http://proza.ru/2018/05/05/1006 "Девочка на войне" (начало)
Работа в школах началась сразу после освобождения Минска.
До войны я сидела за партой с Саней Гольдштейн. В классе тогда было много отличников – человек четырнадцать из сорока девяти. Первой в классе была девочка, у которой никогда не было ни одной четвёрки – круглая отличница; второй – Саня, которая станет профессором Пшённик, третьей была я.
Когда началась война, отец Сани, профессор БГУ, вывез семью из города. К счастью, их дом уцелел, и все соседи были живы. После освобождения столицы они вернулись в свою квартиру.
Во время войны дети школьного возраста вынужденно учились в немецкой школе из-за «аусвайса», который спасал от отправки в Германию. Я тоже ходила в ближайшую школу за Червенским рынком. Это было жалкое подобие школы: математику преподавали в небольшом объёме, дети в основном изучали немецкий язык, время от времени участвовали в концертах для немцев. Я читала стихотворение «Lorelei» Генриха Гейне. Так я прошла пятый, шестой и седьмой классы. Это всего лишь цифры – знаний за ними не было.
Меня записали, как и положено, в пятый класс, а Саню – в восьмой: она училась в России, у неё были необходимые знания, а я ничего не знала, у меня было всего четыре класса. Не хотелось учиться в пятом с малышами – стыдно!
В день испытаний по выявлению уровня знаний я оказалась среди учащихся восьмого класса вместо пятого – потянулась за Саней. На учёбу в восьмом классе претендовало до семидесяти девушек и юношей. Мебели в школе не было, поэтому сделали длинные деревянные козлы для распилки дров, накрыли их досками и щитами.
Первым был русский язык – диктант. Конечно, у меня были ошибки. Саня проверяла моё письмо и подсказывала. Я не знала многих правил грамматики. Что такое четыре класса в то время? Это сегодня после четырёх лет обучения дети много знают. Обошлось, двойку мне не поставили. Затем математика, геометрия, тригонометрия... а+в=с – тёмный лес, откуда выскочило это «с»?
По вечерам Саня обучала меня математике. Она решала задачи, а я смотрела. Если она что-то зачёркивала, то я автоматически делала то же самое у себя. Саня оказала мне неоценимую помощь в подготовке к экзаменам. Химию сдала только благодаря Сане. Подруга сдавала работу первой, а я – в конце, чтобы наши экзаменационные листы не соприкасались. Обошлось без двоек, и меня приняли в восьмой класс. Спасло то, что все экзамены были письменными, а не устными.
На первой перекличке моя фамилия, естественно, не прозвучала – её не было в списке. Я подняла руку:
– Почему меня нет в списке?
– А вы были на экзаменах?
– Да, я всё сдала.
– Припоминаю, – сказала учительница присмотревшись, – вы были в кофточке бордового цвета с белым воротничком?
К счастью, я приходила на испытания всегда в одном и том же наряде, поэтому примелькалась. Все меня видели, но моя фамилия ни разу не прозвучала. Пообещав проверить, правду ли я сказала, учительница внесла изменение в список. Вряд ли она проверила: после войны все были понятливыми и не очень принципиальными.
Итак, я пошла в восьмой класс. Было трудно. Обрушилось столько предметов сразу, и материал по каждому – за три года. В первой четверти по русскому языку была двойка. Я не могла разобраться в частях речи. Пришлось лавировать между предметами и оценками – подтягивать один предмет в ущерб другому (на всё не хватало времени), чтобы выйти на нормальные итоговые оценки.
Класс был большой, учителям не позавидуешь. Это была железнодорожная школа. Вскоре нам объявили, что ученики, родители которых не работают на железной дороге, должны перейти в другие школы. Мне досталась десятилетка №4 в моём же районе, за Червенским рынком. Все годы я старалась, много, очень много работала. Училась хорошо. В нашем десятом классе на серебряную медаль претендовала Валя Орлова, я – на золотую. Оглядываюсь назад, вспоминаю… Сегодня не сказала бы, что я была достойна той медали.
За два месяца до окончания десятого класса была выделена одна комсомольская стипендия (500 руб.) для лучшего ученика школы. В то время зарплата учителя составляла 300 рублей. На педсовете решался вопрос, кому дать эту стипендию. В седьмом классе училась умная девочка, круглая отличница. Она вернулась из эвакуации, училась без четвёрок. Второй кандидатурой была я. Учителя не знали о том, что стипендия разовая. Они решили так: "Семикласснице предстоит долго учиться, а Галина – выпускница, ей осталось провести в стенах школы два месяца, поэтому выбираем Галину". Учителям не понравилось, что ученик будет получать больше учителя, но официально объяснили свой выбор экономией в пользу государства. Я узнала об этом от классного руководителя.
Посыпались поздравления, а интуиция говорила: не радуйся, девочка… Предчувствие подтвердилось: на меня сразу свалилось такое одиночество, что трудно передать словами, даже слёзы проливала из-за этих денег.
В конце выпускного года было много контрольных работ. Наша учительница математики и физики была слабенькой. Она часто путалась в решении задач. Сложные примеры, которые не могла решить сама, давала мне и Вале Орловой. Не знаю, имела ли она соответствующий диплом. После того как педсовет определился с кандидатурой на стипендию, я получила сложное задание по геометрии, с которым долго не могла справиться. Почти все ученики сдали тетради, осталось несколько человек, и я среди них. Учительница прошла мимо меня и прошипела: «Денежки получать будет хорошо, а решать-то всё равно надо». Трудно подростку выносить насмешки учителя, но Бог не оставлял меня никогда. Сосредоточилась на задании, и решение пришло как бы само собой – осенило. На следующий день она сказала с ехидцей: «Всё-таки удалось получить правильный ответ».
В райкоме комсомола узнала, что стипендия – разовая. Получила двести рублей, остальные обещали выдать позже. Меня ждали в школе, но я направилась на базар и купила себе шерстяной джемпер салатового цвета, остальные деньги вручила маме. Школа обрадовалась, что стипендия разовая, успокоилась и снова стала дружить со мной. Впервые столкнулась с открытой завистью. Было обидно, что взрослые и дети так резко изменили своё отношение ко мне из-за денег. Неприятное явление… Если бы с самого начала учителя знали правду о стипендии, она досталась бы тому, кому следовало.
На вечере, посвящённом окончанию занятий, было весело: музыка, танцы, игры. Одноклассники подходили, поздравляли с золотой медалью, а я сказала:
– Рано поздравлять, медаль не утверждена окончательно, она может оказаться картофельной.
– Не может этого быть, так не бывает.
– У детей врагов народа может быть всё.
Районо утвердило всех претендентов на медали. Следующая инстанция – гороно. Там начинали с автобиографии выпускника.
Мы с братом долго думали, как написать, что нет отца. Не хотелось свидетельствовать о том, что его расстреляли в 1937 году невесть за что. И утаить нельзя. Во время ареста отца я была в санатории, оттуда меня забирала мама. Она не сообщила, что отца нет с нами. Когда же узнала от брата, что папу забрали в тюрьму, расплакалась и прошептала ему: «Значит, будет война». Плакала не об отце… Почему так сказала – не знаю. Часто вспоминаю тот момент и думаю: что же произошло тогда, откуда взялись эти слова о войне, почему первым пришло страдание не из-за отца?
Остановились на варианте: «Отца нет. Умер в 1937 году».
Как только комиссия ознакомилась с моей биографией, был назначен перерыв. Председатель, несомненно, споткнулась о 37 год и хотела выяснить, нет ли чего крамольного в нашей семье. Комиссия тем временем знакомилась с сочинением. Оно всем понравилось, возникла лишь претензия к запятой: то ли её не хватало, то ли она оказалась лишней – не помню. Комиссия состояла из восьми человек, классные руководители в неё не входили и права голоса не имели. За медаль проголосовали три человека, против – четыре. Председатель присоединила свой голос к последним. Вот так, легко и просто, меня лишили золотой медали.
Если бы четвёрка была по другому предмету, то вместо золотой медали дали бы серебряную. Объяснили так: русский язык – решающий, поэтому медали не будет никакой. Подробности голосования мама узнала от классного руководителя. Он переживал за меня. Многодетная семья учителя жила в бараках недалеко от нас. Сосед зашёл к маме по бытовому вопросу, она поделилась с ним овощами, так как огорода у них не было. Он и рассказал тогда, как было дело.
*
Мне нравилась химия, поэтому решила поступать на химфак. Туда же собралась и моя подруга. Узнала от знакомых ребят, что поступить в институт трудно: у одного парня потребовали представить разработанную тему и защитить её. Какую тему, что значит защитить? «Нет, пойду лучше в медицину, – решила я, – всё-таки кукол лечила с трёх лет, перевязки делала. И мама так говорит». Подала заявление в мединститут. На экзамене получила три пятёрки и одну четвёрку – по физике. Девушка, сдававшая передо мной физику, не ответила ни на один вопрос по билету и получила двойку. Запомнила её фамилию: Островская.
Пришла за результатом, но себя в списках не нашла, зато наткнулась на Островскую. Зашла в деканат.
– Почему меня нет в списках?
– Вы не сдавали.
– Как это я не сдавала, у меня пятёрки и четвёрка. А почему Островская есть, у неё два по физике?
Сидевший в деканате военный ударил кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница:
– Отвечайте за себя!
– За меня говорят мои отметки!
Позже узнала, что отец Островской восстанавливал мединститут.
Моя мама до войны работала в лаборатории 1-й клиники на улице Мясникова. Директором в то время был Лившиц. После освобождения он вернулся с семьёй из России и был принят на работу в клинику. Он часто беседовал с мамой о жизни в оккупированном Минске. Ему-то и поведала мама горькую историю поступления дочери в институт. Он обнадёжил:
– Не переживайте. У меня есть знакомая партизанка, имеющая вес в городе. Её фамилия Солдатенко. Запишем вас к ней на приём. Она поможет.
Мама сходила на приём, всё рассказала. Помощь последовала незамедлительно: дочь «врага народа» стала студенткой мединститута.
http://proza.ru/2019/06/19/961 (продолжение)