Армия. 23. 08. 1955 - 07. 12. 1958
АРМИЯ. 23.08.1955 – 07.12.1958.
И ужас народа при слове «набор»
Подобен был ужасу казни.
Н.Некрасов
Этот эпиграф я взял из первого
письма в армию моего друга
А.Романова. Я долго хохотал.
1955 год, август. Медкомиссия в военкомате на Сретенке. Стоим голые в большой комнате вдоль стены. Парень стоит перед врачом. «Повернись, - говорит врач. - Нагнись». Парень нагибается. «Теперь сделай руками так», - показывает врач. Парень вытягивает руки и делает движение, как будто плывет брасом. « Да не так, раздвинь ягодицы». Следующая моя очередь, я уже ученый. С врачами закончили. Вызывают в кабинет. Офицер спрашивает, в каких войсках я желал бы служить. Мне все равно, только не в морфлоте: там десятиклассники служат три года. А в других родах войск — два. Записывает в авиацию и тут же вручает повестку на 23 августа 1955 г: «... явиться... постриженным наголо, при себе иметь запас продуктов на сутки, иголку, нитки» и т. д.
Проводы всю ночь. Родители зовут к себе в спальню. Мама: "не обижай девочек", отец: "следи за своим языком - в каждом коллективе есть свои люди. Я эту систему хорошо знаю".
Утро, сборный пункт на Сретенке. Нас 100 человек стриженых наголо, большинство одето в рванину, я и некоторые одеты прилично. Я не стрижен. Погнали стричься на Сретенке. Парикмахерская закрыта — слишком рано. Идем по середине Садового кольца, как арестанты, на Курский вокзал, друзья сопровождают. Мама волнуется, далеко ли нас повезут. «Обедать будут в воинской части». На вокзале постригся.
Электричка, солдаты не пускают публику к нам в вагон: "Видите, новобранцы". Стою у окна, ребята и мама на перроне. Романов шутит: "почему на окнах нет решеток?" Мне не очень смешно.
Владимирская обл. станция Ундол. Нас рассаживают в грузовые машины. Сержант: "нитки у всех есть?" Кто-то несмело: «У всех». «На четыре года концы завяжите», и захохотал.
Авторота, солдаты из Порт-Артура. Оказывается , у нас там была военная база, передаем ее китайцам. Рассказывали, что китайцы очень любят русских, вплоть до того, что мечтают от наших солдат иметь ребенка. Зазывают солдата домой, угощают, муж сторожит в дверях, пока бравый солдат изготавливает им ребенка со светлыми глазами.
Ночевали на досчатых щитах — боялись, что можем завезти вшей, а баня только завтра утром. В бане выдали трусы и майки из сатина - нововведение в армии (летом были летние кальсоны и рубашки), переоделись в новое обмундирование, не узнаем друг друга. Учимся наматывать портянки. Нам завидуют - будете служить за границей, т. к. дали яловые сапоги и кожаные ремни. Не наедаемся, не высыпаемся. На строевой многие путают "налево" и "направо".
Старшина раздал ткань и велел гражданскую одежду сложить в тюк и обшить белой тканью для последующей отсылки (бесплатно) домой. Мою одежду дома не получили. Старички объяснили: сперли или старшина или демобилизующиеся. Права качать не стал - мало ли что произойдет за 2 года. Старшина - сверхсрочник, участник войны (тогда говорили "воевал"). Убеждает нас не тосковать по дому, а то от этого заводятся вши (кажется, у Фурманова это уже было).
Подъем в 6 утра. Должен вскочить с кровати, одеть штаны, намотать портянки, одеть сапоги, выбежать из казармы и встать в стой на физзарядку. А старшина тем временем считает: «Раз, два, два с четвертью, два с половиной, два семьдесят пять, три!» Кто не успел - наряд вне очереди.
Привезли еще 100 человек из подмосковья: низкорослые, тощие, лица грубые. Называют себя москвичами. Мы смеемся над ними, называем их сельскими. (Также было и в Германии: солдаты из Ленинградской обл. называли себя ленинградцам. Коренные ленинградцы также сильно отличались от областных). Много лет спустя (в 70-х) на Истринском водохранилище меня опознал один из "сельских" ребят- он давал лодки напрокат, подрабатывал в выходные, приглашал без очереди.
Строевая песня нашей роты москвичей "Красавица-Москва": «Есть на карте много точек, много точек, много рек. Этот маленький кружочек нам дороже точек всех". Запевала Воробьев (лицо крупное, мясистое, с редкими волосками, в каких-то пятнах) валяет дурака: "….этот маленький кусочек" ....Сержант: "Отставить песню!" Поправляет. Новая вариация: «....этот маленький клочочек. ...» «Отставить...» «....нам дороже больше всех....» «Отставить!» «Не могу запомнить» и т. д.
5 утра. Очередной поход в сельскую баню. Идем, прижимаясь плечами друг к другу — так можно подремать на ходу. Воды мало, времени на мытье мало. Идем обратно. Навстречу подвода. Договорились. Морев запевает. Подвода поравнялась, мы рявкнули припев, лошадь понесла. Мы довольны.
Муштра, занятия по уставам, не высыпаюсь (и остальные тоже), не наедаюсь (и многие тоже). Дома все ел без хлеба, тетя Мотя (домработница) все пыталась приучить к хлебу. Здесь хлеб только черный, сыроватый и кисловатый идет за милую душу. Высокий тощий Андриянов после столовой пробирается обратно и сметает со столов корки.
Физподготовка. Кто-то не может перепрыгнуть через козла. Соединяют два ремня, два солдата становятся по бокам прыгуна, накладывают ремень на его поясницу, все трое разбегаются и двое ремнями перекидывают третьего через козла.
Штурм безымянной высоты. В гору бежать тяжело, дыхания не хватает, надо кричать "Ура", а получается тихое коротенькое «Ра». Это вам не в кино.
Занятия по уставам. Узнаю: положено 200 г мяса в день, один день в неделю рыбный, 800 г хлеба летом, 900 г - зимой. В уставах предусмотрены все случаи жизни, не нужно искать решений - они уже есть. "Живи по уставу, завоюешь честь и славу!"- лозунг в каждой воинской части. Жить легко. Занятия по уставам на природе. Перерыв. Тепло. Отходим с приятелем в кусты, ложимся и засыпаем. Просыпаюсь от окрика - занятия начались, а нас нет. Нашли, по 1 наряду вне очереди: мыть до подъема деревянный пол в классе. Вымыли. В отместку по углам помочились.
Построение. Командир зачитывает приказ министра обороны: в авиации и флоте сократить срок службы на один год, десятиклассники служат на общих основаниях. Все кричат «Ура», я не кричу и еще несколько человек не кричат. Команда «Разойдись». Строй разваливается, лица сияют: уже по году отслужили. А нам добавили.
Занятия по огневой подготовке. Ведет сержант Сидорцов: «Винтовка состоит из: ....., фост. Иванов, повтори». - Винтовка состоит из: ......, фост. - «Не фост, а фост!» - Я и говорю фост. - «Неправильно!!!» Кого-то осеняет: хвост. «Правильно, фост». Несмелый смех.
Принимаем присягу. Надо подойти к командиру и доложить: «...к принятию присяги готов». Некоторые путают: «...к сдаче присяги готов». командиры поправляют: присягу не сдают, а принимают.
Приехали родители, по моей просьбе привезли гитару, отец дал пачку "Беломора"!!!
Перед отъездом качаем Сидорцова, ловим на кулаки.
Эшелон в Германию, в Москве стоим на Красной Пресне рядом с пересыльной тюрьмой, даем сержанту-сопровождающему записки с телефоном и мелочь для автомата. Наврал. Но к некоторым пришли. Состав трогается, наш Морев поет и дережирует "До свиданья, мама, не горюй, не грусти".
Едем в теплушках, на которых написано: «40 человек или 8 лошадей». Мы их называем телятниками. Тепло, дверь открыта. Едем почти не останавливаясь. Мочимся прямо на ходу, ну а по крупному только один солдатик решился, и то его двое держали за руки. Народ потешался, сам облегчающийся тоже.
Перед границей собрали деньги на гармошку (все равно деньги уже не нужны). Последняя станция, 6 утра, магазин закрыт. Состав медленно трогается. На перроне маячит одинокая фигура с метлой. Кто-то предлагает отдать ему. Морев кричит: «Отец, держи!» и бросает дворнику собранные деньги. Старик бросается было подбирать, но тут же выпрямляется: «Спасибо, спасибо» и кланяется. Проходящие теплушки поднимают легкий ветер, который разносит купюры по перрону, их много, целое облако, а старик все «спасибо, спасибо...». И оцепенел. Эшелон уж прошел, а он так и остался стоять.
Польша, проезжаем какие-то станции на тихом ходу. Пацаны и некоторые взрослые кричат: "Комрад, дай". Кидаем махорку, хлеб - дерутся. Краков, весь эшелон уселся на пути. Германия, остановка, диковинный сортир со спинкой на десять персон. Стоим. Приходит встречный эшелон с демобилизованными: "Эй, салаги, будет вам 53-й год". Предлагают меняться обмундированием (у нас все новое). Сопровождающие следят.
Распределительный пункт, огромная столовая, где ест весь эшелон. Маленький плотный солдатик ложкой с жадностью ест прямо из огромного бачка с объедками.
Нас, 200 человек, привозят в Эльшталь, в учебный батальон. Стоим перед штабом. Пялимся на девицу-солдатку: выскакивает из штаба в шинели на распашку, кудри из-под шапки, в хромовых сапогах. «Привет, Дима!» - кричит офицеру и машет рукой. Мы в шоке. Потом узнал, женщины-военнослужащие просуществовали в армии до 1956г.
В батальоне 4 роты: авторота, прожектористы, кислородчики и зарядчики. У каждой роты своя казарма — двухэтажное здание с несколькими спальными помещениями, на каждом этаже умывальник и туалет с унитазами и писуарами— невиданная роскошь. Раньше здесь располагалась какая-то воинская часть вермахта.
Большинство москвичей зачисляют в автороту, все рады - будем шоферами! Меня вскоре выбраковывают по зрению : ослабленное цветоощущение. Теперь в роте зарядчиков, механик аккумуляторно-зарядных средств. Ротный капитан Птичкин, старшина солдат второго года службы крупный, щекастый, толстозадый. Лицо похоже на разношенный ботинок, за что и получил прозвище "Ботинок". Взводный ст.л. Ергин, пьет. Любит поднимать нас ночью «по тревоге» и гоняет бегом по стадиону. Сам стоит в центре в шинели, наблюдает. Когда ропщем, останавливает взвод и требует назвать недовольных. Все молчат. А уже зима, мы в гимнастерках, холодно. Мы ноем. «Я вас заморожу», - рычит в ответ Ергин. Наконец, видимо, трезвеет и дает команду « в казарму бегом марш». Резво бежим.
Вместо Ергина занятия временно проводит командир второго взвода тоже ст. л. , добродушный сильно пожилой мужик. Во время войны был старшиной роты связисток. Мы пускаем слюни, завидуем. Он машет руками — ни-ни, хуже нет быть начальником у этих баб.
Комбат майор Довиденко: переходит на строевой шаг и отдает честь солдату строго по уставу. Того же требует и от солдата.
Мы курсанты. Занятия ведут офицеры. Всем взводом сидим за длинным столом друг напротив друга и боком к преподавателю. Кулов, подперев голову левой рукой, а правой держа ручку, спит. Он часто спит на занятиях. Преподаватель, заподозрив неладное, вызывает Кулова. Тот вскакивает, и с помощью ребят бодро отвечает на вопрос.
Получили первую зарплату, или как положено говорить, денежное довольствие, в марках — 30 марок. Глаза горят, планов громадье. Но вскоре оккупационный режим приказал долго жить, стали получать по 15 марок, потом по 5. Ухудшилось качество продуктов и обмундирования - привозят из Союза.
Иногда после отбоя работаю на старшину: заполняю какие-то ведомости псевдочертежным шрифтом, что-то считаю. Вскоре, как правило, заглядывает старшина — ага, Ботинок пошел спать, можно и мне. Вешаю на спинку кровати объявление: «Не будить. Работал ночью». Досыпаю, не выхожу на зарядку, как договорились. Потом совсем перестал выходить на зарядку, старшина делает вид, что так и должно быть. Перетокин пробует тоже не выходить, но старшина поднимает: «Пе-ре-то-кин!», - по слогам, усиливая громкость, нараспев дважды повторяет старшина. Перетокин вынужден встать и бежать на зарядку. «А это еще кто?». Я лежу на спине, накрывшись с головой одеялом и сложив, как покойник, руки на груди. Глаза открыты. Ботинок подходит, резко откидывает одеяло и упирается в мои глаза своими. Через мгновенье накидывает одеяло обратно: «Поднять Вострикова» и уходит. Со временем и другие ребята стали просыпать зарядку, старшина мечется по этажам, выгоняя на улицу.
Иногда сразу после подъема приходит кто-нибудь из офицеров. Тогда дневальный кричит: «Рота, смирно!». Тут уж не поспишь, приходится бежать на зарядку. И старшина пошел на хитрость. После команды «Рота, подъем!» старшина велит дневальному кричать «Рота, смирно!». Тут все лежебоки вскакивают и бегут на зарядку. Но уловку старшины быстро раскусили, и «Рота, смирно!» уже не действовала. И тут пришел капитан Птичкин...
В наряде взвод чистит картошку, я, по просьбе трудящихся, играю на гитаре и пою.
Самодеятельность, Пою в гарнизонном хоре. Готовимся к какому-то смотру. Баянист Петька Болотов солдат второго года службы, родом из Кержача. Играет очень прилично. Познакомил с друзьями - Топорковым и Аликом (Альбертом) Заикиным. Заикин начальник радиоузла батальона, москвич с интеллигентной внешностью (через несколько лет я его встретил в метро, учится на 3-4 курсе на вечернем отделении физфака МГУ, я - на подготовительных курсах биофака МГУ). Хорошо играет на гитаре, кое-что показал, записал у него несколько песен. Топорков — его подчиненный. Все трое и Ботинок в придачу — бывшие курсанты батальона, одногодки.
Болотов рассказал, что познакомился с аккордеонистом ансамбля нашей 24 воздушной армии, который басовые кнопки жмет правой рукой, а клавиши - левой. Оказалось, немцы в их деревне при отступлении бросили аккордеон, и он, пацан, начал на нем играть, не зная, как правильно. Так самоучкой и попал в ансамбль.
Обучение закончено, ждем "покупателей". Слоняемся, загораем. Это место, где принимаем солнечные ванны, прозвали "Гнилой угол". Привезли человек 200-300 с Кавказа. Лысые, многие с усами, много великовозрастных (говорили, что Сталин запретил призывать грузин в армию). Поговаривали, что некоторые пробовали умываться из унитазов. Запомнил здорового грузина с огромными усами (устав не запрещает носить усы), хвалился своим "достоинством", расстегивал ширинку в знак доказательства.
Кавказцы командиров не признавали, вели себя вызывающе. Вскоре они пропали - говорили, что их отправили обратно в Союз.
С Храбровым Толей попадаем в Цоссен, где когда-то размещался штаб армии Паулюса. Теперь там штаб 24 воздушной армии. Как чертежников, нас направляют в распоряжение командного пункта (КП) штаба армии. В казарме ребята показывают две свободные койки. Кто-то лежит, кто-то даже закурил. Значит, дисциплина не самоцель. Ложусь и закуриваю. Знакомимся. Москвич Шаронов, служит второй год. Располагает к себе. Подразделение небольшое — человек 25-30. Командир капитан Ковшарь Василий Акимович. До войны учитель истории. Не солдафон. Мечтает дослужить до пенсии.
Напротив нашей казармы с войны стоит целенький немецкий ДОТ - бетонный цилиндр с конусной вершиной 15-18 метров высотой и расширяющийся в основании. Такое сооружение невозможно разрушить с воздуха и с земли - бомбы и снаряды соскальзывают со стены ДОТа. Их взрывали изнутри. За территорией штабного городка несколько взорванных железобетонных сооружений с торчащей арматурой в два пальца толщиной. На разломах видны сетки разной толщины. Самое примечательное — двухэтажная подземная дорога в Берлин. По верхнему этажу проезжали автомобили, по нижнему — танки. Техника въезжала на платформу и опускалась вниз. Сверху свешивается огромная цепь. Дорогу в конце войны немцы затопили.
Каждое утро со сменой приходим на КП. КП представляет собой одноэтажное бетонное здание, наполовину вкопанное в землю и окруженное земляным валом. Нам дают задание, что-то, связанное с картой. Взяли Храброва - он на порядок выше.
Я в группе Шаронова. Они оповещают ПВО о маршрутах полетов, которые будут проходить на следующий день.
Однажды кто-то из старичков кидает: "Надо салаг к присяге привести". Есть такой обычай, слышал. Начинают с Храброва. Велят подойти к кровати и перегнуться через спинку. Кто-то достает ложку и отбивает три раза по заднице. Мне это не нравится. Мысленно примеряюсь к ближайшей табуретке. Зовут. "Я не буду", говорю. Как это не буду. Все принимают присягу, такая традиция. "Нет", - повторяю. Начинается галдеж. Стою спокойно, а внутри подсасывает - плохое начало, но все равно не дамся. Вмешивается Шаронов, отстали.
Командируют в отдельный полк связи в 30 км от штаба армии. Командир полка полковник со звучной фамилией Бигич. Суточные дежурства на узле связи штаба армии в Цоссене в качестве аккумуляторщика. Мой начальник сержант Семенов, нормальный деревенский парень.
В полку железная дисциплина, тоска. Разразился Суэцкий кризис. Никита пригрозил направить добровольцев в Египет. Подумываю записаться. Слава богу закончилось.
Каждое утро из полка выходит крытая грузовая машина с солдатами на дежурство на узел связи. С нами и полковой почтальон - туда и обратно. У него потрепаный чемодан для корреспонденции. Однажды едем, почтальон сидит на последней скамейке. За нами едет немецкая легковая машина. Почтальон хватает чемодан и швыряет его на шоссе. Немец мгновенно реагирует, почтальон и солдаты хохочут. Оказывается чемодан был пустой и предназначался на выброс.
Узел связи обслуживают в основном телеграфисты. Стоят электрические аппараты, похожие на пишущие машинки, но с бумажной лентой. Вдруг аппарат оживает, клавиатура будто человеком-невидимкой начинает выбивать на ленте: "тамли тамли тамли". А это запрос: "Там ли?" телеграфист, чтобы он принял сообщение. Телеграфист бежит, отстукивает, что, мол, тута я, готов принять. И наоборот, наши передают туда информацию. Есть еще аппараты БОДО. У него пять клавиш, комбинации из которых соответствуют определенным буквам и знакам. Нажимать на клавиши нужно в определенном ритме. В секретной комнате есть аппарат, который шифрует информацию в виде перфоленты. В эту комнату имеют допуск только солдаты и офицеры, которые там непосредственно работают. Даже нач. узла связи не имеет права туда входить. Принятые телеграммы посыльный развозит на велосипеде по адресатам штаба.
Однажды ребята предложили мне отвезти телеграмму на КП начальнику отдела перелетов полковнику Запесоцкому. Предупредили, что с ним весело. Согласился. Тем более, что соскучился по той вольнице. Захожу, докладываю, как положено. Он, крупный мужик, хорошо сложен, седая голов, глаза светлые, дружелюбно: "Ты что, ... твою мать, такой здоровый вырос!" Я чуть не рухнул. Промямлил: "Харч хороший был." Он утешающе: "Но ни...., в большой бурьян срать идут, а маленьким подтираются". Тут меня совсем скрутило, он махнул рукой и я вылетел.
Весна, тепло, сухо. Нас везут на склад авиабомб. На КПП отбирают спички. Вокруг на неровной местности сколько хватает глаз насыпные холмы с воротами - хранилища. Построены еще немцами. Приводят к одному из хранилищ. Внутри огромные бомбы, как маленькие самолеты. Местный солдат раздает грабли - собирать сухую траву на территории.
Отдыхаем. Рассказываю случай, как одного начальника в глухом месте подчиненные замочили, а затем по кусочкам в землю закопали. Достаем махорку, скручиваем, предупреждаем аборигена, что будем предельно осторожны. Разрешил.
Выезжаем на учения. По бокам шоссе фруктовые деревья. Остановка. Несмотря на предупреждение, солдатики обтряхивают деревья. Яблоки не дозрели. Далее сосновые посадки, ровненькие до противности, насечки на стволах - сбор смолы. Почва - песок по всей ГДР, а урожаи пшеницы в среднем собирают 25 ц/га. У нас много ниже. В населенных пунктах чистота, много маленьких магазинов. Немцы драят щетками тротуар перед своими домами, иногда и проезжую часть.
Прибыли на место. Разворачиваем свою зарядную станцию. Надо запустить в машине бензиновый движок. Скрючился, очень неудобно. Кручу ручку. Не заводится. Кручу быстрее - ручка соскакивает и - в лоб. В глазах темно, сползаю на землю. Прихожу в себя. С тех пор ручки кручу без азарта.
После учений в гараже приводим в порядок наше оборудование в машинах. Каждый свое. Время идти на обед. Взвод построен, я кричу, что догоню. Закопался. Взвод уже обедает. Около столовой дежурный по части останавливает: «Почему без строя?» Пытаюсь объяснить. « 5 суток ареста».
У въезда в гараж прилепилась небольшая мастерская телефонистов. Иногда прихожу погреться. На железном листе у них лежит кирпич с намотанной внутри спиралью и светится. Если отключить от сети, быстро перестает светиться и лежит обыкновенным кирпичом. Солдатская смекалка: проверяющий не обнаружит пожарной опасности.
Услышал такую байку. Шофёры из гаража повадились бегать отливать в укромный угол снаружи мастерской. Вонь стояла в жару немалая. Кто-то из умельцев предложил положить на землю лист железа, окрашенный с обратной стороны и подсоединить его к магнето. Другой провод магнето заземлить. Сделали. Долго ждать не пришлось. Крик. Потом следующая жертва. И еще. Потом все закончилось благодаря дурной славы данного места. Страждущим пришлось делать это, как сказали бы сегодня, цивилизованно или искать другой угол.
Новый ротный из Союза. Майор. Форма сильно поношена, весь он какой-то провинциальный. Принимает роту. Учитывает у солдат все вплоть до подворотничков и носовых платков (а ведь это просто: когда меняем простыни у старшины, то рвем кусок ткани на подворотнички. Правда, в результате простыни становятся все короче). Ротный боится, что ему придется платить за недостачу.
В полку совсем невмоготу. При первой возможности еду развозить телеграммы. Санька Шаронов в очередной раз твердит: "Ты у нас в штате, уходи оттуда". На следующее дежурство решаюсь. За полчаса до приезда смены подхожу к часовому, нашему же телеграфисту Леонову. Ухожу, говорю, Леоныч, в свою часть. Скажу, что подлез под проволокой, когда часовой обходил территорию, (узел связи внутри гарнизона огорожен колючей проволокой, кое-где она вытянулась), а ты ничего не видел. Леонов позавидовал мне, пожелал счастливого конца. Посетовал: "Сидеть мне на гауптвахте, Игорь Яковлевич" (так меня звали иногда ребята). На этом расстались.
В казарме объявил ребятам, что ушел из полка. Шаронов одобрил. Жду капитана Ковшаря. Приходит, я докладываю. Он в затруднении. Звонит телефон, дневальный подает трубку капитану. "Здесь"- говорит капитан. Говорит, - звонили из полка, задержали смену, тебя не нашли, большой шум. Самовольная отлучка более 2-х часов считается дезертирством, а это - трибунал. Завтра со сменой вернешься в полк, будем решать".
Прибыл в полк. Иду к ротному, докладываю. Спрашивает, знаю ли я, что полагается за самовольную отлучку? Да, знаю. А почему на это решился? И так жадно смотрит на меня. Мнусь, тяну, надо нащупать линию поведения. А сам глазки в сторону, в пол. "Любовь?" - истолковывает ротный мое топтание. Вот она, линия! Я глазки еще больше закатываю, больше мнусь. "Кто ж она?". Я что-то мычу. В глазах ротного торжество - все так, как он и думал! Вердикт: 20 суток ареста. Прихожу на губу, а там уже Леонов с 10 сутками. "Прости, - говорю, - но я бы так же поступил на твоем месте".
Прошло несколько дней. Вызывают к ротному: командировка закончилась, возвращайся а Цоссен!!!
КП воздушной армии располагается обособлено от остальных зданий штабного городка. Территория КП огорожена колючей проволокой, проход преграждает шлагбаум с часовым . С двух сторон КП граничит с небольшим лесом, с третьей стороны - чернопогонники, как мы называем солдат ПВО (а нас зовут летунами), с четвертой стороны — штабной городок. В лес можно выбраться из-под колючей проволоки, что иногда мы и делали. Еще там появлялась, как ходили слухи и даже кто-то из наших сам видел, молодая немка Фрида с заляпанным солдатским одеялом. Ее приютили чернопогонники на скотном дворе подсобного хозяйства со всеми вытекающими последствиями.
Достопримечательность КП — солдат-дизелист. Его обязанность — завести дизель-генератор при отключении электросети. А узнает он об этом ЧП, если его постоянно включенный радиоприемник замолкает. Тогда он крутит рукоятку дизеля и выполняет все необходимые процедуры для переключения на новый источник питания КП. Спит он тут же в дизельной с включенным приемником. Если приемник замолчал, он мгновенно вскакивает и заводит дизель. Еду ему приносят, подменяют в баню . Такое вот чудо автоматики с человеческим лицом без следов интеллекта.
На КП предстоят штабные учения, должен приехать маршал Рокоссовский - командующий Группой советских войск в Германии. Драим КП. Даже в сортирах такие закоулки, куда рука с трудом пролезает. Капитан гоняет нас. Мы смеемся: а вдруг Рокоссовский полезет в эти закоулки!
На следующий день — учения. В зале управления войсками появляется Рокоссовский в сопровождении командующего армией. Начальник смены полковник Ильин дрожащим голосом докладывает маршалу.
Все рассаживаются перед полупрозрачным экраном во всю стену с картой ГДР. Экран сзади подсвечивается. Планшетисты в наушниках сзади наносят штемпельной краской маршруты целей. Вдруг Рокоссовский, ни к кому не обращаясь: «Карту метеообстановки». Командующий армией начальнику КП: «Карту метеообстановки». Начальник КП начальнику смены: «Карту метеообстановки». Начальник смены дежурному штурману: «Карту метеообстановки». Штурман дежурному метеорологу капитану: «Карту метеообстановки». Капитан бежит в отдел Метео . Через минуту появляется с картой. Ее у него выхватывает штурман, у штурмана - начальник смены, у начальника смены — начальник КП. Тот —командующему армией, командующий армией - Рокоссовскому. Шаронов и старшина-сверхсрочник Волохов — единственные не офицеры в зале, переглянулись и начали корчиться за своим столом, уткнувшись в рабочие журналы.
В воскресенье или в нелетную погоду КП расслабляется. Идут разговоры. Штурман подполковник вспоминает. Он, молодой лейтенант, только что окончивший училище, идет в новенькой форме по блокадному Ленинграду. Мимо проходит матрос. Он останавливает его : «Товарищ матрос, почему не приветствуете старшего по званью? Матрос посмотрел внимательно, потом как врежет мне и пошел. С тех пор никогда не останавливаю нарушителей», - закончил со смехом штурман.
Беседуем на дежурстве с майором о политзанятиях, которые он обычно проводит с нами. Очень Ленина уважает. Даже поставил себе однажды цель: прочитать всего Ленина. Но на 14-м томе сломался — очень трудно читать все подряд, тематика разнообразная, надо знать предысторию написания статьи, главных героев и много чего.
Накануне своего дежурства переписываю из журнала отдела перелетов план полетов на понедельник. Воскресенье, тепло, солнышко. Знакомый вольнонаемный купил мне бутылку пива, которую я пронес на КП. Переписываю шестизначные цифры, потягиваю пиво. Хорошо. Утром прихожу на дежурство, все как обычно: из авиационных корпусов (их два — северный и южный) звонят нам и сообщают время очередного вылета самолета и номер заявки, т. е. маршрута, по которому он летит. Если маршрут самолета проходит по территории чужого корпуса, я их ПВО оповещаю. День заканчивается, заканчиваются дневные полеты, начинаются ночные, их мало и они все начались. Делать нечего, можно идти в комнату отдых спать. Штурман, конечно, отпускает. Вдруг ночью расталкивает Козлов, планшетист: «Тревога, нарушитель». Влетаю с выпученными глазам в зал управления. Штурман: «Проверь эту заявку». Бегу со своим журналом в отдел перелетов, сверяю — у меня ошибка. Бегу к штурману. «Из-за тебя чуть не подняли в воздух пару, - качает головой штурман. - Надо быть внимательным». Штурман никому не стал докладывать. А я получил хороший урок.
Вечер. Передаю по телефону в войска ПВО план полетов на завтра. Заявок много. Хочу пораньше закончить. Диктую цифры. Вдруг влезает в линию телефонист: «Говорите?» - «Говорим». Через некоторое время: «Говорите?» - «Не мешайте!» Опять: «Говорите?» - «Да, да». И вдруг плачущий голос на линии: «Это генерал Хохлов (командир северного корпуса). Кто у телефона?» - «Востриков». «Востриков, мне срочно нужна линия!» «Ладно», и кладу трубку. Это тебе штаб армии, а не корпус какой-нибудь.
Вдоль береговой линии на севере Германии ведут группу иностранных военных самолетов. На дежурном аэродроме готовность №1 (летчик в кабине, двигатель работает). Вдруг от группы отделяется один самолет в нашу сторону. Дежурный КП приказывает поднять пару истребителей и идти на сближение. Нарушение границы, докладывают в Москву. Приказ посадить. Поднимают еще пару истребителей. Сближаются, истребители с боков, сверху и снизу. Подводят к аэродрому в Пенемюнде и сажают. Оттуда по телефону радостно сообщают: вылез бледный как смерть летчик. Потом выяснили — заблудился. Летчиков наградили именными часами.
Антипартийная группа Каганович, Молотов, Маленков и примкнувший к ним Шепилов. Племянник Шепилова капитан Шепилов служит на КП. Звонит домой, спрашивает как дядя. Офицеры сочувствуют капитану.
После смещения Жукова резко сократился мат среди офицеров по селектору.
Физо для генералов – новшество. Министр Обороны обязывает генералов сдавать нормы ГТО. Спортивные снаряды только перед солдатскими казармами. Периодически нас загоняют в казармы, а тучные отцы-командиры пытаются сладить с турником. Мы пялимся на этот цирк через стекла окон.
Ночь. На КП тишина, спокойно. Вдруг из смежной с Залом управления комнаты валит дым, огонь. Офицеры вбегают: горит стол-планшет. Кто-то кидает шинель, тащат воду, огнетушители. Довольно быстро потушили. Оказалось, из-за плохого контакта в распаячной коробке, вделанной под потолком в стену и незакрытой, расплавился металл и капнул на стол внизу. Плекс, пакрывающий стол-планшет моментально вспыхнул. В итоге черные закоптелые стены и дыра в шинели. Начальство решило не связываться с ремонтом, хлопотно, грязно, долго, а задрапировать стены тканью своими силами. Натянули трос под потолком, с него пустили синюю шелковую ткань со складками. Получилось очень здорово.
Участвую в гарнизонной самодеятельности - пою в хоре и играю на гитаре в трио: гитара, ударник и аккордион. Играю на трех аккордах, других гитаристов нет. Тогда гитара была редкостью и роскошью. Ударник Юра Соцков, моего призыва, в Доме пионеров, кажется, немножко стучал. Аккордион — Сергей Мухин, сержант третьего года службы. Он же главный у нас. Самоучка, подбирает на слух и по нотам. Разбирается в радиотехнике, собирает электропианино. По субботам играем в Доме офицеров на танцах.
Часто мы аккомпанировали Зачевскому, солдату-чернопогоннику из соседней части. Очень приятный улыбчивый парень. Ленинградец. Пел на английском их штучки, имел громадный успех. Запад только-только пробивался в наш быт. Иногда аккомпанировал себе на рояле. Парень талантливый, дальнейшую судьбу свою он, по-моему, связал с эстрадой.
Аккомпанируем офицерской жене, романс. Лицо умильное, томное. Заканчивает, аплодисменты, кланяется, растроганно улыбается. Поворачивается спиной к залу, лицо мгновенно меняется и становится злым. Занавес. «Воды!» - шипит. Кто-то приносит воду, полощет горла и сплевывает тут же на пол. В зале вызывают на «бис». Надевает умильную улыбку и раскланивается.
Юра Фураев, плясун, рассказывал, в Доме пионеров, где он занимался танцами, их специально обучали улыбаться во время пляски: надо сжать зубы, а губы растянуть в улыбке. Пляска — это большая физическая нагрузка и тут не до улыбок.
Я — салага, лысый. А хочется срам прикрыть. От кого-то слышал, что, якобы, есть болезни, при которых нельзя стричь волосы. Иду в медсанчасть к начальнику Сумбатову: «Тов. подполковник, разрешите обратиться». И говорю, что приходится часто выступать, к немцам ездить, в доме офицеров играть на танцах. А голова у меня, дескать, непрезентабельна. Он молча кивает, берет лист бумаги и пишет: «Рядовому Вострикову по медицинским показаниям разрешено носить короткую прическу». Подпись, дата. Волосы отросли, Соцков увидел, я ему все рассказал, и он тоже захотел. Но Сумбатов его не понял.
Едем с начальником Дома офицеров капитаном Зевакиным к немцам покупать концертную гитару. Приходится делать умное лицо, перебирая гитары. Покупаем. Гитара такая красивая, вся блестит, звук тоже есть. Но мне милее моя скромняга. В Доме офицеров я свой человек. Полулегально хожу в кино под видом репетиции. Перезнакомился со всеми солдатами, обслуживающими Дом офицеров.
Как-то звоню из казармы в Дом офицеров узнать, какой фильм будет вечером. «Дневальный по Дому офицеров рядовой Факов слушает». «Говорит генерал Востриков. Какой фильм сегодня?». «Карнавальная ночь, товарищ генерал». - «А в солдатском клубе?». Пауза. «Сейчас узнаю, товарищ генерал» и улетает. «Свинарка и пастух, товарищ генерал». «В котором часу?». «Одну минутку, товарищ генерал». Снова улетает. «В девять вечера, товарищ генерал». - «Хорошо. Звонил генерал Востриков» - и кладу трубку. Через минуту звонок: «Это ты, сволочь, звонил?» и рассказывает, как чуть не наложил в штаны. Оба хохочим.
Однажды вижу Петьку Болотова, но в гражданском! Он теперь вольнонаемный в Доме офицеров. Рассказал, в Эльштале на него был большой спрос среди офицеров — многие хотели своих детей обучать музыке. У Петьки появились деньги, многие родители ему наливали, и парень пошел вразнос. Его сажали на «губу», влиятельные начальники вызволяли его оттуда, снова сажали и т. д. К его демобилизации вышел приказ Министра: время, проведенное на гауптвахте, в срок службы не засчитывается. Например, набралось у тебя 15 суток арестных, значит ты уедешь домой на 15 суток позже последней партии демобилизованных, т. е. в декабре. Таких ребят стали называть декабристами. Тут же в частях возникли проблемы: декабристов все жалели, в наряд они не ходили (есть салаги), служили кое-как, дисциплина падала и много чего еще. А у Петьки таких суток набралось больше сотни. Но опять выручили покровители, он демобилизовался и остался вольнонаемным, «вольняшкой». Пить не бросил, что и привело в конце концов к увольнению и отъезду в Союз.
Появляется в самодеятельности лейтенант С., одессит. Только что окончил училище. Санитарный врач. Чуть ниже среднего роста, субтильного телосложения, чернявый, с плоским угреватым лицом. Женат, имеется ребенок. Где-то учился пению. Дает дельные советы. Сам поет тенором. Очень общительный. Нас просит называть его Леней, но как-то неудобно. Иногда просим купить пиво или водку. Охотно откликается.
Вдруг возникают слухи, С. пристает к солдатам. Например, заманивает на фильм в Дом офицеров, а там уж дает волю рукам. Бедный солдатик ретируется. А меня разобрало любопытство, и решил проверить достоверность слухов. Продумал план действий и линию поведения.
В очередной раз встречаю С. в Доме офицеров. Оказалось, он тоже пришел посмотреть фильм. Прозвенел звонок, мы двинулись в зал. Я предложил сесть в центре зала. «Давай лучше подальше, на задний ряд» - отвечает. «Так, - думаю, - начало как рассказывают». Садимся, он слева от меня. О чем-то говорим. Свет гаснет, начинается фильм. Вскоре его правая рука оказывается на моем левом колене, он что-то комментирует по ходу фильма. Ну, мало ли, думаю, может случайно. Делаю вид, что не замечаю. Рука медленно движется выше. А вдруг, думаю, мне это кажется. Еще выше. Еще. Ширинка, пытается расстегнуть пуговицу. Тут уж все сомнения у меня пропали. Беру левой его руку, упираю в свой бедренный сустав и жму правой на его кисть. Прием очень болезненный, можно даже сломать сустав. Не встречаю никакого сопротивления, кисть гну дальше, никакой реакции. Жать перестал, стало жалко Светличного. Отпустил руку. «Что ты, что ты», - пробормотал он. Дальше кино смотрели молча. Потом оба сделали вид, что ничего не произошло. Через год-полтора уже после демобилизации узнал от ребят, что С. отправили в Союз и уволили из армии.
Подружился с Валентином Комаровым из Саратова, моего года службы. Роста он выше среднего, голова крупная, волосы светлые, лицо белокожее, глаза водянистые. Смотреть в его глаза как-то неловко, словно он знает про тебя какую-то тайну или знает, что ты знаешь про него какую-то тайну. Окончил техникум и музыкальную школу. Он в штате Дома офицеров, аккомпанирует на рояле. Вид у него невоенный, форма сидит мешковато, в общем, штатский. Сочиняет музыку, но это не музыка, как впоследствии в Москве заключил наш приятель-профессионал Генрих Шнапир. Может это был Протошнитке?
Еще Валька увлекался философией и меня к ней приобщил. Да до такой степени, что после армии я собрался поступать на философский ф-т. Но отец меня мягко приземлил в письме. Последний год Валька дослуживал в Союзе. Причину не помню твердо. Кажется, со слов самого Комарова, на него кто-то написал донос. Из Союза он мне писал, что один тамошний солдат признался, что ему велели следить за Комаровым и докладывать.
С Комаровым дружил Эдик Муравьев, тоже интеллектуал с десятью классами. Среднего роста, лицо идиота, в каких-то пятнах. В детстве переболел менингитом. Очень общительный, всюду лезет, все знает. Много обещает, мало делает. Спортивный, хорошо играет в волейбол, но как-то по-пижонски комично. Народ подсмеивается над ним по любому поводу. Словом с ним не соскучишься.
Как-то идем втроем, навстречу девица из вольнонаемных, такая с виду счастливая. Эдик с ней здоровается, знакомит нас. Она хвалится, купила сногсшибательный купальник. Мы делаем потрясенные лица и выражаем жгучее желание увидеть его. Девица ведет нас в общежитие и выставляет обнову. Мы сомневаемся в его потрясности и говорим, что вещь надо смотреть на человеке. Она засмущалась, дескать, неудобно как-то и т. д. Мы горячо разубеждаем, мол, на пляже же ходят в купальниках, какая разница. Уломали. Через несколько минут появляется в купальнике, мы исторгаем междометия, цокаем языками, просим повернуться так и эдак. Переглядываемся, подмигиваем, корчим рожи. Наконец, отпускаем бедняжку и пулей вылетаем из общежития.
Эдик соблазнил меня поступить на двухгодичные курсы марксизма-ленинизма в Вюнсдорфе, штабе ГСВГ. За это освободили от политзанятий.
Занимался с удовольствием, перемена обстановки, новизна. Эдик, кажется, быстро бросил. Второй год заниматься не пришлось: или рядовым запретили, или подошла демобилизация, не помню. Эдика на последнем году комиссовали с постоянными головными болями. Мне признался, что симулировал.
В солдатской библиотеке новый библиотекарь Вадим Юферов, небольшого роста, коренастый с широким улыбающимся лицом. Из Иваново. Окончил техникум и угодил в солдаты. Попал в штат Дома офицеров. По своему интеллекту значительно отличался от большинства солдат. Мы с ним подружились. Юферов снабжал меня книгами по философии, а к концу моей службы благополучно списал их в пользу единственного читателя. В результате домой повез полный чемодан книг.
Мы с ним поддерживали переписку, в результате я соблазнил его поступать к нам на биофак МГУ. Вадя поступил и по сей день не раскаивается. Тогда же ко мне обратился тоже библиотекарь, но офицерской библиотеки Петр Иванюк, киевлянин. Он собирался поступать на журфак МГУ и просил прислать информацию по этому вопросу. Письмо содержало уйму грамматических ошибок. Я их исправил и послал обратно Иванюку со словами, что при такой грамотности у него нет ни одного шанса. Он не ответил, видимо, обиделся.
Отпустил усы. Устав не запрещает носить усы. Теперь нас двое усатых в гарнизоне: я и генерал Рыбалко (ребенок маршала). И одна борода, подполковник, главный по спорту. Вскоре присоединился мой сверстник Володя Мальцев.
Казарма представляет собой кирпичное одноэтажное здание. В предбаннике тумбочка дневального по роте обслуживания штаба армии. В роте числятся писаря, повара, санитары, шофера, в том числе шофера особого отдела и т. д. Мы, КП, отдельное подразделение, вход напротив входа в роту. Кстати, шофера-особисты, приходя утром на службу в отдел, переодевались в гражданское и уезжали на легковой машине с немецкими номерами в город с офицером, одетым тоже в гражданское. Прокричали отбой, все утихомирились. Мы, несколько стариков и старшина роты стоим около дневального, курим, переговариваемся. Вдруг из роты выбегает молодой солдатик. "Васькин, ты куда?" -"В туалет, товарищ старшина". "А почему босиком?" -"Да сапоги пачкать неохота".
В другой раз. Та же обстановка. С нами Жан Симута, наш планшетист из старослужащих, заметно поддатый. Только что перед отбоем вернулся из женского общежития от своей дамы Липы, уборщицы в штабе. Она лет на десять старше Симуты. Иногда мы ему напеваем: "Ах, ты моя Липа, Липа вековая". Он смеется. Жан - не прозвище, а имя. Живет в Минске с матерью и бабкой.
Рассказывает, как любил в детстве после войны гонять по улицам с ребятами. А тут мать принесла ему брата. Мать на работе, бабка по хозяйству хлопочет, брат в подвешенной к дереву люльке на нем. Лето, ребята бегают, играют в прятки, казаки-разбойники, иногда забегают во двор, зовут. А брат горластый, надо качать его. Укачал - и к ребятам. Прибегает - орет. Покачал - затих, Убежал. Прибежал - орет. Щелбана ему, все равно орет. Еще щелбана. Перестал - и к ребятам. Забегает - тихо. Убегает... Приходит мать с работы и к брату, а он умер. Похоронили. Эту историю он рассказывал весело, увлеченно. А мы молчали почему-то.
Девица проходит мимо казармы и вдруг стремительно вбегает в наш отдельно стоящий коллективный сортир. Курилка онемела. Так же стремительно выбегает и продолжает свой путь.
Коля Мельничонок из белорусской деревни. Единственный женатый у нас. Много рассказывает про колхоз, нищету. В брагу добавляют птичий помет, один стакан такой браги валит с ног. Пьют от мала до велика. Коля - обладатель диковинного отчества — Адамович. Жена ему часто пишет, он отвечает. Как-то разрешил прочитать ее письмо вслух, которое начиналось примерно так: «Здравствуйте, мой супруг Николай Адамович! Кланяется Вам Ваша супруга и т.д.» . Дальше идет сочувственный монолог о его вынужденном безбрачии и рекомендация: если у него есть возможность вступать в соответствующие отношения с немками, то пусть не думает о ней, она разрешает. В таком вот духе, но в очень наивной и простодушной форме языком малограмотной деревенской женщины. Мы ухохатываемся. Сам муж тоже доволен.
Как-то Коля рассказывал на ночь глядя как они с женой бывало кувыркались во всех подробностях. И вдруг вопль раненого зверя: «скорей бы!» - это Платонов. Мы в хохот. А Положай, когда ездил на десять суток в отпуск к себе в село на Украине, вернулся женатым. Вот она, сила слова!
Прихожу утром с дежурства в казарму. «Слыхал, - встречает меня Платонов, - ложки подешевели?». - «Нет, а кто?» - «Плахотник повесился». Плахотник высокий хорошо сложенный солдат служил писарем. Внешне вполне симпатичный. Как все писари, пользовался некоторыми привилегиями. Среди солдат держался довольно высокомерно. Недавно вернулся из отпуска.
Накануне утром женщина из гарнизона собирал грибы в ближайшем лесочке. Глаза в землю, естественно. Очередной раз нагибается и чувствует легкое прикосновение — ветка, конечно. Пытается ее рукой отодвинуть, а это нога в сапоге! Так был обнаружен Плахотник. Потом рассказывали, что он, якобы, подделал какие-то документы, чтобы поехать в отпуск. А по возвращении дело открылось.
Попал в санчасть с ухом. Боже, что там дают: белый хлеб, яйцо, масло, манная каша! А ведь эту манную кашу меня заставляли есть дома. Я уже забыл про эти деликатесы. Попасть в этот рай, как утверждали знатоки, можно было и через удовольствие: покупаешь в гарнизонном магазине батон за 0,5 марки и за 1 марку банку 0,5 кг серого искусственного меда (говорят, сделанного из нефти), съедаешь этот шик за один прием и на следующий день с температурой и жутко красным горлом идешь в санчасть.
Комсомольское собрание. Мулин, шофер из отделения метео, просит дать ему рекомендацию в партию. Даем. После собрания спрашиваю, зачем вступает? Вернусь, говорит из армии к себе в Краснодар и что, крутить всю жизнь баранку? Я хочу быть зав. гаражом.
Еще одно комсомольское собрание. Персональное дело рядового Билана. Небольшого роста, плотный, коренастый с лицом из-под топора. Из Западной Украины. Не любит русское, советское. Любит польское. Парень довольно неприятный своей упертостью. Исключаем из комсомола за национализм. Через некоторое время его отправляют в Союз.
Берем шефство над школьниками. Сама школа в Вюнсдорфе, сравнительно недалеко, но нам туда нет хода. Для организации кружков дают помещение метров 15 в одноэтажном каменном здании бывшей конюшни вермахта. Внутри вдоль стен бетонные кормушки, задрапированные фанерой. Отдельный вход с торца здания рядом с дорогой. Очень удобно: утром во время зарядки иногда забегаем туда попить чаю, погреться и т. п. Называем комнату будкой, ключи держим у себя. Радиокружок ведет Володя Мальцев, мы с ним одногодки, фотокружок — Витя Сизов, молодой, москвич. Я осуществляю общее руководство от комсомола, добываю материалы.
Пришло несколько школьников, потом меньше, потом совсем никого. Но мы не горюем, осваиваем территорию. Раздобыли электроплитку, сковородку, кастрюлю, чайник. Жизнь забурлила. Витя Сизов прирожденный кулинар. Он и похож на девочку: кожа на лице нежная, белая, не матерится, не скандалит. Витя из очень простой семьи, без отца, как и у большинства солдат, живет с матерью и сестрой. Очень тяготеет ко мне. Однажды приласкался, положил голову на плечо, я его грубо осадил за эти немужские нежности. Он не обиделся, но стал сдержаннее. Не думаю, что он был голубой, тогда этой мысли и не возникало ни у кого. Да и потом в Москве, когда мы некоторое время встречались.
В будке печка, зимой топим, как и в казарме, углем в брикетах. Однажды перед отбоем выгребли горячую золу в деревянный ящик для золы. А на физзарядке забегаем туда, а комната полна дыма: тлеет ящик, тлеет пол под ящиком. ЧП! Погасили, проветрили: стены черные от копоти. Перепугались страшно. Узнает начальство, конец нашей благодати. Приняли меры: оперативно починили пол, перекрасили фанеру на кормушках, побелили стены. Все сошло, никто не настучал.
Однажды кому-то приходит в голову слазить к немцам в сад за вишней и сделать наливку. Сразу находятся несколько энтузиастов, человек пять. Находим бутыль на 20 л (дар Светличного), в которой будет бродить ягода. Стоять бутыль будет в будке под кормушкой, для чего сбоку аккуратно отгибаем драпировочную фанеру. Проводим внутрь электричество, чтобы лампочка обогревала будущую наливку. Все было сделано так, что не могло вызывать у начальства никаких подозрений.
В одну из ночей десант высадился в саду противника и благополучно с трофеями вернулся за колючую проволоку. Тут же заполнили бутыль вишней с сахаром (сахар выдавали некурящим вместо махорки) и поставили на брожение. Временами все пайщики собирались на дегустацию, благоговейно доставали бутыль, ставили на пол, наклоняли над кружкой, наполняли живительной влагой и пускали кружку по кругу. В один из таких заходов стекло лопнуло и почти весь нектар оказался на полу. Что тут было!... Ягоды съели, запив остатками недоналивки, а грусть осталась.
Хотя радиолюбителей и фотографов в нашем городке не прибавилось, но реальный зримый результат нашего шефства есть. Во время обсуждения со школьниками организационных вопросов переходили и на личные темы. Например, одна девочка вдруг спрашивает: «Игорь, а почему Вы такой большой выросли?» Мне, отвечаю, было 5 лет, когда началась война. Мы эвакуировались в деревню к тетке. Она прятала сахар на шкаф, а мне так хотелось сладкого! Я тянулся, тянулся и так вот и вырос. Она поверила, да и другие тоже. Но я засмеялся, мою шутку оценили.
А у Коли Горышина из Ленинграда все пошло гораздо серьезнее. Там дошло до настоящей любви. Когда мы демобилизовывались (и Коля тоже) в декабре 1958 г, Инна училась в 10 кл. Симпатичная, но не красавица, немного полноватая, черненькая, приветливая, от нее исходило домовитостью и уютом. Она нам всем нравилась. Мы ее прозвали Цыганкой. Девочка была приемной дочерью подполковника, у которого был родной младший сын. На приемную семью она никогда не жаловалась. По окончании школы она уехала к Коле в Ленинград. Первое время мы с ним переписывались, вроде все шло у них хорошо.
Другой ленинградец Серега Вихров небольшого роста, ладный, немного задиристый. Пережил блокаду. Рассказывал, что его чуть не съела соседка: заманила к себе, но кто-то из родных вовремя спохватился. Еще рассказал комедию. Приехал к ним после войны из деревни родственник. Долго ходил по магазинам и вдруг ему приспичило по большой нужде. Он заметался, увидел подворотню и уселся в самое темное место. Но тут появляется женщина. И он, сидя на корточках, обращается: «Гражданочка, а не скажете ли, почем у вас тут песок?» Мы хохочем.
Еще один ленинградец работал до армии на мясокомбинате. «Колбасу,- говорит, - не ем: я видел из чего и как ее делают».
Миша Козлов, тоже ленинградец. Спокойный добродушный парень моего призыва. Фамилия обязывает называть его Козлом. А козлы — это скот. Скот — следующее его прозвище. Но есть и Вальтер Скот. Теперь он Вальтер. А т. к. мы служим в ГДР и самый главный здесь Вальтер Ульбрихт, то Козлова стали называть просто Ульбрихт. На этом в течении года эволюция прозвища и закончилась.
Дежурю на КП. Дел вроде нет, скучно. В казарме дневалит Васильев. Кручу телефон, прошу соединить с нашим номером. Там поднимают трубку, какой-то шум, треск. «Вася, ты?» - «Да». «Ты чем там занимаешься, шум в трубке?» - «А?» - «А, а, - передразниваю его, - …. на! Чего замолчал?» И вдруг отчетливо; «Это капитан Ковшарь. Кто у телефона?» - «Востриков». - «За оскорбление командира объявляю 5 суток ареста. Завтра после дежурства доложите старшине». - «Слушаюсь».
В один из дней своего сидения на губе (гауптвахте) мету листву на обочине. Вдруг на дороге появляется генерал Игнатьев начальник штаба армии. А я арестованный, без ремня, рожа не брита, воротничок расстегнут. Как приветствовать генерала? В уставе вроде ничего такого нет. Дай под дурака сыграю. Разворачиваюсь к нему фасадом, метлу приставляю к правой ноге, а правую руку с черенком откидываю вправо на всю длину. С карабином это называется «взять на караул по-ефрейторски». Генерал приложил руку к козырьку и слегка улыбнулся, видимо, оценил юмор.
В то же сидение на губе крашу забор - дело к октябрьским праздникам. Вдруг появляется комендант гарнизона капитан Щербак, зверь. (Самую большую улицу в городке у нас называют Щербакштрассе). К чему-то придирается и добавляет еще семь суток. Крашу забор. А по вечерам в камере идет большое веселье, как водится, только в строжайшей тишине. Однажды даже играли в жмурки, и кто-то завис под потолком на трубе водяного отопления. А тут караульный загремел замком, отпирая дверь. Все замерли, а бедолага из-под потолка отпустил руки и грохнулся на пол. Слава богу все обошлось. А утром опять на забор. И так каждый день. Потом всю оставшуюся жизнь правая лопатка болела даже при небольших нагрузках.
Тогда же на губу угодил и Володя Мальцев. Он получил строгого ареста чуть ли не десять суток. За что, уже не помню. Он сидел в одиночке, через день горячая пища, через день хлеб и вода. На работы строгачей не выводят, читать, кроме уставов и «Краткого курса ВКП(б)» запрещено. Развлекался, как мог: дрессировал муху, играл с паучком, играл с волосками, выпавшими из швабры во время уборки камеры. Мы всячески ходатайствовали за него перед караулом (они из роты охраны). Повара тоже жалели строгачей и к хлебу и воде добавляли все остальное, если караульные брали.
Особенное мучение на гауптвахте — курение. Это запрещено всем. И тут часто караульные входили в положение арестованных. При малейшей возможности, когда нет начальства, выводной (есть такая должность в карауле) стоял на «атасе», а курцы судорожно затягивались махоркой в курилке. И такие возможности бывали слишком часто, и получалось, что на губе куришь больше, чем на свободе.
Второй гарнизонный зверь, но меньшего калибра - помощник коменданта сержант второго года службы Гайдулин, азербайджанец. Очень любит устраивать облавы в женском общежитии. Хотя и сам туда ныряет по временам. Как-то появляется в курилке повар с фингалом. Народ распереживался. Гипотезы, версии. Раскололи: выпрыгивал со второго этажа женского общежития и при приземлении лицом ударился о собственную коленку. Смеемся, сочувствуем, уважаем.
Экскурсия в Берлин, знаменитый мемориал. Впечатляет. Потом Рейхстаг с Бранденбургскими воротами. А рядом щит с надписью на немецком и русском языках: «Стой! Впереди английский сектор». Грузимся в автобус в обратную дорогу. На тротуаре немка в брюках — все пялимся на эту экзотику. Сизов успел заснять. Вторая экскурсия в Берлин, зоопарк. Весна, звери какие-то всклокоченные, заспанные. Обилие ларьков с сосисками, всякой едой, пивом, водкой. Мы ходим кто как, кто куда, без контроля. Ощущение свободы, даже пива не хочется выпить.
Двоюродный брат Женя в качестве борт-инженера летает в гражданском флоте на ИЛ-14 правительственного отряда. Иногда они летают по маршрутам Аэрофлота и перевозят обычных пассажиров. Как-то родители по телефону предупредили меня, что Женя на днях полетит в Берлин (Шенефельд). Командир экипажа Климашкин (тот самый, улица Климашкина недалеко от нас). Слежу в отделе перелетов за гражданскими рейсами. За разрешением встретиться с братом обратился к нашему капитану Ковшарю. Тот получил добро от начальника КП полковника Борисенко (герой Советского Союза). Наконец, вижу в плане полетов на завтра заветную фамилию Климашкин. Опять обращаюсь к нашему Ковшарю. Спасибо ему, все устроил. От нас летит ЯК-12 (маленький самолет транспортной авиации) в Шенефельд, уже ждет. В штабе дают машину подвезти к нашей взлетной полосе . Бегу к машине, мчимся по проселку. Подъезжаем, выскакиваю, подхожу к летчику, вытягиваюсь. «Это Вы пассажир?» - в голосе явное разочарование. Сажусь рядом с пилотом (кажется, больше мест нет), дает очки. Летим. Внизу, как в кино: все такое маленькое, но живое. Если бы не люди и машины, можно было бы подумать, что это макет. Сердце замирает от восторга полета и предвкушения встречи: никого не видел уже больше двух лет.
Через 15 минут полет заканчивается. Приземляемся. Пилот указывает на вышку диспетчерской, иду по полю. Странное ощущение ожидания, что меня остановят, потребуют документы , командировочное и т. п. Ничего. Поднимаюсь наверх в диспетчерскую. Все трое диспетчеров в Шенефельде офицеры, как говорил мне Шаронов. Мы с ними контактируем по телефону и называем по фамилиям и на ты. Сегодня там дежурит Плотников.
Плотников молодой, приветливый, доброжелательный, встретил меня с радостной улыбкой и сразу в окно показал на Женин самолет, который недавно приземлился и стоит на немецкой стороне напротив. Объяснил , что аэродром поделен на немецкую часть для гражданских самолетов, и военную —для нашей транспортной авиации. И мне предстоит перейти на немецкую часть? А меня пропустят? «Да, - говорит Плотников, - никто не охраняет, иди смело. Завтра возврощайся сюда к 10-00, идет машина в Цоссен.
Иду. Никто не останавливает, меня это удивляет, так не должно быть, но так есть. Получается, это было первое и последнее мое увольнение за все 3 года и 4 месяца службы в армии.
Экипаж еще не ушел. Женю я узнал издали. Обнялись. Познакомил меня с сослуживцами. Немецкая гостиница для летного состава: роскошный номер на двоих, душ, туалет. Такого в Союзе я никогда не видел впоследствии. Поговорили, Женя передал посылку от родителей — вкусности, которые мы с ребятами потом в будке употребили. А бутылку подсолнечного масла, которое я специально просил, чтобы жарить картошку в будке, таможня не пропустила, сказал Женя. С удовольствием воспользовался предложением Жени принять душ — еще одна роскошь.
Потом был ужин. Тарелки, вилки, ножи, стаканы, салфетки! У нас-то в столовой только алюминиевые миски, а ложку и кружку алюминиевые же приносишь в столовую свои. А еда! Сливочное масло, белый хлеб, не говоря уж о самой еде. В общем, этот день принес для меня одни потрясения. Но они не кончились и ночью. Подо мной перина, а не соломенный тюфяк, пуховая подушка, а не набитая сеном и, наконец, пуховое одеяло совершенно без веса. От всего этого я долго вертелся и не мог заснуть.
Новшество при получении денег: нужно докладывать "тов. капитан, рядовой .... для получения денежного довольствия прибыл". Мы изголяемся: денежного продовольствия, денежного удовольствия. денежной зарплаты. Капитан звереет.
1958 23 февраля. После обеда концерт в Доме офицеров для солдат. Мы с друзьями уже приняли на грудь. Рассаживаемся, нач штаба армии зачитывает приказ о присвоении очередного звания военнослужащим срочной службы. Названные солдаты выходят, жмут руку генералу. Слышу свою фамилию: присвоить звание ефрейтор. А у меня лицо краснее помидора. Кричу: «На дежурстве». Поддаты все, солдаты и офицеры.
В этом году осенью демобилизация. Мечтаю о досрочной по причине поступления в ВУЗ. Отец присылает вызов из ин-та Кинематографии, где он завкафедрой Марксизма-ленинизма. Обращаюсь к начальству. Получаю отказ: слишком много взысканий. За три года службы кожа задубела, душа покрылась коростой - пережил.
Первая очередь демобилизации — Север. Некоторые наши с чьей-то подачи решили ехать в Норильск: Мальцев, Васильев и др. Лет через десять встречаю Мальцева в аэропорту Шереметьево, возвращается из отпуска, жена его сменила, а я проводил жену в отпуск. Долго говорили, пока не объявили его рейс.
Рассказал, что плотно осел в Норильске, как и остальные ребята. Работает радиотехником, женат, имеет дочку, которая сейчас с женой на море. Раньше каждый вечер выпивал, втянулся. В гости ходили порознь, надо было с дочкой сидеть. Однажды жена ушла на день рождения к подруге, а он остался с ребенком. «И вот она возвращается такая веселая, радостная, пристает ко мне, а от нее разит перегаром и табачищем. И это так противно, так омерзительно! И тут меня стукнуло: ведь она каждый день нюхает от меня этот мерзкий дух! Ей каково! И я завязал. Выпиваю очень редко».
1958 декабрь. Демобилизован. Незадолго до демобилизации получаю записку от москвича Юры Рогачева, шофера. Ему светит срок, он под следствием. Просит отвезти его чемодан с вещами в Москву родителям, и дает номер телефона. Конечно, святое дело помочь земляку. Получаю солидный чемодан с официальной опись, а проверять поленился — очень уж много было всякого барахла.
А дело было так. Рогачев служил шофером на грузовой машине и по хозяйственным делам часто выезжал из гарнизона. По дороге приторговывал бензином. Его застукали немцы или наши, не помню. Так я обзавелся вторым чемоданом.
Грузимся в телятники, только немецкие: аккуратные, чистые, крашеные. Нары вполне приличные. Разболелся зуб. Факов пристает со своими непристойными предложениями. В другое время поржали бы, а тут я рычу на него.
Проезжаем мосты над железной дорогой, на бетонной боковине мелом: "Мин нет». Недавняя дата, фамилия сапера. Я лежу у стенки и представляю, как пули влетают в вагон и попадают в меня, а соседу ничего. Обидно. Едем быстро.
Ночью граница. Нас высаживают из вагонов при свете электрических фонариков, пересчитывают, заглядывают в вагоны. Команда «По вагонам». Вот и вся проверка. А нас в Цоссене трясли, заставляли уничтожать конверты от писем, еще что-то. А тут хоть слона провози. Если бы знать заранее ... но где было взять слона? Утром Ковель. Родина. Грязный вокзал, бабы в плюшевых жакетах с замотанными в платки головами, мужики в телогрейках, и всё — в серых тонах.
Разделяемся: кто на Москву, кто на Киев, кто еще на куда. Прощаемся. Нас едет несколько человек. Кругом гражданские, странно и непривычно. Похоже на сон. Сон пропадает — захотелось по большой нужде. Иду в сортир, закрыт, проводник объясняет, скоро станция. Возвращаюсь.
Поезд тормозит, говорю ребятам о цели прогулки и выскакиваю на перрон. Отхожее место куда-то запрятано, мечусь, нашел. О, радость! Слышу, подходит состав. Потом гудок, уговариваю себя, что это не наш. Но неведомая сила сбрасывает меня с толчка, вылетаю на перрон — поезда нет, а передо мной товарняк. И за ним не спеша с ленцой уплывает наш состав. Ныряю под товарный, на карачках переползаю и бегом. В голове дурацкое: зря я сачковал от физкультуры. Дотягиваюсь до поручня, впрыгиваю, а баба-проводник: «А билет у Вас есть?». Махаю рукой, дескать, там. Тут замечаю, что ремень болтается у меня на шее, надеваю, иду. «А мы думали, ты отстал», встречают наши.
Белорусский вокзал. Идем вдвоем с Храбровым. Ему, кажется, на Горький. Предлагаю заехать ко мне — через четыре дня у меня день рождения. Толя согласился. Входим во двор, вижу из подъезда выходит мама с Зоей, женой брата. «Идем с Зоей, - рассказывала она, - навстречу два солдата, один с двумя чемоданами. Вот и Игоречек скоро должен приехать, подумала я». Ставлю чемоданы на землю …
На следующий день Толя заскучал, распрощался и уехал.
А за чемоданом приехал отец Рогачева с младшим сыном. Вручил чемодан и Опись. Он стал проверять по описи, и тут у меня засосало под ложечкой — а вдруг что-то сперли или потеряли? А они трясут немецкое барахло, сверяют. Наконец, все закончилось, поблагодарили, попрощались. Последний армейский камень свалился с души.