Дело было в мою студенческую театральную бытность. На летних каникулах сплочённой компанией мы отправились в Гурзуф. Старожилы помнят, что в этом крымском городе были три аллеи, которые называли «пьяными». Одна из них – Московская – собирала, как правило, москвичей, другая – Питерская – ленинградцев, а третья – прибалтийская – соответственно, жителей трёх, не совсем советских, республик. Располагаться, конечно, можно было на любой из «пьяных» аллей, разделённых низкорослым кустарником, просто на «своей» аллее было легче находить земляков. Все три аллеи выходили к «стекляшке» – прозрачному стеклянному зданию, в котором продавалось только пиво.
В один из дней мы сидим на «пьяной» московской аллее и видим, как в нашу сторону движется молодой человек с остекленевшими глазами и всклокоченными русыми волосами. По его виду понятно, что «отдыхает» он не первый день. В руках у него – полная, до краёв, кружка пива. Мы бы и не обратили на него внимания, если бы он не передвигался вопреки всем законам физики – наклонённым вперёд под углом в 45 градусов. Нет, он не сгибал корпус, он был прям, как ствол дерева, но его несла некая неуловимая сила. Он как бы бороздил лицом воздух. При этом, ни капли живительного напитка из его кружки не выплёскивалось. Молодой человек под наклоном подошел к нам, промычал нечто похожее на «здрасте», присел на асфальтовый выступ и одним глотком осушил кружку пива. Его лицо мгновенно посвежело, он попытался улыбнуться и представился:
– Миша. Из Москвы. Гитарист.
Мы радостно загалдели. Лишнего человека с гитарой в компании не бывает. Тем более, профессионала. Я к тому времени уже многократно спела весь свой репертуар, состоявший в ту пору из чужих песен (свои я начну писать через пару лет). Мои друзья обычно клали на землю кепку, куда отдыхающие бросали деньги, иногда, немалые, пока я принимала очередную заявку на песни Визбора, Окуджавы или Дольского. Появление профессионального гитариста меня тоже обрадовало и, я спросила:
– А где ты, Миша, работаешь?
– Щас вернусь, – пробубнил Миша и его, под тем же, сорокапятиградусным наклоном, понесло в сторону «стекляшки».
Там, не отходя от прилавка, он мгновенно осушил вторую кружку пива и… больше в этот день мы его не видели.
На следующий день Миша появился под тем же углом наклона и с кружкой пива в руке. Мы поинтересовались, куда он вчера пропал.
– Я на отдыхе после тяжелой работы, - ответил Миша.
– А где же ты работаешь? – задала я вопрос, в надежде, что сейчас, после первой кружки, пока он еще в состоянии коммуницировать, добьюсь ответа.
Миша бросил недовольный взгляд на меня, словно раздумывая, говорить или нет и буркнул: «Щас вернусь». Затем встал и двинулся, лицом вперёд, к «стекляшке».
Вчерашняя история повторилась, словно под копирку. С гитарой мы Мишу так ни разу и не увидели, мы вообще, нигде не встретили его вечерами, когда спадала жара и, наша компания собиралась на пляже или у костра, так же, как ни разу не видели его прямоходящим. Он появлялся только с утра, и только – с пивом. Мы дали ему прозвище «Миша-пизанская башня». После второй кружки пива разговаривать обычно было уже не с кем. Поэтому вопросов Мише больше никто не задавал.
Однажды в стекляшку не завезли пиво. Вместо этого, спасительного для многих, напитка, в тот день продавали квас. Мы сидели на «пьяной» аллее в некоторой печали, когда издалека увидели Мишу-пизанскую башню, которого под привычным ему углом наклона несло в сторону «стекляшки». Мы не успели крикнуть, что пива сегодня нет, как Миша на наших глазах жадно опустошил огромную кружку кваса. На последнем глотке он, видимо, почувствовал подвох, но было уже поздно. Квас в Мишином организме оказался напитком чужеродным. Миша опрометью выскочил из «стекляшки» и, квас вылился из него тем же путем, которым и попал внутрь.
Мишу было искренне жаль. Помимо того, что он поражал нас умением передвигаться под сорокапятиградусным углом и ни разу не упасть, мне хотелось услышать его игру на гитаре. Да и аккомпанемент профессионального гитариста к моим семи аккордам не помешал бы. На следующий день я так и сказала Мише. Он пробормотал, что в отпуске не прикасается к инструменту, что гитара – для него святое, и он не имеет права играть на ней, когда «не в форме». Что такое Миша-пизанская башня в форме, я себе даже не представляла. У меня не было такой возможности. От отчаянья я снова выкрикнула:
– А где же тебя можно услышать?
– Во МХАТе, ****ь, – промычал Миша и исчез в «стекляшке».
Заканчиваются мои студенческие каникулы, я возвращаюсь в Москву и выхожу на сцену МХАТа в спектакле «Три толстяка», в котором играю старшего поварёнка. В накрахмаленном белоснежном поварском колпаке, я начинаю произносить первые слова единственной фразы своей роли, когда мой взгляд падает в оркестровую яму и упирается в знакомые черты лица. Снизу, раскрыв от удивления рот, на меня смотрит трезвый, в белой рубашке и бабочке, Миша-пизанская башня. Волосы его аккуратно набриолинены. В руках гитара. От неожиданности, у меня из головы вылетает текст роли, я несу отсебятину, а после спектакля, не снимая поварской колпак, радостная, подбегаю к нему, здороваюсь и, понимая, что вряд ли он меня узнаёт, напоминаю о себе:
– Миша, а ты меня помнишь? Валерия. Гурзуф. Пьяные аллеи. Пиво. Квас.
Миша испуганно смотрит на меня, несколько секунд что-то соображает, наклоняется к моему уху и произносит тихо, по слогам:
– За-пом-ни: я ни-ког-да не был в Гур-зу-фе.
Поворачивается и уверенной походкой прямоходящего человека исчезает в темноте коридора. На следующем спектакле Миши в оркестровой яме не было.