После третьего курса, летом 1954 года, у нас была первая производственная практика. Большинство студентов нашей группы были приглашены Карелиным, работавшим по совместительству в ЦГФП треста Средазцветметразведка, на работу в Быстровский район Киргизии. Там Средазцветметразведка вела поисковые работы возле рудника Боорду, запасы свинца на котором истощились.
Мне с Толиком Янковским поручили сопровождать груз материалов для электроразведки, отправлявшийся на грузовой машине. С ней ехали также Сергей, водитель другой, неисправной, машины, находившейся в Быстровке, и автомеханик для ее ремонта. За рулем был Петя Кирпичников, добродушный тощий парень, обожавший толстых женщин, как выяснилось в дальнейшем.
Мы получили под расписку со склада и погрузили на машину батареи, провода, металлические стержни – электроды для устройства заземлений, кувалды, спальные мешки и еще что-то. Все предметы мы получали строго по счету, как было заведено в Цветметразведке.
Позже по мере насыщения геологоразведочных организаций материалами и техникой отношение к ним менялось. Контроль за их использованием ослаб, дефицитные материалы, имевшие хождение не только в геологоразведочном производстве (аккумуляторы, провода, спальные мешки и пр.), стали выдаваться со складов всяких «снабов» и «сбытов» при условии оставления части материалов в их распоряжении. Соответственно, со склада экспедиции начальники партий и отрядов получали меньше, чем было записано в документах, а потом списывали недополученные материалы вместе с израсходованными. Предприимчивые руководители разных рангов, не обремененные совестью, включались в эту игру не без выгоды для себя. Стало насущной необходимостью завышать заявки раза в два, а распределяющие лица урезали их соответствующим образом.
А пока мы уложили в грузовик ГАЗ-51 полученные материалы и свои пожитки и помчались по дороге на Фрунзе. Наша удалая компания автомобилистов почувствовала себя свободными людьми сразу же по выезде из гаража. Не было начальства, не было бдительной супруги, не было ответственности за что бы то ни было, и механик со свободным водителем «приняли на грудь» в каком-то «гадючнике» или «голубом дунае», как кому нравится, даже не выехав из Ташкента. Добавили и взяли в запас в Чимкенте, и в конце дня оба были «хороши». Сергей был помоложе и покрепче, он вместе с Петей погрузил не стоявшего на ногах механика в кузов машины, а сам сел в кабину.
Остановки для «подзаправки» автомобиля и автомобилистов и плохая разбитая дорога нас сильно задержали, и ночевали мы где-то между Чимкентом и Джамбулом. На ночлег мы расположились уже в темноте, и пробуждение наше было неожиданно приятным. Мы находились в украинской деревеньке, каких много по дороге на Фрунзе. Солнце только тронуло верхушки пирамидальных тополей, пахло сеном, навозом и молоком, слышалось мычание коров, то справа, то слева раздавалось задорное кукареканье.
Мы позавтракали, а механик с Сергеем опохмелились в придорожной столовой.
От Ташкента до Быстровки около 1000 км, но ехали мы три дня и к концу пути стали с Толиком бывалыми автопутешественниками. Мы уже не останавливали машину по малой нужде, но и терпеть не хотели, а просто вставали на уступ борта автомашины с внешней стороны и, держась одной рукой за борт, другой направляли струю так, чтобы она не забрызгала брюки.
По мере приближения к Быстровке наши попутчики «заправлялись» все реже и понемногу трезвели. Что крылось за этим, нехватка ли денег или рост чувства ответственности перед быстровским начальством, не знаю.
В Быстровке мы сдали все привезенные нами материалы по накладным и были направлены в полевой лагерь в горах, где стояли электроразведочный и топографический отряды. В том году в производство внедрялся разработанный нашим шефом Карелиным метод, называвшийся то методом индуктивных (ИТ), то методом реактивных токов (РТ). В поле линейных электродов, через который пропускался ток от генератора постоянного тока, измерялась с помощью "неполяризующихся" электродов разность потенциалов электрического поля.
Измерения выполнялись в момент пропускания тока, и считалось на основании измерений в баке с песком, что так может быть изучена вызванная поляризация рудных тел на фоне первичного поля, создаваемого линейными электродами. Это было ошибочным предположением, так как вызванная поляризация составляет всего несколько процентов от первичного поля, а колебания последнего от различных причин - сопротивления горных пород, рельефа обычно много больше.
Причина ошибки стала мне понятной через пару лет, а пока мы добросовестно тянули по склонам медный антенный канатик и заземляли его с помощью железных шпилек длиной 20-30 см. Потом к этим «линейным электродам» подтягивали изолированные провода от генератора. Работа была достаточно тяжелой, так как приходилось тащить в гору бухты канатика, связки шпилек, кувалду.
Так мы проработали до приезда в Быстровку Карелина. Все работники полевого отряда с нетерпением ждали его прибытия, которое оказалось достаточно эффектным. Наш шеф по прибытии в полевой лагерь отряда, собрал всех работников, разнес в пух и прах начальника отряда Мотузенко, пообещал немедленно самолетом прислать недостающие инвентарь и материалы, а главное, объявил о том, что у нас будет трехдневный отгул с коллективным выездом на Иссык-Куль
Поехали мы на том грузовике, что привез нас в Быстровку, с Петей Кирпичниковым, только на этот раз грузовик был оборудован скамейками для пассажиров. С собой взяли запас водки и закуски. Остановились мы на западном берегу озера, пологом и пустынном, недалеко от поселка Рыбачье. Целый день мы купались, загорали и веселились, а поздно вечером вернулись в Быстровку.
Приезд Карелина имел большое значение для меня и других наших ребят еще и в том, что по его указанию из студентов был организован отряд, в котором мы должны были исполнять обязанности техников, операторов и вычислителей. Оператор при проведении электроразведки организует всю работу по устройству заземлений и обслуживанию электроустановок, выполняет измерения на приборе. Вычислитель записывает результаты в полевой журнал, занимается вычислениями и построением графиков. Я с Толиком и еще несколькими рабочими вошли в одну бригаду и вели измерения методом ВЭЗ (вертикального электрозондирования) и естественного электрического поля.
.
Лагерь нашего отряда находился в урочище Джилькельдек, в холмистой, заросшей густой высокой травой, местности. Здесь водились зайцы, куропатки-кеклики , и хотя последних было много, я ни одной не подстрелил. Обычно на работу из лагеря я ходил без ружья, т.к. нам приходилось носить измерительный прибор и немало оборудования. В этом случае нам обязательно попадались кеклики. Они подпускали достаточно близко, оповещая о своем присутствии характерными криками, а иногда молчали и с треском вырывались из-под самых ног. Но стоило мне взять с собой ружье, и я никого не видел, кричат где-то, а приблизиться не дают.
В бригаде нашей рабочими были женщины из ближайшего украинского поселка - от молоденьких девушек до семейных матрон. Нас они не очень то слушали, и приходилось много времени и сил тратить на споры и уговоры. Выдержанного, вежливого Толика Янковского, обращавшегося ко всем на «вы», они часто выводили из себя, и он в сердцах объявлял кому-нибудь из бригады: « Вы, Надя, свинья!"
Надя же, Шура или Зинка, скучая метрах в ста от нас на конце линии, пока мы возились с капризничавшим прибором, вдруг начинала звать: « То-о-о-о-л-и-и-и-к!». Толик, тот или другой, неважно, не отрываясь от прибора, невольно отвечал: «А-а-а-а!». В ответ неслось: « Х… на-а-а!». Зато вечером было весело. Девчата собирались в кружок и распевали украинские песни или частушки – «Эх, дождь идет, с крыши капит, идет милый, косолапит…»
Новый лагерь нам очень нравился не только своим местоположением в долине небольшого ручья среди невысоких зеленых холмов, дружной компанией ребят-студентов и молодых техников-специалистов, но и кухней, существенно отличавшейся от той, что была в прежнем лагере.
Тогда повариха кормила нас, в основном, постным супом с макаронами, причем питание обходилось довольно дорого. Комиссию рабочего контроля на общем собрании обязывали строго следить за расходованием собранных на питание денег, комиссия даже сопровождала повариху на базар, но все было тщетно – обеды были плохи и дороги.
Новая повариха Люба, хохлушка средних лет, приехав в лагерь и увидав наш кухонный инвентарь – котел, разливальную ложку да пару тупых ножей, ужаснулась. Она упросила начальника отряда дать ей на полдня машину, привезла из дома разделочные доски, ножи, сковороды, шумовку, кастрюли и даже стол. На нашем, сбитом из необструганных досок столе она готовить отказывалась.
Теперь мы блаженствовали: борщ, разнообразные супы на первое, гуляш, котлеты, вареники на второе, кисель или компот на третье. Вечерами, на ужин, у нас бывали вкуснейшие пирожки с капустой или печенкой. Позже я побывал во многих полевых лагерях, нередко меня угощали вкусными экзотическими блюдами – пловом из дикобраза, жарким из сурка и варана, жареной медвежатиной, но такой вкусной и разнообразной пищи, как в нашем Джилькельдеке, не видал нигде. Интересно, что обеды обходились нам не дороже, чем прежде.
По приезде в Быстровку я был поражен большим числом гусей, стаями бродившими по всему поселку. Естественно, на базаре они были очень дешевы. Я пообещал своим друзьям-практикантам перед отъездом угостить их гусятиной. И вот пришло время выполнять свое обещание.
Свои каникулы я планировал провести в Ленинграде, куда меня пригласила моя пскемская подруга Наташа Глебова. Большинство наших ребят решили остаться работать в каникулы, еще месяц.
Накануне отъезда я с Жорой Аванесьянцем отправился в Быстровку на базар за гусями. Мы сторговались и взяли недорого двух жирных живых гусей. Я купил еще две бутылки коньяка, и мы отправились в лагерь. Сначала мы гусей несли, держа руками у груди, но противным птицам это не нравилось – они вырывались и норовили клюнуть в лицо. Пришлось взять их за крылья и нести на весу, но и в таком виде нести их было неудобно, тогда мы опустили гусей на землю и погнали хворостиной.
Так и мучились мы с ними всю дорогу, то таща в руках, то опуская на землю и гоня потихоньку по тропке. В лагерь мы пришли уже в сумерках, а готовы гуси были уже поздно ночью. Кто-то в это время уже спал, а кто-то сидел за столом и негромко беседовал. Поставили жаркое на стол, открыли бутылки, разбудили спящих и отдали гусям должное. Не так я представлял себе прощальный вечер, но надеюсь, что он запомнился не только мне и Жоре.
Из Фрунзе в Ташкент я летел впервые в жизни самолетом. Всю дорогу я смотрел в окно, сидя на жестких боковых сиденьях ЛИ-2. В Ленинград я летел уже на ИЛ-14 с откидывающимися креслами в белых чехлах. В то время рейс Ташкент – Ленинград продолжался два дня с посадками в аэропортах Актюбинска, Джусалы, Уральска, Пензы и Москвы. В Уральске мы ночевали в гостинице.
Длительность маршрута компенсировалась неплохим обслуживанием, Обедом и завтраком нас кормили в ресторане, опоздавших на посадку пассажиров вызывали персонально по фамилии. В аэропортах народа было немного, было тихо и спокойно, Аэропорты были иными – пензенский был просто небольшим одноэтажным домиком с залом для пассажиров едва ли больше 30-40 метров.
В Ленинграде меня встретила Наташа с отцом. Их знакомые уезжали в отпуск и оставили в мое распоряжение комнату в доме на канале Крунштейна рядом с площадью Труда. Начались счастливые дни моего знакомства с Ленинградом.
После яркого шумного Ташкента северная столица меня сначала разочаровала. Хмурое небо, свинцовая Нева, серые грязные громады зданий гасили мою радость встречи с Наташей, ожидания нового и необыкновенного. Я терялся в огромном, не совсем оправившемся от войны городе, но по мере знакомства с ним настроение менялось.
Памятник Петру, Медный Всадник, оказался меньше, чем я ожидал, но понравился мне необычайно. Позже в каждый из своих приездов в Ленинград я старался побывать на Сенатской площади. Парадная лестница в Эрмитаже меня потрясла, кажется, ноги у меня подгибались, когда я впервые поднимался по ней.
В Петергоф мы приплыли на катере. Был ясный солнечный день, и канал, аллеи, ведущие к Большому каскаду, привели меня в восторженное состояние. Большой Дворец был еще не восстановлен, Екатерининский Дворец тоже был закрыт, но парки Петергофа и Пушкина мне очень понравились.
Исаакиевский собор, о котором мне писала Наташа восторженными возвышенными словами, показался тяжелым и угрюмым, правда, после войны он еще не восстановил своего великолепия – купол был серо-зеленым, стены грязно-серые, в каких-то потеках. Легкий воздушный Казанский собор мне понравился гораздо больше.
Через пару недель мы расстались, как скоро выяснилось, навсегда.