Jrascimini et nolite peccare (лат.) –
гневайся, но не греши.
1
В тот день я была в городе. Не помню уже за чем именно, но мне понадобилось съездить в универмаг за покупкой. А может, поездка эта была невидимой причиной всего того, что произошло?..
Выйдя на улицу и глянув на остановку, я решила пойти пешком – народу на ней толпилось много, а автобуса не было видно. Не люблю без дела простаивать – потому больше хожу, чем езжу. А сегодня и вовсе тянуло развеяться: мне обязательно нужно было дать себе физическую нагрузку, чтобы «выпустить пар», накопившийся во мне. И все из-за мужа!.. Но все по порядку… Хотя какой там порядок, если на душе муторно!
Наверное, нужно сказать два слова о себе… Зовут меня, как вы знаете, Светик… То есть, Светлана. Дети называют Светланой Егоровной, коллеги: просто по отчеству – Егоровной; но это в официальной обстановке. А вообще все Светиком зовут почему-то… Работаю я тренером по легкой атлетике, а точнее – по бегу. Может поэтому ношусь как угорелая по городу: из дому на тренировку, с тренировки в магазин, из магазина домой… а через пару часов все заново… А еще школы надо обежать: новеньких высмотреть, с прогульщиками поговорить; а дети безвольные нынче – ничего не хотят! Когда еще раскушают спортивный хлеб!.. Да и свое дитя дома не лучше – лежит на диване с газетой… Ладно, все по порядку… договорились!..
Мне, правда, в охотку такая беготня, не люблю сидеть на месте. Видимо гены сказываются: родители у меня страсть к движению имеют и меня приучили. Да и недавние тренировки не забываются: ноги просятся в бег, как у танцора – в пляс. Движение и душу больную вылечит, и мысли дурные отгонит, и на деловой лад настроит.
…Про мужа я хотела… Да что про него! В общем-то, муж как муж, только не целенаправленный вовсе, безвольный порой.
В некотором роде мы – коллеги. Но если мне нужно найти способного ребенка, уговорить, чтобы пришел на тренировку, заинтересовать работой да поддерживать этот интерес в течение нескольких лет, то мужу, Сергею моему, все на тарелочке преподносится. Он учитель физкультуры у меня, приходит на все готовенькое: спортзал забронирован, дети, если не придут на урок – так заставят прийти, только посвистывай в свисток да упражнения давай. Ни результатов высоких не требуют, ни лишних забот нет: отвел уроки – и домой. Писанины только много ненужной – это признаю: впечатление, будто на бумаге работаем, а не в спортзале. Правда, я не смогла бы в школе работать – не по мне это! Творчество к минимуму сведено. Скучно…
Может из-за школы он такой нерешительный и в жизни?.. Эта его нерешительность была бы сносной, если б была от случая к случаю, но чувствовать на себе каждый день ее – порой невыносимо.
Три года назад мы строили дачу: так себе – небольшой домик… Основную работу нам сделали, а вот за отделку взялись сами – денег лишних нет платить работникам. Так он, представляете, ни одного гвоздя не вбил без того, чтобы не посоветоваться десять раз со мной. Поначалу мне льстило, что муж учитывает мое мнение, а потом я поняла, что это – обычная нерешительность и неумение взять ответственность на себя. У нас и так проблем хватало, а тут еще это!
Точно так же дома... Переспросит несколько раз, уже сойдемся на чем-то, а через пять минут снова прежнее: так как будем делать – так или этак?.. «Муженек, – говорю, – делай, как знаешь, мне всяк хорошо, лишь бы сделал!»
Но даже не это главное. Важно другое… При его нерешительности мое раздражение было поверхностным: одену кроссовки, промчусь с десяток километров – и полегчает… Но был у него недостаток гораздо серьезнее, который задевал меня за живое… Договоримся мы куда-то пойти бывает. Причем, стараюсь прислушиваться к его мнению; ведь порой, не глядя на несобранность, он бывает напорист, как бычок. Решит он, значит, одно, а к вечеру, когда уже соберемся, вдруг выясняется, что идем мы совсем в другое место. И при этом он наивно заявляет, что первоначальный уговор был именно таков. А когда я в недоумении уставлюсь на него, так еще добавляет, что это я так постановила… Самое интересное (да какое интересное… самое дурное!), что он искренне верит в то, что говорит, напрочь позабыв первоначальный договор.
Поначалу мне казалось, что он шутит так или, на худой конец, юлит. Но потом заметила, как при этом будто бы меняется его сознание и передо мной предстает вроде как другой человек: он мыслит по-другому и делает по-другому, а меня просто ни во что не ставит, перевернув все с ног на голову. Я даже пугалась по-первости его перевоплощений…
Вот и в тот злополучный день произошло что-то подобное. Все, что скопилось за последние месяцы во мне, – чуть не прорвалось наружу. Я силой сдержала порыв гнева и выскочила на улицу – чтоб только не наломать дров!
* * *
Я неслась по городу, не замечая где нахожусь. Мысли были об одном, а в душе безудержно бушевало пламя гнева, гнева на человека по-свински поступившего со мной. И если раньше в подобных ситуациях я могла контролировать свой пыл, то сегодня, казалось, меня проняло до самой последней клеточки. Всего в один момент я яростно возненавидела этого человека. Чувство безотчетной злости не утихало во мне.
В общем-то, я была довольна, что сдержалась и не закатила скандал дома. Но гнев, бушевавший во мне, урезонить не удавалось. Да и не хотелось!.. Я понимала, что в сложившейся ситуации муж не прав, и была близка к отчаянию, в котором всей сущностью своей чувствовала, что готова стереть его с лица земли.
Если б я только знала, чем это могло обернуться!..
В возбуждении я не заметила, как оказалась у подножия Голгофы… Это один из высоких холмов, на которых расположен наш город. Его назвали так в народе за крутизну склонов – даже машины переключались на первые передачи, вползая на него. Все так и говорили: «Встретимся на Голгофе… Вчера ходила на Голгофу… На Голгофу новую совесть завезли; ты успела купить?» И никто из местных не удивлялся простонародному названию местности. И не обращал внимания на фразы, подобные последней, потому что все знали, что на Голгофе пристроился небольшой городской рынок, на котором торговали качественным товаром, завезенным из-за рубежа. Этот товар и называли «совестью», в отличие от посредственных товаров, производимых у нас. Вот и выходило, что, только попав на Голгофу, можно было приобрести качественную и полезную вещь.
Вы не думайте – я не намекаю ни на что; ведь я, как и любой житель нашего города, привыкший к местным названиям, не вкладываю никакой подоплеки в свой рассказ о шмотках. Это несведущему приезжему может почудиться что-то крамольное в моем повествовании, но никак не нашим горожанам. Мы привыкли к тому, что есть.
Впрочем, я совсем не про то!.. Думы мои – о другом…
Подлетев к Голгофе, я стала подниматься на нее по крутому склону. Улица, к тому же, шла не прямо, а петляла, и в то время как автобусы глухо урчали и испускали клубы черной гари, медленно вползая наверх, – я словно летела на крыльях.
«Это наглость!.. Это несправедливость!..» – клокотало во мне после инцидента с мужем. И в тот момент, когда мое возмущение, достигнув апогея, готово было разорвать весь мир на клочки, наперерез мне вдруг пронеслась Ирина – бухгалтер спортуправления. Женщина она была свойская, всего на несколько лет старше меня, и когда мне приходилось забегать в управление с отчетом о командировках, мы частенько болтали с ней.
(Теперь, когда после того дня прошло много времени, я понимаю, что Ирина невольно оказалась самой настоящей спасительницей для меня. Тогда же мы просто остановились, не зная о чем заговорить. Я была не в себе. Но и моя знакомая – я все же умудрилась заметить – тоже, казалось, пребывала не в духе.)
– Ты какая-то не такая!.. – неуверенно произнесла Ира.
– Да так… дома! – отмахнулась я рукой. – А у тебя как дела? – мне совсем не хотелось говорить о себе, и я думала, что мы обойдемся парой ничего не значащих фраз.
– У меня – нормально… Вчера вот юбилей Кириллыча справляли… – как-то неуверенно произнесла она.
– Точно, это же ему пятьдесят стукнуло, – вспомнила я.
Кириллыч – это наш новый государственный тренер по области, которого многие недолюбливали, но к юбилею которого так тщательно готовились. «Никто не ожидает собственного дня рождения с таким нетерпением и любовью, как дети и начальники!» – вспомнила я чьи-то слова.
– Ну и что же, как отгуляли? – машинально поинтересовалась я, хотя мне вовсе был не интересен ни этот человек, ни его день рождения.
– Как сказать… – призадумалась Ирина. – Поначалу здорово было: поздравления, шуточные стихи, песни, гармошку Семеныч захватил – он, оказывается, виртуоз!.. И как только во вкус входить начали, – тут и случилось… Мужчины вышли на улицу покурить. Завьялову, тренеру по футболу, – ты его знаешь, – неожиданно стало плохо. Вызвали «скорую»… Не успела… Прямо на крыльце умер, – сердце!.. А потом, пока врачи возились, милиция приезжала, – время прошло. Многие разошлись. Оставшиеся сели за стол, пытались продолжить праздник. Да куда уж там!.. Настрой не тот. Так и разошлись…
Что-то неожиданно встревожило меня; голова пошла кругом. Я попыталась сообразить: что же это точит меня? – но так и не разобралась.
– Ладно, Ирина, пойду, – пробормотала я и двинулась дальше.
Словно во сне пребывала я в эти минуты. Ни город, ни прохожих я не замечала. Во мне жило нечто иное, связанное не с окружающей реальностью, а с некой невидимой действительностью, которая постоянно меняется и по-разному владеет нами – в зависимости от нашего настроения.
Внезапно я непроизвольно остановилась и, кажется, даже застонала, – схватилась рукой за дерево. У меня промелькнула мысль, которая была вовсе не мыслью, а непосредственным ощущением того, что есть на самом деле. Она, мысль, была какой-то чистой, незапятнанной и потому казалась светлой и радостной. Явилась она неожиданно, «из ниоткуда», и овладела мной… И тут уже заработал мой мозг, отчетливо и строго с логикой преподнося картины прошлого.
Я вспомнила три, не связанных между собой, случая из своей жизни, которые (каждый в свое время) заставили меня сильно задуматься, и которые теперь мгновенно сложились в одну единую гармоничную мозаику. Они, словно зерна выспевшего подсолнуха, заняли свое законное место, после чего меня осенила догадка, которая смутно терзала раньше, а сейчас стала убеждением – итогом не размышления, а внутренней стопроцентной уверенности.
2
Лет семь назад, когда я только еще начинала работать после окончания института, произошел один неприятный случай.
Кроме самих тренировок по легкой атлетике, раз в неделю мы ходили в бассейн. И небольшой манеж, где мы бегали, и сам бассейн принадлежали общеобразовательной городской школе. Нам было удобно на этой базе – не нужно было разъезжать по всему городу; да и школе было выгодно: я тренировала детей, которые учились здесь же, и они давали зачетные очки школе на общегородской спартакиаде. У меня наладились неплохие взаимоотношения с учителями физкультуры, которые сами старались привлечь к спорту перспективных детей, отсылая их ко мне. И директор шел навстречу, давая время и место для наших занятий.
Я тогда была горячая, неугомонная: хотелось охватить всех и всем. На собственном опыте познав, что такое настоящий спорт, мне не терпелось вырастить своих чемпионов. И дела шли неплохо: уже в первом наборе попались талантливые дети. Я четко представляла – что делать; и каждая тренировка была, как праздник: радостная для меня и для воспитанников... Были и середнячки, и даже слабые ребята, но и им я уделяла внимание. Каждому давала то, что ему полезнее: способные работали на результат, слабых же подтягивала физически, болезненных просто старалась приучить к занятиям на улице в любую погоду… В общем, времени, сил и желания с лихвой хватало на все…
Однажды мы занимались в бассейне. Кто посильнее – «наматывал» километры; кого-то учила плавать; для других придумывала игры на воде.
Под конец тренировки, как обычно, мальчишки попросились попрыгать с вышки.
Я стояла посреди бассейна, следила за прыгунами и одновременно – за оставшимися на мелкой части.
Один мальчик впервые взошел на трехметровую вышку и все никак не решался спрыгнуть. Я наблюдала за ним, громко подбадривала. Он то подходил к самому краю и, казалось, вот-вот оттолкнется, то сконфуженно отходил в сторону.
Тогда я поднялась на вышку и, стараясь помочь ему справиться с боязнью, предложила:
– Давай мне руки и держись крепче: спущу тебя ближе к воде – так быстрее освоишься. – Я помнила этот прием с детства, когда нас, таких же несмелых, тренер учил прыгать в воду.
Мальчик крепко уцепился за мои руки. Я присела – его ноги оказались совсем близко от воды. Сам он косился вниз, и теперь, было видно, не так боялся высоты.
– Отпускай! – скомандовала я. Мальчишка нерешительно разжал руки, я резко оттолкнула его – он плюхнулся в воду… Вынырнул с испуганным, но счастливым лицом: надо же – впервые в жизни прыгнул с вышки!..
– Теперь сам попробую, – заявил он, поднимаясь на вышку снова, и я поняла, что на этот раз он действительно справится с собой.
Вновь вернувшись на свое место, я по привычке пересчитала детей... Девять!.. Я пересчитала еще раз, думая, что ошиблась… Снова девять!.. Черт, что такое!.. Я вновь лихорадочно начала считать, стараясь охватить взглядом всех: кто прыгал и кто оставался в воде… Девять!..
Взглядом мой стал бегать по всему бассейну.
– Настя… где Настя?.. – нервно переспросила у детей.
И тут, через не совсем прозрачную воду я увидела тело девочки, сползшее по покатому склону с мели на глубину. Не очень хорошо умея плавать, она, видимо, незаметно для себя подошла близко к глубокому месту и поскользнулась.
Дыхание мое перехватило. Инструктор, предположив неладное, уже подбегал к нам. По моим глазам он все понял и, не раздумывая, нырнул в воду…
Девочку спасли. Правда, она пролежала несколько дней в больнице.
Я искренне переживала, представляя, каким мог быть исход.
Мы разговаривали с родителями Насти. Они разобрались в ситуации, и – стыдно признаться, – видя мое неподдельное страдание, даже успокаивали меня. Единственное, по обоюдному согласию мы решили, что не стоит больше испытывать судьбу: девочке лучше оставить тренировки, ведь на первом же своем занятии она неловко приземлилась за барьером и сломала руку, а теперь еще это!..
Но на этом дело не закончилось.
Директор школы, в которой находился бассейн, посчитал, что должен принародно отреагировать на случившееся. Он собрал нескольких человек, так или иначе причастных к происшествию, и устроил показательное выступление под названием «реагирование администрации», – иначе это назвать не могу.
Я слушала его дежурные фразы, отвечала на вопросы и видела холодного, равнодушного чиновника, которого интересует собственное положение, но никак не здоровье девочки, не состояние изволновавшихся родителей, и не моя душевная боль.
Еще раз мне пришлось в мельчайших подробностях рассказывать о происшествии. Я прекрасно понимала, что виновата в случившемся; но виновата «по стечению обстоятельств»… Но я чувствовала себя невиновной в том смысле, что не была безалаберной и невнимательной «на воде» – постоянно следила за детьми, пересчитывая их. Но директор не обращал внимания ни на «логическую правильность действий», ни на саму беду. Ему было глубоко наплевать на все это! Главное – выставить меня виновной.
В течение нескольких дней я глубоко переживала холодную несправедливость с его стороны. Сам случай как бы отошел на второй план, и я, желающая видеть в людях их искренние чувства, была возмущена формальностью его поведения. Да он просто не любит людей! – клокотало во мне… Несмотря на всю трагичность ситуации, я не сникла; у меня хватило сил остаться стойкой и назвать вещи своими именами. И хоть это вершилось у меня внутри, и ни с кем я не делилась своими выводами, – мне было достаточно и этого.
И вот тогда-то – и это главное, на что хочу обратить внимание во всей этой истории, – я впервые прочувствовала новое, необычное состояние, которое условно назвала «сила», или «сила возмущения»… Как будто разделяющая полоса прошла, на время отделив меня от привычной жизни. Новое состояние, не сравнимое ни с чем, было откровением, правдой, которую не утаишь ни под какими внешними словами и действиями.
Мне казалось, что в эти дни от меня исходит лавина испепеляющего негодования. Но негодования не громкого и не хаотичного, а справедливого, целенаправленного… Я не могу сказать, что сила эта была полностью моей. Казалось, она просто вошла в меня на время, – как словно бы кто-то действовал невидимой рукой через меня.
…Это состояние прошло… и забылось.
Но буквально через год произошла страшная трагедия, которая, в моем понимании, была тесно связана с происшествием в бассейне.
Директор школы, который так усердно распекал меня, давно готовился на повышение. И в это время одна из старшеклассниц его школы (по случайному совпадению (или нет?) ее звали Настей), из-за несправедливого отношения к ней директора, сбросилась с крыши девятиэтажного дома, в котором он жил. К несчастью, девушка не смогла найти ничего лучшего, как отомстить ему таким способом.
Газеты написали об этом ужасном случае. Директору пришлось перейти в другую школу рядовым учителем. Карьера его оборвалась…
После этого я встречала его не раз – отпустившего бороду и скрывающего глаза под широкополой шляпой. Это был изменившийся, притихший человек.
Вот тогда-то я впервые серьезно задумалась над житейскими «стечениями обстоятельств». Словно хватая связующую нить за ускользающий конец, я по-простому соединила два этих эпизода: раз директор не захотел признать моего искреннего переживания и раскаяния (перед собой, в первую очередь), то получил в отместку то же: прочувствовал все на себе. И еще: во мне поселилось предположение, что последний случай с директором и взрослой девушкой Настей напрямую зависел от моего состояния возмущения в те дни, когда мне ясно увиделась вся наигранность «заботы» директора школы после случая в бассейне с маленькой Настей.
3
Представляете: вспомнив тот случай, я не заметила, как оторвалась рукой от дерева? Мне даже показалось, что я всем телом оторвалась от земли. Моего сердца внезапно коснулось невидимое сильное крыло. Еле осязаемое и мягкое, оно, тем не менее, явно существовало. Подхваченная порывом ветра, я словно взлетела, и теперь носилась над Голгофой, лихорадочно выискивая что-то. Я сама еще не понимала – что ищу?.. но точно знала: я найду ЭТО… Мои мысли беспорядочно роились; я заглядывала в разные уголки своей же души; но верное направление уже было задано им, мыслям, и, собирая в пути зерна крохотных озарений, догадок, пониманий, они обязательно должны были вывести к чему-то главному. И в этом полете мысли – временами успокаивающейся, временами вновь разгорающейся – чувствовалась беспредельная мощь, передававшаяся всему моему телу. К тому же, во мне зарождалась неясная мелодия, с каждой минутой звучавшая все четче и осознанней. И теперь все мои действия подчинялись ей. Охваченная все нарастающим вдохновением, мне казалось – я облетаю свой город.
…Очнувшись от непонятного сна, я свежим взглядом посмотрела на мир.
О серый угол дома терлась кошка. Видимо ей было приятно, и она оскаливала тонкие острые зубы, щурясь от удовольствия. Сплошное, затянутое небо неожиданно прояснилось: в одном месте в облаках образовалась прореха и на город легли сдержанные лучи ноябрьского солнца. Засыпающие, примолкшие деревья тут же преобразились. Три воробья, прыгая в ветвях, и вовсе оживили картину. Жить стало веселее, и даже появился смысл в будничном существовании.
Шагалось легко. Подошвы новых кроссовок приятно пружинили, словно я совершала пробежку по лесной тропинке с толстым слоем хвои.
Дома, окна, магазины, люди, машины… все это казалось таким понятным, естественным… а еще – зависящим от меня!.. Не я была в городе, а город был во мне. Моя любимая Голгофа послушно стелилась мне под ноги.
4
Второй, из трех случаев, произошел какое-то время спустя. И теперь он с прежней силой всплыл в моей памяти…
В то время, когда мы с мужем строили дачу, приходилось многие материалы покупать по объявлению, с рук, – как правило, это обходилось дешевле.
Нам везло: как только подходил к завершению один этап работы, каким-то чудесным образом находились нужные материалы для следующего. Пока зашивали фронтоны, мы потихоньку копили деньги на доски для пола и потолка. Занявшись полом, собирали средства для внутренней отделки. Так одна работа плавно следовала за другой, и мы без простоя продвигались в строительстве.
Но вот подошло время приобретать рамы. И опять, как по мановению волшебной палочки, вроде бы подоспел подходящий вариант. У Сергея нашелся какой-то знакомый, обещавший «дешевую некондицию».
Пришло время забирать рамы, но что-то не сошлось, и мы остались без них, хотя знакомый все обещал и обещал подвезти их… Так повторялось несколько раз.
Я, наивно привыкшая верить тому, что говорят, в толк не могла взять, что есть люди, помогающие только на словах. Не знаю, может это Сергей был в чем-то виноват со своим подходом к делу, но после нескольких осечек я возмутилась: человек обещал, почему же не держит слово?..
Один раз, кажется, было уже все улажено: муж выписал машину и поехал за рамами. А вечером вернулся ни с чем.
– Так что это за знакомый! – возмутилась я, не умея принять таких людей в свое сознание.
Муж рассказал подробнее о человеке, обещавшем дешевые рамы. И тут я поняла, что слышала о нем. Он жил на окраине города, в рабочем поселке, и работал на пилораме бригадиром.
– Так мне Людка, наверное, про него рассказывала! – догадалась я. – Нашел к кому обращаться!.. Ты обещал ему «сверху», как мы договорились?
– Конечно!.. И он не требует больше.
– Значит, мало сулил. Он ничего не будет сам просить до тех пор, пока твое «сверху» не сравняется с государственной ценой. Его же полгорода знает!..
И тут, как словно бы нас подслушивали, раздался телефонный звонок. Я подняла трубку. Это был он – знакомый, дядя Миша.
– Здрасьте… Дядя Миша говорит… Девушка, не получается с оконными рамами… Мне, вообще-то, Сергей нужен – сюда попал?.. – монотонно, без выражения пробубнил голос.
Меня словно ведром воды окатили… «Да бог с ними, с этими рамами, – думаю, – не в них дело! Времени жаль, а больше – обманутых надежд. Ну почему люди такие попадаются!»
И меня понесло… Не со злостью, нет, – с огромным возмущением высказала я все, что думала о нем…
– А рамы не нужны нам больше. Спасибо за участие! – и положила трубку.
И вновь, как когда-то раньше, ощутила я не свою «силу» и собранность в мыслях. И вновь она была неосознанно направлена мной на человека…
На следующий вечер Сергей удивленно сообщил, что рамы доставлены на дачу.
– Он сам позвонил мне и сказал, что завез их. После работы мы съездили с приятелем на его машине – действительно, стоят за домом.
…Но дело было сделано. Через некоторое время, все от той же подружки Людки я узнала, что у дяди Миши погиб сын. Ему стало плохо, и он упал прямо на траву в скверике по пути домой. Врачи говорили, что с полчаса он еще был жив, но проходившие мимо люди – кто принимал его за пьяного, а кто просто делал вид, что спешит по своим делам.
И снова, как и тогда, с директором школы, у меня возникло стойкое чувство непонятной причастности к этой трагедии.
5
Я уже почти поднялась на холм. Еще пару автобусных остановок пройти – и я у цели.
Не задаваясь вопросом – что за цель преследую, я вновь окунулась в океан мелодии, звучавшей в душе.
«Моя музыка» лилась так явственно, что я даже оглянулась: откуда она доносится?.. А, поняв, что она действительно во мне, подумала: «Наверно так композиторы слышат свои будущие произведения».
На этот раз я плавно кружила над Голгофой, приспустившись к самой земле. Полет стал более осознанным и управляемым; и вела меня все та же «сила», проявленная сейчас более отчетливо, и ощущаемая как зов, влекущий в непонятное будущее.
Небо над городом снова нахмурилось. Накрапывал мелкий дождь. Прохожих стало меньше – все старались подъехать на транспорте. Звенели троллейбусы, набирая ход, перещелкивали длинными усами на стыках проводов. Напряженно гудели машины, взбираясь в гору; шурша шинами, притормаживая на поворотах, скатывались к подножию.
На влажном тротуаре лежала маленькая растоптанная астра. На цветной осколок радостной жизни наступил черный ботинок закутавшегося в плащ типа. Ботинок чвякнул. Мне показалось даже, что нежная астра тихонько ойкнула… Затем ее продырявил острый каблук женской «шпильки» и странным образом угодил прямо мне в сердце.
Проходя мимо цветка, я обошла его стороной. Затем вернулась, огляделась, подняла расплющенные тонкие лепестки и бережно положила на газон, на траву, где умирающий цветок будет хотя бы ближе к своей родной стихии…
Одновременно в моем сердце жила щемящая любовь к пасмурному дню, к голым осенним деревьям, бездумно растоптанной астре, к людям – промокшим, невеселым людям, не знающим своего места в жизни; и в то же время эта любовь смешивалась с брезгливостью к ним – от их боязни жить честно. «Если человек боится жить, как же он будет умирать?.. Ведь это окажется еще страшнее!» – подумала я.
6
…И вот сейчас, когда мне неожиданно встретилась Ирина со своим рассказом о дне рождения Кириллыча, – этот, последний, случай довершил два предыдущих. Как недостающий патрон ложится в обойму, так легко и к месту вошел эпизод с юбилеем в мое сердце, взметнув мои мысли, мое сознание на неведомую доселе высоту. Я только прикоснулась к ней, к этой высоте, но и этого мгновенного касания оказалось достаточно, чтобы зажить совершенно иной жизнью. «Как мало нужно человеку, чтобы вознестись на гребень жизненного вдохновения! – думала я. – И как излишни становятся при этом обычные житейские умозаключения! Достаточно внутреннего ощущения уверенности в чем-то, чтобы принять новое положение без рассуждений и доказательств. Да и кому нужны доказательства! – только людям!.. В само наше сердце уверенность входит совсем другим путем. Ощущение верности – это не доказательство, и не логические ходы ума; это нечто гораздо более высокое и сильное… Жаль только – не видна эта жизнь, это состояние никому другому!.. Но ясное понимание, что такие состояния существуют – совершенно достаточно для нас. Как ребенок беспредельно радуется давно желаемой игрушке… как он не выпускает ее из рук – такую разноцветную и осязательно-существующую, – так и мы, наверное, можем бесконечно восторгаться скрытыми силами, время от времени пробуждающимися в нас и делающими наше будничное существование осмысленно-наполненным и счастливым».
Тот, третий случай, полностью раскрыл мне глаза. И теперь у меня не оставалось никаких сомнений…
7
Несколько месяцев назад мой лучший воспитанник, Вадик Малеев, занял второе место на юниорском первенстве страны.
Само по себе это событие хоть и приятное, но рядовое. Дело в другом… Кто-то из тренеров на стадионе как-то спросил меня: «Ты почему, Светик, не шевелишься? Тебе что – не нужно, чтобы Вадик за границу съездил?»
– Причем здесь «заграница»? – не поняла я.
– Бумаги в Управление на него давно пришли. Разве не знаешь?..
Ничего подобного я не слышала и теперь была удивлена: приятно – оттого, что мой ученик попал в сборную; неприятно – потому что никто не сообщил мне об этом.
– Это же прямая обязанность Кириллыча!.. – возмутилась. – Почему же он не говорит ничего? – вновь снаивничала я, хотя давно знала мелкий чиновничий характер этого человечка.
– Беги, пока не поздно. Не знаешь, что ли, его: давно ваши бумажки где-нибудь в дальнем шкафу пылятся…
Сразу же после утренней тренировки я поехала в Спортуправление.
Кириллыч, всего несколько недель как назначенный на свою должность, оказался на месте.
Я распахнула дверь кабинета… Он чинно восседал за своим столом, на котором был идеальный порядок: отдельно – стопка листов, скрепленных канцелярскими скрепками; отдельно – ровно сложенные друг на дружку папки; пенал с ручками и карандашами – все один к одному… А напротив, ближе к углу, я мельком заметила прикрепленное на стене небольшое зеркало. Оно висело как-то неестественно неровно, и я с изумлением догадалась, что расположили его довольно правильно и с определенной целью: новоиспеченный гостренер, видимо, время от времени отрываясь от работы, поглядывал в него и со сдержанным восторгом любовался своим «исполнением новой должности». А так как зеркало находилось почти в углу – в красном, как назвали бы его в деревенской избе, – то вместе с отражением, видно, напоминало Кириллычу икону.
«Да-а!.. – изумилась я. – До такого додуматься не каждый сможет…»
Кириллыч, с нахмуренными бровями делавший вид будто пишет что-то, обернулся ко мне. Его лицо расползлось в приветливой улыбке, – ну просто душа человек! И даже те, кто понимали всю наигранность ее, не могли устоять перед «распахнутым сердцем» этого человека и зачастую растерянно улыбались в ответ.
– Здравствуй, Светик. Присаживайся… Что привело тебя к нам?
– Иван Кириллович, говорят, на Малеева вызов пришел… Я только сегодня узнала…
Кириллыч закатил глаза, будто припоминая…
– Ах, да-да!.. Была бумага… Сейчас, сейчас… Где-то должна быть. – И он стал рыться в ящиках стола, педантично выдвигая и задвигая один за другим, впустую перебирая содержимое папок, в которых лежали совсем другие документы.
Я стояла у него за спиной, читала наклеенные на папки названия и понимала, что в них никак не может оказаться нужной мне бумаги.
– Та-ак... здесь нет… Здесь тоже нет… Куда же она запропастилась?.. Погоди, Светик, сейчас поищем!..
Дошел черед до самого нижнего ящика. Я не отходила, внимательно наблюдая за пухленькими, холеными ручками Кириллыча, но мне казалось – я вижу его гнилую душонку…
Мельком взглянув на содержимое двух верхних папок, покоящихся в этом ящике, Кириллыч с виноватой улыбкой промямлил:
– Видишь, дорогая, здесь документа не может быть – это папки с прошлогодними отчетами о соревнованиях.
Но мой взор привлек уголок белой бумаги, торчавший из-под стопки в самом низу.
– А давайте между папками глянем, может там затерялся вызов? – настояла я.
Он нехотя приподнял тяжелую кипу и… достал вызов.
– Ой, действительно затерялся!.. Вот он, милый, здесь и лежит. А я-то подумал, было, что выбросили его по ошибке…
Я внимательно прочла бумагу: времени до выезда оставалось немного.
– И что теперь... что делать дальше?
– Документы нужно оформлять.
– Успеем?
– От тебя зависит.
Аккуратным почерком он написал на листке то, что нужно было собрать, и с умиленной улыбкой проводил меня.
…Когда мы оформили все перечисленное, оказалось, что он не досказал – нужна еще одна справка. А после – еще одна. Злость на Кириллыча постепенно нарастала. И когда, все же, мы с Вадиком и его родителями собрали весь пакет документов, оставалось еще время до отправки их.
Удовлетворенная, я отдала конверт с бумагами Кириллычу и… успокоилась. А зря!..
Прошло несколько дней. Мы с учеником ходили счастливые, усердно тренируясь перед поездкой в Германию.
Как-то на стадионе меня снова ошарашили:
– Так едет Малеев на матчевую встречу?
– Конечно! Все документы в управление уже отдала…
– Смотри, девочка, пролетите вы с поездкой! К нему же ходить надо и толкать в спину (имелся в виду Кириллыч).
Тут снова во мне шевельнулся червячок сомнения, хотя я никак не ожидала повторной наглости. И я вновь отправилась к гостренеру. До отъезда команды оставалось три дня.
Все той же милой улыбкой встретил меня Кириллыч. От сердца у меня отлегло… Но на мой вопрос – отправлены ли документы?.. он виновато скукожился:
– Светик, понимаешь, я отдал пакет секретарше; все документы она отправила, а про него позабыла. А потом – ты же знаешь – я болел, да и юбилей у меня в «Театральном» скоро – забегался я, затерялись документы…
У меня все клокотало внутри. Но я сдерживала себя – дело нужно было довести до конца.
– Но я поищу их… – засуетился он, видя, что я не ухожу. Вылез из-за стола и стал перебирать содержимое шкафов со стеклянными дверцами.
– Поздно уже… Чего искать! – холодно сказала я. – Да не ищите вы там, гляньте в нижнем ящике, – и я грустно ухмыльнулась, считая, что поездка сорвана.
Кириллыч выдвинул ящик стола и с самого дна его, где ранее лежал вызов, достал-таки злополучный конверт.
– Действительно… Виноват… Пойми, Светик, – секретарша… юбилей… Не получилось!..
– Когда документы должны быть в Министерстве? – довольно резко спросила я.
– Сейчас уже поздно. Сегодня последний срок, – и мышцы лица его выдавили «сочувствующее выражение».
Я глянула на часы: рабочий день подходил к концу.
Решительно взяв конверт из его рук, я направилась к выходу.
– Светик… Светлана Егоровна. Понимаешь – заработался... юбилей… «Театральное»…
Его льстивый голос в одно мгновение поставил точку в этом деле.
Я обернулась и холодно посмотрела на него. Я только посмотрела, но ничего не сказала вслух. Я только ясно и четко произнесла про-себя слова, которые навсегда врезались в мою память. «Я устрою тебе юбилей в «Театральном»!» – отчетливо, по слогам продиктовали мне.
Он вдруг неестественно сжался, как будто услышал мой внутренний голос, и в этом его порыве промелькнуло что-то нормальное, человеческое, так недостававшее этому существу. В одно мгновение преобразившись, внешне он предстал невыразительным, поверженным мужчиной; но из этого «безобразного» исходило нечто живое, естественное и даже, как мне показалось, прекрасное, что, впрочем, – я знала – очень скоро растает.
Сжав кулаки, я вышла из кабинета.
8
Обиду я не держала в себе. Этот случай просто оставался в памяти. Но не со злым умыслом: вспомнить и отомстить, а лишь как сухое напоминание о нашем человеческом несовершенстве.
Вадик все же съездил в Германию и достойно выступил там. Я сама села на поезд и с опозданием в один день доставила документы в Министерство спорта. Там пошли мне навстречу – приняли их.
Все прошло. Все позабылось. Осталось только тягостное впечатление о нашем главном тренере. Но я давно знала скользкий характер Кириллыча, и потому, столкнувшись вплотную с ним, не очень-то удивилась его действиям. Я только искренне хотела понять: чем руководствуются подобные личности?.. Сомневаюсь, что они рассеянны от непосильной нагрузки… В обычную лень тоже как-то не вписывается их поведение… У меня такое впечатление, что им просто нравится видеть людей беспомощными и зависящими от них. По крайней мере, мне всегда было интересно наблюдать нестандартные характеры со стороны, и я чувствовала себя при этом непричастной участницей событий.
И вот теперь, встретившаяся на Голгофе Ирина, своей новостью о сорванном юбилее Кириллыча в «Театральном» кафе, словно молнией пронзила меня.
Все эти три случая, как я уже сказала, в мгновение связались воедино, будто звенья одной разорванной цепи, и то, что я чувствовала раньше… что зародилось во мне как догадка, сейчас вмиг стало убеждением. Я так явственно ощутила приток той «силы», что, казалось, могла легко оторваться от земли и взлететь по-настоящему. По крайней мере, в сию минуту это не казалось неправдоподобным; и если бы такое чудо произошло с кем-то у меня на глазах, думаю, не удивилась бы.
Во мне сейчас легко уживалось два чувства. С одной стороны, мне было беспредельно жаль погибших людей: девушку Настю, сына бестолкового бригадира дяди Миши, знакомого тренера по футболу, умершего прямо на крыльце кафе… С другой, все мое нутро торжествовало от сознания свершившейся «справедливости». И директор школы, и дядя Миша, и Кириллыч конечно же не были бесчувственными идиотами, и каждый из них по-своему переживал личные трагедии. Но вот могли ли они связать эти случаи в своей жизни с тем, что происходило ранее?.. Видели ли они потаенную причину своих страданий?.. Думаю – нет!.. И уж наверняка даже не подозревали о той могучей «силе», которая просыпалась во мне, и с помощью которой я могла, незаметно для всех, «расправляться» с моими обидчиками. Мне кажется, скажи им об этом, то даже в этом случае не могли бы они воспринять всю жуткую правду подобного, а остались бы безучастными поверхностными наблюдателями «случайного стечения обстоятельств». Но не в этом дело… Мне так хотелось думать, что когда-нибудь, возможно не скоро, когда жизнь снова и снова напомнит имё о «силе», смогут все же они повернуться и прислушаться к ней. Но это дело времени… Сейчас же пусть все идет своим чередом…
Несмотря на, вроде бы, на неразрешимый вопрос, живший во мне: почему же расплачивались не они сами, а другие люди? – мне, все, же казалось, что настоящая расплата – не смерть невиновных, а прижизненное страдание виноватых… Кто знает, где пребывают сейчас те трое, которые своей гибелью заставили задуматься не столько над случайной смертью, сколько над праведной жизнью – тех, других троих?!. Мне кажется – это настоящие воины, неосознанно согласившиеся и подтолкнувшие к глубоким размышлениям кого-то. И я уверена: они сейчас в достойном месте… А если и не так, то они просто ничего не могут чувствовать, и им, по крайней мере, не так уж и плохо… Может это и не совсем нравственно с обычной человеческой позиции, но я, ощутившая в себе прилив «силы» и в неведении давшая ей ход, не чувствую каких-то угрызений совести. Мне спокойно не потому, что я безразлична, а потому что уверена: все должно было сложиться именно так… Во мне тогда жило тонкое, еле ощутимое желание показать неверность и, в какой-то степени, трусость поведения директора школы, дяди Миши, Кириллыча; и это выгодно отличалось от желания доказать свою правоту, которую, в ином случае, можно было бы назвать местью.
9
Окрыленная безудержной силой, чувством всемогущества, – под торжественные звуки труб и фанфар, звучавших во мне, я не заметила, как влетела на Голгофу.
Я была всего лишь человеком, и ощущение моей собственной причастности к невидимому управлению миром, появившееся совсем неожиданно и, видимо, ненадолго, не могли не вознести меня в своих же глазах. И я молча, незаметно для других, смаковала победу. Меня грело торжество «справедливости». Я оглядывала прохожих, и мне казалось, что я выше их ростом и потому смотрю сверху вниз. Нет, это не было зазнайством, это было искренней, но твердой любовью к людям; но и знанием своего, достойного места среди них.
Я совсем позабыла – для чего я здесь; и мне даже чудилось, что я – это не я, а всемогущая сущность, вселившаяся в меня.
Торжественность момента достигла своего апогея, когда мелодия во мне накалилась и гремела так отчетливо, словно лилась из динамиков.
«Что за чертовщина?!» – я встряхнула головой и не сразу поняла, как так может быть, чтобы внутренняя мелодия передалась наружу… Или это опять проделки «невидимой силы»?.. За несколько минут я, казалось, сделалась стойким мистиком, готовым поверить в любое чудо.
Ну, как же… музыка и в самом деле доносилась из открытой двери павильона. Именно та музыка, которая зародилась во мне недавно, когда я шагала на Голгофу!
В нерешительности я остановилась у музыкального киоска и стала вслушиваться в отчетливые, ритмичные звуки. В то время, когда волна звуков из внутреннего пространства павильона гармонично слилась со звуками моей души, я почувствовала необычайную слаженность всей своей жизни и, казалось, могла одним только мысленным желанием свершить что угодно.
Я шагнула в павильон. На полках здесь расположились бесчисленные диски, видео и аудиокассеты. А из колонок неслись звуки фанфар.
По ту сторону прилавка одиноко сидела женщина. Она читала книгу. Но мне показалось, что она не столько увлечена чтением, сколько находится под влиянием напористой мелодии. В моем новом состоянии люди мне казались распахнутыми книгами, и я легко замечала: что главное, а что второстепенное сейчас в них.
Женщина казалась несколько задумчивой. Она, конечно, заметила меня, но не спешила осведомляться: что мне нужно? Думаю, что и она кое-что чувствовала.
Когда последние аккорды пролетели и умолкли, я спросила:
– Что это было?..
Я спрашивала вовсе не о названии композиции. Неосознанно я подразумевала нечто большее под этим «что это?» – само состояние, владевшее композитором… и мной, внутренним чутьем услышавшей эту же музыку.
Ясные, чистые глаза внимательно глянули на меня.
– Это Вагнер… «Полет Валькирии»… – коротко ответила женщина, так же как и я, подразумевая не название, а суть.
Ничего не спрашивая, она покопалась на полке и молча протянула мне прозрачную коробочку с диском.
Я полезла, было, в сумочку за кошельком.
– Не надо… Это подарок, – и она мимолетным движением своей руки коснулась моей руки.
Я молча наклонила голову в знак благодарности и вышла из павильона.
10
Не раздумывая, я направилась к дому, поняв: то что нужно, я уже получила сегодня, и делать другие покупки нет никакого смысла. Моя душа пела. И сама природа, и сегодняшний день подпевали ей.
Недалеко, в переулке, строился новый жилой дом. Незаконченный высотный каркас был хорошо виден через голое пространство строительной площадки. Медленно двигаясь, длинный худой кран плавно нес по воздуху тяжелую бетонную плиту.
Я вдруг почувствовала, как где-то глубоко во мне промелькнуло тайное, быстрое желание… Охваченная сознанием всемогущества, не в силах сдержаться, я мысленно согласилась с ним… И в тот же момент, на моих глазах плита сорвалась с тросов и полетела вниз, туда, где работали люди… Я онемела. В одно мгновение охватив своим сознанием всю картину происходящего, я ужаснулась всей дикости «своего желания» проверить «силу». У меня екнуло сердце. И я скомандовала: «Стоп!..» Громадная плита внезапно повисла в воздухе и закачалась на одном из четырех тросов.
В холодном поту я прошла несколько шагов. И… остановилась. В очередной раз меня словно током пронзило. «Муж… Сергей!..» – перехватило мое дыхание от страшной догадки…
Неожиданно я осознала, что мое сегодняшнее возмущение Сергеем точь-в-точь напоминает поднявшуюся волну гнева на Кириллыча – в случае с оформлением документов; на дядю Мишу – со злополучными оконными рамами; на бывшего директора школы, выяснявшего причины трагедии в бассейне…
Мне сделалось плохо от страшной догадки – что может случиться!.. Я, словно наяву, увидела свою заработавшую мысль и те последствия, к которым она приводила. Интуитивно я и раньше чувствовала, что опасно думать плохо о человеке.
Усилием воли я приказала себе остановиться. И словно космические рычаги пришли в действие: невидимые колесики, приведенные в движение моим душевным негодованием, нехотя замерли. Враз я очутилась на земле и ощутила обычную человеческую жалость ко всем этим людям, бывшим несправедливыми со мной. И вместе с этим чувством – мне показалось – колесики завращались в обратную сторону.
Напуганная, я понеслась домой.
Мимо мелькали знакомые кварталы моего родного города, построенного на холмах. Я почти бежала, спускаясь с одного из них – с Голгофы, даже не пытаясь сесть в транспорт: спокойное ожидание в салоне, среди людей, было бы невыносимо.
Когда я подбежала к дому, от нашего подъезда отъезжала машина скорой помощи.
Я влетела в квартиру…
Сергей с прикрытыми глазами лежал на диване. Рядом, обеспокоенная, сидела его мать. Пахло лекарствами.
– Что случилось? – выдохнула я; хотя все знала наперед.
– Сердце… Сердце прихватило, – ответила мама Сергея. – Врачи только что ушли… Не понимаю, никогда не болело оно у него! – добавила она.
«Пронесло!» – отлегло у меня от души… Я присела к мужу и положила руку на его теплый лоб. Он посмотрел на меня, и губы его слегка улыбнулись.
17-26 ноября 2009