Каждый из нас был когда-то ребёнком. Все мы помним своё детство. Но у каждого ли из нас была первая в жизни речка с туманными ивняками по берегам, и каждый ли может вспомнить стрёкот кузнечиков в пахучем разнотравье летнего луга или стаю журавлей в глубокой синеве осеннего неба над золотом берёзового леса?
Далеко не все. Особенно те, кто вырос в большом городе.
Мне в этом отношении повезло. Детство моё прошло на Алтае, в деревне под Бийском, где семилетним мальчишкой я впервые узнал, что такое живая природа. Нас туда эвакуировали из Москвы в октябре сорок первого. Дом, в котором нас поселили, стоял на яру над самой рекой Чемровкой, и я все следующее лето пропадал на её берегах,
Какая же была обида! У меня, ну, ничегошеньки не ловилось, а рядом деревенские мальчишки то и дело таскали пескарей и сверкающих плотвичек. Потом один из них, постарше, сжалился надо мной, взял мою удочку, дал мне свою и сказал совсем по-взрослому: «На чужую снасть — много рыбы имать!» И с первого же заброса, с первой поклёвки я вытащил первого пескаря, первую в жизни добычу
До ночи, до полной темноты сидел я на берегу, с замиранием сердца следя за поплавком. Тогда-то я впервые услышал волнующий шелест утиных крыльев над головой, жалобную перекличку куличков по песчаным отмелям, таинственный шорох в прибрежных ивняках,
Зимой у нас, деревенских ребят, забот было не меньше, чем летом. Тут и лыжи, и санки, и уроки. Но охотник живёт в каждом деревенском мальчишке. Мы ловили синиц в самодельные, из прутиков, ловушки. Синиц на Алтае зовут сальниками, потому что они очень любят клевать сало на бараньих шкурах, которые вывешивают на заборы после забоя скота зимой. Мы ловили этих сальников и тут же выпускали. Смогу ли я сейчас ответить, зачем мы это делали? Вряд ли. Просто мы охотились.
Как-то весной я отправился посмотреть на речку. Солнце сияло над чёрно-синей рекой, уже освободившейся ото льда. По ней словно пробегал озноб — холодный ветер рябил неровную, в водоворотах поверхность быстрой воды. Когда я подошёл к невысокому обрыву, из-под него, совсем близко от меня, поднялся вдруг кряковый селезень, борясь с ветром. Он сверкнул на солнце зелёной головкой, фиолетовыми зеркальцами на крыльях и пошёл невысоко над водой, заваливаясь с боку на бок, с крыла на крыло.
Сверкало солнце, сверкала вода, и разноцветный селезень медленно летел мимо бронзовых сосен и жёлтого песка.
И вот ещё одно из самых ярких воспоминаний того времени, которое я пару раз включал и в другие свои очерки о своей жизни.
Как-то летом мы с приятелем собрались в бор по грузди. Песчаная сухая дорога, перерытая кротами, лёгкий треск красных крылышек взлетающих кузнечиков-кобылок, запах смолы от нагретых солнцем сосен, неожиданная погоня за стремительным жёлтым бурундуком — всё это врезалось в память с удивительной силой. (Отец сохранил мое письмо к нему на фронт, где я, как мог, описал этот наш поход. Я отлично представляю себе, что значило для отца на фронте это моё письмо.)
А потом мы пришли к высоченной вышке. Наверное, её очень давно поставили геодезисты, но мы тогда этого не знали. Да и откуда могли знать. Оставив кошёлки с груздями в траве у её растопыренных гигантских ног, мы полезли по скрипучим, подгнившим, серым от ветров, дождей и времени ступенькам вверх — к ветру, к небу, к простору. Жутко было лезть, а зачем мы лезли, и сами, наверное, не знали. Просто лезли. Все сильнее становился напор тёплого с запахом смолы ветра, всё дальше уходила земля, все ближе виднелись вершины громадных сосен. Из-за них появлялся синий простор.
Мы вылезли на самую верхнюю площадку. Если бы мы задержались на одной из нижних, то дальше вряд ли полезли бы. Слишком велик был страх перед высотой и ветхостью вышки. Наверное, нас ещё подталкивало самолюбие, желание не спасовать перед товарищем.
Мы вылезли и легли на горячие доски настила. Солнце сильно пекло спину, ощутимой массой давил на вышку ветер. Она шевелилась, скрипела. Совсем рядом и немного ниже нас были вершины сосен с зелёными глянцевитыми шишками. Мы поднялись и, осмелев, подступили к краю настила, огороженному перильцами,
Впервые я тогда почувствовал величие лесных далей. Зелень бора постепенно переходила в далёкую белёсую синеву, в которой невозможно было различить горизонт, и лишь угадывались чистые пространства над потаёнными лесными озерами. И такая мощь шла из этих недоступных далей, что впервые в жизни я ощутил близость счастья. Я ничего тогда не понимал, ничего никому не смог бы рассказать. Просто весь я был наполнен необыкновенной легкостью полёта и крепко вцепился в перила, чувствуя, как застилает мне глаза и щиплет в носу...
Наверняка именно тогда, в те годы, прожитые на Алтае среди природы, и определилась моя будущая профессия, профессия биолога-охотоведа.
Надо сказать, что в этом выборе сыграл роль и мой отец, который впервые вывел меня на охоту, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Туманным весенним утром на маленьком озерке, что рядом с Ярославским шоссе, в тридцати пяти километрах от Москвы, возле деревеньки под названием Новая Деревня, я опять увидел уток, но уже с ружьём в руках. Подсвеченные снизу солнцем, которое ещё не вышло из-за вершин елей, эти утки, мне показалось, летели медленно и величаво. Отец даже тихо сказал: «Гуси?!».
Как заколотилось тогда мое сердце! Может быть, так же сильно, как четверть века спустя, когда в печорской тайге к моей засидке вышел медведь, и я поднял ему навстречу карабин.
Я навсегда благодарен отцу, подтолкнувшему меня на этот путь. Путь, который навсегда потом увёл меня в природу. Отец мне ничего не объяснял, да и не мог объяснить, потому что биологом не был. Он был художником. Его молчание только подтверждало моё детское убеждение, что природа — это хорошо и красиво. И он, и мать, практически ничего не объясняя, а только не препятствуя моим увлечениям и подсовывая нужные книги, научили меня чувствовать красоту живой природы. Спасибо им за это!
Тяга к живому заложена в каждом от рождения. В детях эта тяга удивительно сильна.
Вспомните, как впервые ваш ребёнок, только-только научившийся ходить, неуверенно, но целеустремленно топает за порхающей бабочкой и пытается её ловить. Древний инстинкт преследования добычи живёт в каждом из нас. Вероятно, впоследствии этот инстинкт перерождается в необходимость добывать средства к существованию, в потребность к работе. У более счастливой части людей он остается в чистом виде — у рыбаков, охотников, ягодников, грибников. Сбор урожая в природе сочетается у них с потребностью общения с ней.
Стоит повторить банальную истину о том, что отдых на лоне природы — лучший отдых; что общение с диким живым миром — переключение внимания и отдых для нервной системы; что получение зрительной и звуковой информации от летнего леса — дополнительное возбуждение, которое идёт на пользу организму, затормаживая в нём процессы, приводящие к стрессам в наше бурное время.
Однако как обучить ребенка правильному восприятию природы? Неужели — вскрывая лягушку или таракана на школьном уроке биологии или подсчитывая количество тычинок в цветке шиповника на уроке ботаники? Ведь тут можно перегнуть палку, за частностями не увидеть главного.
Мы живём в такое время, когда живая природа, давно исторгнутая из городов, начинает постепенно к нам возвращаться. Не так уж сложно теперь увидеть около наших окон даже на шестнадцатом этаже синицу, которая обшаривает балкон. Даже вороны, не любимые нами вороны, могут научить нас понимать, что в природе не всё просто.
Однажды мы с сыном наблюдали, как старая ворона обучала двух своих птенцов размачивать сухую корку хлеба. На шумной улице Фестивальной возле нашего дома ревели и дымили «Икарусы» и грузовики, по тротуару сновали люди, а ворона, не обращая на это никакого внимания, прилежно размачивала в дождевой луже сухую корку хлеба.
В начале лета под нашими окнами поёт соловей в кустах, зимой на их заснеженных ветках краснеют снегири, а однажды ястреб-перепелятник ударил по зазевавшейся стайке воробьёв и раздолбил свою добычу на ветке тополя прямо напротив нашего балкона. Сын это видел и даже успел сфотографировать.
Как важно успеть заметить то, что надо заметить. Но каждый ли сможет это сделать? А ведь смотреть вокруг себя и замечать — на это надо не так уж и много времени. Только не следует говорить своему ребенку, какой, мол, ястреб нехороший, убил, такой-сякой, бедного воробышка. Ястреб ведь хлебной коркой питаться не умеет.
Вслед за семьей школа — главный воспитатель ребенка.
Мне кажется, что задача учителя-биолога — заставить ученика увидеть в природе то, что он сам может и не заметить. Учитель должен уметь развивать в ученике правильное восприятие природы и соответствующее к ней отношение. И мне кажется, что при совершенствовании школьных программ, на что ориентирует нас реформа школы, надо предусмотреть именно эту сторону общения школьников с природой.
Но всё-таки самые первые уроки общения с живым происходят до школы, а самыми первыми нашими учителями являются мать и отец. Бывая с малышом на природе, не заглушите у него не осознанную ещё тягу к живому. Ведь это можно сделать, порой совсем того не желая.
Я уже говорил, что первым побуждением маленького человека, когда он видит движущееся существо, будь то бабочка, жук или червяк,— догнать и схватить. Закон говорит: надо препятствовать этому. Но поступите деликатно, не напугайте ребенка. Можно ли требовать от трёхлетнего человечка знания статей закона? Знать их должны мы, взрослые, и понимать, что частое проявление инстинкта преследования может перерасти в потребность насилия над живым. А это уже опасно.
Вызвать жалость и сострадание к братьям нашим меньшим не так уж и сложно. Гораздо сложнее и труднее научить ребёнка — а может, и научиться самому — чувствовать ответственность за судьбу живого существа.
Каждое утро, отправляясь на работу, я прохожу по большому старинному парку на окраине Москвы. Парк называется «Грачевка». Рядом с ним станция «Скорой помощи», а за её забором — небольшой вишнёвый садик, сохранившийся между десятиэтажками от старой деревни Ховрино и сплошь заросший бурьяном.
Иду вдоль забора по узкой асфальтовой дорожке. Поставив на землю портфель и взявшись обеими руками за штакетник, возле забора стоит девочка лет двенадцати, смотрит за ограду и что-то негромко говорит.
Уже проходя мимо, я увидел, как из сваленных в садике пеньков и досок вылез крупный рыжий пёс и, виляя хвостом, побежал к этой девочке. Он протиснулся в дырку между штакетинами и уткнулся девочке в колени. Она присела, стала его гладить и что-то тихо ему говорить. Это была утренняя встреча друзей — беспризорного пса и девочки-школьницы. Наверное, встреча уже традиционная. Я заметил, что городские беспризорные псы очень хорошо относятся к детям. За добро они платят привязанностью и преданностью, а для детей нет разницы между беспризорным псом или собакой на поводке. Беспризорник даже вызывает больше сочувствия. Вероятно, заброшенная собака находит у детей ту доброту, в которой хозяин ей отказал
Кто научил эту девочку любви к живому? Убеждён, что всю свою жизнь она будет глубоко человечна.
По роду работы большую часть жизни мне пришлось провести вне города, на природе. Я работал в охотинспекции, в заповедниках, то есть в таких организациях, где работа по охране природы представлена в её чистом виде. Именно в заповедниках очень сильно природоохранное воспитание детей. Всё идёт само собой. Ребенок быстро привыкает к мысли, что природу надо охранять. Он еще не знает — зачем, но верит, что надо.
К великому сожалению, прекрасные традиции старшего поколения, основанные на неопровержимой истине — пользуясь дарами природы, оставь часть своим детям,— сейчас стали забываться.
Прошедшей осенью мы были на охоте во Владимирской области. Не зная точно дороги, мы расспрашивали о ней встречных, На обочине увидели бодренькую старушку с палочкой-клюкой. Она обстоятельно объяснила нам, как проехать до места. Мы поинтересовались, откуда она сама-то идёт. «По клюкву, по клюкву ходила на болото»,— ответила она. Я удивился, какая же сейчас клюква, когда август не кончился. «Хорошая, хорошая клюква», — заверила нас бабушка и вытащила из кузовка горсть светло-зелёной, почти белой ягоды, только с одного бока чуть порозовевшей. Поторопилась бабушка, чтобы соседи не опередили.
Надо ли говорить, что внук её, если он у неё есть и приезжает к ней на лето погостить из города, останется в убеждении, что именно такую ягоду и надо брать. К тому времени, когда клюква должна будет по-настоящему созреть, на болоте брать будет нечего. Вот и научится внучек «правильному природопользованию!»
Мне, конечно, очень хочется, чтобы мой сын, которому скоро шестнадцать, унаследовал мою охотничью страсть. Не уверен, однако, что это произойдёт. Но я точно знаю, что то время в заповеднике на Печоре, когда я брал сына с собой в лодку четырёхлетним крохой, он не забудет всю свою жизнь, как я не забываю свое алтайское детство.
Сын до сих пор помнит, как однажды мы подплыли с ним в лодке к ондатре, которая сидела на берегу, грелась и чистилась на солнышке и подпустила по странной своей прихоти нашу лодку буквально на два метра. Мы тогда рассмотрели её во всех подробностях. Или как наблюдали мы с ним уток, кормящихся на залитой осенним половодьем осоке. Одна из них всё время привставала в воде на лапках, вытягивала шею и обирала семена с колосков осоки. Я не решился выстрелить, потому что видел широко раскрытые глаза семилетнего сына. Я понимал, что такое зрелище нарушить нельзя.
Ну, разве когда-нибудь он забудет, как увидел, возвращаясь из школы, стаю гусей? Как шли гуси широким строем, перекликаясь, словно стараясь обратить на себя внимание. Я и сам отлично помню, как ворвался в дом мой сын с горящими глазами и начал, захлёбываясь словами, рассказывать, как они видели стаю, летящую на юг.
А когда через пару дней над нашим домом совсем низко прошли четыре лебедя,— это было потрясение.
В нашем заповедницком посёлке на берегу Печоры почти в каждом доме был охотник, да и не один. Благо охотничьи угодья рядом. На одной стороне Печоры заповедник, а на другой — свободная территория. И дети, конечно же, подражали отцам. Мало кто из этих ребят, подрастая, не становится охотником, а уж рыбу ловили все. Мой семилетний сын ежедневно приносил небольшую снизку окуней. И я таскал в детстве на обед пескарей. С тех пор ещё я усвоил один хороший урок: то, что добыто в природе, должно быть использовано полностью. Рыбалка для забавы, ловить и выпускать, а еще хуже выбрасывать в траву — дело недостойное настоящего человека. Больно видеть воскресным вечером на московских вокзалах урны, набитые увядшими цветами. Их даже до дома не донесли,
Так как же всё-таки научить ребенка любить природу? Не решусь давать готовые рецепты. Да и есть ли они вообще? Просто надо нам самим любить её за то, что она даёт нам жизнь, любить, как любят мать. Если вы сами будете так поступать, то и дети станут такими же.
======================================================
Очерк этот был напечатан 35 лет тому назад в журнале «Семья и школа» (№4 за 1984 год), но я решил снова его опубликовать, ничего в нём не меняя. Думаю, что он будет интересен и сегодняшнему читателю, а поправки на современные реалии (не люблю этого слова!) он сможет сделать сам.
__________________________________________
Обложка – Сосновый бор. Картина И. Шишкина.