Тебе же завещаю Змеиный меч, - молвил Ослябе напоследок Пересвет, собираясь укладываться спать.
- Погодь, мужики, - затараторил Фома. – Я тут штоф винца привёз. Хряпнем, что ли, помалу, для бодрости? Как в давние времена, а?
На это Ослябя сказал, что таковая бодрость добром не обернется. А закемаривший Пересвет пробормотал:
- Вот завтра как встретимся в иных местах – всенепременно хряпнем… Да… и бабушкиным пирогом заедим…
* * *
Ранним утром Куликово поле накрыл густой туман. Он так и норовил пролезть холодными иглами под доспехи каждого воина русской рати. Будто это были иглы страха.
За пеленой тумана всё ближе слышался мерзкий скрип татарских телег – подползала Орда.
Часам к десяти туман стал быстро рассеиваться, и вот уже бойцы обоих воинств могли видеть своего врага шагах в ста впереди. Бесформенной, но необозримой рати Орды противостояла блещущая начищенными железными латами, казавшаяся монолитной, стена русских воинов.
Из бурой массы татар выкатился на огромном, черном, как туча, пляшущем, злом скакуне Темир-мурза по прозвищу Челубей – сам тоже огромный, блестящий, как скала, омытая штормом, на солнце; вертя меж пальцами длинное копьё, словно зубочистку.
- Ну, что, урусутские рабы? – процедил он сквозь оскаленные зубы, искажая русские слова. – Вышли железками на хозяев махать? От работы отлыниваете? Мы ж вам ума-разума добавим.
Передняя линия Сторожевого полка молча взирала на Темир-мурзу.
Ни для кого в обеих ратях не было новым, что перед такой великой битвой, каковая мыслилась здесь сегодня, обычно проводилась схватка двух сильнейших богатырей. Орда выдвинула на этот бой Челубея. Русские переглядывались, ожидая, кто отважится. Касьян ворчал, как всегда:
- Мамай – козья морда, время тянет. Ягайлу ждет и Олега Рязанского. Ягайло уж близко. А Олег хитрит, прячется. Не придёт, щучий сын…
- Это не значит, что поединка не треба проводить, - молвил ему рязанский же кузнец Иван Колотилов, стоявший рядом с Касьяном, держа на плече увесистый молот на длинном боевом древке.
- Копье у Челубея на целый аршин длиннее обыкновенного, - молвил Ослябя. – А ещё мурза у дзинцев какую-то хитрую борьбу изучил. Тем и берет в поединках.
- Долго мне ждать? – лаял тем временем мурза с той с той стороны. – Э, да все вы – жалкие бабы, курицы. Батыр саблей свистнет – урус в порты дриснет.
Пересвет гадливо поморщился.
- Что его слушать! – махнул рукою Ослябя. – Эта словесная грязь его – часть той же самой хитрой китайской борьбы. Бонч-бо и значит по-русски – магическая речь, я слыхал.
- Мудришь, братуха, - ответил ему Пересвет. – Злит нас Железный мурза, да и весь сказ…
- …А супротив одной татарской бабы русских шесть надо, - бренчал Челубей, как дырявое ведро. – У меня в Яицком улусе три татарских жены и полторы дюжины русских. Ваших я только в ж… уважаю. А доберусь до вашего князя – и его в то же место уважу…
Невиданный богатырь Фома уже потянулся вскинуть копьё.
- Сиди-ка, пока, Фома, - одернул его Пересвет. – Этот враг тебе не поклонится. – Инок отыскал в Большом полку глазами Дмитрия Ивановича. – Что ж, дозволь, княже – я поеду, заткну эту глотку. Надоело его слушать. Уши в трубочки свертываются.
- Хоть броню какую надел бы, - тихо молвил князь. – Нешто можно в бой – да в одном клобуке – почитай, что с голым пузом?
- А креста православного ты, княже, на том голом пузе не зришь? – весело сверкнул очами Пересвет и, вскидывая копье, воскликнул:
- Эх, братцы!.. Об одном я жалею – кабы старому – помолодеть, молодому – ума набраться!..
И Пересвет пустил коня в разгон, выставив вперед копье. На лике монаха играла всё та же,на вид легкомысленная ухмылка.
Он впечатался в ворога на полном ходу. Конь Темир-мурзы не успел разогнаться, сделал лишь шагов пять, и татарин успел поставить скакуна на дыбы. Дальше Пересвет увидел глаза непобедимого супостата – сперва удивлённые, а затем и перепуганные. Услышал хруст костей Челубея, пробиваемых насквозь копьем, каковое высунулось у ордынского батыра из спины. Разинутую пасть Темир-мурзы – сей пастью он собирался, но уже не мог издать предсмертного вопля.
Но хрустнула и грудь самого Пересвета. Жгучая боль, вдвинутая в его сердце рожном Челубеева копья, быстро разлилась по всему телу. Чернец уже не мог вздохнуть, хотя очень хотел.
Боль была такая, какую нет средства описать никакими словами. Ни одну из прошлых болей нашего богатыря нельзя было сравнить с этою. И стерпеть молча её было нельзя.
«Мама! Больно! – пискнул детский голосок внутри Пересвета. И чрез миг добавил: - Бабушка! Больно!»
«А ты спи, Илюшенька. Спи», - ласково молвила ему вдруг откуда-то бабушка.
И тут же боль сгинула. Наступила какая-то немота. Дышать всё еще было нельзя. Справа, слева, сзади, вокруг Пересвета-Илью обступил мрак. Лишь впереди, перед мордою коня пролегала узкая световая полоса. В полосе этой, на примятой траве Куликова поля лежал мертвый Челубей.
- Наша взяла! – гаркнул сзади кто-то раскатисто.
Пересвет-Илья, Илья-Пересвет еще понимал, что конь его повернул и возвращается к русским. Богатырь услышал обращенный к нему встревоженный голос друга – Осляби.
- Илюха! Илюха! Ты как? Жив?!
- Какой он Илюха? Это ж отец Александр, - прогнусавил кто-то.
Илья-Пересвет бросил на крестового брата последний гаснущий свой взгляд.
- Алешка, - выдавил он из своей пробитой груди последний воздух. – Наша взяла. Передай владыке Сергию…
Но лицо Алешки-Родиона перекрыл холодный мрак. Пропало вообще всё.
* * *
Один ли миг минул, час, век, либо целая тысяча лет? Это Пересвету было неведомо. Но вот мрак отодвинулся, будто чья-то рука отдернула плотную занавесь. В глаза Пересвета устремился ярчайший солнечный луч, а по этому лучу прямо с неба к нему ехал верховой. Он был на белом, долгогривом коне, закованный в сияющие белые латы. Из-под высокого русского шлема по плечам богатыря раскинулись длинные седые волосы. Сбоку седла висело копье, рожном глядевшее в землю.
- Святогор? – предположил Пересвет, со вниманием разглядывая одухотворенное лицо воина.
- И ты здрав будь, заступник земли Русской, - как-то ворчливо ответил Святогор.
- Ах, да, да. Здравствуй!.. – поправил смущенно себя Пересвет. – Только раньше ты был от земли до неба, так? А теперь стал моего роста…
- А может, это ты, Илья Иванович, стал моего роста? – спросил Святогор, продолжая хмуриться.
Илья-Пересвет поспешно оглядел сам себя. Он сидел на коне среди чистого поля. Куликова поля. Но конь стоял не на земле, а прямо на воздухе. Стоял прочно, будто на твердой почве. Задумчиво пошевеливал ушами. Это был не тот конь, на каком Пересвет-Илья ринулся в бой с Челубеем.
- Сивко-Бурко! – радостно и растерянно воскликнул наш богатырь, гладя верного и утраченного друга по шее. – Ты ко мне с Того Света пришел?
Он снова поймал на себе укоризненный и теперь даже насмешливый взгляд Святогора.
- Ты хочешь сказать – это я ушел на Тот Свет? – всё еще недоумевал наш богатырь, но постепенно мысли его прояснялись. – Ну, конечно! Да, так и есть. И ты, Святогор, встречаешь меня у входа.
Святогор закивал и улыбнулся.
- А как же так? Почему именно ты? Почему только ты? Много лет я думал, что в сей миг меня встретят мама, бабушка, отец… Настя… где они все? Почему теперь не здесь?
- Ты всегда думал обо мне, - ответил Святогор. – Искал у меня подмоги и совета. Вот я и приехал встретить тебя. А к твоим родным – провожу.
- А… сын? – вдруг робко спросил Илья. – Сын мой… Которого я на Воже… Он тоже здесь, с моими родными?..
- Нет, - Святогор вздохнул печально. – Не здесь он. У Тан-батыра на Земле была иная вера.
- Да быть такого не может! – загорячился Илья. – Если сын мой – русич природный – какая иная вера?.. разве, языческая. В Ярилу… В Велеса.
- Нет, - покачал головой Святогор. – В Аллаха и Магомета.
- Да и имя-то какое, - продолжал недоумевать Илья. – По мне, Тан-батыр – и не имя ни хрена…
- Не бранись тут, заступник земли Русской! Или Бог от тебя отвернется… и я уеду. У сына твоего хорошее имя было – токмо ордынское. Тан-батыр – Заря-богатырь. Правда, сначала, было, Настя его Васильком нарекла. Но с волками жить…
- По волчьи выть, - закончил Илья, смиренно понурив голову. Он хотел тронуть повод.
- Погодь! Посмотрим, чем окончится битва, - придержал его Святогор.
И тут до Ильи дошло, что они находятся где-то в вышине, почти у самых облаков. А там, внизу, пред ними, как на ладони развертывалась Куликовская битва – великая, каких досель не бывало на Святой Руси. Сотнями, тысячами гибли русские и ордынские воины. Илья видел, как, порубив восьмерых татарских джигитов, пал в Сторожевом полку «невиданный и неслыханный богатырь» Фома. Видел, что Сторожевой полк был вырезан басурманами весь, до последнего бойца. Вступивший в бой Большой полк тоже люто истекал кровью. Где-то там, неотличимый от простых воинов, в немудреных латах без всякой золотой чеканки бился сам Дмитрий Иванович. Под знаменем же с ликом Спаса и в злаченой княжьей броне стоял приближенный Дмитрия Ивановича – Миша Бренок. Может, князь московский и сам бросил туда жалостный взгляд, когда Мишу разрубала пополам кривая вражья сабля…
- Аррр! – взревел в тот миг удачливый косоглазый. – Русского коназа убил! Кху-кху! Уралан!
Но сей же миг обрушился ему на спину с громадным двуручным мечом один из самых лихих княжих кметей – Семён Мелик. Лишь кровавое месиво осталось от татарина.
Впрочем, спустя недолгое время, и Семён был порубан четырьмя саблями в жуткие лоскуты.
- Здорово те, Илья Иванович! – окликнул нашего богатыря вблизи знакомый голос.
Это подъехал к нему только что погибший богатырь Фома.
- Здравствуй, брат набольший, - смеясь, молвил Илья. – Что – больно тебе помирать было?
- Ничуть, - ответил Фома. – В детстве, помню, молотком по пальцу саданул. Света не взвидел. И потом ноготь сходил – долго болел. А тут – я даже не сразу понял, что помер.
«Счастливый», - подумал почему-то Илья.
- Вот, направляясь в царство Божие, решил с тобой хоть словом перекинуться, - говорил Фома.
- Ты попадешь, - уверенно произнес Илья. – А битву досматривать, что ли, не станешь?
- Чаво там смотреть? – хмыкнул Фома. – Крови не люблю видеть. А русские победят. Они всегда побеждают.
Так говорил этот странный человечек, только что разрубивший пополам восьмерых врагов.
А внизу Большой полк уходил в вечность. Вот, прорубаясь к окруженному Ивану Колотилову, получил саблей по лысой голове Касьян, и вместе со своим скелетом-конем почти сразу оказался рядом с Ильёй и Святогором.
Поверженный Касьян жадно смотрел на битву, страдая за каждый удар Ивана, не дошедший до цели.
Внизу Ослябя получил рану в бок и бился, зажимая её одной рукою.
- Ах ты!.. – выдохнул Касьян. – А я и помочь ему не смогу. Не меньше трех часов мне тут куковать.
- А потом что? – спросил его Илья.
- Вестимо, что. Потом обратно, на Землю. Только битва уже кончится.
Илья недоуменно посмотрел на Касьяна, затем на Святогора, и опять на Касьяна.
- Это что же? И всем – так? И мне?
Святогор молчал.
- Чудак ты, - ухмыльнулся Касьян. – Забыл, как в народе меня зовут? Кощеем Бессмертным. Значит, в Святогора веришь, а в меня – с которым вместе в остроге сидел – не веришь?
- Прости, - смутился Илья.
Ивана Колотилова свалили тоже. Он лежал мёртвый на спине, разбросав широко руки. Окровавленный молот его валялся рядом. Души его не было видно нигде.
- Не верил в Бога паренек, - объяснил это товарищам Касьян. – А всякому дают по вере его.
Куликово поле заливали всё новые волны ордынской рати. Вот-вот, и поглотят те волны последних сражающихся русских. Вот-вот, и рухнет Русь.
- Тут один только что сказал, будто наши победят, - волнуясь, пробормотал Илья, жаждущий хоть какого-то подтверждения сему. – Что они всегда побеждают…
- Так и есть, - кивнул Касьян без сомнения. – Они всегда побеждают там, где за добро бьются. А на Куликовом поле Русь стоит за свободу. Не писано ей поражение здесь.
- Эх, Ильи Муромца нет! – вздохнул наш Илья. – А и здесь он отчего-то меня не встретил? Почему так? Святогор – здесь, а Ильи-Муромца – не видно? Я всю жизнь в него верил. Многие подвиги его повторил.
- Да жив твой Муромец, - объяснил Касьян. – Нет смерти ему… Вон, вишь, как бьется? – Касьян широким жестом показал вниз. – Ух, пошел, пошел батюшка!
Из Зеленой дубравы стальной лавиной плеснул Засадный полк. Впереди вихрем несся князь Владимир Серпуховской, за ним махал светящимся Мечом-Татем Боброк. Усталые татары, дорубавшие последних, как им казалось, русских у Непрядвы, ошалело обернулись назад. Смерть заглянула в их узкие глаза. Лицо Мамая на Красном холме из желтого сделалось зеленоватым.
- Похоже на победу! – улыбнулся наш герой. – Но где же, где здесь Илья Муромец?.. Я шел с войском от Троицкой Лавры, а его не увидал.
- Ты и сейчас прямо на него зришь – а не видишь, - казалось, потешался над ним Касьян. – Самого простого понять не способен.
- Да говори же, где он?! – рассерчал Илья.
Касьян вздохнул.
- Слишком велик Илья Муромец, чтобы быть ему единым человеком…
- Что сие значит? – волновался Илья, но уже догадывался.
- Не было одного такого бойца, - изрёк Святой Касьян напрямую. – Весь русский народ – Илья Муромец. О русском народе и былины про Илью говорят.
- Во как?.. – понявший всё Илья-Пересвет что-то померк и выглядел разочарованным.
- Сказал, как есть, - развёл руками Касьян. – Изменить тут ничего не могу.
- Поехали, друже, - положил Илье-Пересвету руку на плечо Святогор. – В Царстве Божием заждались тебя.
Илья лишь пожал Касьяну десницу на прощание.
- Ты счастливый, - вздохнул Илья. – Тебе обратно, на Землю вернуться можно.
- Кому ведомо – счастье ли сие? – пробормотал Касьян.
- Если честно, я хотел бы быть таким, как ты, - признался Илья-Пересвет.
На это Касьян лишь широко улыбнулся.
- Поживи с моё, - только и ответил. – Будешь.