Моя дорогая, Люся, жить тебе 1000 лет и еще три дня! Вчера вспоминали тебя с мамой. Я всхлипнул от тоски, а она опять назвала тебя стерьвой. Люсенька, забери меня к себе; я посуду мыть буду! Сил уже нет терпеть мамины порядки. Сначала, она женила меня на тех, кто ей нравился, потом с ними же разводила, потом попрекала детьми; говорила, что я де своих-то не нажил и в селе нашем у Нюрки, что опосля тебя была, на Федора дети похожи, а у Гельки последний - вылитый Колька из Абрамовки. С Настей, ты уже знаешь, деньги не поделила в тот единственный раз, когда нам председатель во время областной проверки, за месяц, как людЯм, заплатил. Полюшка - сильная баба была, но на стакан приседать стала. Вот и живу, год уж как, один-оденешенек, ни приласкать некому, ни успокоить.
По вечерам с Кузьмичем новости по радио слушаем, пока мать домой не позовет. Горько мне, Люба! А как все хорошо начиналось! Вспомни, как мой тятя с твоим за здавие пили, за продолжение рода, за любовь!? А где все это? Кто видел, к кому ушло?
Мать раньше отцом помыкала, а не стало его, за меня взялась. Что не сделай,- худо; лег - плохо, встал - не вовремя; скотину покормил - не тем, не покормил - лодырь, женился - эгоист (на кого мать бросил!?), не женился - внуков подавай. И так она меня до души достала, что мочи нет.
Мать, говорю, а как меня не станет, что делать-то будешь!? А она, знай, свое; причитать, да жалеть себя начинает: "Не сын ты мне! Сердца в тебе нет, матери родной такое говорить. Это ты, значить, стакан воды мне перед смертью не подашь?! А нАчто я тебя растила, ночи не спала, на себе экономила, все в дом тащила?! Отец-то твой не расшибался помогать, все по бабам таскался. И ты туда же! Жен-то, знашь, может быть много, а мать одна!"
Люся, напиши мне, даже, если замуж вышла; все равро, напиши. Я ждать буду. Ты одна у меня, что свет в окошке.
Твой горемычный муж.
(Вышемирская Ольга)