По пути в гостиницу он зашёл в круглосуточную аптеку и купил упаковку медицинских масок, пачку ваты, очищенный спирт и глазные капли. Перед выездом в Солнечногорск он запасся почти всем необходимым и теперь окончательно завершил приготовления. Оставалось только лечь спать, чтобы завтра с новыми силами приступить к их с Линой страшноватому делу. При мысли о Лине он шёпотом обозвал себя придурком на двух языках и ускорил шаг. Более идиотской тактики в общении с девушкой ещё поискать. Он сумрачно решил больше не пытаться заинтересовать её как мужчина, хотя всё его существо протестовало от такого решения. И вообще, девушки типа Лины Трипольской достойны большего, чем заработавшаяся говорящая голова из телевизора, без чувства юмора, зато с литром виски. "Ещё бы водки притащил, как тебя земля носит, ты совсем краёв не видишь, Герман Кризберг..." Примерно в таком стиле он распекал себя до самой гостиницы, где сонный администратор равнодушно протянула ему ключ с ещё советской деревянной биркой, которой можно было убить, если точно в висок.
Спал он плохо, рваным сном с клочками недодуманных мыслей и вспыхивающими перед глазами фрагментами воспоминаний, никак не мог провалиться в забытье и в итоге выпил снотворного, чтобы урвать у ночи хоть несколько часов.
А Лина спала как убитая, сказались виски, прогулка и ощущение, что лёд тронулся. Хотя прощание было больше похоже на бегство, уверенности в себе у девушки прибавилось. Она твёрдо решила завтра дожать замначальника административно-хозяйственной дирекции СЭМЗа и с этой мыслью откинулась на подушку и заснула с полуулыбкой на лице.
* * *
Утром Герман заперся в ванной вместе с "сумкой-неотложкой", в которой на этот раз обнаружились заковыристые штуки типа скульптурного пластилина, палитры теней для век, пилки для ногтей и клея ПВА. Герман отыскал в кармане брюк флакончик лака и добавил к своим запасам. Он несколько минут рассматривал себя в зеркале, выбирая щёку, над которой собрался колдовать, признал, что левая лучше и приступил к делу.
Он тщательно, с помощью смоченной в спирте ваты обезжирил кожу, лёгкими мазками нанёс серые тени для век и тщательно растушевал, потом чёрным карандашом набросал контур в половину щеки и достал пластилин. Скатав тонкую колбаску, он приладил её к контуру, распределив по всей длине, и пилочкой для ногтей обозначил рваные края. Всю эту конструкцию он обработал клеем, нанеся несколько слоёв, дождался, пока тот высохнет, и припудрил. Добавил объёма жидким корректором для лица. Потом с помощью набора теней для век раскрасил всё в синевато-розовых тонах. В заключение он достал Линин лак и очень осторожно, почти не дыша, заполнил бороздки багровой жидкостью. Края слегка сгладил кремом для рук и посмотрелся в зеркало, чуть отойдя. На Германа Кризберга смотрело лицо с чудовищным шрамом в пол-щеки, вспухшим и блестящим от застывшей крови. Герман мысленно поблагодарил Карину, их гримёра, которая и показала ему в своё время тонкости художественного грима. Раньше она работала в театре и знала множество уловок, благодаря которым можно было изменить человека до неузнаваемости. Шрамы Кризберг рисовал уже не в первый раз, но сегодня превзошёл сам себя. "Особая примета" вышла на редкость правдоподобной и омерзительной, но главное, запоминающейся.
Потом он вставил линзы, изменившие цвет его глаз на карий, засунул в ноздри специальные распорки, снова послав мысленный воздушный поцелуй Карине, и с помощью красящего мусса переродился из нордического блондина в рыжеватую личность непонятной национальности. Ресницы, про которые он чуть не забыл, подверглись атаке коричневой туши. Герман хмыкнул. С этой сучьей работой он научился разбираться в гриме и косметике не хуже завзятой модницы, и прекрасно знал, на какие фирмы можно положиться. Он ещё раз полюбовался на себя. "Интересно, что бы на это сказала Лина". Он нацепил медицинскую маску, чтобы не распугать народ раньше времени, положил в сумку травмат и отправился на улицу Крупской поговорить по душам с Николаем, который явно недоговаривал. В этом Герман Кризберг был убеждён на сто процентов.
* * *
Лина, перехватив с утра чай и бутерброд с сыром, торопливо собиралась на завод. Замначальника неохотно согласился побеседовать и выделил корреспондентке полчаса до начала рабочего дня, а именно назначил встречу в семь тридцать утра. Лина зевала во весь рот, но выбирать не приходилось: она была на чужой территории и не имела права высказывать претензии. Она доехала на автобусе до конечной, подошла к огромному советскому зданию, похожему на бункер, прошла через проходную и несколько минут бродила по этажам в поисках нужного кабинета. Отчаявшись, она позвонила Юрию Петровичу, своему интервьюируемому.
— Четвёртый этаж, кабинет сорок четыре, — недовольно сказал тот, — и поторопитесь, будьте так добры, я занятой человек.
Лина показала телефону язык и взлетела по лестнице на четвёртый этаж.
— Я уже вам всё сказал по тому несчастному случаю. — Юрий Петрович бухтел в густые седые усы, не скрывая, что визит журналистки ему неприятен. — Да, трагедия. Но завод-то тут причём?
— Это не несчастный случай, а самоубийство. И смерть трёх маленьких детей.
— Ну печально, печально. Наталья была хорошей женщиной, хоть и... м-м-м... немного глуповатой. Зато работала на совесть.
— У неё и её детей были отклонения в развитии. — Лина, по совету Германа, держала в кармане включённый диктофон, хотя Юрию Петровичу поклялась, что разговор будет не под запись. — У неё была дебильность. Как же она работала? Получала зарплату? Насколько она была социализирована?
— Барышня, вы тут мне не путайте. Да, она была туповата. Но такие люди исполнительны и бесконфликтны, а наши работники её не обижали, как могла, так на хлеб и зарабатывала. Дети опять же, кормить надо, одевать.
— А что вы знали про её детей? — полюбопытствовала Лина. — Может, у вас есть ведомственный садик для детей сотрудников?
— Детский лагерь есть, под Клином, но она никогда не подавала заявок. А мы ж силой тащить не будем. У нас и без её детей куча желающих бесплатно спиногрызов пристроить хоть на пару недель. Здесь, барышня, никто за вами гоняться не будет, не хотите — не надо.
— Но вы же видели, что она умственно отсталая. Она могла и не знать про лагерь, почему ей никто не предложил помощи? Каково ей было с тремя детьми-инвалидами?
— Ещё и инвалидами? — удивился Юрий Петрович. — Про это не скажу, не знаю. И вообще, барышня, завод и так для неё много сделал, думаете, та квартира, где она погибла, ей от бабушки досталась? Завод выбил, это ж ведомственная квартира, по спискам. Когда предыдущий владелец, наш технолог, умер, город хотел эту площадь забрать, мы не дали. Поселили Кипяткову туда, она ж раньше в коммунальном бараке жила, с родителями...
— С родителями? — вскинулась Лина.
— Ну да. Отец пьющий, мать — шалава, весь барак судачил, что она мужиков водила чуть ли не в открытую. А потом Наталья забеременела, мы ей эту квартиру и выделили, куда с грудным-то в этом хлеву. Так что не надо тут, завод о ней не забывал. Только больше, чем могли, уж извините. У нас почти тысяча человек, и у каждого свои заботы.
— Подождите... — Лина округлила глаза. — Но ведь она уходила в декрет... оформляла бумаги... как?!
— Да ей подпись надо было поставить и всё, — удивился замначальника хозяйственной дирекции, — что тут сложного. Вы так всё драматизируете, журналисты, а ничего такого сверхъестественного в Кипятковой не было, ну, а то, что умственная... что у таких отбросов, как её родители, выйдет? И вообще, полчаса уже прошли. Мне надо работать, вам наверно тоже. Всего хорошего.
Он встал, всем видом показывая, что разговор окончен. Лина подавила вздох и поплелась наружу. Ничего нового и интересного она не узнала, да и кто будет убиваться ради уборщицы, что-то выяснять, пытаться пристроить детей в лагерь или выделять социальную помощь? Ну, хоть из коммуналки переселили, и то хлеб. Девушка вышла с территории завода, купила на остановке шаурму и задумчиво обкусывала её, примостившись к столбу с расписанием автобусов.
* * *
Герман подошёл к дому номер три и несколько минут наблюдал за окнами Таисии Павловны и Николая. Потом снял медицинскую маску, явив Солнечногорску "лицо со шрамом", достал травмат, глубоко вдохнул, вживаясь в роль, и рывком открыл входную дверь.
Квартира Таисии Павловны была заперта, и Герман прислушался. Тонкие стены позволяли уловить даже самый тихий звук. Он услышал отчётливое рыгание и вслед за этим матерное бормотание себе под нос. "Сегодня, значит, как культурный, дома бухаешь..." Он резко и сильно постучал в дверь.
Николай открыл дверь и громко икнул. На него смотрел какой-то уголовник со странно неподвижными тёмными глазами и уродливым шрамом на пол-лица; шрам поблёскивал развёрнутой плотью. Но больше всего напугал Николая не шрам, а наставленный пистолет.
— Э-э-э... а-а-а... ты ваще кто? — Он пялился на уголовника мутными глазами, чувствуя как в животе скручивается липкий комок.
— Сергей Кипятков. — отчётливо произнёс незваный гость, не опуская пистолета. — Я его ищу. Где он?
Николай выпучил поросячьи глазёнки.
— А-а-а... а мне откуда знать?
— Значит, как в долг брать, так всё отлично, а как отдавать, так в кусты? — Рыжий сделал шаг вперёд, и Николай снова икнул. — Он просил отсрочку в три месяца. Срок вышел. Пора платить. Уже четыреста восемьдесят тысяч набежало. Так где его искать?
— Да не знаю я! — завопил "бегемот" и тут же получил удар рукояткой по скуле. Он встал, покачиваясь и чувствуя, как внезапно звереет, размахнулся и тут же согнулся, ловя воздух от боли и схватившись за пах.
— Я в последний раз спрашиваю, где Кипятков. Он здесь бывал, я знаю. Где он сейчас? — Рыжий со шрамом стоял над Николаем, гладя пистолет. "Бегемот" поднял на него налившиеся слезами от боли глаза и промычал:
— Я его три месяца назад и видел... Больше ни разу... Не знаю я!
Рыжий снова замахнулся, и Николай попытался отодвинуться, но упёрся в край стола. Через секунду он получил новый удар металлической рукоятью, теперь уже в нос.
— Рассказывай всё, что знаешь. В подробностях. Мне всё равно, на кого тратить боеприпасы. Они казённые. Всё рассказывай. Когда ты в последний раз его видел, при каких обстоятельствах, где он может скрываться, в общем, всё. И поживее.
Николай грузно рухнул на табуретку, уронив при этом стакан, который покатился по полу, оставляя за собой резко пахнущую дорожку из водки. Коллектор снова наставил на Николая ствол.
— Живо.
— Три месяца... середина марта... — "Бегемот" судорожно вспоминал события минувшей весны. — Он пришёл к дебилке... к дочери... квартира напротив... да она повесилась...
— Кто, дебилка? Плохо. — сказал коллектор. — Не с отца, так с дочери выбил бы. Ну! Дальше!
— Там возня какая-то была... крики...
"А ты, значит, даже ментов не вызывал, твоя хата с краю. Ну ты и мразь, даже хуже, чем я думал."
— Возня, значит... — Николай икал уже не переставая. — Стены-то картонные... Он орал... матерно, она что-то скулила и щенки её выли... утробно так... хрипло... чисто звери... так люди не могут...
— А ты что? — поинтересовался коллектор, подходя совсем близко. Николай всхрюкнул и осел кулем, точно из него выдернули позвоночник.
— А что я? Разборки не мои, он к ней часто приходил... к дочери-то... всё время там что-то... Да и что я? Мне что, охота с этим мудилой разбираться? Ко мне не лез.
Рыжий нагнулся, глядя Николаю в глаза, и тихо сказал:
— Что. Было. После. Того. Как. Он. Пришёл. В. Последний. Раз.
— Да ушёл он и всё! — совсем по-женски взвизгнул "бегемот", с ужасом глядя на приближающееся чёрное дуло пистолета. — Ушёл! Я шаги слышал! Потом выглянул: а дебилка пол на лестничной клетке моет.
— Понятно. — сказал коллектор и вдруг с силой рубанул ребром ладони Николая по шее. Тот захрипел и обмяк.
"Это тебе за недонесение о преступлении, шваль. Жаль, не могу тебя по-настоящему пристрелить."
Он заглянул в соседнюю комнату, где сидела белая от страха Таисия Павловна. Он сунул пистолет в сумку и вышел на свежий воздух, продышаться и стряхнуть с себя гадостное липкое чувство, которое, казалось, намертво въелось в кожу после разговора с Николаем.
Герман снова нацепил медицинскую маску и набрал Лине:
— Привет. Как съездила?
— Да почти никак, — голос девушки звучал уныло, — ничего качественно нового. А ты?
— Ты уже дома? Мне бы... хм... умыться бы.
Воображение Лины тут же нарисовало чудовищные картины "разговора" с Николаем, и она взволнованно спросила:
— Что... что случилось?
— Грим надо смыть. Я сейчас похож на всех маньяков разом. Так ты уже вернулась к себе?
— Да, приезжай конечно, — Лина всё ещё не могла побороть волнение, — я давно уже вернулась.
— Тогда жди.
Она выглядывала из окна, но знакомой светловолосой фигуры не видела. В подъезд зашёл какой-то мутный тип, как подозревала Лина, к Алле, соседке с третьего этажа, девушке нетяжёлого поведения, к которой постоянно заходили мужики. Тем неожиданней прозвучал звонок в дверь.
Лина отперла и ошарашенно отшатнулась вглубь. На неё смотрел странный рыжеватый тип в маске, с неприятными, точно искусственными карими глазами. Тип снял маску, и Лина взвизгнула. Герман быстро сказал:
— Да это я, — и вошёл в квартиру. При звуках знакомого голоса Лина вытаращилась ещё сильнее.
— А... Ой, мамочки... Я так напугалась! Что у тебя с лицом?! — она в ужасе смотрела на развороченный шрам.
— Я ж говорю, умыться надо, — усмехнулся Кризберг, — я давно так тщательно не гримировался. Даже маску пришлось надеть, чтобы по улице спокойно пройти. Кстати, вот твой лак. Очень помог.
Лина, ещё не до конца придя в себя от потрясения, машинально спрятала пузырёк в карман и шёпотом спросила:
— Как ты так сделал? Я тебя вообще не узнала. И походка другая, и нос какой-то странный, и волосы... А как ты нарисовал шрам?
— Я его не рисовал, — Герман снова усмехнулся, — а делал пластический грим. Потрогай, если хочешь.
Лина пальчиком прикоснулась к выпуклому, жуткому шраму и снова вытаращилась.
— Как настоящий!
— Да уж... Ну, я умоюсь, а то уже щёку сводит и глаза от этих линз сохнут, режет аж.
— Да-да... Я тебе полотенца там повесила, три штуки...
— Спасибо. — Он заперся в ванной и начал долгую процедуру смывания грима. Уже стерев со щеки шрам и три раза вымыв голову, чтобы привести, наконец, волосы к естественному оттенку, он вдруг почувствовал дразнящий аромат чего-то вкусного. Он вытер лицо, пригладил мокрые, но уже светлые волосы и выглянул.
Лина жарила картошку с луком на большой чугунной сковороде, время от времени помешивая. Встретившись глазами с Германом, она пояснила:
— Я-то перекусила по дороге, а ты точно ещё ничего не ел. Садись. Уже почти готово.
Он на автопилоте сел и молча наблюдал, как Лина накладывает в тарелку картошку и порезанную краковскую колбасу. Ему вдруг стало невыносимо стыдно, что он беззастенчиво пользуется гостеприимством этой девушки, не сделав для неё абсолютно ничего хорошего, только втянув в бессмысленную и кошмарную авантюру и напугав той дурацкой историей в парке... он поднял глаза на Лину, и та улыбнулась:
— Ты же голодный. Ешь. — Сама она взяла яблоко и с хрустом вгрызлась в сочный бок.
Продолжение: http://proza.ru/2019/01/21/1340