Ничем я не выделяюсь: ни ростом, ни красотой, ни бойкостью. Некоторые считают меня дурой из-за того, что я попадаю в разные истории. Живем мы, в принципе, дружно, и даже соседи не вредные - помогаем друг другу. Семья у меня немаленькая. Главный в ней дед: он самый толстый и умный. Все стараются быть похожими на него. Я, конечно, - тоже, но что делать: не вышла ни умом ни телесами.
В последнее время что-то со мной не так. Кормёжка у нас была классная - зачем куда-то срываться? Первым дед забеспокоился, созвал семейный совет, а тут кого только ни налетело: и воробьи, и зеленухи - не только наши, синичьего племени. Дед орет, как ошпаренный:
- Вон летим! Хана всем будет!
Гвалт поднялся, дед кругами носится, вся стая - за ним: прям как желтые жилеты у людей. Слышала я, как тетка одна нас желтопузиками обозвала. Сама она желтопузая! Мы - гордые и свободолюбивые, мы за справедливость. Нас уважать надо.
Так вот мои и улетели сразу. Было нас сотни и сотни - собирались разными стаями по паркам, я поначалу тоже с ними а все же решила остаться: одна я, да голуби - им все нипочём. Мне, я думала, тоже все нипочём, если еда в кормушке на седьмом этаже всегда есть. Любопытно мне было посмотреть, что будет.
Ночью началось: метель, буран, гроза с громом и молниями. Это посреди зимы! Прав, выходит, был дед. Смерть совсем близко подошла. Наутро норку мою привалило так, что насилу выбралась. Полдня клювом долбила, а на воле - сразу к кормушке. Но видно слишком долго без еды и в страхе была, совсем ослабла.
Через день стали наши возвращаться. Заночевали, говорят, в каком-то городишке: заросшее кладбище, церковь, дома небольшие. Грозы и снегопада там и в помине не было. Спаслись-то спаслись, а есть там нечего. Личинок всех местные повыклевывали, самим не хватает. Кормушек нет, свои закладки дома остались. Еле обратно долетели - и отъедаться сразу. Благо в воскресенье люди еду нам в парки понесли.
Только жизнь налаживаться стала, дед и свищет:
- Морозы идут, готовьтесь.
А что там готовиться? Мы их вроде и не боимся, была бы кормежка да соколищи не налетали. Они опасней морозов. В эту зиму вон все в город стянулись. Мы для них лакомство. Высматривают, где мы кормимся, камнем вниз - одной птичкой меньше. Одна радость: их судьба тоже казнит. В городе им не место, потому бьются насмерть о высокие дома.
Слабею я после своего плена в грозу с бураном. Может перелом где-то, даже не заметила. Мне на кормушку за день нужно, как маятник, десятки раз слетать, а меня крылья не держат, голова кружится. Потому что дура, в истории попадаю и деда не слушаю.
Сегодня и вовсе номер выкинула. Мороз уже крепчает. К вечеру у моей кормушки на седьмом этаже дверь открылась. Оттуда тепло идёт и нет никого. Вот, думаю, в тепле и заночую. Нора огромная - человеческая. Только я удобный уголок в тепле нашла, как дверь на волю и захлопнулась. Что ж, думаю, ночлегу не помеха. Может отогреюсь и полегчает мне.
Время шло, я задремала уже, как вдруг - шаги. Человек совсем рядом ходить стал, вот-вот на меня наткнётся. Долго я ждала, пока нора опустеет, а когда настала тишина, решила выбираться на волю: страх такой здоровью не на пользу. Я к двери - а там стекло. И так, и этак - не пускает. Видно пошумела я: идёт вдруг человек прямо на меня. Сердце из груди выпрыгивает, ужас какой-то! Чудовище это, с гору размером, воды мне приносит. И правильно: обморок уж почти! Попила - немного отпустило. Убралась снова в угол, под шкаф: на всякий случай. Крылья уже держать не могу, тащу волоком. Тут еда появляется: и зерна, и сало. Поняла я, что убивать не будет. А коль так, - не надо мне твоей еды, выпустил бы лучше обратно на волю, на мороз. Все один конец, так лучше хоть своих перед смертью повидаю.
Дотащилась я до двери, клювом в стекло уперлась и думаю: «Смерть на свободе краснее жизни в неволе». Гора словно мысли мои подслушала, дверь тихонько открывает: иди, если хочешь. Я ковыляю, через порог перевалила и не верю своему счастью. Опять ведь в историю попала. Теперь уже чую - последнюю. Сижу и двинуться не могу. Все хуже мне. А сзади - тепло, дверь опять распахнута, - возвращайся!
Ну уж нет, я - птица вольная, я вам не канарейка. Мне такого тепла не надо. Из последних сил крылья к телу подобрала - и в последний путь: с балкона вниз и за угол.
(Записано в Москве со слов непутёвой умирающей синицы)