Номер пятый, часть 3. Человек сам-творец своей суд

Часть 3

ЧЕЛОВЕК САМ - ТВОРЕЦ СВОЕЙ СУДЬБЫ

Глава первая

Снег шел, густой, липкий, он падал на голову, на лицо, на плечи, дрожал на ресницах. Он лёг тонким покрывалом на беговую дорожку, на перекладины ворот, на ещё зелёную траву футбольного поля. Но Валерий знал, что через пять минут этого снега не станет, он будет стёрт, растоптан четырьмя десятками бутс, расплавлен нестерпимым жаром предстоящего матча, матча за первое место.
Бутсы цокали об асфальт туннеля, оставляли на тонкой плёночке снега, покрывшего беговую дорожку,  странные, похожие на звериные, следы.  Сколько раз за свою жизнь выходил Валерий на поле? Сколько пришлось на его долю побед, поражений, ничьих? Вряд ли можно было ответить на этот вопрос. Он видел и переполненные трибуны Лужников, и глубокие чаши заграничных стадионов, слышал свист с трибун московского стадиона “Динамо” и аплодисменты “Уэмбли”. Он видел восторженные лица болельщиков и слышал крики с трибун: “Хохлов на мыло!”. Он выходил на поле в дождь, когда ноги скользили по траве, как по льду, дышал раскалённым воздухом южных городов, глотал холодный, плотный лондонский туман. Сколько раз падал он на упругий травяной ковёр и резкая боль туманила ему сознание? Сколько забил он мячей, сколько провёл чемпионатов? …
А теперь путь его лежал не туда, к центру всё ещё необычайно зелёного в студёный ноябрьский день футбольного поля, а налево, к скамейке запасных. И снег падал на его волосы, падал, таял и снова падал. Ребята натянули шерстяные шапочки. Он стряхнул только снег с головы и провёл влажной холодной ладонью по лицу. Заиграл знакомый марш, и из тёмного туннеля выбежали судьи, выбежали и пошли чётко, гордо к центру поля, а за ними гуськом потянулись команды. Серьёзны лица ребят, серьёзны, замкнуты. Он чувствует, как они волнуются, те, кто вступит сейчас в игру. Ведь впереди “Спартак”. А их, многократных чемпионов, отделяет от лидера одно очко. Всего одно! Но, хоть и намного лучше у них разность забитых и пропущенных мячей, но им нужна сегодня только победа, любая победа, даже 1:0.  И если они не вырвут у “Спартака” эту победу, то останутся ни с чем, без Кубка и без чемпионских медалей – впервые за много лет. А “Спартак” сделает дубль. Долгожданный дубль после столь долгого перерыва. И разве не будет сегодня он бороться за этот дубль из последних сил?..
Киевляне начали с центра.
“Недоброе предзнаменование!” – подумал Валерий. Тот, кубковый, матч они тоже начали первыми. И проиграли. И что значили его полсотни забитых за все чемпионаты мячей по сравнению с тем единственным, забитым в свои ворота?
Пожалуй, именно тогда забуксовала впервые до этого столь быстрая и лёгкая машина его спортивной судьбы, забуксовала и пошла под откос, всё увеличивая скорость. А он и не пытался остановить это стремительное падение, только смотрел на него равнодушно, как посторонний. Возможно, его вина, что следующий матч чемпионата он сыграл откровенно плохо, и это стоило команде очка. Но он не был виноват в том, что потом вдруг что-то сразу разладилось в таком крепком и здоровом организме их команды, что за первым поражением пришло второе, третье, сократился невиданный до этого десятиочковый отрыв от ближайшего соперника, потом сошёл на нет и пошёл, покатился в другую сторону. Команда, десять туров шедшая даже без ничьих, потерпела подряд шесть поражений, сбилась, отстала. И в унисон с судьбой команды складывалась его, Валерия, судьба. Он тренировался ничуть не меньше обычного, но игра его потускнела, лишилась живости и мысли. “Переутомление”, – решили врачи.  И он “отдыхал” в дубле, ещё раньше отчисленный из сборной, изредка выходил за основной состав, веря, что скоро всё наладится. Верил до того солнечного сентябрьского дня, когда в одной из центральных газет среди футболистов, не дорожащих честью сборной и клуба, он увидел свою фамилию. Статья была злой, едкой и несправедливой, а потому ранила глубоко. Внешне ничего не изменилось. Но вера, что скоро всё встанет на своё место,  постепенно исчезла. Ему почему-то всё стало очень скучно и очень безразлично. С  их, одинаковой пустотой в душе ходил он с Ганкиными друзьями на шумные вечеринки, чего раньше столь усиленно избегал, ездил с командой по разным городам Союза, тренировался. И так же равнодушно смотрел на газетные строчки, то клеймящие его позором, то взывающие к его совести. Репортёры видели, как входил он с шумной компанией в ресторан – и писали. Видели, как без былого задора выбегал он на поле - и бросали ему возмущенные строки. И разве имело значение то, что среди ресторанного звона Валерий был по-прежнему одинок и скучен, что он не пил вина, не нарушал режима, не пропускал тренировок. Они видели факты, и этого им вполне хватало. А что творилось у Валерия в душе, они не ведали, как, впрочем, и никто другой. Равнодушно он взирал на попытки товарищей по команде расшевелить его, равнодушно ругался с Анатолием, смеясь над его “благородными порывами спасти человека”. Он прижился в дубле, освоился со скамейкой запасных, и ему уже стало казаться, что спортивная биография его кончается, как вдруг всё резко переменилось.
     Они выиграли трудный матч в Тбилиси – и зажглись. Произошло чудо. Команду охватил необычайный, страстный энтузиазм. Спад миновал, всё встало на свои места. И Валерий зажёгся этим общим жаром, стремлением доказать всем и себе, что не всё ещё потеряно. Он по-прежнему частенько играл в дубле, но уже без прежнего мрачного равнодушия. Утраченная форма возвращалась не сразу, но он и не стремился форсировать события. И, сидя на скамейке запасных, он горячо болел за свою команду. Нельзя сказать, что эта новая роль нравилась ему. Но он постиг доселе ему неизвестные чувства болельщика, научился понимать трибуны. Его спортивная жизнь снова наполнялась чувствами и эмоциями, которыми была так богата раньше. Но сегодня ему было грустно. С чувством грусти он проснулся рано утром, и оно не покидало его весь день. Возможно, оттого, что падал снег, навевая воспоминания о давно утраченном. Возможно, оттого, что было жаль упущенного времени. Но, скорее всего, из-за того, что сегодня, как никогда, ему хотелось выйти на поле в основном составе и играть, как в лучшие времена – легко, задорно, чётко, временами зло, но всегда одинаково полезно и правильно. А он сидел на скамейке запасных под падающими хлопьями снега и смотрел на поле, туда, где его товарищи отчаянно боролись за первенство, за право называться лучшей командой страны четвёртый раз подряд. Чёрные, грязные, промокшие от рыхлого влажного снега, они участвовали в этом грандиозном футбольном чуде, которое их команда была должна, обязана сегодня свершить. Он сидел неподвижно и смотрел чуть исподлобья, и никто не знал, о чём думает и что чувствует этот человек в спортивных брюках и тёплой стёганой куртке, с непокрытой черноволосой головой, чуть наклонённой вперёд внимательно и упрямо.
А он весь был на поле, он дышал дыханием команды, чувствовал ритм игры, её частый, неровный пульс. И снег всё падал и падал на его голову, плечи, спину, таял и капал на лицо маленькими прозрачными каплями …
Команды ушли на перерыв при счёте 0 : 0. И когда через пятнадцать минут они снова вышли на поле, чтобы продолжить борьбу, их поразила произошедшая в природе перемена. Снег перестал, и теперь сквозь рваные обрывки белесых туч проглядывало солнце. Валерий посмотрел на него с неприязнью: ну вот, будет теперь до конца матча светить Стасу Ракитскому, вратарю, прямо в глаза. Тайм начался. Валерий снова слился со своей командой, чувствовал каждое движение, каждый шаг. Не замечал, как летело время, забыл обо всём. И вспомнил лишь тогда, когда осталось пять минут до конца матча, до нулевой ничьей, дающей победу “Спартаку”. О, как хотелось ему сейчас выбежать на поле, влиться в этот бешеный ритм, играть, играть до изнеможения, но только не сидеть тут бессильно, бесправно, не имея возможности что-либо изменить!  “Спартак” атаковал упорно, мощно, слаженно. Атаковал всей командой, “сидел” на воротах. А часы тикали. Тик – так. Мяч у спартаковца Дегтярёва. Секунда – и Стас уже метнулся к дальней от него штанге, схватил и накрыл собою упругий белый шар.  Тик – так. Мяч выбит. К нему устремились Тищенко и двое спартаковцев. Пока можно вздохнуть спокойно: мяч у Жени. Тик – так. Женька проходит по левому краю. Перед ним защитник. Обведёт? Обвёл! Тик – так. Три минуты осталось … “Боже, ну зачем?!” – подножка. Судья указывает – штрафной. Жалкая стеночка перед воротами. Суетится Стасик. Удар – мимо! Уф – ф! Тик – так. Две минуты. Спартаковцы как заведённые. Двужильные они, что ли? Сколько это может продолжаться? Попов вышел один на один – Стас отбил на угловой. Тик – так. Пятьдесят секунд! Угловой подает Дегтярёв. Долго, нудно устанавливает мяч. Разбегается, бьёт, прыгает Коля Зотов, перехватывает мяч, далеко пасует Синицыну, тот рванулся за ним … и стало тихо. Только часы стучали: тик – так. Замерли трибуны, замерли запасные на скамейках, замерли тренеры. Толька Вишневский выходил один на один. Рванулся в отчаянном броске вратарь, громко застонал кто-то сзади Валерия. И раздался свисток. Резкий, длинный. Взревели трибуны. Солнце выглянуло из-за края уходящего облака и осветило мяч. Белый с чёрными пятиугольниками. Грязный. Побитый. Он лежал неподвижно в углу ворот, и на его ободранных боках играло заходящее ноябрьское солнце. Спартаковцы не успели начать с центра. Когда мяч коснулся сетки их ворот, секундная стрелка пересекла цифру шестьдесят. Это было последнее тик – так этого матча. И Валерий, задохнувшись от внезапно нахлынувшего счастья, бросился на поле, откуда уже шли навстречу ему усталые, измученные и безмерно счастливые его товарищи по команде. Чемпионы Советского Союза.

Глава вторая.

… Звёзды тонули в море. Как хрустальные брызги, падали они из чёрной бесконечности неба и долго дрожали в морской глубине, тёмной и загадочной. Волны бесшумно лизали берег. Валерий брёл вдоль моря, тихо ступая по влажному песку. Песок шуршал, этот шорох рождал слова, вечные и волнующие: “Слушай море, ибо в нём вся мудрость Земли. Слушай море – ибо жизнь вышла из его пучины… Слушай море, и оно научит тебя мудрости… Слушай море…” Валерий опустил голову, вслушиваясь в тихий, несмолкающий плеск волн. И вдруг рядом с ним возникла тоненькая фигурка. Ветер шевелил длинные чёрные волосы, играл лёгкими складками невесомого платья. Валерий протянул к ней руки, но она исчезла и возникла уже в трёх шагах, лёгкая, прозрачная. Он бросился к ней, но она скользнула в сторону, мелькнула на прибрежном камне, вновь появилась у самой воды, удаляясь. Он бежал за нею, но ноги вязли в песке, а она скользила всё дальше и дальше, тонкая, хрупкая, невесомая. Вот она  ступила на воду и пошла по ней, едва касаясь ногами дрожащих в ней звёзд.
- Аника! – крикнул Валерий вслед удаляющейся прозрачной фигурке. – Аника, не уходи!
Она  задумчиво улыбнулась ему и медленно покачала головой:
-     Не беги за мною, Валера... Всё напрасно …
Он упал в воду на колени, протягивая руки к этому невесомому миражу.
      -     Аника! …
- Не грусти … - донеслось до него. – Видишь эти звёзды? Их много. Но среди них есть одна, самая чистая и блестящая. Найди её, и когда она будет падать, загадай желание. Оно исполнится .
Фигурка начала медленно таять, исчезая в черноте неба и моря.
- Аника! – в последний раз закричал Валерий и проснулся.

За окном серело ноябрьское утро. Он сел на кровати, всё ещё находясь под впечатлением сна. На душе было смутно, голова ныла.  Он нехотя встал, и тут дверь приоткрылась и заглянула Ганна.
- Ага, проснулся, засоня! – сказала она весело. – Одевайся скорее, мне уже надоело ждать твоего пробуждения. Выспался?
      -      Угу, – ответил Валерий. – Я сейчас.
Он быстро сделал коротенькую зарядку, умылся приятной ледяной водой и вошёл в кухню. На плите что-то вкусно шипело. Ганна, свежая, румяная, в ультрамодном новом халате сидела за столом.
- Ну, садись, чемпион, дублёр несчастный! – весело сказала она. Хотела предложить тебе обмыть победу, да знаю, что откажешься.
- Разумеется! – улыбнулся Валерий. – И так сегодня придётся держать слово и идти на вечер к твоим Ангелам.
      -   А, не забыл-таки! Гарантирую, что вся твоя хандра разлетится в пух и прах. И сейчас же позвони своему Толику,  чтобы он никуда не исчезал и был здесь ровно в шесть ноль-ноль …
               
                * * *

       Подходя к квартире Дожеско, Анатолий услышал, как часы за дверью пробили шесть. Он улыбнулся и нажал кнопку звонка. Дверь открыла Ганна, и Анатолий невольно залюбовался ею. Длинное чёрное платье с глубоким декольте, тонкая нить жемчуга в волосах, яркая красота свежего молодого лица.
-     Вы меня разглядываете? – кокетливо возмутилась Ганна.
-     Ты как всегда бесподобна! – смутившись, ответил он.
- А ты как всегда пунктуален. Давай, проходи и расшевели моего Валерку. Мне совсем не улыбается, чтобы он на вечере портил всем настроение своей кислой физиономией.
Вишневский вошёл в комнату. Валерий, в трусах и белоснежной рубашке, сидел у радиолы.
- Привет! – засмеялся Анатолий. - Ты что, решил привить новую моду и в таком виде отправиться в ресторан?
- Подожди минутку, - кивнул ему Дожеско, не отвечая на шутку, - дай дослушать.
Анатолий уселся на диван, нашёл там раскрытый том “Войны и мира” и  начал его листать.
Когда Ганна, удивлённая тишиной, вошла в комнату, Валерий всё ещё сидел у радиолы, а Вишневский, подперев голову рукой, с увлечением читал книгу.
- Совсем с ума сошли! – возмутилась она. Просто два сапога – пара. А я-то просила тебя, Толенька, оторвать этого типа от приёмника! Он уже час сидит вот так и слушает какую-то драму. Воображаю, какое у него будет настроение. А ну, вставайте! Иначе мы наверняка опоздаем.
-     Не беспокойся насчёт этого. У меня там “Жигуль”.
- Отлично! – обрадовалась Ганна. Просто отлично – на улице ведь порет дикий дождь.
Дожеско выключил радиолу и протянул руку Анатолию.
      -    Извини. Так  хотелось  дослушать. «Юнона» и «Авось» , отличная вещь …
- Да ладно. Одевайся скорей. А то Ганка кипит, как чайник!


На улице действительно дождь лил, как из ведра. Анатолий подкатил машину к самому подъезду, и Ганна, сохранившая платье чистым и сухим, довольно уселась на переднее сидение рядом с ним.
- Ты умница, Толенька, - сказала она.-  И как ты догадался взять машину?
- А чего тут догадываться? Если она есть, надо на ней ездить.
Мокрый асфальт блестел, в лужах отражались огни. Валерий, сидя на заднем сидении, глядел на пролетающие мимо дома.
      «К чему мне этот биофаковский вечер? – уныло думал он. – И, вообще, к чему вся эта мишура? Ганке это нравится – и пусть. Ведь я не препятствую её шумным развлечениям. Только бы она оставила меня в покое, не пыталась превратить в одного из своих Ангелов …»
Вишневкий домчал их до ресторана за пятнадцать минут, лихо развернул машину на стоянке и откинулся на спинку сидения.
-     Всё, прибыли.
Валерий выглянул в окно. Дождь на улице не прекращался. Две девушки под общим зонтом быстро бежали ко входу в ресторан. Одна из них оглянулась на бегу, посмотрела на их машину и что-то сказала подруге. Валерий узнал златокудрую Ларису Лотос.
- Смотри-ка! – сказала с иронией Ганна. – Лариска явилась на наш вечер. Кто это, интересно, её пригласил? Учти, - обернулась она к Валерию, - эта отчаянная девушка два года назад, по-моему, бредила тобою. Можешь пригласить её сегодня на танец.
- Не говори чепухи! – недовольно оборвал её Валерий, открывая дверцу и выбираясь из машины.
Войдя в ресторан, они сразу же стали центром всеобщего внимания, либо замаскированного, либо открытого. Долговязый Котя протопал к ним навстречу  через весь вестибюль и картинно склонился перед Ганной.
-     Приветствую вас, прекрасная маркиза.
Потом, явно играя на публику, пожал руку сначала Вишневскому, потом Дожеско.
- И вас, сеньоры. Добро пожаловать. Столик для вас уже забит.
В зале царило весёлое оживление. За соседним столиком красивый горбоносый гитарист перебирал струны, а несколько парней и девчат тихонько подпевали:
    “Подари на прощание мне билет,
На поезд, идущий куда-нибудь.
Ты мне подари на прощанье билет,
На поезд, идущий куда-нибудь.
А мне всё равно, куда и зачем,
Лишь бы отправиться в путь,
А мне всё равно, куда и зачем,
Лишь бы куда-нибудь …”
Песня звучала чисто и неизбито, и Валерий невольно улыбнулся исполнителям. Незнакомая девушка с детскими глазами и симпатичными конопушками на юном личике смущенно улыбнулась ему в ответ.
- Это наши второкурснички! – сказала Ганна. – Заядлые туристы и романтики. Детишки.
Сзади кто-то громко подул в микрофон, и Валерий оглянулся. На сцену поднялся грузный черноволосый парень в больших роговых очках и обвёл зал оценивающим  взглядом:
- Добрый вечер, товарищи! Разрешите поздравить с наступающим славным праздником коллег – биофаковцев  и поприветствовать наших гостей. Желаю хорошо провести время, а за праздник - первый тост!
- Это Жора Сергейчиков, секретарь нашего комсбюро, – пояснила Ганна и толкнула Котю локтем. – Ну-ка, открывай шампанское!..

Когда большие часы в резной деревянной оправе пробили девять, над столиками царил немного хмельной, радостный, праздничный дух. Оркестр, почти без передышки игравший два часа, объявил перекур, и сосед слева, взяв гитару, тихонько пел:
“Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Словно в степи сосна,
Словно в году весна.
Нету другой такой
Ни за какой рекой,
Ни за туманами,
Дальними странами …”

Анатолий сидел, откинувшись на спинку стула,  и взгляд его равнодушно скользил по лицам, не останавливаясь ни на одном. Часто девушки, поймав на себе его взгляд, делали загадочно-томные лица и скромно опускали глаза. Он был спортсменом, чемпионом, знаменитостью, и многим хотелось ему понравиться.
Ганна была весела и без умолку болтала с развязным Котей. Котя пропустил уже не одну рюмку, глаза его туповато блестели, шикарный галстук съехал набок. Почему-то он вызывал у Анатолия резкое чувство брезгливости. Вспомнились Ганкины слова: бывший чемпион университета по прыжкам в длину.  Нюхал ли он настоящий спорт, этот чемпион, бестолково тычущий вилкой мимо сосиски? Он взглянул на Дожеско. Валерий, подперев щёки ладонями, покачивался в такт тягучей мелодии, которую являл на свет горбоносый парень – гитарист.
“Изменился Валерка, – подумал Анатолий. – Глаза потемнели, стали серыми, неулыбчивыми, да и весь как-то замкнулся, отошёл от ребят. Что с ним? Переживает до сих пор свой дубль или …? ” Он вспомнил Казань, уютную гостиницу “Татарстан” и отрешённое, перевёрнутое лицо Валерия, вернувшегося от Аники. Но ведь полгода прошло. И Валерий больше не сказал ему на эту тему ни слова. И с Ганной у него, кажется, всё наладилось… Во всяком случае, внешне. Он посмотрел на Ганну, со смехом бьющую по руке Котю, который усердно тянул с её пальца широкое обручальное кольцо, потом на Валерия, всё так же безучастно глядевшего в одну точку. Неужели он не видит? Или не хочет?
Котя потянулся к бутылке, глянул мутно-голубыми хмельными глазами.
-     Вам налить, мосье?
Анатолий молча кивнул.
-     И мне, – сказал Дожеско, поднимая голову.
Не хватит ли? – засмеялась Ганна. – Для трезвенника это уже лишнее, пожалуй.
Валерий медленно пил тёмно - красную жгучую жидкость и думал, думал  об одном и том же, гнал стонущие, тянущие душу мысли и снова думал. Где она, девочка, бегущая по волнам? Почему приснилась она ему сегодня  так отчётливо и странно? Разве не всё уже кончено, утрачено навсегда, забыто? Забыто? Зачем пытаться солгать себе, прогнать эти мучительные, ранящие мысли? Разве не о ней он думал, одиноко бродя по улицам осеннего Киева? Разве не её презрения боялся, читая в газетах о своём падении? И разве давно уже не понял он, что любит Анику, любит чисто и нежно, сам сознаваясь в своём безумии, но не в силах ничего изменить?   
А Ганка? Что толкнуло его к ней? Что затмило его сознание, заставило забыть обо всём на свете ради неё, гордой и резвой, умеющей стать любимой всеми, очаровывающей своей весёлой смелостью? Разве не любил он её? Любил. Так в чём же дело? Ошибся? Какое пошлое слово!
Он взял бутылку, налил.
- Ты что? – спросил Вишневский. – Напиться захотел?
     Он смотрел в побледневшее, жесткое лицо Дожеско и злился. Чёрт его не разберёт! Что с ним творится? И как ему помочь? …
В голове немного шумело. “Не нужно было вообще пить эту гадость!” – подумал Анатолий и вдруг замер. Через два ряда столиков, напротив, в том месте, где только что мелькали светлые кудряшки Ларисы Лотос, он увидел Анику. Её вьющиеся чёрные волосы, её синие, тревожные глаза. Нет, он не мог ошибиться, спутать её с кем-то очень похожим. Безумный глюк! Как могла оказаться Аника здесь, на этом вечере биофаковских студентов? Он тронул Дожеско за плечо.
- Оглянись! Там, с Ларисой Лотос, девушка, невероятно похожая на Анику.
Валерий поднял на него затуманенные синие глаза.
-    Брось, без тебя тошно!
Анатолий снова перевёл взгляд на так удивительно схожую с Аникой незнакомку. Она смотрела в его сторону, но не на него. Теперь он понял. С каким-то тоскливым страхом она смотрела на Дожеско.
-     Валерка! – не выдержал Анатолий. -  Ну  глянь!
-     Отстань!
Валерий со стуком поставил на стол пустой бокал, встал и, ссутулившись, пошёл к выходу. Девушка, так похожая на Анику, проводила его взглядом, потом вскочила и выбежала следом.

Валерий вышел на лестницу. Было тихо. Тускло светила бледная лампа под потолком. Он опустился на ступеньку, уронив голову на руки. Тупая, нудная боль стояла в висках. “Ну вот, - подумал он, - напился!”  Стало тошно и гадко. Неужели он действительно так низко пал, как написала какая-то газета?  Неудачник, дублёр, неверный муж. Кто ещё? Он тихо застонал сквозь стиснутые зубы. И вдруг чья-то лёгкая рука осторожно коснулась его плеча. Он поднял голову и вздрогнул. Это не могло быть явью, но было ею. Аника, пришедшая из сна, сидела рядом и с улыбкой смотрела на него.
- Не удивляйся. Это я… 
Лишь при звуке этого голоса он понял, что это не сон, не мираж, а действительно Аника, его маленький друг. Он смотрел на неё, и лицо её постепенно затуманивалось, теряло чёткость, как в плохом, нерезком снимке.
Она робко прикоснулась к его руке.
-     Валера …
А он всё не мог оторвать глаз от её лица, так хорошо знакомого, милого и нежного, всё остальное потеряло смысл и престало существовать. Потом улыбнулся счастливо и растерянно.
-  Аника, неужели это действительно ты? Как ты оказалась здесь? Какую случайность мне за это благодарить?
 Она опустила голову.
- Это длинная история. Я расскажу её тебе когда-нибудь потом.
-     Почему же потом? Разве нельзя сейчас?
-     Сейчас? Здесь?
-     Тогда давай сбежим!
Она посмотрела на него испуганно и удивлённо. Валерий понял её без слов. Улыбнулся.
Здесь, рядом, стоит Толина машина. При сегодняшней погоде это лучшее место для разговора. Только возьму у Толи ключи.
Он встал. Голова кружилась. Он невольно взялся за перила и поморщился, испытывая жгучее чувство стыда. Потом снял пиджак и накинул Анике на плечи.
-     Подожди немножко, я принесу ключи.
Она опустила голову. Воспоминания четырёхлетней давности вызвали в её сердце глухую, щемящую боль. Он понял её по-иному .
- Аника … Я тебя очень прошу … В общем, всё, о чём писали в газетах, это неправда, заблуждение. А сегодня …
-     Не нужно,  Валера,  - сказала она, -  не  объясняй.     Я всё
знаю.

Ливень кончился. Моросил мелкий, нехолодный дождик. На стоянке мокро поблёскивали машины. Валерий распахнул дверцу “Жигулей” Вишневского, и Аника пробралась в мягкий полумрак с еле уловимым запахом бензина. Дожеско сел рядом и вопросительно поднял на неё глаза. Аника молчала. Много месяцев пыталась она представить себе эту встречу, обдумать слова и поступки, но в реальности всё оказалось иначе, гораздо сложнее, и она на миг усомнилась а правильности принятого решения. Валерий осторожно коснулся её руки.
- Я всё ещё не верю, что это ты. Не мираж, не видение … Как ты оказалась в Киеве, да ещё здесь, на этом вечере?
Аника улыбнулась.
- В сущности, всё очень просто. Мне даже нечего рассказывать. Просто я уже около месяца учусь в Киевском университете. Пришлось потерять год – здесь на физфаке несколько иные специальности, и той, по которой я училась в Казани, здесь нет. А на вечере … Ты знаком с Ларисой Лотос?
Он изумлённо кивнул.
-    Не знаком, но я её знаю.
- Это чудесная девчонка! Мы учимся с нею в одной группе. Так вот, Ларису кто-то пригласил на вечер, а она, в свою очередь, пригласила меня. Я знала, что это вечер биофаковский, и надеялась, что встречу здесь тебя …
- Аника! …
Дожеско взял её руки в свои и глядел на неё благодарно и нежно. Аника  внутренне сжалась. Она боялась воспоминаний о том майском дне в Казани, принуждала себя не думать о нём, забыть, вычеркнуть из своей жизни. Но Валерий спросил только:
-    И ты никуда больше от меня не исчезнешь?
-    Никуда …
И тогда он взглянул на неё вопросительно и серьёзно.
-     Аника, ответь мне … почему ты так поступила?
Она отвела глаза.
      -     Ты обязательно хочешь знать это?
-     Да!
- Я не хотела об этом говорить …
- Я очень тебя прошу.
Аника вздохнула.
- Я читала газеты. Всё то, во что ты просишь меня не верить. Сейчас я знаю, что это неправда. А тогда … Я не верила, что с тобой может такое случиться. Не хотела верить. Но они писали. Мне было страшно подумать, что это … В общем, я решила во всём разобраться сама …
 -     Аника … Значит, ты приехала сюда … из-за меня?
Она молчала, низко опустив голову.
      -     Значит … ты простила меня?
Она подняла на него глаза и спросила печально:
      -   За  что я должна была тебя простить?
- За предательство. За подлость. За эти газетные строчки … За все эти три прошедших года …
- Я не считаю твои поступки ни подлостью, ни предательством. Я тебя поняла, значит, я тебя простила …
Он снова взял её ладошки в свои и посмотрел на неё тепло и нежно.
- Аника! Ты простила мне то, что я женился на Ганне? И что понял слишком поздно, что  люблю  тебя…
Аника вздрогнула.
- Не надо! Не говори об этом! Ты ошибаешься, это всё от чувства вины. Я тебя простила, и скоро это пройдёт. А от необдуманных слов бывает столько плохого …
Тогда, в Казани, они действительно были необдуманными. Но после этого времени на обдумывание было больше, чем достаточно!
- Валера, не заставляй меня жалеть о том, что я сюда приехала!
Он крепко сжал её руки.
-     Но молчание не изменит сути, Аника!
Она подняла на него большие умоляющие глаза.
- Валера, не нужно! Ты называл меня маленьким другом. Я хочу остаться им тебе на всю жизнь. Если ты не пообещаешь мне, что никогда не будешь говорить такого, мы с тобою больше не сможем видеться. А мне это будет очень больно …
Дожеско   долго   молчал,  опустив  голову  на  руки.    Потом
сказал тихо, не глядя на неё:
      -    Хорошо, Аника. Я тебе обещаю …

* * *
Из дневника Аники.
15 ноября.
Вот уже месяц, как я  учусь в Киевском университете. Постепенно начинаю привыкать, стараюсь ни о чём не задумываться и ни о чём не жалеть. Время покажет, правильно ли я поступила …
Не перестаю радоваться, что судьба свела меня с Ларисой Лотос. Это чудесная девчонка, умная, весёлая, искренняя. Познакомились мы с нею, как когда-то и с Женей Кравцовой, благодаря спорту. Меня “добавили” в группу, которую тренирует Антон Силантьевич Терехов. Там я и встретилась с Ларисой. Она тоже КМС, но результаты у неё лучше моих. А двести метров, с которыми у меня всегда были нелады, она бежит вообще замечательно. И просто счастье,  что в учебной группе мы тоже вместе. Она, конечно, знала, что мы будем учиться в одной группе. Но ничего мне не сказала. И вот сижу я в уголке, кругом ни единого знакомого лица, и вдруг слышу, как один парень провозглашает: “Вот и белый лотос зацвёл!”. Смотрю – моя Лариса, нарядная и праздничная, идёт ко мне и улыбается …
Три дня назад на тренировке впервые видела Ганну. Она тренируется у другого тренера, и вероятность такой встречи была очень мала.  Двенадцатого выдался чудесный, солнечный денёк, и Антон Силантьевич вывел нас на стадион. Мы начали разминаться на прыжковой яме, и вдруг Лариса ткнула меня в бок: ”Смотри, Ильчук стометровку бежит!”. Я узнала Ганну сразу. Даже не по лицу, а по манере бега. Так же классически она вырвалась со старта и на Универсиаде. И я до сих пор не могу понять, как сумела выиграть у неё два раза подряд, в полуфинале и финале. Наверное, загадочное стресс-состояние.
Бежала она, конечно, прекрасно. Мы просмотрели забег “от и до”, и Лариса сказала: “Так бегать может только она. Можно научиться бежать быстрее, но никогда не научишься бежать красивее”. Потом спросила меня: “Анита, ты не знакома с Ильчук?”. Я, наверное, посмотрела на неё с удивлением, потому что она поправилась: “Ну, Дожеско! Я знаю её с пяти лет, и для меня она Ильчук”. Я ничего у неё не спросила. К чему? Для меня она Дожеско. Значит, запретная и неприкосновенная зона … Валерия не видела уже неделю. Сегодня приходил Толя Вишневский. Принёс три гвоздики. Сказал: “От нас с Валеркой. По случаю “просто так””. Такой славный, добрый парень …

               

                1 декабря.
Сегодня получила из дому сразу три письма. У нас огромное событие – родилась Наташка, моя племянница. Так что теперь я тётка. Приеду на зимние каникулы и буду нянчиться с крохой. Мама пишет, что она очень милая и вылитый дед. Значит, похожа на Нину.   
Папа просит быть взрослой и благоразумной. Я в этом увидела довольно прямой намёк. Он не хотел, чтобы я уезжала в Киев. Говорил, что, когда рядом со мной тётя Стеша, они с мамой за меня спокойны. Что  еще лучше было бы вернуться в Москву и не создавать нелепую ситуацию выездного студенчества, когда семья живёт в столице и рядом МГУ.  Что в Киеве я буду одна. Написала, что я не одна, что у меня есть Лариса. А он: ”Будь благоразумна!”
Папочка, я благоразумна до предела. До боли в висках и до коликов в сердце. Мне невыносимо трудно, папочка! Я взвалила на себя непосильную ношу, но ни секунды не раскаиваюсь. Ты можешь мною гордиться – я воспитываю в себе железную волю. Правда, сейчас быть благоразумной просто – «Динамо» уехало за рубеж…
               
                9 декабря.
Валерий прислал письмо. Из Испании. Я сразу узнала его почерк, и что-то во мне дрогнуло и заныло. Я не получала его писем три года… Те, старые, я  почему-то всё ещё храню. Хоть и запретила себе их перечитывать. Валерий пишет, что выходил на замену в основном составе и счастлив, как будто ему доверили это в первый раз. А я ни секунды и не сомневалась, что всё у него будет в порядке. Вчера весь вечер провела у Ларисы. Собирались готовиться к контрольной по матфизике, но она включила магнитофон, и мы заслушались. Лариса спросила, в честь чего Толя Вишневский приносил мне цветы, где я с ним познакомилась и как к нему отношусь. Ответила, что познакомили меня с ним ещё в Москве и что отношусь к нему, как к хорошему человеку. Боялась, что она будет спрашивать ещё что-нибудь, но Лариса больше ничего не спросила. Она очень чуткая и, конечно, поняла, что эта тема мне не по душе.
Наверное, когда-нибудь мне придётся рассказать ей о своём прошлом. О том, что было в Москве. Но сейчас не могу. Пусть всё получится само собой.
Сегодня писали контрольную. Было нетрудно – ведь я всё это учу по второму разу.





Глава третья

Аника вышла из аудитории и сразу увидела Дожеско. Он стоял у стены и сосредоточенно изучал расписание. Это было так неожиданно, что  Аника растерялась. Кровь прилила к её щекам, она обернулась к Ларисе и попросила:
-     Пожалуйста, подожди меня минутку.
В это время Валерий обернулся, увидел её и пошёл навстречу.
- Здравствуй, Малыш! – сказал он весело. – Мы вернулись. Ты не ожидала меня здесь увидеть?
Аника улыбнулась.
-     Здравствуй! Когда вы приехали?
- Только вчера. А пришёл я сюда, чтобы пригласить тебя сегодня вечером в кафе “Свiтанок”. На небольшое торжество.
Аника опустила глаза.
-     Это обязательно, Валера?
Он посмотрел на неё с укором.
- Конечно, я не могу тебе приказать. Но мне бы очень хотелось, чтобы ты пришла. Дело в том, что мне сегодня стукнуло двадцать восемь.
Лицо Аники мгновенно залилось румянцем.
- Прости меня, Валера. Я не знала. Поздравляю тебя! Я приду.
Он улыбнулся.
- Спасибо. Будь готова к семи часам, мы заедем за тобой в общежитие.
Аника кивнула головой.
-     Хорошо …
-     Тогда до вечера!
Он ещё раз улыбнулся и быстро сбежал по лестнице. Аника несколько секунд глядела ему вслед, потом повернулась и пошла к ожидавшей её Ларисе.
- Не все ли киевские динамовцы, случайно, твои друзья? – встретила её та коварным вопросом.
- Не все, – ответила Аника, смутившись. - Только двое … Точнее, один Валера. Толя просто его друг.
Лариса удивлённо вскинула глаза.
- Ну и новости ты мне преподносишь. И столько времени молчала, что Дожеско – твой друг! Как же ты тогда не знаешь Ганну?
- Очень просто. Я была знакома с Валерием ещё до того, как он женился. А потом не видела его много лет . С Ганной я, конечно, общалась один раз, но этого недостаточно, чтобы сказать, что я знаю её.
- Но он женат уже три года. Сколько же тебе было лет, когда вы познакомились?
Аника опустила голову.
-     Пятнадцать.
- Ну и ну! И ты мне ничего не рассказывала. Хороша подруга!
Лариса фыркнула, разыгрывая обиду. Аника улыбнулась.
-     Просто не было случая …
- Не было случая рассказать, что один из лучших футболистов “Динамо” – её друг! Святая невинность! А зачем он к тебе приходил?
     -     Приглашал на день рождения в “Свiтанок”.
     -     И ты пойдёшь?
     -     Да.
   -   Вот  и  познакомишься  поближе  с  Ганной.  Она красива, как Афродита. Особенно в вечерних платьях.


Аника стояла в полумраке комнаты у окна, тоскливо глядя в большое, прислонённое к раме зеркало. Из зеркала на неё смотрела испуганная девочка с большими тревожными глазами и по-детски тонкой шеей, подчёркнутой пушистым воротником пальто. “Боже мой! – думала Аника. – Сумею ли я вести себя правильно? Хватит ли у меня сил выдержать этот невероятно трудный экзамен?  Зачем, зачем обрекает он меня на пытку?”
Белые “Жигули” Вишневского она увидела ещё издали. Схватила со стола давно приготовленный букет гвоздик, захлопнула дверь и бегом спустилась по лестнице. У двери общежития её ждал Анатолий. Аника приветливо кивнула ему, стараясь подавить лихорадочное возбуждение.
Дожеско вышел из машины ей навстречу.
- С днём рождения, Валера! – тихо сказала Аника, протягивая ему букет. – Желаю тебе счастья!
Он взглянул на неё пристально и пытливо, и она поняла, что с этой минуты ей придётся следить за каждым своим словом и движением.
Ганна сидела на заднем сидении. Аника посмотрела на неё через стекло.
     -     Здравствуйте, Ганна …
     -     Здравствуй!
Ганна улыбнулась, длинные ресницы её дрогнули.
Анатолий распахнул дверцу, и Аника села на переднее сидение рядом с ним. “Та самая машина, – пронеслось у неё в голове, но она тотчас же приказала себе: Стоп. Запретная зона”.
Ощущение присутствия Валерия совсем рядом, за спиной, почти пропало, но зато очень остро ощущалось присутствие Ганны, и Аника продолжала чувствовать себя скованно и неловко.
- Наконец-то я вижу тебя вблизи, Анита прекрасная! – весело, но с едва уловимой иронией сказала Ганна. – Последний раз, кажется, я видела тебя лет сто назад, в московском парке. Надо сказать, что ты сильно изменилась.
-     А универсиада? – не оглядываясь, бросил Анатолий.
- О! о неприятном я вспоминать не люблю. Тем более, что я тогда даже не поняла, что проиграла именно тебе. Тогда, в Москве, я и не знала, что ты спортсменка.
- Это всё получилось совершенно случайно. – Аника вздохнула и тут же улыбнулась, стараясь стать самой собою.- У меня же был только первый разряд, да и то выполненный совсем недавно. Просто повезло и, наверное, сказался общий настрой. Мы начали так неудачно. А потом всё разгонялись, разгонялись. И очень хотели победить.
- И мы тоже хотели! Но, как говорится, человек предполагает, а решает всё бог. А он явно был на вашей стороне.


Кафе “Свiтанок” вынырнуло из-за угла, празднично сияя светлыми окнами. Анатолий вырулил на стоянку, выскочил из машины и, распахнув дверцу, подал Анике руку. Она ступила на мягкий, хрустящий снежок и послушно пошла к дверям, не взглянув на Дожеско. В вестибюле было тихо и уютно. Низко спускались на длинных шнурах разноцветные светильники. Из зала доносилась тихая мелодия.
- Люблю это кафе, – сказал Вишневский. – Здесь действительно можно отдохнуть.
Аника не слышала его. Она смотрела на Ганну, небрежно сбросившую пушистую шубку в руки Валерия и остановившуюся у зеркала. Вспомнились Ларисины слова: “Она красива, как Афродита.” Тёмнокаштановые локоны, перехваченные тонкой жемчужной ниткой, гибкая, тонкая талия, блестящие зелёные глаза с длинными загнутыми ресницами …
“Как мог он сравнивать меня с нею …” – пронеслось у Аники в голове. Швейцар распахнул перед ними дверь, и она покорно вошла в зал, поддерживаемая под руку Вишневским. Хорошо знакомая нежная мелодия вывела её из оцепенения. В зале танцевали. Анатолий бережно провёл её мимо танцующих к заранее заказанному столику. Аника села и только тут встретилась глазами с Дожеско. Он смотрел на неё с такой тёплой, ободряющей улыбкой, что щёки Аники немедленно налились пунцом, и она опустила голову. “Спокойно!” – приказала она себе.
Подошёл официант, на столе появилось шампанское.
- Пожалуйста, Толя, только без фейерверков! – попросила Ганна.
Вишневский бесшумно открыл бутылку и наполнил фужеры.
- За здоровье именинника! – весело сказала Ганна. – И пусть очередной сезон будет для него успешным.
- Присоединяюсь, - улыбнулся Вишневский. – В этом польза не только ему, но и всей команде.
- А ты, Аника? – спросил вдруг Валерий. – Что пожелаешь мне ты?
- Я? – Аника вздрогнула. – Я желаю тебе, Валера,  чтобы тебя всегда понимали. Это очень много … Это самое главное … - она смешалась и замолчала.   
Дожеско секунду сидел, задумавшись, потом улыбнулся:
-     Спасибо вам всем за добрые слова!
- Анита! – спросила вдруг Ганна. – Ты так и не объяснила мне, в чём секрет твоих поразительных спортивных успехов. Ты ведь, мне помнится, не занималась лёгкой атлетикой.
- Занималась… В Дубровске бегала по третьему взрослому. Второй выполнила в Москве, первый – в Казани. А в Киеве мне просто повезло. Все говорили, что должны были выиграть вы.
- Фу, Анита, к чему эта английская чопорность, это “вы”?! Даже нелепо в свете того, что с Валеркой и Толей ты “на ты”.
Аника смутилась.
- Мне очень трудно сразу сказать человеку “ты”. Валера меня долго к этому приучал.
- Ну, а я приучать не буду! Просто запрещаю звать меня на вы… И, всё-таки, как резко идёт ввысь твоя спортивная карьера. Ты уже КМС. Это при таком неподходящем росте. Сколько в тебе сантиметров?
-     Сто шестьдесят пять.
- Ну вот. А во мне на целых десять поболее. И опыта – тоже поболее. И если эта бессовестная улыбка центрфорварда Вишневского говорит о том, что у меня поменее таланта, то я стукну его пробкой по лбу!
- Ну, что ты, Ганна! – улыбнулся Анатолий. – О твоём таланте твердит весь Киев. Но вот разговор этот мне кажется на редкость скучным. Сначала о нормах этикета, потом - о лёгкой атлетике. Может быть, скуки ради, нам ещё поговорить о футбольной статистике? Пример: сколько мячей забил к двадцати восьми годам наш сегодняшний именинник? Или: сколько раз футболиста Вишневского выгоняли с поля?
 Аника улыбнулась:
-     По-моему, Толя, с тобою этого не случалось ни разу!
- Раз так, поставим точку, - сказал Валерий, вставая. – Аника, разреши тебя пригласить.
Он подал ей руку, и она опустила голову, не решаясь встретиться с ним глазами.
“Всё это было, было, было не со мной!”– пела Толкунова.
Голова Аники слегка кружилась, и сердце стучало часто и гулко.
“Всё это было, было, было не со мной,
Тебе я нежность не дарила,
И глупых слов не говорила я тогда,
И ты в незримой тишине
Не говорил, что любишь, мне! …”
“Да, - подумала Аника, - не со мной! Этого не было, не было!.. Жила - была девчонка, похожая на мальчишку, увлекалась космосом и футболом, любила гонять на велосипеде вдоль полей, пахнущих сеном, сидеть у костра в душистом хвойном лесу. Любила свою большую, дружную семью, мир и доброту её жизни, тот мир, где совсем рядом жила сказка, каждый день обещая завтра стать явью.  Но пришла коварная фея и околдовала девчонку по имени Аника, указала ей на загадочного принца из далёкой страны. А принц-то был не только из далёкой страны, но и из чужой сказки. И мечется она теперь между двумя мирами, старый покинула, а новый не нашла … ”
     Анике стало одиноко,  горько и захотелось заплакать.
“Сильная, всё смогу, всё сумею … - передразнила она себя. – Слабая, безвольная, противная и никому здесь ненужная девчонка”.
Слава богу, музыка кончилась. Аника быстро прошла к своему столику, не опираясь на руку Валерия и ни разу за весь танец  не подняв на него глаза.
Заиграл оркестр. Валерий пригласил Ганну. Анатолий вопросительно глянул на Анику и тут же отвёл глаза.
“Всё понял, - подумала она. – Такой чуткий, добрый и верный друг …” Ей не хотелось танцевать. Ей не хотелось быть здесь, сидеть за этим столиком, дышать этим воздухом. Ей было плохо, неуютно и одиноко. Но не могла же она испортить день рождения Валерия … Аника принялась разглядывать сидящих в зале. Если быть справедливой, кафе это было уютным и не утомляло. А народ тут присутствовал самый пёстрый. Аника залюбовалась пожилой парой, сидевшей напротив. Наверное, они были ровесниками. Дама была полновата, с отбелёнными, но, вероятно, почти седыми волосами и глубокими морщинками вокруг глаз. Её спутник был сед и внушительно лыс, и красивый галстук был ему заметно тесен. Но было в их мимике, взглядах и жестах нечто искреннее, трогательное и милое, позволяющее предположить, что они по-прежнему  видят друг в друге тоненькую девчонку с головой, похожей на одуванчик, и вихрастого непоседу, неузнаваемо меняющегося в присутствии этой девчонки. Аника не хотела смотреть на Валерия и Ганну. Не хотела видеть её рук, переплетённых вокруг его шеи. Ей было больно видеть их рядом. “Где твоя сила воли? – cказала она себе. – Улыбайся! Смотри на них и улыбайся. Ты сама выбрала этот путь, этот город и эту судьбу. Не можешь смотреть на них – смотри мимо. Но улыбайся!” Она отвела глаза от Валерия и Ганны и наткнулась на взгляд, устремлённый на неё. Это была девушка, и лицо её поразило Анику пониманием. Эти большие глаза смотрели ей прямо в душу, они сияли, как звёзды, они отогревали, растапливали льдинки, попавшие в сердце. Аника смутилась. Тем временем девушка встала и пошла к сцене. На ней были чёрные узкие брюки и такая же кофточка с короткими рукавами. Длинные русые волосы были откинуты на спину и лежали пушистыми волнистыми прядями. “Господи, как
она прелестна … - подумала Аника. – Ганна красивее, возможно, хотя это очень спорный вопрос, но она блекнет перед этой девушкой, меркнет и гаснет, не освещённая таким вот внутренним светом …  Кто же она, кто её спутники?” Спутников было трое. Один, темноглазый, сухощавый, с волосами, заметно тронутыми сединой, рассеянно слушал блондина в джинсовом костюме, явно думая о чем-то своем. А третий, невысокий красивый молодой человек с открытым и ясным лицом, не принимая участия в разговоре, так же, как и Аника, восхищённо смотрел на девушку.  Она подошла к пианисту, что-то сказала ему. Тот кивнул и встал. Девушка села за рояль и положила руки на клавиши … И было это Аникино детство, её судьба и её сущность. Бушевало потемневшее штормовое море, летели солёные брызги, трепетали мокрые паруса. Капитан выходил в море, не дождавшись погоды, вёл по крутым волнам свою бригантину. Наперекор ветрам, штормам и судьбе. По велению непокорной, мятежной души. И его соратники поднимали бокалы за яростных, непохожих, презревших грошевой уют. И как же сумела Аника забыть, что в беде, радости или горе достаточно чуточку прищурить глаза – и увидишь, как поднимает паруса твоя бригантина и плывёт, плывёт навстречу штормам, плывёт отважно и гордо …
     Девушка кончила играть и ещё раз взглянула на Анику. “Спасибо!” – хотела она сказать, но не могла, не смела, только сидела, замерев и сжав пальцы. Тем временем к девушке подошёл  один из её спутников, взял под руку, и они пошли к выходу. Вслед за ними поднялись из-за столика остальные двое. “Вот сейчас, - подумала Аника, - эта чудесная девушка уйдёт, и я не смогу её поблагодарить, объяснить, что она для меня сделала …” И тут она ощутила лёгкое прикосновение к своей руке. Она вскинула глаза и встретилась взглядом с Валерием. Он молча протягивал ей три гвоздики из своего именинного букета. “Господи, - подумала Аника, - какая же я нечуткая и неблагодарная дрянь! Он тоже всё понял, он тоже хочет помочь!” Она схватила цветы и бросилась вслед уходящей девушке. Цветы доверчиво легли в узкую ладошку с длинными пальцами. Глаза их снова встретились, и снова они без слов поняли друг друга. “Спасибо! – сказал Аникин взгляд. – Вы так
мне помогли!”
“Будьте счастливы, – ответили глаза незнакомки. – Мы с вами похожи. И когда-нибудь вы тоже кому-нибудь поможете. Может быть, даже мне”. И они разошлись, каждая по своему пути -  чудесная девушка, уводимая под руку спутником, и Аника, вернувшаяся к своему столу. Но это была уже совсем другая Аника. Она села на своё место, открыто и смело улыбнулась Валерию, Анатолию, Ганне. Рубикон был пройден. Аника снова стала сама собою. И зал уютного кафе “Свiтанок” её больше не страшил.

Глава четвёртая.

За тёмными стёклами ярко блестело разноцветное море огней. Аника стояла у окна, держа в руках стакан с клейстером. Лариса Лотос, босиком, в коротком  пёстром Аникином халатике, взгромоздясь на подоконник, расклеивала по стеклу большие серебристые снежинки.
- Ну, Лотосёнок, - засмеялась бесшумно вошедшая в комнату Зоя Бондарева, – придётся тебе после Нового года вместо того, чтобы зубрить атомную физику, прийти к нам в общежитие и отмывать стёкла.
-    Ну и отмою!
Лариса наклеила последнюю снежинку и спрыгнула с подоконника.
-  Зато сразу Новым годом запахло. Вот подожди, мы ещё сейчас натянем нитки под потолком и навешаем снега из ваты. А то пригласили, называется, встречать Новый год, а у самих ни еловой веточки нет, ни снежинки. И сиди тут с вами в голых стенах!
- Ладно, ладно, умница… Ох, девчонки, а что на улице творится! Такого снега я давно не видела. Всё бело, лепит прямо в лицо, у фонарей целый фейерверк! Я засмотрелась, даже чуть не опоздала в магазин. К самому закрытию успела. Вот! – она поставила у стола сумку, нагруженную продуктами.
- Ну, вы, общежитские, и бесхозяйственные! – возмутилась Лариса. – Всё в последний момент. – Хоть шампанское-то купили?
- Да не беспокойся, купили! – отмахнулась из угла Тоня Круглова. – Целых две бутылки. Мало?
- Конечно, мало, если учесть, что сюда наверняка заглянет за ночь вся общага! Да бог с вами. Давайте накроем стол и будем наряжаться. А то уже одиннадцатый час!
Аника достала из шкафа разутюженную белую скатерть и накрыла ею универсальный стол, служивий, в зависимости от ситуации, столом обеденным, письменным, гладильной доской, глянцевателем для фотографий, а порою и книжной полкой.
“Первый мой Новый год в Киеве … - подумала она, выравнивая края скатерти.– Каким-то он будет?”
Стол мгновенно приобрёл соответствующий празднику вид, и Лариса, оставшаяся довольной своей работой сервировщика, повернулась к Анике.
-  Ну, Анита, куда ты запрятала моё платье “ультра-си”? Сейчас, девчонки, вы умрёте!
 Она исчезла за ширмой и через пять минут появилась в длинном белом платье, расшитом по подолу и на груди большими голубыми цветами.
- Ну и Лорка! – простонала Тоня, садясь на кровать. – Ну и убила! Да в таком платье только со сцены петь!
- Вот именно … - огорчённо согласилась Лариса. - Мама привезла мне его из Болгарии ещё прошлой весной, сшито оно, как специально на меня, сами видите. А носить я его никуда не могу. Стесняюсь. Вот для вас надела впервые. Ну, как?
- Бесподобно … - вздохнула Зоя Бондарева. - Ну просто королева красоты!
- До королевы красоты, мне, конечно, далеко. С Ильчук мне не тягаться, никакое платье не поможет. Вот если Нита … - Лариса вдруг улыбнулась. – Анита, давай заключим контракт! Я подарю тебе своё платье, ты затмишь Ганну Ильчук и сведёшь с ума её мужа. В отместку за меня! Благо ты с ним в хороших отношениях .
      Аника зажала ей рот рукой.
- Боже мой, Лариска, ты что? Да разве так шутят?
Конечно, шутят, – засмеялась та, – особенно под Новый год. Но, впрочем, ты и так чертовски мила. И в этом своём голубеньком. Только давай я сделаю тебе ещё и новогоднюю причёску. Не беспокойся, плохо не будет – мама говорит, что во мне погиб парикмахер.
Она посадила Анику подальше от зеркала: “Когда будет готово, тогда и посмотришь!”, - и принялась колдовать над её головой.
- Ой, Ларик! – возмутилась Аника. – Ты мне все волосы повыдергиваешь.
- Терпи! Зато будешь “мисс Новогодняя ночь”!
Закончив, она окинула критическим взглядом свою работу.
- Девчонки! У кого есть вакантные бусы?  Белые или под жемчуг?
- Всякие есть! – улыбнулась Тоня. – Вон в коробке на тумбочке!
- Та-ак! – довольно протянула Лариса. – Шея теперь твоя мне нравится. А вот причёска … Ну-ка, Зайка, дай мне дождь. Прямо оторви с потолка несколько ниток. Серебристый и голубой. Вот теперь другое дело. Можешь смотреть!
      -   Лариска, ты колдунья … - сказала она восхищённо.
       В это время в комнату влетела румяная Тая Приходько.
     -  Ой, девоньки! – закричала она  с порога. – Да вас не узнать! А Лариска – царевна-лебель!
- Ну, запела! – улыбнулась Лариса, беря с тумбочки щётку. – Иди лучше в коридор, я с тебя снег счищу. Дозвонилась до своих?
- Дозвонилась! Поздравила. Теперь от души отлегло, можно и праздник встречать …
- Кстати … - сказала она , вытаскивая Анику в центр комнаты. Ты мне так и не рассказала, каким образом ты познакомилась с Дожеско …
Это довольно долго рассказывать. Я тебе расскажу в Новом году. Хорошо? И ещё … раз ты спросила о нём . Ты сказала сегодня: в отместку за тебя. Он что, тебе нравился?
Лариса улыбнулась.
- Так и знала, что ты об этом спросишь! Это тоже довольно долгая история, но я не буду, как ты, тянуть до Нового года. Понимаешь, мы жили с Ильчук в одном доме, в одном подъезде, на одной лестничной площадке. Она старше меня на три года, и мои родители постоянно ставили мне её в пример. Сколько я себя помню, столько я и слышала: “Ганочка слушается папу и маму, Ганочка не выбегает на улицу, где машины, Ганочка не дерётся с мальчишками, Ганочка учится на пятёрки, Ганочка играет на пианино. А мне эти постоянные восхваления настолько надоели, что я специально дралась, специально дерзила, категорически отказалась играть на пианино и освоила гитару. Зная, что она не умеет плавать, я пошла в секцию, изучила все стили и однажды, на спор, при большом количестве зрителей переплыла Днепр туда и обратно. И лёгкой атлетикой я занялась специально, в надежде, что когда-нибудь у неё выиграю. А Дожеско … Я и раньше его знала, ведь футболисты всегда популярны. Но ближе я столкнулась с ним, когда он стал приходить к Ганне. Ты спрашиваешь, нравился ли он мне? По-моему, он не может не нравиться. Сейчас он сильно изменился, а тогда … Впрочем, ты его знала. Не могу сказать, чего тут было больше: симпатии или желания насолить Ильчук. Я поставила перед собою цель. Но, увы, очень скоро поняла, что всё напрасно. Я встречала его очень часто, но он, к сожалению, меня даже не замечал. От злости я была готова разорваться на куски. А потом – “финита ля комедиа”. Он женился на ней. Вот и всё. Надеюсь, я ответила на твой вопрос?
- Да … - кивнула Аника, глядя мимо неё на серебристые нити подвешенного под потолком дождя …

- Девчонки! – воскликнула вдруг Тая. – А ведь мы с вами прозеваем Новый год!
- И правда! -  ужаснулась Зоя.  – Уже без пяти. Ну, к столу!
- Интересно … - Лариса подняла брови. – А кто в этом обществе умеет открывать шампанское?
- Никто! – засмеялась Тоня. – А, посему, мы его сначала проткнём. Зайка, тащи шило!
- Фу, как неинтересно … - протянула Зоя, глядя, как Тая ловко проткнула пробку и без всяких приключений выкрутила её.
- Ну, девчонки, с Новым годом! – Тоня Круглова подняла бокал и улыбнулась. – И пусть все наши желания в этом году сбудутся!
“С Новым годом вас, бабушка, мама, папа, Нина, Сергей и Натуська! – подумала Аника. – И тебя, Валера, тоже … Будьте счастливы ”. 
               
                * * *

Аника шла по улице Свердлова, а навстречу ей шёл большой полосатый тигр. Аника смирилась со своей участью, убежать она уже пыталась, но ноги были непослушными и ватными, как это всегда бывает во сне, а тигр смотрел на неё странным гипнотическим взглядом, не давая свернуть в переулок или спрятаться в подъезде. Вот до него осталось метра два, тигр раскрыл огромную пасть, и вместо рычания раздался резкий оглушительный звон.
- Это же будильник! – подумала Аника ещё во сне и окончательно проснулась. Будильник звенел.
- Заткни ты его… - сонно проворчала Тая, натягивая одеяло на голову. Аника нажала на кнопку будильника и села на кровати.


Аника шла по улице Свердлова, а навстречу ей шёл большой полосатый тигр. Аника смирилась со своей участью, убежать она уже пыталась, но ноги были непослушными и ватными, как это всегда бывает во сне, а тигр смотрел на неё странным гипнотическим взглядом, не давая свернуть в переулок или спрятаться в подъезд. Вот до него осталось метра два, тигр раскрыл огромную пасть, и вместо рычания раздался резкий оглушительный звон.
- Это же будильник! – подумала Аника ещё во сне и окончательно проснулась. Будильник звенел.
- Заткни ты его… - сонно проворчала Тая, натягивая одеяло на голову. Аника нажала на кнопку будильника и села на кровати.
За тёмным окном едва появились первые проблески рассвета.
Хотелось спать. Аника встала, натянула тренировочный кос-
тюм и вышла в коридор. Везде тишина. Общежитие спит.
“Наверное, я приеду к Ларисе слишком рано. Даже неудобно. Но, раз уж договорились – отступать нельзя!” – подумала она и побежала умываться.

На улице тоже было пустынно. Снегопад прекратился, и влажный снег скрипел под ногами. Бесшумно проплыл мимо пустой троллейбус. Из сероватой дымки призрачно вставали дома.
“Вот и наступил первый день Нового года ,  - подумала Аника, – и скоро ты проснёшься, прекрасный город, город моих  детских грёз. Я иду по твоим улицам, древний Киев, иду наяву и любуюсь твоей спокойной утренней красотой, как раньше любовалась во сне и в мечтах. И ты, Валера, проснёшься вместе со своим городом, выглянешь в окно и улыбнёшься зимнему дню. И не узнаешь, что в этот утренний час я думаю о тебе и желаю тебе всего самого светлого и доброго. Я не поздравила тебя с Новым годом совсем не потому, что не хотела этого сделать. Просто я ещё не знаю, что мне можно, а что нельзя. Я поставила себя в невероятно сложные условия, я не знаю, как мне себя вести, впервые за все прошедшие годы жизнь моя не проста и не ясна, и даже само слово  «правда», святое слово, потеряло свою яркую силу и однозначность.
И сейчас, через какие-то полчаса, я приду к Ларисе, она откроет мне дверь и скажет: “Я жду. Расскажи мне свою удивительную историю.” И мне придётся лгать – лгать, несмотря на глубокое отвращение ко лжи, лгать потому, что на правду, на полную правду, я не имею права…”

Лариса распахнула дверь почти одновременно со звонком.. Улыбнулась и приложила палец к губам.
- Привет! Молодчина, что пришла вовремя. Только тихо – наши ещё спят. Раздевайся, вот тебе тапки, надевай и шлёпай прямо в мою комнату.
В Ларисиной комнате на диван-кровати лежала гора  учебни-
ков и тетрадь с конспектами.
     - Как видишь, я всё приготовила. Только сдаётся мне, что мы с тобой немножечко психи. Кто же занимается в первый день Нового года, да ещё с утра?
Аника улыбнулась.
- Мы же с тобой решили проверить, правда ли, что студенту всегда не хватает одного дня. Даже в том случае, если этот день не потерян с самого начала!
-     Решили на свою голову …  Ну, как будем зубрить?
- По одной лекции. Разбираем сначала про себя, потом вместе. Перерыв пятнадцать минут – и ко второй. Получается в день по пять лекций и один день на повторение.
-     Маловато … Вот если бы на повторение два дня …
-   Вот видишь! – засмеялась Аника. - Нам уже сейчас не хватает одного дня!

        В половине первого Лариса с силой захлопнула тетрадь и бросила её в угол.
  -  Ничего не понимаю. Хоть убей! Какие-то у меня идиотские конспекты. Половины формул нет!   
- Возьми мою тетрадь, если почерк разберёшь. Может, у меня есть как раз то, что у тебя пропущено.
-    А ты?
- Лариска, да ведь я же ”второгодница”. Я уже всё это сдавала. И у меня есть ещё казанские лекции …
- Слушай, а тебе не предлагали перезачесть то, что по второму разу?
Аника кивнула головой.
-     Предлагали.
-     И ты отказалась?
-     Угу.
Лариса удивлённо раскрыла глаза.
-     Почему?
- Да просто так. Не хочется отрываться от группы. И, потом, предметы-то интересные! Вот летом будет политэкономия – её бы я с радостью не сдавала. Но уж решила – значит, всё.
 Лариса взяла Аникину тетрадку, но тут же закрыла её и отложила в сторону.
- Знаешь, у меня уже в голове искрит. Давай сделаем внеочередной перерыв. И ты мне, наконец-то, расскажешь о Дожеско.
Аника вздохнула.
-     Расскажу …
Лариса радостно обхватила колени руками и пододвинулась
к стене.
-     Ну, я слушаю!
      -     Я тебе говорила уже, - сказала Аника серьёзно и грустно, - что мне тогда было пятнадцать лет. Прошло всего четыре месяца, как я приехала в Москву из Дубровска. Всё в Москве для меня было новым, незнакомым, пугающим. Да ещё перед отъездом я поссорилась со своей лучшей подругой… Конечно, довольно быстро я начала привыкать, у меня даже появился любимый парк. И, главное, я получила возможность видеть большой футбол. Не по телевизору. На стадионе… Тогда осенью киевляне играли в Москве с ЦСКА. Погода была ужасная, оба тайма лил дождь, да ещё к концу матча опустился туман. Киевляне проиграли 0 : 1, пропустили очень обидный гол из-за сырого, тяжёлого поля. Ты знаешь уже, что я люблю футбол с самых ранних лет. И болельщик из меня, наверное, действительно ненормальный. В общем, на душе у меня было гадко, я пришла в “Союз” отдать администратору полиэтилен, который та давала мне на матч. Я ведь говорила тебе, что мой отец – директор гостиницы, в которой очень часто живут спортсмены… Мне было отчаянно жалко киевлян, я никак не могла уйти домой. Поднялась на пятый этаж, где они жили, побродила возле номеров. Может быть, в тайне надеялась кого-нибудь встретить и сказать добрые слова… В общем, я стояла возле лестницы, и на душе у меня было очень тоскливо. Всё плохое вспомнилось: ссора с Наташкой, отъезд из Дубровска, этот матч...  Вот тут он и подошёл ко мне. Его удивило, что я так поздно одна в гостинице. Потом он проводил меня домой. И по дороге я ему всё рассказала, что было у меня на душе. Не знаю, почему рассказала. Видимо, судьбе было так угодно. Он сказал, что будет мне писать. Так всё и началось. Потом он приезжал на зимний турнир по мини-футболу и познакомил меня с Толей Вишневским. Мы переписывались до конца июля. А в июле он приехал в Москву с Ганной …
- Ты ничего не знала о ней?
- Нет, ничего. Он рассказал мне всё уже в Москве. До этого я хотела поступать в Киевский университет. А тут … Мне показалось, что дружбе нашей пришёл конец. И я уехала в Казань.
- А потом?
- Потом была Универсиада, и мы поневоле встретились.
- Аника, скажи, почему ты приехала в Киев? Это связано с ним?
Она долго молчала.
В какой-то мере, наверное, связано. Но я приехала в Киев потому, что давно заочно люблю этот город. Это была моя детская мечта, и я решила превратить её в действительность.
- Да–а… – задумчиво протянула Лариса. – Интересная история. Совершенно нетипичная.
- Ты права … Я сама раньше часто задумывалась, почему он подошёл ко мне тогда в гостинице. Он говорил, что я похожа на его сестру …   
- На Яну?
- Да.
- Я её практически не знала. Видела всего несколько раз. Она погибла совсем ребёнком. В четырнадцать или пятнадцать лет. Это был страшный случай. Даже не хочется об этом говорить… Нет, ты не похожа на Яну.  Если только глаза. У неё они были такие же синие. Скажи… Отношения между вами всегда были только дружескими?
Аника кивнула.
- А сейчас?
- И сейчас. Что же может быть иное, когда он уже почти четыре года женат?
- И как ты к нему относишься?
- Как? Ты же сама вчера сказала, что он не может не нравиться. Валера – прекрасный человек, честный и чуткий. Так я к нему и отношусь – как к очень хорошему другу.
- И, всё-таки, - Лариса улыбнулась, – если Ильчук хоть немножко его любит, твоё существование должно не очень-то её радовать .
- Почему ты говоришь “хоть немножко”?
- Я, возможно, не объективна по отношению к ней, но мне кажется, что Ганна Ильчук способна любить только себя. И ещё своих Ангелов, которые посадили её на трон. А за Дожеско она вышла только для того, чтобы добавить к своим титулам ещё один .
Аника вздохнула.
- Ладно, Ларис, хватит об этом. Давай лучше будем учить.

* * *

     Аника лежала на кровати поверх одеяла, в олимпийке и шерстяных носках, под тёплой стёганой курткой, которой Тоня накрыла её, уходя:  “Лежи, отдыхай! Такой трудный экзамен свалила!” Аника чувствовала себя совершенно измотанной, всё тело ныло тупой, не утихающей болью, знобило, и только на душе было ясно и легко. “Странно, - подумала она, - такое впечатление, будто меня долго били палками. Или будто я на тренировке пробежала километров тридцать! А всё из-за этого злополучного экзамена.” Она сдала быстро, билет попался лёгкий, а Лариса дотянула до последнего, всё не решалась пойти. Потом очень долго сдавала и вылетела из аудитории самая последняя. Вылетела, обхватила Анику и приподняла в воздух на полметра: “Пять! Ты понимаешь – пять! Первая пятёрка, самая первая, да ещё по атомной физике! Это всё ты, и не отказывайся! Ты представь, до этого два года одни четвёрки были. Хоть убей! А тут!..”
Аника улыбнулась: “Смешная Лариска… Ей просто не хватало веры в себя.” В дверь постучали. Аника сбросила куртку, села и весело крикнула: “Ворвитесь!”
Дверь приоткрылась. Аника выглянула из-за шкафа, и глаза её широко раскрылись:
- Валера?
Он стоял, прислонившись к косяку, и улыбался.
- Да. Здравствуй, Малыш!
- Здравствуй. Проходи, пожалуйста.
Она взяла у него из рук шапку и пальто, подошла к вешалке и
остановилась, не сводя с него вопрошающих глаз.
- Валера, что-нибудь случилось?
- Нет, ничего. Просто все эти дни мне тебя очень не хватало. Вероятность случайной встречи была, практически, равна нулю. Вот я и решил пойти по наиболее простому пути … Правда, в общежитии утром мне сказали, что ты сдаёшь экзамен, в университете я понял, что ты его уже сдала. И только с третьей попытки я тебя нашёл …
Он  сел  к  столу, глядя  на  неё  с  той задумчивой нежностью,
которая ещё при первой ноябрьской встрече  вызвала у неё сомнение в правильности своего поступка.
    Она растерянно улыбнулась в ответ и опустила голову.
“Я не могу выдержать его взгляда. Я боюсь его и боюсь себя.
Боюсь этой комнаты, где он и я - и никого больше. Я была уверена раньше, что  выдержу. А теперь?.. Теперь нет. Я ни в чём не уверена и ни за что не могу поручиться. Это страшно .”
- Как же ты сдала? – спросил он.
- Пятёрка… И Лариса тоже.
- Молодцы.
Аника улыбнулась.
- Ты не удивился, что я сказала тебе: “Ворвитесь!”?
- Честно говоря, немного удивился.
- Это у нашей комнаты фирменное слово. Оно было в обиходе у Зои Бондаревой, она всем, кто к нам стучал, говорила: “Ворвитесь!” И вот однажды, в ответ на это, за дверью раздался топот, дверь с треском распахнулась, и в комнату ворвался Генка Ильичёв с нашего курса. Мы на него набросились, а он смеётся: “Вы же сами велели ворваться! Я мог бы и спокойно войти, но желание прекрасного пола – закон!” Вот с тех пор, вместо того, чтобы отвыкнуть от этого слова, мы все взяли его на вооружение, сами того не желая .”
Щёки её слегка порозовели.
Валерий улыбнулся.
- Знаешь, Малыш, мне тоже по душе это ваше “ворвитесь”!
- Почему?
- Оно напоминает мне тебя четыре года назад .
Глаза Аники стали серьёзными и грустными.
- Четыре года назад… А ведь ты, Валера, меня тогда совсем не знал. Кто я была для тебя – “девочка - письмо”? Десять месяцев переписки и три коротенькие встречи .
- А разве письма – это мало? По письмам иногда проще понять душу человека…Мне кажется, я знал тебя всю жизнь .
     Она молчала, постукивая пальцами по краю стола. Он встал.
- Аника, может быть, пойдём, побродим? Вечер такой чудесный .
Она подняла голову, и на миг глаза их встретились.
- А Ганна?.. – спросила Аника нерешительно.
- Ганна? Ганна знает, где я.
Он подошёл к вешалке, взял пальто и шапку.
- Собирайся, Малыш. Я подожду в коридоре.

     В ночном небе повисли крупные звёзды, и даже блеск фонарей и реклам не смог ослабить их яркого сияния.
- Смотри, – сказала Аника, - вон Большая Медведица, Кассиопея, крест Лебедя! А Ориона не видно. У нас с Наташкой в Дубровске это было самое любимое созвездие.
      Он взял её за руку, и она удивилась странному выражению его лица.
- Знаешь, Малыш, я подумал о том, как легко стать суеверным. В тот день, когда я встретил тебя на Ноябрьском вечере, точнее, в ночь перед этим днём, я видел тебя во сне. Тебя и звёзды. И глаза у тебя были точно такие же, как сейчас…
    Она не ответила.  Скрипел снег под ногами, блестели огни,
блестели звёзды.
- Куда мы пойдём? – спросил он.
- Куда? В Москве я водила вас с Толей по моему парку. И считала себя хозяйкой. А здесь хозяин ты… Знаешь, судьба наказала меня за давние слова, что нет ни одного города в мире лучше моего Дубровска. Наказала прекрасными городами. Если это только можно назвать наказанием. Дубровск – это что-то привольное, ясное, зелёное. Это город, в котором тепло, город из песни “Билет в детство”. А Москва… Знаешь, какой мне представлялась Москва сначала? Огромная широкая площадь, солнечная, чистая, бесконечное небо над нею, а вдали, на горизонте, высокие белые дома в дымке. И каждая часть Москвы прекрасна по-своему. Ты был на Красной площади вечером? Всё строго, стройно, величественно - просто мурашки по коже. Университет – уже другое, деловитое и юное. А Лужники? Стадион, сад с летящими листьями. И мой парк…  Потом Казань. Я приехала туда летом, и летняя Казань удивила меня тем, что она пахнет южным городом. Как Севастополь, как Ялта. Пахнет тёплым асфальтом, цветущими садами, пахнет солнцем и рекой. А осенью… Осенью Казань тоже прекрасна. Во время листопада особенно. Этот период для города считают бедствием, а я так его любила! Идёшь по улице, а листья под ногами шуршат, и кажется, что весь город – один большой, старинный парк. А университет, а Кремль, а набережная?..  Набережная особенно красива на закате. Пылает небо и пылает вода. А над водой лёгкое, красивое здание речного вокзала.  И теперь – Киев. Город – сказка. В душе я называю его – “город моей мечты”. Наверное, всё это детские рассуждения. Но я вижу эти города именно так…
Она подняла голову и взглянула на него смущенно и доверчиво, как когда-то в Москве. Он молчал.
- О чём ты думаешь? – спросила она.
- О тебе… О твоих словах… И о том, какой ты хороший Малыш.
Мимо пробежали две девушки – школьницы, мелькнула мелодия, тотчас же унесённая вместе с транзисторным приёмником.
Дожеско с улыбкой посмотрел им вслед.
- Вот и музыку ты научила меня слушать по-твоему. Помнишь, четыре года назад ты написала мне: “В каждой песне есть что-то из моей жизни. Или из твоей. Ты только вслушайся в слова, почувствуй мелодию. И сразу поймёшь, что такое с тобой когда-то было, что это тебе близко и знакомо…” Я теперь, поневоле, все песни “примеряю на себя”. И ты права: всю жизнь, с самого начала, можно переписать песнями. У каждого этапа она своя…
Кстати, Аника, вот ещё о чём хотел я тебя спросить. Завтра Ганкины друзья  отправляются на целый день в лес. И мы с ними: Ганка, Толя и я. Поедем с нами! Ты ведь ещё не видела наших окрестностей. Можешь поверить, у нас не хуже, чем на Урале.
Аника покачала головой.
- Спасибо, Валера, только нет. Не обижайся. Это ведь совершенно незнакомые мне люди. Постарайся меня понять. Есть люди, которые любят одиночество. Я не люблю. Одной мне тоскливо и трудно. Но ещё труднее мне в незнакомом обществе. Наверное, это следствие того, что я выросла в маленьком провинциальном городке. И с самого детства дикарка.
Он посмотрел на неё с мягкой улыбкой.
-      Я понял тебя, Малыш. И  то,  что ты сказала, и то, чего не
сказала, но о чём подумала. Раз ты так решила, не будем об этом больше.
                * * *   
Аника мыла стаканы после вечернего чаепития, когда в кухню влетела Тоня.
- Иди вниз, на вахту. Бегом! Тебя к телефону!
Аника удивлённо поставила в раковину недомытый стакан.
- Меня? Так поздно? Кто?
- Не знаю. Пришла Клавдия Ивановна, дежурная, и велела тебя позвать. Да оставь ты эти стаканы! Беги скорей.
Чувствуя в сердце лёгкий холодок неприятного предчувствия, Аника быстро спустилась на первый этаж.
“Только бы ничего не случилось!” – думала она, подходя к столу и беря трубку.
- Да?..
- Аника! – закричала трубка звонким голосом Ларисы Лотос. – Аника, это я, Лариса!
- Фу, Лариска … - вздохнула Аника. – Как ты меня напугала. Ужасно боюсь неожиданных звонков …   
- Извини, Ниточка, но дело уж очень важное. Только ты сразу не отказывайся, пожалуйста, я очень тебя прошу! Обещаешь?
- Да ладно тебе, говори, что?
- Нет, ты пообещай, что  сразу не откажешься.
- Ну ладно, обещаю.
- Вот и отлично. Дело в том, что Ангелы во главе с королевой завтра едут за город в лес. И Дожеско с Анатолием – с ними.
- Ну и что? Я это знаю…
- Знаешь?..
- Да.
- Откуда?
- Валера говорил.
- И, наверное, звал тебя с собой?
- Звал.
- И ты отказалась?
- Ну, конечно! Ты подумай сама – ну как я с ними поеду? На каких правах? Да и Ангелов этих я совершенно не знаю…
- Ну и отлично! – Лариса весело рассмеялась. - Ангелов ты не знаешь, но, зато, отлично знаешь меня. И, надеюсь, поехать со мною ты не откажешься?
- С тобой?..
- Вот именно! Ты представь: лес, снег, лыжи – романтика! Целый день на природе!
- А экзамен?
- Да чёрт с ним! Где это видано, чтобы шесть дней, не вставая, учить истмат? И неужели ты, уралочка, не хочешь день провести в лесу?
Аника молчала. Потом сказала нерешительно:
- Это же собираться нужно…
- Ну и что! Я всё возьму сама. Рюкзак у меня есть, одного хватит, лыжи для тебя я попрошу у Лидки, соседской девчонки – у неё тридцать седьмой размер ботинок, тебе будут как раз. Ты только соглашайся!
- Да неудобно как-то. Что я – на всём готовеньком… Уж очень неожиданно… Может быть, в другой раз?
- Да ты что? Какой может быть другой?
- Лариска, послушай, ты что-то затеяла нехорошее? – спросила Аника с подозрением.
- И что я могу затеять? Ты же будешь со мной и не позволишь мне никаких фокусов! Ну, согласна?
- Ладно! – улыбнулась Аника. – Согласна… Скажи, ко скольки мне приходить?
- К половине восьмого прямо ко мне. И не вздумай передумать! Гуд бай!
- До свидания…
Аника медленно положила трубку.
“Ну и Лариска!.. Что-то она, наверняка, задумала. Да видно будет. А вообще-то поехать в лес – так здорово!”
               
                Глава пятая   
   
     Длинная тёмная электричка стояла на первом пути. Аника, прислонившись к столбу и поставив у ног два толстеньких рюкзака, глядела в темноту, туда, где минут двадцать назад скрылась ушедшая за билетами Лариса. Перрон постепенно заполнялся пассажирами. Они торопливо подходили к электричке, заглядывали в тёмные прорези входов, выбирали более свободные вагоны.  «Надо было мне сразу занять место…–
подумала Аника. – Не догадалась. А теперь придётся стоять тут до победного конца. Да ещё, не дай бог, нарвёшься на Ганнину компанию».
    Лариса появилась совершенно неожиданно с противоположной стороны.
- Представляешь, пригородные кассы закрыли, пришлось тащиться к центральной. Пойдём скорей!
  Они взяли лыжи и рюкзаки, и Лариса потянула Анику к
голове поезда.
- Пойдём, там вагоны лучше, новее. И сидения мягкие. Вот, давай в третий сядем. Самая удобная позиция!
- Почему?
Лариса загадочно улыбнулась.
 –   Потом узнаешь.
Она устроилась у окна напротив Аники и  прилипла лицом к
стеклу.
- Кого ты там высматриваешь? – удивилась Аника.
- А ты не догадываешься? Ильчук и Ко! Мне не нравится, что я их до сих пор не видела… А вообще-то… Ну, точно! Вон они, смотри!
   Аника  выглянула  в  окно  и  увидела  Дожеско. Он прошёл
совсем рядом с вагоном, метрах в двух. За спиной у него был рюкзак, в руках - две пары лыж в чехлах. Он шёл несколько впереди всей компании, не глядя по сторонам, лицо его было серьёзно, спортивная шапочка низко надвинута на лоб. Аника проводила его глазами, как только позволило вагонное окно, и только мельком успела заметить Ганну, как всегда, весёлую и яркую, налегке – без лыж и без рюкзака. И вдруг почувствовала, как на безоблачное и безбедное утреннее настроение легла серая тень, а сердце глухо и неприятно заныло.
      “Вот так вот… - сказала  она  себе.  – Я ревную.  Я ревную
его к его жене… Что может быть глупее этого?..”
- На каком основании, - возмутилась Лариса, – Вишневский носит лыжи  и рюкзак Зинки Тищенко?!
- Толя – рыцарь! – улыбнулась Аника.
- Рыцари должны быть среди Ангелов. Вон – Виолетта Жукова сама прёт своё снаряжение, и никто ей не поможет. Позорники!
      Она презрительно отвернулась от окна.
- Потопали в первый или во второй вагон. Нам лучше – не потеряем их из виду.
- Зачем они тебе?
- А так! Люблю играть роль детектива. Доставь мне такое удовольствие и не мешай моему хобби. Тем более, что я именинница – получила за экзамен первую пятёрку.
- Угу, – сказала Аника и вдруг продекламировала:

“Ещё дорожным гомоном и звоном
Наполнены платформы и вокзал,
                Ещё над чёрной глыбою перрона
Неоном в небо врезано: “Казань”,
 Ещё гудок не снизошёл до свиста,
     Не начал поезд свой ритмичный бег,
    “Счастливого пути, авантюристы!” –
            Ещё звучит в ушах сквозь чей-то смех…
                Вдали рекламы рыжие осколки
   В ночную воду брошены, под мост.
  Но вот гудок. И я на верхней полке
Жду перестука первого колёс…”

- Откуда это? – удивлённо спросила Лариса.
- Наши ребята, казанские, на втором курсе ездили в Москву на футбол. Я тоже ездила с ними. А эти стихи из “Летописи большого путешествия Больших Авантюристов”.
- Почему же авантюристов?
- Так ведь мы сбежали с лекций! Перед самыми зачётами, абсолютно нелегально. На целую неделю!
Лариса покачала головой.
- Ну и ну! Позор, мадмуазель отличница. Но поступок ваш абсолютно в моём вкусе. Ого, кажется, мы тронулись. Ну-с, пожелаем себе удачного дня!
     Аника  выглянула в окно. Медленно проплыли мимо здание вокзала, привокзальные постройки, какой-то длинный состав. Она прислонилась головой к стене и закрыла глаза. Колёса стучали на стыках рельсов. Быстрей, быстрей, быстрей… Всё – в – порядке, всё – в – порядке, всё – в – порядке… “Конечно, всё в
порядке! – подумала Аника. “Учитесь властвовать собой”. Мудрые слова. И тогда – всё в порядке…”

      Аника  открыла   и тотчас же снова зажмурилась от яркого света.
- Ну, ты и спа-ать! – протянула Лариса. – Интересно, если бы я тебя не разбудила, сколько бы ты ещё спала?
Аника, щурясь, взглянула в окно и виновато улыбнулась.
- Понимаешь, я почти всю ночь не спала. Сначала собиралась, искала рюкзак, кое-какие продукты, а потом легла – и никак не спится. Как назло… Нам что, уже выходить?
- Посмотрим. По моим последним данным Ангелы чаще всего выходят здесь. Но всякое может случиться. Я выйду на разведку, а ты смотри в окно. Если я махну рукой, хватай лыжи и рюкзак и быстро вылезай.
- Но зачем нам обязательно они?
- Это моё дело. Я так хочу!
      Электричка аккуратно остановилась у маленькой станции,
Лариса схватила свой рюкзак и рванулась к выходу. Аника увидела, как она появилась на платформе и мгновенно замахала рукой. Она взяла рюкзак и лыжи и пошла к выходу. Лариса уже бежала ей навстречу.
- Скорей! Стоит же совсем мало. Останемся ещё!
       Они спрыгнули на платформу, и почти тотчас электричка
тронулась.
- Пока удачно! – отметила Лариса. - Ну и как тебе наши окрестности?
       Аника   огляделась. Узкая лента  железной дороги убегала
вдаль, а кругом искрился снег, синело безоблачное небо, и к этому небу стройно и  величественно тянулись зелёными вершинами сосны, поднимаясь над густыми зарослями лиственного леса.
- Красота! Я и подумать не могла, что у вас тут есть сосны! Самые настоящие, наши, уральские!
- Вот-вот! Ты что же, думала, что у нас тут голая степь без кустика?
      -     Нет, что ты! Но ведь чаще слышишь про киевские каштаны. А про киевские сосны я не слышала ни разу…
- Ещё бы!
- И куда мы пойдём?
- “Куда ротный поведёт”! Разумеется, за Ангелами. На почтительном расстоянии, чтобы нас не заметили.
- Ларис, давай оставим их в покое, - неуверенно попросила Аника. - Найдём отличное место, покатаемся…
- Ну, нет! У меня свой план. Прошу не перечить. А то мы их упустим. Надевай лыжи – и вперёд. Посмотришь, как твой Дожеско ходит на лыжах. Не всё же тебе видеть его в трусиках на футбольном поле! 
Аника оглядела лыжи, провела по ним рукой.
- Ты их вчера мазала?
- Конечно!
- Какой мазью?
- Синей, а под колодку фиолетовой. Подойдёт?
- Попробуем. Ты знаешь, Лариска, когда я в последний раз каталась на лыжах?
- Разумеется, нет!
- Пять лет назад в Дубровске!
- Привет, вас что, в Казани зимой на лыжах не гоняли?
- Вот именно, что гоняли. На физвоспитании, по дистанции. Мой двоюродный брат, Стась, знаешь, что по этому поводу сказал? “Высунешь язык на плечо и бежишь по кругу, как Бобик на цепи!” Грубовато, но верно, в общем-то…
      Она пристегнула лыжи и побежала по чистому, нетронутому
снегу.
- Лариска, чудо! Красота!
- Вот и шуруй за Ангелами. А я за тобой.
Аника с  наслаждением  отталкивалась  палками,   встречный
ветер обдувал щёки, искрился разноцветными огоньками снег.
- Остановись! – крикнула Лариса сзади.
Она остановилась.
- Ну, ты и даёшь! – возмутилась, догоняя, её Лариса. - Я ведь тебе не бульдозер и на Урале не росла! А, впрочем, отлично. Я так и думала, что ты прекрасно бегаешь на лыжах. Кстати, там, впереди, чудо – спуск. Ну, вперёд! Стой, стой… Ложись!
      И Лариса, хохоча, рухнула в снег. Ничего не понимая, Аника последовала её примеру, радуясь возможности поваляться в рыхлом, свежевыпавшем снегу. Лариса посмотрела на неё из сугроба и залилась ещё более весёлым смехом.
- Ох, Аника – Ника, ты просто чудо! Такое беспрекословное подчинение приказу! Ты хоть знаешь, что случилось? – озорно тряхнула она головой, стряхивая с шапки снег.   
- Конечно, не знаю!
- Вишневский оглянулся! Не хватало ещё, чтобы нас сейчас узнали.
 Аника продолжала лежать в снегу, счастливо улыбаясь.
- Знаешь, Лариска, я принимаю твою игру. Делай, что хочешь, командуй – я повинуюсь!
- Тогда – вперёд. Выходи на их лыжню, и по ней. У спуска подожди, посмотрим, как Ангелы и компания спустились.
Они  пробежали  ещё  метров  пятьсот  и  остановились у края
глубокого оврага. Склоны его были сплошь укатаны, снег был скользким и плотным, и ребятишки с криком и визгом штурмовали эти снежные высоты.
- Всё укатали, чертенята. Тут, рядом, посёлок – оттуда ребятня. Маленькие, им падать не страшно. А я тут каждый раз дрожу. Растянешься – перед ребятишками стыдно. Скажут – большая тётка, а кататься не умеет!
Лариса засмеялась.
- Вот видишь, Зинка Тищенко, хоть и без рюкзака, а уже вся в снегу. И Виолетта, и Сан Саныч… Ну, он вообще только на гитаре играть умеет! Остальные на высоте, как ни странно. Ох, вот я бы посмеялась, если бы твой Дожеско растянулся у тебя на глазах!
Аника покачала головой.
- Лариска, перестань! Он вовсе не «мой». Если бы я тебя не знала, я бы подумала, что ты ужасно вредная.
- А так и есть! Я уж-жасно вредная. Просто жуть!
Она подмигнула Анике и отважно ринулась вниз. Аника посмотрела, как уверенно и легко её подруга преодолела спуск, потом взглянула на вереницу Ангелов, гуськом движущихся по лыжне к лесу. Валерий шёл впереди, она узнала его по ярко-синей куртке и белой спортивной шапочке с голубой полосой.
 “Ну, что же! –  сказала она себе. – Прошло пять лет, конечно,
но наши горы всё-таки круче!” Она толкнулась палками и заскользила вниз, чувствуя неожиданную, детскую радость от ощущения скорости, от морозного ветра в лицо, от бело – голубой яркости зимнего утра. В душе проснулся какой-то отчаянный чертёнок. “Ну-ка, - шептал он. - Ну, не бойся! Попробуй! Самое худшее, что может случиться – это падение, а разве раньше ты не падала?” Аника сделала резкий поворот влево, потом вправо, снова влево. Взметнулся снег из-под лыж, обдав её мельчайшей колкой пылью. “Вот видишь! – обрадовался чертёнок. – Ещё не разучилась. А трусила… Трусость – последнее дело!”
Лариса стояла на лыжне, облокотившись на палки.
- Ну, ты и даёшь! – сказала она восхищённо. – Ты что же, и слаломом занималась?
- Да нет, - смутилась Аника, - Наташка, моя подружка, занималась. В секцию ходила. А я так, перенимала у неё кое-что.
- Ну, пойдём. А то ещё Ангелочки от нас улетят. Правда, они, кажется, пошли в Седловину. Это отличное место для катания, и лес там хороший.
  Они  снова  побежали  по  лыжне.  На  этот  раз  Лариса  шла
впереди, сбивая палкой снег с низких ветвей. Снег сыпался Анике на голову, попадал за шиворот, но она только улыбалась, безмятежно и радостно.
- Стой! – сказала Лариса, неожиданно останавливаясь. -  Они выбирают место для лагеря. Стой тихо, они совсем рядом – смотри!
Аника подъехала к ней и выглянула из-за ветвей.
     Костя Захаров по прозвищу Котя – чемпион, сбросив рюкзак посреди поляны, разгребал ногами снег. Остальные с интересом наблюдали за ним. Наконец, Котя с торжествующим видом извлёк из-под снега головешку.
- Нашли место старого костра, – констатировала Лариса. - Теперь взгляни на местность – правда, для катания лучше не придумаешь?
     -   Да тут ничего не видно, давай отъедем куда-нибудь и выберем место для стоянки. А потом уже подумаем, где и как кататься.
Лариса взялась за палки и начала продираться сквозь кусты. 
- Куда ты забралась? – засмеялась Аника. – Сама всё время просишь соблюдать тишину, а треск подняла, будто медведь ломится!
- Да застряла я! – с досадой прошептала Лариса, с трудом освобождаясь от толстой сухой ветки, схватившей её, как капкан. – Здесь зарослей совсем немного, а дальше хороший сосновый лес с чудесными полянками. Лезь, я уже проложила дорогу.    
Аника пробралась через колючие заросли.
- Ещё  десять  минут,  и  мы  будем,  наконец,  на  месте .-
заверила Лариса.

       Полянка  действительно  была  чудесной.  Пять  стройных
сосен образовали естественный круг, у их оснований рос невысокий кустарник.
- Ну, что? – спросила Лариса. – Сделаем снежный стол и снежные кресла?
Аника с улыбкой отрицательно покачала головой.
- Нет. Прежде всего, разведём костёр.
- Костёр? У нас нет даже спичек!
- Есть! – Аника сняла рюкзак и достала из кармашка коробок. – Я взяла.
- А кто будет разводить?
- Как кто? Мы сами.
- Только не я! Уволь. В прошлый раз мы ездили сюда с родственниками, и я полчаса тщетно пыталась разжечь костёр. Так ничего и не получилось.
- А сегодня получится! Давай расчистим место.
Минут десять они сосредоточенно разгребали снег, наконец, Аника сказала:
- Всё, хватит. Пойдём за ветками. Собирай всякие, и сухие, и свежие.
- А свежие зачем?
- Потом увидишь.
Они натаскали целую кучу веток, и Лариса, садясь в снег, устало сказала:
 -     Ну вот. Веток хватит теперь на неделю, а вот силёнок…
- Да не прикидывайся ты! – Аника подошла сзади и опрокинула её в снег.
- Ах, так!
Лариса, перевернувшись, схватила её за ногу. – Ну, кто кого?


Вдоволь набарахтавшись в снегу, они выбрались, наконец, на
расчищенный пятачок.
- Ну, теперь, - засмеялась Лариса, - костёр необходим нам, как воздух.
- Так в чём же дело! Ломай сухие веточки!
       Аника   сложила   ветки   шалашиком,  засунула   в    него
скомканную газету и обложила вокруг большими ветками. Через пять минут костёр уже пылал, подруги стояли около него, и от их мокрой одежды валил пар.
- Лариска! – сказала Аника, улыбаясь. - У тебя горит правый ботинок!
- Да? Ну, пусть горит!  Будет румяная корочка.
- Да нет, серьёзно!
Лариса оглянулась и сунула ногу в снег.
- И не горит, а только дымится… Но, знаешь, мне надоело стоять!
Аника улыбнулась.
- А зачем же, по-твоему, мы собирали свежие ветки?
Вскоре они уже сидели в гнезде из веток, наслаждаясь теплом, тишиной и запахом костра.
- Знаешь, Аника, - сказала Лариса жалобно, - хоть ещё и рано, но я ужасно хочу есть!
- Да разве рано? Уже половина первого!
- Неужели? А я думала – не больше одиннадцати.
       Лариса раскрыла рюкзак, быстро достала из него пакеты с
продуктами и транзисторный приёмник.
- Будем есть на лоне природы под музыку. Что может быть лучше!

       Подкрепившись, Лариса сунула руку в рюкзак и спросила
загадочно:
- Как ты думаешь, что у меня там?
Аника покачала головой.
-      Говори уж! Всё равно я не угадаю.
Лариса  с  хитрой  улыбкой  извлекла   из  рюкзака     большой
полевой бинокль.
- Бинокль? Зачем, он тебе?
- Как это зачем? Для наблюдения за поведением вражеского лагеря!
Она перекинула ремень бинокля через плечо и встала.
- Ну-ка, Аника, подсади вот на эту сосну!
Аника подставила спину,  Лариса  вскарабкалась  на   нижние
ветки и удивительно легко взобралась почти к самой верхушке дерева.
- Ох! – крикнула она сверху. – Мы, позорницы, занимаемся тут чревоугодием, а Ангелы в это время катаются с горы! Трижды позор на наши головы!
- Смотри, не упади!
- Обязательно упаду. Прямо в костёр. Будет у тебя свежеподжаренная подружка!
Лариса легко спрыгнула в снег и взялась за лыжи.
- Пойдём скорей!
- Подожди, костёр потушу.
 Аника  забросала   снегом   огонь,  надела   лыжи  и   вслед  за
Ларисой выбралась на открытое место. Она сразу поняла, почему эта местность называлась Седловиной. Два холма, как два берега реки, соединялись у оснований неширокой ровной долиной, образуя как бы огромное седло. Левый край седла, на котором они стояли, был значительно выше и круче. На правом, у самого склона, Ангелы основали свой лагерь и сейчас беззаботно катались с горы.
- Лариска! – сказала Аника. – Но ведь мы, съехав отсюда, попадём прямо в их лагерь.
- Ну и что? – улыбнулась Лариса. – Теперь уже всё равно. Может быть, этого я и хочу!
- Зачем? Почему же мы до этого от них прятались?
    -   Потому, что они, увидев нас у поезда или по пути сюда, обязательно подумали бы, что мы пришли за ними. А теперь кто знает – может быть, мы здесь значительно раньше? Метрах в пятистах, по их сторону седла, стоит большая палатка, рядом с ними, совсем близко, ещё чей-то костёр, в общем, народу полно и кроме нас. Ну что, поедем?
- Может быть, заберёмся наверх?
Лариса странно взглянула на неё.
- Ты хочешь сверху?
- А ты что, не хочешь? Тут плохая лыжня? Ну, давай отсюда.
- Нет, я хочу, и уже не один год. Только страшновато. Лыжня неровная, и на скорости эти ухабы как маленькие трамплинчики. А ты, наверное, у себя в Дубровске и не с таких каталась? У вас ведь там горы.
- Да нет, пожалуй, только с таких. Круче трусила. Вот Наташка, она даже с трамплина съезжала…
- С трамплина?
- Не с самого трамплина, конечно, а с той горы, куда прыгуны приземляются. Там страшная крутизна, причём, как-то по дуге, так и вдавливает в снег… Ну, полезли.
На вершине горы неприятно задувал ветерок.
- Смотри-ка! – сказала вдруг Лариса. – Валерий Святославович Дожеско, кажется, беспокоится о жизни двух пока незнакомых ему особ. Мне кажется, он делает нам знаки, что отсюда ехать нельзя.
  Аника взглянула вниз. Ангелы заметили их, и Валерий, стоя
у самой лыжни, запрещающие махал рукой.
- Пусти-ка, сказала Лариса. – Я поеду первая, а то, если я увижу, как ты спускаешься, я струшу. Скорость здесь бешеная.
- Может быть, не надо? 
- Нет, надо! Ну, с богом! Я буду тормозить.
Лариса тихонько оттолкнулась и, тормозя палками о снег, покатила вниз. Аника видела, как её подбрасывает на неровностях лыжни, и какой-то липкий страх наполнял её сердце: “Вдруг расшибётся? Нельзя было отсюда ехать. К чему это лихачество?” Две трети спуска остались позади, и вдруг Лариса, потеряв равновесие после очередного трамплинчика, грохнулась в снег, прокатилась несколько метров кувырком, но тотчас же села и помахала рукой. “Слава богу, всё в порядке! – подумала Аника. – А теперь - вперёд. Отступать некуда… ”
     С первых метров спуска плотная струя воздуха упёрлась в грудь, ветер мешал смотреть, выбивая из глаз слёзы. “Ничего! –подумала она – нужно только удержаться. Не вылететь из лыжни и не потерять равновесия на этих микротрамплинчиках.” Она не заметила сидящую на снегу Ларису и подъехавшего к ней на помощь Валерия, перед глазами были лишь неровные, извилистые полоски лыжни. И только вылетев на ровное место, где скорость стала спадать, она слегка расслабила ноги и успевшую занеметь за какие-то секунды спину. По инерции она въехала метров на двадцать на правый склон и остановилась. Первый, кого она увидела, был Котя – чемпион, поднимающийся вверх.
- Приветствую вас, прекрасная незнакомка! – протянул он, стаскивая с головы шапочку и раскланиваясь.
- Здравствуйте, Костя!   
Аника улыбнулась и покатила вниз, оставив его в полном замешательстве.

Лариса,  похожая  на  плохо  слепленного   снеговика,   стояла
возле лыжни в месте своего приземления, а Валерий, тщетно пытаясь освободить её от прочно прилипшего к ней снега, с улыбкой смотрел на взбирающуюся к ним Анику.
- Здравствуй, Валера!.. – сказала она, подходя.
- Доброе утро, Малыш, - ответил он с мягкой улыбкой. – Я не спрашиваю, как вы здесь оказались – Лариса уже успела мне всё объяснить. Но к чему такое лихачество? Ведь с этого склона не всякий мужчина решится спуститься!
- Вот именно! – засмеялась снежная Лариса. – Наукой давно уже установлено, что женщины более отчаянный народ!
- Ладно, амазонки! Надеюсь, такое больше не повторится. Идёмте к костру.

Съехавшиеся к костру Ангелы смотрели на них с удивлением
и любопытством.
- Аника?.. – удивился Вишневский.
- Здравствуйте! – улыбнулась она,  заправляя  под шапочку
выбившиеся пряди волос.
- Ну что, - спросил Дожеско, - дружные биофаковцы, возьмёте к себе в компанию ещё двух человек?
   - Смотря по их поведению, - выглянула из-за Котиной спины долговязая белобрысая Виолетта Жукова. – Это же физики, насколько я понимаю. А они сочинили про нас оскорбительную песенку.
- А! – засмеялась Лариса. -  Знаю, что ты имеешь в виду:
                “На физфаке живём,
                Интегралы берём
                И квантуем моменты и спины…
                Только в физике соль,
                Остальное всё ноль,
                А биолог и вовсе дубина!”
- Во-во! Это самое. А теперь сиди с ними за общим столом!
- Так ведь не они же, Вета, сочинили эту глупость! – возразил Котя. – И, потом, у нас есть, чем на это ответить. Ну-ка, Санич, хоть ты и без гитары, выдай нашу спортивную!
       Усатый  Санич  стал  в  позу  и  запел,   ударяя по струнам
несуществующей гитары:
                “В дни туманной старины –
                Иль забыли?
                В спорте физики сильны
                Ох, как были!

                Резво прыгали в длину,
                Спринт бежали,
                Диск метали на луну,
                Штангу жали.

                Но, поверьте, мы ничуть
                Не страдали -
                Мы красавицу Ильчук
                Воспитали.

                Все рекорды бьёт она
                На дорожке,
                А у физиков …” -  он подмигнул и взмахнул  руками:
                “Лишь рожки да ножки!” -  дружно подхватили   
Ангелы.
- Спасибо за “комплимент”! – улыбнулась Лариса. – Только информация ваша устарела на пятьдесят процентов!
- Как это устарела? Почему? – изумилась Зина Тищенко.
 Ганна усмехнулась.
- Да, Зинуля, она права. Только не могу понять, почему на пятьдесят, а не на все сто?
- А потому, что “ножки” мы, так и быть, оставим себе – в спринте они не лишние. А вот “рожки” – это да! Уже восемь месяцев, как они ваши! – радостно отпарировала Лариса и с удивлением заметила, что Вишневский рассмеялся и с весёлой иронией взглянул на Дожеско.
- На что вы намекаете? – осведомился Котя. – На поражение в Универсиаде?  Но при чём же здесь физики?
- Ах, Костя! – Ганна обняла Зиночку за плечи и спокойно посмотрела на Котю. - Ты поразительно отстал от жизни и, к тому же, наивен и слеп. – Да неужели ты не знаешь, что перед тобою победительница Универсиады в спринте, бывшая студентка Казанского университета, а теперь третьекурсница нашего и подруга Ларисы Лотос по факультету?
- Ганна, зачем?.. – укоризненно сказала Аника.
 Котя удивлённо взглянул на неё.
- Ничего не понимаю. Так вы – Анита Далько?
- Да, да! – вмешался вдруг Вишневский. – Да, она Анита Далько, попросту Аника, отличная девушка, прошу любить и жаловать. С Ларисой Лотос все, как я вижу, прекрасно знакомы, кроме меня.
- Мы с вами тоже знакомы, – улыбнулась Лариса. – Только заочно!
- Ну, а теперь познакомились очно, – констатировал Котя. – А, посему, прошу общество продолжить развлечение посредством катания с горы!
- Анита, - сказала Ганна, подходя, - почему ты не поехала с нами сразу? Разве Валерка тебя не приглашал?
- Приглашал …
- У неё слишком ранимая совесть! – улыбнулась Лариса. Она была связана словом о совместном изучении истмата, а поскольку Ларису Лотос никто никуда не приглашал, то она отказалась.
- Что ж, в будущем мы примем это к сведению. Кстати, Анита, как там лыжня на левом склоне?
- Плохая. Разбитая и неровная.
      -     Жаль.  Идите  тогда  на  нашу.  Она  удовлетворит  любой вкус.
- Проверим! Аника, пойдём! – Лариса толкнула её в спину и покатила к подъёму на правый склон.
- Ну, как тебе Ангелочки вблизи? – спросила она, когда Аника пошла рядом.
- Нормальные ребята. А что?
- Да так просто. Это же весьма живописная и популярная в университете группа. Здесь только четвёртая часть всей группы, её ядро. А, вообще, у них свой ансамбль, два солиста, два художника и даже свой поэт. И, как видишь, свой мастер спорта, причём в роли королевы…

Дожеско догнал их на середине подъёма, и Лариса сразу
сбавила темп и отстала, вероятно, из соображений такта.
- Ты обиделся на меня, - спросила Аника, - что я поехала не с вами, а с Ларисой?
- Нет, что ты. Я сам поступил не очень красиво. Как-то не подумал насчёт Ларисы. Но претензии к тебе у меня есть.
- Какие?
- Разве тебе не понятно? А если бы кто-нибудь из вас разбился на этой горе?
Аника опустила голову. И в это время сзади раздался звонкий
голос Зиночки Тищенко.
- Смотрите, Ганка полезла на левый склон!
Валерий резко обернулся. Ганна была уже высоко и лесенкой
быстро поднималась к вершине.
- Ганка! – крикнул он. – Сейчас же вернись! 
Она остановилась, помахала рукой и полезла дальше.
- Ганна! – крикнул он ещё раз, обернулся на миг: “Извини, Аника!”-  и поехал вниз. Ангелы остановились, наблюдая, что же будет. Увидев погоню, Ганна начала подниматься быстрее.
- Не догонит, – вздохнула Виолетта. – Расшибётся наша королева!
- Не беспокойся, догонит, – заверил Котя. – Хотя, конечно, королева упряма.
       Валерий   догнал  Ганну почти  у   вершины.  Было видно,
как он ей что-то доказывал, но она упрямо мотала головой и пыталась продолжить подъём.
     -   Я же говорил, - повторил Котя, - что королева упряма. Интересно, что же будет?
Валерий  схватил  её  за  руку,  она оттолкнула его, и тогда он,
отбросив палки, просто сгрёб её в охапку и поехал вниз по целине, несмотря на то, что Ганна отчаянно дрыгала руками и ногами.
- Всё верно! – улыбнулся Котя. – Иначе он бы с нею не сладил. А так – небольшая семейная сцена – и всё в ажуре.
- Подожди ещё! – остановила его Зиночка. – Вот грохнутся вдвоём.
- Нет, – спокойно сказала Аника.- Он  же  по неукатанному
спускается.
           Лариса быстро взглянула на неё. Лицо Аники было совершенно безмятежно.
“Нет, – подумала она. – Конечно, нет. Если бы что-то было между ними, она не могла бы сейчас не ревновать!”. Она ещё раз оглянулась, но Аники на прежнем месте уже не было.

- Пошли вниз! – махнул рукой Котя. – Предполагаю, что королева будет брыкаться и надо будет её усмирять.
 Дожеско довёз Ганну до самого костра и только там поставил
её на ноги. Она сердито села на ствол поваленной сосны и отвернулась.
- Маркиза! – подъехал к ней Константин. – Вы совершенно не заботитесь о чести факультета. Чемпионка со сломанными ногами – уже не чемпионка.
- Я и с целыми, между прочим, уже не чемпионка! – зло сказала Ганна. – А это – просто насилие!
- Ганочка, золотце, но это же страшная крутизна. Мы бы тут от страха умерли!.. – протянула Зина тоненьким голоском.
- И, вообще… – заговорил, наконец-то, молчаливый Коля-Академик, - жизнь даётся человеку один раз…
- А самоубийство осуждается обществом! – добавил усатый Санич.
- Идите вы к чёрту! – сказала Ганна и улыбнулась. – Заахали, заохали! Ладно уж!
   -   Порядок! – обрадовался Санич. – Ну, пошли к чёрту! - Королева больше не будет щекотать нам нервы.
Валерий отошёл от  костра,  собираясь слазить за палками. Он
взглянул на лыжню и изумился. Его палки стояли у самого основания горы, в начале злополучной лыжни, стояли аккуратно, по обе её стороны. Он оглянулся. Аники нигде не было, только свежепроложенная лыжня уходила в лес. Он взял чудом спустившиеся вниз палки и пошёл по этой лыжне.
      Аника  сидела  в  сложенном  утром  гнезде  из  веток,  держа
у лица какой-то белый предмет. Шапочка её лежала рядом на ветках, мягкие кудри рассыпались по плечам. Под его лыжами хрустнула ветка. Аника вздрогнула, оглянулась, выбросила снежок, который держала в руке, и быстро натянула шапочку. Он подошёл и присел рядом на ветки.
- Малыш, как это называется?
- Что? – невинно спросила она, не поворачиваясь.
- Неужели ты думала, что я не догадаюсь, кто спустил вниз мои палки?
- А почему ты думаешь, что это сделала именно я?
- Да хотя бы методом исключения. Все остальные были у костра, да никому, кроме тебя, такое и не пришло бы в голову.
Она засмеялась.
- Валера, они же Ангелы! Вот кто-то слетал на вершину и принёс твои палки. Причём же здесь я?
- Малыш, неужели ты думала, что я не одолею этого спуска?
Он взял её за плечи, повернул к себе лицом и присвистнул –
через всю её щеку, начиная от виска, тянулась ссадина, огромная, припухшая, сине-багровая.
- Та-ак…
Он молча достал платок, свернул его и промокнул выступив-
шую на ссадине кровь.
Синие глаза посмотрели на него благодарно и виновато.
- Валера, ты не думай… Это так, ерунда. Потеряла равновесие и наткнулась на палку…
- Это – единственное последствие? Руки – ноги целы?
- Целы!
Он посмотрел на неё с так пугающей её нежностью.
      -     Ну,  что  мне  с  тобою  делать? Ведь только час назад ты
обещала больше не подходить к этому склону! У вас есть йод?
Она покачала головой.
- Тогда пойдём к ребятам. У них есть кое-что наподобие.
Она покорно встала и пристегнула лыжи.
- Валера, только ты, пожалуйста, не говори им, где это я так умудрилась…

У костра Коля – Академик развешивал над огнём  мокрые варежки.
- Коль, - спросил Дожеско, - где тут у вас бутылка?
     Академик  удивлённо  посмотрел  на  него  и  достал    из
рюкзака закупоренную бутылку водки. Валерий, не говоря ни слова, быстро распечатал её, намочил платок и повернулся к Анике.
- Ну-ка, иди сюда.
Она  воткнула  лыжи  в  снег  и  подошла,  закрывая щеку
рукой. Он стащил с неё шапочку, откинул спустившуюся на лицо прядь волос и приложил платок к ране.
- Подержи немножко, только кожу не сожги.
Коля, молча наблюдавший за ними, удивлённо раскрыл глаза.
- Где это ты так?
- Напоролась на ветку… - сказала Аника, краснея.
- Так могла же глаз выколоть!
Коля  неловко  шагнул,  зацепил  ногой  стоявшую   в    снегу
бутылку, она скатилась в костёр, треснула, и язычки пламени на миг окрасились голубым.
- Кошмар! – простонал Академик. – Котька теперь разорвёт меня на два равных по весу куска…
- Ничего! – улыбнулся Валерий .– Будем отвечать вместе.
- Что-то пустовато в желудке! – пожаловался Коля.-  Санич с утра обещал сделать шашлык, а не похоже, чтобы он готовился к кулинарным подвигам. Скорей всего, придётся довольствоваться шашлыком, который сделает из меня Котька за свою бутылку.
- В общем-то, мне кажется, пообедать уже пора.  – Дожеско посмотрел на Анику. – Ты как, Малыш, не проголодалась ещё?
Аника улыбнулась.
- Проголодалась. Только у меня из-за этой царапины рот не раскрывается.

- Ничего, раскроется! – заверил Коля. Просто пока рядом нет раздражителя. Мне однажды, в школе ещё, зуб выдирали, нижний, коренной. Сделала мне тётечка зверский укол в десну и велела сидеть с открытым ртом, чтобы так заморозилось. Ну, оно, конечно, заморозилось, зуб она выдрала, пошёл я домой, а рот не закрывается. И так, и сяк пытаюсь закрыть – челюсть онемела – и ни в какую. Иду с открытым ртом, варежкой его прикрыл. И вдруг вижу – навстречу Люська Иванова, самая красивая девчонка из нашего класса. И рот мой, как миленький, так и захлопнулся. Даже “здравствуй”  я ей сказал вполне прилично. Так что внешний раздражитель - великая вещь. Особенно, если ты голодный, а рядом шашлык. Которого, увы, не предвидится…
- Как это не предвидится? – возмущённо рявкнул подошедший сзади Санич. – Какого же чёрта я тогда, по-твоему, сюда явился, в то время как все так чудесно катаются с горки?
- Саничка, - жалобно протянул Коля, – ты знаешь, я Котькину бутылку угробил…
- Растяпа. Как же это ты сумел? Я её хотел пустить на шашлык!
- Это я виноват! – улыбнулся Дожеско. – Мы использовали её в качестве лекарства, а остатки, по нечаянности, вылились в костёр.
- Какого лекарства?
- Для меня … - смущённо сказала Аника, отнимая платок от щеки.
- Ой-ей-ёй, - ахнул Санич.- Где же это тебя так угораздило?
- Веткой.
- Н–да… Ну, Акакдемыч, не горюй. Если Котька задержится ещё минуток тридцать на горке, я ему скажу, что спирт весь ушёл на шашлык. И пусть он разберёт, чем шашлычок пахнет!
- Санич, ты золото! Тогда я пойду и задержу его до победного конца.
- Валер… - сказала Аника. – Я съезжу к нашему костру, заберу рюкзаки. У нас ведь тоже продукты.
- Сиди, Малыш, и залечивай свою рану. Я всё сделаю сам.
      Он улыбнулся ей одними глазами, так, как это умел только он один, и на душе у Аники стало тепло и ясно. Она кивнула и села на поваленную сосну. Щека слегка ныла, но боль почему-то была ей даже приятна. “Я ни секунды не сомневалась, Валера, - подумала она, - что этот спуск ты сможешь легко одолеть. Просто я хотела сделать для тебя что-нибудь доброе. Какое-нибудь маленькое чудо, пусть самое пустяковое. И чуть-чуть поторопилась…” Она смотрела, как он уходит в лес по лыжне и не догадывалась, что всё, о чём она думает, написано на её лице лучше и понятней, чем пером на бумаге, что всё это светится в мягком сиянии её глаз.
  Сан   Санич,   нанизывающий   на   шампуры  полуфабрикат
шашлыка и искоса наблюдающий за нею, вдруг спросил:
- Вы давно знакомы?
Аника вздрогнула.
- С кем?
- С Дожеско.
- Пятый год…
- Пятый? Странно…
- А что же здесь странного?
- Да так… В принципе, ничего.
“Ну,  конечно,   - подумала  Аника,  -  ему,  как    и      многим,
показались странными наши отношения. Извечная дилемма – возможна ли дружба между мужчиной и женщиной. И в то, что она возможна, почти никто не верит. А я-то сама, я-то верю? Верю ли я в то, что происходящее с нами сейчас есть дружба? Или я лгу уже даже себе самой?”
- А, уединились, голубчики! – раздался вдруг совсем рядом звонкий голосок Зиночки. – И шашлыком почему-то всё ещё не пахнет!
- Успеешь, нанюхаешься, – нахмурился Санич. – Вечно у тебя, Зинка, пошлые шуточки! -  Он повернулся к Анике. – Ты не обижайся на неё, это же известная сорока, Санчо – Пансоанелла…   
- Кто – кто?! -  засмеялась Аника.
- Санчо – Пансоанелла. У маркизы Ангелов.
- А ты не Санич, а сарыч. Без всякого чувства юмора. Анита, разве ты обиделась?
- Нет.
- Вот именно. Это ты, Санька, сроду придумаешь какую-нибудь чушь.
- Да ладно, ладно. Лучше бери шампуры и развешивай над костром – видишь – на те палочки клади…
- Всегда  пожалуйста!
Зиночка схватила шампуры.
- Анита, поможешь?
- Ну, конечно!
- Тогда иди сюда!
Аника, всё ещё прижимая к щеке платок, подошла к почти потухшему костру. Зиночка удивлённо раскрыла глаза.
- Что это с тобой?
- Да так, немного веткой поцарапалась.
- Осторожней надо. Так можно ведь и без глаза остаться. Ну, раскладывай шампуры вот на эту клетку. А я подброшу дровишек в костёр.
Она принесла охапку веток и начала подбрасывать их  в пламя.
- Ну, Зинка, ты и башка! – возмутился Санич. – Ты мне сожжёшь весь шашлык. Подложила немножко, и хватит.
- Ничего, Ангелы – народ добрый, слопают и горелый шашлык.
- Зина, - спросила Аника, - скажи, почему вы стали называть себя Ангелами?
Зина улыбнулась.
- Это всё Котька. Он на первом курсе был отчаянно влюблен в Ганну и придумал ей прозвище – прекрасная маркиза Анжелика. Тогда как раз у нас в группе эта книжка ходила, все её по очереди читали. А нас он стал именовать Ангелами. Шутя. Нам понравилось. Только Ганку он назвал Анжеликой  себе на беду. Потому что сам оказался покинутым Николя. А жаль… Котька бы её всю жизнь на руках носил…
- И этот носит, – заметил из-за дерева Санич. – Сегодня мы были тому свидетелями.
- Да брось ты, я серьёзно говорю. До сих пор не могу понять, почему Котька так легко отступился.
- А что ему было делать? Разве смог бы он тягаться с Дожеско?
- Но он слишком легко сдался. Мы ждали, что будет шум, скандал, “дуэль”… А Котька даже не попытался …
- Да откуда ты знаешь, что он пытался, а чего не пытался? Что он, бить его будет? Пытался он его попугать. Подкараулили мы его как-то часов в двенадцать, после того, как он королеву проводил домой. Переулок тёмный, рядом сад, обстановочка детективная. Взяли его в кольцо - было нас человек восемь. Котя подходит к нему и говорит: “Слушай, ты, отстань от Ганны. Не твоя она девчонка. Отстань, а то худо будет!” А тот ему отвечает: «Всё это, молодой человек, не нам с вами решать. Что бы мы ни делали, а последнее слово за Ганной».
Этими словами он Константина доконал,  он  стоит и молчит,
как дурень. А Дожеско посмотрел на него как-то даже дружелюбно, отодвинул в сторону Герку, который пытался выступать – и спокойно ушёл. Вот и всё. Остались мы в дураках. Котька сразу скис после этого. Да, в общем-то, королева и не тянула с тем, чтобы назваться “миссис Дожеско”. Познакомились они в начале мая, вскоре после этого его здорово подковали московские динамовцы, но на свадьбу это не повлияло, в начале июля они уже поженились. Он на свадьбе ещё прихрамывал. А Котька напился, как болван, и безобразно себя вёл. Да и сейчас при любой возможности на глазах у Дожеско  лезет к Ганке, разыгрывает фраера, в общем, валяет дурака… 
- И Дожеско так и не узнал Котьку потом?
- Вероятно, нет. Мало ли кто ухлёстывал за Ганной. Помнится, даже режиссёр какой-то хотел увезти её в Москву…
- Что-то я не припомню такого!
Зиночка  вздрогнула  и  оглянулась.   Ганна, прислонившись к
дереву, с любопытством смотрела на Санича.
- С какой это стати вы тут обсуждаете мою биографию? Какого-то режиссёра приклеили…
- А ты забыла? На первом курсе, под Новый год…
- А! Какая ерунда… Я и забыла. Ну, будет шашлычок?
- Будет, будет…
- Ну и прекрасно. Сейчас сюда слетятся ангелочки. Они там устроили снежный бой: биологи против физиков. Толя Вишневский, дабы не оставить Лариску в одиночестве, выступает за команду физиков. Анита, что же ты отсиживаешься здесь? Ваших там побивают…
- А ты, королева, не видишь разве, что человек ранен? – осведомился Санич, сосредоточенно поворачивая шампуры над костром.   
- Ранен? – Ганна подошла к Анике и отвела ее руку от щеки. – Как это ты сумела?
- Вы бы уж собрались все вместе и задали такой вопрос, а то заставляете человека сто раз повторять одно и то же. Напоролась она на ветку… - заступился Санич.
Ганна сняла лыжи и, бросив на сосну свою яркую куртку, села
рядом с Аникой и  гибко потянулась.
- О – ох, хорошо-то как! Только косточки ноют – наигрались в снежки от души. Лариска, кобра, прямо за шиворот мне снега натолкала… А вот и Котик!
Весь  залепленный   снегом   Котя,   отряхиваясь,  подошёл  к
огню.
- Совсем физики озверели. Поймали меня и начали катать. Еле отбился. Ну, гады, подождите! – смеясь, погрозил он кулаком Ларисе и Вишневскому, мирно подъехавшим к костру вместе с Ангелами. – Реванш будет страшным и кровавым. И прекрасная Анита вам не поможет, и даже сам Дожеско, если он решит сражаться за физиков. Где он, кстати? Маркиза, где ваш супруг?
Ганна пожала плечами.
- А кто его знает? Анита, ты не знаешь, где Валерка?
- Знаю. Ушёл за нашими рюкзаками.
Лариса  тоже,  как  и  Ангелы,  с  ног  до  головы облепленная
снегом, подбежала к Анике.
- Эх, ты! Нас там так избивали, четверо против двоих!
Она плюхнулась на сосну и обхватила Анику за плечи.
- Ох, Нитка – Анитка! Ты так много потеряла, что отсиживалась здесь, там было так чудесно, так здорово! Иногда совсем не плохо снова почувствовать себя ребёнком!
Карие  глаза  её  блестели  возбуждённо  и  счастливо,   щёки
разрумянились.
- Кстати, почему ты, всё-таки, с нами не пошла?
      Аника молча повернулась к ней рассечённой щекой и
отнялаплаток от лица.
Лариса охнула.
- С ума сойти! Да когда же это ты так себя располосовала?
- Наткнулась на ветку.
- Надо чем-то продезинфецировать, жаль, что йода нет.
Аника улыбнулась.
- Мы уже это сделали.
- Друзья! – торжественно провозгласил Санич. – Прошу к столу! Шашлык готов.
- Ур–ра! – закричал Котя. Я голоден, как тысяча пиратов после боя. Но к шашлычку необходимо ещё кое-что! Академик, давай-ка сюда бутылочку!
Коля, краснея, неуверенно пробормотал:
- Понимаешь, Костенька, мы её прикончили…
- Прикончили? Кто этот презренный негодяй, польстившийся на общественный продукт?
- Я! – весело сказал Дожеско, появляясь у костра с двумя рюкзаками.
Все буквально вытаращили на него глаза.
- Ты? – изумлённо подняла брови Ганна.
- Вы, мосье? Вы выпили это зелье?
- Да нет, Костя! – вмешался Коля–Академик. – Это я…
Дружный хохот был ему ответом.
- Вы что, - смеясь, спросила Ганна, - специально решили нас разыграть? Один трезвенник оспаривает другого в деле о распитии бутылки водки!
- Нет, Ганочка, нет. Понимаешь, я её опрокинул…
- Надеюсь, хотя бы,  что себе в горло? – осведомился Котя.
- Что ты, Костя, я же не Атос в его молодые годы! Я опрокинул её в костёр.
- Презренный негодяй! Какого чёрта ты сунулся к чужому рюкзаку и погубил бесценную жидкость?
Коля взглянул на него невинными близорукими глазами.
- Так получилось нечаянно. Валерий спросил у меня, где бутылка…
- С какой целью?
      -    Чтобы промыть Аните рану. Я достал, он намочил платок и поставил бутылку в снег. Ну, а я нечаянно задел её ногой, и она попала в костёр. Вот и всё…
- Убийцы… - вздохнул Котя. – Надо бы за такое дело оставить вас без шашлыка.
- Если вы ещё хоть пять минут будете дискутировать по поводу бутылки, то без шашлыка останемся мы все – спокойно констатировал Санич. – Он сгорит. 
Шашлык оказался такого высокого класса, какого в походных
условиях было трудно ожидать. Санич, как должное выслушивая хвалебные речи в свою честь и не забывая о роли повара  и гастронома, мастерил огромные бутерброды сложной конструкции.
- К чаю, – коротко объяснил он.

                * * *      

Зимний  день клонился к закату.   Лариса   задумалась  о  чём-то  очень
хорошем, потому что лёгкая улыбка изредка трогала её губы, и на щеках появлялись симпатичные ямочки. Аника, не мешая ей, молча сидела рядом, любуясь чёткими контурами сосен на фоне уже темнеющего неба и голубоватым безмолвием снежных полян, вдыхала с наслаждением едкий дымок костра, пахнущий Дубровском и детством. “Вот так же, - думала она, - часто сидели мы у костра с Наташкой шесть лет тому назад. Мечтали, фантазировали, рассуждали о будущем. А будущее оказалось гораздо сложнее того, что мы в детстве считали невероятным… И дружба наша с Наташкой треснула и сломалась через три месяца после последнего нашего костра… Где она сейчас? Что с нею? Поняла ли она свою непоправимую ошибку? Жалеет ли  о нашей погибшей дружбе? Я могла бы ей, конечно, написать по старому адресу. Только не смогу уже сделать этого. Наше с нею прошлое разлетелось на куски так же, как имя Ника, которым она одна называла меня…”

- Что-то мы загрустили… - прервала её мысли Виолетта Жукова. – Непонятное явление после такого прекрасного обеда!
- Да нет, Веточка,  -    улыбнулся Коля.    –   Просто чего-то
сейчас не хватает.
- Спиртного! – с готовностью откликнулся Котя.
      Аника покачала головой, встала и, подойдя к рюкзаку, достала маленький транзисторный приёмник.
- Музыки…
- Ну, конечно! – обрадовалась Зиночка Тищенко. – Ну-ка, включай скорее!
- Давай “Маяк”, – предложил Санич, подходя. – Там в это время всегда хорошие концерты.
Аника повернула рукоятку настройки.  Раздался   привычный
треск помех, и бесстрастный голос диктора  произнёс с полуфразы: “… и на волне “Маяка” – концерт лирической песни” .
- Ну, ангелочки! – вскочила с места Лариса. – Благодарите судьбу за то, что она послала вам нас. Сейчас я устрою вам стереомузыку! Толя, вы говорили, что взяли с собой приёмник? Дайте его, пожалуйста! И какую-нибудь верёвочку…
Она ловко привязала транзистор Вишневского на ветку сосны
и вздохнула:
- Жаль, третьего нет!
- Как это нет?
Котя  расстегнул  свой  оранжевый  рюкзак  и извлёк   из него
видавший виды “Альпинист”.
- Не смотрите, сеньорина, что он с виду неказист. Звук у него, что надо!
- Прекрасно!
Лариса разместила приёмники и скомандовала:
- Замрите!
Она  по  очереди  настроила  все  три  приёмника  на  нужную
волну, и поляна наполнилась музыкой, чистой, объёмной, необыкновенной в этой лесной тишине с мягкими тенями на снегу, с мерцающими капельками звёзд в уже тёмном небе.
- Ура! – закричала Зиночка Тищенко, хлопая в ладоши. – Ура! Какое чудо! Давайте танцевать!
- Резонно! – улыбнулся Котя. – Правда, други?
- Конечно!
Ганна бросила на снег шапочку и тряхнула кудрями.
-     Что  может  быть  лучше танцев на снегу при свете звёзд и
костра! Лотосёнок, ты умница.
    -     Пока ты восхищаешься, твои лыжи сгорят! -  невозмутимо изрекла Виолетта. – Зря ты воткнула их так близко к костру.
 Аника,   не    принимая    участия    во   всеобщем  оживлении,
стояла у сосны. Котя галантно склонился перед нею.
- Разрешите, королева киевских гор, пригласить вас открыть зимний бал!
- Извините, Костя… - ответила она, глядя под ноги. – Я вообще неважно танцую, а танцы на снегу мне противопоказаны. Извините, пожалуйста…
- Что ж, придётся извинить, раз  вы  об этом так мило просите.
Он подошёл к Ганне.
- А вы, Мадонна?
Лариса, наблюдавшая эту сцену со стороны, успела заметить,
что Дожеско, устанавливавший лыжи Ганны подальше от костра, при Аникиных словах обернулся и бросил на неё мгновенный, непонятный взгляд.
“Странно… - подумала она. – Что-то тут не так. Я же знаю,
что Аника отлично танцует… Но каков Котька! Интересно, простит ли Ильчук своего пажа за такую измену?”
Ганна капризно взглянула на коленопреклоненного Котю.
- Надо было, конечно, тебя наказать, да ладно уж! Сегодня я добрая.
Она грациозно положила ему руку на плечо и подтолкнула к
костру:
- Скорей, забьём лучшее место!
Лариса, вошедшая снова в роль детектива, почти испугалась,
когда Вишневский, неожиданно возникнув рядом, спросил нерешительно:
- Лариса, вы тоже не танцуете на снегу?
- Нет, почему же? – улыбнулась она. – Совсем наоборот!
 Постепенно всё свободное пространство у костра
заполнилось, а Зиночке Тищенко и Коле-Академику даже не хватило утоптанного пятачка.
- Не беда, - успокоил застенчивый Академик свою шуструю партнёршу, проваливаясь в снег.
-   Мы тут утопчем за пять минут!
Аника  села  на   ствол    поваленной  сосны,   глядя   широко
раскрытыми глазами на причудливый танец огня. Резкая, щемящая боль, возникшая вдруг в её сердце, не проходила, а всё разрасталась, вызывая в памяти чёткие картины прошлого. Перед глазами её возник зимний московский парк, мягко падающие хлопья снега и лицо Валерия, близко, совсем рядом. Его весёлые, улыбающиеся глаза, его рука, осторожно сжимающая её руку… Это был её первый и последний танец на снегу, её чистое и светлое воспоминание, не тронутое всем случившимся потом, не потускневшее от  времени. Она свято хранила его в душе, берегла от всего, что могло стереть его или опошлить. И разве могла она сейчас  снова танцевать на снегу? С этим почти незнакомым Котей,  Ганниным обожателем?
Дожеско, перенеся все лыжи подальше от костра, подошёл и
сел рядом. Она продолжала смотреть на пламя, и лицо её было неподвижным и отрешённым.
- Малыш… - спросил Дожеско тихо. – Почему ты сказала неправду?
Ресницы её дрогнули, она ответила чужим, неестественным
Голосом:
-  Валера, пожалуйста, не спрашивай меня сейчас ни о чём? Только пять минут, хорошо?..
Они сидели рядом молча, он видел её хорошо знакомый профиль с выбившейся из-под шапки лёгкой завитушкой, с детским мягким контуром подбородка и недетскими, напряжёнными глазами.
-  Малыш, что с тобой? –  спросил  он  снова,  и  в  голосе  его
было столько тревоги и нежности, что у Аники перехватило дыхание, а в груди возникла какая-то странная дрожь. Она зажмурилась и покачала головой, не чувствуя себя в силах что-нибудь ответить.               
Тихие, грустные аккорды прозвучали над поляной и поднялись
к небу. Нежный голос Анны Герман мягко влился в прозрачную тишину вечера:
                “Отчего ты сказал
                Среди ясного дня,
                Что её ты жалеешь,
                А любишь меня?
                Ты сказал и ушёл
                К той, что ждёт у окна,
                Ты ушёл — и осталась
                Я снова одна …”
  Аника   отвернулась    костра,  и  Валерий   увидел,   что уголки рта её
дрогнули и маленький кулачок, лежавший на коленях, сжался судорожно и неестественно.
- Аника!..
  Она  взглянула  на  него,  глаза  её,   напряжённые,  огромные,
вдруг наполнились слезами, и они скатились по щекам, оставив две влажные дорожки.
  Он   быстро   подвинулся,   инстинктивно   загораживая  её  от
танцующих.
- Аника! Что ты, Малыш?..
  Она  снова    молча  покачала   головой,   встала   и   пошла   к
торчавшим из снега лыжам. Он хотел её догнать,  но она остановилась и сказала тихо и умоляюще:
- Валера, пожалуйста!.. Не нужно ничего. Я сейчас вернусь. Всё в порядке…
 Она   пристегнула   лыжи  и побежала к лыжне, той самой, что
вела на левую вершину Седловины.
- Аника! – крикнул он ей вслед как можно более естественным голосом. – Уже темно, не забирайся высоко!

  Аника  шла   по   лыжне,   и  непрошенные  слёзы,  ненужные,
неуместные,  предательские,  всё  текли  и  текли  у неё по щекам.
“Боже мой! – думала она. - Как всё нелепо, как глупо. Как стыдно так не владеть своими нервами. Ведь всё было так отлично и спокойно. Откуда взялись эти воспоминания, зачем судьба подбросила именно в этот момент такую песню? Хорошо ещё, если никто не заметил… Но он поймёт всё, он не может не понять! И если раньше он ничего не знал, то теперь он будет знать.  Он поймёт, что я разревелась из-за этих нестерпимых слов и из-за памяти… Всё до отчаяния однозначно. Как трудно всё это, как ужасно трудно! Не прошло и полугода, как я в Киеве, и нервы мои уже сдают, а ведь я была так уверена, что выдержу. Нет, нельзя распускаться. Надо выдержать. Надо”.
 Она решительно вытерла ладонью щёки и через силу улыбнулась. “Вот так. Он просил не забираться высоко. Я и не заберусь. Только немножко приду в себя…”
Когда   Аника   вернулась,   концерт   уже   кончился, и Ангелы
дружно отплясывали шейк вокруг ярко пылающего костра. Искры взлетали к темнеющему небу, пламя металось, метались по снегу длинные тени. Валерий сидел в стороне, не принимая участия во всеобщем веселье, и Аника опустила голову, боясь встретиться с ним глазами.
-  Аника, к нам, к нам! – закричала, увидев её, Лариса,
подбежала, схватила за руку и втащила в круг.
     “Да! – подумала Аника. – Шейк – это не вальс. Это то, что мне сейчас нужно, чтобы окончательно прийти в себя, чтобы не привлечь к себе внимания, чтобы избежать хотя бы на время неизбежного разговора с Валерием…”


    Оранжево-алые   блики   пламени  выхватывали  из темноты то одно,
то другое лицо. Смеющаяся Зиночка с ярким румянцем на щеках, безмятежные, детские глаза Коли-Академика, взлетающие в такт музыке русалочьи локоны Ганны.
- Ну, Аника, поддержи-ка нас! – улыбнулся ей Вишневский. – В биофаковцах, оказывается, крепко заложен дух соревнования. Сначала они нас вызвали на снежную дуэль, теперь вот – кто кого перепляшет! А без тебя и без Валерки нам с Ларисой приходится очень туго.   
- По идее вы должны были дать нам фору! – тяжело дыша, но продолжая прыгать, проговорила Виолетта. – Как-никак, мы “клубная” команда, а вы – сборная: физфак и “Динамо”- Киев! И, потом, вы более тренированы.
 -    Нет уж! -    возразила    Лариса.    –   Когда  в  снежном бою 
вас было четверо, а нас двое, вы нам фору не давали!
    -    Всё, ребята, я пас… - вздохнул Коля-Академик, садясь рядом с Дожеско. – Больше не могу.
- И я, пожалуй, – поддержала его Виолетта. – Ещё силёнки пригодятся.
       Постепенно к ним присоединились Санич и Зиночка
Тищенко.
- Позорники! – вздохнула Ганна, останавливаясь. - Теперь мы проиграли…
- Нет, почему же? – возразила Аника. – Я пришла позже и, поэтому, вне зачёта. Так что пока счёт 2 : 2.
- На чем и закончим, - подвёл итог Санич,-  если, конечно, мы хотим уехать восьмичасовой электричкой.
- И правда! – ужаснулась Виолетта. – Восьмой час, а мы ещё не собирались.   

     Минут  десять  они  уничтожали следы своего пребывания в лесу – 
сжигали  бумагу,  остатки  обеда,  засыпали снегом костёр.      
          С исчезновением костра поляна сразу погрузилась во мрак.
- Как в хорошем детективчике! – усмехнулся Котя, включая фонарик. – Дамы не боятся?
- Да страшновато… - призналась Зиночка Тищенко, оглядываясь на тёмные кусты.
- Ничего! Тридцать минут быстрого бега по лыжне – и мы на станции.
Аника   подошла  к   рюкзаку, свернула Ларисин, почти совсем
пустой, засунула в свой и уже собиралась закинуть его за плечи, как вдруг чья-то рука легла сверху на её руку. Она вздрогнула, подняла голову, и взгляды их встретились: её – испуганный и растерянный и Дожеско – спокойный и мягкий.               
- Дай-ка, Малыш, его лучше мне! – улыбнулся он. – Пробежишься налегке…
 Аника,   всем  существом  ощущая  прикосновение  его руки и
чувствуя, что голова её кружится, а сердце проваливается куда-то в желудок, попыталась отобрать рюкзак, и вдруг услышала сзади:
- Оставь, Анита! Носить рюкзак – дело мужское.
     Она оглянулась в смятении, чувствуя себя, как семь лет назад, когда она тонула в студёной майской Дубре. Ганна смотрела на неё иронически – изучающе, с лёгкой полуулыбкой.
- Мужчины не стоят того, чтобы о них заботиться! Они созданы, чтобы заботиться о нас.
Ничего не ответив ей и отчаянным усилием заставляя себя
успокоиться, Аника обернулась к Дожеско:
- Спасибо, Валера! – и пошла к лыжне, куда Лариса уже успела перетащить её лыжи.
Виолетта нетерпеливо каталась по лыжне взад-вперёд.
- Ну что вы копаетесь! Опоздаем же!
- Не бойся, Ветка! – успокоил её Котя. – У нас в запасе сорок пять минут. 
Лариса, уже застегнувшая крепления, улыбнулась Анике.
- Наконец-то я вижу тебя рядом. Ты сегодня какая-то странная, вечно от меня исчезаешь. А где же наши рюкзаки?
- Валера забрал…
- Ну, готовы? – крикнул Санич.
- Подожди! – откликнулась Ганна. – Валерка, затяни мне крепление – лыжа слетает!
- Ничего, - махнул рукой Санич, - догонят. Пошли, а то и вправду опоздаем.
  Аника,  неожиданно   оказавшаяся  первой  на   лыжне,   оттолкнулась
палками и побежала в густую тьму. Она бежала всё быстрее и быстрее, встречный ветер приятно касался горячих щёк, выравнивая встрёпанные и взбудораженные мысли. Ночной лес не пугал её, она привыкла к нему в Дубровске. Она не заметила, как оторвалась от остальных, как стихли сзади голоса. Погрузившись в невесёлые размышления, она не заметила и того, как Дожеско догнал её. И только когда он пошёл рядом с нею по целине, она заметила его и вздрогнула.
Он улыбнулся.
- Ты прекрасно бегаешь на лыжах, Малыш. Я еле-еле тебя догнал!
Она пошла тише.
- Вставай на лыжню. По снегу ведь трудно…
- Нисколько. Он не так уж глубок. И, потом, так можно разговаривать. А я о многом хочу спросить тебя, Малыш. Во-первых, почему ты убежала?
     -  Разве я убежала?.. Помнишь, у Джека Лондона - “Рождённая в ночи”? Вот и я такая же, наверное. Ночью бежишь по лыжне – как будто летишь…  Разве ты этого не почувствовал?
- Нет, Малыш… Возможно потому, что думал о другом. Скажи, что с тобой сегодня? Кто-нибудь тебя обидел? Может быть, я сделал что-нибудь не так?
Она покачала головой.
- Нет, Валера. Я, конечно, вела себя ужасно и мне очень стыдно. Не знаю, что со мной случилось. Может быть, переутомилась – зачёты были трудные.
Он посмотрел на неё с мягким укором.
- Малыш, с каких пор мы начали говорить друг другу неправду?
- Почему ты считаешь, что это неправда?
- Я не буду тебе объяснять. Ты знаешь, что это неправда, и я знаю тоже. Разве ты перестала верить мне?
Она вздохнула.
- Нет, Валера, что ты! И, поверь, я никогда не смогу тебе солгать. Но есть такие вещи, о которых не говорят даже лучшему другу.
- Аника, полуправда – та же ложь!
Она остановилась.
- Валера, пожалуйста, не нужно! Не спрашивай меня… Я говорила тебе уже, что у меня в детстве была подруга Наташка. У нас с нею был договор уважать чужую тайну. То есть не пытаться проникнуть в то, что другой хочет скрыть. И мы это свято соблюдали. Четыре года назад я тоже однажды задала тебе вопрос, на который ты ответил не полностью. Сохрани за мной право сравнять счёт!
Он улыбнулся.
- Ты, маленькая хитрюжка, обрекаешь меня на незавидную участь постоянно давать обещания. Хорошо, я ни о чём не буду тебя спрашивать…
 
       Душно и накурено было в вагоне. Ни свежий ветер, врывающийся в двери во время частых остановок на станциях и полустанках, ни отчаянные призывы не курить не внесли желанных перемен, и воздух в вагоне оставался тяжёлым и спёртым. Особенно остро это воспринималось после опьяняющей свежести зимнего леса.
  Ганна   вздохнула   и   отвернулась  к  окну.   За  окном   была   чёрная
непроглядность, пустая, скучная, без единого огонька. Ганна раздражённо поправила выбившуюся из-под шапки прядь волос и, подперев щёку ладонью, равнодушно уставилась в чёрную пустоту. На душе было невесело и смутно. Так, как будто случилось что-то неприятное, и она никак не могла понять, что же именно.
      Сидящий рядом Котька бессовестно похрапывал, спали и Санич, и Коля-академик. Зиночка и Виолетта о чём-то болтали шёпотом, но места рядом с ними были заняты Ларисой и Аникой. Ганна закрыла глаза, пытаясь понять, в чём же дело, какой червь поселился в её душе и подтачивает исподволь настроение, нагоняет раздражение и тоску. С утра всё было в полном порядке. Толя прибыл ровно в семь, у Валерки, кажется, было с утра отличное настроение, до вокзала добрались легко и без приключений. Без приключений доехали до места, нашли старый лагерь, неплохо покатались. Потом появились эти двое. Физики. Лотос и Валеркина подружка. Да, её не обрадовало их появление, но дело было не в них. Правда, её задели слова Ларисы о спортивных “рожках”, задело всеобщее восхищение эффектным появлением самозванных амазонок. И уж совсем взбесило, что Валерий помешал ей спуститься с этого злополучного левого склона. Но это были лишь эпизоды, и воспоминание о них не вызывает ни горечи, ни злости. А что-то, всё-таки, грызёт, грызёт душу, саднит в груди. Что?  Обида на Котьку, явно восхищённого Анитой? Нелепо и смешно! Обида улетучилась за три минуты танца и потом на душе было спокойно и радостно. Эта Лотос совсем неплохо придумала со стереомузыкой. Даже не хотелось уезжать домой. Домой! Ганна вздрогнула. Вот оно! Как видеомагнитофонная запись, память вернула её в лес, к догорающему костру, где шли быстрые сборы к отъезду. Она увидела, как Анита сворачивает пустой рюкзак, засовывает его в другой и берётся за лямку, собираясь забросить его за спину. И в этот момент Валеркина рука опускается на её руку. Ганна снова почувствовала укол в сердце и тряхнула головой, прогоняя это чёткое и злое видение. Но память была жестока и ничего не хотела упускать. Да, всё было именно так. Анита вздрогнула, подняла голову и тотчас снова опустила её, щёки её, розовые от мороза, стали пунцовыми. А Валерка, не отнимая руки, смотрел на неё таким странным взглядом, что в груди у Ганны сразу стало холодно и сердце вот так же, как сейчас, противно сжалось. Всё это длилось какой-то миг, она сумела овладеть собой и даже пошутить, проехаться по поводу излишне заботливых женщин. Но неприятный осадок в душе остался, и в первые минуты пути к станции она ещё видела Валеркину руку, касающуюся Анитиной руки. Потом она убедила себя, что всё это чушь. Мало ли что, Валерке вообще свойственна излишняя заботливость по отношению ко всем людям, а тем более к этой Аните, которая напоминает ему сестру, хотя совершенно на неё не похожа. Всё это могло быть случайным, совершенно ничего не значащим эпизодом. Она убедила себя, забыла о неприятном, но заноза в душе, выходит, осталась. И напомнила о себе сейчас с новой силой. Да, конечно, всё это могло быть случайностью. А могло и не быть…
   Она никогда ещё не задавала себе вопроса, может ли её муж
полюбить другую. Так же, как и не спрашивала себя, любит ли его она сама. Она знала, что Валерий её любит, и этого было ей достаточно.
   В жизни её до замужества, да, пожалуй, и после него было
много романов и романчиков. Она нравилась очень многим, победы давались ей без труда и, возможно, поэтому, мало её трогали. Из всех её многочисленных поклонников самым преданным, пожалуй, был Котька Захаров. Ей было с ним спокойно, просто и легко. И, пожалуй, она в конце концов так и вышла бы за него  замуж, если бы не встреча с Дожеско. О неожиданных встречах часто пишут примерно так: “… Она проснулась с ощущением, что сегодня обязательно должно случиться что-то важное и радостное. Всё располагало к этому: ясное небо, свежее дыхание утреннего ветерка, необычайно яркое солнце…”
      У неё не было никакого предчувствия. И день был самый обычный, среднестатистический. С утра парило, и к обеду прошёл сильный грозовой дождь, чуть не сорвавший тренировку.
      Дорожка была тяжёлая и тоже не способствовала хорошему настроению. Динамовцы появились на стадионе в самом конце тренировки. “Смотри-ка! – шепнула ей Лидка Глущенко. - Кто сегодня осчастливил нас своим соседством!” Ганна с интересом посмотрела на футболистов. Она никогда не была болельщицей, но киевский клуб имел громкое имя, окружённое ореолом побед как на родине, так и за рубежом, и она поневоле знала в лицо почти всех игроков “Динамо”. “Сворачиваемся! – скомандовал Остапыч. – Последняя сотка – и по домам”. Ганна кивнула, поправила стартовые колодки и неожиданно для себя самой ещё раз взглянула на поле. Вот тут-то она и увидела Дожеско. Он смотрел на неё, и на лице у него было написано какое-то радостное удивление. И Ганна почувствовала себя талантливой актрисой, выступающей при большой аудитории. На неё снизошло вдохновение, тяжёлая дорожка стала удобной и летящей, тело -  послушным и лёгким. Она бежала прекрасно, оставив далеко за спиной удивлённую Лиду. И, пробежав после финиша несколько метров по инерции, резко остановилась и оглянулась. Дожеско всё так же стоял и смотрел на неё, только радостное удивление в его глазах сменилось откровенным восхищением. Ганна улыбнулась ослепительной своей улыбкой и, тряхнув головой, побежала к выходному туннелю.
  Он встретил  её через  три дня у выхода со стадиона. А через
полтора месяца она стала его женой.
      Она не знала, любила ли  его. Вначале она знала о нём очень мало. Он был красив, популярен, многие девчонки сходили по нему с ума. Всё это льстило её самолюбию. Позднее она узнала о нём больше. Узнала, что он живёт в одном из старых кварталов Киева вдвоём с пожилой матерью, что он беззаветно предан футболу, что у него есть друг, и они неразлучны, как близнецы. Узнала, что Валерий во всех поступках естествен и прост, что, как ни странно, он не любит шумных обществ и сборищ, что он легко раним и болезненно правдив. На поле он был бойцом, бесстрашным, дерзким и решительным. А в жизни – мягким, серьёзным и вдумчивым. И Ганна долго не могла соединить эти две половины, связать их мысленно в единое целое. “Он у нас в команде, - пошутил как-то Толя Вишневский, - носитель религиозного начала. Все мы сугубо материальны. Андрюшка Гай – мозг команды, мы с Серёгой – её таран, Стасик – её тыл. А Валерка – он иное. Он – её душа”.
  Она  знала,  что  Валерий  её  любит.  Была уверена в нём. И,
возможно, поэтому позволяла себе чуть больше, чем то, на что имела право. И вот теперь… Оказалось, что даже такая мелочь может причинить боль. Впервые ей пришла в голову мысль, что она может потерять своего мужа. И впервые она поняла, что это будет горько и страшно, что за четыре года присутствие Валерки стало для неё обязательным и необходимым. С внезапным раскаянием и сожалением подумала она о том, сколько вот таких же горьких минут, вероятно, принесла она ему…
 А Анита…  Он  рассказывал о ней много и тепло. Показывал
фотографии, с которых смотрела большеглазая серьёзная девочка в школьной форме. Не видев её, не зная, она не могла составить о ней какое-то определённое представление. И когда увидела – маленькую, хрупкую, похожую на испуганного мальчика – не узнала бы её, если бы Валерий не назвал имени. Он сказал: “Ох, Аника, это ты…” – и она удивилась нотке растерянности в его словах. Её поразило тогда лицо этой девочки – улыбка на губах и странный взгляд больших лучистых глаз – взгляд невидящий, как у слепой. Она пробыла у них в номере минуты две, не больше, и исчезла так же внезапно, как и появилась. И Валерка после её ухода долго сидел, глядя в одну точку, и молчал. “Странная девочка твоя Аника, - сказала она тогда, чтобы прервать молчание. – У неё всегда такие глаза?” Он вздохнул и медленно покачал головой.
- Нет, не всегда… Нескладно как-то получилось. Я перед нею виноват…
 Тогда впервые мгновенная ревность шевельнулась в её душе.
И усилилась ещё больше, когда Валерка танцевал с Анитой  в московском парке.
 И тоскливо-обречённое  выражение,  которое  так   часто   в последнее
время появлялось у него на лице, появилось  впервые после того, как Анита ушла от них в тот давний московский вечер. Уже в гостинице, сердито швырнув на диван галстук, он сказал: “Ненавижу себя в эти дни! Ну, как я допустил, что она ушла одна? И, вообще, всё как-то нескладно и нелепо. А я веду себя, как кретин.”
И тогда, чувствуя, что голос её звучит фальшиво и натянуто, она спросила с лёгкой иронией:
- Ты так её любишь?
- Конечно, люблю! – ответил он горячо. – А поступаю, как идиот, как эгоист! Ты пойми, Ганна, она мне – как Янка. А я отпустил её одну…
“Да… - с облегчением подумала она тогда. - Он любит её как
сестру. Но она, похоже, любит его совсем по-другому. И очень хорошо, что он не знает об этом. Если бы он знал… Впрочем, к чему фантазии? Главное, что он ни о чём не догадывается”.
…Потом  прошло  три  года.  Всё  было  за  эти  три  года, и хорошее, и
плохое, но не было в этих годах ни Аниты, ни памяти о ней. После её поспешного отъезда неизвестно куда они с Валеркой впервые поссорились – и на этом дело закончилось.
И  только   три  года, в ноябре,  в  один из  непогожих, хмурых вечеров,
когда беспрерывный дождь монотонно барабанил по стёклам, Валерий вдруг спросил: “Ганка, ты помнишь Анику?” Она не поняла: “Кого? ”
- Анику.
- Какую Анику?
Она  не  кривила   душой.   Память   о  девочке  со  странными глазами
давно перестала её тревожить.
- Какую? – он быстро встал, достал старый альбом и одним движением раскрыл его на нужной странице:
- Вот эту…
- А-а… - она покачала головой. – Нет, практически не помню.
Тогда   он    открыл    ящик  стола   и  протянул  ей   старый,   потёртый
номер “Советского спорта” :
- А эту?
Она  автоматически  пробежала  глазами  подпись под  фотографией, и
внезапное открытие ошеломило её.
- Ты хочешь сказать, что это одно и то же лицо?
- Да.
- И это ей я проиграла стометровку на Универсиаде?
- Да, ей.
- И ты об этом знал?
Он молча кивнул головой.
Она пожала плечами.
- Странно…   Ты   никогда    раньше    не    говорил   мне,   что    она
занимается лёгкой атлетикой.
- Говорил. Просто ты забыла.
- А почему ты вспомнил об этом сейчас?
- Она  учится  теперь  в  нашем  университете.  На физфаке.
   Ганна удивлённо раскрыла глаза, тысяча мыслей пронеслась в её голове, но она ничего не сказала…
 Впервые   после   этого   разговора   она   встретилась   с   Анитой     на
Валеркином дне рождения. Она не могла сказать, изменилась ли Анита за эти три года – она знала её слишком мало. Но, вероятно, она изменилась. Валерка говорил когда-то, что это открытый, доверчивый, жизнерадостный ребёнок. Сейчас это была симпатичная, но, пожалуй, излишне застенчивая девушка  двадцати лет. Помня Москву, Ганна наблюдала за нею весь вечер, но ничего, что могло бы вернуть её к прежним подозрениям, не заметила. Анита держалась просто и естественно и, пожалуй, больше внимания уделяла Толе Вишневскому, который вёл себя, как верный рыцарь. “А что? – думала Ганна, глядя на них. – Это была бы неплохая пара. Если Толик, конечно, намерен когда-либо жениться. А то, что, было – было давно, да, возможно, просто померещилось мне…” Тогда она окончательно успокоилась. Но вот сегодня…
  Вернувшись    мысленно    к     отправной     точке    своих   невесёлых
размышлений, Ганна нахмурилась и отвернулась от окна. Санька и Коля по-прежнему спали, Виолетта и Зиночка прекратили болтовню и тоже притихли. Ганна выглянула из-за кресел и взглянула туда, где сидели Аника и Лариса. Лариса сидела у окна,  подперев щеку ладонью. Аника спала, положив голову ей на плечо. Правая, поцарапанная, щека  её покраснела и припухла, но лицо было милым и безмятежным. Лариса сидела тихо и неподвижно, и на губах её играла лёгкая улыбка. “Что-то я знаю хорошее,  - говорила эта улыбка, – а вы не знаете, и я вам ни за что не скажу!” Ганна отвернулась и снова принялась смотреть в окно. Почему-то она не смогла взглянуть на мужа…

                Глава шестая

  Морозное  январское  утро  воцарилось  над  проснувшимся городом,
взошедшее солнце стряхнуло утреннюю  размытость с контуров заиндевевших деревьев, придав им резкую чёткость графики, зажгло, как миллиарды микроскопических лампочек, свежевыпавшие снежинки на тротуарах, коснулось намёрзших за ночь оконных стёкол. Аника проснулась, открыла глаза и увидела прямо перед собою вместо привычной розоватой стены общежития замысловатый узор ворсистого ковра. Она потянулась всем телом, вытянула под подушкой руки и счастливо улыбнулась: “Я дома! Как это чудесно и пока непривычно! Дома!..” Как бы ни было комфортабельно общежитие, но там никогда не будет таких белоснежных хрустящих простыней, такого широкого мягкого дивана, и этого знакомого с детства ковра, и высокой, под самый потолок, ёлки в углу, и этой домашней, родной тишины, и запаха пирожков из кухни, и этого непередаваемого ощущения детства, возврата к чему-то милому и утраченному. Вот так же она когда-то очень давно просыпалась по воскресеньям, когда не нужно было идти в школу. Так же намерзали причудливым узором оконные стёкла, так же доносились из соседней комнаты знакомые звуки утренней гимнастики, передаваемой по радио. И она вставала с чувством, что вступает в волшебную сказку, принесущую обязательно что-то очень доброе…
 За   дверью   раздались   шаги,   и  тотчас   Нинин   голос    прошептал:
“Серёжка, тише ты! Аника ещё спит…” Аника встала и сделала несколько гимнастических упражнений. Вспомнились слова Терехова: “Вы перестанете быть спортсменами в тот же день, когда утром, встав, забудете о зарядке!” Она улыбнулась. “Я не забыла, Антон Силантьевич! Просто я очень соскучилась!” Она натянула халат и выбежала из комнаты.
В  кухне  форточка  была   открыта   настежь,   и  из неё клубами валил
морозный пар. Мама, стоя прямо напротив форточки, перекладывала с листа на тарелку румяные пирожки.
- Мамочка, ты же простудишься!
Мама выронила пирожок и радостно взглянула на неё.
- Доброе утро, детка! Выспалась?
- Ну, конечно! Дома такая прелесть! Давай я буду тебе помогать.
- Да я ведь уже закончила. Пойди пока к отцу, посидите в большой комнате. Скоро будет завтрак – запоздали мы сегодня что-то!
Аника,  как   в   детстве,    потёрлась   щекой   о мамино плечо и вышла
из кухни.
В    гостиной,    или,     по-другому,    в    «большой  комнате» ,    Тарас
Владимирович, устроившись в глубоком кресле, просматривал вчерашнюю почту, оставшуюся непрочитанной из-за приезда дочери. Аника остановилась на пороге, с улыбкой глядя на него. Он отбросил газету.
- Ну, иди, иди сюда, дочь! Нинуля говорит, что ты стала сосем взрослой. А мне как-то не верится. Кажется, только вчера ты грозилась, что будешь стрелять по необъективным болельщикам из рогатки! А сейчас тебе и карты в руки… Ну, как там, в Киеве?
- Хорошо… Всё в порядке.
- Что-то ты мне совсем перестала писать о футболе. Из Казани что ни письмо – футбольное обозрение. А тут из Киева – и ни строчки.
- Так зима же, папочка…
- На центральном-то была?
- Была. Последний раз, когда они со “Спартаком” играли. За золотые медали… Только одной плохо. Девчонки из общежития к футболу равнодушны. Правда, любят театр. На “Онегина” ходили, “Травиату”, “Демона”… Так здорово… Ты знаешь, пап, в Киеве, точнее в пригороде, есть сосны! Прямо как у нас в Дубровске. Я так удивилась…
- И как же ты  их обнаружила?
- Мы с Ларисой поехали за город покататься на лыжах. Я думала, что там будет лиственный лес, и вдруг – сосны! 
- Да… Сосны там есть.  Воевали мы в тех местах. Впрочем, я тебе не раз об этом рассказывал. Давненько я в Киеве не был. С сорок шестого… А ты как, по Казани не скучаешь?
- Скучаю.  Нет, не то что скучаю, а вспоминаю её добром. Я уже говорила Валере, что судьба наказала меня прекрасными городами за слепую любовь к Дубровску…   
      Она упомянула Валерия совершенно неожиданно для себя
самой, вспомнив недавний разговор. И по тому, как быстро и пронзительно взглянул на неё отец, она поняла, что этого нельзя было делать ни в коем случае. В это время в комнату вошла Нина. За три месяца, прошедшие с рождения Наташки, Нина заметно пополнела, её порывистая резкость сменилась задумчивой мягкостью, спокойной женственностью. И, как ни странно, она стала Анике гораздо ближе и понятней, чем раньше.
- Доброе утро, засонюшка! – улыбнулась Нина. – Давай, давай, отсыпайся, пока дома. Общага, она всё равно останется общагой, «хоть и осыпь её звездами»… Отдыхай, если только Серёжка не уморит тебя расспросами. Он никак не свыкнется с мыслью, что ему в родственницы досталась спортсменка, известная в Союзном масштабе!
- Нина!..
- Да ладно тебе скромничать! Вот уж никогда не думала, что ты станешь кандидатом в мастера по спринту. Скорее поверила бы, что ты будешь футбольным вратарём… Кстати, я говорила тебе, что Серёжка фанатично болеет за “Торпедо”? Вот уж наградил меня бог роднёй! Одни болельщики, и мужа-то выбрала вам подстать!
- Нинуль, а  что делает Наташка?
- Как что? Поела и спит. У неё сейчас только три дела: есть, спать и портить пелёнки.
- А ты будешь мне позволять с нею гулять?
- Буду. Если ты освоишь “технику безопасности”: для усыпления орущей Натки коляску не трясти – это вредно, соской не пользоваться – будут плохие зубы, лицо одеялом не закрывать – пусть дышит и закаляется, гулять на одном месте, чтобы не привыкла к катанию. Это основные при прогулке. И ещё есть несколько дополнительных…
Дверь распахнулась и заглянула мама.
- Завтрак готов!   


      Мягкий снег большими хлопьями опускался на поднятый верх коляски. Аника стряхнула ладонью тонкий белый покров и
заглянула под клеёнчатый тент, где из голубых кружев виднелся крошечный носик Наташки. Носик спокойно посапывал. Аника снова  села на скамейку, как в далёком детстве, подставляя лицо снежинкам. Этот снег был так приятен и так мучителен…  Он нёс в себе воспоминания. Вся Москва была одним большим воспоминанием, и этот двор со ставшей неожиданно короткой “стометровкой“, и метро, пахнущее поездами, и красавец Союз“, совсем не постаревший за четыре года, и парк, куда она так и не решилась до сих пор пойти… Она боялась этих воспоминаний, с неожиданной силой воскресавших каждый раз, когда она приезжала в Москву, она боялась мест, которые могли напомнить о прошлом. Но от снега, вот этого, лёгкого и неудержимого, скрыться было некуда, он опускался на голову, на плечи, на воротник совсем как тогда, в парке, и сердце сжималось и замирало щемящей грустью несопоставимости настоящего с прошлым…
      После поездки   за город  Аника ждала со стороны Ларисы
вопросов, расспросов. И, не дождавшись, спросила сама, сделал ли “великий детектив“ для себя какие-то выводы из этого путешествия. Лариса посмотрела на неё загадочно и улыбнулась: “Кое-какие сделала. Но разглашать пока не буду!” И всё. Ни слова больше. Сессия, коротенькая, всего лишь из трёх экзаменов, пролетела быстро и не показалась трудной. Истмат они обе сдали на “отлично”, а матфизику на “хорошо”. Лариса вытянула плохой билет, а Аника, чувствуя близость отъезда домой, разволновалась и не решила дополнительную задачу… Валерия она не видела с тех пор, как простилась с ним и Ангелами у общежития после поездки в лес. И была очень удивлена, когда Толя Вишневский пришёл в университет во время сдачи матфизики и, дождавшись у аудитории, сказал, что отвезёт её сегодня в аэропорт. Несказанно удивившись, как он узнал о дне её отъезда, она попыталась отказаться, но попытка эта, естественно, успеха не имела.  Высматривая из окна общежития белые Толины “Жигули”, она надеялась, не решаясь признаться в этом себе самой, что Валерий приедет с ним. Но Толя приехал один и, распахнув перед нею дверцу, сказал: “Тебе привет от Валерки. Он хотел поехать, но Ганна устроила ему мышеловку – ушла в магазин и унесла по ошибке оба ключа“. Вот и хорошо, - думала Аника всю дорогу до аэропорта, - вот и правильно. Так и должно быть”.  Но заклинания не помогали, на душе было горько и тоскливо, да ещё лезла в голову непрошенная  и нелепая мысль, что Ганна совсем не по ошибке унесла оба ключа…
     Ощущение  неосознанной  тревоги  и   неуверенности   не  покидало
её уже много недель. Она чувствовала, что отношение её к Валерию меняется. Здесь, в Москве, четыре года назад, и все последующие годы в Казани он был для неё героем, пришедшим из сказки. От книжных героев его отличало только то, что он существовал в реальности, разговаривал с нею, улыбался ей. И так же, как её любовь к Оводу или загадочному капитану Немо пережила годы и не потускнела, не менялась и не тускнела её любовь к Дожеско. Она могла не видеть его годами, но чувствовать, что где-то он существует и быть этим счастливой. Сейчас же всё резко переменилось. Валерий перестал быть для неё книжным героем. Он стал просто человеком, хорошим, милым, добрым и сильным, с человеческими слабостями и человеческими недостатками, которые, бесспорно, у него были, но которых она не замечала. И теперь, как ни странно, она почувствовала, что жизнь её, когда в ней нет Валерия, делается бесцветной и пустой, она не могла жить, не видя его, без него она скучала и тосковала, и эта тоска с каждым днём делалась всё более нестерпимой. И пугающая мысль: “Что же будет дальше?” -  всё чаще лишала её сна.
      В   первые   дни в Москве  строгий  вид  зимней столицы, морозное
безоблачное небо над нею, уют и тепло родного дома и, главное, радость встречи с родными на время отвлекли её от этих неотвязных мыслей. Но снег, посыпавший, как из ведра, три дня назад, ярко напомнил прошлое, и Москва стала осязаемой, живой памятью…
- Ты с ума сошла! – раздался сзади взволнованный звонкий голос.
      Узнав  этот  голос,  она  с  улыбкой повернулась навстречу сестре.
 -     Ты   с   ума   сошла!   –   повторила   Нина,   отпустив  руку  Сергея
и подбегая к ней. – Разве можно сидеть на скамейке зимой, да ещё так долго? Аника снова улыбнулась.
- Почему ты думаешь, что я сижу долго?
- Да на тебе же целый сугроб снега! Если ты будешь и
впредь так себя вести, я тебе больше не позволю гулять с Наташкой.
- Повинуюсь! А где вы встретились с Серёжей?
Нина засмеялась, с шутливой укоризной глядя на подошедшего мужа. 
- В магазине. Он занял за мною очередь за молоком! Ты подумай только – не узнал собственную жену!
       Застенчивый   Сергей  в больших  роговых  очках,  с выбившимися
из-под шапки мягкими пшеничного цвета волосами, гораздо больше похожий на начинающего медика, чем на инженера – авиатора, виновато оправдывался: 
- Понимаешь, Аника, эти предательские очки  ужасно запотели, а мне не хотелось тратить время на протирание. Вот я и не узнал Ниночку…
- Да ладно, ладно, простила ведь! Как Наташка себя вела?
- Чудесно. Так и спит всё время.
Нина посмотрела на часы
- Полтора часа уже гуляете. Пора домой.
      Аника подвезла коляску к дверям и откинула клеёнчатый верх.
- Нинуля, можно, я понесу Наташку?
 Она  вытащила   из   коляски   лёгкий   молчаливый   белый  конверт и
бережно прижала его к груди…

  Сумерки   сгущались,   и   в   комнате   воцарился   полумрак.    Аника
потянулась, чтобы включить торшер, но Нина остановила её жестом и, прислонившись спиной к ковру, закрыла глаза. Включенный магнитофон пел тихим голосом Анны Герман.
- Как хорошо… - прошептала Нина. – Ты не представляешь, как я соскучилась по таким вечерам. Вот ты стираешь Наташкины пелёнки, гладишь их, бегаешь в молочную кухню, в общем, пытаешься облегчить мою участь, избавив меня от работы. А мне ведь это совсем не трудно! Не знаю, почему бытует мнение, что все эти хлопоты невероятно трудны. Мне это  никакого труда не составляет. Я с удовольствием стираю, глажу, готовлю и т. п. Хуже, что я кисну. Ты представь – я целыми днями одна! Наташка пока не в счёт, она только ест и спит. Я дичаю от одиночества. Вечером приходят мама, папа, Серёжка, начинают рассказывать о своих делах, делятся новостями. Я знаю, что во многом это делается для меня. Чтобы я не отставала от жизни и не чувствовала себя отщепенцем. А мне от этого ещё хуже. У всех свои дела, свои друзья, свои интересы. А у меня этого нет. Вот Серёжка прижился уже в КБ, ведёт интересную тему, имеет кучу друзей. А я проработала всего месяц, ни с кем и ни с чем не познакомилась, и я уже боюсь того дня, когда мне придётся выходить на работу – мне кажется, что я к тому времени совсем дисквалифицируюсь. И друзей новых нет, а старые все разъехались…
  Аника  взглянула  на  неё  из  темноты,   и  синие  её глаза  показались
чёрными.
- Это называется, кажется, “сенсорный голод” – где-то я об этом читала. Всё это пройдёт… Главное, не поддавайся таким мыслям. А скоро Наташка подрастёт, и тебе с нею будет веселее.
- Да я и так не поддаюсь. Ты же знаешь, что я не нытик. Но вот иногда найдёт… Откуда у тебя такая прекрасная запись Анны Герман?
- Лариса подарила к Новому году. Знала, что я её очень люблю. Все её песни, её голос…
- Она очень лирична. Как и ты. А меня от её песен берёт тоска. Слишком всё грустно. Мне ближе Ротару. Темперамент, артистичность… А Серёжка по характеру такой же, как ты. Мечтает побывать в нашем Дубровске. Кстати, мама говорила тебе, что на август намечается грандиозная поездка в гости к бабушке? Ты приедешь?
- Говорила. Конечно, приеду! Если только отпустят…
- Вот привет! Кто же имеет право тебя не отпустить, когда у всех нормальных студентов в это время каникулы?
– Спорткафедра,   Нинуля.    Выпадут    на   август    какие  -  нибудь
соревнования, вот каникулы в августе и накроются. Никто их,  конечно, не отберёт. Просто всё передвинется…
– Ну и ну!  И  дался же тебе этот спорт! Каникулы неизвестно когда,
да и на каникулах вместо того, чтобы спать, встаёшь ни свет, ни заря и носишься по скверу. Тренировки, наверное, каждый день…
- Пять раз в неделю.
- Ну, вот видишь! И что он тебе даёт, этот спорт? Только надрываешься!
- Что даёт? Это ты серьёзно спрашиваешь? Радость даёт! Ведь спорт – это… Да, впрочем, мне ты не поверишь.
Она  спрыгнула  с тахты  и,  выдвинув  ящик  стола,  раскрыла толстую
иллюстрированную книгу.
- Слушай:
“О, спорт. Ты – наслаждение!
Ты верный, неизменный спутник жизни.
Нашему духу и телу ты щедро даришь радость бытия.
Ты бессмертен.
Ты  здравствуешь  и  сегодня,  после  крушения
                затерянных в веках олимпиад.
Ты торжествующий вестник весны человечества.
Весны, когда зарождалось упоение от гармонии разума и силы.
Ты, как эстафету, передаёшь нам это наследие предков.
Проходят века. Жизнь торжествует.
Ты живёшь, неподвластный времени, спорт!
…О спорт, ты зодчий, … ты справедливость, ты благородство,          
 ты радость, … ты мир!”
– Это из “Оды спорту” В. Новоскольцева. Какие слова! И всё это так
верно!   
Нина вздохнула.
- Это, конечно, очень красиво. И, не спорю, верно. Но только это всё не для меня. Мне трудно представить, как это можно тренироваться пять раз в неделю и совсем не иметь свободного времени. Зачем ты тогда выбрала себе этот бешеный физфак, который тоже требует уйму времени и сил?
- Понимаешь, Нина, тут такое дело – без спорта учиться было бы трудней. Да, да! Спорт дисциплинирует, что ли. Вот когда я ещё училась в десятом и не ходила в секцию, мне ведь не хватало ни на что времени. А стоило начать тренироваться – и всё встало на свои места. И, потом, не будь спорта, я не знала бы, куда девать себя в свободное время.
- Аника, не пугай меня! Это в Киеве-то ты не знала бы, что делать?
Аника опустила голову.
- Ты меня неправильно поняла. Точнее я, наверное, неправильно выразилась. Но давай не будем об этом…
В   это   время   в   дверь   тихонько  постучали,  и  тихий  голос  Сергея
спросил:
- К вам можно?
- Конечно, можно!
Сергей приоткрыл дверь и сходу включил свет.
- Вы что это сидите в потёмках?
- Эх, ты! – улыбнулась Нина. – Ни капли в тебе романтики.
- Ниночка! – Сергей умоляюще сложил руки. – Дай мне слово, что не откажешься!
Нина покачала головой.
- Нечестный приём. Говори, в чём дело, а там будет видно.
- Понимаете, девчата, Тарас Владимирович купил назавтра билеты на хоккей, ЦСКА – “Спартак”, важнейший матч! Ксения Сергеевна предлагает, чтобы мы пошли вчетвером, а она посидит с Наташкой. Подумай, Нинуля, ведь ты три месяца никуда, кроме магазинов, не ходишь!
Нина вздохнула.
- Ну чего ты скорчил такую мину. Боишься, что я откажусь? Не бойся! Я пойду. Только зря ты так спокоен насчёт Аники. Она не любит хоккей.
Сергей удивлённо раскрыл глаза.
- Аника, ты не любишь хоккей? Ты?
- Нельзя сказать, что не люблю. Просто он для меня не равноценен футболу. И, может быть, лучше, если пойдёт мама.
- Понимаешь, Серёжа, - улыбнулась Нина, подмигивая ему. – Аника у нас однолюб. И, если её сердце целиком и полностью отдано футболу, все другие виды спорта могут не надеяться на успех. Удивляюсь, поэтому, как это она стала спринтером, а не футболистом.
- Что же! – серьёзно сказал Сергей.- Это хорошее качество. Во всяком случае, можно позавидовать человеку, которого она полюбит.
– Раззавидовался! –  Нина фыркнула и возмущённо повела плечом. –
Откуда ты знаешь, что её родная сестра не обладает этим качеством?
- Сдаюсь, Нинок, сдаюсь! Так мы идём?
- Не знаю… - вздохнула Аника. – Если мама категорически откажется…
                * * *
 Снегопад,  зарядивший,  казалось, на веки вечные, прекратился так же
внезапно, как и начался, и первый день февраля выдался безоблачным и тёплым - разумеется, тёплым по-зимнему. Аника первой выбежала из подъезда и, увидев накатанную ребятишками полоску льда, разбежалась и заскользила  в сторону убегающей к метро “стометровки”.
- Пожалуй, ты ошиблась, Ниночка!- улыбнулся Тарас Владимирович, жмурясь от яркого света. – Разве похоже, что твоя младшая сестра повзрослела?
Аника вернулась и взяла его под руку.
- Ну, пойдёмте! Кстати. Я совсем забыла спросить, кому, Серёжа, отданы твои хоккейные симпатии?
- “Крылышкам”. Тебя это удивляет?
- Нет, почему же… Вообще-то я в хоккее разбираюсь неважно.
- К чему я до сих пор не могу привыкнуть. Обычно все футбольные болельщики зимой становятся хоккейными…

 
 Хоть  они  и  пришли  рано, за целых двадцать минут до начала матча,
трибуны были почти целиком заполнены.
- И правда, - вздохнула Нина, усаживаясь. – Как же долго я никуда не ходила! Даже одичала как-то, отвыкла от людей…
- Аника, - спросил Сергей, - ты не интересуешься хоккеем. Значит, ты ещё ни разу здесь не была?
- Была… - ответила Аника грустно. – Только не на хоккее, а на футболе. Киевляне играли в финальном турнире Зимнего кубка…
– Ага!   –     обрадовался  Сергей.  –  Помню!  Торпедовцы выиграли
3:2, тогда этот киевлянин, Дожеско, очень красивый гол забил. Я был на этом матче… Точнее, мы были! Нина, помнишь?
Нина улыбнулась.
- Помню, конечно. Мы сидели на четыре ряда сзади, и я очень удивлялась, что вы нас не заметили. Серёжа ужасно хотел, чтобы я его с вами познакомила. Я обещала сделать это после матча, но потом решила, что не стоит. Объяснила, что сестра совершенно не умеет спокойно переносить поражения киевлян, и сейчас лучше не показываться ей на глаза.
- А торпедовцы-то не случайно выиграли! Они в тот год завоевали Кубок. Ты смотрела финал?
Аника покачала головой.
- Какое там! – ответила за неё Нина. – Она тогда была настоящим тифози. Бесконечность эмоций и нуль объективности.
- А ты тогда, - вздохнул Сергей, - гораздо больше интересовалась спортом. На матчи со мной ходила…
 Нина улыбнулась.
     -  Сейчас уже можно раскрыть небольшой секрет. Я интересовалась не спортом, а одним несносным типом в очках, который без этого спорта себя не мыслил. А когда я поняла, что этот тип уже никуда от меня не денется, я потихоньку стала сама собою…
- Что-то вы, молодёжь, ударились в воспоминания, – вмешался в разговор Тарас Владимирович. – До матча-то пять минут осталось. И, поскольку вы не болеете ни за один из играющих сегодня клубов, разрешите спросить, кому сегодня вы будете желать победы.
- Конечно, армейцам! Для “Крылышек” выгоднее, если лидер проиграет.
- Ой-ли?!! У “Спартака” позиции твёрдые, а вот проиграй армейцы сегодня - глядишь, “Крылья” и закрепятся на втором месте!
- А может нам второе ни к чему? Может, мы и на первое замахнёмся?!
- Ну, это тяжеловато. В этом сезоне “Спартак” силён! А ты, Нина?
- Мне всё равно. Я, как Серёжа.
- Аника?
- За ЦСКА.
- Почему?
Аника улыбнулась.
- Вот кончится матч – тогда скажу. Если ты сам не поймёшь.
- Значит, оставили меня в гордом одиночестве? Эх, вы! 
Трибуны  зашумели  –   на   площадке   появились   хоккеисты.   Аника
посмотрела на них с интересом – практически, на льду была сегодня почти вся сборная страны.
“Хоккей…- подумала  Аника. – Как  часто  говорят – игра, родственная
футболу. Но в чём? И в чём преимущества его перед футболом? Многие говорят, что в скоростях, в обилии голов. А лучше ли это? Не обесценивается ли крупным счётом сам гол? Наверное, за такую мысль меня сожгли бы на костре. Ведь наш футбол, бесспорно, тяжело болен низкой результативностью. Но я-то имею в виду не это. Не неспособность забивать, а объективную цену гола. Футбол более драматичен. В хоккее один гол почти никогда не означает катастрофу. А в футболе он так часто решает судьбу матча… И, потом… Здесь, конечно, очень красиво, в этом современном, модерновом Дворце. Но здесь всё искусственное, и лёд, и, кажется, сам воздух. Здесь никогда не почувствуешь свежего весеннего ветерка, трибуны здесь не пахнут солнцем в летние дни, а вечера не несут свежести и пряной прохлады. Хоккейные площадки не пахнут травой, как футбольные поля… И сам футбол драматичнее и красивее. Правда это, наверное, только для меня…  Для кого-то интереснее хоккей, для кого-то - даже бокс…”
В это время трибуны взорвались шумом и аплодисментами.
Как будто специально иллюстрируя Аникины мысли, спартаковцы на второй минуте открыли счёт. Электронное табло мгновенно зафиксировало результат и фамилию отличившегося хоккеиста, и в памяти Аники тотчас возникло это же табло со светящимися строчками: “Дожеско. № 7. Динамо”. Это было здесь, в этом же зале, ровно четыре года назад. Валерий не был тогда женат и даже не был знаком с Ганной. И она, Аника, тогда не сказала ещё себе: «Я его люблю». И не знала она тогда, что случится вскоре с нею и с этой неосознанной еще любовью.
 А  полгода  спустя  около  одиннадцати  вечера  она позвонила в дверь
своей квартиры. Мама открыла и облегчённо вздохнула:
- Слава богу! Пришла. Где же ты пропадала, детка? Мы с отцом уже начали беспокоиться…
- Я была в парке, мамочка… - сказала она, пытаясь радостно улыбнуться. – Я решила. Завтра  я уезжаю в Казань…
Она  уехала  из   Москвы,  чтобы  исключить   малейшую  возможность
встречи с Валерием. И не её вина, что судьба распорядилась иначе и послала ей киевскую Универсиаду. Она боялась этой Универсиады. Боялась встречи. Уехав неожиданно и расставшись с Валерием, как она считала, навсегда, она увезла с собою память. Эта память постоянно была с нею, она согревала её, помогала переносить разлуку. У неё не было настоящего, но было прошлое, и она жила этим прошлым, не думая о будущем.  Она не хотела того, что случилось. Она была чиста перед своей совестью. Но затаённая надежда, что Валерий помнит её, просто помнит, как друга, постоянно жила в её душе. А поездка на Универсиаду должна была перечеркнуть прошлое и поставить её лицом к лицу с настоящим.  Так и случилось, и  встреча в Киеве принесла только горечь и боль. Они стали совсем чужими. Он не знал, что ей сказать, она не знала, что ответить. И лишь когда, уходя, он назвал её, как раньше, Малышом, стена отчуждения рухнула, но было уже поздно.
А потом был этот ужасный вечер в Казани.  Она  не  знала,  как  смогла
наговорить ему столько злых, беспощадных слов. Она никогда не смогла бы его ударить, она не могла его ненавидеть… Ею двигало инстинктивное желание положить конец этой сцене, сейчас же, немедленно…  Иначе неизвестно, чем бы это кончилось…
- Аника, какой счёт?
Она вздрогнула и взглянула на табло.
- Пять – ноль.
Тарас Владимирович мягко улыбнулся.
- Я неспроста спросил тебя. Ты постоянно о чём-то думаешь. Не о хоккее…
Она опустила голову.
- Так просто. О разном. И о том, что футбол, всё-таки, лучше…
- Ну, что? – спросил Тарас Владимирович в перерыве. – Счёт-то 5:0 в пользу “Спартака”!
– Если   он   останется таким до конца матча, то я тебя поздравлю, –
улыбнулась Аника. – А пока давайте выйдем в коридор. Там, я видела, продаются значки.
- Ты что, занялась коллекционированием?
- Нет. Но Лариса собирает. И просила привезти ей московских значков.
- Что ж, пойдёмте, – сказал Тарас Владимирович, вставая. – Только почему я не слышу мнений о первом периоде?
- Да ясно всё… - недовольно пробурчал Сергей. - Везёт  “Спартаку”. Играет он, конечно, здорово, но ещё и везёт. По игре счёт должен быть где-то 3:1.
- А ты чего расстраиваешься? – удивилась Нина. – Это ведь не твой клуб проигрывает!
- Если они сегодня проиграют, то в следующей игре будут злые. А следующая их игра – с “Крылышками”.

  Хоть и любила Аника футбол  беззаветно и  преданно , она не могла в
этот день не отдать должное хоккею. Разгромный счёт первого периода ничего не значил. Борьба была азартной и равной и, как только Аника начала следить за матчем, игра захватила её. Армейцы не смирились с поражением, они упорно, умело и дружно вели борьбу, и шайба всё чаще гостила в спартаковской зоне. К концу второго периода счёт стал 5:3, а уже на пятой минуте третьего – сравнялся. Спартаковцы, чувствуя, что упускают важную и, как казалось, обеспеченную первым периодом победу, взвинтили темп, обрушили на ворота ЦСКА вихрь атак, и счёт стал 6:5. Но армейцы ответили тем же и через две минуты снова сравняли счёт. Матч так и окончился – 6:6.
- Так ты хочешь узнать, папа, почему я сегодня болела за ЦСКА? – спросила Аника, стоя в очереди у раздевалки.
- Почему же?
 А  ты  посмотри  на счёт по периодам. 5:0, 0:3, 1:3. Во втором периоде
“Спартак” уверовал в победу и снизил темп. А армейцы боролись до последней минуты. Понимаешь, папа, я видела в этом году, кроме этой, две игры с участием “Спартака”. Играет он, конечно, здорово. Но он играет только первый период. А остальные два доигрывает. Он обеспечивает себе победу в начале матча, а потом расслабляется. Мне не нравится такой стиль игры. Когда сильные играют не до конца. В хоккее это бросается в глаза особенно резко из-за того, что здесь много голов…А вот ЦСКА всегда борется весь матч.
- И ты хочешь сказать, что динамовцы Киева во всех играх ведут борьбу до конца?
- Да, папа… - ответила она серьёзно.

   Через десять дней Аника улетала в Киев.    Она улетала с того самого
аэропорта, где четыре года назад провожала Валерия. И рейс у неё был тот же самый – сто двадцать седьмой. Провожали её родители. Мама смотрела на неё печальными глазами и всё время сетовала на то, что зимние каникулы так коротки, что она забралась в этот далёкий Киев, откуда приехать можно только на каникулы, что она оставила дом Стефании и Казань , где ей так хорошо жилось, уютно, спокойно, со всеми удобствами. Отец ничего не говорил и ни на что не сетовал, но он смотрел на Анику очень странно, и она постоянно ждала от него вопроса. Какого именно, она, конечно, не знала, но  могла предполагать. Погода была отличная, ясная, самая что ни на есть лётная. И посадка на 127-й беспосадочный началась точно по расписанию. Мамины глаза немедленно наполнились слезами, и она прижала Анику  к себе.
- Ну, хватит вам! – сердито проворчал отец. – Как будто на всю жизнь расстаётесь. Через каких-то пять месяцев соберёмся в старом, добром Дубровске… Давай, дочь, иди! Ни пуха тебе, ни пера!
- К чёрту! – улыбнулась Аника, жмурясь, чтобы не разреветься, поцеловала его в щеку и побежала к выходу на посадку. На душе было тяжело.  “Как   трудно   уезжать   из  дома, -   подумала она. – Каждый раз 
отрываешь кусок от сердца…”
Автобус  бойко  покатил  к  самолёту,   Аника  поставила  портфель  на
полку и прижалась лбом к стеклу, глядя на удаляющееся здание аэровокзала. Вдруг кто-то тронул её за локоть.
- Здравствуй, Аника!
 Она  обернулась.   Невысокий   парень   в   осеннем  пальто и большой
пушистой шапке со смущенной улыбкой смотрел на неё. ”Где я его видела? Кто это?” – лихорадочно вспоминала она.
- Ты меня не узнаёшь?
Аника  чуть  не  хлопнула  себя по лбу:  “Да это же Саша Александров,
Санич!”  Она радостно улыбнулась.
- Здравствуй, Саша! Ты извини, что я тебя сразу не узнала. Просто не ожидала увидеть тебя здесь. Какими судьбами ты в Москве?
- Лечу с каникул. 
- А разве… Я думала, что ты киевлянин…
- Да нет, какой там киевлянин. Коренной уроженец Тулы. А ты как в Москве?
- У меня здесь родители.
- Так ты москвичка?
- И да, и нет. Мы переехали в Москву, когда я уже кончала школу. А росла я в Дубровске. Ты слышал о таком городе?
- Слышал. Это где-то в Сибири?
- На Урале…
Автобус   подкатил  к самолёту,  и длинная очередь выстроилась перед
трапом.
- Тебе не холодно в осеннем пальто? – спросила Аника.
- Да нет. Я привык. Хожу всегда быстро, замерзать некогда.
Аника поёжилась.
- А я стала ужасной мерзлякой. Раньше всегда считала себя закалённой. А сейчас – чуть ветер подул, а мне уже холодно.
Она взбежала по трапу и сверху оглянулась на Санича.
- У тебя какое место?
- 5 б. А у тебя?
- 9 а.
- Тогда у меня будет 9 б. Авось не прогонят.
Из  круглого  окошка  виднелся  краешек  аэровокзала  и гладкий бетон
взлётной полосы. Аника откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. На душе по-прежнему было горько, и в голове вертелись строчки, как специально, подброшенные памятью:
                “Подари мне, птица, ты
                Два крыла упругих,
                Чтоб увидеть с высоты
                Острова разлуки…”
- Тебя родители провожали? - спросил Санич.
- Да.
- Я так и подумал. Ты очень похожа на мать.
- Да. Очень. А Нина, сестра - вылитый отец.
- У тебя есть сестра?
- Есть. На три года старше.
- У меня тоже есть сестра. Из-за неё-то я и стал киевлянином. Я школу кончал, а её, Таньку, как раз муж бросил. С двумя детьми. Ну, мне мать и сказала: “Езжай в Киев, учиться будешь и, заодно, сестре помогать”… А она через два года вышла замуж. Хотел я в общагу смываться – не пустили. Так вот впятером и живём.
- А почему ты выбрал биологию?
- Герка сманил. Друг. Да ты его знаешь, наверное. Герка Вардин. Тоже Ангел. Высокий, чёрный такой… Знаешь?
      Аника покачала головой.
- Нет, не знаю.
- Да знаешь, просто забыла. Он с детства биологией увлекался. Его даже в школе Дарвином прозвали. По созвучию: Вардин – Дарвин. Ему было всё равно, в какой университет, лишь бы на биофак, а мне – всё равно, на какой факультет, лишь бы в Киев. Вот мы вместе и поехали. Он у нас сейчас отличник. С Академычем на пару. И ещё Ветка Жукова. Лидеры. А остальные – все вровень. Кстати, это как раз он спорил с Котькой в прошлом году, что ты выиграешь у Ганки Ильчук стометровку. Мы тогда все здорово на него взъелись. А он выиграл спор, и Котька вынужден был ему отдать свой самый шикарный галстук… А ты почему пошла на физфак?
       Аника улыбнулась.
- Тебе это покажется смешным. То, почему я полюбила физику. Когда мы жили в Дубровске, у меня была подруга, Наташка. И мы с нею собирались в космос. С пятого класса собирались. Совершенно серьёзно. Изучали астрономию, готовили себя к перегрузкам, закаляли волю…
      
Аника    говорила,    и   перед   глазами   её  вставало детство.   Тёплая,
ещё не остывшая с заходом солнца крыша домика в Дубровске, просторное звёздное небо над головой, и они с Наташкой – зачарованные, притихшие, забывшие про нацеленный в небо фотоаппарат, приготовленный для съёмки ночного вращения звёздного неба. Дурманящий аромат сена на чердаке, где они, поужинав варёной картошкой и луком, придавались фантастическим мечтам. Старая карусель в городском парке, где они крутились по десять раз подряд, готовя себя в космонавты…
Мерно   рокотали   двигатели,   самолёт   пронизывал   облака, а волны
памяти уносили Анику в прошлое, далёкое, милое, пахнущее солнцем, травой и тихой речушкой Дуброй.
               
                Глава седьмая
                Из дневника Аники.
                1 марта.
      Сегодня  первый  день  весны,  первое   марта.   А   погода   далеко  не
весенняя, и настроение тоже. Правда, сегодняшний день отчасти внёс солнечный луч в хмурые мои будни. Впрочем, напишу по порядку.
       С утра сегодня лил дождь – первый дождь этого года. Мы сидели на
лекциях, а за окном капало, стучало и шлёпало. Совсем как осенью. Я никак не могла писать лекцию, всё сбивалась, начинала и снова сбивалась. Лезли в голову всё те же мысли. Тренировочные матчи прошли. И с нашими командами, и с “Хайдуком”. А Валерий ,похоже, не играл ни в одном из них, и в газетах ни слова о нём. И от него ни строчки… Думай, что хочешь. Вот я и думала. На лекциях, в столовой, по пути домой и дома (в смысле – в общежитии) часов до двенадцати, а то и до двух. Это какой-то идиотизм, я это знала, но ничего с собой поделать не могла… Об этом же думала я  и на лекции по электродинамике. А ещё – о том, что сегодня первый четвертьфинальный матч Кубка европейских чемпионов - на южном поле, в Тбилиси . Может быть, хоть он что-нибудь прояснит…
Потом  была  тренировка.  Самая  обыкновенная,  в зале.    Мы бегали
ускорения, отрабатывали старт, “качались” – всё так привычно – уже пять лет из года в год. Только что-то в этом году у меня не ладится. На старте засиживаюсь, ускорение 30 метров бегу плохо. Антон Силантьевич сегодня шутя сказал, что меня кто-то сглазил…
 После    тренировки    посидели   два  часа  в читальном зале – решали
задачи по электродинамике. Ужасно проголодались, зашли в студенческую столовую и буквально объелись. Потом отправились к Ларисе – смотреть матч. Честно говоря, мне проще смотреть футбол в общежитии. До сих пор не могу преодолеть свою несусветную дикость – стесняюсь Ларисиных родителей и чувствую себя скованно и неловко. Лариса всё это понимает и со смехом уверяет меня, что Андрей Георгиевич не кусается, что  он болельщик тихий,  мирный и обычно смотрит матч молча, без всяких комментариев, и только потом высказывает своё мнение. Как будто в этом дело.
Так  вот,  мы  шли  от  трамвайной   останови,   под  ногами хлюпало,
Лариса то и дело поскальзывалась и грозилась, что завтра наденет сапоги без каблуков, да к тому же резиновые. Когда мы подошли к самому Ларисиному подъезду, дверь вдруг распахнулась и навстречу нам вылетела высокая полная дама, одетая с иголочки, модная, но с каким-то неприятным брюзгливым выражением лица. Лариска, как положено, пропустила её и приветствовала неестественно вежливым голосом:
- Добрый вечер, Инна Иосифовна!
Та   кивнула,   улыбнулась   уголками   губ   и, окинув   нас пристальным
взглядом, прошагала мимо.
- Чего это она тебя так смерила?- спросила Лариса.
Я удивилась.
- Меня? Да я же её совсем не знаю.
Лариса не поверила.
- Да ну? Ты не знаешь тётю Инну? Да это же мать Ганны Ильчук! Тёща небезызвестного тебе Валерия Дожеско. Надо сказать, тёща лиха!
“Вот как! – подумала я. – Теперь понятно, почему её улыбка
одними уголками губ показалась мне такой знакомой. Точно так же улыбается Ганна… И есть в этой улыбке что-то неприятное”. Не зря я пишу об этом так подробно. И не зря, видимо, говорится, что всё течёт и всё изменяется. Отношение моё к Ганне за полгода жизни в Киеве изменилось очень резко. Сначала я восхищалась ею и, признаюсь честно, хоть и не хочется этого делать – завидовала ей.  Не её спортивным успехам и не её неотразимой внешности. Только тому, что она – жена Валерия… Потом, приехав в Киев, я видела её очень часто. И одну, и в компании Ангелов, и с Валерием, хоть и старалась не встречать её с ним – это тяжело. И она не только разонравилась мне, но порою стала вызывать негодование. Бесспорно, я пристрастна. Бесспорно, я дика и провинциальна. Но есть вещи, не имеющие нескольких толкований, однозначные в самой своей сути. Не могу сказать, чего она хочет. Знаю только, что она его мучает. Это на- столько очевидно, что у меня иной раз руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Ох, прав был папа, говоря, что я к счастью для себя родилась не мальчишкой… Два раза в жизни  я уже была наказана за невыдержанность, за неумение владеть собой. В первый раз – потерей лучшей подруги, второй – общественным осуждением… Но хватит об этом. Мы пришли к самому началу матча. Андрей Георгиевич уже сидел в кресле у телевизора. Он начал поддразнивать Ларису тем, что она вдруг неожиданно увлеклась футболом, она всё воспринимала всерьёз и возмущалась его необъективностью. А я смотрела на экран и всё ждала, когда же появятся строчки с составами команд. И, когда они появились, я сразу увидела, что в сегодняшнем матче Валерий будет играть. Я так ждала появления этих строчек, что не заметила того, на фоне чего эти строчки значились – не заметила начала матча. А Лариса воскликнула вдруг:
- Смотри-ка, ты смотри только! Ты смотри только, кто у них капитан!
Я   вгляделась   в   экран,   перечёркнутый   строчками   фамилий,   и  в
капитане “Динамо” узнала Валерия. В это время его показали крупным планом, и я увидела, что он улыбается, увидела его совсем близко, увидела капитанскую повязку на его рукаве. Почему-то, я чуть не разревелась, и моё счастье, что Лариса смотрела на экран.
- Вот это диво! – изумился Андрей Георгиевич. – Дожеско – капитан! После трёх месяцев дубля, после всего, что о нём писали… Абсолютно ничего не могу понять!
  “А я могу! – подумала я. –  Это  понять  так   просто.   Только   надо
знать Валерия – вот и всё. А если знаешь его – нельзя его не любить и ему не верить…”
Матч   сложился   удивительно   просто,  что  бывает  очень  редко  в
таких ответственных турнирах. Наверное, так случилось потому, что Толя Вишневский забил гол на третьей минуте. А через пятнадцать минут он же довёл счёт до 2:0. Всё было в этом матче тихо, мирно, корректно. Судью даже не было видно. Зато у нас было не тихо и не мирно. У нас весь перерыв шёл бурный спор между Ларисой и её отцом. Андрей Георгиевич уверял, что игру сделал Толя, а Лариса отчаянно с ним спорила, очень выразительно приглашая меня в союзники. А я молчала. Не знаю, почему. Не из робости. На футболе она почти всегда меня покидает. Здесь я могу воевать сколько угодно и с кем угодно. А сегодня этот спор прошёл как-то мимо меня. И думала я совсем о другом…Ох, к чему только приведут меня эти мысли…
  А второй тайм, хоть он и не изменил хода игры, был гораздо
драматичнее первого. На 57-й минуте киевляне получили право на штрафной. Валерий пробил, мяч попал в стенку и отскочил прямо в ноги Саше Данилову, который вот уже третий матч играет на левом краю, и очень удачно. Саша пробил, защитник пытался перехватить этот мяч и переправить его за ворота на угловой. Но мяч у него срезался и угодил прямо под перекладину. Стопроцентный гол в свои ворота. Он поставил в этом матче точку. 3:0 – это была бесспорная победа. Конечно, вся команда ликовала. Почти вся. Я смотрела на Валерия – он не принимал участия во всеобщем ликовании по поводу третьего гола. И, мне кажется, я его поняла. Я видела тот гол в московском кубковом матче. И помню, как сейчас, что я тогда пережила. Это я-то. А он?!… Гол в свои ворота не красит футбола. В нём есть что-то нелепое и жестокое…
Этот  гол  записали  на счёт Саши Данилова. Бесспорно, это гуманно.
Это спасает имя футболиста, забившего злосчастный гол, от ненужных пересудов болельщиков ,не видевших матча. Но его самого это ни от чего не спасёт. Такие голы, наверное, помнят всю жизнь. И мне стыдно, что когда-то давно, в детстве, я над ними смеялась…
Матч    так    и  закончился  – 3:0.     Теперь    14-го    они    играют    в
Португалии… Что ещё написать  о   сегодняшнем дне?..    Валерий играл
хорошо. Возможно, я могла быть необъективной, но Андрей Георгиевич после матча сказал: « Дожеско - молодец. Сумел себя переломить. Ведь вот за что болельщики его любили? За то, что он всегда играл чисто и самоотверженно. В любом матче, в главном и неглавном. А в прошлом году он был на себя не похож. И лично я очень рад, что период этот так быстро миновал…»
Я тоже   рада   за   тебя,  Валера.   Так  рада,  что   это   невозможно
выразить словами. И я думала, что с этого дня мои ночные бдения кончатся, а мои неотвязные мысли меня покинут. А вышло-то не так. Вот сейчас уже около двенадцати, и в читалке почти никого нет. А я пишу. Начала писать, чтобы прогнать эти мысли, сейчас кончаю – а они тут как тут. Нет, ни слова больше.

8 марта.
“Мне всё кажется – не было
Этих пасмурных дней,
Переписанных набело
Добротою твоей…
Осыпаются ветхие,
Дождевые снега,
Оседают под ветками
Навсегда, навсегда…
Всё понятно, всё правильно
И не стоит глупить.
Буду жить очень праведно
И тебя не любить.
Не отстану от поезда,
Не уеду всерьёз…
Отчего же так боязно
Среди белых берёз?
Отчего эта веточка
Так дрожит на стволе?
Может быть, это весточка
О печали твоей?
Может быть, ты отчаялся,
Да не можешь прийти,
И деревья кончаются
У меня на пути?…”
Это   стихотворение   Нины   Греховой   я   сегодня  нашла у Ларисы в
старом номере “Юности”. Я дарю его себе к празднику, к восьмому марта. Потому что оно – обо мне…Сейчас вечер, около десяти часов. Я сижу в комнате одна, на столе светит ночник, я забралась на кровать и пишу в этой вот одно время заброшенной тетради. Девчонок нет. Тая Приходько уехала на праздники домой, в Белую Церковь, Зоя Бондарева ушла к своему Игорю, там всё в порядке и, вероятно, скоро свадьба. Тоня Круглова сидит в соседней комнате у астрономов. Одной из них пришла из дома посылка, и они устроили по этому поводу грандиозный чай. Лариска моя, наверное, уже спит. Она относится с преклонением к режиму. Умница. А я мысленно проживаю сегодняшний день с самого утра. Как всегда, оно началось с будильника. Он прозвенел так резко, что Зоя подпрыгнула на кровати и сердито пробормотала: ”К чему ты только заводишь его на выходные? Орёт, как с перепугу!” В этих словах не было ничего смешного, но на меня почему-то напал безудержный смех, и я долго лежала и хохотала в подушку. Потом встала и начала делать зарядку.  Зоя тоже поднялась, разбудила Тоню, на которую будильник не произвёл впечатления, и пошла умываться. На улице уже серело, и в комнате стоял полумрак. Когда Зоя вернулась, я ещё делала зарядку, и она не преминула сказать своё излюбленное: ”Всё ломаешь косточки? И кому это только надо!”
- Что-то с утра так в желудке пусто! – пожаловалась Тоня.
- А ты поспи, поспи подольше! Глядишь, буфет и закроется… - успокоила её Зоя. – Вставай! Пока Аника тут стоит на голове, я уж, так и быть, схожу за кефиром.
Я ушла умываться. Вскоре Зоя вернулась, держа в одной руке бутылку кефира и три коржика, а в другой – свёрнутую вчетверо телеграмму.
- Ну-ка, олимпийская надежда, попляши – подмигнула она. – Тебе телеграмма от молодого чело века.
Наверное,   все   мои мысли   отпечатались  на моём лице.  Я схватила
телеграмму и распечатала её.
“Дорогая    Нитка,   -   стояло    там.    -    С    праздником  тебя  и  со
спортивными успехами. Будь здорова.
Стасик”.
“Стасик…”  Я   положила   телеграмму   на  стол и улыбнулась: “ От
брата…”
- А ты ждала другую? Ну, признавайся же, другую, да? Тоже из Казани? Или из Москвы?
Я не ответила, только покачала головой.   Оттуда,   откуда я ждала,
мне нельзя ждать ничего. И в том, что я всё-таки ждала, есть что-то нечестное…
Мы  попили  кефира  с  коржиками, и  я побежала к Ларисе. Там меня,
конечно,  усадили за стол, я ужасно сначала стеснялась, не знала, куда девать руки, как сесть, что сказать. Но очень быстро привыкла, и даже чем-то это мне напомнило дом. Ведь мы так же собирались на восьмое марта всей семьёй за столом и поздравляли маму. И сегодня они собрались все там, в Москве. И бабушка приехала из Дубровска. Вчера говорила с ними по телефону, и потом так долго было очень-очень грустно. Такие они все родные, милые. А я тут, всё-таки, одна… Мама спросила: “Как ты там, малыш?”. И я вздрогнула от этого слова. А, может, не надо вздрагивать? Может, нужно забыть всё, не видеть его совсем и быть малышом только для мамы? Может быть, сейчас это сделать наиболее просто? Я не видела его уже два месяца. Целая вечность… Ох!..
  -     Ну, куда же мы пойдём? – спросила Лариса, когда мы вышли из-за стола. И я, не долго думая, предложила: “В кино!” Мы взяли газету, стали изучать, где что идёт, и я обнаружила, что в “Славе” идут “Даки”. Почему я люблю этот фильм? Пожалуй, даже сама не знаю. Что-то есть в нём красивое, благородное, чистое. Впервые я посмотрела его в Казани. Ходили с Расимушкой в “Вузовец”, билеты еле достали, сидели далеко и, как гусыни, вытягивали шеи, чтобы увидеть экран из-за спин сидевших впереди высоченных парней. Этот фильм меня околдовал. Три дня ходила под впечатлением, потом не выдержала и пошла снова. Одна, чего со мною ещё ни разу не случалось. На дневной сеанс. Помню, в этот же день, только я вернулась из кино, Стасик предложил: “Нитка, хочешь, я покатаю тебя на мотоцикле? На улице такой воздух – опьянеешь”. Конечно, я согласилась. Днём, пока я сидела в кино, была гроза. Первая, майская. И воздух после неё, действительно, опьянял, даже одурманивал. Стась увёз меня за город, в Дербыжки, дорога шла через лес, воздух бил в лицо, на пригорках пробивалась первая травка, молоденькими листочками пахло так, что кружилась голова. Стась выжимал из мотоцикла огромную скорость, сердце моё замирало, я чувствовала себя в каком-то сказочном мире, где стоит только сказать: “Счастье, будь!” – и оно будет…
Мы    с    Лариской    пошли    на    “Даков”.   Конечно,    нам  пришлось
долговато тащиться сначала на одном троллейбусе, потом на другом. Но это было даже интересно. Я ещё совсем не знаю Киева. Долго ехали по прекрасному бульвару Леси Украинки. Где-то там живёт Толя Вишневский… Билеты мы купили очень легко. Люди празднуют, и им совсем не до кино. Смотрела я этот фильм третий раз, а воспринималось всё, как впервые. Спросила потом Ларису, понравилось ли ей. Она долго молчала, потом пожала плечами: “Да. Только очень грустно…”
В общежитие мы приехали  уже около семи.  Подошли  к  двери нашей
комнаты и изумились: в дверную ручку был продет букет гвоздик и какая-то бумажка. Лариса достала бумажку и прочитала: “Аните. Твои любимые цветы.” Так странно… Здесь ведь никто не знает, что я больше всех других цветов люблю гвоздики. Об этом знает только моя семья и ещё Наташка, далёкая моя Наташка в далёком Дубровске. Мы долго гадали, кто же это принёс цветы, и вдруг Лариса сказала: “Знаешь, давай пойдём на танцы!” Танцы должны были начаться в семь часов в холле, и, когда мы с Ларисой проходили мимо, оттуда уже доносилась музыка. Я посмотрела на неё удивлённо, и она рассмеялась: “Ты думаешь, у нас не соответствующий танцам вид? Ну и пусть. Я спокойно пойду в брюках. А ты можешь одеться, как хочешь”. Не знаю, что управляло в этот день моими решениями. Знаю лишь, что меня бросало в крайности: то нападала необъяснимая тоска, то какое-то бесшабашное оживление, то апатия. На этот раз внутренний голос сказал мне: “Ну и что? И пойдём! Праздник, так праздник!” И мы пошли. В зале, точнее, в холле, гремел динамик, репертуаром которого управляли из радиоузла. Народу было полным- полно, плясали “дрыгалку” – кто во что горазд. Не успели мы войти, как к Ларисе подскочил пятикурсник Гена Локтев и увёл её в толпу танцующих. Я осталась у стены, чувствуя, что скоро настроение  даст очередной крен, и тут кто-то тронул меня за руку: “ С праздником, Аника!”. Я оглянулась. Это был Саша Александров, Санич, бессменный гитарист Ангелов. Только вид у него был почему-то растерянный.
- Пойдём? – спросил он.
Я кивнула .  Я  не люблю  танцевать.  Наверное, если я скажу об этом
вслух, мне никто не поверит. Танцевать меня научила мама, она считает, что не уметь танцевать – стыдно. Она научила меня чувствовать ритм, двигаться в такт с этим ритмом, понимать музыку. С нею я танцевала до самозабвения. Да, я выразилась неправильно. Я не люблю танцевать на танцах, а не танцевать вообще. Наверное, потому, что в том возрасте, когда девчонки с замиранием сердца ждали школьных вечеров, я гоняла мяч с мальчишками во дворе. Я очень долго была ребёнком. Девчонки, мои подруги, влюблялись, я – нет. Наверное,  поэтому я и  не любила танцы на вечерах. Танцы – это было наше с мамой таинство. И только позднее я впустила в этот мир ещё одного человека. Себе на беду…
  И  сегодня  мне  не  хотелось   танцевать.  Но   так   уж  получилось,
что в этот день все поступки мои были стихийны. Зачем кривить душой перед собою? В этот день я не находила себе места, я мучилась, и настроение  моё менялось – всё это было из-за того, что случилось… А что, в общем-то, случилось? Просто Валерий не поздравил меня с праздником. И весь день во мне сидело как будто два человека. Один, честный и правильный, говорил: “Так это же очень хорошо! Это прекрасно! Раз он о тебе забыл, значит, он тебя не любит. Это решает все проблемы. Это снимает с вас обоих бремя лжи.” А другой, безвольный и слабый, грустил и тосковал, не желая смириться с ситуацией и принять её. 
Санич  что-то    говорил  мне,   я  улыбалась  в ответ, кивала  головой,
но ничего не слышала. Почему-то захотелось убежать в свою комнату, завернуться с головой в одеяло и заснуть. Только бы скорее кончился этот праздничный день. Какая молодец Лариска! Она как будто подслушала мои мысли.
- Пойдём отсюда! – сказала она мне, как только танец кончился. – Этот Генка год назад мне проходу не давал. Боюсь, как бы он ни вспомнил старое.
- Пойдём! – ответила я с облегчением.
Мы  поднялись  наверх, быстро  оделись  и  вышли  из общежития.   Я
пошла проводить Ларису до остановки. И вот тут она спросила:
- Аника, Дожеско тебе пишет?
Я покачала головой.
- Нет, не пишет.
- Странно…
- Почему же странно?
Я почувствовала на себе её взгляд.
- Да так… Вчера Ганкина мать жаловалась, что зять совсем не пишет её дочери. Как уехал – ни строчки. И я подумала…
- Что подумала? – спросила я совершенно не своим голосом, чужим и деревянным.
     -   Понимаешь… Помнишь, ты спросила меня, какие выводы сделала я из нашего лыжного путешествия в январе. Я не хотела  тебе говорить ни о чём. Но об одном скажу. Вспомни: мы ехали в электричке домой. За окнами чернота, в вагоне тихо и сонно. Твоя голова лежала на моём плече, я не знала, спишь ты или нет, но старалась не шевелиться. Мне это было не трудно – я наблюдала за Дожеско. Всю дорогу. Он сидел напротив нас, через ряд, как ты, наверное, помнишь, рядом с Толей Вишневским. И всю дорогу смотрел на тебя. Он видел, что я наблюдаю за ним. Не мог не видеть. И всё равно смотрел. И мне кажется, даже если бы Ганна сидела на моём месте и могла видеть его, он всё равно бы на тебя смотрел. Можешь поверить и скоро, наверное, поверишь, что у меня к нему давно ничего не осталось. Но тогда я тебе завидовала. По- хорошему завидовала. Потому что на меня никогда так не смотрели. Я ведь помню его, когда он приходил к Ганне, давно, ещё до свадьбы. На неё он тоже так не смотрел. На неё он смотрел, как смотрят на красивую картину: с восхищением, и только. Тогда, в этом вагоне, я была уверена, совершенно уверена, что Дожеско в тебя влюблён. А потом все впечатления стёрлись, отступили. Ты уехала в Москву, он – на южную базу. А вчера, когда я узнала о словах тёти Инны…
Я остановила её.
- Не нужно, Лариса. Ты ошибаешься. Валера мой хороший друг. И только.
Она покачала головой.
- Пожалуй, я верю, что для тебя он только друг. Но ты для него – не только.
Больше  она  ничего  не  сказала .  Мы  дошли до остановки, она села  в
трамвай и уехала. Ах, Лариска! Знала бы ты, что всё, скорей всего, совершенно наоборот! Что сказала бы ты, если бы об этом узнала?…
Вот  так  и    кончился    этот  праздничный день…   Да, ещё об одном
небольшом открытии. Я поняла, кто принёс мне гвоздики. Санич. Тогда, в самолёте, я говорила ему, что люблю эти цветы…   

               

                19 марта.
     Началась   весна.   Она   началась   так   неожиданно,   что к ней не
успели подготовиться. Во всяком случае, мы с Ларисой. Все дни до самого вчерашнего, подтверждая предсказания синоптиков о запоздалой весне, морозило, и даже срывался снежок. Мы с Ларисой снова перебрались в зимнюю обувь. Позавчерашнее утро тоже не предвещало никаких изменений. У нас была практика, и мы с Ларисой всю первую половину дня просидели в лаборатории. Попалась неприятная работа по спектрам комбинационного рассеяния. Очень долго ничего не получалось. Так вот, мы провозились до обеда, а когда вышли “на свет божий” – увидели, что пришла весна. Снег катастрофически потаял, теплынь, кругом лужи. Пришлось промочить ноги… Вчера не было  тренировки. Снег за два дня взял  да и стаял, а на зал мы не рассчитывали, да и время было не наше, зал занят…
     Сегодня  сразу  после занятий   Лариса   уехала   домой  – в два часа
должны были прийти газовики проверять плиту. Я осталась одна. Посидела в читальном зале, но матфизика в голову не лезла. Почему-то, в самом начале весны каждый год мною овладевает странное состояние – тяга к путешествиям. Ещё в детстве, в Дубровске, будучи лет одиннадцати от роду, мы с Наташкой брали запас провизии – обычно по куску хлеба и по концентрату какао ( были эти концентраты в то время  одним из любимейших наших лакомств), - и пускались в путь куда глаза глядят, лишь бы подальше, между ручьёв, бегущих с сизых гор, по талому снегу. Очень часто путешествие заканчивалось у старой школы – восьмилетки, стоящей особняком на бугре в самом конце длинной Столярной улицы, неизвестно откуда получившей своё название. Школа была маленькая, двухэтажная, с печным отоплением и, наверное, поэтому, в школьном дворе всегда было много опилок, и он имел очень приятный запах свежераспиленных досок. Мы выбирали самую солнечную поленницу, устраивались возле неё, доставали свои “припасы”, и ощущение путешествия и близости открытий кружило нам головы. Это было в детстве.   Позднее, в восьмом классе, мы открыли в лесу склон, очень рано освобождающийся весной от снега. Мы назвали его Пиком Весны и, едва начинало таять, добирались до нашего Пика, усаживались на бурую проталинку, разводили костерок и мечтали…
     Вот и сегодня состояние беспричинного волнения, не гнетущего, а просто зовущего непонятно куда, овладело мною. Не усидев в читальном зале, я оделась и вышла на улицу. Солнце ударило в лицо, я зажмурилась, а когда открыла глаза, прямо перед собою увидела Ганну. Она, как всегда, была неотразима – высокая, стройная, умеющая держаться так, что каждое её движение подчёркивало то, о чём и без того громко говорила её внешность.  В общем,  она,  как  всегда, выглядела королевой. Но всё это проявилось в моей памяти потом, совсем как спектр на Ларискиной фотопластинке, которую она сунула в старый проявитель. В тот момент я видела только Ганнины глаза, с интересом меня изучавшие.
- Здравствуй, Анита! – сказала она, наконец. – Вот интересная встреча у стен Альма  матер!
- Здравствуйте, Ганна… - ответила я, вдруг почувствовав себя двоечником, вызванным неожиданно к доске.
Она улыбнулась.
- Меня убивает твоя чопорность. И это твоё “вы”. Ну, да бог с тобою, дело твоё. Я тебя давно не видела. Как съездила на каникулы?
- Хорошо… - ответила я всё тем же тоном, в душе проклиная себя.
- Как жаль, - вздохнула она, - что я тороплюсь. Мы бы с тобою славно поболтали. Но, увы… - она кивнула и пошла прочь. Я уже собиралась перебежать улицу, как она окликнула меня: “Анита!” Я оглянулась.
- Я хотела тебя спросить… - сказал она. - А, впрочем, нет. Не стоит…
Она  ушла,  а  я  ещё  стояла,  не  зная,  что   подумать.  О чём хотела
она меня спросить? Было в её словах что-то такое, что вызвало у меня саднящую тяжесть в груди. Сегодня я не смогла прямо смотреть ей в глаза. Это страшно. В детстве папа говорил мне: “Ты можешь считать себя настоящим человеком, пока прямо и честно смотришь людям в глаза”. Кем я должна считать себя теперь, папочка?..
   Я пошла по улице неизвестно куда, и тут остановившийся рядом троллейбус и мысли, бродившие десять минут назад в моей голове, определили решение. Я вскочила в троллейбус и встала у окна. Окно было приоткрыто, и ветер, врываясь в салон, приносил запах весны. Я сосредоточенно смотрела за окно, но ничего не видела. Прошлое вновь нахлынуло на меня с удивительной ясностью, встало из дальнего уголка памяти, где было наглухо упрятано. Слишком много его у меня, этого прошлого. Слишком много, хотя и слишком мало. И, хоть я и стараюсь этого не допускать, память периодически подбрасывает то одно, то другое. На этот раз я увидела себя в Московском парке, когда уходила от Валерия, оставив его на танцплощадке с Ганной. Увидела, как он бежит за мною по аллее, почувствовала, как его руки касаются моих ладоней… У него было огорчённое и растерянное лицо. А Ганна стояла у скамейки и чуть иронически улыбалась. Тогда я впервые увидела эту её улыбку - одними уголками губ. А вторично я увидела её в Киеве. Во второй день Универсиады. У нас была вечерняя тренировка, я стояла у старта с Расимушкой, и она горячо убеждала меня, что шипы на моих шиповках слишком длинные для такой дорожки. Тут я и увидела Ганну. Она прошла вдоль трибун и остановилась, опершись о барьерчик, совсем близко от меня.
- Смотри, королева! – сказал долговязый парень, без всякого стеснения обнимая её за плечи. – Смотри и запоминай, не зря же я старался!
- Котик! Первый разряд есть первый разряд!   
И  она  улыбнулась  насмешливо  и   чуть   презрительно.    На   первый
взгляд ничего особенного. А меня как будто кто-то стукнул по голове. Не помню, как я бежала, но дорожки я не видела и не чувствовала. И только поэтому у самого финиша споткнулась и грохнулась, ободрав руку и разбив колено.
- Вот видишь! – страдала Расима. – Не послушалась меня. Я же говорила, что шипы слишком длинные…
Да,   Расимушка,   виноваты   шипы.   Только   не   те,   о которых  ты
говорила. Виноваты шипы, вонзившиеся в моё сердце, когда я увидела длинную Котину руку на плече Ганны Дожеско…
…Так, вероятно, я доехала бы до самого конца маршрута, но рядом со мною пристроился какой-то пьяный парень и я, чтобы избежать неприятного соседства, вылезла на первой же остановке. Судьба привела меня в парк. К самому входу. И я, воспользовавшись этим подарком судьбы, вошла в пустынный парк и побрела по аллее. Снег уже сошёл, но песок под ногами был вязким и сырым. Следы чётко отпечатывались на нем. Я села на скамейку. Где-то рядом постукивала капель. Таял последний снег, ещё сохранившийся в затенённых уголках. Пахло терпкой сыростью. Многое передумала я на этой скамейке. Я мечусь, я тоскую, я не нахожу себе места. Почему? Что изменилось? Почему потеряла я себя, свою линию поведения, простую и ясную, намеченную ещё в Казани? Не потому ли, что там, где раньше стояло нерушимое “нельзя”, сейчас появилось упорное и неизгонимое “а нельзя ли”? Я начала сомневаться. И выпустила на волю надежду, запрятанную до этого в глухую темницу. Я веду себя неправильно, и чем дальше, тем хуже становится. Если задуматься, чем это может кончиться, делается страшно. И, если вдуматься, виновата во всех этих изменениях только я. Разве раньше не смотрел он на меня так, как теперь? Разве раньше он никогда не брал меня за руку? Только раньше я воспринимала это просто и естественно. А теперь я вздрагиваю и замираю от каждого его взгляда, от каждого прикосновения. Всё нужно изменить, пока не поздно. Нужно взять себя в руки. Неделю назад я сказала Ларисе, что я для него только друг. Надо и быть им. Так просто… И о чём тосковать? Быть другом – это так много. И так честно… В общем я приняла решение. И, если выдержу, смогу себя уважать. Что значит “если”? Выдержу. 

                Глава восьмая.

     -   Аника, капает! –  воскликнула  Лариса. –  А ты не хотела брать зонт.
Аника   улыбнулась   и   ничего  не   ответила.   Они сидели на трибуне
Центрального стадиона, возле самого выходного туннеля. До второго полуфинального матча Кубка европейских чемпионов,  встречи с  “Боруссией” , выигравшей  на своём поле 2 : 1, оставалось десять минут. Над стадионом уже полчаса звучала музыка, и Аника, слушая, молча улыбалась. 
- “Ясени…” – сказала она наконец. – Такая чудесная песня…
- Да, хорошая, – отозвалась Лариса. – Аника, а ты знаешь украинский язык?
 Аника улыбнулась.
- Нет, конечно! Когда-то в школе пыталась научиться, но папа поднял меня на смех с моим чисто уральским выговором. На этом дело и закончилось.
Лариса потянулась за зонтом.
- Знаешь, я всё-таки раскрою. Зачем мокнуть зря?
     -    Фундаментально девушки устроились! – тотчас же откликнулся на появление зонта длиннолицый парень, сидящий сзади. – Возьмите нас к себе под крылышко!
      -   Нет  уж!  –  отпарировала   Лариса.   –   Знали,  куда  шли  и в какую
погоду. Теперь пеняйте на себя.
      Дождь припустил сильнее, и трибуны запестрели зонтиками.
      -   Бедные! – сказала  Лариса. – По   такой   погоде   играть придётся. Да ещё отыгрываться.
Аника вздохнула.
- Да… Жестокое правило – матч состоится при любой погоде…
    -   Смотрите, идут! – крикнул кто-то сзади, и одновременно с этим голосом над полем зазвучал знакомый футбольный марш. Лариса вскочила и перегнулась через каменные перильца вместе с другими болельщиками, сидящими возле туннеля. Аника не выдержала и тоже встала, глядя сверху на выходящие на поле команды. Киевляне вышли на игру в синих футболках, предоставив гостям право играть в традиционной форме. Валерий шёл впереди динамовской цепочки, капитанская повязка белела на его рукаве. Впервые за три месяца Аника видела его так близко.
       -    Когда это Вишенку подковали? – спросил кто-то слева. – Как бы из этого плохого не вышло.
     -   Да брось ты каркать! – откликнулось сразу несколько голосов. – Что, на Вишне свет клином сошёлся? И потом, раз вышел – значит играть намерен.
      У  Толи   Вишневского    нога   выше    колена,   действительно,   была 
перехвачена бинтом.
   Аника вздохнула и села. Сердце замирало знакомым предстартовым волнением.   Предстоял тяжёлый, очень тяжёлый матч. И Аника чувствовала себя так, будто ей самой нужно было выйти на поле. Лариса молча села рядом. На лице её появилось незнакомое выражение озабоченности и замкнутости.
      Игра началась.  Как  Аника  и предполагала, динамовцы сразу же бросились в атаку. Разведка была не нужна. Команды слишком хорошо знали друг друга. Этот первый штурм был настолько силён, что “Боруссия” поначалу оказалась полностью прижатой к своим воротам и только отчаянно отбивалась. Но киевлянам не везло. Тяжёлое, мокрое поле не позволяло сделать точного паса, провести отработанный приём. Мгновенно намокший мяч плохо слушался. Да, вероятно, сказывалось и волнение – в таких условиях нужно было отыгрываться. Игра в одни ворота продолжалась минут пятнадцать. Но постепенно “Боруссия”, как сжатая пружина, начала распрямляться. Сначала отдельными контратаками, затем всё более частым и методичным обстрелом ворот.
     -   Слабаки, чёрт бы их побрал! – недовольно выругался сидящий сзади парень. – На своём поле играть не могут.
     Аника, вспыхнув от негодования, хотела откликнуться, но сдержалась.
- Кажется, нам попались милые соседи, – хмуро сказала Лариса.
      И  в  это  время  на  поле  произошёл  один  из тех моментов, о каких знаменитый комментатор Озеров обычно говорил: “Такого момента может больше и не быть”. Игроки “Боруссии” потеряли мяч в центре поля, и Валерий, перехватив его, точным пасом вывел Вишневского на удар. Вратарь, бросившись на перехват мяча, поскользнулся, упал, и Анатолий оказался один против пустых ворот. Толя Вишневский был лучшим форвардом страны. Он давно уже забил престижную сотню голов, и забивал он, бывало, из самых трудных, самых неудобных положений. Сейчас же ему нужно было просто вкатить мяч в ворота. И стадион, ожидавший неминуемого гола, просто ахнул, когда мяч неожиданно, нелепо, преступно прокатился рядом со штангой и спокойно ушёл за линию ворот.
     -   Ах, чтоб тебя! – буквально взревел сзади длиннолицый, добавляя к этому восклицанию дюжину ругательств. – Из такого положения не забить! Ах, дармоед!
       Лариса оглянулась.
- Ведите себя прилично!
    -   Прилично? Да что вы, девушка? Такой момент! Да тут бы  и я не глядя забил, и Кешка. Верно, Кешка? Да вы смотрите, вот, смотрите! Сейчас будет. Вот, сейчас! Ах ты, сволочь! Гол!
     На этот раз действительно был гол. Гол в ворота “Динамо”.
   Защитник гостей, на миг оказавшийся без присмотра, получил мяч, прошёл по правому краю и, не видя свободных партнёров, пробил сам. Удар был не из трудных, и Станислав Ракитский уже был готов спокойно овладеть мячом, как тот вдруг коснулся земли и, подпрыгнув, меж его ног скользнул в ворота. Более нелепый гол было просто трудно себе представить. Стадион молчал. Отыграть три мяча? При такой погоде, да ещё когда позади почти половина матча?
       -   Всё… - огорчённо вздохнул Аникин сосед, худощавый мужчина в дымчатых очках. – Вылетели. Нелепый матч, нелепые ситуации. Не поверишь, что такое может случиться.
     -   Ничего нелепого! – откликнулся сзади длиннолицый. – Всё как надо. Просто наши не умеют играть. Топоры. Ноги у них не тем концом вставлены, да и руки тоже. Не совались бы уж в международные турниры, что ли! Позор один…
       Аника резко обернулась.  Лариса  предостерегающе  схватила её за локоть, испугавшись того, как сильно изменилось её лицо, но Аника не обратила на неё внимания.
   -  Извините, пожалуйста, - обратилась она к парню с ледяной вежливостью, - кем и где вы работаете?
      Тот удивлённо поднял брови.
- А вам, собственно говоря, зачем это нужно?
- Скоро узнаете.
      Парень пожал плечами.
- Ну, допустим, программистом в АСУП.
- Скажите,  когда  вы  составляете  ваши  программы, вы абсолютно
никогда не делаете ошибок?
- Простите, это совсем другое дело…
- Вы не ответили на мой вопрос…
- Допустим, ошибаюсь!
      -   Вы это делаете с радостью? Специально? С целью показать другим свою несостоятельность?
       Длиннолицый  отвернулся, а его сосед, которого он называл Кешкой, весело фыркнул.
- Вы не желаете со мною разговаривать? А я с вами желаю!   
      В голосе Аники пропала ледяная вежливость,  она  говорила  громко и возмущённо.
      -    А ваши коллеги, увидев вашу ошибку, кричат ли вам сходу, что вы топор, колун, кувалда  или   какой-либо инструмент?  Говорят ли они вам, что у вас голова вставлена не тем концом?  Что  вас бог знает, чему учили в институте? Позвольте в этом усомниться!
      -     Да разве вы не видите, девушка, что они не умеют играть?  0 : 1 на своём поле!
- Скажите, вы кто? Доктор наук, может быть, профессор?
      Сосед длиннолицего хихикнул.
      -     МОПС   он:   молодой,   отлично      подготовленный    специалист. Инженер.
    -   А вас ещё ни разу не пытались освистать за то, что вы пока не удостоены Нобелевской премии? Почему же вы считаете, что вам можно ошибаться, а им нельзя? Что вам нужны помощь, уважение и сочувствие окружающих, а им – свист и оскорбления? Что вы имеете право быть просто человеком, а не человеком великим, а они не имеют? Почему вы перечёркиваете все их прошлые достижения?  Разве не было у них блестящих побед? А кто застрахован от неудач? Вот вы зоветесь болельщиком, как и все мы. Вдумайтесь в это слово! Болельщик – человек, который болеет душой за любимую команду, поддерживает её в минуты трудностей и радуется вместе с нею в минуты удач. А если вы предпочитаете свистеть, кричать, оскорблять – то зовитесь лучше хулиганом или как-нибудь наподобие!
      Аника  отвернулась и сцепила пальцы. Руки дрожали. ”Смешно! – подумала она. – Становлюсь неврастеником”.
     -  Вы, девушка, рассуждаете о футболе чисто по-женски! – иронически бросил ей в спину длиннолицый.
      Аникин   сосед   в   тёмных   очках,  всё это время молчавший, вдруг оглянулся.
      -   Перестаньте,  молодой  человек.    Мне    тоже    порядком надоели ваши комментарии. Девушка во многом права и гораздо правильнее смотрит на вещи.
      Аника, стараясь успокоиться, пристально следила  за игрой. Но разве можно было тут успокоиться! Дождь перестал, но его сменил резкий порывистый ветер. Белые трусы и гетры киевлян давно уже стали грязно-серыми, мокрые футболки прилипли к телу, ноги, руки и лица были забрызганы грязью. Футболисты “Боруссии” выглядели не лучше. “Вот она, другая сторона футбола… - подумала Аника. -   Вот оно, жестокое правило «при любой погоде». Как же получилось, что раньше я не чувствовала этого так остро?
    Киевляне продолжали атаковать. Последние минуты тайма чем-то напомнили  Анике его начало. Игра снова пошла в одни ворота.
       -   Понизу, понизу, ребята! – шептал Аникин сосед. – Понизу, наверху они сильнее!
      И,  как  будто  специально,  чтобы  его    опровергнуть,   Саша Данилов, высоко выпрыгнув, перехватил мяч и отправил его Вишневскому. Анатолий, обведя отличным финтом двух защитников “Боруссии”, оказался один на один с вратарём, и тут удар по ногам сзади свалил его на землю. Свисток судьи потонул в возмущённом реве стадиона, тихо охнула Лариса. “Одиннадцатиметровый!” – пронеслось у Аники в голове.
    Это  был  совершенно  бесспорный, хрестоматийный пенальти. Динамовцы собрались в кружок. “Кто же будет бить?” – подумала Аника. Она знала, что Валерий долгое время считался лучшим пенальтистом команды. До всего того, что случилось с ним год назад. А что сейчас? Какое решение примет капитан? Аника смотрела на Дожеско. Чёрные волосы его намокли и прилипли ко лбу, капитанская повязка съехала до локтя. Вишневский что-то горячо доказывал ему, размахивая руками. Валерий отрицательно покачал головой и слегка подтолкнул его к одиннадцатиметровой отметке.
- Правильно! – улыбнулся сосед в очках. - Молодец.
      Анатолий  установил  мяч  на  точку,   и   Аника  увидела,  что Лариса вдруг закрыла лицо руками и уткнулась в колени.
- Ты что? – спросила она.
    -   Не могу! – сказала Лариса, не отнимая рук от лица. – А вдруг не забьёт?
     Аника  ничего не  ответила. Стадион  замер.  Анатолий, ещё несколько
секунд назад взволнованный и возбуждённый, спокойно проверил положение мяча, отошёл на несколько шагов,разбежался… В отчаянном броске взметнулся  вратарь, но, хоть он и угадал направление удара, это не принесло ему успеха. Мяч, миновав его руки, точно вонзился в левый нижний угол ворот.
      Стадион восторженно взревел.
     -   Ура! – закричала Аника, отчаянно хлопая в ладоши. Лариса сидела молча и смотрела на поле широко раскрытыми глазами.
      Счёт   сравнялся   за   минуту   до  конца первого тайма. Через шестьдесят секунд команды нестройными цепочками входили в туннель. Аника ещё раз увидела Дожеско совсем близко. Он шёл, положив руку на плечо Анатолия, и улыбался. И Аника невольно улыбнулась тоже. Два мяча во втором тайме – разве это нереально? Далеко не всё ещё потеряно.
 Как только кончился тайм,  болельщиков  как  ветром сдуло с трибун - греться. Лариса, первой подбежавшая к туннелю смотреть на выходящих футболистов, сейчас неподвижно сидела на месте.
- Ты что? – спросила её Аника.
      Лариса  вдруг  повернулась  к  ней,  и  Аника почти испугалась странного выражения её глаз.
      -    Как ты можешь любить футбол? Ты, чуткая и добрая девчонка, как ты можешь?
- Я не понимаю тебя…
    -    А что тут понимать? Это хорошо, когда сидишь у телевизора в тепле и не понимаешь, и не чувствуешь того, что творится на стадионе. Разве можно это любить? Разве можно этим восхищаться? Когда льёт, как из ведра, дождь, а они бегают под этим дождём в трусиках и футболочках, с голыми ногами, падают в эту холодную слякоть? Когда какой-то шизик на трибуне орёт всякую ересь, а ты не имеешь возможности заткнуть ему рот? Когда человека, которого ты любишь, безбожно бьют по ногам?..
- Что?..
      Аника вздрогнула и широко раскрыла глаза.
     -     Всё то, что ты слышала. Да, да, да! Всё правда. И смейся, сколько тебе захочется, и думай обо мне, что угодно, пусть! Думай, что с поразительной лёгкостью я сменила одного на другого, думай, что я легкомысленная, думай, что я не способна ни на что серьёзное. А я не виновата, что так получилось. Это само получилось. Помимо меня. Если хочешь знать, он на меня даже внимания не обращает. А мне это всё равно.
      Аника улыбнулась и обняла её за плечи.
      -     Глупая ты, глупая,  Лариска!  И  с чего это ты взяла, что ябуду смеяться и думать всякую чепуху? Ты это всё говорила … о Толе?
      Лариса опустила голову.   
      -   Да. Я давно мучилась, хотела тебе сказать и не решалась. Боялась, что ты подумаешь…
      -   Да что, что я подумаю? Толя такой отличный парень! Я, наоборот, очень рада такому повороту событий.
     -   А чему радоваться? – вздохнула Лариса. – Я же сказала тебе уже, что он не обращает на меня внимания. Я даже уже ревновала его. К тебе.
- Ко мне? – изумилась Аника.
     -    Ну, конечно! Тебе он приносил цветы в университет. Тебя возил в аэропорт… Один, без Дожеско…
      Аника засмеялась.
     -   Ох, Лариска, ты и правда глупая. Чтобы тебя не тревожить, я теперь буду обходить Толю за два квартала!.. Скажи, ты веришь моему честному слову?
- Верю.
     -   Так вот, тогда поверь, что между Толей и мною никогда ничего не было и не будет. Никогда!
- Почему?
- Да просто так. Можешь считать, что я дала обет безбрачия.
      Лариса улыбнулась.
    -  Странная ты, всё-таки, девчонка! Вроде бы, никогда не кривишь душой, а попробуй, пойми тебя!
- Когда-нибудь поймешь, -  сказала Аника серьёзно.   

      Второй   тайм,   как  и   первый,  начался  мощными  атаками  киевлян.   
Они обстреливали ворота “Боруссии” со всех дистанций, и её вратарь всё время находился в игре. И, чем больше секунд от начала матча отсчитывал секундомер, тем азартнее и внушительнее атаковали динамовцы. “Боруссия” подтянула к своим воротам сначала полузащиту, потом и нападение.
    -   Столпотворение… - вздохнул сосед в тёмных очках. – Мяч к воротам не пробьётся.
      И  как  раз  в  таком  вот  столпотворении, когда мяч метался у ворот от тех, кто страстно хотел вколотить его в эти ворота, к тем кто не менее страстно этого не хотел, Саша Данилов нашёл щель в частоколе ног и протолкнул его в ворота.
      От радости у Аники звенело в ушах, щёки горели, знобило. “Что-то у меня сегодня с нервами! – подумала она. – Всё этот тип противный со своим злым языком!”
     -    Аника, – прошептала вдруг Лариса. – А что будет, если останется 2 : 1?
    -  Дополнительное время. Если и тогда не забьют – то будут бить пенальти.
     -   Ох, не надо! – жалобно вздохнула Лариса. – Пусть лучше с игры, сейчас.
       “Да,     лучше     бы     сейчас!  –   подумала   Аника.   -     Если суждено счёту измениться, то пусть сейчас. Правда, всё равно до последней минуты будет нервотрёпка…
         А  на  поле  шла  упорная,  отчаянная  борьба. “Боруссия” пыталась наладить игру на контратаках, киевляне старались этого не допустить и продолжали мощно атаковать. И были вознаграждены за эту жажду гола, за волю к победе, за проявленное в этом тяжелейшем матче мужество. На восемьдесят первой минуте матча Анатолий Вишневский неотразимым ударом забил решающий гол. И больше до конца матча счёт не изменился.
      -   О-ох, -  сказала   Лариса,  улыбаясь   и  обнимая  Анику за плечи, -  вот так люди и делаются неврастениками…
      Аника не ответила. У нее кружилась голова  и противной мелкой дрожью дрожали руки…
   
                Глава  девятая 
 
    Ох, какая же она  душная, эта  ночь…   Горячая,  раскаленная, безветренная. Непроглядная мгла висит над городом, ни месяца, ни звёзд. Жутью веет от тёмных домов. Аника бежит по улице, и сердце её лихорадочно стучит. Скорей, скорей. Вот только миновать этот квартал, этот тёмный страшный квартал, а там, за углом, блеск, суета и привычный добрый мир. Вот уже скоро, вот…
       Из-за  угла  неожиданно  появляется  тёмная  фигура.  В  руке блестит лезвие ножа. Злорадно усмехаясь, фигура преграждает ей дорогу. Кто это? “Шизик! – злобно смеётся тёмная фигура. - Хулиган! Узнала?” Нож сверкает. Аника в страхе бросается прочь и слышит за спиной погоню. Ноги делаются ватными, как будто врастают в асфальт. “Это сон! – думает она в ужасе. - Это кошмарный сон!” И хочет проснуться, но не может. Погоня всё ближе. Вот она, спасительная финишная черта, до неё близко, совсем близко, но шаги преследователя уже за спиной. Аника оглядывается и замирает – это Ганна. Она подходит, улыбаясь уголками губ, протягивает руки с длинными белыми пальцами. Аника чувствует прикосновение этих пальцев к своему горлу. Душно, жарко! И вдруг неизвестно откуда появляется Анатолий. Он отшвыривает Ганну и берёт Анику за руку. “Не бойся! – говорит он. – Ты будешь моей женой. Я буду каждый день дарить тебе гвоздики.” В отчаянии оглядывается Аника по сторонам и видит, что на крыльце соседнего дома сидит Валерий. На нем синяя динамовская футболка, вьющиеся волосы растрепались, на губах застыла странная улыбка. Аника протягивает к нему руки, но он только смотрит на неё безразлично и спокойно. “Пойдём же!” – торопит Анатолий. Аника ещё раз бросает взгляд на Дожеско, но он продолжает равнодушно улыбаться. И тут появляется Лариса с пистолетом в руке. Она медленно поднимает руку и начинает целиться. Аника вырывается и бросается к ней: “Убей меня, убей!”
    -   Что с тобой? Да что же с тобой?! – кричит Лариса голосом Зои Бондаревой. Аника с трудом открывает глаза. Призрачный лунный свет заливает комнату. Зоя Бондарева сидит на  кровати и трясёт её за плечо: “Что ты, Аника?”
      -    Ничего … - отвечает она с трудом. – Мне приснился страшный сон.
     -   Ты кричала во сне, – говорит Зоя, кладя ледяную руку ей на лоб. Боже мой, у тебя же жар!
      -    Нет,   ничего …   -   шепчет   Аника   еле  слышно.  –  Все пройдёт. Это только сон. Ты спи, Зайка.
- Да какой тут сон!
      Зоя встаёт и роется в тумбочке.
     -   Вот тебе аспирин, выпей. А вот градусник.Аника  с  трудом  глотает таблетку, давясь водой, которую Зоя вылила в стакан из почти пустого графина. Градусник кажется ледяным   и   очень   острым.   Жарко,   ох   как  жарко! Сердце колотится где-то в горле. Зоя сидит рядом.
      -    Зайка,  спи!  –  снова  просит  Аника,   но та только качает головой. Аника снова проваливается в горячую тьму, но Зоин голос возвращает её к реальности.
    -   Тридцать девять и семь! – говорит она со страхом. – Аника, я вызову “скорую”!
   -   Нет! - просит Аника. – Не надо! Мне уже лучше. Ты ложись, всё пройдёт .
     Зоя  вздыхает  и  шлёпает  по  полу  к  своей  кровати. Аника закрывает глаза. “Это был страшный сон … - думает она. – Теперь он не повторится. Надо спать …”

                * * *

      Утро  дрожало  на  подоконнике солнечными зайчиками, когда Аника открыла глаза.  Веки  были  тяжёлыми  и горячими,  во рту пересохло. Она приподнялась, пытаясь дотянуться до стакана с остатками воды.
     -     Доброе утро! – раздалось с другого конца комнаты. – Как тебе, лучше?
      Аника  оглянулась.  Зо я сидела  за  столом,  перед  нею лежала толстая книга.
- Ой, Зайка! – удивилась Аника. – Ты не пошла в университет?
     -   Какой там университет! Тебе хоть лучше? Мы так испугались. Ты металась и кричала ночью. Тоня вызвала врача, до одиннадцати придёт. Есть хочешь?
      Аника покачала головой.
    -   Нет, Зайка, не хочу. Только пить. Да ты не беспокойся, я сейчас встану.
    -    Ты что, с ума сошла?! Ну-ка, ложись! С такой температурой вставать собралась. Сейчас я тебя напою чаем с малиной. Что у тебя болит?
     -    Горло. Ангина, наверное. Оно у меня уже давно болело, только несильно.
       Аника с трудом глотнула, глядя, как Зоя размешивает в стакане малиновое варенье …

     … Врач пришла около десяти часов.   Заставила  Анику  открыть рот и
показать горло, быстро послушала сердце и спокойно сказала:
– Острая гнойная ангина.   В   больницу  .
     -     Ох,   доктор! –  испугалась Аника. – Не нужно в больницу! Мне уже намного лучше, и температура упала, всего 38,4. Я тут гораздо быстрее поправлюсь!
     -   И правда, заступилась за неё Зоя. - Не забирайте её! Мы будем за нею ухаживать, все условия создадим!
       Врач улыбнулась:
      -   Все условия, говорите? Ну, что ж, оставим пока. Но при первом же ухудшении — немедленно в больницу.
        Она быстро выписала рецепт, объяснила, как пить лекарства, и ушла.   
    И в это время в дверь тихонько постучали. Зоя встала. Аника услышала, как она повернула ключ в замке, открыла дверь и почему-то вышла в коридор.
     -  Аника? – донеслись до неё обрывки разговора. - Да, она дома. Только она болеет.
       Аника почувствовала, что сердце поднялось куда-то к горлу, в груди стало холодно, в голове зашумело. Она приподнялась, пытаясь выглянуть в коридор, но шкаф наглухо загораживал входную дверь.
     -   Аника! – крикнула Зоя. – К тебе пришли. Впустить?Тоня, стоя посреди комнаты, вопросительно смотрела на неё.
     -  Да … - ответила она тихо, натягивая одеяло на плечи, на миг закрыла глаза, заставляя себя успокоиться, и, когда Дожеско вошёл в комнату, она посмотрела на него серьёзно и спокойно. Ещё не видя, она поняла, что это он. Едва услышав голос за дверью …
   - Здравствуй, Аника! - сказал он, нерешительно останавливаясь у кровати.
     -  Да вы садитесь! – Зоя подставила стул, с любопытством разглядывая незнакомого гостя. Потом подтолкнула Тоню к двери и вместе с нею вышла из комнаты.
    -  Что же это ты, Малыш? – сказал Валерий, усаживаясь на краешек стула. – Что с тобой?
      А она  молчала,  зная,  что  надо  что-то  сказать,  но  не находя слов. В больших глазах её застыло серьёзно-вопросительное выражение, лихорадочный румянец, покрывавший утром её щёки, сейчас пропал, и в лице появилось что-то детское и беззащитное. И, пока мозг её решал сложную задачу, что же сказать, губы сами, независимо от сознания, прошептали:
- Как долго …
      Он не расслышал и наклонился к ней.
- Что ты сказала, Малыш?
      И тогда она повторила тихо, но внятно:
- Как долго тебя не было …
      Она  знала,  что  этого  нельзя   было   говорить,   но не  смогла сказать ничего другого.
      На  его   лице   появилось   странное   выражение   нежности  и
печали.
- Ты обиделась на меня, Малыш? – спросил он.
      Она покачала головой:
- Нет …
      Он улыбнулся.
   -   Ты сказала неправду.  Ты обиделась.  Понимаешь, Малыш, оказалось, что я теперь не могу писать тебе писем … Не потому, что не хотел. Просто не могу. Ты веришь?
    -   Верю … - сказала она и тоже улыбнулась, чувствуя, что самые трудные первые слова уже произнесены и неловкость первых минут встречи осталась позади. – Ты спросил, что со мною? Ангина. Противная, зловредная ангина. Но это всё ерунда. Главное, что вы вчера одолели “Боруссию”!
      -     Ты была на стадионе?
     -    Да. Мы с Ларисой.Такой был жуткий матч, мы все нервы угробили. Да, Валера, я тебя давно хочу поздравить …
     -    С чем, Малыш?
     -    С тем, что тебя снова выбрали капитаном!
     Она  улыбнулась   и   вдруг   с  удивлением заметила, что щёки Валерия порозовели. Он опустил голову.
- Не нужно с этим поздравлять, Малыш. Этого нельзя было делать.
      Её глаза удивлённо распахнулись.
      -     Почему?
    -  Потому, что капитаном не может быть человек, которого ещё в прошлом году клеймили позором!
      Он сказал это резко и жёстко, и лицо его, как и слова, на миг стало жёстким и хмурым. Но только на миг, потому что немедленно он прочёл в Аникиных глазах бурный протест против своих слов.
     -   Нет,   нет,   Аника!   –    остановил   он    её. –   Не  пытайся возражать. Ты знаешь, что того, о чём писали в газетах, не было. Но было нечто гораздо более худшее и стыдное – безволие. Всё то, что случилось со мной в прошлом году, можно охарактеризовать этим словом, если не пытаться выискивать для себя лазейки. Мне стыдно, Малыш, перед ребятами, перед болельщиками, перед тобой. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты это знала, но не сказать тебе этого я не мог. Ты знаешь, что они из-за этого  пошли на конфликт с руководством команды? Им было предложено переизбрать капитана, а они отказались. И ещё сейчас отовсюду приходят то изумлённые, то возмущённые письма по тому же поводу. И я всё острее чувствую, что не достоин быть капитаном. Это надо заслужить. Это не воспитательная мера …
     Он говорил, не глядя на неё, и вздрогнул, почувствовав прикосновение её ладошки к своей руке.
    -  Знаешь, что я думаю об этом, Валера? – сказала она серьёзно и горячо. - Я думаю, что если бы все люди на Земле были такими, как ты, то мы давно уже жили бы при коммунизме. И ещё, - она вдруг засмеялась, - помнишь, я рассказывала тебе, что папа ругал меня в детстве за дурную привычку драться по любому поводу? Так вот, если бы это было возможно, я побила бы  поганую морду каждому, кто был против тебя! Всё. Об этом закончили, и вспоминать больше не будем.
      Он встал, подошёл к окну и долго стоял молча, глядя на улицу. Потом повернулся к ней и сказал совершенно неожиданное:
      -    Малыш, тебя сегодня накормили? Или ты так и лежишь голодная?
      Растерявшись, она покачала головой.
      -    Нет, но я совсем не хочу есть.
      Он улыбнулся.
    -   Хочешь, я нажарю тебе картошки? Да не смотри ты такими круглыми глазами! Наша мама считала, что каждый должен уметь себя прокормить и обучала нас кулинарии независимо от пола. Конечно, я не слишком преуспел на этом поприще, но картошку жарить умею вполне сносно.
      Аника благодарно взглянула на него и покачала головой.
     -   Спасибо, Валера, только я, правда, не хочу есть. Честное слово. Тоня поехала в столовую за супом, а я не знаю, смогу ли его есть. Лучше посиди со мной и расскажи что-нибудь.
      -    Что же рассказать тебе, Малыш? О том, как мы тренировались? О том, как скучали по дому? О том, как с Толькой отправили вам с Ларисой телеграмму с нелепой подписью? Вы не очень смеялись?
- Какую телеграмму, Валера?
      Он удивлённо взглянул на неё.
- Поздравительную. С восьмым марта. Разве вы её не получили?
      Она покачала головой.
      -    Нет …
      -    Чёрт возьми! – он с досадой стукнул кулаком по колену. – Теперь я понимаю, что ты обо мне подумала. И ещё сказала, что не обиделась! Да за такое … Нет, но как же она могла не дойти? У нас, конечно, был нелепый текст, но адрес-то был в порядке! Понимаешь, я хотел послать  тебе поздравление  и затащил Тольку на телеграф. Он скучал, пока я придумывал текст, потом спросил: “Кому?” Я говорю: “Анике!” Он: “А, раз Анике, то пиши и Ларисе заодно”. И вставил, где было написано: “Анике Далько” ещё и “Ларисе Лотос”. А про подпись забыл. Я уже отдал телеграмму, когда он вдруг говорит: “Слушай, а про подпись-то мы забыли! Там ведь только твоя стоит!” – и кричит: “Девушка, добавьте, пожалуйста, к подписи: “Вишневский”. Она добавила, приняла телеграмму, и мы ушли. А по дороге он спрашивает: “А ты как подписался? Именем или фамилией?” Я говорю: “Именем”. Он как захохочет: “Вот привет! Что же там у нас получилось? Валерий Вишневский!” Гибрид какой-то! Поймут? Мы понадеялись, что поймёте. А вы её, оказывается, не получили …
     -    Спасибо … - улыбнулась Аника.
     -    За что? – изумился он.
   -  За   поздравление.   Хоть   и   не    полученное.    Только… Понимаешь, Валера, наверное, я бестактна. И не умею себя вести. Но я думаю, что нечестно молчать, если я подумала… Ты сейчас сказал так непонятно, что зашёл на почтамт дать мне телеграмму. А Ганна … Ганну ты поздравил?
     Она не поняла, какие мысли отразились в его пристальном взгляде.
      -    Да, – ответил он.- Я поздравил её.
    Она молча кивнула. Ощущение неловкости снова вернулось, и Аника, жалея о сказанном, спросила:
   -  Валера,   я   сделала   глупость?   Мне  нельзя было об этом спрашивать?
      Он улыбнулся неожиданно мягко и добро.
- Ничего  страшного,   Малыш.   Всё   в  порядке…  Видишь,  ничего
удачного я тебе не смог рассказать. Плохой из меня рассказчик… Лучше ты расскажи мне что-нибудь о себе. Например, о том, как случилось, что ты так рано пошла в школу. Если тебе, конечно, не трудно говорить.
- Она покачала головой.   
- Нет,   не   трудно.   Я тебе  расскажу.   Только тут придётся
говорить о Наташке …
- Ты не хочешь об этом вспоминать?
   -   Нет,  почему  же. Столько лет прошло...   Когда мы жили в Дубровске, моя мама работала на комбинате вместе с Наташкиной мамой, а Наташка ходила в детский сад. Потом родился Наташкин братишка, и Наташку перестали водить в садик. Год прошёл, и когда пришла пора Зое Петровне выходить на работу, Славик спокойно привык к яслям, а Наташка забастовала. Привыкла к дому и не желала идти в сад. Ревела там целыми днями. Зоя Петровна не знала, что ей делать, хоть работу бросай. И вот однажды мама рассказала об этом дома, и бабушка предложила: “Пусть приводят её к нам. Будет играть с Аникой, дом у нас большой, сад большой. А мне что: где один ребёнок, там и два. Взрослые уже девчушки, хлопот с ними меньше. Вот и стали Наташку водить к нам. Мне было тогда пять лет, Наташке – шесть. Так мы и росли вместе, как сёстры. Нина тогда уже училась в школе, наше общество было ей не интересно, и о нас она вспоминала только тогда, когда нужно было поиграть в учительницу. Тогда она сажала нас за стол и проводила уроки. В конце концов, мы научились и читать, и писать. И вот пришла Наташке пора идти в школу. И здесь она снова забастовала: “Без Ники не пойду!” На первый взгляд кажется, что нет ничего проще, чем справиться с детским капризом. Но Наташка была упряма, это был железный характер. И уговаривали её, и наказывали, и в класс определили к её же родной тётке. Ничего не помогло. “Без Ники не пойду!”. Коротко и ясно.  И тогда учительница сказала: “Ну, пусть придет Аника, посидит с нею на уроках. А там, глядишь, Наташа и привыкнет к школе”. И пошла я в первый класс, а было мне шесть лет, причём едва-едва исполнилось. Пишут они – и я пишу, рисуют – и я рисую. Нина-то ведь нас многому научила. Так месяц прошёл, а потом учительница пришла к моим родителям и говорит: “А почему бы вам не оставить девочку в школе? Она со всем справляется не хуже других.” Так и начала я учиться шестилетней… Вот и всё.
      Она вздохнула и закрыла глаза. 
- Я утомил, тебя, Малыш? – спросил Дожеско.
- Нет, совсем нет. Просто я вспомнила о Наташке …
- Так как же это могло случиться? Что вы поссорились?
    -    Как случилось? Очень просто. И  очень обидно. Мы так и росли вместе. Когда занятия в школе были с утра, Наташка после занятий сразу шла к нам. Если мы учились с обеда, она приходила рано утром. Мы обе привыкли рано вставать. Когда, ещё до школы, Наташкина мама рано утром приводила её к нам, я, конечно, не хотела больше спать и вставала. Мы были как сёстры, всё у нас было общее: и увлечения, и мечты, и игры. А позднее – взгляды на жизнь, на то, что - белое, а что - чёрное… В одном только мы разошлись – я любила футбол, а Наташка – горные лыжи. Те часы, которые она посвящала тренировкам, я проводила на школьной площадке летом и в лесу – зимой. Бегала на слаломную трассу и смотрела, как тренируется моя Наташка. А плохое всё началось в девятом классе. Когда Наташка влюбилась в Зайченко. Был в десятом “A” такой мальчишка, наверное, в каждой школе такой бывает – красавчик и кумир всех девчонок. А этот, тем более, был ещё “новенький” – приехал из Москвы, отец его был назначен директором нашего завода. И, вдобавок ко всему, он имел первый разряд по слалому. Наташка познакомилась с ним на тренировке, и с тех пор он постоянно присутствовал в наших разговорах – она просто не могла о нём не говорить и всё спрашивала меня, как я считаю, обращает ли он на неё внимание. Попробовал бы он не обратить! Жаль, что ты не видел фотографии моей Наташки – у меня их не осталось ни одной. В один ужасный день я все их сожгла … Наташка была просто прелесть – большущие голубые глаза, волосы вьющиеся, золотистые, высокая, стройная – да разве словами можно описать! В общем, вскоре они начали дружить. Наташку как будто околдовали. Она ходила, как во сне, и говорила только о нём. Я солгу тебе, если скажу, что не ревновала. Но я понимала её и терпела. А однажды вечером он подкараулил меня на улице. “Здравствуй, куколка! – сказал он мне. – Ты прекрасно играешь в воротах. Но мне ты больше нравишься, когда вот так смотришь на меня. Как взъерошенная кошечка. Не бойся. Я всего лишь хотел сказать, что ты мне нравишься!”. Он ушёл, а я долго ещё стояла, как в столбняке, настолько всё это меня потрясло. С тех пор он начал меня везде преследовать. Это всё было ужасно, Валера. Я боялась его, как огня. И ещё больше боялась, что узнает Наташка. И как это её ранит. Я бегала от него, избегала всяческих встреч и, в конце концов, Наташка заметила это и спросила: “Ты очень странно себя с ним ведёшь. Может быть, он тебе тоже нравится? “. После этого я подкараулила его сама и попросила оставить меня в покое, сказала, что он мне совершенно безразличен и поступает крайне нечестно с Наташкой. “Нет уж,  куколка! – заявил он в ответ. – Так просто ты от меня не отделаешься. А о своём равнодушии пожалеешь”. На другой день Наташка ко мне не пришла, хоть мы и договорились вместе готовиться к лабораторной по химии. Когда я пришла в школу, она была уже там. Я подбежала к ней, но она отвернулась. Ты знаешь, у меня сразу всё оборвалось в груди. Я почувствовала, что сейчас будет что-то страшное. Так и случилось. Она сказала: “Уйди! Ты не подруга. Зачем ты написала ему, что хочешь с ним дружить?!”. Это всё было как гром среди ясного неба. Остальных её слов я не слышала, схватила её за руку и поволокла на четвёртый этаж, где занимались десятиклассники. Он стоял с парнями возле класса. В голове у меня звенело, я подтащила Наташку к нему и сказала: “Я ничего тебе не писала, подлец! Наберись смелости признаться в этом! ”. Видел бы ты, как нагло он улыбнулся! “А разве не ты писала мне, что не возражаешь со мной дружить?”. И тут я его ударила. Я уже просто не владела собой, но Наташка схватила меня за руки и крикнула самые страшные за всю нашу дружбу слова: “Не смей! Я ему верю! Ему, а не тебе! Он бы не стал лгать так нелепо!”.  Остальное я уже не помню. Помню только, как я притащилась домой и часа два ревела в саду под нашими тополями. И бабушка, найдя меня там, пыталась напоить какими-то каплями, кажется, валерьянкой. А потом, вечером, я сидела возле печки и бросала в огонь по одной все Наташкины фотографии. Это было первое в моей жизни страшное потрясение. Такое, что не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, ничем интересоваться. В школе я пересела на свободную парту и сидела одна. А потом мама написала, чтобы я приезжала в Москву. Они уже жили тогда в Москве, а я упросила их позволить мне остаться с бабушкой и закончить школу в Дубровске. Мне не хотелось уезжать из нашего городка, но я уехала. Больше я о Наташке ничего не знаю… Она не подошла ко мне ни разу, а я сначала не могла её простить, а когда простила – было уже поздно, я уже училась в Москве. Пересилить себя и написать ей первая я не смогла, хоть и очень хотела. И всё ждала, что напишет она… И сейчас, может это и странно, но я вспоминаю о ней только добром. А злое вспомнилось лишь однажды. Помнишь, я писала тебе из Москвы, что подралась на уроке физкультуры с парнем по прозвищу Дон? Когда он так обидел нашу маленькую Танечку. Я увидела тогда в нём Зайченко. Та же откровенная подлость, ничем не прикрытый цинизм … Вот и всё. Дожеско вздохнул.
- Бедный ты мой Малыш!
      Он  взял  её  руку, лежавшую поверх одеяла, и осторожно погладил.
- А температура у тебя ещё высокая!
     Он приложил руку ей ко лбу, и она вдруг почувствовала неудержимое желание прижаться щекой к этой руке. Испугавшись себя самой, она вздрогнула и закрыла глаза.
- Что с тобой? – с тревогой спросил Валерий. – Тебе плохо?
      Она покачала головой.
- Нет …
    В это время в дверь постучали, и вслед за этим стуком в комнату вошли Тоня с огромной сумкой и серьёзно-деловитая Зоя.
    -    Как дела, больная? – спросила Зоя. –   Приготовься, сейчас мы будем тебя кормить сначала лекарством, потом супчиком!
      Валерий поднялся.
     -    Тогда я пойду, Малыш. Выздоравливай. Завтра я приду снова, если не возражаешь. До свидания.
     Она молча кивнула головой. Усталость, которой ещё минуту назад она не чувствовала, вдруг наполнила всё её существо. Горло страшно болело.
      Едва только закрылась дверь, Зоя спросила, не скрывая любопытства.
- Аника, кто это?
- Мой друг …- ответила она неохотно.
     Тоня, достававшая из  сумки суп, подняла на неё глаза.
     -   Аника,  скажи, он  футболист?  Муж  этой  красавицы  с биофака, Ганны? Его фамилия Дожеско?
    -   Да,  его  фамилия  Дожеско. Он  муж  Ганны  и  футболист киевского “Динамо”.
     -   Ох,  Аника, - покачала  головой  Зоя. - Опасно дружить с женатыми!
     В это время дверь распахнулась и в комнату влетела Лариса со спортивной сумкой в руке.
- Привет! – крикнула она с порога. – Ты что это надумала болеть?
Аника улыбнулась.
- Разве я надумала? Это само получилось …
      -   А   раз само, давай теперь  лечись!  Вот тебе малиновое варенье, вот тебе компот маминого изготовления и вот тебе домашний суп!
     Она выставила на стул, где пять минут назад сидел Валерий, целую батарею посуды и спросила:
- К тебе приходил Дожеско?
      Аника кивнула:
- Да. Ты его встретила?
     -    Встретила.    В  двадцать  восемь  лет  бегает  по   лестнице бегом, как мальчишка, и не узнаёт знакомых. Передай ему, что я на него обиделась.
Аника  улыбнулась.
      -    Ну и зря!Он мне рассказал  такое, чему ты, по-моему,обрадуешься.
- Посмотрим! – фыркнула Лариса. – А сейчас давай, ешь!

                * * *

   На следующий день Анике стало значительно лучше, и девчонки, успокоившись, ушли на занятия. Проводив их, она снова заснула и проснулась только в десять часов. В окно било яркое весеннее солнце, на стенах дрожали зайчики. “Как хорошо на улице! – подумала Аника. – А я болею. Если бы не эта болезнь, мы с Лариской после занятий обязательно пошли бы бродить по весеннему Киеву …”  Она встала и подошла к окну. Но ноги были ещё слабыми, а  голова кружилась. Аника вздохнула и снова легла. Потом достала из тумбочки термос и выпила стакан тёплого компота, принесённого вчера Ларисой. Попробовала читать, но мысли скользили независимо от текста, и она отложила книгу.
   На третьем этаже кто-то крутил музыку, и она принялась слушать, разглядывая замысловатый узор трещин на потолке. Около часа дня в дверь постучали, и весёлый голос Вишневсого спросил:
- К вам можно?
- Конечно, можно! – ответила Аника, улыбаясь.
    Они пришли вдвоём. У Валерия в руках был полиэтиленовый пакет с лимонами, у Толи - букет гвоздик.
     -    Вот  тебе,  –  улыбнулся Вишневский,  -  пища  духовная  и пища целебная. Самому искреннему нашему болельщику от благодарных футболистов с пожеланием быстрейшего выздоровления. Ешь лимоны, они, говорят, помогают при ангине.
      -    Спасибо!  –  сказала  Аника, взяла  лимон  и, старательно счистив с него кожуру , надкусила. Анатолий изумлённо раскрыл глаза.
- Ты можешь есть их прямо так?
      В её глазах появились весёлые искорки.
Могу! Когда я училась в Казани, на втором курсе, в городе была эпидемия инфекционного менингита. Мы с Расимой были в контакте с заболевшей девочкой, и нам врач велел пить какие-то таблетки, кажется, пенициллин, пять раз в день. И, наверное, для нейтрализации вредного воздействия, есть клюкву и лимоны. Мы очень не хотели заболеть и съедали по три-четыре лимона в день. Целиком. И так привыкли, что даже понравилось. Только зубы болели …
     Дожеско всё это время молчал и только смотрел на Анику   мягко и нежно. Как любила она этот взгляд и как боялась его! Анатолий же, по-хозяйски распоряжаясь в комнате, говорил громко и весело:
- Что  же  это  ты  надумала  болеть,  да  ещё  перед  самыми
соревнованиями?
- Какими соревнованиями? – удивилась Аника.
     -   А ты разве не знаешь? Казанский  университет пригласил команду Киевского университета на традиционную Ленинскую эстафету. Ты-то уж об этой эстафете должна хорошо знать.
    -    Да, - вздохнула Аника. –  Я все три года в ней участвовала. Бегала финиш, 200 метров. Но только я бы не поехала, даже если бы была здорова. Хоть мне и очень хочется побывать в Казани, увидеть друзей, университет, сам город, который я так быстро полюбила...
- Почему не поехала бы? – удивился Вишневский.
     -   Я не смогла бы выступать против тех, с кем ещё недавно училась вместе, вместе тренировалась, с кем дружила …
   Дожеско улыбнулся. Онпонял её сразу, ещё до этих слов.Анатолий покачал головой.
     -   Пожалуй,  ты  права. Только  таких,  как  ты, сейчас очень мало. Иной раз посмотришь: играет футболист в “Заре”, через год – уже в “Спартаке”, ещё год прошёл – а он уже в футболке московского “Торпедо”. И каждый раз преспокойно забивает голы прежним своим товарищам. Бывает, что не повинен он в таких переходах, и тут нелепо придираться или осуждать. Но на некоторых летунов просто зло берёт! Вот Валерка – он такой же, как и ты. Когда сам себя спровадил в дубль, сколько он сразу предложений получил. Команд пять приглашали. А он сказал: “Не смогу вернуться в основной состав – лучше совсем брошу”. И чуть не бросил  по собственной глупости.
     Аника широко раскрыла глаза.
- Ты хотел бросить футбол?
     Валерий опустил голову.
- Хотел … Толька не дал.
     Аника улыбнулась.
      -   Я тебе вчера рассказывала о себе. А сегодня вы расскажите мне, как  стали друзьями!
      Дожеско подтолкнул Вишневского.
- Ты рассказывай. У тебя это лучше получается.
      Анатолий недовольно фыркнул.
     -   Понимаешь,  Аника,  нас  спрашивали об этом уже раз сто. И этот хитрец постоянно заставляет меня рассказывать. Как будто приятно признаваться в собственных слабостях …
      Валерий засмеялся.
У него, Малыш, врождённое красноречие. А насчёт слабостей – чепуха. Нам было по десять лет …
- По   одиннадцать, –  уточнил  Вишневский.   -   Как   и   почти   все
мальчишки моего возраста, я обожал футбол. Мог носиться на площадке с утра до вечера без отдыха, не есть, не пить и, конечно же, не учить уроков. Играли мы “в дикую”, турниров ”Кожаного мяча” тогда не было, а о спортшколе родители и слышать не хотели. Они у меня оба химики, работают в НИИ, и мечтали видеть меня продолжателем семейной профессии. И, к слову сказать, поскольку химия противопоставлялась футболу, я возненавидел её, ещё не начав изучать. Так бы, наверное, и не увидеть мне настоящего футбола, если бы на своё великое счастье я не разбил мячом стекло в окне наших соседей. Это был настоящий скандал. После того, как отец в сотый раз пообещал, что уж теперь-то меня выпорет, а мама очень долго взывала к моей совести, я не сумел раскаяться и заявил, что футбол никогда не брошу. На следующий день родители заплатили за стекло, и отец сказал: «Пойду, узнаю, примут ли его в ДЮСШ. Если не может жить без футбола, пусть хоть культурно тренируется». Для спортшколы я был переростком. Набор объявили для мальчишек девяти-десяти лет, а мне было уже одиннадцать. И я несказанно удивился и обрадовался, когда отец вскоре сообщил: “Завтра пойдём в спортшколу. Если понравишься тренеру, тебя возьмут.” В общем, меня взяли. В мою возрастную группу, которая занималась в школе уже два года. Счастью моему не было границ. Я шёл на первое занятие, не чуя под собою ног. И вот я оказался среди незнакомых ребят, которые уже давно привыкли к установленным в школе порядкам, к тренировочным упражнениям, отлично знали правила игры. Я же был просто “мальчишкой со двора” и умел только лишь забивать мячи и быстро бегать. И, вероятно, оттого, что я очень старался, у меня совершенно ничего не получалось. У себя во дворе я мог жонглировать мячом в течение нескольких минут и не сбиваться. Здесь же я ронял его через каждые пять-шесть ударов. В специальных упражнениях на быстроту и ловкость я тоже постоянно терял мяч и был неповоротливым и неловким. И когда, наконец, мы начали играть по всем правилам в двое ворот и тренер поставил меня в нападение, один из мальчишек сказал: “Очень нужен нам такой нападающий! Он и мяча-то, наверное, в жизни не видел”.  Тренер, конечно, сделал ему замечание, но я действительно почувствовал себя так, как будто в жизни не видел мяча. Да его мне и не давали, все пасы шли на центрального нападающего, моего обидчика. И только один худенький паренёк несколько раз одобрительно улыбнулся мне. И вот, когда, устав безрезультатно бегать, я уже готов был уйти с поля, я вдруг получил от этого паренька отличный пас на выход. Во дворе я из такого положения забил бы гол даже с завязанными глазами. А тут растерялся и упустил момент. Можешь поверить, Аника, что я был абсолютно сражён, убит. Не пошёл в душевую, потихоньку улизнул и уселся на какую-то скамейку во дворе, чувствуя себя бесконечно несчастным. И тут кто-то тронул меня за руку. Я оглянулся и увидел того самого голубоглазого загорелого паренька, своего единственного доброжелателя.
- Ты чего смылся? – спросил он.
    Тут уж я не выдержал и разревелся к своему величайшему стыду.
      -    Ну, чего ты хлюпаешь? –  сказал он.  – Не всё же сразу. На Лёху не обращай внимания, он всегда такой. А эти упражнения делать, если хочешь, я тебя быстро научу. Это всё легко, надо приспособиться только. Скажи мне, где ты живёшь, я к тебе приду. И как тебя зовут, а то я забыл. А я – Валерка.
      Анатолий улыбнулся.
    -   Вот этот самый Валерка. Мой спаситель. Я действительно быстро научился всему под его чутким руководством. Теперь ты понимаешь, что я его буквально обожал. Пошёл бы за него  и в огонь, и в воду. Так вот и стали мы друзьями.
     -    Ну,  уж  ты  каждый раз  всё больше делаешь из меня бог знает, кого – смутился Дожеско. Ничего я особенного для него, Аника, не сделал. Просто он мне сразу понравился.
    -   В общем, – подвёл итог Вишневский, - так мы и остались с ним друзьями на всю жизнь. И в “Динамо” вместе попали. Сейчас у нас в команде трое из того выпуска: Валерка, Стасик Ракитский и я …
      В это время дверь приоткрылась и тотчас снова захлопнулась.
- Кто там? – спросила Аника.
      -    Не  понял,  -  пожал  плечами  Дожеско. –  Мне показалось, что это была Лариса, но не понятно, почему она тогда убежала.
- Валера! – попросила Аника, - пожалуйста, сбегай, приведи её.
- Сиди! – остановил его Вишневский. – Я сам.
  Он вышел и через минуту вернулся со смущенной и разрумянившейся Ларисой.
      -    Пыталась удрать!– с улыбкой кивнул он в её сторону.– Еле догнал.
- Ты чего это? – спросила Аника.
     -    Слишком много посетителей для одного больного. Это вредно для здоровья.
- Что ты, Лариска! Мне всё утро было так тоскливо …
- Ну, если ты считаешь так, то будь по-твоему.
      Лариса повесила на вешалку плащ и села на край Аникиной кровати.
     -   На улице -  прелесть! Настоящая весна, такая дружная. Уже даже листочки распускаются. Кстати, такая новость: двадцать второго апреля в Казани Ленинская эстафета. Наша команда поедет. Представляешь, всего две спринтерские дистанции для девушек, старт и финиш. Старт отдали  Ильчук, - Лариса искоса взглянула на Дожеско. – А финиш – тебе. Если ты не поправишься за это время, вместо тебя побегу я.
      Аника грустно улыбнулась.
    -   При любом условии побежишь ты. Я не буду выступать против Казанской команды.
- И не поедешь в Казань?
- Не поеду. Зачем, если всё равно не побегу.
      Анатолий вопросительно посмотрел на Анику, потом на Ларису.
- Мы вам не мешаем? Может, нам лучше уйти?
    -   Нет, что ты, Толя! – Аника даже приподнялась с постели. - Ни в коем случае!
     -    Это я виновата!  –  смутилась  Лариса.  – Затараторила, как сорока. Просто мне очень хотелось сообщить ей скорее последние новости.
      Вишневский улыбнулся.
     -   Нет, не в этом дело. Просто я подумал, что вам, возможно, хочется поговорить о чём-нибудь своём. Кстати, вы, значит, не получили нашу телеграмму? И подумали, что мы ужасные невежи?
- Лариса вспыхнула.
    -   Да нет,  нисколько.  Мы  даже  и не думали, что вы можете нас поздравить. Да и задумываться было некогда – мы в тот день изъездили весь Киев. Это Аника виновата. Таскала меня с Шевченковского в Печёрский, с Печёрского в Ленинградский … Почти все районы проехали. Не сиделось ей на месте восьмого марта …
  Аника почувствовала на себе пристальный взгляд Валерия и зажмурилась, отвернувшись к стене. “Эх, Лариска! – подумала она. – Если бы ты всё знала, никогда не сказала бы таких неосторожных слов !”
      -    Ой! –  воскликнула   вдруг   Лариса.  –   А   вот  я  ужасная нахалка. Даже не поздравила вас с выходом в финал! Поздравляю! Только вы нам на этом матче все нервы угробили. Вон Аника даже заболела. С кем теперь в финале? С “Ливерпулем”?
      -   С  “Ливерпулем”,  –  кивнул   Вишневский.    Не    скоро  теперь,  в августе. Из-за чемпионата Европы. Чего только в спорте не бывает? Команды раза в два слабее легко попали в финал, а наша сборная едва не оказалась за бортом.
   -  Справедливый урок,  -  улыбнулся  всё  это время молчавший Дожеско. – Слабых  соперников  не  бывает.  Особенно  на чужих полях.
     -   Да,   учти   это   пятнадцатого   в   матче   с    “Пахтакором”   ! – подтолкнул его Анатолий. – Извини, Аника, завтра мы уже не сможем тебя навестить – сегодня в пять часов мы уезжаем на базу, а оттуда через три дня в Ташкент. И чтоб к нашему возвращению была совершенно здорова!
      Лариса встала.
     -    А   я   пойду.    К   трём   я  должна   быть  дома.    Вечером   ещё приеду.
   -  Подожди, Лариса! – остановил её Вишневский. Вместе пойдём. Валерка, вставай.
      Он снял с вешалки Ларисин плащ и улыбнулся:
- Прошу!
   Лариса, мгновенно покраснев, натянула плащ и выбежала в коридор. Анатолий вышел следом.
      -    Ну что  ж,  Малыш,   -  сказал   Дожеско,   вставая.  -   До свидания!
      Аника протянула руку, но он вдруг наклонился, поцеловал её в горячую щёку и, прежде чем она успела опомниться, быстро вышел из комнаты.

      На  улице  пахло  весной.   Той   самой  весной, когда снег уже сошёл, земля подсохла, и деревья разворачивают свои первые клейкие листочки, а солнце мягкое и нежгучее.
      -     Садитесь, –  кивнул  Вишневский  в  сторону  машины. – Я развезу вас по домам.
      -    Нет,  –   покачал   головой   Дожеско.   –  Я  хочу пройтись пешком. Отвези Ларису.
     -    Как   хочешь,   –   удивлённо  пожал плечами Анатолий. – Лариса, пойдём!

      Валерий шёл по улице, и свежий весенний ветер ударял его в лицо и трепал волосы. Он шел, задумавшись, автоматически обходя встречных прохожих, улыбаясь детям, играющим на асфальте.
      “Я люблю эту девочку … - думал он. – Я люблю её с каждым днём всё сильнее. И с каждым днём становлюсь всё большим лжецом. Перед самим собой, перед Ганной. С каждым днём всё запутывается и усложняется. Есть один лишь выход, самый честный и самый правильный. Но его-то как раз и запретила Аника. Как странно: Аника, живое воплощение честности, обрекает на ложь и себя, и меня. На что надеется она? На то, что я перестану её любить? Этого никогда не случится, милый мой Малыш! И как напрасны все твои героические усилия! Я должен чувствовать себя подлецом, а я чувствую себя нелепо, преступно счастливым …               

               
               
                Глава десятая

   В читальном зале стояла сонная тишина, время от времени прерываемая шелестом страниц, стуком входной двери или чьим-то осторожным шепотом. Аника сидела, подперев голову рукой, и чертила в тетради какие-то векторы. Зоя Бондарева, сидя напротив, разглядывала её платье.
   -   Зойка, хвати тебе!  – ткнула  её  в  бок Тоня. – Прекрати её разглядывать, ты ей мешаешь сосредоточиться, а если она не решит эту задачку, мы завтра не сдадим зачёт.
      Зоя отмахнулась от неё и тихо позвала:
- Аника…
      Аника подняла голову.
- Что, Зайка?
      -    У   тебя    необыкновенное  платье.  Оно   мне   уж-жасно нравится.
- Аника улыбнулась.
- Чем же?
      -    Во-первых,  тем,  что  оно  белое.  Во-вторых, тем, что оно вязаное. В-третьих, тем, что оно с таким красивым узором. В-четвертых, тем, что у него узкий лиф и расклешенная юбка. В-пятых, тем, что оно, хоть и лёгкое, но тёплое, раз ты в нём не мёрзнешь без плаща. И, в-шестых, тем, что оно модное и очень тебе идёт. Ты вообще что-то, как приехала с зимних каникул, стала наряжаться!
      Аника мгновенно покраснела.
      -    Да  нет, что  ты.  Просто   Нина,   моя  сестра,  потолстела  после  рождения дочери и все свои платья отдала мне.
      -    Ну,   что   вы,   девчонки,   опять  разболтались!  –  укоризненно прошептала Тая Приходько. – У вас же завтра контрольная в зачет … 
     -   Не работает голова … - вздохнула Зоя. –  Наверное, в этом зале осталось слишком мало кислорода. Схожу-ка я в буфет, куплю вам пирожков. Авось, Аника за это время решит задачу.
      Она   встала   и   осторожно   пошла   между   рядами.     Аника    снова
уткнулась в тетрадь.
      Зоя вернулась через пятнадцать минут и положила  на середину стола горку пирожков в папиросной бумаге.
      -    Перекур!  Аника,  решила  задачу?  Если  решила,  я что-то тебе скажу.
- Что скажешь? – испуганно спросила Аника.
- А решила?
- Нет, не решила …
- Тогда не скажу.
      -     Да  что  ты,  Зойка,  морочишь  ей  голову!  –  возмутилась Тоня. – Теперь она тем более не решит. Говори, не воображай.         
      Зоя улыбнулась.
- Тебя там, в вестибюле, ждут.
- Кто ждёт? – вздрогнула Аника.
- Твой футболист. Муж этой Ильчук. Иди скорей.
     Аника секунду смотрела на неё, потом опустила голову и снова уткнулась в тетрадь.
      -   Ты что это? –  удивилась Зоя.– Иди,   он   же  тебя  ждёт. Подумает ещё, что я тебе не сказала.
- Иди, Аника, – кивнула Тая. – Задачу они и сами решат.
      Аника встала.
- Портфель-то возьми! – подсказала Зоя.
- Я же сейчас вернусь …
     -    Нечего  возвращаться.   Иди,  проветрись.   Мы  тоже   часа через два уйдём – читалка-то закроется.
     Аника машинально взяла портфель, который Зоя сунула ей в руку, и пошла к выходу.
      -    А  я всегда   считала,  что   дружба   между мужчиной  и женщиной невозможна … - задумчиво прошептала Тая.
      -    Да какая там дружба! – сказала Зоя,  захлопывая учебник. Неужели ты не видишь, что она его любит?
      -    Ну и что? – возмутилась вдруг Тоня. – Если даже и любит? Вам-то какое дело? Сидите и лопайте свои пирожки! И задачу решайте …

     Аника вышла в коридор и остановилась у двери. “Как себя вести? – подумала она. – Боже мой, как себя вести? Всё было так хорошо. А ты, Валера, всё снова сделал таким сложным …”
      Валерий стоял возле вешалки, у самого входа. Он не увидел Анику, но её шаги отдались в тишине  пустынного вестибюля, и он оглянулся.
- Здравствуй … - сказала Аника, подходя. – Ты меня звал?
    -   Здравствуй, Малыш, –  ответил он, улыбаясь.  –  Да, я тебя звал. Скажи, ты специально от меня скрываешься?
      Она опустила голову и сказала еле слышно:
- Да …
- Как от того Зайченко?
      Она вздрогнула.
      -    Зачем ты так? Это нечестно…
      -     А честно так долго от меня скрываться?
      Она ещё ниже опустила голову. Валерий улыбнулся.
     -  Хочешь, я с точностью сто процентов отгадаю, что ты подумала? Ты подумала: «Сам виноват!» Подумала?
      -     Да…
      Он взял из её рук портфель.
      -     Пойдём.
      Она подняла глаза и спросила тихо и серьёзно:
      -     Куда, Валера?
    -   Куда глаза глядят. За тридевять земель. Раз уж я тебя нашел, то теперь не отпущу!

   Был тихий и тёплый вечер. В воздухе висел аромат зацветающих деревьев.
      -     Никогда не подумала бы, - сказала Аника медленно, - что в большом городе может быть такой воздух. Так пахли вечера только у нас в Дубровске. Когда цвели яблони, вишни и сирень…
     -    Помнишь, - улыбнулся Валерий, - я когда-то сказал тебе, что ты полюбила бы Киев летними вечерами. Я был прав?
      -    Да…- сказала она грустно.
      Они медленно шли вдоль стены пирамидальных тополей.
- Ты давно поправилась? – спросил он.
- Да, давно. Неделю назад…
     -    Всего неделю… А ходишь в одном платье. И я, как назло, не взял пиджак.
- Мне не холодно, Валера… Скажи, куда ты меня ведёшь?
     -    Я же сказал, куда глаза глядят! Я не видел тебя две недели, и без тебя мне было очень плохо. Так что оставь за мною право увести тебя в тридесятое царство.
     Аника  с  удивлением   взглянула   на   него.   Он  давно  уже не говорил с нею таким вот шутливым тоном. В этом было что-то из детства, из поры светлой и безоблачной. Аника улыбнулась и послушно вошла в подошедший трамвай. Трамвай был почти пустым. Аника по привычке встала у открытого заднего окошка и подставила лицо ветру. Валерий, пристроившись рядом, с улыбкой смотрел на неё.
      -    Ты похожа на озорника-мальчишку. С таким вот выражением лица, как у тебя сейчас, ездят на подножке или лезут в чужой сад за яблоками.
    -   А что! – засмеялась Аника. – В детстве я лазила! С Наташкой. В школьном саду осенью были очень вкусные ранетки. Мы не выдержали и залезли. Набили ранеток за пазуху, лезем обратно через забор, я спрыгиваю на тротуар и лицом к лицу сталкиваюсь с директором. Я сразу потеряла дар речи, а Наташка так и застыла на заборе. А он покачал головой: “Что же это вы, девчата, по такому высокому забору лазите?” – и спокойно пошёл своей дорогой. С той поры у нас пропала всякая охота к ранеткам…
    Трамвай  ходко  бежал  по рельсам, покачиваясь и подрагивая, и Аникино плечо помимо её желания то и дело касалось руки Валерия. Дурманящий ночной ветер врывался в отрытое окно, бил в лицо, трепал волосы. Убегали вдаль жёлтые пятна фонарей, огни зданий, тёмные контуры деревьев.
      “Ганна  уехала  в Казань, -  подумала  Аника,   - а  я катаюсь в трамвае с её мужем, ночью. Как вор… И страшнее всего, что я преступно люблю её мужа и не могу ничего с собою поделать…”
    -   Ты слушала репортаж о нашей игре с “Пахтакором”? – спросил вдруг Валерий.
      Она задумчиво подняла голову.
- Да…
     -    И как ты отнеслась к тому, что мы с Толькой получили по жёлтой карточке?
- Удивилась.
     -    А ты  знаешь,  ведь  эт о был  курьёзнейший  случай.  Толя вышел почти один на один с вратарём, но как-то умудрился наступить на мяч и упал. Со стороны могло показаться, что его свалил нагонявший его защитник, но судья всё разглядел, свистнул и указал: удар от ворот. Толька встал с травы, оглянулся сердито на мяч, так не к месту попавший под ногу, и проворчал: “Чтоб ты лопнул!” А судья принял эти слова в свой адрес и показал ему жёлтую карточку. Я попробовал объяснить, в чём дело, а он под горячую руку и мне показал, чтоб не повадно было пререкаться!
      Аника улыбнулась.
- А я-то думала, что это с вами случилось?
      Трамвай остановился.
- Вот мы и приехали, – сказал Валерий.
     Трамвай стоял у парка. Аника подняла глаза, и он улыбнулся в ответ на этот молчаливый вопрос.
- Да, да, я привёз тебя в парк.
     У входа в парк было оживлённо и многолюдно. Широкая центральная аллея резко очерчивалась стенами пирамидальных тополей. Дурманяще пахло весной.
      -    Я не случайно привёл тебя сюда, -  сказал Валерий. – Мне кажется, этот парк похож чем-то на твой московский.
      -     Нет, -  сказала  она  быстро.  - Нет, нет…   Тот парк совсем другой. Совсем. Ты просто не видел его весной. Там клёны и сирень. Океан сирени. “Да, да, сирень…-  вдруг возникло  само собою у неё в голове. – Да, только сирень. И около школы той весной цвела сирень.  Когда я поняла, что его люблю… “
      -     Ты  тогда  водила  нас  с  Толей  по снегу, по заснеженным аллеям, - задумчиво продолжал Валерий. – Толя потом сказал, что ты похожа на маленькую фею. И судьба справедливо наказала меня за то, что я тогда не заметил этого…
     -     Не  нужно  вспоминать  о прошлом,  Валера… - попросила Аника. – Пожалуйста…
     Он ничего не ответил, только взял её за руку и сжал маленькую, узкую ладошку. “Надо отнять руку”, – подумала она  и не смогла этого сделать. “ Что я делаю, – пронеслось в голове, – боже мой, что я делаю?”
      Так они и шли, держась за руки, не замечая никого и ничего вокруг.
     -     Почему, Малыш, ты не хочешь вспоминать о прошлом? – спросил он, наконец. – Я, наоборот, в последнее время очень часто о нем вспоминаю. О том, как мы встретились случайно в московской гостинице после проигранного нами матча. О твоёмзимнем парке, о твоих летящих листьях. И о том, как однажды, таким же вот летним вечером, я позволил тебе от меня уйти… О том, как потерял тебя, казалось, навсегда, сначала когда ты уехала из Москвы, потом – когда в Казани выгнала меня и сказала, что ненавидишь.
- Валера!
      -    И   еще   о   том,  как  неожиданно  ты   вернулась   ко   мне осенью,  и я чуть не стал суеверным…
- Валера, я тебя прошу, не нужно!
      Он взглянул на неё мягко и грустно.
- Почему ты так боишься прошлого, Малыш?
      Она   не  ответила.   Аллея   уперлась   в   большую   открытую эстраду, все места возле которой, и сидячие, и стоячие, были заполнены людьми.
- Что здесь сегодня? – спросила Аника.
- Пушкинские дни. Ты хочешь послушать?
- Хотела бы, но тут не пробиться.
     -    Давай   обойдём   с  другой  стороны.   Там  есть скамейки, оттуда всё отлично слышно. Хоть и не видно ничего.
      Она взглянула на узкую аллейку и покачала головой.
- Нет, пойдём лучше направо.
- Направо? Ну, пойдём направо.
      Справа доносилась музыка.
- Там танцплощадка, наверное? -  спросила Аника.
- Да. Пойдём?
      Она секунду колебалась
       -    Хорошо. Пойдём.
   Они повернули направо, и Аника на миг остановилась, восхищённая. Потом подняла глаза и взглянула на Дожеско.
       -     Как здесь красиво… Как в сказке…
    Гладкий пятачок асфальта плотно обступили тополя. Разноцветные прожекторы испускали снопы света, и фантастические блики метались и дрожали во тьме.
     -   Когда мы танцевали с тобой в последний раз, Малыш? – спросил Валерий. – В московском парке? Ты была в белом платье, маленькая и робкая, как Золушка на балу. И я не знал, что через пятнадцать минут ты исчезнешь…
      Она покачала головой:
      -    Нет,  в кафе “Свiтанок”.
    Она и раньше знала, что Валерий прекрасно танцует. Но, наверное, если бы даже он танцевал плохо, она не заметила бы этого. Ведь даже музыку она почти не воспринимала сейчас, она была чем-то второстепенным, едва касающимся сознания.  Всем своим существом она ощущала только нежное прикосновение его руки, чувствовала на себе его взгляд, и сердце её замирало от счастья и страха.
       А музыка прорывалась в её сознание, касалась души, звенела в ней такими знакомыми и такими щемящими словами:
    “Где-то в одиночестве колдует репродуктор вдалеке,
      Но, как прежде, сердце моё тянется отчаянно к тебе.
      Стихла, отгуляла листопада золотая канитель,
      Но не откружилась нашей жизни и надежды карусель.
      А музыка звучит, как разлуки стон.
      Это старый вальс «Осенний сон».
      Сквозь года, даже сквозь года,
      Грустью обжигает сердце он.
      А музыка звучит, музыка звучит,
      Слёзы за улыбкой прячешь ты…
      Не грусти и за все прости
      На краю не сбывшейся мечты!..”

     “Боже мой! –  подумала  она вдруг.   –   Вот он,  этот страшный миг. – Скажи он мне сейчас: “Пойдём со мной”, – и я пойду, куда угодно, бездумно, безвольно, хоть на край света. Я не могу больше бороться, могу только повиноваться… Это страшно…”
       Музыка   кончилась,   и   Аника    с   мольбой     посмотрела на Дожеско.
- Валера, давай уйдём!
      Он взглянул на неё удивлённо, но не стал возражать и молча кивнул головой.
    Они снова шли по парку вдвоём, только место это было тихим и пустынным. Как золотистые прожилки на кленовом листе, разбегались во все стороны узкие аллейки, с танцплощадки доносилась музыка.
     -    Ты знаешь …  - улыбнулась вдруг Аника, - я совсем забыла, что у меня был портфель. А ты всё носишь его. Где же он был, когда мы танцевали?
      -     Дожидался на скамейке. Честно говоря, я сам едва о нём не забыл.
    Откуда-то налетел ветерок, промчался по деревьям, и совсем рядом что-то треснуло и прошуршало. Аника вздрогнула.
- Глупышка!
      Он  обнял  её  за  плечи и на миг прижал к себе, загораживая от придуманной ею опасности.
    -  Глупышка! Это  просто  сухая   ветка  отвалилась.  Ты  странное существо – не боишься одна в лесу, а здесь, где столько людей и никакой опасности, вздрагиваешь от каждого шороха. Помнишь, когда-то ты говорила мне, что бегала в Дубровске на лыжах одна за много километров от города?
     Она взглянула на него грустно и укоризненно.
    -  Ты  всегда  так  чутко  относился  к моим просьбам. А сегодня совершенно их игнорируешь… Я просила тебя не говорить  о прошлом. Почему же ты о нём всё время вспоминаешь?
- Почему?
Он поставил на землю портфель, бережно, но крепко взял её за
локоть и повернул к себе лицом.
      -     Потому,  что я  люблю тебя, Аника. Потому, что впервые вжизни я готов переступить границы законов чести и совести. Да, я знаю, что, будучи женатым, не имею права любить никого другого, кроме жены – ведь ты об этом хочешь мне сказать? Я знаю это. Но я тебя люблю.
      Он  вдруг  легко  поднял  её  на руки и увидел совсем близко её
испуганные, чёрные в темноте глаза.
    -   Глупышка! – повторил он  еще раз и поцеловал её осторожно и бережно, будто боясь обидеть.
      И тогда она уткнулась лицом ему в плечо и заплакала.
    Он сел на скамейку и посадил её рядом с собой, но она всё так же не отнимала лица от его плеча и тихо плакала. Он осторожно погладил её по голове.
- Малыш… Ну что ты, Малыш?…
      Аника  молчала.  Всё  прошлое  встало  вдруг   перед  нею,  она снова ощутила себя пятнадцатилетней девочкой, уходящей в тьму июльского вечера по пустынной узкой аллее и расстающейся навсегда с человеком, который был для неё всем: кумиром, героем, другом, любимым…
      “Нет! …   -  подумала  Аника.  –  Я  больше  так  не смогу. Я не смогу уйти вторично. Это свыше моих сил. Обо всём нужно было думать заранее. Сейчас уже поздно… Поздно…”
      Она подняла глаза, блестящие, полные слёз,  и спросила тихо и
отчаянно:
      -      Зачем ты мучаешь меня, Валера? Зачем? Ты же сам знаешь всё… Ты хочешь, чтобы я сказала…  Я не должна, я не имею права такого говорить. Только ты лишил меня воли. Да, я тебя люблю, тебя одного, тебя единственного, все эти пять лет! Да, я тебя люблю, люблю!
    Она  закрыла  лицо  руками,  ещё  не отдавая себе отчёта в том, что  сейчас сказала.
   Тогда   Валерий   бережно   отнял  её   ладошки  от щёк и начал целовать её мокрое от слёз лицо…

    Большущая  луна   вылезла   из-за   горизонта и повисла в небе, заставив деревья бросить на асфальт неясные тени.
      -    Какой необыкновенный вечер … - сказала Аника грустно. – Это он виноват во всём. Только “сегодня” уже кончается. Через десять минут наступит “завтра”. То  завтра, когда я горько пожалею обо всём, что сделала сегодня …
      Валерий нежно сжал её руку.
     -    Не говори так, Малыш. Всё будет теперь иначе. Больше не будет лжи. Через три дня приедет  Ганна и …
      Аника вздрогнула.
- Что ты собираешься делать?
- Сказать ей правду.
      Она сжала руки.
      -     Ты  ничего  не  скажешь  ей,  Валера! Ничего! Это ужасно!  Это я во всём виновата! Я нечестная, я подлая. Пусть мне и будет хуже! Нет, никогда! Как можешь ты так спокойно об этом говорить? 
      Он посмотрел на неё с укором.
     -    Ты жестока, Малыш. Разве такие вещи делаются спокойно? Но это единственно честный путь.
- Какой?
- Тот, о котором я тебе сказал.
- Ты имеешь в виду … развод?
- Да.
      Она покачала головой.
- Нет, никогда. Только не это.
      Он опустил голову.
- Что же ты предлагаешь?
    -   Что? Не знаю … Только не развод… Я не могу это представить даже…
      -    А я не могу представить, Малыш, за кого ты принимаешь меня. Ты хочешь всё оставить так?
      Она отчаянно замотала головой.
      -    Нет, нет. Я не знаю, ничего не знаю. Только не развод! Если ты так сделаешь, я уеду. Это трудно, больно, но я уже раз  прошла через это. Если ты уйдёшь от Ганны, я всю жизнь буду чувствовать себя подлой, пойми …
      Он вздохнул.
     -   Ты рассуждаешь, как ребёнок. Причём, как жестокий ребёнок. Ты жестока и к себе, и ко мне. И, если вдуматься, и к Ганне тоже. Пойми: не будь тебя, это всё равно рано или поздно случилось бы.  Всё  давно  разбито  вдребезги,  возврата не может быть и не будет …
      Аника умоляюще подняла глаза.
    -   Нет, ради бога!  Я не могу на это пойти! Прошу тебя, не говори ничего Ганне! Хотя бы какое-то время! Дай мне это время, чтобы подумать, решить… Пожалуйста!
      Валерий молчал, опустив голову. Потом сказал грустно:
    -   Ты пользуешься тем, что я не могу устоять против твоих просьб. Хорошо, Малыш. Пусть пока будет по-твоему …

                * * *

      В открытое окно общежития смотрели крупные звёзды.
- Зоя!  - попросила Тоня. - Закрой окошко, холодно стало.
Зоя подошла к окну и  нагнулась, вытянув руки в темноту.
     -    Чурбан ты, Тонька,  бесчувственный!  Ты только подойди, постой тут – как пахнет весной! Просто дуреешь от такого аромата!
   -  Если учесть, что завтра у вас контрольная, в этом нет ничего радостного! – трезво заметила Тая.
     -   Да, контрольная … - вздохнула Тоня. – А Аника так и не решила задачу. И если она достанется …
      -     Ты думаешь о задаче, - прервала её Зоя, - а я думаю об Анике. Зря мы отпустили её с этим Дожеско в такую цвейговскую ночь.
     -    Ох! – вздохнула Тая. – Вы сегодня весь вечер говорите пошлости. Мне это уже надоело. Вот ваша задача, берите и списывайте!
      Тоня и Зоя с недоумением уставились в тетрадь.
- Откуда это?
- Да ниоткуда! – улыбнулась Тая. – Мы на занятии её разбирали.
      Зоя возмущенно стукнула тетрадью об стол.
    -   Ах, ты, змеище! Мы бились над этой задачей целый вечер, а она носила её в тетрадке и молчала!
      Тая потянулась и легла на кровать.
- Зато ваши мозги сегодня не покрылись плесенью.
- Пиши, Зайка, скорее, - сказала Тоня. – Уже двенадцать часов.