Родословная. Часть 3. Когда пришёл мой принц

Христос один.

Антихристов много.

(эпиграф)



Он был высок и очень, очень красив. Но тон его голоса мне не понравился. Слишком

много самоуверенности было в этом тоне. Он поцеловал меня, но и его поцелуй

оказался мне неприятен. Он постоянно подшучивал надо мной. И это тоже меня

раздражало.

О, Боже мой! Он выглядел, как Прекрасный Принц. Но только я не была его Золушкой.

Он этого совершенно не ожидал. По правде сказать, я сама от себя такого не

ожидала. Ну неужели я не могла смотреть до бесконечности в его прекрасные голубые

глаза, и простить ему отсутствие хороших манер и неприятные, холодные поцелуи его

тонких губ? О, нет. Как выяснилось, простить ему его промахи мне было не под

силу. Одной из причин, по которой я не могла ему их простить, был его нож. Он

показал мне свой нож с гордостью, как-то раз, когда мы гуляли вдвоём по улицам

нашего городка. Уже вечерело, мы шли по заснеженной улице, жёлтые уличные фонари

оставляли яркие сполохи вокруг нас, снег светился и переливался всеми цветами

радуги. И вдруг, я увидела лезвие ножа в его руке. Этот нож был совершенно тем же

самым, что и нож моего отца: большой складной охотничий нож с единственным

лезвием и чёрной пластиковой ручкой, на которой были оттиски разных диких зверей:

медведей, лосей, кабанов. Мне чуть не стало дурно при виде этого ножа. Внезапно,

я не знала, что сказать. Неожиданно, слёзы навернулись мне на глаза. Я быстро

проглотила их, чтобы не показать Владлену своего страха.


Как мы притворялись.

Вообще-то, я не всегда боялась ножей. Когда я была маленькой, мне нравились

игрушки для мальчиков: перочинные ножики со множеством выдвижных лезвий,

игрушечные грузовики, пистолеты, стрелявшие пистонами. Мне казалось, что я была

маленьким мальчиком. Меня одевали в шорты и рубашки, мои волосы были подстрижены

под горшок. Так что, впринципе, ошибиться было несложно. Мои родители никогда не

говорили мне, что я - девочка. Очевидно, они предполагали, что я должна была

догадаться об этом сама. Но я не догадалась. Я чувствовала себя сильным

человеком. Я не была принцессой, о, нет! Люди вокруг меня часто говорили о Второй

Мировой Войне, так что, уже к пятилетнему возрасту, я почувствовала себя

солдатом, готовым к сражениям. Но, когда мне было лет семь или восемь, я стала

бояться ножей. Один случай, который произошёл на моих глазах, испугал меня.

В то время, я наконец догадалась, что я - девочка. Я отрастила себе косички и

полюбила играть в куклы. И вот однажды я стояла у прилавка игрушечного магазина,

разглядывая кукол, толстеньких и симпатичных, в ярких летних платьицах. Слева от

прилавка, на подоконнике, стоял маленький телевизор с антенной. Он был включен, и

на экране шёл революционный фильм. Один из революционеров был убит в тюрьме. Его

ударили ножом в живот, и он упал на пол. Прямо посреди игрушечного отдела. Меня

это перепугало до смерти. Я не могла забыть этой сцены, она повторялась в моём

воображении снова, и снова, и снова. Но я не сказала моим родителям, что стала

свидетельницей убийства. Вскоре после этого я поняла, что нож в руке у злого

человека - это смертельно опасно. Проблема состояла только в том, что мой

собственный отец был постоянно злым. И ножи в ящике нашего кухонного стола были

остро заточенными. И поэтому, я каждый раз бежала на кахню, когда мой отец

начинал кричать: мне надо было убедиться, что он вёл себя хорошо и не трогал

ножей в ящике стола, пока он был злым. Так что, я стала следить за ним. И следить

за ним было страшно. Необходимость слежки за ним занимала меня лет с восьми, и до

шестнадцати. Мне никогда не удавалось заранее предсказать его поведение. Я

никогда заранее не знала, в какую минуту с кухни раздастся его крик. Поначалу,

причина его криков была мне не понятна. Иногда он кричал о еде: мы покупали

слишком много продуктов, мы тратили слишком много туалетной бумаги. Но во многих

случаях, я просто не понимала, о чём он кричит. По его словам, мои бабушка Марина

и дедушка Коля были отвратительными созданиями: они были богаты. Они никогда не

делились с моим отцом своими богатствами: двухэтажным домом, машиной. Мой отец

считал, что и дом, и машина должны были стать его собственностью, поскольку он

женился на их единственной дочери. И, по правде сказать, мои дедушка с бабушкой

могли бы пригласить его к себе в гости, прокатить его на машине. Но он так громко

кричал, что они старались держаться подальше от него. Когда мы с мамой приезжали

в гости к дедушке с бабушкой, мы каждый раз притворялись, что у меня не было отца

и я была сиротой.


В поисках.

Сегодня воскресенье. Так что я точно знаю, что я буду делать сегодня: я поеду в

церковь. Дождь или солнце - неважно. Я всё равно поеду в церковь. Обычно, я

посещаю две церкви, каждое воскресное утро. Сначала, мы всей семьёй едем в

Баптистскую Церковь. После окончания службы, я еду в Православную церковь. Иногда

с детьми, но чаще - одна. Сегодня никто не хочет ехать со мной, так что я еду

сама по себе, без сопровождения. Этим воскресным утром, я хочу побывать в двух

Православных церквях. Дело в том, что я заметила ещё одну Православную церковь,

неподалёку от промтоварного: её золотой крест выглядывал из-за крыши магазина.

Так я и обнаружила эту церковь. Но сначала, я поеду в Русскую Православную

церковь. Она совсем недалеко от нас, может быть, минут десять. Церковь

расположена вблизи от железной дороги, так что перезвон церковных колоколов по

воскресеньям часто сопровождается перестуком колёс товарных поездов. Наша церковь

совсем небольшая, но очень красивая, с золотыми куполами и крестами,

устремлёнными ввысь.

Парковка почти пуста, когда я подъезжаю к церкви. Кроме меня, здесь только одна

пожилая пара: седовласый старик и старушка в платке. Они кивают мне, здороваются.

Я тоже здороваюсь, и прохожу за ними внутрь храма. Служба ещё только началась,

Отец Андрей уже поёт утренние молитвы: я слышу его голос за резными воротами

алтаря. Перекрестившись, я целую икону Божьей Матери и младенца Христа. Тихонько

шепчу молитву:

"Богородица Дева Мария, возрадуйся, Господь с Тобою, благословенна ты в женах и

благословен плод чрева Твоего, прииди и очисти души наши чистотою своею и

милостию..."

Я снова крещусь, целуя икону Христа, уже в образе взрослого человека. Я говорю

Ему:

"О, Спаситель мой, благодарю Тебя за то, что Ты спустился с небес на Землю и спас

души наши...Жизнию вечною Ты смерть попрал, и камни от гроба Своего

отодвинул... Прииди в душу мою и освободи её от всех грехов, ведомых и неведомых,

даруй мне прощение, спокойствие духа и ясности мыслей в этот день, созданный

Отцом Нашим Небесным..."

Я открываю свою сумку, нахожу там бумажку в двадцать долларов, и кладу её в

корзинку, что стоит у святых икон. Я беру четыре склянки Святой Воды, что отец

Андрей приготовил для меня. В маленькой церковной лавке, я нахожу три небольших

восковых свечи, и опускаю их в свою сумку, вслед за этим внимательно осматриваю

всю церковную лавочку: здесь есть икона Святого Георгия, поражающего своим копьём

змея, икона Богоматери, несколько Библий и молитвослов. Но того, что я ищу, здесь

нет. Я и не думала, что найду здесь то, что мне нужно. Но я всё равно решила

поискать: вдруг вещи, так необходимые мне, окажутся в моей церкви, среди святых

икон и Библий. Но нет. Я оглядываю церковную лавочку ещё раз, и снова не вижу

того, что я ищу. Мне придётся поискать где-нибудь ещё...

Тем временем, всё больше и больше людей входит в церковь. Они тихонько

здороваются друг с другом, я слышу русскую, украинскую и белорусскую речь, она

сливается вместе, и я уже не понимаю отдельных слов, только тихий шелест знакомых

славянских приветствий. Отец Андрей поёт на старославянском. Мы все понимаем этот

язык, он общий для всех нас. Отец Андрей кланяется, крестит нас (в руке у него

золочёный крест). Его парадная церковная роба расшита золотыми крестами. Хор

вторит его молитвам, я слышу нежные, протяжные голоса, они доносятся до меня

сверху, с балкона. Мне не видно, кто это поёт, только голоса доносятся до нас,

как будто голоса ангелов, летящие к нам с поднебесья...

Алтарь в нашей церкви - из резного дерева, узорная резьба кажется кружевной и

полупрозрачной, с фигурами крылатых ангелов, гроздьями винограда, строгой линией

золочёных икон святых. Святой Василий, мой прадед, третий слева. У него длинная

белая борода, грустные глаза, парадная красная роба. Мой прадед был убит во время

революции в России, но теперь, сто лет спустя, я вижу его снова, среди святых

нашего иконостаса. Я смотрю на него и мне кажется, что наши глаза встречаются. Я

ни разу не видела моего прадеда Василия, у нас не осталось ни единой его

фотографии, и я рада, что могу его видеть теперь, среди икон святых нашей церкви.

И я знаю, что он меня тоже видит.

У отца Андрея прекрасный, сильный голос. Он будет молиться за всех нас три часа,

а мы, прихожане, будем слушать его внимательно, каждый раз осеняя себя крестом,

когда отец Андрей запевает: "Господу помолимся..."

"Господи, помилуй!" - вторят ему нежные ангельские голоса, словно с поднебесья.

Неожиданно, я вижу нечто новое, незнакомое, на кремово-белом церковном своде,

внутри алтаря. Несколько карандашных набросков, выведенных точно и ровно, будто

бы на листе белой бумаги, на белом покатом своде нашей церкви. Я вижу образ

Христа, окружённый образами святых. Святые бородаты и серьёзны. Иисус, Сын моего

Бога, смотрит прямо на меня: он видит все мои мысли, я знаю.

-Бог всё видит... - так говорила мне бабушка Сима. Я смотрю на эти новые образа,

неотрывно. Я не видела ничего подобного, ни разу в своей жизни. Фрески появляются

передо мной на белых церковных сводах, там, где раньше не было ничего. Я

совершенно забыла, что отец Андрей говорил нам: он говорил, что художник-

иконописец приедет к нам из России. Но я не ожидала, что он будет рисовать фрески

для нашей церкви. И теперь, я смотрю на его работу в восторге, в удивлении,

потрясённая чудом, совершающимся на моих глазах.

"Я могу сделать сама все те вещи, которые мне нужны..." - вдруг понимаю я.

Неожиданное видение Христа там, где я не ожидала Его увидеть, сразу вдохновляет

меня. Да, я сделаю сама всё то, что я ищу, это совсем нетрудно. Но сейчас мне

надо идти. Я хочу зайти в новую церковь, которую я нашла совсем недавно, и в

которой ещё ни разу не была. Может быть, я найду то, что ищу, там. Я не уверена.

Кто знает? Всё может быть...


Что же я такое ищу? Я скажу тебе, когда найду эту вещь. Или, возможно, сделаю её

сама. Уж как Бог даст..."

Дочитав до этого места, я вдруг слышу лёгкое похрапывание: это дядь Лёша спит,

положив голову на стопку толстых тетрадей с нашей родословной. Чтобы не разбудить

его, я продолжаю читать про себя:

"...И вот я приближаюсь к цели моего сегодняшнего дня, ко второй Православной

церкви. Оказывается, это Египетская Православная церковь. Служба проходит на

английском, но её тут же переводят на арабский. Египетская церковь огромна, все

её своды уже покрыты яркими фресками. Особого порядка здесь нет: люди ходят между

рядами и даже разговаривают друг с другом во время службы. Это удивляет меня. Я

оглядываюсь вокруг, но не вижу ни единой церковной лавочки, где бы продавались

Библии, иконы, свечи и прочие сокровища, так необходимые мне...

Нет, ничего подобного я здесь не вижу. Я пробираюсь между рядами, иду к классным

комнатам Воскресной школы. Все верующие улыбаются мне, и я улыбаюсь им в ответ.

Мы все христиане, мы приветствуем друг друга, мы рады видеть своих христианских

братьев и сестёр. Все мы - братья и сёстры во Христе, именно так называли нас,

верующих, апостолы: последователи и друзья Иисуса, свидетели Его жизни и

чудесного Воскресения из мёртвых. Все мы, верующие во Христа, стараемся следовать

примеру Иисуса: быть дружелюбными по отношению к окружающим, помогать людям

вокруг нас.

-Если у тебя две рубашки, а у твоего соседа - ни одной, отдай ему одну..." - так

написано в Библии. Создатель нашего мира хочет, чтобы мы поступали именно так.

Если не веришь - почитай Библию. Для нас, людей верующих, это основная книга,

книга всей нашей жизни. Книга книг. Ежедневно, мы молимся Сыну Бога, Иисусу

Христу, который отдал свою жизнь во имя нашего спасения от грехов, и воскрес на

третий день после своей смерти, и вознёсся к Отцу Нашему Небесному, и теперь

каждый день отпускает нам грехи, за которые мы просим у Него прощения. Наши

добрые дела, наше дружелюбное отношение к окружающим - это ещё не всё, что

требует от нас Создатель Мира. Спасение наших душ - только в вере в Сына Его,

Иисуса. Только через Сына Бога мы приходим к Богу, Отцу Нашему Небесному. Для

нас, людей всей Земли, Сын Бога принял человеческий облик и во имя Спасения душ

наших от всего лукавого, нечистого, от всех грехов наших, он отдал свою жизнь. И

только в вере нашей Христовой - наше единение с Бессмертным, Всевечным Богом. Так

и бабушка моя говорила мне:

"Верь, и Господь увидит веру твою...Проси, и будет дано тебе...Стучи, и двери

откроются..."

Просите, и будет дано вам...Я всегда верила, что мне нужна хорошая семья. Я

всегда, всегда верила в это. С тех пор, как мой отец принялся кричать, я стала

верить, что люди заслуживают лучшего обращения: я и моя мать, включительно.



Ладно, пора домой...Я прохожу вдоль ряда припаркованных машин, позади церкви. Все

машины новёхонькие, дорогих марок. Кажется, все египетские христиане - люди

небедные. Я рада за них. В России, во времена моего коммунистического детства,

никто не верил в Бога, кроме старых, бедных бабушек. В нашем городе не было

церкви. Единственная действующая церковь была в одной из пригородных деревень.

Каждое воскресенье, она была полна старушек в чёрных платках, цветастых платьях,

ботах "прощай, молодость". Старые, сморщенные, неулыбчивые лица. Никому в России

не нужен был Иисус, Наш Спаситель. Никому, кроме этих старых бабок.

И, в отсутствие Спасителя, даже коммунизм в России загнулся. Потому что, когда

люди перестают верить в Бога, они забывают, кто они такие (дети Бога). Они

забывают, как здесь оказались (это была воля Создателя, который создал для нас

Землю и все её богатства). Без Бога, люди постепенно забывают, в чём смысл жизни

(в благодарении Господа - Создателя Мира, в почитании Его заповедей и Его сына -

Христа, Спасителя душ наших от всего нечистого, от всего лукавого, от всех

грехов.)


В моём коммунистическом детстве, все эти простые истины были забыты. Уничтожены.

Сожжены с церквями. Убиты со священниками. Так что теперь, люди России часто

задают друг другу этот вопрос: "Кто спасёт нас?"

Достоевский, в своё время, сказал нам, что красота спасёт мир. И это довольно

странный ответ: как если бы он сорвался с губ модной дивы, а не писателя-

классика. Кажется, даже Достоевский забыл, что Иисус Христос уже прошёл свой

земной путь, исцеляя калек, слепых, хромых, прокажённых, которые встретились Ему

в пути и попросили Его о помощи. Сам Сын Бога, приняв человеческий облик, не стал

нашим правителем или полководцем. Он не вёл жизнь, полную излишеств и роскоши.

Вместо этого Он отдал жизнь свою, погиб за души наши на кресте. За все грехи

наши, ведомые и неведомые, Сам Иисус, безгрешный и чистый, отдал свою жизнь. Так

что, красота не должна спасать мир, потому что Иисус его уже спас. Он и сейчас,

он и сегодня спасает всех нас: каждого христианина, каждого, кто верит в Него.


Из церкви, я еду домой. Это мой земной дом, данный мне Богом только временно

(каждый христианин знает, что наш истинный дом, дом душ наших - в Раю.) Но мой

земной дом здесь, в маленьком прибрежном городке, на побережье Атлантического

океана. Полосатые флаги развеваются на ветру. Вот они, мои полоски!


-Дай Бог ей счастья там, в Америке! Здесь уже натерпелась... - шепчет

проснувшийся дядя Лёша, крестясь. Я заканчиваю ещё одну страницу нашей

родословной. Завтра, я открою новую тетрадь.
    


"Тот, кто охотится за мной.

Его звали Владлен. У него были серо-голубые глаза, и он сидел напротив меня. Шёл

урок математики. Мне было пятнадцать, у меня на носу сидели очки, и в обществе

мальчиков я чувствовала себя неуютно. Я уже знала, что каждый из них вполне может

превратиться моего отца. да, каждый из них мог бы также обзываться на меня,

кричать, совсем как мой отец, критикуя мой кажды шаг. Такие были у меня

подозрения в отношении мальчиков. Я уже решила, что никогда не выйду замуж за

такого человека, как мой отец: лысого, коротконогого, матерящегося без перерыва.

Но этот мальчик был совсем не похож на моего отца. Он был высокий, стройный,

голубоглазый, с длинной кудрявой шевелюрой. Он флиртовал со своей соседкой по

парте. Я сняла очки, облизнула губы и посмотрела на него, слегка улыбнувшись.

(О, да! вот кому я буду строить глазки весь учебный год! - тут же решила я.)

Но тут, произошло что-то непредсказуемое. Голубоглазый красавчик вдруг перестал

флиртовать со своей соседкой и неожиданно, подсел ко мне. Ой. Что я наделала?

Обычно мне приходилось раз пятьдесят посмотреть на того, кто мне нравился, перед

тем как он, в свою очередь, замечал меня. Но в этот раз всё было по-другому. В

этот раз, всё было легко и просто. Мы шептались до конца урока, рисуя на листе

бумаги всякую ерунду. Этим же вечером, мой новый знакомый провожал меня домой.

В течение следующих двух недель, мы были неразлучны. Сидели вместе за одной

партой, после уроков шли вместе гулять по городу. Он рассказывал мне о своей

семье: у него была младшая сестра (моего возраста), он учился в техникуме. И мы

оба собирались поступать в один и тот же институт. Казалось бы, всё было так

хорошо, что лучше не бывает. Однако, нашему счастью не суждено было продлиться

дольше двух недель. Его самоуверенный тон начал меня раздражать (его мама

работала на телевидении, чем он очень гордился). Он был остёр на язык, и

частенько вышучивал меня. И это тоже не было мне приятно. Я вдруг поняла, что

Владлен - герой не моего романа. Он был чужой, малопонятный для меня человек. И,

уже через пару недель, он мне наскучил. Мне не хотелось больше встречаться с ним,

но я не знала, как ему об этом сказать. Вместо любви, он говорил о сексе: ему

было уже почти восемнадцать, и ему нужна была женщина. Мне только-только

исполнилось шестнадцать, и я не готова была становиться его женщиной.

-Я никогда не смогу быть с человеком, который постоянно насмехается надо мной...

- внезапно, догадалась я.

Но он уже рассказывал мне обо всех тех сексуальных позах, которые он хотел

попробовать со мной (их было много). Он носил меня на руках. Он целовал меня, но

даже его поцелуи не были мне приятны.

Как-то раз, мы шли по улицам нашего городка, спустились к пойме маленькой

замерзшей речки на окраине. (Был ноябрь, и уже выпал снег.)

-Ты выглядишь, как моя будущая жена! - пошутил Владлен.

Я ничего ему не ответила. Странный образ вдруг появился в моём вображении:

Владлен и высокая, черноглазая и темноволосая девушка. Этот образ был реален, и с

ним надо было считаться, - догадалась я.

-Твоя жена будет красивее меня... - сказала я ему.

Он мне тогда не поверил. Но потом, года два или три спустя, я видела его с этой

девушкой. Оказалось, это и была его первая жена. Мать его сына. Единственного

ребёнка, о существовании которого он знает.

Внезапно, страшная мысль пришла мне в голову:

-Этот человек сломает тебе жизнь...

Вот такая мысль возникла, откуда ни возьмись, в моей голове. Я не знала, когда

это произойдёт. И не знала, как именно это случится. Но я решила не сдаваться на

волю провидения.

-Я не позволю ему сломать себе жизнь! - решила я. (В тот момент я ещё не

догадывалась, что это моё решение запустит в ход цепочку неумолимых событий, в

результате которых Владлену захочется именно этого: сломать мне жизнь.) Но в тот

момент я думала, что у меня есть шанс избежать тёмного предзнаменования. В тот

момент, я видела только один путь, который может оказаться для меня опасным:

конечно, я могла забеременеть от Владлена. Будучи человеком не слишком серьёзным,

он вряд ли бы остался со мной после этого...Мне пришлось бы воспитывать ребёнка в

компании моего крикливого отца (поистине страшная мысль), или же вечно пьяного

дедули (не так страшно, но всё же не идеальный вариант...)

-Нет! Я от него не забеременею! - решила я, - Потому что, я с ним в постель не

лягу...Я буду принадлежать только своему мужу...Человеку, которого я буду любить

по-настоящему... - так решила я.

-Если ты забеременеешь, Владлен оставит тебя... - пришла ко мне в голову ещё одна

неприятная мысль, - ты растолстеешь, и будешь уже не нужна этому красавчику...

Конечно, я знала, что растолстею. Как и моя матушка, которая после моего

появления на свет уже не смогла вернуться к своей стройной фигуре и осиной талии.

-Да ведь у него будет ещё очень много женщин...Ты можешь стать первой, но ты

никогда не будешь последней... - сказал в моей голове чей-то ясный, отчётливый

голос. Чей голос это был? Он прозвучал в моей голове, как мамин голос. Он был так

же ясен, отчётлив и критичен.

На следующий день, я бросила Владлена. Это случилось на уроке физики. Он принялся

трогать моё колено, под партой. И тут мною внезапно овладел приступ холодной

ярости: мне не хотелось пробовать с ним разные сексуальные позиции. Мне не

хотелось становиться его женой. Так что я взяла свою тетрадку и ручку, и отсела

от него. Кажется, этот мой внезапный уход шокировал Владлена: мы с ним не

разговаривали ещё месяца три.

Мне было лучше без него. На следующий день после нашего расставания, я поехала

кататься на лыжах с компанией моей сестры. Практикуя тот самый шутливый тон,

усвоенный мною за время общения с Владленом, я без труда завела роман с другом

мужа моей сестры. Он не сказал мне ничего про сексуальные позиции. Он просто

сказал мне, что любит меня. Я ему тоже сказала, что люблю его. Мы принялись

целоваться, и его поцелуи были просто волшебными. Теперь, много лет спустя, я

могу уже сказать точно - это были самые сладкие поцелуи всей моей жизни.


Где найти свою веру.

Где-то в середине девяностых, мною вдруг овладела тоска. Но сначала, конечно,

была ярость. Она пришла ко мне без спросу, нагло ворвавшись в мою жизнь. Эта

ярость просто овладела мной, и я ничего не могла с ней сделать. Это было, когда

Лёля, младшая сестра Владлена, принялась доставать меня по телефону. Она звонила

мне каждый день, и даже иногда ночью. Чувство неприязни к ней было таким сильным,

что я и не знала раньше, что могу испытывать такое сильное чувство. Даже к моему

отцу у меня не было такой неприязни. К нему, я чувствовала лёгкое отвращение, и

ничего больше. Ну, вот как если вы открываете дверь общественного туалета, и

видите грязный толчок и клочья бумаги повсюду. Приблизительно такое чувство

вызывал у меня мой отец. Иногда мне так же казалось, что я ненавижу своих

учителей (особенно тех, что были беспросветно тупы и ругались на нас чуть ли не

матом.) Я думала, что ненавижу мальчишек нашего класса (особенно тех, что

обзывались на меня.) Но я обычно крыла их трёхэтажным, усвоенным у папы, и они, в

испуге, быстренько сматывались.

Но, по отношению к Владлену и его сестре, мною овладело новое, доселе незнакомое

мне, чувство. Холодная, душераздирающая ярость угнездилась в моей душе. Это

чувство было таким острым и болезненным, что я старалась избегать его, переключая

свою энергию в другие направления: я начала посещать курс менеджмента и

маркетинга, помогала моей матушке с её бизнесом, ходила в гости к дедушке.

Дедушка Коля в ту пору ослеп, и ему нужна была помощь по дому каждый день.

На курсах менеджмента, я встретила очередного поклонника. Его звали Костик. Пять

лет спустя, он стал (хотя и довольно кратковременно) моим первым мужем.

А в те времена, Костик помогал мне одолеть мою тоску, и мы с ним часами стояли у

входной двери моей квартиры, не в силах расстаться. Он говорил мне, что влюбился

в меня с первого взгляда. Он говорил, что хочет жениться на мне. Но мне совсем не

хотелось выходить за него замуж. Как-то странно говорить о браке после двух

недель знакомства. Когда ты ещё и номера телефона его не помнишь, и фамилии его

не знаешь. У него оказалась смешная фамилия - Сковорода. Я знала, что такую

фамилию я никогда не возьму. Но тем не менее, я купила в аптеке противозачаточные

таблетки, и наш роман стал страстным и тайным, сразу же после этого. Мы

занимались сексом, но всегда тайком: на моём письменном столе, когда матушки не

было дома, в тёмном коридоре между лекциями, на лесной просеке, в тени старого

раскидистого дуба. Моя жизнь, как казалось, была почти идеальной: мои родители

наконец-то расстались, мы с мамой уехали жить в новую однокомнатную квартиру, и

отец нас больше не доставал. Я изучала менеджмент и маркетинг, вдобавок к своим

инженерным дисциплинам. Мы продали дедушкин дом, и купили ему квартиру по

соседству с нами. Мамин бизнес начинал постепенно приносить прибыль, и мы уже

могли покупать продукты, вместо того, чтобы выращивать себе всё своё пропитание.

В общем и целом, моя жизнь наконец-то изменилась к лучшему. Наверное, это должно

было бы меня обрадовать. Но почему-то, никакой особенной радости не было.

Тяжёлое, мутное чувство тоски охватывало меня, время от времени. Оно всегда

приходило внезапно. Иногда, мне не удавалось стряхнуть с себя эту тяжесть, хотя я

и пыталась бороться с ней, каждый раз. Теперь я уже знаю, откуда брались эти

тяжкие чувства. Они были от Лёли, сестры Владлена. Она тогда ещё только

становилась на тёмный путь, она ещё только училась быть вампиром человеческих

душ. (Ей приходилось платить немалые деньги одной чёрной ведьме, что обучала её.)

Но я в те времена ещё ничего этого не знала. Стэффани рассказала мне всю эту

историю гораздо, гораздо позже. (Я расскажу тебе, как познакомилась со Стэффани,

как-нибудь потом...Но сейчас не об этом.)

Тёмное, тяжёлое чувство вдруг овладевало мной, причём в самые неожиданные

моменты. Это было чувство полного поражения, ощущение моей полной никчёмности и

тому подобная мерзость. Это чувство было полной неожиданностью для меня,

поскольку я с самого раннего возраста ощущала себя сильным воином. Я всегда

видела, что люди вокруг меня нуждаются в моей помощи, и всегда знала, что Господь

ведёт меня по жизни, и помогает мне во всём. Но, тем не менее, теперь мне

приходилось сражаться с чувствами полного поражения и собственной никчёмности. И

это при всём при том, что моего отца уже больше не было в моей жизни, и я всегда

думала, что буду несказанно, необычайно счастлива, как только мы избавимся от

него. И вот наконец мы от него избавились.

Матушка моя тут же начала работать в качестве агента по недвижимости, помогая и

другим женщинам выменять отдельное жильё, уйти от своих пьющих мужей, начать

самостоятельную, новую жизнь. Я в те годы была секретаршей нашего агентства и

помогала матушке, с удивлением наблюдая, как из забитой и безответной женщины она

на моих глазах превращалась в сильную личность, способную помочь и другим

несчастным людям в их бедах.

Казалось бы, всё было хорошо...Но мои собственные чувства не давали мне покоя. Я

попыталась стряхнуть с себя эту тяжесть, и устроилась работать на лето в только

что открывшуюся школу бизнеса. Мне нравилось в школе бизнеса: там, я

разговаривала  с клиентами о менеджменте, маркетинге и прочих интересных вещах.

Это отвлекало меня от всех личных проблем, от той тяжести, которая вдруг возникла

в моей жизни...

Я не говорила своей матушке о тяжёлых, гнетущих меня чувствах. В любом случае,

она была занята своей новой карьерой в недвижимости и мне казалось, что ей было

совсем не до меня. Жизнь в России в середине 90-х была как золотая лихорадка в

Калифорнии. Было так много новых возможностей, и коммунисты больше не сидели у

нас на шее, запрещая всё и вся. Так что, многие люди начали зарабатывать большие

деньги очень быстро. И прежде всего, все хотели приобрести себе квартиру

побольше. Моя матушка принялась расселять коммуналки: это были большие квартиры в

кирпичных домах, построенные после войны пленными немцами. Наше агентство (мама,

я и две её подруги) помогали клиентам подготовить документы, ходили по

инстанциям, показывали людям квартиры и комнаты, наиболее подходящие для их

ситуации. Нашим офисом была наша квартира, так что я постоянно отвечала на

телефонные звонки, разговаривала с новыми клиентами об их нуждах и семейной

ситуации. Мне нравилось разговаривать с людьми. Я вообще человек довольно

разговорчивый.

И единственной проблемой нашего бизнеса было то, что многие клиенты с деньгами

были из криминальной среды. Некоторые из них были опасными людьми, скажем прямо.

Каждый раз, когда матушка задерживалась на показах, я начинала бояться за неё. Я

молилась за неё и за её безопасное возвращение домой. Иногда, мне приходилось

молиться до поздней ночи. Во время молитв, я просила у Бога помощи. Я говорила

Ему:

-Господи, Отец Наш Небесный, помоги нам, Христа ради...

Именно тогда я поняла, что я - человек верующий. (Было бы странно - просить

помощи свыше, не веря при этом, что Господь поможет тебе.) Когда ты молишься,

нужно всегда верить, что Бог обязательно придёт тебе на помощь. Открой Богу свою

душу, скажи Ему, что ты чувствуешь, за что молишься, о чём просишь. Попроси у

Него помощи и скажи:

-Христа ради...

И тогда Он придёт к тебе на помощь, тебе не придётся долго ждать. Очень часто,

Господня Помощь приходит к нам в виде понимания. Неожиданно, ты найдёшь пути

решения собственных проблем. Это и есть Божья Помощь. Каждое утро, молись о

ясности своего ума, спокойствии духа и о том, чтоб Господь даровал тебе хороших

мыслей на день грядущий.

Теперь, двадцать пять лет спустя, я почти уже никогда не вспоминаю опасных

клиентов нашего бизнеса. Хотя это именно они привели меня к моей вере. И даже

Лёля, со своим пристрастием к чёрной магии, помогла мне найти мой новый дом, мою

новую страну, далеко-далеко от России, на другом конце земного шара. И это был её

брат, красавчик-Владлен, который помог мне понять, что даже раскрасивая внешность

не поможет человеку, если в нём нет веры Господней.


Мой защитник.

Я знаю имя своего защитника, данного мне свыше. Его зовут Трэнт и он - мой

супруг. Когда я мечтала о своём будущем муже, я всегда просила Господа о сильном

христианском лидере. Мне хотелось, чтобы мой супруг разделял бы мою веру, чтобы

мы вместе могли бы ходить в церковь. Кроме того, мне всегда нравились люди,

которые, по роду своей деятельности, помогают окружающим. Я знала, что мне

хотелось бы быть с таким человеком: верующим, добрым, всегда готовым прийти на

помощь людям вокруг. Такие мечты приходили мне в голову...
 
Однако, в реальной жизни, моим женихом считался Борис. У Бориса были лучистые,

яркие голубые глаза, шапка густых каштановых волос, тёмные брови вразлёт...

Глядя на него, я невольно говорила себе: "Он так похож на моего будущего мужа..."

Я говорила так себе, не осознавая даже, что все наши желания и мечты видны

Господу.

"Господь всё видит..." - так говаривала моя баба Сима.

Но я, будучи человеком забывчивым, не оценила по достоинству этого прозрчного

намёка. Я не сразу осознала, что Господу действительно видны наши мечты, видны

все наши желания. И, поскольку Господь всемогущ, Он вполне может привести каждого

из нас к человеку, с которым мы мечтаем встретиться. Главное - не переставать

мечтать.

Когда я встретила Трэнта, мне вдруг показалось, что я знаю его давным-давно...Так

оно и было, по сути дела - ещё до знакомства с ним, я уже видела его в своих

мечтах. Я и представить себе не могла, что все мои желания могут, как по

мановению волшебной палочки, сойтись вместе в одном человеке. Но Господь привёл

меня к тому, о ком я мечтала. И теперь, Трэнт уже больше пятнадцати лет является

моим супругом.

Когда он приходит с работы, я прошу его:

-Помоги мне?

-Только недолго, я спать хочу...- отвечает он.

Мы начинаем рыться в интернете в поисках того, что мне нужно. Что же такое я

пытаюсь найти? По правде сказать, я сама точно не знаю. Но я сразу догадаюсь,

когда я увижу то, что мне нужно. Сегодня, кажется, мне нужна большая церковная

свеча с ликом Архангела Михаила и амулет против тёмных сил, видимых и невидимых.

Я кладу всё это в мою виртуальную корзинку, и позволяю моему супругу расплатиться

за мои находки. Сама в это время иду принимать душ.

Он заходит в ванную, когда я уже в душевой кабинке, совершенно голая и намыленная

мылом с ног до головы. Мой муж и защитник не обращает на меня, голую и мыльную,

ни малейшего внимания. Он переодевается в пижаму и уходит спать. Но меня это не

особенно печалит. Трэнт - мой защитник, данный мне Богом. И я каждый день

благодарю Бога, что Он даровал мне и моей семье такого сильного христианского

защитника.

Я всегда знала, что хочу создать христианскую семью, возродить то, что было

разбито и искалечено русской революцией. И поэтому, я искала верующего человека.

Но я даже и представить себе не могла, что будет время, когда этот верующий

человек спасёт меня, и мою душу. Я знала, конечно, что Трэнт увлекается

старинными книгами и монетами. Я знала, что у Трэнта есть несколько старинных

Библий. Я только не догадывалась поначалу, что эти Библии спасут мою душу, когда

Владлен опять появится в моей жизни, снова угрожая мне.

-Как Ты всемогущ и милостив, Мой Бог!  - шепчу я своему Создателю и Спасителю

души моей. Это не было случайностью, что Мой Бог принёс меня сюда, в Новый Свет,

дал мне шанс создать христианскую семью. После того, как я отвергла Владлена,

после того, что я сказала его сестре, я определённо должна была провести всю свою

остальную жизнь с моим христианским защитником. И он ждал меня, много лет. Когда

Трэнт был подростком, он принял обет целомудрия до брака. Он пообещал Создателю,

что в его жизни будет только одна женщина, и она будет его женой. Обычно люди,

принимающие такой обет, женятся рано. Но с Трэнтом этого не произошло. Мы

поженились, когда ему уже было тридцать девять. Он ждал меня, только меня, и ему

пришлось ждать довольно долго. Потому что, когда он принял обет целомудрия, я

была первоклассницей. Я не собиралась замуж, не знала английского, и жила в одной

комнате с бабой Симой. Я слушала её православные молитвы каждый вечер, и берегла

маленький серебряный крестик, что она принесла мне из церкви.


Мой ритуал.

Христианский ритуал, которому я следую каждый вечер, очень прост. Но, во время

этого ритуала, я использую достаточно редкие вещи. Нет, не вещи даже. Это мои

сокровища. Среди них: Библия семнадцатого века, церковные свечи, что я приношу из

церкви, жемчужное ожерелье, что подарил мне Трэнт, когда мы поженились. Большие,

природные кристаллы полудрагоценных камней. Некоторые из них были подарены мне

Трэнтом, другие - от знакомой мне целительницы.

Я открываю свою старинную Библию. Ставлю свечи позади моей Священной Книги: их

три, но иногда я беру четыре. Я опускаю все свои драгоценные камни в кружку,

полную Святой Воды. (Я приношу Святую Воду из церкви, каждое воскресенье).

Разложив все свои сокровища по местам, я зажигаю свечи и начинаю молитвы. Я не

просто говорю слова молитв, я пою их. Каждый вечер, мои молитвы одни и те же. Их

слова - прекрасны. Я пою молитвы на старославянском. Это и есть мой православный

ритуал, который я создала сама. Когда просишь у Бога защиты против сил тьмы, тебе

просто необходимо найти свой путь к Отцу Нашему Небесному. Тебе предстоит найти

свой собственный путь к Создателю, чтобы Он защитил тебя от всего лукавого и от

всего нечистого. И я хочу, чтоб ты знал: в минуты опасности, найди свою Святую

Библию, открой её, найди в ней Имя нашего Создателя, и прикоснись к нему губами.

Это принесёт тебе защиту, и ты почувствуешь её, незамедлительно."


-И правда что!  - спохватывается дядя Лёша, лезет на печку, и вскоре окликает

меня:

-Подержи-ка...

Я принимаю в свои объятия старинный фолиант, стряхиваю пыль с потёртой обложки и

читаю на первой же странице:

"Сотворение мира".

Читать эту Библию трудно: то и дело, мне попадается буква "ять".
 
-Она дореволюционная? - спрашиваю я у дяди.

-Канешна, а как же! - подтверждает он, - От мамки моей осталась...а ей - от её

отца...

Вслед за этим пояснением, я кладу нашу семейную Библию на стол, и прикасаюсь к её

страницам своими губами. Дядя Лёша делает то же самое, вслед за мной.

-Деда Вася, за церковь свою убиенный, и Слово Божье с детками своими нам

оставивший...упроси Христа Бога нашего простить нам все грехи наши, и спасти души

наши от лукаваго... - говорит дядь Лёша, и тут я чувствую, будто ангельские

крылья спускаются с небес, обнимают меня за плечи. Поток ангельских энергий так

силён, что я почти что вижу его, он светится и переливается фиолетовыми сполохами

в полутьме нашего дома. Я смотрю на дядю Лёшу.

Он крестится и плачет:

-Благодать Господня снизошла, ты чувствуешь, Верочка? Благодать Господня! 

-Да, я чувствую... - отвечаю я ему, и тоже начинаю плакать. 


"Под защитой.

Я никогда не покупаю свои украшения. Я ношу только то, что было подарено мне

теми, кто мне дорог. Так я могу хранить их любовь всегда со мной. В чашке Святой

Воды - все мои украшения: жемчужное ожерелье, подаренное мне Трэнтом. На нём -

серебрянный крест. (Я его принесла из церкви, он освящён отцом Андреем).

Металлический браслет с выгравированными цветами - подарок моей матушки. Пара

колец, которые я ношу каждый день: одно - серебряное, другое - золотое. Внутри

золотого - гравировка с библейским изречением (это моё свадебное кольцо).

Серебряное кольцо - с сердоликом, в форме сердечка, конечно же...

А вот обручального кольца у меня больше нет. Я не хочу рассказывать тебе о том,

что с ним случилось. Эти воспоминания довольно печального свойства. Давай забудем

их. Тем более, что мне пора гулять с собакой. Мой большой чёрный Волк открывает

дверь в ванную своим носом, смотрит на меня вопросительно. Пора гулять!

На улице жара, так что мы просто пробежимся до углового дома, и обратно.

Все дома на нашей улице построены совсем недавно, в прошлом году. Полукруглые

арки из белого камня обрамляют каждое крыльцо. Каждый домик - как из сказки. Вот

дом поросёнка Нуф-Нуфа. У него, наверняка, есть страховка против волков. Мой

большой чёрный Волк немедленно отмечается на клумбе, полной синих незабудок. Волк

не может сдержаться, когда он видит красивые цветочки. Ему надо обязательно их

полить...

Следующий сказочный домик принадлежит Красной Шапочке. Дикие звери охраняют его

порог. Волк пугается, поджимает хвост, тянет меня прочь от дома Красной Шапочки.

Что же ты, Волк? Испугался, что ли? Это же подставки для цветов, в виде маленьких

слоников. Миниатюрные чайные розы сидят в горшках, на спине у каждого слона.

Бояться нечего. Тёмно-бордовый мерседес подъезжает к дому Красной Шапочки. (Это,

наверное, Красная Шапочка приехала в гости к бабушке?)

Мой чёрный Волк устремляется к машине: не поделится ли Красная Шапочка пирожками?

Но это не Красная Шапочка. Из мерседеса выходит сама бабушка. У неё седые,

коротко подстриженные волосы, голубые глаза.

-Привет, Волк! - говорит она моему псу, чешет его за ухом. (Волк на вершине

блаженства).

-Привет, Камилл! - я говорю соседке.

-Спасибо Тебе, Господи, что у меня такая соседка!  - я шепчу моему Создателю

после того, как Камилл исчезает в своём сказочном домике, - Спасибо Тебе, Мой

Бог, что привёл меня на самый край Земли!

Именно здесь, на самом краю Северной Америки, меня ждали мои сёстры и братья по

вере. Чтобы добраться до них, я выучила новый язык, я оставила всю мою старую

жизнь: мою семью, моих школьных друзей, мой бизнес, мою хрущобу, мой огород...Я

сказала "да" моему новому христианскому другу, когда он приехал в мой маленький

город и спросил у меня: "Ты поедешь со мной?" И я оставила всю мою старую жизнь,

безо всяких сомнений. Кто передал мне свою любовь к путешествиям, к освоению

новых мест? Это был мой дедушка Коля, конечно же...

Это он возил всю нашу семью по стране лет двадцать, так часто меняя место

жительства, что у НКВД не было никакого шанса поймать моего дедушку. Получив

первую же повестку из НКВД, мой дедушка сделался абсолютно неуловимым..."

Я переворачиваю ещё одну страницу родословной, и с удивлением узнаю, что...

"До революции, семья моей бабушки Марины подолгу жила в Швейцарии."

-Ишь ты! В Швейцарии! - восхищается дядь Лёша. Повосхищавшись чуток, мы

принимаемся читать далее:

"Им нравилось там: у прабабушки моей, Софьи Васильевны, была астма, и ей легче

дышалось, когда она проводила время в горном климате. Перед самой революцией, мой

прадедушка Пётр Михайлович приобрёл там имение.

Может быть, он со временем хотел перевезти туда и всю семью, своих младших

дочерей - близняшек Соню и Веру, и самых маленьких: Галю и Марину(мою бабушку).

Но, после революции, имение это было брошено на произвол судьбы.

Наш первый диктатор, Ленин, считал, что русским за границей делать нечего,

и мечтал построить коммунизм "в одной, отдельно взятой стране". Ленин своими

собственными руками заколотил окно, прорубленное Петром в Европу. Европейцы

поговаривали, что им, со своей стороны, был виден железный занавес на том самом

месте, где раньше было окно. Загородившись железным занавесом и уединившись от

всего цивилизованного мира, молодая Советская республика принялась строить

коммунизм, и занималась этим многотрудным занятием вплоть до самой своей кончины,

в 1991-м году. Христова вера была тайной, запретной и гонимой в Советской России.

Но, как известно, запретный плод - сладок. И поэтому Православная вера оказалась

такой желанной и долгожданной для русичей, как только состарившаяся Советская

республика приказала долго жить. Нет, Бог не отдал свою Православную Державу на

откуп коммунистам. И поэтому, в самом конце двадцатого века, российский коммунизм

полетел в тартарары.

(Историческая справка: согласно антикварной карте мира, "Русская Тартария"

находилась вблизи Китая).

...А если точнее.

По пути из продуктового я замечаю, что мой чек пробит на двадцать пять долларов и

двадцать пять центов. Сегодня же утром, в обувном магазине, мой чек был на

семьдесят четыре доллара и семьдесят четыре цента. Я родилась поздней осенью

семьдесят четвёртого года, и мне было двадцать пять, когда я приехала в Америку.

Какое странное совпадение цифр, и всё это - в один и тот же день...

Как будто, Мой Создатель говорит со мною на языке этих неслучайных цифр. Я

раздумываю, что все эти совпадения могли бы означать? Догадка осеняет меня почти

тут же: Мой Бог просит от меня точности.

-Не пропусти ничего, расскажи всё, как есть... - мне кажется, говорит Он мне, на

языке этих неслучайных цифр...

Да, Мой Создатель. Я расскажу всё, как было. А дело было так: в 1839-м году мой

предок по имени Никита Печаткин приобрёл бумажную мануфактуру. Он сам был

книготорговцем, и потому у него и фамилия была - Печаткин. Он был родом из Нарвы.

Фабрика, которую он приобрёл, называлась "Красносельская", и была недалеко от

Петербурга. Поначалу, Никита с семьёй и многочисленными детьми жили при фабрике.

Но потом, после большого пожара на фабрике (погибли все младшие дети в семье),

они перебрались в Питер. Фабрика была отстроена заново, и к тому времени когда

мой прадед пришёл работать на фабрику, уже три поколения Печаткиных занимались

выпуском бумаги и писчебумажных принадлежностей. Мой прадед, Пётр Михайлович

Горбунов, познакомился с одним из Печаткиных-младших во время обучения в

Технологическом Институте. По этой рекомендации он и пришёл на фабрику. Он был

симпатичным, стройным, голубоглазым молодым человеком. Его мама была ростовской

казачкой, так что во многих из нас до сих пор присутствует крутой казацкий нрав,

зычный голос и хороший цвет лица, который в нашем родном Ростове-на-Дону

несомненно назвали бы: "кровь с молоком".

Итак, мой прадед-ростовчанин пришёл работать на фабрику, он был инженером-

химиком, и на фабрике получил работу мастера цеха. Там же, на фабрике, он

познакомился с моей прабабушкой - Софьей Васильевной Грабовской. Её отец был

отставным гвардии поручиком, героем Севастопольской битвы. Её мать была одной из

дочерей Константина Печаткина, директора фабрики.

Мой прадед, Пётр Михайлович, был очень активным человеком: он организовал школу

для детей рабочих при фабрике (где учились и его сыновья), на втором этаже

фабричной школы он сделал пристройку для церкви. После смерти Константина

Печаткина, Пётр Михайлович был выбран директором фабрики. Во время революции, 

прадедушка мой не стал выступать против коммунистов. Об этом и речи не было: его

старший сын, Николай, был одним из коммунистов, захвативших власть в стране.

Старший брат моей бабушки, Николай Петрович Горбунов, был личным секретарём

Ленина и управляющим делами Совнаркома в первые послереволюционные годы. В

марксистский кружок он попал в 1917-м году, познакомившись в университетских

кругах с Луначарским. Семья наша уже к тому времени переехала в Москву: У Петра

Михайловича и Софьи Васильевны было 11 детей, и жили они в девятикомнатной

квартире на Большой Дмитровке, неподалёку от Кремля. Ленин и Крупская были вхожи

в наш дом. Общение с бумажным мануфактурщиком было важным для Ленина: оно

наверняка привело к подаркам в виде бумаги для листовок и пролетарских

газет...короче говоря, Ильич был большим пронырой и втёрся в круг нашей семьи. По

семейным приданиям, наша прабабушка, Софья Васильевна, как-то раз спрашивала у

Крупской:

-А что же вы детей не заведёте?

-Да ведь некогда... - отвечала Надежда Константиновна, - То всё ссылки, то

революция - времени просто нет...

Так отвечала Надежда Константиновна на вопрос Софьи Васильевны, матери

одиннадцати детей. Моя бабушка Марина как раз и была одиннадцатым ребёнком в этой

семье. Она родилась, когда прабабушке было уже сорок пять лет. Согласно одной

семейной легенде, прабабушка с прадедушкой отмечали двадцать пятую годовщину

своей свадьбы, и Пётр Михайлович пригласил Софью Васильевну танцевать кадриль.

Она отклонила его предложение, признавшись, что снова ждёт ребёнка. И моя бабушка

стала одиннадцатым, последним ребёнком в их семье, появившись на свет 18 июня

1913 года.
         
Моя бабушка не была особенно разговорчивой, скорей наоборот: она была молчуньей,

но любила слушать, что рассказывали о себе другие люди. (Впоследствии, она с

удовольствием пересказывала эти истории: бабушка была большой сплетницей.) В

нашей большой семье, все люди были тихими и малоразговорчивыми. Бабушка

вспоминала, что когда вся семья собиралась за столом, то бывало так тихо, что

слышен был писк комара в комнате. Не исключено, что болтливый Ильич являлся

светским развлечением для серьёзных инженеров-химиков, производителей бумаги,

занятых в то время автоматизацией фабричного оборудования и другими техническими

вопросами...

Иногда я смотрю на портрет Петра Михайловича, и думаю: что, если бы ты, Пётр

Михайлович, сдал бы этого антихриста Ленина в Тайную Полицию? Тогда, наверное,

мой другой прадед, Василий, остался бы жив, и не погиб бы от рук коммунистов...

Но Пётр Михайлович каждый раз смотрит на меня со своего портрета так мягко, так

незлобиво, что я буквально слышу его ответ:

"Я друзей и гостей моего дома в Тайную Полицию не сдаю..." 


Известно, что мой прадедушка, Пётр Михайлович, скептически относился к идеям

Ленина, в то время как его старший сын, Николай, был этими идеями очень увлечён.

Они об этом часто спорили. Сам Пётр Михайлович, помимо открытия школы и церкви,

строил коттеджи для рабочих и служащих фабрики, а так же "казармы" для неженатых.

Он был попечителем нескольких учебных заведений и предприятий Питера. Я видела

всю их семью только однажды, на старой дореволюционной фотографии. Все дети были

очень красивыми, статными, и смотрели со старой фотографии с лёгкими, едва

заметными улыбками. Их имена были: Елена ("тётя Лена"), Николай ("дядя Коля"),

Александр ("дядя Саша"), Григорий ("дядя Гриша"), Андрей, Соня и Вера (близнецы),

Галина и Марина. Бабушка Марина была ещё маленькой девочкой, в то время как её

старшие братья и сёстры были уже практически взрослыми людьми. Только трое из

одиннадцати дожили до преклонного возраста: Лена и Саша, и моя бабушка, Марина.


Дочь Евгения, что была чуть моложе тёти Лены, умерла во младенчестве. Первый сын

в семье, Сергей, умер от менингита, двенадцатилетним подростком.


Дядя Коля, Николай Петрович Горбунов, был убит в 1938-м году. Тогда, Сталин

расправлялся с людьми, которых он не любил или боялся. Он не любил и боялся всех

старых друзей Ленина, конечно. Людей, которые могли бы встать во главе

государства вместо него. Дядя Коля, бывший в своё время личным секретарём Ленина,

так и сказал, когда к власти пришёл Сталин:

-Ну всё, я пропал...

Он оказался прав: Сталин сам подписал приказ о его расстреле. Он не любил дядю

Колю: тот был высокого роста, голубоглаз и хорош собой, профессор геологии и

альпинист, покорявший горные высоты Средней Азии. Сталин таких людей живыми не

оставлял. Политика была смертельно опасным делом в России двадцатого века.
    

Дядя Саша, Александр Петрович Горбунов, был призван в Белую Армию

во время революции, и оказался в Кадетском Корпусе. Вместе со всем Кадетским

Корпусом, он был эвакуирован в Константинополь из Ялты. Позже, он вернулся в

Россию (дядя Коля просил Ленина за него). Он стал отцом двух моих самых любимых

тётушек - тёти Майи и тёти Сони. (Они всегда были так добры ко мне, что я в

какой-то момент стала перенимать их привычки и повадки, так они мне нравились).


Самый младший из братьев бабушки, Андрей, был убит в 1920-м году во время

перестрелки в Геленджике. (Там у моего прадеда была дача). Пуля прошла сквозь

деревянную дверь дома, и убила его наповал. Андрею было 19 лет. Он был

талантливым музыкантом, и прятался в доме своего отца от призыва в Белую Армию.

По семейным легендам, он часто играл на фортепиано, открывая окна, чтобы и соседи

могли слушать его игру. Когда Андрей играл, под его окнами собирались толпы

слушателей. Наверное, это был не лучший способ прятаться. Так что, однажды

молодой музыкант был убит на пороге собственного дома. Был ли это завистник, или

снайпер, или может, шальная пуля прервала жизнь молодого музыканта - мы так

никогда и не узнаем. В память о своём погибшем брате, дядя Коля назвал своего

единственного сына так же: Андрей.


Тётя Вера, Вера Петровна Горбунова, умерла от родов во время Второй Мировой

Войны. (Её история, к сожалению, связана с нашими последующими несчастьями).


Тётя Соня, Софья Петровна Горбунова, дожила до шестидесяти лет, но покончила

жизнь самоубийством (долгая, трагическая история, я тебе потом расскажу...)


И её младшая сестра, Галина, также покончила жизнь самоубийством, но гораздо

раньше, ещё во время войны. Она получила повестку о том, что её муж - "предатель

Родины": он попал в плен к фашистам. Дядя Миша, муж Галины, позже бежал из

нацистского лагеря, снова был схвачен и приговорён к смертной казни. Дядя Миша

знал немецкий, и подслушал разговор двух немецких офицеров о том, что его

собираются казнить. Он перерезал себе вены в ту же ночь, но...в то, что случилось

дальше, даже сложно поверить. И я бы не поверила, если бы мне обо всём об этом не

рассказала старшая дочь Дяди Миши и тёти Гали, Таня. Увидев, что дядя Миша

умирает, немцы сделали ему срочную операцию, и спасли его. И отменили его казнь.

Так что дядя Миша вернулся домой в сорок пятом...и тут же узнал, что он уже

вдовец, и что жена его погибла, оставив ему двух маленьких дочерей. После войны,

дядя Миша женился снова, и уже его вторая жена воспитала его дочерей: Таню и

Катю.


Рассказывая мне о своих тётушках, моя мама всегда говорила мне: "Помни! Ты должна

выжить! Неприятности и беды приходят, но ты должна пережить их!"

Только Бог знает, как я выжила, когда в мою семью пришла беда. Это не было легко,

но я выжила, и мне даже удалось уехать из России. Россия забрала нашу фабрику, в

России погибло много моих родных, но мне повезло. Мне удалось выжить и приехать в

Новый Свет. И я всегда буду благодарна Богу, что он принёс меня в Новый Свет,

когда жизнь моя в Старом Свете была уже окончательно сломана..."


И снова я вижу алые пятна на страницах нашей родословной, они расплылись,

размывая чернила. Что это? Вишнёвое варенье? Кровавые слёзы? Я переворачиваю

несколько листов, и начинаю читать с середины предложения:

..."десять лет без права переписки" означало - "расстрел без суда и следствия".

Некоторые бабушкины братья и сёстры отказались от своего старшего брата после его

гибели: только чтобы самим не попасть в тюрьму. Это было безопаснее - официально

отказаться от своего убитого брата. Но моя бабушка Марина не отказалась от него.

И ей совершенно не понравился тот факт, что некоторые из её братьев и сестёр

отказались от Коли. Бабушку тоже вызывали в НКВД. Ей было предложено стать

любовницей следователя, который её допрашивал: "чтобы обеспечить ей

безопасность". Тогда мои бабушка с дедушкой собрали свои пожитки, и вместе со

своей годовалой дочкой (моей мамой), немедленно уехали в Харьков. У моей мамы

осталось только одно воспоминание о жизни в Харькове: красная кирпичная стена.

Около этой стены стояла мамина коляска, так что мама лежала в своей коляске,

подолгу глядя на эту кирпичную стену. Мои дедушка с бабушкой не задержались в

Харькове: немцы двигались ближе и ближе к границам России. После Польши, которая

уже была захвачена нацистами, шла Украина. Так что, перед самой войной, бабушка с

дедушкой переехали в посёлок Долгопрудный, под Москвой. Уже оттуда, они уехали в

эвакуацию, и после войны - снова в Москву (в Тушино, на этот раз). Во время войны

бабушка с детьми (мамой и дядей Петей) жили в Свердловске, при химическом заводе,

где в ОТК по выпуску бомб работала бабушка. Дедушкин завод, выпускавший

истребители, был эвакуирован в Нижний Тагил. И поэтому большую часть войны, около

четырёх лет, бабушка с дедушкой провели порознь.

Моя матушка помнит войну достаточно хорошо. Когда посёлок Долгопрудный начинали

бомбить, они всей семьёй бежали в бомбоубежище. Но только по ночам, когда дедушка

с бабушкой были дома. Если их не было дома во время бомбёжки, наша няня,

легендарная Миничка, прятала детей: маму и её брата, под стол, накрывала этот

стол одеялом и говорила:

"Всё в воле Божьей..."            

Бог был милостив, и они выжили, уехали в эвакуацию, в город Свердловск. Дом, в

котором они жили, был позже разбомблен и сгорел дотла. После войны, они уже не

вернулись в Долгопрудный. Моей маме было четыре года, когда они с бабушкой и

братом Петей уехали в эвакуацию. Они ехали в теплушках, и от этого долгого

путешествия у мамы сохранилось одно яркое воспоминание. Это воспоминание о

носках. Сидя на нарах, мама с братом (им обоим ещё не было пяти), стали рыться в

корзинке с вещами. Там, они нашли носки и игральные карты. Делать им было больше

нечего, так что они открыли маленькое оконце над нарами, и стали отпускать носки

и игральные карты в полёт, следя, как они улетают из окна. Молодых хулиганов в

конце-концов поймали за этим занятием, но почти все носки для всей семьи уже

улетели в окно.


Самое грустное воспоминание.

Матушка часто вспоминает свою жизнь в Сибири, во время войны. Там ей исполнилось

восемь лет, и она пошла в первый класс. Школа была далеко, надо было идти по

сибирскому морозу минут сорок: по улицам Свердловска, потом огородами, и наконец

через железнодорожные пути. Ходить по путям было опасно: однажды она видела, как

поезд сбил человека. Матушка хотела и об этом мне рассказать во всех

подробностях, но я замахала руками и прервала её рассказ. Об этом ужасе мне

подробностей знать не хотелось.

Самое грустное воспоминание, к которому матушка моя постоянно возвращается,

касается французской булочки. Им выдавали эту маленькую, кругленькую булочку в

школе, но мама моя никогда её не пробовала, как бы ей этого ни хотелось. Она

каждый раз несла эту булочку домой, чтобы Миничка могла пойти на рынок, и сменять

там эту булочку на буханку ржаного хлеба. Чтобы вся семья могла поесть.

Матушка просто убивает меня этими воспоминаниями. И я готова сделать всё, чтобы

та маленькая голодная девочка военного времени наконец была счастлива. И я всегда

делала для неё всё, что могла: каждую весну, я ходила на огород сажать картошку и

кабачки вместе с ней. Я ссорилась со своим отцом, когда он кричал на неё. Я была

её секретаршей, когда она начала свой бизнес. Мы работали в своём агентстве и

летом, без отпусков и без выходных: время для торговли недвижимостью было тогда

самое подходящее...

...Я просыпаюсь и слышу бодрые голоса с кухни. Мои домашние готовят себе завтрак.

Я снова закрываю глаза, пытаясь расслабиться. Но нет. Вместо расслабления, я

вздрагиваю всем телом: на меня снова нападают воспоминания. Я снова вспоминаю

всё, что так хотелось бы забыть: Лёлю с её постоянными, назойливыми звонками, мои

тщетные попытки отделаться от неё...

...А вот другое воспоминание: лицо моего отца, бледное и в веснушках. В ночь

перед отъездом из нашей квартиры, мы забаррикадировали дверь своей спальни

тумбочкой и шкафом. ОН ломился к нам, барабаня в дверь, матерясь трёхэтажно.

Когда он наконец ворвался к нам, его лицо было так бледно, что на нём явственно

проступили веснушки. Я и не знала, что они у него есть: он обычно не расставался

с сигаретой, и лицо его приобрело изжелта-сероватый цвет, веснушки на этом лице

были просто незаметны. Я вздрагиваю от всех этих воспоминаний. Вообще-то, без

Лёли я бы давно уже забыла обо всех своих неприятностях. Но она не хочет, чтобы я

забывала:

-Чтобы свести тебя со свету, я потрачу миллион долларов... - так сказала она мне

последний раз, когда я слышала её голос. Да, она это серьёзно. У неё есть

миллионы долларов, но вместо того, чтоб купить себе особняк в Испании или виллу

на Мальдивах, Лёле хочется свести меня в могилу.

Но я буду сражаться с ней, и с дурными воспоминаниями о ней, прямо здесь и прямо

сейчас. Я начинаю петь, тихо, но с выражением, подражая церковному хору:

-О, Иисус! Ты лучший друг души моей, Ты взял на себя все мои горести и грехи, Ты

Один - Спаситель и Утешитель души моей, Ты - мой старший брат по вере, Ты Один, и

нет у меня другого...

Когда я пою Благословенное Имя моего Христа, мне становится лучше. Мне уже пора

подниматься с постели. Сейчас я положу в изголовье моей кровати мою старинную

Библию, зажгу на столе церковные свечи, и буду петь слова моих защитных молитв.

Мои защитные молитвы зовут на помощь Моего Иисуса, и Он, Наш Бог и Наш Спаситель,

приходит ко мне на помощь, чтобы защитить меня от ведьминского, тёмного искусства

Лёли. У Лёли есть её миллионы, это правда. А у меня есть Мой Бог, который сильнее

любых миллионов.

-Ты не зря дал мне дух бойца, Мой Создатель! Ты дал мне его, чтобы с Твоей

Благословенной Помощью я могла одолеть чёрные силы. И я это сделаю, во Славу

Твою, Мой Создатель. И никто не сможет разлучить меня с Тобой! Я навек буду

солдатом твоей христианской армии! - говорю я моему Богу.

Герои и победители.

Оглядываясь назад, в двадцатый век, я могу уже сказать, что детям моей прабабушки

Екатерины больше повезло, чем детям моей прабабушки Софьи. Все дети Екатерины

Николаевны пережили революцию, войну и сталинские репрессии. Они все дожили до

преклонного возраста и умерли своей смертью. Старшая сестра моего дедушки,

Александра, умерла от сердечного приступа. Ну, а дедушка и его старший брат,

Владимир, умерли от переизбытка спиртного. Ни дедушка Коля, ни его старший брат

не были призваны на фронт. Они оба были инженерами, и их задачей было создание

новых самолётов и ракет. Иногда, сильно выпивши, дедушка рассказывал мне, как ему

удалось выжить в войну. Он тогда был мастером цеха, выпускавшего пропеллеры для

истребителей. Поскольку каждый пропеллер был выточен из единого куска металла,

это была долгая и кропотливая работа. Цех пропеллеров явно отставал от остальных

цехов. В то время, как завод мог выпустить двадцать семь самолётов в день,

пропеллерный цех вытачивал только по два пропеллера, ежедневно. За недостаток

пропеллеров дедушку хотели поставить к стенке. Он стал даже ночевать на работе,

работал круглосуточно, без выходных и перерывов, но наладил-таки выпуск

недостающих двадцать пяти пропеллеров в день. Я не знаю, как он этого добился:

дедушка Коля был слишком пьян, чтобы вдаваться в технические подробности.


Воспоминания о России преследуют меня. Они надёжно угнездились в моей памяти, и

от них нет спасения: воспоминания о том, как моя семья выжила в России двдцатого

века. И поэтому я записываю их, отдаю их бумаге. Может, тогда они перестанут

преследовать меня, и я стану свободной. Всё может быть...

Матушка моя иногда разговаривает с теми, кто остался в живых: со своим младшим

братом, Сашей. С Алдаром, своим кузеном, сыном тёти Лены. С двоюродной сестрой

Таней, дочерью тёти Гали. Но чаще всего, она вспоминает тех, кого с нами нет.

Никто не забыт, ничто не забыто. Этот лозунг бы подошёл нам, можно было бы его

повесить над камином...

Но вместо лозунга, я ставлю моих матрёшек на узкую каминную полку. Мой супруг

приобрёл этот набор матрёшек в России, в Питере. Трэнт и до знакомства со мной

часто ездил в Россию. Что он там делал? Почему он постоянно возвращался туда?

Наверное, тебе уже очевиден ответ: он искал там меня.

Лица моих матрёшек тонко прорисованы, их синие сарафаны покрыты кружевом

белоснежных узоров. Стоя на каминной полке, матрёшки улыбаются мне: мал-мала-

меньше, всего двенадцать матрёшек.

Я беру листок бумаги, и пишу на нём первое имя: Евгения. Это старшая сестра

бабушки, она была чуть моложе тёти Лены, и умерла в младенческом возрасте. Я

прячу листок с её именем в самую маленькую матрёшку.

Следующее имя: Сергей. Старший мальчик в семье бабушки, умер от менингита

двенадцатилетним подростком. Следующая памятная матрёшка - для него.

Андрей. Самый младший мальчик в семье, талантливый музыкант. Убит наповал на

пороге дома своих родителей, во время гражданской войны. Ему было 19 лет. Для его

имени - матрёшка побольше.

Вера, старшая сестра бабушки. Умерла от родов в ноябре сорок первого года,

оставив своего сына, четырёхлетнего Колю, сиротой. (Я потом тебе о нём расскажу).

Я прячу имя "Вера" в очередную матрёшку.

Соня, близняшка Веры. Покончила жизнь самоубийством после аварии на Военно-

Грузинской дороге. Их автобус, вместе со всеми туристами, упал в ущелье. Она была

красавицей, но лицо её было изувечено в аварии, и её молодой муж тут же оставил

её. Эта поездка по Военно-Грузинской дороге была их свадебным путешествием.

Галя (она была старше бабушки Марины на семь лет). Покончила жизнь самоубийством

во время войны, когда её муж, Михаил, попал в плен и был объявлен "предателем

Родины".

Катя, младшая дочь Галины. Отравилась мышьяком, когда ей было двадцать лет.

Бабушка Марина говорила, что Катя отравилась из-за несчастной любви, но Катина

сестра, Таня, сказала нам, что у Кати была неоперабельная опухоль мозга из-за

полученной в детстве травмы головы.         

Дядя Коля, Николай Петрович Горбунов. Один из друзей Ленина, был убит по личному

приказу Сталина в 1938-м году. Зачем он, будучи геологом и альпинистом, вернулся

в те годы в смертельно опасную Москву, когда ненавидевший его Сталин пришёл к

власти? Мы никогда не узнаем.

Дядя Гриша. Григорий Петрович Горбунов. Он был гидробиологом, полярником, работал

на одном из ледоколов в Арктике, участвовал в экспедиции Седова, изучал фауну

арктических морей. Он умер от голода в Ленинграде, во время блокады. Его

маленькие дочери были вывезены по Ладожскому льду, по Дороге Жизни, и спаслись.

Во время поездки в Санкт-Петербург, я была в парке, созданном в память жертв

блокады. Каждое дерево в этом парке - память о человеке, погибшем во время

блокады. Это огромный парк, больше похожий на лес. Так что, дядя Гриша стал

теперь высоким, статным клёном. Осенью, он окружен кипами жёлтых и красных

листьев. Это всё, что осталось от него. Его имя - внутри моей следующей памятной

матрёшки. Оно останется здесь, и будет прочитано когда-нибудь позже, моими

внуками и правнуками. Чтобы и они помнили жертв двадцатого века, наших родных и

близких, которым не удалось выжить в России.

А вот ещё одно имя: Василий. Мой прадедушка Василий был убит коммунистическими

банд-формированиями во время гражданской войны. Теперь, он среди моих икон, рядом

с иконой Божьей Матери-Скоропослушницы. Я молюсь у его иконы каждый вечер. Он

погиб, защищая свою церковь. Его христианская вера осталась мне от него в

наследство, и это самое драгоценное наследство, которое только можно получить. Я

прячу имя прадеда в моей памятной матрёшке."

-Да, я ему тож молюсь! - согласно кивает головой дядь Лёша, и крестится. - Прошу

его, чтоб он лично у Христа мне местечко в Раю выпросил...

Я тоже крещусь вслед за дядей Лёшей, и продолжаю читать далее:

"...И теперь, только самая большая матрёшка осталась пустой. Я пишу на листе

бумаги имя: "Дедушка Андрей".

Это он подарил мне свои серые глаза и брови вразлёт. Это он написал в своём

последнем письме:

"Симочка, я наверно жив не буду, костьми ляж, но дай нашим мальчикам высшее

образование после победы". Бабушка моя так и поступила: за своих мальчиков, она

буквально костьми легла."

"Да, за нас...Она всегда была за нас..." - вспоминает дядь Лёша, вытирая глаза.

И тут, сама от себя этого не ожидая, я вдруг начинаю плакать. Мои слёзы капают на

страницы нашей родословной, размывая чернила. Поплакав немного, мы с дядей Лёшей

продолжаем читать:

"...Я просто хотела, чтобы вы, мои внуки и правнуки, знали, кто вы такие. И

поэтому я пишу вам это письмо. Многие семьи в Америке имеют русские корни. Много,

очень много людей знают, что их папа, или мама, или дедушка с бабушкой приехали

из России. Но не очень многим известно, как это случилось: в какой момент своей

жизни россияне упаковали свои чемоданы, чтобы пересечь океан. И, если ты читаешь

эти строки, то это означает, что теперь ты знаешь. Тебе теперь известны имена

твоих русских прабабушек и прадедушек, и ты знаешь, почему я решила собрать свой

рюкзак и пересечь Атлантику. Бог привёл меня к этому решению, а твой дедушка

Трэнт купил мне билет на самолёт. И, сам того не зная, он спас мою жизнь и мою

душу, и привёл меня к новой, христианской жизни в Новом Свете.


Я приехала в Америку через две недели после смерти дедушки Коли. Первые несколько

лет, я не скучала по России, я скучала только по своему дедушке. По его добрым

словам: "внученька моя милая..." По нашим разговорам обо всём на свете. По нашим

прогулкам по улицам нашего маленького городка. Он всегда, безошибочно, приводил

меня к пивному ларьку. Даже когда дедушка Коля ослеп, он всё равно мог найти туда

дорогу. Доктор сказал, что рюмка вина ему не повредит. И дедушка воспринял этот

совет как руководство к действию. Так что он пил водку бутылками. Он объяснял,

что даже сам доктор сказал ему: пить!

Дедушка Коля хотел дожить до трёхсот лет, так он всегда говорил. Он умер, когда

ему было восемьдесят пять (что совсем неплохо для алкоголика). Он мог бы прожить

гораздо дольше, если бы только он не был всё время пьян! Его мама, прабабушка

Екатерина Николаевна, прожила 104 года. Она умерла в 1974-м году. (Я сама

родилась в этот же самый год).


В очереди за арбузами.

Арбузы в наш город привозили один раз в году. И дыни тоже. Один лишь раз в году,

огромный грузовик, фура, привозил арбузы и дыни на продажу. И все люди нашего

города собирались вокруг магазина "Фрукты-Овощи". Арбузы выгружали в

овощехранилище позади магазина, мрачную комнату с бетонными стенами и без окон.

Это был просто праздник! Мы все, жители близлежащих домов, выстраивались в

огромную очередь. В этой очереди, мы стояли часа четыре. У очереди было несколько

хвостов, и, как огромный хвостатый монстр, очередь медленно ползла к заветным

арбузам. Когда наша очередь подходила, мы приближались к высокой зелёной горе

арбузов, и начинали обнимать их, постукивая по их полосатым бокам костяшками

пальцев. Если арбуз был звучным, крепким, мы клали его в свою сумку на колёсиках.

Если же звук был глухим, недостаточно звонким, мы возвращали такой арбуз обратно

в кучу. Тогда, он наверняка был перезрелым и в еду не годился. Выбрав пять-шесть

звучных арбузов и столько же дынь, мы оплачивали свою покупку и везли нашу добычу

через двор, к подъезду нашего дома. Лифт был маленьким, изгаженным, вонючим. Я

боялась им пользоваться в одиночку, когда мне было лет восемь или девять, вместо

этого я карабкалась на седьмой этаж на своих двоих, по своему обыкновению. Но с

отцом мне было не страшно. Он, хоть и был жутким матерщинником, ко мне претензий

не имел. В его присутствии, я искусно притворялась невидимкой: смотрела в сторону

или в пол, стояла тихо, не шевелясь, и всегда молчала. Тогда, он не замечал меня.

В своей семье, я была девочкой-невидимкой.


Вечерняя радуга.

После дождя, на улице небывалая красота. Только в южных штатах вы увидите облака

разных размеров на разных высотах. Я и в России часто поднимала глаза к небу,

долго провожала прекрасные, медленные русские закаты. Но там я никогда не видела

того, что я вижу сегодня: облака разных размеров и разных цветов, плывущие по

небу в разных направлениях. Низовой ветер гонит облака налево, в то время как

верховой - направо.

Вечером, я иду гулять к озеру. Тёмно-синий горизонт, низко нависшие клочки белых

облаков, словно кусочки ваты. Я поднимаю глаза, и неожиданно оказываюсь в самом

центре радуги. Яркий разноцветный полукруг окружает меня, его концы склоняются к

северу и к югу. Радуга быстро исчезает, пять минут - и её уже нет. Я смотрю вниз,

под ноги, и вдруг вижу на земле, под деревом, гриб-моховик. Шляпка у него светло-

коричневая. Я поднимаю его с земли, рассматриваю поближе. Точно, моховик! А вон

там, под соснами, ещё и ещё...Но я их не трогаю: пусть растут. В жарком

тропическом климате, даже съедобные грибы могут оказаться токсичными,

непригодными в пищу. Если мне захотелось грибов, я еду в магазин. Там круглый год

продаются шампиньоны и вешенки, среди других овощей: болгарских перцев,

помидоров, огурцов...

По одной легенде, Михаил Горбачёв объявил перестройку в России после того, как он

посетил Хьюстонский продуктовый магазин. Когда он увидел обилие продуктов:

фруктов, овощей, свежего мяса и рыбы, абсолютно безо всяких очередей, он тут же

объявил перестройку в России. Речи Михал Сергеича были длинны, скучны и

малопонятны. Но в них было много новых слов: "переломный момент", "судьбоносно" и

"необходимость реформ". Мне кажется, он сам придумал слово "демократизация". Ну а

понятие "ускорения" он явно спёр из учебника по физике для пятого класса.

-Что будем менять? - хотелось мне спросить у него. И, ответа не пришлось ждать

долго: в следующие несколько лет, коммунизм в России рухнул. И вот поэтому я

теперь, вместо того чтобы чертить крылья новых самолётов и гнать вперёд гонку

вооружения, продаю игрушки в американском супермаркете. Коммунизм-то рухнул. И,

как тут же выяснилось, без коммунистов гонка вооружения оказалась никому не

нужна. И поэтому мне уже больше не надо рисовать крылья новых самолётов. Я теперь

просто гуляю вдоль рядов игрушек, разговаривая с покупателями. Услышав мой

акцент, они с надеждой спрашивают:

-Вы из России?

-Да, угадали... - улыбаюсь я им.

(Мне платят в восемь раз больше, чем была моя инженерская зарплата в России, и

поэтому я лучезарно улыбаюсь американцам, прогуливаясь вдоль рядов с игрушками.)

Узнав, что я из России, американцы хотят поговорить со мной о политике. Объясняю

им снова и снова, что нападать на них мы не собирались и не собираемся. Они не

верят. Я их убеждаю. В доказательство своей правоты привожу в пример средние

века. То монгольское иго было у нас, потом шведы напали (но потонули в Чудском

озере), потом поляки приходили (куда ты ведёшь нас, Сусанин-герой? Не знаю,

ребята, я сам здесь впервой...), после этого Наполеон припёрся (взял Москву и

никак не мог понять, что, если он не дойдёт до Дальнего Востока, Россия себя

завоёванной не считает). После этого Россию взяли коммунисты. Они были местные, и

поэтому оказались успешнее французов. После коммунистов, немец на нас попёр. Он

забыл, чем у Наполеона дело кончилось. Ну, и после всего этого немудрено, что мы

стали наводить на весь иностранный мир ракеты. На нас нападают, постоянно, уже и

дураку понятно, что границы надо держать на замке: никого не впускать, никого не

выпускать!

-Но меня выпустили! - обнадёживаю я американцев.

-Как вам это удалось? - интересуются, с восторгом.

-Замужем за местным... - объясняю я им всю подноготную.

-А-а-а-а, здорово! - восхищаются американцы.

Ну, вот и поговорили на международные темы с нашими заокеанскими партнёрами.

-Вам нравится Путин? - слышу следующий вопрос.

-Да, ничего так мужик! - я одобрительно киваю головой, - Но вы не подумайте, у

меня с ним ничего не было: я замужем!"   

Дядю Лёшу эта фраза веселит, и он начинает хохотать, хлопая себя ладонями по

коленкам. Глядя на дядю Лёшу, я тоже начинаю смеяться. Мы ржём как кони минут

десять, после чего я возвращаюсь к нашей родословной.


Как выжить в России (рассказ участницы событий).

Моё детство пришлось на коммунистические времена, аккурат перед распадом нашей

великой социалистической родины (СССР). Поговаривали, что в стране застой, но

нам, простым гражданам, стоять было некогда. Мы учились всё делать сами, своими

руками. Мы шили себе одежду, вязали себе свитера, выращивали себе овощи и фрукты:

всё подряд, от клубники до картошки. Как объяснить свою профессию? Днём, мы были

инженерами-ракетостроителями. Вечерами и по выходным - фермерами. Выращивали всё,

что росло в наших краях - от клубники до марихуаны (потом расскажу). Тем и жили.

Мой дедушка сам построил себе дом: участок ему выделили бесплатно (и то хлеб, как

говорится). Дедушке совершенно необходимо было построить себе дом: он жил в

двухкомнатной квартире с женой, матерью и детьми (их у дедушки с бабушкой было

четверо). Если вы хотели жить хорошо, в коммунистической России, надо было всё

делать самим. В моей семье, мы умели делать всё: запускать в космос ракеты,

выращивать цыплят (бабушка Марина говаривала, что её самой интересной работой

было выращивание цыплят). Мама шила одежду: для себя, для бабушки Марины, и для

нас с сестрой. Вокруг дедушкиного дома, мы сообща выращивали клубнику, малину,

смородину, крыжовник и картошку.   

Мои родители хорошо подготовили меня, чтобы я могла выжить в России. К

четырнадцати годам, я умела шить и вязать. Я знала все съедобные грибы и ягоды, и

где их найти. Я знала, как сварить борщ и как посолить огурцы. Как испечь торт и

печенье. Как вырастить картошку и клубнику. Как кататься на лыжах и на коньках.

И, к четырнадцати годам, я уже знала одну важную вещь о семейной жизни: никогда,

никогда, никогда не выходи замуж за человека, который пьёт. Который матерится без

остановки. Я решила, что я дойду до конца света, но найду себе хорошего человека.

И, посмотри-ка: в поисках такого человека, мне пришлось обогнуть земной шар! И я

обогнула его, безо всяких сомнений."

-Ишь ты! Вертихвостка!  - с восторгом говорит дядя Лёша, и я продолжаю наш рассказ:


"Злейший враг моего дедушки.

В России, мы постоянно переезжали из квартиры в квартиру. Первый переезд, который

я помню, случился, когда мне было восемь лет. Но перед тем, как рассказать тебе

об этом, мне придётся открыть тебе один невесёлый секрет нашей семьи. Все знали

об этом секрете, но никто никогда не обсуждал его в открытую. Мы все знали о нём,

но помалкивали: всё равно, изменить ситуацию мы были не в силах. Этот хорошо всем

известный секрет заключался в том, что мой отец ненавидел моего дедушку, своего

тестя. И это чувство было абсолютно взаимным. Я догадалась об этом печальном

секрете как-то раз, когда мой отец сказал матери со злобой:

-Ты опять крадёшь у меня еду для своих родителей? - так он сказал.

Мама ничего ему не ответила, она подняла тяжёлые сумки с продуктами, и мы пошли

на автобусную остановку. Нам надо было ехать минут двадцать на автобусе, и потом

долго идти пешком по заснеженному посёлку, между высоких сосен, с ветвями, как

сугробы. Я была рада случаю уехать от отца, навестить бабушку с дедушкой. Они

были гораздо добрее его, и они никогда не упоминали его имени в своём доме, как

если бы у меня не было отца. Мне тоже нравилось притворяться, как будто у меня

нет отца. Я помогала дедушке принести чай в столовую, вместе с мамой мы убирались

в доме дедушки с бабушкой, мыли полы, разгребали снег, очищая дорожку от входной

двери до почтового ящика, чтобы дедушка Коля мог выйти за почтой. Каждый наш

визит к дедушке с бабушкой казался мне побегом от отца, из того сумасшедшего

дома, в котором мы существовали с понедельника по пятницу. В доме бабушки и

дедушки никто не кричал, никто друг на друга не обзывался. Мы все собирались в

столовой на чай. (Это было ещё до того, как у бабушки Марины случился инфаркт,

после которого она уже не вставала с постели.)

Мне никто никогда не говорил, почему отец так ненавидел моего деда, но я об этом

догадывалась, конечно. Дедушка Коля был талантом-самоучкой, яркой звездой

российского авиапрома, тем человеком, из-за которого ссорились Туполев с

Ильюшиным. Он сам построил себе дом, и постоянно занимался починкой автомобилей.

Такое у него было увлечение в жизни. Дедушка Коля не был на фронте, в то время

как дед Андрей, папин отец, погиб на Курско-Орловской Дуге. И, с его гибелью, его

семья оказалась на грани голодания. Поэтому моя бабушка Сима пыталась украсть из

булочной кусок хлеба, за что была приговорена к двум годам тюрьмы. И, как итог,

мой отец остался в войну сиротой. Ему было тогда пять лет. И поэтому ему были

ненавистны люди, не пострадавшие в войну так, как его семья. Дедушка, в свою

очередь, тоже сильно недолюбливал папу. Он не мог понять, как его единственная

дочь, красавица и умница, вышла за такого человека, как мой отец. Дедушка Коля

думал, что мама выйдет за какого-нибудь лётчика, богатого и храброго, но в

результате ему пришлось мириться с моим отцом. Мой папа никогда не умел находить

общего языка с окружающими, и везде наживал себе врагов. Помимо этого, он не

выпускал сигарету из рук, и был очень маленького роста (отец начал курить рано,

когда ему было лет десять)."


-Эт я его научил! - смущённо признаётся дядя Лёша, я с пониманием киваю головой,

и продолжаю читать:

"Мне и самой непонятно, как мои родители могли пожениться. Они были слишком

разные, как духовно, так и физически. Но я не думаю, что это было простое

совпадение, когда мои дедушка с бабушкой получили такого неприятного типа в

качестве мужа своей дочери. Мне ясно уже теперь, что это была их карма. Назови

это как угодно: дикое совпадение. Карма. Наказание Господне.


Во время войны, дедушка с бабушкой отказались усыновить сироту. Его тоже звали

Колей, и он был их племянником. Ему некуда было больше податься, так что он вырос

в детдоме. И, вместо него, дедушка с бабушкой получили другого сироту военного

времени, который ненавидел их, и орал на них при любом удобном случае, когда они

уже состарились и не могли дать ему отпор. И, на этот раз, они не могли

отказаться от него: он был мужем их старшей дочери. Это и был мой отец, как ты

понимаешь.


Моя мама навсегда запомнила, как её родители отказались от Коли. Ей было лет семь

или восемь, когда Коля, её ровесник и двоюродный брат, остался сиротой. Шла

война. Коля был сыном тёти Веры, бабушкиной старшей сестры. Она умерла от родов

во время войны, так что её сын от первого брака остался совершенно один. Мои

бабушка с дедушкой думали о том, чтобы усыновить Колю, но потом отказались от

этой идеи. Моя мама, будучи маленькой девочкой, слышала их разговор о Коле. И он,

этот разговор, разбил ей сердце. Кажется, она перестала доверять своим родителям

после этого разговора. Она жила в их семье, чувствуя себя тяжёлой ношей на их

плечах. Или, может быть, мне это так кажется, поскольку я и сама была той самой

тяжёлой ношей на плечах моих родителей, не позволяя отцу уйти, освободиться от

матери, найти себе молодую жену, как ему того хотелось. Для мамы, отец никогда не

был на первом месте. У неё была другая страсть, поглощавшая её полностью:

садоводство. Вполне возможно, она старалась уйти от моего отца, хоть ненадолго

уехать от него на дачу, где она целыми днями пропадала в саду. Я не могу винить

её в этом. Я и сама уезжала на дачу вместе с ней, каждый раз, когда она туда

направлялась. По-другому и быть не могло.

Наш сад.

Чего мы только ни выращивали в нашем саду! Клубнику и малину, вишню и сливы,

яблоки и огурцы...И, более экзотические вещи, которых в Америке не увидишь:

крыжовник и чёрную смородину.

Помимо черной, у нас так же была красная и белая смородина. Матушка проводила в

саду всё своё свободное время, и наши урожаи были огромными. Временами, мы

делились кабачками и смородиной с соседями. Матушка варила варенье: клубничное,

малиновое, красносмородинный джем, который мы называли пятиминуткой. Мы так

наедались малины, что нас рвало от неё. Всё это обилие ягод было у нас только два

месяца в году: в июле и в августе. Каждый раз, нам так хотелось ягод, что мы

никак не могли наесться, набивая себе оскомины. Варенье, джемы и компоты варились

на плите, в маленькой кухоньке бабушки Марины. Потом их спускали в подвал (что

был в кладовке под лестницей). В подвале было холодно и мокро, круглый год. Стены

там были из глины, а для припасов дедушка Коля смастерил длинные деревянные

полки, огромные, как нары, из некрашенного дерева. Эти полки ломились от

припасов: трёхлитровых банок солёных огурцов и компотов, банок "ноль семьдесят

пять" с разноцветными вареньями и грибами. И, чтобы вырастить весь этот урожай,

мы обычно проводили всё своё свободное время в саду. Матушка учила меня

обрабатывать клубнику, окучивать картошку, мы вместе собирали смородину, вместе

чистили яблоки на варенье. Сейчас, моей матушке уже семьдесят девять лет. Она по-

прежнему помогает мне по дому, так что я могу сбежать ненадолго, уехать в гости к

свекрови, где тишину прерывает только пение птиц и цикад, и где я могу написать

историю для тебя.


Всегда в пути.

Моя матушка однажды подсчитала, сколько раз в жизни ей пришлось переезжать с

места на место. Оказалось, что в общей сложности она переехала 23 раза! Когда она

была маленькой, то путешествовала по стране вместе со своими родителями, а после

того, как ей исполнилось 17 - одна или с моим отцом. Первый переезд, который она

запомнила, был бегством в Харьков. Народный Комитет Внутренних Дел (НКВД)

принялся вызывать бабушку Марину на допросы, после того как её старший брат

Николай был убит в тюрьме.

Бабушке с дедушкой в любом случае нельзя было оставаться в нашей старой квартире

на Большой Дмитровке: старшие сёстры бабушки стали флиртовать с дедушкой Колей.

(Он сам был склонен к флирту, надо признаться). Так что, они уехали из квартиры

на Большой Дмитровке, сменяв одну из комнат на трёшку в Харькове. Но они не

задержались и там: война двигалась ближе и ближе к границам России, нацисты уже

хозяйничали в Польше. Так что бабушка с дедушкой переехали снова, на этот раз в

Долгопрудный, что под Москвой. Дедушка с бабушкой жили в Долгопе, пока Москву и

пригороды не стали бомбить. Вскоре после этого, они уехали в эвакуацию. Бабушка

Марина была инженером-химиком, ответственным за эвакуацию большого химического

завода, производившего бомбы, в Свердловск. Дедушка Коля помогал эвакуировать

другой завод, авиационный, в Нижний Тагил. Так что, бабушка с дедушкой не

виделись почти всю войну, работая в разных городах Урала. Они снова встретились

только в сорок четвёртом году. Дядя Серёжа, мамин брат, родился в сорок пятом, он

был на восемь лет моложе мамы.

У меня сохранилась фотография всей нашей семьи, сделанная в сорок пятом году:

бабушка Марина и дедушка Коля, моя мама - девятилетняя девочка в школьном платье

с кружевным воротничком, её младший брат Петя (ему на этой фотографии лет шесть

или семь) и дядя Серёжа, годовалый малыш со светлыми глазами, носом-пуговкой и

толстыми щеками. Все смотрят на фотографа серьёзно, без улыбки. И только дедушка

Коля, который держит своего младшего сына, улыбается слегка, даже не разжимая

своих губ. Но глаза его смеются, словно радуются всему происходящему: нашей

Победе, своему маленькому сыну, всей своей семье, что выжила в войну.

Дедушка и бабушка, оба, очень худые на этом снимке, но дети выглядят плотными,

хорошо накормленными. После войны они уехали из Сибири, вернулись в Москву. Они

не могли оставаться в Сибири. Благодаря дедушкиным организационным талантам, его

хотели перебросить на создание новых колхозов в Сибири. Дедушка был инженером-

технологом, талантливым, практически самоучкой. Он закончил только ФЗУ, фабрично-

заводское училище, и был на самом деле фрезеровщиком, специалистом по "горячему

ремонту" паровозов. То есть тех паровозов, которые пришли на короткую стоянку и

которым надо было быстро двигаться дальше. Эти свои знания он начал применять в

авиационной промышленности. Когда дедушке было шестнадцать, его изобретениями уже

пользовались большие заводы: он оказался талантливым технологом, и сам придумывал

значительные усовершенствования процесса выточки деталей. Свой первый патент на

изобретение дедушка получил ещё во время войны. И вот поэтому, в колхоз ему ехать

не хотелось.

Во время войны, бабушка с детьми и со своей няней-Миничкой жила в старом цеху

химического завода, переоборудованном под жилые помещения. Комнаты были отделены

друг от друга занавесками. Под полом была разлита ртуть, и многие травились

парами ртути. Комнатушки были маленькие: каждая семья занимала девять-десять

квадратных метров. В Москве, мамина семья тоже жила в комнате в коммуналке.

Комната была проходной, смежной: через неё ходили к себе их соседи. Все соседи

этой коммуналки сильно враждовали между собой за плиту, за кухонные шкафы, за

стол, на котором готовили еду. Дедушка, со своим талантом организатора, быстро их

помирил: он сделал больше полок для продуктов, столов для готовки и перекрасил

кухонные пространства разными цветами, по количеству семей, обитавших в этой

коммуналке. Так что, все вдруг стали довольны, хотя до приезда дедушки скандалили

чуть ли не ежедневно. Дедушка вообще часто становился счастливым талисманом для

окружающих, где бы он ни появлялся. Он радовался жизни, как Подарку Божьему, и

эта его радость была заразительной.

Где-то году в 55-м, дедушке с бабушкой наконец дали отдельное жильё,

двухкомнатную квартиру в Подмосковье. Они жили там всемером: дедушка с бабушкой,

четверо детей  и Екатерина Николаевна, дедушкина мама, которая переехала к ним

после войны. Она тогда сказала:

-Николенька, я к тебе умирать приехала...

Ей было семьдесят пять, и она не знала тогда, что проживёт ещё 29 лет.

Она умерла во сне, когда ей было 104 года. К тому времени, дедушка с бабушкой уже

переехали в дом по адресу Яблоневая улица, 5. Дедушка построил этот дом сам. Это

был двухэтажный кирпичный домик с красной черепичной крышей. Витая лестница вела

к двум крохотным спаленкам наверху. Это и был мой настоящий, мой единственный

дом. Я всегда была счастлива там (если только моя ненавистная кузина не приезжала

в гости, но это бывало, Слава Богу, нечасто.) К сожалению, этот дом нам пришлось

продать, после того как бабушка умерла, а дедушка Коля ослеп. Когда мне было 19

лет, я нашла покупателя, которому понравился наш маленький домик из белого

кирпича с красной черепичной крышей. Но даже теперь, 25 лет спустя, я всё ещё

вижу этот домик в своих снах(это самые мои счастливые сны).


Когда моя мама была подростком, ей не нравилось жить в одной комнате с тремя

младшими братьями и своей бабушкой Екатериной Николаевной. Дедушка тогда приобрёл

первый телевизор (с линзой для увеличения изображения), и вся улица, все их

соседи ежедневно приходили к ним в гости: "на телевизор". Так что, поступив в

институт, мама переехала к нашим родственникам, что всё ещё жили в Москве:

сначала она жила в семье старшего брата дедушки, а потом в семье брата бабушки

Марины - с тётей Клавой и её дочерьми: Майей и Соней (они были немного старше

моей мамы). А потом уже ей дали общежитие от института, так что она переехала

туда, и жила в одной комнате с двумя китаянками, студентками Станкина: Шан-Фон и

Джуан-Гу. Как оказалось, в комнате водились клопы. Матушка травила их керосином,

но молодые китаянки отказались помогать ей. Они сказали, что их лидер, Мао-Дзе-

Дун не велел им бороться с клопами. Он наказывал им только "кушать, учиться и

заниматься физкультурой". Никаких руководящих указаний в отношении клопов он не

давал.


Мой отец учился в одной группе с мамой. Ему было очень трудно ужиться в

общежитии: он поднимал тяжёлые гантели в пять утра, и каждый раз с грохотом

обрушивал их на пол, когда все остальные люди в его комнате спали. По словам

мамы, их сокурсники наконец попёрли его из комнаты. Мой отец ни с кем не мог

ужиться, с самых ранних лет. Возможно, он страдал синдромом Аспергера. Это

слабовыраженная форма аутизма, когда человек не понимает чувств других людей и

равнодушен к их переживаниям. В общем, когда мои родители поженились, они долго

ещё не могли найти себе никакого пристанища. Они сменили несколько коммунальных

квартир, но так нигде и не прижились. Отец был скандалист и курильщик. У матушки

временами вспыхивал керогаз (они готовили себе еду на керосинках). Моя сестра

была младенцем, обладавшим душераздирающим голосом. Она держала в страхе врачей,

медсестёр, и воспитательниц детских садов.


Но матушке моей наконец удалось найти выход из создавшегося положения: они уехали

из Подмосковья в один из новых центров в Калужской области, где русские инженеры

разрабатывали оборудование для первых русских космических кораблей. Там, их ждал

коммунистический рай: им сразу выделили двухкомнатную квартиру, хрущовку, на

первом этаже пятиэтажного дома. Подвал их дома всегда был залит канализацией. Так

что запах был невыносимый. Зато квартира, пусть даже с душком, была их

собственная, где они жили одни, без соседей. Матушка моя вспоминает те годы,

проведённые в этом маленьком городке, далеко от Москвы, как самые счастливые годы

своей жизни. Мне этого счастья не пришлось застать: к сожалению, я появилась на

свет позднее. Вокруг их посёлка были огромные леса, и Старая Калужская Дорога, по

которой отступал из Москвы Наполеон. Она была как заколдованная: на ней не росли

деревья. Так она и шла через лес, широкая и пустая, как стадион. В окрестных

лесах было полно грибов и ягод, зимой там было хорошо кататься на лыжах. Русские

люди не просят многого от жизни. Оставьте нам лес, и мы не пропадём...


Но и из этого прекрасного места моим родителям пришлось уехать. Отцу приспичило

поступать в дневную аспирантуру, а в их маленьком городке не было ни одного

университета. К тому же, отец умудрился нажить себе множество врагов на работе

(он везде умудрялся наживать себе врагов). Таким образом, пора было паковать

чемоданы. И они переехали снова, обратно в Подмосковье, обратно в коммуналку. Мои

родители никогда бы не завели второго ребёнка, живя в коммуналке, но дедушка

нашёл для них хороший вариант обмена, в результате которого они оказались в

двухкомнатной квартире. И там, они решили завести второго ребёнка. Отец,

впринципе, никогда детей не хотел, но ему нужен был секс (как и большинству

мужчин). И однажды, забеременев, матушка отказалась делать аборт, как того хотел

папа. В итоге, через девять месяцев, родилась я.

Обмен жилья, который привёл моих родителей в двухкомнатную квартиру, не был

полностью легальным. У мамы была школьная подруга, чья тётя хотела продать

комнату в коммуналке. Она не могла этого сделать: продажа и покупка недвижимости

не были законны в коммунистической России. Дедушка Коля, в свою очередь, знал про

семью, которая разводилась и пыталась разменять двухкомнатную квартиру. Так что

мои родители представили чужую им тётю как свою собственную, которая просто

хотела "съехаться с родственниками". И, таким образом, они сменяли две комнаты:

одну - свою, другую - "тётину" на двухкомнатную квартиру. Чужой тёте они

заплатили за комнату наличными, и так мои родители оказались в двухкомнатной

квартире.

Это и есть первая квартира, которую я помню. Я жила в одной комнате с моей

сестрой Мариной, и бабушка Сима часто приезжала к нам на зиму, в гости."


-Да, она любила ездить по гостям! - с удовольствием подтвердил дядь Лёша.


"Эта комната так же была нашей гостиной. По краям комнаты стояла кровать с

панцирной сеткой и древняя, видавшая виды, софа. Около окна, перегораживая его,

стоял книжный шкаф. За ним, в самом углу, у окна, был письменный стол, там моя

старшая сестра готовилась к экзаменам (когда мне было три года, она уже

собиралась поступать в Энергет.) В этой же комнате, у самого входа, было пианино,

и моя сестра прекрасно играла, в основном классические вещи. У неё, как и у

прабабушки нашей Екатерины Николаевны, был абсолютный слух.


Самый большой скандал между моим дедушкой и моим отцом случился из-за моей

сестры. В то время (году так в 78-м), у дедушки был дом в Малаховке и

однокомнатная квартира в городе. Его соседка (рядом с его квартирой) стала

жаловаться в инстанции, что дедушка занимает две жилые площади (это было слишком

шикарно, по советским временам). Дедушка стал бояться, что однокомнатную у него

заберут: квартира была "государственная" и соседка на неё, что называется, "глаз

положила". Тогда дедушка решил отдать эту квартиру моей сестре, и прописал её

туда. Моя сестра уже порядком ненавидела моего отца, так что она моментально

переехала в эту квартиру, оставив маму и меня с нашим домомучителем. Домомучитель

был вне себя от злости: ему нужна была его старшая дочь. На семью из четырёх

человек, ему "светила" смежная трёшка. Мечты о трёшке испарились в тот день,

когда моя сестра переехала в дедушкину квартиру. У моих отца и деда случился

огромный скандал, после которого дедушка загремел в неотложку с инфарктом. После

первого инфаркта случился ещё один, так что он вскоре ушёл на пенсию: ему уже

было на тот момент 60 лет. Однако, моя сестра получила свою свободу, и она уже

больше никогда не появлялась в нашей квартире. Когда у неё родился первый сын,

она назвала его в честь дедушки, конечно же.


Кажется, я никогда не оставалась дольше десяти лет в одной квартире. Но те десять

лет, проведённые в трёхкомнатной квартире с моим отцом, показались мне вечностью.

Мои родители наконец выменяли себе трёхкомнатную квартиру, когда мне было восемь

лет. Однако и это не принесло нам счастья. Отец постоянно кричал на нас. Мать

умоляла меня "не замечать" его приступов ярости. Она тогда сильно болела и

боялась, что не выживет. Она надеялась, что я останусь с отцом, если ей не

случится выжить: в противном случае, мне грозил детдом. Матушка не надеялась на

своих родителей. По её мнению, они бы отказались от меня, если бы мама умерла.

Так, как они во время войны отказались от своего племянника, Коли. Но я, когда

была ещё маленькой девочкой, не знала всех этих печальных обстоятельств. Матушка

временами, в исступлении, говорила мне, что без нашего домашнего монстра мы

"просто умрём". Я не понимала, о чём она говорит: матушка моя не говорила мне о

своей тяжёлой болезни.

Я ездила отдыхать от папиных криков к дедушке с бабушкой, там я проводила

выходные и летние каникулы. Я хорошо использовала это время, подружившись с

дедушкой Колей, слушая его бесконечные рассказы, читая всё, что под руку попадёт,

из его библиотеки. (Там было всё или почти всё: даже первое издание "Мертвых

Душ", с потрясающими иллюстрациями, подаренное некогда моему прапрадеду Сытиным.)


Из моей тогдашней жизни, один момент врезался мне в память: я ждала автобуса на

остановке, возвращаясь из дедушкиного дома в папину квартиру. Мне было тринадцать

лет. И внезапно, я пообещала себе:

"Я уеду отсюда. Я скоро уеду, я выберусь из этого кошмара...обязательно

выберусь!"

Моя старшая кузина, приёмная дочь дяди Пети, уже переписывалась со своим женихом,

кажется, шведом, или, может быть, даже швейцарцем...И я решила: ещё пять лет, и я

уеду отсюда. Я вырвусь на свободу, и я уеду далеко, далеко от России, и от моего

жуткого семейства...

И я выполнила своё обещание, не так ли?


Когда звонок сломался и к нам в гости пришла черепаха, время остановилось.

Вчера у нас сломался дверной замок, а сегодня утром к нам в гости пришла

черепаха. Она лежала на ступенях крыльца, перед входной дверью, и мы обнаружили

её вместе: Волк и я. Я отнесла черепаху обратно к озеру, и немного позже, когда

мы с Волком шли вдоль улицы, Волк вдруг указал мне на сломанные часы. Они лежали

рядом со старыми ящиками и прочей рухлядью. Всё это должен был вот-вот подобрать

мусорный грузовик.

Циферблат этих часов был белый, а сами стрелки - чёрные, и время остановилось на

этих часах: стрелки ежесекундно вздрагивали, пытаясь сдвинуться с места, но не

двигались. И обе стрелки показывали на цифру пять. Мне показалось, что эти

стрелки показывают на старый адрес нашего дома: номер пять, по улице Яблочной.

Это был адрес белого домика с красной черепичной крышей, того, что построил мой

дед.   

Утро было странное, туманное, какое-то заколдованное: сначала черепаха,

заглянувшая в гости...потом эти остановившиеся часы...и звонок, что сломался ещё

вчера...Всё это было как-то взаимосвязано. Может быть, Мой Бог, мой невидимый, но

всемогущий Создатель, хотел поговорить со мной? Было несложно понять, что означал

сломанный звонок. Это означало: "не позволяй окружающему миру беспокоить себя,

сейчас". Видение черепахи на ступеньках тоже было несложно разгадать: это значит,

"двигайся медленно". Но вот часы, остановившиеся на улице, под цифрой пять? Я

спросила себя: "что бы это могло значить?". И ответ тут же пришёл мне в голову:

это значит, "не торопись". И я поняла то сообщение, что Мой Создатель оставил мне

этим утром. Полностью, оно могло звучать так: "не позволяй окружающему миру

тревожить себя. Двигайся медленно, и не спеши. Оставайся на улице Яблоневая, дом

пять, сколько тебе понадобится."

И снова я вижу красные капли варенья на страницах нашей родословной.

-Красная смородина, компот, пять банок! - гордо объясняет дядь Лёша, - Да, вот

тут я варил компот!

Словно кровоподтёки, застыли на страницах нашёй родословной алые капли. Нет,

пусть лучше это будет компот. Я переворачиваю пару заскорузлых страниц, и снова

читаю:

"Иисус! О, Мой Бог! Одному Тебе я могу довериться, Ты один всё мне прощаешь! За

меня и за мои грехи Ты отдал жизнь Свою!

Сижу в своей спальне, слушаю музыку. Вообще-то, это больше не моя спальня. В тот

вечер, когда мой муж сказал мне, что я - ничто и я ударила его, мне не хотелось

больше спать с ним в одной спальне. Я попросила его перенести мою кровать в

мамину комнату. И он помог мне. Наши кровати раньше стояли совсем близко друг к

другу. Когда Трэнт начинал храпеть, я протягивала руку и трясла его за плечо. Но

теперь Трэнт мжет храпеть сколько угодно: я переехала к матушке, в её спальню.

Когда-то давно, мы спали с ней в одной комнате. Это было, когда мы приезжали в

гости к дедушке с бабушкой. Наша маленькая спаленка была на втором этаже, большое

окно выходило в сад. Из этого окна была видна старая кряжистая яблоня, что росла

у двери заднего входа. (Задний вход был единственным входом в нашем маленьком

домике).

Также, из окна нашей спальни виднелись пионы, что росли вокруг яблони, и парники:

большой и маленький. Высоченные берёзы были видны с соседнего участка, плантация

клубники - справа от пионов, картошка - двумя грядами вдоль забора, позади

парников. В большом полукруглом парнике, бабушка Марина всегда выращивала огурцы.

Дверь в парник весь день была открыта, там было влажно и жарко, и вокруг жёлтых

огуречных соцветий летали пчёлы. Кусты чёрной смородины отделяли клубничную

плантацию от дедушкиной мастерской. Мы варили столько черносмородинного джема,

что наш подвал был уставлен банками с джемом, всю зиму. Подвал в нашем маленьком

домике был как ловушка для Слонопотама. Вход в подвал был замаскирован в кладовке

под лестницей, так что если кто-то забывал закрыть дверь в подвал, вы легко могли

угодить туда, пытаясь снять своё пальто с вешалки в кладовке. Однажды, это

случилось с тётей Майей: она упала в подвал и сломала себе ключицу. Ей повезло,

конечно: подвал был четыре метра глубины, там и шею можно было себе сломать...

Но всё это было очень давно, ещё до того, как я появилась на свет. Когда я

познакомилась с тётей Майёй, она уже была преклонного возраста. У неё были седые

волнистые волосы, голубые глаза. Она всегда была очень доброй. Приезжая к нам в

гости, она всегда говорила:

"Вы мои хорошие..."

Она говорила это всем нам: мне, бабушке, дедушке, маме...Я всегда стараюсь быть

такой, какой была она. Даже если, по природе своей, я не особенно добрый человек.

Но она была доброй, и я всегда стараюсь быть такой, как она. Она была старшей

дочерью дяди Саши. Дядя Саша, вообще-то, не был моим дядей, он был маминым. Он

был старшим братом моей бабушки Марины. Во время гражданской войны, он был

завербован в Белую Армию (куда был принудительный набор). И поэтому, когда дяде

Саше было двадцать два года, он оказался в Кадетском Корпусе. Во время

революционной резни, было принято решение эвакуировать всех молодых кадетов из

Ялты в Константинополь. После этого, дядя Саша лет пять жил во Франции (он знал

французский, как и все старшие дети в бабушкиной семье). Но он хотел вернуться в

Россию. В те годы, вернуться в Россию было трудно: все люди, покинувшие страну во

время военного переворота, стали считаться предателями. Но дяде Саше всё равно

надо было вернуться: у него в России осталась невеста. Она жила в семье моего

прадедушки Петра Михайловича, в то время. Звали её Клавой. Она была

незаконорожденной дочерью женщины из знатного казацкого рода, и, поскольку была

рождена вне брака, её мать была вынуждена покинуть своё семейство, которое не

одобрило её внебрачную беременность. Поначалу, их приютил один из братьев

прадедушки, Фёдор (у его жены не могло быть детей). Мать Клавы работала в их

семье помощницей по хозяйству, и они растили маленькую Клаву сообща.

Впоследствии, когда брат прадедушки и его жена скончались, Клаву взяли в свою

семью мои прабабушка и прадедушка. И, чтобы увидеться с Клавой опять, дядя Саша

вернулся из Франции.

Да, чего уж там скрывать - тётя Клава была очень красивой, с большими голубыми

глазами, курносым носиком, длинной толстой косой, белозубой улыбкой. Я видела её

только на фотографии. Она всё ещё была красавицей, даже когда ей было за

шестьдесят. Обе её дочери были вместе с ней на той фотографии. Тётя Соня была её

точной копией: те же самые круглые голубые глаза, нос кнопочкой, толстая коса,

белозубая улыбка. Тётя Соня была красавицей, даже когда ей было уже под

семьдесят, и она приезжала к нам в гости из Барнаула.

В своё время, вернуться в Россию дяде Саше помог его старший брат, дядя Коля.

Дядя Коля был коммунистом. В марксистский кружок он попал, познакомившись где-то

в Москве с Луначарским. И через него, дядя Коля оказался в этой плохой компании.

Он помогал своим сомнительным друзьям прятать оружие у себя на квартире. Он так

увлёкся идеями Ленина, что стал его личным секретарём, а после революции -

Управляющим Делами Совнаркома. И, уже после революции, он просил Ленина, чтобы

дяде Саше разрешили вернуться. Так что, он помог дяде Саше, используя свои личные

революционные связи. Дядя Саша вернулся, женился на Клавдии (моя мама называла её

"тётя Клава"). У них родились дочери - Майя, в 27-м году и Соня, в

32-м. В 1937-м, дядю Сашу арестовали как "контрреволюционера" и "вредителя" (он

был инженером-химиком). Его отправили в Магадан, на десять лет. Коммунисты не

прощали людям того факта, если во время революции кому-то удалось перебраться за

границу. Нахождение за границей было непростительно, и наказуемо десятью годами

северных лагерей. Но, с другой стороны, дяде Саше всё-таки больше повезло, чем

дяде Коле. Он был в лагере, но он остался жив. Дяде Коле так не повезло. Он был

арестован в 1938-м году и "умер в тюрьме", в возрасте 46-ти лет. По профессии

дядя Коля был геологом. Он был сильным, выносливым, рослым мужчиной. Если он умер

в тюрьме сразу же после ареста, причина такой скоропостижной смерти могла быть

только одна. Он был убит.

Семья наша распалась после его смерти. Некоторые наши родственники отказались от

дяди Коли (чтобы сохранить свои собственные жизни), а мои бабушка с дедушкой

начали свои путешествия по стране, убегая от НКВД (Народного Комитета Внутренних

Дел). В любом случае, оставаться жить с бабушкиными родственниками им было

нельзя: дело было в том, что бабушкиным сёстрам понравился мой дедушка. Одна из

бабушкиных сестёр, красавица и начинающая актриса Соня, уже была известна своим

романом с мужем своей старшей сестры, Лены. Из-за этого романа, Лене и её мужу,

юристу Петру Всесвятскому, было отказано в доме.

А моя бабушка Марина была человеком очень серьёзным. Она редко смеялась и почти

никогда не улыбалась. Она была молчуньей и предпочитала слушать, что ей

рассказывали другие люди. У неё был сильный характер. Она, конечно, не могла

позволить своим сёстрам флиртовать со своим мужем. Ни в жисть. К тому же, НКВД

стал угрожать ей после убийства её старшего брата, Коли. Так что, в любом случае,

пора было оставить эту старую московскую жизнь позади..."

И снова красные пятна расплылись по страницам нашей родословной.      

-Миль пардон, мадам! - смущённо улыбается дядь Лёша. Я переворачиваю страницу, и

снова принимаюсь читать.

"...Что же случилось с нами в двадцатом веке? Кто убивал нас? Кому удалось

выжить? В семье бабушки Марины, из одиннадцати детей только трое дожили до

преклонного возраста: самая старшая сестра бабушки, Лена, которая ещё перед

войной уехала в Алма-Ату вместе с геологической экспедицией, и осталась в

Казахстане вместе со своим мужем, Петром Всесвятским. У них было двое детей: дочь

Гоби (рано умершая) и сын Алдар. Тётя Лена знала несколько европейских языков и

преподавала немецкий в Алма-Атинском университете. Петра Всесвятского расстреляли

в 1938-м.

Моя бабушка, Марина, дожила до 77-ми лет. У них с дедушкой было четверо детей:

моя мама и трое младших мальчиков.

Бабушкин брат, Саша, дожил до 70-ти лет. После десяти лет магаданских лагерей, он

вернулся в Москву и тут же узнал, что ему больше там жить нельзя. Ему надо было

ехать на поселение, в Казахстан. Его жена, тётя Клава, не поехала за ним. Она всё

ещё жила в девятикомнатной квартире на Большой Дмитровке, со своими дочерьми,

Майей и Соней. (Во время бомбардировок в войну, тётя Клава и другие жители

дома дежурили на крыше, складывая неразорвавшиеся ещё бомбы в ящик с песком). Это

был, конечно, необыкновенный героизм. Но за дядей Сашей в Казахстан она не

поехала, так что он уехал в Казахстан один, и впоследствии женился повторно, на

уроженке тех мест. Дядя Саша был химиком, и, будучи в лагере, лечил

политзаключённых от цинги, готовя для них отвары из молодых еловых веток. Люди

умирали от цинги, в лагере. Еловый отвар мог помочь им, дать им немного витамина

С. (Знаешь ли ты, что молодые еловые побеги годятся в еду? По вкусу, они

напоминают смесь авокадо с джинжером. Неплохо, совсем неплохо...)

Но вернёмся обратно, в бабушкину семью. Расскажу, пожалуй, поподробнее про Соню.

Она была двойняшкой Веры. Сёстры Соня и Вера были на одиннадцать лет старше моей

бабушки. Тётя Соня прожила 63 года, но тоже свела счёты с жизнью. Это было уже

гораздо позднее, после войны. Она была когда-то очень красивой молодой женщиной,

но попала в страшную аварию на Военно-Грузинской дороге: их автобус упал в

ущелье. Тетя Соня осталась жива, но прекрасное её лицо было изуродовано. Её

молодой муж оставил её в одночасье. (Он тоже был в этой аварии, но не пострадал.)

Эта поездка по Военно-Грузинской дороге была путешествием их медового месяца. Всю

свою последующую жизнь тётя Соня страдала от депрессии. Ей пришлось перенести

много пластических операций: её новый нос был сконструирован из её ребра. Матушка

моя была её племянницей, и она навещала тётю Соню, когда та лежала в больнице.

Тётя Соня была иллюстратором по профессии, она хорошо рисовала. Это она подарила

моей матушке две своих акварели. На одной из них была пушистая веточка вербы,

расцветающая в стакане воды, на другой - белый гриб, растущий в лесу посреди

сосновых иголок. В России, нам были известны все съедобные грибы. Мы ходили за

грибами с июня месяца и до поздней осени, находили моховики, подберёзовики,

чернушки, лисички, опята. Когда идёшь за грибами, ты должен знать, как отличить

съедобные грибы от ядовитых. Потому что, в русских лесах, ядовитых грибов тоже

предостаточно. 


Сирота в нашей семье.

Мне кажется, я была неправа, когда сказала тебе, что самая грустная военная

история в нашей семье - это история о французских булочках. Это не так, на самом

деле. Самая грустная военная история - это история Коли, маминого двоюродного

брата. Я уже упоминала, кажется, что моя бабушка Марина была одиннадцатым

ребёнком в семье? (И большим сюрпризом для всех). Её сестра, Галина, была старше

бабушки на семь лет. Галина и Вера (близняшка Сони) погибли во время войны. Они

обе оставили своих маленьких детей сиротами: Галина оставила Таню и Катю (4-х и

2-х лет от роду), а Вера оставила сына Колю, тоже четырёх лет. В то время как

Таня и Катя остались со своей бабушкой, мамой их отца, у Коли не было никого. Мои

дедушка с бабушкой хотели его усыновить, но потом передумали. Это было в

Свердловске, ближе к концу войны. Они все жили в десятиметровой комнате,

впятером. И моя мама (ей было тогда восемь лет) подслушала разговор дедушки и

бабушки о Коле. Они-то думали, что в комнате все спят. Но матушка моя ещё не

спала, и она слышала весь разговор. И решение её родителей разбило ей сердце. Она

помнила Колю, они росли вместе в той самой девятикомнатной квартире на Большой

Дмитровке, ещё до войны. И после этого разговора бабушки и дедушки, мамин кузен

надолго пропал из её жизни. Он вырос в детском доме, в Алма-Ате. Самая старшая

сестра бабушки, Лена (она тоже приходилась Коле родной тётей) жила в этом же

городе, так что Коля приходил к ней по выходным. Матушка встретилась с Колей

много лет спустя, когда им обоим было лет по двадцать. Она помнит до сих пор,

какой он был смелый и ловкий - он катался на ногах с высоких ледяных гор, когда

все другие люди съезжали с этих гор на санках.   


Наверное, с тех самых пор матушка перестала доверять своим родителям. Позже,

когда я уже появилась на свет, она никогда не рассказывала им, какими словами

ругал нас папа. Мы иногда обсуждали возможность бегства от отца, возможность

переезда к дедушке с бабушкой, в маленький домик по улице Яблоневая, 5. Но

матушка всегда говорила:

-Да не нужны мы им, у них своих проблем полно...

Но основной проблемой дедушки с бабушкой как раз и было их одиночество, которое

настигло их в конце их жизни. У них был прекрасный двухэтажный дом (два этажа,

две спальни, гостиная и столовая!) Но бабушка Марина уже не вставала с постели.

Дедушка был постоянно пьян. Мы ездили к ним раз в неделю, привозили им продукты,

убирались в доме, мыли бабушкины седые, реденькие волосы шампунем. Но ни один из

их сыновей не навещал дедушку с бабушкой. Они приезжали редко, может быть, раз в

году, или того реже...И, когда бабушка Марина умерла, скоро стало понятно, что

дом нам придётся продать. Дедушка Коля ослеп, и ему нужна была наша помощь каждый

Божий день. Но и тогда мы не переехали к нему. Вместо этого, мы продали дом и

купили дедушке двухкомнатную хрущобу, по соседству с нами. Дом был старый, кирпичный, послевоенной постройки.

Когда я была маленькая, я часто проходила мимо этого дома по дороге в городской

парк. В моём воображении, этот старый дом был похож на средневековый замок.

Каждый раз, проходя мимо, я думала:

-Кто живёт в этом доме, с толстыми кирпичными стенами и маленькими окошками?

Я не знала ещё тогда, что, в своё время, ответ будет прост и очевиден: это была я

сама. Проходя мимо этого серого кирпичного дома, я смотрела в окна своей будущей

квартиры. Но, когда мне было лет восемь или девять, я об этом ещё не

догадывалась. Я думала, что дом по улице Яблоневая, пять, останется с нами на

веки вечные. Но это было ошибкой.

Я сама нашла покупателя на дедушкин дом. Мне просто не верится, что это я продала

дом дедушки Коли, маленький белый домик с красной черепичной крышей. Я никогда и

нигде не чувствовала себя так хорошо, как там. Я и по сей день вижу этот дом

иногда, во сне. И сегодня, рано утром, перед тем как проснуться, я опять видела

его. Мне было 19 лет, когда я продала этот дом. В тот день, я ехала в Москву на

лабораторки. Мы все, студенты-технари, ездили раз в неделю на лабораторные

работы. Так что, однажды в субботу я шла по платформе (лабораторные работы всегда

были по субботам). Я была в своём длинном расклешённом пальто и чёрной шляпе. Это

был один из моих любимых ансамблей, признаюсь честно: чёрная мужская шляпа с

загнутыми полями и оранжево-красное пальто-солнцеклёш. Так что, вся такая

красивая, я шла по платформе, и вдруг увидела листок бумаги, приклеенный к

кирпичной стене, возле кассы: частное объявление. На нём было написано:

"Я покупаю дома".

Я прошлась чуть дальше по платформе и увидела ещё пару этих объявлений. Они были

только что приклеены к стене, как я заметила. Клей вокруг них был ещё мокрым. Я

прошла ещё чуть дальше, и наконец увидела человека, который пришпандоривал к

стене очередную объяву.

"У меня есть дом на продажу!" - сказала я ему в спину.

"Просто позвоните по моему номеру!" - ответил он, не оборачиваясь. Приклеив

бумажку к стене, он наконец обернулся, и увидел меня.

"О, да! Ну, конечно! Дайте мне свой номер, я запишу!" - сказал он тут же, увидев

меня, в моём красном пальто-солнцеклёш и чёрной шляпе. (Как я уже говорила, это

был один из моих лучших ансамблей).

Он записал мой телефон, и через пару недель у нас уже был покупатель на дом

дедушки Коли. Этот парень был агентом по недвижимости, совсем как и я, в те

времена.


У Лукоморья дуб зелёный.

Да, конечно, он там был. Дуб, я имею в виду. Сама видела. Сказки Пушкина мама

рассказывала мне, когда мне было года два. И, по моему твёрдому убеждению,

Лукоморье было у дедушки на даче. Там было абсолютно всё, как в сказке: высокий

дуб с массой желудей (напротив нашей калитки), а чуть подальше, сразу за калиткой

- то самое море лука, воспетое великим поэтом. (Насколько Пушкин велик, мне в два

года было ещё неведомо). Но говорил он правду, ничего не присочиняя: вокруг

высокого дуба, по дощатому забору, ходил учёный кот. Звали кота Пиня. Он был

научен ловить крыс и мышей, а так же служил у моего дедушки грелкой для спины.

Короче говоря, кот Пиня был занят самыми разнообразными учёными обязанностями, но

и про любовь не забывал: ежегодно приносил котят, которых рожал в шкафу

бабушкиной спальни. Я не буду писать о том, куда впоследствии девались эти

котята. Не могу об этом писать. Была б моя воля, котов Пинь было бы у нас штук

сорок. Но, поскольку мне было года три или четыре, вступиться в защиту

материнства кота Пини и детства Пининых котят я ещё не могла. Пиня был серым,

полосатым, зеленоглазым пушистым зверем. В свободное от хождения вокруг дуба

время, любил сидеть на наружном подоконнике кухонного окна, проницательными

глазами поглядывая на бабушку, что сидела на кухне у плиты. Соображая: пора

приносить бабушке крысу, или ещё нет...И когда за крысу будут наливать молока?

Вот в чём был вопрос.

Из-за моря репчатого лука, ровными богатырями вставали кусты смородины. Их было

много. Может статься, даже и тридцать три. Крупные рубины спелых клубничин водили

хороводы вокруг смородиновых богатырей. (Возможно, что и сорт той смородины

назывался - "Богатырь"). Или мне просто так кажется, под влиянием сказок Пушкина.

Три девицы, как водится, сидели под окном столовой, на лавочке. Вместо того чтобы

прясть, девицы по молодости лет играли в куклы. Ими были: моя двоюродная сестра

Вика (забияка и вредина, руководитель налоговой службы, в её недалёком будущем).

Моя подружка Оля (блондинка, умница, будущий кандидат наук). И я (будущая мать

троих детей, перебравшаяся за океан в поисках новой жизни). Но мне тогда ещё не

были известны все подробности моих заокеанских странствий. Я только лишь любила

играть с Олей в куклы, да слушать мамины рассказы о дедушкиной боевой юности

(спасаясь от НКВД, семья кочевала по стране лет двадцать).

В конце своих дальних странствий, дедушка с бабушкой оказались в двухэтажном

домике с красной черепичной крышей, по улице Яблоневая, пять. И последние сорок

лет своей жизни они провели именно здесь. Давай вспомним, что это был за дом.

Когда я появилась на свет, ему уже было больше двадцати лет. От калитки к двери

дома вели узкие каменные плиты. Единственная дверь была позади дома. По пути к

этой двери, можно было перепрыгивать с одной каменной плиты на другую, будто бы

играя в классики. Справа от калитки вас встречали высокие кусты ирги (вкуснейшая

ягода, если вы знаете, о чём я). Высоченная ель, большой сарай, собачья будка без

собаки - всё это было по правую руку от вас, в то время как по левую руку шло

бескрайнее лукоморье с выступающими из него кустами богатырской смородины.

Напротив сарая, у поворота дорожки, вас поджидало приземистое кирпичное

сооружение с ржавой крышкой, очень подходящее, чтобы загорать наверху этой самой

крышки, читая "Трёх мушкетёров" из дедушкиной библиотеки. Чем я очень увлекалась,

приобретая к окончанию лета ровный загар и много новых познаний из истории

Франции. Позади этого странного кирпичного сооружения росли кусты махровой

сирени, и вслед за ними - раскидистая старая яблоня, что была напротив входа в

дом. Куст земляничного жасмина (это был любимый цветок моей бабушки) рос под

окном кухни, там, где прогуливался Пиня. Дверь дома была окрашена серовато-

розовой, облупившейся местами, краской. Четыре маленьких оконца поверх двери

образовывали квадрат. (Сейчас уж в России таких дверей не делают, но в Америке

они по-прежнему популярны). Я не помню, чтобы эта дверь когда-либо была на замке.

Для нас она всегда была открыта. Войдя в эту дверь, вы попадали в тамбур. Так

назывался у нас этот маленький закуток, внутри которого ступеньки вели наверх, к

следующей двери. Слева в этом тамбуре располагался трёхстворчатый старинный шкаф

с зеркалом посередине. Это зеркало было волшебным: когда я смотрела в него, из

его глубин на меня взирала невиданная красавица. И только зеркалу в тамбуре да

дедушке с бабушкой было видно, что это и была я сама. Они меня так и называли:

"Шамаханская царица". Всем остальным людям вокруг, я казалась малявкой с жёлтыми

косичками и по-монгольски раскосыми глазами. И только дедушка с бабушкой да

зеркало в тамбуре знали правду обо мне.

Вторая дверь, обитая серым дерматином, вела в тёмный холл (коридором его не

назову: он был квадратным). Здесь повсюду были встроенные шкафчики (дедушкиных

рук творение). Кухня была по левую руку, а туалет с ванной - по правую. Нет,

кажется, наоборот: кухонька (такая маленькая, что там могли уместиться только два

человека, стоя), она как раз была справа, а туалет с ванной - слева. В общем,

точно не скажу. Холл был такой тёмный, и там вечно суетился народ, так что в

толчее и темноте было сложно сказать, где у вас правая рука, а где - левая.

Поскольку кухня была маловата, мы всегда раскатывали тесто для пирогов в

столовой, а в кухню приносили только грязную посуду. Помню, я как-то раз уронила

стеклянную рюмку, которую несла на кухню, поставив её на тарелку, как на поднос.

"Осторожно, ты её сейчас уронишь..." - сказала бабушка.

И я тут же, незамедлительно, уронила её. Мне было лет шесть или семь, наверное...          


Дверь в столовую была по правую руку, в узком коридорчике, а подвал таился в

кладовке под лестницей, слева (там, где тётя Майя сломала себе ключицу). В этот

узкий коридорчик вела ещё одна дверь, белая, крашеная масляной краской, тяжёлая и

мощная, как ворота средневекового замка. Каждый раз она открывалась и закрывалась

с мелодичным звоном. Мы все к нему так привыкли, что никогда не задавали себе

вопрос: почему?

Если вы шли прямо по узкому коридорчику, не соблазняясь запахами пирожков из

столовой и успешно избегая падения в подвал (вход в который прятался в кладовке

под лестницей), то вы рано или поздно попадали в спальню бабушки Марины. Туда

вела очередная дверь, с большими стеклянными панелями, постоянно закрытыми

занавесочками. Спальня бабушки также была нашей гостиной, а иногда и меня там

спать укладывали. Это была длинная, в длину всего дома, комната, с двумя окнами,

выходящими на улицу. Высокие кусты колючей малины росли у дома, надёжно

перекрывая доступ к окнам. Как замедленные бомбы биологического действия, на

малине сидели зелёные клопы-вонючки. Есть малину, на которой посидел такой клоп,

было бессмысленно: запах клопа перекрывал вкус малины. Третье окно этой комнаты

выходило в яблоневый сад (из белого налива и антоновки дедушка постоянно гнал

наливку, и поэтому как он сам, так и все наши соседи, были постоянно навеселе.)

За яблоневым садом виднелась каменная тропинка к дому, и могучая голубая ель,

сразу за нею. Бабушка обычно отдыхала на кушетке, в уголке комнаты. Эта кушетка

также служила ей постелью. Меж окон стоял полированный секретер, вечно пахнущий

лекарствами. И ещё были там два зелёных раскладных кресла. Зелёная обивка кресел

стала к тому времени уже старой, вылинявшей: два окна смотрели на восток, и

комната была очень светлая. Эти зелёные кресла казались мне волшебными: они легко

раскладывались, превращаясь в удобные кровати.

В самом конце коридора была лестница наверх, на второй этаж. Ступеньки были

крашеными, скользкими, и вдоль лестницы перил не наблюдалось. Частенько, кто-

нибудь из нас скатывался вниз с лестницы, оступившись на скользких ступеньках.

Как дедушка мог забыть о перилах, когда он строил свой дом - для меня загадка. Но

в те времена, мы никогда не критиковали дедушку, и не сомневались в его решениях.

Он всегда был такой весёлый, разговорчивый, и почти всегда - пьяный. Он ничего не

принимал всерьёз. Я и сама научилась этому от него. Мастер светского разговора,

он любил рассказывать интересные случаи из своей жизни. Его почти никогда не было

дома: он всё своё время проводил в мастерской. Мастерская его была большим

сооружением из красного кирпича, подпиравшим забор позади дома. Там у дедушки

были инструменты, и он вечно что-то строил, пилил, вытачивал. Бабушка в его

мастерскую никогда не ходила.

Дедушка Коля умер, когда ему было восемьдесят пять лет, от инсульта. Как-то раз,

когда я пришла навестить его, он занимался каким-то своим новым изобретением,

присоединял ремень передач к электромотору. Он был так рад, показывая мне свою

новую конструкцию, что стояла на нескольких табуретках у окна...Но на этот раз, я

не могла не обратить внимания на тот факт, что он молчал. Это было необычно для

дедушки. Я позвала маму, она позвонила доктору. Когда пришёл доктор, дедушка уже

лежал на кушетке, без сознания. Доктор сказал, что ничем помочь не может. С таким

обширным инсультом, дедушке было не протянуть и трёх дней.

Всё случилось так, как и предсказывал доктор. На четвёртый день, дедушка умер. В

ту ночь, когда его не стало, мы с мамой устроили маленькие поминки, выпили

бутылку красного вина на двоих. Весь вечер, я рассказывала маме, каким

необыкновенным человеком был наш дедушка Коля. Когда на следующий день собрались

родственники, я уже не могла говорить: только плакала, целуя дедушкин лоб, роняя

свои слёзы на его серое, мёртвое лицо."


-Эт и есть её Ангел-Хранитель... - вдруг, безо всякого выражения в голосе,

говорит дядь Лёша.

-Откуда ты знаешь, дядь Лёш? - изумлённо спрашиваю я.

-Ну, а как же...Саня вить собиралась уезжать в Америку...Ангелу-Хранителю надо

было лететь вслед за ней...вот он и покинул своё...эээ...как оно? своё физицкое

тело...чтоб удобнее было лететь через океан! Это ж элементарно, Ватсон! -

добавляет он сакраментальное, и мы с ним начинаем ржать, как кони.



                Конец третьей части.



На фото: Екатерина Николаевна и Пётр Алексеевич Соколовы, вскоре после своей свадьбы