Толстого били втроем. Топтали суставы рук, пинали по ребрам, с разбегу прыгали на распростертое на земле тело. Старший из нападавших все время норовил попасть в лицо ботинком на толстой подошве.
Толстый лежал на животе, плотно прижавшись к сухой, еще не смоченной первым дождем земле. Он закрывал голову обеими руками. Под ребрами у него что-то хлюпало, а серый школьный пиджак вздрагивал в пыли вместе с грузным телом.
Врагов было трое.Круглому едва стукнуло пятнадцать, Гене было чуть больше, а младшему хулигану не исполнилось еще и четырнадцати.
Летом и зимой Круглый ходил в старой кожаной куртке, нарочито хромая, раскачиваясь, как бывалый моряк. Это была его маска. Моряком он был не счастливым. Мать лежала в параличе. Отец пил.
Как все несчастные, Круглый очень стыдился своего несчастья.
Зло судьбы он вымещал на Толстом: бил его со всей серьезностью, на какую только был способен.
Гена жирный, мордастый, с могучими плечами и душой потерявшейся собаки. Всю свою недолгую еще жизнь он искал хозяина, более сильного, жестокого и наглого, чем он. Искал того, кому можно было безоговорочно подчиниться и служить преданно, безропотно, с любовью.
Сейчас его хозяином был Круглый. Служить надо было ему.
Вдруг, точно опомнившись, все трое отскочили от лежащего. Несколько мгновений они смотрели, как тяжело и неловко ворочается в пыли большое тело, слушали, как стонет жертва. Потом снова, не сговариваясь, словно повинуясь безмолвному приказу, снова бросились вперед, как волки на поверженного лося.
«Добей его!» — крикнул кто-то. Круглый шумно выдохнул и изо всех сил ударил распростертое тело носком ботинка.
Удары сыпались на Толстого со всех сторон. Вдруг он перестал их замечать, словно все происходило не с ним, а с кем-то другим. Толстый больше не слышал ни топота ног, ни своего тяжелого дыхания. Он слушал трели птички, которая, радуясь весне, легко, светло и беззаботно пела на росшем неподалеку тополе,
У птички было радостно на душе. Суета и безумие людей не привлекали ее внимания. Она торопилась жить. Жить весной прекрасно!
Толстый стал медленно подниматься. Так встают пьяные: сначала на колени, потом на левое колено и ступню правой ноги. Потом на обе ступни, отталкиваясь от земли руками. "Троица" уже устала от него и не мешала ему вставать.
Он огляделся. В овраге по-прежнему никого не было. По склону вдоль дороги бежали две собаки. У тополя лежало круглое бревно. Хорошее такое бревно! До него было метров пятнадцать, не больше.
Вдруг Толстый неожиданно быстро затрусил к дереву, ловко схватил бревно и ринулся обратно, к опешившим троим.
Он не испытывал ни ярости, ни злости. За все шестнадцать лет своей жизни он ни разу не рассердился. Ни на кого. Ни разу! Даже сейчас злости в нем не было, хотя рот заполнился кровью от разбитых губ и десен, и очень ныли ушибленные кости. Толстый знал, что нужно восстановить справедливость, наказать мерзавцев… Кроме него, тут некому было это сделать.
Первым получил бревном по плечу Гена. Круглый увернулся, но следующий удар настиг и его. Хулиганы разбежалась. Откуда-то издалека лениво прилетел камень.
«Мазло»! — устало прошептал Толстый и отбросил бревно.
Он побрел прочь из оврага, пыхтя, волоча ноги и сплевывая кровь изо рта. Тяжело стучало о ребра сердце…