Он появился на свет здесь, на этой самой куче сена. Вот он, маленький, красный, надрывно прокричавший о своем появлении, комочек. Никто ничего не знает. Она давно решила, что делать... С трудом поднялась, подошла к нему и поставила ногу на тельце новорожденного.
Одно движение – и проблемы нет. Лишь бы не заплакал. Она попыталась надавить на маленькое тельце ногой, он не заплакал, но как-то упруго обхватил своими крошечными красными ручонками ее ногу. Ребенок не заплакал - заплакала она. Вспышка… Сработал вечный материнский инстинкт. Слезы градом – не смогла. Завернула ребенка в платок и пошла в дом, понесла «в подоле» плод своего греха сыну и снохе. Стыд-то какой! Вот угораздило бабушку…
Жили они хорошо, они – это сын, сноха, внук, и она, давно овдовев, безоговорочно служила своей семье. Дом у них большой, и в доме все как надо. И надо же так…
В семье был большой праздник – юбилей сына, полный дом гостей – сын пригласил друзей с семьями. Гости поздравляли, смеялись, но громче всех смеялся он – мужик из соседнего села, смешной, нос картошкой, со смешным хохолком на голове. Сам шутил и заливался и от своих, и от чужих шуток, юморист. Все шло хорошо, гостей в татарских деревнях принимать умеют, и накормят так, чтобы ребра болели и развеселят, чтобы ребра еще сильнее болели.
А вечером она вышла в сарай, корову подоить и тут он, хохотун этот… Вспышка, момент, страсть, глупость… Сначала не придала значения, а потом было поздно. Скрыла свой грех ото всех, родила тайком в том же сарае, на той же куче сена. Она все уже решила и вот на тебе, несет в платке подарочек. Стыд-то какой!
Решила рассказать все, как есть, что уж тут - результат налицо, уже не спрячешь. Ожидала укора и упреков от сына и снохи, а в ответ - удивленные лица, небольшое замешательство, молча переглянулись – решение было принято мгновенно. Молодые решили записать сына на себя, в селе тогда с этим проще было. А укорять, ну что же теперь, никто не умер, вон, человек родился - радость.
Никому ничего объяснять не стали. Да и не понадобилось, пацан рос – точная копия своего отца – и глаза, и нос-картошка, и смешной хохолок на голове, и косолапил также, и смеялся также заливисто – копия хохотун.
Люди помалкивали, только посмеивались в сторонке, после войны к этому проще относились: чей бы бычок не прыгал, а телочка наша! Война внесла свои коррективы в моральный кодекс строителей коммунизма - были деревни, в который все были сводными братьями и сестрами по отцу. Этого не стыдились.