Конвойный сдал меня дежурному по штрафной роте и после обмена бумагами удалился. Местный старшина осмотрел моё осунувшееся от лагерной кормёжки лицо и предложил сесть:
- Капитан сейчас придёт. Пусть сам твою судьбу решает. Он тоже в полицаях служил, а потому вошкается с вами, разбирается, будто дел у него других нету…
Я сел, расстегнув шинель, - в доме было жарко. Старшина то ли со скуки, то ли от того, что я ему сразу не приглянулся, решил меня попугать и продолжил:
- Мужик он справедливый, и если ты в полицаях не выслуживался, то твоё счастье. А разбирается он в вас, болезных, лучше всякого СМЕРШа… так что, если что, то и остальное сделает не хуже…
Хлопнула входная дверь, и старшина спокойно сказал:
- А вот и он. Держись. Сейчас судьба твоя решаться будет. Двоих таких от него уже ногами вперёд вынесли. Сам дознался, сам осудил, сам и привёл в исполнение…
Дверь в комнату распахнулась, и вошёл капитан. Капитан, как капитан. У нас капитан, у немцев гауптман. Чего его разглядывать? Сразу видно - строевой офицер-фронтовик. Я встал и опустил глаза в пол.
- Новенький? – спросил он, не глядя на меня, беря у старшины моё дело, и, резко обернувшись ко мне, скомандовал: - Жди!
Я снова сел. Дверь в комнату за ним закрылась, и старшина почти радостно произнёс:
- Не к добру…
Фильтрационный лагерь за те недели, что я в нём загорал на допросах у майора, научил меня одному – не слушать пустобрёхов, вьющихся у начальнических ног. Значимость они свою показывают всезнанием этим. Причастность свою к вершению судеб. Хотя, судьбы они, конечно, вершат, что говорить, наушничаньем своим. Это когда начальник - .овно. А когда - человек, то тогда таких или не держит, или СМЕРШ приклеил так, что не отдерёшь. Ладно, посмотрим, кого первым позовёт – слово того капитану и важнее.
Прошло уже минут двадцать. Ничего не происходило. Я постепенно начинал потеть, и было не ясно от чего – то ли от затянувшегося ожидания своей судьбы, то ли от жары, стоящей в комнате.
- Заходи!
Значит, человек. Скорее всего. Да и по старшинской пугалке - тоже челове-ком выходит: кое-кого из своих бывших сослуживцев я бы тоже сам при-стрелил, не раздумывая, будь моя воля. Впрочем, неизвестно ещё - отнесёт ли меня капитан к людям. То, что я сам себя к ним отношу, ещё не значит, что так и есть. Славин себя тоже к людям относил…
Открыв дверь, я вошёл. «Вызывали?» «Да. Садитесь. Рассказывайте». «Что рассказывать? Всё?» «Нет. С того момента, как Вы попали в Белоруссию». Я начал сбивчиво рассказывать свою историю, как всегда, виновато глядя в пол, но мне всё время что-то мешало говорить. Отвлекало от рассказа, сбивало с мысли, уводило куда-то в сторону. И вот после того, как я подошёл к истории со шмальцовщиком и детьми, я замолчал. До меня дошло. Доехало. Допёрло – он не спрашивал про плен, про лагерь подготовки. Он про него… знал.
- Мишка!
- А ты не верил…
Мне бы, дураку, ещё во время Мишкиного мнимого побега сообразить, что у человека у этого сельсовет варит не так, как у остальных – надо же до такого додуматься – сбежать обратно в лагерь! А я-то мерил его по своей гребёнке. И вот вам ошибочка вышла! Да какая! И я принялся взахлёб рассказывать свою историю до мельчайших подробностей. Может, и вы-то не так полно и точно её слышите, как он. Мишка слушал молча. Вид его не выражал совершенно ничего – ни осуждения, ни одобрения. Как начал смотреть на меня после моего вскрика, так ни один мускул на его лице не дрогнул. И очень скоро я начал скакать «с пятого на десятое» от того, что не понимал, о чём он думает, как меня судит. Я снова потупился в пол и под конец начал мычать что-то совсем нечленораздельное. Не глядя на капитана, я говорил и ждал, каждое мгновение ждал выстрела. Я знал. Я знал, что заслуживаю его. Я знал, что я его не услышу, потому что пуля летит быстрее звука выстрела, но я всё равно его ждал. И уже ни на что не надеялся. Ни во что не верил. Звякнуло железо, и я резко вскинул голову – капитан, стоя ко мне спиной, отпирал сейф…
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/01/23/784