1.
Директор столичного ЖЭКа Оленька Дочкина имела диковинную особенность, она влюблялась исключительно в писателей-лузеров. И не только влюблялась, это бы ерунда, а и выводила их в люди. Терпеливо дожидалась, когда их назовут несравненными классиками. Потом же беллетристы (что поделать!) обращались… в призраков.
Однако всё по порядку.
Сначала у Ольги в мужьях завелся Матвей Кожемяка, здоровый такой молодец, косая сажень в плечах, с моржовыми усами, он запросто крестился двухпудовой гирей. Писал же Матвей почему-то о бобрах. В духе Михаила Пришвина, его замшелой «Кладовой солнца». Но бобры эти были не просто бобры. Например, центральный бобер весьма смахивал на ерепенистого президента РФ, челядью же у него служили подлые шакалы, трусливые гиены и вонючие скунсы.
— Мотя, ты с ума сошел? — мрачнела Ольга. — Хочешь оказаться на шконках кровавой гэбни?
— Готов пойти под расстрел! Всё ради правды.
— Ты, дорогуша, спроси в магазинах — кто твои книги покупает. Пятилетние дети. Сопляки и соплячки. Точнее, их мамы. А карапузикам нет дела до твоих аллюзий, лукавых подмигиваний.
— Так что же делать? — Матвей перекатывал желваки, сжимал огромные стальные кулаки.
— Пиши, лапа, прямо и честно. Уйди от иносказаний к реалистичному месседжу.
— Тогда точно посадят.
— Будь хитрей. Используй принцип «айсберга» Эрнеста Хемингуэя. Опускай всё крамольное. Если ты это сам вычеркнул, здравый человек всегда догадается. Дураков в России, конечно, большинство, но умных тоже хватает.
И что вы думаете?
Мотя наваял такой роман. Назывался он «Плащаница надежды». Вроде бы о религиозном возрождении Руси. И в опусе нет ни одного животного. Ни одного бобра! Даже помоечной кошки. Хотя сразу ощущалось, что автор до зубовного скрежета ненавидит властную вертикаль, готов отдать жизнь, чтобы свергнуть плюгавого и вороватого тирана.
Конечно, опус поначалу никто не брал. Все ждали фантасмагории из жизни речных бобров и болотных удодов. А тут какие-то церкви, золотистые хоругви, к шаману не ходи, паникадила… Потом смекалистые люди книгу раскусили, смели с прилавков, а беллетриста Кожемяку нарекли очевидным классиком.
Матвей было кинулся писать продолжение, да ночью, под теплым Оленькиным бочком, обернулся бесплотным призраком, впрочем, как потом выяснилось, не утратив своего божественного дара вещать крамольные вещи.
— Оля, что со мной? — прошептал, обретший сквозистость, классик.
Ольга попыталась пощупать своего недавнего мужа, ан он будто облако.
— Сама в непонятке! — вскрикнула Оля. — Может быть, поэтому все классики до срока умирают? Вспомни Володю Высоцкого, Сашу Пушкина, Колю Миклухо-Маклая!
— А Солженицын? — рыдал Мотя. — Вон сколько прожил. Мама не горюй. Чем я хуже?
— Ты — лучше? Но что я могу? Я же не господь бог… Смирись, дорогуша, со своим эфемерным статусом. Буду тебя любить по-прежнему. Куда ж я денусь?
2.
Вторым мужем Ольги Дочкиной стал Эдуард Валерьянович Куц. Маленький, компактный такой мужчинка, 47 килограммов, в очках в стальной оправе. Издалека смахивающий на пиндоса и прославленного комика Вуди Аллена.
Эдик писал исторические романы о древних римлянах и греках, оные выходили мизерными тиражами в периферийных издательствах, не принося ни денег, ни бражной эйфории славы.
— Родной, проснись! — Оля иронично щелкала перед лицом прозаика пальцами. — Кому нужна эта архивная пыль?
— Мне… — опускал плешивую голову Куц.
— Тогда не суйся в издательства. Хочешь, я тебя устрою дворником в ЖЭК? Я же как-никак полновластный директор ЖЭКа. Оклад тебе положу царский.
— Славу жажду! Быстроногих поклонниц!
— Каков подлец… — Оля скрещивала на груди могучие руки, по молодости она выступала за «Торпедо», толкала чугунное ядро. Далеко толкала. Брала медали и почетные призы. — Славы, козел, захотел ради развратных девок.
— Тогда… ничего мне не нужно. Оставь меня.
— Прости за грубое слово.
— Ты меня тоже прости. Видимо, я обречен на неудачу.
В углу же комнаты, рядом с иконой Григория Победоносца, стоял невидимый Матвей Кожемяка и хмурил дремучие и чуть сивые брови.
Только речь сейчас не о нем.
Как-то после изощренного сексуального поединка, Оля предложила свой хитроумный план.
— Орлик мой, а почему бы тебе не написать исторический роман о Крыме? Это же так релевантно, до дрожи востребовано.
— Ты чего? Это же не моя тема. Я же спец по древним римлянам и еще более древним грекам.
— Чушь! Не вороти свой нос. Сейчас самая горячая тема — русский Крым. Напиши, дорогуша, что Христос родился не у евреев, а у нас, в Крыму.
— А распят где?
— Конечно, в Израиле.
— Кто в это поверит? Я о его рождении в Крыму.
— Еще как поверят. Люди верят в то, что им греет душу. И еще напиши, что от русских Адама и Евы пошла вся история, включая твоих обожаемых римлян с греками.
— Ну, допустим… И где же они родились в Крыму? Какова географическая привязка? Геолокация? Ялта? Феодосия? Судак?
— Конечно же, в орденоносном Севастополе!
— Матушка, тогда Севастополя не было и в помине.
— А Феодосия с Ялтой были? Голубь, кто это будет проверять? Пипл схавает, я тебя умоляю.
Эдик кинулся к ноутбуку, истово, даже нечеловечески бешено защелкал по «клаве». Обернулся:
— Знаешь, касатка, меня уже тема греет. Заводит! Сейчас набросаю искромётные пунктирные тезисы. Потом наращу мясцо.
— Конец чувачку… — из своего угла прошептал Кожемяка.
— Мотя, молчи! — шепотом крикнула Оля.
— Какой еще Мотя? — удивился Эдик. — Ты, кошечка моя, после сексуальной баталии всегда заговариваешься.
Итак, в какой-то месяц-другой, роман «Русь изначальная» был написан.
Публика приняла роман за подлую поделку. Кто-то окрестил Куца президентским прихвостнем и жополизом. Однако вода камень точит. Знаменитый критик Митя Слон-Задунайский поместил в журнале «Сноб» свой отзыв. Мол, никогда еще из-под пера этого ничтожного щелкопера ничего подобного не выходило. Это же прорыв, исход в другие сферы. Триумф буйной русско-еврейской мысли.
Роман «Русь изначальная» сразу попал в топик продаж. Причем как в бумажном, так и в электронном виде. В московском и питерском метро его только и читали на переносных планшетах и мобильниках.
3.
Когда Эдик Куц тоже исчез, обратился, так сказать, в эфирное облако, Ольга Дочкина была слегка озадачена и нервно крутила у виска золотистый локон.
Что за напасть?! Господь обладает своеобразным чувством юмора. Юмором висельника. Очень злой дядя. Или тетя? Есть ли у него вообще пол? Национальность? Или же он до одури мультикультурен и толерантен?
Вечером призраки Эдика и Матвея скорбно, как часовые у мавзолея, вставали у Олиной кровати. Молчали.
— Чего в молчанку играем? — взрывалась Ольга.
— Кхе-кхе… — смущенно кхекал Мотя.
— Чего кхе-кхе? Зачем исчезли?
Призраки — ни гу-гу.
— Разве я виновата, что природа меня одарила дьявольским чутьем на гениальную прозу? — продолжала Оля. — И кто я? Какой-то вшивый директор ЖЭКа. А писать сама не могу. Могла бы, так нафиг мне нужны мужики. Пропади они пропадом. Фаллосоносцы.
Эдик и Мотя не проронили ни слова.
Третьим мужем Оли стал Антон Жаркий, спец по эротическим романам с крутым религиозным подтекстом. Писал он столь пылко, что многие после чтения его опусов излечивались от затяжной импотенции, становились даже сексуальными маньяками. А вот слава, зараза такая, в руки не шла… Вечно он пребывал в отстойных лузерах.
Антон ходил по комнате, иногда бился об стену бетонную лбом, он был в отчаянии.
— Оля, где всенародная слава? Где, наконец, хоть какой-то вшивенький орден? Я уж молчу о пресловутой Нобелевке. Деньги не помешали бы.
— Орден будет, — произнесла Дочкина.
— Может, завязать с эротикой?
— Ни-ни! Чем ты тогда будешь отличаться от безумной армады борзописцев?
— А если убрать из моих романов религию, мать ее, кабалистику?
— И это не тронь… Религия нынче в тренде-бренде. А знаешь что? Ты вот что замути. Сейчас грядет очередной праздник победы над фашизмом.
— Не догоняю… Подробнее, плиз.
— Антоша, разуй глазоньки! Твой плейбой, твое второе я, летит на машине времени в Берлин 45-го года, и трахает всех жен высших бонз третьего рейха. Фиеста оглушительного разврата.
— Да я же не в теме…
— Сокол мой! Пересмотри на досуге «Семнадцать мгновений весны». И — закуси удила, пиши шлягер. Спрос, как и блескучий орден «Заслуг перед Отечеством», я уверена, будет.
4.
Стоит ли говорить, что вскорости и Антоша Жаркий обратился в эфирное невесомое тело? Конечно, после своего гремучего и дивно прославленного романа и награждения орденом «Заслуг перед Отечеством 4-й степени».
Роман назывался «Вперед на Берлин или Можем повторить!» Он был переведен на турецкий, якутский, киргизский и хинди. Хотели его толмачи перевести и в КНДР. Да потом стопорнули. Уж больно у автора разнуздана эротическая фантазия.
Стала Оля опять одна-одинешенька век куковать. Сирота! Обезмужила! А новопреставленный Антоша стал резаться в карты, а именно в «дурачка», с Мотей и Эдиком. Ольга специально купила им колоду игральных карт в «Детском мире». На рубашках карт — эротичные голые дамы с полупрозрачными вуальками на лице.
На мужчин Оля теперь не заглядывалась. Тем более, на подающих надежды прозаиков.
Фантомы, чего греха таить, ей уж обрыдли. Всё галдят в углу, под иконой Георгия Победоносца копьем поражающего проклятого змея, только и слышно Маршак, Пруст, Достоевский, Пелевин, Донцова…
На почве поиска более просторного жилья, Ольга случайно вышла на своего очередного мужа, носившего писательское погоняло — Иван Ураган. Писал тот исключительно о русских Рэмбо в Сирии, Донецке, Луганске.
— Успех-то есть? — настороженно скосилась Оля на матерого дядю, руки его были сплошь в синих наколках, эдакие руны русского мира.
— Тебе какое дело?
— Вы знаете, я хоть и рядовой директор ЖЭКа, но могу выводить беллетристов в люди. Фамилии Кожемяки, Куца, Жаркого вам что-нибудь говорят?
— О! Это классики… Правда, они потом куда-то пропали.
— Да. Испарились… Только кто их вывел в люди? Я!
— Проходите… Я презентую вам свой последний роман. Чай-кофе будете?
На кухне под липовый чай с клюквенным вареньем, Ольга и пролистала последний роман Ивана Урагана, назывался он — «Сирийская сюита». Вроде бы все на месте. Есть стальной сюжет, игривая фабула, есть даже свой, пропитанный мужскими гормонами, язык. А вот спроса нет.
Ольга, понятно, эту проблему могла бы решить на раз. Топ-хлоп! Но нужен ли ей очередной картежник-призрак под иконой Георгия Победоносца? Проблемка…
— Вы играете в карты? — нахмурилась Оля.
— Ненавижу! Прямо как увижу их, так весь трясусь. Вплоть до судорог. Что-то фрейдистское.
— Уверены?
— Папа мой в карты проиграл мою маму. Правда, потом отыграл. Мало того! они даже отметили золотую свадьбу.
— Знаете, с прозой я вам помогу…
5.
После хлопотной операции подачи отопления в жилые дома, Ольга опять наведалась к Ивану. Сразу с порога:
— Я поняла, в чем ваша осечка.
— И в чем же? — писатель Ураган потер небритую щеку, выглядел он весьма непрезентабельно, в растянутых и застиранных трениках, в матросской тельняшке с дырой на пузе.
— В ваших романах нет женских образов. А ведь именно мы, прекрасные дамы, читаем книги.
— Чай? Лимонный ликер? Могу предложить сто грамм.
— Я бы выпила стопочку. На улице холодрыга.
— Чудненько! Я сам ее, родимую, настаиваю на липовом цвете.
— Липа лечит простуду… — Ольга сняла свои туфли с алыми кожаными бантиками.
— Ни-ни! — испугался Иван. — Полы две недели не мыл. Идите в обувке.
Оля с опаской оглянулась по сторонам, мерзость запустения читалась в каждой детали. Чего только стоили ходики на стене с отвалившейся часовой стрелкой. Причем эти часы шли, оглушительно тикая.
Махнули по рюмке. Захрустели маринованными огурчиками. Всё было любо-дорого.
— Так чего вы про баб-то? Точнее, про женщин, фемин? — после водки сократовский лоб писателя пошел пунцовыми пятнами.
— В очередном романе непременно сделайте главной героиней нашу русскую Жанну д’Арк. Пусть она махнет в Луганск, или в какую иную горячую точку.
— Плохи дела… — вскручинился Иван Ураган.
— Что так?
— Я вас, женщин, не знаю. Отношение к вам простое, хвать за одно место и в койку.
— Это вы зря! Безобразие! С таким сексистским и подлым скотством надо завязывать.
— Я бы с радостью… Самому противно.
— Ну вот! А с магистральным женским образом я вам помогу.
Иван с наслаждением трещал маринованным огурцом. С симпатией поглядывал на гостью.
— Оля, давайте на ты?
— Это, пожалуйста.
— Я тебе нравлюсь?
— Вполне ничего. Только надо побриться. Навести дома порядок. Зашить тельняшку. Надеть нормальные брюки.
— Запросто! — писатель рывком накатил.
— Да и с водкой надо бы подзавязать.
— Завяжем! — опрокинув кухонный табурет, Иван схватил Ольгу на руки и опрометью кинулся к чешской тахте, изготовленной мебельной фабрикой «Надежда».
6.
Была, понятно, свадьба. Шампанское и водка лились рекой. Оля переехала в четырехкомнатную квартиру Ивана. А потом тот, само собой, исчез. Только, конечно, после своего наделавшего шороху романа о русской Жанне д’Арк в Донецке.
Став призраком, Иван Ураган поневоле научился играть в дурака, ведь и те три призрака писателей тоже каким-то образом перебрались в новые апартаменты.
Оленька же Дочкина вновь сошлась на короткой ноге с одним писателем, сказочником Сигизмундом Копейкиным, маленьким и лютым человеком, с густой в проседь бородой, смахивающий на диснеевского гнома.
— Никому не нужны мои сказки! — зло скрежетал зубами Сигизмунд.
Бородатого человека у нее еще не было. Оленька любовалась, облизывалась.
— Сигизмунд Порфирьевич, беда ваша в том, что в сказках вы врете.
— Как это вру? — Копейкин подавился дымом дешевой сигареты «Союз – Аполлон».
— Вы же человек по своей природе злой. Зачем же вы рядитесь в ангельские одежды? Пишите от чистого сердца. А опусы назовите — «Злые сказки». Зло сейчас в тренде. Вспомните Стивена Кинга. Как он на ярой лютости, от обширного разлития желчи, поднялся.
Через полгода Сигизмунд Копейкин пережил нешуточный триумф со своими сказками. По одной из них даже собирался снять фильм сам Стивен Спилберг. Но потом Сигизмунд, понятно, испарился, исчез, стал облачным призраком. Тоже, само собой, пристрастился к картишкам.
Оленька искоса поглядывала на своих недавних мужей и кусала коралловые губки.
Надо что-то делать!
На Пасху пошла в храм Матроны, что на Таганке, исповедалась, долго стояла на коленях, вымаливая прощение за прошлые и, особенно, за будущие грехи.
Батюшка Пантелеймон отпустил ее с ласковыми словами: «Не убивайся, солнышко! Все мы грешны…»
Пришла домой, а там подарочек. Вместо пяти призраков, инфернальных сущностей, под иконой Георгия Победоносца восседают пять реальных мужиков, с наслаждением режутся в карты.
— Мы твоего валетика крестовой дамой! — крякнул Сигизмунд Копейкин и с хрустом почесал пегую бороду.
Оля настороженно подошла к бывшим мужьям.
Пощупала их. Они теплые. Пахнут мужским потом. Словом, живые.
И теперь что? Есть многоженцы. А она теперь кто? С эдаким табором из беллетристов?
Мужья через час-другой пришли в себя, тоже себя ощупали, даже сходили в нужник, не без укора глянули на Оленьку, да пестрой гирляндой потянулись прочь из ее коварных апартаментов.
Оля потом о них наводила справки. След их легко обнаружить в интернет-паутине. Все они пятеро напрочь утратили страсть к писательству. Зато всерьез пристрастились к картам. Точнее, сколотили картежную банду. И теперь разъезжают по курортам, Сочи да Ялта, раздеваю до трусов простаков. Сигизмунд Копейкин даже выиграл какой-то карточный чемпионат в Чикаго. И (какой молодец!) щедро поделился своим призом с подельниками.
— Миленькие мои, касатики! — одна в огромной квартире рыдала Оленька. — Зачем же вы меня покинули?
*** «Убить внутреннюю обезьяну» (изд. МГУ, Москва), 2018, «Наша Канада» (Торонто), 2018