Утром Рождества часто бывает, что в ясном, чистом ярко- синем небе солнце восходит в виде креста, - необыкновенное зрелище!
Вот и сегодня: после всенощной встаю поздно, часов в девять-десять, подхожу к окну, и – вижу: над горизонтом поднимается светящийся столб света, с поперечинами горизонтальных полос-лучей. Слева и справа, там, где обычно бывает солнечная радуга, едва видны еще два креста, уже не такие яркие.
Пытаюсь сфотографировать это видение, но мешают узоры на окне: мороз нарисовал горку, поросшую елочками, и получается, что кресты стоят прямо на ней. Тогда открываю окно, и, высунувшись из духоты комнаты прямо в море света и холода, в их сверкание и свежесть, делаю еще несколько снимков.
Над сопками на том берегу Томи, над гребнями сосен, над крышами домов встают кресты: один большой, очень яркий и четкий, и два по бокам – бледные и едва видимые. Сам Спаситель мира и рядом – разбойники, Он, - воплощение Любви, и мы – воплощение… зла? Нет, не совсем зла, конечно. И добра, и зла, и любви, и ненависти, и еще много чего намешано в нас. Справа – грешные, но раскаивающиеся, слева – грешные и упертые в свободе творить зло.
Сегодня, слава Богу, потеплело, всего-то минус пятнадцать. А то весь декабрь тридцать да сорок, сорок да тридцать. Небо то и дело перечеркивают радостные сороки и вороны. Надо пойти кинуть им какой-нибудь еды и подсыпать в кормушки крупы, зерен, хлеба для воробьев и сала синичкам привязать. А они уже пируют в подвешенном для них высоко на клене у ворот (чтобы не достали кошки) домике, и в другом - за окном веранды висящем, и, если тихо стоять, можно спокойно наблюдать за ними через полупрозрачный тюль, совсем близко разглядывая их оперение. Синички выглядят ярко, нарядно в своих зеленых зипунчиках и черных панамках, шустрые воробьишки одеты попроще, но все равно красивы их перышки, раскрашенные в коричневых тонах. Веселы птички, радостно блестят их глазенки, жадно клюют они корм и щебечут между собой: «Слава Богу, мы выжили!» Но не все, видимо, пережили морозы, заметно поубавилось пташечек.
Солнце поднялось выше, и начало исчезать видение. А на южной стороне неба видны длинные белые полосы – словно тело огромной белой птицы, распростершей крылья на полнеба. Дух захватывает от красоты этой картины! С какой любовью выписаны эти крылья, каждое перышко – как отдельное произведение искусства! Летит эта птица – голубь Мира, навстречу новому дню – первому дню новолетия, приветствуя мир, говоря: «С Рождеством тебя, мир, с новолетием, все живое! Мир и любовь вам, всем живущим в мире этом!»
«Мир тебе, человек!» - каркнула пролетающая мимо ворона. И, спикировав на ближайшую помойку, распугав кормящихся там белобоких сорок, принялась клевать, поедая кусочки хлеба, остатки какой-то еды, подмерзший кочан капусты, подгнившую тыкву, выброшенную за ненадобностью – все подберут всеядные эти птицы.
А вот и голубь мира пролетел – белоснежное подобие той птицы, что еще шире раскинула по небу свои крылья. Голубь взлетел повыше, поближе к синеве бесконечности, покружил немного там, и начал снижаться, время от времени делая быстрый кувырок через голову, - словно воздушный гимнаст в цирке, исполняя головокружительный танец под куполом, опускается он все ниже, и вот заканчивает трюк, усевшись на жердочку рядом с восторженными зрителями – собратьями своими, голубями. Они, подвинувшись, уступают место артисту. Несколько их них отлетают и тоже начинают исполнять в небе танец радости и любви: как прекрасен этот мир, это бескрайнее небо, куда так и хочется улететь, но не хватает силенок; эта земля, и люди, дающие кров и пищу!
Но что-то и их стало заметно меньше. Если раньше целая стая их была, не меньше пятнадцати птиц рассаживается на близвисящих проводах электропередачи и на крыше голубятни, то теперь их всего лишь штук семь осталось. Куда же делись остальные?
Соседский рыжий кот подкрадывается поближе, влазит на забор, следит, охотясь за птицами. Подхожу поближе. Чтобы спугнуть его. Хочу рассмотреть поближе голубей – какие же они красивые! Оперение у каждого разное, неповторимое по окраске. Когда они взлетают, крылья и хвост раскрываются веером и становятся похожими на те, что нарисованы на небе.
За воротами невысокого забора возникает голова соседа: «Привет!» - говорит он. «С Рождеством! – отвечаю ему. – Вот, любуюсь на твоих голубей. Что-то их меньше стало. Что – морозов не вынесли?» «Да нет, там тепло у них, на крыше-то. Стайка же внизу, коровы надышат, аж жара, и через отдушину тепло идет и к ним, голубям» «А куда же они делись тогда?» «Да куда, куда… Бошку топором отрубил, да и кошке, собаке. Я тут на днях корову прирезал, мяса не хочешь купить? По-соседски дешевле отдам. А вторую корову через недельку запускать буду перед отелом, бери молоко, пока доится»
Беру банку еще теплого, парного молока, и ухожу, обещая подумать насчет мяса. Соседская собака, злобно меня облаяв, продолжает лизать и выгрызать из снега замерзшую кровь – здесь к столбу привязывали корову, перед тем, как перерезать ей горло…
Мне совсем не хочется мяса, хотя позади сорокадневный пост.
Попрощавшись с соседом, который полез на вышку насыпать зерна голубям, иду домой. Позади раздается не громкий, но пронзительный свист и хлопанье крыльев, стая голубей и голубок взлетела и кружит где-то высоко над головой. Но в ярком свете уже высоко вставшего солнца больно глазам следить за полетом птиц.
Крылья в небе растеклись, размазались по всей его поверхности, и от шедевра живописи остались только небрежные мазки и потеки белил, словно небесный живописец, устав и разочаровавшись в своем творении, решил все стереть и начать писать заново. С чистого листа.