Был у нас в цеху подсобник по прозвищу Склифосовский. Маленький, толстенький, ручонки короткие, ну вылитый пингвин. И ходил так же вперевалочку. Так он утверждал, что если себя нагружать физически, то мышцы можно нарастить втрое и больше.
А если совсем не жалеть себя хоть в спор-те, хоть в работе, то и кости в рост пойдут, и даже отростками, вроде как от избытка кальция. Могут зубы дополнительные вырасти, или шпоры на пятках, как у петуха, либо еще что-нибудь.
А мы что, мы верили: Склиф в школе биологией увлекался и три раза в мединститут поступал. Последний раз у него медкомиссия кровь забраковала. Он эту справку показал. Там хоть и по латыни написано, однако и мы не лаптем щи хлебаем, кое-что разобрали: —« В Вашем вермуте крови не обнаружено».
Что за мудреная болезнь мы, конечно, не поняли, да и ни к чему нам. Только вскоре его теория подтвердилась. Да как!.. Гений, да и только! А подтвердилась она на бывшем нашем однокласснике.
Звали его Спиридон, по-нашему — Спирька. Мы вместе пришли после школы в токарный цех учениками. Спирька из себя курносый, худенький, на циркуль похож, и ужасно энергичный. Стоит только токарю-наставнику отвернуться или, не дай Бог, отойти, Спирька тут же к станку и столько стружки наточит — хоть грузовиком вывози.
Детали кое-какие тоже, конечно, получались. За старание ему разряд быстрее других дали и станок закрепили. Он и раньше, бывало, во вторую смену норовил остаться, а тут вовсе перестал до-мой ходить. Начальник его в дверь гонит, а он назад в окно влезет: «Мне, говорит, план надо делать. Досрочно».
Отношение к нему, понятно, другое, чем к нам, увальням. Начальник цеха однажды дружески так похлопал его по плечу при всех:
— Молодец Спиридон Матвеевич, стараешься.
Тут Спирька совсем ошалел: смену отработает и вторую прихватит, да в третью еще стружки наточит, а она сизая да пушистая. Спирька на нее приляжет, болванку чугунную под голову, вздремнет, как воробей, а чуть свет — к станку. Без отрыва от производства институт закончил. На собраниях стал выступать, как Цицерон.
— Мы, дорогие товарищи, план обязаны выполнить досрочно! — и дланями в воздухе поведет, показывает, значит, какой план большой и как надо суппорт крутить.
Скажет так и бегом к станку. Другие токари, глядя на Спирьку, тоже бегут.
Когда старый начальник на пенсию ушел, вместо него Спирьку (Спиридона Матвеевича!) поставили. Ему бы теперь только руководить, а он — то на станке точит чего-нибудь, то тележку с заготовками или деталями катит, или еще какую работу найдет рукам. Так и скачет по цеху, как норовистый конь, аж искры из-под копыт. Даже когда остановится на минутку и то копытом бьет. И не так себе искры вышибает, что там три-пять: снопом летят, как из-под наждачного камня. Рабочие, понятно, в восторге:
— Вот это начальник так начальник, ртуть живая, а не человек, — да еще подбадривают его: — Живей Спиридон Матвеевич заготовки подавай, простаиваем.
Он подкатит тележку, глянет, как паровоз на Анну Каренину и скажет: — Активнее надо быть, товарищи, активнее. Вот когда я был токарем, я сам, если не хватало…
— С дорогой бы душой, — говорим, — только сплошное нарушение дисциплины получится, если всяк будет на посторонние работы отвлекаться и хождение по цеху устраивать. И тележной технике безопасности мы не обучены. Опять нарушение…
— А я, по-вашему, обучен? Активнее надо быть, активнее!
Поговорим вот так по душам, он чубчик свой русый пригладит ладошкой и дальше бежит, дисциплину налаживать и план давать. Он бегает, а мы стоим, заготовки ждем, о международном положении беседуем. И семечки лузгаем, чтобы, значит, не зря стоять, а чего-то делать — на производстве как-никак. Если у кого заминка случится, Спиридон Матвеевич тут как тут:
Вы, гражданин-товарищ-токарь, совсем за план не болеете. Активнее надо быть, активнее. Получите выговор.
Тут и секретарша под рукой. На шее, на голубой шелковой ленте пишущая машинка: одной рукой секретарша выговор печатает, другой — тележку с делами и телефоном толкает, третьей — марафет наводит: родинку, размером с горошину, на кончике носа пудрит-маскирует. И, между делом, четвертой рукой покупки на себе прикидывает или вяжет чего-нибудь. Так и бегут по цеху ноздря в ноздрю.
Иной начальник глядишь, раздобреет на руководящей работе, едва в кресле помещается, а Спирька нет — такой же остался. В кости, правда, не широкий, а гладкий и мышцы под серым костюмом угадываются, как у марафонца. И весь энергией брызжет и светится, ну прямо Днепрогэс! аж глазам больно.
Он так и жил в цеху. Заводские умельцы ему диван смастерили со стружкой вместо обычной набивки. Мать в нашем же цеху работала. Приносила сыну смену одежды и подкармливала, а в пятницу за руку домой отводила. Спирька, когда стал начальником, совсем перестал домой ходить.
— Вы, маменька, не ставьте меня в неловкое положение. Я не маленький, чтобы за ручку с вами ходить, и вообще мне план надо делать. Досрочно, — скажет так и убежит.
Мать только вздохнет и уйдет домой, пока добрые люди не надоумили директору пожаловаться. Ну, у того разговор короткий: — «Изловить и вывести за территорию, а то не дай бог одичает. А еще лучше: изловить и женить. Нужен нам Спиридон Матвеевич, ох как нужен».
Вахтеры тут же набежали, да не тут-то было: Спирька в цеху все дырки и щели знал, вот и спрятался. Тогда приняли на завод спезназовцев, чтобы Спирьку ловить по пятницам. Только и тут промашка вышла: Спирька или станком прикинется, или ветошью, да еще в щель забьется. Спецназовцы где-нибудь в горах да лесах привычны, а здесь пришлось заново учиться.
И ведь справились: наловчились под оборудование маскироваться, один вовсе вентилятором прикинулся, затаятся и ждут. Увидят, как Спирька крадется, тут же его сетью или арканом (по научному — лассо) и захлестнут. Окружат в два-три ряда и ведут за проходную. Там распеленают, и — гуляй Спиридон Матвеевич до понедельника.
Ему бы в одну из дыр вернуться, через которые ушлые ребята завод пропивали, и сам не раз хаживал, да только директор приказал все дыры ликвидировать. Поверх забора колючую проволоку натянули в три ряда и ток пустили.
Заводские невесты прохода не давали — это племя всегда чует, где поживиться можно. Что Спирька взлетит выше завода, никто не сомневался. Невесты всякие штучки пробовали: юбки чуть выше колен, чуть ниже, до самых пят, а то и вовсе чуть ниже пояса. И обязательно золотыми цепочками и кулонами с камешками обвешаются, как будто будущему мужу это главное.
Ты попроси его лампочку дома закрутить или кран в ванной отремонтировать. Если клюнет и придет, похвали его, накорми огнедышащим борщом с куском мяса в кулак, и мозговую косточку на закуску, и никуда он не денется, жених этот: тут же придумает, что еще отремонтировать. Будет, как теленок за мамкой следом ходить, ведь давно известно: скотину, ее кормить надо.
Только Спирьку по-другому поймали.
Как-то в пятницу, только его за проходной распеленали, невесты тут как тут: коленками и золотом сверкают, соблазняют телесами и улыбаются с намеком. Только Ниночка, контрольный мастер нашего цеха, стоит в ситцевом белом платьице в красный горошек, и никакого золота, кроме волнистых волос до пояса. Сама роста небольшого, в меру худенькая, однако все у нее при всем на месте, есть на что посмотреть и за что подержаться.
На нежной шейке тонкое хромированное кольцо сверкает. На нем гаечки нанизаны. Побольше гаечка, хромированная и солнечными лучиками блистает, рядом гаечка поменьше, но вороненая, да такая черная, что рядом семь смертных грехов белыми кажутся, и третья, самая маленькая гаечка, опять хромированные лучики отбрасывает. И такие бусы от плеча до плеча. Спирька глянул и обомлел.
— Что за чудесное ожерелье на вас, Нина Петровна?
— Ах, ну что вы Спиридон Матвеевич такое говорите, мне право неловко слышать, — засмущалась, щечки на белом личике порозовели и ресницами длиннущими хлопает, воздух колышет.
— Уверяю вас: не видел ничего прекраснее! И что за дивные духи? Что-то удивительно знакомое. Ничего не говорите… сейчас… ага… вот: масло ве-ретенное И-20А. Правильно?
— Не совсем: веретенное гидравлическое марки АУ, — и так виновато глянула — ну как же, самого Спиридона Матвеевича поправила! — что совсем покраснела.
А Спирька не смутился, даже остался доволен:
— Это, вероятно, из новой партии?..
Стоят так, мило беседуют, а невесты окружили и злобой исходят, разорвать готовы конкурентку. И каждая думает:
— «Вот ведь стерва! Сама недомерок, ни кожи, ни рожи, а меня такую белую и пушистую, обошла, как кошку драную. Доска гладильная! Ну да ладно, еще не вечер.… Еще поглядим кто кого…».
Тут Спирька и выдал:
— Нина Петровна! Я очарован вашим имиджем, и не будет мне сна и покоя, пока не овладею вами. Мы пойдем рука об руку по жизненному пути, выполняя государственный план деторождения. Досрочно. Выходите за меня замуж, — сказал так и смотрит, будто от ответа зависит выполнение цехо… нет – заводско… да что там: выполнение плана по министерству. И даже больше.
Тут Ниночка совсем засмущалась, и сквозь платье стало видно, как спина покраснела, и даже там, где теряет свое благородное название.
— Ах, ну что вы Спиридон Матвеевич, право, так сразу.… Так сразу я не могу, мне надо хорошенько подумать.… И что я скажу маменьке с папенькой?
Другой растерялся бы и стал мямлить о любви с первого взгляда, или еще какую дурь, да только не Спиридон Матвеевич:
— Мы немедленно идем к твоим родителям, проведем совещание и завтра с утра в ЗАГС. Хорошенько подумаешь по дороге, — сказал так, подхватил невесту на руки и умчался, как смерч.
Так жизнь у Спирьки и завертелась, в голове окончательно помутилось, как в блаженном тумане, дни запорхали, как вспугнутые воробьи. Очнулся только утром после свадьбы. На груди, как водится, белокурая головка молодой жены, и ее нежные пальчики мужнину шевелюру теребят:
— Проснулся. Ах, ты мой герой! Как ты вчера начальнику заготовительного цеха в челюсть — хрясь! За то, что он тебе заготовки не поставил вовремя. Он по всему столу через весь зал — ф-ють! Снес все, что на столах было! Ты вспомни, как официанты радовались: им новые блюда подавать, а сперва грязную посуду убрать надо, а тут раз, и готово. До блеска! Директор — сама слышала — так и сказал: —
«Достойная смена идет нам на смену! И будет эта смена достойна нашей смены, как мы стали достойной сменой прежней достойной смены!» — Во как! И после этого приказал нашу квартиру срочно мебелью обставить.
— Какую квартиру?
— Как это — какую? Нашу, трехкомнатную. В пятницу на закрытом со-вещании решали насчет квартиры для нас. Ордер на нее тебе директор вру-чил и ключи…. Или у тебя еще квартира есть?
— Ключи?.. Ах да, ключи! Бригадир ремонтников говорил, что ключи поизносились, нечем гайки крутить, новый комплект нужен.
— Спиря, Спиренька, ты меня не пугай. Переутомился, бедняжка. Сегодня же в деревню, в глушь, в Минводы…
Так и увезла Спиридона Матвеевича.
Поставили нам временно исполняющего обязанности Арнольда Эдуардовича, человека со стороны. Из себя мужчина рослый, весь упругий, как пружина — сразу спортсмена видно! — нос баклажаном над губой и уши пельменями. А то, что холостой, невесты наши узнали раньше, чем его увидели. В первый же день все с ног на голову поставил: токари точат, грузчики возят, мастера одели чистые халаты и руководят, а секретарша в угол забилась и родинку на носу пудрит сквозь слезы. И то сказать: как не плакать, когда вязать запретили. Изверг, а не человек.
В цеху только станки жужжат, никто не скачет, искры из-под копыт не летят, неуютно как-то. Сплошная скукотища. Мы, было, приуныли, да Спиридон Матвеевич отпуск не догулял и явился весь загорелый, как три негра, и гладкий, как министр. Арнольд остался замом при начальнике. Секретарша слезы вытерла, родинку припудрила и понеслась по цеху ноздря в ноздрю со Спирькой. Подсобники облегченно вздохнули:
— Живей, Спиридон Матвеевич, заготовки подавай, токари простаивают.
И Нина Петровна — а как же, ведь не девка теперь, а баба замужняя — тоже вышла на работу. Идет по цеху, а навстречу Арнольд Эдуардович, она глянула на него и сомлела. Коленки подогнулись, и упала бы, да Арнольд вовремя подхватил.
— Девушка, что с вами?
— Ах, мне после Минеральных Вод воздух здесь такой чижелый.
Тут Спирька подскочил и увел жену в кабинет с кондиционером. Пустячное происшествие, а подозрение у наших бабенок закралось, ну это известно какой народ: во всем коварство видит. В кабинете Спирька усадил жену на диван, ну тот, с токарной стружкой внутри, вздохнул, аж кожа натянулась до звона и говорит:
— Понимаешь Нина, птичка моя ненаглядная, как бы тебе это сказать…
— Ах, Спиря, котик мой ласковый, как я тебя понимаю! Ничего не говори, я все знаю: ты хочешь остаться ночевать в этом кабинете. Ты настоящий мужчина, добытчик, охотник. Я безумно счастлива, что мой муж — это ты, а не то чучело, что едва не уронило меня на грязный чугунный пол. Такова женская доля: сидеть у окошка и ждать, когда ее рыцарь вернется из похода с добычей для своей птички. А ей много не надо, лишь бы ты был здоров.
Тут Спирька выдохнул облегченно, даже кожа местами морщинами пошла:
— И ты, конечно….
— Ну конечно я буду ждать тебя в нашем скромном трехкомнатном гнездышке, — проворковала она голосом из бронебойной стали, марки.…
Ну, это не важно, какой марки, важнее то, что Спиридон Матвеевич и Арнольд Эдуардович оказались соседями по лестничной площадке. В тот же вечер Нина Петровна «…была вынуждена обратиться за помощью к Арнольду Эдуардовичу…». Потому что «…какая-то сволочь так затянула все краны в квартире, что нет никакой возможности справиться с ними слабым женским пальчикам, а настоящего мужика в доме нет».
Утром Нина Петровна попеняла мужу, что «…пришлось просить чужих людей, хуже того: это чучело с кривыми лапами…». На что Спирька только покраснел и руками развел. Пришлось благодарить своего зама за оказанную услугу.
Постепенно семейная жизнь наладилась. Каждое утро Нина Петровна приносила мужу свежую рубашку и носки. Перед обедом разогреет домашний борщ и такой запах по цеху, что холостяки из общежития слюной давятся и клянутся завтра же жениться. Выходные супруги проводили дома. Всегда чистенько, уютненько, вкусненько. Лампочки горят, краны не протекают и прочее тоже в порядке: хорошо, когда есть друг семьи! Спирька даже как-то предложил пригласить его на обед.
— Нет, нет, и нет! И еще раз — нет! — ответила Ниночка, — неужели он тебе на работе не надоел.
— Ну-у, надо как-то в неформальной обстановке и вообще по-соседски… по-дружески …
— Я сказала: — Нет! Но если ты настаиваешь…
- Ну что ты, что ты…
- …это может помочь твоей карьере, хотя ты и так лучше всех. Но больше бутылки коньяка не дам.
А Спирьке зачем больше? У него в заначке всегда трехлитровая банка заводского спирта. Проверено. Спирька школьных товарищей не чурался. Придем к нему, бывало, вспомним школу, за разговорами банку опустошим. Потом вдвоем-втроем отнесем его на диван — он хоть худой и костлявый, а тяжелый! —и вежливо попрощаемся с хозяйкой.
В тот день Арнольд Эдуардович перенес Спиридона Матвеевича на диван один. Нина Петровна укрыла мужа теплым бордовым пледом и расплакалась. Ну как же: муж алкоголик! Пришлось Арнольду Эдуардовичу до утра успокаивать несчастную женщину.
Только зря Ниночка так на Спирьку. У него на счет этого дела не забалуешь. На последнем собрании так и сказал:
— Не позволю водку пить, а спирт без закуски — тем более! А то начнете хулиганство безобразничать и план срывать. Кто не поймет, тому это будет чревато боком.
А мы что, мы понимаем. Нельзя, так нельзя, в смысле, водку и спирт. Нам и не надо эту гадость: в аптеке, через дорогу, настойка боярышника есть. В ней спирта поболее, чем в водке, но ведь это — лекарство. Просто лекарство, вроде аспирина. Особенно по понедельникам. Да и на вкус приятнее.
А Спиридон Матвеевич строго так погрозил нам пальчиком и расческу достал. Провел ей по русым волосам от темечка ко лбу, а она вроде как зацепилась за выступ и подскочила слегка. Тут мы и заметили, что у Спирьки появились два светлых выступа надо лбом. И с каждым днем все выше, врде как рожки растут. Склифосовский только ручки пухленькие потирает:
— Говорил я, что от чрезмерных нагрузок может быть отложение кальция в виде отростков! Вот вам и факт налицо.
Когда рожки совсем перестали прической скрываться, Спирька прикрыл их кепочкой. Нет-нет, да и запустит под нее пятерню, почесывает отложения. А через неделю шляпу надел: рожки кепочку приподняли. Спирьке поубавить бы пыла в работе, так ведь нет: пуще прежнего стал по цеху носиться, и домой уходил не в пятницу, а в субботу. Месяца не прошло, как шляпа приподнялась. Спирька бежит по цеху, а она болтается на голове, как на пугале огородном от ветра. Мужики вслед только головами качают, сочувствуют, а бабы наоборот: хихикают зловредно. Тут Склифосовский не выдержал и говорит:
— Надо выручать школьного товарища — и шасть к нему в кабинет.
— Захожу я к нему, — Склиф нам потом все в подробности рассказал, — а там Спиридониха сидит, живот поглаживает, а Спирька сидит и рога почесывает. А они светло-коричневые и ветвистые. Вот такие примерно — показал Склиф свою полусогнутую пухленькую ладошку. Я и говорю:
— Спиридон, я к тебе как школьный товарищ зашел. Сердце кровью обливается глядя на твои муки. И потому решил помочь. Тут Нинка взвилась:
— Чем это ты, морда пьяная, помочь можешь?
А я — ноль эмоций, фунт презрения и продолжаю:
— У тебя, Спиридон, от чрезмерных нагрузок и, возможно, слишком калорийного питания с чрезмерным содержанием кальция, случилось отложение оного минерала и его чрезмерный рост. Все в тебе стало чрезмерно. Я знаю, как вылечить.
Тут Нинка как подпрыгнет:
— Проша, миленький, что хошь для тебя сделаем, только убери эту чрезмерность проклятущую. Хочешь, в нормировщики переведем? Будешь как «белый» человек.
Так ведь я не за выгодой пришел, я по-дружески. Вот и говорю:
— Нормировщиком, конечно, хорошо. Только сперва лечение начнем, а там видно будет.
— Прошенька, миленький, все что угодно, только вылечи.
— Сегодня я составлю рацион меню питания, а лечить будем особым раствором. Моя мамка, после побелки, таким раствором моет пол. От извести и следа не остается. А ведь известь, и кость на основе кальция. Главное концентрацию подобрать. И для лучшего усваяния Спиридону Матвеевичу нужен покой.
— Прошенька, родненький, начинай прямо сейчас, а покой я обеспечу.
Тут нам совсем интересно стало, а Склиф продолжил:
— Ну, я что? Замерил отростки штангенциркулем, запись сделал по каждой детали. Раствор приготовил, как надо, записал концентрацию, для дезинфекции протер ладони спиртовой ваткой. Чтобы из меня вирусные микробы не летели на операционное поле, пришлось полстакана не разведенного принять. А потом раствором протер объект. В обед снова операция, и вечером тоже, — закончил Склифосовский рассказ.
— Склиф, а ты не сопьешься, если три раза в день, да каждый день, по сотке неразведенного?
— За други своя и живота положить не жалко, — горестно развел Склиф руками и губами пухлыми пожевал, словно гадость какая на них. И добавил: — Сегодня же докторскую диссертацию начну писать.
У нас от такого челюсти упали до пола.
С того дня Спиридон Матвеевич стал выходить из кабинета в цех только утром и в конце дня. Идет степенно, как начальник, а не спринтер-марафонец. Шляпа, конечно, неплотно сидит, но с каждым днем все лучше. А у Нины Петровны живот растет, будто компрессором надувают. Склиф ходит весь из себя важный и загадочный, будто Нобелевскую премию ждет за диссертацию. К нам подойдет, дыхнет неразведенным, графики-диаграммы разложит, и расскажет какой отросток рогов, на сколько микрон усох.
За месяц до того, как Нине Петровне в декрет уходить, измерения пошли на миллиметры. Через две недели — на сантиметры. А как только Нинка в декрет ушла с таким животом, будто арбуз проглотила больше себя — вовсе на дюймы. Тут Спиридон Матвеевич шляпу спрятал и кепку одел: корешки, видать, остались. К этому времени он уже месяц дома ночевал ежедневно. Оно и понятно: в доме без мужской руки никак. Чего-нибудь, да надо поправить, а кто будет? Друг семьи? Так Арнольда Эдуардовича, как назло, всегда дома нет. Оно и понятно: человек холостой, занялся, видимо, личной жизнью.
Незадолго, как Нине Петровне родить, подходит к нам Склифосовский и говорит:
— Все, мужики, закончил диссертацию, завтра пойду сдавать, — и смотрит так, будто мы возражать будем.
А мы что, мы только «за». Склиф за эти месяцы похудел и лицом почернел. Шутка ли: работать, научную диссертацию писать и ради школьного товарища здоровьем жертвовать. Напоследок Склиф дыхнул неразведенным, да так, что закусывать пришлось. Когда уходил, в дверях повернулся:
— Вы тут без меня за Спирей приглядите. Сегодня захожу, а по нему черти мелкие прыгают. Так я их дихлофосом. Я бы сам, конечно, присмотрел, да только кажется, что меня при Академии наук оставят. В секретной лаборатории, — сказал так и вышел.
Вскоре Нина Петровна родила. Когда ее из роддома привезли, мы пришли поздравить. Глянули на ребеночка и ахнули от восторга: весь из себя упругий, как пружина, ушки пельмешками, носик баклажанчиком, а на кончике родинка с горошину точь-в-точь, как у секретарши.
— Ах, какая родинка, — умилился Спирька и кепку поправил.
Тут Нинка кулачки в бока уперла, да как заорет:
— Ах ты кобелина бесстыжий, родинка ему видите ли понравилась. А я-то думаю, чего это муженек дома не ночует. Он, оказывается, работает! С секретаршей до утра на диване план составляет.…
Нинка орет, со стен штукатурка сыпется кусками, люстра от страха звякает стекляшками, и окна едва не выпадают от визга. Мы подхватились и бежать, пока под раздачу не попали.
На следующий день Спирька опять поскакал с секретаршей по цеху ноздря в ноздрю, только искры из-под копыт, и кепочку придерживает, прячет корешки рогов.
Вскоре от Склифосовского весточка пришла. Оказалось, что служит он в закрытом институте под неусыпным оком государства. Таком закрытом, что даже решетки на окнах есть. И забор вокруг такой, что только чемпион с шестом перепрыгнет, и то если за колючую проволоку не зацепится. А профессора и академики вокруг Склифа табунятся, и всякие вопросы задают по поводу диссертации, особенно Архимед и Наполеон. Энштейн и Александр Македонский не такие любопытные.
Да только мы и без академиков поняли, что если работать, как Спирька, точно рога вырастут.
Николай Парфенов.
Оренбург. 2015.