В больших городах, наверно, бывает мало знакомых. Ну в школе учились вместе… во взрослой жизни разлетелись кто куда. Разве что по случаю встретятся. Сослуживцы общаются на работе, а кто где живёт и не знают даже. Соседи… Раньше квартиры в домах от заводов и фабрик давали, вот тогда все друг друга знали. Могли запросто за сахаром или солью забежать, праздники вместе отметить. А потом кто-то умер, а кто-то продал квартиру и уехал жить поближе к детям или внукам. Молодые соседи… они не считают нужным даже здороваться друг с другом, не то, что дружбу заводить или рассказывать подробности из своей жизни.
А вот в деревнях… там все друг про дружку знают. Про детей, про родителей, бабушек-дедушек до пятого колена. Знают кто на гражданской воевал, кто на Отечественной, у кого родственников раскулачили, кто переселенцами приехал… Знают кто когда-то лет тридцать назад пальцы отморозил, кто погорел в двадцать пятом году. Знают и про любовь. У кого-то она счастливая, у кого-то не очень. Знали, кто лентяй, кто работящий. И ещё много подробностей.
Ванька Оберёгов тоже всех знал. В детский сад вместе ходили, потом в школу, в клуб бегали - кино смотреть. Знал всех ребят не только в его деревне, Демидовой, но и в соседних четырёх, так как школа была одна на все пять деревень. И родителей их знал.
Так было в деревне заведено - друг к дружке в гости бегали. По целому вечеру пропадали- в шашки играли, в лото, домино, в подкидного резались, в морской бой или виселицу играли. Человек по пять-семь соберётся, до поздна засидятся. Иной раз за кем-то мать прибежит или сестрёнки с братишками.
На поля бегали к отцам, даже умудрялись с ними в комбайне или в тракторе покататься. А турнепс окучивать или дёргать шли целой гурьбой- всем хотелось подзаработать. И ребятишки и родители- целая армия работников. Трактора только успевали увозить тележки с турнепсом к ферме в яму для хранения. На покосы друг к другу ездили. Какая-никакая, а помощь от мальчишек- подскребают граблями бегают.
А ещё Ванька знал тех, к кому его папка любил в гости ходить. Мать бывало посылала то к Погостиным, то к Сморцовым, то ещё к кому-то. Ванька находил отца и домой вёл. Ванька любил на пару с отцом вышагивать по деревне, пусть даже он и пьяненький. А трезвому-то отцу некогда гулять с сыном. Он постоянно на работе или дома что-то по хозяйству делает или вот так, по гостям…
Вот и сегодня мамка просит сынишку:
-Сбегай-ка Ванюша к Обжегиным, может отец у них засиделся. Хотя… нет, лучше к Сморцовым. У дядьки Василия день рождение вроде бы сегодня. Наверняка там. Скажи, чтобы домой шёл.
Ванька накинул пальтушку, шапку и выскочил за дверь.
-Ванюшка, да скажи, что мать ждёт, ужин стынет,- прокричала она ему вслед.
-Да знаю я, знаю,- проворчал Ванька.
Он давно уже усвоил, что отцу нельзя говорить, что мать послала за ним, ругается мол. Отец назло не пойдёт домой. И Ванька будет возвращаться один, виновато шмыгая носом перед матерью.
А ещё хорошо говорить ему, что мамка ждёт, пирог с налимами испекла, стынет. Папка любит горячие пироги. Но, для приличия ещё посидит минут десять-пятнадцать, делая вид, что пирог его не очень-то интересует. Ванька тоже посидит, дождётся и вместе возвращаются домой.
А особенно хорошо говорить, что мамка послала за ним, кум в гости пришёл. Тут уж папка сразу соскакивает и идёт с Ванькой домой.
И неважно, что там потом будет дома после его вранья. Там уж мамка всё берёт в свои руки и разбирается с папкой. Это уж зависит от количества выпитого. Иногда полотенцем разбирается, иногда скалкой, а бывает просто кричит на весь дом, что дрова надо колоть, а он гули- погули устроил.
Ванька не любит, когда они ругаются. Он мамку любит, но и папку жалко. Пацан шмыгнёт на своё любимое место, на русскую печку и уши пальцами заткнёт.
А сейчас он пошёл к Сморцовым. Думал там пир горой, гостей полно, стол празднично украшен, какой мамка накрывает по праздникам. Подошёл к покосившимся воротам. Забор упал, развалившиеся постройки , видимо зимой на дрова пилят. Ванька зашёл по разбитому, никогда не крашенному и немытому крыльцу. В сенках тоже не покрашено и не помыто, пустые бутылки валяются в углу, какие-то узлы неизвестно с чем, грязная обувь, засиженное мухами, небольшое окошко. Зашёл в дом, тишина…. Направо у порога старинная железная кровать, застеленная серым одеялом, налево малюсенькая кухня, в которую вместился только стол, заставленный грязной посудой и бачок с водой на табуретке. Одна небольшая комната. Стены, когда-то покрашенные синей краской – чернёхоньки; пожелтевшие, скрюченные занавески на окнах. Из мебели старый шифоньер, круглый стол, посреди которого громоздилась чугунная сковородка с недоеденной жареной картошкой, два стакана с недопитой мутной жидкостью, пепельница с окурками. А на кровати у стола лежали тётка Маня и дядька Василий. В одежде. Видимо в чём ходили, в том и уснули. Отца не было. «Видимо день рождение вдвоём отметили»- решил Ванька и пошёл дальше по деревне, искать отца у дружков.
А картина эта не выходила из головы. Такой убогости он не видал ни у кого в деревне. Он часто вспоминал тот день, когда встречал тётку Маню или дядьку Василия. А когда искал отца, никогда к ним не заходил- стучал в окошко.
Как-то зашла к ним тётка Маня в гости. Ходила по комнатам, восхищалась.
-Ой Полюшка, как у тебя хорошо, как всё чистенько, половики-то у тебя какие беленькие лежат до самого двора. И в предбаннике-то, и в сенках -то. А краска как блестит! Хорошо вот, дом-то у вас большой. Тут тебе и горница, тут и спаленка…
-А вы зачем с Василием продали отцовскую-то половину? Вот и сделали бы её под горницу, хоть бы одна комната чистая стояла. Вымой дома всё, приведи в порядок, купите мебель новую, шторы. Вы ведь хорошо зарабатываете вдвоём,- отвечала Ванькина мать.
-Ой Полюшка, да зачем нам та половина-то нужна, зачем нам большой дом? И мебель… Для кого всё это наживать? Мне Васька говорит, что всё, что пропито и проедёно - всё в дело произведёно. Он мне даже кастрюлю или покрывало не даёт покупать. Меня он винит. Помнишь тот случай-то? Так вот, говорит, нет детей, некому наследство оставлять и нечего покупать.
-Так для себя. Неужели не хочется в чистоте жить? Жизнь то долгая. Вы что умирать собираетесь, что о наследстве уже думаете?
Тётка Маня заплакала.
-Ой, Полюшка, кто его знает, может и помрём когда. Так ведь нет детей-то… Кто нас схоронит? Некому, некому.
Тётка Маня плакала, сморкалась в платочек и качала головой.
Ванька наблюдал эту картину, как всегда, с печки.
Так ему жалко стало женщину, слез с печи, положил руку ей на плечо и сказал:
-Тётка Маня! Я тебя схороню! Ты не переживай.
Тётка взглянула на него глазами, полными слёз, обняла.
-Золотой ты мой! Спасибо тебе огромное.
Так сказала «спасибо», как будто Ванька уже сейчас схоронил её.
Ванька запомнил её глаза в этот момент на всю жизнь.
А вечером мать рассказывала отцу этот случай. Отец смеялся.
Мать обнимала Ваньку и говорила:
- Добренький ты мой, похоронщик.
А потом опять смелись и вспоминали ещё один случай. Ванька тоже его хорошо помнил. Он тогда был положительным героем в глазах отца.
Мамка так-то не ставила дома бражку. Она говорила: « Не надо свиное рыло корытом дразнить.» Это наверное она считала, что если папка узнает про бражку, так будет пить, пока не кончится. А тут решила поставить трёхлитровую баночку. Праздник ожидался.
«На опохмелку отцу»- шепнула она Ваньке, когда тот увидел банку на его любимой печке, укутанную старой фуфайкой.
А тут, пока отец на улице дрова колол, мамка решила процедить её и бросила туда пережаренный сахар, чтобы цвет красивее стал. Стоит с этой банкой посреди кухни, крутит её, чтобы сахар растворился и не заметила, как тихонько двери открылись. Тётка Маня! Ни раньше - ни позже. Нарисовалась! Мать засуетилась, не знает куда банку сунуть и поставила на подоконник.
А тётке прямо у порога табуретку поставила. За солью забежала тётка Маня, а сама сидит и сидит- новости деревенские рассказывает.
-Полюшка, а это поди квасок у тебя на окошке?-спросила она.
-Квасок, квасок! - Ванька чувствовал, что мамка не в себе.
-Налей-ка мне стаканчик,- попросила тётка.
Ну не сознаваться же , что это не квасок, а бражка. Бражку, так-то, все тайком ставили, но Полина Владимировна, Ванькина мама, уверяла знакомых, что никогда бражку не ставит. А тут на тебе, учительница, а бражку поставила. Ну, налила, пусть Маня думает, что такой квасок у неё крепкий.
А та выпила, посидела и опять:
-Ой Полюшка, какой у тебя квасок ядрёный! Налей-ка ещё стаканчик!
А после третьего стаканчика Ванька не выдержал. Спасать надо мамку! А то эта тётка Маня всё выжрет, папке не оставит. Он слез с печки, взял банку, оделся и пошёл со словами:
-Пойду папке квасу вынесу, а то он наверное там пить захотел.
А сам сунул банку в чулан и вернулся.
Немного погодя зашёл отец. А тётка Маня уже чуть ли не песни поёт, разговорилась, не остановить.
-Ты что-то Марья в дом заходила трезвая, а сейчас пьянёхонька сидишь,- засмеялся он.
-Так это… Полюшка-то мне кваску налила. Ох и хорош!
Папка выпроводил тётку Маню скорёхонько, он это умел, с матерью не сравнить. Она интеллигентная, обидеть человека всегда боится. Только на папку научилась ругаться.
А потом папка спрашивает:
-Ну что там у тебя за квасок? Наливай!
Пришлось Ваньке из чулана банку тащить. И мама смирилась. Куда уж деваться? Раскрыла её секрет тётка Маня. Но потом долго вспоминали этот квасок и смеялись.
***
Шли годы. Ванька закончил школу, затем техникум, в Армию сходил. Успел поработать немного механиком. Но начались девяностые. Совхоз потихоньку разваливался. Коров сдавали на мясо, трактора продавали по знакомству по дешёвке. Зарплату не выдавали месяцами. Чаще всего платили молоком, комбикормом, зерном или телятами. Каждые три-четыре месяца новые сокращения. Тётка Маня успела выйти на пенсию.
-Повезло,- завидовали доярки. Пенсии приносили раз в месяц более -менее стабильно. А вот дядька Василий попал под сокращение. Пришлось им жить на одну пенсию, вернее не жить, а пить. А на закуску- картошка.
Ванька, но, извиняюсь, уже давно не Ванька, а Иван Семёнович Оберёгов, тоже попал под сокращение. А тут председатель сельского Совета, Алексей Андреевич уехал жить в областной Центр и Ивана Семёновича избрали на его место. Война была настоящая в предвыборную компанию. Но это будет уже другая история. А пока я расскажу о том, как волею судьбы пришлось Ивану Семёновичу выполнить своё обещание, которое он дал тётке Мане Сморцовой. Когда-то давным-давно, когда ему было всего лет девять-десять.
После очередной пенсии в половинке дома Сырцовых пир горой- все местные алкаши заглядывали в гости на огонёк. А как-то ночью случился пожар. Василий хоть и пьяный, но вытащил Марию, но поздно. Она уже задохнулась чадом. Спасти не смогли. Никто не жалел Василия. Ладно у самих жильё сгорело, так соседей сожгли. А у тех дети и добра полон дом. Ничего не застраховано. Никто не хотел давать денег на похороны Марии. Да оно и понятно-откуда у людей деньги в те годы?
Куда деваться Ивану Семёновичу? Он председатель сельсовета. Не оставлять же наверху женщину. Василий на всё махнул рукой и каким-то образом добывал спирт и пил. Его не интересовало кто будет хоронить жену.
В то время уже уходили в прошлое давние традиции. Никто даже в похороны не соглашался ничего даром делать, все же безработные стали. Но уговорил таки Иван Семёнович людей- плотник, хоть уже и не плотник, давно сократили, но сколотил гроб, крест смастерил. Других уговорил могилу выкопать. Сам лично поставил им по бутылке водки -куда деваться? А на большее и у него не было.
Столовая совхозная ещё каким-то образом держалась, там обедали те, кто ещё ухаживал за последними совхозными коровами, которых осталось в то время уже голов двадцать. А раньше в отделении было две фермы и на каждой голов по триста- триста шестьдесят. Убедил заведующую столовой, что поминальный обед по Марии Михайловне Сморцовой нужно обязательно приготовить , всё-таки как-никак она тридцать лет отработала дояркой и рабочей. Близких родственников у Марии и Василия не было, никто не желал брать на себя ответственность и расходы на похороны. Иван Семёнович ходил на ферму, в магазин, где собирался народ и предлагал всем сообща сложиться продуктами на поминки. Когда уже всё было почти готово, нашлись дальние родственники и соседи, которые согласились принести в столовую кто молоко на блины и кашу, кто яиц немного, кто мяса на гуляш или капусты на суп. Вот так всем миром и схоронили. Но на поминки люди пришли. А Иван Семёнович весь вечер рассказывал жене своей Валентине о том, как обещал схоронить её. Ну пусть не сам лично взял на себя все расходы, у него тоже таких средств не было, но хотя бы организовал. Он чувствовал какое-то облегчение.
Василию дали какую-то старую совхозную квартиру на одно окошечко, там он и доживал свой век. Именно доживал! Он был ещё не на пенсии. Можно сказать, молодой мужик. Его ровесники находили выход из положения: набрали телят в совхозе в счёт зарплаты, развели скотины полон двор, кололи-продавали… . Кто-то поехал в областной центр на стройку зарабатывать деньги, кто-то приобрёл по дешёвке трактор - косил сено, таскал копны и волокуши, дрова из леса. Этим и зарабатывал. Кто как мог выкарабкивался из этой горбачёвской перестройки и ельцинской нервотрёпки. Но растили детей, одевали, учили.
А Василий сам себя прокормить не мог. Почернел, дошёл, как ещё жив остался. Но вот дотянул до пенсии. Обмывали первую пенсию четыре дня- на столько её хватило. А потом мужики домой, к жёнам, виниться за пьянку и кушать сметанку да шанежки, а Василий опять на картошку. На покос кому-то съездит- напоят спиртом и с собой дадут. Картошку кому-то окучит- опять спирт. Картошку покопает-снова спирт. И так до следующей пенсии. А зимой сено кому-то отмётывал на сеновал, кому-то навоз развозил по огороду.
-Василий,- журил его отец Ивана Семёновича,- вот руки-то у тебя золотые для других, а для себя ты ничего не нажил. Ты бы мог в хоромах жить и питаться как барин, а ты подачками питаешься. Всё в глотку.
-Так судьба такая, Семён. Машка моя мне не рожала. Вот был бы у меня мальчонка…. Ну или девчушка…. Я бы всё для них. Я бы горы своротил. А так… для кого?- возражал Василий.
-Да что с ним говорить? - останавливали Семёна мужики,- Мы ведь тоже пьём, но живём-то по человечески.
-Так у вас дети,- опять твердил Василий.
Отступились. Пусть живёт как может.
Но как-то к Ивану Семёновичу прибежала Анна Петровна, пожилая женщина, соседка Василия.
-Ваня, Василий лежит, заболел очень. Я молоко ему ношу раз в неделю трёхлитровую банку. Вот сегодня пришла, а он лежит. Дома холодина, не топлено. Да у него и топить-то нечем, сам - то он как топить, так горбыль пилить. Там ему горбыля немного этот пилорамщик привёз. Хотела затопить, из дому дров наложила, так меня Петя заругал, говорит что не собирается даром свои дрова алкашам раздавать. Что делать-то будем?
Задумался Иван Семёнович. Видимо не до конца исполнил он миссию обещания тётке Мане. Придётся и мужа её, вдовца, пристраивать. А кто, если не он? Он же председатель. Люди стали другие. Не такие как в старые советские времена. Сейчас никто не спешит никому даром помогать.
Вызвал Скорую, попросил Анну Петровну купить ему лекарства, молоко носить и присматривать за ним. Если что-Скорую вызывать. А другого соседа, Юру Филимонова нанял пилить его горбыль и топить у Василия. Сказал, что пенсию Василия придёт сам лично получать и с ними со всеми расчитается.
Вздохнул облегчённо- вроде пристроил. Но Анна Петровна прибежала через двое суток и добавила ложку дёгтя в бочку мёда:
-Ваня, а если Васька-то помрёт, кто мне за молоко расчитается? Таблеток вот я уже сколько набрала, да ещё надо. А потом меня фельшер -то наш, Сергей, заставит за эти таблетки платить. Я и хлеб ему покупала. Суп носила из дому уж ладно, пусть. Я это не считаю.
-Не переживай, Анна Петровна, я сам за всё заплачу,- успокоил Иван Семёнович.
А про себя думает: « А чем я-то заплачу? Вчера Валя переживала, что ботинки опять прохудились у Стёпки, надо новые покупать. Делают какие-то из кожзаменителя, а он весь полез на морозе. Зато красивые. Лучше бы в валенках бегал. Так нет, модничать надо. А Насте срочно нужно пальто новое, это уже как листочек тонкое- второй раз за зиму болеет. Как бы воспаленье лёгких не подхватила. И зима нынче как назло студёная. Я уж и не помню такой зимы. Да…. не вовремя дядька Василий разболелся.»
Не дожил Василий до пенсии. Умер. Точно говорят: «Это нужно не мёртвым, это нужно живым.» Умер и душа не болит наверху он останется лежать или земле предадут. И у деревенских никого душа не болела. А у Ивана болела. Он председатель! Да и не это важно. Важно то, что слово дал когда-то давно тётке Мане.
На улице мороз чуть не сорок градусов, ветер. К кому не сходит-никто не идёт могилу рыть. Пошёл на лесопилку, это сейчас было главное рабочее место у деревенских мужиков - пилят, валят, строгают. Расчитывается хозяин когда чем, а иногда и деньгами, но прежде нужно было доложить зачем и почему, как милостыню попросить. Но куда деваться? Когда по всей округе нет никаких заработков - и этому рады. Но как правило, туда шли пьющие мужики. Вот таких напарников Василия Сморцова по пьянке, он и застал в избушке, когда они ещё не успели уехать в лес.
-Арно,- заявил он хозяину, - хочешь не хочешь, но я сегодня забираю у тебя три-четыре человека могилу рыть.
-Ну бери, если кто пожелает,- иронично ответил Арно. Он не желал ссориться с председателем сельсовета. Понимал, что на его территории работает. Вдруг что?
Но мужики все склонили головы и смотрели в пол.
-Так…. Значит я понял не желает никто?- медленно произнёс Иван.
И вдруг такое зло взяло его, он закричал:
-Значит пенсию пропивать у Василия вы все горазды! А человек умер и могилу ему выкопать не хотите! Вы не люди! Вы звери!
И вышел из избушки, хлопнув дверью. Идёт, не оглядывается. Но тут его догнали Женька Фёклин, Саня Ермолин и Вовка Новосельцев.
-Да ладно, Иван, не обижайся, выкопаем мы ему могилу,- стал оправдываться Вовка. - Понимаешь, холодина такая, вот и не хочется.
-Значит к Арно в лес за пачку курева и булку хлеба вам хочется. А выкопать могилу своему же земляку, с которым вы пили, пенсию его пропивали, вам холодно? Я вам заплачу.
Пообещал заплатить. Но за копку могил сейчас брали семьсот рублей. Где взять? Потом вспомнил, что получит Свидетельство о смерти, потом на погребение тысячу двести рублей. Вот и расчитается с молоком, с лекарствами, с Анной Петровной, с истопником и вот с этими могильщиками.
Бухгалтер, Раиса Анатольевна варила в сельсовете пельмени, тракторист Толя Михеев съездил к знакомой купил спирта по дешёвке и два дня возил копальщикам - поддерживал так сказать их желудки в тепле и морально.
Гроб Василию сколотили сами тракторист и рабочий, который работал в сельсовете по договорам. Благо что циркулярка была ещё своя, доски построгали. Но подключаться к ней уже было запрещено электриками, по новому закону. Подключились тайком. Дело-то общее.
Иван Семёнович предложил бригадиру фермы, Надежде Петровне организовать своих работников. Работало там всего четыре человека-она, как бригадир, две доярки, тракторист, он же скотник. Но ведь есть в деревне те, кто когда-то работал на ферме вместе с Василием Сморцовым.
Но в день похорон пришло пять человек от сельского Совета и четверо от фермы. Остальные, а всего в деревне Демидовой проживало около сотни человек, видимо не посчитали нужным. А ведь Иван Семёнович всем сообщал.
Женщины из сельсовета взяли с собой искусственные цветочки, которые там в вазочке стояли на столе, старый веночек достали из чулана( прибрали после дня Победы от памятника. Так же валялся, сдуваемый ветром. Не обидятся ветераны, отец Василия тоже был фронтовиком, орденоносец.)
И вот на лошадке повезли гроб.
На кладбище у вырытой могилы Иван Семёнович произнёс речь, как часто в таких случаях бывало. Ну и что, что пьющий человек. Он пацаном перенёс годы войны, голодал вместе с матерью и другими детишками, которые один по одному умирали от голода и вот только Василий выжил. Он в колхозе работал подростком и много лет отдал совхозу - заслужил достойных похорон.
Стали спускать гроб в могилу. Не входит. Так и сяк-не входит! Поставили гроб на снег. Жгли рядом лежащую резину, накаляли ломики и лопаты и строгали-строгали потихоньку. Из копальщиков заявился только Вовка Новосельцев. Саня и Женька не пришли - видимо запировали. Трактористы и рабочие, а вместе с ними и Иван Семёнович кое-как откапывали промёрзшую землю. Женщины по очереди бегали в трактор греться. Ладно хоть Толя догадался на тракторе на кладбище приехать.
Декабрь. Темнеет рано. На улице сорок градусов, пронизывающий ветер сечёт насквозь. Провозились долго. Сумерки наступают.
Стали снова спускать гроб. Опять не входит полностью. Не ложится на дно могилы.
Рабочие смотрят на Ивана. Он понимает, что устали, промёрзли и всё это им изрядно надоело. Он кивнул, мол, закапываем.
Закапали, крест поставили, веночек повесили и полотенце, цветочки воткнули в землю. Всё как положено. Иван Семёнович достал промёрзшие бутерброды с колбасой, налил спирта в стеклянные стаканы, которые захватил из сельсовета. Стаканов захватил много, в пакете лежали. А пьющих всего двое. Не думал, что столько людей придёт хоронить. Где его дружки алкаши? Эх, знали бы они, что Иван Семёнович здесь спирт раздаёт, толпой бы прибежали.
Все разошлись. Иван пошёл в сельсовет, в руках пакет со стаканами.. . После того, как употел от тяжкого труда, копая могилу, стало холодновато сырому. Промёрз до нитки. Ветер так и свищет, насквозь пронимая. Решил снять шапку и распустить уши. Поднял руки кверху, не удержал замёрзшими руками и пакет со стаканами грохнулся на накатанную землю. Заглянул- стаканы все в дребезги. Химия какая-то видимо… Наверное промёрзшее стекло разбивается быстрее.
«Да… вредный же ты был, Василий Сморцов. И всё-то у тебя не как у людей. Даже похоронить, при всём желании, тебя не удалось по- человечески. Говорят, про мёртвых или хорошо, или ничего. Но, вредный же ты был человек. А ещё тётку Маню винил! А винил в том, в чём оба были виноваты. А ты, может, как мужик, в первую очередь был виноват. У самого жизнь не сложилась и ей жизнь испортил» -думал Иван Семёнович, отогреваясь у печки в сельском Совете.
Но всё, обещание исполнено. Душа на покое. Но трудные годы ещё только начинались. Много пришлось Ивану Семёновичу пережить, многих похоронить, кто не имел близких родственников. А дальним до них дела не было –вот такая жизнь началась. Но, это опять же, отдельная история, о которой мне хотелось бы вам рассказать.