Я обратился ко времени.
- Милая, изменчивая, дорогая, бесценная красавица, способна ли ты понять меня? Способна ли ты простить меня? Мы с тобою так давно знакомы. С тех пор как я, будучи младенцем красным и кричащим, вступил в эту жизнь и почувствовал тебя. Твое могущество и славу, твою красоту и силу, твою недоступность и величие, перед которыми, теперь, я падаю на колени в ничтожном своем существе и раскаянии и говорю: я люблю тебя.
Ты была неуловима, как неуловимо было мое собственное сознание тебя. Ты пронизывала меня лучами, между которыми не было пустоты, и оживляла каждую мою клетку, каждый атом моего тела, но я не любил тебя, не складывал тебя со своим дыханием и каждым своим взглядом вокруг и вдаль, и внутрь.
Теперь, когда я раскаиваюсь в своей глупости и самонадеянности, я понимаю, что ты меня не простишь…
Артур отложил ручку, поднял листок с написанным текстом, помахал им, чтобы чернила остыли и замерли, окаменев тонкими синими линиями на бумаге. Время мгновенно уговорила их стать твердыми. И целуя, листок, он целовал руки времени. И она не могла их отдернуть, убрать за спину и даже хлестнуть ими по щекам, хотя, конечно, могла, но не сделала.
Артур взял второй листок, и перо обмакнул в чернила.
- Потому что за меня была любовь – великая союзница человека - добрая и нежная, наивная и глуповатая не по характеру, а по призванию и предназначению. Я любил время, а любовь любила меня.
Тут он остановился. Признание было столь смелым и даже дерзким, что из-за него реальность могла смяться в комок, который оставалось только поджечь, чтобы в пламени сгорела эта дерзость.
Зачем ты это пишешь? – твердила душа, - я прошу тебя, не надо. Тебя накажут, ты переходишь все границы, перестань.
И Артур перестал писать. Сложил листок вдвое, положил в папку. Потом, пошел на кухню и сварил себе кофе. Конечно, смотрел в окно на заснеженный двор. Пил кофе, видел близко снег. Так близко, как только было можно, чтобы не растопить его взглядом.
Вернувшись в себя, поставил чашку под струю воды, стараясь не глядеть на дно, немного злорадствуя над коричневыми брызгами, разлетающимися по раковине.
Собравшись с мыслями, вышел из дома, дошел до остановки троллейбуса и остановился. Можно было вернуться, но были нужны деньги.
Подъехал пузатый и неторопливый троллейбус. На задней площадке было пусто, немногие люди сидели порознь и смотрели в окна.
Доехав до редакции, Артур поднял воротник, опустил глаза, проходя мимо охраны, поднялся на второй этаж и, постучав, вошел в кабинет издателя.
Издатель стоял у окна. Артур открыл папку. Издатель обернулся, вздохнул, уселся за стол.
- Давайте.
Артур положил перед ним два листка. Издатель быстро прочел, открыл ящик стола, небрежно кинул туда листки. Взял из пачки бланк, чиркнул размер суммы, расписался и подвинул Артуру.
Тот взглянул на издателя, хотел спросить, но промолчал. Пошел в кассу, кассир была недовольна, наверное, не понимала, за что ему выписывают такие суммы - получил деньги и пошел в бар. Он ждал наказания, хотя и понимал, что его не будет. И его самого тоже не будет через какое-то время, поэтому не стоит переживать, а надо жрать, жрать, жрать время.
- Фисташки, лимон, шоколад, виски со льдом, - заказал он у бармена. В баре больше никого не было. Пустые прозрачные бокалы висели над стойкой вниз головой. Попугай Жако сидел в клетке, погладывал искоса на Артура. У него было свое время, а у Артура своя.
Вошла официантка, оглядела зал серыми глазами, подошла к одному из столиков, поправила салфетки, смахнула невидимую пылинку, отодвинула стул, присела, зевнула, облокотила голову на руку и поглядела на Артура. Он сидел, замерев, за стойкой бара, сжимая стакан с виски, и смотря на нее.
С улицы донесся шум и музыка духового оркестра. Патриотический грохот приближался и нарастал, пока мимо маленьких и полупрозрачных окон бара не прошла толпа ног в черных ботинках и сапогах со шнурками и молниями, кнопками и ремешками, стоптанными и покосившимися каблуками. Вслед за толпой прошли коричневые начищенные туфли, за ними синие кроссовки Адидас.
Официантка встала, подошла к окнам и завесила короткие шторки. Потом стала медленно раздеваться. Бармен включил музыку из Твин Пикс и зажег толстую свечу на коротком бронзовом подсвечнике.
Официантка сбросила белый передник, оставшись в черном, обтягивающем тело, платье. Сняла пластмассовую серебристую корону и положила на ближайший столик. Распустила жидкие светлые волосы, встряхнула головой, нагнулась перед спинкой стула, изогнулась, взглянула на Артура из - под прядей волос, облизала губы, нижнюю закусила, порозовела, сдвигая стрейчевую черную ткань с плеч, обнажая левую грудь. Застыла, давая возможность Артуру оценить её форму и величину соска. Двинулась к Артуру медленными протяжными шагами.
Артур отпил из стакана, укусил его за твердый край, проглотил кусок льда, почувствовал внутри каменный холодок. Официантка подплыла вплотную, взяла со стойки свечу и демонстративно капнула жидким парафином себе на грудь. Застонала. Артур нагнулся к груди и содрал зубами застывшую каплю.
Бармен вышел из-за стойки и присоединился к танцу. Сорвал бабочку, бросил её под потолок. Бабочка уселась на псевдо стропиле.
Артур, опуская глаза от потолка, не остановился, продолжил движение вниз и был подхвачен четырьмя руками, усажен за столик. Официантка уселась сверху, обнажила вторую грудь, прижала к груди его лицо.
- Ты время? – спросил шепотом Артур.
- Бесплатно, - прошептала официантка, обнимая его голову, прижимая её к груди, покачиваясь телом на его коленях, привставая и опускаясь. Музыка затихла, брякнув басовой струной напоследок, и потекла заново, будучи зацикленной, светлой и темной одновременно.
Артур прижал к себе официантку, стараясь остановить ее движения, чтобы спокойно войти в нее своим теплом, наполнить и срезонировать с женской жизнью. Официантка не успокаивалась, извивалась, старалась. Артур думал: неужели она так хочет дрожать и дергаться, или ей действительно трудно совладать с собой. Рядом с его спокойствием и холодностью, ей, наверное, хочется бежать куда-то и разрываться на части, разлетаясь, чтобы, когда-нибудь, потом, через пол часа, сдвинуть эти части в единое целое, и остыть. Или это притворство? Но ведь я не платил, тогда зачем? Неужели по-настоящему?
Он отстранился, посмотрел на её лицо, она не опустила глаза, но во взгляде не было стремления, была притворная истома. И, хотя, Артур чувствовал возбуждение в своем теле, ему стало неприятно от этой неодушевленной физики. Он продолжал следить за ней и барменом, стоящем на коленях на соседнем столе в расстегнутой рубашке, ласкающем свои бока, пуская слюни. Интересно, сколько невидимых зрителей собралось сейчас над ними, и холодно улыбаясь, наблюдает за этой сценой.
Официантка почувствовала его отстраненность и решила все-таки победить. Устремила руку к Артуру в штаны, но он отстранил её. Жако отвернулся в клетке.
И все же, откуда это чувство вины перед временем? - думал Артур, шагая по тротуару, навстречу немногим людям, догоняющим веселую марширующую толпу, ушедшую на площадь Сволочи. Он перебирал в кармане связку ключей, в надежде найти нужный, необходимый, стремительный ключ на другую улицу, возможно, заснеженную и пустую. И чтобы в конце её было лето, а по середине - цветущая весна. Улицу без людей, но с пятнистыми оленями и дикобразами в кустах, щебечущими птицами на специальных проводах для птиц.
Артур вернул воображение назад, затолкал за пазуху, застегнулся. Пошел к железной дороге смотреть на поезда. Ходить на железку приходилось по улице с панельными домами, наполненными гордыми людьми. Люди гордились успехами собственных жизней, полами из ламината, большими двухэтажными холодильниками, золотыми люстрами и ежеминутной готовностью загрызть соседа, перешедшего границы пакта о ненападении. Артуру было страшновато ходить по этим русским улицам. Его часто спрашивали прохожие: как куда-то пройти, и он показывал дорогу, искренне стараясь помочь, но, потом, шел, думал и убеждался, что указал не правильную дорогу. Сколько людей пошли не туда, он не считал, но их мнение о нем, несомненно, где-то копилось серым грязным комом. И этот ком был противен Времени. Она старалась счистить его со своей прекрасной сияющей одежды скребком любви, но пятна, все-равно, оставались. И Артур расстраивался, думая, как его желание помочь превращается в грязь, и как его любовь не может очистить эти пятна.
Его догоняли две девушки, они громко разговаривали.
- Короче, - говорила громко одна, - ты даже не увидишь издателя, это не 20-тый век, ты просто зарегистрируешься на сайте, отправишь рукопись, её издадут в электронном виде, деньги от продажи придут тебе на банковский счет.
- Ой, ну какие там деньги?!
- Ты дура? У тебя сколько подписчиков?
- Три с половиной.
- Ну, вот три с половиной тыщи, а у издательства аудитория в несколько миллионов.
Девушки обгоняли Артура.
- Бл…, Марина, ты достала! Сама пиши и издавай!
- Мне некогда! Зае….а, я когда писать буду? На работе что-ли?! У меня за смену проходит х…а туча людей…
Девушки стремительно удалялись, отпечатывая на сыром асфальте мутные следы. Артур хотел их догнать и пойти за ними на небольшом отдалении, чтобы послушать дальше их разговор, но тело сопротивлялось, сердце забилось, ноги обомлели. Артур замедлил шаг, остановился возле перехода, еще раз недоуменно посмотрел вслед девушкам. За ними невидимо летела время.
Перейдя дорогу, Артур прошел по тропинке между гаражей, свернул направо, прошел по земляному валу, остановился возле штабеля старых ржавых деревянных шпал, достал папку, подложил, уселся. Вокруг было туманно и сыро. Внизу перед валом разветвлялись перед сортировочной станцией многочисленные железнодорожные пути. Из тумана выползла электричка, простучала на стыках, стала притормаживать перед невидимой станцией.
- Аржу, поройти касе, ревя пердает риве! Аржу, поройти касе, ревя пердает риве! - раздалось сдвоено с эхом из репродуктора. На каком языке они переговариваются? – подумал Артур про железнодорожных диспетчеров и путевых рабочих, - и как понимают друг друга?
Свистнул тепловоз, потащил мимо бесконечный состав. Артур начал считать вагоны, на сорок пятом надоело. Стал просто смотреть на чумазые цистерны, думпкары со щебнем, хопперы с пшеницей и загадочные крытые вагоны, опломбированные, с товарами народного потребления.
Куда вы везете их? – подумал Артур, - Если везут, значит, это кому-нибудь нужно… - ответил сам себе. Об этом надо написать, о движении материального мира.
- Аржу, поройти касе, ревя пердает риве! Аржу, поройти касе, ревя пердает риве! – снова раздалось из репродуктора. Похоже, до кого-то не доходит. Не доходит информация, - подумал Артур.
На тропинке показались двое мальчишек, они шли, оба глядя в свои телефоны. Прошли равнодушно мимо. Передний остановился, оглянулся, второй чуть не врезался в него.
- Дядя, есть закурить? – обратился первый к Артуру. Артур полез в карман достал пачку Космоса.
- Чё это за сигареты? – спросил мальчик, наблюдая, как Артур ковыряется в, почти, полной пачке.
- Обыкновенные.
- А прикурить есть?
Артур протянул зажигалку, мальчик затянулся, выдохнул.
- Говно какое…
- Сам ты, говно, - обиделся Артур.
- Дядя, сигареты говно! – воскликнул мальчик, отходя, - бросай курить, дядя.
Артуру захотелось встать, догнать мальчика и дать ему пинка. Мальчик почувствовал, отвернулся и быстро продолжил свой по путь по тропинке, второй пристроился сзади, продолжая глядеть в телефон.
- Артур Иоаннович? - раздалось над ухом. Артур испуганно отпрянул и повернулся. Рядом стояла девушка в оранжевой спецовке.
- Вы Артур Иоаннович?
- Да, я.
- Так что же вы не идете?
- Куда?
- К кассе. Вам же объявляют, объявляют, а вы не врубаетесь что ли?
- Где?
- Вам говорят: Артур, подойдите к кассе, время передает привет. Что непонятного?
Артур почувствовал себя старым - старым идиотом. Эти странные и непонятные сообщения из репродуктора, оказывается, были обращены к нему.
- Иду, иду. А я не понял! Как можно вообще понять такой язык? Вы его понимаете?
- Конечно, - девушка спустилась по тропинке на пути, Артур шел за ней.
- Вот смотрите, - она подошла к столбу, нажала кнопку и произнесла в мелкие дырочки:
- Артур Иоаннович идет к кассе.
Из репродуктора донеслось: Аржу Ианы иё касе! Свеоа, поа чаик!
- Вы же не говорили про чаик! – воскликнул Артур.
- Как не говорила?! Я же сказала: Светочка, поставь чайник.
- Не говорили! – воскликнул Артур. Девушка посмотрела на него с презрением.
- Ладно. Всё понятно. Пойдемте, - и двинулась по шпалам в сторону станции.
Как-то все нелепо сегодня выходило: и в редакции, и в баре, и здесь, - думал Артур, глядя под ноги, переступая шпалы, наступая на шпалы, ища систему, но дробные числа расстояний между шпал были против него. Он вспомнил: Не ходите по путям! Опасно! Конечно, опасно! Для мозга! Ужасно…
Они поднялись по тропинке. За спиной пискнула электричка, затормозила медленно у платформы.
- Дойдете? – девушка указала на маленькое здание станции.
- Да, спасибо, - Артур удивился её прощальной улыбке, попытался представить её в баре у пилона, но из-за мешковатых рабочих штанов и спецовки не понял её фигуру и длину ног.
В маленьком буфете станции продавали водку в розлив, сидр Розовый налив и пиво в бутылках, на стойке заветривались бутерброды с сыром. В продаже также был черный шоколад Бабаевский.
Не торопясь пойти в кассу, Артур, решил попробовать водки и купил сто пятьдесят грамм с бутербродом. Водка была настоящая, пшеничная, сыр, хотя и засохший, но вкусный, сделанный из молока. Мелькнула мысль, что он спит, хотя, нет, все было чересчур реально. За столиком стоял седоватый человек в коричневом замшевом пиджаке и пил желто-красноватое вино из большого бокала на ножке, отпивал и ставил, грел в руке бокал, как будто пытался довести свой херес до кондиционной зрелости, любовался им, глядел на просвет, вдыхал запах и мычал от удовольствия, курил, молча, восторгаясь его послевкусием и нежным напористым действием.
Артур допил водку, доел бутерброд, вытер руки треугольной четвертью салфетки и двинулся в кассу. В кассе стояли билетные автоматы, но было и окно с полукруглым вырезом в стекле, за которым виднелась темная макушка с прямым пробором. Подойдя, Артур заглянул внутрь, кашлянул, оперся на узкую стойку. Женщина писала что-то, потом, подняла голову.
- Артур Иоаннович! – воскликнула она, - ну что же вы не шли?!
- Простите… Я не понял, что вы меня зовете.
- Бывает… - она замолчала, вглядываясь в него, - для вас привет от времени, распишитесь, пожалуйста, - она положила на стойку желтоватый бланк квитанции. Артур расписался. Кассир взяла квитанцию и положила перед ним маленький коричневый билет, как – будто, сделанный из винной пробки. Артур взял его и посмотрел на просвет. Число, месяц, год и время были выбиты на нем маленькими прозрачными дырочками.
- Спасибо, - сказал Артур и отошел от стойки. И опять захотелось есть. Он же только что поел, собрал крошки пальцем и стряхнул на пол. Они летели долго и громко крича, переворачиваясь в полете, кувыркаясь, с ужасом ожидая удара огромной земли себе по лицу.
Артур вышел со станции, солнце было под луной, голуби между луж собирали ничего. Он вытер ноги об решетку перед входом и пошел по аллее, между восторженных, нестриженных кустов, обратно.