Рассказ
1
Жил-был пёс.
Породистый.
Предки его были немецкими овчарками.
И он был немецкой овчаркой.
Чистокровной, и тоже породистой.
Так было записано ещё в щенячьей книжке.
В его первым официальным документе.
И в последнем.
Больше никто и никогда не заводил на него бумаг, хотя ему сейчас идёт уже пятый год.
Пятый год он живёт вот в этой квартире на первом этаже десятиэтажного дома.
И уже восьмой день, как пёс не видит своего хозяина и друга.
Восьмой день его никто не выгуливает.
И не кормит.
Он лишь пьёт воду.
Благо, вода есть в туалете в унитазе.
Пёс и раньше утолял там жажду.
А сейчас водой глушит голод.
Ибо поесть… увы! поесть псу нет где.
И нечего.
До этого он питался вместе с хозяином.
Когда хозяин завтракал, и псу тогда перепадало с его стола. Не много, не в избытке, но перепадало. Голод ощущался почти сразу же после того, как хозяин уходил на работу, и за ним закрывалась дверь.
Пёс тут же по нескольку раз вылизывал ранее вылизанную им же до блеска свою чашку, привычно подвигал к раковине на кухне стул, добирался до раковины, где лежала горка немытой посуды после хозяина.
Но и там пищей давно уже не пахло, но пёс всё равно лез в раковину, нюхал. А вдруг? Но хозяин за завтраком съедал всё до основания, и даже корочкой хлеба вытирал тарелку. И только после этого бросал её в раковину.
Пёс вылизывал уже после хозяина.
Таким же способом обследовал и кухонный стол.
Но и там было пусто.
Пёс понимал, что в квартире съестного нет совсем.
Однако, всё равно искал.
Голод заставлял искать.
Убедившись, что перекусить чего-нибудь больше не получится, пёс привычно брёл в туалет, утолял чувство голода водой. Лакал её прямо из унитаза. Благо, кран в сливном бочке протекал, вода лилась постоянно, и её было в избытке. А дверь в туалетную комнату отсутствовала.
За воду пёс не волновался.
Испив воды, пёс налаживался ждать хозяина к вечеру, к ужину.
Для этого взбирался на подоконник в зале. Эта комната служила и спальней хозяину.
И засыпал на подоконнике.
Во сне было легче переносить голод.
А ещё отсюда, с подоконника, видна остановка.
И когда подходило время возвращения хозяина, пёс беспрестанно наблюдал за остановкой, за людьми, которые выходили с автобусов и маршруток, бежали домой.
Своего хозяина пёс чувствовал ещё до подхода автобуса к остановке.
Ещё автобус был далеко, его ещё не было видно, но пёс уже чувствовал хозяина, чувствовал его присутствие в том невидимом автобусе.
Как так получалось, пёс и сам не знал. Но ни разу не ошибся. За четыре с лишним года интуиция не подвела пса ни разу.
Ещё не было автобуса, ещё остановка была пуста, а пёс уже молнией носился от окна к входной двери и обратно, повизгивая по-щенячьи.
Откуда-то он уже знал, что хозяин подъедет на следующем автобусе.
Вот и радовался.
Почему издавал щенячьи звуки?
Лаять ему было запрещено с первого дня пребывания в этой квартире.
Категорически запрещено.
Это он понял ещё щенком в первый день, когда вдруг решил заявить о себе щенячьим лаем. И тут же получил сильнейший удар шваброй. И команду «фу!» понял тогда же, уяснил её глубинную суть сразу же.
После этого пёс никогда не лаял. Ему дозволялось лёгкое и тихое повизгивание, не нарушающее общей тишины в квартире.
Иногда псу казалось, что он не может и не умеет лаять.
И даже на прогулках два раза в день – утором и вечером, пёс не смел лаять.
И не лаял.
Потому как запрещено.
Потому как «фу!», и швабра.
Вот и отвык.
Когда придёт хозяин с работы, то обязательно принесёт себе водки или пива, кое-чего из еды. И тогда псу тоже достанется кусок батона, банка с остатками консервов, а то и немного бульона с несколькими пельмешками. Ну, это два раза в месяц, когда хозяин получал аванс или получку. Тогда он позволяет себе купить пельмени.
А чаще всего пёс получает полбулки хлеба.
Иногда, когда хозяину перепадает халтура, о чём он лично докладывает псу во время ужина после выпитой первой чарки, тогда же они оба наслаждаются деликатесами в виде куриных окорочков, копчёной рыбы, колбасой.
Правда, псу достаются косточки от окорочков, рыбные кости, колбасные шкурки.
Но какая разница, ведь это тоже деликатесы, пусть и собачьи.
Но зато самые настоящие!
С каким же удовольствием пёс приступает к деликатесам!
Это целый ритуал.
Собака в таких случаях ложится на брюхо, вытягивается во всю длину, передними лапами охватывает остатки окорочков. Голову кладёт на пол и застывает в такой позе в предвкушение.
Даже закрывает глаза от избытка чувств.
Высунув язык, замирает.
И не сразу ест, а сначала наслаждается запахом, нюхает, глубоко втягивая в себя приятнейшие ароматы.
Потом приступает зубами снимать с косточки остатки мяса, помогая себе лапами.
К чести хозяина, он не жадничает, а делится по-братски, оставляя на окорочках добрую половину мякоти.
Свободную от мяса кость пёс вылизывает тщательно, до блеска. И только после этого начинает разгрызать, наслаждаясь её внутренним содержанием.
Закончив с одним окорочком, приступает к следующему, если хозяин был настолько щедр, да и если халтура была хорошо оплаченной.
Затем вылизывался пол с остатками запахов от деликатесов.
Следующими были собственные передние лапы. Как-никак, а они принимали самое непосредственное участие при трапезе, и тоже сохранили запахи.
Покончив с едой и очистив пол и лапы, пёс укладывался у ног хозяина.
Это были самые счастливые мгновения в его собачьей жизни наряду с поеданием деликатесов.
К этому времени, когда они обязательно сходят на вечернюю прогулку, хозяин усаживался на старый диван с бутылкой пива, включал телевизор.
Пёс безошибочно узнавал одному ему ведомыми способами настроение человека, и уже после этого определял для себя своё поведение.
В зависимости от настроения хозяина, пёс мог позволить себе положить свою голову ему на колени, и смотреть, не мигая, на него, снова и снова любуясь небритым лицом, всклоченными волосами на голове, узкими, глубоко посаженными глазами, «заячьей» верхней губой.
И вдыхать его запах.
Вдыхать, почти захлёбываясь от нахлынувших умилённых чувств.
Руки хозяина то и дело касались головы пса, гладили, чесали за ухом.
Пёс блаженствовал!
В такие минуты он чувствовал себя неразумным щенком, готовым бегать, прыгать от избытка эмоций, гоняться за собственным хвостом.
Однако сдерживал себя, позволяя себе лишь закрыть глаза, и даже вздремнуть на мгновение, удерживая свою голову на коленях хозяина.
И когда хозяин засыпал тут же, на диване, пёс зубами вырывал из розетки электрический шнур, выключал телевизор.
Этой процедуре собака была обучена давно. Почти сразу же после постижения команды «фу!».
Выключив телевизор, пёс укладывал себя на пол вдоль дивана, засыпал вслед за хозяином.
Так было чаще всего.
Но иногда у хозяина было дурное настроение.
Пёс тоже безошибочно определял его.
Под это настроение хозяин мог накричать, пнуть ногой, а то и ударить чем либо. Да хотя бы той же пивной бутылкой по голове. Или шваброй.
Тогда он не подходил близко, а ложился поодаль, клал голову на передние лапы, и… снова любовался хозяином!
Да-да! Любовался, мгновенно забыв боль, которую причинил ему хозяин только что. Он не был злопамятным. Собака помнила хозяйскую ласку, полбулки хлеба ежедневно, разделённый надвое окорочок, бульон с пельменями в собачьей плошке. А ещё она боготворила его запах, голос и ещё многое-многое из того, что связывают их вместе вот в этой однокомнатной, грязной, запущенной квартире на первом этаже десятиэтажного дома. А вот боль, причинённую хозяйской рукой, он не помнил, забывал. Она уходила куда-то из его памяти.
Испарялась в затхлом пространстве квартиры.
Пёс не знал, что его чувства к хозяину можно называть какими-то словами. Это ему было ни к чему. Он почитал своего хозяина и повелителем, и вершителем его собачьей судьбы, которому надо безоговорочно подчиняться. И, одновременно, он ощущал его беззащитным двуногим существом, которое надо защищать изо всех собачьих сил.
Пёс был безгранично преданной собакой.
Этого требовала его порода.
А может и ещё что-то, чему пёс не мог дать объяснений.
К исходу пятого дня пса уже немного пошатывало от голода.
Желание поесть стало преобладать над собачьим разумом.
То, что нельзя было делать по определению, вдруг стало возможным.
Более трёх суток пёс ждал, что его выведут на прогулку, и он сможет сделать всё, что полагалось ему делать для освобождения организма.
Терпел, терпел из последних сил.
Но и терпению приходит конец.
Организм противиться больше не мог.
Пёс нагадил, нагадил в углу в комнате, там, где телевизор.
Облегчился.
Но голод продолжал действовать на пса самым негативным образом: от голода мутилось сознание, шатало. Вода уже не лезла в горло. От одного её вида и шума струящейся воды в туалете тошнило.
Но и без воды он жить не мог.
Им уже руководил инстинкт, а не сознание.
И, превозмогая отвращение, пёс пил, лакал воду из унитаза в надежде, что она утолит голод.
Но снова и снова обманывался.
Потом он попробовал на вкус обои в коридоре.
И они не утолили голод.
Хозяйские туфли в обувной полочке лучше справились с этой задачей.
Одну туфлю пёс сгрыз сразу же и до каблука.
В ту ночь он уснул, почти не чувствуя голода. Но были страшные рези в животе. Пришлось терпеть, пока он снова не сходил в комнату, к телевизору, в уголок, где опорожнился первый раз.
Вторую туфлю доедал уже сегодня, на восьмой день своего одиночества.
И вдруг, ближе к вечеру, лёжа на полу с остатками туфли в зубах, пёс почувствовал присутствие хозяина.
Он был ещё где-то далеко.
Его автобус ещё не подошёл к остановке, но пёс вдруг заволновался, издав жалкий писк вместо прежнего радостного повизгивания, заметался от окна к двери, насколько этому способствовал ослабленный голодом организм.
Залезть на подоконник сил не было.
И он лёг на пол в коридоре, ждал хозяйских шагов, барабаня тощим хвостом по голым доскам пола.
По походке, по шарканью ног, по долгому ковырянию в замочной скважине, по злому сопению вперемежку с матами, пёс уже знал о плохом расположении хозяйского духа.
Собака отползла задом из коридора ближе к кухне, замерла в ожидание хозяина.
Не кинулась ему навстречу. Потому как почувствовала, что это не безопасно.
…Потом пёс почти волочился за хозяином на поводке.
Болели бока от швабры, болела голова от ударов хозяйских ног.
Чувство голода затмила боль во всём теле.
Они шли долго.
Прошли стороной промышленную зону уже на окраине города.
Дальше была лесополоса.
Она темнела и резко выделялась на фоне лунного неба.
Хозяин не стал углубляться, а выбрав молодую берёзку почти с краю лесополосы, надёжно привязал пса кожаным поводком к дереву.
Пнув собаку на прощание, сутулившись и страшно матерясь, хозяин исчез в ночи.
Уставший от длинного перехода, голодный и с болью во всем теле, пёс уснул на покрытой лёгким первым инеем земле.
Окончание следует