Я не знаю, может, это мне во сне приснилось.
Ежели б рядом со мной был кто-нибудь, он сказал бы мне,
спал я или нет, и тогда все стало бы ясно.
А так я просто ничего не знаю.
Джон Стейнбек «О мышах и людях»*
*Перевод с английского – В. Хинкис
Сначала все сокрыла тьма. Глубокая и вязкая настолько, что Крос Хаггард не мог даже вспомнить, существовало ли что-нибудь до нее, а когда тьма начала преобразовываться – так и не осознал, была ли она вовсе. В итоге, резко или постепенно, навязчиво и незаметно время отпрянуло, уступив свое место безвременью. Тьма же начала меняться, и Кросс, не успевая следить за собственными переходами между уровнями сознательного, бессознательного и подсознательного, - всего, что и мог, - с трудом разбирал гарцующие, диссонирующие невыразимыми цветами, внепространственные бесконечные мембраны небытия. Разбирал, при том, довольно безучастно, не имея, буквально, возможности участвовать ни в происходившем (или не происходившем) хаосе, ни даже в его наблюдении или хотя бы каком-либо ином более низком уровне его восприятия.
Переходы окольными тропами привели сознание Кроса Хаггарда к единому умозрительному образу. Все сущее для него свелось к некоему подобию бесцветного полотна, сквозь которое безуспешно пытались проступать не до конца сформировавшиеся очертания объектов или символов. Тогда же Крос попробовал вспомнить, кто он, и что было с ним до того, как мир стал серым и бесформенным, но это ему не удалось. Он решил проследить за изменениями ткани окружающей его вселенной и заметил, что в странном узоре проявляющихся из ниоткуда черт призрачных символов есть некоторая схожесть и цикличность. Крос поначалу не видел смысла в этих странных знаках, но затем подумал, что, возможно, смысл стоит искать не в воспринимаемых образах, а в ощущениях, связанных с ними. Так он вспомнил, что где-то уже видел нечто подобное, а изучив внимательнее, с облегчением осознал, что ему и впрямь знакомо то, что на поверку оказалось буквами алфавита его родного языка, свитыми в уже вновь знакомые (после прояснения его сознания) слова. Вот, что он разобрал: «Крос, здравствуй. Рад, что ты вспомнил!» А потом еще: «Ты можешь ответить мне таким же образом, чуть только того пожелаешь».
И Крос, внезапно вспомнив свое имя, ответил: «Здравствуй. Что со мной? Где я? Я умер?..» Он продолжал задавать вопросы, которые также проступали через серое полотно сущего, пока не иссяк. Эта череда бесконечных букв-слов-предложений в итоге потеряла начало и слилась с серым фоном. Тогда слова вновь обратились к сознанию Кроса Хаггарда: «Я могу мыслить только образами, а потому надеюсь, что наше общение перейдет на более высокий – надмысленный – уровень. Безусловно, не сразу. Потому для начала я нашел наиболее простой способ общения с тобой. Во время трансформации твоего сознания я ознакомился с некоторыми базовыми навыками, которыми вы, люди, обладаете. Ваша вербальная коммуникация оказалась самым верным способом начать диалог».
«Я ничего не могу припомнить». – Ответил Крос.
«И не старайся слишком сильно, иначе образы прошлого могут разметать твое ослабевшее сознание. Воссоздавая весь ворох человеческих мыслей и воспоминаний в моем мире одновременно, твой мозг, скорее всего, не справится с таким наложением реальностей и абстракций. Потому стоит начать с малого. Подумай о благоприятном для тебя окружении. Воссоздай его мысленно на месте этого серого холста. Просто подайся порыву и представь…».
Крос не заставил себя ждать. Мир полотна, букв и символов начал деградировать до состояния предшествующей ему тьмы, но, не исчезнув вконец, не вернувшись к первозданной пустоте, он вновь пришел в движение - сумбурное, хаотичное. Серые линии, темные мазки, первые новые очертания форм, и вот: мир сложился в бескрайнее, - без небесных просветов, - море облаков. Облака были разных форм и размеров, различных цветов и оттенков: от пламенеюще-кровавых и золотисто-розовых невесомых перьев, до мерцающих бирюзой, светящихся как бы изнутри за счет контрастирующего фона свинцово-синих и полностью черных туч. Они, поначалу подчиняясь законам безвременья, были намертво «впаяны» в окружающую среду, но, чуть погодя, начали двигаться, и, притом, каждый отдельный уровень – со своей скоростью. На некоторых участках в глубоко утопленных слоях мерцали молнии, где-то играли солнечные блики, но ни звуков, ни запахов, ни каких бы то ни было тактильных ощущений так и не последовало. И тогда Кроса охватило чувство невыразимой печали: он заново обретал себя, но не физически, а как обнаженная мысль или бестелесный дух среди ментальных декораций его окружающих, и эта перемена пугала самую его суть. Крос Хаггард, невзирая на завораживающее спокойствие мира, в котором оказался, продолжал испытывать глубокое замешательство – словно была во всем происходящем какая-то недосказанность. Буквы и слова более не проявлялись на ткани мироздания. И в момент, когда Крос остро ощутил бесконечное одиночество и тупиковость своего положения, у него возникла мысль: "Мне кажется, что я пришел сюда не один. Со мной явно был ещё кто-то. А, ведь, неплохое место". И ещё он подумал: "Да, неплохое, но разве я об этом подумал?"
В ответ на предыдущую мысль появилась следующая:
"Подумал, безусловно, именно ты. Иначе общаться с тобой пока нет возможности".
"Как же так? Это с тобой я говорил прежде?"
"Да, я хозяин сознания, в которое ты погрузился. Дело в том, что твое восприятие еще окончательно не преобразовалось, а я не способен просто вести диалог в привычном для тебя понимании оного. Вот и сейчас мое подсознательное взаимодействует с твоим. Этот способ взаимодействия куда глубже любого мыслительного процесса. Это почти идеальное познание, способное привести к взаимовосприятию настолько чистому, что сторонам такого "диалога" впору предвосхищать мысли, желания и чувства друг друга, чуть не лучше своих собственных. Именно так ты смог воссоздать внутри моего сознания свою подсознательную сферу спокойствия. Желанную, наименее агрессивную среду."
"И мне все равно было неспокойно. Пока одни мои мысли не начали диалог с другими. Как же так? Я ведь все еще думаю. Я не понимаю того способа общения, о котором ты упомянул".
"Верно. Именно потому, что твое атавистическое сознание трансформируется с большим трудом, - твое подсознание не может воспринять ту чистую форму намерений и чувств, не скованных мыслями, которую я тебе предлагаю. Точнее, воспринимает, но опосредованно, искаженно. По привычке адаптирует все непонятное в привычные мысли на привычном языке. А что касается беспокойства, одиночества... Даже в идеальном мире порой бывает сложно от них избавиться, когда этот мир замыкается исключительно на тебе одном. Вот потому я и отправился в странствие: чтобы не быть одному, чтобы найти кого-нибудь".
"Но, кто ты? И для начала, может, сообщишь, как бы я мог к тебе мысленно обращаться? Иначе... Слишком непривычно. В сознании путаница".
"У меня нет имени. Даже если бы такое имелось, оно мне не пригодилось бы. Но ты можешь мысленно называть меня "Рааз". Точнее, я знаю, что именно так ты и будешь меня называть в итоге".
"Хорошо, Рааз. Я, вероятно, не вполне уловил, что ты сейчас пытался до меня донести, но, думаю, с этим мы ещё разберемся. А пока, не расскажешь ли ты что-нибудь, все-таки, о себе?".
"Скоро. Очень скоро расскажу. Но сначала ответь на один вопрос. Как можно честнее и точнее. Почему мы сейчас здесь? Что значит это наше окружение? В реальности и для твоего сознания".
"Не понимаю. Это, ведь, всего лишь облака. Кажется..." - Крос начал вспоминать. - "Достаточно распространенное явление на планетах с атмосферой. Мне всегда нравилось смотреть на них. Наверное, с раннего детства. Я мог лежать на земле, уставившись в небо, следить за ними взглядом на протяжении многих часов. Есть в них что-то... Что-то неизменное, вечное, но при этом они всегда разные. Когда я взираю на них, и у меня есть время поразмыслить, - мне порой кажется, что в небесах разыгрывается какое-то невероятное действо, спектакль, эпос, смысл которого нам, смертным, просто не дано понять. Кажется, что эти причудливые переплетения эфира таят в себе нечто важное, но также я ощущаю, - и от этого величественные облачные пейзажи манят ещё сильнее, - будто это совершенно иной, недосягаемый мир. И это поразительно, ведь я бороздил небеса и космос, видел очень много такого, что... Но стоило моему взгляду остановиться на облаках или даже только подумать о них (если при этом я позволял себе пустить поток своих мыслей на самотек), как это занятие увлекало меня больше всего, сильнее, чем наиболее утонченные искушения. Занимало остро и на продолжительное время оставляло теплый след в душе. Когда я был молод, у себя на Родине, вглядываясь в облачные пейзажи, я предчувствовал неизбывную новизну предстоящих открытий своей жизни: далекие города, неизведанные миры, загадочные знакомства. В моей голове проносились, не задерживаясь – подобно тем же облакам – предстоящие, ещё не написанные на пергаменте времени, истории, участником которых мне только предстояло стать или – наоборот – не суждено было стать никогда. И когда, по прошествии многих лет, во время исполнения служебного долга, будучи в чужих краях, я смотрел в чужие небеса, наблюдал за облаками, – я словно возвращался в далекое прошлое, возвращался домой. Находясь на иной планете, умом осознавая невероятное расстояние от родных мест, я, вглядываясь в облака, тем не менее, улавливал трогательно знакомые переживания юности, ощущение, которое можно испытать, лишь вернувшись после долгого времени в отчий дом. На моих глазах вереница странников – малых и великих – шествовала от одного края мироздания до другого. И фантазия, точно как в детстве, заходилась от яркости рисуемых ею образов тех сказочных краев, откуда и куда они держали путь. Облачные караваны всегда проплывали, словно с тем лишь, чтобы на несколько минут показаться счастливчику, который удосужится, запрокинув голову, насладиться этим таким простым и таким завораживающим зрелищем, узреть которое дважды никому никогда не суждено. Для меня облака были и остаются символом, олицетворением всего сущего: того что было и что могло быть, что будет или так и не случится и того эфемерного, часто не осязаемого нами, моста между крутыми берегами прошлого и будущего, на котором можно ненадолго остановиться лишь для того, чтобы взглянуть в небо; того, что люди обычно называют настоящим или "сейчас". Думается мне, что чувство, вновь испытанное мной в то время, пока я объяснялся, - если ты и впрямь в состоянии перенять его и ощутить трепет, который оно во мне вызывает, - сказало тебе куда больше, чем та каша из мыслей, которую я вновь пережевал сам для себя. Осмысление, порой, и впрямь, - вещь достаточно бесполезная; и сколько бы я не анализировал свои чувства, не прокручивал всего в голове, - это никогда не поможет прояснить причину того реального восторга, которое способно вызвать осознание жизни. Очень немногое может воссоздать то зыбкое, почти неуловимое ощущение."
"Понимаю. Но в данной ситуации, попытка осмысления не была такой уж бесполезной…"
"Да. Кажется, я понял. Пережитый опыт позволил мне собраться с мыслями, вспомнить, кто я есть: мое прошлое и настоящее, каким бы эфемерным оно не казалось после этого. Все это отлично, но я так и не знаю, кто же ты такой, благосклонный хозяин?"
"Что ж, теперь, пожалуй, ты и впрямь готов узнать…"
***
Время пришло, и дремлющий в бездонном чреве космоса древний исполин пробудился. Он повел головой, расправил бескрайние крылья и ринулся сквозь потоки времени навстречу далеким звездам, неизведанным закоулкам галактики, - увещевая о своем прибытии всех и вся необоримым, полным дружелюбного отчаяния приветственным кличем.
Неисчислимые лета контролируемой эволюции изменили не только тело и разум, - само его восприятие действительности стало иным. Время, пространство, материя. Все сущее - лишь песок, сквозь который, извиваясь, проскальзывает его могучее тело. Ни пола, ни возраста, ни расы, - он не был скован ни одним из этих атавизмов. Бессмертный колосс наедине с вечностью.
Огромная замкнутая на себе живая система. Десятки тысяч видов. Растения, животные и целый микрокосм одноклеточных и доклеточных сущностей. Колонии, образующие живые ткани, формирующие совершенные подобия органов и отдельно взятые особи, существующие в полостях, обладающие относительной самостоятельностью процессов жизнедеятельности, независимостью (ограничиваемой лишь врожденными инстинктами) и даже собственным ареалом обитания. Весь этот разномастный заповедник сосуществовал благодаря балансу, поддерживаемому сверхразумом, заключенному в величайшем мозге. А мозг, в свою очередь, зависел от процессов жизнедеятельности всех обитателей этого самого, всецело зависящего от его активности, сверхорганизма. И при том, все это многосложное существо постоянно менялось. Эволюционные преобразования не прекращались внутри его тканей никогда. А в случае, когда дело доходило до наиболее сложных метаморфоз, - колосс погружался в некое подобие сна. Жизнь также бурлила в недрах его тела, однако сам разум как бы пускал все на самотек по заранее подготовленной программе, не управляя ничем напрямую. Биомеханизмы разных видов и размеров, - своего рода зодчие биоматерии, - со скрупулезным усердием, без устали латали и преобразовывали тело, в котором живые ткани переплетались с неорганическими структурами. Пищу для жизнедеятельности существо черпало буквально из любого доступного источника. Пробираясь сквозь космические тернии, оно насыщало себя энергией излучений - светом, теплом, радиацией солнц. Использовало и внутренние резервы, - жизненные циклы любого животного или растения, являющегося составной частью организма, неизменно влекли за собой выработку определенного количества энергии; даже умирая, они питали отдельные органы и всё создание целиком. Всё, происходящее внутри титанического тела, напоминало жизнедеятельность организма сложного животного, с той лишь разницей, что в любой момент времени мозг существа мог стать непосредственным руководителем любого из процессов – включая те, что выполнялись рефлекторно. Существенные трансформации, которые вернее было бы назвать локальной эволюцией, - так и вовсе тщательно планировались и проходили под полным руководством могучего разума. Обычно существо находило укромное место, - планету или иное подходящее небесное тело, - для того, чтобы остановившись там, начать самопреобразование. Иногда найдя на одной из своих стоянок живые организмы или останки погибшей жизни, Колосс использовал фрагменты их генетического кода, для воссоздания внутри себя новых видов на их основе. Эта удивительная мозаика каждый раз дополняла его собственный геном так, что определить каким он появился на свет в своем первозданном виде - даже для него самого - не представлялось возможным.
После каждой долгой остановки он вновь срывался с места и продолжал свое бесконечное путешествие сквозь пространство и время. Так было и в последний раз, но только с одной лишь разницей. Впервые за все время он подал голос. Он передавал безынформативное послание во все направления. Послание, которое невозможно было расшифровать, служило единственной цели - выразить беспредельную тоску одинокого сверхразума. Тоску, сильно отличную от человеческого одиночества. Дело в том, что сознание исполина использовало при восприятии мира исключительно образное мышление, в обход абстрактному, и при крайне развитой способности к планированию (доходящей нередко до возможности предвиденья будущего), при уникальной фантазии, которой был наделен его удивительный мозг. Колосс не мог представить себя как личность. Его разум не оперировал понятиями: все логические цепочки составлялись чередой образов, картинок, порожденных богатым воображением, которым обладал мозг Колосса. Если способность оперировать абстрактными категориями и была некогда присуща образу мышления существа, - то она была утрачена им в процессе эволюции давным-давно, а вместе с ней и средства к вербальной коммуникации. Создание не могло общаться ни на одном существующем языке, однако превосходно владело мощной телепатией. И при этом, поскольку бессчетное количество времени оно пребывало в одиночестве, - полностью утратило ощущение собственной уникальности. Для него не существовало понятия «я», поскольку себя оно воспринимало просто как систему объектов – органических и неорганических структур, - одну из многих систем бесконечного множества объектов, коими вдоль и поперек полнится весь бескрайний космос.
И вот, подсознательно ощущая необходимость общения с иными формами разумной жизни как фундамент для столь желанной и столь труднодостижимой самоидентификации, Колосс вновь отправился в путь, стараясь предварительно оповестить о своем приближении всех разумных существ, на которые он теоретически мог наткнуться в процессе своих странствий.
Когда Арбитр-413 с Кросом Хаггардом на борту покидал доки ЦРМС, левиафан (такое название он получит от людей впоследствии) уже знал, что его сигнал кем-то принят, и, с тем, чтобы его было проще обнаружить, остановился на необитаемой планете, под ледяной коркой поверхности которой скрывался безбрежный океан. Именно к этой планете и направлялся Арбитр, приближая момент встречи человека, весь мир для которого строился вокруг его собственной личности и замыкался сам на себе в месте и в момент, где и когда что-либо переставало касаться его лично или его работы, и разумной сущности, способной своим сознанием объять бездну непостижимых тайн вселенной, но сформировавшейся личности при этом не имеющей вовсе.
Необычный способ выхода на контакт, примененный левиафаном при встрече со своими потенциальными новыми друзьями, был обусловлен спецификой его взаимодействия с внешней средой. Огромное тело, во многих отношениях близкое к совершенству (применительно к выполняемым им задачам), являясь по сути пусть и необходимым, но лишь инструментом, - для могучего сознания представляло собой некий придаток или даже атавизм. Неповоротливая громада сама по себе не имела органов коммуникации в классическом понимании этого слова. Для внешних взаимодействий существо использовало резерв искусственных организмов, полу-органических био-роботов, сообщающихся с нервной системой хозяина телепатической связью.
Микроскопические создания эти, в обычное время выполняющие роль имплантов для систем органов хозяина, в случае необходимости сообщения с внешним миром группировались в колонии, фактически становясь новым сборным, но единым существом-проводником. Некоторые неорганические отсеки тела Левиафана существовали исключительно для поддержания популяции этих биомеханических организмов, а посему количество их в полостях ограничивалось исключительно потребностью в них исполина и его же внутренними ресурсами (которых, к слову, он обладал немалыми запасами).
Итак, эти сборные полуавтономные проводники, похожие на витую цепь светящихся щупалец, в очередной раз собирались в куда более крупное образование, наподобие стаи или роя; и размер такой группы варьировался, опять-таки, в соответствии с поставленной перед ней задачей. Ну а дальше "стая" покидала организм хозяина и отправлялась на выполнение возложенной на нее миссии, как бы заменяя левиафану глаза, уши, язык и руки одновременно. Собственно, механизм работы этих "помощников", - настолько он был тончайше выверен и автоматизирован, чуть не рефлекторен, - напоминал, к примеру, совершение человеком движения конечностью или использования им же органов коммуникации. Проще говоря, исполин, с его постабстрактным мышлением, даже сознательно не управлял своими ментальными "руками". Являясь сложной системой нано-компьютеров, - подпитывающихся, к тому же, через удаленные каналы от практически неиссякаемого источника энергии и информации, - рой был способен сам разрешить поставленную задачу, стоило колоссу лишь пожелать того. Используя фантастическое развитие разума, – доводящее совокупность понятий логики причины-следствия и предчувствия на уровень предвиденья, – и, своих роевых помощников – такой удобный инструмент для коммуникации, - левиафан оказался волен не только не думать о способах достижения целей, но и даже о самой цели как таковой. Что было достаточно удобным, ведь, цель, как понятие абстрактное, никак не могла прийти ему в "голову".
Следуя по пути если и не наименьшего сопротивления, то, - с учетом максимально широкого спектра возможных вариаций положительного результата, - наибольшей эффективности, гигант посредством своих "помощников" разыграл последовательно, шаг за шагом, странную партию, без которой его встреча с Кросом Хаггардом не смогла бы состояться.
Левиафан позволил дронам изучить планету, но при этом тщательно скрывал от них свое присутствие. Пока пришельцы присматривались к окружающей его обстановке, он сам старался присмотреться к пришельцам. На телепатические сигналы роботизированные исследователи не отвечали, и тогда исполин вышел на зашифрованный канал связи, через который из океанских глубин к уловителю на ледяном щите, а оттуда на борт Арбитра передавались данные исследований, проведенных дронами. Так, перехватив несколько фрагментов синтетического кода, левиафан сделал первый шаг навстречу своим будущим знакомым. Вторым шагом, - а именно попытавшись получить больше данных из удаленного источника приема, - колосс спровоцировал запуск автоматической системы безопасности Арбитра.
Не имея другой возможности продемонстрировать безобидность своих намерений, кроме как путем принуждения, левиафан зафиксировал Арбитр и показался сам.
Двойная демонстрация, - сначала поразительных способностей подчинения техники, а затем и внушительных размеров, таящих в себя неизвестную, неизмеримую мощь, - оканчивалась буквально ничем. Левиафан не причинил ожидаемого вреда, тем самым была поставлена последняя точка в приглашении к диалогу. Также предложен и способ. Часть роя слилась в объект, формой и размером напоминающий Арбитр-413. Крос Хаггард почти моментально, почти инстинктивно почувствовал, что так было намечено место встречи. Когда шлюпка с отважными астронавтами покидала открытый шлюз Арбитра, по аналогичному с виду принципу отворился портал в эрзац-Арбитре, в аналогичном же месте. Биомеханизмы подготовили пространство для посадки корабля и, высчитав за время швартовки последнего его метрические показатели, создали и настроили гравитационное поле, которое позволило шлюпке приземлиться, а по выходу из нее астронавтов еще и откалибровалось до приемлемых, даже привычных для людей, показателей.
А дальше последовало рукопожатие, буквально и метафорически означавшее соприкосновение некогда столь далеких и чужих друг другу миров. Именно посредством этого приветственного акта, левиафан передал свое первое телепатическое сообщение – сначала Кросу Хаггарду, а затем и его спутникам. После этого, хозяин пригласил своих гостей к более глубокому «диалогу», и когда те согласились, оборудовал для них приемлемое место. «Медузы» в очередной раз изменили форму: на сей раз из трех человеческих фигур они трансформировались в один большой хрустальный кокон. Конструкция, по виду невесомая, словно спаянная из воздуха, с переливающимися всеми цветами спектра аккуратными вершинами и гранями, полу-раскрылась, подобно раковине моллюска и, коснувшись нижней створкой пола, мягко засветилась. Так кокон преобразовался в некое подобие люльки с тремя глубокими, размещенными под небольшим углом, сиденьями. Когда трое астронавтов уселись по местам и положили руки ладонями на подлокотники, левиафан вновь спросил соизволения на взаимодействие с сознанием каждого из них. И вновь, почти не раздумывая, первым согласился Крос. Тотчас, он испытал небывалое успокоение и душевную гармонию. Глаза его медленно закрылись, он расслабленно провалился вглубь своего сиденья, и в этой позе оказался им же зафиксирован. Когда все трое исследователей достигли того же состояния, левиафан решил, что они готовы начать общение.
***
Начал Крос Хаггард с того что потерял и заново обрел себя. После этого вновь обретенное его Я было готово постигать Рааз. Отсутствие опыта сообщения с подобной сущностью сказывалось. Крос все еще ощущал себя новорожденным, которому предстояло сделать первый шаг в открытом космосе. Ввиду неприспособленности восприятия, он поначалу шел проторенной тропой, - его сознание вопрошало самое себя (опосредованно обращаясь к Рааз). Он интересовался: "Насколько развит дар предвиденья Рааз"? Или, - "Знал ли Рааз, что именно это его путешествие закончится долгожданной встречей с представителями другой цивилизации"?
- Может, ты знал, что встретишься именно с нами? Со мной? Выходит, весь пройденный тобой путь, - пусть ты и не отдавал себе в том отчет, - был известен тебе с самого начала? - Спрашивал Крос. - Но имеет ли тогда хотя бы что-нибудь значение для тебя? Это ты, - орудие предопределенности, - долго и мучительно "срезал углы", чтобы добраться до положенной тебе провидением цели? Ты, предвосхищая события, все же неукоснительно следовал плану, или же существование самого этого плана - по сути, творение, созданное твоим сознанием? Может, эта самая пресловутая предопределенность не более чем логическое завершение сверхразумом картины некоего изолированного мира; и я, и ты, и все, и всё сущее - лишь фрагменты выдуманной истории, плод фантазии Рааз? Это бы объяснило твои таланты предчувствия или предвиденья, не правда ли?
- Но чего же ради сверхсущность стала бы создавать упрощенную копию себя, да ещё в итоге придумывать столь долгую историю, чтобы с этой несовершенной копией познакомиться? - Крос Хаггард и сам не был уверен, кто привел этот контраргумент, - он или Рааз, - и не смог разобраться с этим и впоследствии, всякий раз, когда возвращался к тому же вопросу.
Рааз же, в свою очередь, не меньше Кроса увлекся процессом взаимопознания; он не воспринимал абстракции, которые по инерции воспроизводило сознание его "собеседника", однако с упоением изучал эмоции, чувства и переживания, которые влекли задаваемые Хаггардом вопросы. Для обеих сторон процесс познания был важнее конечного результата (если таковой вообще можно было ожидать). Друг для друга они являлись недостающими частями головоломки: перед Кросом лежало невероятное множество деталей - такое огромное, что на завершение разгадки могло уйти бессчётное количество времени; что же до Рааз, - Крос был для него одним из малых пробелов на полотне огромной мозаики, и найти этот пробел, и приладить недостающий элемент на соответствующее тому место - было не менее сложной задачей, чем начать сбор мозаики заново. Они идеально дополняли друг друга именно полярностью устремлений, и если Рааз, подсознательно желал обрести хоть какой-то фундамент своего эго, первичный образ для самоопределения, то Крос, - напротив, - стремился оставить условности всяких "я" и обрести всеобщее понимание вещей, раствориться в гармонии со всем сущим. И это стремление заставляло его без устали и страха погружаться все глубже и глубже в сознание Рааз. Так, он научился видеть вселенную тождественной себе, не противопоставляя свое "Я" миру и, как следствие, не искажая объективную реальность. Критическое мышление он спокойно отринул, чтобы оно не могло замутить восприятие. Мир, каким он его знал прежде, - дополненный его сознанием и им же одновременно и ограниченный, мир, который он мог видеть, слышать, осязать и додумывать, мир, в который в остальной части (и, возможно, в большей) ему оставалось только верить, - все также существовал, но он теперь находился как бы в стороне, в иной плоскости. И потому действительность, - чистая, неискаженная, - представала перед ним теперь ослепительно яркой, оглушительно громкой, невероятной. При этом он всегда мог вернуться к прежнему своему, узкому миру или найти какой-нибудь и вовсе иной срез реальности, никем не открытый, неизвестный даже Рааз. Крос Хаггард ощущал сопричастность всему происходящему во вселенной, и мог почувствовать одновременно смерть звезды у противолежащего края галактики и рождение маленького существа, принадлежащего к виду, вымершему за миллиарды лет до появления этой самой звезды. Крос нередко наблюдал упорядоченные закономерности в хаосе, хотя, порой, не мог отыскать простой логики в выверенных механизмах систем мироздания. Приобретенное им осознание неотделимости его от вселенной (и наоборот) неизбежно привело Кроса к тому, что он ощутил и Рааз частью себя, и себя частью Рааз. Этому немало способствовало и то, что Рааз все время сопутствовал Кросу Хаггарду в его изысканиях: незримый, почти неощутимый, он, тем не менее, был рядом всегда, и оба они вели бесконечный интереснейший диалог непостижимым для любого человека образом.
Однажды в своем общении хозяин и гость вышли на совершенно новый уровень. Крос не собирался брать левиафан под контроль. Он и понял-то, что происходит, лишь в процессе, и тогда же, осознав, что уже управляет телом Рааз, Крос ощутил, что не желает это прекращать. И сам Рааз между тем даже не пытался противиться воли своего гостя. Точнее, Рааз попросту замолчал. А Крос так увлекся, что не заметил отсутствия собеседника. Ведь теперь, когда ничто не мешало ему познавать вселенную и одновременно управлять живым кораблем, он мог воспринимать сразу несколько уровней реальности. И все бы ничего, но через некоторое время он, как и Рааз прежде, ощутил беспредельное одиночество. Но стоило ему лишь испытать первое чувство беспокойства по этому поводу, - в его памяти всплыл вовсе не гостеприимный хозяин сверхразума, а два человека с Арбитра, с которыми Крос прибыл для налаживания первого контакта. Все время он не вспоминал о своих спутниках, а теперь вот вспомнил, и тут же узнал о том, какая судьба их постигла. Его товарищи сгинули в лабиринтах сознания Рааз: инженер Лоун не справился с самоидентификацией еще в момент трансформации сознания, а капитан Пруст ринулся навстречу своему воображению и окончательно потерялся в созданных им же самим образах; его сознание утончилось, расплескалось и так более не собралось воедино.
Рааз все еще не отзывался, и Кросу ничего не оставалось, кроме как попытаться решить проблему самому. Он попросту запаниковал и, направив левиафан обратно к мертвой планете и Арбитру, начал пытаться просчитать варианты благополучного выхода из ситуации, которая уже не могла разрешиться иначе. Именно так Крос познакомился с талантом предвиденья Рааз. То предвосхищение будущего, что было явлено, встрепенуло сознание Кроса Хаггарда, взбудоражило само его существо, и он потерял контроль над всем происходящим.
Вернуть контроль помог Рааз, но к этому моменту уже произошло непоправимое. Потеря сознания привела к тому, что, извиваясь, словно агонизируя, исполинское тело опасно приблизилось к исследовательскому кораблю. Нано-помощники, порой даже не нуждающиеся в приказах сделали все, что было в их силах для того, чтобы защитить организм хозяина, пока тот таранил Арбитр-413. Защитные системы Арбитра не помогли экипажу: корабль, разбитый на части, совершил попытку спасти переживших катастрофу членов личного состава, однако обе спасательные шлюпки, успешно выпущенные из ангаров Арбитра, наткнулись на непреодолимую преграду. Кольца, образованные нано-помощниками, служащие прежде барьером для Арбитра, начали бессистемно сокращаться. Хаотичный период и случайный диапазон этих сокращений не позволил навигационным системам шлюпок вовремя среагировать на угрозу внезапно возникших препятствий, что привело к гибели обоих челноков.
Так внезапно Крос Хаггард оказался выброшен из Рая, низвергнут до своего прежнего, человеческого состояния. Все, что он прежде ощущал частью себя, как в той же степени и все, частью чего он являлся сам, резко и грубо рассыпалось. Вселенная рассохлась и обвалилась прахом вкруг него, и Крос стоял теперь в своем старом теле посреди бескрайней пустыни. На черном небе не было ни одного облака, не горело ни единой звезды, но то была не ночь, - темнота не ощущалась и в помине. Словно все окружение было искусственной декорацией. В голове Крос Хаггард вновь слышал собственный голос, транслирующий обращение Рааз. Но он более не слушал. Он стоял один посреди безжизненных песков, ошеломленный внезапным осознанием непоправимости им содеянного. В исступлении Крос крикнул что было сил, но не смог издать ни звука, и, отчаявшийся и безутешный бросился бежать, не разбирая пути. Он бежал сломя голову, убегал от случившегося, убегал от голоса в голове, старался скрыться от Рааз, от себя. Его переполнял неподконтрольный ужас. Снова обратившись человеком, он убоялся того, чего достиг, того, чем стал. Страх овладел им полностью, заставлял трепетать. Крос не мог избавиться от чувства, что его затягивает обратно, что бескрайняя бездна сознания пытается забрать его, поглотить и растворить в себе. И он боялся потерять себя, потерять и не найти, как его спутники ранее. Боялся, что останется один, как Рааз, - окажется настолько одинок, что в какой-то момент не сможет поговорить даже с самим собой, ведь и его уже, как такового, не будет существовать. Боялся остаться незримым, неслышимым, космом наедине со вселенной или, вдруг, оказаться самой этой вселенной - великим всем и ничем, которому ни до чего нет дела, уж тем более до человечка по имени Крос Хаггард.
В реальности же, на пике приступа страха, Крос Хаггард бессознательно отсоединился от канала, связывающего его мозг с мозгом левиафана и впал в глубокую кому. Вернуть Кроса в нормальное состояние было возможно, только воссоединив его сознание с сознанием Рааз, о чем последний, безусловно, знал, но чего он никак не мог сделать, поскольку Крос этого категорически не желал. Рааз не мог заставить Кроса вернуться в свой мир, - без его на то желания это было физически невозможно; также и искусственно поддерживать в госте жизнь, не давая умереть в состоянии комы – он не мог: это не имело смысла. Единственное, чем мог помочь своему другу Рааз - это отправить его туда, где о нем позаботились бы такие же, как он сам, люди, - туда, откуда он пришел, - домой.
Воспользовавшись помощниками для взлома кодов доступа последней оставшейся шлюпки (близ которой состоялось историческое рукопожатие), Рааз поместил Кроса в одну из криогенных камер на ее борту и проложил маршрут до ЦРМС. Первую часть этого маршрута левиафан сопровождал шлюпку, поскольку та не была запрограммирована на столь длительные путешествия. Затем сработал установленный нано-помощниками триггер, и челнок, покинув ангар эрзац-Арбитра, благополучно лег на курс и также благополучно добрался до ангаров ЦРМС#1448.
Весьма продолжительное время врачи не оставляли попыток – пусть и тщетных – привести Кроса Хаггарда в чувства. Их тщания, в действительности, сводились, в основном, к тому, чтобы вызвать какой бы то ни было всплеск активности в мозгу несчастного коматозника. Сведенья, хранящиеся в этом драгоценном «ларце» за неподдающимися печатями, представляли предмет особого любопытства для разведывательного управления. Однако время шло, и становилось все очевиднее, что «орешек» не расколется. Крос Хаггард уже провел столь длительное время в коме, что снискал к себе отношение скорее как к нерешаемой головоломке – своего рода квадратуре круга, если можно так выразиться – в среде посвященных и как к музейному экспонату среди прочих сотрудников учреждения, в котором оказался заключен, когда произошел важный сдвиг. К этому моменту уже был сформирован корпус новой экспедиции «Арбитр-533» под началом Брианы Вон – офицера разведки и талантливого тактика, формально числившейся в качестве сотрудника научного ведомства и назначенной капитаном очередного Арбитра. Незадолго до начала заранее утвержденной экспедиции, врачи обнаружили в клетках Кроса Хаггарда присутствие посторонних микроорганизмов, предположительно искусственного происхождения. При более глубоком изучении данного феномена, ими была выявлена слабая энергетическая сигнатура, выходящая далеко за пределы тела носителя – своеобразное эхо от сообщения с далеким неустановленным источником. Канал передачи данных закрылся незадолго до его обнаружения учеными, и хотя тем не удалось выяснить почти ничего об этом явлении, собранной информации хватило, чтобы сделать вывод о все еще существующей связи между тем неизвестным, что погубило Арбитр-413 и единственным выжившим членом экипажа пропавшего корабля.
Так бесчувственное тело Кроса Хаггарда стало своего рода талисманом на борту Арбитра-533. Его подвергли искусственному анабиозу, как и прочих членов экипажа, и все долгое время перелета компьютер считывал и записывал изменения жизненных показателей Кроса, пытаясь выявить нечто, что могло бы пригодиться в дальнейшем – ключ от еще неизвестной загадки.
Добравшись до обледенелой планеты, экспедиция обнаружила левиафана в том самом месте, где он находился в момент налаживания первого контакта с предыдущими парламентерами. Также стала известна судьба Арбитра-413, большую часть обломков которого разметало по орбите планеты. Из предыдущего состава экспедиции не выжил никто. Левиафан не отвечал на запросы и игнорировал любые попытки контакта, однако исследователям удалось наладить связь с «роем», охраняющем своего хозяина. Нано-помощники предоставили обширную информацию о левиафане, интересовавшую экспедицию. Арбитр, на сей раз сопровождаемый множеством современных кораблей разведки – скрывающихся на некотором отдалении, но все же в зоне быстрого реагирования – казался в свете полученных сведений мишенью легкой, и в то же время бесполезной. Любое противодействие огромному дремлющему змею (если бы только такое имело место) заведомо оказалось бы обречено на провал.
Во время ознакомления с полученными сведениями, члены экипажа также неоднократно наблюдали некоторую необычную – почти паранормальную – активность на борту корабля. Так, однажды, капитан Вон собственными глазами увидела призрака – ментальную проекцию – все еще пребывающего в бессознательном состоянии Кроса Хаггарда, который внимательно изучал происходящее на мостике и осматривал лично ее, Бриану, с ног до головы. Она следила за этим феноменом, не подавая вида, краем глаза, когда призрак подошел к ней вплотную, словно что-то вопрошая. Тогда она, не зная, как на это реагировать, глубоко потрясенная, глупо улыбнулась и, чтобы скрыть свой взгляд от привидения, резко отвернулась. Мгновения спустя призрак растворился. Пропал так же внезапно, как и появился. И тогда в голову капитану закралось решение задачи, казавшейся поначалу неразрешимой. Предчувствие подсказало ей, что ключ к головоломке кроется в сознании Кроса Хаггарда. Тем более что с момента их прибытия к орбите планеты, мозговая активность пациента усилилась в разы. Но что было делать ей со всей этой информацией? Все то же профессиональное чутье (или, может, смекалка) привели её к ответу.
Вскоре шлюпка А-533 покинула стыковочный шлюз Арбитра и взяла курс к телу Левиафана, при этом открыв канал связи с «роем» его защитников. На борту шлюпки находилась капитан Вон, молодой инженер связи и Крос Хаггард, сноходец, дремлющий в медицинской капсуле. По мере приближения шлюпки к Левиафану, рой реагировал все активнее, пока в определенный момент, небольшая группа нано-ботов не отделилась от основной массы и, приблизившись к челноку, не окружила тот и не поглотила целиком. Системы Арбитра и всех охраняющих его кораблей разведки в этот момент перешли автономное состояние. Сработали аварийные режимы, отключилась всякая связь с внешними источниками, управление отказало, все функции свелись к поддержанию жизнеобеспечения на борту каждого отдельного судна.
Внутри кокона, который объял шлюпку, уже знакомым порядком сформировалась дружелюбная к людям среда. На сей раз рой, не дожидаясь гостей, самостоятельно взял шлюпку под контроль и открыл шлюз, в то время, как его представители, облачившись в схожие с человеческими телами формы, прошли на борт для встречи с непрошенными гостями. Второй контакт состоялся.
Бриане потребовалось приложить куда меньше усилий, чем в свое время Кросу, для трансформации сознания. Цель – с недавнего времени четко сформулированная – практически чистое откровение, вела ее сквозь любые преграды. Сознание капитана Вон пластично подстраиваясь под условности безусловного, проложило себе путь через бесконечность разума левиафана к тому его уголку, в котором он сообщался с разумом Кроса Хаггарда. Наблюдая разыгрывающуюся перед ее внутренним взором своеобразную пьесу, повторяющуюся раз за разом, она вникла в суть этого ритуала и – не упустив из виду важности своей миссии – прониклась душой к действующим лицам и самому, собственно, действию. А сюжет спектакля заключался в следующем: Крос Хаггард, резко оборвав связь с левиафаном, обратился в пустую оболочку. Его сознание просыпалось прахом сквозь нейронные связи его мозга, оставив лишь жалкие и скудные фрагменты в некоторых потаенных местах. Но в сознании левиафана образ Кроса сохранился. Рааз (как к нему обращался Хаггард) сумел собрать воедино все, что знал и помнил о своем дорогом и единственном друге, и воссоздать его личность – да так, что та сама оказалась готова поверить в собственное существование. Однако произошло и еще ко-что, и Бриана ощущала это совершенно четко: сам хозяин с некоторых пор перестал относиться к своему «я» как к чему-то отвлеченному.
Со временем Бриана научилась общаться с Рааз, несмотря на его нежелание выходить на диалог. Левиафан относился к присутствию непрошенной гости как к навязчивой идее, и, порой, нехотя старался избавиться от собеседника – но без особого усердия, поскольку не ощущал в Бриане никакой угрозы. Все внимание Рааз было сосредоточено на поддерживаемой им иллюзии замкнутого мирка – маленькой серой комнате и ее обитателе. Рааз боялся выпустить своего милого друга из позолоченной клетки – замкнутого цикла повторяющихся событий последних дней его нормальной жизни, поскольку знал, что это может привести к шоку, способному вызвать повторное (и на сей раз бесповоротное) разрушение личности Кроса. А потому вновь и вновь Крос Хаггард проживал одни и те же дни, недели, а то и месяцы наедине с Рааз (притворяющимся его ИИ-напарником), который не желал делиться обществом своего товарища с более широким (пусть и лишь воображаемым) внешним миром. Именно эта перестраховка и сыграла в итоге с Рааз злую шутку. Бриана поняла, как использовать статичность среды в своих целях. Многих тысяч попыток стоило ей научиться: сначала лишь проникать сознанием на сцену, а затем – и влиять на ход самой «пьесы».
И вот, спустя неизмеримое количество времени, Бриана добавила в «сценарий» бесконечной постановки несколько сюжетных поворотов. Она примешала к реальным воспоминаниям Хаггарда – вымышленные, а именно о том, как он расследовал дело исчезнувшего корабля Арбитр-413. Бриана под самым носом у Рааз умудрялась подкидывать Кросу реальные данные о пропавшей экспедиции, которыми владела. Так она могла подвести образ Кроса к тому, чтобы тот осознал себя в качестве умозрительной иллюзии. Напрямую сообщить Хаггарду о его нереальности, Бриана не умела, да и не желала прибегать к подобному взаимодействию до поры (опасаясь реакции Рааз). Сам же Рааз старался сводить все попытки Кроса раскрутить запутанный «клубок» к тупику. Под конец расследования Крос Хаггард уставал, сдавался, отступал, засыпал, и цикл начинался заново. Цикл повторялся до бесконечности, пока внезапно не оказался нарушен.
***
- Наконец я переступила через собственные опасения, и сделала шаг навстречу ему и тебе, Рааз! Я сделала все, что было в моих силах, при этом постаравшись, чтобы мое вмешательство осталось минимальным, и потому мы теперь здесь. – Подытожила Бриана.
Крос Хаггард перестал напевать и чуть приподнял голову. Перед ним возникло две человеческие фигуры, от ног до самой головы, гротескно удлиняющиеся к серому потолку. Внезапно свет заморгал и погас, а затем темноту прорезал луч – словно от прожектора, – образовав на полу белый круг. Всё окружение комнаты исчезло. Остались лишь кольцо чистого света и три силуэта, стоящие в его пределах – словно на одиноком островке в безбрежном океане – окруженные непроницаемой темнотой. Бриана, Крос и Рааз.
- Чего тебе надо? – резко спросил Рааз. – Ты хочешь погубить его? Он – мой единственный друг и мое же творение, как в свою очередь и я его, – без него меня бы не было!
- Я знаю, - тихо ответила она.
- А знаешь ли ты, что я способен оборвать твое существование, единственно пожелав того?
- И это мне известно, - отозвалась Бриана Вон. – Более того, я даже могу почувствовать, как ты сдерживаешься, чтобы не уничтожить меня прямо сейчас. И понимаю, зачем ты прилагаешь это усилие, и почему я все еще жива.
- Молчи! Я знаю, что ты хочешь сказать!
- Рааз, отпусти его. Разве ты не видишь, как он измучен? Он – заложник твоей тоски. Если ты его любишь, то поймешь, что Крос не заслужил такой участи. Он – не просто дорогие тебе воспоминания о нем. Ты не вправе держать его душу взаперти. Так никто из вас никогда не будет счастлив. Я уверена во всем сказанном мной, потому, что знаю, что ты чувствуешь то же, как бы больно тебе ни было! Потому что за время, проведенное здесь, я поняла все произошедшее как никто. И тебе известно, что я не вру. – Тяжело вздохнула Бриана. – Пора вам попрощаться.
- Какой в этом смысл? – Возопил Рааз. – Мозг Кроса даже сейчас не позволяет мне восстановить его разбитое на осколки сознание.
- Это так, но, в таком случае не пытайся заставить его вновь оказаться в твоем мире. Лучше сам проникни в его разум и силой верни человеку то, что принадлежит ему по праву.
- А что, если это исход окажется летальным?
- Думаю, тебе не нужно объяснять, что нынешнее его существование вряд ли можно назвать жизнью.
- Но тогда, - голос Рааз сорвался. Его образ начал бледнеть и расплываться, - как Я смогу жить дальше? Я не хочу вновь остаться один. Я не готов расстаться со всем этим!
- Не бойся. – Ласково проговорила Бриана и подошла к растворяющемуся силуэту Рааз.
Она обняла собеседника за плечи и прижала к себе, и тень, в которую тот уже почти обратился, вновь обрела четкую форму и плоть. Рааз поднял прислонившуюся к плечу Брианы голову и успел поймать взглядом мгновение, когда Крос, трогательно улыбнувшись, махнул ему рукой и вышел за пределы круга света. Тогда Рааз еще крепче прижался к Бриане. Из его глаз текли крупные слезы.
- Ничего не бойся, друг мой. – Повторила Бриана Вон. – Я здесь по своей воле, и я тебя не оставлю! Никогда. Я буду с тобой до самого конца.
И после короткой паузы, слегка отстранившись от Рааз, она посмотрела ему в глаза и с чувством поставила точку.
– Обещаю: больше ты не останешься один!