Тяжёлые атласные шторы затворили любому внешнему свету путь в детскую. Лишь одинокая свеча, пугливо ютясь на тумбочке возле кровати, отбрасывала ярко-жёлтые мазки на притихшее полотно клубящегося мраком паркета. Потолок покрылся ажурной паутиной ухмыляющихся теней. Они склабились: раскрывали уродливые рты в беззвучном хохоте, тянули чернильные, причудливо изогнутые лапы к едва дрожащему огоньку. Тени медленно, но неизбежно окружали врага, ползли из сумрачных углов вертлявыми змеями, все ближе подбирались к свету. Захватывали все большие территории в липкий плен мглы.
Свеча держится. Она одна, но она горит. Пламя колышется, мечется из стороны в сторону; но всякий раз натыкается на молчаливых, весёлых теней. Те отскакивают назад, искривляются гримасами боли под яркими отблесками. Но тут же с другой стороны подкрадываются ближе другие. Свеча вновь крутится, бешено мотает горящей головой, все громче, все отчаянней трещит пламя.
Танец света и мрака полыхает, кружится диким, первобытным вальсом по замершей детской. Сражение одинокого монаха и сотни чёрных лисов не прекращается ни на секунду, ни на мгновение не теряет ритм и слаженность движений. Пламя трепыхается, стоически переносит резкие выпады противника, но...
В один момент, свеча не успела отпрянуть. Тени подобрались откуда то сверху, ненавязчиво обнимая стремительно тающий огонёк. Он ещё трещал - но все тише, все покорней. Мрак окутал пламя, поглотил медную подставку. Застелил своими сладкими тканями всю комнату.
И настала полная тишина.