1.
*
В Испании, несмотря на мою депрессуху, было волшебно. В Болгарии тоже. Родители в 90е, как я уже говорила, ушли из работы на оборонку, где они были невыездными, и теперь мы вчетвером - родители, я и младший брат Арс - ездили то туда, то сюда. В Испании я оказалась между своими 8м и 9м классом.
Что до депрессухи, то она сильно дала о себе знать, долго не дожидаясь, в московском аэропорту, где мы стояли очередь не то на регистрацию, не то на посадку. Было душно, у меня болел живот и кружилась голова, я присела там около очереди на белый пластмассовый стул. Сидела, смотрела на кусок грязной белой пластмассы, и как-то через силу думала, что ничего страшнее этого грязного белого куска пластмассы я не видела никогда в жизни. Я сидела на краешке стула, пялилась в этот инфернально ужасный грязный белый пластик и думала, как думала в жизни часто, что никто на свете не знает, как же мне плохо. И ещё я думала, что когда-нибудь я об этом напишу. Но вот, теперь села писать, а ни логики не могу передать, чем там этот кусок стула был так кошмарен, и не могу передать своего тогдашнего состояния. Плюс к больному животу и головокружению, меня начало подташнивать.
Позже, в ВУЗе, когда мы ругались с отцом (я ругалась с ним всю жизнь без конца), я во время неприязненного диалога на повышенных тонах время от времени себя осаживала мыслью "он пока ничего ужасного не сказал, и, если я - так давно уже - пытаюсь медицински рехнуться, то его вины в этом нет".
Как правило, после скандала с отцом, заканчивавшегося моими истерическими рыданиями (я ненавидела себя за эти истерики, это была слабость) я брала наугад из книжного шкафа книгу, раскрывала её посередине и погружалась в чтение. Так я успокаивалась, хоть и не сразу. Книг - стараниями, кстати, отца - в доме было много, и я до сих пор помню, как "вкусно" смотрелась на полке шеститомная разноцветная подборка Майн Рида.
В Испании русских текстов не было, под конец пребывания в этой стране я была уже согласна хоть на телефонный справочник - лишь бы уткнуть глаза в текст и привычно выпасть из реальности. Но и телефонного справочника не было тоже. Я сидела, в очередном отеле, на полу, оперев руки об отельную кровать, и - час или два оставался уже до отъезда - так всё это время я просидела, гипнотически уставившись на собственные наручные часы. Секундной стрелки там на них не было, а минутная передвигалась очень-очень медленно.
*
Я была тогда нескладным высоким подростком в стильной джинсовой мини-юбке (к ней, как уже говорилось раньше в каких-то главах, прилагалась такая же джинсовая жилетка, но, не вылезая из юбки, жилетку я надевала редко, и в итоге юбка совсем потом уже выгорела и вытерлась, а жилетка находилась всё ещё в своём первозданном "новом" состоянии). Сверху я одевалась в одну из любимых кофт с глубоким квадратным вырезом, доставшихся мне от бабушки Нины. Помню, одна из кофт была тоже синяя. Волосы мои были длинные, и мама купила мне жуткие резинки для волос, посредине каждой из которых была вшита большая красная или синяя бусина. Почему-то я ненавидела эти резинки - но послушно собирала ими волосы в "мальвинку", выходя на прогулки, по ресторанам и по концертам.
От депрессухи я очухивалась где-то часам к 7ми вечера. В это время мы начинали собираться на вечерние мероприятия неподалёку от отеля - сцена, живая музыка, небольшие постановочные номера. Отец называл это "отдохнуть как европейские люди". Я надевала свою джинсовую мини-юбку (эту удачно носившуюся мною юбку, вместе с жилеткой, тоже, как и кошмарные резинки для волос, выбирала для меня мама), сверху кофту с квадратным вырезом; не очень качественно расчёсывала свою кодлу волос и делала проклятую "мальвинку". Впрочем, причёсываясь перед зеркалом, я с удовольствием отмечала, что к вечеру у меня появляется живой азартный блеск в глазах, в результате чего даже эта "мальвинка" не может меня испортить. В мини-юбках я всегда чувствовала себя так, как будто ноги ко мне приставлены от одного человека, руки от другого, а туловище от третьего. Я мечтала о юбках "макси", в пол, которых у меня никогда не было. Но эта конкретная джинсовая юбка была исключительно удобной, и к 7ми вечера я даже и в мини чувствовала себя гармоничным целым и готовым к очередному вечернему приключению человеком. На шею я надевала свой любимый, довольно большой, каплевидный кулон из какого-то твёрдого чёрного дерева, на нём поверх лакировки был светло-бежевым изображён мой Знак Зодиака - Овен. Этот кулон мы тоже купили в Испании, у одного привязавшегося к нам уличного торговца. Я сразу запала на этот кулон, клятвенно обещала (и сдержала клятву) носить его не снимая - и родители его мне приобрели. Я потеряла этот не снимавшийся мной кулон уже учась в ВУЗе - что-то там разогнулось в том месте, где кулон прикреплялся к чёрному кожаному шнурку, и шнурок остался на мне, а кулона, хватившись, я уже не обнаружила.
Мы шли вечерами по неширокой, одуряюще пахнущей громадными ночными цветами улочке, и выходили к деревьям, росшим полукругом. Войдя в полукруг деревьев, можно было внутри него обнаружить столики кафе на свежем воздухе, расставленные так, чтобы из-за любого из них можно было видеть сцену-помост. Официанты разносили напитки и закуски; немного опьянев от своего любимого лёгкого красного поусладкого вина (белого я не пила), я окончательно оживала и понимала, что жизнь прекрасна. На сцене под музыку разыгрывались маленькие представления: вот выходит мужчина, герой любовник, с партнёршей, одетой в розовые чулки и странное не гармонирующее с чулками платье. Партнёрша составляет ноги носками внутрь,
дёргано по-подростковому двигается, потом они берутся с партнёром за руки и поют на английском какую-то нехитрую песенку. Потом партнёрша меняется, или та же самая что ли переодевается, и на сцене оказывается одетая в красное платье-мини женщина вамп, в тон платью накрашены губы. Женщина-вамп повергает партнёра на землю, ну то есть на сцену, и ставит ногу в красной туфле на высоком каблуке-шпильке ему на грудь. Потом ещё вино и ещё какая-нибудь сценка, отец подливает мне вина и говорит, что в смысле выпивки с молодых лет надо привыкать к хорошему - тогда не будет соблазна пить водку по подворотням.
*
Как-то днём, когда я ещё не вышла из депрессухи, мы тоже сидели в какой-то кафешке, отец измывался над моими несветскими манерами и заставлял правильно держать нож и вилку. Трудно сказать, думала ли я, что он урод, или я думала опять о чём-нибудь вроде того белого пластикового стула в аэропорту, но сидела я букой, насильно улыбаясь и одними и теми же заученными словами говоря, как всё замечательно. Отец закурил.
-Один собеседник говорит другому, - сообщил мне отец анекдот, - "С этой сигаретой вы смахиваете на идиота". "Хорошо", ответил другой, "Я буду смахивать в другую сторону".
2.
*
Это был небольшой домашний отельчик на самом берегу Средиземного испанского моря. Двумя десятками номеров заправляла хозяйка, держа всё в заведении лично в своих руках. Это было курортное побережье, простите мой испанский русскими буквами, "Коста дель Соль". Отец считал, что, выезжая в другую страну, надо использовать экзотику по максимуму: есть национальные блюда, пить национальные напитки, учить язык и оставлять себе на память иностранные дензнаки (к определённому времени у него накопилась довольно большая коллекция разнообразных монет). Но я к языкам была, как и теперь остаюсь, неспособна, и всё, что я запомнила по-испански, было "но комбрендо" ("не понимаю") и "конеха" ("кролик"). Отец неплохо говорил по-английски, хозяйка отеля даже сделала ему на этот счёт комплимент. Помню, отец старался запомнить по-английски новое слово, которого раньше не знал - кажется, "муха".
Отельчик был так близко к берегу, что море находилось прямо под балконом, и шторы на окнах были двойные: одни обычные, а другие непромокаемые, чтобы не пускать брызги в помещение во время штормов. Если бы на этом побережье под балконом весь день визжали и голосили отдыхающие, это был бы дурдом - но было сделано умно: с берега под отельчиком не убирали во множестве находящихся на берегу и в воде морских ежей, и побережье под балконом поэтому было пустынным, а чтобы дойти до пляжа, где можно купаться, следовало идти от отельчика минут пять-семь. По ночам в мою комнату - отдельно в комнату поселили меня, а отдельно родителей с маленьким Арсом - так по ночам в мою комнату сквозь полузадёрнутую штору ярко светила громадная белая звезда. Ночью депрессняк возвращался с новой силой, и я, не зная, как по-другому от него избавиться, тихонько пела-выла себе под нос что-то заунывное.
В моей спальне стояла большая мягкая кровать, прямо напротив неё находилось, тоже большое, прямоугольное зеркало в розовой оправе. Вообще вся обстановка была решена в светлых палевых тонах. Под зеркалом была деревянная тумбочка с выдвижными ящичками, я на неё клала снимаемый на ночь кулон из твёрдого чёрного лакированного дерева с изображённым на нём светло-бежевым Овном. Кроме двух спален, моей и родителей с Арсом, в номере была более просторная, чем спальни, гостиная. В гостиной стоял телевизор, по которому я с удовольствием смотрела корриду. Есть фотография моментальным фотоаппаратом "мыльницей", сфотографирована я во время просмотра. Я одета в ужасный никогда не шедший мне жёлтый спортивный костюм, а очень ярко проступивший на фотоснимке "эффект красных глаз" придаёт мне демоническое выражение. Отец удивился, что я, всегда жалевшая бедных зверушек в зоопарке, а также зверушек, разводимых на убой, так полюбила корриду. Да я и сама удивилась.
*
Родители купили нам с Арсом почти одинаковые панамки, и вот в этой сволочной панамке я стала выглядеть уже просто самым настоящим чучелом - мало мне было нескладности подросткового возраста. По утрам мы ходили завтракать, а днём и обедать, в неподалёку от отеля располагавшийся ресторанчик типа "кафе на тротуаре", и мне нравился официант, который обыкновенно нас обслуживал. Между нами явно протянулась ниточка флирта, кончившаяся тем, что он однажды, пообщавшись по очереди с моими родителями по поводу меню /общались по-английски/, как маленькой нахлобучил мне панамку на нос. Я обиделась и в который раз уже прокляла панамку. Этот официант, которому мы оставляли неплохие чаевые, как-то вычислил, когда наш отпуск должен уже был, по его мнению, подходить к концу, и стал обслуживать нас небрежно: то соуса не поставит, то салфетку не положит. Впрочем, наше пребывание в отельчике действительно подходило к концу, а переехав в другой, громадный многоэтажный отель на другом конце или даже вне Коста дель Соль, мы сменили место питания.
В одной таверне вечером, как раз в то вечернее время, когда я бывала в ударе, мы фотографировались в ковбойских шляпах. Мне шляпа очень пошла, и позже я эту фотографию послала на объявление о знакомствах. Это было что-то в средней школе - после восьмого класса, соответственно, раз я в лето с восьмого на девятый класс ездила с родителями и братом в Испанию - мы шлялись тогда с Риткой по скупо заснеженному Марьино, и было нам холодно и бесприютно. Странно, но мы часто так шлялись, ещё с самого нашего начала знакомства классе в пятом или четвёртом - шлялись бездумно и бесцельно, стирая ноги, между одинаковых высоток района, мимо прудов, над прудами по мостам. Хотелось повзрослеть, в идиотизме, с которым это воплощалось в жизнь, Ритка однажды даже меня, с моими любовными ниточками между мною и весьма странным подбором мужиков, как например тот испанский официант - так вот, Ритка даже меня переплюнула. Завела меня однажды в обшарпанное кафе над магазином "продукты", с двумя стоячими столиками, прилавком и бильярдом. Грязно было ужасно. В бильярд несколько заторможено резались мрачные и, возможно, обкуренные мужики, и столь же нелюдимым и малоприятным типом был продавец за стойкой. Мы с Риткой выгребли из карманов всю мелочь и, купив один сок на двоих, как взрослые прожжёные девицы выпили его за стоячим столиком. Было неуютно, сок был допит, сесть было негде, и минут через пятнадцать мы решили, что на первый раз хватит пока взрослеть, и из кромешного этого заведения ушли (дальше шляться по району).
Так вот и в тот раз носило нас, носило по зимнему смеркающемуся бесприютному району, и, через мостик над прудом, вынесло к библиотеке. В библиотеке, мы знали, можно будет сесть, будет тепло и светло, так что вот в сторону библиотеки мы и двинули. Периодически мы эту библиотеку с ней посещали, и теперь, как обычно, повесили верхнюю одежду на спинки стульев, и, сев в Читальном Зале, взяли себе по газете. Ритка просматривала объявления о приёме на работу (как правило, мы для этой всей работы не подходили по возрасту, но Ритка всё равно читала), а я, немного отгородившись от неё (было как-то неудобно), принялась просматривать колонку знакомств. Мне понравилось одно объявления, для которого я, к сожалению, тоже не подходила по возрасту и окрасу: "Приручу хитрую рыжую лису, можно замужнюю". Какое-то одно из объявлений я присмотрела для себя, и, списав себе адрес, послала потом по этому адресу свою фотографию в ковбойской шляпе. Естественно, безответно - ещё и потому, что я не могла дать своего домашнего телефона.
*
В отельчике на Коста дель Соль был ещё балкон с плетёными стульями и столиком, отец любил сидеть там на этом плетёном стуле и смотреть на море. Я тоже любила. Море отдалялось; отдаляясь - соответственно ландшафту дна - то темнело, то светлело, и никогда нельзя было чётко поймать линию горизонта, отделявшую море от неба. С мамой мы холодными утрами бродили по мокрому, в накатыввающем прибое, песку (наверное, не босиком ходили, а в обуви - из-за морских ежей), и собирали маленькие рапанчики, каких я ни на одном другом море ни до, ни после, больше никогда не встречала. Рапанчики были величиной с ноготь и являлись при этом точной уменьшенной копией настоящего большого рапана. Я сидела потом, уже не утрами, а позже, на балконе на каменном полу, и сосредоточенно проковыривала эти рапанчики иголкой, после чего низала их на нитку. Нитка от постоянного облизывания и морской соли становилась постепенно солёной и задубевшей - и к концу пребывания в отельчике я получила, наконец, готовое и довольно красивое ожерелье. Это ожерелье я потом вместе с доставшейся мне от бабушки резной шкатулкой подарила на День Рождения своей товарке по шизофреническим состояниям девочке Тане (это было уже в ВУЗе). Девочка Таня тоже меня переплюнула, я как-то теряюсь на фоне своей знакомой богемной кодлы. Меня к началу ВУЗа хватило только на то, чтобы переодеться во всё чёрное (шёлковая юбка макси в пол + чёрная водолазка + классические чёрные лодочки на каблуках), обвешаться серебром (цепочка с кулоном, серьги, браслеты, кольца), и сообщить своей маме, которую я постепенно догоняла в этой сжатой во внутреннюю пружину истерике - сообщить, что всё чёрное - "это траур по моей несбывшейся жизни" (фраза из Чехова, "Чайка", там была такая женщина Маша, которая носила траур по своей несостоявшейся любви с Треплевым и, перегибаясь пополам, громко, некрасиво рыдала). Студентка, с которой я первое время сидела за одной партой, говорила мне, что у меня такой облик, что надо бы мне играть в театре трагические роли, а другая знакомая утверждала, что я как будто явилась из Серебряного Века, только что из "Башни" Иванова. Но когда я увидела девочку Таню, появившуюся на людях в свитере с намалёванными раскрытыми глазами на месте грудей, я поняла, что весь мой траур, в сущности, фигня. На шее у девочки Тани висел маленький кулон-кувшинчик для благовоний. То есть это он так задумывался, чтобы для благовоний, а вообще-то налитая в него жидкость распространяла по всей аудитории резкий запах больницы. Мне было дурно от этого запаха, хотя я находилась в противоположном от неё конце аудитории; а вот нравящийся мне парень стоял к ней впритирку и с ней целовался. Мне его было очень жалко. Кроме того, девочка Таня сообщила мне однажды, когда мы вместе с ней ехали на эскалаторе, что у Чехова в "Вишнёвом Саде" она - Дуняша, и этим окончательно убедила меня в её сумасшествии. Я-то в "Вишнёвом Саде" была, конечно, Раневской.
3.
С отцом мы в детстве ругались страшно, и всё на ровном месте. Совсем уж в детстве я пыталась с ним драться; но быстро поняла, что он сильнее меня, и попытки эти оставила. Поругавшись, мы мирились, и долго после этого говорили на кухне. Мама с папой, выпускники МИФИ (инженеры-програмисты, у мамы была специальность что-то вроде "самонаводящиеся боевые ракеты", специальности отца я не знаю), воплощали в нашей новой квартире на окраине Москвы свои несостоявшиеся в профессии нехилые задатки дизайнеров. Справившись с евроремонтов в детской, взялись за кухню. Оставшийся не охваченным ремонтом наш старый, ещё с Остоженки, обеденный стол ещё с тех остоженских времён помнил папину присказку, которая потом из его лексикона куда-то пропала: "всё пожрал проклятый долгоносик". Это папа говорил, когда что-нибудь кончалось или не получалось.
*
На кухонном подоконнике у нас росла и крупными красными цветами цвела азалия, и, когда мама размораживала морозильник, мы обкладывали её льдом (это горное растение). Азалия радовалась и росла-цвела ещё пуще. Мама сказала как-то, что кому что, а вот азалии надо, чтобы её обкладывали льдом.
***
Однажды мы с отцом помирились качественно и на довольно долгое время, в результате чего вместе поехали на рок-фестиваль "Нашествие". Там была Чичерина со своей "Жарой" /вышла в яростно сияющем блёстками синем платье в пол/; там был "Високосный год" со своим
Это мы придумали Windows
Это мы обьявили дефолт
Нам играют живые Битлз
И стареющий Эдриан Пол
Наши матери в шлемах и латах
Бьются в кровь о железную старость
Наши дети ругаются матом
Нас самих почти не осталось
Громадное пространство перед сценой всё было заполнено пьющими пиво людьми и обнимающимися парочками, некоторые жались друг к другу стоя, другие расстилали на землю что придётся и садились. Было чувство громадного общего рОкового братства, силищи, мощи; на некоторое расстояние от высокой сцены собравшихся оттесняли ОМОНовцы. Провели, почти мимо нас с отцом, какого-то матерящегося и с заломленными за спину руками фаната. Прямо напротив меня стоял в оцеплении ОМОНовец в полной, жарящим летом, экипировке, и тихо ненавидел это три дня подряд продолжающееся непрерывно мероприятие (мы с папой ездили только на один день - не то на первый, не то на второй). Парни подсаживали своих дам на плечи, чтобы им было лучше видно сцену. По лицу ОМОНовца стекал пот.
Мы ехали вечером домой в электричке среди кучи таких же счастливых и оторвавшихся, как мы, фанатов. Где-то в другом конце вагона бренчала гитара. Подвыпившие фанаты громко разговаривали и ржали, в том и в другом хотелось к ним присоединиться. Обычно я бывала "по другую сторону баррикад": едешь ты, такая тихая и интеллигентная, в метро, тут в вагон вваливается орущая и толкающаяся толпа, и ты вместе с бабушками и мамашами отходишь от них, от греха, в другой конец вагона. А теперь я сама была среди этой подвыпившей гомонящей и орущей толпы, и это было здорово. Спать я в тот вечер легла счастливая.
*
В другой раз мы были в Болгарии, наш номер в средних размеров отеле располагался на первом этаже, и с балкона можно было перелезть через ограду на улицу. Там на улице стояли громадные синие ели. Есть фотография, на которой я со своей ненормально мощной в этот период моей жизни фигурой сижу на этом балконе в становящемся уже мне малым голубом в цветочек сарафане. Я потом показывала в ВУЗе эту свою 16летнюю фотографию, и мне на ней давали 20 лет. Времяпрепровождение в отеле запомнилось тем, что мы в тот отдых почему-то бесконечно резались в карты. Отец запоминал отбой и требовал того же от нас, но лично я на это была неспособна. Ещё помню маму в разнообразных отелях, она в них сидит на полу перед каким-нибудь диваном, и раскладывает на диване очередной пасьянс.
В Болгарии нас возили на шоу "хождение по горячим углям". Сначала было обильное угощение в сюрно и необычно построенном ресторане, на нижнем этаже которого располагалось две бочки с краниками, одна с красным, другая с белым вином. Для посетителей мероприятия вино было бесплатное, открываешь краник и набираешь из него столько раз, сколько тебе требуется; я нализалась красного и в очередной раз почувствовала себя по-боевому и азартно. Тем временем смерклось, и посетители потянулись на свежий воздух, к небольшой круглой земляной арене, вокруг которой миниатюрным амфитеатром тянулись каменные лавки. Собравшиеся, мы в их числе, устроились на лавках и стали ждать отстающих. Наконец собрались уже все, и какой-то, в темноте плохо видно было, человек высыпал на середину земляной, внизу по отношению к лавкам находившейся, арены - алым цветом горящие угли, и стал их разравнивать граблями, так что получился довольно обширный круг. Вышли женщины, и принялись под музыку прохаживаться голыми ногами по внешнему краю этого круга. Угли разгорались, потом начали прогорать. Представление кончилось. Количество вина для гостей, как уже было сказано, на мероприятии ограничено не было, и какой-то русский мужик с диким воплем скинул с себя обувь и рванул через догорающие уголья прямо по центру, а не так по краю, как ходили специально обученные артистки. Всем было пьяно, весело, и всех уже ждали у автобусов.
Танцы на горящих угольях кто-то снимал на кинокамеру, на него шикали, потому что он нарушал темноту, в которой уголья красиво переливались рубинами. "Я работаю", отмахивался снимающий.
-А мы отдыхаем, - пьяно и громко заорал мой отец.
-Вот именно, - на тех же децибелах поддержала его я.
И мы с отцом почувствовали, что мы тут не порознь, а вместе.
*
В столовке Лицея стояли неведомо где раздобытые нашим громадным завхозом шаткие железные столики, за каждым из таких помещалось по четыре девочки, сидевших с каждой из сторон такого опасно кренящегося, в казённый свинцово-синий цвет крашеного столика. Было, как обычно, полутемно, и подавали что-то несъедобное, так что я и три другие девицы за столиком больше трепались, чем ели. Симпатичная, с длинным каштановым каре высокая Лена /одеты все были "белый верх тёмный низ, юбка на два пальца выше колена"/ рассказывала, как она накануне оторвалась: всю ночь они с отцом расписывали матерными лозунгами стены подъездов. Эта Лена шла потом на Выпускном, на Поклонной Горе, девочки жались друг к другу под пронизывающим и сносящим с места холодным ветром, и отвечала на вопрос, как прошёл первый секс - что нормально прошёл, и первый, и второй, и третий, и что её любовник говорит ей, что, когда она достигнет совершеннолетия, они поженятся. "Когда я достигну совершеннолетия, ты будешь уже старый", отвечала ему Лена на эту его мысль о женитьбе. После катания на пароходе по Москве-реке приехав автобусом на Поклонную Гору, только самые упёртые вылезли из автобуса и по этой Поклонной Горе пошли вдаль и вверх, остальные там в автобусе уснули. Ветер сбивал с ног, была холодрыга и бессонница, дошли до вышки, с которой можно было обозреть вид всего московского мегаполиса, но на вышку под таким ветром никто не полез. Рвалась на вышку одна Валя, в компании каких-то странных незнакомых парней, утверждавших, что они - выпускники МИФИ. Девочки держали Валю за руки, не пуская, и Валя тихо, но глубоко истерила: её парень не приехал к ней на Выпускной, как обещал, а она-то специально для него нарядилась в длинное белое платье, расшитое белым же стеклярусом. "Если б вы знали, как сейчас хочется вот так к кому-нибудь присосаться", делилась Валя. Валю оттащили от вышки и повели обратно к автобусу.
Около вышки стояла крытая грязным целлофаном /вроде покрытия для теплиц/ затрапезная забегаловка. Парни сидели на столах и под расстроенные гитары орали матерные песни. Девочки жались в противоположном конце этого странного сооружения. Внутри него было грязно и непривлекательно - но, по крайней мере, не было ветра.
Во время катания на пароходе я сидела и скорбно наблюдала разрезаемые пароходом бурунчики волнЫ за бортом. Рядом со мной сидела незнакомая девочка из параллельного класса, которая, ничего другого не сказав, вдруг с места начала декламировать:
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Ал. Блок "В ресторане"
*
-Мне нужен парень с длинными волосами, забранными в хвост, - делилась в физкультурной раздевалке Валя. - Никакого другого мне не надо.
*
В другой раз, тоже в раздевалке, Гуля жаловалась на бабушку:
-Я два месяца рвала и художественно продирала свои новые джинсы напильником, а бабушка их выкинула. Сказала, что я в такой рванине ходить не буду.
*
Карима, красивая, высокая, с хвостом из шатеновых волос реперша сидела на одном из последних перед Выпускным уроках литературы. Все были уже там, в большой жизни, урок литературы проходил как-то светло и ностальгически перед предстоящим расставанием. Карима сомнамбулически улыбалась и урока не слушала. Говорили, что у неё наконец, после бурной молодости, появился нормальный постоянный мужик. На пальце Каримы красовалось церковное колечко с надписью по нему "Спаси и Сохрани".
*
Яркая восточная красавица Лена Пуриц (другая Лена, не та, которая расписывала с отцом стены подъездов) обрЕзала свою роскошную, толстую, иссиня чёрную по пояс косу; и теперь сидела на парте в кабинете литературы. Это был кабинет, закреплённый за филологическим классом, "наш" кабинет. Уроки уже кончились, вечерело, но девочки не расходились (на весь наш филфак был только один парень, Алексей). Сидели на столах, Лёша играл нам на гитаре, подтягивались на посиделки парни филологических девиц. Гуля сделала себе химическую завивку и очень похорошела. Кто-то влез на подоконник и свесил ноги на улицу. К Лене Пуриц тоже пришёл её парень. Лена и парень сидели в разных концах кабинета и бросали друг другу апельсин. Поймав апельсин, Лена подолгу вертела его в своей длинной, с тонкими пальцами и стеклянно-прозрачными ногтями смуглой руке. Ярко-оранжевый апельсин к этой руке очень шёл.
*
В раздевалку завхоз поставил не знаю где отрытые им железные детсадовские шкафчики, покрытые мрачной свинцовой краской. В каждом таком шкафчике размещалось по трое-шестеро филологических девиц, и зимой, когда требовалось запихать в проклятый шкафчик шесть шуб и шесть пар зимних сапог, это бывал просто какой-то аврал. Однажды Лена Пуриц расписала проклятые шкафчики алой губной помадой, после чего уныло и покорно их отмывала под пристальным надзором завуча.
*
Был Пушкинский вечер, и Лена Пуриц играла на нём светскую даму - в характерном, голубом кажется, платье, она сидела очень прямо на стуле, не двигаясь и уставившись в неизвестность.
Там, за нигде, за его пределом -
чёрным, бесцветным, возможно, белым -
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья.
Даже тогда, когда света нет.
И.Бродский
4.
В Испании отец взял напрокат машину - Пежо, кажется, и, кажется, зелёного цвета. Это была лёгкая и удобная семейная машинка, мы поехали на ней в горы Сьерра Невада. В Сьерра Неваде был единственный ледник, и мы с отцом задались целью на нашем Пежо до него добраться - но мама сказала, что это как-то холодно и дохло, и мы не поехали. Впрочем, заехали довольно высоко, и фотографировались, у небольшой по пояс загородки (чтобы любители селфи не рухнули вниз) - фотографировались на фоне гор, каньонов и ярко-голубых озёр. Потом перекусывали в самом высокогорном ресторанчике в Сьерра Неваде. Это был выровненный асфальтовый пятачок высоко в горах. Ели на свежем воздухе, рядом с такой же загородкой, как для фотографирующихся на фоне озёр и каньонов. За загородкой была безразмерная пропасть. Ели жареное мясо кролика на рёбрышках, тогда я и узнала, что "Кролик" по-испански - "Конеха".
*
Ходили в Испании по магазинам, в небольшом городке неподалёку от Коста дель Соль. Мама сообщила, что у нас с отцом сформировался какой-то общий вкус на вещи, и это, возможно, заговор против неё, и тут же приобрела себе очень ей шедший разноцветный полосатый свитер. Мне приобрели неудобный, но очень красивый клетчатый кошелёчек для мелочи и бежевый портфель. Не знаю, что мы с отцом зацепились за этот портфель, нормальные люди давно носят рюкзаки, но нам с папой портфель понравился - мы его и купили. Позже, в ВУЗе, мы ехали с взявшимся проводить меня до дому Русланом в метро. Было неловко и не о чем говорить. Наконец я родила мысль, что мой портфель, наверное, смешной и допотопный. "Главное не то, какой портфель, а кто его носит", - неуклюже попытался мне сделать комплимент Руслан; и мы снова уставились в пустоту. Там, за нигде, за его пределом... Дороги, даже горные, в Испании были ровные как стекло, и отец говорил, что теперь, в первый раз попав за границу, он в первый раз в жизни увидел нормальные дорожные знаки-ограничители скорости, которые не заставляют плестись черепашьим шагом. "В России", говорил папа, "ограничители скорости поставлены с расчётом на то, что поедет какой-нибудь дядя Вася на тракторе, и разгонится на всю скорость, рекомендуемую ограничителем". Мы плавно летели на своём Пежо по-над дорогой, депрессия то накатывала, то отступала, и шла дорога то вверх, то под уклон...