Мистерия двадцать вторая.
Об Артектуме
– Послушайте, Вольдемар, – краснея и хорошея, как это всегда с нею случалась при контактах с интеллигентным нахалом, обратилась к нему Алена, – Вы там какое-то слово необычное употребили в вашей рецензии – ар…артектум, кажется, да? Что это такое?
– Ага! Вы заметили! – обрадованно воскликнул Вольдемар, – Вы, оказывается, очень наблюдательны, Аленушка! Артектум – это, с одной стороны, просто курьез, а с другой – целая философия.
И Вольдемар тут же рассказал всем историю «Артектума». Однако и эта история, равно как и некоторые из уже упомянутых, оказалась вымаранной, а в соответствующем месте архива ЕНКОРЗЛОФЕПНЫ* жирным красным фломастером была энергично начертана резолюция следующего содержания:
* ЕНКОРЗЛОФЕПНА – напоминаем, что это – крайне редко упоминаемая аббревиатура, означающая: Единая и Неделимая Комиссия по Расследованию Злодеяний Феномена против Народа (Сост.)
«Понятие «Артектума» составляет предмет Абсолютной Державной Тайны. Срок нерассекречивания равен Бесконечности. Разглашение карается Всем и Сразу.
Верховный Провиднык ЕНКОРЗЛОФЕПНЫ Мыкола Жопюк-Задрыстяный».
Это был единственный фрагмент из всего необъятного архива Комиссии, где явно использовалась ее аббревиатура и упоминалась фамилия ее Верховного Провидныка.
В это время внимание Реципиентов привлек пан Хватанюк, Маркиян Рахваилович, который в продолжение Вольдемаровых декламаций и последующих собеседований сидел нахохлившись и внешне никак не реагируя на происходящее.
Его, как и вообще всех галычан, всегда раздражала русская речь, а здесь, в Зоне Эксперимента, ему и вовсе довелось вращаться в русскоговорящем обществе, что вызывало у него ощущение горькой несправедливости. Ведь язык, на котором общались Реципиенты, не был официальным языком незалежной и суверенной державы, гражданами которой все они являлись! Если только подпольно они все поголовно не заимели двойное гражданство. По крайней мере, в отношении Фени он не сомневался.
Остальные, впрочем, тоже вызывали подозрение. «П’ята колона! П’ята колона! Кляті москалі і кляті жиди! Кляті жиди і кляті москалі!» – раз за разом ёкала Маркиянова печенка. Та часть его существа, которая пребывала в патетически гражданском состоянии (а были и другие части) категорически не принимала того, что даже Персоналодонты, Кураторозавры и Экспериментаторексы не говорят на державной мове. Хотя бы для порядку. Даже Охранопитеки и те… «Ну, як же це так! Воны ж на державний служби! Та ще й у хворми ходять!». Даже этот запроданец-Буряк (после Третьего Дня и дискуссии «О дружбе между народов» Хватанюк затаил к Буряку ненависть в душе) – и тот почти всегда говорил, вызывающе не блюдя чистоты державной мовы, на каком-то «суржике»! А взять этого полудурка-недодепутата Фригодного – ведь совершенно всем понятно, что он, сопля така, есть самый звычайнисинькый селюк! А туды ж – ни слова на ридний мови не скажет! А Шурка?! Прочитала второго Дня какой-то курвский вирш украинською мовою – и на этом всё. Только сракой крутит перед Буряком. Маркиян Рахваилович даже хотел было сгоряча затребовать переводчика, но почему-то, вдруг подумав о возможной Светла¬ниной реакции, поостыл.