По проспекту Театра Драмы кавалеры спешат и дамы, и старушки, и стариканы, хулиганы и басурманы, пробегают под Аполлоном, удивляясь его «бутонам».
Сколько лет под дождем ли бураном обнаженным стоит под металлом, изрисованной зодчими крыши в посеребренной красками нише.
Хоть фигурою и брутален, лик гранитный его печален, и прикрыться бы великану, да не велено Истукану.
А напротив, между домами, там, где тетки торгуют цветами, мужичок с голубыми глазами распевает под небесами с золочеными облаками.
Он на солнце открыто смотрит, чистым голосом лепно выводит и вторую и третью,.. десятую.
Исполняет «не виноватую», ту, где травы в росе помятые, где и чувства, и тело измятые, и «гуляку с Тверской, скандалиста», вспоминает и « гармониста», «комсомольскую», да о «БАМе», о письме, не написанном маме…
Вот, устал: шевелит губами, нежно гладит сухими руками абрис чудный букета торговки. В осязании пальцами ловкий: «Здесь тюльпан, - не касаясь, - здесь роза, - указал тонкий шип, - не заноза»…
И глядит восхищенно в Мир тёмный, лепесток носом ластит смущенно, и трепещут белесые веки, в аромате блаженной неги.
Синим брызнуло из витрины, шевельнулись моделей картины. Оживились «киотные» «тёлки», ноготками блеснули, кокотки, и отливом химической кожи мужичка завлекают пригоже.
Изумился песняр, приоткрыл рот щербатый - растерялся незрячий.
Взор стыдливо отводит от девок, и теперь ему не до припевок. Схорониться бы, спрятаться где-то, от бесовок из чертова света!
- Вот, - торговка с букетом магнолий, тычет пальцем, - дурак Анатолий, нас песня’ми замучил, убогий. Заберите его ради бога.
Клацнул дверью желтый «УАЗик», влез в нутро его Толик-чумазик: бледный лик, да глазницы, решетка…
И на Идола крестится тётка.