Институт экспериментальной истории оказался 100-этажным небоскребом из пластика и стекла с лифтом снаружи. «Этакий стеклянный сапог на замке-молнии» – подумалось Рэю, когда он увидел его из окна вагона. Вагон на воздушной подушке притормозил, открыл двери и Рэй направился через дорогу к входу, около которого скучал внушительных размеров охранник - фэбээровец.
Рэй был аспирантом института методологии Массачусетского научного центра. Об исследованиях в области самой молодой науки – экспериментальной истории он знал не так уж и много; пожалуй, не больше рядового обывателя, регулярно читающего газеты, просматривающего научно-популярные программы по ТВ и шастающего в Интернет. Три года назад, когда было открыто хроноскопирование, об этом трубили все СМИ, но информация, исходящая от них была маловразумительной и противоречивой и к тому же шумиха, по всем законам журналистики, утихла через неделю и с тех пор воцарилось почти что гробовое молчание. Интернетовская же страница ИЭИ и новейшие учебники скудно сообщали: в 2005 году два физика из Токио с трудновыговариваемыми именами и фамилиями открыли особые Х- лучи, проникающие в прошлое. При этом выяснилось, что вещество не может перемещаться во времени, поэтому все байки о машине времени – из области неосуществимой фантастики; но зато это могут делать полевые структуры; на основе чего и был создан хроноскоп – прибор, отслеживающий события на любом отрезке прошлого в диапазоне 4 тысяч лет. Вскоре в Массачусетсе открылся целый институт, занимающийся сбором фактом из различных исторических эпох – Институт экспериментальной истории. Попасть туда, правда, можно было лишь по специальному приглашению, так как исследования были полусекретными; несмотря на то, что сразу же был создан материал, экранирующий Х-лучи и произведено соответствующее переоборудование резиденций всех действующих крупных политиков, бизнесменов и эстрадных и телезвезд, сохранялась опасность нежелательных проникновений в ближайшее прошлое. Однако, у Рэя соответствующее разрешение имелось: он был участником симпозиума «Актуальные проблемы исторических исследований». К его удивлению, в институте методологии никто, кроме него, не изъявил сколько-нибудь заметного желания поучаствовать в нем; впрочем, тем легче ему было заполучить приглашение.
Охранник на входе, увидев печать департамента науки и образования, лениво надавил на кнопку и стеклянные двери бесшумно открылись. В холле были обычные видеообои с пейзажами Африки. Лифт легко взмыл вверх и поднял Рэя на 67 этаж, да так быстро, что он не успел даже разглядеть городской пейзаж, открывшийся перед ним. В коридоре на этаже стоял указатель: «симпозиум в фиолетовом зале». Рэй вошел в зал, когда заседание уже началось. Стараясь не привлекать внимание, он пробрался поближе к кафедре и присел с краю. Выступал приземистый жгучий брюнет в черном костюме, бешено жестикулирующий и время от времени вскрикивающий. Хотя Рэй и не знал итальянского, он без труда узнал в докладчике отдаленного потомка цезарей. Рэй включил переводящее устройство.
«…хроноскопия состояния здоровья Данте Алигьери на отрезке с 08 часов 11 минут 03 секунд 3 сентября 1320 года до 23 часов 17 минут 01 секунда 4 сентября того же 1320 года показала: колебания артериального давления… биотоки мозга… химический состав мочи … утренний стул …» - посыпались цифры, мудреные физиологические, биофизические и биохимические термины, в которых Рэй ничего не понимал. Позади итальянца засветилась электронная доска, на которой запрыгали зигзаги графиков и формулы. – «Итак, можно сказать, что в некоторой мере наш исследовательский коллектив приблизился к разгадке творческой лаборатории великого Данте, хотя, безусловно, говорить о каком-либо окончательном заключении пока еще рано». - Итальянец вытер свой блестящий от пота лоб цветастым носовым платком, победоносно зыркнул в зал, как бы давая понять, что мера приближения к разгадке тайны гораздо больше, чем позволяет ему сказать врожденная скромность, и под жидкие аплодисменты спустился в зал. Следом выступал сухопарый очкарик - русский с докладом об их поэте с какой-то трудной фамилией – кажется, Пушкинд. Русский демонстрировал крупным планом видеосъемки секса Пушкинда с его женой и с дюжиной других женщин. На экране мелькали молочно белые женские груди, бедра, мускулистое темное тело поэта, который к удивлению Рея оказался мулатом; то и дело раздавались охи, стоны, крики… В общем фильм вышел покруче тех, что передают поздно ночью по кодированным каналам ТВ, однако, благопристойные ученые мужи не выказывали ни малейших признаков смущения: вежливо перешептывались, строчили в блокноты. Русский скучным голосом комментировал: «этот оргазм предшествовал написанию знаменитого стихотворения такого-то, этот оргазм – стихотворения такого-то… Энцефалограмма мозга поэта во время оргазма в 02 часов 11 минут 6 мая 1824 года показывает: коэффициент либидо колебался в диапазоне…» Посыпались психоаналитические термины, в которых Рэй мало что смыслил в силу своей возникшей еще в колледже стойкой антипатии к учению венского шамана. После русского выступал норвежец с докладом о Робеспьере. Не дожидаясь окончания его перемежаемой слайдами речи, Рэй начал пробираться к выходу. Его доклад был почти в самом конце программы, а терпеть эту галиматью еще два часа было выше его сил.. На остановке Рэй твердо решил запереться дома, и врубить видео с какой-нибудь старой, прошлого века французской комедией – ну, например, с Пьером Ришаром. Ему это здорово успокаивало нервы, особенно вкупе с парой банок темного пива. Но когда подошел поезд, он вспомнил, что у него еще встреча с руководителем.
- «Раненько ты. Должно быть, здорово тебя достали эти чертовы хроноскописты.» - Его руководитель – доктор философии Алекс Ф. Коннор по своему обыкновению грузно восседал на подоконнике в своем кабинете. Вопрос он задал, не поднимая головы, потому что раскуривал трубку. «Ага!» - уныло согласился Рэй и плюхнулся на стул. «По себе знаю, они могут до белого каления довести своими фрейдистскими штучками» – доктор Коннор громко и живо рассмеялся, так что его огромный, обтянутый джемпером живот мелко затрясся, а глаза чуть не превратились в щелочки. Затем он отдышался, пыхнул трубкой и задумчиво посмотрел на Рэя. - «А я ведь помню, когда открыли хроноскопирование, большинство полагало, что теперь уж точно все исторические проблемы будут решены – как же, ведь мы можем посмотреть, как писалась конституция Соединенных Штатов, как прицеливался убийца Эйба Линкольна, что сказала Шарлотта Корде, прежде чем заколоть Марата… Короче, конец всем разногласиям, спорам и плюрализму исторических концепций. Но результат, как видишь, оказался диаметрально противоположным: если раньше было десять теорий, трактовавших причины Французской Революции, то теперь их десять тысяч и каждая опирается на факты – стенограммы разговоров, энцефаллограммы мозга, кривые либидо, видеосъемки, анализы! Алекс Ф. пыхнул трубкой еще раз и поскреб пятерней в своей вечно нечесаной черной шевелюре. –«Та же самая ситуация, что и с теленовостями. Когда они возникли, казалось, что это внушительная победа демократии; ведь каждый может знать, что происходит в Госдепе, в Конгрессе, а также в России, и в Конго и все – от очевидцев событий. Но вскоре на зрителей стала валиться такая груда противоречивых фактов и мнений, что они просто перестали понимать, что происходит, или, выражаясь более научно, утеряли способность к критическому восприятию и анализу… То есть народ стал удобным объектом для пропагандистского манипулирования, чем, конечно, не замедлили воспользоваться парни из Пентагона и Белого дома, которые, собственно, всю эту кашу и заварили. Как ты думаешь, Рэй, почему институт экспериментальной истории не закрывают, при том что даже президенту нашей академии – а он, поверь мне, редкостный болван - ясно, что научная ценность выдаваемых им исследований и отчетов равна нулю?» Ошарашенный Рэй не знал что сказать. «Все очень просто, мой юный друг, телевидение позволяло конструировать из обрывочных фактов настоящее, которое выгодно политикам с Капитолийского холма и воротилам с Уолл-стрит, хроноскопия позволяет конструировать выгодное им прошлое. Да, что ни говори: незнание – сила! В ХХ веке думали, что «1984 год» Оруэлла, где описывается общество, которое руководствовалось этим девизом – памфлет на советский коммунизм, на самом деле, это роман про нас» Коннор помолчал, задумчиво посмотрел в окно. «Что, впрочем, естественно, откуда Оруэллу знать Советскую Россию, если он никогда в жизни там не был…»
Доктор Коннор слыл нонконформистом. В молодости он слушал лекции Герберта Маркузе, участвовал в антивоенном движении и даже создал в Гарварде марксистско-маоистский кружок. Потом занялся философией, сделал карьеру и имя, но от своих левацких взглядов не отказался и нередко эпатировал декана цитатами из Владимира Ленина и председателя Мао. Впрочем, политикой Рэй интересовался мало, его страстью была философия науки.
-«Но я всегда думал, доктор Коннор, что чем больше фактов мы знаем, тем лучше…» - «Позитивистский стереотип, коллега! Факты тоже бывают разные, одни важные, другие не очень, третьи вообще к делу не относятся. Когда ты утром ищешь свои носки, тебе ведь не так уж важно знать, какая температура в комнате? Представь себе, что при этом тебя постоянно информируют и о температуре, и о давлении, и о том, что в соседней квартире кошка окотилась, и о том, что сосед напился до поросячьего визга – как, найдешь ты свои носки? К тому же мы разделяем факты на значимые и малозначимые, исходя системы ценностей, т.е. из теоретических установок, которые недоказуемы научным способом. Так, факт преследования инакомыслящего будет вызывать возмущение, если только ты веришь, что человек – существо от природы свободное и обладающее естественными правами. Если же ты веришь, что без воли Аллаха ни один волосок не упадет с головы, то к этому факту преследования ты, в принципе, будешь равнодушным – значит, такова воля премудрого Всевышнего!» Алекс Ф. Коннор, наконец, докурил свою трубку, вытряхнул табак прямо на подоконник и сунул ее в карман. «А в общем, коллега, тебе нужно читать Пола Фейерабенда – одного моего знакомого анархиста. Он это называл: тезис теоретической нагруженности экспериментальных данных. Важнейший тезис! ведь из него следует, что при помощи факта нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть теорию, факт уже связан с теорией, он сам – теория в миниатюре. Это, коллега, бомба под машину буржуазной пропаганды!»
Домой Рэй пришел уже под вечер. Он бросил книгу Фейерабенда на стол, приготовил себе огромный бутерброд с колбасой, уселся в кресло и ткнул в направлении телевизора пультом управления. Точка на экране взорвалась и раздулась в телевселенную с миловидной дикторшей Си-эн-эн в центре. Она бодро щебетала про последние новости. Мелькнул видеоряд со знакомыми контурами института экспериментальной истории. Дикторша широко улыбнулась: «сегодня все информационный агентства ответственных наций передают лишь одно главное сообщение: на международном симпозиуме в Массачусетсе было сделано открытие века, которым по праву может гордиться американский народ. Ученый из Норвегии убедительно доказал, что лидер Французской революции Максимилиан Робеспьер был американцем! Мир в очередной раз убеждается, что именно Соединенные Штаты являются страной, откуда по всей планете неуклонно распространяются ценности свободы, демократии и прогресса»
Рэй так и застыл с поднесенным ко рту бутербродом.
Май 2001 года.