У каждого времени свои герои.
У каждого времени своё лицо.
У каждого героя своё время.
У ноябрьского времени много лиц, масок, образов. Он может быть и осенью медно-золотой, и жёстким декабрём в хрустальном инее, и даже раннею весною с капельным перезвоном. Вот только тяжело когда оно в размышлении, выбирает…
В одно из таких хмурых утр, пока ноябрь ещё не знал, какое время года он будет передразнивать, Феликс Сижинский, уже три года как студент Первого Меда, позавтракав чем послал Бог, пил кофе. И не просто пил, а смакуя, пока ещё не надо торопится. И завтраком давиться. Окно пятиугольной кухни, высокой и узкой, как бойница в крепости, привычно созерцало двор с кирпичною стеной в полроста дома, изъеденную временем и климатом до романтичной красоты. Особенно заметной нынче, в утренних сумерках запаздывающего осеннего дня. Сейчас будущий психолог-психиатр, всем телом чувствуя приятный бодрячок от кофе (пускай и растворимого, чей фирменный состав заставил б дрогнуть и лабораторного мыша), рассматривал газету, прислушиваясь к распеву радио и звукам пробуждения двора. Вот в тиши залаяла собака, вот взмахами метлы дворник Рашид гоняет липкий снег. Вот прерывая новости, рекламу и другие радио-радости раздался скрежет, скрип и настоящий гром. Да так что чуть светлеющее- холодеющие небо прорезали две стайки воробьёв… и всё затихло. Вслед за этим, раздался робкий стук в окошко.
На что наш Феликс, не прерывая чтение газеты, весьма любезно отозвался: « Входите, не заперто!». Подумав, всё-таки налил ещё кружечку кофе. Окно меж этим отворилось, и в кухню осторожно залез парень. Впрочем, не забыв как вежливый человек вытереть кроссовки о рыхлый мокрый снег на подоконнике.
— Ну, и чего ты кому попало «двери» открываешь?— Теперь в теплом электрическом свете было хорошо видно его улыбающуюся физиономию, с мягкими, но выразительными чертами, в оперении, светло –русой шевелюры.
—Да, я вообще-то ничему уже ни удивляюсь…
—У тебя в будущем профессия такая— Прервал его «пришелиц», поискав на вешалке место для куртки, ужасно модной наверно года три назад, а заодно и приводя в порядок свежеглаженные брюки.
—Наверно…— немного помолчав, с ним согласился Феликс—но может всё-таки немножечко расскажешь, чего ты вздумал сутра по крышам погулять?
—Истинный врач, всё должен проверять на себе! И учитывать опыт великих предшественников.
Феликс с вниманием повернул узкое, чуть треугольное лицо.
—Я повторил опыт Аруэла Теофраста Бомбаста из Гугенхейма.
—Известного, как Парацельс.
—Его самого. Как не многим известно, он будучи в каком-то городе был, вынужден бежать из своей съёмной комнаты, через окно, по крышам, потому что, –гость с зримым удовольствием хлебнул горячий кофе и согревшись добавил:—не мог платить квартплату.
—Опасный опыт,—хозяин вдумчиво отметил, что гость, носивший фамилию Блажень, а имя Родион, и впрямь периодически тянул на блаженного. Сейчас, например, был явно не расстроен. Нет денег заплатить за «хату», (хотя из дома шлют по не многу) — ну и фиг с ним. Пришлось не свет- не зоря в полумраке по крышам прыгать? С кем ж не бывает?
—Не столь опасный. Если проводить с использованием новейших технологий!—приятель поглядел на свои боты.-- Я этому хапуге свой электрический чайничек там оставил и череп пластиковый. Пусть порадуется! А то он, типа, голову от жадности потерял! С собой забрал вот всю одежду на себе—к стати—если грохнусь—какой-никакой амортизатор. диктофон и книги вчера на чердак –твой! — и «перст указующий» ткнул кверху,—перекинул. Вообще хотел зайти, но тебя дома не было!
—Ты, как я погляжу, хорошо-длительно готовился. И чем же тебя так доканал «квартирный босс»?
—Он тихий, вроде бы, мужик. Хотя и жадный конечно. Сперва цена была—так ничего—«подъёмной». Пока он не узнал, что мне не только, там, из дома присылают, а ещё повышенную «степную» платят. Тогда и выяснилось, что раз квартира в «полшага от метро» (ни фига себе «полшага»—7 улиц, если косо), то и платить надо побольше. Потом—что вашенский Первый Мед рядом.
—А ты-то здесь при чём? Он что не…
—Да знает он всё! Где я учусь! Сам постоянно про заразу всякую спрашивает!
—Ладно, думаю—«чёрт с тобой» заплатил. А на следующий месяц выяснилось, что комната угловая—«свет- воздух».Ладно-- заплатил за воздух. Ну, тут оказалось, что газу много жгу—«Газпром»-батюшка , и «народное богатство», и тыр-пыр. Купил себе электро-чайничек. Тут оказалось--электричества многовато. Я посмотрел в окно –зима скоро. Думаю: «Ладно, перекантуюсь». Но когда он—домовладелец—тоже, начал внимательно так вид из окна изучать… короче: решил дать дёр.
—Молоток! Что не навернулся. Впрочем, с твоим протектором на «ортопедах»…надрывный звонок в дверь прервал чреду феликсовских умозаключений. Лишь только будущие эскулапы спешно отворили дверь, как вся прихожая наполнилася львиным рыком.
—Какого лешего?! Я битый час не бритый с помойным ведром на лестнице стою! — И Селифан Дeмьяныч, потомственный хозяин сей жилплощади (по –совместительству дальний родственник Феликса тётушки), прошествовал на кухню избороздив её мокрыми следами от серых тапочек с собачеями мордашками .
— Вот вы как раз вовремя! Вот скажите нам Селифан Демьянович—вы человек справедливый, опытный. Скажите: можно ли деньги брать с квартиранта за вид из окна? Вот, с него за вид брать хотели!
—О, блин—бываю же живоглоты! Я б такого век бы не сотворил! –выдохнул Селифан и стоптанные псы увлекли его в глубину квартиры.
—Фу-х! Кажись, успокоился. Нет, он конечно нормальный дяденька. Но... перфектционист не много. Мягко говоря.
—Короче—по твоей части. Вообще--он же там и минуты не стоял! Вон снег едва-едва растаял!
–Ладно! Отгребаем –и так только ко второй паре успеваем! На вот бутеры возьми! А то с крыши свалишься. Держи пакет.
—Спасибо. Кормилец. А он…. Ну… он чистый?
– Как твои чашки Петри! Вчера постирал. Нечаянно с брюками.
—Я, пожалуй, бутеры дорогой так съем. На улице.
—Где ты жить-то будешь? Поркурщик.
Зима приблизилась ещё на восемь дней, и в ожиданье ветер шелестел серебряно-стальными листьями по скверам и газонам. Игольный иней засыпал уснувшую природу городов. Проспекты, улицы всё пристальней смотрели в глаза прохожих и стёкла проезжающих машин, все раньше зажигая фонари и окна. Одно из них горело не спроста—расчЕртив двор своею чёрной рамой, оно дробилось в луже. День сырой и небо навалилось точно сонный студент на парту…
—Пожалуй, это надо бы обмыть! Вообще, конечно же условия будут не райские, но если тебе разрешают жить прямо там, так это даже круто!
— Уф! Ещё б не круто—жить буду в «центре»,-- и Блажень гордо отхлебнул кофе (или то, что этак называлось)-- в старинном доме восемнадцатого века.
—Ого?—Феликс пристальнее взглянул на друга.
—Не «ого», а «угу»! Лор- институт—одно из самых старых зданий в городе! Знать надо бы такие вещи. Коренной. И на занятия в классе, который там у нас, я сто пудов не опоздаю—он на первом этаже, а жить буду в полу- подвальчике таком. Во дворике. А заодно и расхитителей народного добришка распугаю. Там где доски, где пластик, где чего ещё, прямо во дворе лежит. А над подвальчиком так вообще лозунг приколочен. И его тоже пытались спереть.
–А на тебя там «не наедут»? —обеспокоенно произнёс Феликс. Всё, что было связанно с материальной ответственностью, бросало тень на его бледное чело.
—Да ни фига!—беспечно фыркнул Блажень.-- И перво-наперво: там пока ремонт никому до этого дела нету—и так ни пойми кто куда и откуда. Бахилы нацепил и ладно! Только библиотеку стерегут—ну, это понятно: это— «святое». Там народ работает знаешь какой? У них там приборы наверно -примерно с войны с Наполеоном так стоят.
А главное я же не просто как: я в лаборатории работаю. Готовлю всякие там препараты, образцы. И к, стати, к лекциям тоже подготавливаю, культурки бархоткой пересаживаю в глицерин,--Он глянул на отсветы фонарей за окном, и помолчав с минуту, продолжал: -- Профессоры Мягков и Поймай-Змеева (Анна Кондратьевна) говорят, что хорошо соображаю, у меня—говорят— есть творческий подход. Даже доверили мне работу с одним новым образцом. Совсем новым.
–И что же ты, с ним натворишь, творческий ты наш?
—Да пока мест ни чего—сказали «подготовь к исследованию», значит «загаси» парафинчиком, чтоб от него одна «рубашка» осталась и всё. А дальше они будут уже без меня исследовать, что это за хрень. Что –за-хре-нь…
И он опять задумчиво уткнулся взглядом в яркий «хохолок» рыжего фонаря за кирпичной стеной. Феликс тоже молчал: он нутром почуял, что приятелю надо сказать, что- то важное, но тот не знает, как подступиться к этому: что-то «выросло» вдруг из памяти, и не даёт ему двигаться дальше. Пауза растянулась и натянулась словно струна. —А фонари ведь совсем не похожи на свечку? Так ведь?
Видимо за вопросом, как за театральным занавесом пряталась глубина сцены, шорох механизмов, начало действия. Мешать было нельзя.
—Я тут просто задумался как-то, а видны ли свечи вообще ночью в городе? Особенно в таком большом? Ну, у нас может быть и видны на окраине… Если зимою.
—А с чего же ты так задумался? — вопросил будущей психиатр.
Блажень подпер чашкой челюсть. Феликс ему не мешал сейчас, вместо этого он молча рассматривал пейзаж за окном: процесс пошёл.
—Знаешь,-- Феликс вздрогнул, хотя, вроде и ждал, что друг сам прервёт паузу, —Я человек в общем очень спокойный,— тут понадобилась почти профессиональная выдержка, что бы смолчать: «Да, прям спокойный, как раскидайчик с нитроглицерином»
—Но тут в последнее время, —продолжал своё Блажень—Правда, нет: не в последнее, Я давно вижу сон,—вдруг отчеканил Борис— Один, вроде, и тот же.
—Может тебе так кажется только, что ты его уже видел. Рядовой случай.
–Да ежели б так… Нет: верняк несколько раз его видел. Крутится в голове как …
—А что за сон-то? — Пока Блажень искал слова, Феликс прервал его, чтобы словесный эмоциональный поток перетёк в конструктивное русло.
—Обыкновенный сон. Так вроде бы вижу улицу. Ну, помнишь наверное? Такую кривую как тропка, запчасти искали там с Колянычем.
—Что-то не очень. Тем более, что Коляныч везде всегда ищет запчасти.
—Там ещё странный сквер. Вот,она.Только меньше.
—Что меньше? Улица? Сквер?
—Нет. Дома только. И фонари. Неба много. И небо близкое. И снегу много. На всех домах.
–Значит, дело зимою.
—Я тоже так подумал. Только вроде, как все там такое не зимнее. Снег пушистый и как бы и даже тёплый, не холодный вобщем. И свет не яркий, не резкий такой. А наверно… как… в сказке. Вот.
—Какой ещё сказке?
—Н-непомню! В детстве в театре сказку какую-то смотрел! Дома, кусты там, заборчик—всё в снегу и почти золотом тёмном свете.
—М-да это вероятно…
—Да погодь ты! Это ещё не главное! И вот по этой самой улице идёт девушка. В длинном белом вроде бы платье? Наверное, в платье. И с длиннющей косой. Лица –не видел. Но в руках у ней–свечка. И вот идёт она так со своей свечёй, вроде так вот легонько одетая (для зимы-то), а все люди—ничего: никто на неё не реагирует.
Блажень пожал плечами, почти обиженно. И задумчиво посмотрел в чашку.
–То есть она –невидимая. Слушай, а ты в том детском спектакле не помнишь такой персонаж?
–Почему она невидимая? Вполне, вроде, видимая, — вновь почти возмутился Родион Блажень.
—А кто и как её видел? — С нарастающим интересом вопросил Феликс.
—Я.
Будущий психиатр твердо помнил, что первую голову надо было спросить «--И давно это у вас?» (над этим все смеются, конечно, но вопрос всё же важный) и потом поинтересоваться часто ли другу сняться вообще цветные сны, но он вдруг ощутил необходимость рассеять молчание— это эхо спокойно так сказанного «Я.» , и перевести разговор на простую здоровую почву.
–Здеся, вобщем -то всё понятно. Даже ясно, как день. Дома (да к тому же засыпанные снегом) – это выражений твоей тревоги о будущим. Ты не знаешь ещё как тебе будет там, в подсобке. А воспоминания о детстве, когда тебе было, наверное, хорошо, не надо было по крайней мере тревожится, о жилье—это нормальное дело. То, что видится искривлённая улица? Это та, которая рядом с рынком? Правильно? И где рядом раньше недалеко баня была?
—Не упомню я там что-то бани.
–Так я ж и говорю—раньше! Так вот мы по этой улице пока, эти запчасти искали раза, четыре протопали! То туда, то сюда.
–Ага, а нашли, помню, на рынке. На барахоловке.
—Ну, а то что её никто не замечает—это..
—Может по тому, что она нормального роста?
Феликс «взял дополнительную минуту на размышление» и подумав спросил глухо:
—В смысле?
–Я ж тебе говорил: все дома чучка меньше, и люди все тоже, а она—нормального.
—Да? Ну….ну вот видишь—я прав: дома меньшего размера. Да ещё на «старинной» красивой улице, обозначают, что ты считаешь «меня, туда не пустят. Я не помещусь». Видишь? Всё объяснилось.
—Да. Вижу.
Феликс проследил за взглядом приятеля: тот внимательно смотрел на следы оставленные чашкой кофея. Тёмные круги гармонично складывались в «трилистник» соединённый в ещё одним кругом в центре.
—Если бы я мог—он перевёл взгляд в по- ночному тёмный коридор. — Увидеть лицо. Но каждый раз когда она, вроде как начинает поворачиваться я—резко так просыпаюсь.
–Не по- себе?
—Да вроде бы, да.
—Ну вот я же говорю: тревога. Загнанная внутрь. Не осознанное желание возвращения в детство. Хотя по мне так ты у нас и не вырос. К стати, Ленка тебя, наверное, обыскалась.
—Чего? Да я как перебрался—сразу ей позвонил. Первым делом.
—Молодца. Это ты правильно поступил. А вообще-то: давай уже отметим твоё восселение—повелитель простейших! –завершил свою мысль лекарь душ человеческих, облачась в пальто и потуже затянувши пояс.
–И призовём в гости «товарища Пенного».
— На бутылочное не хватит—обойдёмся баночным!
—Ну и хорошо: его открывать прикольнее!
«Товарищ Пенный» подходящей марки съискался только в одном лабазе--не глубоком «магазе». И то не сразу. Продавщица, польщённая тем что, наши герои называли её «девушка» и на «Вы» (она и представить себе такое не могла в своём родном краю) с минуты три близоруко шарила по полкам не много путая два очень схожих русских слова «право» и «лево». А наконец-то найдя нужную банку. Снисходительно сообщила:
—Она пустой. Это на полкэ. Настоящий надо?
Ребята, уже не рассчитывая на силу слова дружно враз кивнули и героиня прилавка удалилась в узенькую подсобку, продемонстрировав всем не глубокий внутренний мир магазина породы «всем по». Как известно торгующего, всем, чем попало. В подсобке, узкой словно капсула для космонавта, однако ж акромя товара, коробок и микроволновки, умещались огромнейший календарь с котятками и маленький телевизор, стоявший у самых дверей. Вероятно за тем, что бы можно было следить за буднями какой-нибудь сериальной мученицы, не прерывая обслуживания покупателей-надоед. Сейчас же он с завидною чёткостью выводило на экранчик картинку идиллического европейского северного городка уже в белом пышном снегу по красным заострившимся крышам, башням в каменной чешуе черепицы и чистым садикам, как из английского детектива.
«Несмотря на все усилия властей эпидемия перешла на соседние города, далеко расположенные от границы. Нашим гражданам по прежнему не рекомендуется въезд в Финляндию, Швецию, Данию и другие скандинавские государства. Министерство здравоохранения уверенно, что волна гриппа в этот раз не придёт в Россию, но веских оснований для оптимизма пока что уже нет.» Будущие медики и компания покупателей, успевших собраться близь них хором простили оговорку журналиста. На фоне городка, украшенного вывесками и резными ставнями по домам пряничной расцветки, редкие прохожие в стерильных повязках шли, сторонясь друг друга. «Ещё нет точных данных о случаях со смертельным исходом. Официальные источники называют только примерную цифру». Меж тем беспристрастным голосом вещал диктор. Журналистка с заснежен-ными соломенно-золотыми прядями, на фоне старинных резных дверей с надписью «clous», деликатно держала микрофон перед пожилой грузной дамой, согласившейся «сказать несколько слов».
–Мы знаем: правительство делает всё возможное. Мы тоже. Но вирус пока не изучен. Действующей вакцины нет.
Переводчик невольно стал вдруг поддаваться взрывной, почти плачущей интонации очевидицы:
–Моему соседу лично при мне сделали срочную вакцинацию 22 дня тому назад и сегодня мы потеряли его. — Было видно как её немолодое лицо с колеями морщин, словно вырубленное из гранита, осветилось на миг ярким чувством отчаянья, пробежавшим искрой в глубине тёмных, чуть округлых глаз,— Болезнь убивает внезапно. Часто прямо на улице. И в основном молодых и сильных. Мы это видим каждый день! —И тут же ссутулясь, мелькнув формою мед- работника, устыдившись наверное сама своего взрыва чувств, она скрылася в спецмашине с крестом и витым гибким змеем.
– Они нас призывают не поддаваться панике, но болезнь пришла почти в каждый дом, и умирают только те кто, ещё долго должен был жить! Нам внушают, что это не так. Говорят «Это всё истерия!», но для нас это уже давно реальность.» —Эхом вторил ей обыватель, бубня в голубую повязку. Рядом с ним молчаливо стояла его жена в ярко –белой повязке, прижимая ребёнка в точно таком же средстве индивидуальной защиты. Малыш по-видимому очень интересовался микрофоном.
Журналистке нечего было добавить. Экран показывал только пейзаж маленького городка, где врачи в спецодеждах уже снова несли к «окрещенной» машине запечатанные мешки в человеческий рост. А она проплыла лишь мигнув маяком по рождественским пышно-еловым венкам, развивающих по ветру алые ленты. «Merry christmas».
Друзья только сейчас и заметили, что продавщица давно стоит рядом с двумя баночками «живительной влаги», да ещё и трясёт головой, что бы всем показать как она ждать устала. Оба будущих эскулапа звонко расплатились и осторожно извинившись вышли проч.
Они минуты две-три шли молча, пока оглянувшейся Феликс не увидел, что двери лавчонки едва обозначена ржаво-золотой звёздочкой света. Попробовал отогнуть леденящее «ухо» банки, но вместо задорного «щёлк» раздалось лишь ворчливое «хлоп».
–Заливают, - отозвался Блажень своим мыслям.
–Кто? Кого?
—Да они нам мозги полощут.
–В смысле нет эпидемии, ты считаешь?
– Нет. Как раз наоборот! Она есть. Есть она. И куды уж опаснее чем рассказывают. Этот «Белый штамм»!
— «Белый» ?
— Да. Кто-то заметил, что больше народу умирает как раз в снегопады. Ты сам все видел: что там делается! Блин…. Вот по этому-то и говорят мало. Ещё как-то говорили, что смертельные случаи ещё не подсчитали, летать просто не рекомендуют ( хотя и в портах и аэропортах северное направление уже на фиг перекрывают), и вообще мол до нас не дойдёт.—последние слова он произнес залихватски махнувши руками. После чего одним пальцем рванул баночное кольцо, словно чеку от гранаты.
–Ладно, спокон. –Попытался унять его Феликс, попутно прислушиваясь к аппетитному пенношипению.
—«К нам не дойдёт!» я—ЧЕГО? тут на днях слышал ещё круче: «Дойдёт ослабленным»! Я сам знаю, что есть закон о не разглашении, ну, в самом начале, что б там, от паники народ не ошалел, страх ведь, он опаснее заразы, но так заливать…—о уже не замечал, что от его жестов пивные хлопья «украсили» паутину ограды и веток с сухими шуршащими кисточками.-- Нет! Это чё, по их мнению тайфун-ураган что- ли ?! Охренели!
—Спокойней! Когда ты так начинаешь то не известно чем дело закончится, — светило психиатрии скосив взгляд исследовал пространство: нет ли рядом кого столь же нервного?—Помнишь как ты с мужиком в два раза крупнее тебя как-то драться полез? В таком же вот состоянии.
–Когда это, где это?
–На прошлой неделе, на Большом, у памятника.
—Да он, придурок этот против вакцин агитировал. Не знают ни фига, а лезут. Ведь голову морочат людям. Чего он там про медицину знает? Насмотрелись рекламы. Звук выключать надо. —и Блажень исполнил жест, будто бы нажимал кнопку пульта.
— Ну, время есть. Пока идём – растолкуй,—лекарь душ людских знал, что почти что все любят говорить о работе. Своей.
—Вообще-то у тебя и своих профессиональных заморочек хватит, ещё похлеще моих, ну и вам наверняка кое-что рассказывали, так что прервёшь если знаешь. Для начала у всех людей есть какой-никакой свой иммунитет, граница. Там «дежурят» анти тела. Привыкшие опознавать по признакам все вредоносные микроорганизмы, даже те которых они сами никогда в глаза не видели, но с ними были «знакомы» анти-тела родителей, там, дедушек-бабушек, короче всех тех, кто мог передать иммунитет по наследству. Они же «ущучивают» тех, с которыми когда-то встречались и поняли, что от них жди беды. Это и есть естественный иммунитет. Вот ты, на пример в детстве ветрянкой болел?
—Ну.
—Чего «ну»?
—НУ не болел.
Блажень, остановил свой монолог чуть «сбитый с полёта». И подумав отметил:–Хреново, вообщем-то.
Феликс затянулся потуже, на два узла.
—А далее стоят уже бойцы-пожиратели. Это что-то вроде внутренних войск. Те, кого пропустили «таможенники» и «пограничники», на кордоне, ещё по незнанию, здесь показывают «своё истинное лицо», поражают клетки. Вскрывают здоровую клетку с помощью телегеномов, внедряются в ядро. Способны на эти действия только в пробуждённом состоянии. В спящем они свёрнуты. А в «рабочем», имеют как правило форму жгутов, или гнутых колбас. На это их действие тут же реагируют. Как правило, тут же. «Выжигают», а точнее «сваривают» подъёмом температуры. Но если дело посерьёзнее то «Бойцы-пожиратели» стекаются к месту атаки, и побеждают, точнее пожирают и на их поверхности выступает «знак» этого врага. Этот «портрет» навсегда в «базе данных». Причем со всеми данными. Это как в кино показывают. Чему обучен, какими видами оружия, боевыми искусствами владеет. В каких операциях был задействован, слабые стороны. Потом эту информацию получают уже все клетки иммунитета второй степени. Даже которые появятся потом, через несколько лет. Они это вроде как …О, вон те!.— Сиджинский недовольно потянул друга за рукав в сторону. И не потому, что он гаркнул громче чем нужно: он ещё и указал не куда нужно: в сторону двух «слуг закона». «Сейчас нас проведут «куда следует»!».
—Короче «внутренние войска». Они так упорно работают, что убивают не только «врага»: даже клетки самого организма, если они инфекцырованы.
—Чего-то мне это напоминает…
— Зато всё опознавательные признаки «гада» уже отправляется в «базу данных» на «границу». И если этот враг ещё раз будет найден, его «задолбят» ещё на подходе подходящим способом. Это и есть приобретённый иммунитет, который у всех немного разный. Поэтому людей и вакцинируют ослабленным, еле живым вирусом. Он уже ничего сделать не может, все признаки его будут известны.
—Хы-м, а почему не использовать уже убитый полностью вирус?
— Ну, раньше считали «Чего с «покойником» воевать? Чего его запоминать?» А теперь чаще всё же используют полностью инактивированный вирус, или даже части вируса. Чаще подкожно. Всё равно «рубашка» остаётся.
— «Рубашка» — это, ты говорил, признаки?
—Собрание признаков. Белковая оболочка.
—Ну, ежели так, то должны быть люди не уязвимые ко всем болезням, которые пережило человечество вообще.
— Ко всем—не ко всем, но в целом ты прав. До сих пор есть люди, которых лепра не берёт, Они могут с прокажённым хоть за руку здороваться. Когда Европу всю выкашивала «чёрная смерть», (видно это была всё-таки чума, наверно завезли с востока), так врачи работали в таком «прикиде» что очуметь: балахонище, перчатки как у нашей Серафимы-готессы, на морду --намордник с очками и клювом—туда разные вещества запихивались. В лучшим случае смесь из розового масла и лекарственных трав.
— О том, что зараза может распространяться воздушно-капельным путём тогда уже знали?
—Вообще-то знали. А розовые и масло и цветки, перец, розмарин и полынь все -таки хорошо помогали им не заболеть. И ,небойсь, половина ходила как под кайфом, от того и работали так, что треть населения по кладбищам разнесли. Ещё им указочку в руки, —Блажень помахал впереди себя воображаемым средневековым орудием, толи указкой, толь—шпагой, — Что б в доме больного ничего не трогать. А по-настоящему лечили заражённых, те кто, сам от этой болезни выздоровел. Тогда и то знали, что им ничего не грозит. Да и вообще, были в истории такие болезни, которые понятно от куда пришли и не известно куда после ушли, и больше не зафиксировано даже единичных случаев. «Английский пот» на пример. То же к стати, была быстрая агония, как и при этой заразе, которая сейчас прёт. Прёт и силу набирает.
Мысли понурившегося Феликса так же вновь обратились к слышанному репортажу. Ему стало вдруг весьма интересно, мнение друга о перспективах борьбы против недуга.
—Да если к нам «шагнёт» то скорее всего через это «Окно в Европу»,–озираясь по сторонам, сказал Родька Блажень. Город разноцветными шторами всех этажей праздновал пятничный вечер.
—Здесь мегаполис весь молодой—одних студентов— немеренно. Пол- города в случае чего, выкосит к чёрту.
—Значит не врут, что в первую очередь умирают те, кто помоложе?
—Это—правда. Раньше думали, что от более высокой социальной активности, а потом ущучили, что болеют даже те, кто вообще мог подхватить только вирус «трояна». Короче—мало ясности. Темное дело.
Между тем они уже добрались до узкой уютной улицы, с широкой нарядною башней, обозначавшей, как это часто бывает в старинных районах, угол. Кудри крупных лепных украшений на приземистом доме, словно старались скрыть стены здания в вечной тени. По соседству здесь же примостился домишко куда меньшего размера, всего в три этажа. Как раз на третьем и последнем этаже Феликс арендовал комнату в уже известной нам лабиринтовой, старой квартире.
—Ладно, хорош ужасов на сегодня. А я тут такой классный «ужАс» скачал, так от одного воя в заставке…
—Уй-уау-уй!- Не деликатно прервал его тут звук не понятного происхождения.
—Что-то вроде этого?—спросил Родион, подозрительно глядя на верх.
--Ну не совсем.
—УУ-ау У!
—Хотя, в общем похоже.
—Хотя, в общем по хуже, — резонировал Блажень. Будущий психиатр прислушался и поверил. На втором этаже стало слышно отчётливей.
–У-У не пойду домой.
—Ты уже не маленькая. Неудобно ведь. Пойдем. Найдём его завтра.—приглушённо увешивал ребёнка взрослый женский голос.
—Замёрзнешь, пошли,— вторил ему уже мужской бас.
—Я, такая, пойду согреваться, а он там где-то один и мерзнет?! Нет!!
—Мадмуазель с характером,— отметил «гроза бактерий».
—И не сомневайся,— ответил полушёпотом Феликс.
Впрочем, шептаться было уже неприлично и поздно: их заметили. Дама в кроличьей шубе, с сентиментальным лицом, сделала шаг на встречу: –Феликс Николаевич, пожалуйста, поговорите с Яниночкой!
—Конечно, —галантно отозвался Феликс своей соседке Курорябовой, —А что произошло?
—А произошло то, что всегда происходит когда поводок слишком короткий, а собаку плохо воспитают,—отчеканил мужской бас.
—Давно это случилось?
—Примерно час тому назад. Минут на 20 больше может быть.—ответил тем же басом главный Курорябов.
—В садике напротив, –предрекая новый вопрос, сказала матушка.
Феликс спокойно объяснил «Яниночке с характером», присев на корточки, чтоб быть не выше её: ей надо пойти домой, и приготовить всё (грелку, собачий корм и прочие), к возвращению друга. А между тем он и его товарищ найдут заблудшего пса, ведь его друг хорошо понимает собак. Ведь так, правильно? Все, включая Блаженя, согласно закивали.
—Перво-наперво: как зовут собаку? —продолжал расследование Блажень уже на улице.
—Фридрихом. Вообще-то он у них, Курорябовых, Фридрих-Вильгельм -Анибал -Алголь пятый, но зовут, к счастью, Фридрихом.
—Ну, вообще! Если б меня таким «Алголем» обозвали я бы тоже убежал.
—И куда б ты убежал? Так примерно?
—На помойку! Мне профессор, как-то рассказывал, что в их лаборатории, в пригороде, держали собак. А когда грянула перестройка, денег на экспериментальную медицину не стало. Ну и разогнали их всех. Но начали как любой эксперимент, с подопытных животных. Так те, что похитрей, да помельче обосновались на помойке.
—Дело, конечно, говоришь, только та, что поближе не подойдёт — вряд ли он там. Гоняют там собак.
–Тогда двигаем к той, что подальше, но побольше. И главное—что б там уже до него барбосы водились.
— Есть такая.
— Вперёд!
Подходящая помойка оказалась улицы через две, там парочка дружелюбных бомжей проинформировали, что собак здесь «Давненько не видать.» А вот «чучка подале», к рынку, где Аким Северный—бомж и известная личность — как-то давал интервью телевиденью, они вполне могут и найти своего пса. Тащится по холоду к чёрту на кулички за четвероногим экстрималом перспективка была не весёлая, однако же было решено обследовать по дороге все подходящие объекты –авось повезёт и уйдут не далече. Но, как и положено, героям, ввязавшимся сдуру в благое дело, они топали до тех пор, пока где-то на горизонте не замерцала серебристой короной Австрийская площадь. Надежды на то, что в таком чопорном месте может вообще быть помойка с собаками, им показалась нелепой, но замёрзший до плотности воздух вдруг прорезал заливистый лай. Не сговариваясь, ребята повернули во двор, густо заросший метлами тополей и терновым венцом- боярышником в свежемороженых ягодах. Миновали один одичалый фонтан.
—Это здесь! Скомандовал Феликс, — указуя на стены гаражей, тянущихся в два ряда пустынною мини-улицей. Вдалеке, между «крепостных зубцов» гаражных крыш, виднелась «площадка для сбора мусора». Опушенная тёмными прядями северного винограда, в радужных иглах мерцавшего инея. В этом месте, забытом и Богом и ЖЕКом, между покосившихся стенок оград, два заснеженных бака виднелись башнями крепости. В голове Феликса даже мелькнуло: «Снега Ля-Рошели». В довершение сходства от них на креплёном морозе сильно тянуло гарью.
—Смотри, —сказал внезапно Блажень.
Между двух башень-баков вспыхнули и тут же погасли два ярких стальных огонька. Друзья подошли ближе.
— А вот и он! – Радостно крикнул Феликс, протягивая руки вниз к сугробам.
—Это Фридрих? – вопросил Родион.
Да, это был он, Фридрих-Вильгельм-Анибал-Алголь третий, один из лучших представителей своей породы, ростом чуть превышавший родионовский кроссовок.
—Фридрих, Фридка, —позвал его Феликс, снизив голос до доверительно-ласкового, присев «на его уровень» и вытянул руку открытой ладонью вверх. В ответ «экстримал», не сводя глазок -лун, картинно приподнял переднюю лапку, внимательно дрогнув ушами.
Чёрт!— Феликс не выдержал паузы.
—Фридка!—окликнул пса Блажень и тот гордо засеменил к нему.
—Ух-ты!
—Ух я,—согласился Родион, поднимая беглеца на руки.—Ну, потопали: холодно, блин!
Феликс очень хотел сказать, что звать чужих собак по имени дурной тон, но он вовремя подавил в себе обуревающие его чувства. Причём помог юмор: ибо смотреть без смеха на Блаженя, который тащил «гламурненькую» собачку, было не возможно. «Как бы не подумали, что он где-то украл эту псину!» Перед ними, меж тем, развернулась Австрийская площадь, (по- настоящему— площадь Мира), в серой парче фонарей. Феликс вскинул взгляд вверх. Петербургское небо, в резной раме крыш, витых аттиков, башен, уже посылало вниз снег.
Переход вдруг окрасился красным и они остановилась на «островке безопасности» между сферических клумб, в чёрных знаках каких-то растений. Черные тени раскрылись крестом по багровому фону. Когда « взгляд» светофора стал золотым Феликса рванулся вперёд, но заметил, что Блажень остался стоять монументом по центру площади.
—Родион, ты чё?—Ведь подобная щепетильность не была в правилах его друга.
— Я? Чего? Понеслись: вон, «зелёный» мигает уже!
Приятели оказались на «том берегу» перекрёстка, уже напутствуемые густым матерком двух водил. Здесь лекарь душ людских уж не выдержал:--Ты чёго вообще спишь во сне что ли? Или правильней..это… Ещё не проснулся? Всё девицу из сна вспоминаешь?
—Да. Во нет, не совсем—чуть поёжился Блажень—его не поймать. Понимаешь?
—Его? И ли «её»?
—И того и другую. Не понять ни нам, ни другим спецам механизм действия.
—Это ты про микроб?
—Да не про микроба! Про вирус. Микробы—это все микроорганизмы. «Да знаю я!» почти с раздражением подумал Феликс.
— С микробами всё боле - менее понятно: мы живём –они живут. В одном, там друг другу помогаем. В другом, соответственно враждуем. Мы, люди, может статься для кого-то тоже микробы. А вот вирус… И повисла пауза длинною в три дома.
—Чего—вирусы-то?
—А чёрт его разберёт «чего». Не знамо откуда берутся и куда иногда деваются. Я тебе уже говорил. Что пандемии сами собой, бывает, прекращаются. Одно ясно: им нужен всегда другой вид микроорганизма (а то и не один), или клетка организма, что б размножаться и развиваться. И чтоб иммунитет не сработал.
—То есть грипп, действительно каждый год мутирует?
—Ну,—Родион задумчиво посмотрел на кудлато опухшее небо, — если так дальше пойдёт, то скоро мы будим с ним подписывать пакт о ненападении.
Громады -пудовые тучи, цвета кровоподтёков, цепляясь за острия флюгеров, окутывали город.
—Идём!
От мрачных мыслей ребят оторвал только смех с цокотом каблучков, очень к стати раздавшейся сзади. Пришлось приосаниться. Две девушки прошли мимо, оставив в памяти… пожалуй, лишь то, что у одной были «какие-то такие волосы», а другая обернулась и улыбнулась. Нельзя сказать точно кому из парней. Может даже и Фридриху. Только когда у самой гряды грязи близь тротуара, некий «мерин», «облившись» оранжевым светом узорчатых фонарей, окатил нескольких грустных прохожих, парни ускорили шаг. Ведь могло перепасть и девчонкам по порции брызг.
—Видал гада?
—Король банки консервной!
Девиц не было видно. Верно, их миновал грязевой душ. Среди тех, кому менее повезло, была дама в светлом. Она чуть-чуть улыбнулась в ответ на сочувствующие взгляды наших героев.
—И тут главное: по сведеньям из-за рубежа, где уже давно идёт это всё, часто вылечившиеся вдруг внезапно получают рецидив и тут ничего уже не срабатывает. Несколько часов агонии, характеризующейся повышенной активностью, а дальше «момент— и в море». К слову, тут о заразе: девчонка с ним сразу обниматься полезет, а ведь он там помойку изучал.
—Да, ладно—объяснишь ей что..
—Что?! Я вообще с детьми говорить не могу! Они для меня хуже инопланетян! Это ты у нас спец по подрастающему поколению! Когда у моих прежних квартирохозяев пацан темноты боялся ты же за пять минут справился. Так, поговорил и всё.
—Ну-у-у, —протянул Феликс—я не только с ним говорил. И с родителями. Это важнее, наверное, даже. Понимаешь, понять ситуацию, обстановку в семье. Хотя, хорошо, конечно, что я за пять…нет, даже за четыре минуты справился. К стати: ты можешь сделать тоже самое.
Блажень метнул взгляд.
—Задать ей вопрос. Лучше всего заставь её представиться.
—В смыслях?
—Спроси эту деву из сна, как её зовут. Управление снами начинается именно с такого. И это не, абы какой совет: нам профессор Скрижалин рассказывал, что во многих видах магии считается, что власть над духами можно получить, узнав их имя.
—Ага, —мрачно откликнулся Родион, удержав мхатовскую паузу, —так они тебе и сказали. И вообще, —добавил повеселев, —вдруг она вся «не такая, что б на улице знакомится!». Елена, на пример не знакомится. Мы с ней в музее впервые встретились.
—Не знаю такая-другая, а если она к тебе несколько раз во сне приходила, то сама, видно хочет познакомиться! С тобою.
Фридрих убедительно тяфкнул.
Меж тем отблески фар стыли на раскрытой книге в руках памятника Добролюбову. Парни почти пришли. Вскоре они, ещё в самом начале улицы, узрели, что у полуоткрытых, резных деверей в желтом свете парадной, сиротливо стояли три понурых фигуры разного роста. Курорябовы в полном составе. Видно Яниночка вновь проявила характер.
—Ну, чего? Завтра вывесим объявление,—с трогательной завесой равнодушия произносил отец осиротевшего семейства.
—А на объявление сфоткайте вот этого «пассажира»! По- моему очень похож, — радостно дал совет Родик.
—Ой!
И на замёрзшей, тихонькой улице «взорвалась» целая бомба радости.
—Миленький! Хороший мой!
—Пёс в ответ радостно завизжал, богатырски виляя хвостом, сбив шапки обоих спасителей, поскольку Феликс не хотел оставаться в стороне, и поучаствовал хотя бы в передаче «беглого» г-ну Курорябову, ибо он был в перчатках.
—Мальчики, спасибо вам! Я за вас свечку в церкви поставлю! Уже завтра!
—Спасибо, ребята. Мы вам что-нибудь должны?
—Нее!! Что Вы, не… и Блажень испуганно отступил в самый раз встав на один из их головных уборов.
—Нет! Этого ещё не хватало! –сердито отозвался Сиджинский, —Мы ж не хапуги, и не эти.. как их там?—Он не мог вспомнить кто. Тем более что шапка-то под пятой Родиона была его.
—Ты Яниночка, как хозяйка, приготовь ему там покушать. И бутыль с тёплой водой.
И пока Родион родителям объяснял где пёсик был и почему его надо срочно помыть, а Феликс взял на себя переговоры с молодым поколением, вся компания перепутавшимся клубком, переместилась на лестницу.
—Заходите к нам как-нибудь чаю попить!
—Что ты с чаем—им по есть-бы наверное!
—Ты спасибо сказала?
—Спасибо вам большущее! А где вы его нашли? Где он был?
—Они только что сказали—в помойке.
Но уже через минуту по всей парадной слышался только свист ветра где-то в высях, на чердаке. А в низу стоял улыбнувшийся Блажень и мрачный Феликс с двумя шапками в обеих руках, и рассматривал на свое характернейший след от протектора. Такой не перепутать ни с чем. Прям улика.
—Ну, лады: я к метро.
—Успеваешь?
—Да рядом же! У меня там одно дело. Мысля одна есть. Проверить надо.
—Ну, пока, заводчик простейших.
Уже в щели скрипучих дверей, запорошенных снегом Блажень махнул рукой глядя на что-то вверх.
Феликс махнул, в ответ, отдав шапку.
И оставшись один, всё же тоже поднял глаза. В окна лестничной клетки хлюпал хлопьями снег, над ним лишь выл ветер.
Уж новая рыхлая оттепель призвала темноту ещё раньше, чем всегда наступают предзимние сумерки. Только ночью серебряный лёд затянул тротуар и газоны. Казалось, что под голым фонарным светом ожили улицы и дворы, провожая всех поздних прохожих взглядом-отблеском. Феликс шёл быстрой походкою, сжавшись, как будто ледяные зрачки впрямь следили за ним.
Придя домой обнаружил, что, сколько не щелкал старенький выключатель с «блошиными» кнопочками, лампочки продолжали мерцать только отсветом из окона. Верно холод, внезапно нагрянувший в город, врубил враз все электроприборы, включая кипятильники и утюги. Электросеть героически продержалась до вечера, но время «Новостей» и Фили со Степашкой сломило её окончательно. И так поганенькое настроенье не улучшилось. Хоть впрочем, для проведения сеанса психоанализа, ещё и самому себе, тьма не помеха. И что ж так тяжко на душе? Из института «пехом топал». Чего там в транспорт лезть? В эдакую-то погодку народ туда набьётся, как в тетрисе. А там, в автобусовой утробе, бой за место под ж…. Короче, шёл дворами. Так короче. Быстрее то есть. В учёбе как обычно. С общеньем –все прилично. Разве что выпала эта нежданная встречка…
Дворы на Пушкарской опушились от снега и скрыли от глаз пешеходов коварный «кованный» лёд. Стоит ли удивляться что прилично одетый молодой человек в пальто так атиэстетично «вспорхнул» над тротуаром? Пожалуй, что нет. Дело житейское. А вот попробуйте это объяснить надменному типу в машине, эдак резко сверкнувшей фарами из -под шлагбаума. И еще паре добрых прохожих, столь сочувственно остановившихся, что на него оглянулась пол-улицы. Да, после такого оставалось лишь только укрыться в расцвеченной окнами тьме лабиринта дворов меж Пушкарской и кривой Бармалеевой. Только напрасно: —Ты?—на плечё Феликса резко упала чья-то рука. Он обернулся. На фоне стены в кирпичную клеточку, в золотистом снопе фонаря обрисовалось «неземное создание» как в эсемесках периодически называл её Блажень.
Вот уже две недели от Родиона ни слуху, ни духу. Феликс только что проверял звонки вновь. Пропал с радаров. Словно бы растворился тогда, за дверьми в снегопаде, оставивши след на шапчонке. И кто его знает…—Ты… чего не отзывался? Я же не могу бежать за тобой!
—Да, скользко.
—Нет, неприлично!
—Прости. Я тебя не видел.
—Это верно. В такую погоду кого угодно не заметишь. Ты не ушибся?
—Нет.—сухо откликнулся Феликс.
—Я в общем-то не буду тебя задерживать, — Тонкий вой дворового ветра заполнил собой грустную паузу. — Ты только скажи что случилось с Родиком.
—Я полагаю, что всё в порядке. Ведь случись, что он бы нам сообщил, —коротко заметил Сиджинский.
—Он ничего не сообщает. Ты же знаешь: у него всегда всю хорошо!
И Лена чуть поджала губы. Феликс заметил, что от её ресниц на порозовевшей коже легла обиженная тень.
—Ты, ты не переживай. Он не замкнутый вообще. И…
—Я не переживаю. Я скорее тревожусь, —и она зорко глянула в глаза Феликса, так. Что он на миг, кажетс, прочёл её мысли: « С ним беда, или…может «другая»?»
Наш герой почти отступил, вроде как от толчка, от прикосновения её тёмных глаз. Что б побороть смущение Феликс встал спиной к стене из крашенного кирпича, расчерченной, как школьная тетрадка, и боком к Лене.
—Так не дует.
—Да, ты, наверное, замёрз? Я тебя заболтала совсем.
И Елена повернулась к нему с поднятой для прощания рукою в пёстрой полосатой варежке. Феликс подумал, что это был б отличный повод «свернуть» тяжёлый разговор (похоже, она думала, что и так уж «выболтала» лишнего), но он вдруг выдал: —Нет. Не замёрз! Все в порядке. А Родьку я, сам не очень … не давно слышал. Ты не переживай.
Взгляд Ленки потеплел и заискрился. Она стряхнула шершавою варежкою снег с тугих черных витков, едва задев замёрзшую щеку. Тут Феликсу на миг хотелось позабыть, что она девушка его друга.
—Вообще ты—молодец. Что спросила. Я же могу тебе совершенно точно сказать, как его и твой друг, или даже как специалист, если хочешь, что с ним ничего серьёзного не приключилось. К стати, когда мы с ним в последний раз говорили он о тебе вспомнил!
Девушка улыбнулась с открытой сердечностью.
—Он, когда поселился в подвальчике, то первой позвонил тебе. И самое главное: у него сейчас ни на что нету времени. Некогда ему во что-нибудь «влипать», так он увяз в своей работе. Вообще он—Феликс поискал слова, показывая рукой, как будто пробовал что-то на вес—предан работе. Как врач в былые времена. Да.
—Точно?
—Точнее некуда: он кроме тебя только об этой эпидемии и говорил.
—А это не опасно? Ведь он с живыми вирусами там работает?
—Нет! Теперь уже нет. Это раньше было так, что в лабораториях заражались, а теперь, --он помня теорию своей науки старался делать «открытые жесты» и говорить ровным, уверенным голосом. В скорости почувствовал, что у него получается. И очень кстати: что все так уж и хорошо он сам зело сомневался.
—Но вы, я помню, тогда, в Чумном форте рассказывали…и там ещё памятная доска с именами врачей.
—А, дураки мы были. Просто хотели вас всех слегка попугать. Там никакой заразы давно уже нет! Я там ещё подкову на счастье нашёл. Дал бы он мне её собой забрать если бы была хоть какая-то опасность? Он про этих простейших всё знает!
—Вообще—многое, –отметила Лена, видимо успокоенная.
«Я молодец!» —невольно додумался Феликс.—И вообще, тебе беспокоиться не о чем: вы сним «Два сапога—пара».» Тебе любой из моих коллег скажет—если подчинишь всю жизнь какой-то идее то вскоре начинаешь бояться её потерять. Вот он гоняется за этими «возбудителями», «дрессирует» амёб. И когда он углубился в свою науку ты не вольно почувствовала страх. Что его теряешь, а на самом деле…—тут он ясно почувствовал на себе пристально-удивлённый взор Лены. Когда он медленно повернул голову, так четко прочёл в её взгляде укоризненное «Дурак!», что не сразу сообразил что делать когда девушка быстро произнеся дежурные прощанья и глубоко запрятав руки в карманы поскорей удалилась.
— «Лена!» Этот застенчивый возглас застыл, словно иней, в пустых лабиринтах двора. Сделав полшага в бок, зацепился за клумбу в снегу, схожую с дождевиком, только в траурных радужно-чёрных оборках из «свежемороженых» листьев. Не удалось бы догнать: этот двор был из тех, где один только вход, но не меньше трёх выходов. Он на удачу, прошёл быстрым шагом меж двух частых «клеток» оград, услыхав перебор своего карабина на сумке о железные «струны». По ту сторону огражденья, защищавшего рядком стальных копий яркий мирок детской площадки, ему виделись два пути: узкий поворот за угол, за «лезвием» тени, другой выход на тихую улицу в сени каштана, частью спасшего свои огромные листья, и прямо— «зев» арки, влекущей на сверкающий, людный проспект.
Весь «Большой» в предновогоднем убранстве уже густо «зарос» ёлками всех пластиковых сортов, в этот год плодоносивших лампочками особенно урожайно. После скользкой и тёмной Пушкарской, чистенький искрящееся тротуар, казалось, вёл под руку грустного Феликса среди пышно цветущих витрин, где найдутся подарки для всех кого вспомнишь. Среди мерцающих окон, балконов в ярких «веснушках» гирлянд и бумажных узоров. Среди суровых камней, опушившихся переливчатой «шерсткой». Над дорогой под ритм троллейбусной качки пританцовывали вереницы цветных огоньков. Даже ветер, несущий посланье тёплых кафе в сыро-морозном воздухе, гнал грустные мысли проч. Только вот когда Феликс повернул на уже почти родную ему улицу, мимо дома-замка, величаво сурового, как Эльсинор, ему вдруг подумалось: « А ведь окна, какие конические, очень похожи на полузакрытые очи». И как по заказу, одно из конических окон, снизу в кубиках расстекловки, «прозрело» и глянуло клетчатым светом, на кремовый снег. Как раз там, где хотел пройти Феликс. Лекарь душ человеческих ускорил шаг, и в свой «ослепший» подъезд, не вошёл, а влетел с тяжким сердцем.
«Так, ещё раз: что ж было такого, что на душе не весело, тебе Феликс?»
—Феликс!
—Фелька! Ты чё?—прозвучало отчётливее, когда он окончательно очнулся во времени настоящим. По среди комнаты в сиреневом свете мобильника стоял-- кто б вы думали?—Родион свет-Андреевич Блажень.
—Болеешь что ль?
—С чего ты взял?
—Ну… лежишь днём. В шапке.
—Ой! Ё! Найди там вот стул, свет наверное скоро включат, а я тебе сейчас свечу включу… Зажгу в смысле.
Феликс, с несвойственной ему неловкостью пошёл шарить по ящикам тяжёлого резного комода, застывшего в углу, как часовой, ещё с блокадных дней.
В это время казалось, что весь дом слышал, как Родион нашёл табурет. Феликсовы поиски тоже увенчались успехом: вскоре дрожащий язычок пламени «отозвался» призраком в двойном стекле окон.
—Мне надо быстро сфоткать пару страниц тут у тебя.
«Все книги—там» хотел сказать хозяин, но гость уже и сам видел на низеньком дубовом столе аккуратную стопку книг в пятнышках разноцветных закладок.
—У меня там написано, где что. Так готовиться быстрее.
—Угу. — По стене пополз фиолетово-белый свет телефона.
Тут Феликс как-то сам собою стал наблюдательней: друг уселся к столу не сняв куртку. Необычно и для него, и прочих кто связан с вакцинами и фибринами. Странно долго искал в тонкой книги то, что ему нужно. Молчалив.
—Как там твоим бациллы разводятся под твоим чутким руководством?
—Без меня им было б лучше!
—У нас слышно, вроде, ты чего-то важное открыл?
Что правда—то правда: даже в самодостаточному институту им. Павлова по закоулкам его лабиринта на днях прошёл слух о талантливом молодом даровании, из НИИ-ЛОР. Сумевшего даже в условиях мало приспособленной лаборатории и ремонта всего здания призвать злобных вирусов к сотрудничеству.
—Да ничего такого особенного не открыл. Так, догадался не сразу образцы— в расход, а дать им пожить после заражения. И после выздоровления. Ну и все амёбы после выздоровления под воздействием антибиотика—это «Белый штамм» вообще-то уязвимый очень—в него запросто проникает любая производная пенициллина—, жили-жили не тужили, даже делились. Но вдруг в опытной чашке массово перемёрли. И главное—передохли из контрольной группы, второго поколения после выздоровления притом с одинаковой скоростью. Проверил по записям, и так— появилась мысля одна. Правда, пришлось убедить Добрякова выдать мне ещё раз образец живой культуры.
—Главно, чтоб ваша Поймай-Змеева не допетрила как вы там, в чашках Петри опасного зверя развили!
—Она-то? Да она первая согласилась! Она молдца—«Давай, мол, соображай!» Это Добрякова уламывать пришлось. Долго.
Сапфировый отсвет прошёлся по тусклым обоям в волнистых ромбах и звонко щёлкнула фото- съёмка. «Книгу лучше пусть с собой берёт» —подумалось Феликсу.
— И о тебе кричат там на каждом углу? Что-то маловато для открытия.
—Не кричат. У нас там как раз тишина: библиотечный зал и кабинет аудиометрии—там вся очередь сидит, как рыбы в аквариуме. Нельзя ни говорить, ни стучать, ни входить, сотовые,—раздался новый фото-щелчёк—на фиг, отключить. А слышат они все хреново, так что когда к ним обращаются шёпотом, они только вздыхают и машут направлениями, как плавниками. Короче, только водорослей не хватает, ну наши там цветочки на подоконничке развили. Для полной гармонии.
Феликсу как-то ясно представилось, что приятель в сумерках блуждает по лабиринту лор - института, где острые срезы углов современного здания переплетались с тенями из прошлого, падающими от мраморного камина в приемном покое и четких перил в нервном стиле модерн.
—Я там кой чего другого нашёл: признаки совпадали в точности. Значит штамм продолжал действовать.
Сиреневый огонёк снова споря с живым светом свечки обострил углы мебели в полупустой, просторной комнате, чётко очертя даже безразмерную тень от громады комода.
—Вроде как восстал из мёртвых?
—Можно и так сказать—где тут у тебя периферийная нервная система? Хотя это супротив науки и логики.
«Смотря какой науки…» не вольно подумал вдруг Феликс. Он хотел было продолжить мысль, но его взгляд внезапно привлёк маленький огонёк в доме через дорогу, напротив. Верно электро- апокалипсис был по всей улице. Так что зданье в объятиях оттепели и снега, по крупным завиткам и округлых рам смотрелось почти нарисованным, и переливы на стёклах уснувших окон, в сумерках превращались в сплошной узор. Огонёк плыл из окна в окно, словно кто-то нёс его из комнаты в комнату.
—Так, тута психозы.
Феликс чуть-чуть напряжённо следил за прошествием огонька—ему было тяжело на сердце, что он хоть и малость, завидует другу.
—А без тебя б не дотумкал спросить!
—Чего?
—Ни чего, а кого. Девушку эту.
—Какую ещё девушку?—последний вопрос Феликс задал скорее «на автомате»: он заметил, что блуждающий огонёк не спеша прошёл по всему этажу, хоть он точно знал-- по середине дом разделяла широкая лестница. Может отсвет «гулял» все ж снаружи? Тогда это всё объясняет.
—Ту, из сна. Ну, помнишь. Я тебе тогда рассказывал?
Феликс быстро обернулся: друг уже не глядел на учебник.
—Короче—сработало! Ты молодец! Зовут, кстати, Мариной. Или как-то там в этом роде. Догнать не успел, но она мне сказала… что мне многое, может, расскажет когда я догоню её окончательно. Что мы ещё встретимся.
Свет свечи отразился в глазах Родиона на миг лихорадочным блеском. А тени вихров почти спутались с тенью люстры.
—Значит, больше не снилась?
—Нет, —пожал плечом Блажень, подперев лицо рукой.
Феликс задумчиво посмотрел на учебник.
—Много ещё осталось? Пошли чаем согреемся.
—Можно. Можно уже и свет включить. Радио в кухне поёт.
—Плохо слышно здесь: вроде Сен-Санс.
—Ну, я в этом не очень.
—Главно —свет зажги. И сэкономим свечную энергию. Ф-ф-ух!
Уже только на следующий тёмный вечер Феликс вспомнил что, так и не рассказал Родиону про встречу с Еленой. Впрочем, может и к лучшему.
Жестяные крыши и окна стали на миг золотыми слитками, так приветствуя шествие в город заката. Жёлтый глаз солнца лишь на час посетил самый северный город, где более миллиона людей ежедневно вновь и вновь оживляютего своим чувством, мыслью, фантазией или воспоминанием. А порою и тем и другим. Так вот на пример теперь Феликс часто в ясный зимний закат, когда город севера вдруг становился похож на раскалённые солнцем города Италии, но вдруг не знамо от куда с небес начинает сеется снег, вспоминал этот день. Сам не зная чего же тут больше правды или иллюзии. Что всё это значило? Почему так вот врезалось в память…
Жизнь бывает счастливой. Когда всё тебе удаётся. Сдать вовремя реферат перед сессией. Спроворить где-то штук пять беляшей по-дешёвке и по оригинальному рецепту :половина-- вроде мяса, половина вроде—перца. Впрочем в жареном, румяном тесте ни того ни другого порой не найдёшь. Филимон, будущий гастроэндролог, посмотрев на прозрачный пакет со значеньем сказал: «Ну, бывай, мужики! Скоро-о встретимся!» Исключительно в целях здравоохранения было решено найти, в честь реферата, чего-нибудь обеззараживающего. Холод разогревал веселье и солнце играло языками пламени в окнах узорчатых, с расстекловкою, помнящей ещё пожар революции.
—Вовремя поднажал! И сам сделал как всякий достойнейший человек. У кого интернет отключили!
—Да иди ты под ёлку! Я всегда сам пишу!
—Ладно, я так прикалываюсь!
—Завидно, что у тебя там в твоём подвале и отключать не чего окромя тебя самого?
—А чё меня отключать? Я так бывало упахаюсь, что в подвал приду, койку найду –и до утра я—дрова.
—На чем упахался-то?
—На работе с образцами. Профессор мне вчера выдал! Ему показалось, что я не до конца экспозицию выдержал!
—Фотографируешь всё?
—Ну, фотографирую бывает, но он меня за другую экспозицию. Так называют когда «гасят» вирус парафином. Там время нужно, что б передохли. Но основное—пересадил две культуры бархоткой в две одинаковые чашки с одинаковыми колониями. Чашки одинаковые, а условия разные и те которым организовал среду получше, по питательнее— «дали дуба» первыми.
—После лекарства что ли?
—Нет! В этот раз совершенно без медицинской помощи!
—И что это значит?
—Чёрт его знает! Сам ещё не понял. Одно факт—весь опыт общения с гриппом насмарку. А Добряков мне задал—«Вы кем себя считаете? Мечниковым? Может быть Говардом Риккетсом?» Да то, что тогда было уже давно не происходит! Вообще.
—Да. Меняются времена. Нам профессор как-то рассказывал, как поменялось сознание людей в советское время. К одному алконавту со стажем в похмел пришли не, как к порядочному человеку— зелёные чёртики, а говорящие пингвины. Водички попросили, а он добрый был. Так что когда его родственники пришли то застали весь дом гостеприимно уставленный плошками с водою.
Феликс что-то ещё собирался добавить, но не вольно отвлёкся на тучу-громаду величаво ползущую по небу, сверкавшему лаковой синевой. Тяжесть белого с тёмно-серым «брюха», мягкого и спокойного, как у сытой ангорской кошки, как-то не сочеталось с зорким отблеском огня-солнца по краю.
—Будет снег!— уверенно обронил «узкий» прохожий.
Наши герои прибавили ходу. Поворот улицы, крепко заросший простой и персидской сиренью, скрываясь, тонул, растворялся в большом лабиринте дворов. Впрочем, все ходы могли вывести куда нужно—к большим улицам, маленьким магазинам. Под сенью старинного дома, в ритмичном плетении длинных невиданных листьев, «одетого» в цвет патины, у деревянных дверей «стерегли» уже чей-то покой чёрные следы-оттески на кружевах снегопада.
—Ну, где искать…—Феликс вскинул глаза: тишина со стороны его шумного друга показалась ему очень странной. И не зря—Родион стоял, глядя строго вперёд в закругление улиц, за зановес белах хлопьев.
—Погоди. Я сейчас.—звонким шёпотом бросил он, словно боясь разбудить кого-то. Один стеной.
Феликс ждал пять минут. Может быть хоть не много поменьше. Не из чувства долга—скорей потому, что был обескуражен. После растерянно посмотрев на пакет, с пухлыми рыжими беляшами, пошёл прочь. Настроение покупать «что крепче чая» отпало.
Сон квартиры, застывшей в зимнем плену выцветающих утренних сумерек, разнесла в мелкие дребезги телефонная трель. «Доктор» Сиджинский нервно перевернулся. Звонили упорно. «Чёрт!» Раза два помянув более редким словом ловцов душ человеческих для презентаций, а сними и других телефонных монстров, потом всё же поднялся «Блин, где он там?». Феликс не был из тех людей, для кого мобильник часть тела. Прислушавшись и закутавшись в одеяло как в кокон, он пошёл в глубь коридора к тоскующему аппарату. —Чёрт!
—Да не: это я!—послышался глухой, но узнаваемый голос.
—А, привет. Тебе чё? В воскресенье не спиться?
—А сегодня оно?
—Здрасте, проснулся.
—Я не спал.
—Ты чего тогда пропал?
Повисла пауза.
—Дело было, —Голос звучал всё слабее и глуше.
—Сделал? Дело-то?
—ДА!—друг внезапно «воскрес».—сделал и задокументировал, в общем как мог, и даже заснял. Там. В лаборатории всё лежит.
—Что? нашёл? Ты, значит, всё понял?!
—Ну, всё-не всё, а многое—это точно! Тут понимаешь, с тем тебе и звоню. Здесь в подвальчике хреновый приём. Ща выйду вот и перезвоню. К тебе поеду, верну книгу.
Краткий «ту-у» оборвал разговор. В старой, обжитой квартире вновь поползла тишина. Через минуту из успокоенной, ставшей гнетущею. Феликс невольно следил за движением белых снежинок на фоне «усталого» фонаря, абрикосового в окружении ледяных синеватых сумерек. «Чё он копается, блин?» И уже совсем, было собрался отругать себя за излишнюю впечатлительность, как его отвлекла до боли знакомая трель черного телефона.
—Але! Ты?
—Короче, так: все стало яснее, когда я, ну почти я допетрил, что в лаборатории при втором опыте, когда я чашки Петри открывал, не была достигнута полная стерильность воздуха.
—Ого? А у вас это вообще, в принципе возможно?!
—Всё возможно. Тут же люди работают—чихнул кто-то невзначай.
—Ты, что ли? —попытался «психиатр» разрядить обстановку натужной шуточкой.
—Не. Я тогда не чихал! Но это не важно—главное, что этот вид не так реагирует на опасность. Он в тот момент, когда чувствует воздействие антител или любого антибиотика—вообщем, сопротивление тут же распадается на составные, при чём так быстро, что б от них даже «рубашки» не осталось в нужном количестве. А его ген также распадается на сегменты, ихние составные распределяются в разные отделы первых поражённых клеток, находятся там—голос Родиона заметно окреп и словно скачками стал продвигаться вперёд. –Потом —клетка воспроизводит, как и полагается, все свои составные…
—Вместе с новыми «подселенцами»?
—Да, с частями этих вирусных генов. К стати, не всех. Видимо, «для конспирации», вирус жертвует частью составных, но всякий раз какой-то отличной от соседних «собратьев». Чтоб антитела тревогу не подняли. Они в случае опасности уничтожают недруга вместе с поражённой клеткой,—в телефонную трубку дохнуло блуждающим ветром— Клетки значит делятся, иммунитет спокоен—враг повержен! Короче в организме тишь да гладь. До поры до времени. Пока до первого барьера защиты не доберётся очередной «захватчик». —Даже не важно какой,— главно—чтоб свой брат-вирус. Тут при первом сигнале «тревоги», который идёт по всему организму, эти вирусы- оккупанты начинают командовать один другому: «Внимание—сборка!».И пошло дело!—Здарасте, Егор Потапыч!
—Привет, молодёжь, — ответил вдалеке чей-то бас.
—И чем в организме быстрее и лучше шло до того момента деление клеток, чем сильнее и быстрее реакция организма на ново-припёршейся вирусняк, тем быстрее и обширнее заражение, –видно он шёл всё ещё по дворам занесённого снегом Лор-института, там, над тихими закоулками ещё помнящими роскошный 18 в., возвышалась стена, гофрированная всем 20-ым столетьем с единственным длинным окном из текучих, толстых кубиков-стёкол, схожим с тонким крылом стрекозы.
— Я тута пока не уверен. Но походу, основной очаг их дислокации должен быть в лёгких, врядли как обычно—в печени. Она им нужна для безупречной сигнальной системы внутри организма. — Привет, народ. Госпожи пациентки, бахилки надевать не забываем!—в трубке раздался отдалённый девичий смех.
— Но стопроцентно, последней должна страдать нервная система. — визгливо скрипнул турникет у входа, выпуская Родиона на волю.
—Так во почему молодые и сильные быстрее…
—Да именно по этому, по этому, а в снегопад чаще—потому что при крупном снеге воздух чуть теплее, так что они вообщем -то не связанны, просто совпадает.
—Сегодня вроде бы, обещали снег к вечеру.
—А ? Чего? –голос Родиона перекрыл прибой людского моря –он был уже у метро.
—Ну. В общем, я тебе всё при встрече по полочкам разложу а ща я в метро уже почти,—в людской хор скандально вторгся скрип неподъёмных узорных дверей. Феликс пропал, хотя с секунды две ещё слышался шум толпы и говор внутри гулкого тёплого зала.
Мини-город, примостившийся, между шумными трамвайными рельсами и тихою Карповкой-рекой, по весне зарастал самодельными и официальными клумбами, а теперь лишь сугробами всех оттенков и конфигураций. Например, ровно прямоугольным, на том самом месте, где весной стройным армейским рядом «колосились» тюльпаны. Жёсткий свет фонаря умягчался, осторожно дотрагиваясь до пухлых снежных перин на скамейках. Павловский институт уже готовился опустеть, только в укромном углу, недалече от местного издательства, из-за полу- открытой двери лилась тёплая полоса золотистого света, и веяло запахом кофе и выпечки. Под гостеприимною сенью этого кафе, как и всё здесь слегка лабиринтообразного, (даже с лазейкою в учебные помещения), собралась компания местныхстудентов. Слово за слово, шутка за шутку –кто-то обиделся, кто-то вспылил… Часть пошла тут же кормить сонных уток к заросшему волосатыми тополями бережку. И, подумавши, Феликс отправился с ними. Слушать кряканье уток как-то лучше, чем ссору на трёх языках.
Девушки мирно крошили птицам с берега булку, за сим пристально наблюдал из своей конуры старый пёс. Вообще-то уже давно это про него была старая загадка «не лает, не кусает», но он составлял постоянную компанию местным охранникам из другой будки, чуть-чуть больше его собственной, и тем был весьма ценен. Феликс взглянул на лилово-багряные тучи, запутавшиеся в мётлах старых стриженых тополей, и почему-то ясно понял, что ничего интересного сегодня больше и не предвидится.
Серебряный свет, блуждавший по рельсам, вдоль мостовой, сопровождал его до освещённых янтарным мерцанием стрельчатых окон, на доме раскрытом вдоль сразу двух улиц, как крылья бабочки, узорчатыми стенами, резными порталами –арками. Перейдя площадь путник нечаянно глянул на башню в короне из балюстрады, над циферблатом без стрелок, где сама луна сейчас отсчитывала зодиак.
Жёлтый, налитый светом, как соком поздний автобус, всех обнимал теплом и качал как младенцев. Места же много. Его мерный ход располагал к созерцанью домов в ночно-зимней дремоте, тёпло укутанных палевой «шубой». Только изредка поздние лампы, цветом огня пробирались на снег сквозь кованые чёрные завитки и листья балконов.
Голова Феликса наклонялась всё больше и больше. Мысли текли всё размереннее. В прочем ладно—Блажень, когда надо разбудит. Он ведь знает когда ему выходить…
Феликс резко открыл глаза. Вагон был совершенно пуст. Лишь кондукторша у кабины о чём-то говорила с водителем. Остановка. Он глянул—за окном ловко петляла Введенская. Так вот. Проехал. Ну да ничего: не далеко. И кивнув кондукторше и водителю, спрыгнул из тёплого «авто-брюха» в плен освежающего ветра. Поразмыслив и поёжившись выбрал путь через парк. Или, в общем-то сквер, где дорожки переплетались под аркадами пышных кустов.
Идти было труднее обычного—весь серебряный путь был холодом отполирован после вчерашней оттепели и сверкал стальной торной тропой, да подмигивал чёрным блеском в глубях редких следов по газонам.
— « А ведь Блажень додумался где-то раздобыть себе боты с хорошим протектором.—в очередной раз проехав на подлой «ледянке» подумал Сиджинский, —Хотя и странным. И не зашёл чего-то тогда.»
Кстати вон с боку след очень похожий. Вряд ли, конечно его. Но…Феликс с бдительностью будущего медицинского светила, осмотрел след, мелькнувший под кустами сирени в бурых, остреньких семенах. Похож. Очень похож. Ветки с костяным стуком бились над головой. Он. Тут сомнений уже никаких быть не может. Видимо шёл с метро. Под кустами и далее на газон. След весьма характерный и трещина с боку на правом. Феликс вспомнил, как отстирывал оттиск на своей белой шапке. Вот другой ещё след, за ним ещё третий и четвёртый и …Всё. Здесь посреди газона более нет. Огляделся: отпрыгнуть нельзя. И куда? И зачем? Перелезть через ограду? Но она ещё дальше, чем тропка с коллекцией мёрзлых оттисков ног.
Будущий психиатр чувствовал, как из глубей его подсознания медленно, как муть со дна пруда, поднимается страх. Если он расползётся, то трудней станет думать. И откуда эта не приятная, непроизводительная эмоция? Это всё конечно же странно. Даже нет, попросту необычно. Люди вот так вот не шагают в некуда. Может Блажень (вот блажной!) не перепрыгивал, а вернулся по своим следам? Было бы видно. И ли были бы отпечатки обратно. Да вот же они!! Слава Богу! Всё объяснилось. Бы. Только это не следы Родиона—это его собственные, личные Феликсовские. Да, надо бы искать дальше или позвонить Блаженю. Завтра же утром. Позвонить и спросить: «Ты чего, левитируешь?» Вот и ладно. Вот первый след, вот—второй, вот и третий, ещё шаг—последний: четвёртый. Следующего уже нет. И чего он полез на газон, в мокроту, под сирени? «Ладно, завтра ему позвоню и узнаю про всё.» Твёрдо сказал себе Феликс и повернувшись спиною к газону пошёл прочь. Домой.
Только когда он вступил во мрак «родной» тихой улочки, поднял к верху глаза. Там среди покосившихся труб и карнизов за едва освещённым окном ещё кто-то не спал. Там чуть-чуть приоткрылась узкая форточка и над чёрными струнами проводов, над сугробами спящих машин, над ребром тротуара поплыл так ритмично кружась вальс Сен-санса.
В России не было зафиксировано ни одного смертельного случая от «Белого штамма». Министерство здравоохранения высоко оценило вклад Петербурга в исследование нового опасного вируса.