ГЛАВА 33. РОЗА БОРХЕСА
Утром второго дня нового года Кельга сидела на пороге книги и смотрела на редкие снежинки, летавшие за окном то вверх, то вниз. Столь о многом хотелось ей написать! С чего же начать? И она решила начать с Розы Борхеса — с того нежданного, таинственного и прекрасного, что случилось на конференции, которой их кафедра решила отпраздновать свой двадцатилетний юбилей
На конференции происходило много интересного, однако главным событием для Кельги стал её мастер-класс, который она готовила и вела вместе со своей удивительной дипломницей Гражиной. Мастер-класс по драматической импровизации — этот метод групповой работы Кельга нащупала шесть лет назад и с тех пор открывала для себя всё новые его возможности. Суть драматической импровизации она видела в своего рода путешествии в том текучем пространстве, которое рождается в момент соприкосновения и взаимопроникновения мира художественного произведения (драмы, прозы, поэзии) с мирами участников группы. Общая схема была простой: сначала Кельга немного рассказывала о предстоящем путешествии, потом, если это была первая встреча группы, шло активное знакомство, затем все вместе выбирали произведение из тех трёх, которые заранее подбирает и распечатывает (целиком или в отрывках) ведущий. И этот текст читается по ролям. В каком-то смысле, это решающий этап — если текст прочитан так, что никого не затрагивает, не вызывает отклика, то путешествие не удалось и надо возвращаться в исходную точку и начинать всё сначала. И такое иногда случалось, особенно на первых порах, пока Кельга, ещё не догадавшись, что произведение должна выбирать группа, предлагала лишь один текст для прочтения, без вариантов. Если же текст резонировал в душах читающих и слушающих, то после его прочтения участники делились друг с другом своими впечатлениями. Иногда это приводило к горячим спорам, иногда уводило к совсем, казалось бы, далёким темам, но почти всегда вело к маленьким (а порой и не таким уж маленьким) личным открытиям. А потом начиналась собственно импровизация, когда в парах, тройках или небольших группках все придумывали и разыгрывали возможные продолжения прочитанного или его альтернативные версии. Первые шаги в этом путешествии были каждый раз примерно одинаковы, а дальше начинались всевозможные приключения и неожиданности, они таили в себе и радости, и печали, и боль, и неведомые ранее горизонты. Впрочем, подумала Кельга, ведь именно так происходит в любом путешествии: оно начинается со старого, хорошо знакомого вокзала (или аэропорта), потом ты садишься в поезд и за окном мелькают всё новые пейзажи, но сам ты едешь в привычном комфорте, хотя и с новыми спутниками, а затем выходишь в совершенно незнакомом месте и начинается то, что предвидеть невозможно и ради чего, по большому счёту, ты и пускаешься в путь.
Участников — в основном, участниц — собралось человек двадцать. Тут были и юные студентки, и недавние выпускники, и «взрослые психологи». Кельга писала, а разрозненные снежинки за окном превратились в густой снегопад, и она время от времени отрывалась от экрана и любовалась заснеженной улицей. И ей вспомнилось то прекрасное бодрое, собранное и в то же время лёгкое, «предполётное» настроение, с которым она начинала этот мастер-класс, вспомнилось, как они раздвигали столы и ставили в круг стулья, как Гражина вовремя поясняла то, о чём забывала упомянуть Кельга в своём вступительном слове, как непринуждённо шло знакомство, и как легко ей удавалось вводить в возникающее на их глазах общее эмоциональное пространство тех, кто опоздал. Знакомство несколько затянулось — но оно того стоило, участники группы стояли в центре круга парами и группками и разговаривали так оживлённо, что Кельге было жаль возвращать всех на стулья и переходить к выбору произведения. И всё же — пора было двигаться дальше.
Для этого мастер-класса Кельга и Гражина выбрали три текста: отрывки из «Кукольного дома» Ибсена, отрывки из «451 по Фаренгейту» Бредбери и «Розу Парацельса» Борхеса. В этом была определённая логика, логика разнообразия — в центре одного произведения стояли взаимоотношения мужчины и женщины, в другом речь шла о проблемах общества, третье же трудно было определить однозначно, оно было глубоким и этого было достаточно. «Кукольный дом» большого энтузиазма у участников не вызвал, а вот выбор между Бредбери и Борхесом оказался непростым. Кельге каждый вариант нравился по-своему, и потому она вела обсуждение легко и свободно, любой исход её вполне устраивал. После долгой дискуссии общее мнение склонилось к Борхесу, к «Розе Парацельса». Кельга очень любила этот рассказ, как-то она даже читала его студентам на практикуме по жизненному творчеству, но для драматической импровизации она предложила его в первый раз.
В «Розе» два героя — Парацельс и Ученик — и довольно много текста от автора, так что чтецов было трое. Кельга писала и вспоминала, как невероятно интересно ей было следить за звучанием трёх голосов, оживляющих героев Борхеса. И ещё ей запомнился цвет одежды читавших — Парацельс был в чёрном, а Ученик — в светлом (цвет одежды Автора в её памяти не отложился). Вот усталый Парацельс молит своего Бога, чтобы тот послал ему ученика. Затем раздаётся стук в дверь и входит незнакомец, столь же усталый, как и хозяин лаборатории. И начинается разговор. Вошедший объявляет, что хочет стать учеником Парацельса, и высыпает из своей торбы на стол множество золотых монет. Высыпает их он правой рукой — а в его левой руке появляется алая роза, и именно она взволновала знаменитого алхимика. Однако он ничем своё волнение не обнаруживает, а довольно-таки высокомерно объявляет вошедшему, что если того интересует золото, то ему никогда не стать учеником Парацельса. Вошедший, в свою очередь, заявляет, что золото его не интересует и принёс он его лишь в доказательство своей готовности работать, а важен ему путь, ведущий к Камню, и именно этот путь он и хочет пройти вместе с Парацельсом. На что старый алхимик отвечает:
— Путь — это и есть Камень.Место, откуда идёшь — это и есть Камень. Если ты не понимаешь этих слов, то ты ничего пока не понимаешь. Каждый шаг является целью.
Вошедший этого не понимает и слушает с явным недоверием. А потом говорит, что он готов пройти всю дорогу к Камню, сколь бы долгой она ни была, но прежде чем отправиться в путь, он просит Парацельса дать ему доказательство своего мастерства — вот прямо сейчас и здесь. И поясняет:
— Говорят, что ты можешь, вооружившись своей наукой, сжечь розу и затем возродить её из пепла. Позволь мне быть свидетелем этого чуда. Вот о чём я тебя прошу, и я отдам тебе мою жизнь без остатка.
Алхимик берёт розу и, играя ею, вопрошает своего посетителя:
— Ты утверждаешь, что я могу уничтожить ее?
А через несколько минут добавляет:
— Неужели ты думаешь, что возможен возврат к небытию? Неужели ты думаешь, что Адам в Раю мог уничтожить хотя бы один цветок, хотя бы одну былинку?
Ученик резонно отвечает, что они не в раю. Тогда Парацельс встаёт и произносит: .
— А где же мы тогда? Неужели ты думаешь, что Всевышний мог создать что-то, помимо Рая? Понимаешь ли ты, что Грехопадение -- это неспособность осознать, что мы в Раю?
Потом алхимик заявляет, что ученик слишком доверчив, что, увидев чудо, он сможет потом сказать, что увиденное — всего лишь обман зрения. И выполнить просьбу пришедшего отказывается. Тот хватает розу и швыряет её в огонь. От розы остаётся горстка серого пепла. Парацельс, ничуть не смущаясь, заявляет, что все врачи и аптекари Базеля называют его шарлатаном и, вероятно, они правы.
— Вот пепел, - добавляет он,- который был розой и который ею больше не будет.
Юноше становится стыдно, он понимает, что старый алхимик лгун или фантазёр, он забирает свои монеты и уходит, говоря, что ему, Иоганну Гризебаху, не хватило веры и тем самым он совершил проступок, — и обещает вернуться, когда его дух окрепнет. Парацельс провожает его до двери, уверяет, что тот всегда будет желанным гостем в его доме, но оба при этом понимают, что встретиться им больше не суждено. Юноша уходит. Парацельс, оставшись один, встряхивает в горсти щепотку пепла и произносит Слово — и воскресает роза.
Кельга сидела и вспоминала, как начиналось обсуждение. Больше всего ей запомнилось, как исполнитель роли Автора — университетский преподаватель «в миру» - возмутилась наглостью Ученика. А участники-студенты, наоборот, Ученика хорошо понимали… А читавшая за алхимика Лина говорила о том, что она, ощущая себя Парацельсом, очень сожалела, что ученик ушёл и Парацельс снова остался в одиночестве. И вдруг, в самый разгар обсуждения, она задумчиво произносит: «Мне всё время хотелось не только читать, но и действовать, разыгрывать то, что происходит в тексте, но я так и не решилась». И тут Ленни, которая была Учеником, мгновенно отвечает — и мне тоже. Это был второй момент, который Кельга ощутила поворотным на этом мастер-классе (первым был для неё момент, когда во время знакомства в формате кратких встреч каждого с каждым она стала подходить к каждому опоздавшему, входившему в аудиторию, и вводить его в курс дела). И Кельга, не задумываясь, предложила — а хотите прочитать ещё раз? И теперь уже действительно сыграть. Да, они хотели.
И вот Ученик уже по-настоящему стучит в дверь и входит, а когда Парацельс отворачивается, чтобы зажечь светильник, Ученик вдруг выходит из круга, подходит к своим вещам и возвращается в круг с настоящей — живой — розой!.. Все замерли… Его Величество Чудо торжественно и неторопливо материализовалось в их старой университетской аудитории. И снова Ученик швыряет розу в огонь и она тускнеет и превращается в горстку пепла. Снова Ученик требует невозможного и снова уходит, произнося:
— Я совершил проступок. Мне не хватило веры, без которой для Господа нет благочестия. Так пусть же глаза мои видят пепел. Я вернусь, когда дух мой окрепнет, стану твоим учеником, и в конце пути я увижу розу.
И снова, после его ухода, Парацельс произносит слово и воскрешает розу.
Все сидели потрясённые тем, что происходило перед их глазами, и молчали. А потом Ученик — нет, уже не Ученик, а Ленни, два раза прожившая этот рассказ за Ученика, рассказывает свою жизненную ситуацию, поразительно резонирующую с тем, что только что произошло.
Кельга писала, а за окном разворачивался танец снежинок, они то падали, то взлетали вверх, то почти недвижно парили перед её окном, словно хотели заглянуть к ней в комнату — что это она там пишет? И она вспомнила, как во время этого обсуждения у неё проклюнулась робкая мысль — и это была третья поворотная точка мастер-класса — а что если предложить Ленни прочитать и сыграть этот текст ещё раз, теперь уже третий, и — в роли Парацельса, Учителя? Кельга видела, что Ленни уже вложила в работу столько сил, что играть ещё раз рискованно, и лучше бы спокойно продолжать обсуждение и плавно перейти к завершающему кругу, дать всем возможность поделиться впечатлениями и подвести итоги. Но она понимала и то, что такой Шанс выпадает человеку не каждый день и даже, пожалуй, не каждый год, и ей не хотелось лишать Ленни этого Шанса, пусть даже и ради её собственной безопасности. И она прерывает обсуждение и говорит:
— Мы сейчас продолжим обсуждение, но мне хочется, чтобы во время этого обсуждения Ленни подумала над одним вопросом.
Все притихли.
— Хотите ли Вы, — обратилась Кельга к Ленни, — сменить свою позицию и попробовать сыграть этот рассказ ещё раз, теперь уже из позиции Парацельса? Только не отвечайте сразу, — добавила она, — прислушайтесь к себе какое-то время, пусть Ваш ответ спокойно созреет.
И обсуждение продолжилось, породив удивительное выражение — точка пепла, стадия пепла. О прохождении через точку пепла рассказывала как раз Лина, оба раза проживавшая эту историю за Парацельса.
И вот — Ленни решилась. И уже в третий раз входили они в реку текста. Снова исчезло время, сдвинулось пространство, Ленни стала Парацельсом, Лина — Автором и новый Ученик занял своё место в центре круга… Глаза раскрывались, души сияли, начиналось что-то новое и очень важное — но слов для описания всего этого Кельге катастрофически не хватало…
Конечно же, они сильно выбились из времени. И не только заняли получасовой перерыв, но и задержали начало следующей секции. Во время заключительного круга каждый говорил, держа в руках розу, а затем передавал её следующему участнику. Кельга взяла розу и высказала то, что происходило в её душе во время обсуждения и что было для неё четвёртым поворотным моментом этого полного чудес мастер-класса: ей было невероятно жаль расставаться со всеми его участниками и хотелось продолжить то удивительное, что начало с ними сегодня происходить. Из заключительного круга ей врезались в душу чьи-то слова о том, что всё происходившее — это «больше, чем театр. Потому что ты видишь, как всё рождается, ты знаешь этих людей, и всё происходит не на сцене, а прямо рядом с тобой». И ещё ей запомнилась решимость Ленни, без колебаний взявшей на себя организацию новой встречи.
В следующие несколько дней Кельга написала полдюжины стихов, в которых роза проходила стадию пепла и возвращалась к жизни, в раю шёл почти новогодний снег, Парацельс молил бога об ученике и раскаивался, прогнав того, кто так и не стал его учеником, а несостоявшийся Ученик снова и снова сомневался, правильно ли он поступил. И сама она пережила в эти дни стадию пепла и ощутила как душа розы, уже ставшей пеплом, продолжает затаённо жить под окутавшей её пеленой тьмы. А потом пепел этих дней смыли слёзы и звёзды засияли ярче, чем всегда. И в последний час уходящего года, когда они вчетвером — Абди, Карио, Арсений и она — уже всё отпраздновали и уставшая Абди пошла спать, Кельга сидела на пороге книги и писала продолжение «Розы Парацельса».
До Нового года оставалось 62 минуты. Парацельс сидел в своей лаборатории и вспоминал вчерашнего пришельца — того, кто шёл три дня и три ночи, чтобы стать его учеником, а когда дошёл, то потребовал показать ему чудо. Лицо пришельца скрывало некую тайну и сейчас Парацельс пытался вспомнить эти удивительные черты, так непохожие на лица людей, что приходили с Востока и с Запада. Он так и не сказал, откуда пришёл, а я не настоял на ответе, сокрушённо думал алхимик. Парацельс был недоволен собой. Проснувшись на рассвете, он окончательно уверился в том, что пришелец был ему послан богом, в ответ на его многолетнюю мольбу об ученике. А он, как последний дурак, прогнал его. И теперь его бог может не прислать ему ученика никогда. Никогда. И будь он вчера не столь уставшим, он нашёл бы другие слова для разговора с пришельцем — слова, которые убедили бы дерзкого юнца в абсурдности его требования, и в то же время приоткрыли бы перед ним дверь в неведомое. А теперь пришелец был уже далеко. И назад он не вернётся, он слишком для этого горд. Но почему бог послал мне именно этого заносчивого юношу? Парацельс перевёл взгляд на тёмный лик своего бога и мысленно спросил его:
— Почему?
Бог улыбался.
— Ты всегда улыбаешься и молчишь, — проговорил Парацельс вслух, — и вынуждаешь меня строить догадки о твоём ответе. Юноша дерзок, горд и своеволен — значит, он мог бы стать и врачом, и алхимиком. Но он ушёл. Так зачем ты послал мне именно его?
Бог улыбался всё так же безмятежно.
Парацельс повысил голос.
— Ты ведь знал, что он уйдёт, — теперь он почти кричал в лицо своему богу. — Ты всегда всё знаешь наперёд. Ты знал, что он потребует чуда, и что я ему откажу. Так зачем ты его послал?
Бог всё так же улыбался. До конца года оставалось 24 минуты. Парацельс прекрасно осознавал, что конец года и начало года — это простая условность, и всё же он надеялся, что в точке смены года, в точке перехода, трансцензуса, бог скорее ответит ему, чем в любое другое время. Он взял в руки розу, сожжённую вчерашним пришельцем и восставшую из пепла по его, Парацельса, слову, и поднёс её к тёмному лику бога:
— Ты предвидел всё, ты дал ему розу, — теперь он говорил медленно и тихо. — И ты знал, что он потребует сжечь розу и вернуть её к жизни — и что я откажу ему в этом. И всё же ты послал его. И сейчас он идёт сквозь холод и метель и считает меня шарлатаном. Ты этого хотел?
Бог по-прежнему улыбался своей безмятежной доброжелательной улыбкой. Роза благоухала, казалось, её только что срезали с куста. До конца года оставалось 15 минут.
Парацельс вдыхал аромат розы и молчал.
— Неужели, — вдруг обратился он к богу, — ты послал его для того, чтобы он принёс мне Розу?..
И он снова вдохнул её аромат.
— Да! — сказал он, обращаясь и к богу, и к себе самому, — Пришелец принёс мне Розу. Ты послал мне не ученика, Ты послал мне вестника, который принёс Розу из твоего Сада. Благодарю Тебя!
И Парацельс погрузился в созерцание Розы. Перед его внутренним взором встал Райский Сад — то единственное, что мог сотворить Всевышний, но чего почти никогда не замечают люди, поглощённые своими повседневными заботами и страстями, — и старый алхимик вдыхал благоуханье Сада, блаженно вслушиваясь в дивное прозрачное пение хрустальных небесных сфер. Здесь, на Земле, до конца старого года и начала нового оставалось ещё три минуты — но это уже не казалось Парацельсу важным, он был в раю и почти светился от счастья. И Бог улыбался ему своей неописуемой улыбкой, полной любви и безмятежности.
Написав это, Кельга глянула на часы — до начала нового года оставалась одна минута. И вдруг, совершенно нежданно, как открывается пейзаж при вспышке молнии во время ночной грозы, ей открылся смысл — самый что ни на есть личный и буквальный — того, что она только что написала. Она вдруг поняла: Аурелий был дарован ей жизнью не как возлюбленный, он — тот, кто принёс ей благоухающую Розу из райского сада, тот, кто её вдохновил и продолжал вдохновлять, кто раздвинул горизонты её мира и помог ей подняться к самой себе. Кельга была поражена. И даже не могла понять, что поразило её больше: само это осознание или его внезапное рождение на острие её пера из рассказа старого мудрого Хорхе Луиса Борхеса. И в этом состоянии трепетного и радостного удивления она вступила в первые минуты нового года.
Через несколько дней она написала продолжение рассказа
Иоганн Гризебах шёл в холодной ночи и никак не мог согреться. Он потерял свою мечту и на душе его было тоскливо.
— Боже! - взмолился он, - зачем ты послал меня к этому человеку, этому пустому фантазёру и обманщику? Зачем ты дал мне розу из твоего сада и велел отнести ему, чудотворцу, который может сжечь её и снова воссоздать из горстки пепла? И что я увидел? Пустоту и запустение. Зачем я шёл к нему, выбиваясь из сил, три дня и три ночи? И куда мне идти теперь?
Иоганн поднял голову и посмотрел вверх, страстно желая увидеть лик того, к кому он обращался. На тёмном небе ярко сияли звёзды, а в воздухе, медленно кружась, падали редкие снежинки.
— Боже! - воскликнул Иоганн, - почему ты молчишь? Ты послал меня к этому лицедею, и я сделал всё, как ты велел. И — пустота. А теперь ты молчишь и я снова иду холодной ночью и сам не знаю, куда иду и зачем.
Перед рассветом, почти совсем лишившись сил, Иоганн заметил отблеск костра и пошёл прямо на него. У костерка сидели два человека и о чём-то разговаривали. Он попросил разрешения погреться у огня, они не возражали. Иоганн сел, протянул руки к огню и стал смотреть на пляшущие язычки пламени, и снова и снова перед его глазами сгорала тёмно-алая роза, превращаясь в горстку серого пепла. Уснул он незаметно.
Иоганну снилось, что он ходит по большому просторному дому со множеством комнат, ни у одной из которых почему-то не было дверей. Дом был пуст — ни печки, ни мебели, ни одного живого существа. Вдруг он услышал голос, звучавший странно и причудливо, однако Иоганн узнал его сразу — то был его собственный голос. Голос снова и снова монотонно повторял одну и ту же фразу:
— Так пусть же глаза мои видят пепел. Так пусть же глаза мои видят пепел. Так пусть же глаза мои видят пепел. Так пусть же...
Иоганн испугался и громко закричал. И от своего крика проснулся. Было утро. Пригревшие его ночью путники уже ушли, но костёр ещё дымился. Иоганн раздул угли, подбросил сухих веток и сел у огня, любуясь разгорающимся пламенем. Через некоторое время он встал и громко произнёс:
— Пусть глаза мои видят то, что есть, и то, чего пока нет. Пусть глаза мои видят настоящее и возможное, небывалое и неведомое, солнце и звёзды, свет и тьму, истину и ложь. Пусть глаза мои видят мир как он есть и каким он может быть. Пусть глаза мои видят пепел и восстающую из пепла розу.
Поднималось солнце. Вдали, на расстоянии, как ему показалось, двух или трёх часов ходьбы, Иоганн заметил городские стены. Он затушил костёр и быстрым спорым шагом пошёл в город.
Несмотря на своё удивительное новогоднее прозрение, Кельга никак не могла до конца, всей душой, простить Аурелию то, что она ощущала как его нечестность и лукавство в их отношениях. Она простила его уже много раз — но через некоторое время после каждого раза снова ощущала, что кусочек обиды всё ещё продолжает жить в её душе. С каждым разом эти кусочки становились всё меньше и меньше, и всё же растворить всю обиду полностью она не могла. И вот теперь, накануне второй встречи группы, Кельга сидела и смотрела на падающие за окном снежинки, и на душе у неё было смутно. Делать ничего не хотелось, и она спросила себя:
— Что мне мешает простить Аурелия от всей души, без оговорок?
Она раскрыла и полистала его последнюю книгу — однако сегодня эта книга ей не нравилась, и подсказать ответ не могла, так что пришлось почти сразу ее отложить. А потом она подумала:
— Аурелий — тот, кто принёс мне Розу. И подарил свет вдохновения. И всё его лукавство в личных отношениях, все его простые человеческие слабости не могут этого ни отменить, ни затемнить. Он принёс мне Розу и она продолжает жить в моей душе — разве мне этого недостаточно?
И в этот момент она поняла, что у Парацельса и Иоганна Гризебаха всё же случилась и ещё одна встреча. И её надо описать.
Прошёл год.
Парацельс сидел в своей лаборатории и созерцал розу — ту самую, что принёс год назад Пришелец, лицо которого не походило ни на один из известных ему типов лиц, тот самый, кого он ошибочно принял за Ученика, посланного ему богом в ответ на его моление. Перед ним лежал лист пергамента, наполовину исписанный его мелким ровным почерком. Через некоторое время он отвёл глаза от розы и стал подбирать слова для выражения своей следующей мысли. Записав всё, что хотел, он снова обратил свой взгляд к розе и в душе его опять зазвучали строки, сложенные им сегодня утром:
Сияет в сердце розы свет
пойми, шипов у розы нет
шипы растут из нас самих
коль душу нам не лечит стих
Подумав, он решил занести в свой труд и эти, столь важные для него слова, хотя прекрасно понимал, что вряд ли их смысл откроется перед теми, кто после его смерти возьмёт на себя труд прочитать и изучить его трактаты по алхимии и медицине.
Прошло несколько десятилетий. Иоганн Гризебах сидел в своей лаборатории и держал в руках ту заветную книгу, большую и тяжёлую, достать которую он мечтал не один год и которую, к его огромной радости, вчера ему доставили из типографии далёкого Лейпцига. Иоганн открыл книгу наугад, и взгляд его упал на четыре короткие строчки, резко выделяющиеся на заполненной убористым готическим шрифтом странице:
Сияет в сердце розы свет
пойми, шипов у розы нет
шипы растут из нас самих
коль душу нам не лечит стих
И, совершенно неожиданно для него самого, старый седой Иоганн Гризебах расплакался.
Да и сама Кельга, дописывая этот небольшой кусочек, успела пару раз заплакать. Важные перемены совершались в её душе. За окном было темно и завывала метель, а на душе у Кельги вдруг стало совсем ясно и показалась радуга — яркая и насыщенная, да к тому же ещё и двойная. И ничто уже не мешало ей любить этого невероятного человека, который вот так просто взял и принёс ей розу из райского сада.