Из своей комнаты вышла тетя Клава. Она теперь жила одна, дядя Сеня был откомандирован в другую часть, на какой-то разъезд. Тетя Клава с ним сразу не поехала, ей надо было уладить до ноября кое-какие дела, а главное, закончить лечение, на которое она возлагала большие надежды.
Тетя Клава сразу приняла мою сторону, за что я про себя ее поблагодарила.
— Мюдочка права, — сказала она, — ее друг должен спать не в холодной кухне, а в ком… Мама перебила ее:
— Клава, что ты говоришь? Ведь он с улицы, у него могут быть блохи.
— Блохи не так страшны, завтра мы его искупаем с дустовым мылом, и блохи, если они есть, все исчезнут, потом мы пойдем и покажем его ветврачу, а пока ему можно постелить коврик возле кровати его хозяйки.
Но когда наступило завтра, сходить к ветврачу и искупать Мишку так и не удалось.
С самого утра тетя Клава ушла к своему врачу, сказав, что как только вернется, то сразу и отправимся к ветврачу, а уж потом искупаем щенка.
Вернулась она вся сияющая каким-то особенным светом, и сразу же, с порога обняла мою маму.
— Марийка! Поздравь меня, я беременна! — и засмеявшись, закружилась в вальсе, подхватив маму, потом они вместе упали на диван.
— Понимаешь, Марийка, я даже не поверила, когда врач объявила мне, что я беременна!
Тетя Клава ничего не говоря, вдруг повернулась и бросилась в свою комнату. Моя мама, обрадованная и испуганная, последовала за ней, и я тоже побежала за ними.
Тетя Клава была как будто не в себе от радости. Она заметалась по комнате, ища чемодан, наконец найдя его, открыла шкаф и стала бросать в него свои платья, снимая их с вешалок, туфли и всякую всячину, принадлежащую дамскому туалету.
— Клава, успокойся приди в себя, что ты надумала? — старалась урезонить ее моя мама. Но тетя Клава не хотела ничего слушать.
— Я еду, Марийка, еду прямо сейчас, надо обрадовать Сеню. Он будет счастлив. О, как он будет счастлив!
— Клава, не чуди, зачем тебе ехать? Напиши ему письмо, — пыталась остановить разгоряченную тетю Клаву моя мама.
— Марийка, как ты не понимаешь, — застегивая уже до отказа наполненный чемодан, проговорила тетя Клава, — письмо это совсем не то, а вот когда я приеду неожиданно да, с таким сюрпризом, представляешь, что будет! Что будет!
— Ну, кажется, все давай поцелуемся, и пожелай мне хорошего пути. Женщины обнялись. Потом тетя Клава наклонилась и, приподняв меня, поцеловала в обе щеки...
Поезд прибыл на станцию ближе к ночи. До части, где теперь служил дядя Сеня, было около 10-12 километров. Тете Клаве посчастливилось: подвода, которая подвезла к поезду пассажира, была, из той, же части, возница, пожилой мужчина, с аккуратно подстриженной бородкой, знал мужа тети Клавы, и когда они добрались до места, подвез ее к самому бараку, где жил Семен.
Барак неприветливо глядел на нее своими темными окнами. Но иначе и не могло быть, было то время, когда ночь полностью вступила в свои права. Тетя Клава не стала стучать в дверь комнаты, которую занимал ее муж, чтобы не потревожить соседей. Она слегка толкнула дверь, которая тихонько, без единого звука, отворилась. Она вошла и, нащупав выключатель у двери, щелкнула им. Комната залилась ослепительным светом.
С кровати испуганно вскочил Семен, он несколько секунд стоял в растерянности, ничего не понимая, потом натянув кое-как брюки, без гимнастерки, наткнувшись босой ногой на чемодан, который с грохотом повалился на пол, выбежал на улицу. Вслед за ним, накинув халат, прямо на голое тело, выбежала босиком женщина.
Клава некоторое время стояла в полном оцепенении. Потом решительно подошла к двери, закрыла ее на засов, взяла с полочки около умывальника бритву, которой ее муж обычно брился, и принялась в ярости кромсать все вещи, начиная с лаковых туфелек, убежавшей босиком женщины.
Она не осознавала что делает, от туфель, перешла к пальто, платьям, кофточкам. Смела на пол со стола пудру, помаду для губ, какие-то тюбики с кремом и стала яростно топтать их, приговаривая: «Вот тебе, вот тебе!» В этот момент ей казалось, что она расправляется не с косметикой женщины, а с ней самой. До вещей же мужа она не дотронулась. Но, вот взгляд ее упал на ковер, который висел над кроватью и, который ей не был знаком. Было очевидно, что принесла его и повесила та женщина, Клава принялась кромсать и его.
Она разрезала его вдоль и поперек на мелкие–мелкие квадратики, не заметив, и не почувствовав боли в пальцах рук. И только увидев, что все руки у нее и бритва в крови, стала искать бинт.
Найдя его в аптечке, что стояла на тумбочке, она перевязала пальцы и села писать письмо.
Исписав два больших листа, она в конце пожелала им счастливой жизни и извинилась за небольшой ущерб, который нанесла имуществу.
Затем вышла на улицу, отыскала возле конюшни мужчину, который ее привез, и, плача стала просить его подвезти ее к станции. Он, видя, в каком она отчаянном состоянии, сразу все понял; молча, запряг лошадей и, кинув в повозку охапку сена, сказал, чтобы Клава залезала. Потом поднял ее чемодан и, уложив его рядом с ней, тронулся в путь.
Они проехали почти полпути, когда их верхом на лошади догнала женщина и, всадив в спину Клаве нож, тут же ускакала. Все произошло так быстро, что ни Клава ни возница не успели опомниться.
Горячие струйки крови потекли по спине, и окрасили всю одежду — пальто и шерстяную шаль, накинутую поверх.
Николай — так звали мужчину, порывшись в чемодане Клавы, с ее разрешения, разорвал ночную рубашку на лоскуты и, кое-как перевязал рану, потом, сунув ей под голову большую охапку сухого сена, быстро погнал лошадей к больнице.
Две недели пролежала Клава в больнице. Домой она приехала бледная, с израненной и опустошенной душой. Целый месяц потом, ходила на перевязки. И очень беспокоилась за ребенка, который должен был родиться и которого она так боялась потерять. Но врачи успокоили ее: «С ним ничего не случилось, ребенок не пострадал». Клава быстро поправилась и, списавшись с дальней родственницей, которая жила в Сибири, вскоре уехала к ней.
С матери моей, она взяла слово, если появиться Семен, не говорить ему, где она, и не давать адреса, как бы он ни просил. Она оставила ему семейный альбом, из которого изъяла все свои фотографии...
Мы с мамой, по совету тети Клавы, заняли ее комнату. Она была намного больше нашей и теплее, кроме основной печки, в ней была еще небольшая плита на две конфорки, имелась и духовка.
От тети Клавы мы вскоре получили письмо, в котором она сообщала, что у нее родился мальчик. И что она очень счастлива, теперь у нее есть самый любимый мужчина. Одно только ее огорчает, что он очень похож на отца, просто вылитый Семен, и своей внешностью будет все время напоминать ей его, а она ведь решила никогда о нем не вспоминать, забыть его навсегда.
Дядя Сеня долго не появлялся у нас, но однажды, когда я была дома одна, и, поджидая маму с работы, рассматривая картинки в книжке, лежа на диване с Мишкой, в дверь тихо постучали. Я встала и подошла к двери. На мой вопрос:
— Кто там? Я услышала мужской голос:
— Мюдочка! Это я — дядя Сеня.
Я с радостью открыла дверь. Я до сих пор помнила и любила дядю Сеню, и очень была недовольно, что он так поступил с тетей Клавой, которую я тоже очень любила.
Дядя Сеня вошел, понял меня на руки и поцеловал.
— Ух, как ты выросла, просто не узнать тебя! — сказал он. В школу, наверное, уже ходишь?
— Нет, пока не хожу, — ответила я, — пойду с первого сентября.
— Ну-ну!.. А тетя Клава, она с вами живет?
— Нет, она сразу же, как вылечилась, уехала.
— А куда? Ты знаешь, куда она уехала?
По его голосу я поняла, что его очень взволновал мой ответ.
— Нет, я не знаю, — ответила я
— А письма, письма?! Она ведь пишет Вам!
— Да пишет, — ответила, я.
Покажи мне хоть одно письмо, там ведь есть адрес?
Я потупилась, не зная, что делать. С одной стороны, мне было жалко дядю Семена, с другой, я помнила, что мама дала слово тете Клаве не говорить где она и не давать адрес. Если я сейчас покажу ему письмо, я подведу маму, — подумала я. Я стояла в растерянности, и молчала.
— Ну, что ты стоишь и молчишь, Мюдочка? В чем дело? Не можешь вспомнить, где вы храните письма, ведь вы их не рвете же, как прочитаете? — прервал он мои мысли.
И тут я осмелела:
— Не рвем, и я знаю, где лежат эти письма, только я их вам не дам!
— И я не дам, — сказала мама, входя в комнату. — Здравствуй, Семен!
Дядя Сеня вскочил со стула,
— Мария, как я рад, дорогая тебя видеть! Ведь вы с Мюдочкой, как семья для меня.
— Нет у тебя, Сеня, больше семьи, потерял ты ее навсегда по своей глупости,
— сказала мама. — Клава никогда не простит тебе этого. Вот и адреса не велела тебе давать, слово с меня взяла. Только, альбом просила тебе передать.
— Мария, Мария! Что ты такое говоришь, ведь я люблю ее, больше жизни люблю, и она любит меня, я это знаю. Ведь мы выросли с ней в одном детдоме, и там полюбили друг друга, нет у меня на свете никого роднее и любимее, чем она! На глазах его выступили слезы.
Мне стало жалко дядю Сеню, и я заплакала.
Маме, наверное, тоже стало его жалко.
— Ты садись, Семен, за стол, — сказала она уже другим голосом, теплым и ласковым. — Давай за чашкой чая поговорим спокойно.
Он покорно опустился на стул, достал платок и вытер глаза. Мама поставила на стол тарелку с картофельными оладушками, разлила чай.
— Прости, Семен, что чай без сахара и заварен не чаем, а морковкой. Ну, как говориться… Он перебил ее:
— Тебе не надо извиняться, Мария, я же понимаю. Расскажи лучше, как там, Петр, что он пишет. Теперь мама достала платок.
— Ой, Сеня, извелась я вся в мыслях о Петре! Вот уж седьмой месяц пошел, как от Петра не получили ни одной весточки. Что с ним? Душа изболелась. Стараюсь не думать о плохом, а сердце саднит!
— И правильно делаешь, Мария, что не допускаешь плохих мыслей. Гони их прочь. Напишет Петр! Просто сейчас не может, на войне всякое бывает: может, в таком месте находится, откуда писать нельзя. А, может, ранен, контужен. Ты главное верь, что с ним ничего не случится, война окончится — и вернется Петр.
— Спасибо тебе, Сеня, что успокаиваешь. Я и сама так же вот себя успокаиваю.
— А насчет, Клавы я тебе вот, что скажу: обидел ты ее очень. Не ожидала она от тебя такой подлости. Ведь она ехала к тебе с радостной вестью, что она ждет ребенка, думала обрадовать тебя, а ты вот как ее встретил!
— Ребенка! Моего ребенка! Мария, да неужели! — глаза его загорелись яркими счастливыми огоньками! — А кто? Кто у меня родился? Сын или дочь? Ты ведь уже, наверное, знаешь?
— Знаю, Сеня, но тебе не скажу, кого родила Клава. Поезжай к ней, сам все и узнаешь.
— Мария, дай мне ее адрес! Я сейчас же поеду к ней, и она меня простит, я верю, что простит! Это была не измена, Мария! Поверь мне я любил всегда только Клаву и люблю ее до безумия люблю по сей день!
— Верю тебе, Сеня, но адрес дать не могу, ведь я дала Клаве слово. Не могу я его нарушить.
— А сказала, — поезжай! Как же я поеду, если не знаю адреса?
— Узнавай другим путем, наведи справки о месте жительства, ведь вы не разведены. Разыскивай сам свою жену.
— Да конечно, но это будет слишком долго, а я хочу поехать прямо сейчас, пока я в отпуске.
— Мария дорогая, неужели ты думаешь, что я выдам тебя? Я скажу, что сам нашел ее. Поверь мне, вот тебе мое честное партийное слово. Не выдам тебя.
После этих слов мама достала из шкатулки письмо от тети Клавы и протянула Семену. Он быстро списал в свой блокнот адрес с конверта. Прощаясь, он поднял меня и поцеловал, потом обнял маму:
— Спасибо Мария, век буду помнить, что ты для меня сделала, — уже открывая дверь на миг задержался:
— Как только получишь письмо от Петра, сразу же напиши нам с Клавой, а будешь писать ответ, не забудь передать Петру от нашей семьи большой привет, и пожелание скорейшего возвращения с победой домой!..