Наш курортный пейзаж уже притчею стал во языцех,
и его украшать, или в чём-то корить, мне негоже,
Если бабушка Соня сидит и колдует на спицах
под столетним инжиром – варенье кипит из него же.
На развилке у трассы базарчик пристроился бойкий,
баклажаны лоснятся, огурчики – прямо с усадьбы.
Дед Тарас к бабе Соне идёт за похмельем с попойки
и не знает, что зелье скупил бригадир всё для свадьбы.
Возвращаются с моря баркасы с хорошим уловом,
сети женщины сушат, на клумбе пылятся левкои,
да и я, помотавшись за рифмою точной и словом,
улыбаясь, строку, наконец, оставляю в покое.
Самолёт рыбразведки всё кружит и кружит за мысом,
звон цикад в дубнячке заглушает его тарахтенье;
самогон баба Соня всегда ублажает анисом,
солнце падает в море, как огненный таз для варенья.
Вот и сутки прошли, только вечность отпущена лету.
А на юге никто тратить время не станет задаром.
И идут «дикари» по тропинке, до плавок раздеты,
что твои ирокезы, покрытые бронзой загара.
Вяжет рот от айвы и прохлада таинственна сада,
дотлевает закат, да о нём ли, в полнеба, забота?
И когда наша Милка мычит, отделяясь от стада,
баба Соня торопится к ней, открывая ворота.
И куда б ни уехал, в далёком краю или близком,
как проверено было уже не единожды мною,
будут сниться мне грецкий орех и янтарные низки
золотистой кефали, провяленной крымской жарою…