Книга 2, часть 1 Дай себя сорвать. глава 1

   
Елена снова оказалась в ненавистной комнате в башне.

Пока Марта после инсульта находилась в реанимации, и Елену туда не допускали – она сама нуждалась в медицинской помощи. Первые дни у Елены был сильный жар, она бредила и металась в постели – огонь преследовал её, бежал за ней по пятам, до самого порога, охватывал дом, и она всё время порывалась куда-то бежать, спасаясь от пламени…

Но вот период успокоительных и снотворных прошёл, и Мендес, скрепя сердце, допустил к ней психолога – с намерением в дальнейшем не выпускать его из  поля зрения.

Постепенно проходили приступы ярости, исступления, выворачивающая наизнанку боль. Кризис закончился, пришло отупение и усталость – мёртвая стена отчуждения вновь выросла между ними.

Мендес приходил, пытался что-то объяснить, но она его не видела и не слышала. Потом пришли молчаливые слёзы, ибо от крика она потеряла голос, кашляла и сипела, переходя на шёпот.

У неё была новая охранница, Галина Шторм, одного с ней роста, и чем – то временами напоминающая её саму – овалом лица, походкой, фигурой, цветом волос (несомненно, крашеных). Елене порой казалось, что Галина Шторм специально копирует её – разница была лишь в профессионально натренированных мышцах, и Елена терялась, не зная, как к ней обратиться. Позднее она поймёт, что не ошиблась, и Галину Шторм готовили стать её двойником.

И вот наступил момент, когда Елена смогла разговаривать с Мендесом – и он был горд и счастлив, что обошёлся без сильнодействующих транквилизаторов. Но…
Мендес сидел на своём любимом диване, и в его позе уже ничего не было от победителя. Елена стояла у окна. Бабье лето кончилось – настали холода. Небо заволокло надолго, оно грозило равно и дождём, и снегом.

- Ты убил маму! Ты! Ты! – кричала она в слезах и гневе  совсем недавно. – Предатель! Ты обещал, что ничего не сделаешь маме! Ты убил Лео – ты даже не попытался его спасти!

И теперь она повторяла ему то же самое, и опять повторяла, и вновь – то же самое… Но - тихо и безнадёжно.

- Ты наконец-то будешь меня слушать? – повысил он голос первый раз, но уже без обычного раздражения и нетерпимости к слезам. – Постарайся услышать, иначе слух тебе изменит окончательно. Я не убивал твою маму. Мне, право, очень жаль, что я не успел её спасти: её охранника убрали. Ей не надо было уходить из моего дома.

- Ты ещё и лжёшь мне в глаза!

- Послушай, - Мендес, теряя терпение, встал, взял её за плечи и повернул к себе. – За мной охотятся, и я пока не знаю, кто. Они вышли на твою мать, чтобы потом взять тебя в заложницы, сделать приманкой… Я же вас предупреждал! Ты мне веришь?

- Не знаю, Мендес, тебе трудно верить. Никто не просил тебя вырывать нас из обычной жизни. Зачем ты ворвался в неё? Ты порвал её в клочья. Теперь я не знаю, что там, за этим днём, что за этой осенью, что за этим годом… Всё так запуталось…  Что тебе сделал Лео? Зачем ты хотел его сжечь? Ты обещал вернуть Лео к жизни.

- Я не жёг сторожку, эти люди появляются на мотоциклах, и я их не знаю, это не мои люди… - он в который раз разжевывал это ей, словно непонятливому ребёнку. Он выглядел усталым, в глазах застыла досада и какая-то безнадёжность. – Услышь меня, наконец! – он слегка встряхнул её. – Я считал, что его состояние необратимо. Его возвращение к жизни – это шок для меня. К тому же, мы осмотрели руины. Клянусь – в сторожке к моменту пожара его не было. Он … ушёл… или уполз… или его кто-то увёл. Так или иначе – но он не сгорел. И ваш помощник не сгорел – его пристрелили.

- Ты опять мне лжёшь, Мендес?

- Нет, я тебе сто раз пытался это втолковать, объяснить, но ты не хотела слышать!

Он махнул рукой и отошёл.

- Я рад, что мы объяснились, наконец. Надеюсь, мы поняли друг друга. Твоя мама жива, твой брат не погиб. Не знаю, зачем я трачу столько времени на объяснение очевидного!

И Мендес вышел от Елены, совсем не уверенный, что они поняли друг друга. Пожалуй, он сейчас же пришлёт к ней психолога. Этот разговор, похожий на разговор двух глухих, вымотал его.

Но вечером он не смог сдержать нетерпения и пришёл снова. Чего удалось достичь психологу? Очень любопытно… Пора бы уже сдвинуться с мёртвой точки.

Елена казалась спокойной. В ней словно произошла неуловимая перемена. Она надела широкие шёлковые чёрные брюки и просторный жёлтый блузон, подобрала волосы на затылок, как в  новогодний вечер, на ногах были жёлтые босоножки. Словно на праздник собралась. Что бы это значило?

Она впервые  взглянула без вражды и ненависти, скорее, с любопытством.  Похоже, она его ждала?

- Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо.

- Я счастлив слышать. Ты… перестала на меня сердиться?

- Мендес… - она подошла и заглянула в его лицо, и в её глазах появился странный блеск. - Помоги мне.

- Да, девочка?

- Я хочу выпить твоё… зелье. Загипнотизируй меня!

- Что? – Мендесу показалось, что он ослышался. – Что ты говоришь? Ты сама понимаешь?

- Понимаю, - кивнула она. – Я хочу всё забыть, всё, что было плохого – а как иначе? Вычеркнуть. Я хочу любить тебя, раз тебе это нужно. Напои меня. Пожалуйста. Почему ты этого не сделал раньше? Пожалуйста... – прошептала она с мольбой.

«Чертов психолог!»– выругался про себя Мендес, - «что он ей наговорил? Нет, пора самому приниматься за лечение!»

И он взял её за руку: – Хорошо. Идем.

- Только не в лабораторию – я её боюсь…

- В этом нет нужды. Мы пойдём на мой этаж, и ничего не бойся, в процедуре нет ничего страшного.

Они спустились на этаж, Мендес вёл её за руку, и она шла за ним, словно проштрафившийся ребёнок – к директору школы за выговором. Они миновали гостиную, прошли ещё одну комнату, и, наконец, он распахнул дверь в свою спальню. Он никогда никого не приводил сюда прежде.

Елена остолбенела. Он был сумасшедшим, и его спальня тоже была сумасшедшая.
Изголовьем к белой стене располагалась огромная, очень низкая тахта под бледно-оранжевым шёлком. В оштукатуренные белые стены и потолок фресками были врезаны фотофрагменты из картин Боттичелли и других любимых картин - глаза и руки, босые ступни, губы и пряди волос, отдельные волны туник и драпировок… Словно рассеянная по Вселенной неведомая женщина осыпалась, опадала на Землю частями, сквозь страшные могучие стены этого узилища.

У черной стены стоял длинный бар с зеркальными стенками, над ним – огромные глаза Ботичеллиевой Весны, её рука, указывающая на красный хрустальный бокал, стоящий на старинной столешнице. Чуть левее бокала, отражаясь в зеркальных горизонталях, стоял незаконченный портрет самой Елены работы Пазильо. Она смотрелась в собственное отражение и себя не узнавала.  Слишком благостное и наивное лицо. И очень глупое. Ей казалось, что с тех пор она постарела и поумнела.

Сверху стену венчали колонки стереосистемы, слившиеся с ней, подобно двум странным наростам. Сам центр располагался тут же, в нише, правее бара. Окна были плотно занавешены тяжелыми серебристо-серыми шторами в золотых и красноватых монограммах MV, пол застелен гладким чёрным паласом.

Мрачная готическая музыка, которую так любил Мендес, тут же обволокла её со всех сторон плотным, ощущаемым всей поверхностью кожи, покрывалом. Орган поверг её в благоговейный, мистический ужас. Ей захотелось пасть на колени и плакать.

- Ну, ты будешь любить меня здесь? – спросил Виктор, приблизив к ней нахмуренное лицо.

Елена испуганно кивнула.

 «Что ж, может быть, и не вполне осознанно, но ты сама захотела сыграть в эту игру». Он щёлкнул ключом – над дверью загорелся алый глазок: дверь была заперта. Мендес небрежным  театральным жестом швырнул ключ в угол комнаты, прошел к бару, достал оттуда ещё один рдяный бокал и плоскую зелёную бутылочку с чешским горьким бальзамом.

- Опять вино? – Елена вздрогнула.

- Иначе нельзя, - объяснил он серьёзно. – Эффект будет не тот. Надо выпить не меньше бокала, а для достижения нужной концентрации – даже больше.

И он нарочито медленно стал наливать в бокал густую ароматную жидкость.

Елена с тоской оглянулась на дверь, попятилась – а он уже подносил бокал к её лицу.

- Нет, не надо… - беспомощно пробормотала она, но Мендес обхватил ладонью её затылок и прижал бокал к губам. Ужасный, крепкий и пряный дух ударил в ноздри.

- Ну вот, это твоё избавление! – произнёс он.

Она взглянула на него дикими глазами, в которых он наконец-то узнал упрямую, прежнюю девчонку. Зубы клацнули, ликёр потёк по подбородку, она непроизвольно сделала глоток, и ещё один глоток, и ещё – бокал опустел. Мендес, не спеша, налил второй.

«Ты думала, это игра? Хотела сыграть со мной? Что ж, это мой ответный ход. Не с каждой игрушкой можно играться, как с игрушкой».

Она замотала головой, закашлялась, хотела что-то сказать – но лишь пискнула. И снова жуткий кровавый бокал прижался к губам. Ей пришлось, захлёбываясь, выпить и его до последней капли. Желудок наполнился горячим, глаза заслезились.

- Я теперь – зомби? – спросила она, икнув. Окружающий мир  покачнулся. – И ты можешь мне приказывать?

Мендес сурово сдвинул брови и кивнул.

- Сделай… обратно, - вдруг сказала она, медленно оседая в его руках.

- Уже нельзя, слишком поздно, – он снова приблизил к ней лицо. – Что ты чувствуешь?

Она неопределённо махнула рукой. – Всё… плывёт! Всё!

- Ты сегодня обедала, ужинала? Завтракала? – обеспокоено спросил он. Она отрицательно мотнула головой. И Мендес снова выругался про себя.
- Сейчас я буду тебе приказывать!

Она согласно кивнула.

- Ты забудешь всё плохое, что было! Ты будешь мне верить! – Елена опять кивнула, глаза её закрывались сами собой. – В твоей жизни теперь всё будет хорошо. Мама поправится, брат найдётся! Ты будешь счастлива! Да… ты уже и сейчас счастлива. Ведь так?

Елена попыталась кивнуть и улыбнуться. Ноги не  слушались, глаза слипались, она чувствовала, что крепкие мужские руки держат её, не давая упасть.

- А сейчас – небольшое упражнение, - произнёс он. – Повторяй за мной: Виктор, Виктор…

- Виктор… Вик… - прошептала она, и ноги совсем отказали ей. – Поцелуй меня…

Мендес усмехнулся: - Разве ты мне приказываешь?

Елена тихонько захныкала, и он осторожно положил её на своё необъятное ложе, потом отлучился в ванную комнату – белая дверца сливалась со стеной и была совсем незаметна; намочил полотенце и снова вернулся к Елене, нежно обтёр липкие потёки с её подбородка и шеи.

Потом начал потихоньку раздевать. Снял босоножки, стащил брюки, с трудом стянул через голову блузу. Этот ужасный жёлтый цвет – зачем он ей? Она и так излучает свет. Елена слабо сопротивлялась, но пьяный сон, закручиваясь спиралью, уже утаскивал её за собой, за семь морей, в царство хмельных лун.

- Вот ещё беда! Кажется, она совсем не переносит крепких напитков! – Мендес укрыл её тонким  кашемировым пледом, потом залпом допил ликёр прямо из бутылочки и уселся рядом. Елена спала. Мендесу было не до сна. Прикосновения к ней будоражили его и пьянили не хуже, чем ликёр пьянил её. Сколько раз он касался её тела в мечтах и снах, срывал одежду и упивался её плотью? Но это были всего лишь сны.

Он смотрел на измученное лицо, теперь спокойное и безмятежное, ощущал исходящие от неё тёплые волны – губы приоткрыты, нос посапывает, капелька слюны застыла в уголке рта, ресницы подёргиваются – что ей снится? Снова лесной пожар?
Если бы она знала о том, каким пожаром объят он, какой внутри него ад…

Он лёг поодаль, поверх покрывала, закрыл глаза. Он будет ждать. Просто лежать и ждать её пробуждения. Он уже привык к ожиданию. Что она скажет, открыв глаза?
Что она ему скажет?..